Извечный дождь.
Нет – это не Питер, а Сиэтл какой-то.
В кои-то веки удалось законно выбить разрешение полабать у «Достоевского»… И на тебе – сезон дождей пришёл, когда его не ждали. Эта станция и так не относится к числу козырных.
Нет, вы не подумайте, я люблю дождь, но… Но. А, что «но»? Нет, ну…
Скрипка – допустим – под дождём токма раскроется. Но! Что не является секретом: влага убивает инструмент.
Барабаны? Ну про «установку» говорить не имеет смысла: во-первых, один их не вознесёшь (я сейчас с точки зрения грузчика говорю, а не музыканта); во-вторых, вы вообще бывали на «Достоевской»? Что там ещё – этника, да. Опять таки, если у вас мембрана из рыбьей или козлиной кожи – забудьте о дождливой погоде. Сезон муссонов не про вас. Остальная же перкуссия из разряда «барабан» – тупо не звучит в сырую погоду.
У меня есть переносной клавикорд. Но! Серьёзно? Инструмент тонкой настройки и под дождь – нет уж.
Выходить с шейкером или тамбурином под дождь – верх бессмыслия. Они же банальным образом сольются с естественными шумами. А природа тот ещё музыкант.
Губную гармошку я так и не освоил.
В саксофоне, к несчастью, полетел третий клапан. Вот он бы был, как никогда в тему. Человек в мокром бадлоне (под дождём же дело происходит) рождает блюз на саксофоне – это, как минимум, красиво.
Об электрике и речи быть не может.
Что ещё там у меня есть?
Струнные? Ну гитара или там – мандалина, ещё куда не шло. Укулеле, банджо и балалайка как и скрипка – только раскроются, но… Бас? Эх, а какое бы соло на нём можно было бы реализовать, но… Но! От влаги они – умрут.
Нет – это не Санкт-МатьЕго-Петербург. Это грёбанный Сиэтл.
Это город серых роботяг – офисных крыс и пролетариата. Если же ты возомнил себя кем-то не подпадающим под лекало – крутись у шеста, Шестёрка.
Мне нравится мой город, но… Ленинград – это город оборотень. Настоящий он…
В уютных кафе, где под аромат «чёрного американского» (обязательно без сахара!) ты внимаешь гражданскую исповедь юной поэтессы.
В тату-салонах… И. В обоссанных подворотнях.
Вот он какой настоящий Град Петров.
А то, что на набережной несёт вовсе не розами, но водой из «болота»?
А все эти побирашки? Все эти мутанты?
Попробуй дать безногому калеке что-то больше чирика, как у него тут же отрастёт отсутствующая конечность, а костыль метаморфизируется в дубину… Которой тебя огреют в ближайшей же подворотне.
И вот ты лежишь на покоцанном асфальте в смердящей аммиаком проулке и думаешь: «Ведь только вчера с удовольствием поглощал чебурек с кошатиной. А вот уже и не вспомнит никто о беляше с крысятиной. И ведь уже тогда было это блюдо в лаваше – этот камень преткновения… Шавуха. И ведь она всегда была просто “Шава”, но от чего же мы так привязались к этому тюркографонному произношению? Когда мы перестали быть собой? Пуркуа?»
А за окном всё тот же дождь.
И вот я одеваю свой синий бадлон, кладу в карман ваврган и открываю защёлку на входной двери.