Про девочку

 
    День рождения приближается стремительно, как пригородная электричка к забытому полустанку.  Можно, конечно, прислушаться к ржавому голосу, который доносится   из висящего на одном гвозде громкоговорителя и советует не заходить за жёлтую черту и не приближаться к краю платформы, но расписание ежегодного июльского поезда никто не отменял, и с этим фактом надо что-то делать.  Дата не круглая, её можно и не отмечать, и не приглашать гостей, и не принимать поздравления, однако надвигающийся день рождения наводит на странные, если не сказать парадоксальные размышления. Я пытаюсь убедить себя, что возраст обязывает, что не девочка уж поди, что надо бы, посмотрев с грустной улыбкой назад, вздохнуть и, глядя на мир мудрым, практически всё понимающим, солидно-неторопливым взглядом, стать, наконец, взрослой тёткой.
    Но становиться ей мне совсем не хочется, потому что возраст мне напоминает авоську с картошкой, купленной по дороге с работы домой. Утром-то я выпархиваю на улицу красивой и воздушной, как бизе на торте, но за день косметика с меня опадает-  так слетает со корявой осины засохший и сморщенный лист, помада съедена ещё утром вместе с кофе и тёплой яблочной плюшкой, своими лишними калориями ненадолго вызывающей угрызения совести, и ближе к вечеру я выползаю с работы уставшая и уже совсем не похожая на утреннюю бабочку, перелетающую с цветка на цветок.
  Я иду домой и думаю, как бы побыстрее рухнуть на диван и не двигаться до завтра, но, проходя мимо овощной лавки, вдруг понимаю, что надо бы что-то приготовить на ужин и останавливаю взгляд на картошке. Она так хороша собой, так юна и сексуальна, что я сразу представляю, какие из неё получатся драники, как будут они золотисто похрустывать на тарелке, политые холодненькой, только из холодильника, сметаной…И я, конечно, нагружаюсь и картошкой, и укропом, и помидорами-черри- как же без них, ну и арбузом, это вообще моя слабость.
   Понимание того, что девочка явно погорячилась, приходит довольно быстро, шагов через пять. Ещё через минуту- другую я уже не хочу ни драников, ни сметаны, ни ужина, и только думаю, как бы донести, а точнее, допереть до дома эту авоську с картошкой. "Оно мне надо? - рассуждаю я, разминая затекшие от тяжести пальцы, - купила бы только арбузик, катила бы его себе потихонечку… И зачем мне эти дурацкие корнеплоды?"
   Мысли про возраст, который болтается в авоське лишними годами и оттягивает руку, скучны и унылы, как пыль за шкафом, про которую я вспоминаю, когда на меня нападает желание сделать мир вообще, и мою отдельно взятую квартиру в частности, чище и веселее. Эти приступы ленинских субботников случаются у меня не часто, раз в год, я знаю, что ни к чему хорошему это не приведёт, но сезонное обострение берёт своё, и я принимаюсь за уборку.
   Начинается она с попытки отодвинуть на середину комнаты тяжеленную тумбу, прижавшуюся к стене, как прижимается к поручню в автобусе в час пик невыспавшаяся тётка. Правую её руку украшает модная в прошлом году, но уже потёртая в нескольких местах лаковая сумка, в которую закинут зонт со сломанной недавним дождем спицей, косметичка с розово-перламутровой помадой "Прощай, молодость" и обед в пластиковой коробке из-под мороженого с двумя ещё теплыми, с утра приготовленными котлетами и остатками вчерашнего пюре. Левой рукой тётка крепко, чтобы не упасть, держится за поручень, как за пилон, представляя себя длинноногой, килограммов на сто стройнее, молодой красоткой, танцующей вокруг шеста, но потом вздыхает угрюмо и закрывает глаза, пытаясь вздремнуть до следующей остановки.      
      Тумба подпёрла стену, навсегда закрыв доступ к ненужной уже никому телефонной розетке, и упёрлась в пол всеми четырьмя копытами, как ослица, не желающая сдвинуться с места. Я, вообще говоря, ни разу не видела упирающихся ослиц, а милый, потерявший свой хвост и от этого несколько депрессивный ослик Иа-Иа мне никогда не казался упрямым. Тумба же была точно парнокопытной и совершенно не сдвигалась с места, хотя я навалилась на неё всей собой, скользя по полу, как по олимпийскому катку, голыми пятками.
  Но охота, как известно, пуще неволи, убирать так убирать, и я начала вытаскивать с полок коробки с детскими, вызывающими ностальгию, рисунками, справочник по высшей математике, в котором ещё с прошлого века лежал засушенный кленовый лист, напоминая про задание, которое на летние каникулы задала училка по ботанике, не предупредив нас, что к 1 сентября она будет уже безвозвратно беременной и забудет про гербарий, заснувший навсегда между математическим анализом и дифференциальными уравнениями.
   Я осторожно вынимаю зажатый между синусом и косинусом, прозрачный от времени лист, беру его за тонкий, похожий на ножку балерины, стебель, и подношу к глазам, рассматривая через кленовые прожилки, как вечернее, уставшее от суеты солнце прячется за горизонтом, ныряя в Средиземное море. 
    Кленовый лист возвращается спать в так и не пригодившуюся мне в жизни «Высшую математику», а из глубин тумбы, как из волшебной пещеры с пиратскими сокровищами, появляется коробка с чашками, много лет назад подаренными мне не помню кем. Чашки, разрисованные в дурацкий розовый цветочек, тяжелы, но неустойчивы, как погода в конце ноября, когда дождь ещё не принял окончательного решения превратиться в снег и, подгоняемый запутавшимся в тучах ветром, то обливает случайных прохожих ушатами воды, то затихает на сосновой ветке, заглядевшись на элегантно-зелёную шишку.
      Я не помню, как эти чашки появились в моём доме, и кто мне их притащил. Чай в них получается совсем невкусный, а уж про кофе и говорить не приходится. Каким может быть кофе в таких чашках?! Арабика в весёленький цветочек…. Нонсенс, душа моя, право слово…
    Чашки надо бы кому-нибудь переподарить, но всё как-то не находится повод избавиться от них мирным путём. «Ладно, пусть ещё поживут!»- думаю я про себя, продолжаю разгребать тумбу и нахожу там ноты. Они пожелтели от времени и смотрели на меня удивленно и недоверчиво, позвякивая скрипичными ключами: «Да неужели не забыла? Что, и на пианино, может, поиграешь???»
   За нотами стойкими оловянными солдатиками стоят фотоальбомы. Они полностью меняют мои планы на уборку квартиры, я решаю, что подметать скучную пыль, которую и так никто не видит, - это пустая трата времени и сил, принимаю мудрое и, безусловно, логичное решение оставить тумбу в покое, начинаю умилённо рассматривать снимки детей, удивляясь, когда они успели из крошечных котят превратиться в здоровенных мужиков, и вдруг натыкаюсь на фотографию юной особы, которая смотрит куда-то вдаль, нахально прищурив глаза. Я рассматриваю чёрно-белую себя, пытаясь найти что-то общее между той наивной еврейской барышней и уже почти взрослой, почти уверенной в себе и почти начавшей разбираться в людях взрослой тёткой, сидящей по-турецки посреди альбомов, нот, чашек и «Высшей математики».
     Что за чудо чудесное, эти старые фотоальбомы. Как удивительно- незаметно они исчезли из нашей жизни. С каким нетерпением мы бежали в фотоателье и сдавали туда плёнку, 36 заветных мгновений, которые возвращались к нам на следующий день пухлым конвертом с отпечатанными фотографиями.
     Глупые причёски, смешная одежда и не тронутые фотошопом лица и фигуры- с какой тревожной нежностью мы рассматриваем сегодня эти картинки в надежде вспомнить те запахи, те чувства, те слова, ту, оставшуюся в прошлом веке, безалаберную и наивную жизнь.
   Старые фотографии подхватывают меня, как ураган из "Волшебника Изумрудного города", и неожиданно переносят назад лет на ...на сколько- на сколько???… нет, не может быть!.. одним словом, в детский сад.
    Мне было лет пять, у меня были друзья- мальчишки, и мы с ними плели из цветной проволоки всякие штучки, которые сейчас называются фенечками. Правилами плетения мы делились, сидя на горшках, на которые нас отправляла после завтрака воспитательница. Это было увлекательнейшее, надо сказать, времяпрепровождение. Воспитательница уходила куда-то очень надолго по своим важным воспитательским делам, мы сидели на белых горшках и обсуждали мировые проблемы- опять на полдник дадут, фу, рыбий жир… во дворе уже залили каток… у соседской кошки народились котята… надо выучить стих для Деда мороза…Мы дружили на горшках, ссорились и снова мирились, и от долгого на них сидения на наших маленьких попах оставались красные, круглые следы.
   Я расположилась посреди комнаты в окружении фотоальбомов, а мимо меня проносился удивительный поезд- вот он, школьный вагон, там сидит за партой отличница в смешных кудряшках, вот вагон- стройотряд, в нём началась институтская дружба, раскиданная сегодня по разным часовым поясам. А где же вагончик- эмиграция? Вот же он, качается из стороны в сторону, не понимая, за какие рельсы лучше зацепиться… Вагончики разные- есть новые и блестящие, пахнущие гуашью и малиновым вареньем на даче. Есть вагоны, которые явно побывали в передряге- вон один, совсем, бедняга, облупился, вся краска с него облезла. Но ничего, ползёт потихонечку, дребезжа колёсами.
   Я стою на платформе маленького полустанка, стараясь не переступать жёлтую черту, и провожаю глазами проносящиеся мимо меня вагоны, наводящие на странные, если не сказать парадоксальные размышления, когда вдруг слышу пришедшего с работы Яшку: "Опять порядок решила навести? Заканчивай с этим беспределом, смотри, какой арбузик я тебе прикатил!"
   И как, интересно, можно стать взрослой тёткой, если арбузы-  моя слабость?!
   
   
13.7.18 Хайфа