Весь вечер я горел и истекал ядом вместе с другими мужественными авторами статей, блогов, комментариев и лайков, что разносили в интернетную пыль вероломную сущность гнилой попытки власти поднять пенсионный возраст. Напихал всюду сотни печальных смайликов, излил четыре развёрнутых и шесть коротких, но очень зловредных комментариев, накидал план своей статьи под рабочим названием «Счастливое детство - не райская старость?», тут ехидство в знаке вопроса, и так устал, так устал, что глаза просто склеились, и я и не понял, как уже на диване, и вообще, я сплю. И приснился мне страшный сон.
Я у себя в Перми, в парке имени великого пролетарского писателя Максима Горького, повелителя гордых буревестников и социальных бурь, иду по центральной аллее. Вокруг обычная летняя расслабуха, народ с детских качалок испуганно – радостно пищит, дети и родители едят мороженое, прыгают на батутах банджи, и беззаботно смеются. Я гордо иду с красным Флагом Победы на длинном белом древке. Тут же на древке, ниже полотнища, закреплён чёрно белый портрет моего героического деда в орденах и медалях. Молодой, красивый, в красивой форме, дед внимательно смотрит по сторонам. А там всякие объявления – для него, наверное, очень любопытные: - «Детская поликлиника. От двух тысяч в месяц и сопроводим хоть до конца!» - Или - «Сидишь в интернете? Борись за счастливый мир, излучай смайлики любви!» - Так, соображаю я, видимо, сегодня девятое мая, праздник, а почему я здесь, а не на демонстрации? Или шествие Бессмертного полка кончилось? Или сегодня не девятое мая? Тогда почему я со знаменем?
Вокруг бегают какие-то шальные люди с наброшенными на плечи потрёпанными российскими триколорами. – Го-о-л! – кричат они в лицо всем попавшимся охрипши и счастливо. - Россия, вперёд! - Опять наши кого-то вынесли, понимаю я, и радуюсь со всеми россиянами. Тут же ко мне подбегает один из этих осчастливленных отечественным футболом созданий и радостно кричит - Зафинти по ценам, брат! Вдарь по буржуазии! - и кладёт к моим ногам розовый резиновый мячик. Мы таким в детстве в футбол играли. Я пнул, мячик улетел к американским горкам, толпа болельщиков с улюлюканьем бросилась за ним. Я пошёл дальше. Мамаши смотрят на меня и, вроде как осуждают, что ли? Одна женщина, с золотым кольцом в нижней губе, нос пятилетнему плаксивому мальчику утёрла и говорит мне неприязненно: - Ты в тир иди, демонстрируй там. Нам здесь воинственность ни к чему, нам здесь и мороженого, и мирного неба хватает. И флаг твой под запретом. Сейчас полицию позовём.
А метрах в десяти стоят два полиционера с кривыми, как турецкие ятаганы, чёрными дубинками - демократизаторами на поясах, стоят, и пристально на меня смотрят. Смотрят и молчат значительно так. Я их почему-то испугался, сон всё-таки, почему-то они мне мутными показались. Такими же мутными, как мысли создателей фильма «Движение вверх», и я от греха двинулся дальше.
Только сделал шагов шесть направо, в противоположную от полицейских сторону, как сверху, с дерева, словно рысь, прыгнул на меня рычащий человек. И главное, как-то я с лёта признал, что это не просто мужик там какой-то, неадекватный грабитель, а что это он и есть, наш молодой и уже такой бедовый на весь край воевода! Меня слегка только задел, вскочил борзо рядом и как закричит тонко - тонко: - Куда, щелкопер, со знаменем?! Ныне вся партийная символика под запретом! - Вырвал у меня грубо знамя и ломанулся со всех ног куда-то сквозь колючие кусты и ларьки с попкорном и кока-колой. Бежит и кричит страшным басом: - Разойдись! Зашибу!
Большая компания девиц с голыми пупками по дороге попалась. Они живо выстроились в ряд, оттопырились задками влево, руку с пальцем в небо вздёрнули и как закричат визгливо - радостно, как сейчас кричат все девчонки России на концертах и на встречах с главнейшими лидерами: - У-у-у-а-а-а!
- Ах, ты ж! Знамя, деда отдай! – бегу я, прихрамывая, вслед за грабителем, да куда там. Он же молодой лось, обежал вкруг ротонды, метнулся вбок, перемахнул без разбега через злые концы высоченного забора и скрылся вмиг где-то в тёмных глубинах стоящего через дорогу «Дома слепых». Бежал, кстати, со знаменем, как ровно в атаку шёл, двумя руками перед собой нёс. И перепрыгивал, знамя из рук не выпускал.
Нынешняя бюрократия! - понимаю я горько. Умение бегать и прыгать - её родовая сущность. А всё-таки, знамя уважает, хоть и кобенится.
Утёрся я рукавом, на скамеечку сел, соображаю, как жить, если такие люди и дальше будут с неба на загривок бросаться? Не выдюжу, вес в обществе мелковат пока. Ладно, до пенсии ещё срок набросят, и я, как дуб, крепости-то доберу.
Тут ко мне кто-то в старомодном штатском костюме и светлой шляпе подходит и садится рядом. Смотрит на меня и улыбается. Дед! Ну точно он, Фёдор Леонтьевич, когда ему было как раз под шестьдесят! Большой, крепкий, глаза иронично чуть прищурены.
- Дедушка! - кричу: - А ты как здесь? - Хотя да, сон, ведь. - А тебя наш воевода спёр! Я бежал, бежал, а он из спортсменов. Они все ныне бегают! Как быки в Памплоне. А ты как здесь? Зачем? Я рад!
- Серёжка, а я как рад! А ты совсем не изменился. Разве что солидней стал, животик отпустил, молодец! Сколько тебе уже? Пятьдесят девять? Пенсия и скидки пенсионерские накрылись медным тазом. Статью злую пишешь, или что страшнее задумал? Повесть, роман? Ах, Серёжа, как же я рад тебя видеть! - Дед взъерошил мне волосы на макушке и с любовью всматривался в мои глаза.
- Дед, а я как рад. А воевода со знаменем убежал! И ты там на древке висишь. Ты там такой орёл в орденах!
- Плюнь. Нет его. Это ж сон. Убёг от людей и всё. Сгинул. Теперь это только плод твоего усталого предпенсионного воображенья. Засочинялся ты, Серёжа. Надо бы тебя проветрить. Пойдём со мной, внучёк. Очень нужно. И для тебя, и для меня, и для всего прогрессивного.
- Дед, конечно. Поговорить с тобой хочу.
- Поговорим. Но, имей в виду - был у тебя сон. А с этого момента всё, что будет, всё, что увидишь – явь. Самая что ни на есть явистая явь. И ты должен всё запомнить, осмыслить и написать. Это категорически серьёзно и предельно нужно. Понял, Сергей? И ещё. Там где мы будем – опасно. Почему – не скажу, но ты знай. Мне обещали, что тебя будут прикрывать, но... – Дед продолжал глядеть в глаза, и говорил очень серьёзно. - Будь предельно аккуратен, вежлив, никуда не лезь, ни к кому не приставай. Смотри, запоминай, всё что увидишь - твой эксклюзив. Об этом надо будет написать, чтобы узнали.
- А почему я? Я не Прилепин. Я только начинаю трогать клавиатуру на художественность.
- Потому что меня попросили раскопать пишущего человека. А из таких я знаю тебя. И ты мой внук, моя кровь. Кто посмеет на тебя у нас рыпнуться? Я не ведаю сил, что захотят драться со мной без очень и очень большой нужды. Пойдём, внучёк! Или ты и дальше хочешь бродить в этом мире детей и пугливых женщин? А я тебе ножик красивый подарю. Потом.
- Дед, не пойму. Как это, был сон, а теперь не сон. Я не сплю?
- Нет. Сейчас ты не спишь. Время, Серёж. Идём?
- А ты точно дед, а не чёрт лысый? Я за эти годы, знаешь, много чего прочитал.
- Когда ты был маленьким, я брал тебя с собой на первомайские демонстрации. Я садил тебя в машину, обшитую красными щитами, и ты там ехал с шофёром.
- Да! А ты с сотрудниками шёл за машиной, на остановках вы играли на гармошке, кричали неприличные частушки и втихаря вы там пили водку и закусывали! Плясали. Дед, это было так здорово! Солнце, мир, май.
- Идём?
- Идём!
- Дай руку, ничего не бойся, и следи за языком. Пошли.
Дед потянул меня за собой, я сделал шаг вперёд, ещё, было некое потемнение в глазах, холод и потом жар в теле, стало вдруг легко, захотелось прыгать на ножке, так стало легко и невесомо внутри меня. Словно время дожития с плеч сбросил. Передо мной было поле - зелёное презелёное. Просто - таки изумрудное и полное вечной радости поле. И было оно огромным, и где оно кончалось, я не видел. Не поле, а русская песня какая-то. И небо. Радостью звенело это голубое чистое небо. Вдали, вразброс, стояли квадратные тёмно зелённые взводные палатки, шатры с развевающимися разноцветными флагами. По полю в разные стороны быстро скакали всадники на мощных конях, одетые кто в кольчуги, кто в горящие жаром кирасы, а кто и в зелёную полевую форму, с будёновками на головах. Все при оружии, с мечами, шашками и саблями, кричат возбуждённо - радостно, трубы протяжно играют что-то мобилизующее и мужское.
- Что это, дед? – спросил я писклявым голосом, обернулся и не по детски удивился. Дед здорово преобразился в этом радостно - лихом и полном войны мире. Он был таким же, как на военной фотографии: лет двадцати восьми, в чёрном кителе со стоячим воротником, с боевыми медалями и орденами. Крепкий, гордый, красивый и бранный. Воин по сути своей!
И дед смотрел на меня изумлённо. Сказал: - Эк тебя, Серёжка, перекорёжило. Хотя, умно. В таком виде тебе здесь безопасно будет. Солдат ребёнка не обидит! Умно, надо будет отметить.
Поскольку мне всё-таки уже за пятьдесят, жизнь я пробовал всякую, да и в интернете с такими неожиданностями, бывает, столкнёшься, то я ничего об изумрудном поле, скачущих военных и преображении деда спрашивать не стал. Потому что вопрос главный для меня сейчас был другой. Я смотрел деду в исцарапанную пряжку его военного ремня, рост мой был метр с кепкой, одет я был в синий детский матросский костюмчик (без головного убора) в левой руке я держал за ниточку красный воздушный шарик, на котором был изображен автомобиль «Победа», такого же зелёного цвета, как в детстве был у деда, а в правой, чуть надкушенное шоколадное эскимо на палочке, без обёрточной фольги.
- Что это? – спросил обиженно я и заплакал. – Дед, я что, по новой взрослеть начну?! Я не хочу – у – у – у!
- Не реви, Серёжа. Это временно, для маскировки. Пока ты здесь. Не волнуйся, домой вернешься, живот прирастёт вместе с болячками. А такой, ты мне больше по душе! Сколько я с тобой, мальцом, нянькался в своё время! Как было хорошо-то!
- А где мы? И что эти на конях в разные стороны как бешенные носятся?
- Гонцы. Сбор, значит, объявлен. Поспешим, Серёжа. О, за нами скачут. Честь-то какая, сам Василий Иванович?
К нам на огромной скорости неслись два всадника. Передний, в папахе, развевающейся чёрной бурке и на золотистого цвета коне был похож на Чапая Василия Ивановича. Бурка за прославленным комдивом развевалась так же лихо как и в виденном мною в детстве десятки раз фильме. За ним скакал красноармеец в будёновке с ещё одним конём рыжей масти в поводу.
- Здорово, Фёдор Леонтьевич! – прокричал Чапай радостно (а он всё же похож на актёра Бабочкина) и беззаботно. - Вовремя ты мне подвернулся! Просьба тебе от Михаила Васильевича!
- Фрунзе? – насторожился дед. – Я по другому ведомству.
Чапай легко соскочил с коня, пожал уважительно руку деда и быстро, но внимательно, мазнул по мне взглядом.
- Батька Махно со своим воинством бузят! Бочки с райским сладким вином порубали, по всему гуляй своему полю шахматные доски с фигурками в грязь повбивали, книги по стратегии и тактике нерегулярной кавалерии пытались в польском секторе на самогон поменять! Сидят сейчас кругом, письмо пишут в небесную канцелярию. Требуют амуницию последнего фасона, в цифре, но с эполетами, и холодного оружия из златоустовской стали! Вот, бесенята! - Чапай взял деда под локоть и задушевно продолжил.
- Все ж знают, что батька в раже только тебя слушает. Боится он тебя, балтийская твоя лихая душа, иль любит, но Михаил Васильевич очень проникновенно просит ехать тебе к батьке и призвать его к дисциплине. Выступить ведь можем в любой момент!
- Есть решение?
- Ну, Иосиф Виссарионович к Владимиру Ильичу на приём давно уж убыл, ждём с минуту на минуту.
- Творец грузит Владимира Ильича такими вселенскими проблемами, вряд ли у него найдётся время нашу заботу так быстро рассмотреть.
- Так оно, а всё ж мы свои. Родня по роду человеческому. Конечно, могут и отказать, но мы на всякий случай манатки собираем. Фёдор Леонтьевич, езжай к Махно. Просят тебя.
- Не вовремя, комдив! Мне этого хлопчика, Серёжу, надо лично в руки Георгия Константиновича передать. Приказ у меня!
- Не знаю зачем малец из реала маршалу понадобился, но если что, я и сам могу его доставить, а ты старшина езжай к батьке. Михаил Васильевич не может тебе приказывать, но просит. И я прошу, Федя, угомони Махну, бисову его анархистскую душу! Тьфу! Выругался в таком святом и красивом месте, чтоб его козы задрали!
Дед на секунду задумался, внимательно оглядел поле со скачущими в разные стороны гонцами и отпустил мою детскую ручонку.
- Серёж, сейчас ты с Василием Иванычем прокатишься. Всю жизнь потом гордиться будешь. Я на мгновенье отлучусь. И ешь уже своё мороженое, что ты его всё в руке даром носишь?! А шарик не отпускай. Он тебе понадобится.
- Хорошо, дедушка – пропищал я.
Дед забрал у красноармейца вожжи запасного жеребца, с прыжка, не касаясь стального стремени, вскочил в седло и обняв коня за шею, что-то шепнул ему в ухо, тронул ногами и тот рванул вперёд.
- Охранять! – резко выкрикнул Чапай, красноармеец потянул за узду, и бросился вслед за дедом. Василий Иванович с любопытством уставился на меня.
– Ну, здравствуй, Серёжа.
- Здравствуй, дядя командир - ответил я робко, оказавшись наедине с таким великим человеком. Преодолевая волнение я укусил мороженое (очень вкусное!) и спросил – Дядя, Чапай, а где мы?
- А ты малец к Фёдор Леонтьевичу-то как попал?
- По родственному. Дедушка он мне.
- А сюда он тебя зачем привёл? Сюда просто так не водят. Ты часом не замаскированный диверсант из ведомства твоего, как ты говоришь - деда? Дед-то уже лет тридцать здесь шороху нагоняет, а тебе и пяти годков не будет? Дай-ка в глаза твои красивые посмотрю!
Комдив пристально уставился мне в глаза, взгляд его был жёстк и несентиментален. И хотя человек я уже не молодой, что-то мне этот взгляд очень нетолерантным и опасным показался. Я взял да и расплакался.
- У – у – у! – ревел я. – Где я?! Где дедушка?! Он мне ножик обещал, красивый! Домой хочу!
Чапай смотрел на меня изумлённо и молча. Потом глаза его потеплели, он схватил меня под руки, поднял и прижал к груди, и защекотал лицо своими колючими усами.
- Ну, всё, всё, матрос! Чую, внук ты, Фёдор Леонтьевичу. Правнук, поди, или ещё далее поколение. Видно приглянулся ты ему, что-то показать на прощание хочет, чтоб запомнил. Всё! Не реви, ты ж воин! Будешь им! Не может земля без воинов! Поехали, отвезу тебя к Георгию. Сдам, как обещал.
Василий Иванович сел на коня, посадил меня перед собой, и тронул вперёд. Поехали неторопливо, так, что мне было спокойно и не страшно. Я ел мороженое и слушал комдива. Тот говорил:
- Как мне тебе мальцу всё объяснить? Сложно тут. Тёмная птица Обида, которую нельзя пустить через рубеж, мост, что надо караулить от лиха одноглазого. Зверь из бездны, что когда-то нагрянет. Левиафан где-то залёг. Ритуалы чудные - иной раз маршал на часах стоит, а солдаты рядом под гусли брагу хмельную хлебают. Законы природы тут диковинные. Нельзя с оружием в руках халфа сказать или пепси, не дай бог! Сразу железо ржой покроется, замаешься отскрёбывать. И много тут тайного. А если по-простому, чтоб даже ты, малец чего-то понял, то я так объясню. Место это – Дом Воина. Здесь обретают воины, что воевали за Россию. Держи шарик подальше, а то усами проколю. Место это - как родник. Отсюда народ, государство, берет волю. Волнуетесь, вспоминая нас, в пример ставите – черпайте волю к жизни полной чашей! В этом наше служение после ухода - слать вам волю жить яростно, волю живыми быть! И соседи тогда поделикатнее планы насчёт вас строят. А тех, кто вместе с иноземцами сражались против нас, против России, тех ты здесь не ищи. Те в иных кущах бултыхаются. Тьфу, гады! Бесы болотные, одним словом, там им и место пожиже! Понятно объяснил?
- Понятно, дядя Чапай. Здорово! Это рай!
- Нет. В раю блаженствуют, а мы - служим. И ты готовься, внучёк дедушкин, к горячим боям. Играешь с мальчишками в войну? Воюете с друзьями с фашистами в огородах? Военной тайны под пыткой крапивой не выдаёшь германцам, Серёжа?
- Когда-то играл, дядя Чапай. А сейчас все по домам сидят, на компьютерах сражаются. Там за всех можно - и за немцев, и за римлян, и за поляков можно. Какую сторону сегодня полюбил, того флаг поднял. Я это не поддерживаю. Мы за Знамя Победы, чтоб его не запрещали, боремся. А сейчас я за пенсии бьюсь. Вы слышали, Василий Иванович, у нас срок выхода на пенсию повышают? Хотят мужчинам шестьдесят пять сделать, а женщинам шестьдесят три. Мы с этим воюем. Нельзя это пропустить. Негуманистично.
- Ты точно не скрытый диверсант?
- Я писателем хочу стать.
- Бл…ди! Воевали – воевали, гибли миллионами, строили вам справедливую жизнь, а вы, внучёк, всё просрали! Не ты лично, конечно, что с мальца брать, а всё ж обидно. Кому-то за всю эту херню придётся очень серьёзно ответить. И скоро, поверь мне, Серёжа.
- Лишь бы не было войны, Василий Иванович.
Чапай с великим удивлением и недоумением посмотрел на меня и даже лошадь остановил.
- Да? Странный, ты, однако, мальчик. Ну, начальству виднее, раз тебя востребовали. Запомни только, Сергей – жить и гнить, хуже чем воевать. Война дело живое! Если она справедливая, конечно.
Мне эти слова комдива не понравились, сразу видно, что человек из другой эпохи, не чувствует нерва современности, но я промолчал. Мы, между тем, подъехали к скоплению военных шатров. Здесь нам встретился маршал Жуков. Он стоял в парадной маршальской форме с орденами и медалями, лицо его было весело, и он внимательно смотрел по сторонам. Он нас заметил, было видно, что маршал удивлён, разглядывая меня у Чапая, но промолчал. Василий Иванович спрыгнул с коня, бережно снял меня с лошади и поставил перед маршалом.
- Это тебе от Фёдора Леонтьевича посылка. Приказал в руки передать. Его самого по делу перехватили, он мне и поручил. Так что вот он, малец, в целости и сохранности. Что намечается, Георгий Константинович?
- Ждём. Скоро всё прояснится, Василий Иванович. За посылку спасибо. Мальчик, идём со мной.
Маршал твёрдой походкой пошёл к центральному, самому большому и красивому красному шатру. Перед шатром лежало, окаймленное палатками, огромное поле, на котором толпились люди в военной форме всех исторических эпох, начиная от самых первобытных, с чубами и шароварами, некоторые, с густыми волосатыми шкурами на плечах, и до самых последних. По крайней мере, я видел солдат и офицеров, в новеньком, чуть не «ратнике», камуфляже и цифре, стоящих кружком, и горячо обсуждающих нечто спорное. Георгий Константинович шёл неторопливо, я с шариком семенил рядом, меня изумлённо разглядывали воины, но что-то спросить у маршала никто не решился. Все уважительно расступались и давали нам проход.
- Как тебя зовут? - спросил, вдруг, маршал.
- Серёжа – ответил я тихо.
- Откуда ты, Сергей? Где живёшь?
- В Перми.
- Был, знаю. Сильный город. Подожди! А это не у вас там, на девятое мая запретили Знамя Победы? Я сводку читал, точно, пермяки отчебучили! Как же так получилось, Сергей?
- А что было делать? Многие со знамёнами пришли, да их не пустили. Начальство сильно либеральное на нас из Москвы наслали. Что нам теперь с милицией драться? Так нельзя. Но мы с этим боремся, вы не волнуйтесь, товарищ маршал! Статей столько написали, фельетоны. Им уже стыдно, поверьте. Мы их всех выведем на всероссийское обозрение. Они пожалеют ещё.
- Ну, молодцы! А что тут, действительно, сделаешь? Нас дерут, а мы крепчаем! - маршал весело и как-то напряжённо рассмеялся. – Ладно, будь рядом.
Мы подошли к группе разгорячённых командиров, стоящих у входа в большой красный шатёр. Командиры были одеты по-разному, кто в стальных кольчугах и шлёмах, а Суворов и Кутузов, я их признал сразу, были в мундирах с орденами и эполетами. Были советские маршалы и полководцы эпохи гражданской войны. Были и какие-то генералы эпохи первой мировой. Я их к сожалению в лицо до этого не видел, потому фамилии не признал. Нас, конечно же, заметили, но вопросов задавать не стали. Продолжили оживлённо разговаривать.
- Нельзя сейчас Россию без воли оставлять! – эмоционально говорил хмурый воин, с клоком длинных волос на бритой голове, золотой серьгой с красным камнем в ухе, шитой белой рубахе и мечом на поясе. – Народ живой ещё, государство стоит, чего бежать! Зачем?!
- А разве тебя, князь, куда-то зовут? – ответил ему сурово маршал Жуков. - Тебя чтут, памятники ставят, книги пишут. Тебе сам бог велел, обитай в Доме, шли волю России. Как быть тем, кто стал неугоден властям, а народ спит? Что нам здесь без дела сидеть, когда во вселенной столько труда для воинов?
- Не тебе, маршал, жаловаться! – встрял тут звонким голосом, генералиссимус Суворов, тоже весь усыпанный орденами и медалями. – О тебе столько понаписали, что грех роптать на безвестность! Грех, маршал! О России думай.
- Последние тридцать лет, Александр Васильевич, такого понаписали, что только и думаю, как меня бог-то ещё здесь держит? Бесы с академиками, историками - сценаристами, с утра до вечера на меня всякую херню пишут и пишут, и хоть бы одна сволочь с полномочиями рот бы им заткнула! Ну, какая тут от меня для России польза?! А по красноармейцам и полководцам с гражданской и говорить нечего.
- Да уж! – кашлянул в усы огорчённо маршал Буденный. – Совсем низвели бесы мелкие, п….ы!
- Солдат и полководцев Отечественной тоже чернят! Чернят, чернят! Потери завышают кратно, не умением, мол, а числом осилили! Трупами завалили! – горько сказал маршал Конев, стоящий рядом с Жуковым. – Пишут и за нас, немного, но разве это устраняет обиду? Почему враль и разрушитель идёт гордо и зарплату от государства получает?! Это что?
- Нас семьдесят лет травили и над нами смеялись - сказал возбуждённо какой-то полноватый генерал, явно из белогвардейцев. - И ничего. Переждали, а теперь и мы дать что-то России можем. Ждать надо, Георгий Константинович. Бог милостив. Он иногда такие завинченные сюжеты выписывает!
- Вы, Антон Иванович, и одаривайте! С вами они всех супостатов поколотят! - Маршал обернулся и увидев стоящего чуть в отдалении воина в кольчуге, позвал его: - Василий! Буслаев! Забери парня Сергея. Твоего начальника внук, цени доверие! Будьте недалеко, в любой момент можем позвать. Что будет спрашивать - объясняй.
- Отойдём, Серёжа - огромный воин, нос картошкой, стрижен под горшок, лицо весёлое и хулиганское, нежно взял меня за ручку и отвёл в сторону. Мы сели на кучу свежеошкуренных брёвен, сваленных у самого красного шатра. – Могу за мороженым сгонять, могу на вопросы отвечать. Что хочешь, Сергуня? – очень по-доброму спросил Василий Буслаев.
- Хочу знать - ответил я твёрдо, - Что есть мир, как он устроен и что из этого следует?
- Конкретнее?
Вот, ладно, мы в Доме Воина, как сказал дядя Чапай. Отсюда идёт воля народу жить и драться. Здесь обретают только русские?
- Все кто боролся за государство, ставшее Россией - мягко поправил меня Василий.
- Понятно. А есть, значит, дома немецких воинов, французские, и так далее.
- Есть.
- А у римлян, вавилонян, афинян, шумеров, места для воинов в таких домах есть? Что делают воины из домов воинов исчезнувших народов? - спросил я, пересаживаясь на бревно повыше.
Василий уважительно посмотрел на меня. Сказал: - У Фёдора Леонтьевича смышленый внучок. Жаль, Серёжа, что не могу увидеть тебя в истинном виде. Отвечаю. Как устроена вселенная, откуда всё пошло ты, ясен пень, знаешь?
- Первоатом, большой взрыв, всё время расширяющаяся из этого атома вселенная?
- Псевдонаука, Сергей! - Василий с ужасом смотрел на меня. – Нет! Всё не так! - Он наклонился и горячо и громко зашептал, оглядываясь осторожно по сторонам.
- В начале ничего не было. Была тьма и хаос. Хаос, это когда всё изменяется мгновенно, и ничего нет потому, что ничто не успевает во что-то превратиться. Я для тебя не слишком сложен?
- Нормально - ответил я, привязывая шарик к левой руке. – Я люблю всякие такие теории почитывать.
- Это не теория! Потом Господь, который, то ли всегда был, то ли хаос в какой-то точке случайно застыл и остался чем-то, осознал себя и составил план, как ему действовать, чтобы и дальше быть. Хаос-то страдает, когда что-то есть, и стареется это что-то сделать ничем. Понятно?
- До самой сути понятно. Жарко только.
- Ещё мороженого?
- Я бы, дядь Вась, пивка холодного, светлого, малоалкогольного попил бы.
Василий Буслаев осуждающе оглядел меня, мой красивый матросский костюмчик и воздушный шарик, смолчал, откуда-то из-за спины вынул слегка облупленную железную армейскую кружку и подал мне.
- Квас. Холодный, ядрёный, не простудись. И вот он, Создатель, действуя согласно плана, начал упорядочивать ничто, лепя из хаоса пыль звёзды планеты и, вообще, материю! А со стороны кажется, будто нечто взорвалось и разлетается. Ну, сам подумай, каким должен быть первоатом, в котором заключена материя всего, что сейчас разлетается? Ну, бред, ведь, ненаучный, Сергей! Согласись.
- В школе нас по-другому учили.
- Ну, ясен пень, а ты меня слушай! Господь упорядочивает пространство, а хаос сопротивляется, зверюга! Ренегаты тёмные к нему примкнули. Бесы, ещё всякое жутьё, хулящее творение. Зверь из Бездны, Левиафан с Бегемотом, которые, вообще, непонятно что. Лилит хвостом вертит больно. А я дак считаю, что помимо Творца и хаоса есть ещё нечто фундаментальное, и даже не одно, просто не нащупывается пока. Такая пошла зарубаловка! Господу помощники потребовались! Короче, все мы дети Творца, все при деле. Герои твои римские и вавилонские, кто на нашей стороне были, на внешних фронтах вместе с боевыми ангелами и другими сейчас с исчадиями насмерть бьются. На Земле война идёт. Одни за тьму, другие за свет. Мы вам волю к борьбе гоним, тоже участие в битве принимаем. Пока народ есть, мы нужны здесь. Нет народа, нет его государства, не нужны примеры доблести предков, мы уйдём на внешний фронт. А ты как думал? Закон сохранения полезного ресурса. А старое место истлевает, ясно дело. Без почитания доблести предков народы не живут. Понял, как мир-то просто устроен, Сергуня?
- Ну, в принципе - ответил я негромко, передумывая свалившуюся мне на ум такую любопытную концепцию мироустройства. Ещё отпил из зелёной солдатской кружки замечательного кваса и спросил: - И что?
- А то! Сталин прибыл, побежали слушать. - Буслаев взял меня на руки, и пошёл, словно броненосец, рассекая кольчужным плечом воинов, стремившихся как и мы к месту у входа в главный красный шатёр. Там уже высился деревянный некрашеный помост, высотой метра два, на котором стояли виденные мною маршалы, генералы и князья. По центру переминался с ноги на ногу Сталин. Он был в своей вечной шинели, хотя вокруг тепло, в военной фуражке со звездой, но без трубки. Он внимательно смотрел сверху на собирающихся воинов и что-то негромко говорил рядом стоящему Жукову.
- Вася! Буслаев! Иди сюда! – властно скомандовал Георгий Константинович, увидев в толпе нас. Василий по крепкой лестнице взошёл на помост, подошёл ближе к Жукову. Стоящие рядом потеснились, и дали нам место.
- Пресса прибыла, товарищ Сталин! – сообщил, чуть насмешливо, Жуков.
Сталин внимательно и доброжелательно посмотрел на меня и сказал: - Хорошо, товарищ Жуков. Как всегда, Фёдор Леонтьевич нас не подвёл. Товарищ Буслаев, посадите прессу на плечо. Он должен всё хорошо видеть, и армия должна его тоже видеть. Это очень важно.
Буслаев одним движение поднял и усадил меня на левое плечо. Жестковато, конечно, плечо у Василия мускулистое, да ещё железной кольчугой обтянуто, зато вид открылся! Всюду, куда доставал глаз, стояли молча мужчины – воины. От них веяло такой сияющей мощью, что смотреть в их сторону без зажмуривания, для меня было трудно.
Сталин откашлялся и негромко заговорил. И было понятно, что всё это огромное собрание его прекрасно слышит.
- Воины. Друзья мои. Вы знаете проблему, с которой я ходил к Владимиру Ильичу. В России изменилось отношение к ратному подвигу своих защитников. На деньги государства снимаются дурацкие фильмы, пишутся дурацкие книги, где наши полководцы объявляются бесталанными, воины – горемычными. Конечно, в основном это касается бойцов и командиров Красной Армии, доблестно победивших в гражданскую, и маршалов и солдат, победивших в Отечественную войну. И причину этого разгадать не трудно. Ещё живущие прое…ли все наши завоевания справедливой жизни, за которые свои жизни положили миллионы граждан. Они их отдали за мир, где хозяином страны, её героем, стал работающий человек. Человек развивающийся духовно и интеллектуально. Они заменили такого человека на безмозглого потребителя, они потеряли территории, бесплатное жильё, образование, медицину, высокую культуру! Злосчастные, они даже пенсионный возраст отстоять не могут. На фоне нашего поколения их просто нет!
Сталин сделал паузу и внимательно оглядел огромную массу, стоявшую в напряжённом молчании, отважных и преданных сынов России.
- Как мы сумели оставить такое слабое поколение? И глупое! Связать дважды два. При усиливающейся авторизованности и роботизации промышленных процессов, они не могут содержать пенсионеров и подымают срок выхода на пенсию, а наша плановая экономика таких проблем даже не замечала! Мы дискутировали вопрос, как лучше - убавить рабочий день или сделать ещё один день выходным! Мы считали, что человек, помимо работы, должен заниматься саморазвитием, ибо в этом смысл - развивать и делать человека выше. Время нам досталось страшное, войны и войны, разруха и вечное восстановление разбитого войной. А мы полетели в космос! Создали ядерный щит! И если их частная экономика делает так, что на многих местах люди уже работают больше восьми часов, если на пенсию они хотят выпускать в шестьдесят пять – почему эти люди полагают, что рыночная экономика лучше плановой? Они глупы? Они слабы!
Иосиф Виссарионович, остановился, достал неторопливо из под трибуны стакан с водой, отпил, продолжил.
- У государства пропало мужское лицо. У них не мужская культура! Мальчиков растят как девочек. Постоянные унижения нас, ушедших. Вдруг, в Перми, запрещают на шествие полка знамя Победы! Кто эти люди? Что они будут делать, если в Россию придёт война? Они пойдут на фронт? Почему на них никто не обращает внимание на уровне страны? Да потому, что не терпят они красный цвет! Жадность и глупость одолевает. И что нам делать? Впрочем, мы обсуждаем с вами эту проблему уже не один год. Но, назрело. Смотреть, как безропотно, под копошение на своих дачных грядках, спускают в унитаз то, за что были положены неимоверные жертвы! Я не про возраст выхода на пенсию говорю. Они отвернулись от человека. От его высших запросов. Пенсионный возраст – это знак. Они чужие!
Мне стало больно. Василий держал меня за ноги, и на последних словах Сталина так напрягся, что сжал сильно мои лодыжки. Всё войско не шевелилось и напряжённо ждало решения. Генералиссимус Суворов, стоял рядом со мной. Он был бледен, глаза его горели яростью, слёзы катились по его щекам.
- Зачем нам сидеть здесь, без дела, когда во вселенной столько настоящей, нужной, мужской работы? Я говорил с Владимиром Ильичём. Он согласовал вопрос с Самим, небесной канцелярии дано указание организовать процесс в нужном для всех ключе. Будут удовлетворены все стороны.
Сталин сделал паузу и внимательно оглядел собравшееся войско.
- Итак. Разрешено, при живом ещё этносе, покинуть Дом Воина и убыть на внешний фронт всем кто считает, что его воля не востребована страной. В первую очередь это касается командиров, комиссаров и красноармейцев Гражданской войны. Воины, политработники и полководцы Великой Отечественной - на ваше усмотрение. Кто считает себя невостребованным, оклеветанным, всем в поход. Кто ещё надеется на лучшее – оставайтесь. Разинцам, Пугачёвцам, Болотниковцам и воинам других народных восстаний - с нами, в поход на окраины вселенной. Вообще, всем желающим, считающим себя невостребованными, разрешено идти в поход.
Толпа выдохнула и началось шевеление. На помосте кто-то коротко простонал – м-м-м …ть!
- Чтобы погасить ненужные страсти - твёрдо и как-то успокаивающе, сказал Сталин, - Нам обещано. Поскольку народ и государство ещё есть, мы можем вернуться. Если они ещё живые – мы им понадобимся. В случае нужды, они могут нас позвать. А мы можем вернуться. Если захотим. Насчёт Донбасса. Разрешено установить на них прямой канал. Он будет получать волю от нас, где бы мы не были и столько, сколько запросит.
Сталин допил воды, поставил стакан, снял фуражку (она, как ни странно, была какой-то ношенной - переношенной, выцветшей, как и шинель, я же рядом, я вижу) осмотрел её, опять одел, вздохнул и решительно сказал: - Что ж, вопрос вами уже обдуман, потому, кто остаётся - прощайтесь, и сдайте назад. Кто уходит, маршалы и офицеры - стройте колонну.
Внизу началась великая суматоха. Словно войну разворошили. Люди стали бегать, кого-то звать, многие стали обниматься и целоваться. Послышались повелительные возгласы командиров. На помосте тоже начали обниматься и целоваться. Генералиссимус Суворов расцеловался троекратно с маршалом Жуковым.
- Жаль, Георгий! Буду молиться, чтобы вернулись - говорил сквозь слёзы Суворов, и утирал рукавом колючего расшитого мундира глаза.
Кутузов прощался, обнимаясь со Сталиным, тоже плакал. Князья и генералы обнимались с маршалами, что-то говорили задушевное, троекратно лобызались.
- Вася! Дай мне с внучком попрощаться! – крикнул Фёдор Леонтьевич, перекрывая мощью голоса поднявшуюся вокруг суету. Дед стоял у помоста и протягивал ко мне руки. Василий перегнулся через помост и бережно отдал меня деду. Тот, со мной на руках, отошёл в сторону от суматохи. Поставил на изумрудного цвета траву.
- Ну, вот, Серёжа, давай прощаться будем. Я тоже ухожу. А ты сделай обязательно то, ради чего ты здесь. Обязательно опиши этот момент и предупреди ещё живущих – мы ушли. Не все, но самые самые. Это для вас очень опасно. Ты не представляешь, Сергей, как я боролся, чтобы этого не случилось, но, не смог. Трудно удержать разозлившихся героев. Ой, как трудно! Я не смог. И не только я.
- Дед. Ты прости меня. Ну, ты знаешь за что. Когда ты помирал. Глупый я был. Молодой, глупый.
- Ладно, проехали. На тебя у меня обид нет, за государство обидно! Такую идею загубили, душегубы! Жалко, не к нам они попадут. Им противоположная сторона места обустраивает. Некоторые уже парятся. Ну, ладно. Встретимся на поле боя – спросим! А ты ничего такого не успел натворить, чтоб тебя на светлую сторону не взяли?
- В перестройку, раз, отцу сказал, что все кто с головой, все могут теперь миллионерами стать. А кто без головы, его проблема. Захотят жить - выживут. Отец тогда здорово на меня разозлился. Содействовал, получается.
- Это морок. Его на всю Русь опускали. Это простят, если действительно жалеешь про ту дурость.
- Дед, подожди! Я же не узнал главное! А как тут родители мои? А другой дед, он тоже фронтовик. А бабушки, дядьки, тетки? Дядя Вася с тётей Катей? Иван Семёныч с тётей Зиной?
- Главное ты видел. Остальное тебе знать до срока не положено. Всё хорошо, Сергей. Встретитесь ещё.
- В раю?
- Да откуда ж я знаю, Серёжа, как твоя судьба сложится? Создатель дороги стелет, а далее твоя воля, как проживёшь. Но уж после Воскрешения-то точно встретитесь! Тогда все встретятся.
Запела, заиграла труба горниста. Чистый звук, призывающий немедленно в поход, разнёсся над всем окружающим пространством. Засуетились, забегали люди. Одни воины стали садится на коней и выстраиваться в колонну, другие отошли в сторону.
Дед поднял меня на руки, поцеловал и сказал, волнуясь - Ты меня помни, внук! Я тебе лично волю пошлю, если понадобится. Где бы я не был, будешь помнить - сила духа тебе будет! Это я могу. Прощай, Сергей! – он ещё раз прижал меня крепко к своим холодным медалям и отдал вновь Василию Буслаеву на помост. Тот поставил рядом с собой, на крепкую табуретку, ибо места свободного на площадке стало много. Дед ускакал к выстроившейся бесконечной колонне конного воинства, и вскоре я его перестал видеть.
Грянул известный мне с детства революционный марш, и грозное войско двинулось вперёд.
- Красная Армия, марш, марш вперёд!
Реввоенсовет нас в бой зовёт
- ревела над полем небесная музыка и ангелы басили с небес слова текста.
- Ведь от тайги до британских морей
- Красная Армия всех сильней!
Над полем, в голубом небе, проявился образ стоящей Богородицы с Богомладенцем в круглом медальоне на уровне груди. Ясно и с любовью глядела она вниз. Улыбнулась светло и воздев руки ладонями вверх зашептала что-то молящее.
- Матушка! Богородица благословляет! Всех! Ну, теперь будет дело! - радостно шептались вокруг. Лик Богородицы растаял быстро, а революционный марш гремел не прерываясь.
Колонна уходила в противоположную от нас сторону. Генералиссимус на белом коне, за ним маршалы, генералы, комиссары, и красноармейцы. Солдаты махали фуражками и касками остающимся воинам, смеялись, некоторые из казаков, куражась, вскакивали ногами в седло, свистели громко в два пальца, джигитовали шашками. Остающиеся, утирали слезу и салютовали мечами и саблями им вслед. Закончился революционный марш, его сменил «Прощальный марш славянки». А колонна всё шла и шла, и не было ей конца до самого горизонта.
Василий увёл меня на то место, на брёвнах, где мы до этого сидели.
- Посидим – сказал он и всхлипнул. Утёрся платочком. - Не взял меня дед твой, а я так просился! Что я здесь? Помнят меня ваши чуть-чуть, сняли когда-то под перестройку дурацкий фильм, лучше б не трогали тему, бездари.
- В Александре Невском тебя хорошо отобразили - не согласился я.
- Ха, сравнил! То Эйзенштейн! Талант от бога! Мы с ним здесь несколько раз пересекались. На брудершафт брагу пенную пили. Потом морды опухли, ясен пень. Я ему помог хорошо один раз. Меня что радует, Сергунь? Сегодняшние ваши орлы киношные Васю Буслаева забыли. Не дай Бог! У вас сейчас такое время, что кто бы за что ни взялся, обязательно испохабят и опошлят тему. Хоть про космос, хоть про баскетбол, хоть про войну. Да, вообще, про всё! Такое время бездарностей. Не дай бог! Голову оторву. Ой, оставил меня, Фёдор Леонтьевич! – Вася закручинился и уронил буйну голову на грудь. - На связи, сказал, будешь, Вася. А я как поеду к нему с донесением, так и останусь там, на фронтах с тьмой погибельной. Не уеду, да и всё! Что он мне сделает? Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут. А я и в рядовых могу! Что я, не богатырь?! Опа-на! Ну, наконец, вот же они, гаврики.
Василий немедленно перестал переживать и стал собранным и властным. К нам подвели связанными двух человек в изорванной форме. Руки у них были закручены назад, лица разбиты в кровь. Смотрели на нас они с ненавистью, глаза пламенели демоническим светом. Не знаю, что это за свет, но вот у этих они точно этим светом и пламенели. Я с великим удивлением узнал тех самых полицейских, с кривыми демократизаторами, что смотрели на меня в парке Горького, в самом начале этой истории.
- Демонята – весело пояснил Буслаев. - За тобой посланы. Еле выпасли. Ведите их в наше хозяйство - распорядился Василий. – Сейчас подойду.
- Кто они?
- Раньше фашистам служили, с партизанами боролись, теперь у бесов на подхвате. Ну, что, Сергей, будем прощаться? Время твое здесь вышло, нельзя более без ущерба. Всё ты видел, мы ждём талантливого освещения события.
- Как-то бы ушедших вернуть, Василий?
- Всё в ваших руках. Действуйте в правильном направлении. Ничего до конца непоправимого пока не произошло. Пока.
Буслаев взял меня на руки и подбросил вверх, а я зажмурил глаза. Так показалось, что сейчас грохнусь, костей не соберу! Но нет. Красный шарик с изображением автомобиля с воскрешающей вестью - Победа! - который всю дорогу таскался за мной, привязанный на руку, вдруг наполнился огромной тягловой силой. Он взлетал вверх, всё выше и выше. Внизу стоял русский богатырь Василий Буслаев, ещё солдаты и офицеры в золотых и серебряных эполетах, бойцы в воинских нарядах других эпох русского государства, башкиры в разноцветных халатах и волчьих малахаях, джигиты в лохматых шапках. Все прощально махали мне руками. Они всё дальше и дальше, а я всё выше и выше. Облака. Туман белый. И вдруг пропало всё.
Я лежал у себя на кровати, рядом мурлыкала спящая жена, мне было вновь столько, сколько я прожил на этом свете. Коленка заныла. Я лежал и думал - сон это был или не сон? Так всё отчётливо, ярко, логично и страшно!
Я после этого весь день бродил в сомнениях - сон или не сон? А потом в верхнем ящике письменного стола нашёл фонарик. Такой же, как был у меня в самом раннем детстве, чёрный и с слегка поцарапанной линзой. Без батарейки, с движком и нажимной ручкой, чтоб светил. Не помню то ли отец, то ли дед подарил. Но все кричали – Серёжка, иди во двор жужжи! - А домашние поклялись, что никто мне его не подкладывал.
По телевизору птица говорун сказала, что без пенсионной реформы государству кирдык. Что смешанная группа лучших статистиков, экономистов и политологов из ВШЭ, после глубокого анализа процессов, пришли к выводу, что если срочно не предпринять мер, то к 2022 году, пенсионеров в России будет больше, чем электричек. И не все пенсионеры смогут комфортно, без очередей, отбывать, по мере желания, на свои садово-дачные землевладения. А известно, что если пенсионера лишить возможности выращивать себе к столу, своими руками, овощи и корнеплоды - социальный взрыв неизбежен.
Ещё фильм новый, дурацкий, по просьбе посмотрел, про войну отечественную. Там бывший белый офицер топором взвод немцев порубал. Мол, вот мы какие белые офицеры, не вам, краснопёрым чета! Главное, что характерно? История эта известная. Случилась с красноармейцем Овчаренко, молодым парнем из крестьянской семьи, Харьковской губернии. Смысл той истории в том, что при мужском традиционном воспитании и сильном духе, да за правое дело, наш солдат всех врагов порвёт на ломтики! При чём тут ненавидящий советы белый офицер? При чём, якобы, неумехи красные командиры?
В общем, сел я писать всё, что видел в воинском раю. И написал. Надеюсь, деду, Фёдору Леонтьевичу, там, где ему сейчас воюется, про это сообщат. Хочется, чтоб вернулись. Все. Всё.
© автор - Сергей Гурьянов г. Пермь 2018 год gurkino1@yandex.ru