Город мертвых, как прежде живой
Для Бируте..
Утро на радоницу выдалось просто потрясающее. Тёплое солнце, словно подбадривало, согревая весной пробуждающуюся от сна природу. Пчёлы роились над дурманящими запахом цветущими абрикосами, распустившимися деревьями вишен. Суетой наполнился посёлок. Неприкращаемый поток машин направлялся только в одну сторону- к Центральному кладбищу. Кто не имел возможности ехать, шли; таская до верху набитые корзинки, искусственные цветы и веночки, спеша отдать должное внимание почившим сродникам. Возле храма, нас с Бабаихой, уже ждала Нина с бабкой Коченкой, да Плейшнерр со своей молодой лошадкой Ласточкой. Ощущение было такое, будто на ответственный экзамен иду. Ещё бы. Столько людей соберётся.
-Господи, Ты видишь как мне боязно.- Упал я на колени перед Святым Престолом в храме.- Нет ни певчих, нет поддержки. Не остави своею Милостью. Помоги рабу Твоему!
Ехали на самодельной бричке Плейшнерра. Необычно так, хорошо. Ветер душу ласкает, бабы мои весёлые, пасхальный канон поют, Плейшнерр подмигивает мне, мол: выше нос, прочь страх и уныние. На кладбище людей, что в муравейнике. Наполняется суетой, всегда пустынное место, пестреет цветами, рушниками; запах различных яств смешиваются с благоуханием цветов. Обидно, что многие пришли сюда выпить, встретиться с теми, которых нет возможности увидеть, поболтать, утонуть в праздной атмосфере. Забыто, вытеснено само понятие, для чего собрались, к кому пришли.
Возле кладбищенских ворот нас ждали несколько пожилых женщин, объяснив, что послал их отец Мирон для поддержки. Они обещались помочь нам петь. Такое дело сразу придало уверенности, даже какого-то оптимизма. Узнав о возможном нашем появлении, Богдан решил мигом организовать противостояние. У поникшей часовенки группировалось человек пять из дышащих злобой старух, намертво вцепившихся в хоругви, на случай, если нам вздумается их отбирать, а также полноватый дед с седой бородой в вышитой украинской рубашке, явный националист. Он что-то бухтел старухам, показывая в нашу сторону, на что те махали кулаками, выкрикивая слова угрозы. Рядом с неистовой дюжиной, стояли двое «священников» в греческих ризах. Так же, неподалёку, в сиреневой рощице, ютились мужчины, одетые в непонятную форму, схожую с той, какую носили захватчики времен второй мировой войны. Как выяснилось потом, раскольники позвали на подмогу боевиков-нацистов УНА- УНСО, опасаясь каких-либо враждебных действий со стороны наших прихожан.
-Зачем вы сюда припёрлись?!- Пылая неистовой злобой, подбежал к нам седобородый националист.- Вас кто звал? Пора уже привыкнуть, что панихиду служит пан-отец Богдан!
-Пускай себе служит.- Спокойно ответила одна из Сосновских женщин.- Мы же не к нему пришли, а к нашим родственникам, хотим молитвы православного священника!
-Чем же отец Богдан не православный?!- Вспыхнул ещё больше седобородый.- Поганой метлой надо гнать прихвостней ненавистных москалей!! Ганьба!! Как вы можете идти у них на поводу?! Вы же украинцы!!
-Уважаемый, мы не собираемся выяснять тут с вами отношений.- Проговорил я, глядя как на нас стали обращать внимание собравшиеся на проводы люди.- Пусть себе каждый служит, как хочет, а народ разберётся кто ему ближе и родней.
Бородач не успокаивался. Бедняга даже охрип, волочась за нами, выкрикивая агитационные лозунги в пользу «Киевского патриархата», ругательства на Святейшего патриарха, нашу церковь, людей приходящих к нам. Это походило на некое цирковое представление, вызывающее у народа одинаковое мнение: «Опять попы доход не по-делили». К сожалению, нам не дали ни креста, ни хоругвей; не получилось пройтись крестным ходом вокруг города мертвых. Где-то в глубокой сторонке, для нас приготовили узенький столик, с грязной и плешивой скатеркой, оставили несколько поминальных грамматок. Слава Богу и за это. Пели мы совсем плохо. Сосновские только сбивали наших певчих, переводя песнопения на свой мотив, от чего всё выглядело, как-то бестолково и нелепо. Проходящие мимо люди с недоверием смотрели на нас, осуждающе ворчали, обреченно махая руками. Я желал только одного- поскорее закончить этот позор, не надеясь на какой-либо позитивный исход. Только вдруг подошли какие-то женщины в светлых одеждах, фартуках, чудных платочках с искусственного шёлка. Они немного потоптались, размашисто, как бы демонстративно крестясь, затем подхватили незатейливую мелодию воскресных стихир. Ах, что- то были за голоса. Вмиг выровняв и организовав певчих, незваные гости взяли руководство хора в свои руки. Служба полилась нежным пением, расстилаясь по всему кладбищу, привлекая любопытством многих и многих. Очень скоро к нашему столику устремились люди, складывая наверх пасхи, яйца, прочие продукты. Бабаиха участливо улыбалась каждому, тихонько на ухо что-то объясняла, вызывая тем самым добродушие и расположение. Те кто ожидали Богдана, так же потихоньку стали собираться возле нас. Такое дело вызвало негодование у того самого неугомонного бородатого деда в вышитой рубахе. Видя, что народ покидает их, он неистово принялся останавливать их, уговаривать, даже не пускать. Ни в чём не преуспевая, националист подскочил было к хористам, досадуя на какую-то хитрость с нашей стороны. Но дорогу ему преградил солидный мужчина в дорогом костюме и тёмных очках. Он ухватил хулигана за локоть, насильно отвёл в сторонку и после короткой беседы, можно было видеть, как дедуган, оглядываясь, улепетывал к своей своре, не говоря больше ни слова. Служба продолжалась, а страсти, тем самым, только накалялись.
Наша панихида подходила к завершению, когда на кладбище привезли раскольника Богдана из церкви, что на Волчьей горе. Сам он был человек не высокого роста, полноватый, с коротко стриженными, черными как смола волосами. Дед в вышитой рубашке мгновенно доложил ему ситуацию, от чего раскольник побледнел, смешно засуетился, отдавая распоряжения своим клирикам, и через несколько минут те уже неслись что было духу вокруг кладбища с режущим слух визжанием пасхального тропаря. Впереди шёл всё тот же дед со старым кладбищенским распятием. Весь его вид выдавал решимость, какое-то неистовство, от чего складывалось впечатление, что он не на крестном ходе, а на демонстрации и в руках у него транспарант с важным политическим лозунгом. Вместо обычных трёх раз, как внесли в обычай они сами, раскольники наспех обошли крестным ходом лишь один, но только и это оставило им малую горсть желающих служить с ними поминальную службу. Произнеся отпуст, я принялся говорить проповедь, которую планировал не затягивать многословием, что совершенно не удалось. Сам не понимаю, что за наитие тогда нашло. Видимо, увиденное здесь, грубое незнание людьми элементарных правил поведения на радонице, окаменелое нечувствие, ровно как и прочие безобразия, развязали мой язык придав такого вдохновения, от какого я сам себе удивлялся, не в силах никак остановиться. Это дало определённый эффект. Вокруг нашего столика стало собираться всё больше людей, от части праздных ротозеев, но и они проявляли интерес, воодушевляясь живым участием в богослужении. Богдан, тем временем, не мог спокойно служить. Он то и дело, высовывал голову из-за толпы своих приверженцев, бросая переживающий взгляд в нашу сторону.
Как и полагается, после панихиды, меня с певчими стали приглашать отслужить литию особо, на могилках, освятить кресты, памятники, многие предлагали выпить. Бабаиха живо взяла инициативу в свои руки. Старуха выступала, как-бы моим менеджером, на ходу договариваясь об освящении, или литии, порой сама навязчиво предлагая наши услуги. Богдана такой ход событий совершенно вывел из себя. Он бросил служить панихиду, поручив это дело своим помощникам, а сам, вместе с дедом националистом, несколькими старухами-певчими, тоже побежал служить по гробках.
Сейчас вспоминаются те события с улыбкой, с каким-то стыдом. Ведь вся эта суета напоминала некую церковную коммерцию. Это как у артистов театра- Новый год самый «хлебный» день в году. То же самое можно было наблюдать за нами. Глядя на такое, разве захотят люди пойти в храм? А если пойдут, то отношение их не будет столь благоговейное, ибо нам так хочется, порой, искать в чём-то непоколебимые идеалы. Я же, тогда, совсем мальчишкой был, не испорченный ещё вот этим стремлением заработать, блеснуть перед народом, показать свою непосредственность. Радовался самому малому успеху, слаженной службе, пониманием среди прихожан. Реял надеждой большой перспективы, что слово Божие коснётся чёрствых сердец, что наш храм будет наполнен молящимися, которые найдут тут покой своим усталым от житейских перипетий душам. Мне казалось, тогда, всё очень просто, главное искренне верить в это. Прошли годы, я многое переосмыслил, распрощался с мнимыми иллюзиями. Понял, как необходимо изменить сначала себя, победить свои страсти, свои бесполезные желания, а главное смириться перед Богом, таким образом, чтоб ощутить абсолютную немощь и ничтожество, без Его всемилостивой помощи, да поддержки.
Почти все люди, к которым мы подходили служить литию, или освящать памятники, оставались довольными, и тут же обещали прийти на службу, проявляли желание освятить дом. Как жаль, что-то были лишь временные стремления и пустые слова. Но, тем не менее, это радовало и воодушевляло.
Скоро кладбище превратилось в какой-то полигон хаоса и беспредела. Подъехали музыканты с местного духового оркестра. Как это не ошеломляюще выглядело, но трубачи принялись ходить вдоль могил, предлагая свои услуги. Селяне с удовольствием просили их сыграть что-нибудь для покойного родича. И те, без малейших колебаний, выдували танго, менуэт, или народный фольклор. Честно говоря, выглядело такое просто возмутительно. Кладбище, поминальный день и вдруг духовой оркестр играющий «Марш высотников».
-Бесстыжие!- Кричала им в след Бабаиха.- Креста на вас нет! Гляди, что только удумали.
Музыканты, не говоря ни слова, втянув шеи в плечи, продолжали свою шабашку.
Ближе к обеду народ совершенно расслабился. На кладбищенской площадке расстелили длинную скатерть. Почти все селяне нанесли туда всевозможной еды, а главное выпивки. «Пир» продолжился с новым энтузиазмом, на этот раз без всяких ограничений и стыда. Лилась реками водка, разносился между свежевыкрашенными крестами и расцветшими абрикосами хмельной хохот, полились песни и частушки. Священники неторопливо собирали пожертвованные продукты, устало потирая ноги. Дремали изрядно напившиеся трубачи, покидав свои инструменты в молодую траву. И только редкие детишки юрко сновали промеж оград, выискивая оставленные гостинцы.
-Слава Тебе Господи, слава Тебе!!- Размашисто крестясь бубнила Бабаиха.- Радость то какая, отченько. Панихиду отслужили с Божьей помощью, денежек собрали, уж точно на новые ризы и книжки хватит. А главное, к нам люди пошли. Впервые за столько лет, раскольников посрамили. Может, теперь то они и не сунуться сюда больше!
-А что за певчие в фартуках были, баба Оля?!-Спрашиваю.
-Вестимо кто, белявцы.
-Те самые, что батюшку богом провозгласили?
-Они родимые. Ох-хо-хо, отец Виктор, как бы их к нам уговорить. Они люди набожные, серьезные. Молятся много и поют, сами же слышали.
-На всё воля Божья, бабушка Оля. Может, образумятся.
-При отце Якове, часто к нам заходили. Придут, станут в конце храма в своих фартуках, да белых косынках; руки на груди сложат и так всю службу стоят. Но, ни к чему не прикасаются, ни под благословение не подходят, ни говеют. Отец Яков сердится, бывало, обличает их, даже прогоняет. А им хоть бы хны. На следующий раз обратно тут как тут. «Негоже,- говорят,- человека с храма Божьего прогонять». Мы на них внимания и не обращали. А поговорить с ними интересно. Знают много. Жития святых расскажут, да и Библию. Чудные, правда. Сказывают, что в церкви спасения нет, что священство давно заблудилось и Второе Пришествие уже пришло, только не все его увидели. Им только, якобы одним — это открыто. Их господь-батюшка запретил им причащаться, воду святую в храме брать. Они всё сами делают.
За разговором, мы совсем не заметили, как к нам подошёл тот самый мужчина в темных очках, что так ловко прогнал назойливого деда националиста.
-Скажите,- слегка поклонившись проговорил он, обращаясь ко мне,- а вы завтра на Волчьей горе будете править?
-Что вы, Бог с вами!- Замахала руками бабка Бабаиха.- Наши туда уж лет пять не наведываются. Мало ли нам проблем, ещё с раскольниками вражду затеять.
-А если я вас попрошу.- Кротко, с волевым спокойствием в голосе говорил мужчина.- Отец у меня там захоронен. Хочу, чтоб службу отправили, памятник освятили.
-Да мы бы рады.- Учтиво улыбается Бабаиха, поглядывая на меня растерянным взглядом.- Но скандал может произойти. Председатель то наш с Богданкой дружбу водит, кабы не вышло чего недоброго. И так нашей церкви жизни не дают.
-Ежели проблема только в этом, то переживать не стоит. Я всё улажу. Завтра самолично заеду за вами, и будьте уверены, никому в обиду не дам.
-Ох, отченько, чую Господь, наконец снизошёл милостью Своей и к нам грешным.- С каким-то неистовым вдохновением сказала Бабаиха, когда мы возвращались назад к храму.
Я первый раз видел, чтоб у неё так радостно горели глаза, излучая неописуемую надежду, спокойствие и уверенность.
-О чем вы, бабушка Ольга?
-Сам Сергей Иванович к нам подходил.- Подняв вверх указательный палец сказала старуха.- А он человек очень большой в райцентре. Его все уважают, некоторые даже боятся. Вера Степановна, староста Сосновская, не один год к нему дорожки протаптывает, надеется, что тот им спонсорскую поддержку организует. Да не тут-то было. Он эту Веру уже на дух не переносит, за её нахальство. Ровно, как и отца Мирона. А тут удача к нам сама в руки идёт. Нельзя упускать такой шанс, нельзя. Глядишь, Господь уразумеет его, он нам с постройкой храма поможет.
-Эко вы, баба Оля, хватили.- Смеюсь над мечтаниями своей хозяйки.- С чего бы он нам церковь строить помогать будет? Он поди и в Бога не верует.
-Не веровал бы, не подошёл сегодня!!- Раздражённо проговорила Бабаиха.- И не нам судить о его вере. А вы бы, отец, клювом то не щелкали, а поговорили с человеком. Глядишь и вышло б чего!
Продолжение будет...