В эти погожие дни неожиданно испарился ванилин из магазинов. Он добавлял ванилин в заварной кофе, а она кофе не пила, опасаясь за слабое сердце. Очередная загадка отечественных торговых сетей ударила по привычкам, но даже не вызвала у него раздражения. Соображал он нынче с задержкой, с люфтом по времени, будто черепная коробка стала великовата для мозга, наподобие чрезмерно разношенной обуви плохой кожи.
Последняя вахта растянулась до трёх месяцев: кончились все силы, кончились все краски этого мира, осталось лишь белое на ветру, чей повтор включают тебе каждый день с утра. Звуки этого мира он запер в наушниках, вперемешку, самые драгоценные, немного раннего Стинга из «Полиции» среди бездонных аккордов Баха. И короткие возвышенные скобки Абеля Коженёвски.
Всего пара электронных книг была захвачена с собой, он отправлялся из расчёта на две недели. Это славно, что их автором оказался Меир Шалев, и славно было открывать его новозаветный язык. А «Чёрная обезьяна» Прилепина всегда и всюду в багаже, и позволяет надеяться, что у русской литературы ещё всё впереди.
На урезе дня подрядчики шли непрерывной вереницей, с табелями, списками, сменно-суточными заданиями. Времени для сна оставалось всё мизернее, чем далее, тем более. А ему хотелось быть таким, олицетворять собой власть и сметать все преграды, чувствуя бессилие других сдержать его волю. Только выйдешь на площадку, как вокруг разворачивается картина созидания, вот поодаль и угнездились сварщики, и победным треском шкворчат их дуги. Здесь нет ключевых моментов и праздной суеты – каждое движение важно, как у космонавта в скафандре, их снаряжение громоздко и жаропрочно. Слесари одеты легко, под стать электромонтажникам, у них подготовка к действию занимает больше времени, чем полноценный монтаж. Вся эта масса людей только формально заряжена на исполнение общей задачи – каждый озабочен своими целями. У многих – это просто халявное питание, и подчас они здесь набирают вес. Опасны только те, кто тянут время , саботируют и воруют оборудование.
Почти одновременно на проекте появились две молодые инженерицы. Они легко присаживались за его стол и заводили беседу. Стол был четырёхместный, но принимал пищу он обычно в одиночку – не поощрял сближение с подчинёнными. Только у этих двух было право свободного допуска, вскоре он заметил, что одна ревнует другую к нему – та была живее в разговоре. Его забавляло такое положение вещей, потому как он не собирался позволять развитию каких-либо отношений. В гулкой, как театральный вестибюль, столовой назревала совершенная чересполосица.
Весь интернациональный состав проекта трудно было назвать общностью людей. Китайцы, те – да, держались вместе, а остальных они гнобили как могли. Им платили той же монетой, а подрядчики откровенно издевались. Да и как иначе, когда такие имена попадают на кончик русского языка. Самого главного звали Как Пух, что само по себе прикольно, а уж вариаций на это имя было придумано несметное количество. Его замом числился Иван Чай – по простоте душевной – Иван-да-Марья. А самым молодым был просто Чиа, и он попал в общую обойму как Чиахуахуа. Как ни странно, они все выучили по-русски набор устаревших штампов:
- Девю-юшка, балалайка… - и, опять же – водка.
В их офисе вечно висел тяжёлый смрад, природу этого мимоходом разоблачила опытная юристка. Она громко фыркнула: - Ну и перегар-рище…
Русские коллеги деликатно вступились: - Да это не перегар…
- Да уж! Женщину не обманешь этим запахом!
Китайцы бросали его на самые сложные участки, туда, где сами уже расписывались в беспомощности. Он одинаково легко владел и просительным тоном, и командирским рёвом, до звона в ушах. И решал любой вопрос, так что китайцы начали его остерегаться. Это не облегчило ему жизнь, но он только смеялся, наращивая передовой опыт, с переднего края. Он так и рвался за кордоны, за пределы возможностей.
Наладчики залили маслом токопереход на портальном кране и свалили прочь в суматохе. Кто-то из заказчиков сунул туда нос и поднял шум. Протекал день, а масло в портале стояло нетронутым, что в твоих закромах. Смена ещё не закончилась, как его терпение лопнуло и он отправился на поиски уборщиков. Подрядчик с готовностью пояснил, какая ему нужна бумага. Он рассвирепел: ни одна трусливая сволочь не брала на себя ответственность. Ни одна…
Он спешно бросил тому через стол: - Оформляй расписку, я подпишу, - и демонстративно вынул ручку, подняв её на уровень плеча как дротик. Уж чего-чего, а страха за свою подпись он не испытывал.
Он призывно глядел в темноту на волнующееся море, кратно проступающее отблесками прожектора. Бес его знает, кто составлял эту методику испытаний дежурной шлюпки, кидать её в воду на такой скорости, в темноте, с людьми, это верное убийство. Он лихорадочно думал, искал выход, пока искали добровольцев в шлюпку. Наконец обязали крепостных из сдаточного цеха, но образовался некомплект – одного человека недоставало. Он часто замигал и громко распорядился:
- Дайте спасательный жилет!
В пять секунд обустроил на себе жилет и прыгнул высоко, и на сиденье шлюпки, и отрешённо замер.
- Майна! – и он взглянул наверх, на растерянные лица разночинной публики, приготовившей камеры телефонов для съёмки. Председатель комиссии опомнился и запоздало заорал:
- Отбой! Почему все без касок!! – испытания так и отменили.
Среди всеобщей расслабухи он обиженно протянул:
- Ну во-от. А так хотелось...
Час спустя Председатель сказал ему накоротке, без свидетелей:
- Я тебя спас...
Он посмотрел ему в глаза равнодушно и проговорил необязательные фразы.
А оказалось, всё это ему нужно было только для того, чтобы дотянуть до вертолёта. Домой!
Его охватывала предательская немота рядом с ней: руки мои нежнее лебяжьего пуха, губы мои не знают промаха…
- Я думала – таких, как ты – больше нет…
Да и вот ещё: рефреном всплывал случай на индийской ярмарке. Индийские женщины торговали всяческим колониальным товаром. Он не увидел ничего достойного, кроме розового жемчуга, и взялся навязывать ей, она приняла ожерелье, с удивительным поворотом и изгибом шеи. Какая-то загадка возникла и замерцала в её глазах.
Индийский жемчуг словно впервые увидел дневной свет. Камни зажгла пульсирующая жилка на нежной шее. Он поёжился и не мог оторвать глаз от неё. Странным образом нитка жемчуга с желанной тонкой шеи захлестнулась петлёй на его горле. С тех пор прошли годы, но ему не дано забыть, как индианка закатила глаза и прошептала с завистью:
- Very beautiful...
Отведай этого синего бездорожья под ровное гуденье немецкого мотора, где воздух по крепости не уступает бодрящему чаю. И багряная осень стучится в сердца, которые всегда открыты, и подсохший сыр с деревенским хлебом на двоих, как отклик на жаркую «Отче наш». Они – первобытные искатели и следопыты, двумя клинками они нарушают девственный покров пойменных лесов и бередят кожицу земли. Грибная охота… От неё она зажигалась словно Жанна Д”Арк. Когда машина застревала, она готова была сама идти впереди, вестИ к новым грибным местам.
Он научил её с сыном готовить картошку:
«Молодая картошка моётся, режется вдоль пополам. На противень или сковороду в духовку при температуре около 260 градусов, минут 40 готовится.
Отдельно в миске готовится соус: сметана, томат паста, соль, хмели-сунели, если получается густым, то можно разбавить водой. Лук режется кольцами, бросаем в картофель, который выкладывается разрезом вверх, мажется сверху соусом, посыпается тёртым сыром и свежим укропом.
У него было до того два других рецепта, но этот Вовчиком признан победителем.»
Он даже не понимал, рад ли возвращению: она то сказывалась больной, то уставшей, объясняя это сложностями на работе, и всячески избегала его. Будни педагога допобразования сейчас забюрокрачены чрезвычайно, он помогал ей в оригами, сочинив для отчётности липовый отзыв от родителей учеников:
«Наш ребёнок занимается у Марианны Викентьевны Першиной второй год. Она - прекрасный педагог, и человек, всецело увлечённый своим делом, наш ребёнок буквально заразился экзотическим японским искусством, и это увлечение передалось всей семье. Без преувеличения могу сказать, что у нас началась новая жизнь. Теперь мы всей семьёй полюбили оригами, и без этого за стол не садимся. Первым делом в ход идут салфетки, и мы соревнуемся, кто быстрее и удачнее скроит морского окуня или котлету по-киевски, смотря что у нас на обед. Иногда мы забываем даже о еде, когда не можем решить и долго выбираем победителя. Мы желаем М.В. Першиной крепкого здоровья, такого же как у нас, нам теперь не нужна диета и мы все прекрасно выглядим.»
С его женщиной что-то происходило – он чувствовал, потому что были чувства, в себе он был уверен, а вот в ней - уже нет. Он утроил своё внимание к ней – как же случилось это охлаждение в ней?! Тем не менее, она оставалась безучастна, не беря за труд замечать, что он пытается ревновать её и к сослуживицам.
Какой же свежестью веет от рубленых аккордов Тэйлор Момсен… Отчаянное соло этой девочки бьётся в эфире, как хищница в клетке. Он растерял живость и замедленно воспринимал колкие фразы и нелепые придирки. Он не узнавал её голос, утративший позолоту летних закатов, несущих неистребимый стрекот вечерних стрекоз над притихшей водой. Он видел воочию эту алхимию наоборот, и золото наяву превращалось обратно в свинец.
У него чуть глаза на лоб не вылезли, когда она прыгнула взрослому сыну в постель, но он констатировал трезво:
- Обнимашки, значит… Пока меня не было, что-то тут не так склеилось… А на меня – ноль внимания.
Материнская любовь оправдывает всё, но её слепота порождает кладбище в мозгу, не терпит никого другого рядом. Однажды в ответ на его раздражительность она понимающе усмехнулась:
- Мужчина всегда ревнует к другому…
Мыслями его занесло в область паники:
- Я должен ревновать её к сыну?!!!
Теперь он с удивлением отмечал свою глупость, с тем, что не завязал романов на проекте. Хотя и знал по себе, что так может быть ещё тяжелее и… тошнотворнее, обманывать себя и других. Но люди сами жаждут обманываться…
*
Его глаза вдруг наполнились слезами, а в груди образовалась гигантская каверна, которая в свою очередь напиталась некой настолько живой и болезненной субстанцией, разбухшей едва ли не больше тела так, что он готов был отчаянно задохнуться. Вся эта армада нежности рассталась с точкой отправления и гурьбой рванулась по воздуховоду наверх, к горлу.
Он вернулся живым ОТТУДА, живым и невредимым, а теперь его окутывал аромат её губ, и он провалившейся грудью принимал порыв её круглых горячих локотков. Только голова, голова оставалась пластилиновой, а пробившаяся наружу влага была как живые соки вешней воды, нашедшей счастливо путь из-под снега после долгой безнадёжной зимы.
- Вот что меня лечит, я знал, вот это именно, - думал он о ней как о природном стихийном явлении, искренне жаждая ему подчиниться. И в это время её маленькие пальчики играли его волосами на затылке. Он обмирал от опаски, что течение прекрасного времени может прерваться, как чудесный танец в сумерках большого, но ограниченного зала, с запертыми дверями.
Он очнулся и огляделся, наполненный зарядом боли совсем иного склада.
Они сидели друг против друга в освещённой добела кухне, и в смежной комнате стояли двери настежь, где играл на компе её сын.
Она выложила ему тихо, еле слышно:
- Даю тебе срок съехать до конца недели…
Он встал и выпрямился, как привык в высоких кабинетах, как заканчивают аудиенцию. Но сейчас он будто завалился назад, скрывая от неё напор слов, лезущих наперебой на свободу. Их свобода станет для него унизительной, потому что она банальна и бессмысленна. Бесполезна. Он закрывался, будто зашоривался, взялся запрещать себе даже думать.
Искал тень погуще для измотанного рассудка, и не находил…
Но не всё было отчётливо тяжёлой, словно охваченной контузией голове, и вся череда прежних схваток на профессиональном поприще наложилась на этот долгий безнадежный разговор.
И у него вырвалось:
- Предательство всегда предательство… (Зачем он это, какое это имеет отношение к их близости, к такому привычному ладу во всём?!)
Она и не поняла, занятая своим непоколебимым упорством. Глянула своими огромными глазищами. И так ясно им овладела волшебная поволока её глаз из памяти, как тогда, в маленькой уютной сауне у дороги, которая пролегала вдоль Аллеи Героев Газпрома – как он это место называл – а она широко улыбалась в ответ.
А всего пару лет назад она могла его заставить ошалеть от своей страсти. Он вызвал её с сыном в свою очередную дальнюю командировку, в дивный зелёный край, где перемешались все климатические пояса и не произрастают разве что только пальмы. Сын целыми днями резался в компьютер, а они поехали любоваться окрестностями. Вот так, в пышном густом подлеске она вдруг крепко обхватила его и повалила на траву:
- Я так хочу… - и расстегнула джинсовые шортики.
Он вернулся ОТТУДА тем же путём, тем же транспортом, такими же шагами, но попал в другое измерение чувств, не оставляющее ему ни пространства, ни выбора.