- И все же, она высокомерная, эта Анна, - с важностью заключал Льюис, закинув ноги на свой рабочий стол, подбрасывая мячик, - Нет, ты послушай! - чтобы Стефан его не перебивал. – Вот лично ты, Стеф, ей понравился. Но не я. Я уверен в этом на все сто процентов. Я могу объяснить.
- Брось, Льюис! – критично отозвался на его слова Стефан.
- Почему? Ты вспомни, как она за тебя заступилась! Вспомни, как мой язык мне в зад засунула! Помнишь? Ага, вот и не спорь! Я-то знаю толк в женщинах!
- Вот с этим я и не собирался спорить! Но ты обсуждаешь то, что было почти месяц назад! Было и прошло. И хорошо, что прошло. Эта конференция. Сколько еще ты собираешься вспоминать об этом?
- Пока ты не признаешься, можно не мне, но хотя бы самому себе, чтобы я увидел это в твоих печальных глазах, друг мой. Чтобы в них наконец-то появилась эта искорка…
- О чем ты?
- Признайся в том, что она тебе также запала в душу. Ну?
- Нет, - сказал, как отрезал Стефан.
- Ну, было! Признайся же! Не ерничай! Хватит замыкаться в себе, Стеф! Дай волю эмоциям! Тебе было интересно с ней. И прошу заметить, ей с тобой – тоже.
- Ты такой наблюдательный, - иронично сказал Стефан.
- А как же, - поддерживал его иронию Льюис, после чего продолжил серьезно. – Честно, я не меньше тебя ожидал увидеть перед собой нудную старуху с нестерпимым запахом ее старческой кожи, пусть и ухоженной, как ее закрашенная с седыми корнями шевелюра, бурчливую, как мой дед, и несносную настолько, что ей даже из вежливости улыбнуться не захочется.
- Вот-вот!
- По идее, она и должна была быть старухой? Ведь так? Я читал ее биографию. Столько карьерных и научных достижений, и что интересно, ни одной точной даты рождения. Может быть, Робинсон от своей незрячести кое-что пропустил, или напутал. Вспомни, как он на последней неделе перед уходом накосячил с часами. Влепил мне сорок часов вместо четырех. Откуда можно было ноль присобачить? Ума не приложу!
- Может, – сдержанно согласился Стефан.
- Иначе, она продала душу дьяволу за вечную молодость, - пошутил Льюис, но Стефан не засмеялся.
Наоборот, закатил глаза, как это он часто делал, когда Льюис шутил.
- Ладно, ладно, - отреагировал Льюис. - Кстати, пойдем на этой недельке в бар? На прошлой пропустили. Это никуда не годится.
Зазвонил телефон. Трубку сняла Люси, которая все это время сидела молча, занятая работой за компьютером. Пока она разговаривала по нему, Стефан сказал Льюису:
- Если ты будешь размножать демагогию на подобные темы при нашей лаборантке, то никуда мы с тобой не пойдем!
- А как же, мы же можем разговаривать только на тему достоверности фактов из биографии Христа или же Будды, или пророка Мухаммеда, - колко ответил Льюис.
Стефан укорительно и в тоже время по-дружески и с пониманием посмотрел на Льюиса, который прочитал в его взгляде явный намек и все же согласился про себя, что на личные темы лучше говорить за стенами университета, или же так, чтобы никто больше их разговоров не слышал. Он посмотрел на Люси, и вдруг увидел, как резко она погрустнела, как печаль появилась в ее взгляде, и даже скорбь. Он тут же сделался серьезным, показав Льюису. Тот также замолчал и посмотрел на Люси, готовую расплакаться.
- Я поняла, - с комом в горле завершила разговор она, после чего повесила трубку и еще несколько секунд смотрела впереди себя, потупив взгляд.
- Что случилось? – спросил Льюис.
Стефан смотрел на нее, задавая такой же вопрос, но мысленно, лишь выражая его взглядом. Ее глаза все больше набирали слез. Нижняя губа немного дрожала, словно рот ее хотел что-то сказать, но сама она морально готовилась произнести вслух то, что услышала.
- Люси? – спросил Стефан.
Она перевела на него свой взгляд. Слеза потекла по ее щеке.
- Мистер Полански… - трагически стала выговаривать она. - Мистер Робинсон… он… скончался…
Льюис положил на стол свой красный мячик, услышав это, и спросил:
- Чего?
- Как это произошло? – спросил Стефан.
- Во время операции, - сказала Люси.
- Во время операции? – переспросил Стефан, подумав, что все же старик не совсем принимал смерть.
- Вот черт! – выразил вслух свои мысли Льюис, после чего подумал, что «старый пердун все же покинул их», тут же упрекнув себя в грубости формулировки своих мыслей.
Жаль – не то слово, которым можно было объяснить то, что чувствовали сейчас парни. И даже не горе, не печаль. Зная тяжелый и, по сути, безнадежный диагноз Клайва, они были готовы это услышать, хоть и принять это было довольно тяжело. Скорее безысходность. Вот, что они сейчас чувствовали. Суровую, но такую правдивую, совершенно не вкусную, не съедобную, но жизненно необходимую для понимания всех вещей и процессов в жизни безысходность. Нужно научиться проглатывать ее – колючую и режущую. Иначе она станет поперек горла человека, и тот подавится раньше времени, не успев осознать мрак своего бытия.
Парни же сейчас осознавали эту мрачность – что тогда они видели его последний раз, хоть и была маленькая, совсем подводная, словно сомик, спрятавшийся на дне мутного водоема – надежда… Увидеть его еще раз. Теперь все будет совсем иначе…
- Пойдем! – шепнул себе под нос Стефан, как ответ на предложение Льюиса пойти в бар.
Сегодня им было это необходимо. Нужно было протолкнуть безысходность несколькими стаканчиками виски. Иначе мрак поглотит их на гораздо большее время, чем они к тому будут готовы. Не то, чтобы парни погружались в этот мрак безнадежно сейчас. Но пока они не оказались в баре, как следует начать обсуждать это, они не смогли, идя молча всю дорогу.
- Был человек, и не стало его, - вовсе банально и предсказуемо для обоих начал Льюис, приложившись к стакану, словно других слов пока и не нужно было.
- Мда… Со смертью человека весьма сложно смириться, особенно поначалу. Но он остается живым в нашей памяти. В наших сердцах. Независимо от того, съедают ли его черви в земле, то ли он летит по ветру в виде пепла.
- Старый пер… - начал Льюис привычно, но тут же вспомнил, что о покойнике речь идет. – Клайв хотел, чтобы его кремировали и прах пустили по ветру. Я это точно помню.
Стефан кивнул головой, и сказал:
- Да, я тоже помню.
- Почетная роль: выполнить волю старика, очевидно, выпала его супруге. Возьмет его в руку, и отпустит его…
Льюис как-то воодушевленно, хоть и с грустью во взгляде, поднял глаза, продолжив свою мысль:
- В смерти есть что-то поэтичное. Как думаешь, Стеф?
Стефан молчал, призадумавшись. Он ненавидел разговоры о смерти, он презирал ее. Льюис, как друг, знал это не меньше его. Но все же его потянуло на эту тему. Любовь к барной философии после ста граммов виски у Льюиса было не отнять.
- С одной стороны, конечно, - пустился рассуждать он. – Это неотъемлемая часть естественного биологического либо химического цикла, либо процесса на планете Земля в целом. И не только на ней. Звезды тоже умирают. Миллионы звезд во вселенной, как наши клетки – клетки в организме человека. Каждую секунду смерть прекращает их цикл, их процесс, и наш тоже. Но и каждую секунду рождаются все новые и новые клетки.
Он посмотрел на Стефана. Тот молча уткнулся взглядом перед собой. Льюис знал эту его реакцию, и называл ее, иронизируя «с кем поведешься, того и наберешься», но все чаще вслух, признавая, что иногда он философствует намного больше Стефана, который не особо любил этого делать, кстати, как по мнению Льюиса. Работу он оставлял на работе, наверное…
- …В общем, знаешь, Стеф! – продолжал он, не смотря на все свои наблюдения. – Знаешь, что я сказать хотел то? В общем, не нужно относиться к смерти исключительно негативно, воспринимать ее как трагедию. Лично я так считаю. Почему? Потому, что ты, в таком случае, начинаешь умирать заранее, еще до ее прихода.
- Льюис, помолчи! – вдруг попросил его Стефан.
- Ладно, прости! – сказал Льюис. - Я лишь хотел сказать еще вот что. Клайв ушел достойно. Покинул нас, как мужик с яйцами. Ведь мы и не знали, что у него настолько все плохо со здоровьем. А сам он многого добился, я считаю. И вспомнить будет сложно, не то, чтобы перечислить. Со многими великими людьми имел знакомство. Вот, например. Помнишь ту фотографию, висящую у него над кроватью? А?
- Помню.
- Фотография с самим Кеннеди! Ты можешь таким похвастаться? Я нет! И мало кто может. Он же, видимо, имел с ним личную встречу, хоть и перед тем, как тот стал президентом, насколько я понял. Но не суть! Суть в том, как бы он нас в узде не держал, и все эти шуточки обидные не отвешивал, но это наш Клайв! Наш Робинсон! Благодаря нему мы такие! Он тянул нас за уши, хоть и зажимал их в тиски своего убийственного сарказма. Я вот что скажу: другого такого Робинсона я бы и не подумал хоть чуточку зауважать. Потому, что другой такой Робинсон был бы мне никем. А этот… этот старый пер… - Льюис запнулся, то ли чуть не заплакав, то ли чуть не засмеявшись от иронии, то ли у него одновременно появились эти противоречивые чувства. - В общем, он настоящий мужик! На него следует равняться!
- Аминь, - логично закончил Стефан с тем намеком в голосе, что Льюису пора заканчивать эти блуждания философского геморроя, непонятного в полной мере ему самому.
Сегодня Льюис был намного пьянее Стефана. Он посмотрел на него рассеянным взглядом, и сказал:
- Эй, кстати! Так это ты теперь будешь моим начальником? В смысле, И-и-к… заведующим кафедрой?
- Ты что, застрял на том разделе из истории древней Англии, в котором говорится о становлении королевской власти и принципе преемственности этой власти над людьми и королевством?
- Ты же был исполняющим обязанности.
- Вот именно! Исполняющий обязанности. Ты дума-ешь, на эту должность не посадят более опытного? Какого-нибудь профессора, например? Тем более, ему и по научной степени, и по стажу это светит!
- Да ладно. Тебя назначили исполняющим обязанности. Ты и должен управлять кафедрой! Я не хочу какого-нибудь хера из-за бугра с непонятно какими принципами. Я тебе сказал, что другого Робинсона я уважать не стану. А у тебя, видимо, низкая самооценка, раз ты так считаешь.
- Есть аргументированные причины, почему я так считаю! Перечитай должностные инструкции, положение... Ты как всегда, выдергиваешь дерево, но корни оставляешь в земле.
- О, в ход метафоры пошли! Мне это уже нравится! – стал подкалывать Льюис.
- В общем, закончили с этим! Не мели чепуху, ясно?
- Какую?
- Сам знаешь! Тем более, я еще молод!..
- Тоже мне причина! Тот факт, что в следующем году тебе уже будет тридцать лет, вовсе не означает, что не тебе, во-первых, не хватает опыта для управления кафедрой, во-вторых, что ты менее компетентный ученый по сравнению с другими старыми пнями, которые уже сыпятся, сидя в своих креслах. И сыпятся не от того, что они настолько стары, а от того, что их желчи уже нет иного выхода, как во врожденной ненависти и непритязательности к молодому поколению. К новой школе. Понимаешь?
- Льюис…
- Нет, ты согласись! Ты же месяц замещал его! Хочешь сказать, что ты плохо справлялся? Ну? Что?
- Что «что»?
- А то, что ты, такой осел, все же хоть в чем-то, не цепляешься за те шансы продвижения по карьерной лестнице, которые у тебя возникли сейчас. И я пытаюсь объяснить тебе, что ты можешь сейчас постараться остаться на этой должности. А ты уперся как глупый баран! К черту условности! В нашем деканате далеко не самые умные люди работают! Ты сможешь их убедить в своей компетентности. И я смогу, если ты хочешь! И подпишусь под этим! Ты же умный парень, Стеф!
- Не вздумай никого ни в чем переубеждать! И это я ослина? И баран?
- Да, а кто?
- Действительно, - иронизировал Стефан. – Послу-шай!..
- Нет, это ты меня послушай! – перебил его друг. - Ты - гений! Со всей серьезностью я тебе сейчас это заявляю, поскольку искренне считаю тебя гением. Ты - талант! И это ты меня всегда тянул. И всех, впрочем. Ты всегда познавал все сам. Ты и есть свои знания. Понимаешь? Но, как тебе известно, я так думаю, что всю гениальность, и всякий талант очень легко закапывает лопатой излишняя скромность, которую ты так и не научился закапывать нечто другим – наглостью и упертостью, в хорошем смысле, конечно, а не той упертостью, что у тебя сейчас.
- Ты решил перейти на личности? Сказать мне, что я стеснительный и замкнутый чурбан?
- Я тебя умоляю, Стеф! Посмотри со стороны на ситуацию. Ты сидишь на кресле заведующего кафедрой, но позволяешь спихнуть себя с него, даже ни на секунду не сопротивляясь, добровольно, вот, возьмите даром! Я же еще молодой! Зато для поездки в Нью-Йорк ты уже стар! Да, действительно… У тебя одни лишь отговорки! Вот, в чем твоя проблема, Стеф! Ты крайне нерешительный! И ты крайне инфантильный человек!
- Иди ты на хер! – не побоялся ярко выразиться Стефан, здорово раззадоренный критичными словами Льюиса.
Он не привык к его критике. Он встал, чтобы уйти.
- Стой, ты чего? – спохватился Льюис, но как-то не серьезно, словно отчасти насмехаясь над такой реакцией друга.
Он всего лишь высказывал свое мнение, как он считал. А тот обиделся.
- Хочешь, сам претендуй на эту должность. Я даже замолвлю словечко в твою пользу. Но за себя я откажусь! – непривычно эмоционально сказал Стефан, отмахнувшись от него.
- Ты куда?
- Я домой! Я хочу домой!
- Зачем?
- Не «зачем», а «от кого». Ясно?
- Чего? – возмутился Льюис, - Кто бы говорил! – выпалил он ему вслед.
Стефан не оборачиваясь вышел из бара. Он сейчас подумал о том, что завтра этот разговор почти забудется. Ведь всему виной то, что Льюис оказался намного пьянее его, как он был в этом уверен. Ровно так же, как он был уверен в том, что категорично откажется быть заведующим кафедрой, даже если декан настоит на этом. А также в том, что этим летим – в этот раз он поедет в Нью-Йорк. Вот так! И все же, Льюис иногда мог довести его, хоть он уже почти и не держал на него зла. За что держать? За честное мнение? За правду?
Глубоко вдохнув, Стефан, вдруг подумал о семье, когда решил успокоиться. Но каждый раз эти мысли наоборот вызывали в нем тревогу. У него никого не было, кроме Льюиса. Матери уже не было как год. А с отцом у Стефана были не лучшие, как он сам считал, отношения. Последним временем – тем более. Старший брат, угораздило же про него вспомнить, отбывал срок в местах лишения свободы. И неизвестно, когда его освободят. Как же он не любил вспоминать о родных…
Он был одинок. По-настоящему, Стефан чувствовал себя одиноким вечерами, особенно после бара. Бар умел внушать ему одиночество, не смотря на то, что в бар он без Льюиса не ходил. Шесть лет… Длинных, мучительных, и в тоже время бестолковых шесть лет одиночества, которые он влачил, сам не зная отчего. Безумие, наверное. Не видеть смысла в жизни, но жить. А смерть – это трагедия. Стефан мысленно не соглашался с Льюисом, продолжая думать о том, что наговорил тот ему в баре. Льюис… Его не подделать. И признание его ничем не купить. Единственный способ – это быть его лучшим другом. И как же он был благодарен ему и верен всей душой за то, что он был в его жизни. И почему он никогда ему не говорил об этом? Возможно потому, что Льюис и так знал это, как его лучший друг?
Дружба… может претендовать на то, чтобы называться категорией – твердил себе Стефан. Наконец, он сдвинулся с места и пошел домой.
По дороге, Стефан подумал о миссис Трефан. Еще эта милая старушка существовала в его жизни, однако. Человек, которого он зачастую (что парадоксально) пытался миновать, стараясь как можно тише зайти в подъезд, а затем и в квартиру. Который спать не будет, пока не услышит шаги любимого соседа за своей дверью, а еще, для полного счастья, пока не увидит его. А он… такой интровертный, но настолько воспитанный парень, не откажет ей во взаимной доброте, и пообщается с ней, не смотря на то, что мысли его все уже разрывают его голову на части, мыслями сидя за пишущей машинкой. Он так хотел сесть за нее…
Что интересное заметил Стефан для себя, так это то, что при плохом настроении и пишется намного проще. В основном негативные чувства руководят творческим процессом. А все это одиночество, что повисло на его сердце неизбежным грузом сейчас, вселяло ему грусть. Вечер – пора грусти. Утро обычно веселее. Стефан любил утро. Оно все же показывало своим наступлением, что и жизнь имеет продолжение, освещаясь после охватывающей разум ночной темноты. Темноты, которую он, впрочем, запускал в себя сейчас. Принимал ее и впитывал, словно кормил меланхолию, которая, наевшись, частично выходила из него, продолжая свой путь на чистых листах бумаги. Не спеша. Пока не захочется спать…
***
Отец Джулиан воздвигал руки вверх, тщательно жестикулируя и подбирая слова:
- Все мы помним, из-за чего Бог сверг дьявола с небес. За что тот пал, сгорая, как его ангельские крылья, пал прямо в бездну – в ад. Обезобразился, предавший Бога. Помним за что? Конечно, помним! Я обращаюсь к вам, рабы Божьи! Избранные за свою верность Всевышнему. Сыновья и дочери Его! И обращаюсь с тем словом, чтобы напомнить вам, для чего мы здесь. И от чего мы здесь, слава Богу! Ведь больше нет никого! Но мы не одни. С нами Он. И Он следит за нашими деяниями. Он чувствует наши настроения. Я хочу открестить вас от тех намерений, которых у вас не должно быть. А именно – отделяться от нашей с вами миссии душой и телом. Это сродни предательству. Бог не простил предательства своему любимому ангелу. И он не простит предательства нам. Поэтому, взываю к вам – те, кто несет в свой дом еду и не делится; те, кто лукавит и врет, улыбаясь, смотря в глаза, словно говоря правду – покайтесь и излечите в себе это дурное веяние, иначе сам Бог излечит это в вас. Мы должны быть вместе. Вместе мы достигнем обещанного нам рая. А пока будет сговор против нашей миссии, то ли он будет у одного человека с самим собой, то ли между двумя – я буду помогать Богу отстаивать его правду. Лишь самые праведные попадут в рай! Вы же самые праведные? Да? Вы же самые верные? Да? Не уподобляйтесь рогатому невежде! Держите гордыню вашу за горло так, как я держу свою. И тогда душа ваша будет цела, чиста и полноценна перед Богом. Аминь!
- Аминь! – повторили все присутствующие в церкви в унисон.
Проповедь духовного лидера Джулиана прошла непревзойденно, как всегда. Когда же все вышли из деревянной церквушки, заметно подвергнутой природным разрушителям, таким как частые и сильные ветра, холодные ночи, повышенная влага в воздухе, туман, зимой снег и лютые морозы – он подозвал к себе Джека Лоуэлла и близнецов, чтобы те не расходились сразу кто куда. Спускаясь от церквушки по вытоптанной посреди зелени тропинке, вместе с их семьями, Джулиан, сложив руки на груди, говорил важным и довольным голосом:
- Как же приятно наблюдать за тем, как крепнет наша община. Как развиваются и крепнут наши дети – продолжатели нашего пути, воскресители нашей цивилизации – чистой от грехов и грязных помыслов.
Он посмотрел на Марка, шедшего возле своей матери. Тот также посмотрел на него своим, словно треугольным взглядом. Левый глаз, правый глаз, и тот, что на лбу. Джулиан решил сразу перейти к теме разговора.
- Но все же меня, как человека ответственного за ваши жизни и за ваши души, беспокоит один момент. А точнее, один человек, который своим поведением напоминает мне поведение Люцифера на небесах, - сказал Джулиан, и остановился.
Остановились и остальные. Он сделал характерный, задумчивый вид, который демонстрировал, что женщины будут лишними в этом разговоре. Его жена Мария, жена Джека – Люси, и жены близнецов мигом поняли момент и стали уходить.
- Нет, мама, почему? – воспротивился Марк.
- Пойдем! – крепко схватив его за руку, сказала Люси, посмотрев на мужчин.
Те укорительно посмотрели на мальчика, чего ей меньше всего хотелось. Ей становилось неловко, когда на ее мальчика чрезмерно обращали внимание. Она старалась как можно быстрее уйти и увести его за собой, чтобы себе не доставлять неудобства.
- Но я хочу остаться, мне интересно! – протестовал Марк, но не чересчур активно, скорее, с обычным ребяческим непониманием.
- Нет! Этот разговор только для мужчин, - отрезала Люси и силой повела его.
Джулиан провел взглядом заметно подросшего мальчика, который уже имел свое ярко выраженное «я», хоть и зачастую наученный тщательно скрывать это. Но ему было видно это, как и Джеку, который с терпимым пониманием провел взглядом своего сына, после чего стал внимать словам пастора:
- Зима скоро, мои дорогие. Судя по запаху, северный ветер уже приближается к нам. И я невольно вспоминаю прошлый октябрь. Когда вы, ребята, отправились на охоту с Мортимером и моим сыном.
Мужчины на секунду опустили глаза. Джулиан говорил тихо, спокойно, но с тяжестью в словах. Каждое слово казалось весомее предыдущего.
- Тогда вам удалось убить того самца белого медведя, забравшего (по словам Мортимера) жизнь моего сына, - он склонил голову, и остальные вместе с ним, затем продолжил. – Но меня до сих пор настораживает одна деталь, о которой вы и сами невольно думали все это время, я знаю.
Мужчины переглянулись.
- К тому же, то, как он тогда переживал о смерти моего сына (точнее вовсе не переживал), и то, как он ведет себя последний год настораживает не меньше. Да простит меня Господь, этот лицемер Мортимер уже давно не внушает мне доверия, - с грустью сказал Джулиан, но без намека хоть на капельку слезинки от воспоминаний о погибшем сыне. – Герта! Знаете, что она сказала мне совсем недавно?
Мужчины не перебивая, смотрели в глаза Джулиану так, словно вопрошали. Тот, наконец-то, немного дал волю эмоциям, и решил выразиться:
- Какой же он все-таки подонок, в добавку ко всему, что я о нем думаю! Перестал ходить на проповеди. Ставит под сомнение истинность моих слов. Я доверяю ему все меньше. Особенно, после того, как Герта сказала мне, что Мортимер считает меня лжецом! И что я плохо воспитал своего сына! Это надо же! Это неслыханное поведение! Так говорить обо мне и о моем умершем сыне! Он словно перестал верить в Бога!
- Это еще как понимать? – спросил Кайл, наконец-то породив диалог.
- И почему об этом вам рассказала Герта, и лишь не-давно? – как всегда, не без логики в помыслах, спросил Брюс. – Может быть, она клеветница? А он ей чем-то не угодил?
- Он безбожник! Этим все сказано, – отрезал Джулиан, будучи уверенным в том, о чем говорит. – А вы знаете, что мы делаем с безбожниками.
Близнецы закивали. Джек опустил взгляд. Ему было неприятно вспоминать о том, что же делают с безбожниками на острове. На его памяти было уже около десятка таких безбожников. Мертвых. И с каждым наказанием такого безбожника, причина лишения его жизни становилась все ничтожнее.
- Тогда, что вам мешает вынести ему приговор, святой отец? – прямо спросил Брюс. – Вы так долго думали над истинностью своего решения?
- В первую очередь, это решение Бога, а я лишь его исполнитель. И я должен убедиться в той угрозе и в том неверии, которое может сеять собой Мортимер.
- Извините, святой отец! Я полагаю, что Мортимер никак не причастен к погибели вашего сына, если вы об этом переживаете, – осмелился сказать свои мысли в слух Джек.
Он не хотел спускать еще одну жизнь со скалы на камни. Он заметил, как Брюс посмотрел на него сдержанно осуждающим взглядом, которым очень умел смотреть. Тихо, исподтишка, словно впредь будет иметь ввиду все сказанное.
- Что? – переспросил Джулиан.
- Мы не можем наверняка судить о том, случайность это была или нет – то, что Мортимер зацепил его, когда стрелял в медведя.
- Знаешь… - что-то хотел начать говорить Брюс, но вдруг его перебил собственный брат.
- Джек прав, отчасти. Мы не знаем наверняка. Мы услышали выстрел, а уж затем выбежали из-за скалы, увидев, как кровоточит ваш сын, извиняюсь за подробности, и как Мортимер целится в медведя, в которого метко выстрелил Брюс.
Джулиан и Брюс молча с некой тяжестью во взгляде посмотрели на Кайла, будто для того, чтобы он смолк со своей версией. Тот сразу почувствовал себя неловко.
- Но вы совершенно правы насчет того, что Мортимер даже не извинился перед вами за то, что… в общем, понятно. И то, что он перестал ходить в церковь – это по-настоящему настораживает, - словно исправляясь в глазах осуждающих, сказал Кайл.
- Его душа больше не принадлежит ему, - важно сказал Джулиан.
- Так в чем же дело, святой отец? – словно от нетерпения спросил Брюс, - Нужно избавиться от безбожника, пока он не предал нас очередному медведю. Например, тому, что живет на юге, - призывая к решительным действиям.
Джулиан, совсем не меняясь в лице, сказал еще более тихим голосом, словно лишь ожидал удобного момента:
- Для этого вы мне и нужны. Мортимер – непокорный сукин сын, который уже подавно не приносит пользу нашему обществу, тщательно критикуя наш уклад, об этом мне доложили. И у меня есть подозрение, что он готовится разрушить наш с вами мир, и готовит бунт.
- Бунт? – спросил Кайл и посмотрел на Брюса.
У того был такой же вопрос в глазах.
- Духовный он уже поднял, перестав ходить в церковь. А для физического ему нужны сообщники. И чтобы он не уничтожил нас и Божью миссию, мы должны расправиться с ним до того, как он отважится на эти действия.
Джек не понимал, от чего такие версии. Мортимер никогда не казался ему столь экстремистским. Он решил спросить:
- А причем же здесь Герта? Вы ранее упомянули, святой отец.
- При том, что она подслушала разговор между Мортимером и его братом, и тут же, как верно подданная Бога, доложила мне, - ответил Джулиан. – Они что-то замышляют против нас.
- Дэвид? – еще более удивленно переспросил Джек, ибо тот казался ему еще более безобидным. - Вы уверены?
Во взгляде Джулиана стала проявляться некая раздраженность. Обычно Джек не задавал много вопросов. Но разговор шел о лишении жизни человека, о чем он ранее никогда не говорил, а уж тем более не брал на себя ответственность за это. Пастор понимал это и видел по реакции Джека, что он не готов. Поэтому, он постарался как можно терпимее ответить своему старательному соседу:
- Джек, сын мой, - начал он, положив свою ладонь ему на плечо, - Пусть тебя никогда не удивляет степень предательства человека, особенно того, которому доверяешь больше всего, - затем он посмотрел на близнецов, и сказал. – Друзья, я надеюсь на вашу помощь. Вы просто обязаны перед самим Господом обыскать его дом.
Он повернул свою голову обратно и посмотрел Джеку в глаза. В них он увидел, что тому не нравится эта затея, и что он не принимает эту затею душой. Все же, моментами слабохарактерный человек – этот Джек Лоуэлл, пусть и отличный мастер, и неплохой охотник, следопыт.
- Может быть, вы хотите, чтобы мы взяли его с собой на охоту, а там пристрелили, в знак возмездия? – спросил Брюс с загоревшимися, словно керосиновая лампа среди ночи, глазами.
Его кровожадность порой была безмерной и изобретательной. Джека передернуло от этих слов. Он не верил своим ушам. Джулиан по-прежнему не убирал своей руки с плеча Джека.
- Нет, что ты, сын мой! – повернув к Брюсу голову, ответил Джулиан. - Убить человека – это смертный грех. А вот его наказание за смертный грех – это исполнение воли Божьей.
Как же Джеку не нравилось это «исполнение воли Божьей». Конечно, это не было заточение в металлического быка с последующим его подогревом до не совместимых с жизнью человека температур. Нет. В их случае это было сбрасывание человека со скалы. Но по сути – одно и то же. Лишение жизни человека. Еще никто не выживал от такого метода наказания, разбиваясь о камни, что были внизу. Если не сразу, то временно помучавшись, даже если каким-то образом удавалось миновать камни, и упасть в воду с такой высоты. И он не мог высказать свое категорическое неприятие, так как мог сам оказаться в кровавой пене уносящих его труп волн. Внутренне он никогда не соглашался с этим. И Джулиан, скорее всего, видел это. Поэтому, не принуждал его ни к чему, а лишь нащупывал. Брюс сам взял на себя ответственность за операцию, которую можно было на-звать «сотвори еретика». Этим еретиком уже почти был Мортимер. Почему почти? Потому, что нужна была еще одна маленькая условность, которую понимал и принимал Брюс. Джек лишь наблюдал за тем, как изощреннее становится борьба с «неверными».
Большинству могло показаться, что разоблачение еретика происходит довольно неожиданно, спонтанно. Каждый из толпы мог сию минуту оказаться им. Поэтому, каждый мог что-либо рассказать о каждом, лишь бы самому не угодить на камни. Но как сейчас понимал Джек, у Джулиана были свои взгляды на это. Не обязательно нужно было быть кому-то неугодным. Тут скорее зависело от пользы, которую приносил человек для поселения. Возможно, Мортимер уже не приносил той пользы, раз не ходит на совместную охоту, в церковь, не делится промыслом, и общается лишь с семьей. Кристофер – младший брат Джулиана, беспрекословно исполнил бы свою роль палача, и сбросил бы его с края скалы, если бы не заболел на днях, как сказал Джулиан. Его перестали все видеть. На слова о том, можно ли проведать Кристофера, Джулиан реагировал так, будто тот способен бубонной чумой заразить. Нельзя его посещать, и точка.
Все сложнее было находить общий язык Джеку с остальными поселенцами на острове Спасения. Особенно, после того, как он поучаствовал в данном разговоре.
После того, как Джулиан отпустил близнецов, он задержал Джека, все также не убирая своей руки с его плеча, сказав ему:
- Джек, погоди! Я хочу тебе кое-что сказать.
Джек посмотрел в его глаза. Первый раз за все время, что он был на этом острове, он сделал это как-то неуверенно, словно пересиливая взгляд святого отца, казавшийся ему в этот момент всесильным.
- Твой мальчик, - начал он, опустив глаза, после чего они медленно зашагали. – Хоть уже и прошло довольно много времени, но я никак не забуду его везучего любопытства, и поразительных результатов этого любопытства. По-другому и не скажешь. Кит, существенно накормивший своей тушей наш поселок. Пастбища на северной оконечности острова, которые он нашел, гуляя. Это же надо было додуматься, залезть на ту скалу. Никогда не залезал на нее прежде. А за ней, оказывается, такая местность… Он настоящий первооткрыватель и сорвиголова. Ничего не боится. И с одной стороны – это похвально. Это очень полезно для нашего поселка. Но с другой стороны… Ты сам понимаешь… Это весьма опасно.
- Я понимаю, святой отец! – соглашаясь, закивал головой Джек.
- Марк – умный малый. Возможно, даже умнее некоторых наших взрослых. Он постоянно нас чем-то удивляет. И это при том, что ему еще немного лет. Настолько хорошо он знает святые писания, законы физики, и даже уравнения, насколько я наслышан. Это ты его всему научил? Если не всему, то это поразительно. Это дар. Но с другой стороны… Сам понимаешь… Горе от ума… Это может принести проблемы твоему ребенку. И не только ему...
- И это я понимаю, святой отец! – смиренно согласился Джек.
Они остановились, когда дошли до дома Джека, став у самого порога. Джулиан молвил ему:
- Это важно что бы ты понимал, Джек. Да, твой мальчик особенный. Об этом даже говорит не только его умственное развитие, и метка на лбу. Об этом говорит практически каждый. Возможно, именно благодаря ему мы приблизимся к выполнению нашей миссии. В нем есть это. Я вижу это. Но если ты за ним не уследишь. Если ты не направишь его энергию в верное русло, мы можем потерять его исключительность. Его сила устремится в другом направлении. В направлении разрушения нашего мира. Мира, который мы должны не только сберечь, но и возродить. На тебе важная ответственность, Джек. Ответственность за нас всех. За то, чтобы им не совладала злая сила…
Скрипнула дверь. Мужчины повернули свои головы в ее сторону, и увидели, как там стоял предмет их разговора. Черноволосый, чуть вытянувшийся в росте и в лице, тот самый способный мальчик, так быстро повзрослевший.
- Вечереет. Прохладно. Ты почему шапку не надел? – сказал ему Джек, с облегчением, но с бешенными стуками сердца в груди, понимая, что этот тяжелейший для него разговор почти закончен.
Он был рад тому, что его сын вышел из дома в этот момент. Но это всего лишь момент. А что же делать дальше? Как жить, когда все больше чувствуешь себя не жителем острова Спасения, а острова Заточения? И какой из этого всего выход?
Он обнял Марка, подойдя к нему, и опустившись на одно колено. Затем он почувствовал, как святой отец сверлит его спину своим взглядом, видимо понимая, что пора заканчивать данный разговор. Стерпел это чувство. Лишь когда Джек услышал, что тот пошел, он повернулся и посмотрел ему в спину, провожая таким же сверлящим взглядом в ответ. На данный момент, это было все, что он мог сделать.
***
Раннее утро. Молочный туман поглощал холодные лучи рассвета. В воздухе стали проявляться нотки зимы. В виде маленьких кристалликов льда, влага опускалась на землю. Подмерзшая роса овладевала травой, которой становилось все меньше. И лишь в одном окошке можно было увидеть свет настольной лампы. Но это не было ранним пробуждением одной из семей.
Брюс и Кайл сидели за столиком в кухне, дома у Мортимера и его семьи. Вынужденно, за этим столом сидела супруга Мортимера и его младший брат Дэвид, убаюкавший двухлетнего племянника на своих руках после того, как эти двое ворвались сюда сразу пополуночи, с обвинениями Мортимера в предательстве бога и поселенцев – верных слуг его. Понадобилось немало времени, чтобы успокоить маленького наследника очередного еретика, и успокоиться самим. Но близнецы сразу дали понять, кто руководит данным процессом. Семье Мортимера пришлось сидеть смирно. Хотя бы для того, чтобы ребенок не получил моральную травму от происходящего, или от того, что могло произойти. Почему могло? Мортимера дома не оказалось. И теперь в этом доме было лишь молчаливое ожидание – засада, которая не смогла застать Мортимера врасплох, но все еще могла выполнить свою главную задачу.
Брюс вертел у себя в руках записную книжку Мортимера, которую нашел при обыске в одной из тумбочек. Смотря на эктоморфного блондина с рыжиной и очень во-левым взглядом, Брюс мысленно сравнивал его внешность с внешностью старшего брата, так похожего на него, не уставая спрашивать про него:
- Так значит, вы не знаете где Мортимер? Учти, Дэвид, нам нужен только он. Вам будет лучше, если вы не станете от нас скрывать его места положения.
- Я же сказал вам! Он ушел на охоту! Его нет уже целый день, и целую ночь. Он может прийти когда угодно, - отвечал Дэвид шепотом, чтобы не разбудить племянника. – Можно я уложу его спать?
- Сидеть! – резко скомандовал Брюс, демонстративно направив на него ружье, под прицелом которого семья Мортимера была все это время.
Кайл тоже держал их на мушке. Но в основном молчал, будучи не многословным.
- Уж не на юг острова отправился ваш супруг? - надменно обратился он к жене Мортимера. - Раз уж его так долго нет…
- Он просто очень любит охоту… - сказала она.
- Любит? Вот, только почему-то с нами перестал ходить. Этот охотник. Этот еретик…
- Брюс, брось! Какой он еретик! – вежливо просил за него Дэвид.
Но Брюс не менялся в лице. Его крупный венозный лоб, и тоненькая, но густая бородка, являли собой только бескомпромиссную жестокость, которую он называл правосудием.
- Неужели? – начал он, - Молодой человек, ты вообще в курсе, что записывал сюда твой брат? – показывая на записную книжку, - Нет? Давай я прочитаю тебе кое-что из его, так называемых мыслей, которые он оставил здесь, тем самым развеяв все сомнения по поводу того, кто он есть на самом деле, - Брюс начал листать, - Я уже ознакомился с большинством из этих записей. Вот, например. Очень показательная мысль. Настоящий мыслитель, этот Мортимер! Красноречивый, талантливый с независимым мнением. Читаю: «Какую же глупость я совершил, последовав за Джулианом! Этим лжецом, обманувшим меня, мою семью и таких же людей, как я, что оказались здесь, и по своей глупости и по своему неведении. Мы последовали за ним. За его идеей. Этим добровольным рабством. Мы – рабы! Но не бога, которого нет, но чье существование он каждый раз пытается нам навязать важностью пребывания нас здесь и нашей миссии – утопии. Мы рабы проповедника! С этим нужно что-то делать… Люди, я знаю, что вы есть…» - Брюс поднял глаза на Дэвида, и сказал с иронией. – Как трогательно! Еще и к «людям» взывает! Может быть, мне следует еще порыться здесь, и поискать еще кое-что? Стихи, например. Уверен, что они у него есть. Такая тонкая натура. Так что, как тебе?
- Это всего лишь его мысли, Брюс! Он другой! Не стоит так категорически относиться к написанному, - сказал Дэвид.
- Правда? Я думаю, что это самое что ни на есть при-знание Мортимера в том, что он безбожник. Только вот, перед кем? Перед самим собой, или перед теми людьми? Он для них это пишет? Для людей, которых нет? Ведь, я правильно понял? Он верит в то, что есть другие люди, кроме нас? Они прочитают это? Или кто? Он не верит словам святого отца?
- Брюс, перестань! Что за бред ты несешь!
- Заткнись! – злостно пресек слова Дэвида Брюс, сделавшись более разгоряченным. - Твой брат – неверный! И если ты хочешь вместе с ним упасть на камни – лишь согласись сейчас с его словами, написанными в этой кощунственной книжечке! Ад примет тебя с распростертыми объятиями!
- Успокойся, Брюс! – сказал Кайл, и обратился к Дэвиду, чей взгляд поник в растерянности. - Ты просто скажи нам правду!
- Я сказал. Клянусь!
Брюс хлопнул записной книжкой по столу с силой, после чего оставил ее там, а сам поднялся на ноги, что бы показательнее выпустить свой пыл:
- Клянется он! Эти смрады нас за дураков держат! Ты не видишь что ли?
Ребенок начал просыпаться и хныкать.
- Мортимер часто уходит на ночную охоту. Его может не быть два-три дня, - сказал Дэвид.
Ребенок расплакался во всю силу. Женщина протянула руки к Дэвиду, чтобы тот передал ей его. Она хотела успокоить его. Но сама начала плакать вместе с ним.
- Пожалуйста, не трогайте его! – стала молить она в слезах, - Прошу вас, Брюс! Кайл! – обращалась она к ним, стараясь затронуть душу, смотря в их глаза. - Мы же так долго вместе. Все живем бок о бок. Все строили и поднимали наши жизни, наш поселок, помогая друг другу! Зачем вам это? Этот раздор?
Ей было больно признавать, судя по взгляду, но она пыталась взять их хотя бы жалостью. Тем видом, что приняла сейчас. Хотя и искренне не понимала, неужели нужен такой повод, чтобы лишить жизни ее мужа? Словно Брюс был даже рад, что нашел эту записную книжку, о которой, видимо, позабыл на минутку, несгибаемо реагируя на ее слова.
- Мортимер – еретик! – пылко произнес он, посмотрев в ее глаза, отчего женщина расплакалась еще сильнее.
Ребенок тоже стал плакать сильнее.
- Успокой его! – закричал Брюс, заметно занервничав.
В этот момент каждый из них почувствовал какое-то необъяснимое напряжение, появившееся у кого-то из груди, у кого-то из затылка. Охватившее их эмоции. Словно воздух потяжелел над их головами, им всем стало нелегко думать в этом момент. Такой значительный, даже решающий для одних. И такой условный, будто часть всеобщего плана – для других.
Именно в этот противоречивый момент, вдруг, скрипнула дверь. В ее проеме показался темный, рассекающий туманный рассвет, силуэт – тонкий, высокий, с длинными руками и тяжелой усатой головой. Лицо было плохо различимо в ранних сумерках туманной зари. Но все знали, кто перед ними. Дэвид не стал временить, и сразу же выкрикнул:
- Беги, Морт! Беги! Они хотят твоей смерти!
Брюс ударил Дэвида прикладом ружья по лицу, разбив ему нос, таким образом, заткнув его и заставив обессилеть на несколько секунд. В этот же момент со стула подорвался Кайл, пытаясь как можно быстрее направить ружье в сторону Мортимера.
- Стоять! – выкрикнул он.
Брюс в этот же момент также стал направлять ружье в сторону Мортимера. У того тоже было ружье. Но явно повременив, видимо растерявшись от неожиданно сложившейся ситуации, что он сейчас мог почувствовать на себе выстрел, он замер. Дэвид собрался всеми силами и вскочил со стула, толкнув Брюса на Кайла, чтобы кто-нибудь из них не выстрелил в его старшего брата, выиграв для него несколько секунд таким образом. Брюс свалился на Кайла со спины, и они оба упали. Дэвид с окровавленным лицом выкрикнул, стараясь не дать умереть своей надежде:
- Беги! – изо всех сил выкрикнул он.
Ребенок закричал в плаче еще сильнее. Жена Мортимера также не смогла сдержать эмоций. Он посмотрел ей в глаза, и увидел в ней тоже желание, тот же крик, что был в голосе у его брата. Они кричали ему: «Беги!» Ради спасения собственной жизни. Они не тронут женщину с ребенком. По крайней мере, так было раньше.
Брюс встал на удивление быстро и снова ударил Дэвида по лицу прикладом ружья. Прозвучал выстрел, но мимо. Не успев, как следует прицелиться, поскольку спешил ранить Мортимера, выстрелил Кайл, споткнувшись через лежащий на полу стул. Не похожий на самого себя, Мортимер выронил ружье. То ли от того, что хотел выстрелить в ответ, но поспешил, то ли от неожиданности. По сути, думать у него времени не было.
Кайл побежал в его сторону намного увереннее, когда увидел, что тот выронил ружье. Но тень Мортимера стала скрываться в белене тумана.
- Умрешь вместе с братцем! – выпалил Брюс, еще раз огрев Дэвида, после чего увидел, что тот свалился без сознания.
Посмотрел на женщину. Та, не переставая, плакала вместе со своим ребенком. Прижимала голову своего маленького сына к груди, чтобы тот как можно меньше видел и слышал. Брюс услышал скорые шаги у себя за спиной. Кайл… Довольно быстро вернулся.
- Я не успел! Он сбежал! – с досадой в голосе вымолвил Кайл.
- Что? Как? – с нескрываемой яростью в голосе спросил Брюс.
- Он очень быстрый! Но, - Кайл продемонстрировал ружье Мортимера, которое держал во второй руке. – Он оставил это.
Брюса немного успокоил тот факт, что Мортимер выронил ружье из рук. Его это приятно удивило. Он остался беспомощным, один на один с той природой, в которую наверняка убежал, не менее беспощадной.
Брюс стал в дверном проеме, оценивая влажность воздуха и его температуру. Словно успокаиваясь, он плавно вдохнул в себя холодный воздух, тешась мыслью о том, что Мортимер абсолютно гол пред ними и пред островом – практически зимним.
- Трус! – сказал он себе под нос, посмотрев на его ружье, держа его в руке.
Кайл стал рядом с ним. Смотрел на то, как постепенно просыпается поселок. Многих разбудил выстрел. Поэтому, вряд ли кто-либо из них проснулся уж настолько спокойно. Отец Джулиан уже стоял на пороге своего дома, молча смотря на близнецов. У него был всего один вопрос в глазах, ответ на который он уже знал. У жителей вопросов будет много, и ответы для них поступят из уст пастора совсем скоро в церкви. Не нужно было видеть их растерянных глаз, которых становилось все больше, чтобы понимать это. Такими же были глаза Лоуэллов – особенно Джека, знавшего об этой, так называемой, миссии по разоблачению еретика. Когда из домов вышли достаточно семей, Джулиан возвел руки кверху, как это он любил делать, и важным, постав-ленным голосом объявил:
- Дети мои! Только что от нас сбежал еретик!
Все присутствующие стали перешептываться, переглядываться, удивляться. Мортимер? Не может быть! Тот самый… Брюсу даже нравилось смотреть на растерянную реакцию поселенцев, словно она была одним целым. Хаос… Он встретился взглядом с Джеком, который тут же отвел свой, прижав к себе Марка. Меньше всего он хотел смотреть Брюсу в глаза.
Марк потянул на себя папу, вцепившись в воротник его овечьей куртки, и прошептал ему вопрос на ухо:
- Пап, а что они делали в доме у Мортимера?
Джек выдержал паузу, ибо не желал отвечать Марку честно. Но иначе он не мог.
- Они искали доказательства его вины.
«И, видимо, нашли» - продолжил он про себя, чувствуя все большую досаду внутри себя. Он так не хотел быть причастным к этому «разоблачению», и к казни Мотримера. Но является ли бездействие благодатью в том смысле, если бы хоть каким-то действием, ты мог бы что-либо предотвратить, а вместо этого предпочел бездействие? Не попытался предпринять что-либо…
- Пап, но они же не имели права этого делать… - шепнул ему Марк.
Слова его, пока еще далеко невзрослого по годам сына, но такого умного, как раз, не по годам, еще больше погрузили его в тщетность собственных мыслей, которые не хотелось признавать. Признавать то, что предпринять что-либо, особенно против системы, зачастую бессмысленно. Ровно, как и пытаться не быть ее частью…
Он посмотрел на Марка, и подумал, что тот не простил бы ему бездействия. И подобных мыслей, особенно вслух. Его глазам было больно видеть несправедливость. А он ее видел невооруженным взглядом. Замечал все больше. Замечал, насколько каждый боится стать жертвой, мысленно принося себя в нее.
Стефан Полански
Апрель, 1985 г.
Морган Роттен © Богоубийство (2016-2017гг.)