Ленинградский почтальон
МУЗТРАНСПЕДГИЗ оп. N 1
Жила-была Тучка. Она была очень добрая и красивая, но почему-то грустная и часто плакала. А дома у Тучки не было, но это ее нисколько не огорчало, ведь она очень любила путешествовать, проноситься над полями, реками, бескрайними и жаркими пустынями, вечными льдами полярных морей, белоснежными и сверкающими на солнце шапками гор, пролетать, подгоняемой теплым и ласковым муссоном над вечной зеленью тропиков, листьями эвкалиптов, перешептываться со своими подружками, рассказывать им последние новости и, наверное, сплетничать.
Ей очень нравилось причесываться хвойными лесами и почесывать свою мягкую спинку о макушки кедров. Тучка была просто в восторге, любуясь собой в зеркале морей и океанов, веселясь и резвясь, обгоняя стайки быстрых птиц и разговаривая с грациозными и добрыми дельфинами.
А когда она была еще совсем маленькой, она часто гостила у своей бабушки, которая жила в одном удивительном городе на краю огромного острова. А бабушка у Тучки была такая добрая и хорошая, что лучше просто и не бывает. Очень часто собирала она своих внучат в гости, и угощала их вкусным чаем с баранками и коржиками, а после чаепития все вместе гуляли они по кривым и узким улочкам этого таинственного города, наполняя все его пространство загадочным светом, радостью и необъяснимым чувством любви.
Но люди, почему-то не понимали этого и, с головой укутавшись в поднятые воротники, прятались от ласкового шалунишки-ветерка, очумело шарахались от милых заигрываний тучкиных сестричек, скрываясь в подворотнях или темных подъездах. У них были такие хмурые, унылые и тучные лица, вызывающие лишь слезливую непогоду, что город весь промок от обильного выпадения сентиментальных осадков.
Тучка не знала, почему люди стали такими. Она часто над этим размышляла и долго-долго не могла понять, почему всё так получилось. Но однажды она подбежала к своей бабушке и, запыхавшись, сбивчиво прокричала:
- Бабушка! Бабушка! Я поняла, поняла! Ах, какие они бедненькие, ах какие они несчастненькие!
- Да что все-таки случилось? – спокойно спросила бабушка.
- Милая бабушка, как же ты не понимаешь – ведь они летать не могут, совсем не могут.
- Да кто не может, чего не может, говори яснее.
- Да вон они же, они. И вон тот, что стоит у мусорного ящика, и вон тот, что бредет посреди улицы, и вон те, что о чем-то болтают, и вон те, что идут за той черной машиной.
- А, понимаю, - ответила бабушка, - это действительно печально. Хотя, вон туда посмотри. Вон тот, видишь, сейчас полетит. Да вон туда смотри.
- Ой, бабушка, он же сейчас разобьется, лови его скорей, лови.
- Что ты, не волнуйся. Как это он может разбиться? Ты только посмотри, как он красиво летит – даже крыльями не машет.
- Ах!!! – вскричали они разом.
Тучка еще ни разу не видела, как выпадают из окна и, поэтому, это на нее сильно подействовало, по ее спине даже пробежал холодный пот и осел на деревьях.
- Отлетался солдатик. Да, этот уже не летун, - сказала бабушка и протянула внучке сушку, - да не переживай ты так. Этим все равно ему не поможешь. На вот лучше баранку, да чайку горяченького. Так они уж устроили свою жизнь и ничего, наверное, тут не поделаешь. Ложись, поспи чуток, а я тебе сказку расскажу.
Давным-давно, когда я была такой же маленькой как ты, жил да был Ленинградский почтальон. Он был такого маленького роста, что когда снимал почтальонскую сумку и ставил перед собой на землю, то из-за сумки были видны только его кроткие зеленые глазки, да рыжая кучерявая шевелюра. А лицо у него было такое конопатое-конопатое, зубки реденькие, ножки кривенькие. Работа же у него была такая, что разносил он детям журнал «Мурзилка». И, когда он был на работе, то становился таким важным, что надевал на голову картуз, начинал припадать на какую-нибудь ногу, а то на обе сразу, и размахивать руками, но работу свою исполнял исправно.
Все бы было хорошо, да уж больно коварен был. И, что самое интересное, он и сам не знал, почему это он такой коварный. Бывало, идет по улице, да вдруг как подумает: « И чего это я такой коварный?» - и все думает, думает. Иногда вокруг него даже люди собирались и дивились, на него глядючи, а он все стоял, так вот прямо, и думал. Порой до того додумается, что плохо становиться и нос, вдруг, как зачешется, как зачешется – просто мочи нет, руки опускаются, да ноги подкашиваются. И до того ему грустно и печально становится, что не знает, что и делать. И прохожих даже спрашивал, как ему быть. Но они его пугались, шарахались в сторону и не могли вымолвить ни слова, до того он казался им страшным и коварным – вепрь какой-то и все тут. И поползла о нем дурная слава. Все плохое, что свершалось в городе, списывали на Ленинградского почтальона, ибо более непонятного и коварного создания никто из жителей города никогда не встречал.
А он ходил по городу и разносил детям журнал «Мурзилка», и делал это преимущественно ночью, что бы не пугать людей, спешащих на работу и не вызывать автомобильных пробок.
То ли дело ночь тишина, покой, мирно спящий, словно младенец, город, чистые, убегающие куда-то в Парк Культуры тротуары, обнимающие с двух сторон изъезженные улочки. Кое-где, словно уставшие кузнечики, прикорнули троллейбусы, притаились, отдыхают и сны с картинками досматривают.
Мартовские коты в третий раз пропели к заутренней. «Надо поторапливаться, а то к утру не успею.» - подумал Ленинградский почтальон и ускорил свои припадания.
Пронизывающий ранне-весенний ветер трепал его волосы, перемешивая их с мокрыми, тяжелыми хлопьями серого снега. Непрекращающаяся пурга носилась из угла в угол в одиноких переулках, вырываясь из подворотен, и набрасываясь на случайно отбившегося от дома прохожего, кружила, таская по непонятным местам, бросая его на мусорные ящики, переваливая через укутанные в мохнатые шапки автомобили, и снежным комом забывала где-нибудь в глухой местности дожидаться наступления лучших времен. «Полбеды, если бы все так обошлось», - подумает прохожий, отлеживаясь в канаве около какой-нибудь заброшенной баньки - «А то, не приведи Господь, встретиться этот…». Прохожий утыкается носом в снег и поджимает ноги. «Пусть лучше здесь отлежусь, а то вдруг…», - от одной только мысли о «коварном» ему становиться еще ужаснее, он сильнее сжимается в комок, и даже, закрывает глаза.
Огромными шагами, перепрыгивая через сугробы, кое-где разгребая себе руками дорогу, пробирался Ленинградский почтальон к заветной двери. Знакомая дорога привела его туда, где жила маленькая девочка, Маня Птичкина, которая с нетерпением ждала того дня, когда в почтовом ящике рано утром появиться ее долгожданная «Мурзилка». Загибая и разгибая свои крохотные пальчики, она лучше любого отрывного календаря знала, когда должен прийти ее любимый журнал. Именно поэтому так спешил Ленинградский почтальон, что бы поспеть к сроку, ведь ему так не хотелось огорчать Маню.
Озябшими руками отодвинул он тяжелую, заваленную снегом, дверь и прошмыгнул внутрь. Теплый воздух коснулся его заледеневших щек, пощекотал в носу, прокрался за пазуху, и кругом стало так тепло и уютно, словно и нет пурги. Он снял свою сумку, достал почту и бережно опустил в почтовый ящик Мани Птичкиной «Мурзилку». Ему, вдруг, стало хорошо и, почему-то, весело. Да, ему действительно было хорошо, ведь он знал, что уже сегодня утром много-много ребят обрадуются, когда проснуться и найдут любимый журнал у себя под подушкой, куда его положили заботливые мамы еще до их пробуждения. Он, улыбаясь, вышел из подъезда и потянулся. Пурга уже кончилась, только легкие белые пушистые снежинки, весело играя друг с дружкой в воздухе, медленно опускались на землю, укрывая все кругом бархатным одеялом.
Ленинградский почтальон еще немного постоял, и собрался было идти, как вдруг, откуда-то послышалась музыка. Он прислушался. Действительно. Он ясно слышал чудную мелодию, доносящуюся непонятно откуда, и чувствовал, что с каждой минутой она охватывала все больше и больше пространства, нарастала, проникая повсюду, но в то же время оставалась такой же тихой, как и в самом начале. Казалось, что в какой-то момент она подчинит себе все, и ничего не останется кроме нее.
Огромные деревья, покачиваясь в такт, синхронно взмахивали ветвями. Мусорные ящики дружно переваливались с боку на бок, в нужные моменты, ударяя крышками. Задорный ветерок срывал с крыш стайки снежинок, вырисовывая ими в воздухе замысловатые картины, мелодично подыгрывал на туго натянутых проводах, подвывая в трубах домов. Все было полно музыкой, словно невидимый великий дирижер управлял столь грандиозным и своеобразным оркестром. Все, что каким-нибудь образом могло извлекать звуки, постепенно включаясь в стройный звукоряд, подвывая, подпевая, подпискивая, подгромыхивая, лаконично, при этом, вливаясь, дополняя всеобщую идилию. Все, что каким-либо образом могло двигаться, начинало танцевать, кружиться, вертеться, подскакивать или просто покачиваться, извиваться, изгибаться под музыку, гармонично присоединяясь к всеобщему движению. Все радовалось, ликовало, пело и плясало. Откуда-то взявшаяся снежная красавица легко подлетела к Ленинградскому почтальону, и они, едва касаясь ногами земли, закружились, плавно скользя по белому ковру. Перед его глазами мелькали, то красивые дома, то чудные заборы, то машины, то деревья, то крыши, то светофоры, то пестрые афиши, то дороги с милицейскими будками.
И, вдруг, раз, все стихло и пропало. Ленинградский почтальон стоял посреди главной городской улицы, бережно держа перед собой метлу. Первые лучи Солнца робко коснулись крыш, зарождая еще один день. Все куда-то исчезло, да и что это было, и было ли на самом деле, Ленинградский почтальон не знал – да это и не важно.
Откуда-то из-за угла кто-то прокричал кряквой три раза и притаился. С другой стороны улицы, через некоторое время, ответили четверным прокряком. Спереди и сзади начали доноситься робкие вскрякивания. «Что-то здесь не ладно»,- подумал Ленинградский почтальон и увидел надвигающуюся на него огромную человеческую фигуру.
Это был Дима Клоакушкин – богатырь и народный заступник. Еще будучи ребенком, он уже за всех заступался и чинил справедливость. Димины папа и мама так его воспитали, что никого нельзя давать в обиду, а особенно детей и старушек. И вот вырос он большой и сильный, и все его уважали потому, что он всяким гадам спуску не давал. Много подвигов совершил Дима Клоакушкин, но людям все еще, почему-то, не очень хорошо жилось, а он так хотел сделать всех счастливыми. А недавно Дима узнал, кто всем житья не дает и спокойствия лишает, что есть тут еще один коварный и весьма опасный тип. И решил Дима, что будет биться с ним. Многие даже отговаривали его, что не стоит из-за них подвергать себя такой опасности – жили, мол, как-то раньше и дальше, может, проживем. Но, Дима Клоакушкин был очень смелый и сказал: «Пусть пострадаю, но коварного изведу!».
И вот стояли они лицом к лицу и готовились. Тут Дима извернулся, схватил двумя руками Ленинградского почтальона за ногу, два раза прокрутил над головой и три раза ударил о землю. В воздух взвился столб снега, и от этого кругом ничего нельзя было разглядеть. Откуда-то набежавший люд все взметал в воздух и, в суматохе, рвал на части. Лишь спустя некоторое время все утихомирилось. Вроде все целы. От коварного не осталось и следа, что с ним стало, и куда делся, никто толком не мог сказать, но самое главное, что наконец-то его не стало. Извели-таки! Все стали ликовать, восхваляя великого заступника – Диму Клоакушкина, что помог избавиться от напасти.
На этом бабушка закончила свою сказку, а Тучка, уткнувшись в подушку, сладко спала и видела сон, но что ей снилось, мы Вам не расскажем потому, что это совсем другая история.
1994