Больше года как ушёл из жизни мой отец. Второй инсульт, гораздо более страшный чем первый, пронзил как стрелой его тело и сознание. Конечно, ещё очень больно вспоминать об этом. Особенно его последние дни и недели, когда отец очень страдал. Ещё в больнице, еле выговаривая слова, он тихо спросил нас с женой: «А жить-то я буду?» «Конечно», — уверенно ответили мы, искренне не зная сколько ему было отпущено судьбой. Отец устало закрыл глаза и отвернулся к стене. Поверил ли он в наше обещание? Думаю, что надежда его не покидала. Ведь он множество раз пытался встать на свои непослушные ноги! Отец всегда был сильным и мужественным человеком. И не привык жаловаться ни на что. Поэтому ему тяжело было принять собственное бессилие…
Примерно за год до этого я написал книгу воспоминаний о своём детстве «Маленький домик на Маяковской». В этом старом деревянном доме на окраине города отец прожил до того как женился на своей любимой Галочке. Он был очень рад тому, что я смог написать такую книгу. Даже называл меня «писателем».
И в последние дни отец еле слышным шёпотом часто просил почитать ему мои воспоминания. Во время чтения я иногда спрашивал: «Пап, а точно так было? Я правильно написал?» И он еле заметным движением кивал мне в ответ. Он был доволен, что с помощью моих строк может ещё раз окунуться в свои самые счастливые годы.
А я задумался, откуда во мне родилась эта тяга описывать давно прошедшее. И вспомнил! Ещё давно, в 2005 году, отец по просьбе редактора своей заводской многотиражки написал свои детские воспоминания о войне и о Дне великой Победы. Они получились пронзительными и очень искренними. Хотя прозу отец тогда писал впервые в жизни. Эти небольшие заметки глубоко тронули мою душу, и я в очередной раз удивился его талантам.
Вот они, эти строки:
«В этом году исполнится 60 лет, как мы отмечаем День Победы над фашизмом.
Этот праздник меня (и я думаю, всех моих сверстников) до сих пор трогает до такой степени, что не перескажешь, не опишешь, что-то до слёз радостное, счастливое и возбуждающее делать только хорошее, улыбаться и видеть радость, улыбки у всех, с кем встречаешься в этот день.
Я помню май 1945-го. Весенний май всегда чудесен солнцем, разливами рек, наступающей зеленью и жизнью. После счастливого объявления Победы моего отца очень легко отпустили с работы в Мензелинск. Мне тогда было 6 лет. В Мензелинске я прожил все годы войны с июля 1941 года в доме моей крёстной (сестры отца) — тёти Насти. В их семье тоже были дети — сестра моя Лида (старше меня на два года) и брат Лёня (одногодок). Отец Лиды и Лёни — дядя Петя — был на фронте. Мои родители, когда началась эта ужасная война, работали на заводе №74 (так тогда называли «Ижмаш»).
Отец мой, Кузнецов Николай Захарович, работал в кузнечном цехе кузнецом (в конце жизни он часто вздыхал с усмешкой: «Вот, народил трёх Кузнецовых и ни одного кузнеца!»), мама — на токарном станке на станкопроизводстве. Жили на квартире на улице Свободы напротив Сенной. Жили естественно бедновато, но, думаю, были богаты любовью (раз сбежали из своего дома в Мензелинске).
Они мечтали о своем доме в Ижевске и о прекрасном будущем. Но война, эта страшная война всё перечеркнула. Родители работали посменно, а смены объявили по 12 часов. Меня отправили в Мензелинск, и я думаю, мне повезло, что я оказался в семье крёстной матери. Мензелинск — спокойный провинциальный городок. Запомнились мне заливные луга вокруг города, маленькая речка, лесосад, прудик, тихие зелёные улицы и, конечно, дом. Он был двухэтажный. Была у нас корова (как говорила бабуля — «наша кормилица»). Не представляю чем мы с Лёней могли помочь на покосах сена на лугах? Но выезжали на сенокос мы всей нашей дружной семьёй и даже с ночёвкой. Мы радовались с Лёней этой ночёвке, потому что нам с ним удавалось ещё и порыбачить. Не помню, как наша корова уходила на пастбище, но хорошо помню, как мы её встречали, когда стадо в конце дня шло по улице.
Помню, что иногда нам давали хлебные сухарики (тогда мы ещё не знали, что такое пряники), с которыми мы обращались очень бережно, берегли их. Однажды мой сухарик потерялся. Слёз было много, но Лида нашла, в конце концов, мой и отдала ещё и свой. Война нам, детям напоминала о себе только письмами с фронта. Но почему-то, ни у нас, ни у соседских ребят они не были радостными. Всегда после писем были слёзы и разговоры у взрослых.
А вот День Победы запомнился ещё и приездом отца. Мне сказали, что скоро я должен ехать с папой в Ижевск, к маме. Я очень ждал этого, но в то же время очень боялся одного. Никому об этом не рассказывал. Я очень переживал, смогу ли узнать свою маму. За эти долгие четыре года её облик уже размылся в моем сознании — я не мог её чётко представить.
Добирались до Ижевска три дня. Отплыли по Каме на пароходе от Курьи. Река Кама широченная, не видно берегов. Ночью наш пароход сел на мель недалеко от Камбарки. Днём к нам подплывали местные рыбаки, привозили еду. Вечером нас пересадили на баржу. Народу было много, мы сидели плотно друг к другу. Уже нельзя было побегать как на пароходе. Довезли до Камбарки и высадили. Было уже темно. Помню: яркие огни на вокзале, заборчик, траву около него и я сижу (или лежу) на мешке с вещами. Отцу удалось уговорить солдат, чтобы они подсадили нас на военный поезд. Состав шёл с пушками, которые были покрыты брезентовыми чехлами. Вот мы с отцом и оказались прямо рядом с орудием под брезентом и поехали на Агрыз. Наутро я проснулся, отца рядом нет. Я вылез из-под чехла и огляделся. Было пасмурно. Поезд шёл быстро, мелькали поля, перелески. Появился отец, он спрятал меня и себя под брезент, сделав небольшое отверстие, в которое можно было смотреть.
А в Агрызи нас всё-таки изловили, несмотря на предупреждения солдат, чтобы мы сидели тихо. Поезд стал медленно останавливаться, и отец спрыгнул на ходу, а мне сказал: «Не высовывайся!» Но разве я мог удержаться — конечно, вылез. Подошёл милиционер. Дальше вокзал, комната милиции, где нас обшарили, из мешка всё выбросили. Помогли нам эти счастливые дни, дни Победы. Отцу просто поверили, что он отпущен с завода съездить за сынишкой. Милиционеры даже помогли нам сесть на поезд Агрыз-Ижевск. Помню, отец купил на вокзале горячей картошки, сладость и теплота которой запомнились мне на всю жизнь.
Мы прибыли в Ижевск. Утро, солнце, много народа, все двигаются с вокзала. И тут я впервые увидел трамвай. Громадный, светящийся, гремящий. Мы ехали к маме, я уже думал только о ней. Когда мы подошли к большому, деревянному дому, отец, открыв калитку, сказал: «Иди один. Узнает тебя мать или нет?» А я волновался, а узнаю ли я её? Было сказочно легко и чудесно. Мама уже летела по двору. Я её сразу признал. Она подняла меня высоко-высоко и прижала к себе крепко-крепко.
Это был май 1945-го. Это была Победа».
Перечитывая рассказ отца, я понял, что он незримо передал мне это желание отражать на бумаге всё самое важное в своей жизни. Просто так. Не ради славы и денег. Не ради того, чтобы стать «писателем». А для того, чтобы помнили о тебе и о том времени следом идущие твои потомки. Чтобы родственная цепочка была крепка и никогда не оборвалась. Чтобы жизнь продолжалась снова и снова.
PS. На фотографии мой отец, Анатолий Николаевич Кузнецов, за два года до смерти