Фабрика душ

Мир создал Бог. Шесть дней он корпел над местом, которое на протяжении вот уже многих веков люди называют своим домом. Об этом все знают, но не все в это верят. Кто-то говорит о теории большого взрыва, кто-то — о Вселенной Фридмана. Да что там, люди даже эволюционную космологию придумали, лишь бы только сунуть нос в тайны мироздания. Как бы все эти учёные, атеисты и прочие скептики удивились, если бы узнали, что Землю действительно создал бог. Впрочем, некоторые верующие тоже удивились бы. Потому что богов на самом деле было два.

— Ну здрасьте, — скажут хором все скептики всех времён и народов. — Два, говорите? Хорошо, пусть два. Только вот если мир создали боги, кто, в таком случае, создал самих богов?

Да никто их, в общем-то, намеренно и не создавал.

Боги пришли сами.

***

Вокруг одной из звёзд галактики Андромеда обращается планетка. С неё-то всё и началось.

Планетка эта не была колыбелью великой цивилизации или чем-то вроде этого, но кое-что отличало её от других космических тел. Она была живой. Не в том смысле, в каком люди и прочие существа привыкли понимать это слово, но всё-таки — живой. Она всегда находилась в движении, причём не только вокруг своей оси или вокруг звезды. Планета творила себя сама, никогда при этом не повторяясь: моря, реки, горы и целые континенты — всё изменялось, перетекая из одного в другое, и процесс этот был вечен, как само мироздание.

Однажды на планете случился метеоритный дождь. Казалось бы, ничего в этом особенного нет, в космосе периодически происходят всякие вещи разной степени трагичности. Но это событие в корне изменило дальнейшую историю этой планеты.

Много времени прошло, прежде чем невысоко над землёй, плавно появившись прямо из широкой трещины в поверхности, завис сгусток энергии. Он медленно летал по кругу, словно осматриваясь.

«Ракко».

«Ракко».

«Ракко».

Эхо уносило это слово далеко-далеко за горизонт, но никто не откликнулся. Тогда сгусток энергии решил, что Ракко — это он сам. Но позвольте. Если есть имя, должен быть и тот, кто его носит. Кроме того, быть сгустком энергии оказалось не очень-то удобно: приходилось постоянно концентрироваться на том, чтобы не расползаться в разные стороны и не перестать существовать, поэтому Ракко принялся экспериментировать с формой. Он долго пробовал, ошибался и пробовал заново, пока не остановился наконец на несколько нелепом, но невероятно, с его точки зрения, практичном сосуде, основные части которого Ракко, будем честны, просто однажды подглядел у одного из множества снующих по его планете живых существ. Просто усовершенствовал немного. Две плети по бокам имели что-то вроде основы, подобно стволу, который есть основа дерева, каждая плеть оканчивалась пятью короткими щупальцами, которые позволяли срывать цветы и рассматривать их поближе. А раз так, то этим же щупальцам впоследствии можно будет найти и более полезное применение. Он назвал плети в свою честь: руки. Ещё две плети, ноги, были не такими послушными, зато позволяли твёрдо стоять, подобно старейшему из деревьев, и быстро перемещаться, подобно быстрейшему из всех виденных им живых существ. Обе пары плетей крепились к подобию древесного пня, которое Ракко назвал тело. Венчала сосуд крышка особой формы, голова, в которой и спрятался сгусток энергии. Ракко пошевелил руками и ногами, попробовал сделать несколько шагов. Получалось весьма неплохо. Существование теперь стало вполне себе сносным.

С тех самых пор, как появился Ракко, планета ни разу не обновлялась, потому что вся её сила теперь была тем самым сгустком энергии, слившимся с сосудом. Но то, на что была похожа планета после метеоритного дождя, Ракко не очень-то понравилось, поэтому он с энтузиазмом принялся обустраивать свой новый дом.

Вскоре, однако, выяснилось, что, если ты, не считая животных, совершенно один на целой огромной планете, вся радость от бытности Создателем Всего Сущего быстро улетучивается. Тогда Ракко решил населить свою планету людьми. Он вырезал из дерева одиннадцать фигурок. Пять из них имели тела такие же, как у него самого — широкие плечи, длинные и сильные ноги, мускулистые руки, — но разные лица. Другие же были полной противоположностью своего Создателя: контуры их были мягкими, а сами они, маленькие, худенькие, с тонкими ручками и округлыми бедрами, казались произведением искусства. Затем Ракко вдохнул жизнь в каждую из фигурок. Так на планете появились первые люди. Самую красивую из женщин Ракко взял в жёны и сделал богиней, равной ему по силе, дав ей имя Юфия.

С тех пор на планете всё шло своим чередом. Новым людям было вдоволь еды и питья, а Ракко и Юфия были мудры и милосердны в своём правлении.

***

Шли годы — десятки, сотни, тысячи лет, — и вот однажды Ракко задумался о наследниках. Ему, конечно, хотелось бы верить в то, что все боги априори бессмертны, но сказать этого наверняка он не мог: он был самым первым богом, и проверка теории опытным путём была явно не самой лучшей стратегией в решении столь деликатного вопроса. Но и бросать планету без покровителя в случае внезапной кончины Ракко тоже не хотелось, и вскоре Юфия родила ему двоих сыновей.

Казалось, что близнецы Афиус и Ёури росли самыми сильными, самыми быстрыми, самыми ловкими, — в общем, были идеальными наследниками, которым не страшно и целую Вселенную оставить, что уж там какая-то планетка. Но Ракко всё равно был мрачнее тучи, и с каждым днём, проведённым с сыновьями, его расположение духа лишь ухудшалось.

— Почему ты невесел, муж мой? — спросила однажды Юфия. — Или ты не рад тому, какие сыновья у нас растут? Или я тебе не мила стала?

— Ты всегда будешь мне милее всего созданного мною мира, — ответил Ракко. — Но нет моей душе покоя.

— Расскажи же, что тебя терзает.

Вместо ответа Ракко потянул её за руку. Они вышли в сад и, зайдя в самый дальний его уголок, сели в сени яблони.

— Меня беспокоит судьба наших детей.

— Отчего же? Ты не можешь решить, кто из них станет твоим наследником?

— О, как я был бы рад, будь это моей единственной печалью! — воскликнул Ракко. — Я вижу тьму в душе Афиуса. И тьма эта с каждым днем поглощает его.

— Но муж мой, — возразила Юфия, — почему же ты не вылечишь его? Я творение твоё, и, хотя и равна по силе тебе, многое мне недоступно. Но ты мудр и могущественен, ты можешь всё. Спаси нашего сына!

— Лишь одно я не в силах совершить: выкорчевать из души мрак. Я могу вдохнуть и отобрать жизнь, я могу подарить душу, но, сделав такой жест, уже ничего не могу изменить.

Юфия ничего не ответила. Страхи Ракко передались и ей, и она испуганно прижалась к его руке. Отчего-то она знала, что скоро всё изменится.

Всю ночь Ракко не спалось, и утром Ёури нашел его на вершине холма недалеко от дворца.

— Здравствуй, отец.

Ракко перевёл взгляд на старшего сына и стряхнул пелену задумчивости.

— Здравствуй, сын мой.

— Отец, мне нужно с тобой поговорить.

— Говори же, не томи.

— Отец, — Ёури собрался с духом. — Я знаю, что ты растишь из нас с братом преемников и желаешь, чтобы один из нас однажды занял твой трон. Я знаю, что ты возлагаешь на меня куда большие надежды, чем на Афиуса. И я понимаю, сколь широк и великодушен с твоей стороны этот жест. И я понимаю, сколь низко с моей стороны разочаровывать тебя, но я не хочу себе такой судьбы.

— Почему, сын мой? — Ракко был спокоен, хотя в душе у него выла стая волков. Он понимал, что худшие его опасения начинали сбываться. — Неужто ты считаешь, что быть верховным богом для тебя недостаточно?

— О нет, отец, всё совсем не так! — воскликнул Ёури. — Я очень этого хочу! Но также я хочу стать столь же великим и мудрым, сколь ты.

— Тогда в чём же твоя проблема? — Ракко окончательно перестал что-либо понимать.

— Всё просто, отец. Заняв твое место, я никогда не смогу сравняться с тобой. Я целые сотни вечностей буду лишь твоей тенью. Поэтому я хочу повторить твой путь. Сам. Один. В каком-нибудь далёком-далёком месте. Я убеждён, что лишь так смогу достичь твоего величия.

Повисло неловкое молчание: Ёури ждал реакции отца. Ракко точно знал, что ему следует сказать, однако слова застряли где-то глубоко внутри: сердце отцовское противилось и не хотело, чтобы любимый сын покидал отчий дом. Но увы, Ракко знал, что так будет правильно. Он решил выиграть пару мгновений, чтобы собраться и договориться с самим собой.

— Что же ты хочешь от меня?

— Отец, молю, — Ёури рухнул на колени, — отпусти, благослови меня на странствие!

— Встань, сын мой, — Ракко протянул ему руку, помогая подняться. — Не скрою: твои слова больно ранили меня, и мне никогда не избавиться уже от этой душевной скорби, но я понимаю твои стремления. А посему — благословляю, хоть и неспокойно сердце отцовское. Иди же! Надеюсь, что однажды ты обретёшь то, что ищешь.

Когда Ёури покинул отчий дом, Ракко решил, что настал черед поговорить с Афиусом. Младшего сына он нашел в лесной чаще за работой. Афиус мастерил стрелы для лежащего рядом лука.

— Здравствуй, сын мой.

— Отец? — юноша не удостоил Ракко ни взглядом, ни почтительным кивком.

— Ты знаешь, что твой брат отправился странствовать?

— Я почувствовал. Он не вернётся, да?

— Верно. Поэтому теперь ты — мой единственный наследник. Тебе ещё многому предстоит научиться, но однажды ты примешь бразды правления.

***

Прошло несколько лет. Ёури не вернулся, и Ракко и Юфии оставалось надеяться лишь на то, что их сын жив, а поиски его плодотворны и успешны. Афиус тоже ждал, но, увы, совсем не весточки от старшего брата. В его покоях, куда он никому не позволял заходить, вся стена у постели была усеяна перечёркнутыми чёрточками: юноша считал дни до смерти отца. Он знал, что отец очень, очень стар. Должен же он хоть когда-нибудь умереть, верно? Афиус старался даже на мгновение, даже на задворках сознания не допускать и мысли о том, что боги могут вообще не умирать. Ничего, он терпелив. Он подождёт.

Но прошло ещё дважды столько же лет, а Ракко всё ещё был полон сил. Места для чёрточек на стене уже не осталось. Тогда терпению Афиуса пришел конец.

Ему казалось, что он всё продумал идеально. В последнее время Ракко стала мучить бессонница (конечно, божеству не нужен сон, но так ведь гораздо интереснее), поэтому он часто проводил целые ночи, стоя на террасе и глядя вдаль или гуляя в одиночестве по саду и предаваясь размышлениям. Афиус собственноручно, хоть и не с первой попытки, выковал идеально сбалансированный нож. Добыл сильнейший из существующих ядов. Всё должно было получиться. 

В одну из ночей, когда Ракко тихо вышел в сад, Афиус тенью скользнул следом. Он был подобен хищнику, ведущему свою жертву к месту, где удобнее всего напасть. Он крался. Затаивался. Едва дышал, вцепившись до побелевших костяшек в рукоять ножа. Ночь выдалась зловеще безлунной, поэтому в саду было темно, но это не было преградой для Афиуса: он так ясно видел силуэт отца, что ему казалось, будто сейчас белый день. Дворец был далеко позади. Затаившись за стволом дерева, Афиус подобрался, подобно льву перед прыжком, и метнул нож.

Почти одновременно с этим Ракко повернулся и выбросил вперёд левую руку. Повинуясь немому приказу, нож описал кривую в воздухе и бумерангом полетел обратно. Афиус в ужасе попятился. О, как он жаждал сорваться с места и побежать! А ещё лучше — провалиться под землю. До самого центра. Тогда он спасся бы и от летящего в него клинка, и от ледяного взгляда отца. Но ноги его словно пустили корни, и он не мог двинуться ни на шаг. Клинок вонзился точно в сердце. Издав тихий хрип, Афиус рухнул на колени. 

— За что, отец?! — юноше хотелось рыдать от того, сколь жизнь к нему несправедлива. Ещё чуть-чуть — и он был бы богом!.. Теперь же он умирал самой отвратительной из смертей. И, что хуже, не мог смотреть в глаза отцу.

— Неверный вопрос, Афиус, — в голосе Ракко звенел металл. — Это я у тебя должен спросить, за что. Ужели же тебе настолько хотелось власти, что ты не постыдился омыть руки в крови родного отца? У тебя почти получилось. Ты лишь в одном просчитался. Я — верховный бог. И я всегда знаю обо всём, что происходит в моей отаре. В том числе и в голове каждой овечки. Да, это требует колоссальных сил и превращает в параноика. Но лучше обнаружить в единственном наследнике предателя и быть готовым ко всему, чем умереть от его рук, до последнего окружая его отцовской любовью. 

Афиус предпочёл не отвечать. Не хотелось тратить последние мгновения жизни на оправдания. 

— Мне отвратительна мысль о том, что ты мой сын, — Ракко резко выдернул нож. — Нужно было уничтожить тебя ещё в детстве, когда я впервые увидел в твоей душе мрак. Но что теперь говорить о былом. Тогда я пожалел тебя, ведь ты был моим сыном.

— Был? — прохрипел Афиус. Почувствовав жжение в груди, он опустил взгляд. Рана затягивалась. Юноша криво ухмыльнулся. — Почему же ты тогда вновь наступаешь на те же грабли?

— Потому что не хочу, уподобившись тебе, зародить мрак и в своей душе, — последовал ответ. — Но не думай, что эта выходка так легко сойдёт тебе с рук. Отныне ты не имеешь права не только называться моим сыном, но и находиться в моём мире. Убирайся. У тебя есть тридцать секунд, чтобы переместиться с этой планеты куда пожелаешь. Не смей возвращаться или скрываться от меня на моей территории: в третий раз пощады не будет.

— Как скажешь, о т е ц, — Афиус изобразил покорность.

Прикрыв глаза, юноша сосредоточился и погрузился внутрь себя. Пусть Ёури скитался где-то уже долгие-долгие годы, они всё же были близнецами, поэтому между ними всегда была особая связь. Пусть ниточка этой связи давно поблёкла и запылилась, Афиус надеялся, что сможет таким образом отыскать брата. Почувствовать, где он. То, что в родном доме он теперь persona non grata, не означает, что он должен захлебнуться в горестях и, подобно отшельнику, запереться где-нибудь на окраине существующего мира. Это означало лишь то, что ему просто нужно быть подальше от отца и его вшивой планетки. А уж в одиночестве или нет — дело десятое.

Ниточка начала пульсировать. Кажется, получилось! Ухмыльнувшись отцу на прощание, Афиус исчез.

Ракко проверил свои владения трижды и не обнаружил следов присутствия Афиуса. Убедившись, что юноша находится где-то далеко-далеко отсюда, Ракко, враз осунувшись и побледнев, медленно направился домой. 

*** 

Сказать, что Ёури был удивлен появлением гостя — спустя полтора-то десятка лет! — значит ничего не сказать. Он как раз отдыхал после отделения воды над твердью от воды под твердью и думал, как бы так интересно эту самую твердь назвать, как вдруг у него за спиной с этой самой тверди что-то с диким воем рухнуло. Однако падать, по существу, пока ещё было особо некуда, поэтому что-то, красноречиво ругаясь, зависло в воздухе. 

— Да ну блин! — в сердцах высказался Ёури. — Мне просто нужна тишина! Ти-ши-на! Я что, многого прошу?!

— Да вроде бы нет, — осторожно отозвалось что-то. Такого приема оно не ожидало. 

Впрочем, Ёури уже ничего не слышал, снова погрузившись в свои мысли. 

— Ну блин… Взяли и с мысли сби… Хотя постойте-ка. Ну блин. Н-у-б-л… Нет, не то. Ну-бу… Ну-бо… Точно! Небо! Назову эту твердь небом! 

Чрезвычайно довольный собой, Ёури обернулся — и тут же потерял дар речи. 

— Брат мой! — воскликнул он. — Но как?..

— Здравствуй, братец, — Афиус распахнул объятия, и братья обнялись, приветствуя друга. — Отец наш в добром здравии и продолжает мудро и справедливо править местом, которое мы называем родным домом. Только ведь за то время, что тебя не было, я успел уже многому у него научиться. И мне захотелось большего. Но у кого мне учиться, если мы с отцом беседуем теперь на равных? И я решил отправиться вслед за тобой, по следу ниточки, которой связаны наши души. Ты ведь тоже наверняка многому успел научиться.

— Твоя правда, — кивнул Ёури. — Что ж, оставайся.

— Спасибо тебе, брат мой, — Афиус улыбнулся и с интересом завертел головой. — А чем это ты тут занят? И куда тебя вообще занесло? Не мог себе какой получше угол обетованный выбрать, что ли?

— Вообще-то, всё это я создал сам, — Ёури чрезвычайно гордился собой. — Только вчера работу начал, между прочим!

— Сам? — недоверчиво переспросил Афиус.

— Именно!

— Но зачем? Неужели мало тебе было планет, которые ты посетил за целых пятнадцать лет?

— Мало. Сначала ни на одной из планет, которые я видел, мне попросту не хотелось оставаться. Ну а потом… Я ведь хотел стать равным отцу. И тут я подумал: у отца и вправду уже была планета. Но что, если я пойду дальше и сам создам целую планету? Полностью, от и до. Уж тогда-то она точно будет такой, как надо.

— И ты, стало быть, приступил к работе? 

Ёури покачал головой. 

— Сначала нужно было найти подходящее место. Я долго искал, пока не обнаружил в одной галактике любопытное скопление семи планет. Судя по всему, когда-то — и, скорее всего, совсем недавно — они составляли систему, только вот светила я не нашёл. И что-то мне так жалко стало, что столько планет исчезнет, что я решил: а создам-ка я им светило! А заодно и еще одну планету, чтоб не скучно было. Как раз между второй и третьей оказалось достаточно места.

— Что-то неважно у тебя получается, — ухмыльнулся Афиус. — Не слишком ли ты замахнулся, братец?

— Я только вчера начал, — фыркнул Ёури. — И вообще, я только учусь. Отец тоже наверняка ошибался поначалу. А ты, если такой умный, лучше бы помог, чем зря воздух сотрясать. Ты же учиться хочешь? Вот и учись, хоть польза от тебя будет.

— Хорошо, я помогу тебе. Но у меня условие.

— Какое?

— Чур, управлять планетой мы будем по очереди!

Ёури согласился, и на следующий день братья принялись за работу. 

Они трудились не покладая рук ещё четыре дня, создавая каждую деталь, от мельчайшей травинки до красивейших горных цепей, от букашечки до громадных и величавых животных. Вишенкой на торте стало создание людей. Всю свою жизнь братья провели в окружении этих забавных созданий, похожих на них внешне, а их отец, кроме всего прочего, считал, что лучшие домашние любимцы получаются именно из людей: особый уход за ними не нужен, потому что люди способны сами о себе заботиться, а наблюдение за их смешной мышиной вознёй было настоящей отдушиной для богов, извечно страдающих от скуки. 

Следовать примеру отца братьям показалось скучным, поэтому они решили лепить людей из глины. Дело это оказалось кропотливым и тонким, но очень интересным. Они провели за этим полдня, и к моменту, когда солнце закатилось за горизонт, вечерняя тишина Земли — такое название на спор придумал Афиус, —наполнилась гомоном доброй сотни голосов. Измазанные глиной с ног до головы, братья с довольным видом озирали с ближайшего облака плоды своих стараний.

— А всё-таки круто я придумал, — улыбнулся Ёури. — Отец наверняка гордился бы нами, если бы увидел всё это.

— Мы отлично потрудились, — хмыкнул Афиус, — только вот одного ты не учёл. Впереди ещё самое сложное.

— О чём ты? Мы вроде бы ничего не забыли, — нахмурившись, Ёури принялся перечислять. — Флора, фауна, люди, красивый ландшафт, сорок тысяч видов пауков…

— Ну ты дурень, — Афиус расхохотался. — Самое сложное — это не подохнуть от скуки! Мы же боги, чёрт подери. 

*** 

Шли годы, и братья честно присматривали за Землёй, сменяя друг друга на посту каждое десятилетие. Но с каждым разом, отдавая бразды правления брату, Афиус становился всё мрачнее. Казалось бы, он добился того, чего хотел: дорвавшись до власти, он больше не находился в тени своего отца. Да что там, он практически с самого начала помогал в создании из ничего целой планеты! Но, увы, Афиус был недоволен. Хоть он и правил наравне с братом, он непрерывно занимал должность верховного бога лишь десять лет: потом, согласно уговору, приходилось меняться. Но этого было мало. Мало! Кроме того, теперь ему казалось, что мудрость брата затмевала его самого, и на фоне Ёури Афиус казался себе ничтожеством. Почему-то только в честь Ёури народ слагал песни и легенды. Почему-то лишь Ёури уважали и почитали, в то время как Афиуса вспоминали только по праздникам, и то через раз. Почему-то лишь к Ёури люди шли со своими ничтожными человечьими желаниями и мольбами. А он, Афиус, всегда оставался в стороне. Нет уж… Так дальше продолжаться не может! Если бы не брат, он им всем показал бы, каков он на самом деле. Афиусу хотелось быть единственным богом этой чёртовой планетки. Он заставил бы всех себя бояться! Всех их! 

Тьма давным-давно поглотила всё его существо, и Афиус это знал. В детстве она была лишь в сердце. Тогда ни он, ни Ракко этого ещё не знали, но теперь Афиус понимал: тьма лишь ждала подходящей возможности. Ждала микроскопической щёлочки, чтобы вырваться из сердца и, заполучив душу, полностью подчинить его себе. Афиуса давно не удивляло то, что после ранения, полученного от предназначенного отцу ножа, ему не хотелось сопротивляться тьме. Наоборот, он упивался ею. В детстве он стремился подавлять в себе всё плохое и быть таким, как отец, мать или Ёури. Но теперь… В тот день, когда его сердце разлетелось на мелкие кусочки, тьма получила то, чего хотела. Она показала ему другой мир и новые возможности, в сотни раз большие, чем те, которые были у отца и Ёури вместе взятых. А он, поддавшись минутному порыву соблазна, сделал лишь один шаг. И новый мир принял его. Мир, где властвовала тьма. Все эти годы Афиус упорно учился, и теперь ему казалось, что он уже готов тягаться с братом. 

Афиус решил попробовать ещё раз. 

Он знал, что Ёури так же силен, как и отец. Однако он также знал, как Ёури не любит быть ясновидцем и читать мысли. Старший брат Афиуса всегда считал, что безопасность безопасностью, только вот если всегда знать абсолютно всё, что творится вокруг, жизнь очень быстро наскучит, а поэтому предпочитал оставаться в неведении касательно очень многих вопросов. Например, Ёури никогда не проверял при помощи своих сил, всё ли в порядке вокруг дома и на планете вообще. Ну убьёт кто-нибудь кого-нибудь, ну и что с того? Ёури всё равно каждому воздаст после смерти по его делам, а если за каждую овечку самолично благую тропку протаптывать, так лучше уж сразу все обязанности верховного бога сложить и жить себе спокойно где-нибудь в уединенном местечке в горах. По этой же причине Ёури почти никогда не заглядывал в чьи-то мысли: исключения он делал только тогда, когда люди просили его рассудить спор, и то только в особо тяжких случаях. Афиус был уверен, что братец ни за что не прознает о его планах, а посему был мертвецки спокоен и абсолютно уверен в собственном триумфе. 

Теперь Афиус был гораздо сильнее, чем много-много лет назад, поэтому прибегать к примитивным методам вроде отравленных клинков (да и человеческого оружия вообще) ему не хотелось. Вместо этого он решил прибегнуть к тёмной магии, которой все эти годы учился по велению тьмы внутри себя. Выбор Афиуса пал на одно из древнейших заклинаний, которое должно было поглотить цель и высосать из неё всю жизненную энергию, иссушив и стерев в порошок сосуд-тело. Еще одно древнее заклинание должно было помочь Афиусу заполучить силу брата. И тогда он станет самым могущественным богом во всех существующих галактиках. 

Настал день и час расплаты. Затаившись в своих покоях, Афиус ждал. Наконец он увидел, как Ёури покидает дом и идёт к обрыву, с которого открывался прекрасный вид на бескрайний океан и подкатывающийся с каждой минутой всё ближе к горизонту алый солнечный диск. Афиус знал, что братец совершает такую прогулку каждый день, не пропуская ни одного заката: Ёури всегда говорил, что это помогает ему думать. О чём он постоянно с таким усердием думает, Афиусу знать не очень-то и хотелось. Как только Ёури сделал несколько шагов в сторону обрыва, Афиус выпростал руки и начал творить заклинание. Древние слова, облачённые в лающий шёпот, вырывались из его горла подобно пущенным из пращи камням. С каждым новым словом-камнем чёрный пульсирующий шар между его ладонями, бывший поначалу лишь крохотной песчинкой, всё разрастался, и вскоре Афиусу стало сложно удерживать в узде тёмные силы, которые он осмелился потревожить. Ёури сделал последний шаг, остановился у края обрыва — и в этот же миг шар, внутри которого плясали тени чернее самой ночи и будто бы стоял безумный хохот, был послан умелыми руками ему в спину. 

В отличие от созерцающего закат Ёури, паривший высоко в небе орёл по имени Берха заметил грозящую верховному богу опасность. Он называл себя слугой Бога-Дарующего-Жизнь: когда-то Ёури спас раненого Берха от верной смерти, когда к его израненному телу, кружа, уже подкрадывались падальщики. С тех пор орёл часто был неподалеку, зная, что однажды долг придётся отдать. Как ни иронично, он был готов пожертвовать жизнью ради Бога-Дарующего-Жизнь, хоть тот и сказал, что Берха свободен от обязательств и страданий. Увидев летящее в Бога-Дарующего-Жизнь заклятие, орёл, ни секунды не раздумывая, бросился наперерез, желая отвести беду. 

Афиус наблюдал, затаив дыхание. Когда до цели оставалось всего ничего, откуда-то сверху спикировала какая-то птица. Чёртов ком перьев врезался клювом точно в центр шара. От удара заклинание раскололось надвое. Афиус взвыл, забыв о всяческой осторожности. Берха издал торжествующий клёкот, но… Всё было напрасно. Даже расколотое, древнее заклинание таило в себе опасность. Одна из его частей ударила в Берха. Орёл сгорел заживо за долю секунды, и ветер подхватил пепел и помчался, играя прахом и хохоча, куда-то к горам. Вторая часть заклинания попала в Ёури. Раненый, Ёури, задыхаясь, рухнул в траву. До его слуха донеслись тяжёлые шаги. 

— Чёртова птица, — коротко, но ёмко высказался Афиус, творя на ходу новое заклинание. — Пернатая дрянь спутала мне все карты. Ну ничего, братец, мы это быстро исправим.

Ёури понимал, что скоро умрёт, ведь вылечить такие раны он был не в силах. Но ему всё же хотелось попытаться сделать хоть что-нибудь. Он с трудом поднял взгляд на брата, руки которого пульсировали слепящим белым светом. Ёури знал, что у него осталось не больше пятнадцати секунд, но что он мог сделать? Он не знал. Внезапно он вспомнил, что днём, беседуя с людьми, он нашёл где-то корень женьшеня и по рассеянности весь день носил его с собой. И в эту минуту корень женьшеня был где-то в складках его хитона. В умирающем мозгу мелькнула идея. Ёури постарался сосредоточиться. Это давалось ему с огромным трудом, и он очень боялся, что не успеет претворить задуманное в жизнь. Однако прошла почти минута, а Ёури всё ещё был жив. Интуитивно он понял: заклинание у Афиуса не ладилось. Что ж, это ему на руку. Он напрягся ещё сильнее, и в следующее мгновение корень женьшеня, выпутавшись из плена белой ткани, завис над землёй. Что-то щелкнуло — и на его месте возник невысокий плотный человечек. В тот же миг, когда ноги человечка мягко коснулись травы, Афиус наконец совладал с тёмными силами и выпустил в брата заклинание. На том месте, где только что лежал умирающий Ёури, не осталось ничего, даже пепла, лишь примятая и враз пожухшая трава.

Афиус победоносно воздел руки к небу, но… Ничего не произошло. Ни-че-го. В его ладонях не засверкали молнии. Сила брата не наполнила его, как наполняет вода пустой кувшин, не потекла по его жилам. Провал. Неудача. Крах! Мысль о поражении хлыстом обожгла мозг. Афиус в бешенстве и бессилии взвыл, и его вой эхом откликнулся в сознании каждого живого существа на Земле.

Созданный из корня женьшеня человек по-прежнему стоял, не шевелясь. Казалось, он совершенно не понимал ни кто он, ни где, ни что вообще происходит. В порыве гнева Афиус, решивший сорвать злость на первом попавшемся объекте, вытянул руку и сжал пальцами воздух. Как только пальцы сомкнулись в кулак, из воздуха появился чёрный лук, украшенный золотыми узорами. Афиус выпустил в человека две стрелы подряд. Человек не шелохнулся, но губы его задвигались, шепча какие-то слова: Афиус разобрал лишь «ветер». Ветер поднялся по первому зову. Он подхватил стрелы, закружил их, завертел, захохотал, радуясь новой игрушке, и —Афиус, не успев моргнуть, почувствовал, как острые наконечники входят один за другим в его плоть. Ноги у него подкосились, и он мешком рухнул на землю. Но хуже всего было даже не то, в каком положении он сейчас находился, а то, что он чувствовал, как из ран утекает его собственная сила: заклятие обернулось против своего создателя.

— Моё имя Андаар, и я — Хранитель душ человеческих, — медленно проговорил человек, пробуя слова на вкус. Афиусу казалось, что приятный баритон опутывает его, словно сети. — А ты из-за собственной глупости стал вдвое слабее.

— Как ты подчинил ветер? — прохрипел Афиус. — Ты всего лишь человек. Человек!

— Ошибаешься, братоубийца, — покачал головой Андаар. — Я — Хранитель.

— Это ничего не меняет! Ты — человек!

— Снова дважды в одну и ту же яму? — Хранитель усмехнулся. — Слушай же. Когда Верховный бог вдохнул в меня жизнь, он вместе с жизнью отдал мне свою силу. Но я задумывался не как божество, а как Хранитель, поэтому Верховный бог закрыл от меня часть теперь уже моей силы, хотя я бесспорно могущественен. Тот, кто некогда был величайшим богом, затмившим своего отца, умер от твоих рук простым человеком. Но ты не умрёшь: сколь бы глуп ты ни был, я не дарую тебе такого блага. 

Андаар по-прежнему не двигался с места, но руки его заплясали в воздухе. Поначалу Афиусу казалось, что ничего не происходит, но потом он понял: всё вокруг него меняется. Вообще всё. Реальность то сжималась, то расширялась, то закручивалась в спираль, принимая при этом всё более тёмные и холодные оттенки. Афиус чувствовал, как вокруг него образовывается прозрачная клетка, настолько маленькая, что он мог лишь в ярости колотить руками незримую преграду перед собой. Реальность вокруг него всё больше походила на отражение самой себя и одновременно на отражение чего угодно, кроме себя. Из ниоткуда начали появляться тени, со скрежетом, шорохами и многоголосым шёпотом летая вокруг клетки с Афиусом и пытаясь дотянуться до него. Откуда-то доносились шипение и грохот, глаза болели от мерцающего красного света. Скоро шум стал таким громким, что Афиус закричал от боли и попытался зажать уши руками, но его крик потонул в хохоте теней. Афиусу казалось, что он сходит с ума. Теперь он понял: эти тени — кошмары. Ночные кошмары, которые снились ему каждый чертов день его жизни. Кошмары, жившие в его мыслях и подгрызавшие взвешенность его решений и поступков. Кошмары, обернувшиеся скалившимися из каждого тёмного угла лицами убитых им существ, на которых он тренировал заклинания. Кошмары, выросшие из его страхов. Каждый сон, каждая мысль, каждое действие или слово имеют две стороны. И то, обернутся ли они кошмаром, зависит только от того, в душе кого они зарождаются. Все эти кошмары, кружившие сейчас вокруг его темницы, могли бы стать чем-то светлым, — но им не повезло. Они жаждали мести, и останавливала их лишь невидимая стена, отделявшая их от Афиуса, потерявшего счет времени. Не выдержав больше захлестнувшего его ужаса, смешавшегося с болью, Афиус провалился в небытие. 

Когда он пришёл в себя, царившая вокруг мёртвая тишина оглушила его. Шум в ушах поутих, и Афиус осторожно осмотрелся. Он обнаружил, что его клетка находится в какой-то пещере. На этот раз в пещере не было, кроме него самого, ни единой живой души. Афиус не знал, сколько ещё он провел в тишине, одиночестве и страхе сомкнуть глаза даже на мгновение, пока у входа в пещеру не появился Андаар. 

— Они затаились, но они ещё здесь. И всегда теперь будут. 

Афиус попытался пробить преграду сначала заклинанием, а затем плечом. Он не думал о том, что все его тщетные старания похожи на трепыхание задыхающейся в луже рыбки, — ему хотелось лишь выбраться отсюда и стереть с лица Хранителя чёртово флегматичное выражение. Или стереть самого Хранителя с лица земли. 

— Я знаю, что это твоих рук дело, самоуверенный индюк! Что ты сделал, черт тебя раздери?!

— Совместил приятное с полезным.

— Приятное с полезным?! — Афиуса накрыло новой волной гнева, ещё более страшного от осознания собственного бессилия. 

Лицо Андаара осветила лёгкая улыбка. 

— Именно. Я создал злу вечную тюрьму, из которой нет выхода, а себе — рабочую мастерскую размером с целую реальность. 

Развернувшись, Хранитель направился прочь и вскоре исчез из поля зрения пленника. 

— Надеюсь, апартаменты тебе понравились, — донесся из темноты за порогом его голос. — У тебя целая вечность, чтобы подумать над смыслом слова «раскаяние». 

Стук заваливающих выход камней потонул в голосах тысяч кошмаров. 

*** 

Полумрак комнаты разрезал надсадный кашель. Сгорбившийся над книгой парнишка — на вид ему было не больше шестнадцати — резко поднял голову, и кудрявая льняного цвета прядь упала ему на глаза. Кашель повторился, ещё более мучительный. Книга вмиг оказалась забыта на столе. Парнишка вскочил, чуть не уронив стул с высокой резной спинкой, и в два прыжка очутился у постели учителя. 

Андаар умирал, и ему было безумно жаль вот так нелепо расставаться с жизнью, которая на поверку оказалась короче мгновения. О, если бы он умер в пылу сражения!.. Но увы, полем его личной битвы вот уже почти полгода была его собственная постель, а единственным врагом — доселе неизвестная лекарям болезнь. Конечно, Андаар прожил куда больше, чем бывает отпущено обычным людям, но ведь он же Хранитель! Что есть триста сорок семь лет, когда на твои плечи возложена столь ответственная миссия — управление человеческими душами? Что есть триста сорок семь лет в масштабах Вселенной? Ничего. Пшик. Один рывок секундной стрелки на часах мироздания. Если бы болезнь не скосила его, он, занимая пост Хранителя, мог бы столько всего успеть. Хотя какой он теперь Хранитель… Он был так слаб, что ни о каком приеме или сборке душ не могло идти и речи: даже каждый вдох давался ему с огромным трудом. Когда Верховный бог создал Андаара много лет назад, он не предупреждал о том, что плата за могущество будет столь высокой. Нет, конечно, в Кодексе Хранителей (Андаар нашел его, когда осматривал покои Верховного бога) было сказано о том, что когда придёт время, на Земле родится Избранный, которого любая из тысяч дорог судьбы приведёт в ученичество к Хранителю, который должен будет, умирая, передать Избранному свою силу, и что это будет повторяться снова и снова, но… Андаар и не думал, что всё будет именно так. Когда-то в его руках была огромная сила, а теперь… Теперь он лишь мусор.

— Вы в порядке, учитель? — обеспокоенно спросил парнишка. Он понимал, как глупо было спрашивать такое у умирающего, однако он на самом деле переживал за учителя, который вот уже шестьдесят лет заменял ему отца и друга.

— Подойди ко мне, Генрих, — едва слышно попросил Андаар. — Ближе, ближе, мой мальчик. Вот так. 

Он хотел потрепать ученика по волосам, но не смог: бледные пальцы лишь слегка шевельнулись, не оторвавшись от простыни ни на дюйм. Заметив это, парнишка сам протянул руку к ладони старика и бережно сжал её. 

— Я здесь, учитель. Я никогда бы вас не бросил, вы же знаете.

— Не кради последние мгновения моей жизни, паршивец, — выдохнул Андаар. — Я должен сказать… 

Генрих в почтительном молчании склонил голову. 

— Когда я умру, ты наконец-то получишь всю силу и примешь мои дела. Я научил тебя всему, что знал, Генрих, ты станешь достойным Хранителем. Но будь мудр и осторожен, ведь ты не… 

Тело старика задрожало в предсмертной судороге, оборвав прощальное напутствие на полуслове, и жизнь в слабом теле, изъеденном болезнью, угасла окончательно. Генрих склонил голову и застыл подобно изваянию. Спустя примерно минуту он протянул руку и осторожно прикоснулся к векам учителя, чтобы закрыть ему глаза. 

Внезапно тело выгнулось дугой так, будто в нём не осталось ни единой косточки, и умерший, вскинув руки, мёртвой хваткой вцепился в запястья Генриха. В горле парнишки забился вопль животного ужаса, и он закусил губу, чтобы не закричать. Генрих не мог отвести взгляда от глаз учителя, в которых не было теперь ничего человеческого: лишь тьма бездны плескалась в них, источая холод, длинными щупальцами сжимающий душу. Генрих много раз читал Кодекс и знал, что Хранители после смерти попадают в Зазеркалье, но не в ту его часть, в которой властвуют при жизни, а в какое-то другое место, мрачное и страшное, находящееся за гранью понимания всякого живого существа. Кроме, разве что, погибшего много лет назад Верховного бога. Почему-то парнишка был уверен, что тот, кто вырвался к нему оттуда, был не его учителем, и даже не человеком или кошмаром, — но чем-то более тёмным, древним и страшным. В комнате пахнуло могильным холодом. 

— Знай, щенок, Хранители не вечны, — рот умершего был раскрыт, словно у сломанной куклы, но губы не шевелились. — В тот день, когда невинно убиенный заполучит чужую жизнь, зло, запечатанное в глубинах Зазеркалья, вырвется наружу. 

Комнату сотряс протяжный вой, перешедший в дикий нечеловеческий хохот, и тело Андаара рассыпалось в прах. 

*** 

Зеркало нельзя было на первый взгляд назвать каким-то особенным или запоминающимся, однако человек опытный, осмотрев золочёную, но при этом скромно украшенную картинную раму из палисандра, обрамлявшую стеклянную поверхность, предположил бы, что этим зеркалом в далёком семнадцатом, скажем, веке могли пользоваться члены королевской семьи где-нибудь во Франции. Иными словами, зеркало могло бы стать экспонатом чьей-нибудь частной коллекции, но, увы, ему была уготована совершенно иная судьба, настолько безрадостная, что узнай о ней какой-нибудь уважающий себя коллекционер — и он в агонии схватился бы за сердце. 

Вместо того, чтобы радовать чей-то глаз или показывать миру отражения прекраснейших дам в роскошных вечерних платьях, это зеркало занимало более чем скромную должность предмета мебели номер семь (так оно значилось в транспортной накладной, составленной перед тем, как отправить все вещи на новое место) в захламлённой квартирке-студии где-то в самом центре Амстердама. Зеркало давно никто не мыл, поэтому и раму, и стеклянную поверхность покрывал толстый слой пыли, и, если бы зеркало умело говорить, оно давно бы в отборнейших выражениях высказало бы своему хозяину всё, что о нём думает, и круглыми сутками громовым голосом требовало бы о переводе к какому-нибудь другому хозяину, более чуткому и ответственному. Но, увы, говорить оно не умело, поэтому ему оставалось только мученически висеть на стене и тешить себя мыслью о том, что оно страдает во благо всех остальных зеркал: далеко не каждое зеркало согласилось бы отражать всё то, что довелось увидеть предмету мебели номер семь. 

Несмотря на то, что уже давным-давно перевалило за полдень, хозяин студии, молодой человек лет тридцати на вид с щегольской бородкой, сладко спал, завернувшись в одеяло с видом того самого счастливчика, которому не нужно было в такой замечательный день идти на работу. И он мог бы проспать ещё очень и очень долго, если бы у Вселенной не было на него других планов. 

Резкий порыв ветра, сопровождающего в Амстердаме примерно треть всех дней в году, распахнул настежь окно, небрежно подпёртое стопкой журналов о дизайне интерьера: закрывать его по-человечески кое-кому после ночных посиделок на окне с книжкой и чаем было слишком лень. Журналы разлетелись по полу, а в студию вместе с ветром ворвались гудки машин, велосипедные звонки и громкий гомон туристических групп и идущих обедать в ближайшей кафешке местных. Весь Амстердам, несмотря на рабочий день, казалось, пульсировал жизнью и энергией, но молодой человек всё так же спал сном младенца в захламлённой квартирке. Всякая сова, живущая в мире жаворонков, рано или поздно полностью приспосабливается к жизни в подобной несправедливости — ну что за жизнь-то такая, право слово, даже окно на ночь нормально не откроешь! — но молодому человеку это пока что удалось лишь отчасти: он, хотя и ненавидел всех, кто начинает работать раньше хотя бы часа дня, всё-таки научился спать, что бы там за окном ни происходило. 

Зеркальная гладь начала таять. Спустя каких-то полторы минуты стекло превратилось в клубы молочно-белого тумана, время от времени искрящегося чем-то синим и чёрным и нетерпеливо кружащего внутри резной рамы высотой в человеческий рост. Было видно, что туман стремился вырваться наружу (или выпустить то, что скрывалось внутри него), но что-то удерживало его внутри золочёной палисандровой рамы. Туман становился всё гуще, а всполохи синего и чёрного — всё ярче. Прошла ещё минута. Две. Пять. Спящему молодому человеку не было никакого дела до того, что происходит в его квартире, и похоже, что тому, что рвалось пересечь черту и попасть в реальный мир, такое отношение было не по нраву. 

В студии поднялся ветер. Он, завывая, вырывался из Зазеркалья мощными порывами, грозящими превратиться в настоящий, пусть и комнатный, торнадо, и, хохоча, как тысячи неизвестных существ, гулял по комнате, переворачивая всё на своем пути. Вот он широким движением смёл со стола всё, что удалось там найти, включая целую кипу каких-то бумаг, и пинками, как заправский футболист, расшвырял добычу по комнате. Всласть пошелестел страницами «Практической магии для чайников», которая, вся в пятнах от чая, шоколада и чего-то совсем уж неопределённого, лежала, раскрытая где-то в самом начале, на полу у кровати. Несколько самых чистых страниц сами собой отделились от корешка и сложились в самолётики, которые принялись носиться по комнате, шумя реактивными двигателями, которых у них и в помине не было. Уличный амстердамский ветер решил присоединиться к веселью, и, благодаря его усилиям, окно то плотно закрывалось, то наоборот распахивалось, причем каждый раз умудряясь громыхнуть ещё громче. Его друг из глубин Зазеркалья тем временем опрокинул пару стоящих на полу горшков с кактусами, которые были выдворены туда со своего законного места на подоконнике ещё ночью из-за всё тех же книжно-чайных посиделок. К моменту бесславной гибели кактусов туман, тоже просочившийся наконец в эту реальность, заволок студию такой плотной пеленой, что, будь в этой комнате хотя бы один бодрствующий человек, он не видел бы ничего на расстоянии вытянутой руки. Но в этом отношении всё осталось по-прежнему. Человек спал. 

Тогда из недр иной реальности, с каждым мгновением становясь всё громче и громче, гулко загремел колокол. Это было последнее предупреждение, дальше которого не осмеливался заходить никто и никогда, поэтому человек, высунув нос из одеялочного убежища, с трудом разлепил глаза. 

— Да встаю я, встаю, — пробурчал он хриплым от сна голосом. — Чего вы, в самом деле. Куда вам там спешить-то? Ладно, если б на работу опаздывали… Так вы же больше никогда уже никуда не опоздаете, чего кипиш-то поднимать. 

Какофония в квартире не прекращалась: зеркало знало, что хозяин был самым отвратительным в мире соней, поэтому продолжало спектакль до последнего. 

Парень сел на кровати и попытался нащупать кроссовки. Когда в поисках обуви его правая нога оказалась под кроватью, оттуда донесся чих. Парень вдруг вскрикнул и, резко отдёрнув ногу, подскочил на кровати. 

— Джиса! — парень потёр ногу. — Я тебе сколько раз говорил под кровать не лазить? Там же пыльно, а у тебя аллергия на пыль. Сегодня никаких грешников из Долины Страданий под соусом из лунного света, ясно? Денёк простое мясо поешь, как любой нормальный дракон. 

Из-под кровати вылез маленький чёрный дракончик и, посмотрев на хозяина, виновато чихнул. Парень предусмотрительно подвинулся, поэтому новая порция пламени обошла его стороной. 

— А где Ерсель? 

Джиса снова скрылась под кроватью. Послышались звуки борьбы, но вскоре ей удалось вытащить пред хозяйские очи серебристого дракончика с цепью острых шипов вдоль хребта. Дракончик самозабвенно дожёвывал ярко-фиолетовый кроссовок и не обращал никакого внимания ни на чьи-то зубы, ещё мгновение назад крепко сжимавшие его хвост, ни на две пары глаз, смотрящие теперь на него с упрёком. 

Парень глубоко вдохнул, досчитал до пяти и… все-таки крепко выругался. Пошарив под подушками, он извлёк на свет божий пушистые красные тапочки с плюшевыми кошачьими мордами, которые всегда хранил вне досягаемости своих питомцев как раз на такой случай, и, нацепив их, наконец поднялся с кровати. Вид у парня был такой помятый, будто его только что прожевали, а потом выплюнули обратно, решив, видимо, что обед из него так себе. Он, пошатываясь, наощупь двинулся в сторону предполагаемого местонахождения золочёной палисандровой рамы, разговаривая сам с собой, чтобы хоть немного скрасить ужас наступившего рабочего дня.

— Поприветствуем друг друга на очередном собрании анонимного клуба. Меня зовут Бартэль де Фриз, и я… Да лучше б, блин, алкоголиком был! А ещё лучше — безработным алкоголиком. Потому что я, чёрт подери, просто ненавижу просыпаться на работу. 

С этими словами парень, наконец-то добредший до зеркала, перешагнул раму и исчез. Буря в студии постепенно начала успокаиваться.

*** 

Де Фриз стоял в абсолютной темноте. Ему не нужно было обладать кошачьим зрением, потому что он и так знал каждый камушек своего пути: через несколько футов в каменной стене слева будет прорублено окно, ещё через несколько — длинная лестница, ведущая в громадный зал, а в зале… О том, что ждёт его внизу, парень старался не думать. Он проспал, а значит, они наверняка в бешенстве. Мало того, что у каждого из них наверняка найдётся к нему парочка вопросов под общим заголовком «Почему я, чёрт тебя раздери?!» — никто, как обычно, не сдастся на его милость просто так. Работать чертовски не хотелось. Да и кому вообще сдалась эта работа? Он всё равно уже проспал — хуже точно не будет. Соблазн отправиться досыпать был слишком велик, так что Бартэль круто развернулся и сделал первый шаг по направлению к своей голубой мечте. Нога опустилась на что-то мягкое. Что-то обиженно взревело и, дёрнувшись, с силой боднуло парня. Де Фриз нелепо взмахнул руками в попытке устоять, но всё же рухнул на спину, взметнув облако пыли. Тут же послышался чих, и пламя на мгновение осветило две пары блестящих круглых глазёнок, виновато глядящих на хозяина. 

— Вы что, заодно с проклятым зеркалом? — горестно вопросил парень, потирая ушибленную поясницу и нехотя поднимаясь: его бы воля, он бы прям так заснул, на голом и холодном полу. 

Дракончики, разумеется, не ответили, но решимость, с которой они бодали парня, подталкивая его к лестнице, говорила всё лучше любых слов. Шум, который они подняли, по всей видимости, докатился до зала, потому что слух де Фриза уловил тихий ропот, похожий больше на начинающуюся бурю. 

— Ну спасибо, обормоты, — Хранитель, на лице которого отражалась вся мирская скорбь, потрепал питомцев по головам. — Вот так удружили, нечего сказать. 

Теперь пути назад не было. 

Бартэлю пришлось уговаривать себя сделать ещё шаг больше десяти раз, прежде чем он вышел из-под спасительного свода и ступил на верхнюю ступеньку. В тот же миг ропот стих, и несколько мгновений души умерших хранили молчание, словно никто на самом-то деле не верил в его появление. А потом толпа словно взорвалась. 

— Ты мне за всё ответишь! Я тебя сам убью, понял?! — кричали одни.

— Что ж ты творишь-то, безбожник, у меня ж детки малые! Как они без меня?! — рыдали другие.

— Почему я?! Почему не мой сосед? Почему именно я?! — бесновались третьи. 

Каждый вопил что-то своё, и эта черта в людях бесила Бартэля больше всего. Ну да, никому не хочется умирать, даже ему. Но что с того? Когда это Вселенную и божественное провидение вообще в последний раз интересовало мнение людей на этот счёт? Будто кому-то из них приходила в голову мысль снять шляпу и шаркнуть ножкой перед присосавшимся к руке комаром: «Простите, монсеньор Комар, Вы не будете возражать, если я Вас сейчас быстренько убью? Вы ничего не почувствуете, гарантирую». Не приходила? То-то же. Нет смысла спорить с заведённым порядком вещей, всё равно никто вас слушать не станет, не доросли ещё нос во взрослые дела совать. Люди смертны. Точка. Но почему-то все с поразительным упорством продолжают свои ничтожные попытки переспорить Смерть. И ладно, если б эта Смерть хоть существовала как что-то антропоморфное! Так у неё можно было бы хоть в шахматы выиграть (почему-то Хранителю казалось, что Смерть была бы в восторге от этой игры). А её и в помине нет и не было никогда. Зато он, Бартэль де Фриз, есть. И все шишки, причитающиеся несуществующей Смерти, падают на него. Надоело, сил нет. Но работа есть работа. Ему всего-то чуть больше ста лет, по меркам Хранителей — совсем зелёный ещё. Так что об увольнении мечтать пока рано. 

Толпа умерших распалялась всё сильнее, и некоторые — каждый третий, если быть точнее — порывались даже швырнуть чем-нибудь в того, кого принимали за Смерть. Души не учли лишь одного: они в Зазеркалье, и здесь играют по другим правилам: в Зазеркалье прав у них ещё меньше, чем у задержавшихся на земле призраков, так что они не способны не то что в кого-нибудь чем-нибудь кинуть, но даже элементарно охладить своим присутствием воздух хотя бы на несколько градусов или оставить самый завалящий след из эктоплазмы. Им остаётся лишь плеваться проклятиями, что они с успехом и делали. Де Фриз понимал каждое слово, поскольку проклятие Вавилонской башни не имело силы в его владениях. Поначалу он надеялся услышать хоть что-то новое, но вскоре ему это надоело. Парень щёлкнул пальцами, усиливая свой и без того громкий голос в несколько раз. 

— Моё имя Бартэль де Фриз, и я — Хранитель душ человеческих, — Кодекс предписывал объяснить умершему, кто перед ним и где он находится. —  Вы все мертвы. Совсем. Бесповоротно. И воскрешать я вас не буду, потому что это вне моей юрисдикции. 

Голос Хранителя потонул в поднявшемся крике. Кто-то стенал, кто-то рыдал, кто-то выл с горя, кто-то продолжал браниться… Тысячи голосов слились в непрерывную звуковую волну, раз за разом накрывающую стоящего по-прежнему на вершине лестницы парня с головой. Чтобы добиться более или менее приемлемого уровня шума, пришлось устроить в зале небольшое землетрясение. Когда с потолка рухнула первая глыба, до умерших постепенно начало доходить, что всё это — отнюдь не невинная детская забава. 

— Я могу продолжить? — поинтересовался ехидно ухмыляющийся парень в абсолютной теперь тишине. — Замечательно. Так вот. Вы все мертвы. А находитесь вы в моих владениях, именуемых Зазеркальем. Не представляю, кстати, чьей было идеей дать этому месту такое прекрасное имя. Как по мне, так Фабрика душ подходит куда больше. Здесь заканчивается последний путь, в который вас всех с разной степенью благоговения недавно отправили. 

— То есть, нет ни ада, ни рая? — осторожно поинтересовался кто-то из центра зала.

— Совершенно верно, — кивнул Бартэль. — Есть лишь небытие. Оно наступает, как только душу разделяют на составные части. Этим мы с вами сейчас и займёмся. Отказы не принимаются. 

Де Фриз щёлкнул пальцами, и из закреплённых у верхних ступенек лестницы динамиков вырвались гитарные риффы группы Asphyx, заглушая поднявшийся среди мертвецов ропот. Вообще-то, ему больше нравились концерты для скрипки, но работать под них решительно невозможно. Как, впрочем, и без музыки вообще: порой люди настолько не согласны со своей дальнейшей судьбой, что из-за их претензий перестаёшь слышать собственные мысли, не то что концерт для какой-то там скрипки. А людских претензий парень за свою многолетнюю карьеру уже столько наслушался, что его от них натурально тошнило. 

Закрыв глаза, Бартэль вытянул руки вперёд. Переход в состояние транса всегда сопровождался звуком, похожим одновременно на мычание и жужжание, который поднимался откуда-то изнутри, звуком, казавшимся потусторонним, словно его издавали не голосовые связки человеческого существа, а нечто совершенно иное. Чем глубже парень погружался в транс, тем сильнее сжимались его кулаки и тем отчётливее проступали вены на бледных руках. Наконец он открыл глаза. Его отсутствующий взгляд блуждал по застывшим в ужасе призрачным лицам, не видя, однако, ни единого человеческого очертания. Теперь они были для него не людьми, пусть и мёртвыми, а лишь подобием конструктора из сотен тысяч деталек, которые нужно рассортировать и разложить по коробкам. 

— Что тут у нас… — протянул Хранитель, не раскрывая рта. — Сначала мечты…

Из кончиков его пальцев начали появляться тоненькие ниточки света, каждая из которых тянулась к крупинке, кусочку или целому сгустку энергии, отделившемуся от той или иной души. Вскоре ниточек стало столько, что их света хватило на то, чтобы вся пещера засияла. Вытягиваясь в сторону того, что когда-то было чьими-то мечтами, ниточки переплелись между собой, накрыв всё вокруг пульсирующей светящейся паутинкой. Затем все мечты, даже самые маленькие, громадным роем отправились на склад, где разделились сначала на несколько потоков, а потом и вовсе на маленькие ручейки. Каждой мечте – своя ниша, своя коробочка, своё место рядом с другими. Для каждой группы похожих мечтаний – своя зачарованная бумажка, на которой каллиграфическим почерком подписаны тема и количество связанных с ней деталек конструктора. Сбывшиеся сюда, несбывшиеся рядом, несбыточные — туда, в дальний угол, кому они нужны, в конце-то концов. Де Фриз, в отличие от предыдущего Хранителя, хотя и был тем ещё раздолбаем, всегда старался держать склад в образцовом порядке: это существенно упрощало и ускоряло работу, что в условиях нынешних дней, когда люди мрут как мухи, целыми пачками, по собственной глупости, было настоящей находкой. 

Потом были убеждения и привычки, эмоции и жизненный опыт, сны и страхи… Всё, что делает человека — человеком. Этим или другим, хорошим или плохим, злым, добрым, пофигистичным, ленивым, но — конкретным человеком. Постепенно всё больше кусочков человеческих душ разлеталось по помещениям склада. Рано или поздно каждый кусочек понадобится для создания новой души, но это — потом.

Несмотря на то, что разборка души — процесс механический, совершаемый практически на автопилоте и не требующий никаких усилий, а уж тем более творческого подхода, последний его этап де Фризу особенно нравился. Душа состоит из множества разных элементов, которые нанизываются на Спираль, как бусины на проволоку. Спираль — это особое заклинание, сообщающее, для скольких ещё душ она может послужить основой — то есть, утрируя, количество оставшихся у души жизней и их срок. Почему заклинание имеет форму спирали, де Фриз и сам не знал: всё-таки придумывал его не он. Однако из нескольких версий, последовательно возникавших в его голове в течение всей жизни, парень выбрал ту, которая казалась ему наиболее правдоподобной и в которую он безоговорочно верил. Человек рождается абсолютно чистым, как белый лист бумаги. То, что его душа была заранее собрана в Зазеркалье, вовсе не означает, что его судьба предопределена, потому что собранные вместе кусочки — лишь возможные варианты. И то, какие качества и мысли проявятся в зрелом возрасте, какие страхи пустят корни в детстве и какие сожаления останутся единственными друзьями в старости, зависит лишь от самого человека и от его поступков. Быть может, на меридиане его жизни вдруг всплывёт что-нибудь совсем неожиданное, что и добавлено-то было шутки ради: например, склонность к профессии переворачивателя пингвинов. А может, какие-то кусочки так и останутся просто безмолвными винтиками. Что получится из собранной души, не знает никто, даже Хранитель. Но, несмотря на это, существует особый порядок расположения деталей, который для каждой души свой. Иногда в основу кладутся тайные страхи, иногда — навязчивые идеи… Так или иначе, но основой души должно быть то, что впоследствии будет толкать человека, её владельца, к важным для его судьбы изменениям. Как рисунок спирали начинается с первого оборота карандаша, так и сборка души начинается с основы. Собрать душу без Спирали невозможно, но Спираль — лишь одна половинка, которая нуждается в другой детали. 

В воспоминаниях. Конкретный набор воспоминаний, соединенный с конкретной Спиралью, есть конкретная душа, обладающая несколькими попытками перерождения. Разумеется, в случае перерождения все воспоминания о прошлой жизни блокируются до поры до времени, оставляя терабайты чистой памяти. Но за количеством перерождений, имеющихся в наличии у каждой души, нужно постоянно следить, и в этом заключается одна из главных сложностей бытия Хранителя: душ-то миллиарды, всех не упомнишь. А должен. Согласно Своду Правил Равновесия Вселенной, после окончания всех отпущенных попыток перерождения воспоминания надлежит отделить и спрятать на складе на тысячу лет, а Спираль уничтожить и взамен создать новую, иначе быть беде. Однако никакой конкретикой на этот счёт Свод не блещет. Что за беда такая — непонятно. Ясно только, что громадная, а посему правила лучше не нарушать. 

И вот сканировать души на предмет оставшихся перерождений Хранителю нравилось. Это требовало концентрации и особой цепкости внутреннего взора: порой души стремились избежать своей участи, но он-то знал, что в этом нет никакого смысла, и это знание делало процесс ещё приятнее. 

После сортировки — у этих одно перерождение, у этих два, а этих — в утиль, — начиналось самое интересное: сборка новых душ. Помимо свода правил о том, как нужно сочетать кусочки, чтобы получить желаемое, в каком порядке следует располагать их на Спирали и как вычислить необходимое количество пустых снов при условии, что будущий обладатель души проживёт n лет, существовали строгие рамки для количества собранных душ за промежуток времени. С годами свод правил, как и Кодекс Хранителей, постепенно покрывался всё большим слоем пыли. Кодекс всегда казался Бартэлю нелепым. Ну да, профессиональная этика и всё такое. Но зачем, скажите на милость, всю пару сотен лет работы раз за разом его перечитывать, как делал когда-то его учитель? Этот Кодекс ведь с момента создания даже ни разу не редактировался. А профессиональная этика вообще никому не сдалась: он единственный в своём роде, и двух одинаково сильных Хранителей одновременно на планете быть не может. Так кто, в таком случае, сможет упрекнуть его в том, что он недостаточно учтиво обошелся с очередной чёрной душонкой? Что же до свода правил по сборке, то с опытом все нюансы настолько прочно въедаются в мозг, что ты скорее забудешь собственное имя, чем какую-то из рекомендаций. Но как бы ни обстояли дела с правилами, а отступать от количественных ограничений ни в коем случае нельзя. Почему? Так в Своде Правил Равновесия Вселенной говорится. Лишь одна лишняя душа, лишь одна недостающая — и случится непоправимое. А что — непоправимое? А кто его знает. Бартэль ещё по предыдущему опыту понял, что спорить со Сводом, равно как и подвергать его критическому осмыслению, бесполезно. Его можно лишь принимать на веру. Сказано тебе, что в промежуток времени должна быть собрана ровно тридцатая часть от числа всех поступивших душ, значит, так тому и быть. Ну да, было в анналах истории что-то там про первого Хранителя и какое-то пророчество, изречённое им в смертный час. Но де Фриз в такого рода детские сказочки не очень-то верил. Ради всего святого, вы хоть когда-нибудь видели хотя бы одно сбывшееся пророчество? Вот и он не видел. Но от регламента всё же не отступал: уж на это его веры в непоколебимость равновесия Вселенной вполне хватало. 

Когда все новые души были собраны, де Фриз вышел из состояния транса и с чувством глубокого удовлетворения оглядел совершенно пустую пещеру. Ни единой души. Никого. Лишь он и музыка за его спиной. Только теперь он почувствовал, как сильно устал. Работа всегда отнимала у него много сил, но до сегодняшнего дня он вполне себе сносно с этим уживался. В принципе, сегодня всё тоже могло быть иначе, если бы он не ленился и делал бы всё вовремя, а не откладывал работу до того момента, пока само Зазеркалье не взбунтуется. Парень щёлкнул пальцами и тяжело опустился прямо на ступеньку. Гитарные риффы сменились скрипичными переливами. Какое-то время Хранитель просто молча слушал музыку, прикрыв глаза и едва заметно раскачиваясь в такт. Но вот смолкли последние аккорды, и тишина мягким покрывалом опустилась на плечи. Бартэль нехотя открыл глаза. 

Серые глаза встретились с призрачными, почти прозрачными, но полными страха и уважения. 

— Здравствуйте, мистер Бог, — худенький мальчик отвесил поясной поклон, из чего Хранитель предположил, что новый клиент откуда-то из России. 

Де Фриз недоумевающе тряхнул головой. Ему казалось, что он обработал все поступившие души. Может, мальчишка появился позже? Тогда то, что он появился один, ещё более странно. Так, чтобы во всём мире за такое долгое время, которое обычно отнимает у него работа, умер только один человек, попросту не бывает. Может, он просто не заметил его? Эта версия уже больше похожа на правду. Конечно, с ним никогда раньше такого не было, но ведь всё когда-нибудь случается впервые. 

— Мне показалось, что ты из России, — отметил он, нарушая разом с десяток запретов Кодекса. — Почему же тогда ты выбрал именно такое обращение?

— Я знаю, что надо говорить «Господи», но мне не нравится это слово. Не сердитесь, пожалуйста.

— А почему тебе не нравится слово «Господи»?

— Когда бабушка была жива, она всегда причитала так, если я что-нибудь ронял или разбивал коленки. 

Де Фриз рассмеялся. Всё-таки детей он за эту непосредственность и кристальную чистоту любил куда больше, чем взрослых. Да и работать с ними проще. Дети, в отличие от их родителей, многого ещё не осознают с той точки зрения, с которой осознаёт всё это взрослый человек. Глупо утверждать, что дети ничего не смыслят в жизни. Смыслят, и ещё как. И порой даже больше любого взрослого. Просто смотрят на всё это под совершенно иным углом. В детской картине мира возможно абсолютно всё, и в этом кроется секрет их бесстрашия. В детстве одеяло спасает тебя от любого монстра, а ты сам способен создать целый мир из трёх спичек, кусочка пластилина и конфетного фантика. В детстве ты вот так запросто можешь объяснить Богу, чем тебе не угодило слово «Господи». В детстве весь мир у твоих ног, но его властитель, увы, уходит вместе с детством, уступая место серому и скучному взрослому, живущему дедлайнами, кредитами и поездками на дачу по праздникам. Бартэль не только любил детей, но и уважал и считал их равными себе, а потому периодически нарушал Кодекс, вот так вот разговаривая с ними. Какое-никакое, а разнообразие в жизни. Кроме того, никто ещё не называл его Богом.

— Почему ты решил, что я Бог?

— Потому что, когда я умер, я увидел не вас, а лесную тропинку, уходящую в чащу. Значит, вы не Смерть, потому что Смерть всегда лично встречает умерших. Я пошёл по тропинке и пришёл сюда. И вы были здесь. А раз я увидел вас после смерти, но вы не Смерть, значит, вы Бог.

— Ты очень умный мальчик, — усмехнулся де Фриз. Он решил подыграть мальчонке, а заодно и потешить своё самолюбие.

— Скажите, мистер Бог, — взгляд мальчика стал необычайно серьёзным, — это ведь не небеса?

— Не небеса.

— Но и не ад?

— И не ад. В аду правит Люцифер, а мы с тобой сошлись на том, что я Бог.

— Тогда что это за место?

— Считай, что это Чистилище.

— А что такое Чистилище?

— Католическая церковь учит, что это место, где души грешников очищаются от неискупленных при жизни грехов, но на самом деле всё обстоит иначе. На самом деле Чистилище — это как зал ожидания на вокзале. Здесь решается твоя судьба и то, куда поедет твой поезд.

— Мистер Бог, — в голосе мальчишки зазвенело отчаяние. — Я попаду в ад, да?

Такой вопрос очень удивил де Фриза. Неужели все мифы про русов — правда? Неужели у них даже такие малыши заведомо уверены в том, что они суть самые плохие люди на всей чёртовой планете? 

— Почему ты так решил?

— Воспитательница из детского дома всегда била меня, когда думала, что я совершил грех. Но я не делал ничего плохого! А она говорила, что я ужасный ребёнок и что черти будут хохотать и жарить меня в аду. А я только тряпкой в Маринку кинул, чтобы она на меня посмотрела! А воспитательница потом долго била меня за это. А потом я попал сюда.

— И ты считаешь, что за такое попадают в ад?

— Если бы я был хорошим, я попал бы сразу на небеса. Но это не небеса. Значит, я плохой. А воспитательница говорила, что все плохие дети должны гореть в аду. Значит, и я тоже должен?

— Открою тебе маленький секрет, — Хранитель ухмыльнулся. — Ты не попадёшь в ад. Но и на небеса — тоже.

— Но почему?!

— Потому что ни ада, ни рая не существует, малыш.

— А как же это место?

— Это Зазеркалье.

— Мы в зеркале?

— Совершенно верно, — кивнул Бартэль. — Ты наверняка задумывался о том, существует ли на самом деле тот мир, который ты видишь в отражении. Как видишь, он полностью реален. Только вот выглядит иначе и не имеет ничего общего с привычными человеческому сознанию декорациями. Но мне это сходство даром не нужно, а так как живу я тут один, спорить со мной о вкусах некому.

На какое-то время мальчонка затих. Пока он переваривал открывшуюся ему истину, де Фриз наблюдал за ним со снисходительной улыбкой. Умом он понимал, что клиента давно пора бы разобрать на составные элементы, но сердцем старался оттянуть этот момент как можно дольше. Где-то в глубине души Хранителя начал зарождаться тёплый плюшевый комочек, пульсирующий и светящийся, мурлыкающий что-то усыпляющее. Жалость. Презренный рефлекс, доставшийся ему лишь потому, что он родился человеком. Чувство, которое он должен был искоренить в себе, как только поступил в ученичество. Должен был — но так и не смог. 

Жалость, вина, ненависть… Любое человеческое чувство губительно для Хранителя. Когда ты пропускаешь через Зазеркалье многие тысячи душ в год, ты не имеешь права дать слабину. Ты не имеешь права относиться к этим душам иначе, нежели грузчик относится к мешку с цементом на своей спине. И если панцирь твоей чёрствости опутает паутинка даже тончайших трещинок, — ты обречён. Потому что никто не знает, что просочится сквозь эти трещины: всего лишь чувство вины, с которым жить хотя и сложно, но всё-таки вполне реально, или чего похуже?

Холодные щупальца, выползшие из самого сердца де Фриза, набросились на плюшевый комочек со змеиной молниеносностью. Комочек запульсировал сильнее, пытаясь сбросить сжимающиеся вокруг него чёрные склизкие кольца, но всё тщетно. Резкое сильное движение — и жалость рассыпалась в пыль, тонким слоем осевшую на руинах души Хранителя. 

— Мистер Бог, — прервал его раздумья голос мальчика. — Что со мной будет?

— Известное дело, — протянул де Фриз. Он судорожно пытался выдумать хоть какую-то нормальную формулировку, но безуспешно. Поэтому он избрал тактику «в лоб». — Я разберу тебя на части. А потом, когда придёт время, соберу из этих частей новую душу. Тебя, который стоит сейчас передо мной, больше не будет.

— Но ведь это же несправедливо! — в голосе мальчика зазвенела обида. — Ведь если вы создали меня таким, какой я есть, значит, это было зачем-нибудь нужно. Значит, и я зачем-нибудь нужен! А если был не нужен, то и создавать меня не надо было!

— Резонно, — отметил де Фриз. — Но подумай вот о чём. Что, если мне не нужен был именно ты? Моя задача — выпустить из Зазеркалья в мир живых определённое количество душ. Кого именно я при этом создам, меня волнует меньше всего.

— Врать нехорошо, мистер Бог! — мальчишка даже ножкой топнул от злости. — Я был вам нужен, я это знаю.

— Ну и зачем же, позволь спросить? — Хранитель прищурился и окинул ребёнка ехидным взглядом.

Тот сразу погрустнел. 

— Понимаете, мистер Бог, я ещё не успел в этом разобраться. Мне ведь всего семь. Но я очень хочу… хотел стать врачом, когда вырасту. Значит, я был вам нужен, чтобы спасать людей. Ведь людей много, а вы один, а одному очень сложно за всеми уследить и всех спасти. Вам ведь для этого нужны врачи и пожарные, правда?

Де Фриз никогда не думал о профессиональной принадлежности с этой точки зрения, и оттого еще больше поразился тому, как мудры бывают дети и как взрослым порой не достаёт той самой детской мудрости.

— Правда, малыш, — медленно проговорил он. — Но, увы, судьба — дама жестокая. Ты уже мёртв, и с этим ничего нельзя поделать.

Мальчик на несколько мгновений затих. В его глазах плясала какая-то мысль, и по тому, как он взволнованно облизывал губы, было видно, что он очень хочет её высказать, но почему-то не решается. Наконец он собрал всю свою храбрость. Руки его сами собой сжались в кулаки, и он, глубоко вдохнув, выпалил:

— Мистер Бог, возьмите меня к себе ангелом!

— Ангелом? — Хранитель поперхнулся от неожиданности.

— Да, ангелом! — мальчонка едва не лопался от гордости за свою идею. — Тогда я смогу доказать вам, что я полезный. И людей спасать тоже смогу. Я хочу быть ангелом!

Де Фриз был в замешательстве. Он вроде бы прекрасно понимал, что ничем не может помочь этому ребёнку, поскольку рано или поздно его всё равно придётся разобрать. Таков его долг. Таковы правила. Таков закон. Таков чёртов Кодекс. С первого дня его ученичества наставник твердил тогда ещё ничего не понимавшему юнцу, что в смерти все равны, и ни один Хранитель не имеет права вертеть чужой судьбой. Они — лишь наёмные рабочие в огромном цеху Вселенной, и никто не станет доверять им все производственные тайны. И как простому грузчику никогда не придёт в голову давать директору фирмы советы в области бухгалтерии, так и Хранители не должны соваться в тайны мироздания. Их дело — собирать и разбирать души. Не больше и не меньше.

Хранитель мог сколько угодно оттягивать разборку своей болтовней, но… Это бессмысленно, и бессмысленность лишь усугубляла накрывшее парня ощущение беспомощности. Де Фриз упорно не хотел признавать, что самая любимая часть его работы впервые за всю его долгую карьеру казалась ему отвратительной. Ведь и в самом деле. Как можно допустить, чтобы столь светлое существо встречало столь безвременную и безрадостную кончину? Семь лет. О Святой Николай, всего семь!.. Когда ему самому было столько же, он шалаши из подушек строил возле маминого мольберта, пока мама была с головой увлечена очередным шедевром. А этот мальчонка уже успел познать боль утраты, одиночество, жестокость и необразованность людей… Умереть в детстве. Умереть в самом начале жизненного пути. Умереть тогда, когда кажется, что ты — властелин всего мира, пусть даже этот мир заключён в покрытой первым хрупким ледком луже. Умереть — и понять, что ты не то что другим людям, ты сам себе-то помочь не можешь. И никто не может. Даже мистер Бог. Несправедливо. Чёрт подери, да это просто, мать вашу, несправедливо!

Де Фриз ненавидел себя за эту жалость. За эту чёртову жалость, которая, нащупав тонкую трещинку в защищающем его сердце костяном панцире, встрепенулась и вновь начала подниматься где-то глубоко внутри. Де Фриз ненавидел себя за то, в голове его всё ярче и ярче светилась совершенно безумная мысль. Де Фриз ненавидел себя за то, что его губы начали шевелиться прежде, чем он успел обдумать то, что собирается сказать.

— Вообще-то, я не держу прислугу. Но один ангел, пожалуй, всё-таки не помешает. Иначе какой же я тогда Бог.

Парень протянул в сторону мальчишки раскрытую ладонь и сосредоточился.

— Дай мне руку.

Прямой контакт — единственный способ просканировать лежащую в основе души Спираль без вхождения в транс и отделения лишних элементов. Чем чёрт не шутит-то, в самом деле. Ведь, если повезёт, мальчонку можно будет оставить бродить по Зазеркалью до следующего сеанса, а потом просто собрать одним из первых. Да, до поры до времени он не будет помнить о прошлой жизни, но кто знает: вдруг в новой ему повезёт чуть больше? 

Когда кончики пальцев мальчишки с опаской прикоснулись к его ладони, де Фриз побледнел и, вздрогнув, резко отдернул руку. Ни одного перерождения в запасе.

Ни одного. 

В утиль. 

— Прости, малыш, но… Мне всё-таки… придётся тебя разобрать, — эти слова дались Хранителю с огромным трудом, поскольку в горле у него пересохло. Язык предательски отказывался ворочаться, и парень вдруг почувствовал себя хирургом, который вынужден сообщить родственникам о том, что пациент умер на операционном столе. Ощущение было на редкость отвратительным. — У тебя не осталось перерождений. Таковы правила.

— Почему даже Бог должен подчиняться каким-то глупым правилам?! — вскричал мальчишка. В его голосе звенели слёзы. — Это ведь вы создали этот дурацкий мир! И правила эти тоже вы придумали!

— Ошибаешься, — де Фризу было до смерти жаль мальчонку. Парень и сам уже готов был разреветься от собственной беспомощности, но… Нет уж, этого он себе точно не позволит. Никогда. — Правила были созданы Великим Богом Ёури сотни, тысячи лет назад. И я не в силах их изменить.

— Бог всегда и у всех один, просто лица у него разные, — мальчик смерил Хранителя презрительным взглядом. — Какой же вы Бог, если таких простых вещей не знаете.

Это был серьёзный удар по самолюбию де Фриза. Он просто на дух не переносил, когда кто-то в нём сомневался. Его наставник часто играл на этой его черте, заставляя тем самым непоседливого и несколько ленивого паренька с поразительным усердием заниматься на пределе возможностей. Сейчас, спустя девяносто лет со дня смерти наставника, де Фриз был очень благодарен ему за эту хитрость, ведь если бы не она, он никогда не овладел бы мастерством Хранителя настолько блестяще, чтобы иметь полное моральное право забросить все правила, Кодексы и рекомендации в самый дальний, тёмный и пыльный угол.

Как и люди любой другой профессии, Хранители бывают хорошими, а бывают плохими. Хорошие обычно живут гораздо дольше, поскольку от плохих Вселенная стремится поскорее избавиться. Кто-то овладевает сборкой душ лучше, чем разборкой. Кому-то оказывается не под силу удержать под контролем Зазеркалье. Кто-то до конца своих дней работает, ни на шаг не отступая от пришпиленной на видном месте шпаргалки с инструкцией для чайников… Де Фриз считал себя хорошим Хранителем. Почти. Уж точно получше многих своих предшественников. Он мог бы быть идеальным, если бы ему удалось искоренить в себе все свойственные людям чувства: жалость, сострадание, способность любить… Любой Хранитель понимает, что чувства — это самая серьёзная проблема сразу после нарушения Кодекса, потому что каждое чувство — это слабость. Слабость, которая точит изнутри решимость и силу, мудрость и хладнокровие. Хранитель не имеет права быть слабаком. Стоит лишь раз поддаться — и ты обречён. Слабость застилает глаза, начисто вымывая из души предназначение. Желание быть лучшим из лучших превратилось в идею фикс. В идею фикс, которую ему, Бартэлю де Фризу, так и не удалось воплотить в жизнь.

Внезапно в голове Хранителя ярким костром вспыхнул на первый взгляд абсолютно невыполнимый, но оттого ещё более заманчивый план. В конце концов, он сотни раз нарушал все существующие Кодексы, а мир до сих пор вертится, как и было заведено когда-то Верховным Богом. Вряд ли что-то изменится, если он нарушит правила ещё разок. Кроме того, парень не был даже уверен в том, справится ли: он ни разу ещё не обращался к помощи той магии, которую собирался применить. Он должен хотя бы попытаться. Он не простит себе, если не рискнет.

— А знаешь, малыш, — де Фриз по-отечески улыбнулся, — пожалуй, ты прав. Раз это мой мир, я волен переписать правила игры.

Тонкая серебряная цепочка послушно порвалась, когда парень с силой дёрнул за болтавшийся на шее кулон в виде крошечных песочных часов. Оказавшись в его ладони, изящная безделушка начала расти и вскоре превратилась в самые настоящие песочные часы. Песок в них был почему-то чёрным. Точнее, и не песок вовсе, а прах древнего бога, ещё более древнего, чем Верховный Бог Ёури. Бога, которому подвластны были и Время, и Пространство. Слишком логично для легенды — чему же ещё пересыпаться в песочных часах, как ни праху древнего бога Времени, — и слишком абсурдно для того, чтобы быть правдой. Но без толики абсурда жизнь была бы слишком скучна, а без сумасбродных поступков и вовсе невыносима. Именно эта толика абсурда и не давала решимости Хранителя угаснуть.

План его, пугающий своим безрассудством, был прост, как яблочный пирог. Парень хотел остановить Время. В течение последнего года своей жизни каждый наставник обязан поведать ученику обо всех необходимых для этого заклинаниях. Чисто теоретически, разумеется: все Кодексы в один голос строго-настрого запрещали зазря разбазаривать такую серьёзную магию и вообще применять её без веских на то причин. Это, кстати, то, чего де Фриз никогда не понимал. «Без веских на то причин», скажут тоже. А веские причины — это какие? Кто вообще определяет, веская причина или нет? Вот если твою любимую кошку переехал грузовик с мороженым, это достаточно серьёзно для того, чтобы повернуть всё вспять и спасти кошку? А если война или чума? Или вдруг прогремят трубы ангелов Апокалипсиса? Вот она, главная проблема Кодексов: запретить-то запретили, а насчёт пояснений — ни словечка. Вот он, Бартэль де Фриз, считает, что будущим великим врачам на том свете не место. А коли уж он сам себе начальник, значит, всё будет так, как решит он.

Парень со всей силы швырнул часы на каменный пол.

Помещение наполнилось таким звоном, будто разбили не безделушку размером с кулак, а как минимум сотню хрустальных люстр. Почти сразу же поднялся вихрь. Де Фриз с трудом удерживал равновесие. Ветер сбивал его с ног и будто пытался обездвижить. Парень готов был поклясться, что чувствовал, как за его одежду цепляются тысячи невидимых рук, слышал, как тысячи голосов проклинают его словами давно уже забытых языков, видел, как его ноги увязают в том, что ещё мгновение назад было прочным видавшим виды каменным полом. Испуганный мальчишка тоже всё это видел, а потому почти сразу же спрятался за одним из ящиков с позитивной зелёненькой надписью «Утиль»: в сложившейся ситуации он с гораздо большей охотой слился бы с содержимым этого ящика, чем стал бы случайной жертвой происходящего.

А меж тем на его глазах разворачивалась самая настоящая битва. Зазеркалье словно взбесилось, и де Фриз чувствовал, что теряет контроль. Он в очередной раз чудом увернулся от упавшей с потолка глыбы. Его невидимому сопернику это не понравилось. Каменный пол пошёл волнами, тут и там начали вспыхивать языки пламени. Парень понял, что нужно что-то делать: заклинание длинное, прерывать его нельзя ни в коем случае, если жизнь дорога, а силы его уже были на исходе. Поскольку заклинание Времени требовало максимальной концентрации, он не мог параллельно пользоваться ни боевой магией, ни даже защитной. Всё, что ему оставалось, — это уворачиваться и стараться не погибнуть раньше, чем с его губ слетит последнее слово, но даже это становилось всё сложнее.

Внезапно что-то налетело на Хранителя со спины и сбило его с ног. Он рухнул вперёд, едва успев выставить руки. Слова заклинания забулькали в горле, превратившись в нечленораздельную кашу: руки мгновенно увязли, а в рот будто набилась земля. Де Фриз отчаянно забился, но лишь сильнее увяз. Теперь он не мог пошевелить даже пальцем. Его сознание взорвалось победным хохотом. То тут, то там начали появляться светящиеся силуэты. Даже единственной извилины в мозгу хватило бы, чтобы всё понять. Легион. Стражники. Те, кто стережёт сердце Зазеркалья, место, в которое не могут попасть даже Хранители. Те, кто не подчиняется никаким законам. Те, с кем лучше не враждовать.

— Безрассудный глупец! — стражники говорили хором, и грохот тысяч их голосов был столь силён, что каменные стены не обрушились лишь чудом. Де Фриз невесело отметил, что хоть в чём-то легенды оказались правы. — Ты посмел нарушить Кодекс. Мы с самого начала знали, что ты недостоин быть Хранителем!

Поскольку говорить парень не мог, вместо ответа он скорчил самую презрительную рожу из всех, на какие только был способен. «Сейчас ещё, небось, скажут, что я и родиться-то не должен был». 

— Ты должен был родиться мёртвым… 

«Почти угадал, надо же». 

— …что-то помешало нам убить тебя во чреве матери. «Это Великий Ёури подаёт вам знак, не будьте столь кровожадны». Так говорил Хранитель Гарольд. Он был достоин звания Хранителя. Ты же достоин лишь смерти. Ты должен был умереть. И ты умрешь. Сейчас! 

Де Фриз, впрочем, был слишком занят для того, чтобы возражать. Закрыв глаза несколько тягучих мгновений назад, он обратил своё сознание внутрь себя и словно отгородился от стражников невидимой стеной. 

Когда последнее эхо его смертного приговора затихло, гулко ударившись в каменные своды, оказалось, что наступлению торжественной тишины, предваряющей казнь, мешает чей-то голос. Теперь, когда уже нет нужды сливаться с голосами тысяч стражников, этот голос становился всё громче. Громкий мужской голос, выкрикивающий, выплёвывающий слово за словом древние заклинания. Голос Хранителя. Голос де Фриза. В этот момент Бартэль очень пожалел, что заклинание, которым его заткнул Легион, мешает ему зловеще расхохотаться, потому что момент для этого был самый что ни на есть подходящий. 

Стражники завертелись, заметались по пещере, пытаясь обнаружить источник голоса. Наконец им это удалось: полупрозрачный двойник де Фриза свешивался вниз с потолка, уцепившись за сталактит в самом укромном уголке пещеры. Издав победный клич, один из стражников набросился на двойника, но тот… просто растворился в воздухе. Его голос не замолкал ни на мгновение, а сам он уже возник на верхней ступеньке лестницы.

Настоящий же де Фриз наблюдал за этой мышиной вознёй с ехидной улыбкой. Создание фантомного двойника — одно из первых заклинаний, которому наставник обучает своего подопечного. В те времена, когда понятия «чтение» и «письмо» были доступны лишь избранным, самым быстрым и надёжным способом передачи важных сообщений были именно фантомные двойники. Сейчас, конечно, жизнь стала гораздо технологичнее и проще, но отказываться от такой магии Хранители до сих пор не хотят. Как оказалось — не зря.

— Ты не понимаешь! — громыхнули стражники. — Ты ничего не понимаешь, жалкий человечишка!

Де Фриз почувствовал, как что-то резко вонзилось ему в живот. И еще раз. И еще. Что-то проткнуло ему бедро. Что-то полоснуло по плечу. Одно за другим из зыбкого пола пещеры вырывались щупальца, отдалённо напоминающие ожившее тропическое растение. Похоже, что стражники пришли к выводу, что проблемы нужно решать радикально. Нет Хранителя — нет проблем. Но было слишком поздно...

— Слово моё — закон! Да будет так! 

Выкрикнув это, фантом исчез. Испустив страшный крик, исчезли и стражники. Как только они пропали, пещера снова приобрела привычный вид, а пол стал твёрдым и надёжным, как и полагается камню. Де Фриз, потеряв опору, рухнул как подкошенный. С трудом поднявшись на четвереньки, он закашлялся. Ещё через мгновение его вырвало. 

— Мистер Бог, вы в порядке? — подал голос мальчонка, осмелившийся наконец высунуть нос из своего укрытия.

— Не волнуйся, малыш, я бессмертен, — отозвался парень в перерывах между приступами жуткого кашля.

Внимание мальчика, однако, уже привлекло кое-что другое. На полу посреди комнаты лежали старые карманные часы с проржавевшей крышкой и длинной трещиной на стекле циферблата. Рядом с ними парили в нескольких сантиметрах от пола песочные часы, точно такие же, как недавно разбил мистер Бог. Чёрный песок размеренно падал в нижнюю половину. На самом её дне было лишь несколько песчинок.

— Мистер Бог, вы знаете, что это такое?

Де Фриз уговорил своё тело принять сидячее положение, хотя каждая его клеточка болела так, будто его пару сотен раз пропустили через мясорубку. Он посмотрел, куда показал мальчик, и лицо его озарила самодовольная улыбка. 

— Знаю, малыш. Это знак того, что мне удалось переписать правила. Сыграем?

Не дожидаясь ответа, Бартэль вошёл в привычное состояние транса. Он был так взбудоражен, что не только не стал отвлекаться на лечебную магию и поиск бинтов, но даже музыку включить забыл, хотя он не работал без музыки ни одного дня с самого момента поступления в ученичество. Вытянув руки вперёд, парень притянул к себе душу мальчонки и стал бережно освобождать её от лишних деталей. Мечты, убеждения, привычки, эмоции, страхи… Это на склад, это — в утиль… Вообще-то, индивидуальная работа с душами активно порицалась Кодексом: Хранитель обязан быть беспристрастным, а потому он не имеет права выделять кого-то среди других. Да и потом. Это же просто ужас как неудобно. Поди перебери таким образом по десятку тысяч душ за раз. Этак и свихнуться недолго. Но для этого мальчишки де Фризу хотелось сделать исключение. В конце концов, он остановил чёртово время. Кто сможет упрекнуть его в безрассудстве здесь, в безвременье? То-то же.

Когда в его руках осталась лишь соединённая с воспоминаниями Спираль, Хранитель задумался. Он помнил, что у мальчишки не осталось перерождений. Но ведь должен же быть какой-то выход…

Выход, впрочем, нашёлся. Столь же неординарный, сколь и все его дурные идеи. Парень протянул руку куда-то назад и резко сжал пальцы в кулак, затем как будто потянул к себе что-то очень тяжёлое. Примерно через полминуты к нему послушно подполз ящик с гордой надписью «Потом разберёмся» на передней стенке. В такие ящики де Фриз обычно сбрасывал те Спирали, на которых ещё оставались перерождения, но которые пока ему не пригодились. А такое случалось часто: иногда в утиль шло совсем мало душ, и тогда после сборки оставалось много до поры до времени бесхозных Спиралей, а иногда в утиль шло столько, что собрать «одну тридцатую от всего поступившего» становилось не так-то просто. В такие моменты этот ящик часто выручал де Фриза, услужливо подталкивая ему самые залежавшиеся образцы. 

Покопавшись как следует в его содержимом, Бартэль извлёк из ящика одну из тех душ, которые были запрограммированы ещё на одно, последнее перерождение, и, подбросив её в воздух, щёлкнул пальцами. Душа послушно зависла перед его носом. В голове Хранителя раздался голос.

«Неужели моё время наконец пришло?» 

Вместо ответа парень лишь вытянул руки и погрузился в ещё более глубокий транс. Во время работы к душам почему-то запрещено прикасаться голыми руками. Бартэль много раз спрашивал об этом у своего учителя, но тот лишь отмахивался. Может, потому что и сам не знал ответа. А может, потому что ответ наоборот был слишком очевиден, и Гарольду казалось, что не знать таких вещей для будущего Хранителя непозволительно. Де Фриз же со временем нашёл для себя самый, как ему казалось, логичный ответ: лишённая всех своих составных элементов, душа слишком чиста и хрупка, и каждое неверное прикосновение может обернуться повреждением Спирали. А повреждённая Спираль, как известно, абсолютно непригодна к использованию. И всякий раз, когда Хранители пренебрегали этим правилом, случалось непоправимое. Когда-то давно, в самом начале своего пути, де Фриз считал, что это лишь глупые выдумки. Результатом одной из его фатальных ошибок стало рождение Адольфа Гитлера, поэтому с тех пор парень никогда не пренебрегал этим правилом. Вот и сейчас он, прежде чем приступить к работе, сотворил из чистой энергии почти точные копии своих рук, разве что вот пальцы у «перчаток» были тоньше и изящнее.

Отделение Спирали от набора воспоминаний было делом весьма кропотливым: каждый пучок воспоминаний со временем накрепко прирастал к Спирали, а таких пучков за несколько перерождений набиралось сотни тысяч. Де Фриз провёл за этим делом почти двое суток, не сдвинувшись за всё это время со своего места ни на дюйм. Когда он наконец закончил и бросил взгляд на песочные часы, всё так же парившие посреди пещеры, в верхней колбе песка оставалось лишь две горсти. К этому моменту силы Хранителя были уже на исходе, но времени у него было ещё меньше, чем сил.

Поскольку конкретная душа получается лишь из сочетания определённого набора воспоминаний с определённой Спиралью, парень не мог просто присобачить воспоминания мальчишки к той Спирали, на которой ещё были перерождения. Требовалось «перенести» оставшееся перерождение на ту Спираль, которая сейчас была соединена с воспоминаниями мальчишки, образовывая именно эту — и больше ничью — душу. Собрав последние силы, де Фриз начал вытягивать из Спирали всю оставшуюся в ней жизненную энергию. Вообще-то, работать вот так, на износ, очень опасно, потому что, если Хранитель ослабнет слишком сильно, он может потерять контроль над всем Зазеркальем. И никто не знает, какие силы в этом случае из него вырвутся. И лучше бы, конечно, это на собственной шкуре не проверять, но де Фриз уже таких дел наворотил, что теперь опция «просто так сдаться и не закончить дело» была для него смерти подобна. 

Поток жизненной энергии, который парень вытягивал из Спирали, постепенно уплотнялся и разрастался, и в конце концов над самым полом парил энергетический шар размером с куриное яйцо. Спираль же, доселе служившая ему вместилищем, рассыпалась в мелкую пыль в тот момент, когда в ней не осталось ни капли жизни. Де Фриз снова бросил взгляд на песочные часы. 

Одна горсть.

Дальше дело пошло значительно быстрее: следующий этап работы требовал не столько сил, сколько внимательности, что для Бартэля в его состоянии выглядело куда более реально. Всего-то и нужно было, что аккуратно всё соединить, чтобы в энергетическом поле не осталось ни единой трещинки. Наконец Хранитель справился и с этим. 

Три щепотки.

Создать полноценную душу было уже делом техники. За долгие десятилетия работы де Фриз наловчился собирать этот паззл даже в состоянии того самого дикого похмелья, когда ты весь состоишь из боли и воспоминаний о крутой тусовке. 

Страхи, эмоции, привычки, убеждения, мечты… 

Две. 

Сбросить оковы транса. 

Схватить старые карманные часы. 

Взлететь по каменной лестнице с такой скоростью, которая не снилась самому Усейну Болту. 

Промчаться по коридору мимо забившихся в нишу питомцев, даже не заметив их испуганные круглые глазёнки. 

Одна. 

Открыть портал и вытолкать мальчишку из Зазеркалья. 

Завести часы… 

С первым рывком секундной стрелки за потрескавшимся стеклом последняя песчинка плавно опустилась вниз. Как только это произошло, де Фриз мешком рухнул на пол. С его пересохших губ сорвалось лишь одно слово:

— Портал…

По зеркальной глади по-прежнему шла крупная рябь, но парень уже не мог ничего с этим сделать. Сознание ускользало от него, но, находясь на самой границе бездны, он всё же успел уловить какой-то странный звук, доносящийся будто сквозь вату.

Хохот.

***

Витя с удивлением вертел головой, пытаясь понять, куда попал. Он находился в какой-то захламлённой комнатушке, выглядевшей так, будто по ней только что прошло Мамаево войско. Окно было раскрыто нараспашку, и ветер без труда гулял по комнате, раскидывая всё, что плохо лежало, включая добрый десяток страниц, вырванных из какой-то книги. Весь пол был заляпан странными пятнами неясного происхождения. То тут, то там валялась брошенная как попало одежда, одну из куч венчала книга с многообещающим названием "Практическая магия для чайников". С детства приученный к чистоплотности и аккуратности, Витя слегка поморщился и решил, что, пожалуй, постарается ни до чего тут не дотрагиваться, а лучше просто тихонько уйдёт.

Мальчик повернулся к двери и заметил на стене справа от неё красивое старинное зеркало в золочёной палисандровой раме. В глубине отражения клубилось какое-то тёмное облако. Витя заворожённо подошёл к зеркалу и протянул руку, коснулся стекла пальцами. Холодное, как лёд. И будто бы слегка вязкое. Затем он вгляделся как следует в его глубину и… В ужасе отпрянул. Крик застрял в горле.

Он не отражался в зеркале.

Витя посмотрел вниз, на свои ноги. Просто чтобы доказать себе, что он существует. Ноги были полупрозрачными и казались слишком эфемерными для того, чтобы выдержать вес худенького семилетнего мальчонки. Кстати про вес… Витя попробовал пройтись по комнате, не отрывая теперь взгляда от своих ног. Он несколько раз попытался споткнуться о разбросанный по полу хлам, но каждый раз его нога просто проходила препятствие насквозь.

— Ничего не понимаю, — пробормотал мальчик, смешно насупившись. Скорчив брезгливую гримаску, он осторожно присел на край чьей-то неубранной постели и решил во что бы то ни стало во всём разобраться.

Он точно помнил, что произошло в детском доме.

Маринка нравилась ему целую вечность — аж две недели. Самая красивая, самая замечательная среди всех детдомовских девочек, она постоянно была окружена стайкой щебечущих подружек, и у такого, как Витя, не было ни единого шанса даже на то, чтобы просто оказаться в поле её зрения. Но сдаваться просто так Витя не хотел, а потому решил, что сидеть сложа руки он не станет. Кинуть в Маринку тряпкой во время игры в «Дженгу» казалось идеальным способом привлечь её внимание. Маринка так заверещала от неожиданности и испуга, будто тряпка была и не тряпкой вовсе, а большим мохнатым пауком, которых она, как и все девчонки, конечно же, боялась. Её подружки тут же побежали жаловаться Инге Петровне.

Когда через пятнадцать минут Витя бочком протиснулся в кабинет воспитательницы, он получил пощёчину прямо сразу, едва только переступив порог.

— Как ты посмел обидеть девочку?! — Инга Петровна грозно нависла над прижавшим ладонь к алеющей щеке мальчишкой.

Инга Петровна была дородной женщиной лет сорока пяти с собранными в строгий пучок волосами мышиного цвета, в которых уже пробивалась седина. Носила она исключительно широкие шаровары и ещё более необъятные пончо, что придавало ей совершенно ошибочное сходство не то с плюшевой игрушкой, не то с женой какого-нибудь фермера. Однако за глаза дети — да и взрослые тоже — называли её Свинкой Пеппой за вес и Цербером — за характер, поэтому нетрудно было представить, какой ужас сковал маленького Витю, когда эта грозная во всех смыслах особа приблизилась к нему вплотную. К тому же, Инга Петровна обладала отвратительнейшей способностью плеваться в те моменты, когда она очень яростно на кого-то кричала. А сейчас был именно такой случай.

— Отвечай, щенок!

— Я не обижал её, Инга Петровна, — еле слышно промямлил Витя, вжимаясь спиной в дверь и страстно желая провалиться куда-нибудь сию же секунду. — Я только хотел…

— Хотел он! — лицо Инги Петровны покрылось пятнами. Она была вне себя. — Я научу тебя, как следует обращаться с девочками!

В руках воспитательница мелькнул крепкий кожаный ремень с тяжеленной металлической пряжкой, на которой был нарисован лев. Витя успел лишь закрыть руками лицо.

— Девочек! Обижать! Запрещено!

Каждое слово сопровождалось ударом. После третьего Витя рухнул на пол, захлебываясь слезами и собственным криком.

— Я… больше… не буду!..

Удар. Ещё один. Ещё. Вскоре Витя потерял им счёт. А потом был один особенный удар. Очень сильный. После него все звуки и краски исчезли, будто кто-то щёлкнул выключателем. 

А потом Витя внезапно увидел перед собой тропинку, которая убегала в лесную чащу. Он пошёл по ней и оказался в той странной пещере. Бог оказался совсем не таким, каким он был на иконах, стоявших в бабушкином доме. И не таким, каким его представлял Витя. Бог был больше похож на старшего брата, которого у мальчика никогда не было: лет тридцати на вид, с щегольской бородкой, в помятой футболке и светлых джинсах с дырками на коленях. Одежда висела на нём мешком, и Бог казался от этого болезненно худым. А может, одежда просто была на пару размеров больше, чем ей следовало бы. А ещё у Бога было доброе лицо. Правда, почему-то очень вымотанное, но всё же доброе. Бог рассказывал ему о Чистилище, зеркалах и судьбе. А ещё о каких-то правилах. А потом кто-то невидимый напал на Бога, и он вступил в бой. Вите было очень страшно, поэтому он, спрятавшись за какими-то ящиками, боялся даже дышать, не то что наблюдать за ходом сражения.

Когда шум стих, Витя выглянул из-за ящиков. Бог был тяжело ранен. Неужели такое может случиться с Богом? А смерть? Может ли Бог умереть? А если бы он умер, что стало бы с той пещерой? Но, увидев те часы, Бог будто забыл о своих ранах. Что-то начало происходить. Что-то непонятное, и оттого ещё более пугающее, чем недавняя драка.

Вспомнив то пугающее ощущение потери всякой связи с реальностью, Витя поёжился. Это ощущение — последнее, что он помнил. Потом его будто выключили. А включили уже здесь, в этой комнатушке. Но одно он знал наверняка. Эта комнатушка совершенно точно не была тем местом, где жил Бог. 

— Получается, — медленно пробормотал мальчик, — получается, что я жив? Так, что ли? 

Он озадаченно покачал головой. Головоломка почему-то не складывалась. Точнее, не просто «почему-то», а потому, что он всё ещё был призраком. А призраки совершенно точно живыми не бывают. Кроме того, бабушка рассказывала, что призрак — это всегда неупокоенная душа, у которой остались на земле какие-то дела, которые не позволяют ей улететь на небо к Богу. Но он-то Бога уже видел, даже разговаривал с ним. Получается, призраком он быть тоже не может.

— Я не живой, но я и не призрак, — звук собственного голоса успокаивал Витю, несколько уменьшая степень абсурдности ситуации, поэтому он решил немного поразмышлять вслух. — Но почему я здесь? Может, мистер Бог согласился сделать меня ангелом? Но ведь ангелами просто так не становятся. А вдруг это такое задание? И, если я его выполню, я стану ангелом? 

Такое объяснение мальчишку вполне устроило, и он довольно улыбнулся. Однако остался ещё один нерешённый вопрос. 

— Хорошо, мистер Бог дал мне задание. Но как я должен его выполнить? Ведь я даже дотронуться ни до чего не могу! А если я не справлюсь и не стану ангелом? 

Вите захотелось расплакаться от такой несправедливости. Слёзы уже готовы были брызнуть из его глаз, как вдруг в голове его будто с глухим щелчком возникла мысль. «Твоё тело. Вернись в него». Вите показалось, что эти слова произнёс не тот голос, который обычно озвучивал книжки, которые он читал, с усердием водя пальцем по строчкам. Мальчик тряхнул головой, отгоняя от себя все подозрения. При более детальном обдумывании мысль оказалась пугающе простой и очевидной. 

— Действительно. Можно же ведь просто вселиться в своё старое тело! Как же я раньше об этом не подумал? — Витя бросил взгляд на часы с календарём, которые заприметил сразу же, как очутился в комнате. Бабушка, в прошлом заслуженный преподаватель, учила его немного английскому, поэтому понять надпись «Thursday» для него не составило труда. — Когда я умер, была среда. Значит, похороны должны быть в пятницу. Сегодня только четверг. Я и правда могу вернуться в своё тело! Но как?.. Ведь я даже не знаю, где я. Как мне найти его? 

«Представь, будто смотришься в зеркало. Представь всё до мельчайших деталей». 

Снова этот голос. Такой же, как и в первый раз. Но ослушаться его совета Вите почему-то не захотелось. Он послушно зажмурился и начал представлять. Худенький мальчишка ста двадцати сантиметров росту. Тёмные, почти чёрные волосы, обритые под машинку: это была единственная причёска, которую позволяла носить своим воспитанникам Инга Петровна. Серые глаза с длинными ресницами. Тонкие губы. Синяк на плече, полученный в недавней потасовке. Пальцы с заусенцами, обкусанные ногти. Застиранная серая футболка и джинсы, доставшиеся ему от кого-то из старших мальчишек. Прохудившиеся кроссовки. И… 

Что было «и…», додумать Витя не успел. Его внезапно тряхнуло и затянуло в невесть откуда взявшуюся воронку. В следующий миг он оказался в какой-то комнате, вдоль стен которой стояли металлические шкафы с плотно закрытыми дверцами. Лишь один из них стоял нараспашку. На полу возле него лежало детское тельце. Увидев его, Витя в ужасе отшатнулся. 

Это было его тело. 

Морг. Вот куда он попал.

Витя отвернулся. Смотреть на собственное изуродованное тело ему не хотелось. И какого чёрта он послушал непонятно чей совет?! Нужно было остаться в той комнатушке. 

«Ну же, малыш. Не дрейфь. Вот оно, твоё тело. Надень его. Как перчатку».

Когда голос произнёс последнюю фразу, Витя уже, словно загипнотизированный, опустился на пол возле своего тела. Протянул руку и коснулся собственной ладони. Затем представил, как он наверняка справится с заданием Бога, если у него будет такое удобное, настоящее, живое тело. Всего-то и нужно — надеть его на призрачного себя. Как перчатку… 

В следующее мгновение лежавший на полу мальчик резко открыл глаза и вдохнул так, будто с его шеи только что сняли удавку. Сделав пару глубоких вдохов, Витя осторожно сел на полу. Руки и ноги не очень хорошо слушались с непривычки, но вскоре ему даже удалось встать. Один неуверенный шаг, другой… Поняв, что всё это происходит взаправду, мальчик издал радостный вопль и принялся скакать по комнате. 

— Я жив! Жив! Спасибо вам, мистер Бог, я не подведу, обещаю! 

Где-то в районе открытой двери, ведшей в коридор, раздался грохот, который получается обычно при падении тяжёлых предметов. 

«Будь осторожен. Ни к чему сеять панику среди санитаров».

Снова этот голос. Но Витя не мог не признать, что голос был абсолютно прав. Ведь он, получается, как Лазарь. А век-то на дворе, чай, двадцать первый, это теперь только в кино люди каждый день из мёртвых восстают, а в реальности поди хоть одного такого найди. Быстро одевшись и не задаваясь особо вопросом, откуда в морге вообще взялись новенькие вещи его размера и почему гематомы на его теле с каждой секундой бледнели, Витя тихонько выскользнул в коридор.

***

Ещё тогда, сотни, тысячи лет назад Афиус знал, что однажды этот миг настанет. С того самого дня, как Андаар создал Зазеркалье, Афиус мечтал вырваться из своей тюрьмы. О, как он был счастлив, когда этот флегматичный козёл подхватил какую-то неизвестную лекарям болезнь, которая скосила его за один лишь короткий миг. О, с каким удовольствием он наблюдал за тем, как некогда сильный Хранитель буквально таял на глазах. Тогда, в день его смерти, Афиус не смог отказать себе в удовольствии осквернить труп врага своего щепоткой своей чёрной магии. Да, устраивать такое нелепое представление с пророчествами и ожившими мертвецами было слишком низко для столь могущественного бога, которым он был до заточения, но тогда это было единственным заклинанием, на которое он всё еще был способен. Мальчишка, ученик Андаара, знатно испугался. Афиус упивался сковавшим его животным ужасом. Вот! Вот так нужно смотреть на богов! Ёури всегда был мягкотелым. Он распустил людей. А ведь люди должны бояться богов. Бояться и почитать! Ибо лишь в страхе заключено истинное поклонение. И он, Афиус, всегда это знал. А братец… Братец пошёл в папашу. Два сапога пара, чтоб их. Пожалуй, Ракко он тоже убьёт на досуге. Теперь-то он способен с ним потягаться, ведь времени на то, чтобы набраться сил, у него было предостаточно.

За тысячи лет, проведённые в этой прозрачной клетке, Афиус полностью покорился тьме. Теперь он весь состоял из тьмы. Тьма бежала по его венам, а на том самом месте, где когда-то билось его сердце, зияла теперь пустота. Поначалу, когда тьма только обживалась в его теле, сердце было ещё нужно, потому что иначе он мог умереть. Нечасто, знаете ли, человеческие существа спокойно без сердца расхаживают, будь они хоть триста раз боги. Но теперь… Теперь он и тьма стали одним целым. Теперь в сердце не было нужды, потому что жизнеспособность его телесной оболочки поддерживалась тьмой. Да и кому вообще нужно сердце, когда рука вот-вот сожмёт в кулаке власть над целой цивилизацией?

Вот уже девяносто лет Афиус постоянно был начеку. Он не мог объяснить, почему именно сейчас по его телу разливалось сладостное предвкушение. Он знал лишь одно: однажды этот заносчивый пацан с похожей на холодильник фамилией совершит Ошибку. И тогда он, Афиус, сможет наконец разнести в щепки всё чертово Зазеркалье. Уж он как следует постарается, ни камушка не оставит, ни пятнышка. Даже зеркало-портал сотрёт в пыль. Но время шло, а пацан — как его?.. кажется, Барт? — поразительно ловко управлялся с обязанностями Хранителя. Косячил, конечно, кто не без греха, но ни одна ошибка ещё не стала той самой. Афиуса это беспокоило. Иногда ему казалось, что вот-вот, может, уже в следующую секунду он будет свободен, а в иные дни от надежды в его сердце оставался лишь пепел. 

Афиус так привык к своей клетке, что перестал уже обращать внимание на беснующиеся за её пределами кошмары, которых день ото дня становилось всё больше. Ну да, шумят иногда. Да, сыплют проклятиями. Бьются о прозрачную преграду, которую почему-то не могут преодолеть. Вот этого дизайнерского решения Афиус, кстати, так и не понял. Зачем населять тюрьму злого бога кошмарами, если ему от них ни холодно ни жарко? А если надо было, чтоб они его пытали, так какой смысл тогда был в том, чтобы создавать эту клетку? Да кто ж его теперь разберёт, скотину эту флегматичную. Может, он хотел, чтобы Афиус раскаялся? Вполне вероятно. Только ведь они оба знали, что это не произойдёт. А может, это Андаар ему такое развлечение обеспечил? Фиговый же у него, в таком случае, вкус. В любом случае, кошмарам было не под силу прорваться в клетку, поэтому Афиусу не было до них дела. Когда придёт время, он с лёгкостью с ними расправится. Ну а пока пусть себе пугают, если им так хочется.

Теперь Афиус иногда спал, потому что больше заняться в клетке всё равно было нечем: его силы сдерживала защитная магия, и он — особенно после того случая с учеником Андаара — был не способен даже книжку из воздуха достать. Однажды он проснулся оттого, что в служившей ему тюрьмой пещере было слишком тихо. Сморгнув остатки сна, Афиус подошёл к преграде и всмотрелся в темноту. Он долго не мог понять, что не так, пока его вдруг не осенило: кошмары исчезли. Во всей пещере не осталось ни одного стражника!

«Вот оно! Начинается!»

Афиус не мог сдержать радости. Наконец-то Барт действительно накосячил по-крупному. Что ж, низкий ему поклон за это. Осталось подождать ещё совсем немного…

Когда в главной пещере де Фриз присоединил к душе мальчонки последний элемент, мечты, здесь, в самом сердце Зазеркалья, прозрачная преграда, которую Афиус лицезрел вот уже несколько тысяч лет, наконец треснула. Этой единственной трещины ему было более чем достаточно: обернувшись сгустком тумана, Афиус просочился сквозь трещину наружу. Через мгновение он уже стоял на полу пещеры, сладко потягиваясь и разминая одеревеневшие мышцы. Клетка была позади.

Наконец-то! О, как он долго этого ждал!

Афиус чувствовал, как стремительно сила наполняла каждую клеточку его тела. Тьма в его венах бурлила в предвкушении. Афиус вытянул руки вперёд и резко сжал кулаки. Тишина потонула в страшном грохоте, с которым разлетелись в мелкую крошку камни, которыми был завален вход в тюрьму.

Афиус расхохотался.

Он шёл по Зазеркалью, всё большая часть которого с каждым его шагом тонула в хаосе. Сжечь один склад с составными частями душ, устроить обвал в другом. Переколотить все колбочки с воспоминаниями. Уничтожить комнату с коллекцией песочных часов, отмерявших в былые дни время жизни каждого Хранителя. Задумчиво осмотреть часы жизни Барта и, уменьшив их до состояния крохотной статуэтки, положить в карман. Полюбоваться пожаром в библиотеке, попивая кофе из только что наколдованной чашки. Наконец-то Афиус почувствовал, что он по-настоящему жив. Но до ощущения власти и собственного превосходства ему пока далековато: Зазеркалье — лишь разминка перед чем-то гораздо более интересным. Допив последний глоток кофе, Афиус швырнул чашку в огонь. Просто так, чтобы в Зазеркалье не осталось ни единой вещи, которой не коснулась бы его карающая длань.

Когда он вышел в главную пещеру, его встретили озлобленные кошмары.

— Ты! — Легион был в ярости. — Как тебе удалось вырваться из клетки?

— Не ваше дело, — по-простецки улыбнулся Афиус. — Я смотрю, Барт уже довёл задуманное до конца?

— Так это ты! — стражники стали медленно сжиматься в кольцо, чтобы остановить хотя бы пленного бога. — Ты подговорил его нарушить Кодекс?

— Ой, вот только не надо мне про ваш Кодекс, — Афиус скривился. — Я хоть и в клетке сидел все эти годы, а всё равно знаю, какой там бред. Да чтоб эти писульки нарушить, достаточно просто дышать!

— Довольно! — кошмары уже светились от гнева тёмно-бордовым. — Мы так долго мечтали до тебя добраться, и вот ты сам пришел к нам в руки. Сейчас ты умрёшь!

— Не-а.

На поверку стражники оказались детской страшилкой: Афиус понял это с первого взгляда. Ему не пришлось прибегать даже к магии среднего уровня. Он лишь щёлкнул пальцами — и через мгновение в пещере не осталось ни единого кошмара.

— Нет, правда, что ли? — возмутился он вслух. — Андаар и вправду был так наивен? Я, чёрт подери, смертельно оскорблён. Неужели мой главный враг был такой дешёвкой? Даже обидно, серьёзно. Может, хоть Барт посильнее окажется. Потому что если нет — грош цена моему братцу с его хвалёной силой. Даже Хранителей нормальных сотворить не смог, блин.

Поднявшись по каменной лестнице, Афиус разрушил и её. Просто так, для коллекции. Не успел он ступить в коридор, который вёл, как он предполагал, к порталу, как вдруг из темноты что-то резко бросилось ему под ноги. Запнувшись о препятствие, Афиус полетел вперёд. На него тут же взгромоздился чёрный дракончик и победно чихнул ему в лицо. Знай, мол, наших.

— Так Барт держит питомцев? — прищурился Афиус, потирая обожжённую щеку. Ожог постепенно пропадал под его пальцами. — Многогранная он, однако, личность. Ещё бы дрессурой занимался — цены б ему не было. 

Афиус сотворил простенькое боевое заклинание и метнул им в Джису. Малышку отбросило к стене, и она упала, издав тоненький рык. Затрепыхалась, но так и не смогла встать: заклинание перебило ей переднюю лапку. Такой вопиющей наглости Ерсель, всё это время меланхолично жевавший в углу очередной хозяйский кроссовок, вынести не смог. Бросив уже порядком потрёпанную жизнью резиновую подошву, которая давно уже оторвалась от фиолетовой ткани, серебристый дракончик взлетел и, настигнув врага за пару мощных взмахов, самозабвенно вцепился ему в плечо. Афиус зашипел не столько от боли, сколько от обиды.

«А ты, кажется, потерял хватку. Тебя, чтоб ты понимал, сейчас отметелят два драконьих недоросля».

Этот голос принадлежал его тёмной сущности. Удар по самолюбию Афиуса был слишком силён. Оторвав от себя «самого жестокого дракона последнего тысячелетия…»

«Да замолчи ты!»

…надоедливого драконьего детёныша, Афиус запустил его заклинанием прочь из коридора, в самый дальний угол главной пещеры. Хруст сломанного позвоночника был негромким, но Афиус всё же услышал его, и звук этот был музыкой для его слуха, изголодавшегося по крикам боли и страданий. Второму дракону досталась менее гуманная смерть: Афиус заколол его клинком. Тем самым, которым когда-то не смог убить отца. Обтерев лезвие полой рубашки, он двинулся по коридору.

Возле пульсирующего красным портала обнаружился Бартэль де Фриз собственной персоной. Израненный, он лежал без сознания на каменном полу. Его правая рука была вытянута в сторону зеркала, будто Хранитель собирался закрыть портал, но не смог. Или не успел. Афиус присел на корточки рядом с ним.

— Ну, вот мы и встретились, Барт, — ласково произнёс он, касаясь кончиками пальцев щеки Хранителя. — Я думал, ты помоложе и посимпатичнее. Впрочем, не обижайся, ты и так красавчик. Особенно с этими ранами на животе и плече. Я вроде как должен поблагодарить тебя за свободу, но вряд ли ты оценишь столь щедрый жест от древнейшего зла. Рад был поболтать, да дела зовут: мне еще пацану помочь надо. Счастливо оставаться, лапуля. 

Прочертив на прощание ногтем большого пальца на щеке де Фриза длинную царапину, Афиус шагнул в портал.

***

Веки де Фриза затрепетали, и он с трудом открыл глаза. Возвращение в сознание в этот раз далось ему хуже обычного: слишком он был изранен и истощён. Однако, увидев, что происходило вокруг, парень даже умудрился довольно резво подняться, не обращая внимания на раздиравшую его тело боль. Не до боли ему сейчас было.

Зазеркалье рушилось.

Точнее, «рушилось» здесь — не совсем правильное слово. Оно исчезало.

Там, в конце коридора, каменный пол дюйм за дюймом исчезал, будто какой-то большой ребёнок решил стереть ластиком не понравившуюся ему закорючку. Медленно. Дюйм за дюймом. Камень за камнем. Вот пустота уже доползла до середины коридора. То есть, формально это не должно было быть пустотой, поскольку Зазеркалье являлось частью двух каких-то других измерений. Но пустотой это всё же было: стык между Зазеркальем и теми измерениями находился над каким-то глубоким ущельем. По крайней мере, так рассказывал Бартэлю наставник. А ещё Хранитель Гарольд говорил, что Зазеркалье как место и Зазеркалье как сущность — разные вещи, но, на самом деле, никто не знает, что будет, если с каким-нибудь из этих Зазеркалий что-то случится. И, честно говоря, проверять это на собственной шкуре парню не очень-то и хотелось.

Де Фриз повернулся к порталу. Зеркало, которое служило им по эту сторону, пошло крупными трещинами. «Дело дрянь», — отметил де Фриз. Несмотря на внешнее спокойствие, внутри у него всё тряслось от ужаса. Он даже не был уверен, сработает ли портал, если артефакт находится в столь плачевном состоянии, но выбор у него был невелик: или проверить, что случается с гибнущим Зазеркальем, или проверить, что случится, если пройти через повреждённый портал.

Парень выбрал второе.

Портал выплюнул Хранителя на пол его родной амстердамской квартиры. В следующее мгновение тьма там, по ту сторону, добралась до зеркала. Комната наполнилась боем часов. Звук был густой и тягучий: так обычно знаменуют наступление нового часа старинные напольные часы, которых в этой студии и в помине не водилось за все те девяносто лет, которые де Фриз в ней жил. На двенадцатом ударе зеркало в золочёной палисандровой раме разлетелось на тысячи осколков. Де Фриз едва успел закрыть лицо, и стеклянный дождь обрушился на его руки и плечи. 

Пришлось вставать с пола и идти искать веник и совок. Искомые предметы с огромным трудом, но всё же нашлись, поэтому через десять минут в комнате не осталось ни единого напоминания о старинном зеркале, кроме старинной палисандровой рамы с переломившейся верхней планкой. 

Выкинув последнюю порцию стекла в мусорное ведро, Бартэль потёр ноющую спину. Внезапно его блуждающий по кухне взгляд наткнулся на две жестяные миски, стоявшие на полу возле окна. Миски были пустыми.

— Блин, да как же я так… — сокрушённо покачал головой парень и полез в холодильник за сырым мясом. — Совсем про вас забыл, пока с этим пацаном возился. И чёрт меня дернул ему помочь, а. Говорил же наставник: Кодекс нарушать нельзя. Сам не верю, что говорю это, но блин. Так крупно я ещё не лажал. И, судя по всему, никогда уже не слажаю: Зазеркалье-то исчезло. Как вот только теперь всё это разруливать...

Справившись под свой бубнёж с разделкой мяса, парень наполнил миски и крикнул:

— Джиса, Ерсель! Еда!

Однако ни через минуту, ни через две никто не откликнулся на его зов весёлым цокотом когтей по ламинату. Парень позвал снова.

— Джиса! Ерсель! Где вас носит, маленькие черти?

Но в этот раз его голос звучал уже не так уверенно. Какое-то нехорошее предчувствие подтачивало Бартэля изнутри.

И тут он вспомнил. Вспомнил, как в очередной раз проспал на работу. Как дракончики просочились за ним в Зазеркалье и подталкивали его по коридору, не давая вернуться в постель. Как две пары круглых жёлтых глазёнок наблюдали с верхней площадки лестницы за его разговором с мальчишкой. Как он спешил вытолкать пацана из Зазеркалья до того момента, как упадёт последняя песчинка. И как он сам прошёл через портал.

Воспоминания о том, как в реальность возвращались дракоши, в его голове не нашлось.

Хриплое отчаяние вырвалось из его груди. 

— Этого не может быть. Так не бывает! Джиса, Ерсель, где вы?!

Де Фриз обошёл всю свою крохотную квартирку трижды. Это заняло у него примерно пять минут. Ещё пятнадцать заняло троекратное заглядывание в каждый мало-мальски пригодный для тайника угол. Ни Джисы, ни Ерселя нигде не было. Парень проверил дверь, проверил все окна. Дверь была заперта на оба замка, а вся магическая защита на окнах была целёхонька. Значит, они не могли ни сбежать, ни выпасть из окна, ни улететь.

Оставался только один вариант.

Они действительно остались в Зазеркалье. 

Бартэль сполз по стене на пол. У него резко не осталось сил даже на то, чтобы держаться в вертикальном положении. Из глаз сами собой потекли слёзы, и через несколько мгновений парень уже рыдал, как ребёнок, которому отказали в покупке вожделенной игрушки. Слёзы текли по щекам, капали на футболку, а грудь сотрясалась от хрипов.

Джиса и Ерсель были единственными существами, которых он любил. Это они всегда заботились о том, чтобы он не проспал на работу. Это они скрашивали его одиночество вот уже девяносто лет. Это они были рядом, когда умер Хранитель Гарольд. Это они не позволили ему спиться от груза ответственности Хранителя, который оказался для него непомерно тяжёлым. Это они были центром его жизни, а не чёртова работа, как предписывал Кодекс! 

А теперь их не стало. И виноват в этом был он, и только он.

Через час слёзы высохли, а вместе с ними высохла и душа. Друзей уже не вернуть, это правда. Но можно хотя бы попробовать исправить то, что натворил. Ну… ладно, не исправить. Хотя бы не допустить, чтобы количество проблем увеличилось ещё раза в два. Но сначала нужно было разобраться с ранами, потому что перемещаться по квартире, не обращая внимания на адскую боль, становилось уже невозможно. 

Де Фриз привычно накрыл ладонью одну из ран и попытался настроиться на волну целительной магии, но… Ничего. Абсолютно. Затем парень попробовал прочитать заклинание для восстановления сил. Тоже безрезультатно. Раны издевательски ныли, а сознание с трудом удерживалось в отведённом ему кружке света.

— Ничего не понимаю… — пробормотал парень. — У меня же никогда проблем с целительством не было. Что за бред?

Решив, что, возможно, ему требуется немного расшевелить организм, парень попытался притянуть к себе валявшуюся возле кровати бутылку Adrenaline Rush. Снова неудача. Обозлившись на собственную слабость, парень начал методично творить каждое заклинание, всплывавшее в его голове, от простой бытовой магии до высокоуровневой боевой.

Ни-че-го.

Фиаско. Полнейшее. 

Де Фриз не понимал, что происходит. Чертыхнувшись, он решил, что вот сейчас неплохо бы всё-таки заглянуть в какой-нибудь Кодекс. Вдруг там есть рекомендация на случай, если ты пустил Зазеркалье коту под хвост и почему-то не справляешься даже с азами магии, о которых ученики узнают обычно в первый же день?.. 

Предварительно погуглив инструкцию по оказанию первой помощи при колото-резаных ранах и выполнив в точности все шаги, кроме последнего, предполагавшего полный покой и постельный режим, Бартэль заварил себе чай, принёс на кухню внушительную стопку Кодексов, не забыв смахнуть с них пыль старой футболкой, и углубился в чтение. 

Через три часа чтения и две чашки чая парень пришёл к неутешительному выводу: ни в одном Кодексе не было ни единого намёка на хоть какую-нибудь подсказочку. Вообще. Впрочем, не то чтобы он так уж этому удивился: всё-таки он давно говорил, что на Кодексы надеяться могут только идиоты. Хотя он и был самым настоящим идиотом. Повёлся на то, что его богом назвали. Да он просто жалок!

В порыве злости де Фриз смахнул со стола все чёртовы Кодексы. Из одного из них выпал сложенный пополам листок бумаги, который парень почему-то не заметил во время чтения. Он наклонился, поднял записку. Развернул. Весь листок с лицевой стороны был исписан мелким убористым почерком его наставника, Хранителя Гарольда. 

«Провидица Мин сказала, что ему нельзя становиться Хранителем. Он уже сорок лет… Сила принимает его, он — Избранный. Но провидица… Она никогда не ошибается. Раскопал, что, если пророчество исполнится, сила перейдёт к невинному, а пленник вырвется из Зазеркалья. Если этому не помешать, Хранители исчезнут… Не верю, что мой мальчик способен на такое. Он не сможет… Я не знаю, что мне делать…»

Чернила, которыми была написана последняя фраза, заметно расплылись: судя по всему, Хранитель Гарольд плакал, выводя эти строки. 

Последний кусочек головоломки, щёлкнув, встал на своё место, и Бартэль оцепенел от осознания того, что он натворил. Чёртово пророчество! Оно сбылось, и весь мир теперь в опасности! И виноват в этом лишь он один. 

Что ж. Он эту кашу заварил — ему и расхлёбывать. Он справится. 

Справится ведь?.. 

Ладно, один плюс в чтении Кодексов всё же нашёлся: теперь парень знал, что ему делать. Он отправится в Россию. Найдёт пацана, вернёт себе силу и заточит пленника в новом Зазеркалье, кем бы этот самый пленник ни был. Всего делов-то, блин… 

«Отличный план, браво!» — ехидно отозвался его внутренний голос. Де Фриз готов был поспорить, что, если бы он страдал раздвоением личности, второй он сейчас непременно бы саркастически аплодировал. — «Ну окей, до России ты, допустим, доберёшься. А там-то ты чего делать будешь? Ты в курсе вообще, что эта страна по площади занимает территорию размером в четыреста одиннадцать твоих излюбленных Нидерландов? А детдомов там, между прочим, больше тысячи. Ты что, в каждый стучаться будешь? Здрасьте, мальчонку вот не видели, он силу мою украл. Так, что ли? Да тебя в ближайшую дурку-то и упрячут». 

— Заткнись, — самым бесцеремонным образом одёрнул он свой здравый смысл. — Главное — добраться, на месте разберёмся.

Думать о том, что параноик в его голове может оказаться прав, Бартэль не хотел. Пошвыряв в чёрную дорожную сумку самое необходимое, он покинул квартиру.

Направился он, однако, не на поезд до Схипхола, а в самое сердце Амстердама — на площадь Дам. Там, позади Национального монумента, была узкая улочка, о которой не знали не то что туристы, но и даже некоторые местные. Именно туда и держал путь де Фриз. Свернув на улочку, он уже через мгновение толкнул неприметную дверь лучшей в городе рюмочной, в которой в свободное время трудился барменом один его старый знакомый.

— Неважно выглядишь, Барти, — произнёс улыбчивый лысый мужчина лет тридцати пяти, когда де Фризу удалось протолкнуться к стойке. Его глаза были скрыты за тёмными очками.

— Надо же, ты снова заметил, — фыркнул в ответ де Фриз, пожимая протянутую руку.

— Я слеп физически, а не душою, — Ян приподнял дверцу, пропуская товарища за стойку под негодующий ропот посетителей. — Пойдём-ка в подсобку. Эй, Стив, справишься без меня? 

Молодой парнишка с гордой надписью «Стажёр» на бейджике кивнул, хотя и несколько испуганно. Это было его первый рабочий день, и он не ожидал, что в таком маленьком заведении может поместиться столько народу. 

— Ну, выкладывай, — произнёс Ян, когда за ними захлопнулась дверь подсобки. — Кто тебя так отметелил?

— Я очень серьёзно облажался. Если вкратце… — Бартэль собрался с духом. — Я в очередной раз нарушил все Кодексы. А ещё я исполнил пророчество первого Хранителя Андаара, угробил Зазеркалье и выпустил из его сердца древнейшее зло. А ещё из-за меня погибли Джиса и Ерсель.

— А сила?

— Силу я тоже профукал. Только и могу, что инструкциям из «Практической магии для чайников» следовать. И то через раз получается. Даже сахар в чае размешать не смог! А отметелил меня Легион. Кошмары, которые сторожили пленника.

— Мда… — Ян сокрушённо покачал головой. — Наворотил ты дел, конечно… В твоём духе, ничего не скажешь. Я-то думал, это всё сплетни…

— Ты что-то знаешь?

Бармен кивнул.

— Русские целители болтают, будто у них из какого-то московского морга труп ребёнка на своих двоих сбежал. Они уже столько версий выстроили, одна другой безумнее. Они это и проделками ЦРУ обозвали, и происками Клинтон, и бог весть чем ещё. Даже гражданскую войну южнокорейских магов приплести умудрились. Узнай они, что это — дело рук скромного голландского Хранителя душ, они бы тебя прямо сразу бы и четвертовали. Без суда и следствия.

— Я больше не Хранитель.

— Ах да, прости, упустил это из виду, — Ян не смог сдержать ехидной ухмылки. — А от меня-то ты чего хочешь?

— Ты же целитель, — де Фриз с надеждой посмотрел на товарища. — Сможешь меня подлатать? Боюсь, с такими ранами я до битвы со вселенским злом могу не дотянуть.

— Хм… — мужчина обратил ладони к парню и начал сканировать его раны. — Должен тебе доложить, дело дрянь. Ты не протянешь и недели. Я ни разу не видел, чтобы кто-то был настолько истощён. Не представляю, как ты вообще смог сюда добраться. Впрочем… Да, конечно. Адреналин. Конечно, всё дело в нём.

— Мне нужно было остановить время, — сконфуженно пробормотал Бартэль, отводя взгляд. — Возможно, поэтому...

Из груди бармена вырвался непроизвольный вскрик. 

— Остановить время?! Болван! Чем ты думал?!

— Тебе лучше не знать, — уклончиво отозвался де Фриз. — Так что? Поможешь?

— Не знаю, — честно ответил Ян. — Ты же в курсе, что у нас есть лимит, заходить за который мы не в силах. Я сегодня помог уже пятнадцати больным и раненым. Ты — шестнадцатый, как раз мой лимит. Но твои раны слишком серьёзны, ущерб организму вообще колоссальный. Я не знаю, хватит ли у меня сил.

— Плевать! — в порыве отчаяния де Фриз схватил целителя за руку. — Даже если полностью не вылечишь, мне всё равно! Я должен всё исправить, понимаешь?

— Тише-тише, не буйствуй. Я сделаю всё, что смогу, договорились? А теперь не мешай мне. А лучше — усни. 

Ян резко дотронулся кончиками указательного и среднего пальцев до точки на лбу парня, погружая его в сон. Вскоре комната наполнилась мягким зеленоватым свечением. Целитель углубился в работу. 

*** 

В дверь постучали. Инга Петровна подняла взгляд от отчёта о потраченных бюджетных средствах, над заполнением которого она билась последние полчаса. 

— Войдите!

— Здравствуйте, Инга Петровна! Я так соскучился! 

Женщина завизжала. 

— Сгинь! Изыди! Ты же умер!

— Умер, — кивнул Витя, заходя в кабинет. — А теперь воскрес. Так решил мистер Бог.

Воспитательница вскочила, опрокинув стул, и с прытью, необычайной для человека её возраста и комплекции, схватила канцелярский ножик и забилась в угол у окна. 

— Я вооружена! Я не позволю!..

— Что вы не позволите мне сделать, Инга Петровна? — поинтересовался Витя ангельским голоском.

Вдруг мальчик рухнул как подкошенный. Глаза его закатились. Инга Петровна опасливо шагнула вперёд, не сводя глаз с бывшего воспитанника. Может, ей и правда пора взять отпуск? Муж ведь третий год её на этот счёт пилит. Вон чего уже мерещиться стало… 

Тело Вити изогнулось в судороге и так же внезапно обмякло. А ещё через мгновение он поднялся на ноги. Инга Петровна заверещала. Она готова была поклясться, что это не Витя. Его глаза… Они всегда были серыми. Всегда — но не теперь. Теперь они походили на чёрные дыры. В движениях мальчишки появилась какая-то зрелая отточенность и ловкость, с которой перемещается умудрённый опытом охотник, подкрадываясь к своей жертве на расстояние ружейного выстрела. И эта королевская осанка… 

В руках Вити возник нож. Идеально сбалансированный, с рукоятью, украшенной древними письменами. Тот самый нож. Почему-то Афиус относился к нему с особым трепетом даже несмотря на то, что в тот день этот нож вонзился не в сердце Ракко, а в его собственное. Вот уж правду говорят: первое настоящее оружие всегда особенное для воина. 

— Что вы не позволите мне сделать, Инга Петровна? — повторил Афиус, радуясь тому, как ловко у него получалось шевелить тонкими губами мальчишки. Он облизнулся в предвкушении. — Может, вы не позволите мне забить вас до смерти, как вы вчера поступили со мной? Так это мы, дорогуша, с вами сейчас проверим. 

Канцелярский нож выпал из побелевших пальцев и жалобно звякнул, ударившись об пол. 

Отчаянная мольба о пощаде перешла в крик, который тут же потонул в безумном хохоте.

*** 

— Спасибо вам, мистер Бог, — Витя с уважением преклонил колени перед мужчиной, который, закинув ноги в чёрных «казаках» на стол, удобно расположился в кресле Инги Петровны. — Я так рад, что наконец-то с вами встретился. Это ведь ваш голос давал мне советы?

— Конечно, мой, — кивнул Афиус с благосклонной улыбкой.

— Скажите, мистер Бог, — мальчик задумался. — А кем был тот парень? Такой, с бородкой, в тапочках с котиками. Он ещё сказал, что он — это вы.

— О, забудь об этом самозванце, дитя. Это один из моих ангелов. Бывших ангелов, попрошу заметить. Не волнуйся, он уже получил по заслугам.

Услышав об ангелах, Витя оживился.

— А я? Вы всё-таки возьмёте меня в ангелы?

— Конечно, — голос Афиуса сочился мёдом. — Но звание ангела нужно заслужить.

— Я сделаю всё, что вы скажете! 

Губы Афиуса растянулись в улыбке. Он глянул поверх головы мальчика в висевшее на противоположной стене зеркало в человеческий рост. Оттуда, с другой стороны, на него смотрели тысячи душ умерших. Чуть впереди этой толпы стояла Инга Петровна. Её глаза метали молнии. 

Проведя в самом его сердце несколько тысячелетий, Афиус хорошо изучил природу Зазеркалья. Будучи материальным творением самого первого Хранителя, впаянным в мироздание на границе двух реальностей, оно было одним целым с той силой, которая переходила между Хранителями от наставника к ученику. Именно поэтому Зазеркалье было крайне живучей сущностью. Лишившись материального «якоря», оно начинало странствовать по всем отражающим поверхностям, двигаясь по пятам за действующим Хранителем. Хранители часто пользовались этим, чтобы заменить служащие порталом зеркала, но никогда не бросали Зазеркалье без «якоря» надолго: в результате такой халатности Хранитель мог сам стать чем-то вроде Зазеркалья. После смерти души уже не могут находиться на земле, поэтому, если им не удаётся в течение нескольких часов найти дорогу к материальному воплощению Зазеркалья, они одна за другой вселяются в тело Хранителя. Афиус сделал ставку на то, что то же самое произойдёт и в том случае, если уничтожен будет не только «якорь»-портал, но и всё материальное Зазеркалье. И он не прогадал. Души, которых становилось всё больше, теснились в зеркале, но покинуть его не могли: Афиус предусмотрительно защитил мальчишку несколькими сильными древними заклинаниями, соорудив вокруг него нечто вроде энергетического кокона. 

Что-то настойчиво потянуло Афиуса за рукав рубашки. Голос мальчишки вырвал его из размышлений. 

— Мистер Бог, с вами всё в порядке?

— Конечно, дитя моё. Прости, задумался, — Афиус потрепал Витю по волосам. — Так значит, ты всё ещё хочешь стать ангелом?

— Хочу.

— Тогда ты должен оказать мне одну услугу. В благодарность за то, что я оживил тебя и помог расквитаться с этой противной бабой.

— Я всё сделаю, мистер Бог!

— Учти, малыш, задание будет сложным. Ты уверен, что справишься?

— Мне всё по плечу, — храбро заявил Витя. Он и мысли не допускал, что может провалиться.

— Ну что ж… — Афиус задумчиво кивнул. — Тогда приступай.

— Но… — мальчик был явно озадачен. — Что я должен сделать?

— Ты поймёшь, — туманно отозвался Афиус и трижды щёлкнул пальцами. 

С каждым щелчком один из слоёв кокона, окружавшего мальчишку, исчезал. В глубине зеркала поднялась буря: это оживились души умерших, почувствовав близость Хранителя. Когда исчез последний слой, души на мгновение замерли.

А потом будто в квартире самой Вселенной прорвало трубу.

Души неиссякаемым потоком хлынули из зеркала.

***

Де Фриз был в ярости. Вот уже шесть или семь часов он сидел в зале ожидания терминала E аэропорта Схипхол, нервно постукивая пальцами по подлокотнику своего кресла. Рейс авиакомпании «Аэрофлот» на Москву, который должен был вылететь в 18:15, откладывали уже в третий раз, и парень начинал терять терпение. Больше всего его раздражало то, что рейс KLM спокойно вылетел в назначенное время. А ведь он решил лететь «Аэрофлотом» только потому, что этот рейс на три часа раньше! «Если б не выпендривался — давно уже в Москве был бы», — мрачно подумал он, в очередной раз кидая обозлённый взгляд на надпись «ОТКЛАДЫВАЕТСЯ», издевательски мигавшую красным напротив номера его рейса.

Когда парень, решив размять затёкшие мышцы, обходил крохотный, по его мнению, терминал уже в десятый раз, из динамиков после непродолжительного шипения донеслось:

— Внимание пассажирам, вылетающим рейсом SU2695 компании «Аэрофлот» в Москву! Просим вас пройти к выходу на посадку!

Обрадованный, де Фриз помчался на первой космической к нужному гейту. Однако не успел он пролететь и половины терминала, как вдруг динамики снова зашипели:

— Внимание пассажирам, вылетающим рейсом рейсом SU2695 компании «Аэрофлот» в Москву! Вылет вашего рейса задерживается ещё на три часа. Ожидаемое время вылета: 04:15. Приносим свои извинения за доставленные неудобства.

Де Фриз остановился как вкопанный. Переварил услышанное. И совершенно не по-европейски высказал всё, что думает об этой чёртовой авиакомпании, в таких разнообразных и красочных выражениях, что все другие пассажиры, находившиеся в этот момент поблизости, как по команде повернули к нему головы и прожгли его укоризненным взглядом.

— Ну и молодёжь нынче пошла!.. — пронеслось по терминалу. — Что этот парень о себе возомнил? Неужто мамка с папкой не научили себя вести как следует в приличном обществе?

Девочки-кассирши в какой-то кафешке, испуганно перешёптывались и хотели даже позвать охрану, чтобы угомонить нарушителя спокойствия, но не успели: де Фриз уже на всех парах нёсся к стойке информации.

— Какого хрена? — поинтересовался он сквозь зубы, бесцеремонно растолкав группу китайских туристов, столпившихся прямо возле стойки.

— Что вам нужно, молодой человек? — сурово поинтересовался широкоплечий сотрудник аэропорта, сдвинув на нос очки и окидывая взглядом взмыленного пассажира.

— В Москву, мать вашу! Мне нужно в Москву!

— И что же вам мешает туда отправиться?

— Мой рейс откладывается уже в четвёртый раз! — Бартэль едва сдерживался, чтобы не покрыть отборным матом и этот флегматичный шкаф, и проклятый «Аэрофлот», и всю Вселенную за компанию. — Вы можете мне объяснить, какого хрена?

— Самолёт ещё не готов к совершению рейса, вам придётся немного подождать.

— Не готов?!

— Совершенно верно, молодой человек, — сотрудник Схипхола поправил очки и углубился в какие-то свои бумаги. — Имейте терпение.

— Да какое, в жопу, терпение?! — парень в бешенстве хлопнул ладонью по столешнице. — Я уже жду семь часов, и вы предлагаете мне подождать ещё три. Да за это время чёртов самолёт можно заново собрать!

— Не кипятитесь, уважаемый, — хмыкнул мужчина. — В конце концов, если вам так уж срочно нужно в Москву, вы можете вылететь любым другим рейсом.

В этот момент де Фриз всё-таки выругался. Как он мог не заметить настолько очевидное решение проблемы? Думать надо было, а не беситься! Глядишь, давно бы уже вылетел, а не тратил тут время почём зря.

На его счастье, возле кассы было пусто.

— Ближайший рейс на Москву, один билет, эконом-класс, — выпалил парень, едва успев отдышаться.

— Простите, молодой человек, — из-за стекла на него смотрели печальные голубые глаза. Их владелица, молоденькая девушка, покачала головой, и сердце де Фриза пропустило удар. Он не хотел думать о том, что означал этот жест. — Нам поступило сообщение о том, что какой-то из московских аэропортов заминирован, но никто не знает, какой именно, поэтому во избежание трагедии все рейсы на Москву отменены на ближайшие сутки, пока российские правоохранительные органы не разберутся в ситуации.

— Да что ж это такое! — парень, в отчаянии схватившись за голову, сполз на пол.

Девушка привстала со своего кресла и, вытянув голову, обеспокоенно посмотрела на пассажира.

— А вам очень срочно нужно, да?

— Вы даже не представляете, насколько срочно, — глухо отозвался де Фриз.

— Тогда, может быть, вы попробуете попасть на рейс до какого-нибудь другого города, а там арендуете машину? Кто знает, насколько затянется эта история с бомбами.

— А есть такая возможность? — честно говоря, парню уже не очень-то верилось в то, что он вообще сможет куда-нибудь вылететь.

— Минуточку, сейчас посмотрю, — до его слуха долетел бойкий стрёкот клавиатуры. — К сожалению, из нашего аэропорта летают рейсы только в Москву и Санкт-Петербург. Вас устроит Санкт-Петербург?

Де Фриз быстро достал телефон и зашёл в гугл. От Санкт-Петербурга до Москвы было девять с небольшим часов езды. Идея арендовать машину нравилась ему всё больше.

— Когда вылет?

— в 12:35. Вам, конечно, придётся подождать, но так вы доберётесь до Москвы гораздо быстрее.

— Тогда я лечу, — парень поднялся с пола и несколько смущённо улыбнулся. Ему было стыдно за то, что он так поддался эмоциям.

— Стоимость билета составит двести семнадцать евро со скидкой десять процентов, — девушка хитро улыбнулась. — Для вас не жалко, вам же срочно.

Рассыпавшись в благодарностях, Бартэль схватил маршрутную квитанцию и направился в сторону одного из магазинов Duty Free. Минут через двадцать он вернулся к кассе и презентовал девушке самую большую шоколадку, какую только смог найти. 

— Ну что вы, не стоило, — на щеках смущённой девушки расцвёл румянец.

— Стоило, — твёрдо ответил парень и пододвинул шоколадку к ней. — Делайте с этим что хотите, но обратно я эту шоколадку не возьму. В конце концов, вы так помогли мне, что заслуживаете куда большей благодарности, чем шоколадка из Duty Free.

— Удачного полёта! — крикнула девушка ему в спину, когда он удалился от кассы в сторону зала ожидания.

Времени у него было ещё предостаточно, и парень хотел хоть немножко подремать. Однако, увы, заснуть он так и не смог: сказывалось нервное напряжение. И лишь в самолёте, когда он уже сидел, пристегнувшись, в своём кресле и слушал инструкцию о технике безопасности во время полёта, веки его налились свинцом. Когда самолёт оторвался от земли, парень провалился в беспокойный сон.

В половину пятого де Фриз был уже в Санкт-Петербурге. Соваться в кассы аэропорта смысла не было: сутки ещё не прошли и, скорее всего, авиасообщение с Москвой по-прежнему отсутствовало. Зато во время, проведённое в очереди на паспортном контроле, у парня появилась идея покруче: он выяснил, что, оказывается, от Петербурга до Москвы можно доехать ещё и на поезде, и займёт это всего четыре часа: то есть, получится в два раза быстрее, чем на машине. Кроме того, в этом случае ему не придётся тратиться на то, чтобы нанять водителя: сам де Фриз водить не умел, поэтому вариант с арендой машины выглядел накладным во всех смыслах. Воодушевлённый, парень направился на Московский вокзал.

Поначалу всё шло хорошо: дорога от Пулково до Московского вокзала должна была занять чуть больше часа, а следующий экспресс до Москвы отправлялся в семь вечера. Выйдя из метро на станции «Площадь Восстания» и увидев впереди здание вокзала, парень облегчённо выдохнул. Скоро он будет в Москве. Ещё немного — и он всё исправит. О том, каким образом он будет искать одного семилетнего мальчишку в громадном городе, он старался не думать. На месте как-нибудь разберётся, ему не впервой.

Однако расслабился он рано. На вокзале ему сказали — на ломаном английском, озвученном программой Google Translate, — что сегодня билеты на скоростной поезд «Сапсан» не продаются. И на другие поезда до Москвы — тоже. Почему? А потому. Не продаются — и всё тут. Ходят тут, понимаешь, всякие, вопросы дурацкие задают.

Вышел из здания вокзала парень мрачнее тучи. Последняя соломинка, на которую была вся надежда, предательски сломалась, не выдержав его вес. Что теперь делать, Бартэль не знал. По крайней мере, кое-что его всё-таки радовало: по крайней мере, он хотя бы добрался до России. И до Москвы тоже как-нибудь доберётся. Вот только как…

Не успел он пройти и десятка шагов, как дорогу ему преградил молодой парень лет двадцати двух на вид.

— Приветствую вас в славном городе Санкт-Петербурге, — улыбнулся он. — Такси взять не желаете?

Русского де Фриз не знал, но слово «такси» понять смог, а этого, как ему казалось, было вполне достаточно. Он кивнул, и таксист, пройдя немного по парковке, призывно распахнул перед ним пассажирскую дверцу своей машины весёленькой жёлтой расцветки.

— До Москвы, пожалуйста, — попросил де Фриз на английском, защёлкивая ремень безопасности.

— Что? До Москвы? — удивлённо переспросил таксист. Казалось, однако, что де Фриз был удивлён куда больше парнишки, поскольку вопрос его тоже прозвучал на английском.

— Совершенно верно. И побыстрее, пожалуйста.

— Но мистер! Вы хоть представляете, сколько это будет стоить? — воскликнул водитель. — То есть, я, конечно, не против, но ведь это двенадцать тысяч рублей! В пересчёте на евро это будет около ста семидесяти евро!

— Я заплачу вам вдвое больше, если вы поедете прямо сейчас.

Такой ответ водителя вполне устроил, и он решительно повернул ключ в замке зажигания.

Первые полтора часа поездки де Фриз сидел как на иголках. Ему казалось, что вот-вот или небо обрушится, или асфальт пойдёт пузырями, или случится ещё что-нибудь столь же катастрофическое, и он не то что до Москвы в итоге не доедет, но даже живым из машины не выберется. Однако время шло, и его опасения так и оставались опасениями. Таксист, видя, в каком состоянии был его пассажир, решил не донимать его расспросами. Хотя, чего греха таить, ему было жутко интересно, что такое могло случиться у этого парня, что он был готов выкинуть такие деньжищи на такси до Москвы.

Прошёл ещё час, и де Фриз, поняв, что, кажется, всё наконец-то идёт так, как надо, позволил себе расслабиться. Заметив это, таксист поспешил воспользоваться моментом, поскольку один важный вопрос у него всё-таки был.

— Позвольте спросить, мистер. А куда мы едем-то? То есть, я имею в виду, Москва ведь большая. Быть может, у вас есть конкретный адрес?

— Откуда вы так хорошо знаете английский? — ответил вопросом на вопрос Бартэль. — Мне казалось, что местные знают иностранные языки только на уровне Google Translate.

Водитель рассмеялся.

— В большинстве случаев так и есть. Но я — магистр второго курса по направлению «Филология», у нас свои правила игры.

— Вот оно что. А вы местный?

— Душа моя навеки в Москве, — улыбнулся парень, прикладывая руку к груди в том месте, где у людей обычно бьётся сердце. — А в Питер по нужде перебраться пришлось. У моей невесты — она питерская — мама тяжело заболела, а отец умер давно, и за старушкой уход нужен. Поэтому мы тут теперь.

— Так вы, получается, в Москве почти всю жизнь прожили? — Бартэль оживился. — А не знаете, сколько там детдомов?

— А вам зачем? — удивился таксист. — Много, наверное.

— Мне нужно найти одного мальчишку.

— А вы что-нибудь о нём знаете?

Де Фриз покачал головой.

— Только то, что он детдомовский. И что ему семь. И что бабушка у него умерла.

— Ну вы даёте, — хмыкнул водитель. — Вы хоть знаете, сколько по Москве семилетних беспризорников бегает? И у каждого второго кто-нибудь да умер, хоть бы и бабушка. Вы не будете против, если я прикурю?

Де Фриз не был. Щёлкнув зажигалкой, таксист с чувством затянулся и опустил стекло со своей стороны.

— Впрочем, знаете, что… — протянул он, выдыхая дым. — Я ведь и сам детдомовский. Может, помогу чем. Детдомовские ведь всё про всех знают, особенно про своих. Вы хоть что-нибудь ещё об этом мальчишке сказать можете? Номер школы там, может, или номер детского дома. Хоть что-нибудь?

— Ну… — Бартэль замялся. — Наверное, нет… Хотя… Подождите-ка! Я же внешность его знаю.

— Вот, здорово! — обрадованно воскликнул таксист. Почему-то ему очень хотелось помочь этому человеку. — Внешность — это лучше, чем ничего! Мало ли, вдруг я его видел где. А нарисовать его вы сможете?

— Смогу, — кивнул, чуть подумав, де Фриз.

— Там, в бардачке, есть скетчбук и карандаш. Вы можете их взять, если у вас ничего нет.

Бартэль так и сделал, поэтому следующие минут сорок прошли в тишине, прерываемой лишь шорохом карандаша о бумагу. Когда он наконец показал свой рисунок таксисту во время остановки на заправке, таксист долго разглядывал лицо мальчишки, а потом вдруг стукнул себя по лбу.

— Да ну точно! Это ж Витька!

— Витька? — переспросил де Фриз.

— Ну да. Пацан, семь лет, даже бабушка умершая сходится. Его три года назад в наш детдом определили. Я хоть и выпустился давно, а всё же заезжаю туда иногда. Ну кто ж, кроме меня, о ребятах-то позаботится? Воспитателям да учителям они сто лет не сдались. Я сам там рос, я знаю, о чём говорю. Ну а я… Не бог весть какая забота, конечно, но всё же лучше, чем ничего.

Бартэль не мог поверить в свою удачу. Неужели судьба наконец-то улыбнулась ему?

— Получается, — спросил он, затаив дыхание, — вы точно знаете, куда мне нужно?

Таксист лучезарно улыбнулся в ответ.

— Обижаете, мистер! Да я все дороги до родного детдома как свои пять пальцев знаю. Конечный пункт маршрута — детский дом номер пять. Домчу вас не хуже, чем на хвалёном «Сапсане»!

Чтобы скрасить оставшуюся часть пути, водитель включил магнитолу, и вскоре салон заполнили звуки классической музыки.

Впервые за последние двое суток де Фриз почувствовал, как по его венам разливается умиротворение.

***

По этажу приюта пронёсся жуткий вой. Он был двойне жутким оттого, что голос совершенно точно принадлежал ребёнку. Мальчику.

— Я так больше не могу! — Витя лежал на полу, скрючившись и зажав уши руками. — Их слишком много!

— Никто не обещал, что задание будет лёгким, — ухмыльнулся Афиус и задумчиво крутанулся в кресле к окну, чтобы ещё раз полюбоваться тем, как лунный свет преломляется на рюмке с весьма недурным коньяком, который он позаимствовал из личных запасов Инги Петровны. — Ты сказал, что справишься. Так будь же в ответе за собственное обещание.

— За что вы так со мной, мистер Бог? — проскулил мальчик и вдруг выгнулся в судороге. Глаза его на мгновение закатились. Это выглядело пугающе, потому что из-за полопавшихся капилляров белки его глаз были полностью красными.

На Афиуса такие фокусы никогда не действовали, поэтому он лишь с титаническим спокойствием на лице хлебнул из рюмки. Несмотря на жалобы, Витя оказался крепким орешком: по подсчётам Афиуса, в пацана уже вселилось порядка сотни душ, а он всё ещё оставался в сознании. Впрочем, это ненадолго: там, по ту сторону зеркала, ожидали своей очереди ещё тысячи и тысячи душ: все, кто умер за последние двое суток. По-хорошему, давно пора было бы выпустить их всех, но Афиус тянул время: быстрой смерти для мальчишки он не хотел. Нужно было продержать его живым до приезда Барта. С другой стороны, бывший Хранитель не должен появиться слишком рано. А то ещё спасёт пацана чего доброго — и всё веселье насмарку. Нет уж, он, Афиус, никому не позволит испортить момент собственного триумфа. Благо помешать Барту было проще простого: всего-то и требовалось перекрыть ему все более-менее быстрые способы добраться до Москвы. На то, чтобы позвонить в полицию с сообщением о заложенной в некоем аэропорту бомбе, понадобилось полминуты, на подкуп представителей РЖД — ещё полчаса. «Хорошая страна, эта ваша Россия», — подумал Афиус, лениво потягиваясь. — «Как только закончу с делами, нужно будет подумать над тем, чтобы обустроить тут себе постоянную резиденцию».

Его тягучие размышления прервал очередной протяжный крик, ознаменовавший появление в тельце ребёнка очередного подселенца. За все эти часы Витя уже изрядно охрип, и Афиус прикинул, через сколько тот окончательно лишится голоса. Два часа? Тридцать минут?

«Проверим».

Он пропустил в эту реальность ещё три души. Они слились с мальчишкой почти одновременно, и тот начал отчаянно кататься по полу, раздирая ногтями лицо.

— Не надо!.. По…

Посреди фразы Витя вдруг зашёлся жутким кашлем. На губах его выступила кровь.

— Они раздирают меня изнутри, — прохрипел он в перерывах между приступами. — Помогите мне, пожалуйста! Я больше не выдержу!

— Ангелы должны быть сильными, дитя моё, — назидательно произнёс Афиус и плеснул себе ещё коньяка. — Тебе придётся потерпеть.

Витя начал задыхаться.

— Уходите, вы все! Уходите! — простонал он, подползя к зеркалу и уставившись туда невидящим взглядом. — Проваливайте из моей головы туда, откуда пришли!

На последних словах мальчик коротко замахнулся и ударил кулаком по зеркальной глади. Поскольку он был обессилен «испытанием», удар получился чересчур слабым. Души внутри него разразились громовым хохотом.

«И не мечтай, Хранитель. Ты теперь навеки наш сосуд».

Хохот был невыносим. Он раздирал мозг на мелкие кусочки, и бороться с этим у Вити уже не оставалось сил. Мальчик наконец-то провалился в спасительную тьму.

Афиус разочарованно вздохнул. Ну вот, сломался всё-таки. А ему теперь, между прочим, ещё полночи загибаться тут от смертельной скуки. Ну ничего, коньяка ему точно хватит. А значит, можно жить.

В течение следующих четырёх часов Витя очнулся лишь раз, всего на несколько секунд. Перед тем, как сознание снова покинуло его, мальчик успел лишь прошептать: «Господи, помилуй…». Афиус слегка поморщился, и в его взгляде проскользнула нотка брезгливости напополам с презрением. «Всё-таки люди — на редкость жалкие существа», — подумал он, глядя, как природа за окном постепенно наряжалась в предрассветные сумерки. — «Может, заменить их кем-нибудь ещё? Желательно сильным и воинственным. Хотя неизвестно ещё, что наскучит быстрее: подобострастность нынешней цивилизации или постоянные войны. Пожалуй, внесу в список ближайших планов создание проекта идеального биологического вида».

Внезапно Афиус что-то услышал. На мгновение он весь обернулся в слух — и на лице его зажглась широчайшая ухмылка.

«Барти скоро будет здесь. Пора готовить сцену для последнего акта».

Встав с кресла, Афиус пересёк комнату и присел рядом с телом пацана. Чтобы привести Витю в сознание, пришлось отдать ему немного собственных сил. Но эта жертва была слишком незначительна по сравнению с тем, что ждало Афиуса впереди. Когда мальчишка смог наконец сфокусировать на «мистере Боге» совершенно пустой взгляд, тот по-отечески потрепал его по волосам.

— Ты хорошо справился. Молодец. Ты всё ещё хочешь, чтобы я тебе помог?

Витя тупо кивнул.

— Отлично, — Афиус поднялся и взял его на руки. — Тогда пойдём. Но обещай, что будешь меня слушаться.

***

Нехорошее предчувствие закралось в сердце де Фриза уже тогда, когда здание детского дома номер пять только появилось в поле зрения, хотя никаких явных причин для этого не было. Ни в одном окне не горел свет, но оно и понятно: в половину пятого утра все нормальные дети должны спать и видеть десятый сон. В последние мгновения предрассветных сумерек всё, казалось, дышало умиротворением.

Но чем дольше они кружили возле приюта в поисках парковочного места, тем сильнее тревожился де Фриз. Всё внутри него буквально кричало о том, что дело — такая дрянь, какая ему и не снилась.

— Послушайте, — обратился он к таксисту. — Как только высадите меня у ворот, поворачивайте обратно. Немедленно. И мчитесь как можно дальше отсюда. И как можно быстрее.

— А как же вы? — озадаченно спросил парень. — Соваться в московское метро утром я бы вам не советовал, а автобус, который идёт прямиком до вокзала, бегает только с шести. Значит, вас нужно забрать.

— Не нужно, — отрезал Бартэль. Он чуть не ляпнул, что если они там оба погибнут, то забирать будет некого и некому, а невеста и её старушка-мама останутся без кормильца. Поняв, что он только что хотел сказать, де Фриз передёрнул плечами, отгоняя цепенящий ужас. — Простите мне мою грубость, я не хотел вас обидеть. Я просто хотел сказать, что я, скорее всего, задержусь там надолго. Пока с пацаном пообщаюсь, пока возможность усыновления обсужу, все дела.

— Как вам будет угодно, мистер, — тон таксиста сквозил откровенным скепсисом. Но, как известно, клиент всегда прав, поэтому спорить парень не стал. В конце концов, глупо спорить с человеком, который с минуты на минуту тебя озолотит.

Парковочное место наконец нашлось. Де Фриз спешно сунул водителю купюру в пятьсот евро и открыл дверь.

— Подождите, мистер! — водитель схватил его за руку. — А как же сдача? То есть, мне нечем рассчитаться прямо сейчас, но тут недалеко банкомат, и…

Де Фриз махнул рукой.

— Оставьте себе. Мне эти деньги всё равно никогда уже не понадобятся.

Глядя, как пассажир удаляется в сторону главного входа, таксист поддался импульсивному желанию и перекрестился, а затем перекрестил и удаляющегося парня. Почему-то ему показалось, что это будет правильно и что этому человеку не помешает немного Божьей помощи.

Бартэль остановился и прислушался к удаляющемуся рокоту двигателя. Что ж. Хоть кого-то он смог уберечь. Быть может, этому юнцу повезёт больше.

Подойдя к крыльцу, парень медленно поднялся по ступенькам и взялся за круглую железную ручку. Дверь поддалась с жалобным скрипом, и он медленно ступил в тёмный вестибюль. Только теперь он начал понимать, что было не так. Здание детдома было не просто тихим. В нём стояла мертвенная тишина. Ни охранника на входе, ни вахтёрши, ни дежурного воспитателя. Даже дверь вон на ночь не заперли. «Не дрейфь», — успокаивал себя де Фриз. — «Может, это просто у тебя неправильные представления о том, как должен функционировать нормальный детский дом. Может, всё так и должно быть».

Внезапно парня осенило. Ну конечно, всё так и должно быть! Сейчас же чёртовы пять утра. Он со всей этой беготнёй совсем потерял счёт времени. Нужно просто переждать в какой-нибудь круглосуточной забегаловке или, на худой конец, в парке, а потом прийти в официальные часы работы. Уж к тому-то времени все наверняка проснутся.

Да. Так он и сделает.

Бартэль повернулся и хотел было снова выйти на улицу, но что-то остановило его. Какая-то непонятная сила будто магнитом влекла его в глубь здания. Он попытался воспротивиться, но вышло из рук вон плохо. Ноги сами, против воли, понесли его, и серая входная дверь неотвратимо оказалась за спиной.

Туда, за пластиковые двери, сразу за которыми — широкая лестница с щербатыми перилами.

Туда, вверх по лестнице, на второй этаж.

Туда, к приоткрытым двойным дверям.

Толкнув двери и шагнув в актовый зал — почему-то де Фриз заранее знал, что попадёт именно туда, — парень оцепенел.

Его сердце пропустило удар, а к горлу подкатил липкий комок.

В лучах восходящего солнца на свисающей с потолка крепкой верёвке мерно покачивалось тело семилетнего мальчишки. Он был уже мёртв.

Де Фриз по инерции сделал ещё пару шагов и рухнул на колени.

— Не успел…

Глухой звук собственного голоса показался ему слишком неуместным.

Афиус упивался происходящим.

Чувство вины. Безысходность. Отчаяние. Бессилие. Боль утраты.

Вот что он по-настоящему любил. Вот чем он хотел насытиться все эти годы. Вот чего по-настоящему ждал.

Он ещё раз прислушался к собственным ощущениям.

К тому, как сила Хранителей, которую он заполучил вместе с последним хрипом мальчишки, растекается по его венам, объединяясь с тьмой.

«Пора».

Афиус выступил из угла, до которого ещё не добрались лучи восходящего солнца. На шее у него висели песочные часы, прихваченные им из Зазеркалья. Верхняя их половина была почти пуста.

— Давно не виделись, лапуля.