Моему другу Евгению Пискунову
Желтый шар солнца, скользя по засеребренным макушкам притихшего леса, правился на покой. И пока мы с Женей оттаскивали бревно, подпирающее дверь охотничьей избушки, скатился за лес, оставив алую зоревую полосу на горизонте. А с другой стороны леса выползал огрызок луны. Темнело.
В обжитой избушке тепло и, можно сказать, уютно. Гудит печка, пахнет допревающим смородинным чаем и псиной от развалившихся под нарами собак. Нестерпимо хочется пить.
В первую очередь чай. А уж потом все остальные дела.
– Какой у нас сегодня день? – отхлебывая из кружки горячий чай, спрашивает Женя.
Я беру наш календарь, палочку с зарубками и, делая очередную метку, отвечаю:
– Четверг.
Женька морщит лоб, что-то подсчитывает.
– Нет, брат, врёшь. Пятница.
– Может быть и пятница, – соглашаюсь я. Отпускнику, вырвавшемуся из однообразия и суеты города в сказочный зимний лес, какая разница.
– Ты прав, тебе нет разницы. А мне, как егерю, надлежит в пятницу быть в Алексееве. Охотники могут наехать, – устало вздохнул Женя.
– Не дойти, устали, да и далековато, – засомневался я.
– Ты оставайся, а я, с божьей помощью, доберусь, – засобирался егерь.
Отправлять товарища ночью в дальнюю дорогу одного не в русском обычае, и я тоже увязал рюкзак.
Идем квартальной просекой. Вызвездилось небо, светит луна. На длинном белом полотне просеки голубоватые ляпки, кляксы, зигзаги, косые и прямые линии да две качающиеся несуразно длинные горбатые тени. Шедевр природного абстракционизма.
А вокруг посиневшие от холода осины, голоногие березы с завитушками фиолетовых кудрей. Дрожат, а фасон держат. Стройные бронзовые торсы сосен с каплями смолистого пота, белые шапки набекрень. В расклешенных белых шубах до пят – елки. А прочей лесной мелюзги и не узнать: одни носишки из-под одеялец торчат.
Едва передвигаются ноги, рюкзак и ружьё давят. Взмокла рубаха, из-под шапки – пар. Монотонно хрупает под валенками снег.
– Когда тяжела и однообразна работа, аль утомительно длинен путь вспоминай что-либо приятное, а то и просто фантазируй, – говаривал мне дед.
И вот уже не снег хрустит, а жуют овёс из подвешенных к мордам мешков, выпряженные из жатки Байжур с Заморкой. Веселый, разгоряченный работой, дед обедает под суслоном. А вечером отведёт коней в ночное. И я, шагая рядом с дедом, понесу через плечо, как почётную ленту, пахнущую конским потом уздечку.
С приятными этими и другими воспоминаниями вышли на поляну, в нашем обиходе именуемую Женькины овсы. Для медведя вспахал полянку и посеял овёс Женя, да проигнорировал егеря хозяин тайги, столовался всю осень на совхозных полях. Зато сейчас оставляют здесь свои благодарственные росписи крыльями и лапами тетерева и зайцы.
– Добрались, – вздыхаю с облегчением. За поляной ложбинка, заросшая красноталом, а дальше, через поле, светит огнями деревня. Заливаются дворняги встречая, убежавшую вперед, нашу лихую зубастую свору. Лай постепенно затихает. Это Андреевич впустил наших собак и разжигает самовар. А мы присаживаемся, точнее валимся под елку перевести дух. Гудят и трясутся от усталости ноги. Сидим на валежине не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой.
– Смотри, Степашки, – шепчет, тычась усами мне в ухо, Женька. На лунной поляне кормятся два зайца. Вдруг встал зайчишка столбиком, лапки прижаты к груди, ушки торчком, дергается нос, кривятся губы. Дожёвывает овес или разговаривает с соседом. А может рожицы нам корчит, озорник. Второй, отбежав немного, встаёт в театральную позу и шевеля передними лапками тоже произносит какой-то монолог.
– Женька, да ведь они стихи пишут, не иначе.
Егерь улыбнулся и, помолчав немного, ответил:
– Стихи пишут они в ненастные ночи, а сейчас, видишь, читают.
Пока мы шептались зайчишки как сквозь землю провалились. Да и нам пора к дому. При подходе к деревне, широкой лесовозной дороги не хватало, водило меня из стороны в сторону. А в низине, в мостах, запрыгали лучи от фар двух вползающих в деревню машин.
– Вот и дошли. А знаешь, в нашем деле без фантазии нельзя, – то ли спросил Женя, то ли и сам на этом дотянул.
Автор фото: Ольга Пискунова.
03.03.1988 г.