Мотивы для усталой ночи...
Для Бируте
Медленно подходил Святой вечер. Чем ближе Он приближался, тем сильнее охватывало сердце переживания. Больше всего пугало, отсутствие людей. Неужто в такой праздник наша церквушка будет сверкать холодом пустоты? Вспомнились слова Алины, только почему-то они не воодушевляли, не бодрили. Наоборот, бесы вводили в душу пессимизм, да уныние. Я довольно рано, ещё засветло, пошёл в храм, подготовил нужные книги, предметы, разжёг печурки.
Глядя, как полыхает яркий огонь, облизывая озорными языками стенки церковной грубы, почему-то вспомнил прошлогоднюю пасху. Я тогда пономарил в соборе нашего города. Столько впечатлений, душевный восторг. Первый раз, отец Василий благословил меня что-то читать, а у меня не получалось, и тогда заменили меня моим товарищем Ромой. Как же было стыдно, хотелось провалиться сквозь землю. Казалось, что все смеются надо мной, особенно девчонки-певчие. Это быстро забылось, стояло лишь припомнить, пасхальную всенощную, громкий бас протодиакона, сотни огоньков в корзинках, вокруг храма. Болью защемило сердце, когда на память пришли воспоминания о товарищах. Как мы неотступно шли за благочинным, мокрые от святой воды, несли свечи, меняли вёдра, повторяли: «Воистину Воскресе!!» Незабываемый праздничный завтрак. Отец Василий собрал всех в трапезной, приехало много гостей, несколько батюшек с города, а за окном расцветало пасхальное утро, наполняя горницу розовым светом. Мы уставшие, сонные, а на душе такая благодать, такая радость, никакими словами передать невозможно.
Мои воспоминания нарушил корявый скрип старенькой церковной дверцы. Какая-то тётенька несмело проскользнула в храм, наотмашь перекрестилась, словно отгоняя назойливых мух, спросила:
-А пасху когда святить будут?
Улыбнули её слова.
-Не могу сказать точно. Вы приходите на службу, постоите всенощную, помолитесь, там уж и пасху посвятите.
-Ой, не могу я,- застенчиво прячет глаза,- завтра дети в гости приедут, а у меня работы не початый край.
-Праздничный стол готовите?.. Как Марфа…
-Как кто?- Удивляется, у самой глаза любопытные становятся.
-Та то я так…В Евангелии фрагмент есть о двух сёстрах…- Рассказываю.
Женщина с интересом слушает, цокает языком, машет сокрушительно головой. Затем задаёт ещё вопросы. Все однообразные: почему муж болеет, зачем соседи проклинают, от чего их таких-сяких Сила Божья не сокрушит и подобное. Разговорились. Женщина на часы поглядывает, только вот уйти не может, возникают ещё вопросы, ещё.
-Интересно у вас тут.- Говорит.- Никогда не думала. Вот бы слушала, слушала.
-Ну, вот. Теперь вы как Мария.
Смеётся.
-Вы чаще приходите. Небось, рядом же живёте.
-Рядом. Всего три хаты вдоль дороги. Только всё некогда. Корова, поросята, уток почти сотня.
-Почти сотня?.. Ого, куда вам столько?- Пытаюсь шутить.
-Нам то такое. Дети в городе живут, для них же родимых. Старший с невесткой каждое воскресение в церковь ходят. Говеют, часто, молятся. Я рада за них, пусть лучше в церковь, чем в бары, да пивнушки. В нас Советская власть напрочь Бога вышибла, может дети наши другим путём пойдут.
Не торопится время, медленно пленяет посёлок неумолимая ночь. В храме совсем темно, спокойно как-то, трепетно. Машины проезжая, скользят фарами по стенках, на миг освещая икону Николая Угодника, что на противоположной стене. Быстро исчезают, унося гул, скрываясь в потёмках уставших улиц. Через какое-то время снова скрипит дверь. Это наши пришли, Бабаиха с Айнарой. Старуха каждый год, ровно в восемь, предваряет пасхальное богослужение чтением Деяний апостолов. Читает медленно, будто выделяет каждое слово. Свет не включаем. Робкое мерцание лампадок, да тонконогих восковых свечек, придаёт храму некоего необъяснимого духа, погружающего мысли в древние века. Изображения на иконах в старинных одеждах, тусклый блеск священных сосудов, церковно-славянское чтение, создаёт атмосферу, отрывающую от реальности, заставляет задуматься над истиной своего бытия.
Ближе к одиннадцати, часто выходил на улицу. Украдкой смотрел на опустевшую дорогу. Вон, у поворота, показались две фигуры, с корзинками. Точно уж к ночной идут. Может к нам? Нет… Проходят мимо, даже не глядят в сторону храма. Направились к Волчьей Горе, к Богдану-раскольнику. А вон ещё кто-то одиноко, не спеша плетётся по обочине. Старушка с ребёнком. Остановилась, благоговейно перекрестилась на надвратный образ, пошла дальше в сторону Сосновки. Неужто совсем никто не придёт?
Пришли. Нина певчая, старуха Сиволапиха, да Целлофановна. Последняя привела пожилого мужчину с симпатичным, но очень застенчивым лицом, белыми, как молоко волосами и синими глазами.
-Вот, батюшка, нашла пономаря.- Сказала Целлофановна, показывая на мужчину, опустившего низко голову, при этом нервно комкая в руках вязаный картуз.- Вам же помогать кому-то нужно в алтаре. Володя любезно согласился. Там, может, когда с панихидки чего благословите, или ещё что. А так он человек бескорыстный, добрый, трудолюбивый.
Володя абсолютно ничего не смыслил в пономарском деле, для этого пришлось рассказывать ему элементарные правила поведения в святом месте, порядок служб. Больше всего его удивило то, что нельзя притрагиваться к престолу и жертвеннику, заходить за предел иконостаса лицам женского пола.
- Странно.- Говорил он, потирая лоб.
-Что же вас так удивляет?- Спрашиваю.
-Вы говорите престол, там, антиминс, жертвенник, касаться нельзя. Вероятно, я грех сделал большой?
-Не пойму, Володя, о чём вы говорите?
-Так летом этим, бабы наши побелку в церкви затеяли. Кругом освежили всё, а сюда бояться зайти, нельзя, говорят, вот как вы сейчас. Ко мне пришли, мол, ты мужчина, помоги нам. Ну, когда я отказывал в помощи? Хорошо, говорю, пойдёмте. Они ведро извести мне загасили, щётку сделали и вперёд. Я что низом, прошёлся быстренько. А потолок не достану. Сам я невысокий, со стула, гляжу, тоже не дотянусь. Пришлось вот престол ваш этот подставлять, чтоб потолки побелить. Мы его с Целлофановной переставляли, больше некому. Он удобный такой. За полчаса всё побелили.
-Вы его что, как стремянку использовали? И в пономарке, тоже на него залазили?
-Ну да…
-Стало быть, тягали, совали, как хотели?
-Вы не думайте, Евангелие, крест, покрывала я всё поснимал. Понимаю же, нельзя по ним топтаться, да и неудобно стоять… Что, это плохо сильно, да?
- Эх-хе-хе… Ну, как вам сказать?
Да и что говорить? Виноват, был не он, а та безответственность и бесхозность, в которой находился храм, оставшись без священника, добрых, ответственных прихожан.
Дождавшись назначенного часа, я вышел к клиросу. Людей совсем мало. Всё те же, разве что пришло пару старушек и молоденькая девочка, с виду, церковная. Она стояла у самого входа, не шевелясь, изредка поправляя белую косынку, непослушно сползавшую с головы.
-Гляжу, Целлофановна Плейшнерра привела.- Подбежала ко мне Бабаиха, ярко улыбаясь от торжественного возбуждения.- Он мужик хороший, безотказный, постарайтесь его приобщить. У него лошадь, если что привезти, съездить куда, тоже немаловажно.
-М-да. Не можете вы нормально людей называть, баба Оля. Клички, прозвища. Ну как на зоне право.
-Ох, батюшка, ну привыкли мы так. Я не знаю, как и звать его. Все зовут Плейшнерр, Плейшнерр. Он ведь сам немец. Родители его с германии. Уж не ведаю, как оказались тут. Отец инженером работал на ТЭС, а мать учительницей. Вообще его это… э-э, Вильгельмом зовут, кажись. Такое разве вымолвишь.
-Хм… Потому и Володя, видимо.
-Наверное. Только, вот столько помню, в посёлке его Плейшнерром прозывали.
-Ладно, чего уж там. Пусть будет Плейшнерр. А нам пора службу начинать.
Первая пасхальная служба на Покровском приходе запомнилась на всю жизнь. Нет, ничего особенного такого в ней не произошло. Только когда заговорят о пасхе, а мне сразу та ночь видится, все те многозначительные события. Прохладно тогда было, даже морозец прихвачивал. Небо ясное-ясное, звёзды крошевом рассыпались, мигают, искрятся. Человек десять нас, вышли перед храмовые двери. Место такое, что крестный ход особо не сделаешь. Так мы на месте пропели: «Воскресение Твое, Христе Спасе»… Слышу, на Волчьей Горе колокола затрезвонили, громко так, размашисто. Им за вторили Сосновские, почти неслышно, настойчиво пробиваясь сквозь дремучий лес, будоража ночную гладь. Наш пожарный колокол тоже забился в восторге грядущего праздника. Христос Воскрес! А душа моя тоскует, рвётся от обиды. Почему же храм наш пустой, в такой-то праздник?
Несмотря на все усилия, богослужение проходило тяжело и не слаженно. Девчата старались, но того звучания, которое хотелось бы слышать, добиться не могли. Не знакомые тексты, своеобразные напевы, частые паузы с заминками и ошибками, превращали утреннюю в сплошную нервотрёпку. Уже в конце литургии, подошло ещё несколько человек, стали собираться во дворе, для освящения, немногие селяне. Если быть объективным, то праздник пасхи в нашем храме прошёл довольно вяло и уныло. Слышался некоторый ропот, недовольства. Права оказалась Бабаиха, людям нужно шоу, видимость. Что ж, и такое тоже жизнь.
После освящения куличей, парам десятков человек, вдруг душу охватило неописуемое чувство. Стало так спокойно, легко, видимо благодать Господня, в этот день, касается каждого сердца, чтоб не тосковала, не унывала всякая плоть. Все плохие мысли вмиг отошли, растворились, и сердце забилось радостным трепетом: Христос Воскресе, Воистину Воскресе!! Казалось, это только я видел в нашем бдении какие-то недостатки. Бабаиха просто дышала восторгом. Она бегала по храму, протирая грязные места на полу, что-то про себя напевала, молилась. Алина с Айнарой дурачились крашенками: ударяя их, друг о дружку, искоса поглядывая в мою сторону, не буду ли ругаться. Нина, так та вообще сияла, от радости ярче летнего солнца. Но, больше всех удивил Плейшнерр. Он пожал мне руку, за что-то поблагодарил, сказав, что сегодня была самая лучшая служба, которую он мог где-либо слушать. Я понял одно- эти простые люди, способны чувствовать душой. Они радуются тому, что переживает их внутренний мир, не заморачиваясь на отдельных неудачных эпизодах, мелких оплошностях. Не важно, сколько людей посетило пасхальную службу, важно то что мы вместе, мы стремимся; стараемся славить Господа так, как позволяют нам наши силы и возможности.
Дальше будет...