Словно на старой пластинке, где игла никак не могла сойти с пораненной ложбинки, повторялась и повторялась фраза: "Когда же наступит рассвет?"
Сколько ночей в жизни человека и столько же рассветов, несущих упоительное сознание того, что страхи, предчувствия, безысходность постепенно рассеиваются.
Перед восходом ночь особенно темна. Отсвет моего лица в зеркале тускнеет, сумрак, мягко проникая в окно, касается тела и души. Только погружаясь в сон, где причудливые картины нивелируют тягостное настроение от ночных раздумий, наступает спокойствие. Если же этого не происходит и ночные мысли шелестят, словно летучие мыши в густом саду, то ещё долго будет властвовать сумрачный мир той части души, которая хранит беды, несчастья или тягучие мысли об одиночестве.
Но если повезло и одиночество не укрывает туманным покровом, можно прижаться к родному человеку, положить голову ему на плечо... Тогда не страшна самая тёмная ночь.
Эти мысли возникли у меня после встречи с Наташей и не дают покоя, так необходимого для сна. Молчаливо беззвёздное небо, тоскующее в ожидании первого луча, – яркого, рыжего, как волосы моей подруги.
Последний раз мы виделись, когда нам было шестнадцать И вот неожиданная встреча. Да ещё в Алма-Ате - городе, далёком от нашего волжского посёлка детства.
***
Мы с Наташей удобно устроились в мягких креслах кафе и, забыв о стынущем кофе и каком-то замысловатом десерте, говорим и говорим. Я перевожу взгляд в окно и замечаю, что уставшее солнце медленно прилегло на крышу высокого здания напротив. Я смотрю на него и не мешаю Наташе отвечать на очередной звонок мужа. Солнечный свет сквозь удлинённое окно кафе разложился на полу, осветив дорожку к нашему столику.
- Вера, Егор беспокоится, - извиняется Наташа за его частые звонки и, видимо, не совсем приятные слова, которые тот ей говорит. Я вижу, как напрягается лицо моей подруги и по нему пробегает тень и, как мне кажется, страх. - Я обычно никогда так долго не отсутствовала дома.
Мне кажется, я догадываюсь об истинных причинах его беспокойства. И это не ревность. Наташа с её принципами и честностью не допустит даже флирта с мужчиной. Она их и не видит. Они словно силуэты, присутствующие в её мире. Она любит мужа. Это ощущается в её словах, интонации, даже во взгляде на телефон, когда он звонит. Он же, по всей вероятности, собственник. И то, что Наташа надолго исчезла в субботний день, беспокоит его. Да и Наташе, примерной жене и хозяйке, это непривычно. Муж, дом, работа – сфера её интересов.
– Мне тоже пора, - успокаиваю я её, хотя спешить не к кому. Наташа устало произносит в трубку: "Хорошо, подъезжай".
Куда делся тот звонкий и юный голос моей подруги, который звучал несколько часов назад, когда мы, увидев друг друга, обнимались и смеялись без причины, вызывая удивлённые взгляды прохожих? Словно змея, выползшая из телефонной трубки, как из корзины факира под звуки флейты, напугала её и погрузила в безысходное оцепенение.
Я понимаю: ей действительно пора. Мы разговаривали часа четыре. И поплакали, и посмеялись – все как обычно во время встречи подруг, разведённых, нет, не жизнью, а заботами и теми переживаниями и страданиями, которые не вписываются в светлое прошлое радужного детства. Эти воспоминания оставляешь на память, как рождественскую открытку в альбоме, чтобы изредка смотреть на неё и вдыхать запах детства. Но с каждым разом делаешь это всё реже, потому что события взрослой жизни становятся всё более контрастными по сравнению с тем светлым временем. И стараешься не вспоминать, чтобы не ранить себя… Я смогла вернуться в счастливое прошлое, когда порвала колючую цепь своих жизненных неурядиц и освободила пространство своей души от тягостных мыслей и страданий для чего-то иного… ещё не ясного, но ожидаемого.
Мы вышли на улицу. Нас встретили громкие звуки вечернего города. После уютного кафе с камерной музыкой они ударяли рваными ритмами, но странным образом вскоре слились в некую ночную серенаду.
Замешкавшийся последний луч солнца встрепенулся навстречу Наташе, своей солнечной подруге, потом ярко осветил подъехавшую машину. Вышел Егор – муж. Непропорционально большая голова по отношению к телу, смуглая кожа, красивые черты лица. Но губы плотно сжаты, взгляд цепкий и холодный. "Наверное, родился в год змеи, – почему-то подумала я. – Интересно, какой у него голос?"
Егор подошёл ближе. Знакомимся. Голос уверенного в себе человека. Ни единой морщинки на лице – так же, впрочем, как и эмоций. Если бы ни седина и глубокие складки возле мочки уха, ему можно было бы дать лет тридцать пять, не больше.
Он стал шутливо говорить о том, что я похитила его жену на весь выходной день… Короткий отрывистый смешок. Я говорю какие-то вежливые слова, прощаюсь и иду к своей машине.
Зажглись фонари. Желтоватый туман возле них подрагивал в холодеющем воздухе.
Перед сном я хотела дочитать книгу "Причины и следствия". Осталось несколько страниц. Но мои мысли увели меня в сторону. Хотя… В книге-то и шла речь о взаимосвязи различных событий в нашей жизни. Я думала о Наташе, яркой и весёлой подруге моего детства.
"Огненная девочка" - так называли её жители нашей улицы. Когда она бежала, на ветру её кудрявые волосы поднимались и были похожи на красные бумажные фонарики на детском празднике. А её смех звонким летним дождиком скакал по тропинкам. Весёлая и озорная, Наташа ярким лучом осветила моё детство.
Мы часто смотрели на солнце сквозь её пальцы. Они просвечивались и словно таяли под его светом, как воск, настолько кожа у неё была тонкая и нежная, а веснушки сверкали, словно разбросанные крупинки золота.
Мне нравилось брать прядку её пушистых рыжих волос, подносить к глазам и смотреть, как они вспыхивают на свету. Когда солнце пряталось за тучу, локоны ещё некоторое время хранили его сияние. Наташка смеялась: "Хватит изучать мои волосы". Брала мою жёсткую тёмную прядь, а я, произнеся "солнце скрылось, наступил сумрак", покрывала её рыжие локоны своими длинными косами.
***
Как-то в июле мы, четырнадцатилетние, устроились у нас во дворе на большой широкой лавке, долго лежали и ждали метеоритный дождь. Звёздное небо манило нас. В тот день облака улеглись плотным слоем, но мы надеялись, что раскроется хотя бы часть его.
И вот слева распахнулось тёмное полотно и замигали звёздочки-светлячки. Метеориты в этот раз не довелось увидеть. Мы продолжали говорить о других планетах, о жизни, которую, мы думали, понимаем, о наших мечтах.
Опять звёзды спрятались, стало темнее, чем до их появления. Но буквально через час темнота перешла в глубокую синь небесной реки, потом одна часть неба начала наливаться молочным оттенком, который медленно растекался по всему пространству.. Зарождался рассвет, а мы в эти минуты, прижавшись к друг другу, произносили клятву: "Давай не будем расставаться"…
С родителями Наташи окружающие мало общалась или они сами не хотели с ними вступать в более тесные отношения.
Её мама – вежливая, спокойная, особая. В чём заключалась её особенность, тогда понять я не могла. И причина не в том, что они богаче всех соседей. Я предполагала, что дело в книгах, количество которых поразило меня. Мы с мамой много читали и у нас была своя небольшая библиотека, которая регулярно пополнялась, но у них их было множество. Мать Наташи разрешала мне брать домой любые книги.
Она работала бухгалтером, с отцом Наташи развелась, вышла второй раз замуж, родила сына. "Сменила инженера на шофёра", - как-то услышала я слова одной всезнающей старушки. Муж её слушался, тайком от неё (почему-то) катал нас на своём грузовике. В кабине пахло бензином, хотя окна и открыты, меня тошнило, но это ничто по сравнению с ощущением скорости. Ветер в лицо, волосы развеваются, а мы мчимся по улице – дух захватывает! Сашка хохочет, мы с Наташей смеёмся, не останавливаясь. Над чем? В детстве смеёшься ни над чем. Просто потому, что мир прекрасен.
Дома у Наташи изобилие. Мы с Сашкой, который был старше меня на целых два года и к мнению которого я прислушивалась, как-то, когда дома никого не было, залезли к ним в летнюю кухню. А там – запахи! На большом и маленьком столах и на лавке хлеб разных сортов, пироги, булочки, плюшки. Мать у Наташи - мастерица и пекла в субботу хлеба на всю неделю. Мы не осмеливались взять даже пирожок – нас влекло сюда любопытство, а не нажива.
И в огород к ним лазили через забор за сливами. У нас росли точно такие же, но чужие, конечно же, больше размером и слаще. Нарвали по пять-шесть штук. Сашка съел, я не смогла.
Мы с моим закадычным другом рассказали Наташе о наших проделках. Она только посмеялась и предложила втроём залезть в чей-нибудь сад. Но мы знали, что она никогда так не поступит - её прямота и честность не позволяли этого. Да и мы с Сашкой "вкусили запретного плода" и желание шалить в чужих дворах исчезло: интересные игры, книги и всевозможные фантазии занимали всё наше время.
С Наташей мы были неразлучны, насколько это было возможно при её строгой маме, которая нагружала дочь всевозможной работой в доме и огороде.
Почти одновременно наши семьи переехали в город Волжский, мы стали учиться в математическом классе.
Мечты наши не сбылись: поступили в разные институты. Наташа хотела поехать со мной, но я объяснила, что ей лучше учиться в Москве, как она и мечтала. Мои обстоятельства сложились так, что я уехала в небольшой провинциальный город.
На третьем курсе Наташа вышла замуж за Егора. Я не смогла приехать на свадьбу – у меня уже родилась моя малышка.
И как-то случилось, что связь между нами прервалась…
***
После этой случайной встречи в Алма-Ате мы снова "потерялись". Я уехала в другую страну, а она, спустя два месяца, почему-то перестала отвечать на мои звонки и письма.
И вот через год от неё письмо. Ещё не начав его читать, почувствовала запах горя.
И я лечу к ней. Понимаю, помочь ничем не смогу, но быть рядом должна именно я, та, которая может понять её, потому что… Потому что мы женщины. И подруги.
Мы сидим в сквере недалеко от моего дома. "Я задыхаюсь в помещении", - произносит Наташа. Я слушаю. Не перебиваю. Не лезу со своими советами. Ей надо выговориться. И я погружаюсь в историю, старую, как сама жизнь на нашей планете. Вечная тема, вечные страдания, вечный сюжет.
Слезинки катятся по потускневшим щекам, она закрывает глаза, чтобы новый их поток не застилал взгляд. Когда-то яркие и лучистые, они стали ещё больше от горестного удивления, что это случилось именно с ней. Глубина обречённости в них заставляет меня иногда отводить взгляд. Я глажу её по голове, как ребёнка, и внутренне вздрагиваю: её шёлковые волосы стали, как сахарная вата, тонкие и колкие, готовые ломаться от моего прикосновения.
Некоторые считают, что страдания облагораживают человека, воспитывают в нём силу воли, характер, показывают новый путь и часто способствуют развитию каких-либо качеств и талантов … Сейчас я считала иначе и согласна с Аристотелем, писавшим, что депрессия – "чёрная желчь", она разрушает человека. Я жалела Наташу и думала: "Как же ты страдаешь. Дай Бог тебе силы справиться с этим".
Наташа боялась исповедей, давала себе слово никому не рассказывать о своих мучениях. Но мыслям-то не прикажешь. Они постоянно возвращаются к этому – о чем бы ни думал и чем бы ни занимался. Их ход трудно контролировать.
Боль забилась внутрь неё, не уходила, а стучала наперекор ритму сердца гулко и дробно. К ней добавилось глубокое сожаление о том, что жизнь с мужем, которого она так любила, потерпела крах. Она искала свои ошибки в их отношениях и всё размышляла, анализировала долгими ночами одиночества.
- Могло быть только два решения: ждать и пытаться склеить совместную жизнь, чтобы сердце ещё больше изболелось в ревности и обидах, в напрасных ожиданиях; второе – уйти, вырваться от глухой безысходности, - еле слышно заговорила Наташа. Я хочу, чтобы она выговорилась, вылила мутную воду из родника души.
Наташа тряхнула головой, отгоняя боль, как назойливого комара, и стала вспоминать Егора таким, какого любила.
- Знаешь, Вера, перебирая наши лучшие дни, решение о расставании приобретало иные оттенки. Нет, не подвергалось сомнению, но принималось с ещё большей болью и жалостью не только к себе, но и к нему.
Я прижимаю Наташу к себе, глажу её руку.
- Жизнь – словно бег по местности с множеством препятствий. Преодолеваешь, спешишь… Куда? Лишь иногда можешь отдохнуть среди редких оазисов душевного равновесия, - горько продолжает Наташа. - Вера, в тот страшный день я стала каменной. Пульс подскочил так, что казалось, последние капли крови стремятся покинуть меня. И только звон колокола в голове напоминал, что я ещё жива. А потом меня прорвало, словно алма-атинскую плотину, защищавшую город от селя. Этот мощный поток с гигантскими камнями и мутной водой сорвал меня с места и понёс. Выживу ли я в этой стихии?
Она замолчала, пытаясь сдержать себя. Я обнимаю Наташу, и она снова начинает плакать – тихо и жалобно, как в детстве.
- Ну почему, Вера? Почему?.. – голос её становится громче. Я понимаю, что сейчас начнётся истерика. Слишком долго она держала всё в себе. Я беру в руки её потускневший локон, подношу к её глазам и говорю:
- Ты сейчас плохо видишь свет. Но он же не исчез. Он есть! У тебя есть жизнь и есть шанс впустить его в себя и вновь увидеть краски и услышать звуки.
В это время тополиный пух сел на моё платье. Я подумала о Егоре: "Вот так и человек, слабый перед соблазнами, летит по воле любого ветерка".
Я веду Наташу к себе домой. Пока она умывается в ванной, готовлю ей кофе с зёрнышком кардамона, включаю негромко Моцарта, симфонию №40. Обилие звуков высокой частоты наполняет нас, ощущается каждым нервом. В музыке гения, слышащим мир и воспринимающим его иначе, чем простые смертные, полное отражение страдающей души, самых потаённых чувств человека.
Я рассказываю подруге о том, как солнечный композитор помог мне сквозь скорбь и больную душу, держащуюся на тонкой ниточке, пережить своё состояние и ощутить тонкое изящество сверкающего мира и понять временность жизненных испытаний. Его музыка, не отрицая несовершенство бытия, наполняет необычным светом, помогающим найти гармонию, обрести ясность и принять разнообразие человеческих чувств и жизненных коллизий.
За окном светлыми струями плакал тёплый летний дождь.
Он хотел через распахнутое окно вписать свою мелодию в Аллегро, которое нежно зазвучало в это время. Капли дождя строчили ноты на тонком стекле, но они тут же стекали, расплывались… Гениальная мелодия уже была создана: страстные и чувственные звуки неземной чистоты покоряли всё. И дождь смирился, замер, вслушивался. И только изредка шелестел струями, словно вздыхал…
Мы долго сидим на диване, обнявшись, покачиваясь, плача и смеясь…
Изысканная мелодия окутывает дымчатую печаль страдающей женщины, наполняет её чистым светом и нежно ласкает осторожными и тонкими звуками. Лицо Наташи розовеет и в серо-зелёных глазах еле уловимым штрихом рождается тёплый свет. Теперь она может рассказывать спокойно.
***
У Наташи и Егора родился сын, когда учились на третьем курсе. Они были счастливы и восторженны.
Летом Егор уехал на заработки в стройотряд в Башкирию, а Наташа осталась с ребёнком в Москве.
Когда он вернулся, она почувствовала то, что осязает женщина, как молодая волчица уникальным обонянием, которое сильнее человеческого в сто раз, обострённым слухом, каким-то особым чувством, что её ареал не столь защищён и не столь незыблем. Это витало в воздухе, но это нельзя было озвучить. Глупые догадки? Болезненная ревность? Она встряхивала рыжей гривой, смахивая неприятные мысли.
По окончании института им удалось остаться в Москве. Работали в одной компании. В известные 90-е Егор и его друг основали свое предприятие; дела у них шли хорошо.
Но Егор всё чаще задерживался вечерами. Изменился. Внешне всё было по-прежнему, но любящая женщина сразу же замечает то, что постепенно ведёт семью к кризису. Наташа терпеливо пыталась всё вернуть в прежнее русло. Но … Классика жанра: успех мужчины, большие деньги, удовольствия разного рода.
Так и жили они несколько лет. Она прятала глубоко свою боль, он прятал взгляд. Иногда ей хотелось выть от отчаяния, словно она попала в замысловатый капкан.
И только их переезд в Алма-Ату помог преодолеть этот разрушительный цикл.
Казалось, что все страдания остались в прошлом…
Их сын закончил институт и уже год трудился в Питере. Наташа работала в компании Егора. Он же часто бывал в Москве по служебным делам. Там и встретил девушку, из-за которой вновь стала кровоточить, казалось бы, зажившая рана. Егор перевёз свою любимую Леночку в их город.
Как Наташа узнала? Её мастер по маникюру сменила салон, и теперь он находился в одной из лучших гостиниц города. Напротив него – дорогой ювелирный магазин, известный бренд.
Егор должен вернуться из командировки поздно вечером, и Наташа после работы забежала в магазин за продуктами (надо Егору приготовить его любимую отбивную), а потом сюда.
Она разговаривала с мастером и вдруг замолчала, увидев сквозь стеклянную дверь Егора. Уже хотела вскочить и крикнуть ему что-то… И тут заметила рядом с ним девушку. Он обнимал её за талию, они входили в магазин. Наташа подумала: "Нет, мне показалось. Он же из Москвы прилетает поздно вечером"… И снова камень застучал в висок, а кровь уходила из тела.
Наташа встала, подошла к распахнутой двери бутика и остановилась. Девушка примеряла одно кольцо за другим. "Капризная кошечка, – подумала она. - А мне он ничего не дарил".
Наташа подошла к ним. Но сказать ничего не смогла. Только смотрела мужу в глаза. Промолчал и Егор, отведя взгляд. Странно, но лицо Леночки ("Леночка, всё, что хочешь", - услышала несколько минут назад) показалось знакомым, хотя Наташа и была уверена, что никогда прежде не встречала её.
Дома она напилась снотворного и уснула. И в этом больном сне лицо Егора и Лены сливалось, словно один портрет наложили на другой, и изображение казалось расплывчатым, потом чётко проявлялось, как переводная картинка. Одинаковые лица, одинаковый взгляд.
Утром он ушёл. «Люблю. Не могу без неё».
***
Прошло ещё три года. Каждое лето я приезжала в Алма-Ату и мы встречались с Наташей.
Моя подруга теперь работает не в компании бывшего мужа, а в совместном с французами предприятии. Она специалист высокого класса.
Наташа энергична, и я вновь замечаю озорные лучики в её глазах. Я любуюсь её фарфоровым лицом, сияющими веснушками, трогаю шёлковые волосы, пышными локонами расположившимися на плечах. Красавица!
- Наташа, я вчера читала, что рыжий цвет придает независимости, а организм людей, родившихся с рыжими волосами, вырабатывает меньше стрессовых гормонов. Видимо, поэтому они активны и любят перемены.
- Ох, Верочка, у твоей рыжей подруги ещё и желание изменить жизнь. Я себя ощущаю юной и восторженной девчонкой.
Я почувствовала то, что Наташа хотела мне сообщить.
- Кто он?
- Пьер? – сказано таким тоном, словно я его знаю или сквозь магический хрустальный шар вижу всё, что с ней происходит. - Ведущий менеджер нашей компании. Вера, я выхожу замуж.
Я радуюсь за Наташу, и мы обе плачем.
Наташа с Пьером уехала в Париж. Его родители, приятная пожилая пара, приняли Наташу в свою семью… Я была в их уютной квартире, радовалась за подругу. Но что-то подсказывало мне, что Наташа не спокойна: зелень её глаз потемнела, как река перед ливнем.
Прошло чуть больше года. Ночной звонок. Наташа сквозь слезы:
- Вера, в какой стороне наш город? Хочу домой.
- Наташа, что с тобой? Не плачь! Что случилось, что ты даже ориентиры потеряла? – тревожно спрашиваю я.
- Вот именно, потеряла. Мне нужно вернуться. Пьер хороший. Но мне скучно с ним, скучно здесь.
- В этом "скучно" твоя тоска по родине. Смотри на восток и успокойся, - скрывая тревогу, отвечаю я.
Наташа решила подготовить Пьера к своему решению, но письмо сына избавило её от этого и заставило ускорить отъезд.
***
Отец заболел – об этом сообщил сын. Егор вернулся к Наташе: "Позволь дожить здесь, с тобой".
- И ты знаешь, мне его жалко, - говорит она. - Я думаю, что виновата в том, что не смогла его простить и отпустить. Ох, Вера, как тяжело прощать.
- Не вини себя. Тебе нужно было время. А жалеть Егора надо. Человек часто и сам не может объяснить свои поступки или, гоняясь за удовольствиями и наслаждением, не думает о последствиях.
Мы сидим на кухне у Наташи. Пока она умывала и кормила Егора, я приготовила завтрак. Позвонили в дверь. Наташа открыла и вошла молодая женщина. Я знала, что это сиделка, медсестра Роза. Она поздоровалась и направилась в спальню, и мы услышали её мягкое и певучее: "Доброе утро, Егор! Как спали?"
- У Егора и Лены родился сын, - начала говорить Наташа удивительно спокойным голосом. Когда они пошли на приём к невропатологу, та почему-то отправила их на генетическую консультацию. Вера, у ребёнка оказалось тяжёлое заболевание: хорея Гентингтона.
- Наташа, что это за болезнь? Я ничего о ней не слышала.
- Страшная. С плохим прогнозом. Медицина способна лишь облегчить страдания, но вылечить не в силах. Вера, у их ребёнка это генетическое заболевание. Оказалось, что Лена – дочь Егора.
Я в ужасе вздрогнула:
- Как? Не может быть!
- Да, Верочка! Её мать, оказывается, отдала Лену в двухлетнем возрасте в детский дом. И Лена не могла ей простить этого, поэтому на свадьбу не позвала. А когда поставили этот диагноз ребёнку, то написала матери, и та приехала. Егор и узнал её, свою любовь из стройотряда. Егор решил проверить ребёнка в Москве. Диагноз подтвердили. Егор просто почернел от горя. Через полгода и сам заболел. Об этом написал мне сын. И я вернулась...
Через несколько дней я опять была у Наташи. В этот раз сиделки не было, и я решила ей помочь. Я складывала книги в коробки; Наташа решила подарить их детскому дому. Я почувствовала, что это первый штрих к переменам, которые она уже предвидела.
Состояние Егора не улучшалось: он был неподвижен, только шевелил пальцами, но есть сам не мог, и Наташа кормила его…
Когда я закрыла последнюю коробку, в зал вошла Наташа и взяла фотографию в рамке. "Егор попросил поставить на столик около его кровати", - очень тихо произнесла она. И тут я понимаю, что их дом стал беззвучным. Мы говорим почти шёпотом, как и теряющий последние силы Егор, передвигаемся медленно и осторожно, словно боимся громким стуком или звуком нарушить болезненное пространство: дух печали, жалости, сожаления окутал его. Хочется, чтобы зазвенел разбитый стеклянный кокон безысходности, резко распахнулось окно, загремел гром, зашумел ливень и омыл все тяготы печальной человеческой жизни. Но беззвучие главенствовало.
Тогда, незадолго до их расставания, у Егора появилось странное желание фотографироваться с Наташей. ("Пока я ещё не стар и хорошо выгляжу")
Почему Наташа выделила именно эту фотографию и поместила её в красивую рамку? Они здесь даже в одежде не гармонируют друг с другом: она в уютной нежно-жёлтой кашемировой кофте и длинной юбке, он – в красной трикотажной безрукавке. В одной руке у Наташи большие желтые листья, в другой- жёлуди, которые она протягивает мужу. Он делает вид, что смотрит на них, но ему не нужны какие-то жёлуди. Наташа заглядывает ему в глаза, пытаясь поймать его взгляд.
Они ещё молоды и красивы. И, видимо, Наташе на этом фото видится то, что мне не понять и не почувствовать: их чувства, любовь, которая тонкой осенней паутинкой ещё связывает их.
Когда вечером Наташа зашла в спальню, у Егора было спокойное лицо. "Наверное, ему снится хороший сон", - подумала она и удивилась, увидев у него на груди их фотографию, но уже без рамки. Как он смог её взять? И она заплакала, осознавая, почему он наконец-то так умиротворен…
***
Прошло шесть лет. Зима. Холодно, но ярко. Мы встретились в том же кафе. Наташа выглядела так, словно прошла сквозь густое пламя, но оно не обожгло её, она вышла из него ещё светлее и чище.
Рано утром ей ехать в аэропорт. Она согласилась возглавить филиал компании в северном городе в России. Но я чувствую, что это решение она приняла, чтобы избавиться от того, что довлело над ней, словно призрачная тень чего-то безжалостного и непоправимого. Это разрушение её представлений о собственной, якобы навек устроенной жизни, где постоянная величина – это брак с Егором, а переменная – время, которое они проведут вместе от юности до старости и самого конца. Сложилось же всё наоборот. Вот только время застыло, потеряв свою текучесть, сформировалось в густую серую субстанцию. И когда же оно вновь начнёт движение – светлое, воздушное, невидимое, но ощущаемое?
- Мы с сыном решили продать квартиру и отдать половину денег Лене на лечение ребёнка, - в конце нашего разговора сообщила Наташа. - Сын сказал: "Я всё заработаю для нас, мама". Странно, но именно сейчас я думаю о счастье. Оно просто и не вычурно: роса на траве, снежинка на ладони, закат и восход. Счастье – это жизнь. А любовь, её сладость и горечь, в невесомом парении и в чистом дыхании, в слезах потери и в прощении.
Я потеряла свет, а потом стала искать его. И знаешь, он в нас и среди нас. Мы состоим из него. Он нас держит в самые тяжёлые ночные минуты жизни и посылает надежду днём с солнечными лучами.
А теперь я ещё увижу и северное сияние – особый свет…