-Ой, бабы, Нина Васильевна повесилась, а ведь ребятишки ещё совсем малолетки, кому теперь будут нужны, с детских лет лиха хлебнут!
Несколько женщин стоят на морозном ветру возле обледенелой колонки, ожидая, когда наполнятся вёдра и искренне, по-доброму жалеют новоявленных сирот и покойницу.
-Ты, Петровна, была у них, когда её привезли домой, дак расскажи, как это всё случилось - то!
-Да ведь Нина Васильевна всегда была на хорошем счету, партейная, везде впереди быть привыкла. Одна без мужика детишек поднимала, а не хуже других: обуты-одеты, не хулиганами растут. Везде-то она успевала: возглавляла бригаду коммунистического труда на бумажной фабрике и с общественной работой справлялась.
-Да, все мы её знали, как доброго отзывчивого человека! Какой-то огонёк в ней был, теплота душевная. Вот и тянулись к ней люди. А сама – красавица: косы чёрные, тугие до пояса, когда распустит, а так короной всё время возле головы обвивала. Плясунья да певунья задушевная. Ни один праздник без неё не обходился. Конечно, не без выпивки, но всё в меру, и вроде все чуток под хмельком, но всем весело. То Нина Васильевна игру какую придумает, то конкурсы проводит, то сама под ложки частушки поёт.
- А я вместе с ней на комсомольской свадьбе была. Рита Смирнова и Олег Соколов женились. Как не пойти- молодых не уважить? Ведь все из одного цеха! Нина-то Васильевна у Риты наставницей была, уму-разуму её, молодую, учила, как вторая мать. И всё хорошо на свадьбе было. Молодым сервант подарили, да диван-кровать. Даже ключ от малосемейки вручили, не ахти апартаменты, но всё же свой уголок. Опять же Нина Васильевна постаралась, пороги у начальства из-за чужих людей оббивала. Степан Никанорович на гармошке играл, весёлое застолье в заводской столовой было, молодёжь под магнитофон шейк танцевала. Гостей человек сорок было, и все с Ниной Васильевной норовили пригубить, ведь её все знали, многим она добро сделала.
Ну, и идёт Нина Васильевна со свадьбы под хмельком. А тут, на беду «воронок» милицейский. Руки заломили и в кузов забросили. Доставили в «клоповник», в медвытрезвиловку. Мало того, что её мужики до гола раздели и под холодный душ поставили, так после этой процедуры, рассказывают, давай её позорить: «Вы на руководящей работе, в институт поступили, член КПСС, с Вас люди пример берут! А какой пример Вы им подаёте: в пьяном виде по людным местам ходите!». В общем, отчитали её по первое число. Она бы, может, это и перенесла, да сейчас наша власть моду взяла: всех пьяных нагло стричь. Вон у моего внука физрук отчего эту спортивную шапку даже на уроках не снимает, а это его в «клоповнике» наголо обрили, пьяным на улице попался. Ну, Ивану Петровичу эта шапка вроде и по форме - кто не знает, тот ничего плохого и не подумает. А тут женщина. Да ещё красавица. Под машинку наголо оболванили. Говорят, плакала сильно и умоляла, хотя бы до плеч волосы оставить. Но нашей милиции только власть дай: делают людям подлость, а по том радуются, что им всё дозволено. Ничего для них святого нет. А она- мать. Как теперь ребятишкам в школе-то учиться- каждый будет пальцем тыкать да прозвища давать. А милиции- хоть бы хны. Обещали, говорят, ещё портрет в центре города на «Доске позора» выставить на всеобщее обозрение, как злостной пьяницы, чтобы каждый алкаш ходил и пальцем тыкал, как на свою подругу. Ох-хо-хо! А после этого разве в партии оставят?! Да и из бригадиров уберут. Куда ей, бедной, было податься?! Ночью в камере простынёй и удавилась. Утром поднимают всех на работу- улицы в городе мести, а она уже холодная. Вот и пришлось ей свою стыдобушку смертью искупать. Да кому теперь ребятишки будут нужны? Может, Юрку потом отец заберёт, дак он за тунеядство осуждён: работать не хотел, теперь в тюрьме учат, как кусок хлеба нужно зарабатывать. А Ленку, дай Бог, бабка к себе в деревню определит, дак она пенсию сама не получает. Всю жизнь в колхозе за трудодни работала, говорят, пенсия не положена…
Вот горе-то, и не думаешь о нём, а оно тут, как тут: только и ждёт, чтобы из-за угла обухом по голове ударить…
Женщины горестно вздыхают, вытирая концами вязаных платков редкие слезинки и, ловко подхватив коромыслами вёдра, расходятся по своим бабьим делам.
А с соседней улицы доносятся всхлипы похоронной мелодии да переполошенно носится чёрной тучей воронье, чётко вырисовываясь на блёклом зимнем небе.