Пребывания в Одессе моего «пациентаПАС» отмечено развитием болезни. Он жалуется своему приятелю по знаменитому бордельному Арзамасскому кружку «Зелёная лампа» Вигелю в ноябре 1823 года:
«У нас холодно, грязно, обедаем славно. Я пью, как Лот Содомский, и жалею, что не имею с собою ни одной дочки. Недавно выдался нам молодой денек - я был президентом попойки; все перепились и потом поехали по......». Было к кому поехать.По свидетельству К. М. Соколовой (урожд. Кириякова): «Наш отец (Кирияков), во время пребывания Пушкина в Одессе, был предводителем дворянства и жил открыто. Каждый понедельник были назначены у нас танцевальные вечера. Пушкин был у нас непременным посетителем. Он любил потанцевать… Пылкий, живой, впечатлительный, Пушкин не мог быть кунктатором в делах сердечных. Особенно неравнодушие его выражалось по отношению к двум девицам нашего круга – Зинаиде и Елене Бларамберг.»
Мой «пациентПАС» был активным участником «содомского греха» в «Зелёной лампе» и, следовательно, в его «истории болезни» запись «аморальный тип» точна, так как суть библейских содомлян состояла в ненормальности и извращенности их полового чувства, порождавшей противоестественные пороки деторастления и мужеложства, получившие наименование «содомского греха».
А тут, как напасть блудливая, подвернулись Амалия Ризнич, жена богатого одесского коммерсанта, и Елизавета Ксаверьевна Воронцова, супруга новороссийского генерал-губернатора.
Возможность одновременной любви к двум женщинам образует собою психологическую проблему, которую нормальному человеку никогда не понять. Но моему «пациету», как он понимал, всё можно. С его наследственной болячкой - «нарцизм» - «эгоизм влечения» оболгать, скомпроментировать – плёвое дело.
Душа «пациентаПАС» разделилась на две половины «Я». Одно из этих «Я» «любило» австриячку Риппи (Ризнич), а второе «Я» «любило» полячку Браницкую(Воронцовову).
Амалия была дочерью австрийского банкира Риппа, полунемка-полуитальянка, и, как полагают некоторые пушкинисты, с примесью еврейской крови. Она была высока ростом, стройна, необыкновенно красива. Особенно запомнились одесским старожилам её огненные глаза, шея удивительной белизны и формы, черная коса более двух аршин длиною, и ещё особой уродливой «красоты» ступни её ног. Они были очень велики. Мой «пациентПАС», вопреки утверждениям пушкинистов о его особой слабость к красивым и стройным женским ножкам, чхать хотел на ноги Риппи. Они вообще его не интересовали.
Почти все мужчины, молодые и пожилые, принадлежавшие к высшему кругу, были постоянными гостями супругов Риппи-Ризнич. Время проходило весело и шумно, в непрерывных званых обедах, собраниях и пикниках. Красавица-хозяйка пользовалась головокружительным успехом и была предводительницею во всех развлечениях. Муж был свидетелем этих забав, оставаясь, как говорится «за кулисами». Признания в возвышенной любви в стихах к сей мадам, совершенно определённы и не оставляют никаких сомнений насчёт сексуального характера связи моего «пациентаПАС» с одесской красавицей с её «чудными» ногами. Ни о какой «божественной любви» у любовников с самыми примитивными устремлениями и речи не было.
Л. С. Пушкин, описывая пребывание своего брата на юге, рассказывал, что «пациент ПАС» ревновал «негоциантку молодую»-Амалию к её законному с ветвистыми рогами мужу! Отчего «любовь предстала ему со всей заманчивостью интриг, соперничества и кокетства. Она давала ему минуты восторга и отчаяния. Однажды в бешенстве ревности он пробежал пять вёрст под 35 градусами жары...»! И ещё долго не мог угомониться.
В тот же самый одесский период, в ту же зиму 1823-1824 года, когда мой «пациент» миловался с Амалией, он пережил другой роман, в котором «любил» ещё сильнее чем Риппи с «чудными ногами», другую женщину, жену своего начальника, Елизавету Ксаверьевну, урожденную графиню Браницкую, дочь польского магната, которая к моменту знакомства с моим «пациентом ПАС» была женой прославленного в войне 1812-го года генерала Воронцова, в указанный период новороссийского генерал-губернатора. Полька Браницкая-Воронцова не чуралась потешить себя изыскми сексуальных связей. Пушкинистам известно о её прелюбодеянии с бывшим адьютантом её мужа Раевским, который был очень охочь порезвиться со своей дальней родственницей.
А тут появляется мой «пациентПАС»-нарцис, искуситель, надменный бес,
способный рассеять супружескую скуку прелестной жёнушки графа.
«ПациентаПАС» не трудно было привлечь миловидной Воронцовой, которой по женской прихоти слАвно иметь у ног своих поэта... Вздохи, сладкие мучения, восторженность скандального поэта-Пушкина...Какой же женщине не мило то?... И «скидка» ей в прелюбодеянии есть, так как по определению очень известного любителя женщин, француза Ги де Мопассана: «ЖЕНЩИНА никогда не знает почему она поступила так, а не иначе в данную минуту. Они и сами не знают этого, потому что они игрушки своей капризной чувственности, безрассудные рабыни случайностей, обстоятельств, впечатлений, встреч и прикосновений, возбуждающих их душу и тело».
Интимные отношения между моим «пациентом» и Воронцовой не являлись глубочайшею тайной. Если верить его стихам, он без проблем достиг взаимности. О том знала вся Одесса, и не только, что соответствовало, как он сам себя назвал, «Лоту Садомскому». Это, якобы, давало ему право в письме к своим кишинёвским распутницам, если они того хотят, нарисовать «m-me de Vor в восьми позах Аретино» то есть Екатерину Воронцову. А что изображали «позы Аретино», читатель, вы знаете, а если не знаете, поинтересуйтесь. И это не должно удивлять нас. «ПациентПАС» - Пушкин всегда был таков – циник, вслед за минутами лирического воодушевления. В самом себе он носил своего Мефистофеля.
К.П.Зеленецкий со слов одесского извозчика Берёзы донёс нам о моём «пациентеПАС» следующее:«Был тут в графской канцелярии Пушкин. Чиновник, что ли. Бывало, больно задолжает, да всегда отдаст с процентами. Возил я его раз на хутор Рено. Следовало пять рублей; говорит: в другой раз отдам. Прошло с неделю. Выходит: вези на хутор Рено!.. Повёз опять… Следовало уж десять рублей, а он и в этот раз не отдал. Возил я его и в третий, и опять в долг: нечего было делать; и рад бы не ехать, да нельзя: свиреп был, да и ходил с железной дубинкой. Прошла неделя, другая. Прихожу я к нему на квартиру. Жил он в клубном доме, во втором этаже. Вхожу в комнату: он брился. Я к нему. Ваше благородие, денег пожалуйте, и начал просить. Как ругнёт он меня, да как бросится на меня с бритвой! Я бежать, давай, Бог, ноги, чуть не зарезал. С той поры я так и бросил. Думаю себе: пропали деньги, и искать нечего, а уж больше не повезу. Только раз утром гляжу, – тут же и наша биржа, – Пушкин растворил окно, зовёт всех, кому должен… Прихожу и я: «на вот тебе по шести рублей за каждый раз, да смотри, вперёд, не совайся!» – Да зачем же ездил он на хутор Рено? – «А Бог его знает! Посидит, походит по берегу час, полтора, потом назад».
Есть одна очень существенная деталь в биографии моего "пациентаПАС" - особенность его любви к женщинам старше его годами. Ещё в Лицее, Пушкин письмом отчаянно дерзко объяснился в любви Екатерине Андреевне Карамзиной, супруге историка, старше его целыми двадцатью годами.
Старше Пушкина была и Катя Раевская.
Графиня Воронцова так же была старше Пушкина. В год встречи с Пушкиным ей было - 30 лет. Пушкину - 23 года.
Граф Воронцов тонко учуял, увидел в Пушкине не только поэта, но и безнравственную дрянь, о которой сказал Вигелю: «Любезный Филипп Филиппович! Если вы хотите, чтобы мы остались в прежних отношениях, не упоминайте мне никогда об этом мерзавце!»
Уже в конце марта 1824 года Воронцов пишет в Петербург министру иностранных дел графу Нессельроде: «…Собственный интерес молодого человека, не лишенного дарований, недостатки которого происходят, по моему мнению, скорее от головы, чем от сердца, заставляет меня желать, чтобы он не оставался в Одессе. Основной недостаток г. Пушкина - это его самолюбие. Он находится здесь и за купальный сезон приобретет ещё более людей, восторженных поклонников его поэзии, которые полагают, что выражают ему дружбу, восхваляя его и тем самым оказывая ему злую услугу, кружат ему голову и поддерживают в нем убеждение, что он замечательный писатель, между тем как он только слабый подражатель малопочтенного образца (лорд Байрон)…»
Такая характеристика и позорное изгнание из блистательной Одессы жгла самолюбие поэта-волокиты. Весь свет знал за что Воронцов выгнал моего «пациента» из Одессы. Знали и Петербурге. И по Высочайшему повелению мой «пациентПАС» «загремел» в глухомань «Михайловское», где не долго печалился о своём позоре.
О развитии его болезни, читатель, Вы узнаете в следующих главах.