Эта история из того времени, когда письма писались на бумаге и отправлялись по почте в конвертах: из начала 21 века.
Жил – был он. Просыпался от бодрого крика петуха, холодной водой прогонял остатки сна, жарил без суеты яичницу и брался за работу. Какую? Да мало ли дел для двух умелых рук!
Дни один за другим проходили спокойно и размеренно, принося чувство удовлетворения. За днем естественно и закономерно наступал вечер. Глядя на мерцающую россыпь звезд, он ощущал себя неотъемлемой и оправданной частью бытия: такой же нужной, как пес, сидящий рядом, трава в росе и стрекот кузнечиков. Крыльцо дома слегка поскрипывало, приближающаяся ночь дышала свежестью и покоем, и думать обо всем и ни о чем было легко и приятно. Казалось: так у него будет всегда. Казалось.
Незаметно, как – то исподволь, исчезло из его ощущений самое нужное: удовлетворенность. Сначала начал раздражать петушиный крик. Потом – яичница. И в завершение – неотложность нужных дел. С удивлением он вдруг обнаружил, что крыльцо скрипит нудно, а небо рассматривает землю и его абсолютно равнодушными глазками холодных звезд. Ворочаясь с боку на бок в попытке заснуть (когда такое было?!), он сердито спрашивал сам себя: - Ну, чего? Чего не хватает, а?
Ответ маячил каким – то неясным желанием перемен, но стоило только попытаться это желание конкретизировать – оно тут же превращалось в нечто тягомотное, душное и раздражающее еще больше. Дотошно и основательно, как все, что делал, он принялся искать причину - и, наконец – то добравшись до сути, оторопел: ему не хватало любви. Не той, с которой клал ему на колени морду преданный пес. Не той, с которой он сам оглаживал ствол налившейся плодами яблони. Не хватало (ну, надо же!) улыбчивого взгляда и теплой ладошки в его грубоватой «лапище». Не хватало губ, несущих милую чепуху. Не хватало ЕЕ. Да кого – ее, черти?!
Это открытие ошеломило. Выбило напрочь из привычного мира. Сломало все его устоявшиеся представления о жизни и о себе. Он все еще хорошо помнил визгливый голос матери, кричащей равнодушно уставившемуся в телевизор отцу: - Ненавижу! Что ты расселся со своим пивом?! Вон, другие мужики…
- Угу, - хмыкал отец, не поворачивая головы, - хоть бы что – нибудь новенькое проверещала…
А ведь когда – то они любили друг друга. Сидели вот на этом самом крыльце и мечтали. О счастливой и долгой жизни вместе (такой, чтоб умереть в один день); о куче здоровых и румяных ребятишек…
Умерли они и правда друг за другом, не дотянув до серебряной свадьбы всего ничего, год. Сначала – батя, убегавший на рыбалку до самого ледохода (не рассчитал крепость льда на этот раз). Потом за полгода усохла мать (пилить стало некого). А вырастили только его одного, не очень румяного, но зато (что есть, то есть) здорового…
(Любовь!.. Кратковременное сумасшествие, за которое приходится расплачиваться годами. Потерей уважения к себе. Необходимостью терпеть рядом с собой другое, опротивевшее тебе, существо… Нет уж: лучше одному. Во всяком случае – честнее.)
Однако с «желанием перемен» надо было решать. Можно злиться на него сколько угодно, вымещая злость на работе - но это же не выход. Уютный покой его одинокой жизни все равно не возвращается. Придется рискнуть.
И он приступил.
Пристально оглядев внутренним взором всех знакомых ему юных, не очень юных и даже очень не юных знакомых, он злорадно подытожил: нет. Ни одной, с кем он хотел бы быть рядом дольше получаса. Тем более – держать за руку и слушать «милую чушь». Нет. Ура.
Итог «смотрин» его успокоил. Дни потянулись своей чередой. Без прежней радости, но и без дурацкой раздражительности. Иногда он позволял себе съездить в город, «сменить декорации». Его «железная лошадка» - новенькая, серебристая, любовно вылизанная снаружи и внутри, не подводила ни на проселочных ухабах, ни на широкой трассе. Выжав вдали от постов голодной полиции 120, он отдыхал от всего и всех: жизнь – песня.
Сегодняшняя «ездка в люди» прошла удачно: без занудства, в тесном мужском кругу. Все свои, с политеха. А, главное – без верных жен. Увяжутся, чтоб «чего не вышло» за мужьями и, вместо того, чтоб о своем, мадамском – на него весь словесный запал тратят: – Как... – Почему… – А когда… Тьфу! Он, конечно, держал удары, понимая беспокойство чужих жен («плохой пример – заразителен»), но и дистанцию держал на счет «познакомиться», хотя подставы тоже случались. После парочки таких случаев решил, что «дружба – понятие круглосуточное» и ездил к корешам без звонка.
Поддав еще газку, он поискал соответствующую настроению музыку. Во, блюз: то, что надо. Сакс вписывался в мазки ночи на боковых стеклах, в плывущий веер света на шоссе, в его хорошее ожидание дома. После даже самых приятных встреч с самыми приятными людьми самым приятным было - вернуться.
Ну, вот и его «крепость». Сквозь ажурный забор фары высветили родные стены, крыльцо и… Кто это? Без суеты, но смутно чувствуя беспокойство, он въехал во двор. Прикрывая лицо ладошкой от слепящего света, на крыльце стояла девица. Незнакомая. («Сюрпра-а-йз!», - пропел насмешливо внутренний голос). Странно! К нему и днем – то незнакомые девицы не приходят давненько…
Не выключая фар, он вылез из машины и уставился на незванную гостью.
- Ну, наконец – то! – с облегчением выдохнула она, - четыре часа Вас дожидаюсь.
- Меня? (Мозг пытался найти разумное, но не получалось.)
- Вас! Вы ведь Сергей? – девица уставилась на него вопрошающе.
- Сергей, - хмуро ответил он, вконец теряя логику (имя знает, значит визит не случайный. Ждала долго, значит – нужен. Зачем?)
- Простите, а Вы – кто? И как ко мне попали?
Эти его естественные вопросы почему – то заставили девицу растерянно захлопать глазами.
- Я?! Я – Наташа! – сказала она так, будто ее имя все объясняло.
Ничего оно ему не объясняло! Бред какой – то: не знает он никаких таких наташ.
Видимо, девица это почувствовала. Она растерялась еще больше, прикусила губу, что – то обдумывая, и каким – то смурным голосом промямлила:
- Наташа, русалка… Я через забор… он удобный…
- Русалка?! – теперь он начал злиться. Что происходит?!
Наверное, его эмоции моментально передавались незванной гостье, потому что она тоже вдруг рассердилась и, резко расстегнув свою сумочку, вытащила перевязанную ленточкой пачку писем.
- Вот! Письма, которые Вы мне писали! – чуть ли не в нос сунула «Наташа – русалка» ему пачку конвертов. Ведь это Вы – Сергей Громов?
В жизни он никому писем не писал! Только родителям из армии… Сюр на грани бреда.
Тут на крыльце не разберешься.
- Давайте – ка, Наташа, в дом войдем. К досаде добавилось беспокойство: девица была готова заплакать. Этого ему еще только не хватало! Он завел гостью в комнату «для гостей» - родительскую (в свою допускались лишь избранные) и предложил:
- Располагайтесь, я чай организую.
- Давайте сначала с Вашими письмами разберемся, и я…
Он вышел из комнаты раньше, чем она договорила. Хочется надеяться, что после слов «и я» следовало слово «уеду». На чем, интересно? На дворе – ночь. Придется везти эту самую «Наташу» домой. Полтора часа – туда, полтора – обратно. Черт!
Когда он вошел с чайником в одной руке и подносом – в другой (чашки, сахарница, банка домашнего клубничного варенья – сам варил по мамкиному рецепту) девица вскочила со стула и показала рукой на разложенные по столу конверты. Н-да, много «он написал»: чайник поставить некуда.
- Не поможете? – он взглянул на напряженно застывшую гостью миролюбиво. (Разберемся, «Наташа», расслабься). Это подействовало. Девица сгребла с одного края стола свои «вещественные доказательства», приняв из его рук поднос. Он молча налил себе и ей чаю и взял в руку письмо. Обратный адрес – город Тверь, главпочтампт, до востребования. Громову Сергею Николаевичу. Тезке, выходит. А почерк – знакомый. Он этот почерк где хочешь узнает: столько конспектов с Димона срисовал! Интересное кино.
Он достал из конверта листок. Что же Димон Лосев Наталье Викторовне Саломатиной написал? Ого! «Вы – просто прелесть неземная»! И еще «Вы должны ко мне приехать обязательно». А в следующем? «Наташа, вы на фото просто русалка! Приезжайте! Напишите, когда – и я Вас встречу. У меня тут рай: сад, речка, лес. Я Вас на лодке покатаю»… Ай, да Димон! Ай, да Александр Дюма – старший!
- Ну, подожди: покатаю я тебя, Димон!
Видимо, он сказал это вслух.
- Димон? – нервно переспросила девица.
Димон, Димон. Друг дорогой. Вот уж от кого не ожидал…
- Вы написали, что приедете? Он посмотрел на бледную, кусающую губы «гостью» (вот кому хуже, чем ему. Он хотя бы знает, кому морду бить).
- Нет… Я хотела сделать сюрприз… Вы… то есть он… адрес написал…
Ну что ж, сюрприз у Димона что надо.
- Понятно… - протянул он. (Что делать со всем этим дальше? В смысле: сейчас.)
- А вы знаете, где этот Димон живет? Девица решительно сгребала письма в сумку.
- Угу. (Ему было… стыдно. Как – будто это он заварил кашу в «русалочьей» голове.)
- Едем! Девица вскочила со стула.
- Может, сначала чаю? Хотелось как –то загладить.
- В другой раз! Это она сказала уже в прихожей.
- Другого раза не будет, - мрачно хмыкнул он, делая глоток остывшего чая на ходу к двери.
Разговор с Димоном был коротким. Бросив в заспанную физиономию автору эпистолярных сочинений конверты, «Наташа – русалка» фурией понеслась вниз по лестнице. Он сорвался за ней: догнать.
- Да подождите же, я объясню! – кричал, перегнувшись через перила, взъерошенный Димон.
(Объяснишь! Еще как объяснишь! Подробненько объяснишь,.. но попозже!)
Он догнал ее уже на улице. Схватил за рукав: - Постой! Ты куда?
Напрягся, ожидая крика, слез, упреков. Но ответ прозвучал спокойно. Спокойно и устало: - Домой, куда ж еще. До вокзала не подбросишь?
Ехали молча. Она – отвернувшись к окну, он искоса на нее поглядывая. До электрички был целый час. Она купила билет и впервые, глядя ему в глаза, улыбнулась: - Спасибо. Дальше не провожай.
- Ну, пока! – он тоже улыбнулся в ответ, чувствуя одновременно облегчение, грусть и еще что – то, не поддающееся конкретизации. Повернулся, пошел к машине, и вдруг обернулся: - Напиши, как доехала, лады? Адрес знаешь.
Всю дорогу домой перед ним на смотровое стекло наплывало ее лицо с выражением крайнего изумления после его слов: брови полезли вверх, делая русалочьи глаза круглыми и большущими. Оказывается, у нее – этой Наташи – обалденно-красивые глаза...