Когда на Урале заполыхало новое казацкое восстание, то вначале это не вызвало особого беспокойства в столице, - полагали, что бунт, как это уже было не раз, будет легко подавлен.
Правда, уже и тогда недоумение, и досаду вызвали некоторые известия из Оренбурга. Странными казались действия Максима Шугаева, -посланника яицких казаков, искавших у государыни оправдания яицкому казачьему бунту 1772 года. Его, вместе с другими посланниками больше четырех месяцев продержали в Петропавловской крепости, потом еще почти год в оренбургской тюрьме вместе с содержавшимися там предводителями и видными участниками восстания. После чего сочли возможным помиловать на том основании, что во время восстания он защитил от мести капитана гвардии Дурново - командира карательного отряда, уговорил казаков не убивать тяжелораненого капитана.
Его освободили, но не прошло и двух месяцев, как Шигаев стал одним из главных зачинщиков нового вооруженного выступления. 29 августа 1773 вместе с казаками И.Н. Зарубиным-Чикой, Т.Г.Мясниковым и Д.К. Караваевым он встретился на Таловом умете под Яицким городком с Пугачевым. На встрече обсуждались планы нового восстания, в подготовке которого Шигаев принял самое деятельное участие.
С 17 сентября он находился в рядах повстанческого войска, участвовал во взятии яицких крепостей и осаде Оренбурга. Был произведен Пугачёвым в полковники, получил титул «графа Воронцова» и был включен в состав созданной в середине ноября 1773 года повстанческой Военной коллегии.
Нечто подобное произошло и с очередными посланцами яицких казаков в Петербург, - Афонасием Перфильевым и Петром Герасимовым, побывавшими в столице в канун восстания. Если цесаревич Павел не вступил на престол, решили яицкие казаки, надо отправлять новую делегацию, теперь уже к императрице Екатерине. Просить её о прощении мятежных казаков, наказанных и сосланных на каторгу и поселение в Сибирь, тех, кто ещё укрывается в степи; просить об амнистии участникам восстания, возвращении войску прежних прав и порядков.
В августе 1773 года, за месяц до начала восстания Пугачева, такая делегация под водительством Афанасия Перфильева была сформирована и отправлена в Петербург. Перфильев и сам был кровно заинтересован в решении поставленных перед ним задач, поскольку принимал участие в восстании казаков в 1772 г., после его разгрома укрывался от наказания в хуторах под Яицким городком. Делегаты подали на имя императрицы челобитную, которую по её поручению рассматривал генерал-адъютант граф Алексей Григорьевич Орлов и члены Военной коллегии.
Орлов тогда заверил казаков, что все их просьбы будут удовлетворены, если будет выполнено тайное поручение императрицы: возвратившись на Яик, они должны были отговорить казаков от сообщничества с Пугачёвым, арестовать и выдать его. Перфильев с Герасимовым дали на это своё согласие — «объявили себя готовыми усердно служить всемилостивейшей государыне и обещались, сколько будет сил, сие повеление исполнить в точности».
Прибыв 14 декабря в Яицкий городок, они явились к коменданту местного гарнизона подполковнику Симонову и рассказали ему о порученном им деле. Симонов отправил Герасимова уговаривать казаков в нижнеяицкие форпосты, где он вскоре встретился с пугачёвским атаманом М.П. Толкачевым и вступил в его отряд. Пётр Герасимов не успел войти в круг ближних помощников Пугачева, но и он показал свою преданность делу восстания, - погиб в сражении под Татищевой крепостью в марте 1774 года.
Перфильева же Симонов послал в стан Пугачёва под осаждённым Оренбургом, где тот и должен был исподволь приступить к выполнению порученного ему дела. В конце декабря Перфильев прибыл в Бердскую слободу, где встретил близкого своего товарища – Овчинникова, которому чистосердечно рассказал о деле, порученном ему графом Орловым. Однако после основательной с ним беседы заявил Пугачёву о готовности служить в его войске. Перейдя на сторону Пугачева, Перфильев стал одним из самых верных его сподвижников. Он повсюду объявлял, что послан из Петербурга «от Павла Петровича с тем, чтобы вы шли и служили его величеству».
В мае 1774 года Перфильев был произведен в полковники и на всем пути повстанческого войска от Магнитной крепости до Черного Яра на Нижней Волге командовал Яицким казачьим полком, участвуя в крупнейших сражениях весной и летом 1774 года. Накануне последнего боя 24 августа 1774 года он был произведен Пугачевым в чин генерал-аншефа. При этом в круг обязанностей Перфильева входило производство следствия и суда над пленными.
К слову сказать, А.С. Пушкин, занимавшийся историей Пугачевского восстания, в своих «Замечаниях о бунте» относил Шигаева Перфильевым к числу наиболее «смышленых сообщников» Пугачева, управлявших его действиями.
*
В июне месяце в ставку Пугачева, которая в это время находилась под пригородом Осы, прибыл посланец из Петербурга - ржевский купец А.Т. Долгополов, назвавший себя Иваном Ивановым, с дарами от цесаревича Павла и великой княгини Натальи Алексеевны.
В исторической литературе, особенно в художественной беллетристике этому эпизоду уделено немало внимания, притом часто саркастически-язвительного. Так, перечень подарков: «сапоги, шапка, перчатки…» сопровождается насмешливым комментарием, что де от цесаревича можно было бы привезти подарки и более ценные. При этом далеко не все авторы пишут о том, что среди подарков было еще и два дорогих камня. (В следственных делах сохранилось описание этих камней, обнаруженных среди захваченного личного имущества Пугачева; правда, их стоимостной оценки в этом описании нет, - видимо, в следственной комиссии не оказалось сведущего в таком деле специалиста).
П.С. Потёмкин (родственник фаворита императрицы Григория Потёмкина), возглавлявший комиссию по расследованию и наказанию участников Пугачёвского бунта, писал Екатерине: «нашлись и два камня въ кошельке самозванца, точно какъ онъ объявлялъ. Первый изъ нихъ белой восточнаго хрусталя, сердца имеетъ фигуру, а другой четвероугольный желтоватой и весь изцарапанъ».
Пишут, что Долгополов явился к «ожившему» государю Петру Федоровичу с тем, чтобы «выколотить» с него должок за поставленные им когда-то в царские конюшни и неоплаченные пятьсот четвертей овса. При этом не подтверждают это, ни каким-либо документом, ни чьим-либо свидетельством. В состоявшихся впоследствии допросах участников восстания об этом нет ни слова, - ни в показаниях Перфильева, ни в откровениях Канзафара Усаева, который доставил его в ставку Пугачева, ни в признаниях самого Пугачева. Зато говорилось, что он «священным имянем его высочества (цесаревича Павла) увещевал простой народ для преклонения к Пугачову, сказывая, что не Пугачев бунтует, а подлинной государь засчищает престол».
По всей вероятности именно тогда узнал Долгополов о «тайном поручении императрицы», которое Алексей Орлов дал Афанасию Перфильеву осенью 1773 года, отпуская его на Яик. Это поручение явилось основой для разработки в ставке Пугачева блистательной операции по извлечению из казны, как сказали бы сегодня, «финансовых ресурсов» для успешного решения стоявшей перед повстанцами задачи – продвижения к Москве. Именно тогда было составлено пресловутое письмо от имени Перфильева о готовности 324 яицких казаков выдать Пугачева властям за денежное вознаграждение, - по 100 рублей на каждого. То самое письмо, над которым потешаются сегодня многие авторы, считая его выдумкой и липовой подделкой Долгополова.
Письмо в содержании своём, конечно, и в самом деле было «липовым». Там, по всей вероятности, были названы фамилии казаков, которые или погибли в боях, или были и вовсе надуманы. Задача Долгополова состояла в том, чтобы доставить это письмо по назначению, и убедить государыню в правдивости его содержания, а уж встретить её посланцев с денежной казной было делом Перфильева и атамана Овчинникова.
Так кем же был этот Долгополов? Коммерантом-авантюристом, заботившимся о пополнении своего кармана, как о нём пишут, или полномочным посланцем неведомых организаторов восстания, предложения и советы которых принимались к действию самим его предводителем?
*
История с неоплатой поставки овса в дворцовые конюшни произошла в 1762 году – во время дворцового переворота, завершившегося возведением на престол Екатерины. Ржевский купец Астафий Долгополов являлся в ту пору официальным поставщиком фуража в конюшни государева двора. Согласитесь, что при большом значении в те времена, как мы сейчас говорим, «гужевого транспорта», и том «парке» ездовых и строевых лошадей в дворцовых конюшнях, поставщик фуража являлся человеком весьма нужным и уважаемым.
Писатель Вячеслав Яковлевич Шишков в своей книге «Емельян Пугачёв» писал, что Долгополов часто наведывался в Питер, доставляя овес для царских конюшен, имел даже беседу в Ораниенбауме с самим Петром Федоровичем. Есть все основания считать, что автор пользовался при этом архивными материалами, поскольку он называет даже имена должностных лиц, принимавших в тот день у Долгополова доставленные им пятьсот четвертей овса, - А.А. Нарышкин и Д. И. Дебресан.
Кто такой Д.И. Дебресан, мне выяснить не удалось, а вот первый при-емщик, - Александр Александрович Нарышкин, - отпрыск знаменитого рода Нарышкиных, был личностью известной. Действительный тайный советник, сенатор, женатый на дочери Никиты Ивановича Румянцева, он в то время был в придворном чине обер-шенка; в его распоряжении находились двор-цовые запасы. То есть, попросту говоря, был он при царском дворе завхозом.
Очень может быть, что в сутолоке дворцового переворота с Долгополовым и в самом деле не расплатились сразу, - в тот же день. Но разве при этом пропала необходимость в поставке фуража в дворцовые конюшни? Нет, конечно, скорее даже наоборот, - скоротечность и многоплановость происходивших в это время событий только увеличила такую потребность, и в таких условиях никто не пошел бы на разрыв деловых связей с поставщиком фуража.
Добавьте к этому, что, как уже не раз говорилось, что главным органи-затором дворцового переворота, его «дирижёром» был Никита Иванович Панин, которому в тот короткий период междуцарствия пришлось оперативно решать множество вопросов, в том числе и хозяйственных. Имейте при этом в виду, что через свою сестру - Анну Ивановну Панину, жену Белгородского губернатора В.В. Нарышкина, он был еще и родственником Нарышкиных, в том числе и вышеназванного обершенка. И потому Никита Панин просто не мог не знать об истории с неоплаченной поставкой овса, наверняка имел встречу и знакомство с Долгополовым, и не мог не принять мер по оплате долга и восстановлению с купцом деловых отношений. Могло ли быть иначе?
Мало кто из авторов обращает внимание читателя на то (об этом говорил Пугачёв на дознании в Симбирске), что именно Долгополов (Иван Иванов) подал ему мысль, «собрав новую толпу, идти на Казань …, что государь цесаревич с войсками следует к Казане на помощь». Не кажется ли читателю странными эти слова со стратегическим смыслом, не соответствующие лицу купеческого звания? От имени какого стратега они были сказаны, не от имени ли Никиты Панина?
Вняв совету Долгополова, Пугачёв сумел объединить рассеянные отряды повстанцев и, несмотря на неоднократные тяжёлые поражения, после похода по Уралу и Прикамью, в июле 1774 года захватил Казань. Но время было безнадёжно потеряно. Навстречу повстанцам уже шли воинские отряды, освободившиеся в связи с победным завершением турецкой войны.
*
Покинув ставку Пугачева, Долгополов в июле 1774 года явился в Петербург к Алексею Орлову. Напомнив о поручении, которое он дал Перфильеву осенью 1773 года, сообщил ему, что Перфильевым в среде яицких казаков-бунтовщиков создана группа заговорщиков с Овчинниковым во главе, о их готовности арестовать и выдать Пугачёва. Казаки просили для себя прощения и награды в размере 100 рублей каждому. При этом предъявил письмо с подписями 324 яицких казаков. На вопрос о судьбе другого доверенного лица, отправленного Алексеем Орловым вместе с Перфильевым, Астафий сообщил, что П.А. Герасимов убит в марте 1774 г. в сражении под Татищевой крепостью.
В исторических повествованиях разных авторов при описании этого эпизода много путаницы и явно ошибочных утверждений. Так, говорится, например, что Долгополов, якобы, явился в Петербурге к Григорию Орлову и представился перед ним и императрицей яицким казаком, назвавшись вымышленным именем Остафия Трифонова. Это явная выдумка, не соответствующая действительности. Прежде всего, потому, что Григория Орлова в Петербурге в это время не было. После возвышения Потемкина, ставшего очередным фаворитом императрицы, Григорий Орлов уехал за границу, путешествовал по Европе, предаваясь кутежам.
Так что встреча Долгополова состоялась не с Григорием, а с Алексеем Орловым, что вполне логично, поскольку именно он давал осенью 1773 года поручения Перфильеву и Герасимову. Не мог Долгополов при этой встрече и представится яицким казаком, да еще и под вымышленным именем, поскольку и граф Алексей Орлов и императрица прекрасно знали его, как ржевского купца и многолетнего поставщика фуража в дворцовые конюшни - Остафия Трифоновича Долгополова. Или попросту – Остафия Трифонова.
Такая форма именовать человека, - его собственным именем и именем отца (Остафий, Трифона сын, или Остафий Трифонов) издревле существовала на Руси, практиковалась в простых семьях чуть ли не до отмены крепостного права, и постепенно было заменено ныне привычным для нас обращением по имени и отчеству. Так что и в том, как представился прибывший в Петербург посланник яицких казаков, не было ничего вымышленного.
Авторам упомянутых повествований по всей вероятности понадобилась эта выдумка, чтобы каким-то образом объяснить читателю, откуда он взялся – этот Остафий Трифонов. Но в этом тоже не было необходимости, поскольку он не скрывал, что был в стане Пугачёва по поручению графа Никиты Панина. Ведь совсем недавно именно по его рекомендации, поддержанной Потёмкиным, императрица назначила главнокомандующим войск, направленных на подавление бунта, его брата – генерала Петра Панина. Так, что действия братьев, направленные на поимку самозванца, вполне отвечали задаче, стоявшей перед генералом Паниным.
Алексей Орлов не мог воспринять информацию, доставленную Долгополовым, иначе, как блестящее завершение дела, задуманного им ещё год тому назад. Он тотчас же отвез Долгополова в Царское Село к императрице, где Остафию пришлось ответить еще и на множество вопросов государыни. И Орлов и Екатерина видели в Перфильеве своего, облеченного Высочайшим доверием человека, и потому, когда Остафий Трифонов заверил графа в, что действует по поручению Никиты Панина и заодно с Перфильевым, подпись которого стояла под привезенным письмом казаков, доверие к его словам только возросло.
В целом ночной визитер довольно логично и последовательно объяснил как предысторию появления письма, доставленного им в столицу, так и весь порядок действий, который предлагался пославшими его казаками. Если императрица соизволит принять предложенный ими план похищения Пугачева, то Остафий возвратится назад, и вместе с упомянутым казачьим отрядом присоединится к основным силам Пугачева. Там, используя фактор внезапности, они похитят ночью из лагеря Емельяна и передадут его Остафию, который со всей возможной скоростью отправится в заранее условленное место на встречу с выделенными для этого «государевыми людьми» и передаст им пленника.
План Трифонова выглядел весьма убедительно. В пользу возможности того, о чём он говорил, было немало предпосылок. Орлов знал, что весной 1774 г. уже имели место прецеденты, связанные с выдачей властям вожаков восстания. Так, в апреле месяце приказчик Богоявленского медеплавильного завода, опоив двух пугачевских "генералов" - Зарубина и Ульянова - похитил их ночью из лагеря и доставил подполковнику Михельсону, получив за эту услугу 500 рублей. Да и сами бунтовщики при сложившейся угрозе их разгрома под Яицким городком 17 апреля 1774 г. без особых колебаний выдали своих руководителей - Каргина, Толкачева, Горшкова, вторую супругу Пугачева - Устинью Кузнецову. Получив в обмен на это свободу передвижения, бунтовщики рассеялась по степи, не тяготясь какими - либо угрызениями совести. Таким образом, само по себе предложение выкрасть Пугачева, и передать его властям не было чем - то невероятным.
Екатерина милостиво позволила Остафию поцеловать ей руку, после чего долго и обстоятельно расспрашивала о событиях на Яике, настроениях бунтовщиков, входя порой в самые незначительные детали. После ответа на все вопросы императрицы Остафий был препровожден в соседний кабинет, где какое-то время оставался один. Вскоре вновь наведавшейся к нему Алексей Орлов вручил ему подарок императрицы, - кошелек с 200 золотыми червонцами и довольно большой узел, в котором оказались отрезы различных дорогих тканей (яхонтовый и вишневый бархат, 7 метров золотого глазета, 10 метров золотого галуна).
- Государыня жене на платья пожаловала, - пояснил Орлов.
Результатом поездки Орлова и Трифонова в Царское Село явилось учреждение императрицей особой Секретной Комиссии по поимке Пугачева. Поначалу в её состав вошли лишь два человека, - офицер Преображенского полка лейб-гвардии капитан Галахов и сам Остафий Трифонов. Через некоторое время в состав Комиссии вошел третий человек, кандидатура которого была предложена графом Никитой Паниным. Этим человеком стал майор Рунич, контуженный во время турецкой компании и находившийся в это время в Москве на излечении.
Секретной Комиссии были даны самые широкие полномочия. Галахов получил право требовать выдачи паспортов на любое имя, мог останавливать курьеров штабов любого уровня (вплоть до штаба графа П. И. Панина, - командующего группировкой, сражавшейся с Пугачевым), и знакомиться с перепиской должностных лиц. Члены Комиссии могли требовать от высших офицеров выделения в их полное распоряжение любых сил, потребных для организации вооруженного конвоя. В местах боевых действий они могли перемещаться сообразно своим планам, не подчиняясь воинским командирам.
Помимо официального предписания об оказании всяческой помощи, которое Галахов имел право предъявлять в любое время любому должностному лицу, он получил на руки два секретных письма. Первое являлось собственноручным предписанием императрицы, скрепленное ее личной печатью, которое Галахов мог предъявлять высшим военным командирам и гражданским чиновникам в случае чрезвычайных ситуаций. В этом письме содержалось указание императрицы на выполняемое его предъявителем секретное поручение и требование оказать ему всемерную поддержку. Цель секретного поручения не разглашалась.
Второе письмо было написано графом Алексеем Орловым и фактически удостоверяло сущность договоренности между императрицей и Трифоновым. Это письмо было написано по настоянию Трифонова и о его содержании ни Галахов, ни Рунич до поры ничего не знали; оно могло быть вскрыто лишь по приказу Трифонова.
Для организации похищения Пугачева и оплаты неизбежных накладных расходов Галахову по распоряжению графа Никиты Панина были выданы немалые деньги. При выезде из столицы он имел на руках 25 тыс. рублей. В эту сумму входили как подорожные деньги, так и аванс яицким казакам. Основную же плату, из расчета 100 рублей на человека, Галахов должен был получить в Москве.
Они выехали из Петербурга в Москву 19 июля 1774 года в сопровождении двух гренадеров Преображенского полка, прикомандированных к Секретной Комиссии. В Москве к ним присоединился майор П. С. Рунич, знакомый Галахову по Первой армии, в которой они участвовали в войне с турками.
Некоторое время было посвящено подготовке к дальней дороге. Галахов добился, чтобы к Комиссии присоединились еще 10 гренадер из состава Преображенского полка; солдаты были призваны играть роль вооруженной охраны в неспокойном степном краю. Члены Комиссии нанесли визит графу Петру Ивановичу Панину, назначенному именным Указом императрицы главнокомандующим войск, направляемых на подавление мятежа.
Представившись графу, Галахов поинтересовался, имеет ли тот какую - либо информацию о местонахождении Пугачева? Панин ничем ему помочь не смог, поскольку в Москве в тот момент довольно смутно представляли ситуацию к востоку от Рязани, знали только, что Пугачев пытался взять Казань, но был отбит. Панин сам в это время готовился покинуть Москву, чтобы быть ближе к эпицентру событий.
Отряд, - три члена Секретной Комиссии и с ними двенадцать гренадеров выехали из Москвы 5 августа 1774 года. В распоряжении Комиссии было 43 тыс. рублей, которые везли в специальном ящике; казначеем Ко-миссии являлся Рунич.
Секретная Комиссия миновала Арзамас, Апоченск, Саранск, Пензу, Камышин. Поскольку движение с каждым днем становилось все более опасным, Галахов решил добиться приписания к Комиссии еще нескольких человек. 15 августа маленький отряд пополнился 12 гусарами и 6 гренадерами под общим командованием поручика Дидриха.
Во время блужданий по степи, не имея сколь-нибудь точного представления о местонахождении Пугачева и его армии, Секретная Комиссия в полном своем составе натолкнулась на того, чьими розысками занималась. На другом берегу Волги, прямо напротив станицы Каменка, Галахов, Рунич и Трифонов увидели остатки армии Пугачева, отступавшей после тяжелого поражения, понесенного ею в сражении 24 августа.
Рунич предложил отказаться от ранее выработанного плана и отпустить Остафия Трифонова прямо сейчас, чтобы тот догнал пугаческое войско, присоединился к нему и организовал похищение вожака бандитов в течение ближайших нескольких дней. Галахов остался бы дожидаться пленника в станице Каменка.
В конце августа 1774 г. Секретная Комиссия в полном своем составе прибыла в г. Саратов и разместилась в пустовавшем архиерейском доме. Трифонов попросил выделить ему трех верных донских казака, желательно урядников или сотников, паспорт и деньги, дабы отправиться на встречу со своим отрядом.
Высшим должностным лицом в Саратове, объявленном на военном положении, был генерал - майор Павел Дмитриевич Мансуров. К нему-то и направил свои стопы лейтенант гвардии Галахов вечером 28 августа. Предъявив генералу предписание императорской канцелярии, он немедленно получил паспорт на имя Остафия Трифонова, в котором указывалось, что тот следует из Саратова в Яицкий городок. Паспорт в те времена фактически являлся путевым документом, своего рода командировочным предписанием, которое по прибытии на место сдавалось в местную полицию. Содержащий подробный словесный портрет паспорт был призван обеспечить своему обладателю беспрепятственный проезд через полицейские заставы.
Помимо паспорта генерал-майор Мансуров распорядился прикомандировать в Секретной Комиссии трех надежных сотников - донских казаков. С ними Трифонов и должен был отправиться вглубь степи. Галахов собрал Комиссию для итогового совещания. После продолжительного обсуждения сошлись на следующем: Галахов и Рунич с деньгами Комиссии и конвоем Дидриха отправляются в Сызрань, где ждут сигнала от Трифонова о поимке Пугачева. Сам Трифонов в сопровождении трех сотников переправляется через Волгу в районе Сызрани. В районе переправы он оставляет первого казака. С двумя другими отправляется вглубь заволжской степи и примерно через 70 верст оставляет второго казака. Продолжая свой путь, он еще через 50 верст оставляет третьего, и далее движется один, розыскивая свой отряд.
Встретившись с ним и поймав Пугачева, Трифонов отправит на встречу с третьим казаком своего посыльного, который условной фразой известит о происшедшем. Далее казаки по эстафете передадут информацию в Сызрань. Галахов с Руничем немедленно выезжают из города и отправляются к тому месту в степи, где Трифонов расстанется с третьим казаком: именно туда будет привезен плененный Пугачев и там необходимо будет произвести окончательный расчет с отрядом захвативших его казаков.
С неожиданным ожесточением развернулся спор о том, сколько денег надлежит выдать Остафию Трифонову на руки. Галахов сказал, что может дать ему в дорогу 1 тыс. рублей, что вызвало всплеск негодования Трифонова. Он потребовал, чтобы ему дали на руки 12 тысяч. Галахов категорически отказался. Такую сумму просто невозможно было сколько-нибудь надежно замаскировать: мешок 10- рублевых золотых монет екатерининской эпохи на сумму 12 тысяч рублей весил более 20 килограммов! В подкладку кафтана такой груз не зашьешь. Для того времени это было целое состояние и отпускать с ним в мятежную степь человек было по меньшей мере глупо.
Галахов и Рунич пытались втолковать это Трифонову, но тот ничего не хотел слышать и твердил, что условился с Императрицей о выплате казакам 100 руб. каждому и при этом не менее 12 тысяч рублей авансом всему отряду. Увидев, что Галахова ему не переубедить, Трифонов потребовал, чтобы тот вскрыл пакет, полученный им от графа Орлова. В нем, по словам Трифонова, содержалось обязательство графа на выдачу денег казакам.
Лейтенанту Галахову пришлось подчиниться требованию Трифонова. В пакете было найдено собственноручное письмо графа Алексея Орлова следующего содержания: «Государыня Императрица соизволила послать с Оставием Трифоновым, всем его 360-ти сотоварищам, яицким казакам на ковш вина 12 т. рублей золотою монетою, а впредь будут Ея высокомонаршею милостию и больше вознаграждены».
Галахов и Рунич до прочтения письма не знали о его содержании. Кончилось тем, что Галахов распорядился отсчитать 3 тыс. рублей из казны Комиссии, что тут же и было проделано Руничем, а на остальные 9 тыс. рублей лейтенант написал расписку, в которой обязался выдать эти деньги в степи при встрече с казаками. Как ни ярился Трифонов, ему пришлось смириться с таким решением лейб-гвардии лейтенанта: было ясно, что Галахов решения своего не изменит.
Порешив на этом, Комиссия разъехалась: Галахов отправился в г. Сызрань, Трифонов - вглубь степи, а Рунич - в Пензу на доклад графу Панину о принятом решении. Панин, изначально скептически настроенный в отношении намерений Трифонова, полностью разделил нежелание Галахова давать тому значительные суммы денег, причем самого Остафия Трифонова Панин не постеснялся назвать «плутом». Главнокомандующий сообщил Руничу, что в ближайшие дни перенесет свою штаб-квартиру в г. Симбирск и предложил именно туда доставить Пугачева, если последний попадет в руки Секретной Комиссии.
Рунич, после доклада Панину направившийся в Сызрань, к своему немалому удивлению столкнулся в дороге с Галаховым и его охраной. От него он узнал самую актуальную на тот момент новость: 14 сентября 1774 г. Емельян Пугачев был пойман и передан на руки генералу Александру Васильевичу Суворову. С этого момента нужды ни в Остафии Трифонове, ни в самой Секретной Комиссии более уже не было.Вернуть с дороги Трифонова Галахов послал поручика Дидриха.
Поручик догнал Трифонова, тот ехал в сопровождении трех донских есаулов и как будто бы никуда особенно не спешил. Услыхав от Дидриха весть о том, что Пугачев пойман и теперь надлежит отправляться в Симбирск на встречу с Галаховым, Остафий вознес хвалу Всевышнему и истово перекрестился, - обрадовался, одним словом.
Все пятеро отправились к Симбирску. Не доезжая до него 50 км., ос-тановились на ночлег в деревеньке, оказавшейся у них на пути. Проснувшись утром, поручик увидел, что Остафий Трифонов ночью исчез. Он с казаками потратили несколько часов на поиски Трифонова в деревне. Убедившись, что в деревне его нет, бросились на тракт. По приказу Дидриха деревенский староста отрядил сотских и десятских старшин с крестьянами для поисков пропавшего в соседних селениях и на проселочных дорогах.
Сам Дидрих отправился в Симбирск, куда на четвертый день после бегства Трифонова прибыли и Рунич с Галаховым. Поручика в живых они не застали, - он скончался накануне от «разрыва сердца». Свидетели тех событий в один голос утверждали, что поручик чрезвычайно переживал из-за бегства Трифонова. Перенесенный стресс, очевидно, и спровоцировал инфаркт. Перед смертью он успел написать рапорт о событиях последних дней, в котором подробно изложил как обстоятельства бегства Трифонова, так и собственные попытки его отыскать.
Итак, Трифонов исчез. Вместе с ними пропали и три тысячи казенных денег.
Галахов и Рунич, встретившись с графом Паниным, показали ему письмо императрицы, в котором предписывалось оказывать всемерную поддержку его предъявителям. Там они оказались свидетелями доставки в Симбирск генерал - поручиком А. В. Суворовым плененного Пугачева и встречи последнего с Паниным. Знаменитый бунтовщик имел при этом довольно жалкий и сам, без всяких понуканий, стал перед графом на колени.
Граф П. И. Панин распорядился принять Пугачева Галахову и Руничу под свою охрану, и озаботиться его доставкой в Москву. Таким образом, Секретная Комиссия завладела опасным бунтовщиком, хотя и совсем не так, как планировали сами члены Комиссии и ее организаторы.
Афанасий Перфильев, - ближайший помощник Пугачева, на первом же допросе в Яицком городке, сообщил о том, что к восставшим приезжал гонец от Великого князя Павла Петровича и заверял Пугачева в полной поддержке его мятежа. Дал описание этого человека: «... башкирец привез к Пугачеву какого-то купца старика; росту он был среднего, лицом сухощав и рябоват, волосы - темно-русые с сединою, говоря пришамкивает, а лет ему около щестидесяти. Пугачёв перед всем войском заявил, что этот старик прислан от Великого князя Павла Петровича к нему с письмом».
Упомянутый в показаниях Перфильева башкирец был ни кто иной, как Канзафар Усаев - один из самых жестоких сподвижников мятежника. Стремясь избежать допроса под пыткой, он не запирался и всячески сотрудничал со следствием. Рассказал о том, что действительно привозил в лагерь Емельяна Пугачева некоего петербургского купца, который по его словам, лично знал Петра Третьего, поскольку занимался поставкой сена в дворцовые конюшни. Купец этот, якобы, был уполномочен Цесаревичем Павлом Петровичем съездить на Урал и познакомиться с главарем восставших, дабы убедиться в том, что это именно Государь Император Петр Третий.
Когда за разъяснениями по поводу посыльного Цесаревича обратились к Пугачеву, он рассказал, что действительно в его лагерь являлся таковой, был им обласкан и впоследствии отпущен обратно в столицу. Назвал Пугачев и настоящее имя и фамилию человека, приезжавшего от наследника - Осташка Долгополов, из ржевских купцов.
Долгополов был неожиданно опознан рядовыми мятежниками, сидевшими в Казанской тюрьме, в числе лиц, задержанных по причине отсутствия паспорта. Кордоны на дорогах еще недавно мятежного края бдительно проверяли в это время всех подозрительных. Один из них, задержанный в окрестностях Казани без паспорта, и оказался тем самым Остафием Долгополовым.
12 ноября 1774 г. задержанный дал развернутые показания перед следственной комиссией в Москве. Участников разработки «финансовой операции» и её автора он, несмотря на истязания, не раскрыл. Московский губернатор князь М. Н. Волконский, руководивший следственными мероприятиями по делу Пугачёва, писал императрице, что Долгополов — «человек не только коварный, но и весьма дерзкий и не робкий». В протоколе его допроса сделана следующая запись: «Долгополов, по его признанию, злого умысла против государства и Ея Величества никакого не имел и действовал совершенно самостоятельно». Помилования он себе этим не добился, но жизнь спас.
По приговору Сената от 10 января 1775 г. Долгополов, который «разными лжесоставленными вымыслами приводил простых и легкомысленных людей в вящее ослепление», был наказан кнутом, заклеймлён, ему были вырваны ноздри. После чего был отправлен на пожизненную каторгу в балтийский порт Рогервик. В отличие от четырёх других приговорённых к той же мере наказания, в том числе Канзафара Усаева, приговор особо предписывал Долгополова «сверх того, содержать в оковах».
Так сложилась судьба человека, сумевшего обхитрить и Императрицу, и графа Алексея Орлова, приведшего этих «простых и легкомысленных людей (со слов князя Волконского) в вящее ослепление».
P. S. Долгополов пережил Екатерину. Известно, что в июле 1797 года он ещё был жив. В составленном в этом месяце документе о крещении младенца, родившегося в семье солдата в Рогервике, упоминается, что его крестным отцом был 72-летний Остафий Долгополов.