Юра Кропотов не знал, зачем был явлен миру суетливыми бестолковыми родителями. Мать и четыре сестры в пыльном выгоревшем узбекском местечке Ангрен – сидели голодными птенцами и ждали от Юры ежемесячных переводов, которыми и были живы. Юра помогал. Не потому что должен, а потому что жалел.
Юра прибыл в Москву в начале 90-ых, когда она особенно лютовала, не веря слезам. Сойдя с поезда «Ташкент-Москва», покрутившись денек на площади трех вокзалов, оказался охранником в борделе неподалеку. Бл...ди его любили, по пьяни рыдали на широкой Юриной груди и, не умея благодарить другим способом – пылко и бесплатно давали после того, как он осушал их слезы. Сутенеры профессионально ждали от Юры подвоха. После очередной облавы за подсунутый ментами кокаин Юра отправился в Рязанскую колонию строго режима. Там и пристрастился к чтению, задаваясь вопросами «тварь ли я дрожащая», «кто виноват» и «был ли мальчик». Москва приходила во сне и обещала дождаться.
Вернувшись на площадь трех вокзалов, счастливо избежав партаков на ладно скроенном теле, Юра пристроился торговать чтивом на развалах. Старые подруги из борделя не читали книг, но помнили его всегдашнюю готовность выслушать трагедию любого градуса. Только теперь появилось непреложное условие. Без пузыря Юра отказывался сдаваться в аренду. Пузырь не проблема, бл...ди тащили пойло в Юрину берлогу и бурно рыдали, попутно раздеваясь. К тому же Юра был похож на Клинта Иствуда. Это придавало пикантности.
Чтобы беззаветно любить работу книгоноши, нужно быть меланхоликом. Юра хотел страстей и больших денег - и быстро заскучал. Но Москва с готовностью предлагала варианты. И в какой-то момент Юра остановился поглазеть на движуху возле игровых автоматов. Москва подмигнула желтым глазом и хрипло хохотнула.
Теперь он днями просиживал на углу Земляного вала с чашкой кофе в компании слот-машины. И однажды ему повезло. Скорее всего произошел какой-то сбой, но выиграл Юра тогда без малого сотню тысяч рублей. Москва кокетливо шепнула «я же тебе говорила» и тесно прижалась, обдав Юру терпким запахом шальных денег. Выигрыш отдали без вопросов - он был завсегдатаем и никогда не играл в долг. В тот день гуляла вся улица, включая идеологических бомжей и сочувствующих. К утру благородное общество расползлось по кустам, каждый с недопитым пузырем бормотухи, ибо уже не лезло. Бл...дей Юра тоже не забыл - раздал персонально по стандартному дневному заработку минетчицы. А пацанам накрыл поляну в Кантри-Баре, куда никогда обычно не заходил, пребывая в вынужденной аскезе. Под это дело приехала мама. Юра купил ей телевизор и отправил домой. Дома не было телевизора. Деньги кончились через две недели. Но бомжи и бл...ди к тому моменту уже причислили Юру к лику святых.
Больше Москва не давала авансов Юре. Отвлеклась или разочаровалась – он не выяснял. Юра скитался по друзьям и знакомым, перебиваясь с хлеба на воду, жил как получалось, стараясь не демонстрировать предавшей Москве свою ревность и тоску.
Последним ристалищем Юры стала трасса. Он вышел торговать автомобильными атласами. Книгоноши поначалу пожали плечами: у каждого второго навигатор, какие атласы. Но когда он в первые полчаса распихал всю пачку - стало ясно, что талант не пропьешь. Проступила новая изнанка жизни – дальнобои. Юра слушал их байки по вечерам, когда они собирались на бивуак, никогда не трезвел, и больше не мог никого утешить.
За год до смерти Юра перестал работать, а только лежал в коллекторе теплотрассы и при свете свечи читал Достоевского. Пацаны его подкармливали, приносили выпить. К тому времени он уже усох и пожелтел. Москва приходила еще однажды. Он тогда сильно перебрал с винищем и услышал, как она шуршит парчовым платьем, присаживаясь на обоссанное кресло. Разговор был коротким. Москва брезгливо поинтересовалась, не нужно ли ему чего. Юра ответил, что у него все есть. Тогда она послюнила два пальца с кровавым маникюром и потушила огарок свечки.
Юра заснул и больше не просыпался. Спал еще два дня в одном положении, а потом умер. Пацаны скинулись на скромные похороны и бухали без перерыва три дня. Кто-то нашел газетный сверток с документами. Среди прочих пожелтевших справок обнаружился диплом об окончании пединститута.
Юра Кропотов был педагогом. И любил только одну женщину. Ни то, ни другое не пригодилось.