Жизнь сразу задалась неимоверно трудной, с самого детства на Северном Урале, куда и мать, и отец попали не по своей воле. На них это обстоятельство наложило неизгладимый отпечаток. Мне с рождения все казалось естественным и… прекрасным! И неказистый наш дом у реки и леса, и деревянная школа трехсменка, и буйные наши игры на заросшей мягкой травкой улочке. Чем дальше – тем сложнее и все интереснее! Это был бег с барьерами, и всякий очередной надо было брать единолично, самостоятельно. И все чаще слышать: «Тебе что, больше всех надо?», «Ты опять по-своему?», «Не лезь ты со своим мнением!» И это тоже были барьеры, которые приходилось брать – с азартом и удовольствием. Журналистика в те времена была совсем другой, это сейчас кое-кто пытается представить дело так, что советские газеты наперегонки врали. Ничего подобного! Из-под земли, с шахтных горизонтов, с заводов черной и цветной металлургии, даже с хлопкопрядильной фабрики вырисовывались убойные сюжеты – и практически всё удавалось опубликовать. Разумеется, били непрерывно, наверняка не ожидалось наград за победу, но благодаря крепкой фактуре и поддержке мужиков от станка и отбойного молотка удавалось избежать и поражения. Теперь уже коллеги говорили: «Ну да, ты-то можешь себе это позволить!..» И хотя по-прежнему главной моей опорой была фраза «Держи удар!» - признание коллег дорогого стоило!
Никогда не забуду, как на каком-то партийном токовище третий секретарь по идеологии, дама с башенкой косы на голове, с изумлением говорила: «Зачем вы так пишите? Народ все равно вас не поймет. Ведь мы вам уже который год объясняем, как надо писать в советских газетах!»
Мой бедный редактор на все мои возмущения хладнокровно отвечал: «Ну, выпороли нас с тобой, но ведь уже после того, как напечатали! Чего ж ты еще хочешь?» У-у-у, как он был прав! В девяностых годах в газете олигарха Ходорковского уже все было жестко схвачено: били до публикации и ходу никаким расследованиям не давали. Так что чем дальше продвигалась Россия на пути к окончательной свободе, тем сложнее была моя жизнь, которая, как выяснилось, все время шла поперек и вопреки…
Не помню, когда и в каких обстоятельствах я услышала удивительно не попсовый, вообще не сценический голос, который речитативом произносил, как заклинание:
«Я такое дерево….
Я такое дерево…
Я такое дерево…
Такое дерево…
Ты хочешь, чтоб я был,
Как ель зеленым,
Всегда зеленым,
Зимой и осенью.
Ты хочешь, чтоб я был
Гибким, как ива,
Чтоб я мог,
Не разгибаясь, гнуться.
Но я… Я другое дерево.
Я другое дерево.
Я другое дерево.
Другое дерево.
Если рубанком
Содрать со ствола кожу,
распилить его, высушить,
а потом покрасить,
то может подняться
мачта океанского корабля.
Могут родиться красная скрипка,
копье, крыша
или белая палуба.
Но я не хочу,
чтоб с меня сдирали кожу,
чтобы меня строгали рубанком,
чтобы меня сушили или красили.
Я этого не хочу
не потому, что я лучше
других деревьев…
А просто...
Просто я другое дерево.
Я другое дерево.
Другое дерево.
Такое дерево…
Говорят, если деревья долго лежат в земле,
они превращаются в уголь,
в каменный уголь,
в торф,
и во многое другое…
Они долго горят не сгорая,
и это дает тепло.
А я хочу тянуться в небо.
Я хочу тянуться в небо.
Не потому что я
лучше других деревьев,
я этого не говорю.
А просто…
Просто я другое дерево.
Другое дерево.
Такое дерево…
Это был мой голос, звучала моя музыка, мои выстраданные слова, которые как-то отрадно поднимали, утешали и придавали силы. Это была декларация независимости, внутренней свободы от любых обстоятельств. Это было благородное стремление не посягать в свою очередь на права другой личности. Это было высказано полно, красиво, не банально, это было абсолютно МОЁ.
И даже как-то немного странно было поинтересоваться, кто же это, кроме меня самой, мог ТАК сказать и ТАК спеть? Речитатив написал Григорий Поженян, музыку к стихам написал и сам исполнил композитор Микаэль Таривердиев.
Уже не надо бы добавлять, что по сию пору эти слова принадлежат мне, они возникают естественно и легко в нужную минуту и спасают от любой чужой попытки наставить меня на протоптанную тропу с той нелегкой целины и бездорожья, которыми я по-прежнему предпочитаю шагать. И когда очередной судья или модератор ПБ мне выговаривает, что тут у меня почему-то поменялся ритм, зачем- то использована инверсия и слова какие-то непривычные, указывает: «Ведь всё так легко поправить! Сделайте, как надо!» Я вспоминаю ту горкомовскую секретаршу с башенкой на голове, и про себя с усмешкой отвечаю: «Но я другое дерево». Уж лучше в конкурсы не ходить, чем себе изменить!