ЯРОСТНО ВРЕЗАЕТСЯ в молодую траву под одной, а затем и под другой яблоней электрическая косилка, перекрывает все кажущиеся ей посторонними звуки, шумит о своём, точно торопится привлечь внимание: она-де трудится весело и с пользой для сада. Кажется, нет в минуты эти ничего, способного отвлечь меня: негоже просмотреть завалявшийся в траве случайный кусок проволоки, камешек или сухую ветку.
Майское солнышко улыбчиво любуется похорошевшим участком, а небо над садом чрезмерно голубое, безоблачное и потому глубокое и бескрайнее.
Словно украдкой, бросаю я скорые взгляды на солнышко и небо, восхищаюсь ими, а в душе всё отчётливее вызревает желание быстрее закончить работу – чтоб в полную силу насладиться не только солнцем и небом, но и просыпающимся после холодной и потому нескончаемо долгой зимы садом. И чем-то ещё таким, пока непознанным, что непременно приготовит мне утро майского дня.
Но вот, наконец, скошена трава, умолкает уставшая косилка, и сразу же из ближнего кустарника смородины слышится бодрая песенка пташки. Восторги слышу я в этом пении, вместе с ней радуюсь; потом неожиданно чудится мне восклицание её: «Утро чудное! Улыбнись! Молодец!»
«Ну, вот, - нашёптывает мне внутренний голос, - а до того, как заработала косилка, птаха вопрошала грустно: «Зачем пришёл? Зачем пришёл?» - «Затем и пришёл, - произношу тихо. - Вместе с птичкой весне порадоваться!»
«Ты что-то сказал?» - спрашивает только что подошедшая и не расслышавшая моих слов жена. Молча прикладываю я палец к губам, киваю в сторону кустарника. Улыбаясь, слушаем мы птичку, о чём-то прекрасном поющую.