Покинув Крым, Пушкин, однако, не сразу расстался с Раевскими. Всего несколько дней провел он в Кишиневе, куда перебралась тем временем канцелярия Инзова, и уже в ноябре 1820 года мы вновь встречаем его в гостях у Раевских, на сей раз в имении Каменка. Каменка принадлежала племяннице князя Потёмкина Екатерине Николаевне, урожденной Самойловой, по первому мужу Раевской, по второму - Давыдовой. Ко времени появления Пушкина в числе её гостей она успела овдоветь вторично.
Генерал Н.Н.Раевский был ее старшим сыном. От брака с Давыдовым у неё родились ещё два сына - Александр и Василий.
Пушкин был чрезвычайно доволен и обществом, собиравшимся в Каменке, и приёмом, который ему там оказывали, и своим собственным времяпрепровождением.
Он писал Н. И. Гнедичу в декабре 1820 г.:
«...теперь нахожусь в Киевской губернии, в деревне Давыдовых, милых и умных отшельников... Женщин мало, много шампанского, много острых слов, много книг, немного стихов».
Хотя женщин было мало, одна из них все-таки остановила на себе внимание Пушкина. Это Аглая, супруга отставного генерала Александра Львовича Давыдова.
Аглая Антоновна Давыдова была дочерью герцога Де-Грамона, французского эмигранта-роялиста. Таким образом, в ее жилах текла кровь знаменитого волокиты и самого блестящего кавалера эпохи Людовика XIV, графа Де-Грамона, прославленного в мемуарах Гамильтона. Нужно отдать справедливость Аглае Антоновне: она не изменила традициям галантности, связанным с именем её предка. Её дальний родственник, один из Давыдовых, сын известного партизана Дениса Давыдова, рассказывает, что она, «весьма хорошенькая, ветреная и кокетливая, как настоящая француженка, искала в шуме развлечений средства не умереть со скуки в варварской России. Она в Каменке была магнитом, привлекавшим к себе железных деятелей Александровского времени. От главнокомандующих до корнетов всё жило и ликовало в Каменке, но - главное - умирало у ног прелестной Аглаи» .
Её роман с Пушкиным, быть может, слишком зло, но, в общих чертах, несомненно верно рассказан в стихотворении «К Аглае»:
«И вы поверить мне могли.
Как семилетняя Агнесса?
В каком романе вы нашли,
Чтоб умер от любви повеса?
Послушайте: вам тридцать лет,
Да, тридцать лет - не многим боле;
Мне за двадцать: я видел свет,
Кружился долго в нём на воле;
Уж клятвы, слёзы мне смешны,
Проказы утомить успели;
Вам также с вашей стороны
Тревоги сердца надоели;
Умы давно в нас охладели,
Некстати нам учиться вновь -
Мы знаем - вечная любовь
Живет едва ли три недели!
Я вами точно был пленён,
К тому же скука... муж ревнивый...
Я притворился, что влюблен,
Вы притворились, что стыдливы.
Мы поклялись; потом... увы!
Потом забыли клятву нашу,--
Себе гусара взяли вы,
А я наперсницу Наташу.
Мы разошлись; до этих пор
Всё хорошо, благопристойно:
Могли бы мы без глупых ссор
Жить мирно, дружно и спокойно;
Но нет! в трагическом жару
Вы мне сегодня поутру
Седую воскресили древность:
Вы проповедуете вновь
Покойных рыцарей любовь,
Учтивый жар, и грусть, и ревность..
Помилуйте, нет, право нет,
Я не дитя, хотя поэт.
Оставим юный пыл страстей,
Когда мы клонимся к закату,
Вы - старшей дочери своей,
Я - своему меньшому брату.
Им можно с жизнию шалить
И слезы впредь себе готовить;
Еще пристало им любить,
А нам уже пора злословить.»
Аглая Антоновна никак не могла простить этих рифмованных колкостей, которые, надо думать, не остались ей вполне неизвестны. Один кишиневский знакомец Пушкина, навестивший чету Давыдовых в 1822 г. в Петербурге, заметил, что «жена Давыдова в это время не очень благоволила к Александру Сергеевичу, и ей, видимо, было неприятно, когда муж ее с большим участием о нем
расспрашивал.
Адель Давыдова - старшая дочь Аглаи Антоновны - также не может быть совершенно пропущена в обзоре «Списка» поэта, нашего «пациентаПАС».
Декабрист И. Д. Якушкин, гостивший в Каменке в конце 1820 года и вынесший, кстати сказать, не особенно благоприятное впечатление из своего знакомства с Пушкиным, сохранил для нас следующую сценку:
«У неё [Аглаи Давыдовой] была премиленькая дочь, девочка лет двенадцати. Пушкин вообразил себе, что он в неё влюблен, беспрестанно на неё заглядывался и, подходя к ней, шутил с ней очень неловко. Однажды за обедом он сидел возле меня и, раскрасневшись, смотрел так ужасно на хорошенькую девочку, что она, бедная, не знала, что делать, и готова была заплакать; мне же стало её жалко, и я сказал Пушкину вполголоса: «Посмотрите, что вы делаете: вашими взглядами вы совершенно смутили бедное дитя». - «Я хочу наказать кокетку,- ответил он, - прежде она со мною любезничала, а теперь прикидывается жестокой и не хочет взглянуть на меня». С большим трудом удалось обратить все это в шутку и заставить его улыбнуться».
На роль любимой женщины, как я то вижу, никто из вышеупомянутых у нашего «пациента» не дотягивал.
Проследим болезнь «пациента ПАС» в следующих главах.