Пушкин выехал из Петербурга смертельно утомленный разгульной жизнью, которую там вел, и снедаемый горькими воспоминаниями, неудовлетворённый плотской любовью, отвергнутый Наташей Кочубей. Сверх того, в последние месяцы перед от'ездом он испытывал жесточайшее нервное возбуждение - результат позорящих слухов, распространявшихся на его счёт в петербургском обществе. Он был вне себя и едва не натворил величайших безумств. После отъезда наступила реакция, сопровождаемая глубоким упадком телесных и нравственных сил.
Выздоровление наступало после этого медленно, тем более, что ему препятствовали пароксизмы лихорадки, схваченной в Екатеринеславе. Как всякий выздоравливающий, Пушкин, прежде всего, испытывал чувство чисто физического блаженства, успокоения и бездумья. Об этом говорят строки его писем, посвященные изображению жизни в Гурзуфе, об этом же обмолвился он стихами в посланиях к Чаадаеву.
Какова же была его сердечная жизнь за описанное время? Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо ознакомиться несколько подробнее с личным составом той семьи, под гостеприимным кровом которой Пушкин беспечно блаженствовал на юге.
У генерала Н. Н. Раевского было шесть человек детей: четыре дочери и два сына. С младшим из этих сыновей, ротмистром Николаем Николаевичем Раевским и, вероятно, лишь с ним одним, Пушкин был знаком еще в Петербурге. Узы тесной дружбы связывали их. Раевский успел оказать Пушкину какие-то чрезвычайно важные услуги перед ссылкой. Вероятно, был посвящен он и в тайну северной любви поэта. Об этом говорят вступительные строки "Кавказского пленника" :
«Когда я погибал безвинный, безотрадный,
И шопот клеветы внимал со всех сторон,
Когда кинжал измены хладной,
Когда любви тяжелый сон
Меня терзали и мертвили -
Я близ тебя еще спокойство находил...»
Старший сын генерала Раевского, Александр Николаевич, присоединился к обществу только на Минеральных Водах. Этот человек, душевно не столь близкий Пушкину, имел, однако, на него сильнейшее умственное влияние, продолжавшееся в течение четырех лет слишком. Об Александре Раевском нам придется подробнее говорить ниже, когда мы коснемся пребывания Пушкина в Одессе в 1823-1824 г.г.
Из дочерей обе младшие - Софья и Мария - сопровождали отца на Кавказ. Две старшие - Екатерина и Елена - вместе с матерью приехали прямо в Крым. Софье было только 12 лет, Марии лет 14-15. По отзыву графа Густава Олизара, узнавшего её немного позднее, она была некрасивым, смуглым подростком. Впоследствии красота ее расцвела. Но в пору своего первого знакомства с Пушкиным будущая княгиня Волконская оставалась почти девочкой, способной на чисто детские проказы.Вспоминая много лет спустя о своей встрече с поэтом, она писала: «Отец когда-то принял участие в этом бедном молодом человеке с таким огромным талантом, и взял его с собой на Кавказские воды, т. к. здоровье его было сильно подорвано. Пушкин никогда этого не забывал; связанный дружбой с моими братьями, он питал ко всем нам чувство глубокой преданности. Как поэт, он считал долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался. Мне вспоминается, как во время этого путешествия, недалеко от Таганрога, я ехала в карете с Софьей, с нашей англичанкой, русской няней и компаньонкой. Завидев море, мы приказали остановиться, вышли из кареты и всей гурьбой бросились любоваться морем. Оно было покрыто волнами, и не подозревая, что поэт шёл за нами, я стала забавляться тем, что бегала за волной, а когда она настигала меня, я убегала от неё; кончилось тем, что я промочила ноги. Понятно, я никому ничего об этом не сказала и вернулась в карету. Пушкин нашел, что эта карета была очень грациозна и, поэтизируя детскую шалость, написал прелестные стихи; мне было тогда лишь 15 лет:
«Как я завидовал волнам,
Бегущим бурною чредою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!»
Позже, в поэме "Бахчисарайский фонтан" он сказал:
«.....ее очи
яснее дня,
Темнее ночи.»
В сущности он обожал только свою музу и поэтизировал все, что видел».
Отрицать начисто самую возможность для Пушкина быть влюбленным в Марию Раевскую не стоит. Многолюбивое сердце сластолюбца было для этого достаточно просторно. Мгновенная вспышка чувства могла родиться в душе Пушкина в любое мгновение, как и угаснуть. Такова его чувственная природа.
Он еще находился всецело под властью воспоминаний о своей «северной любви», от которой, отвергнутый, эгоистичный молодой самец мучался. Но эта мучительная страница его жизни была уже им перевернута. Вечно тревожная фантазия рисовала ему картины новой любви. И его уста шепчут другое имя. На этот раз быть «любимой» нашим «пациентомПАС» выпал жребий... черкешенке. Ох! Как же он «любит»! Страстно и самозабвенно ... черкешенку! А кто же она?
С некоторой долей вероятия можно допустить, что смуглая Мария Раевская послужила моделью для создания образа "Девы гор". Если так оно и случилось на самом деле, то весь роман Пушкина с будущей княгиней Волконской был пережит поэтом исключительно в воображении, пережит скорее, как литературный замысел, нежели как биографический факт. Если Пушкин и увлекался Марией Раевской, то, всего вероятнее, увлекался ею на Кавказе. Уже в Крыму внимание его было отвлечено в другую сторону. В Гурзуфе Пушкин имел возможность впервые познакомиться с обеими старшими дочерьми генерала - с Екатериной, которой было уже двадцать два года, и с Еленой, которой недавно исполнилось шестнадцать лет.
В мае 1821 года Екатерина Николаевна вышла замуж за генерала М. Ф. Орлова, который командовал дивизией, расквартированной в Кишиневе, и Пушкин был частым гостем в их доме. Ничто не указывает, чтобы он продолжал в это время питать какое-либо задушевное чувство к Орловой. Но несколькими годами позже он писал из Михайловского князю Вяземскому:
«моя Марина славная баба, настоящая Катерина Орлова! Знаешь её? Не говори однако ж этого никому».
Вновь Пушкин наводит на женщину напраслину. Да на всех сестёр Раевских ложится тень его фантазий. Бредовыми представлениями любви с ними он просто подпитывает свою фантазию, иначе он не может творить как поэт. Для него эта подпитка просто необходима. И не он первый из поэтов подпитывается энергией живых существ в женском обличье во имя бесплотной Музы, единственную его любимую.
О Пушкине, Екатерина Раевская-Орлова отзывается с легким оттенком пренебрежения:
«Пушкин, - пишет она из Кишинева брату Александру в ноябре 1821 года, - больше не корчит из себя жестокого; он очень часто приходит к нам курить свою трубку и рассуждает или болтает очень приятно...».
Когда появилась биография Пушкина, написанная Анненковым, и Екатерина Николаевна прочитала там, что поэт, будучи в Крыму, изучал английский язык якобы под ее руководством, она сочла нужным резко протестовать. По ее словам, старинные строгие понятия о приличии не могли допустить подобной близости между молодой девушкой и молодым человеком. Отсюда как будто явствует, что о другой близости, более интимной, не могло быть и речи.
Шестнадцатилетняя Елена Раевская была самой красивой из всех четырех сестер. Она отличалась весьма слабым здоровьем и тем вызывала в семье постоянные опасения. Барышни Раевские, повидимому, были необычайно щекотливы в отношении личных намеков, могущих встретиться в стихах и стать достоянием гласности. Многие намеки и полупризнания позволяют предполагать, что Пушкин был в кого-то влюблен, находясь в Крыму. Но в кого именно? В Екатерину, в Елену, или в Марию? Но всего вернее, он был влюблен во всех трех зараз, и понемногу; любил не какую-либо одну представительницу семьи Раевских, но всю женскую половину этой семьи, подобно тому, как находился в дружеских отношениях со всею мужской половиной. Только любовь эта вовсе не была той единственной, исключительной, утаенной от всего света любовью, над которой ломают голову биографы. Говоря современным языком, у Пушкина в Крыму завязался «курортный» роман - всего вернее с Екатериной Раевской, но может быть также с Еленой. Это был легкий флирт из чего мой «пациент ПАС» раздул «возвышенную любовь». Но их ли одних вспоминал Пушкин, когда писал в Кишиневе и отделывал в Одессе свое новое произведение?