В автобусе мне по дружбе сообщили, что командир отряда – зверь. И что прозвище его – «АдИдас». «Почему?» – наивно поинтересовался я.
Зато, когда перед отрядом мрачно прохаживался мужичина в футболке с громадными обозначениями «Adidas» на груди и спине, у меня не было вопросов.
– Кто-то из вас, нах, сбежит под юбки к нянькам, – предсказал «АдИдас». – А кто-то, нах, станет человеком…
– …нах, – дошептала шеренга.
Милосердные няньки безнадежно затерялись в перинатальном бардаке. Днем мы планировали местность, туда-сюда передвигая бесплодный совхозный суглинок, а по вечерам соединяли палатки дощатыми трапиками, смысл которых в июльскую сушь и вовсе не просматривался. Особенно под колотьбу молотком по пальцам в потемках.
Осмысленная жизнь возвращалась только после отбоя. Тут каждый получал в собственность ноль пять на два метра личной койки плюс полную свободу самовыражения (вариант: семяизвережения) в промозглой тьме взводной палатки.
На пик успеха выезжал звукоподражатель Витюша Ефимов, носивший прозвище «Гома», не совсем мне по наивности понятное.
– Гом, – говорили ему обычно, – а как пердит «АдИдас»?
– Прррррр.
– А Люська-лилипутка?
– Пиууу.
– А слон?
– Пхххааааааааа...
Оторжавшись на общую тему, приступали к персональному троллингу.
– Бубукин, – говорили, – не е… Муму.
– Я сплю, – вяло защищался носитель уязвимой фамилии.
– Мумукин, – добавляли, – не е… БубУ.
– Пошли на х…!!! – орал Бубукин.
Коллектив всегда добивался своей цели.
--------------------
В начале лета от меня улетела – нет, даже не первая, скорее, «нулевая» – Ленка Штольцман. Мы уже научились расстегивать пуговички друг на друге и даже раздетые ложились вместе, но преодолеть страх и неумелость я не сумел. Не успел. Ее десятый класс отправили куда-то в Крым «на помидоры», мой первый курс переводческого факультета – стройотрядить в Подмосковье…
Тем отвратительнее мне казались бестолковая здешняя «пахота», казарменное хамство и, почему-то особенно, трехэтажная матерщина по поводу и без.
– А вот спорим, Саш, – взорвало меня, наконец, – что я за три дня ни разу не матюгнусь?!
– ВолюнтаризЬм, – посмеивался Сашка Резниковский, красавчик и анекдотчик. – На «Три семерки»?..
– Замётано!
Первый день пролетел мотыльком. Отряд, как обычно, встал на планировку, лопата легко входила в суглинок, и для контактов с сокурсниками мне вполне хватало слов «давай» и «на» (не путать с «нах»). Я и чихнуть не успел, как солнце, алея, пало на пики ельника за рекой.
Второй день дался мне куда труднее… Дюжину землекопов двинули рыть канаву под кабель в центре совхоза. Грунт был как камень, да и камней в нем было до черта, мне постоянно нужен был лом, а он чисто по-советски был один на всех.
Кроме того, сломленные «пахотой» и жарой, мы то и дело сбивались на перекур (он же водопой), а наш старшой, черноусый культурист «Старик Адзуро» не давал пройти мимо ни одной особи женского пола от шестнадцати до шестидесяти лет.
– Девушка, посидите с нами, а? – тянулась к ним крепкая волосатая рука. – Ну что-о-о же вы, девушка…
– Смарите, какая жжопа, – тут же разворачивался к нам «Адзуро». – Ничего, дур е…ать - х…й тупить.
И если ты не хотел показать себя задротом, ты должен был вместе с коллективом развивать тему…
Но особенно трудно мне стало втискиваться в лексические нормы к вечеру, когда, мы все в конец обессилели, а канава так и осталась не докопана.
Не дали, однако, результата и приставания нашего старшОго к совхозным красоткам.
– Гом, – прилетело из глубины палатки после отбоя, – а как… пердит «Старик Адзуро»?
– Замолчите вы, суки, или нет? – тут же заорал «Адзуро». – У вас что, словесный понос?
– А то еще бывает словесный запор… – заметил я.
– А у кого словесный запор? – уточнил Сашка.
– У «Старика Адзуро».
– Ну, Радкевич, если ты не заткнешься… – прохрипел культурист хорошо прокуренным баритоном, – я тебя…
Палатка замерла в ожидании чудовищной угрозы.
– …на х… пошлю!
После чего наступил третий день моего матерного поста.
Дюралевые скелеты теплиц требовалось оснастить длиннющими металлическими трубами для полива будущих сельхозкультур. Полуденное солнце белым огнем палило стадо скелетов. Ссыпаясь из кузова ЗИЛа, трубы непереносимо звенели, а пропихиваемые в спецдыры неумелыми руками будущих переводчиков – производили душераздирающий скрежет.
Иногда руки наши не удерживали труб, и они отшибали нам ноги. Бубукину засветило трубой по лбу – его увезли в районную больницу. Синяков и ссадин наловил каждый.
Нет, я и в тот адский день удержался от матерщины.
Но какую же уйму слов мне приходилось тратить на объяснение самых простых вещей!
И как убедительно подтвердилась таким образом любимая присказка моей мамы – о том что из двух спорящих (даже таких замечательных, как Сашка Резниковский и я) – один обманщик, а другой дурак.
--------------------
Андрюха «Старик» Левенко внезапно сочувственно выслушал мою историю – про Ленку Штольцман, вскользь упомянутого ее в письме «отрядного художника» и ее красноречивое с тех пор молчание. А потом как-то очень искренне, безо всяких понтов, пересказал мне свой, тоже несчастливый, роман. «Ну и пусть мы останемся девственниками», – горестно приговорили мы себя в миазмах пивбара.
И поехали к институту смотреть на абитуриенточек. Без пяти минут второкурсники, на пять минут отпущенные с переднего края трудового фронта, мы казались себе парнями запредельной крутизны. Но абитура и их родители, изнуренные приемным марафоном, нас не замечали!Совсем!
Чтобы окончательно не потерять лицо, мы браво поматерились в толпе мучеников, покрутили тощими задницами, обтянутыми фирменной джинсой от фарцовщиков, да и разъехались по домам. А на следующее утро уже вновь «запахивали» на стройках социализма.
Не все мне нравилось в «Старике». Например, он участвовал в алкогольных групповухах, пышно именовавшихся «Великим раскладом». Восьмеро оболдуев складывались из расчета одной бутылки на пару глоток, и дежурный лазил через забор, притаскивая из сельмага рвотные «Три семерки» (вариант: еще более рвотный «Агдам»).
Остаток вечера «раскладчики» бродили бухие и бестолковые, а «Старик» тренькал тихонько на гитаре, задушевно шепча каких-нибудь «Битлов» или «Роллингов». Но ничего более вразумительного от него в это время было не добиться.
Кучерявый и большеглазый, он был похож на подростка из гетто, работая всегда со слепым упорством, как коллективное насекомое – пчела или муравей. Он продолжал «пахать», даже когда все русские Вани и Васи, сломавшись, дружно посылали всё на х…
За сверхъестественную трудоспособность его привечали разновысокие старшИе, включая «Адзуро». Что, конечно, не помешало культуристу, когда Андрюха под градусом переусердствовал в троллинге, засунуть его, суматошно протестующего из спального мешка, в зловеще узкую щель между койками. А я – хотя бы тоже в шутку – мог прийти к другу на помощь, но зассал…
«Старик» открыл мне Флеминга. Раньше про «бондиану» я мог прочесть разве что в советских газетах: «сага о шпионах насквозь пропитана злобой против социалистического строя» – что-нибудь такое, скорее всего. «Старик» же давал мне подлинные, хоть и изрядно покоцанные, книжки лондонского издательства «Pan Books»! Прикосновение ороговелых пальцев землекопа к глянцу «покета» и стало моим первым физическим контактом с настоящим, не изгаженным пропагандистами «внешним миром».
Да, там тоже был мат. «Yebionna mat», – предвосхищал начальник СМЕРШа General Grubozaboyschikov приезд Джеймса Бонда в Советский Союз. Но, как и всё иностранное, флеминговское сквернословие было чуть ненастоящее, целлулоидное слегка. Да и вся советская госмашина в своем неутомимом злодействе выглядела скорее смешной, чем страшной. Отчего нет-нет да и возникало легкое беспокойство: а вдруг случится невероятное – железного занавеса не станет… Чего ты будешь стоить, ничем не защищенный наивняк, среди капиталистической пожираловки слабых сильными?
Я уж не говорю про голенастых блонди, с которыми беспрерывно спаривался Бонд (Джеймс Бонд). Б…, конечно, но какие! Где там Люське-лилипутке, чье пуканье в интерпретации «Гомы» оглашало нашу палатку из вечера в вечер…
--------------------
В конце августа полили непроглядные ливни. К этому времени кое-какой пипл, как ни странно, все еще уродовался в отряде, не съехав чудом с катушек от монотонного чередования «пахоты» и онанизма. Мы уже твердо знали, зачем нужны трапики над лужами в траве и почему лучше избегать прилюдного троллинга старшИх. Но «Великий расклад», возвращаясь с дальних объектов (вблизи, по-видимому, весь социализм уже был построен), в открытую скучивался на задних сидениях ПАЗика и беспрерывным кавказским многоголосьем тянул: «Ой да заебааали».
Внешне каждый из нас, возможно, и стал, по оценке «АдИдаса», человеком. Как и все советские люди, мы честно получили нищенскую зарплату – я, например, 97 рублей 38 копеек (30 долларов) – за два месяца. А некоторые, вроде «Старика», – еще и почетную грамоту за ударный труд.
Но в реальности… Едва приоткроются двери, улетит с родителями в Израиль красавчик Сашка Резниковский. Подорвется на мине в Анголе страстотерпец Бубукин. Выйдет за аргентинца, затерявшись в suburbios Буэнос-Айреса, Люська-лилипутка. Умрет от СПИДа звукоподражатель «Гома». Разлетится на цитаты «Старик Адзуро»…
Одни только мы со «Стариком Левенко» раз в неделю обедаем на Пятницкой, обсуждая очередные выборы без выбора, обрастание собственностью и ближние жопы при наличии таковых.
И вот недавно он по моей просьбе принес ту самую «From Russia With Love» – «Из России с любовью». «Не бывает «мы» без «я», – сказал когда-то Флеминг, – почаще смейтесь, ребята, над креаторами общего рая на Земле». Народ проигнорил пророка, Джеймс Бонд вписан в иконостас попсы. А мы всё роем котлован – под очередную лучезарную, без мата и пахоты, коллективную утопию…
Но с каким трепетом приняли Книгу ороговелые лапы землекопа!
Москва, май, 2018