(Память)
«О, память сердца…»
— Я люблю тебя… — Повторяла она, не открывая глаза. — Мой хороший...
— Я люблю тебя… — Улыбалась на грани сна и пробуждения.
— Я люблю тебя… — Шептала, не видя, что на краешек кровати присела дочь.
— Мамочка, мамочка, ты не спишь? — прильнула к матери.
Юля медленно открыла глаза, прижала к себе русую головку, поцеловала, посмотрела поверх неё и…
Черное платье на спинке стула, там же брошен узорчатый старинный шарф, скорбная реликвия женщин их семьи.
— Это правда…
Юля быстро собралась, туже затянула концы шарфа, распахнула дверь спальни и шагнула в незнакомую жизнь — на вдовий путь.
Беду никто не ждет. Она, как смерч, рушит хрупкую судьбу. Третьего дня у неё была счастливая семья, а сегодня дети — сироты, а она — вдова…
В палату интенсивной терапии ее не пропустили. Она сидела одна на длинной скамье у кабинета главврача, долго ожидая, когда ее позовут.
Врач, привыкший ко всему, не стал ее успокаивать, а буднично сообщил, что состояние больного критическое — обширный инфаркт. Персонал делает все возможное, но многое зависит от организма, немаловажно, что он — молодой мужик (конечно, тридцать шесть лет — разве возраст?).
— Если Бог есть, он вернет отца детям. Но проблема останется: сосуды забиты «бляшками», нужна операция по аортошунтированию. Иначе — не исключен рецидив. — Доктор листал страницы больничной карты.
— Ваш муж ходит по лезвию ножа. — Закончил он, отведя взгляд. — Операция необходима. — И мягко, по-отечески добавил:
— Набирайтесь терпения. Набирайтесь мужества, милая женщина.
В тот раз Саша сбежал с «того» света. После кардиоцентра был реабилитационный центр в Верхнеднепровске. Он учился ходить и жить по-новому. Съездил в институт Амосова, прошел обследования (результаты неутешительные), но от операции отказался наотрез:
— Буду жить, сколько сердце выдержит.
Я буду жить до старости, до славы!..
— Повтори за мной: Я буду жить до старости! Мы будем жить до старости! Как минимум до ста двадцати!
Потом был еще инфаркт, и еще — последний…
Когда в семье неизлечимо больной, а ты ничем не можешь ему помочь, остается единственное — надеяться, что это не случится сегодня.
Они перестали говорить о чем-либо, где нужно было употребить будущее время.
Как-то им не спалось, вспоминали, как встретились нечаянно и, едва знакомые, вскоре подали заявление в ЗАГС, удивив и родителей, и друзей.
Вечером, в день их свадьбы, он сказал Юле:
— Давай попробуем, чтобы у нас все было хорошо!
Прошло двадцать четыре года, а они все так же не могли друг без друга, все так же нежно и преданно любили, и в их семье росли дети — три сестры.
Память снова возвращает вдову в последнюю неделю их жизни.
Обнявшись, молча сидели на диване, только музыка тихо доносилась из динамиков магнитофона.
Неожиданно Саша произнес, словно раздумывая вслух:
— Юлька, как ты будешь одна? — и прикрыл ее губы ладонью.
Она поцеловала ладонь, пытаясь сглотнуть комок в горле. Прижалась к ней щекой и молчала.
И он тоже молчал, обнимая жену.
Ни мужчина, ни женщина не знали ответ на вопрос.
— В радости и в горе… До самой смерти... — Произнося эти слова в минуты торжества, вряд ли кто задумывается, как жить, когда это случится, и кто-то останется один…
Потребность в человеке не уходит вместе с его смертью. Наоборот, только болезненнее ощущения. Вспоминаются разные мелочи, ее слова, которые, возможно, были напрасными, ненужными и обидными. Остается непреходящее чувство вины: что—то не успела сделать, что-то не успела сказать, невольно обидела…
В похоронах — скорбь, мысли о конце еще одной жизни. Но когда это твой родной человек — бездна и горе. Бездонная пропасть, из которой, как думается, не выбраться никогда.
Кладбище и гражданская панихида. Она слушала отстранено, думая о том, как несправедливы люди друг к другу. Такие слова при жизни нужны. Для кого они сейчас, когда его нет? Он их не слышит.
Так просто: добрые слова нужно бы говорить как можно чаще — по поводу и без оного.
Так просто: доброе слово лечит, злое — ранит-калечит душу.
Так просто: успеть сказать при жизни, а не вдогонку.
Знаем. Но почему же успеваем обидеть словом самых близких и, случается, — уже не успеваем повиниться перед ними? Гордыня... Гордыня... Самый страшный грех. Но грешим осознанно?
Сейчас бы она простила Саше многое. Сейчас и сама бы не сказала тех слов, которые вырывались сгоряча, при редких ссорах. Теперь она корила себя за какие-то не сказанные слова, за несовершенные поступки, за вечную спешку, когда большая часть времени -- детям, а Саше "остаточки". Но ни-че-го не поправить, не отмотать жизнь назад...
Неужели нужно было случиться этому чёрному дню, чтобы, стоя на морозном ветру и глядя на неподвижное лицо мужа, она осознала непоправимое: всё можно изменить только при жизни?
Всё, что потом, — не для ушедших, для ...себя и для ...других. Чёрный мрамор монументальных памятников. Мёртвые цветы букетов на могилах. Зажженные свечи. Кому? Для чего?
Дань памяти?
Или раскаяние? Возможно, только в этом не хочется признаваться себе.
Искупление вины — запоздалое, как и цветы... Ничего не изменить. Ни в чём не покаяться и не быть прощённым.
Ветер сдувал покрывало, Юля поправляла его замерзшими пальцами.
Слетал снег с деревьев и не таял на лице... Люди всё шли, речи продолжались, но кто их слушал?
Она помнила Сашины теплые, мягкие губы, как он улыбался заразительно. А теперь его друзья ставят гроб у вырубленной могилы, готовят крышку, гвозди, молоток… Прощаясь, она не могла оторваться от тела, от остывших губ, оглаживала воротник на костюме, в котором он был на свадьбе старшей дочери. Совсем недавно, одеваясь в гости на Новый год, муж шутил:
— Свадебный костюм! Погоди, еще двух барышень выдадим, и тогда…
Мерзлые комья глины падают вниз, ударяют мерно, как тяжелый колокол. Люди идут и идут, и все глуше стук.
Прошло много лет, и каждый год это самая трудная неделя в году и самый длинный февральский день.
«Вечна память и безутешна скорбь о тебе, наш дорогой».
Говорят, нужно отпустить горе.
Не верьте: не уйдёт, не раз напомнит болью.
Говорят, незаменимых нет.
Не верьте: есть такие, которых встретишь лишь однажды, но помнишь всю оставшуюся жизнь.
Говорят, время лечит.
Не верьте: годы накладывают на рану лишь новые повязки, поверх старых бинтов.