Вот уже месяц прошел, как сбежал Егорка от хозяев, но нигде не мог притулиться. Хорошо, хоть деньги есть. Наконец-то по прошествии времени встал он на квартиру к одной старушке. За три месяца вперед заплатил. Больная была старушка одинокая, хотя говорила, что есть в Вязниках у неё сынок. Но Егорка его никогда не видел за тот месяц пока жил у Лукьяновны. Сама же она обьясняла своё одиночество тем, что сноха её, сыновья жена, - презлая бабёнка. Вот и не пускает сына проведать мать, а так-то он добрый да жалостливый. Молчит Егорка в ответ на это, а сам про себя горько усмехается, что же это за мужик такой, которого жена насильно привязывает к своей юбке, что тот даже к матери не ходит.
Жалко Егорке хозяйку Евлампию. Только по избе ходит бабка, на улицу ни ногой. На крылечко сядет на солнышко погреться, и всего делов-то. Говорит, что мотает её, да голова кружится. Боится упасть. Егорка ей и водицы из колодца натаскивает и дров приносит, и за хлебцем - в лавку.
Уж она им перед шабрами не нахвалится.А они её пытают, не внучок ли это, уж больно расторопный и заботливый. Евлампьевна смахнет слёзки под платочек да головой кивнет. Потом совесть её одолела за такую вот заботушку, что она с него деньги за постой взяла. По окончанию месяца вынула она их из укромного места да протягивает парнишонке:
- Уж не обижайся на меня Егорушка, воозьми ты их, ради Христа. Впору мне тебе самой платить.
Улыбается ей в ответ Егорка и покупает на эти деньги вкуснятины всяческой и перед Евлампией на столе раскладывает. Вот так и живут душа в душу, стараясь друг другу угодить.
А вот уж, когда совсем плохо стало Лукьяновне, послала она Егорку к сыну своему известить о хворях, чтобы еще вживу повидаться да попрощаться на всякий случай. Растолковала , где егонайти в Петрине за горой.
И вот он стоит перед дверью. После долгой стукотни Егорки в дверь, вышел на крыльцо босой мужик с красным опухшим лицом, черты которого неуловимо схожи с материнскими. Хмурый недовольный:
- Чё надо?
- Я от матери вашей Евлампии Лукьяновны!
- Ну?
- Уж больно хворает она, просила навестить её, попрощаться може.
- А ты кто таков? - продолжал допрос мужик.
- Я на хвартере у них живу, подмогаю в меру сил.
- Ну? - мужик переступил с ноги на ногу и вдруг зевнул, обдавая Егора перегаром.
- Да вот, в любое время отойти может. - решил сгустить краски Егорка, чтоб, как-то усовестить мужика, разжалобить его.
- Ну так ведь жива ещё? - ни одна жилка не дрогнула на пропитом его лице.
Почесал мужик одной ногой другую и выдал такое, что захолонуло у Егорки сердце:
- Помрет, придешь - скажешь! - и с этими словами захлопнул дверь перед носом парнишки.
Никак не мог опомниться Егорка. Столбом стоял у двери. А потом побрёл восвояси, не зная, что будет говорить Лукьяновне про её сына, чего обещать. Когда пришёл, совсем расстроился. У той в глазах было столько ожидания, что впору хоть назад иди и силой тащи поганого мужика к матери родной! Да разве он, Егорка, справится? Отводя глаза, пробормотал парнишонка невнятное, что, мол, явится вскоре. Всё поняла Лукьяновна. Задрожали её губы, слезинка скатилась по щеке. И всё равно вругорядь вздрагивала от любого шума, на дверь с надеждой поглядывала. Но уж больше ни про сноху, ни про сына словинушки не молвила.
Через некоторое время совсем слегла Лукьяновна, и ухаживал за ней Егорка почище родного внука. А ведь за больным лежащим человеком, известно сколько нужно пригляду да хлопот. Смотрела на него больная благодарными обожающими глазами, а сказать ничего не могла, потому, как отнялся язык по болезни. Только помыкивает Лукьяновна да плачет. А он её успокаивает:
- Не тревожься баушка Евлампия, не брошу я тебя. Сам я сирота, знаю, как на свете одинокому быть.
И с такими ласковыми словами поглаживает её по руке. Жалко её, уж больно добрая старушка.
Однажды Лукьяновне стало лучше. Она даже заговорила. Вначале , правда, непонятно, но старалась выговаривать слова целый день, и к вечеру Егор её понимал. Обрадовался:
- Ну вот баушка тебе и полегчало!
Покачала Лукьяновна отрицательно головой и поманила парнишку поближе:
- Оставляю я тебе Егорка свой домик и чудейные слова. Домик не вечный, а вот слова эти во всю жизнь тебе понадобятся. В них сила, но помогают они только для добрых дел и в трудную минуту. И не во всех устах они силой наполняются. Коварным да злобным людям не даются. Для дел пакостных пустыми становятся. Запомни это. А еще они клады открывают. Простые слова незатейливые: ЯВИСЬ И ВОЗМОГИ! Вот и все.
Отпрянул вначале Егорка от Лукьяновны в испуге, уж не колдунья ли старуха?
А она улыбнулась устало, будто поняв его:
- Не опасайся, не колдовские это слова, не беса они призывают. Только в чистых и негрешных помыслах помогают.
- Что же, Лукьяновна, не помогли эти слова тебе? - вопросил Егор. - Бедная и одинокая ты?
Вздохнула тяжело Лукьяновна:
- Значит по жизни грешна я была, коли даже сына родного потеряла для себя. А ведь он в малолетстве добрый да ласковый был... - слезинка скатилась у Лукьяновны по щеке. - Вот только к старости Господь и надоумил покаяться во всём. А уж поздно. А в словах этих не сумлевайся. Они самые и помогли мне сейчас вернуть речь, чтобы могла я тебе о них поведать.
Лукьяновна помолчала, собираясь с силами:
- А мой-то... срок на Земле матушке... закончился...
Сказала это Лукьяновна и последнее дыхание испустила.
Тяжело было Егору видеть, как отлетела душа доброй старушки, хотя вот она сама перед ним еще тёплая, бездыханная. Но уже стекленеют глаза , нос заостряется, и уже не услышит он из её уст душевных слов. Закрыл Егор Лукьяновне очи и позвал соседок, чтоб обмыли они её. А сам отправился к её сыну о кончине сообщить.
Тот опять вышел хмурый, растрёпанный. Не дослушав егоровы слова о сочувствии, захлопнул дверь, буркнув, что придет.
Явился только почти к самому выносу на третий день. Пришлось Егору развязать несколько своих узелков с монетами, чтобы похоронить старушку по-людски: с отпеванием, с гробом, с поминальным обедом. Когда же поминки подходили к концу, сын Лукьяновны, выпив, наевшись, громко сказал на всю избу, обращаясь к хлопочущему Егору:
- Слушай, жилец, чай, материны деньги не все на помину ушли? Поди, что-то и осталось?
Застыл Егор от неожиданности. Не сразу дошло до него значение этих слов. Но на нём скрестились сразу множество глаз поминающих. Он не знал, что и ответить этому наглому и неблагодарному человеку.
- Ну что молчишь, язык проглотил. Прикарманить деньжонки-то хочешь. Так вот, не допущу я энтого! Вот тут свидетелев много. - и он обвел руками стол, за которым сидели люди. - Не отвертишься!
Глаза поминавших, которые доселе выражали скорбь, засветились разными чувствами: кто поддерживал сына покойницы, кто возмущался, мол, дело ли сейчас о деньгах говорить, когда душу усопшую надо поминать. Но сын Лукьяновны, как будто не понимал, как кощунственны его речи:
- Дак ведь, улизнет плут с моими деньгами, ищи ветра в поле! - голос его стервенел.
Егор чувствовал себя, как будто в страшном сне. И не верилось этим несправедливым словам, и в тоже время, как ком тяжёлый наваливался на него. Он, как-то робко пролепетал:
- Не давала мне покойная никаких денег...
- Да бааа! - издевательски пропел сын Лукьяновны. - Не на свои ли собрал ты поминки, благодетель ты мой? Не твои ли цаловать ноженьки мне?
Затрепетало всё внутри у Егора. От обиды и за себя, и за добрую Лукьяновну. Ничего он не смог сказать в ответ, никаких слов не находил. Если бы тот обижал свою мать живую, он бы смог вступиться, а тут... Он смог только промолвить:
- Если у Лукьяновны были деньги, то они где-то лежат нетронутыми. Опомнитесь!
- Ох ты, какой умник! Да нешто я поверю твоим песням!
Он решительно вышел из-за стола. Многие из поминающих поспешно покидали комнату, уходили прочь от назревающего скандала. Егору противно было от того, что устроил сын Лукьяновны из её помина. Ведь душа её находится ещё здесь, и плачет, и стенает, видя это святотатство.. Хотел он его постыдить, но ничего не сказал и сделал шаг к выходу, чтобы глотнуть свежего воздуха и забыть такие помины, как дурной сон. Но этот сатана в образе человека, подскочил к Егору, схватил его за шиворот и, встряхнув, прокричал:
- Поучи меня ещё, пащенок! В околотке тебя сейчас обыщут да всю твою спесь собьют.
Егор не в силах был сопротивляться рослому сильному мужику. Он упирался ногами, пытался вывернуться из его рук, но тот тащил, грязно ругаясь. Рядом бежали соседки Лукьяновны, причитая и увещевая неблагодарного. Ведь они знали всю историю Лукьяновны.
- Не бойся Егорушка, мы тебя не дадим в обиду, мы расскажем всё, как есть! - говорили они на бегу.
Егор перестал вырываться, надеясь, что в околотке они заступятся за него. Если бы не это, он постарался бы вырваться. Так до полиции и дошли. Сын Лукьяновны втолкнул его в дверь и с порога начал жалобную песню, что де привел татя, который ограбил усопшую старушку, и что власти должны его обыскать, а деньги вернуть наследнику. Сын Лукьяновны для достоверности стукнул себя в грудь. Соседки загалдели, защищая Егора. И тут в комнату приёмную вышел откуда-то полицейский чин. Он гаркнул:
- Что за шум?
И тут сердце Егора ёкнуло. Он узнал голос пристава Прокофьича, который езживал к Шалиным в гости. Обернулся Егор и увидел, точно он. И Прокофьич сразу узнал Егора. Подошел ближе и осклабился в ухмылке. Выслушал сына Лукьяновны, а на загалдевших было опять бабёнок грозно цыкнул. Обошел Егора и снова ухмыльнулся:
- А знаешь ли ты, молодец, что есть у меня писанная жалоба на тебя от Терентия Семёновича Шалина, которого ты ограбил да и сбежал. Я ведь тебя давно ищу. Да больно ловко ты прятался. А гляди-ка попался всё-таки, сам пришел.
- Это я привел анчутку! - улыбался сын Лукьяновны, не веря своей удаче. Соседки смотрели ошарашенно то на пристава, то на Егора и не знали теперь, что говорить.
- Невиновный я... - обречённым голосом пробормотал парнишка.- Ни у Шалина, ни у него. - Кивнул он в сторону сына Лукьяновны
Хмыкнул пристав, прогуливаясь по комнате, руки за спину:
- Все кого приводят сюда считают себя невиновными.
Егор понял, как ни доказывай, а Прокофьич, как коршун добычу, не выпустит его из когтей. Уж он перед Шалиным выхвалится, что искал, ночей не спал. Тот за поимку Егора богато, верно, одарит.
Сын Лукьяновны, видя, что парнишку уже теперь не отпустят, стал жалобиться приставу про свою, якобы, бедность. Неплохо бы вора обыскать, а найденное отдать ему. Пристав, нахмуря брови, посмотрел на мужика и велел писарю с его слов написать, а так же записать адрес потерпевшего. Всё остальное, мол, потом, когда разберутся. Соседки Лукьяновны нерешительно переминались с ноги на ногу.
- Вы тоже потерпевшие от этого злодея? - вновь нахмурил брови пристав.
- Да нет! Он парень хороший, жалостливый...! - загалдели они, перебивая друг друга. И сразу потеряли интерес полицейского. Он отвернулся от них. Они, видя, что уже на них не обращают внимания, потоптались и вскоре ушли. За ними ушел и сын покойной, поняв, что тут ничего не выстоишь. Дело обернулось какой-то другой стороной, ему неведомой. Пристав приказал Егора отвести в цугундер.
Сидит парень в темной зарешеченной камере, кручинится. Да нешто, Господь не видит, что без вины сидит он здесь, а главное, доказать это людям трудно. За какие грехи он будет здесь маяться? А завтра Шалин придет, почнет куражиться. Разве похоронив Лукьяновну за свои деньги, совершил он не благое дело? Разве украл он эти деньги. Вот уж второй раз страдает он из-за них. Правда, не зря к ним душа не лежала и раньше. Скорее всего неправедные они, раз давали их ему люди лихие да таинственные. Но ведь он в этом не виноват? Воспользовался ими, когда уж совсем припёрло да и не во зло. Даже всплакнул Егорка, как пораздумался, что разнесчастный он и нефартовый. Родители померли, родных своих никого не знает. Отдал его отец, когда ещё жив был дальнему родственнику Шалину, а теперь эвон, как вышло. И нет теперь ему ни покровителя, ни защитника. Упечет его теперь Шалин в Сибирь да и вся недолга. Эх, Лукьяновна, Лукьяновна, кабы не сын твой подлый, то... И вдруг, будто бы прошелестело в темноте камеры что-то, коснулось Егоркиных волос , и всплыло в памяти два заветных слова из уст Лукьяновны. И проговорил их негромко парнишка:
- Явись и возмоги!
Зазвенело в воздухе, и сам он стал лёгким-легким. Неведомая сила подняла его и понесла куда-то и не было ей ни преград, ни стен, ни замкнутых дверей...
Очутился Егорка на окраине города. Солнце уже закатывалась за дома, сумерки ложились на деревья. Тянуло прохладным ветерком. Очумелый Егорка сидел на травке у обочины дороги, и никак не мог придти в себя. Ничего волшебного кругом нет,все обыденно. Но, как представит, что мгновение назад сидел он в сырой тюремной камере... И вот нет её, а вокруг свобода, реальная и желанная. От всего этого в голове замкнуло. Понять, что случилось за здорово живешь, невозможно. Так ведь только в сказках случается. Вот тебе и Лукьяновна!