Глава 5.
Иконописная мастерская
Анисима Филька нашел в комнате после обеда. Тот читал какую-то книгу, лежа на кровати в одежде.
- Ты обедал? – поинтересовался он у чтеца.
- А? Нет… Забыл…Я читаю, – не отрываясь от книги, ответил сосед.
- Книжка то никуда не денется, а голодным останешься.
- Ничего, я не голоден. Послушай, Филипп, что здесь написано! – Анисим сел на край кровати и бережно держа книгу в ладонях, точно она была хрупкой как стекло, заговорил, - Это об основателях монастыря православных подвижниках Савватии, Германе и Зосиме. Слушай!
Савватий подвизался сначала в обители Кирилла Белозерского, затем на Валааме. Там же по легендам он впервые услышал об острове Соловецком и направился на Соловки. От жителей беломорского побережья он узнал, что остров очень велик, имея в окружности около ста верст, что остров покрывают множество кишащих рыбой озер, горы и дебри, леса и боры, и вообще там есть все, что нужно для жизни человека. У часовни на реке Выг Савватий втретил Германа. И они решили вместе перебраться на Соловки, после чего, дождавшись попутного ветра, на утлой рыбачьей лодчонке пересекли море и летом 1429 года высадились на безлюдном острове!
Недалеко от берега, где они высадились, Савватий и Герман поставили большой крест и срубили себе келью. Отшельничество монахов продолжалось шесть лет. Они трудились до седьмого пота и усердно молились, очищая и совершенствуя душу свою. Но трудная жизнь на необитаемом острове однажды вынудила Германа уехать на Онегу. Вслед за ним уехал и Савватий, почувствовавший скорое приближение смерти. Он скончался на берегу и был погребен в 1435 году возле селения Сорока.
Через год после смерти Савватия Герман познакомился в Суме с палеостровским пострижеником Зосимой и рассказал ему о преподобном Савватии и чудном острове. Выслушав Германа, Зосима решил пойти по стопам Савватия. На этот раз для своего поселения монахи выбрали другое место - берег бухты, что ныне зовется гаванью Благополучия, самой удобной и безопасной для мореплавателей. Слух об основании новой пустыни постепенно распространился по всему Беломорью, и к Зосиме и Герману начала собираться братия.
Анисим закрыл книгу и посмотрел горящими глазами на Фильку.
- Ты представляешь, Филипп, два одиноких инока, вооруженные только верой, пускаются в путь по бушующему Белому морю в утлой рыбацкой лодчонке, не зная наверняка, найдут ли они этот остров или пропадут в море, надеясь только на чудо!
- А что за книгу ты читаешь? – поинтересовался мальчик.
- «Житие соловецких чудотворцев Савватия и Зосимы».
- Выходит, монастырь стоит там, где поселились Зосима с Германом, а не там, где была келья Савватия?
- Да. То место находится в 13 верстах на север от гавани Благополучия у губы Сосновой.
- Странно, почему они решили место сменить? – размышлял вслух Филька.
- Да не о том ты думаешь, Филипп! – с жаром воскликнул Анисим. – Они, старцы соловецкие, бросили все, удобную, привычную, безопасную жизнь, и с огромным риском для себя отправились в плавание в поисках заветного острова. Вот как они Бога искали! Так же, как и я…
Филипп с интересом смотрел на соседа. Его большие серые глаза светились внутренним огнем, лицо было бледным и одухотворенным.
- Да чего его искать то, если он везде?! – решил поспорить с Анисимом Филька, - Я думаю, что они, старцы эти, искали спокойное место для молитв, чтобы не мешали другие люди, миряне, да паломники всякие. Вот и отправились на необитаемый остров.
Огонь, озарявший бледное лицо Анисима, погас, а серые глаза стали печальными.
- Какой же ты приземленный, Филипп! – с укоризной произнес он, - Нет в тебе полета души! Не видишь ты в жизни места чуду, божьему промыслу!
- А ты видишь? – с вызовом спросил Филька. Его задел упрек Анисима.
- По крайней мере очень хочу увидеть. Если в жизни есть место чуду, значит и Бог есть. Вот так я думаю, – тихо ответил юноша, бережно положив книгу на стол, погладив ладонью старый, потрепанный переплет.
- Просто вера в тебе слабая, - не унимался Филька, - вот и жаждешь для подтверждения чуда. А старцы ни бушующего моря, ни необитаемого острова не побоялись, потому что вера у них была сильна!
Анисим поднял на мальчика полные боли глаза и Филька пожалел о том, что сказал. Человеку и так тяжело, он опоры под ногами ищет, а он, Филька, спорит с ним, чего-то доказывает вместо того, чтобы просто пожалеть!
- Вроде ты, Филипп, мал еще годами, а слова твои в самую душу попадают. Прав ты, слаба моя вера, - прошептал Анисим. – а как укрепить ее, не знаю…
Он лег на кровать и повернулся лицом к стене. Филька посидел, подождал немного, но сосед явно больше не собирался с ним разговаривать.
- Что, так и будешь теперь лежать? – спросил он.
- Так и буду, - нехотя ответил Анисим.
- И в иконописную мастерскую больше не пойдешь?
- Не пойду.
- А если им твоя помощь потребуется?
- Вот ты и сходи к ним, помоги. Там увидишь художника, Николая Аркадьевича, он тебе скажет, какая помощь нужна… Прости, Филипп, мне надо побыть одному.
Филька вздохнул и пошел искать иконописную мастерскую.
***
Мастерская располагалась в северном дворике крепости рядом с чоботной и портной палатами. Проходя мимо портной палаты Филипп вспомнил рыжую девчонку с веснушками на носу. Как там Маняша, подумал он, осваивает мастерство золотошвейки?
Иконописная мастерская удивила мальчика просторным светлым помещением, в котором тихо, каждый сам по себе работали не менее десятка монахов. Все монахи были молоды. Их жиденькие бородки нежным пухом вились на черном фоне подрясников, головы были укрыты послушническими шапочками-скуфейками. Перед каждым стояла деревянная трехногая подставка, а на подставке натянутый то ли на раме, то ли на доске белел лист бумаги с рисунком. Монахи сосредоточенно водили по листу карандашами. Филиппу очень захотелось рассмотреть, что и как они рисуют, но проявлять свое любопытство он не решился.
- Здравствуйте, я вместо Анисима пришел, - заявил он с порога. – Он приболел немного. Я готов помочь, чем смогу.
В просторной комнате, освещенной множеством окон, повисла странная тишина. Десятки глаз обратились к топтавшемуся у двери мальчику. Я что-то сказал не то? Мелькнуло в голове Фильки, и он робко шагнул к выходу.
- Ну, если вам моя помощь не нужна… Я пойду. – Он неуверенно повернулся спиной к молчаливым иконописцам и протянул руку к двери.
- Стой! – раздался за спиной Фильки резкий окрик. Мальчик вздрогнул от неожиданности и обернулся.
Черноволосый, бородатый мужчина в заляпанной разноцветными пятнами краски блузе, вышел из спрятанного в негустой тени угла комнаты. Он торопливо вытирал выпачканные краской руки тряпкой и внимательно разглядывал Филиппа. Взгляд его больших карих глаз был столь пристальным и пронзительным, что мальчику показалось, что художник видит его насквозь, видит все его косточки и даже внутренности. От этого взгляда по спине Фильки побежали неприятные мурашки.
- Подойди - ка сюда, мальчик! – скомандовал черноволосый в блузе и, крепко ухватив выпачканной в краске рукой Фильку за плечо, потянул его ближе к окну.
Филька почувствовал себя кроликом перед магическим, завораживающем взглядом змеи, и безвольно последовал указанию.
- Так, друзья мои, - не отводя горящего взгляда от Филькиного лица, произнес художник, - быстро рассаживаемся вокруг этой замечательной натуры, берем мольберты, бумагу, карандаши. У вас есть минут тридцать, пока освещение достаточное. Так что работаем быстро! Да дайте же стул натуре!
Какой такой натуре? Филька ничего не понимал, но послушно сел на высокий, подставленный услужливой рукой молодого монаха, стул. Черноволосый художник, а это и был Николай Аркадьевич, как понял Филька, недолго покрутил голову мальчика то вправо, то влево, пока не нашел наилучшее положение, приподнял двумя пальцами его подбородок повыше и скомандовал:
- А теперь замри и не шевелись!
Филька испуганно замер. Николай Аркадьевич вместе со всеми схватил доску с прикрепленным к ней белым листом и стал быстро и сосредоточенно водить карандашом. Филька не знал, означает ли «не шевелись» и то, что дышать тоже нельзя, и затаил дыхание на всякий случай. А бородатый художник то бросал на него быстрые, острые взгляды, то сосредоточивался на листе бумаги, периодически произнося мысли вслух: «Ах, какой типаж!», «Замечательная натура!».
Сколько прошло времени, Филька не знал, но спина стала уставать, а шею от напряжения свело так, что он стал опасаться, что не сможет больше вертеть головой. Кроме усталости было еще и любопытство. Что они там рисуют? Очень хотелось посмотреть, и Филька скосил глаза в сторону ближайшего к нему монаха.
- Я же сказал, замри! – тут же последовал недовольный возглас Николая Аркадьевича, и Филька вернул свои глаза на указанное место.
К счастью для Филиппа, солнце зашло за угол дома и освещение в комнате изменилось. Монахи – иконописцы один за другим стали откладывать свои карандаши, заканчивая работу.
- Ну, вот, друзья мои, - радостно провозгласил Николай Аркадьевич, - как удачно у нас сегодня получился урок с натуры!
Он отложил свой лист и стал подходить к ученикам, внимательно разглядывая их работы и указывая на недостатки. Причем в выражениях он не стеснялся!
- Брат мой Иннокентий, - едко выговаривал он, стоя над понуро опустившем голову молодым монахом, - а пропорции кто за вас соблюдать будет? Иисус Христос? Внимательнее надо быть, внимательнее!
Он переходил к следующему монаху и клал руку ему на плечо, спина же ученика сразу начинала сутулится, словно эта рука была неимоверно тяжелой.
- Я же сто раз говорил, дорогой мой Артемий, что самым темным в лице человека является зрачок! А у вас почему-то получилась непонятная тень под носом, словно у нашего натурщика сопли. А ведь он у нас без соплей? Правильно я говорю? – обратился он к Филиппу. Тот неуверенно кивнул.
Лишь закончив комментировать работы учеников, Николай Аркадьевич позволил Фильке слезть со стула и, глядя на него, доброжелательно улыбнулся:
- Как звать тебя, невольный мученик искусства?
- Филиппом. – пробормотал Филька.
- Ты уж извини, друг мой Филя, что я тебя вот так вот внезапно в натурщики определил, но ведь учиться то ребятам надо! Так что гордись, послужил на благо будущим иконописцам!
Филька удивился, как резко изменился Николай Аркадьевич, едва закончился урок рисунка. В карих глазах сверкали добрые и веселые искорки, губы улыбались в густой темной бороде.
- Ты, значит, вместо Анисима пришел?
- Угу, – кивнул мальчик.
- Ну, тогда помоги расставить все мольберты по местам и сложить карандаши.
Монахи быстро расходились после занятий, а Филька с художником принялись расставлять трехногие подставки в один ряд к стене. Филька с изумлением рассматривал собственное изображение на десятке белых листов и везде узнавал себя! Но самым похожим оказался портрет, сделанный мастером. Филька долго смотрел на рисунок, держа его в руках и молча восхищался. Как же рука обычного человека может создать такую красоту?
- Что, нравиться? – спросил Николай Аркадьевич.
- Очень! – восторженно выдохнул мальчик.
- Забирай! Дарю на память!
- Мне? – изумился Филька.
- Конечно. Давай подпишу портрет!
И художник что-то черкнул в правом нижнем углу листа. Вот бы мамке этот портрет передать! Она б на него смотрела, как на живого сына, и улыбалась! Филипп благодарно кивнул и прижал рисунок к груди.
- Где ж ты в монастыре работаешь? – поинтересовался художник.
- Помогаю зерно сушить.
- Тоже дело! А научиться рисовать не хочешь? А то приходи, я тебя вместе с монахами учить буду.
Филька неуверенно пожал плечами. Он представил, как будет критиковать его неумелые попытки рисовать суровый наставник и понял, что не хочет.
- Нет, - смело ответил он, - У меня к рисованию способностей нет. А вот смотреть, как рисуют другие, мне нравится. Можно, я иногда буду сюда приходить смотреть?
- Приходи, пожалуйста! За погляд, как говорят, денег не берут, - засмеялся Николай Аркадьевич. – Я могу тебя взять как-нибудь в трапезную палату, где я делаю настенные росписи. Хочешь посмотреть?
- Конечно хочу! – радостно воскликнул мальчик.
- Ну, вот и договорились, друг мой Филя. По рукам? – и Николай Аркадьевич протянул ему выпачканную разноцветными красками узкую, сильную ладонь.
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/07/05/1184