Сначала проплыл лист. Кленовый, с красным боком и дырой в центре. Затем, проплыли бутылка и опаздывающая за ней пробка, при чем пробка была явно от другой бутылки.
Моросил мелкий и на ветру назойливый, дождь поздней сентябрьской скуки. Баронесса Леруана Изориц в подобающей ее положению и соответствующей моменту позе, сидела на берегу реки, укутавшись в намокающее одеяло. Она размышляла. Иногда она прерывала свои размышления, забавляя себя всплеском от брошенного ею камушка, реже от брошенного назад на дом взгляда. Иногда она отвлекалась на проплывающие по реке предметы, но сегодня их было мало, как обычно перед первыми заморозками.
Река текла медленно, словно засыпая. Тучная ива нависала слева над госпожой, вальяжно осыпая ее намокшее одеяло гнутыми стрелами листьев. Где-то в саду справа, монотонной слепой и однообразной вечностью вскрикивала ворона, шифруя морзянкой истинные имена проплывавших мимо предметов. Леруане было еще 28, она знала на 45 и на ней были сейчас все камни Первосвященика, во всех ее со вкусом выбранных драгоценностях. Большая копна рыжих волос была укреплена двумя китайскими спицами из нефрита с драконами на концах.
Размышления Леруаны неслись австрийским галопом по ощущениям, хранимым и перебираемым сейчас в памяти. Военным венгерским маршем же они шли только когда переходили к действиям, событиям и фактам. Едва раскачиваясь на месте в русском романсе, её размышления толпились бесформенным комом, когда они касались неизвестности. А именно предстоящего ей вечера.
Это удручало и озадачивало баронессу Изориц, обычно, не терпевшую не решительность в себе и особенно в окружающих. Хотя в себе это прощалось, а вне себя – нет. Не терпеть, для Леруаны редко отличалось от не выносить и тем более от не подавать вида. И сейчас она не подавала вида, даже когда виды, рисуемые ею в воображении за своим отражением на воде, сгущались в нечто неизбежное, но в совершенно верное.
Этот день еще не угасал. Но вечер близился, он должен был придти. Именно сегодня, именно в дом и именно к ней. Поступь его, сумерками чернила сад путаницей ветвей и тлеющей листвы. Тень сливалась с тенью. И уже объятые им тени тонули в запустенье сада и протянувшись от дома к берегу, случайно потеряв свои четкие границы, покрывали террасу блеклым пленом холода и календарных обстоятельств, вызывающих утрату цвета.
В доме никого не было. Прислуга была отправлена Леруаной по поручениям в Вену еще вчера утром. Сегодня они уже, верно, были в пути обратно и это делало её свободной от лишних глаз, слов и трактовок. Почти. За исключением надвигающегося вечера.
Для Леруаны не было ничего необычного в происходящем. Даже в том, что мимо нее по реке проплыли напольные маятниковые часы, качавшиеся как поплавок и скрипящие от усилия продвинуть минутою стрелку дальше. Которая, ритмично билась о 45 минуту не в силах ее преодолеть.
Почти сразу за часами, медленно вальсируя, проплыл венский стул, со стоящей на нем керосинкой, вокруг которой вился мотылек, явно опережая танец стула.
- Словно танцует и не танцует с каждым и только с ним – подумала госпожа, не расставив запятых.
Вечер приближался и пах сыростью притаившейся в каждой складке убранства текущего дня, с тонкой нотой глины, размокшей на дороге к дому. Продрогшая от холода и от той же, неподвластной ей скуки, лягушка забилась под корягу, совсем рядом от Леруаны. Но она этого не видела, потому как теперь, топтание ее размышлений прервало платье, плывшее по реке. Свадебное. С двумя белыми перчатками, как рыбами-лоцманами извивающимися рядом.
Баронесса Изориц выбрала камень покрупнее и бросила его в платье. Камень вонзился плывущему одеянию в живот или спину, которые сейчас были не различимы, от чего платье быстро собралось в ком и пошло ко дну.
- Словно мой брак – печально протянул внутренний голос Леруаны.
Через один галоп и марш размышлений баронессы, из-за ивы выплыл платяной шкаф, изрядно набравший воды. Вид у него был глуповато веселый и от того, он казался похожим на опьяневшего Фальстафа, устало идущего домой. Из его покосившейся дверцы, виднелась тонкая белоснежная женская рука, томным лебединым взмахом отгребавшая воду, словно на прогулке в лодке. Леруана, как обычно, не подавая вида, усмехнулась лишь правым уголком губ и с нескрываемым величеством жертвы, сняла с левой руки перстень с черным сейчас и пунцовым на солнечном ветру ониксом. Сильно замахнувшись, она бросила перстень в шкаф. Перстень ударился в дверцу шкафа, почти рядом с замочной скважиной и рука из него, прекратив грести, ловко прекратила его падение, быстро скрывшись с добычей внутри. Дверца закрылась, а из замочной скважины выпал ключ с привязанной к нему лентой, мелькнув желтой змейкой, он пошел ко дну. Вслед за камнями, платьем и размышлениями.
- Словно мои тайны – подытожил тот же голос внутри Леруаны.
Тем временем, вечер пришел. Он стоял на противоположном берегу. Его чернеющая фигура на фоне просветов облетевшего леса, качалась на поверхности воды, сразу за уплывающим в никуда шкафом.
Леруана, еще раз усмехнулась тем же углом, но не подняла взгляда выше отражения. Поняв наступление развязки, она встала и пошла на террасу. Не оборачиваясь. Кутаясь в отяжелевшее и почерневшее внизу одеяло, мешавшее идти. Она, стараясь его немного приподнять, обнажила ноги, оказавшиеся босыми. Её подбородок гордо поднялся без усилий, не обнажив ничего, необычного для сентября. Кроме шеи со старым шрамом от неудачного поцелуя петли. Ворона в саду, выкрикнула имя пришедшего и шумно взмахивая, перелетела куда-то за дом.
Пройдя террасу, перед открытой дверью в музыкальную гостиную, Леруана села на заранее подготовленный стул. Обнажив ноги больше дозволенного, в тревожном нетерпении предстоящего, она с грациозностью, лишенной банальности ренессансного сюжета, принялась мыть ноги в фарфоровом тазу, поливая их из кувшина, также дожидавшихся здесь еще с утра.
После, она снова подняв подбородок, бросила быстрый взгляд на движенья реки и увидев вечер уже на этом берегу, не вытирая ног, цаплей шагнула на порог гостиной. Замерев, через один романс, она сбросила одеяло, оставшись только в камнях украшений, затем резко шагнула внутрь и обернулась попав взглядом в вечер уже на террасе.
Она закрыла дверь и вытолкнула ключ под дверь наружу. В доме было темно, предметы рисовались лишь контурами и представлениями, лица на портретах призрачными ликами молчали, ожидая развязки. Дальше через гостиную в холе, напольные часы перешагнули 46 минуту. Леруана, оставив два маленьких мокрых следа на паркете, возле черной, почти животной сейчас во мраке, глыбы рояля, вытянула спицы из волос, позволив им упасть на ровный круг родимого пятна немного ниже поясницы.
Из гостиной, держа спицы в каждой руке как кинжалы, она все более ускоряя шаг, прошла в холл на лестницу второго этажа. На шершавом ковре последних ступеней возле глубокого мрака, она назвала свое имя, вытянув руки со спицами перед собой. Всё более разгораясь и все сильнее освещая путь между кончиками спиц протянулась голубовато-бела искра. Она разгоралась все ярче, пока не стала похожа на ровную дугу. Леруана приблизила локти к себе и уверенным шагом пошла в спальню. Волосы ее впитывая электричество начали двигался волнами, вторя движениям спиц, на кончиках слабо светясь желтым.
Внизу послышался звон битого стекла, кто-то грузный шагнул на паркет, оттолкнув дверь и выронив ключ. Он провел по клавишам рояля и через одну четверть резко огласил ре-минор.
Тем временем, Леруана вошла в спальню, закрыв дверь на ключ, она, также как и внизу вытолкнула его наружу. Встав на также заранее подготовленный стул, она воткнула левую спицу в верхний левый угол резного наличника двери и правой быстро и точно очертила весь проем двери, оставив за своими движениями ровный светящийся прямоугольник. В начальной точке, выдернув спицу из старого дерева и сделав движение похожее на завязывание петли она пошла к кровати, опрокинув стул перед дверью. Искрящийся прямоугольник двери остался на месте.
Лестница уже скрипела от шагов пришедшего. Теперь перед кроватью, Леруана воткнув спицу в голову шкуры белого медведя на полу, очертила круг и также завязав петлю, оставила его искрится, зависнув над полом, вровень со стеклянными глазами шкуры. Шерсть на шкуре поднялась вверх к кругу, медведь поднялся в воздухе, наполнившись жизнью и встал на задние лапы. Электрический круг теперь сиял как нимб на его голове.
Пришедший, остановился прямо у двери и тяжело надавил на дверь. Дверь скрипнула, но не поддалась. Баронесса, почти прыжком вскочила на кровать, стоя под балдахином, она свела спицы в голубую звездочку точку над головой.
Леруана замерла. Только волосы её, во власти электричества продолжали виться желтыми змеями, все более поднимаясь вверх.
Дверь скрипнула сильнее, четыре черных когтя прорезали ее, но она не поддавалась. Пришедший отступил, вынув когти, скрипнув половицами, он сгреб ключ с пола. Пока он возился с замком, Леруана подняла голову вверх к искрящейся точке сведенных спиц и сказав имя вечера, резко разводя руки упала на колени, очертив в воздухе треугольник. Замерев снова, она сидя на колеях в центра кровати и сияющего треугольника, снова свела спицы в звезду на груди и закрыла глаза, опустив голову.
Дверь открылась, сгребая в сторону лежавший возле стул. На пороге стоял на задних лапах черный большой медведь. Чужой. Злой. Уверенный в себе. Но очень близкий. Родной.
Взявшись за косяки двери, он протолкнул свое грузное тело в спальню, в этот миг искрящийся прямоугольник начал сужаться на черном медведе, собравшись в точку у него между глаз. Вошедший зарычал и оторопел от наглости неясного ему, застыв в полушаге, он попытался смахнуть лапами с носа искрящийся шар, но он проходил сквозь лапы, мотая головой медведь силился отогнать его как пчелу. Споткнувшись о стул, медведь закачался и упав на все лапы зарычал снова. Шар влетел ему в пасть и был им тут же проглочен. Он хищно согнув шею шагнул к центру комнаты и над его головой, как и у белого заискрился нимбом круг.
Часы в холле преодолели 46 минуту. Леруана оставалась неподвижной, только волосы ее почти полностью заполнили треугольник, внутри которого она сидела.
Белый медведь, восставший из шкуры сделал выпад и прыгнул на черного. Черный разведя лапы в стороны, оттолкнулся задними и обхватив соперника повалился с белым набок, пытаясь укусить его в шею. Леруана не открывала глаза, она знала что происходит, слышала звуки битвы и ощущала запах крови. Внезапно все стихло. Часы преодолели 47 и замерли.
Где-то на крыше дома, ворон известил исход сражения и перелетел на ветку вяза под окнами спальни. Леруана открыла глаза. Прямо перед кроватью лежал ком из медвежьей шкуры. Сильно пахло озоном как поле грозы, над шкурой висела золотая шаровая молния похожая на младенца, вокруг нее вращались два светящихся круга с голов медведей.
Леруана впервые улыбнулась не баронессой. По настоящему и искренно. Сместившись вправо с колен на пересела на правый бок и раздвинула ноги максимально широко и двигая спицами по спирали от груди, начала притягивать молнию, снова закрыв глаза. Как только медвежьи круги вошли в её треугольник, яркая вспышка осветила дом. Ослепленный ворон вцепился в ветку, боясь потерять равновесие. Молния вошла в Леруану через лоно.
Стало тихо. Ворон нахохлился и отвернулся к реке. Пошел дождь.
Леруана пришла в себя сидя под тем же деревом у реки, одеяло промокло, бесформенно отяжелело и расплылось, прилипнув к телу. Дождь лил, теперь не зная меры. Откинув былую броню уюта, баронесса резко встала и оставив только спицы в волосах, сняла себя все украшения бросив их воду. Низ её живота, вокруг лобка и бедер густо обрастал медвежьей бурой шерстью. Она погладила живот и уже дала ему имя.
Затем, спугнув почти уснувшую лягушку, она медленно вошла в воду и поплыла. До темноты ей и Карлу нужно было оказаться на другом берегу. Дом позади них все сильнее разгорался от ударившей в него молнии.