Сегодня всё было не так – с утра зарядил дождь, и работы у «Жнецов» было больше обычного. В основном, за счёт тех придурковатых флайеристов, которые бились на низких высотах, но хватало и других. Вот и последний на сегодня стикер: «Джон – Ли- Говард. 17-00»
Уилсон посмотрел на электронное табло старомодных часов – до «времени икс» оставалось всего ничего. Он уже «вышел на точку» и Джона-Ли-Говарда держал в поле зрения последние минут десять. Парень был где-то лет сорока- сорока пяти. Высокий, сутулый, не снимая глухого гермошлема с опущенным «забралом», неспешно потягивал «айр-айс» возле барной стойки. Один высокий тонкостенный бокал, растянутый на четверть часа, чтобы не прискреблась инспекция на своих неуклюжих, но умеющих возникать ниоткуда «винтокрылах».
Уилсон со своей напарницей устроились на воздушном ярусе в дальнем углу, задали на климат-контроле «южная ночь» и помалкивали, тоже потягивая коктейль. Делать-то было нечего – просто выжидали время. Напарницу звали Дейзи, он сам забрал её душу несколько дней назад. Девочка всё ещё не могла привыкнуть к новому телу – сжимала и разжимала пальцы, разглядывала их, а то вдруг привычным движением пыталась поправить несуществующую прядь.
- Скажи, - спросила она тогда, когда впервые вновь обрела телесную сущность, и старалась не показывать виду, насколько ей это небезразлично. – А собой я… уже не буду?
Уилсон не слишком любил отвечать на такие вопросы. Но и врать не мог.
- Получишь своё тело, когда умрёт последний, кто мог прежде видеть тебя в нём.
- А ты…? – он уловил недовысказанный вопрос и пожал плечами:
- Ну, наверное, лет пятьсот назад – я не засекал. Ты у меня – седьмая, счастливое число.
Кажется, она испугалась:
- Так долго? Я..я себе представить не могу…
Он покачал головой:
- И не надо. Просто… жни.
- Как ты?
- Как я.
- Пятьсот лет?
Кто-то негромко кашлянул у неё за спиной, и Дейзи обернулась.
Уилсону на миг показалось, что он снова видит Колби, но нет, конечно же, это был совсем другой парень. Он даже помнил .что зовут его Стивен – Стив. Высокий, кудрявый с полными обветренными губами.
- Привет, Дейзи, - поздоровался он. – Я для подстраховки и случайно услышал ваш разговор. Что, Джим, запугиваешь девочку холодным дыханием вечности?
Уилсон поёжился, но не от дыхания вечности. Преемник Колби знал о нём то, о чём не стоило сразу же говорить новичку. Он сам не до конца понимал это, но догадывался, что этих пятиста лет могло бы и не быть.
Когда наступал срок душе покинуть мир – будь то душа смертного или душа жнеца, недопустимо задержавшегося в тамбуре между жизнью и смертью, всё происходило по одному сценарию: из небытия возникала дверь, приоткрывая часть мирапо ту сторону. Рай был у каждого свой, и не узнать его человек не мог. Это всегда означало завершение отпущенного здесь срока.
Не был исключением и Уилсон, и в ту ночь, когда грузовик, летящий по мокрому шоссе, столкнулся с порожним бензозаправщиком, он заранее чувствовал, что водитель грузовика по имени О`Нил – его последняя жатва. И, действительно, едва лёгкий холодок освобождения прошёл из руки безжизненного тела в его руку, и он увидел, как водитель в кожанке непонимающе таращится на возникших, словно из ниоткуда, мужчину и женщину, в нескольких шагах от него возникла и стала наливаться светом дверная щель.
Он всегда мечтал о таком месте: это был берег моря, красиво усыпанный галькой и обломками ракушек, солнце грело, но не жарило, вдали возвышался двухэтажный коттедж, в котором – он уже это знал – была отличная библиотека, а на веранде мурлыкал классический джаз. И женщина в испанском платке шла прямо к нему, загадочно улыбаясь и покачивая бёдрами.
Уилсон сделал шаг – и остановился. Место было отличное, но… он ни за что не назвал бы раем место, где не будет рядом худого, желчного, хромого типа с синими глазами. Он понял, что никакой рай не пересилит его постоянной тоски по Хаусу.
- Ух, ты! – сказал водитель грузовика, жадно пожирая глазами женщину. – Ну, и цыпочка! Дорого бы я дал, чтобы…
- Так иди, - сказал Уилсон и подтолкнул его к двери, обмирая от ужаса перед чудовищностью своего поступка.
Он знал, что расплата последует немедленно и будет серьёзной. Так и вышло, и неизвестно, чем бы вообще дело кончилось, если бы не вмешался один из самых пожилых жнецов со странным скандинавским именем Оле.
«Не надо нападать на Джеймса, - сумрачно сказал Оле. – Это и вправду был не его рай, иначе он не смог бы остаться по эту сторону. Просто что-то пошло не так».
Приободрённый заступничеством, Уилсон в тот же вечер, как будто ничего не случилось, просто продолжил жатву, а ещё через семьдесят лет, проводив свою очередную напарницу в тихий зелёный сквер с фонтаном, однажды вдруг вновь оказался у двери, за которой синело море. Синело, как глаза Хауса. И он опять уступил свой рай чернокожему сорванцу, неудачно перебежавшему дорогу перед близкоедущим автомобилем. «Ты там сможешь кататься на сёрфе и встретишь бабушку, - сказал он мальчишке, почему-то уверенный в том, что так и будет»
И, наверное, так и было, но на этот раз даже заступничество Оле не помогло. «Ты попал, - зловеще прошипел совсем ещё тогда сопливый Стивен. – Кто дважды не использует свой шанс, тому его уже, знаешь ли, не предоставляют».
Уилсон никогда прежде не думал о том, что дверь для него может больше не открыться совсем, а теперь подумал – и ужас прошил его с головы до пят. В этом ужасе впервые было ощущение не столетий, даже не тысячелетий - вечности. Такое нестерпимое, что Уилсон закусил руку, чтобы не закричать, и потом, немного придя в себя, с удивлением увидел на запястье полукруглые кровавые рубцы, вскоре, впрочем, бесследно затянувшиеся – жнецы регенерируют мгновенно.
Время шло, однообразное и бесконечное. Люди запустили в космос хитрый управляемый телескоп, овладели микромиром, научились пересаживать не только сердца и почки, но и головы, как в фантастическом романе, который Уилсон читал, ещё когда учился в школе. Дороговизна земли заставляла города тянуться всё выше, эстакады постепенно сменили воздушные коридоры, синтетические волокна заменили животную и растительную пищу, сами растения видоизменились, приняв вид стелющихся мхов – этого хватало для переработки углекислого газа и фотосинтеза и почти совсем не требовало места. Медицина тоже утратила привычный облик –человек приходил в прозрачный кубический отсек и тихий голос в наушники называл ему диагноз, давал разъяснения и предлагал варианты терапии – медикаментозный или хирургический - впрочем, и то, и то осуществляли микробиороботы – безболезненно и незаметно для пациента.
Уилсон всё больше чувствовал себя чужим этой эпохе, словно сказочный Рип-Ван-Винкль. Нет, он не был совсем-то уж древним мамонтом: научился водить флайер, отливать в форме вполне приличную одежду и записывать мнемомузыку для полидиплеера. Даже однажды, восстановив по старым записям, сгенерировал себе пятимерный образ Хауса за роялем – с папиросой, которая дымилась, и бурбоном, который пах бурбоном, но кончил тем, что напился от эмоций до положения риз и чуть не пропустил жатву.
И вот сейчас Стивен, в принципе, мог всё это рассказать Дейзи – новичку, ещё не привыкшему даже к новой форме собственных рук.
Спасение пришло с электронного циферблата.
«Пора!», - сказал Уилсон, вставая. Фигура в тёмном балахоне уже стояла у двери, держа в бледных тонких пальцах экранированный провод, отходящий от общего электрического щита, питающего всю виртуальную реальность зала – в том числе, воздушные подушки.
Джон Ли Говард поставил свой бокал на стойку бара, кивнул бармену и двинулся к двери. С улицы навстречу ему шагнула промокшая под дождём, полноватая дама, на ходу сражаясь с нежелающим закрываться термокапюшоном. С неё текло.. Видимо, взяла пижонства ради открытый флаейр и надеялась примитивным ультразвуковым «пугателем» разогнать слоистые тучи. Наив!
Джон Ли Говард посторонился, плечом задел за металлическую раму магнитного «теплового занавеса», и одновременно дама коснулась рамки с другой стороны. Между ними проскочила искра, остро запахло озоном.
- Привет, приятель, - сказал Уилсон, плотно охватывая мускулистое запястье флайериста.
- Ничего не бойтесь, - почти синхронно с ним произнесла Дейзи, трогая за плечо даму.
Щель уже светилась на противоположной стене. Но дверь никак не хотела открываться, и Уилсон почувствовал вдруг необыкновенную растерянность. К тому же, душ было две, а дверь, похоже, собиралась открыться только одна – ну, не могло же, в конце концов, быть, что у женщины с термокапюшоном и «пугателем» и у заядлого флайериста – любителя полулегального «айр-айс» - окажется один рай на двоих. О таком и подумать-то было дико.
Между тем женщина в мокрой одежде в панике озиралась, и Дейзи пыталась успокоить её – так, как он её учил, а вот Джон ли Говард вёл себя странно: не задавал вопросов, не дёргался – вообще не выглядел удивлённым. Наоборот, в своём глухом гермошлеме с щитком он выглядел невозмутимо-спокойным, как биоробот.
Дверная щель между тем, наконец, начала постепенно делаться шире и Уилсон обречённо вздохнул: всё было то же самое, только женщину в платке, похоже, увёл куда-то мистер О`Нил. Но больше ничего не изменилось: море, неяркое солнце, негромкий блюз, дом вдалеке с непременной библиотекой, но сейчас Уилсон увидел и ещё кое-что – от дома вдаль, в туман, уходила ровная просёлочная дорога и в самом её начале стояли, опираясь на металлические подставки – «ноги» - два старинных мотоцикла.
Уилсон вздрогнул, сердце – здоровое, регенерирующее, как хвост ящерицы, сердце «жнеца» вдруг отозвалось сжимающей, перехватывающей дыхание болью. И он почувствовал вдруг. что уже не он держит Джона-Ли-Говарда за руку, а сам Джон-Ли-Говард сжимает в цепких сильных пальцах его запястье. Медленно, боясь обмануться, он повернул голову. Свободной рукой Джон-Ли-Говард стащил со своей головы гермошлем, и Уилсон увидел кудлатые редкие волосы цвета соли с перцем, высокий лоб, насмешливый изгиб губ и ярко-голубые, как цвет весеннего неба, пронзительные глаза.
-Упрямый некошерный осёл, - сказал Хаус, сжимая запястье Уилсона так, словно не планировал выпускать его, как минимум, ещё пятьсот лет. – Мёртвого достанешь своим упрямством… Ну, пошли, что ли?