1. Странный выбор.
Учёба в институте не слишком занимала моего приятеля. Но, несмотря на это, он не считал себя заурядным студентом. Зиновий причислял себя к привилегированной касте поэтов. В том, что он - поэт, Зиновий не сомневался. Свои творения он время от времени зачитывал таким же, как он непризнанным талантам. Правда, я думаю, что поэзия уж точно ничего бы не потеряла, если бы он оставил это своё многотрудное занятие. Но в чём бы тогда смог проявить себя этот честолюбивый человек? Придумал бы он, к примеру, какой-либо техпроцесс, либо выдал что-то оригинальное из области машин и аппаратов химических производств - по специальности, на которую он зачем-то поступил в институт? Едва ли. Эта и все иные инженерные дисциплины его совершенно не интересовали. Напротив, у него был ярко выраженный гуманитарный склад ума. Потому, скорее, он мог бы стать, как его мама адвокатом. А, может быть, и нет.
Он, однако, отказался от иных возможных вариантов занятия чем-либо и потратил свою жизнь на достижение поэтической максимумы. Вопрос зачем? Сам он говорил, что в еврейских семьях не принято принуждать детей заниматься тем, к чему у них нет способностей. В таких семьях считают, что учиться играть на пианино имеет смысл только в том случае, если у ребёнка имеются способности и он сможет когда-нибудь сыграть, как Святослав Рихтер, либо научится играть в шахматы, как Каспаров. Если у малыша такого дара нет, то ему лучше вместо музицирования и шахмат заняться чем-то другим. Мой друг, однако, упрямо не желал следовать этому вполне разумному правилу.
Почему мой приятель решил стать поэтом? Почему он считал себя поэтом и никогда в этом не сомневался? О том, что для занятия стихосложением человеку необходим как минимум особый талант, едва ли он задумывался об этом.
2. Поэт без биографии.
Сказать, что мой друг был человеком начитанным, я не могу. Более того, его интересовали лишь собственные тексты. Он был безразличен даже к литературной классике. У него была толстенная книга со статьями В. Г Белинского. Но я не помню, чтобы он когда-либо открывал её. Иногда он говорил мне о том, что следовало прочитать в популярном журнале «Иностранная литература». Сам же он, думаю, рекомендованные им вещи, читал лишь фрагментами. При этом в его глазах имели цену официально критикуемые, но, вероятно, также малочитаемые им вещи, например, воспоминания И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь».
Поэты-классики, которых изучают в школе, интересны своими биографиями, своими судьбами. После пребывания Пушкина в Петербурге, Крыму и Молдавии появились связанные с этими местами стихотворения и поэмы. С чем были связаны стихи Зиновия, определить трудно. Более того, трудно, вероятно, написать и его биографию. За годы нашего многолетнего знакомства, например, он ничего не рассказывал о своём отце. Теперь, через многие годы, мне очень хотелось бы узнать, кем был его родитель? Быть может, его отец, как миллионы других погиб на войне? Ещё его могли сгноить в сталинских лагерях. Довоенные годы были многотрудными и кровавыми, и нельзя исключать, что мой товарищ появился в ту пору на свет в результате какого-то случая. Единственное, что мне известно, это то, что, у Зиновия был старший брат. Но у брата была другая фамилия. Зиновий же носил фамилию мамы. Нельзя исключать того, что расставание родителей было трагедией для его мамы, а отсутствие нормальной семьи и материнские обиды трансформировалась в обиду на власть и на всё остальное у сына.
3. Язык поэта.
Стихи Зиновия были довольно странными. Нельзя даже сказать, что он пользовался языком Эзопа. Скорее он писал свои тексты на каком-то понятном только ему самому языке. И это, для того чтобы не вылететь из института, было очень важно.
Иногда вечером он выдавал мне какой-нибудь свежий стих. – Ты понял что-нибудь?- спрашивал он меня. Обычно я честно признавался в том, что мне ничего не понятно. И он после этого долго растолковывал мне смысл написанного своим языком. - Так бы и написал! - говорил я ему.
В институте образовался круг критически настроенных к Советской Власти. Критики собирались, чтобы узнать о фактах притеснения диссидентов. В этой компании обменивались машинописными текстами непубликуемых авторов и могли откровенно говорили обо всём. На таких собраниях иногда пили кислое вино, слушали запрещённые виниловые пластинки, восхищались итальянскими неореалистическими фильмами. Но не все обитатели богемы могли, как Зиновий, скрывать свои антисоветские взгляды. Другой институтский поэт, Валерий Рудковский, простодушно писал то, что думал. Его стихи вызывали недовольство у членов парткома. Однажды в подпитии Валерий ножом порезал огромный плакат в центре города. На плакате было обещано поднять производство чего-то там за семилетку в 1,7 раза. Возле испорченного билборда на другой день нашли записную книжку Рудковского, в которой было написано «Пошла бы эта Власть к такой-то матери». Поэта вычислили. Многочисленные высокие знакомства его друзей не помогли замять скандал. Суд Валерию вынес приговор - полтора года за хулиганство. Из зоны Валерий вернулся героем, пострадавшим от коммунистического режима. Его фамилию упоминали в числе других диссидентов – наряду с Бродским, Буковским.
Но самого Зиновия укусить за что-либо было невозможно. В те годы поэзия считалась высоким искусством. Стихи читали известные артисты, ну а под завязку, позволяли читать собственные сочинения институтским авторам. Однако смысл стихотворений моего друга был надёжно закодирован. В частных же беседах он убеждал слушателей в том, что пишет нечто оппозиционное. Из-за этого «доброжелатели» стучали на него в партком института. Кроме того слухи о его антисоветских намёках пошли выше. В горкоме решили с ним разобраться и пригласили в кабинет. Отпечатанные на папиросной бумаге стихи Зиновий сложил в красную папку и приготовился к бою. Сражение, однако, не состоялось. Папочку ему предложили оставить, чтобы потом почитать её. Из горкома Зиновий вернулся обескураженный. За содержания своего рукописного сборника он не переживал. Расстроился он из-за того, что у него забрали последние экземпляры.
4. По стопам Сократа.
Среди немногих авторитетов, которых признавал Зиновий, был живший в достопамятные времена древнегреческий философ Сократ. Моему приятелю импонировало то, что этот чудак, не имевший никакой официальной должности (можно сказать, что мудрец был беспартийным), употреблявший простую пищу, носивший грубую одежду, и ходивший босиком, был непобедимым спорщикам на площади в Афинах. Вступая в споры с кем угодно, он разрушал общепринятые предубеждения и ничего не принимал на веру. Для любого утверждения, Сократ требовал доказательств. И Зиновий, несомненно, был последователем Сократа. Он не терпел насаждаемую партией мифологию. Он не понимал, почему народ должен был терпеть собачью жизнь ради обещанной сказки о коммунизме.
Семидесятилетний Сократ, как известно, был приговорён своими согражданами к смерти и выпил чашу с ядовитым напитком. Современники Сократа понимали, что старика осудили несправедливо. Но считать Сократа невинно пострадавшим едва ли можно. Конечно, древнегреческий мудрец не участвовал в надругательствах над статуями богов, и никого не подстрекал к действиям по отбиванию мраморных членов у священных статуй. Однако если стать на позицию Сократа, то легко можно понять, что вся античная священная мифология, не больше, чем выдумки. И то, что Сократ требовал доказательств всему, представляло угрозу для древнегреческого, да и для всех последующих режимов.
Зиновий не принимал никаких доводов по прославлению успехов партии, не воспринимал болтовню по героизации существующей жизни. Он был противником той версии истории, которую навязывали партийные функционеры, а мы студенты обязаны были заучивать и каждый семестр излагать на занятиях, а затем ещё и отвечать на экзаменах. Он понимал, что мифы о революции и гражданской войне, были пусть и талантливым, но враньём. Поэт-нонконформист не переносил творимые другими деятелями пера мифы о целине и о других создаваемые под руководством партии и комсомола «подвигах».
В компании несогласных с режимом не принято было восхищаться полётами наших космонавтов на космических кораблях, им безразличны были другие подвиги по покорению Антарктиды, или горных вершин. Выступления виртуозов на музыкальных конкурсах их тоже не интересовали. Они считали, что чем хуже будет нашей стране, тем для них и для всех нас будет лучше.
Упрямство Зиновия, как и упрямство других противников режима, в конце концов, привело к крушению советского строя. Крах коммунистического режима был, можно сказать, и его победой. Но эта победа для него была, возможно, единственная, ибо ему не удалось сочинить стихов, которые бы запомнили любители поэзии.
О поэте Зиновии никто не знает. Никто не помнит его стихов. А ведь он на х сочинение потратил всю свою жизнь. Он всё время писал, но чего-то не хватало ему. Понятно, не хватало таланта. Он взялся за дело, которым занимаются миллионы. Однако нет такого количества читателей, которые смогли бы прочитать все х стихи. Увы, большинство современных поэтов пишут для себя.
Онегин, как мы знаем, ничем заняться не умел. Мой приятель, как Онегин. нашел себе забаву и забавлялся этим всю жизнь.