Не, ну а чё? Вот все пишут поучительное о зависти, и я напишу. Не хужее всяких.
У бедной маменьки моей, без вины покаранной судьбиною неблагодарными детьми и аллергией на кошек, имелась некогда соседка по подъезду.
Маменька жила и продолжает в том же духе на самой окраине Перми, где из окна виден лес, труба ТЭЦ, по погоде кроющая мглою небо, а подъезд без пары алкашей на этаж немедленно отделяется от России и получает право считаться гимназией.
Дак вот, соседка. Не было, короче, из-за оной пожилой леди у мамки никакой гимназии строго с первого по десятый этаж.
К соседке прилагался сосед, что расставляло точки над последними шансами.
Кстати, добрейшей души старички были. Даже пьяные. Не из буйных ни разу. Другое дело, что не реже раза в месяц кого-то из них, обессилевшего по пути от места торжества до родной хаты, принимали за несвежий труп. Так что собака с милицией на какой-то момент уже здороваться начали. Особенно собака.
А ближе к концу девяностых соседкин дедушка завёл привычку выпивать, крепко закрыв железную дверь в квартиру изнутри. А бабушку свою – снаружи. Поэтому здороваться начали ещё и спасатели, быстро наладившие в квартирку оборудованный маршрут с улицы через балкон третьего этажа.
Самое удивительное, что у бабушки и дедушки были очень успешные дети. Во времена, когда старички отжигали в полную силу, таких детей называли "новыми русскими": какой-то бизнес, большие джипы, большие деньги.
Я точно помню, что дети пращуров своих пытались и лечить, и отмывать, и выметать из запущенной до невозможного состояния квартиры тараканов и собутыльников. Безрезультатно. Вернувшись с лечения порозовевшими, со спавшими отёками и в новом шмотье старички тут же брались за старое обеими руками, шмот пропивали, мебель крушили в пьяных скандалах, а остальное выносили собутыльники. И тараканы. Только таракан способен такое вынести.
В какой-то момент богатые новорусские дети смирились и перестали обновлять обстановку, ремонт, одежду. И давать деньги.
Раз в неделю приезжали, споласкивали хату с хлорочкой, выбрасывали заблёванное, выдавали что-то чистое, немного еды и отваливали.
А потом была ночь пожара. "Ай, да квартирка N 39" выгорела вся, прежде чем кто-то что-то понял. Кажется, первыми тревогу подняли их непосредственные соседи сверху – хозяин квартиры проснулся поссять и якобы прилип босыми ногами к расплавившемуся линолеуму.
Остальных подняли дым, гарь, крики и сирены.
Сгорело всё. Бабушка с дедушкой тоже. Дядька пожарный сказал, что ни один из них даже не пытался спастись, так и ушли в позах спящих, даже не спустив ног с кровати.
Через несколько дней обгоревшие трупы выносили почему-то из самой сгоревшей квартиры. Видимо, кто-то из родни решил, что так положено. Или правда положено. Из пропахшего гарью подъезда под ветром, набитым снежными колючками, один за другим выплыли два гроба на ослепительно белых полотенцах. Гробы несли крепкие молодцы с рожами и плечами киношных бодигардов в угольных костюмах и кипенных рубашках.
И боже, какие это были гробы! На окраине Перми в конце девяностых, блин: огромные, медового цвета, сияющие лаком и золотом фурнитуры, со стеклянным "окошком" в сложносочинённой крышке с резьбой (правда, лица скрывала морозная гравировка на стекле и слои чего-то кружевного и белого под ним, да оно и понятно, обгорели же). Короче, домовины были киношнее бодигардов.
У подъезда ждал катафалк. Не автобус, не машина, как бывало чаще, а тоже такой неправильный, нездешний иностранный катафалк – блестящий, чёрный, с выдвигающимся "трапиком" для погрузки гробов.
Родня сухо взрыднула, покидала на снег еловых лап и погрузилась в джипы. От катафалка вернулся бодигард и сунул узелок с "милостынькой" одной из замерших в карауле проводин подъездных и общедомовых старушек.
Джипы мягко хлопнули дверьми, скорбный поезд тронулся в сторону кладбища и поминок. Для старушек всех мастей подали обычный автобус. А что? Каждому – по чину.
Забираясь на ступеньки "пазика" одна из них, наша, местная, этажа с десятого, горестно и звонко охнула на весь двор:
– От это уважили стариков! Нас-то поди так никто не похоронит, закопают как собак, и лежи себе. Повезло Катьке-то со своим!