К оглавлению: http://www.proza.ru/2018/07/07/573
Предыдущая глава: http://www.proza.ru/2018/07/02/501
СтанИслав
Я шёл с работы домой. В голове крутились неясные мысли, и я никак не мог оформить их во что-то определённое. Всё сходилось. И слова профессора о том, что это моя жена ходила в госбезопасность. И что она, мол, святая женщина, и бросилась за меня в огонь. Как же, святая! Чем эта святая платила за моё спасение? И рассказ Ханы о некоей Эве Беркович. И хотя имя и фамилия совсем другие, всё же факты совпадают. Следовательно, бабушка и внук, которые приютили некую девушку с таким же именем как у бабушки - это же моя мама, Эва Ковальчик и мой сын Казимеж.
Мне вспоминались поздние звонки домой, требовавшие пани Бжезинскую. Как, невзирая на поздний час, за Ядвигой приезжала машина и её увозили. А она говорила, что срочно требуется что-то перевести с английского или французского. Теперь я понимал, что всё это значило. Но даже самому себе я не хотел в этом признаваться. Не мог.
Боже мой! Моего ребёнка воспитывает падшая женщина, бордельная шлюха. А я считаю её Мадонной. И для Казимежа она больше мать, чем та, кто его родила? Наверное, я должен выгнать её из дома и выбросить из сердца, раз и навсегда запретить ей приближаться к моему сыну. Это был будто взрыв в моей голове. Прозрение, которого я не желал и боялся.
Я пришёл домой. Ядзя была на работе. Зашёл к Мире, сел на её кровать и взял за руку, чего никогда не делал. Видно её сердечко, всё её больное существо ощутило, что со мной что-то не так. И она всё поняла.
- Коханый, - после возвращения она никогда меня так не называла, - я всё знаю, мне Ядзя рассказала. Она тоже хочет, чтобы ты знал, но боится. Боится потерять тебя.
Я тебя заклинаю памятью твоей матери - постарайся её понять. Всё, что она делала, она делала ради тебя. И не руби нити, которые вас с Ядзей сплели, проросли через ваши сердца. Она сильно тебя любит, и меня любит, а без Казика вообще жизни не представляет. По-настоящему - это она мать Казика, а не я. Я ему только жизнь подарила, а она отдала ему всю себя. Ему и тебе.
* * *
А после мы с тобой спали на одном топчане, но я чувствовал себя будто с несколькими женщинами одновременно. Ты была Ядзей Бжезинской и одновременно Эвой Беркович. То, что у тебя было имя как у моей мамы, почему-то показалось мне каким-то знаком. Вот только понять этот знак я не мог. Ты была девочкой еврейкой, и взрослой женщиной полькой. Падшей проституткой в грязном гетто, и одновременно сильной натурой, подчинившей себе даже эсэсовца и лишившей его мужской силы. Ты была еврейкой, которую спасла моя мама, и полькой, которая спасала меня. Ты была моей любимой женщиной и сама любила меня, и, вопреки этой любви, изменяла мне. И ещё ты была никем для моего сына и, в то же время, его самой настоящей матерью.
Мы лежали рядом, но были далеки друг от друга. И не присутствие Миры нас отдаляло. Ты, без сомнения, чувствовала это сердцем. Ты всё поняла:
- Хочешь чтобы я ушла?
- Нет.
Я повернулся к ней спиной и сделал вид, что уснул. Мы лежали, словно разделённые стеклом. Я знал, чувствовал, что ты не спишь, что страстно желаешь дотронуться до меня. И я желал того же. Но не знал к кому я прикоснусь, к Эве или Ядзе? К еврейке или польке?
Это была кара нам обоим за годы лжи. Но ведь и ты мучилась. И ты не знала к кому тебя тянет: ко мне, или к тому мужчине, тому еврею, который взял тебя когда-то за деньги в еврейском гетто, а ныне у себя во дворце, в страшном кабинете власти. Моё разыгравшееся воображение рисовало твоё такое желанное тело, с бесстыдно раскинутыми ляжками и чужими жадными руками мнущими и лапающими твои призывно торчащие груди, твоё увлажнившееся лоно. Но то, что приходило ко мне в видениях, никак не стыковалось с живой и такой желанной женщиной, лежащей рядом.
И я не выдержал. Мне нужно было вылить свой страх, свою неуверенность, своё разочарование и злость, иначе я стал бы импотентом. Это произошло с моей коллегой, хирургом пани Боженой - очаровательной миниатюрной шатенкой, с женственной, будто выточенной на станке, фигурой, маленькими, словно девичьими грудками и с жадными, страстными губами. А потом еще с двумя медсёстрами.
Теперь мы с Ядвигой были как бы квиты. Но отчего же я чувствовал себя грязной свиньёй, отчего отскребал в ванной собственное тело по целому часу, и не мог смыть ощущения грязи. С тех пор мы с тобой не занимались любовью, и делали вид, что не больно-то и хотелось, хотя нечаянные прикосновения к тебе, или неожиданно показавшаяся открытая часть твоего тела дико возбуждали меня и приводили к маленькой катастрофе, после которой приходилось переодеваться.
* * *
Интересные у нас соседи. Никогда не думал, что евреи такие деликатные люди. Тебя они называли пани Ядвига или пани докторша, а Миру - вторая пани докторша. Жена портного частенько помогала тебе с "второй пани докторшей", и никогда ни единого слова не прозвучало в осуждение нашего семейного треугольника. И ещё. Все они безоговорочно считали тебя матерью Казика, хотя знали, что его настоящая мать - Мира.
Тем временем состояние Миры ухудшилось, теперь она уже не поднималась с постели. Пришлось мне нанять медсестру. Но жена плохо переносила присутствие чужого человека. На моё предложение положить Миру ко мне в отделение, ты рассердилась и сказала, что не позволишь забрать её из дома.
У тебя не хватало на всё времени и ты решила снова поговорить с Товарищем, чтобы сменить должность секретарши и вернуться к должности переводчика. Ты объяснила, что в доме лежачий больной. И он согласился.
Я страшно злился на него, за его ночные вызовы. Ледяным голосом отвечал в трубку:
- Да, пани Бжезинскую можно.
И еще больше отдалялся от тебя. При том, что прекрасно знал, как я обязан этому человеку.
Ты постоянно суетилась с Мирой. Мыла её, причёсывала её поредевшие волосы. Настолько поредевшие, что сквозь них просвечивала кожа. Кормила её. Каждая проглоченная Мирой ложка была твоей личной победой. Я должен был бы помогать тебе, ведь Мира моя жена, но не мог себя пересилить чтобы хотя бы прикоснуться к ней. Стыдился сам себя, но не мог.
У Миры начались видения. Кого она видела: своих палачей, сокамерников, виселицы, дым крематория? Одно было понятно: она видела смерть.
Утром, уходя на работу, я осмотрел жену. Она была очень плоха.
- Надо бы сделать кардиограмму. В двенадцать за ней приедет санитарная машина.
Ты занялась отправкой Казика в школу, а я уехал на работу.
Еще до двенадцати Ядвига позвонила мне. Но я был на обходе. Потом мне передали, что мне звонили из дому и я перезвонил туда.
- Ты мне звонила? - Тишина в ответ. А потом плач.
- Мира умерла.
Стыдно в этом признаваться, но я испытал облегчение.
- Я приеду, только найду себе замену.
Видимо, ты не хотела чтобы я сейчас был с вами. То есть с тобой...
- Не торопись. Увидишь её утром...так будет лучше.
- Хорошо. И завтра я всё оформлю.
- Где Казимеж? Он знает?
- Он в школе. Вернётся около трёх. Не беспокойся, я сама ему... - повисла пауза. - Извини, ты его отец, ты сам ему должен сказать о маме, но всё же лучше это сделаю я. И я подготовлю её. Омыть надо, переодеть.
Когда я утром вернулся домой, жена портного мне рассказала:
- Пан доктор, я так хотела помочь пани Ядвиге сделать всё, что положено с телом пани Миры, омыть, переодеть. Но она отказалась. Сказала только, что я могу посидеть рядом в комнате. Пани Ядзя так плакала, так плакала... Она омыла вторую пани докторшу собственными слезами.
За гробом шли только мы трое, да сестра Миры, приехавшая из Кракова. За нами основную погребальную процессию составляла большая семья портного.
После похорон мы вернулись домой. Казик беспрестанно плакал, довел себя до икотки. Сквозь икоту твердил, что виноват перед мамой, что был недостаточно добр к ней. Пришлось сделать ему укол, чтобы он хоть немного поспал. Пока он не уснул, ты сидела рядом с ним и держала его за руку.
Я сидел в нашей комнате за столом, уставившись в одну точку. В голове было абсолютно пусто. Казик уснул и ты вошла в комнату. Достала бутылку водки, налила в рюмки. С утра мы ничего не ели и почти мгновенно захмелели. Я почему-то начал рассказывать глупейшие анекдоты, ты чуть под стол не падала от смеха. Пыталась урезонить меня:
- Тс-с. Что семья портного подумает о нас.
Мы выпили ещё и полностью съехали с катушек. Бегали по комнате, Ядзя схватила какую-то мою вещь и спрятала за пазуху, а я пытался отобрать у неё. Ты нетвёрдо стояла на ногах и неожиданно рухнула, а я упал на тебя. Ты расхохоталась:
- Оё-ёй, пусти меня, я кажется описалась.
- Где? А ну покажи! - Я поднял твою юбку и стащил трусы.
Ни когда ты сообщила мне о смерти Миры, ни во время похорон у меня не было слёз. Но сейчас, когда я ощутил в своих руках твои бёдра, твой податливый живот, я прижался к нему щекой и разрыдался. Я выплакивал свою боль там, где всегда искал убежища.
И с этой минуты началось наше возвращение друг к другу. Наши ночи наполнились такой ненасытной любовью, будто мы были подростки.
Но со мной происходило что-то нехорошее. Я был извращенцем. Ласкал тело Ядзи, а видел себя гестаповцем в борделе, где мне бесстыдно отдавалась купленная мной еврейская проститутка. Проститутка, готовая ублажить меня любой частью своего тела. Которую до меня трахали тысячу раз. Я представлял садомазохистские сцены, как нещадно порю эту девку стеком, как плюю на неё, даже как топчу её ногами... И всё же, то была не моя Ядзя, то была еврейка Эва.
С тех пор, как я узнал о том, что её забирает Бергман, моя плоть слушалась меня только тогда, когда я представлял его жадные еврейские руки, покрытые рыжими волосами, на нежных грудях моей Ядзи, раздвигающих её круглые коленки, налегающей на нее всем телом, или поставивший её на колени и входящий сзади. Я будто присутствовал при этом, и получалось, что я давал на это похотливое совокупление своё согласие.
Ядзя в этих видениях отдавалась Бергману, а я боялся, что она повернет голову и взглянет мне в глаза. И я тогда умру от стыда, мне будет казаться, что это не я её застукал отдающейся кому-то, а она меня.
Продолжение здесь: http://www.proza.ru/2018/07/04/470