Говорят, все любят по-своему, и любовий на свете огромное множество; и к этому прекрасному чувству лишь одно условие: пусть лучше оно рождается не в голове, а в сердце. Но есть такая категория, именуемая романтиками и состоящая из меланхолично настроенных персон, которые если любят, то любят разумом, несмотря на то, что по всему вероятию именно эта категория должна бы отдаваться предмету своих грез именно душою и чувствами, они любят, дабы оправдать свое представление о любви, основанное на романах, историях и прочих. Именно к ней относится и Эларай.
Как она увидела Гилкриста Гадспанди, с огненными растрепанными волосами, в грязном прогнившем бежевом или, скорее, грязно-желтом длинном плаще с высоким вызывающим воротником, прячущим нижнюю часть лица, со свободным дерзким озорным взглядом кошачих глаз, она, наподобие мишени, попала под обстрел романтических мыслей: так вот каким должен выглядеть Странник! Как он статен и раскован, и в то же время как непоказно грациозен! Будто сошел со страниц моих приключенческих книг! Мне обязательно надо в него влюбиться!
Но все по прядку.
После того, как Эларай незаметно подслушала шепот молоденьких служаночек (а в суматохе сборов няня забыла закрыть дверь в ее покои) о том, что во дворец прибыл какой-то странный, чудовищно выглядевший посланник или интурист или вообще бог знает кто, и сейчас ждет Транка в картинной зале, она решила, за привычным неимением дел, что стоит исподтишка взглянуть на такую важную персону, правда она не догадывалась, в чем заключается ее важность, и тихонько, по обычаю, направилась туда, но не для того, чтобы поглазеть на шедевры живописи, которые ей давно наскучили, но чтобы пошпионить (конечно, не познакомиться), за диковатым незнакомцем. Стоит, наверное, оговориться, что уже тогда она начала испытывать романтические чувства, так как кто-то обмолвился, что он еще и молодой и с выженными солнцем красными, как у ведьм, волосами.
Итак, юная и достойная всех сказок про любовь, мадемуазель первей своего отца взяла курс навстречу судьбе.
Но чем меньше делалось расстояние между ней и картинами, тем быстрей колотилось сердечко и сжималась грудь, а шаги замедлялись. Когда коридор был почти пройден, и Эларай оказалась на приступе в галерею, за углом, твердое решение ее во что бы то ни стало увидеть желанную персону, стало плавиться и наконец куда-то уплыло. Но любопытство взяло пальму первенства, и она, никем не замечена и не услышанная, осторожно, почти дрожа, в возбуждении, но восторженно, высунула край головы из-за угла, прикрытого растениями, и... увидела-таки его грязно-желтую спину и рыжую шевелюру. Он смотрел прямо перед собой на верхушку мачты, с которой мальчишка-юнга с матросом в отчаянии наблюдали за тем, как их суденышко погружается в бушующуеся пучину. Не удовлетворившись осмотром, Эларай продвинулось дальше из-за угла, предварительно оглядев помещение и убедившись, что она наедине с новоприбывшим, и что она может делать с ним что хочет, она захотела тщательней его рассмотреть. Кому нужна спина, если интересно лицо?
Он задрал голову, рассматривая громадное полотно, а она неслышно перебежала коридор к параллельной стене с параллельными высокими цветами и не отрывала от незнакомца глазок. Она ждала, когда он покажет хотя бы свой профиль, и эти картины начали ее мучить. Отчего они такие длинные и широкие, и глубокие! Но нетерпеливое ее ожидание прервал неожиданный звук: он стал тихонько насвистывать какой-то трактирный кордебалет. Эхо раздавалось в этой большой галерее, и беспечный веселый свист звучал торжественней органа. Затем ей послышался усталый или раздраженный, или иронический вздох, и он обратился к другой картине, продвинувшись на два шага.
Ей пришлось вновь перебежать назад, и она уже могла видеть видеть этот профиль с вытянутыми губами. Затем ей снова зануждалось увидеть больше, но требовалась защита прикрытия. Присев немного, она перебегала глазами то на него, то под ноги, чтобы не задеть листок или горшок, и пробиралась ощупью у стенки. Листва густела, незнакомец все больше раскрывался, и она могла бы стать счастливейшим человеком, если бы ее край платья не был захвачен жестоким колючим стволом, если бы это не вынудило ее потерять равновесие, если бы она не упала, как цирковой гимнаст из-под купола цирка, на один бедный цветок в большом керамическом горшке, если бы при этом она не наделала такого шума, какой, ей показалось, слышал весь дворец, если бы и он это не услышал и с хорошей реакцией обернулся, как змея, и в свою очередь не увидел ее распластавшейся среди земли задетых и поваленных ею растений, остатков кувшином и ваз, на холодном полу в позе раненного новичка солдата, который восторженно шагал, распевая гимн, на битву, и которого назад несли подбитым кроликом на носилках.
По истечение тех нескольких секунд, во время которых она приходила в себя, прохладный воздух залы разрезал неожиданно близкий проникновенный и ничуть не лукавый голос, сладко произносивший:
- Не ударились? Не поцарапались?
По стеклянной, без пыли, равнине стола нагло прошелся палец, затем щелкнул по красному носику амура, летающего на вазе с маргаритками, потом погладил позолоченные ободки настенных светильников и наконец прощупал весь узорчатый рельеф картинной рамы шириной в целую ладонь. Из глубины полотна глядело своим лазурным спокойным оком море, но не на него одного кто-то вдохновленный не пожалел красок и времени, а еще и на архаическое сооружение, и на птиц, облюбовавших его арочки. Ничего настолько мелкого, что могло уместиться в карман, как допускала надежда, когда посетитель шествовал под роскошными барельефами главного входа.
- «Развалины Мууна на берегу Жемчужного залива», - сказал, спускаясь, владелец этого всего.
- О! Поль Транк! – желтое пальто обернулось навстречу, - Красиво.
- С полсотни критиков из Академии искусств сказали то же самое.
- А есть такая?
- Около двухсот в Тео-Мартелле и столько же в других крупных городах.
- Сколько цифр! Но у вас хороший вкус. Такие… яркие мазки.
- Благодарю, но они все висели здесь еще до рождения моего деда.
- Я Гилкрист Галспанди, один из выигравших охотников. У нас сегодня назначена встреча.
- Я знаю, поэтому и пришел. Вы, значит, не только охотник, но и ценитель художеств?
- Душа – как тетива, не бывает однозначной, - он вытащил лук из-за спины и продемонстрировал свое утверждение вживую.
- Вы предпочитаете именно лук?
- С детства тренируюсь. Было одно соревнование, промазал километра на два, вот с тех пор…
Он прицелился и вдруг выстрелил в ковер – как раз в то место, к ужасу Транка, где таился его консультантский друг.
- За нами подглядывают, - сказал он, пожав плечами.
Стрела вонзилась прямо в глаз святому Михаилу, готовившемуся пронзить мечом дракона, которого откинул изнутри Филомен Тристагор и полетел прямо к столу.
- Что ты творишь, мытарь? Да я переломлю тебя, как стручок!
Транк быстро встал между ними, однако алхимика остановило скорее не это, а факт того, что весь вид и поза и лицо его противника не поддалось ни на йоту оглушительному удару ужаса, перед которым не устоит ни смертный, ни кто-либо другой. Наоборот, чем ближе приближался он, тем самоуверенней становились руки охотника, лацканы его пальто, грязные буты, радужка глаз, осветленная солнцем рыжина волос. Наконец, алхимик дал своим коням отбой, а тот распушил свой хвост во всю ширину радуги.
- Филомен Тристагор, первый секретарь, - сказал Транк, надеясь словом остановить бурю, он еще не заметил, что молчание и непоколебимость уже сделали это за него.
- Я парфюмер, - возразил ему алхимик, отодвигая его, проходя мимо охотника, и глазом не поведшего, и усаживая свою гигантскую персону на стул.
- Ваши изделия пользуются особой популярностью, - заметил охотник – дерзко, так же, как и тогда, когда просто смотрел перед собой или поворачивал голову.
- Вот и познакомились. А какой, кстати, размер, вы предпочитаете? – спросил Транк, следя за своим компаньоном.
- Еще раз?
- Не спасуете ли вы перед львом, скажем…
- Ах, вот что. Конечно, ни оружие, ни сила, ни рост, ни размеры не имеют ни малейшего значения. А имеет ловкость, отвага, быстрота.
- Что за цвет? – сказал Тристагор, щупая оборки его плаща.
- Я вас попрошу. Если вас боится город, не значит, что кое-кто не может вмазать вам.
- Господи! Я его люблю!
Транк, на котором как обычно были хмурый зеленый камзол, с цепью грисс, черный клетчатый лит и плащ, с высокими сапогами, каковое снаряжение было посоветовано и даже навязано ему первым грофмейстером Черноводского двора, Козинаком Ломбардо, первым после всех сливок, прибывших по указанному адресу немного ранее и уже разместившихся по местам, взошел по длинному качающемуся трапу, соединившим воздушного гиганта с нашей матерью-землею, частью которой мы все окажемся, прихватив с собой двух якобы-слуг: Дэйриса Уайтли, которого не по его воле одели как подобает уставу этих раболепных подчиненных, иные из которых справедливо стыдились своей участи: в белую рубашку, буквально созданную для того, чтобы на нее попадали пятна и за это ругали ее носителя, без подобия лита, повесили красную ленточку и колокольчик; и восска Ромашку, представленного таким же внушительным образом; не выпуская из виду Филомена Тристагора в синей хламиде с висячим колпаком, легко могущим натворить всяких глупостей, помогая подняться, или, лучше сказать, не оставляя без присмотра дочь. За этой разношерстной группой оказался вдруг чересчур пухлый, не в обиду ему и ему подобным отличающимся габаритами индивидуумам будет сказано, с несходящей широкой улыбкой, низенький арообразный человечек в лите, но с колокольчиком. Мы познакомим вас с ним. Это был Нандо Керо, главный повар Черновода.
- Летная погода, - вдруг послышался сухой молодой, но простуженный голос за спиной Транка, который мгновенно обернулся, так как не помнил, что путешествовать вместе с ними будет обладатель этого церковного голоса, так как не помнил его ни за кем из приглашенных. Перед ним стоял, кланяясь и поворачивая набок голову, похожий на неуклюжую белку неизвестный господин в клетчатой рубашке и жилетке, каким-то образом оказавшийся на борту через охрану.
- Кто вы? – грозно спросил Транк, надвигаясь на него.
- Клео Драга, насекомолог, меня прислала Ираклионская академия уч. В ВОЗ.
- Вот как… - молвил пораженный как громом Транк.
В какой-то степени Транку было обидно, что его не поддерживает даже собственная дочь, хотя надеяться на одобрение этих жестоких мер с ее стороны было бы глупо; но он расстроился хотя бы из-за того, что Эларай так и не смогла простить их. Для него, привыкшего к ним, утонувшего в болоте зла человека пытки уже не являлись чем-то из ряда вон выходящим, отвратительным и чудовищным действом, другое дело – Эларай, святая, чистая душа. Но, поразмыслив немного, он понял, что следует не обижаться, а прислушаться к ее хрустальному голосу, доносящему ему правду, хоть и неприятную. С этой ссоры с Эларай потихоньку начался процесс, обратный процессу гниения, - воскрешение его души, разрушение замка зла, построенного в его внутреннем мире. Он стал чаще задумываться, а что, если это гигантская ошибка? Он настолько уверен в дочери, что она помогла невольно найти себя среди всех его им придуманных образов. И вот он увидел её с короной из соломенных горящих в игривых лучах сослепительного солнца волос поднимающихся нежными руками ветра и нитями испещряющих картинку её лица что же было на этой картине? Ее мог нарисовать только талантливый мастер. Карие меланхоличные огромные глаза широкие длинные брови высокий точеный лоб аккуратный розовый нежный рот она была среднего роста красивого гармоничного сложения худая милая юная Амазонка её стан ласково облегал тёплой шёлковой тканью охотничьих костюм почти не женский брючный
На миг её взгляд грустно беспомощно задержался на нем и проскользил дальше дэйрисово сердце остановилось и облилось кровью когда она взглянула на него оно и так будто кануло кудато когда он увидел её в этом одеянии он видел плохо но увидел главное
Это утро было особенным для дэйриса не потому что он провёл его в черноволоде непотому что его приодели красиво в одежду типичную слуги элендорского не потому что на него смотрели сотни глаз не потому что рядом с ним были высшие лица провинции и немного пониже лица а потому что именно в это утро не позже но и не раньше что не странно так как он был взбудоражен и отстранён от происходящего он влюбился навсегда в эларай он проснулся почти с лёгким сердцем несмотря на то что находился в стане врга недолго нежился на кровати его почти сразу подняли и кинули одежду потом вообще выгнали из комнаты чтобы побыстрее её убрать он вообще не помнил ни одну подробность того утра оно погрузилось в какую-то туман помнил Олько что было очень солнечно даже странно для тео мартелла его комната была комнатой подходящей для слуги черновода ни больше ни меньше не очень уютная зато просторная и свободная есть даже окно не то что в белом замке массиве были кровать стол два стула два шкафа вот пожалуй и все ковра не было пол из досок отнюдь не скрипящих сверху навязчиво свешивается маленькая но наглая люстрочка
Глава седьмая. В воздухе.
Любите жизнь, она прекрасна!
И. Свиристель, «Мысли», глава 1.
С самой лесенки на борту сплелся целый венок группировок – разбросанных на поле боя частей одного полка, первая включала в себя сливки: чету Роганов, которые больше купола Сьютандонского собора и многих других благотворительных жесто, которыми город им обязан, любят воспоминания о том, как потеряли один из сотни своих особняков и младшего слугу, одного из тысячи, имя которого всегда придумывают и не расслышали хорошо даже, когда он им представлялся; чету Россов с дебютирующей дочерью, их очень любят редакторы таких гнезд общественных нескучностей, как Фолл де Гид и Мартензинью, и практикующие в области удивительных наклонностей человеческого мозга преемники Асклепия; барон Трилип без сопровождения родственных душ, больше походящий на дуб, чем на те прекрасные создания Флоры, которые не первую сотню лет украшают передние, задние, боковые и даже просверленные в центре дома аллеи его потомственной усадьбы, липы, и благодаря которым его семья получила такую сладкозвучную фамилию, такой же вязкий и открытый безбрежному небу модных салонов; барон Гор Курган, также в единственном экземпляре этого названия, и единственный среди отпрысков всех семей города с заголовками на любую букву, будь это хоть к, б или мягкий знак, могущий претендовать на скромную роль в знакомоые Транка, рискующие перейти в пустующий гарнизон его друзей (ему приходилось быть соучастником неких военных разворотов, близких сердцу Транку, причем он не представлял из себя большелобого старикана или слащявого усатика, который и ружье и совесть носил руками своего пажа), если бы не его привычка долго спать по утрам и являться во дворец, только когда к транковской персоне выстроилась очередь, давно переминувшаяся с бегемотами Золотых Фонтанов; и потворствующий им дуэт командиров первого эшелона обхода земель, планы которых по дальнейшему путешествию втихомолку разошлись с представлениями всего экипажа и помахали им носовым платочком, этот гербовый сбор квартировался за круглым столом и ожидал фаршированной рыбы, про которую в рецензии сказано, что она очень любит солнце и оказывает честь быть вкусной только при близком с ним контакте, а какой контакт с солнцем может быть ближе, чем на дирижабле в облаках и в кухмистерской на носу, открытой всем ветрам (в отделение закрытых помещений она не поместилась – переборщили с количеством и размером кают); вторая оказалась зеркалом промежклассья, приютом кроликов эконом-класса, ведь Нандо Керо хоть и числился официальным слугой и не менее официальным поваром (именно на его уши повесили рыбью тушу), но вспомнить, на какой высокой ступени карьерной лестницы мы в лице провидения его откопали, а держался он с достоинством, достойным своего господина, как говорят у хомячка такие же большие щечки, как кошелек у его хозяина; ведь Клео Драга дышит и существует здесь только в виде случайного балласта по вине прекрасно откормленной и натренированной или просто заколдованной толщине своей черепушки, от которой не удалось избавиться и бросить на произвол судьбы, а именно, на площадке Пастушьего воздушного вокзала; ведь Гилкрист Галспанди вообще не уподобляется особи человеческого рода, ни краснокожей, ни негритянской, ни марсианской, кем он сам себя находит, неизвестно, и не будем строит никаких догадок на этот счет, чтобы стены из развалились, когда о них потрется боком корова, ибо фальшь и недоимки- прерогатива всех, даже Эдвина Меллиота, но только не рассказчика у камелька; но опираясь на некие признаки дозволим себя провести параллель его персоны с пупом земли, и не забывая противоположных немаловажных примет восстановим его честь тем фактом, что сам он не был в настроении или не имел привычки сиять больше, чем, скажем, какой-то белый карлик; и, наконец, представим пассажиров отстающего вагончика, в душном салоне которого разместились отверженные, но не забытые всеядным оком Транка, запертые, как мыши в кладовке, Дэйрис Уайтли и Эларай, разумеется по своим собственным тюрьмам, чтоб она не подхватила воздушно-капельным или словесным путем горячку нищеты, и слоняющийся безликой тенью по палубе, как тигр в джунглях после обеда, восск если и обронивший слово или взгляд, то только по отношению к небу.
Веселье Нандо Керо, о котором сейчас пойдет речь, мог брать откуда угодно. Его могли насмешить быстрые рыбки в пруду (в то же время он умилялся их переливчатому блеску и красоте), что почему-то суетились, будто танцуя под водой, падение на шкурке банана какой-то опрятной ухоженной даже женской личности, гнусавый акцент, хотя у него у самого было южное произношение, но это все был добрый смех, в котором даже самый придирчивый ресторанный критик не нашел бы ничего злорадного. Он умел брать от жизни только хорошее и был оптимистом, несмотря на все сои злоключения и трагичность судьбы. Даже собственная полнота, хотя она ему шла, внушала ему веселые радостные мысли. Умейте смеяться - и жизнь вам нипочем! Смех - главное оружие в борьбе против всего: иностранных шпионов, недосыпа, инопланетян, настырных девушек. Нандо пришел к этому через опыт. Он устал обижаться на судьбу и роптать на рок. Он смирился со всем, что прошло и заранее привык к тому, что грядет. Он был в какой-то мере тоже сильной личностью, хоть смотря на его пузико и задорные карие глазки и вихрастые кудри, этого не скажешь. И все-таки вы разглядели бы, если б внимательно присмотрелись, мелкие морщины, намечающиеся в его тридцать лет, некий грустный изгиб рта, что появлялся, когда он о чем-то думал. Да, лоб его был совсем небольшой, а нос - картошкой и в веснушках, мочки ушей - толстые и нежные, но вот осанка его была плохой, он ходил полусогнутый, иногда, в те моменты, когда никто его не видел, он закатывал сам себе истерики и сам себя успокаивал. Да, у него были проблемы, он остро чувствовал долю одиночества, ему казалось, что он недостаточно развит, он переживал за свою семью, на нем лежала гора ответственности. И все-таки, несмотря ни на что, он был очень положительным персонажем, всегда готовым прийти на помощь и рассмешить в нужный момент. Также он не мог жить без общения. Ему всегда нужно было поговорить, вылить свои эмоции, обсудить что-то, кого-то немного покритиковать зная меру, может даже посплетничать о лордах и леди, на коих он насмотрелся во время работы в Черноводе. Но он не любил говорить за спиной Транка о своём хозяине. Он чувствовал себя будто ответственным за него, потому что понимал его лучше других, так как и был правильнее и честнее других в замке. Они редко виделись, сам Транк почти не обращал внимания на Керо, считал его слугой низкого сорта, и лишь соблюдал правила приличия в общении с ним. Сам Керо тоже не рвался общаться, он будто выжидал, когда придет момент, чтобы рассказать Транку все, что он надумал про него, успокоить его душу. Он немного стеснялся своих габаритов и положения в обществе, и вообще знал, что он никто в жизни Транка, что он никому - и уж точно ему - не нужен. Он хотел, он рвался помочь своему полю, но его останавливал один вид стражи. И он говорил себе: да кто я такой, чтобы вмешиваться в жизнь лорда? Он мне как под зад коленкой даст, и я вылечу из этого города и потеряю все, и нечем будет кормить мамашу и братьев с сестрами. О, Мадонна! Я же все вижу, вижу, что его гложет какое-то горе, наверное, он все еще не может отойти от смерти его сына, несмотря на прошедшие года. Но он также словно чего-то боится, озирается по сторонам, как голодный волк. Выведать бы его тайны, и я дал бы ему бесплатный дружеский совет. Как печально, что это никогда не произойдет. А собственно, чего я переживаю? Что мне, своих дел не хватает? Всем не помочь, на всех медикаментов не хватит. Тем более он лорд, во сто крат выше меня. А раз лорд, богатей, значит, у него какая-то ерунда в голове, и проблемы его все надуманные, так, балуется понарошку. В некоторой степени Нандо был даже обижен на Транка. Он был готов предложить свою помощь, и его сердило, что никому его помощь не нужна. А как повар обрадовался, когда его взяли в обход земель! Он наконец-то почувствовал себя нужным. Правда, он не предполагал, чем этот поход закончится, и если бы ему рассказали финиш этого похода, он бы отказался даже под угрозами отправляться в какие-то дебри и пустыню, где его ждут чудеса и чудовища. Да, признаем это, он был трусоват, но у таких антихрабрецов все-таки есть потенциал, и они проявляют его, когда это необходимо, когда любимый или родной человек в беде. Вот тогда они раскрывают крылья и, даже не вполне осознавая то, что происходит, бросаются, жертвуя собой, на спасение утопающего. Так случится и в нашей повести. Ради куража, славы и ради себя он ни на что не готов, но если дело касается ближнего, или в принципе другого человека, тут они проявляют свои задатки во всей красе.
Прямо сейчас и прямо не более чем в метре над рыбой разгорелся пожар духовный не хуже жаровенного, не менее мешающий священному процессу стряпни, чем языковой переворот и причина наций – возведению Вавилонской башни. Сухопарая, как пыльный старинный шкафчик, рука, больше похожая на птичью лапу, выдвинула прямо под нос Нандо Керо какой-то полевой дневник и активно дергала его за кончики страниц, предоставляя повару насладиться красотой и цветом бабочкиных крыльев всех пород и мастей, настаивая на прекращении его увлекательной деятельности массажа массивной нежной рыбьей спинки лимонными ободками, к его вящему негодованию, которое вследствие такого же пухового, как и начинка подушки, облачения его характера, могло проявиться только в словах, лишь на полтона изменяющих в сторону грозовой облачности свой обычный мурлыкающий тембр. Тем не менее, дадим Клео Драге, лапидоптерологу с большим опытом в травах Линдора и таким большим романтическим началом его души, что он вот-вот сядет и начнет зарисовывать бражников, павлиноглазок, огневок настоящих, эмезис арес, колеофора инулае, бистон стратарию, всех этих шестиногих эуметазоев в разных тонах и в штриховке крест-накрест, закончить свою речь, которую с большей бы радостью приняли в Академии Ираклиона, чем здесь, в кухмистерской на открытом воздухе.
- Разве не это есть та путеводная звезда, на которую ориентировались все поколения галлев со времен колыбели человеческой? Их крылья – мои крылья, и на них я парю по просторам науки, а там, где не могу пролететь, превращаюсь в гусеницу и ползу, а там, где нельзя проползти, становлюсь амебой и… и прожиживаюсь! Чешуекрылые – светила нашего преполненного перипетиями бытия, на них зиждутся черепаха и слоны, поддерживающие новый мир!
- Милейший, я вас прекрасно понимаю, но если я не закончу эту вот морскую бабочку, меня самого превратят в.. как там вы сказали, амебу. А еще очень легко может получится, что единственной заслугой ваших бабочек станет то, что они прокололи мне глаз!
Ученый испуганно прижал книжку к сердцу, ведь оно было у него большим, на пол грудной клетки, и он не смог бы себе никогда простить, если бы кто-то невинный, румяный и пухленький, как этот добродушный поваренок, пострадал от науки.
- О Мадонна, спасибо, - молвил этот источник услады ростков нашего культурного начала в деле, неисчерпаемом для нашего плотского начала, наконец получив открытый путь от очей своих до существа, подведомственного Тритону, - Бабочки – это, конечно, хорошо. Однако помогут ли они мне с семью братьями и тремя сестрами? У вас есть такие?
- Все мои братья и сестры – трахейнодышащие с полным превращением.
- Вот. А мои и того хуже. Как можно с ними разобраться, если Тристан хочет пойти в адвокатскую контору, Алан – в доктора, Микаэль – в пианисты, Тано – в учителя, Белла – в актрисы, Руан – в уличные художники, Артуро – в иконописцы, Ада – в ательевщицы, Сюзанна – в жены какому-то барону, Алехандро - в ученые…
- О!
- Нет, он будет экономистом. У нас было голодное детство, каждый, кто бы ни появлялся на свет у Керо, присоединялся к детям-попрошайкам в наших трущобах. Папаше моему отрубило руку на заводе по изготовлению упаковок для свиных туш, а через полгода он утопился в Сан-Анджело, потому что думал, что стал огромной обузой. Мать моя, Аллесия, да сохранит ее Мадонна, самая прекрасная женщина на свете, - тут он кинул взгляд на притихшего насекомолога, словно опасаясь, что тот вздумает это отрицать, - Как она его любила! Даже больше, чем Святого Николаса! Как плакала! Как мы все плакали… до сих пор помню, стою, опустив голову, держу шапку для подаяния у церкви Санта-Муэртэ, гляжу – а она полна воды, как продырявленная лодка! Нет-нет, вы не огорчайтесь так, это было давно… с тех пор я повидал мнооого трудностей пострашнее. а потом появился отчим. Отчим. Кассий Велоньеро. Ужасный человек. У него были такие злые колючие глаза, знаете, мол, я даже не собираюсь притворяться хорошим, и ваш бог для меня просто сказка. Бил нас? Да, бил. Унижал? Унижал. Мать моя, такая добрая, жалостливая, все хотела пристрастить его к церкви, но он ей однажды фингал поставил. Она так любит потрещать – а к нам перестали ходить соседи, боялись его. Чудовище, что тут и говорить. Как у него рука подняться могла на такую замечательную женщину? Это она нас вырастила, всех десятерых, стирала панталончики, готовила такос… А она поднималась не раз, а много-много раз. И вот как-то берет моя мамаша лопату и его, пьяного, огребает прямо по темечку. Все. Смерть на месте. Ну, труп хотели закопать, да только ее через окошко видела Майя Сидо, ведьма как есть. Никогда дрожжей не давала. Побежала она в этот же день к карабинерам и все тут. Дальше – тюрьма. Вы не знаете, какая у нас на юге судебная система? Пока ее оправдали, мол, в мерах защиты, она там состариться успела, а мы что? Ну, мы не раскисали. Старшие ходили на завод, средние нянчили малышей. Тогда я тоже устроился в кофейню. Они все моложе меня, для меня они как мои собственные дети. Как-то, во время вот такого же обхода земель меня увидела молодая пали Панкратион, ей понравилось, как я фокусничал с запеченным быком… Так я оказался в Шертонуне. Тогда-то и стало все налаживаться. Знаете, сколько платят повару, у которого заказывают сами бароны? И я не знаю, потому что мы все делим поровну в семье. Потом я издал книжку «Такос по-эсперонски и еще тысяча горячих блюд от Фернандо Керо» особенно имя надо было подписать – меня же никто не знает. Но зато из Тео-Мартелла прибыл какой-то намасленный то ли церемониймейстер то ли еще какой-то молодчик и заявляет, что я еду с ним и буду готовить завтраки, обеды и ужины для самого Анрила Транка и его дочки. Можете тебе представить? Вот я тут уже с полтора года. Скоро мое проблемное семейство окажется ни где-то за горами, а здесь, рядом со мной, я давно присматриваю им хорошенькую квартирку. Могу себе позволить. Правда, обход земель этот мне немного ни к селу ни к городу, но зато… Какая честь!
Ученому очень захотелось оставить комментарий этой трогательной истории, однако он не был искушен в делах и тем более беседах мирских и не отыскал в своих занятых романтическими траекториями полета братьев наших меньших чертогах слов, которыми это можно сделать, а великий поваренок почувствовал такое облегчение в переполненном сосуде эмоций, какое бывает, когда, скажем, ты идешь и вдруг наклоняешь голову до щелчка, и в ту и в другую стороны, и сконцентрировал все силы, всю конницу и передовых лучников, на атаке фаршированной рыбы, которую ждет не дождется духовка, заставившая румяную кожу Нандо покрыться влагой, а его самого – вспомнить о своей одышке.
- Знаете, что я думаю? Нет, конечно, не знаете, вы же не умеете читать мысли, вы избрали себе другое поприще. А я думаю, что еда – это лекарство, - все-таки вырвалось у насекомолога, начинающего пускать слюнки за нечего делать, ведь после такой речи бабочки на десять минут встали перед ним в свете ничтожных глупых творений, не обремененных заботами о ближних своих и врагах; и та же рука, что пыталась наставить повара на путь истинный, потянулась не без искорок нагловатости к сочному пузатому помодоро, собирающегося вскоре украсить своей персоной блюдо, но была резко отстранена от области стола и даже отброшена к точке отсчета своей, и больше не дерзала предпринимать других попыток, кроме разве что тех отчаянных, когда главный на кухмистерской отверзал в сторону свою широкую мордашку.
На том мы оставим эту святую троицу и присоединимся к зачинающемуся холодными устрицами и сыром, которыми Нандо Керо прежде всяких амфибий их обеспечил, пиру, который тоже стал свидетелем нелегкой для Транка в плане преодоления врожденной неприязни к собеседникам, к самой теме, к самой жизни беседы, но очень занимательной для сливок, освещающей самые масштабные проблемы современности в одном флаконе этого полилога, он вобрал в себя и незарубцевавшиеся бело-зеленые раны революционного Тео-Мартелла, и трагедию Домино, обсуждавшуюся наиболее бурно и с предостовлением наибольшего числа подробностей, наверно, потому что, как бы газеты не корпели над созданием видимости полного знания событий, свидетелей той драмы нет в живых, даже стены разрушены и травы погребены под снегами; и горячие точки неспокойных Систертонских гор, которые все не могут поделить восски и элендорцы; и тонимарские ярмарки (ничего страшного или горячего, кроме булочек, в них нет, но устрицы закончились, а рыба еще не подкатила, и естественно было, что разговор отклонился от темы в ползу более мирных благ человека, чем кровопролития), и наводнения в Суле, жители которого с каждым годом все более рискуют обнаружить жабры у себя на шее; и восстание рабов, тех же воссков, только терпящих бичеванье кнутом, в Ираклионе; и графские перебранки на полуострове Иоль; и даже такие далекостоящие от нас события, как пиратские нашествия в районе Черии, и крушение какого-то богатого парохода у берегов Рении; итогом всего стал тот подведенный бароном Трилипом факт, что человечеству стоит пересмотреть свое отношение к некоторым жизненным аспектам, или же оно и дальше хочет уподобляться двоечнику, показывающему язык учителю и дергающему за косы одноклассниц? Вслед за тем, когда уже благополучно прибыла рыбешка в заботливых руках Нандо Керо, будто сам воздух над столом повеселел, и все стали забывать о столь мрачных прогнозах, дающихся столь прекрасной расе, как наша, одним из ее неравнодушных сынов, которому, быть может, надлежало придержать свои остроумные советы до тех времен, когда он сам перестанет рисковать растерять свои жемчужные пуговиц вследствие раздавшихся аппетитов, и не только их.
Транк считал лампы, которые понадобятся им совсем немного, винтики в них, молекулы в винтиках, Тристагор вел себя удовлетворительно, во всяком случае, не предпринимал замашек ни на какие ветви поведения, на которые бедный человек может купить изрядную дозу пандемониума; вся его бурливая натура была сегодня выражена более приземленным речевым способом, что сотворило ему репутацию оригинала за этим столом (все его боялись, вздрагивали, когда он клацал зубами, но фаворит, или собачка, Транка, и тем более, официальный доктор, святая святых похода, заставили избранный круг сделать то же, что приходится делать так часто канатоходцу, проявляющему свое мастерство в десятках метров над пестрой толпой, - преодолеть сам страх. Один раз всеобщее зыбкое, как перышко на окне, спокойствие пошатнулось за какие-то две минуты сильнее, чем Пизанская башня за столетия (но и поддерживалось оно немощным фундаментом, а опахалами приличия), и виновником этого земного отображения звездных предначертаний явился не кто иной, как нелюдимый, словно цикада, гордый, как белый риттерский кот, и смуглый, будто шоколадный десерт, восск, заметив восхождение которого на горизонте на главную палубу, Филомен вцепился в него взглядом, подобно сладкоежке, магнетизирующему предмет запретного наслаждения, и, когда тот подошел поближе, ничего более умного не нашел крякнуть, кроме:
- Жаль, в этой рыбе нет косточек, нечего бросить этому бродячему псу, - приостановив этим змеистое течение мыслей барона Кургана о Южных войнах.
Когда до чутких ушей восска долетело каждое их этих слов, когда Южные войны, Руперт Грин, Тротвуд испарились, когда Транк, который до последнего момента надеялся, что у дикаря не хватит отваги не пропустить оскорбление мимо себя, но ошибся, ведь каждая его пора дышала этим прекрасным и опасным чувством, про себя освежил глоссарий проклятий, пробил час разразиться битве тысячелетия. Восск начал движение, и никто не увидел, откуда именно в его руке взялся нож,
Ромашка так скучал по своему родному дому, потерянному годы назад, что каждый день вставал с мыслью о нем, да и засыпал тоже с ней. Он был очень привязан к местам, где рос, но его оторвали от них, разлучили с сокровенным сокровищем его сердца. Другие любят мужчину или женщину, а он был без ума от своего милого дома. Воспоминания хлынули в его голову, когда он рассказывал о нем Дэйрису. Ему, как и его деспоту Транку было ну очень не по душе находится в Черноводе, дышать этим странным чужим воздухом. Причем Транк больше скучал по своей жене, чем по дому в горах. Ему одинаково везде было плохо. И только рядом с ней он чувствовал себя хорошо. Повторимся: некоторые любят женщин или мужчин так, что они становятся для них домом. У некоторых дом уже есть, и любовь им и не нужна, потому. То если вы были оторваны от дома, то знаете, что эта ностальгия поглощает все, и места для другого в сердце не остается. С годами детали забываются, но остается в памяти нечто важное: свет твоего дома. Какая бы ни была там погода, дома всегда светло, уютно и хорошо. Мы не про обыкновенный дом сейчас. Человек может поменять много коттеджей, квартир и шале, но ничто не вытеснит образ настоящего дома из детства. Кто бы мы ни были, убийцы или монахи, мы все и всегда стремимся к этому вечному свету, и мы найдем его однажды, моет не в этой жизни, так в следующей, потому что мы вышли из него, мы родились с ним и будем умирать с ним в мыслях. Свет! Свет! Свет! Зажгите лампу, хотя какой там свет от лампы! Нужно что-то большее, чем даже свет солнца, нужен божий свет! Как давно я не сидел на окошке, читая занятную книгу и не думая ни о чем! Сколько времени прошло, а воспоминания все кричат, будто я оставил свое гнездо вчера!
Как и следовало ожидать, в той части обеда, которая не была похожа на очередной выпуск новостей со всех сторон мира да еще с прилагавшимися даром комментариями, Роганы решились примерить роль рассказчика и вдохновителя на себя.
- Многие уже слышали от нас эту историю, не буду добавлять, уверилась ли я, что она произвела на них впечатление, однако поль Тристагор, кажется, обожает загадки и все необычное, что скрашивает рутину наших будней, - завела пали Роган, очевидно, надеявшаяся на некий ответ с любой стороны, но так и не получившая его в течение полуминуты, в конце которой поль Тристагор, отверзший очи от порции соседнего с ним Транка (он сам отказался от угощения, объяснив это самым обычным тоном тем, что предпочитает жареную человечену фаршированной глубоководной, вслед за чем все засмеялись, но все же немного подождали, прежде чем браться за вилки, пока пройдет чувство отвращения) разрешил ее от бездействия:
- Валяйте.
Пали Роган это замечание понравилось еще больше предыдущего от того же лица, и она, будто избавившись им от неловкости, приступила к этому тяжелому ремеслу художника словом:
- Эта история произошла лет этак… дайте подумать… четырнадцать назад, полагаю, правда, милый?
Супруг ее подтвердил ее догадку так убедительно, как не смог бы даже профессор, которого студент спрашивает, артезианский бассейн – это ли не обширная вогнутая тектоническая структура, где залегает система напорных водоносных горизонтов.
- Это был прекрасный дом с тремя ванными комнатами, с обогревом полов, с балконами на Триумфальную улицу, с огромной кладовочной, - на публику такая рецензия не произвела впечатления, даже на поля Тристагора, который, заскучав и не получая пока подлинно интересной информации, стал считать звезды сквозь дневную атмосферу, - увы, в день, когда мы собрались в оперу вместе с Липницами, нам суждено было дышать в его высоких стенах последний раз. Мы пробыли в театре Наций четыре часа, это было шикарное представление с Магнезией Тиролло в роли царицы савской, помнится, дорогие, вы приглашали ее как-то на ужин, - обратилась она к Россам, - но она отказалась, сославшись на недомогание, - по всей мимике и физиономике ее было видно, что она не разделяет той уверенности, что именно физический недуг стал причиной отказа, а не причина светская, например, ужасное поведение Россов в общественности, однако и на сей раз никто не составил ей компанию в этом доводе, никто даже не понял, почему она задержалаь здесь, еще не пройдя и половины пути, - Великолепный талант, чудесные переливы ее голоса заставляли вспоминать меня о тех далеких временах, когда мы пребывали в забытом, но оттого еще более волнительном, цартве детства, цартве мечт, которые разгуливают по реальности, прямо по дорожкам парка, где я выросла…
- Да-да, у нее, наверно, были крепкие связки, продолжайте, рыба стынет, - приостановил, подобно шлагбауму, поток фантазии этой известной дамы, у которой у самой был прекрасно поставленный за годы вечеринок и раутов голос, словно созданный для рассказах о пожарах особняков, поль Тристагор.
- Так вот, возращались мы уже, когда солнце лило на наш экипаж свой нежный теплый вечерний свет, такой ярко-красный, что, кажется, в него добавили краситель. По времени, да и по местности, даже по мху на елках мы должны были уже добраться до дома, однако его все что-то не было видно, и сам возница кружил, не зная, где остановиться. Я подумала, мол, мы не туда свернули, но мой драгоченнейший муж, показав на колесницу, коронуюшую здание биржи, разуверил меня в этом. С нараставшим ужасом я узнавала все соседние дома, вот Пилинганов, вот Америгов, вот Ровенов, вот Тиллей, однако на месте нашего уютного гнездышка стояла какая-то почерневшая развалина, похожая на домик старика и старухи из сказок, с кучей пепла у боков. Мы, опознав на ней остатки статуй Цереры и Венеры передней терассы и уцелевшие рамы с булгарийским узором, высадились и увидали, что нас поджидает целый штаб прислуги, которые имели с прискорбием сообщить , что бедствие затеялось по вине младшего слуги, Робина, кажется, так его звали, которые, не дожидаясь нас, убежал. От дома осталось только прихожая, часть гостиной и одна половина по вертикали верхних этажей. Про кладовку и запасы и говорить нечего, однако это еще не все. Тот день сулил мне еще одну неожиданность, и узнала я это только к вечеру, когда мы продолжали собирать чемоданы. Я была одна в спальне и упаковывала гардероб, на это ушло не менее трех часов, слава богу, хоть эту драгоценнейшую часть нашего особняка пощадила эта всевластная стихия! уже стемнело. Мыслями я была вся рядом с тем мальчиком, помню, он был такой кучерявый, но злился, как вол, если кто-нибудь трогал его за кудри, и носил такой ужасный забавный полосатый шарфик, хуже вещицы я с материнской утробы не видывала. И вдруг слышу некий незнакомый голос, вот его слова: «Рад приветствовать вас этим особым вечером, мадам», конечно, это не так чтобы очень прямая речь, но будь я не я, если словесность господина, представшего передо мной в ту минуту, не ярилась галантностью и обходительностью, хоть и содержала ровно столько же прямолинейности и вольности, граничащей с фамильярностью. Так вот, я обернулась, причем, прошу заметить, в сторону, противоположную двери, то есть либо тот человек неслышно проник через окно, либо сотворился из воздуха, и увидала, не без некоторого смущения, даже испуга, полноватого мужчину в одеянии высших классов и в ридли с не менее чем десятью крупными шишками, характерными чертами которого явились нервный тремор – например, он все не мог остановиться в вечении золотой цепочки от часов и поднимался на носочки, как балерина, ежесекундно, - а также слащавое, но обеспокоенное выражение лица, он улыбался, и вто же время в глазах его, кстати, они удивили меня своим необычайным желтоватым цветом, который должен был быть гораздо затемненней в свете лампы, сквозила неподдельная, а обратный этому эпитет можно было бы отнести к любой части его облика, тревога. Одну руку он держал весь разговор в кармане, из которого, я боялась, нет-нет да появится что-то огнестрельное. Итак, мы повстречались взглядами, и он продолжал: «Как ваши дела? Смею избавить вас от необходимости ответа на этот положенный приличиями вопрос, осветлением факта известности моей в вашем сегодняшнем происшествии. Кстати, мои соболезнования. Но пора нам заняться более важным делами, чем лить слезы по куче кирпичей и досок, не так ли?» признаюсь, вполне возможно, на последнюю фразу его побудило мое скорбное поведение. «Как вы проникли сюда?» - была моя первая реплика. «Эволюционным путем, - заявил сей субъект, видимо, не располагавший охотой или временем давать мне такие незначительные объяснения, - Однако потрудитесь дать ответ такой исчерпывающий и честный, на какой вы только способны, на мой крайне важный следующий вопрос. Что ж, полагаюсь на вашу честь, мадам, хоть при каком-либо другом совместном предприятии с лицами, подобно вам, занимающими самые верхние участники всех экономических, политических и кубиковых пирамид. Итак, разрешите поинтересоваться, где, я имею в виду, кокретно, то есть, до координат, указанное место, в данное время пребывает, если здравствует, некто, подходящий под это описание: (здесь он той рукой, которой теребил цепочки, нехотя оставил ее и вынул из кармана листок и стал зачитывать оттуда) экземпляр человеческого вида и подвида, возраста крайне малого, то есть лет четырех от роду, обладающий шелковистыми светло-русыми волосами, серыми или зелеными глазами, роста не превышающего эту кровать, возможно – возможно! - отзывающий на имя «Флориан», украшений или подобия одежды не носящий, другие особые признаки отсутствуют?» клянусь вам самим святым духом, ни в тот день, ни в какой иной, ни в прошлом, ни будущем, и надеюсь, никогда, я не встречала и не встречу такой персоны! И особенно меня удивили следующие его слова: «Имею необходимость вам сообщить, что данное лицо по всем стечениям и поворотам судьбы, по всем метафорам, сегодня, то есть, заметьте, ни вчера, и не завтра, и не в любой другой божий день, обязано было появиться в подземной хранилище кухонных запасов дома номер двадцать четыре по улице Триумфальной, то есть, - тут он постучал ногами в пол, - здесь». Я отвечала в полнейшем недоумении, что ни я, ни мой дражайший супруг, ни весь персонал слуг, как ни был он огромен, не были подвержены сегодня никаким странным встречам, кроме разве что, со стихией, чем привела господина в неустойчивое состояние, граничащее нарушить эти и без того расплывшиеся в тот день рамки приличия. «Да чтоб подавились следующим же вашим гранатом, чтоб вы… чтоб у вас самих не было ни единого ребенка! Исчадие! Неужели же ты, негодяйка, не понимаешь, что у меня время на исходе? Или ты направишь меня к мальчику, или я утащу тебя с собой в то место, где сегодняшняя стихия покажется тебе райскими тропиками!» Таким образом он двинулся ко мне, и сами знаете, что я почувствовала тогда, однако, как это ни странно, меня спасла тень, отбрасываемая лампой от некто, кто находился сзади меня. Однако очертания и размеры ее меня недюже напугали, они еле вмещались в пределы спальни, несмотря на то, что некоторых она легко поразила бы своей обьемистостью. Но без шуток, эта тень принадлежала не чеоловеку, и не зверю, разве что может, какому-то чудовищному гибриду, жертве взысканий ренийских ученых. Не знаю как именно следует ее описать, но такого арсенала, как руки, ноги или туловище антропологическое я не наблюдала, скорее, то была туша, с рогами, с копытами, с тройственным хвостом, чем-то еще очень отличительным, по которомй очень легко можно было бы нарисовть оригинальный фоторобот в полиции. У меня так и не хватило духу обернуться и увидеть что-то большее. Но продолжаю. Узрев ту личноть сзади меня, мой незнакомец, кстати, он был очень обаятельный, когда не раскрывал рта, попятился с выражением ужаса, который за нашу жизнь может проявиться не более раз трех-пяти, такой он… масштабный, и теми словами: «О нет! Но почему я не секретарь?!». В свою очередь тень начала наступление, но тут этот беспокойный милашка щелкнул пальцами, и это последнее, что я помню. И когда я вернулась в границы реальности, стояла уже глубокая ночь, надо мной возвышались, как небоскребы, оставшиеся слуги и мой муж и протягивали воду, и я не поверила глазам, когда обнаружила, в каком состоянии находится моя спальня, избежавшая пожара, а именно, в состоянии бедлама, я будто очутилась на поле после битвы у Мессапалин, только без крови, без трупов, без орудий. И на том, что пришлось долго возиться с уборкой, все перипетии закончились.
- У меня, пали, как и у вашего нежданного гостя, только один важный вопрос. Чем именно вы пытались в тот вечер затушить свое горе? Может, надо послать кого-то в магазинчик, как прилетим в город.
Гилкрист не уступит место бабушке в омнибусе, не подаст руку той же бабушке, когда она споткнется, не соберет рассыпавшиеся мандарины той же несчастной бабушки - в общем, отношения его с бабушками не заладились. Но все это было наиграно. Он просто-напросто притворялся перед всеми. Создавал впечатление, что он грубиян, варвар, вандал, разбойник, в общем, тот еще гусь.
охотнику, который испытывал навыки, прославившие Соньку Золотую Ручку, на высоте пяти тысяч метров и по привычке щупал правой рукой карманы дверей, заглядывал в сумочки каютных окон, брался в безнадежности за гладкие косяки перил, и из всего этого занятия не выудил ни сорина, ни платочка, ни булавки; хотя вовсе не было в подобном успехе нужды, как в былые времена, ведь обход земель обеспечит его нужды и в новых ботинках, и в новом кнуте, и в шоколаде, если, конечно, он не окажется очередным завтраком какого-то кабана, но вторая натура давно взяла свое, и как у художника начинает чесаться профессиональная длань, если ее на день разлучают с рисовальными приборами, так и у более недостойного мастера нервы кряхтят в том месте, которое призвано приносить ему достаток. Много раз он выглядывал из-за угла на огромный круглый стол, собравший всю первую группировку, и аппетит его так и бурлил при виде столь золотой, атласной и шелковой, в общем, со всеми дарами волхвов, компании, однако не свалиться же какому-то Рогану на колени в сыгранном припадке морской болезни и попытаться выудить из недр жилета часы с портретом сестры, нет, опыт Гилкриста Галспанди более относится к уличным толпищам, где пальто, рубашки и шубы так и трутся друг о друга, а сумочки, дипломаты и рюкзаки берут и берутся на абордаж и чуть ли не перекидывается косметичками, паспортами и кульками с малиной; да и не нашлось желания войти с кем-нибудь из этой элитной сборки в близкий контакт, он, наподобие Транку, вовсе не нуждался в том, чтобы подцепить толику ихней слащавости, с полкило принципиальности, кадку лицемерности, стаканчик горделивости. Недавно, когда он представлялся Нандо Керо у бортика, удалось ощупать его с целью избавить от лишних тяжестей, но незаурядное облачение поваренка хранило только коробок спичек и две монетки. Близорукий романтик Клео Драга был прекраснейшим претендентом, с ним не понадобилась бы никакая толпа, его можно было обглодать, как кость, и он бы не заметил этого, витая еще выше этого дирижабля, но и в этом почти идеальном случае нашелся недостаток, он был беден, как козел на лугу, и единтвенное сокровище свое, записной альбом и голову, он не отдал бы никому, как м ыуже уверились, разве что выменял бы первый, если бы фотоальбомы засохших бабочек где-то принимали, на дракончиков, и то, чтобы спасти вторую. Не имея, таким образом, ни малейшего повода отметить, что день удался, Гилкрист Галспанди не преминул воспользоваться проскочивший было мимо мыслью, что неплохо бы и урожайно подействовать еще более втихую. Это значило, что он стащил из капитанской рубки, где хранилось также много всего интересного, но полезного только в воздухе, связку запасных ключей и, пережив выбор рыцаря на распутье, избрал некую дверцу, окно которой всеми силами, но неправильно указывала, что внутри нет ни единой души, кроме разве что протеже Клео Драги, быстренько проник в чью-то каюту и сам был застигнут врасплох, также как и ее обитатель. Это оказался некто, чей цвет волос был немедленно узнан нежданным гостем, но других признаков идентификации не предъявившимй, так как он, как в первую нашу встречу, находился на полу и на коленях, но не молился, как могли мы, уже ознакомившиеся с его миром, подумать, а, как в первую нашу встречу, претерпевал какое-то болезненное состояние своего надломленного голодом, холодом и Возрожденным Тео-Мартеллом, в общем, всеми щупальцами этого рассадника бродяг и обездоленных, тела; ведь он держался руками за глаза, и это, правда, могло значить, что обряд разговора с богом перешел в столь нелюбимую стадию внутренного переполоха, восстания, истерики, но слова и тон их, которые он произнес, не замечая присуствия лишних людей, хотя может появившихся в нужный момент, засвидетельствовали перед охотником, вставшем в ступор, обратное и сдвинули его оттуда.
- Боже мой, что это?
- Эй, паренек, тебе плохо?
Дэйрис вскинулся, и охотник, оказавшийся уже поблизости, заметил, что матово-зеленые глаза его посветлели.
- Кто тут?
Гилкрист тронул его руку, но тот будто и не видел его.
- Я учавствую в обходе земель, перепутал свою каюту с твоей. Что случилось?
Дэйрис услыхал в его голосе такие нотки ласки, что он мгновенно окрасился женственностью.
- Я ничего не вижу, ничего… так темно… почему я не… не вижу… ничего!
- Подожди минутку, я приведу доктора, - сказали ему, и рука, горячая, но с мозолями, оставила его.
«Доктора? Какого еще доктора? Ох, боже, Филомена Тристагора! Неужели Транк не мог нанять того, кто спасает жизни, а не губит?» Так пытался он успокоить панику, словно цунами, подмявшую его пару минут назад, когда все предметы в месте его заточени стали расплываться и темнеть, пока наконец, вместо света божего он не стал наблюдать полное мэр тенидрарум, море тьмы, касавшееся перстом или даже всей кистью рассказы Эдгара По. «Нельзя было читать ночью и держать книги так близко, нужны были мне все эти сказки!» И простим ему то впечатление, что не только сказки, под которыми он разумел плоды умов и воображения избравших себе однажды тернистый путь писаки, но и даже сами святые писания, и те крохи, которые, подобно Бифресту, соединяют простых верующих или просто популяристов нашего Мисгарда с небесной обителью создателей, которые его самого превратили в страстного приверженца церкви креста и иконы. Вскоре, (Гилкрист сам хорошенько испугался и жалостливость его впрягла самых быстрых коней), еще до того, как затекли конечности, хотя он не обращал внимания ни на какую иную часть своей дарованной природой машины, кроме как той части, которая нуждалсь в смазке, комнатку сотряс гул шагов чернокнижника, таких же зловещих, как впечатление о нем самом, и таких тяжелых, что весы самой Фетиды под ними бы треснули с жалостливым писком, и его сетования на простых смертных, этих увечных досужих созданий, мешающих ему насладиться этим изумительным обществом, в которым он пребывал (интересно, кого он имел в виду: сливок или сочную рыбешку?), и Дэйрис открыл глаза, которые доселе зажмурил (при том оставалось так же глухо, как если бы веки не препятствовали, если и не лучше).
- Опять этот проклятый соплячок! – успел услышать он, затем руки Тристагора схватили его за лицо, и глаза по велению командира инстинкта отверзлись, и вдруг Дэйрис неясно различил на расстоянии с палец носяру алхимика, похожую на пень покореженного молнией дерева, бородавки, усыпавшие его морду, как жемчужины – ковер в богатых покоях, и даже цвет его глаз, оказавшийся неожиданно цветом тени елок на речной воде, стал постепенно выплывать, и никогда еще лицо алхимика не поддавалось так сильно велению удивления.
- Господи! – декларировали уста чернокнижника. «Да ведь таким я увидел в первый раз и Транка!». И тут уж он и сам прозрел, как его пациент, - Все! И волосы, и уши, и рост! – приговаривал он, вертя, как манекен, Дэйриса, который впрочем вскоре отстранился и встал на ноги, и алхимик, как его отражение, тоже подобрался с колен.
- Все прошло, - сказал Дэйрис. Филомен без слов и без других определенных действий вылетел вон.
- Спасибо за помощь, доктор, - крикнул ему вслед бесстрашный охотник, - вот страшный тип.
- Не могу понять, что это было, - сказал Дэйрис, разумея наполовину и поведение этого необычайного лекаря. И собственный посетивший его недуг, - Будто перекрыли дыхание, будто одной ногой в небытие…
- Я думаю, в Дор-Финионе вам надо будет посетить доктора получше.
- Нет-нет, не получится. Они таких не принимают.
Гилкрист подошел к нему.
- Кто вы на самом деле? Говорят, вы – паж Транка, но почему вы ему не прислуживаете?
- Я никто, и здесь только по случайности.
В минуту этой откровенности в комнату ворвался Транк, разьяренный не меньше художника, которому кажется, что он не уловил точного оттенка вон того завитушка последнего слева облака. Посоветовав Галспанди удалиться вовремя, то есть, сейчас, что тот и произвел, правда, не без сожаления, он шепнул, но таким тоном, что любая сивилла, никогда понапрасну не разверзающщая свои таинственные уста, позавидовала бы:
- Выдал ты ему наш маленький секрет?
Дэйриса в эту минуту хватило лишь на то, чтобы покачать головой, однако Транка это не только не успокоило, но стоило ему еще одного неправильного оттенка, а его отлынивающему пажу – пощечины во все десять октав, заставившей его щечки принять такой цвет, каким могла бы стыдиться самая юная и впечатлительная девица, и, как и следовало ожидать, никакого возмездия, ни кары небесной, ни казней египетских вельможа не получил, как и девичьим щечкам некого корить за свои маргаритки, кроме своей обладательницы, и он, довольный очередным признанием своей безусловной власти над натурами скромными и обладающими кулаками дрожащими и медленными, покинул общество одной из таковых, и ее обиталище, оставив Дэйриса задыхаться от гнева и духоты, ведь дверь за ним снова закрылась на ключ.
Охотник, конечно, далеко не собирался уходить, он даже видел все и проникся тремя галлонами жалости к темноволосому мальчику и до конца молился, чтобы тот дал сдачи, восстановил свою честь, которую по своему мнению не имел и совершенно пал духом, поняв, что справедливоть восстановлена не будет. Проветрившись немного и обнаружив, что за этой каютой отныне и до конца веков установлен надзор каким-то лишним в это время членом экипажа, которому сегодняшний денек неплохо набил карман, он решил попытать счатья на другом пути, в свою очередь приготовившем ему сюрприз несколько иного толку и пола, чем предыдущий, ибо судьба привела его в другую тюрьму, отличающуюся более чгуманистичными условиями содержания, явившихся в виде зеркальца, книги, подноса с фруктами и рыбой, дамских чемоданчиков и иных предметов, претендующих на роскошь, которую сегодня и не видывала предыдущая каютка, на которые охотник не заострил внимания, которое поглатила книга, а именно ее название – «Царствие», испугавшая охотника обилием известных имен от Ивана Первого до Роузлиф, и пока перед ним мелькали покрытые тайнами и кровью (не такой красной, конечно, чтоб ее могла заметить читательница, ведь этот экземпляр постовлялся ее отцом целиком для учебных целей, а не популяристских), из сумрака уборочной комнаты явилась содержанка этого помещения, и, верно вследствие упавшего духа, реакция ее на посетителя, видимо, не дозволенного надзирателями, дала знать о том, что он здесь не один, и даже не наедине с призраком, лишь звуком, наполовину напоминающим былые времена, не сильней отразившуюся на благополучии присуствующих, чем писк той мыши, падшей жертвой недавнего побега в той части его, переходящей с нулевых помещений в более высшие.
- Зараза, - бросил в седцах Гилкрист, застегивая молнию саквояжа, принявшего следующим после печати и подноса, немного опустошившегося, эстафету привлечения внимания гостя, - Что это за корыто летучее, куда фортуна и нос не сует?
Эларай молчала в праведном потрясении, но справедливоть требует добавить, что наполовину она была также занята поисками средств защиты, и кстати нашла, однако наведовшаяся к ней мысль начала перечеркивать жирными линиями этот способ решить коварную ситуацию.
- Ну что, будем договариваться? Чего вы хотите? Лук со стрелами, это пальто? Кнут?
- Как вас зовут?
- Гилкрист Галспанди и осторожно, не сверните язык.
- И вы охотник?
- В будничный час.
- Да еще и вор?
- Здесь, простите, без комментариев. А что вы задумали?
- Я полагаю, вы идеальная кандидатура для того, чтобы просветить дворцовую крысу во всем, что касается мира, где мы живем?
- Очень может, хотя, смотря, что за крыса… Ах, вон оно что! Все, кого бы я сегодня ни встретил, клянут самих себя последними званиями, разве это правильно?
- Придумайте, как скрыть с глаз моего отца один полезный разговор, и я прощаю вам без надежд отомстить и проклятий ваши потрясшие меня посягательства на чужую собственность.
- То есть хотите устроить со мной свидание? Хорошая награда воришке. А если вы все-таки обмолвитесь с вашим отцом об этом нашем свидании, а?
Тут Эларай прошла мимо него и открыла тот самой чемоданчик, вынув оттуда не что иное, как саму Библию, и затем поклялась, положив на нею бледную тонкую руку.
- Вот что я бы отыскал, не прийди вы вовремя, - сказал со смешком Гилкрист, видимо, не переоценивающий значение в нашем быту этого чудесного издания, и удалился, так спокойно, как не ожидал того, когда оказался под прицелом хозяйских глаз этой каюты.
Облака были красивы, как красива каждая мелочь нашей матери, великой природы. Было, правда, холодновато наверху, но это был холод какой-то чистоты, он исцелял и даже грел душу. Казалось, вот-вот - и мы приблизимся к самим воротам в небесную обитель. Дэйрис вообще искал среди белых круч ангелов, со своим плохим зрением высматривал нимбы и крылья, ловил каждый луч света в надежде что он исходит от этих благих существ. Но ангелов не было, они были на обеде. Пока ему рано было видеть их, на все сове время. Пока его ждала земля с ее проблемами и ежедневными заботами. Он почти расплакался от неизъяснимого блаженства, странной легкости, всех приятных эмоций, что переполняли его. Он всегда был близок с небом. Земля его не интересовала. Только свет! Только рай! Только вечность. Его душа воспарила вместе с летающим кораблем. Он был единственным здесь, кто по-настоящему летел. Даже Эларай была в плохом настроении. Она злилась, что ее заперли на замок, ей тоже хотелось увидеть высоту и пропасть, внизу которой копошились маленькие-маленькие люди-муравьи.
- Посмотрите - вот это называется вечность! - сказал Клео Нандо, когда они вышли на палубу полюбоваться видами на чарующие взор белые пушистые горы.
- Знаете, дорогой моя, я в этих вещах ничего не понимаю. Я всего лишь повар.
- А я насекомолог. Но от звания ничего не зависит. В той жизни у нас уже не будет профессии.
- А вы подвержены меланхолии, мой друг.
Знала ли прекрасная ширококрылая хозяйка пантеона богов, что ее среброкаменному олицетворению суждено будет направлять эту воздушную машину по невидимым путям тех слоев покрывающей горы, долины и леса, пелены, дарующей всякой твари жизнь, которые, как океан, оказались пригодными для людских путешествий, первой среди носа, кормы, баллона рассекать гордой грудью белые поля, и догадывалась ли она в промежутках между своими мифами, что на ее корону, скроенную чей-то талантливой рукой, ступит нога безродого охотника в заплатанном плаще, а затем и кривенькая в полосатых чулках, еще более цирковых, чем шарфик Джонатана, ножка человека, и вид, и слова, и почерк, и мечты которого способны вызвать без школы комедиантов смех, не меньший, чем очередное падение новичка, пробующего силы в непокорном велосипеде, или даже больший, смотря, что именно тревожит его светлую запряженную голову, а за ними, опасаясь за каждый их шаг, рискующий попасть в пустой воздух, будет следить карий глаз веснушчатого ценителя и сотворителя вкусов, который сам не смог почтить статую честью не только нести бремя славы этого корабля, но и его далеко не эфемерное тело, ведь сердце его давно переполнилось добротой и заботой, и совсем зачерствел клапан, открывающий путь к храбрости. Клео Драга залез на самую ее макушку, держась за крепкий канат; более трусливый и осторожный Нандо остался на носу корабля,
- Хорошо! – восторженно воскликнул ученый, - Облака плывут прямо по мне.
- Только бы не свалиться, - шептал Керо.
Никогда еще в жизни они не испытывали таких феерических чувств. Они будто были связаны узами тайного единства с небом, солнцем, самим воздухом.
- Как прекрасна жизнь!
- Только бы она не оборвалась, - подхватил или, вернее, возразил повар.
Это был занятный момент. Клео Драга забыл о бабочках, поле Саммерсмите, который вот уже несколько лет обещал философу степень доктора наук, но зажимал медаль, внутри насмехаясь над простаком и гордясь собой (было много разговоров, заканчивающихся всегда одним и тем же: приходите попозже, голубчик, сейчас я очень занят, а вам надо написать другую диссертацию, эта никуда не годится, ну подумайте: кому интересны жуки провинции Люксор? Найдите что-то поинтереснее, долгих, мучительных для одной стороны и прохлаждающих и повышающих самооценку для другой, Нандо Керо – об устрицах. Оба оказались захваченными непередаваемыми эмоциями. Еще чуть-чуть отваги – и они вступили бы на поле боя ветров, на дорогу Гермеса, не позабывшего утром надеть крылатые ботинки, на длань Бога, гладящую землю, проверили бы свои летательные способности. Но этого не случилось, и они просто умилительно жались к спасительному остову корабля – и радовались, что могут вот так просто улыбнуться солнцу, улыбающемуся им в ответ.
Клео Драга наконец ощутил вкус жизни, полной приключений и радостных моментов. Нечасто он это делал в своих пыльных, заставленных книжными башнями кабинетах. Его заваливали ненужной работой, будто какого-то сосунка-первокурсника, над ним втайне смеялись, за спиной его говорили всякие гадости про его нерасторопность, неуклюжесть, умение вмешиваться в самый неподходящий момент и главное его качество - полное непонимание того, что происходит вне его головы ( да можно с уверенности сказать, что он и не отдавал себе отчета в том, что происходит лично в ней самой). Клео об этом всем и не догадывался, погруженный в ученую, никому не нужную деятельность. Он мнил, что спасает мир от незнания и тупости, что его труды полезны и всем необходимы к прочтению, что его будут знать, в него будут верить и уважать за его трудолюбие и талант. Но его главная цель была в том, чтобы достигнуть какого-то консенсуса между природой и людьми. Он об этом не знал, но это было так. Все его исследования были посвящены этой цели. Он хотел лишь сделать людей счастливее, а мир гармоничнее. Он сам был на короткой ноге с природой, поэтому не понимал, как можно не чувствовать с ней связь. Однако не со всеми аспектами нашей матери природы он был в дружественных отношениях. На грязевых лужах он поскальзывался, чуть ли не проклиная их(до этого не доходило, но границей были слова: ах! Вот непутевый! Здесь можно проследить следующее его качество. Он не винил в своих бедах никого, кроме себя самого. Он не ругался и не использовал бранных слов, он вообще не знал об их существовании. Он был такой чудак, что, когда при нем произносилось подобное слово из разряда неправомерных, он понимал его как новое название какого-то животного или дерева на латыни, и начинал кусать ногти и переживать, что не знает его, первой его мыслью было порыться в книгах в поисках этого слова, правда, уже через десять минут он о нем забывал и, так и не найдя его ни в одной книге, махал на него рукой), когда ветки хлестали его нежное близорукое лицо, он морщился и обращался к ним на вы: ах! Ну что вы в самом деле! Ну Прекратите же!, если он падал, споткнувшись о камень, и обязательно разбивал себе коленки, как маленький ребенок, в глазах его расстроенных появлялась грустинка, будто кто-то, а именно природа его предала и обидела. Несмотря на это все, Клео был очень хорошим человеком. Он всегда готов протянуть вам руку помощи, другое дело, если вы возьмете эту руку, то он упадет вместе с вами, и вы оба окажетесь в беде. Но главное - это благой помысел, хорошая задумка, добрый мотив. Вся жизнь Клео - это какой-то туман. Несмотря на то, что мозг его постоянно кипел от работы, он не мог разобраться в простейших вопросах бытия. Он, в отличие от своего Нандо, никак не умел мыть посуду, сооружать то, что является причиной надобности мытья посуды, то есть готовить еду, не мог гладить. Даже то, что одним боком касается науки, прошло мимо него. Именно, он не смыслил в технике, не знал, как разобрать, собрать и починить швейную машинку.
Глава 8. Граница и грань.
Эларай душило беспредельное отвращение к этому неблагопристойному местечку, в которое такие особы, как она, захаживали редко, то ли из нравственных убеждений, то ли из лени, нежные глаза ее раздирал табачны ужасный смог, столь радующий все чувства грубых моряков и охотников, а мысли притуплялись одновременным ревом громних мужских голосов и писка женщин, но отступать, хоть и хотелось, но было уже невозможно, так как этим она подвела бы своего спутника, и, к тому же, не забывалась причина этой выходки, этого побега, события, исключающегося из рутины ее жизни, радовавшего и пугавшего ее: жгучее любопытство и желание хотя бы минутной свободы, которую она собиралась провести с толком. К тому же все негативные чувства исчезли, по причине того, что Гилкрист Галспанди придержал ее локоть, как подобает настоящему джентльмену, но не охотнику, в момент, когда их чуть не сбил с ног толстый разливайщик, зато на смену им пришло не менее мучительное смущение.
- Ну что ж, - свободно сказал, чуть только пара очутилась на двух скамьях в самом темном углу зала, - О чем потолкуем, пали Эларай?
Эларай смутило такое начало из-за последних слов.
- Я бы хотела узнать, что происходит за стенами моего замка.
- Это несложно. Сейчас весна, или лето, или осень, во всяком случае, что-то жаркое, мне стало невыносимо носить свой шарф. Правит риттер Аристид Седьмой или Роузлиф Корненлия, не помню. Домино уничтожили. На Гросс-Сквер был пожар. Все сгорело. Спасли кота.
Эларай напряженно прислушивалась к этим разглагольствованиям, пока не поняла, что не эта информация ей важна.
- Да, спасибо, но что творится с Тео-Мартеллом?
- Истерика. Одни умирают с голоду, другие давятся едой и тоже умирают.
- Но почему?
- Божья воля, - пожал широкими плечами развязно сидевший Гилкрист.
Эларай прошептала: «О да!».
- Но кто его орудия?
Гилкрист не понял вопроса.
- Что стало причиной?
- О, несправедливоть – причина нестабильности, что является причиной восстаний. Ваш город любит восстания.
Эларай в волнении ерзала.
- А вы выступаете за восстания?
- Еще чего! – воскликнул Гилкрист, - Вставать на чью-то сторону – сделать усилие, на которое я не способен. Я считаю восстания бесполезными.
- Вы против властей?
- Иногда они правда перебарщивают. Народ – пассивная безмозглая масса, и какими извергами надо быть, чтобы разжечь в его сломленном сознании искру разума, здравого взгляда на вещи, чувство несправедливости. Они поняли, спустя триста лет, что над ними потешаются, что их притесняют, уничтожают, забывают. Но даже эта обида не заставила бы их поднять оружие, если бы не произошло странное: от властей, хозяев отделилась группа независимых в своих суждениях передовых людей, талантов, вставших на защиту угнетенных.
Собрание прошло более-менее успешно, как Транк мог надеяться. Оно началось активным перешептыванием двоих второстепенных лиц, которые, все-таки, важны для нас своими искренними эмоциями.
- Зачем нас сюда привели? – испугался Клео Драга.
- Будут объяснять, чтоб в лес не ходили без посторонних, там волки, - неуверенно отвечал Керо, разводя пухлыми ручонками.
Вообще из этих двух личностей уже сложился некий дружественный ансамбль. Они дополняли друг друга. Клео Драга очень плохо разбирался в людях, в отличие от своего приятеля повара. Несмотря на то, что Нандо являлся всего лишь творителем вкусных блюд, он мог бы стать ходячей энциклопедией с таким названием: Бытовая мудрость, или как не попасться на удочку. И ее бы читали с упоением, в отличие от других заумных, философских, таких далеких от жизни толстых книженций. Здесь все было бы кратко, ясно и понятно, ведь сам Нандо объяснялся простым человеческим языком без витиеватых фразочек, не имея привычки добавлять в разговор длинных к делу не относящихся эссенций, и не строя из себя полиглота или филолога. Он ни кем не прикидывался, ему было почти все равно, что подумают о нем люди, но правда, он зависел от мнения окружающих: он очень обижался, когда ему говорили, что он непутевый, откормленный, когда его называли жалким поваришкой, когда на него тыкали пальцем и шептали друг другу: вот человек, что ничего не добился в жизни. Постараемся не брать с него пример. Но как можно чуть ли не королевского повара, одного из главных поваров в Черноводе, стоящего на пьедестале тео-мартелльской кухни оскорблять и унижать тем, что он ничто в этой жизни? Но они, все эти лорды и леди, которые не умели ни готовить, ни убирать, бы стали производить все эти действия и над первым уборщиком, и над первым дворником, и даже чуть-чуть посмеивались бы над верхушкой полиции, правда тихо. Ничего не уважать, на все смотреть с презрением, все портить, уничтожать, мыслить не здраво - это их девиз на все времена. Их так воспитали, что они, коль сами ни на что не способны, привыкли и в других не видеть ничего хорошего, не ценить труд. Никогда не брать лопату в руки - и быть выше уборщика? Нам кажеся, что первые посты в городе должны заниматься обратным путем. Те, кто прошел через адский труд, те, кто был снизу и знает, что такое быть нищим и постоянно голодным, те, кто испытал на себе унижение и не стал от этого злым и холодным - вот они еще годятся на звание первого министра Тео-Мартелла. Сместить их всех с должностей! Перевернуть мир! Возвести на первое место справедливость! И все-таки мы не признаем насилия, потому что оно порождает зло. Эта революция должна происходить постепенно, год за годом, чтобы было как можно меньше жертв, меньше смертей и загубленных душ. Вот в чем не прав Возрожденный: они хотят все сделать за одну секунду, но так не бывает, и результат будет соответствующий. Сегодня они победят, а завтра снова воцарится первоначальный хаос. Как же быть? Ждать и жать нужного момента. Серьезно подготовиться. В Возрожденном заседает молодежь, исполненная больших мечт и готовая сражаться хоть сейчас. Но остальные - народ - пока не готов, хоть терпел всю эту неправильную систему веками. Они боятся, им нужна моральная поддержка, но Бэзмонт думает, что раз он смог, смогут и они. Он не отдает себе отчета в том, что сам он силен духом и мужественен, а остальные не похожи в этом на него. Он и не предполагает, что есть люди, которые трусят биться даже в толпе, среди друзей и товарищей, за правое дело. И это им простительно. Человек имеет право быть слабым и немощным, ибо он не ангел, ибо бог сотворил его таким. А подумал ли он про женщин? Что станется с ними, когда они узнают весть, что их мужья, отцы и сыны пали? Сколько крови и горя! Сколько напрасных усилий! Р все только потому, что Бэзмонт устал ждать и терпеть. но в чем то он и прав. Если долго выжидать, пыл может испарится, надежды исчезнут, вы постареете и осунетесь, и не будет больше честолюбивых замыслов о том, как вернуть свободу. С другой стороны, если не произойдет этого, то мечты, наоборот, окрепнут и будут держаться в их головах еще долгие годы. Так кто же прав: Бэзмонт, настаивающий на незамедлительных действиях, или другая сторона прений, утверждающая, что надо еще понабраться сил и опыта? Мы не знаем ответа на этот почти риторический важный и для низов и для верхов вопрос.
Продолжаем.
- А почему пригласили лишь нас?
- Они выбрали самых ту… неосторожных.
Эти двое не замечали, что на все них воззрились, ожидая тишины, Транк испепелял их презрительным взглядом.
- Извините, - буркнул Нандо и избавился от своего полуоборота.
Когда все же тишина заползла в эту комнату, Транк широко открыл рот, чтобы начать длинную речь и произнес всего только одно слово:
- Здравствуйте!
Все ждали большего, но проходили секунды, а его голоса все не было слышно. Наконец сзади, с последних рядов, раздался звучный бас охотника:
- Вы, наверное, хотели сообщить нам что-то важное?
- Важное? Да. Цель нашего путешествия вовсе не во Всеобщем Обходе Земель. Мы ищем одну вещь…
- Кто - мы? – спросил навязчивый охотник.
- Кольцо Нибелунгов.
Все молчали.
- Из достоверных источников нам известно, что нынешний носитель кольца находится в биронской пустыни. Вот мы и идем туда.
Нет отклика.
- Наш отряд будет состоять из вас всех и Тристагора, выходим на рассвете, взяв еды на десять дней и переодевшись. Есть вопросы?
- Почему вы выбрали нас?
В это самое время, когда собрание подходило к своему законному и долгожданному концу, Дэйрис в своей келье преклонял колени в чистой и искренней молитве, в светлых, но тяжелых слезах и в порыве мучительного отчаяния, вызванного неизвестностью и страхом за судьбу дорогого ему человека. Он не поставил перед собой никакого лика никакого святого, даже самого плохенького, просто потому что не обладал им. Зато он мял и мял в руках крестик, будто хотел выжать из него всю душу. Он шепотом прочел несколько основных молитв без особого энтузиазма, но из долга, и перешел к увещеваниям и изливающимся прошениям, относящимся не к кому иному, кроме как к всевышнему, с просьбой сохранить жизнь, душу и тело Жонатана, где бы он не находился.
В эту минуту как раз и вошел Гилкрист Галспанди, своим хитроумным, но не заслуживающим похвалы способом, заставив закрытую дверь впустить его в маленькую, но прилично обставленную комнату – это был отель высшего потребления.
- Что ж, - сказал он сразу, быстрым взглядом оценив диспозицию, - Привет.
- Да, - глубокомысленно вздохнул Дейрис, поневоле прерываясь от своего любимого занятия, быстро вставая и утирая черным рукавом слезы, стараясь казаться открытым, что плохо у него получалось.
- Можно к Вам? – деловым тоном поинтересовался охотник, он оставался таким же учтивым, как всегда.
- Да.
Гилкрист шагом свободного человека подошел к кровати Дейриса и сел на её середину, вынудив его недовольно запружинить. Широким жестом он пригласил Дэйриса сделать то же самое, как будто сам был хозяином номера.
- Получается? – участливо спросил он, имея в виду процесс моления, который всегда облегчителен, т.е. получается независимо от его результатов.
- Да, - тихо сказал Дэйрис, удивленный тем, что его особа притягивает к себе такое внимание.
Гилкрист был рад это услышать.
- Вы глубоко религиозный человек?
- Нет, - и добавлено было, - но я верю, что все, что происходит, ниспосылается Богом и что все, в конце концов, придут к свету.
- Даже убийцы? – усмехнулся охотник.
Дэйрис кивнул.
- Те сделают это первее всех, - скромно, но откровенно сказал он.
- Хмм, какие мысли, а Вы еще так молоды, но я пришел сюда узнать, как Ваши глаза.
- Спасибо, - сердечно оценил его чуткость Дейрис, - ничего, благодаря господу, не происходило.
- И Вы так и не узнали, что это было?
- Нет, Филомен Тристагор сокрыл это в тайне. Что-то его очень удивило.
- Если это повторится еще раз, надо чтобы с Вами кто-то был рядом.
- Филомен Тристагор сказал, что будет часто посещать меня.
Сначала рассмеялся Гилкрист, затем и Дейрис – от души, но осторожно.
- Не так уж это и приятно для Вас. Что ж, я, пожалуй, пойду, если не хотите сказать мне что-то еще. Или хотите? – в этих словах содержался намек.
Дейрис пожал плечами, Гилкрист снова сел.
- Послушайте, - сказал он серьезным тоном, - вы мне понравились. Может, станем друзьями? - с завидной легкостью предложил он.
Дэйрис пожал плечами с ужасом смущения. Он все больше и больше удивлялся.
- Мне бы этого очень хотелось.
- Для этого мне надо узнать вас поближе. Расскажите историю вашей жизни. В какой семье вы родились? – тон нежданного посетителя стал еще ласковей, чем был.
- Этого я не знаю, - покраснел Дэйрис.
- Как так? – вскинул широкую бровь Гилкрист.
- Верно, я ударился в раннем детстве головой, потому и не помню ничего до шести лет, вплоть до того, кто мои родители и где мой дом.
- Печально. Что же произошло в шесть лет?
- Меня подкинули в кладовую дома каких-то знатных господ и подожгли ее.
- Какой ужас! Зачем поджигать?
- Должно быть, я внушал кому-то отвращение.
- И они преследовали две цели: разделаться с вами и богачами, я так думаю.
Они снова вместе рассмеялись.
- Но ведь кто-то вас спас, раз мы сейчас по душам общаемся. Кто это был?
- Жонатан Грин, - сказал с замиранием сердце наш герой.
- Тот самый? Узник, о котором шла речь на собрании?
- Да.
- Значит, вы – близкие друзья?
Тут Дэйрис задумался. Должны ли друзья быть похожими между собой? Нет, но влюбленные должны. Противоположности притягиваются. Главное - не упустить момент, когда можно будет подойти и познакомиться. Друзья созданы, чтобы помогать друг другу. А как могут помочь две пластилиновые куколки, слабые и растекающиеся? Один из друзей должен обладать железной волей, и не быть слащавым и приторным, другой - быть слабым, но добрым. Так и произошло у наших героев. Дэйрис - мягкотелый, податливый, нежный. Жим - почти суровый, сильный, мужественный, стойкий, но грубоватый и простой в обращении.
- Мы почти братья. Это о нем я молился. Мы провели вместе всю жизнь.
- Но ведь он, должно быть, значительно старше вас, раз сумел вытащить человека из огня.
- Ему было восемь лет, когда он устроился слугой в тот дом.
- Ну и ну! Что за парень! Но грустно, что у людей отнимают детство, чтобы они могли прокормить себя. Была ли у него семья?
- Его мать умерла за год до этого.
- Как! Что же он делал один на свете?
- Работал, не отчаивался.
- Но хоть какие-то связи были, какие-то родственники снабжали его деньгами, брали его в работные дома, усыновляли?
- Нет, он был полностью самостоятельным человеком.
- Не может быть!
- Я вам скажу. Однажды Жим – так я его зову – украл яблоко на базаре и был взят полицией на содержание в рамшале до денежного выкупа. Это было до нашего знакомства, после его он никогда себе такого не позволял, был осторожнее. Так вот, через день явились какие-то взрослые серьезные люди, может, разбойники, может, мафия, спросили, тут ли содержится Жонатан Грин и заплатили за его освобождение должную цену. Это ли не свидетельствует о том, что в те года он крепче держался на якоре в этом мире, чем многие достойные пенсионеры?
- Еще это свидетельствует о том, что он пронырливый малый, из тех, что далеко идет.
- Он нанимался разносчиком газет, тележчиком, подмастерьем, уборщиком, носителем, красильщиком. Многие не брали дерзкого ребенка, но в Тео-Мартелле обычно не обращают внимание на то, сколько тебе лет и получил ли ты образование, если надо заняться черной работой.
- А где же он жил? – спросил озадаченный охотник.
- Когда мать умерла, он ночевал под мостом Старьевщиков, и с тех пор пристрастился к этому занятию. У него было много любимых мест в городе – задний двор Здания Биржи, подвалы Ратуши, подмостки Стены Святых, предместья Жук и Антуан.
- Ясно. Но мне кажется, у него была и плохая черта. Допустим, денег ему кое-как хватало на еду, но жизнь человека требует и других затрат. Скажите, он был искусным вором?
Дэйрис со стыдом отвел свои меланхоличные синие глаза.
- Не знаю, где он этому научился, но он постоянно воровал. При мне он старался не показывать плохого примера, сдерживал себя, но это у него плохо получалось. Кружка со стола, конфета, засаленная книжка, несмотря на то, что читать он не любил, – все, что плохо лежит, попадало в его руки.
- Так он, навено, добывал себе тулуп зимой и сапоги осенью.
- И солнечные очки летом, - вспомнил Дэйрис о любимом фетише его друга, - он обожал пофрантовать. Стащил у какого-то ребенка лягушачий полосатый шарфик и носит его до сих пор. Говорит, это подходит к его костюму, хотя так как одежда плохая, костюмы меняются каждую неделю, а шарф остается.
Тема Жонатана Грина наконец была исчерпана для Гилкриста Галспанди, его больше интересовал тот, кто сидел рядом с ним.
- Так что же он сделал с вами?
- Взял на личное попечение на целых двенадцать лет, - улыбнулся Дэйрис.
- Я так понимаю, другого дома, чем свой, он для вас не нашел, хотя по вашему поведению не скажешь, что вы провели тяжелое детство.
- Оно не было тяжелым благодаря ему, оно просто было другим, - «Как бы я хотел не отличаться этим!» - подумал он про себя, - Мне часто бывало хорошо. Например, при холоде мы разводили костер, и он укутывал меня в пять шуб, чтобы косточки не болели – сам он никогда не страдал от недугов, родился словно с двумя иммунитетами. Мы жарили картошку, делали бутерброды, правда, без масла, много играли, даже в карты, он так и не научил меня выигрывать. Пока я был маленький, я не знал, откуда он берет всю эту роскошь – зонтики, цветастую фольгу, игрушки, сервиз, поэтому он выглядел в моих глазах каким-то сверхчеловеком. Он просто говорил, дай-ка я словлю новую ручку для тебя, Тюшка – я люблю писать, – уходил и возвращался с двумя прекрасными ручками работы Роллера и Ко. Когда я понял, что это называется воровство, не обращал на это внимание, считая, что этим мы не сильно обираем жестокий мир. И только недавно, когда во мне стало многое меняться, меня стало коробить это потребительское отношение к другим честным или нечестным людям.
- Но ведь он не мог не понимать, раз он обладает таким хитрым умом, что лучшей долей для вас будет не оставаться в его руках, а ночевать дома, хотя бы и в приемном.
- Он сумел понять, что лучшей долей для ребенка является любовь, забота и внимание, которые он мне дарил. Иногда его, конечно, брали сомнения, и тогда мы отправлялись в детский дом, хотя мне в них постоянно не нравилось. Но мы, слишком странные, не приживались с коллективом и просто-напросто сбегали.
- Не знаю. Это очень рискованно – доверить воспитание улице. Надо бы осудить это решение, хотя не стоит делать этого слишком строго – несмотря на достоинства, он был лишь ребенком. Впрочем, я, признаюсь, подслеживал за вами. Удивлен, как при таких условиях вам удалось сохранить характер, позволяющий читать книги, мечтать, думать, красиво, правильно разговаривать, молиться.
- Это его заслуга. В сущности, я не был лишен семьи и очага, ласки и теплоты, находясь постоянно рядом с ним, не расставаясь с ним ни на час. Что насчет просвещения, так он и об этом не забыл – частенько наведывался в библиотеку, не разделяя, правда, со мной любви к чтению и наукам. Писал и считал и обладал начальным знаниями у же ко времени нашего знакомства, что странно. Возможно, это говорит о том, что я получил задатки хорошего воспитания и находился во вполне благополучной семье, пока несчастье не разлучило нас.
Не знаю, что со мной бы сталось, коль скоро Жим не нашел бы меня, и мы бы не встретились. Я пропал, умер. Дрожь меня берет, когда я понимаю, что без него я бы не смог жить. Он столько для меня сделал, а я чем ему заплатил? Своими капризами, что, мол, не хочу участвовать в восстании, хочу спокойной жизни.
Но может, ваши дороги должны разойтись?
Нет! Мы вместе уже столько лет, мы так привыкли друг к другу. Не представляю, еси со мной будет иной человек.
Нет, я имею в виду, что вам больше не нужна нянька. Вы вполне самостоятельный молодой человек. Пора вырастать из пеленок. Жим вам больше не нужен.
Нет, не говорите так. Я люблю его не за то, что он мне нужен, а за то, что он мой брат, и был всегда со мной. И в горе и в радости, он оставался верен мне. Хотели бы вы потерять брата, что ближе вам, чем родной? Тогда зачем вы мне предлагаете какую-то ересь?
Дэйрису мерещилось в то тяжелое время, о каком они говорили, что он падает в пропасть. А в пропасти его ждали разлука или хотя непонимание с Жимом, непрекращающаяся нищета, причем хуже той, которая сопровождал все его детство, ведь друга, который хоть как-то обеспечивал его, не будет. Близилась осень, конечно, до нее было далеко еще, но привычка заставляла Дэйриса глядеть через многие дни в свое мрачное будущее. И он видел там только страдания, голод, унижения. Нет, компания Бэзмонта ему не подходит. Сам Бэзмонт ждет от него каких-то действий, видимо, он нашел в Дэйрисе свой идеал повстанца и вообще человека. Но то, какие меры принимал глава Возрожденного, нисколько не устраивало Дэйриса, у него голова кружилась от стольких убитых, раненых и разлученных. Хотя он прекрасно понимал, что все беды от поля Транка, он не находил нужным истребление аристократии. Он не испытывал ненависть к Транку, он вообще никого не винил в своей нищете. Транк был для него чем-то далеким и недосягаемым, он скорее ему завидовал белой завистью, чем желал его уничтожить. Нет, ликвидация высших слоев общества не для него. К тому же, он, хоть вам это покажется смешным, привык к спокойствию, это была заслуга Жима, а тут на него за пять месяцев навалились такие трагедии, что становится душно и жутко. Его будто настиг смерч, в котором уже летали возрожденцы, пистоли, тайные записки, булки из булочной, где у них проходили таинства. Он словно попал в масонскую ложу причем против своей воли. Не он вошел в эту дверь, а его пихнули туда. И она закрылась, не пропуская больше света, хотя его и так было раньше мало. Его также расстраивало, что Жим, всегда верный и заботливый его брат по мысли, не одобряет его поведения, что он больше хочет служить восстанию, чем его маленькому Тюшке, что он начинает забывать и не обращать внимания на бедного одинокого Дэйриса. А между тем, ни одного больше более-менее родного человека в дэйрисовой диаспоре не наблюдалось. Куда же и к кому он пойдет, если Жим предаст его и уйдет к другой - своей любви к бунтам? Это он переживал тяжелее всего, он даже не рассчитывал пережить удар поддых. И вот в его голове, не всегда светлой и разумной, стали копошиться мысли о смерти. Благо, наступило событие, которое приостановило их бурный ход.
Но неужели же Жонатан сам не замечал, что отдаляется от своего вездесущего друга? Неужели он ощущал той холодности, что возникла между ними? А ведь он когда-то обещал быть с Дэйрисом вечно. Нет, он все видел, все чувствовал, но не показывал этого, так был сильным человеком. Его разрывали на куски две стороны медали: темная, неизведанная, и желанная (поднимать людей на борьбу и воодушевлять миллионы), и пройденная, родная? но уже отягощающая его (продолжить жить как обычно с Тюшкой, забыть о мечте и отдать всего себя в жертву на благо одному человеку, а не тысячи). И никак, ну никак не мог он выбрать то или другое. Так ему было плохо и грустно, что он начал выпивать спиртное. Бэзмонту это не понравилось, он был более наблюдателен, чем Дэйрис, и знал, чем занимается Жим, он стал его еще больше презирать про себя. Но Жим это чувствовал, он вообще очень много понимал и правильно оценивал все жесты, всю мимику, голос. Но ему не было интересно стать неким авторитетом для Бэзмонта. У Жима у самого не было авторитетов. Но в тайне даже от себя он переживал по этому поводу и нервничал, так как от Бэзмонта зависело все: его карьера повстанца, его место в Возрожденном, материальная составляющая. Жим мало-помалу превращался в отчаянного, скверного парнишу, которому было на раз два украсть и соврать. Тем не менее он видел перед собой блестящие перспективы и только мысли о будущем и мечты приносили ему облегчение. В отличие от Дэйриса, ему не так не терпелось вырваться из нищеты, так как он уже привык к этой собачьей жизни, но он не забывал о других и о своем им выдуманном предназначении. Он наметил себе роль защитника простого люда и их спасителя. Жиму было приятно думать, что он поступает крайне благородно. Между братьями не по крови пробежала черная кошка войны.
Жим подметил, что Эрата не просто смотрит на него, а с любопытством изучает. Это ему было осознать в тягость. Мысли о разных женщинах никогда не посещали его. Любовь была для него ничего не значащим словом. Он считал себя по праву заядлым холостяком. Но даже если бы он наметил себе в планы влюбиться, Эрата бы ему не подошла. Она была слишком красивой и взрывной. Он был ее недостоин. А характер ее ему не нравился, так как он сам был на нее похож, а видеть своего двойника ем убыло неприятно, в этом свою роль сыграла его высокого уровня гордыня. Эрата была настоящей женщиной в полном смысле слова, хотя мы не утверждаем, что все женщины обязаны быть такой же, мы только подчеркиваем факт, что обычно рождаются такие ассоциации, при слове женщина, это не значит ничего больше. То есть, была неуловимой, как звезды, страстной, как пламя, жестокой по отношению к своим ухажерам, как смерть, мягкотелой, как кошка, острой, как нож, безумной, как пьяница, и жесткой, как мужчина. Эрата увидела Жима и сразу, как и полагается, влюбилась. Хотя влюбляться было особо не в чего. Жиденькие от краски, светлые - тоже от краски - кудри, нос длинный и картошкой с раздувающимися ноздрями, неимоверных размеров уши, выдающаяся челюсть, маленький лоб. Он был похож и на обезьяну, и на собаку, и на поросенка, и на лису. Но Эрату что-то в нем зацепило, захватило настолько, что его не столь возвышенный но красноречивый образ залез ей в душу, в помыслы, во сны. Она была необыкновенной девушкой. Родилась в семье тана Толя, богатейшего человека в племени. Она гордо носила титул первой красавицы и холодной гордячки поселения. Действительно, ее более чем земная яркая красота сразу бросалась в глаза, но потом почему-то надоедала и переставала производить такое неизгладимое впечатление. С первых дней своей жизни полностью обеспеченная, она правда не знала, что такое настоящая роскошь. Все познается в сравнении. Ее сравнить ее с тео-мартелльскими сливками, окажется, что она вовсе не так богата, не так прекрасна и не та умна. Но было у нее одно сокровище, которое никто бы не смог отобрать или сравнить. Это живое откликающееся на каждый порыв ветра сердце. Есть люди, живущие чувствами, есть живущие разумом. Но на самом деле решение наше принимает дуэт этих аспектов организма. Они ведь едины и связаны между собой - ум и душа. Также многое связано с воспитанием, а оно в свою очередь едино с этими двумя первыми. Тебе с раннего детства внушали отвращение к, например, восскам, так что став взрослым, ты не сможешь влюбиться в одного из них. Ты одновременно и разумом и сердцем понимаешь, что это плохо, хотя на самом деле это было бы вовсе не плохо. Если же ты все-таки влюбился в восска, то потому, что ты понял разумом, что можно и побунтовать - лишним не будет - а сердцем - что влюблен. Такую внешность, как у нее, очень любят авторы, к каким мы себя не причисляем, так как нам больше по душе красота неземная, возвышенная, платоническая, красота Эларай или Дэйриса, если нет таковой, то лучше быть вообще уродливым, так как внешность определяет характер человека. Если волосы тонкие, шелковистые, то и сам человек податливый и нежный. Если лоб высокий и линия волос образует две арки по бокам, то человек умен и развит. Но оценить характер по внешности модно только в комплексе, зная и видя все черты. А Эрата же обладала гривой блестящих черных волос до пояса, двумя огромными кошачьими изумрудами, вставленными вместо глаз, обрамленными рядами иссиня-черных опахал, розовым, как шиповник, цветом лица, упругой бронзовой кожей с темными коричневыми полосками, длинными тонкими ногами, красивыми ногтями изящной формы, костлявыми руками с узкими запястьями, впалым животом. Все это только подчеркивало ее дерзость, нагловатость, нестеснительность, ее силу, ее дьявольское очарование. Это про таких девушек написал Великий Поэт Лимберт Лилейный следующие строки:
Не плоть твоя меня влечет,
Не голос, ни пурпур, ни ангел тьмы,
А то, что знаю наперед:
Закрыл глаза – приходишь ты.
За ней ходили многие поклонники, но ей с ними было скучно.
Глава девятая. Скитания по пустоши.
Транк увидел что Нандо тонет со всей безжалостностью тягучести волы и не пошевелился он замер как в засаде он погрузился в долгое тяжелое раздумья спасать или нет оставить на волю судьбы то есть на смерть или победить рок и вытащить из передряге что делать стоять и ждать или побежать и действовать наконец природная доброта поборола навеянное годами и образом жизни зло и заставила него таки кинуться на помощь страдавшему
Транк отхватил гениальное устройство, бандуру, обещающую перевезти их за границу и даже дальше. Сотрудники Харли потрудились, чтобы их детище выглядело приличествующим и даже вызывающим зависть образом – ведь многие патентологи хотят, чтобы предмет их труда отличался не только механизмом и практичной пользой, но и красотой и внешней атрибутикой – что выразилось в блестящем желтом капоте с маркой на пол машины, двух массивных трубах высоко выпускающих не какой-то, а белый дым, больших чистых колесах, комфортабельности основного корпуса.
Монстр появился как будто ниоткуда. Вылез из-за высокой скалы.
- К нам гости, - сказал охотник, прислонив ухо к двери. Все насторожились.
- Что это? - спросил Транк.
- А кот его знает! Что-то крупное и почуявшее наш запах. Двигается прямо к нам. Бежать не имеет смысла. Затем он вставил стрелу, натянул тетиву, и с ледяным спокойствием принялся ждать. Даже зевнул один раз. Но может это он сделал для куража. Чешуя его или кожа была палима под солнцем пустыни и отливала золотым и зеленым. Красивое зрелище, если бы не пасть и когти. Глаза как у ящерицы, были большие и довольно осмысленные, даже умные или хитрые. Длинная подвижная вся в складках шея. Ступает тихо, аккуратно, но шуму производит, как гром. Все будто окаменели. И только охотник стрельнул в него, в грудь. Раздался рев, и животное встало на дыбы. Филомен начал читать какое-то заклинание с безумным но самоуверенным видом. Именно к нему и пододвинулось чудовище. Гилкрист пустил еще одну стрелу, но монстру это было как с гуся вода. Похоже, стрелы даже не пробили его толстую броню. И вот морда чудища оказалось прямо рядом с Филоменом, который не отошел ни на шаг. Монстр загремел, заверещал, открыл пасть и проглотил Тристагора. И посмотрело на остальных, всем своим видом показывая, что оно тут главное, что он в доме хозяин. Но если вы думаете, что на этом кончились все его приключения, и что мы с ним расстаемся до поры до времени, вы ошибаетесь, так как через секунду монстр вскинул голову, снова отверз уста, и из его пасти вывалился живой и невредимый, на радость всем нам, алхимик, вымазанный с ног до головы слюнями. Все выпучили глаза. О дочь прости что я завел тебя сюда. И надо сказать в оправдание всем его недостаткам, что за себя он вообще не боялся, но вот за дочь. Даже дракон его не берет. Это мгновение было самым ужасным в его жизни, несмотря на то, что в его жизни было много страшных мгновений. Дело касалось его ребенка - значит, надо предпринять все, что угодно, чтобы спасти его. Но как, если он в пяти шагах от нее, а когти летят к ней на недопустимой законом скорости? Сердце его екнуло и остановилось. А потом, когда он увидел, что все обошлось, оно побежало быстро-быстро, как будто до него не дошло, что случилось чуть ли не чудо. Грудь его сильно заболела, не вздымаясь несколько мгновений, как будто ее проткнули колом
Эларай как во сне наблюдала за тем, что к ней продвигается когтистая лапа. Она успела только заранее испытать боль, как Дэйрис, следивший а всем этим и вовремя подоспевший, свалил ее наземь - вежливо, так, что она упала на его руки, и прикрыл своим телом. В эту минуту он думал только о том, как ее спасти от когтей монстра. И когти прошлись по его спине, оставив глубокий багровый след. Дэйрис закричал от боли, какую еще никогда не испытывал в своей жизни. Слезы брызнули из его закрытых глаз. Его лицо было в дюйме от лица Эларай, она видела его реакцию и ужаснулась. Она была очень впечатлительна и чужую боль воспринимала, как свою. Но даже не в этом дело. Ведь это все было из-за нее. Он страдал из-за нее. Это не когти расцарапали ему лопатки, а она сама. Все это ей подумалось за те полсекунды, что они лежали вместе. Потом Гилкрсит послал отравленную филоменовским ядом стрелу прямо в сердце монстра, и тот еще походил, походил, издавая бешеный рев, и свалился, так, что затряслась земля. Дэйрис откатился на землю рядом с ней на живот, задыхаясь и пытаясь сдержать крик. Элйарай во все глаза смотрела на него, потом перевела испуганный дикий взгляд на отца и всех остальных. Они тоже смотрели на них, монстр больше никого не интересовал. Только отец зрился лишь на Дэйриса. И во взгляде его была смертельная ненависть, занявшая место недюжему удивлению. Но никто не сказал ни слова, так как ее отец молчал. Но вдруг опомнившись, он быстро подошел к дочке и помог ей встать. И отвел подальше от Дэйриса. К самому Дэйрису подбежал Нандо Керо, пухлый, но быстрый человечишка. Он ужаснулся при виде его страшных ран. Он крикнул, как настоящий друг: кто-нибудь, помогите! Вокруг Дэйриса собралась толпа. Отозвался и Филомен. Он растолкал всех локтями и с проклятиями, и наклонился над раненым.
- Так, так, так..., - бормотал он громко и весело, - Даже кость задело. Ну ничего, подправим, будешь как новенький. Неженка наш. Не могу понять, как это ты на дыбе чуть копыта не отбросил, а тут сам полез в логово зверя? Ааа, понимаю... любовь.
- Филомен, крикнул разъярённый Транк, - Лечи быстро мальчишку, пойдем дальше.
- Лечи, лечи, что я вам, мать Тереза? Сам напросился, сам пусть и лечится. Я вообще то тут роль злодея играю. В нашем мире и так уже мало злодеев, а я один из них, первейший среди них, так что цените меня, заносите в красную книгу! Что ж я, этого не заслужил? Я обманывал, похищал девушек и детей и вообще всех без разбору, я варил из них рыбную кашу и харчевался ею на завтрак. Хватало, кстати, на весь день. Я четвертовал козлят ради того, чтобы следить за реакцией видевшего свою смерть существа. Мне это интересно. Я великий алхимик, и никто не имеет право заставлять меня что-то делать! Иначе я одним движением рта превращу вас в безногих куриц.
Все молчали.
- А ну быстро, ты, толстяк, беги за окисью. А ты, ботаник, неси иглы, щас будем зашивать.
Нандо бросился с поручением, Клео Драга стоял, не шевелился. Филомен сказал: ничто людям поручить нельзя, как будто возомнил себя сверхчеловеком. И отправился сам за своей торбой.
- Спокойно! Слушайте, а нет у вас опиума что ли, чтоб погрузить его в сон? - спросил охотник, - Он же не вытерпит.
- Опиум? Да на кой он нам? Разве это боль? Вот я знаю, что такое настоящая боль. Как-то раз на спор с самим собой прошелся по раскаленным углям. Кто не верит: вот струпья.
И черномаг показал свои голые ступни. И точно: они все были красного цвета, как будто еще не отошли от того события. Были дыры в коже, сквозь них виднелось мясо. Зрелище не для слабонервных.
Гилкрист так посмотрел на него, что он, не показывая этого, испугался. В первый раз в жизни столкнулся чернокнижник с таким поворотом дел. Он струсил. Он стал жертвой, а охотник повелителем. Да, характер Гилкриста может поспорить с характером Тристагора. Оба они сильны духом, умеют преодолевать себя, любят командовать, оба создали себе таинственный злостный и злорадный образ. Обоих все остальные боялись.
- А ну доставай опиум, старикан! Ты же видишь, мальчишка слабый! А у тебя то опиум найдется точно.
- Ах вот как! Ну ладно, я тебе это припомню, заяц! Смотри не ходи под крышами.
Гилкрист Он во мгновение ока тронул шею Дэйриса в нужной точке, и тот уснул, свалясь упав в небытие.
- Холодно тут, - недовольно заметил повар.
- Или то глаза небесных королей?
- Ничего не понимаю так наелся сегодня а желудке будто дыра и вся еда пропала, - сказал Нандо и подавил с себе чертыхание.
- А может просто дыры на чёрной пленке? Гнул свою линию учёный
- Вы не обижайтесь, но фантазии могут завести кой куда, хоть в Аст-Гроув, - объявил повар, - Не смотрите на них, это слишком печальное зрелище. Ишь как высыпали! А толку от них никакого. Манят всех художников и влюблённых, то есть сумасшедших.
- Смотрите: Транк тоже на небо смотрит! Любопытно! Что он там выискивает так напряжённо?
- Он полон меланхолии, как и я
- Да что вы, не может быть, эта черствая огрубевшая душа?
- Ну-ка, пошли отойдем, - сказал тихо Андрил одному Дэйрису. Затем схватил его за плечо выше локтя и повел за камни, покоящиеся на земле уже долгое время. От неожиданности и из страха или скромности Дэйрис не противился и не пытался вырываться. Он знал, что это ни к чему не приведет. Когда они остановились довольно далеко от группы, Транк брезгливо отпустил его и затеял такую речь.
- Что ходить вокруг да около. Я сразу перейду к главному. Ты, верно, положил глаз на мою дочь, так вот слушай: не мечтай, потому что от мечт переходят к действиям, а за свои действия ты можешь очень дорого заплатить, заплатить своей жизнью. Об Эларай забудь, иначе я приму меры. Чтоб ты еще хоть раз на нее взглянул... Понял меня? Отвечай!
Дэйрис смотрел в землю.
- Ну хорошо, посмотрим, - сказал Транк и пошел назад.
- Якшайся с такими же бродягами как ты, - добавил он наконец.
- Я не бродяга! - вдруг тихо ответил Дэйрис. Ему показалось, что он громко крикнул.
Транк в изумлении и раздумии остановился.
- Вот как! Щенок заскулил. Ну что ж. Скажи, какое самое лучшее место, где ты спал за всю жизнь? Ступени театра?
- Может быть. Только вы в этом и виноваты.
- Вот как! Я виноват, что твои родители никчемные нищие оборванцы, которые бросили тебя на произвол судьбы, я виноват, что ты не хочешь ни работать, ни учится, я виноват, что твой обшарпанный дружок с дурацким именем тебя настолько не любит, что тоже не хочет работать? Ты ничтожное создание, и я буду просить бога, чтобы поскоре не стало таких как ты.
Тут Дэйрис выгорел. Глаза его наполнили жгучие слезы. Ноздри раздувались, как паруса. Весь он дрожал. Он сжал кулаки и направился прямо на Транка. Поднял руку и... ее перехватил Транк. Тот сказал, спокойный и суровый:
- Сломать тебе руку, чтоб ты запомнил наш разговор? Я думаю, не надо.
Он отпустил Дэйриса и быстро ушел. Вскоре вернулся и сам Дйэрис.
И все-таки ни этот разговор, ни обстоятельства, а именно разница в положении, не смогли не то что понизить уровень его любви, но даже настроить Дэйриса на освобождение от уз любви. И, по крайне мере, у нас нет сомнения в том, что он любил её беззаветно, самоотверженно, всепоглощающе, но семена любви, посаженные рукой бога, взошли на плодородной почве, но он, как говорится, очень бы расстроился, если бы она ушла в мир иной, в царство распоясанных, настолько бы расстроился, что последовал бы за ней в неизведанный путь, как за ней последовал бы и Андрил, но любовь все-таки появилась и окутала его с ног до головы, как туман, эта любовь - забвение прошлого и полного нежелание знать будущее. Если мы чего-то не видим, или не замечаем, это не значит, что действа или процесса нет в помине. Это только подтверждает тот может быть немного грубый и уж точно неприятный каждому, у кого хорошее зрение, факт, что мы самые настоящие Слепцы. Почему Дэйрис полюбил и почему полюбил именно Эларай? Вот вопросы, на которые стоило бы ответить. Мы попробуем. Дэйрис полюбил, потому что так было предначертано судьбой, а нет большей мудрости для людей, чем полагаться на ее мудрую волю. Просто пришло время для этого, сложились обстоятельства. Но он полюбил, потому что он хотел полюбить. Вся его натура, годами созревая, стремилась к этому. Он жаждал любви, да он и любил все на свете, природу и людей, каждый лист и каждого человека. Дэйрис - не разрушитель, а созидатель, если не созерцатель. Он с тоской смотрел на влюблённых пар. Ему хотелось испытать то же, что испытывают они, когда проявляют нежность и обнимаются, не говоря уже о поцелуях. Поэтому нет ничего удивительного в том, что рано или поздно, а тут, говоря честно, довольно поздно для мальчишки, он влюбился по уши. Выбор его пал на дочку Транка всего лишь потому, что она как две капли воды похожа на него, но немного, процентов на тридцать, и отличается от него характером. Вообще очень трудно найти похожего на тебя человека, если ты Белая ворона в городе и в мире, если тебя нигде не принимают, если ты не похож на других. А Дэйрис ведь как раз таким и является, как и Эларай. Они нашли друг друга, нечасто бывают такие встречи. Они оба странные, другие, иные, даже Жонатан не так родственнее с Дэйрисом, как его любовь, Эларай.
- Ты? Вы? – наивному удивлению ее не было предела, - А где поль Галспанди? – в невладении собой она даже не смогла четко выговорить это слово, - Где он?
Дэйрис начал заикаться. Он не мог выдавить ни слова, растерянный, волнующийся не на шутку, он поник и застеснялся, молча он делал какие-то невообразимые движения руками и ртом, морщился, пыхтел. Но, увидя, что украдкой у Эларай показались слезы, он успокоился, попрямел, даже похорошел и твердо сказал, что должен был:
- Он меня сюда прислал, вместо меня.
- Но зачем?
- Он очень занят.
- А чем?
- Сном.
- Сном? Я ослышалась?
- Не совсем. Так он велел пережать, слово в слово.
- Так, он, как я поняла, сейчас почует? Ах! Ясно! Что ж, похвально, что он закрыт для лжи.
- Но если вы имеете сообщить мне что-то серьезное, я к вашим услугам. Я ему все изложу, когда он…
- Проснется…
- Вы-то мне зачем, Дэйрис? Извините, но у нас были личные разговоры.
- Именно так. Вот у меня ручка. Что вы велите записывать? Если вы думали над каким-то планом или решали задачки, или составляли характеристику… вы смело можете довериться…
- Тогда пишите: отец мой – чудовище!
- Простите, мой отец?
- Нет! У вас благодаря судьбы его нет. Вы должны быть счастливы. Вы свободны и бедны, спите на мостовой, боретесь за свою честь, не обременены узами родства, у вас будущее ветра.
- У меня? – воскликнул пораженный Дэйрис.
- А я? Кто я? Крыса! Крыса! Она и есть! Всегда была! Мне были свыше доверены несколько лет, и то не удались.
- Ну что вы! Если хотите знать мое мнение, то я не знаю, что с вами. Если бы здесь только был Жонатан Грин, мой приятель, он бы обязательно вам помог. Но, понимаете, у каждого свое: кому-то нужно построить дом, другому – найти человека, что был бы другом, еще кому-то – побольше солнечных дней. А у вас что?
- Не знаю. И писание не говорит. Зря я не вышла замуж за Эдвина Меллиота, это вы мне тогда помешали. Расскажите мне о нем.
- Об Эдвине Меллиоте?
- Нет же, о Жонатане Грине.
Глава десятая. Буря, разлучившая недругов.
Нандо и Транк остались только вдвоем в почти кромешной тьме, побеждаемой лишь маленькими просветами, оставленными глыбой обрекшего их камня. Сначала Нандо ничего не понял, но как только произошло озарение, заверещал и подбежал к камню, став молотить по нему своими пухлыми кулачками.
- О, Мадонна! О, Мадонна! Вытащите меня отсюда! Помогите! Неужели это конец?
Несмотря на весьма ограниченный ум, он понял, что это настоящая катастрофа, какие еще не встречались на его жизненном пути.
Транк воспринял все это иначе. Он нахмурился и поблек, тоже подошел к камню, осмотрел его, увидев, что надежды на освобождение ни сто, ни с этой стороны нет, посмотрел на Керо, постоял; в это время он усиленно думал, и вдруг прислонился к стене камня лбом.
- Эларай, - еле слышно выдохнул он, - Она осталась одна с четверьмя весьма опасными и подозрительными мужчинами, если только не с шестью, которые состояли из грубого охотника, опасного инсургента, злостного черномага, разьяренного дикаря и помешанного на бабочках ученого.
Затем, после первого приступа отчаяния,
Нандо сам наскочил на нож, он не успел даже подумать, что делает - это был инстинкт, противоположный инстинкту самосохранения: секунда - и вот он уже не прошлый Нандо Керо, веселый толстый поваришка, у него в животе торчит рукоятка ножа. Нандо был мягкотелым: нож вошел глубоко, достал наверно до переваривающейся еды, которая уже никогда не перевариться.
Восск не смел дотронуться до Нандо и не мог сдвинуться с места, его приковала к нему апатия горя он осознал свою ошибку и молча с открытым ртом и остекленевшими глазами из которых начали сочиться слезы он всетаки был юным мальчиком хоть из могучего славящегося своей выносливостью племени воссков хоть и был их потерянным принцем зрел на творение рук своих обогренных кровью читстоты и невинности нандо был мертв как только мог быть мертв человек повар глаза его застали и смотрели в какубто только им одним видную точку в туманеруки раскинулись как крылья не в состоянии улечься на круглом объемном животе голова не была никуда повернута сначала он упал на колени затем неловко повалился наземь раздался стук черепа о землю чтото твердое в нем всетаки было это разум
Транк тоже постоял над телом уюиенного но это не было стояние долгое как на похоронах он решил брать быка за рога он решил дейстовать он подумал надо предпринять меры глаза его были сухи слишком много он видел в своей жизни ставшей сущестовванием жалким трупов даже смерть преданного слуги не стала для нено большим потрясением но он сказал себе подумаю об этом както на досуге а сейчас надо дать волю своим рукам он воспрял духом насколько это было возможно в такой атмосфере и посмотрел на восска тем хищным взглядом который так пугает зайцеев и клерков миг и он бросился и повалил ошарашенного смертью сделанным юношу с ног который совсем того не ожидал так как забыл все на свете когда это случилось он конечно вспомнил что собирался заколоть Транка и понял что это у него не получилось экая неприятность как тигр одним прыжком настиг восска итак восск был вновь повержен Транк оглушил его а когда ромашка очнулся оказалось что он связна Транк сказал
- Неудачная попытка
Это бвла егомшутка он любил жестокий юмор когда он до него доходил
Он грубо поднял мальчишку на ноги и подтолкнул его
Давай иди иди! Рявкнул он прямо ему в ухо
Куда мне идти хотелось спросить восску но он из гордости природной молчал и не выжал из себ яни слова
Транк толкал его восску хотелось вякнуть не прикасайтесь к моей священной особе зать передо мной на коленях потом но он зажал рот не руками но волей
Много раз восск поскальзывался и падал больно ушибаясь о камни и. каждый раз его ставили в вертикально ожение сильные и не сообо ласковые руки транку же выросший в гоноой местности а детство сильно влияет на нас ни разу даже не поставил криво или непраивльно ногу и не подвернул ее восск скулил и молчал особенно неудобно идти было в тумане какбудто ктото его специально наслал именно для ромашки таким образом с трудом но живые и почти здоровые два кровных врага вышли или вернее выбрались выкарабкались к поломанной машине какойвой ее признак новый обнаружился очень скоро или не так
А теперь поищем филомена тритсагова сказал транк будто бы обращаясь к себе конечно стал бы он тратить слова на такую низменнуюпризренную тварину как ромашка он же восск он же квинн
А что между тем творилось между ф т и к д ритуал должен был свершиться и все для того было подготовлено рука мага и жертва со свежими глазными яблоками
Филомен воткнул нож прмо между лопаткками в спину клео драги смерть постигла беднягу мгновенно он не успел ничего почувствовать и подумать он как и жил умер бессознательно ничего так и не поняв книга с бабочками выпала из его онемевших скрюченных рук и упала на песок издав тихий звук когда коснулась с землею если там внизу вообще была змеля а не преисподняя тело его продолжая жить изогнулось дугой и рухнуло в тот момент когдаклинок вошел в плоть ученого сцену эту жуткого убийства не менее жуткого чем убийство авеля каином ибо все убийства равноценны ярко до олепления если бы ктото был свидетелем кроме нас невидимых духов спообных пронинуть взглядом куда угодно осветила и выхватила из мрака вспышка молнии но вы не знаете главного саа молния настигла страшного ученого и всадила ему свой острый кортик прямо в голову как в проводник филомен упал вместе со своей жертвой оглушенный и возродившийсяВы что деалете взвилась на него эларай вы что смеетесь по вашему это та ситуация в которой можно смеятсч у меня нет слов а вы смеетесь
Нет слов леди в ыпроизнесли уже больше двадцати слов
А вы как у вас хватает наглости после этого раскрывать рот дворцовые гены вступили во владение эларай это были их слова свидельствующие о властности и королевской жестокости и негодовании а не ее
Дэйрис тут же умолк и потупился
Эларай смотрела то на одного то на другую
А ваш голос вдруг поинтересовалась она
Тоже дар от рождения быстро ответила мелиан и мило эгоистично улыбнулась
Нет что же вы продолжайте ситуация не просто та как вы сказали леди в которой можно посмеятся она просто требует смеха
Значит все это время вы то и делали что притворялись
Не хотел бы хотела бы вас огорчать но да совершенно бессовестно и жестоко притворялась
Я не могу привыкнуть к этому женскому роду я прочсто не понимаю
Ее все подталкивало спросить а вы не шутите но перед ней стояла женщина это уже не был гилкрист галспанди которого она потчи. Знала это даже не был он Солнце равнодушно палило сквозь завесу облаков и пыли.
- Я боюсь, Нандо. я сделал очень большое зло много лет назад...
- Ещё злее, чем вы делаете сейчас? Я думал, пытки - это большее, на что вы способны. Надеюсь, вы не убьете меня за эти слова, истерически посмеиваясь, сказал Нандо.
- Такое невозможно простить... я обречён на вечные муки в аду.
Он говорил не метафорически.
- Ну что вы, сударь? Если даже слабый луч раскаяния прорвётся в вашу душу, вам не грозит наказание.
- Ты не знаешь, что я совершил.
- Так облегчите себя, снимите камень с плеч. Расскажите все по порядку.
В нем говорило любопытство. Нандо очень любил интересовать чужими историями.
- Это было двенадцать лет назад. Эларай была тогда совсем маленькой - вот бы она оставалась такой же вечно! - Флориан тоже...
- Это ваш сын, что упал с балкона?
- Нет, он не упал с балкона. Сейчас ты узнаешь, почему. Эларай серьезно заболела, настолько серьёзно, что я пошёл на последний шаг: на сделку с желтоглазым демоном-торговцем.
- Матерь богородица! Что, ещё раз, вы сделали?
- Это чистейшая правда. Темной ночью я отправился в лес. Выполнил обряд...
- Там ещё и обряд был?
- И долго ждал его. И вот он появился. Мы разговорились. Он рассказал мне о моих проблемах. И он обещал мне помочь в моем горе. Но вот беда: все так просто никогда не даётся. Я мог прожить ещё только десять лет, но Азазель сказал, что может дать мне целых пятнадцать лет, взамен на то, что я отдам ему своего сына, Флориана. О, дитя моё, прости грешника! И я выполнил его просьбу, если можно это так назвать, выполнил, потому что я его ненавидел! Он постоянно действовал мне на нервы, он меня раздражал.
- И вы решили таким простым способом избавиться от него?
- Да!
- И вы даже не спросили, зачем он нужен этому Бизелю?
- Мне было это неинтересно.
- Значит, никто не упал с балкона, - расстроенно пробурчал Нандо.
- Я обреченный человек, - отрезал Транк.
Я потерял и сына, и дочь...
И жену, - поддакнул Нандо.
Вся моя жизнь - сплошная ошибка, горький опыт, что ничему меня не научил. Ошибка на ошибке - вот как строил я свой дом.
- Но что мы будем теперь делать, милорд? - обратился бедный малый, попавший в оказию, за помощью к другому лицу, попавшему туда же. Они были заперты, как мыши в пасти кота, как иона в чреве кита, как грибы бывают заперты в сметане. Никто не мог их спасти, а некоторые и не хотели. Их смерть была делом почти решенным. Им могли помочь только высшие силы. Или они сами могли себя вытащить? Вытащил же Мюнгхаузен себя за волосы из болота, пусть и они поднатужатся. Сдвинуть глыбу невозможно. Протиснуться в просвет таким крупным людям нельзя. Несмотря на тяжесть ситуации, Транк не потерял головы и начал думать. Ситуация была критическая. Снаружи доносилось завывание ветра, заглушавшего крики Керо. Транк обнаружил, что чувствует сквозняк. Спасения ждать неоткуда. Вот и настал этот час. Пришло время проститься и обняться и подготовиться уйти достойно, хотя их ждала мученическая смерть от голода и жажды. Кто мог им помочь? У кого была такая возможность? Это была бездна мрака и отчаяния, глубокая, как желудок Керо. Керо сел, опершись спиной о камень и горько начал проливать слезы. Транка это раздражало, но не мешало испытывать жалость. Пришло время проявить стоицизм, который у них почти отсутствовал на двоих. Делать было нечего. Кто знает, что творилось снаружи? Может, Эларай уже мертва. Бедная девочка! Зря Транк взял её с собой в пустыню с незнакомыми людьми. Что теперь с ней станется? Надо было оставить её дома, в покое и безопасности. Эта мысль не давала Транку покоя. Каким глупцом он себя считал, как корил себя. Первая попытка провалилась. Будет ли вторая? Вот все и вышло у Транка из-под контроля. Ад уже ждёт его с распростертыми объятиями, он скоро заполучит желанный кусочек. Нандо очень сильно расстроился, несмотря на сытый желудок. Эта пещера - их последняя столовая, их последняя спальня, их усыпальница, их могила. Саваном для них будет песок, который ветер занесёт из той стороны. Та сторона безмолвствовала. Страшное, пугающее молчание.
Только бы выбраться отсюда, за это все можно отдать! Но никакой надежды не было. Даже её призрака. Печально все это. Мы им сочувствуем. Им не выбраться, не спастись. Они навеки погрузились в мрак. Им было хуже, чем утопающему. Они начали задумываться о своих душах и грехах. Керо от несчастия и горя повёл речь. Слова вырывались у него вместе с рыданиями. Грот был заперт. Дайте мне точку опоры, дайте причину надеяться и верить! Но вера исчезла, испарилась, ушла, покинув их безжизненные сердца.
И все-таки они нашли выход из пещеры. Этот подвиг совершил Транк. Он обнаружил сквозняк, подошёл к противоположной глыбе стене и снял с неё камень, который загораживал естественный проход вдаль. Транк возликовал, но это длилось недолго. Что, если через несколько метров проход суживается или кончается. В нем и так надо пробираться ползком. Что, если, используя эту возможность побега и пробираясь по нему, они застрянут? Но кое-что подсказывало Транку, что этого не случится. В далеком детстве в горах у себя на родине он много раз обнаруживал такие ходы и ради интереса осматривал горы с другой стороны. Никакой живности там не водилось: охотники все истребили. Это не могли сделать кроты. Это были естественные ходы в горах, проделанные самим Временем. Сделать первый шаг точнее оказаться в проходчике было сложно и тяжело. Первым должен был ползти Транк, затем последовал бы Нандо, если бы смог, но он не мог. Да и Транк, всегда педантичный и осторожный, не мог себя заставить предпринять что-то. Нандо принялся рассказывать историю из своей жизни.
И вот они пустились в длительное, морально тяжелое путешествие. Транк видел перед собой когда поднимал голову чуть не стукаясь о потолок пути темноту, Нандо в таком случае видел лишь темноты да и тыл Транка, который не особо стеснялся в данных обстоятельствах. Все мы теряем стеснение, обычное при обычном быте, когда речь идёт о спасении нашей жизни. Когда речь идёт о спасении души, оно же даже помогает нам. С ним мы не теряем голову, стеснение - защита. Хорошая крепкая сильная броня. Стеснение - инстинкт, но хороший, полезный инстинкт. Особенно подвержены ему, как и всем инстинктам женщины и девушки. Они умнее мужчин. Мужчины распущеннее их.
Но снаружи на воле на воздухе на свободе их ждал неприятный сюрприз под вывеской восск. Не успели они пройти и десяти шагов как на них напали. Это был ромашка. Он возник, как Азазель, будто из ничего, выскользнул, как змея, из поворота. У него в природе так неслышно подкрадываться, что его на услышали даже нагружённые натренированные уши Транка. Они были достойными противниками. Хотя оба Бали олицетворением зла, пока сражались друг с другом. Хотя не может быт. Такого, чтобы зло сражалось с добром. Добро всегда терпит и выжидает, и подставляя другую щеку, пока зло само собой не успокоится и не исчезнет, прерраясь в добром
Они шли долго и очень долго и шли в никуда если бы д знал только если б знал но нет он не имел представления где ж и куда в свою очередь движутся они но он старался не показывать своей неуверенности пт как он все время был крайне неувен ни а чем и различия в его состояниях не замечалось
Эларай и другие надели очки.
Вдруг Гилкрист как-то странно повёл этим самым плечом, брезгливо посмотрел на Эларай и грубо оттолкнул её.
Эларай стояла, смотря на него во все глаза, похожий взгляд был у Безмонта, когда его предали.
- Вот что, деточка, - едко произнёс охотник каким-то изменившимся голосом, таким, словно с него сняли каменную оболочку, - Знаете, что, леди… я хочу покончить со всем этим, да покончить, - сказал он, увидев её расширенные глаза, - а вы что, думали, что у нас будут дети? Эларай жалась к его плечу и смотрела на него, будто это приносило ей успокоение.
- На самом деле я не мужчина, - выдал, наконец, охотник.
- Так кто же вы?
- Угадайте.
Тут он снял шарф и шляпу и эполеты и очки и пальто и сапоги она оказалась даже ниже эларай на пять сантиметров это было настоящее прозрение для эларай она стояла без дыхания и только раз моргнула открыв ротик благо ещё брови не поднялись
- Это что, правда?
Нет я шучу он или вернее она показала руками на своё тщедушное тело
Меня зовут мелиан денева я из звездопада я тут чтобы укокошить вашего папашу уж простите
Будущее в одном моменте
Не может быть а ваша речь
Моё природное достоинство
Мелиан решила больше не одеваться, словно не желая убирать доказательство с глаз Эларай.
- И при первой же встречи я его убью, и никто мне не попрепятствует.
С этой минуты отношения между Эларай и Мелиан порвались
- Но почему, почему вы держитесь этой цели ? Всхлипнула Эларай.
- Это личное, - отрезала женщина.
- Но я должна знать, почему хотят убить моего отца!
- Да - по закону и по кодексу чести – должна, но вот что главнее (и запомни это хорошо): я не обязана тебе ничего говорить, просто потому что я разбойник… тьфу… разбойница.
- Как же, вы - Мелиан из дома Денева! Ваша сестра - Королёва Стефания, ваш дядя Кирилл Денева, вы аристократка!
- Это было в прошлой жизни
Так Дэйрис оказался наедине с двумя женщинами с теми ещё характерами.
Они шли мимо горной цепи на север а надо было скоромить на северо запад так они шагали бы на край света в прежестоко очень долго если бы на пути им не попалась пещере где было мало мглы он. Решили на время облюбовать её и сделать местом отдыха они сняли и спрятали очки и начали готовится к трапезе.
Разрешите мне прикоснуться к вашей голове
Да отвечал Дэйрис заворожённо
Рука изящная с кольцом на пальце рука азазеля потянулась плавно к его лбу и нежно подушечками пальцев коснулась его и тотчас же как кожа азазеля вошла в контакт с его кожей голова его наполнилась старинными правдивыми воспоминаниями это длилось мгновение как только воспоминание приходило Дэйрис тут же вспоминал увиденное его мозгом и чувствовал что это было на самом деле для д протекла в одном мгновении целая часть жизни шесть первых лет но он не постарел потому же уже пережил их мы можем забыть откуда у нас то или иной синяк но он от этого не уйдёт
Сначала пришли поздние воспоминания он в каком то незнаком месте с сухой низкой травой и деревьями из костей заместо веток вокруг краснножелтыми туман вдали виднеются какие-то замок похожий на собор святой горит в пении рядом кресты с распятыми гниющими телами его рука в чьего тёплой и толстой руке взрослого он чувствует постоянный неутихающий страх будто знает что он там где его возможно ждёт раскаяние от грехов он не знал как выглядит ад и не подумал что он в аду ад был в его сердце он не видел его в мире
После этого другое он дома
И Филомен помчался по глуши, по пелене желтого мрака, он искал выход из него, он жаждал выбраться, он впервые в жизни вознёс к небу хоть и маленькую, но молитву, он сказал мысленно, обращаясь к небесам: господи, если ты есть и даже если тебя нет, вытащи меня отсюда! помоги мне найти выход, и я прославлю тебя и отблагодарю. Так он скитался по пустыне обезумевший дикий одинокий погрязший в тумане
- Видишь эти бамбуковые палочки? я приготовил их специально для тебя
Ромашка молчал, хотя уже предвидел, что будет дальше
Наконец боль стала невыносима, и он открыл рот, но ноготь не оторвался даже наполовину
Хватит хватит я вам скажу что вы хотите
Слова пожалуйста он не сказал
Транку не приносила удовольствия пытка он отложил палочки и дал ему салфетку жизнь во дворце влияла на него
Я чувствую сердцем что они там он указал дрожащей рукой направление северо-запада там говорю я мои родные моё родное племя
- Прекрасно ни боль, ни изгнание ты не можешь перенести спокойно, Ромашка, с достоинством.
Восск испепелял взором пол, он не мог смотреть на Транка, боясь, что тот уловит во взоре что-то обидное и пытка начнётся вновь.
Дэйрис вообще не думал о ее красоте, его любовь была чисто платонической. А Эларай, хоть внутри и испытывала к нему то же чувство, из девичьей вредности не могла простить ему тот плен в Возрожденном Тео-Мартелле. Ей досталась от отца способность не видеть Того, что находится прямо перед ее носом, скрывать от себя свои чувства и упорствовать в своих намерениях, должных показать, что чувств этих нет и в помине. Как Транк в своё время боролся с раскаянием, так и она боролась с любовью, и борьба эта с самого начала была обречена на провал. Потому что с сердцем не поспоришь. Транк держался двенадцать лет, она не продержалась и недели. Она была слабой и нежной девушкой. К тому же женщины острее чувствуют все движения своей души, и притворяются только для форсу. Никакой не то что любви, но даже женской влюбленности и привязанности не было у неё по отношению к Галспанди, но она своим слабым усилием воли заставляла себе искусственно любить его, думать, что он ее партия на всю жизнь, воображать, что скоро она пойдёт с ним к алтарю. Хотя, конечно, мысли молодой девушки так далеко не захаживали. Максимум, что ей чудилось, так это просто внезапная любовь с первого взгляда или по совместимости интересов - она ещё не определилась. Что ж, ей так казалось, даже меньше, она убеждала себя в том, что ей так казалось. Печеньки, сердце, желудок, каждый нерв ее тела, каждый нерв души ее знали, что она обманывает себя, и только она пока об этом не догадалась. Ей была противна эта мысль, она отстраняла ее от себя, но даже слепой бы заметил, что мысли ее больше вращаются вокруг Дэйриса, чем вокруг ее суженого. Боже, я люблю его! Говорила она себе, Какое счастье! Чувствую, что вот-вот взлечу! За спиной будто раскрываются крылья. Ах, как хорошо принадлежат кому-то, да ещё и такому умному и брутального мужчине. Как вы видите, это была любовь женского ума, рассудившего, что ему нравится внешность, характер и вообще каждое движение Галспанди. Но Гилкрист вообще ни в чем не подходил ей. Он был слишком груб - нет, не жесток, - слишком брутален, слишком неуязвим, весел, неначитан.
Ненужная влюбленность, или осторожно! Мечты имеют свойство исполняться.
Восски были серьезным, никогда не сдающимся племенем, но слишком малочисленным. Их истребляли, они непокорно, немирно, но все-таки истреблялись. Аренские восски были заперты в Арене, они не могли просто перейти всю страну и добраться до Тирнанога. Все связано с походом Мультироза, одного из величайших воинов воссков. Тигриные люди действительно выглядели по-тигриному. У них на коже, на лице и не остальном теле, были словно разрисованные, но на самом деле, вырисованные природой полоски. Они были быстры и проворны. А также отважны и храбры, что тоже немалое достоинство. Говорили они на своем особом языке. Их наречение уже отличалось от основного языка Тирнанога, произошедшего от смеси андальского и эльфийского. Кольцо позволяло Жиму говорить на их языке, и они понимали его и слушали, порой даже внимательно. Одна из воссков особенно воспринимала фигуру Жима. Она в него влюбилась. Это была воительница, обычных женщин у них нет, Аннкуэндор. У всех них была типичная для всех них внешность: черные бархатные волосы, бронзовая красноватая обветренная грубая кожа с темными багровыми косыми полосками, маленькие треугольные уши, как у кошек, но съехавшие чуть вниз, на уровень висков, широкий нос с большими раздувающимися толстыми ноздрями, гибкая узкая шея с обручами, знак принадлежности к племени, все в Тирнаноге такое носят, приподнятые за край глаза, прекрасно свыкающиеся с тьмой и имеющие длинные вытянутые зрачки, косящие к вискам, тонкие длинные руки и ноги, немного не прямой позвоночник, загибающийся к животу, длинные стопы, усы и у мужчин и у женщин, сохранившаяся шерсть на стопах, ногах, руках, спине, массивные челюсти, высокий лоб, длинный хвост. Жим никогда вживую не видел дикаря воссков. Его удивил их вид, он не любил читать и не читал о них в книгах. Он даже немного испугался, но он не привык пасовать перед тем, что вызывает страх.
Они избрали правителем не самого сильного, а самого умного, что свидетельствует об их собственной мудрости. Никогда среди воссков не попадалось низеньких или калек, как не попадаются они и среди семейства кошачьих. Или тупых. Но не были с слишком умных. Они жили инстинктами. У них была особая мудрость, она заключалась в слиянии с природой. Но где найти природу в Домино? Они не были похожи на ангелов, но демонам трудно было взять их под свой контроль, хоть они и были людьми. Они умели общаться и жить в единении и гармонии с природой. Они любили и защищали окружающую среду. Они были превосходными воинами, но не кровожадными. Они не снимали скальпов и не были каннибалами. Они произносили особую молитву над каждым убитым. Раненых они не лечили, так как не обладали искусством врачевания, но безбольно умерщвляли. Они хранили традиции. Они были противниками всего нового и современного. Они ничего не знали о техники и телеграфе, что спасало их души. У них были свои поверья и мифы и свои убеждения о том, куда они попадают после смерти. Детей они сразу приучали терпеть и сносить боль и лишения, а также страдания, а также быть искусными и благородными воинами. Они были воплощением символа тигра. Они стали кочевниками, ели и спали прямо на земле. Бывали правда и хилые убогие палатки. Быт их оставлял желать лучшего. Только самое необходимое и нужное. Они не знали письменности и передавали знания о мире из уст в уста. Они не знали лошадей. С кошками они чувствовали себя на равных и относились ко всем животным уважительно.
Глава одиннадцатая. Второе пришествие Азазеля.
Азазель был если так можно выразиться, хорошим демоном. Он, как и сказал Транку, взаправду не горел желанием стать демоном высшей категории. Все получилось случайно. В жизни он был старательным умельцем. Он был мастер на все руки. Эта инерция продолжалась и после смерти. В детстве он не мог усидеть на месте, когда мать заставляла играть на пианино. Он любил делать все. Он сам мастерил себе игрушки. Хотя некоторые ему и покупали. У него была семья среднего достатка. Так было пока ему не исполнилось десять лет. Тогда родители погибли в автокатастрофе. Тогда ему пришлось сражаться за себя и за своё место в жизни. Он просто не мог принять, что он беден и никому не нужен. Он переменил десятки профессий. Ему не хватало времени ни на что другое. Особенно его не интересовали женщины. У него не было жены никогда, он та ки не обзавёлся женщиной. Он стал заядлым холостяком. Когда он понял, что долго продолжать в том же духе не намерен не хочет и не может, о грешил переменить синекуру и превратился в вора. И здесь он проявил свой разносторонний талант и общительный нрав. Он познакомился с другими товарищами по ремеслу и связался с группировками. Его хорошо приняли, но друзьями за всю жизнь он так и не обзавёлся. Так он стал главарем мафии в двадцать восемь лет. Выглядел он для своего возраста плохо, измученно. Жизнь не давала ему покоя. Она не могла ему наскучить, она преподносила ему сюрприз за сюрпризом. Причём, неудачные. Одним из таких сюрпризов была неожиданная его Смерть. Товарищи его предали, и он попал в лапы закона, и после недолгих прений и цепочки судов был просто расстрелян у стенки. В последние секунды своей жизни он думал о ее бесцельности, о том, что он потерян для добра, о том, что его ждёт ад. Его трусило, передергивало, качало, ибо он был слабым человеком, но что-то какая-то мелькнувшая мысль о том, что все сейчас кончиться, остановило эту качку. Да, он оказался за бортом, но он не собирался сдаваться. Нет, он не верил, что все ещё обойдётся, что они промахнутся, он был практичен, и знал, что в сказки верить в его случае не приходится. Но зато последним его оружием против отчаяния было равнодушие. Равнодушие к своим убийцам и своей смерти. Он посмотрел на высокое голубое небо, и легкая дрожащая улыбка тронула его расплывчатые уста. Он умер со смехом, как и должен умереть настоящий король мафии, настоящий будущий демон. Стрелявшие не поняли этого, они были в скверном расположении духа, их плохо кормили и жили они в спартанских условиях. Раздался первый громовой выстрел, пуля не задела его, ему почудилось, что этим все и обойдётся. До конца про трагедию думаешь, что это только глупый сюрприз, пока не оказываешься мертв. Но вот вследствие первым, прозвучали бомбами все остальные, и естественно, многие из них попали в плоть Пзазеля. Он даже не успел почувствовать боль, только будто укольчик проткнул сердце. Глаза его закрылись, он подкошенный упал, сползая по стенке, рука его нащупала какой-то камень, за который он ухватился словно в надежде, мелькнул кусок ослепительного неба с визгливыми синицами, две мысли или слова пронеслись у него в голове:
- Ну вот и все... мама.
крика которых он уже не слышал, в мозгу прошелестел его вздох, более громкий, чем все пистоли мира, потом все стихло, и глаза закрылись снова, теперь уже с тем, чтобы открыться во Всеобщей Молотильне. Он почти как заснул, и ему виделось во сне, что его кто-то судит, вокруг него была какая-то белоснежная пелена, или эфир, или Селеста. Были какие-то позолоченные весы, какие-то призраки, запомнилась личность с красивой наружностью и светлыми глазами, контрастирующими с золистой чёрнотой волос. И что-то ему сказали такое плохое, что он чуть не зарыдал, он умолял кого-то о чем-то, но эти граждане были неумолимы. Потом он снова погрузился в небытие, про себя подумав, что это так абсурдно и нелепо, переживать о чем-то после смерти, и даже ему показалось, что он рассмеялся сквозь сон. Снова была чернота со звёздами, странные видения, картины разных цветов. Он все силился определить, что все это значит - он не помнил, не ощущал, что уже не живой, как этого мы не знаем и в обыкновенном сне - что это за нелогичная тарабарщина, что это за представление для одного зрителя. Были дальние галактики, к которым он подлетал, неведомые чудовища с неизвестных планет, синие инопланетяне с рогами и усами, перемежались яркий свет и глубокая тьма, доносился зов дальних миров.
А потом он взял и очнулся. В болевшей и налившийся свинцом голове журчала мелодия, слышимая им ещё в детстве, он сладко нежилая на песке. Первые три минуты он не понимал, где он, когда он и что с ним. Ему было мягко, удобно и хорошо. Никогда ещё так же хорошо не было (и не будет). Было темно и жарко, так, что он покрылся испариной с ног до головы. И вдруг до него дошло. Дела оказались плохи. И не успел он додуматься, насколько они плохи, как что-то молнией садануло его грудь. Он задохнулся и скривился в судороге. Лицо его стало похоже на страшную маску, какие надевают тео-мартелльцы при празднике Страшилок. И когда он открыл глаза дабы посмотреть, что вообще творится, то увидел в высшей степени непонятную и безобразную картину: над ним стояло чудовище с тремя головами и семью хвостами, держащее в человеческих пальцах длинный кнут, что и коснулся так неприязненно груди Азазеля. Чудовище сказало трубным чревовещательским голосом:
- Аз мене диктум.
Новоиспеченный адовец не понял ни слова из этой тарабарщины.
Глава двенадцатая. Возвращение блудного брата.
Жим воскликнул Дэйрис слабо и бросился навстречу своему брату по разуму по судьбе но не по крови вот он этот долгожданный момент вот наконец и произошла встреча двух самых близких друг другу людей светски бог милостив к нему
Жим был жив здоров так же низок и некрасив как и раньше но ещё больше осунулся побледнел истощал иссох изменился внешне а омлет даже с содроганием подумал Дэйрис и внутренне но все ничего мы преодолеем это Дэйрис этого испугался своего обновлённого друга он читал про кольцо но не думал что с жимом случится то же самое он в это просто не верил он и не предполагал что кольцо его так изменит а может это длительное пребывание в пустыне но гилкрист сказал что кольцо защищает его помогает ему пока не сведёт его с ума имея свои тайные цели к тому же Дэйриса больше интересовали наручные труды чем легенды хотя сказки он тоже любил и посвящал им своё драгоценное время
Единственным грозовым облачком омрачавшим их счастливый лазурный горизонт был другой лишний по сути мужчина Оскар Леверан представитель золотой молодёжи ничего предосудительного конченое не произошло но он постоянно вертелся вокруг молодой прекрасной жены транка хотя даже и не сделал ничего предосудительного кроме собственно своего рождения он веселился как мог проказничал как ребёнок норрисон этом заглядывался на неё но что мог поделать с этим транк даже и замечая эти взоры мог ли он поклясться что этотверно было плодом его воспалённого воображения а он предпочитал осторожность во всем
Это был взгляд женщины гордой своей красотой взгляд адениты гордой своим происхождением мы от неё не добьёмся никогда так она устроена пусть она выше других по статусу этого никто не должен видеть нельзя унижать других но вот она выше их по параметрам внешности и страшатся показать себя во всей красе пусть даже непроизвольно почти пусть даже коря себя за это пусть лёгким незаметным движением руки поправляющим волосы эларай не выставляла себя напоказ и не считала себя товаром красивым но она так долго ждала этого дня когда внешность не изменится и станет прекрасной что теперь просто не могла этим не воспользоваться и даже совесть её столь трепетная столь деловитая столь серьезная на этот раз молчала
Флориан
Да так меня называли флорина вспомнил Дэйрис так значит то сто сказал алхимик полная исчерпывающая правда истина из истин значит транс приходится ему не хозяином не правителем не врагом а родным отцом? Перипетии судьбы?0! Пути гтсподни?0! Насмешки богов! Удел смертных вечно удивляться и страдать! Теперь Дэйрис знал о себе все совершенно все так ему казалось но ему ещё предстоит претерпеть главное открытие повлиявшее на ход его истории и чьемто ещё
- Сын? - Воскликнул самый плечистый из Воинов, Мумраг. Никто из них так и не заплыл жиром. Это Квинн! Квинн вернулся!
Он подбежал и обнял восска так, что у того кости затрещали. Восск не промолвил ни слова, но из глаз его текли слезы. Глаза же его отца были сухими. Он осмотрел сына со всеми подробностями и вдруг заметил кровоточащий ноготь. Он молча посмотрел на сына, а тот молча перевёл взгляд на Транка.
- Пусть он сгинет в пропасти, - быстро и очень решительно приказал Мумраг. Транка окружили копья. Его права нога уже соскальзывала с обрыва.
Вдруг раздался крик:
- Нет! Стойте! Копья медленно нехотя опустились. Восски освободили дорогу. К Транку подошел низенький некрасивый человечек в полосатом обмотанном вокруг хилой гусиной шеи с дряблой кожей шарфе, жетом делая знак племени пока не двигаться и подумать, если не повременить.
- Андрил Транк? - сказал он.
- Жонатан Грин? - отозвался Транк и приосанился, - Именем закона я вас арестую.
Жим размахнулся и попытался ударить Транка по лицу. Удар бы пришёлся в нос, если бы его не остановила мощная ладонь Транка. Сработал давно заученный и усвоенный инстинкт бойца. Жим не обладал большими познаниями в боевом искусстве, что его давно обескураживало.
- Бэзмонт Вилькем уже арестован, вас с Уайтли ждет Аст-Гроув.
- Ах ты гнида! - вскричал Жим в праведном бешенстве. Его успокоил Дэйрис, он все еще имел на него немалое влияние.
- А вам надо быть осторожней с носителем кольца Нибелунгов, - заявила Мелиан.
- А вы кто? - спросил Транк, внимательно вглядываясь в новую персону, окидывая ее с ног до головы, - Галспанди?
- Он самый, но теперь в новой пачке. А вы приглядитесь еще лучше, поль Транк.
- Кто вы? - продолжал вопрошать он.
- Ну конечно, вы не знаете меня в лицо. Вы же повелели Россу передать мне привет по телефону.
- Вы о чем, собственно, говорите? - Транк все еще не понимал, о чем речь.
- О том, что сейчас вам предстоит расплатиться за свои грехи, - произнесла Мелиан и сняла со спины лук, настроив стрелу и направив ее на этого ненавистного ей человека. Эларай слабо вскрикнула.
Дэйрис вдруг встал перед Мелиан, прямо между стрелой и ее целью. Жонатан выкатил свои похожие на свернутых клубком удавов глаза. Восски переглянулись. На том все кончилось в самом буквальном смысле. Дэйрисов мозг выключился вместе со всем организмом.
- Я не буду плакать у вас на груди, это прерогатива другой женщины.
Глава тринадцатая. Подземелье кошмаров.
--И что же мы будем делать со всеми ими? - спросил Бегемот.
- То, что мы умеем лучше всего. Пытать. Но для начала мы узнаем, кого мы будем пытать.
- Всех, - заявил Бегемот, - Как всегда, всех.
- Нет, нет..., - Астарот делал вид, что не знал о ритуале, он по сути не очень хотел править, он устал править, он хотел передать власть другому. Дэйрису. Я же не буду таким глупцом. Я совершу ритуал. Кольцо будем моим, и в аду вновь воцарится хорошая, прочная власть и порядок. Кольцо вернется в родные края, на родину. Сейчас оно на шее у Грина, пусть там и остается. Мы должны выбрать, кого пытать. Если мы ошибемся, и Дэйрис не испугается по-настоящему, его чувство не будет настоящим, и кольцо не передадится. А между ритуалами должен пройти какой-то срок, по меньшей мере день. Я не хочу ждать. Лучше потратить время на наблюдение. Кто из них наиболее дорог ему? Без окго он не может жить? Не может же он любить их всех? Его чувства, мысли его сердца для нас недоступны. Он избранник кольца. Это создает некий барьер для нашего вмешательства. Но мы можем видеть, как они относятся к нему. Хотя это нам не поможет, но будет интересно. Люди и их эмоции всегда интересны. Будет интересно, если окажется, что тот, кого он обожает, на самом деле к нему холоден, а? Как тебе, Бегемот? Транк его ненавидит. Это его противник. Эларай его любит. Жонатан... сложно разобраться. Противоположные чувства. Глубая, братская любовь, а теперь... холодность, если не ненависть. Кольцо его сильно изменило. Потом идет Мелиан Денева. Теплые чувства. Относится очень даже хорошо, словно она - Грин. Они подружились. Так. И остается Тристагор. Сложно разобраться в его натуре, даже мне. Что ж, теперь, когда он обновленный, пожалуй, положительно относится. Он теперь любит всех, несет в мир свет. Это, конечно, притворство.
Суд над самым злостным преступником в мире, или Сон алхимика.
Как такое могло произойти думал он
И то же самое думал д только с убыстренной реакцией молодости и своей собственной неужели сам транк мой отец я мечтал о том чтобы оказаться в аристократическом обществе но не подняться же на ткаие на самые высоты и не ввсоты пугали его если вб его отец оказался путсь даже пправитлеелеп пусть королем почему бы не порадоваться люди радуются и меньшему но только добрым справедливым хорошим благодарным честным благородным человеком вот тогда это было бы счастье знать что у тебя такие корни таки егены такая семья д и так был душевно травмирован известием о том тчо он был далеко не ангелом в ранем дествте но это бвло. Еще хуже это была для него катастрофа главный злодей всех времен и народов тот на кого вели давнюю охоту его пости товарищи мерзавец чудовище а не человек эгоист подлец тунеядец оказался его родней причем самой главной сойтважной отцом!
Демоны протрубили в сур, на суд собрались все демонические силы и все ангельские. Ангелы были красивы, они светились, но они были потусторонними созданиями. У Михаила были тёмные, как у Дэйриса, волосы и голубые, почти как у Дэйриса, глаза, он был одет в броню, в отличие от прядильщика, одетого в белую ниспадающую красивыми ровными складками как на иконах хламиду. На поясе его был закреплен длинный меч без ножен. У всех ангелов крылья были белоснежные, как душа ребенка, и как души их самих. Впервые в жини Филомен чуть не почил в бозу от страха перед этими высшими существами.
- Филомен Тристагор родился пятьдесят шесть лет назад...
Алхимик сказал тихо после длительного молчания необычным для него голосом. Он смотрел в никуда, словно разговаривал сам с собой, или со своей совестью:
- Я признаю свою вину. В теперь хоть в ад. Ну правда, что таить и что скрывать? Зачем? Я теперь другой. Во мне все переменилось, только вот прошлого не переменить и не стереть. Ну и пусть. Я готов отвечать за свои ошибки. Да, я признаюсь, это я ловил детей, убивал их, жарил и съедал по кусочкам, и мне это нравилось больше какого то там жюльена, это я выливал кислоту на свои руки чтобы посмотреть, как организм переносит боль, а ведь тело мое - тоже дар божий, это я кидал кошек с крыши Съютандонсокго собора, дабы узнать, все ли они приземляются на четыре лапы, это я замуровал у себя в башне какого-то человека, бродягу, имени даже не знаю, слышал его крики и вопли и так и не освободил его, это я пускал в город крокодилов, которых умел усмирять одним колдовским словом, не для чего, просто ради удовольствия, это я пытал вместе с проклятым Транком людей, хотевших всего-навсего изменить власть, это я принимал ванны из крови девушек, это я резал кожу ни в чем не повинных людей и устилал ими полы в своем жилище, это я и никто другой проделывал операции танатологии над больными госпиталя святой Грит, это я разрешал демонам вселиться в некоторых людей , и они меня слушались, это я чертил надписи проклятья на стенах некоторых хижин, это я убивал током прохожих ночью, это все я, я, я...знаю, нет мне прощения, да оно мне и не нужно, я не жду от вас милости, не надо мне подачек от буржуев. Смерть - это лучшее, на что я рассчитываю.
- Мы, посовещавшись, вынесли свое решение. Вслушайся же в него, о, несчастный! Сказал призрак Чистилища твердо и безразлично.
- Я внимательно слушаю, - был ответ.
- С одной стороны подсудимый явил нам свое смирение и послушание, коих был лишен в своей прошлой жизни, он уверовал в господа и переступил черту тени и света, с другой же он даже не до конца осознал, насколько тяжел его грех, так как привычка к плохому делает нас слепыми, он даже не припомни некоторых своих не таких уж и ничтожный злодеяний. Я объявляю подсудимого Филомена Тристагора самым безжалостным потерянным для бога преступником, какое звание вовсе не должно быть для него лестно. и В виду того, что подсудимый сам признает себя виновным во многих преступлениях, насилии над телом и свободой личности, иными словами, божьей души, предательстве бога и короля, что он раскаивается, и готовится к наказанию, в виду того, что он максимально изменился во время убийства Клео Драги, что его терзают муки совести и что он очистился душой, мы выносим следующий приговор.
Повисла тишина, даже демоны замолчали, в ожидании решения кусая ногти. Ангелы будто волновались больше самого подсудимого. Алхимику приснился удивительный сон, очень похожий на реальность. Ему снилось, что он умер, и пребывает сейчас где-то в иной сфере, чем наша, на верховном судилище, совсем не похожим на суд Линча. Здесь царила высшая справедливость, если не милосердие. В зале, вернее, в этом параллельном пространстве повисла напряженная тишина, прямо таки давящая на виски подсудимого. И вот среди этого затишья перед грозой чей-то голос (это был голос архангела Михаила) сказал чётко громко и ясно, но неб эмоций.
- Помиловать.
Сначала Тристагор не понял, что означает это слово. Потом в уме разобрал его по буквам, и его смысл постепенно через минуты две дошёл до него. И даже тогда он ему не поверил. Он осоловелыми мутными глазами безумно переводил взгляд от одного ангела на другого, от одного демона и так далее.
- Нет, я протестую! Заверещал он. Алхимик решил не смиряться со своим приговором до конца. Он ощущал на себе тяжкий грех, булыжник висел у него на шее, он как Атлант нёс на плечах целый мир преступлений. А тут его милуют! Кому это нужно. Может быть, именно потому что вынесли положительный приговор, он стал вредничать: когда мы долго ждём конца, после того, как он наступил, мы расслабляемся, понимая, что все кончено и ничего больше не угрожает.
Михаил спокойно сказал:
- То, что вынес высший суд бога, не оспоряется. От вашей воли ничто не зависит. Смиритесь со своей судьбой.
- Никогда не смирюсь! - заявил алхимик, и вдруг все поплыло перед его глазами, ангелы стали плыть вправо, Демоны - влево, дух чистилища вообще исчезли, а вместо их появилось светлая пустота. Тогда алхимик прикрыл потяжелевшие свинцовые веки и провалился куда-то в пропасть.
Но была одна причина у Эларай сомневаться в хорошем исходе их отношений. Она, видите ли считала, что так как она очень слабая и нежная девушка, то с ней рядом должен быть кто-то, что поддержит ее и будет сильным в любую минуту. Но глядя на Дэйриса, на то, как он степенно и медленно ходит, как он мягко и лишь изредка глядит на людей, на его плавные неловкие движения, не скажешь, что он подходит на эту роль. Однако, она чувствовала, что их свело вместе само небо, что сам бог за их союз. Но и особой - особой - симпатии она к не у не испытывала. Да, как человек он ей очень нравился, она его уважала и брала с него пример, он являлся для нее авторитетом. но оставались некоторые неразрешенные вопросы, которые могли разрушить эту идиллию. Он слишком слаб для нее, скажем прямо - ей так казалось, но это не была правда. Эларай просто очень мало времени проводила с людьми и плохо знала их, не могла отличить внешнее от внутреннего, главное от второстепенно, да даже если бы она жила в городе, как нормальные жители, она бы не смогла распознавать в людях их истинные характеры, так как жила еще сравнительно с теми, кто мог это сделать, мало, и была крайне ненаблюдательна и невнимательна. Среднестатистическому человеку требуется в среднем пятьдесят лет жизни без перерывов, чтобы научиться распознавать истинное добро и зло в других, истинную красоту и силу. Так что ей надо было очень долго ждать, прежде чем она бы приблизилась к пониманию Дэйриса, который был очень противоречивой натурой. Нутром же она чувствовала, что они более-менее подходят друг к другу, но что-то было не так. Мы вам скажем, что было не так. Она его не любила. Она старалась делать вид для себя, что погрязла в истинной великой любви на все времена, но в глубине души даже она знала, что это не так. Дэйрис не знал и не замечал этого. Он был счастлив, потому что нашел свою вторую половину, и она отвечала всем его требованиям. Это не была взаимная любовь, хотя мало кто вообще мог любить так сильно и так не за что как Дэйрси, но его любовь не могла заменить ее пустоту по отношению к нему, как бы сильно он этого не захотел, если бы знал, что его не любят по-настоящему. Дэйрис был силен, но это ни в чем не проявлялось. Он даже сам не осознавал своей силы. Еще был вопрос: сможет ли он сделать ее счастливой? Потому что сейчас назвать ее счастливой никак нельзя было. Ее душу будто изгрызли черви. Она страдала, но тоже немного наиграно, она не знала, что такое глубокое, сильное страдание. И хорошо. Ведь женщины не созданы для борьбы с несчастьем. Они должны нести свет, и сами быть спокойными, счастливыми и довольными. Но почему Эларай не смогла полюбить Дэйриса? Ответ прост: не сошлись звезды. Там, наверху и толко решаются все союзы, плетутся нити судьбы, оговариваются все детали. И именно там, в облаках, в небесной обители, приняли такое решение: не соединять их сердца, и спорить с этим решением не приходилось. Зато есть одно но: обычно эти решения переменчивы и действуют только на короткий срок. Нет ничего странней и противоречивей этих приговоров: их выносит вечный бог, но только на день или на месяц. А дальше ждите нового поворота событий. Так что мы не можем предсказать, что будет завтра и будет ли оно вообще. Не загадывайте ничего на долгое время, все поменяется очень скоро и быстро, в одну секунду. Еще минуту назад вы верили в хороший финал, а сейчас уже сомневаетесь в нем, все шло вроде как хорошо, но вот вы поскользнулись и упади и растянули связки. Кто же может предсказать неведомое будущее, раз оно так быстро меняется? Кто может с полной уверенностью сказать, что через день будет есть рисовую кашу? И даже если он скажет, произойдет ли это? Да, люди привыкли к монотонности и серости рабочих будней, но мы не говорим, что меняться должны события, меняться должно настроение. Ибо, каково наше отношение к той или иной вещи, такова становится для нас сама вещь. Если вы не боитесь голода, еси вы готовитесь к нему, то он вам не страшен, как тем, ан кого он обрушился, как чан холодной или даже ледяной воды. Еси вы принимаете жизнь со всеми ее неудобствами, она становится легкопереносимой, яркой, приятной. Короче говоря, если вы смиряетесь, то вам уже ничто не грозит плохого.
Возвращаясь к Эларай, скажем, что пока она не откликнулась на зов Дэйриса, но это вовсе не значит, что такое положение вещей будет вечным и нерушимым. Все может легко изменится в самый неожиданный момент. Мы ничего не моем говорить определённо. Что-то исчезнет, что-то наоборот появится. Жизнь как карусель, ты каждую секунду видишь какую-то новую картинку. Жизнь - вихрь, не всегда приятный, но полезный и даже порой исцеляющий. Не надо никогда разочаровываться в ней, ибо то, что есть сейчас, есть только лишь сейчас, а потом, через некоторое время, надо только подождать, все будет другое. Хотя конечно, жизнь имеет привычку вас мучить. И не лучше ли умереть молодым, пока вас совсем напрочь не затравили.
Куда исчезает вся прелесть нашей жизни, когда заканчивается чудесная пора детства? Тут модно проследить целую роковую цепочку, пр ведшую к полному помрачению духа. Наше тело тогда было маленьким, потому есть надо было мало, а двигаться оно позволяло много. С возрастом все изменилось, мы потолстели, обрызгли, раздобрели. Делать что-то уже не хочется. Возникла леность. И пришло время замкнутого порочного круга: пока не перестанешь есть, не начнешь заниматься спортом, пока не начнешь заниматься спортом, не будешь худеть. Немногим удается оттуда вырваться, из этого зачарованного круга. Только сильные личности способны преодолеть себя, развиваться, искать себя, бороться за свою душу. Отсюда, из лености, полноты, ничегонеделания вырастает страх, скука, сплин, тревога. Мы заедаем стресс едой. Но еда только усугубляет несчастье. Джйрис так и не смог перейти эту границу детства и взрослости. Он остался стоять, потерянный, где-то на середине. Вроде как все радости детства ушли, но до радости взрослой жизни был еще далеко. Что-то, не время, а что-то в нем самом и в обстоятельствах их отделяло. Вроде уже не весело, и не легко на душе, но и даже не появилось наслаждение самостоятельной личности, свободного человека. Это было странное время, полное тоски по прошлому и боязни за будущее. Ему словно мешали пройти вперед, он застрял почти не по своей воле. Хотя кончено, все дело было только в нем. Страшно не когда борешься с проклятием, а когда с ним уже перестаешь бороться. Дэйрис просто сильно устал. На нем, модно сказать, висело это самое проклятие, лишающее его воли и счастья. А победить его он не мог. Он привык к своей болезни и, удручённый, не хотел с ней расставаться. Он не видел конца края мраку своей души. Он потерялся во мгле. Не видно было солнца и любого другого источника света. Жизнь перестала интересовать его, и он - ее. У них сложились далеко не нежные отношения, полные взаимных упреков и недопонимания. Причем Дэйрис не мог сказать, когда точно началась его странная болезнь. ему уже казалось, что она ждала его еще до его рождения. На самом деле это произошло в его шестнадцать. Это был рубеж. До того он был почти счастлив, после этого вдруг сделался несчастливейшим из смертных. Есть такие люди, которые тяжело переносят переход от одной фазы к другой. Детство или юность - более зрелая молодость, молодость - средний уже по-настоящему зрелый возраст, этот последний - старость, и наконец, старость - смерть. Все это очень тяжелые пути. У кого-то они длятся годами, у кого-то они не заканчиваются никогда. Эларай еще не вступила на этот путь, так как отец очень сильно ее оберегал, и она жила в четырех стенах, ей не надо было работать или учится, не надо было чем-то оправдывать свое существование. Кстати, это глупая система - работать, чтобы накормить себя. Она резонная для людей, но непонятная на уровне бога, хотя бог ее и создал. Ведь нас он сотворил, а вы будто спрашиваете: а зачем вы живете? А мы живем, потому что он нас сотворил! Значит, раз вы не помогаете людям, его творениям, то вы уничтожаете их, то есть идете против него. А не помогать значит не дать кусок хлеба безвозмездно, а дать вместо этого работу. Какая работа? Разве мы пришли в этот мир работать, трудится на заводах и в рудниках? Какая вопиющая несправедливость! Причем никто этого и не замечают, все делают вид, что это нормально и приемлемо. Нет, мы здесь, что быть в гармонии с природой, учиться познавать себя и мир, и даже не это главное. Мы здесь - чтобы быть счастливыми и благодарить бога за это счастье. Почему же мы тогда бываем несчастливы? Это что, какой-то сбой наверху? Нет, вспомните эпиграф к главе первой этого произведения, и поймете, что несчастье даются нам не за что-то, не за наши грехи, а для чего-то, для наших будущих подвигов. Мы должны пронести достоинство через страдание, остаться великим и чистым человеком, должны стать еще лучше. Но неправильно говорят, что счастье познается в несчастии. Нет, это абсурд. Наоборот, по-полному мы счастливы только в детства, когда ничто ничто не мешает и ничто не стоит позади. А теперь мы уже другие люди, и дыры в нас никто не заклеит.
На следующий день привели Мелиан Деневу, и тогда, не позабыв и не сменив своего расположения к Дэйрису, а может просто расчувствовавшись, она рассказала ему главную историю жизни, которая оказалась довольно трагической. Голос её иногда прерывался от переживаний, в глазах виднелись маленькие слезинки.
- Три года назад король, тогда ещё принц, входил в кружок золотой молодёжи Либертаж. Он совершал путешествие по стране, оно дошло до того, что он решил объехать и некоторые замки Домино, ведь тогда отец Орителла Нибелунга и Роузлиф Корнелия почти дружили: такое наблюдалось впервые за пятисот лет. Аристид со своей свитой въехал в Звездопад, мой родной замок - проклятый день. После двух дней пирушки какао они всей торой вкатили в мою любимую гостиную где я ошибалась вечерами читая книги они конечно расшумелись и я решила выйти я тогда была немного скромной девушкой я тогда была девушкой почти но когда я сделала шаг к дверям меня окликнули
- Эй, Мелиан, так тебя зовут?
Это был один из приспешников короля сын лорда Росса Эдвин
И они смешались с молодежью звездопада
Я оглянулась
Он встал и подошёл ко мне
Сестра об этом знала и все равно вышла за него я как-нибудь отомщу и ей все герои этой истории получат то что им причитается я за этим прослежу. Наш лес нелюдим. Я валялась там целый день, прежде чем меня заметили и подобрали. Затем началась двухнедельная сильная лихорадка, связанная с холодом и ранением и переживаниями. Когда я пришла в себя, их уже не было. Все знали о том, что произошло, все до исключения в замке, и никто, никто их даже не упрекнул, не то что заставил ответить за свой чудовищный поступок. А моя сестра, веселая, счастливая, рассказала о своей тайной помолвке с принцем Аристидом. То ли она слишком тупа, то ли так же испорчена, как и свой жених, скорее второе, потому как она всегда была лучше меня на уроках. После выздоровления я один раз увиделась с родственниками. Я вошла в гостиную, где сидели они все: дядя, его молодая жена, его брат Уго и остальные, не хочу даже перечислять этот сброд. Они все сидели потупившись упрямо уставлюсь в расписной ковёр. Я увидела это по их лицам - что они не собираются ничего предпринимать, что им если и не безразлично, это просто невозможно и обезьяны сопереживают родичам, то поделать они ничего не могут, помочь не могут, спасти из пропасти не в состоянии. Я не сказала ни единого слова, я просто развернулась и ушла. Мне были неинтересны их слова утешения, которыми они стали бы осыпать меня, мне они вообще стали неинтересны. Вот так вдруг мой мир, строящийся целых семнадцать лет, рухнул. Так я стала изгоем. Так я превратилась в разбойницу. Я не взяла с собой ни единой вещи, кроме разве что любимых книг. Они мне опротивели. Я будто переродилась, став совершенно другим человеком. Почему? Меня предали. Обидели. Изувечили. Разбили. Уничтожили. Просто превратили в пыль, стёрли в порошок. Не было человека, несчастливей, отчаянней меня. Я начала новую жизнь, в новом теле, с новым именем. Я поклялась их всех убить - Росса, Эбилунга, Экруада, Ансона и других. Но Первым в моем списке стояло имя Андрила Транка, правителя Арен. Так что не называйте меня Мелиан, Дэйрис. Её больше не существует. До сих пор я не понимаю человеческой сущности. Быть такими чудовищами - как такое возможно? Почему им есть место на земле? Куда они попадут после смерти? Я не могу переложить свою ношу на плечи судьбы или рока, они меня и так подвели.
- Откуда у вас это кольцо?
- Я украла его у вашего друга, простите.
Она правда это сделала, когда столкнулась с Жимом на выходе из палатки. Жим носил кольцо поверх шарфа и не успел его спрятать подальше, а Мелиан искусными ручками сняла его с этого места и на время присвоила себе.
- Попробуйте, наденьте на палец. Быть может, вы нас сможете вытащить отсюда. Не думайте, что я полагаю, что с ребятами из Ада сработает штука с исчезновением, но кто знает, может, вы станете могущественным властелином и у вас появится титанические сверхъестественные силы? Надевайте.
- Я боюсь, честно вам скажу. Что, если результат окажется таким же плачевным, как и у прошлых носителей кольца?
- Нет, потому что они были лишь средствами для достижения цели для этой штучки. Вы же его настоящий избранник. Вы должны когда-то попробовать его надеть. Лучшее место для этого ад, лучшее время плен. Давайте, верьте мне, все получится. Я никогда не посоветую своим друзьям дурного. Правда, у меня никогда не было друзей, но не в этом дело.
Дэйрис надел кольцо. И исчез. Перед ним выстроились призраки. Все поплыло и запылало синим пламенем. Все они молили снять кольцо и никогда больше не надевать. Все они рыдали и стонали.
- Я не буду плакать у вас на груди, это прерогатива другой женщины.
Новый жених для Эларай, да еще какой.
Воскрешение двух Лазарей.
Полный мрак и рука самого дорогого существа в твоей руке.
Призраки Кольца Нибелунгов.
Как дела во Всеобщей Молотильне?
Так что же вы будете со мной делать? - еле слышно выдохнула Эларай.
Ничего, на что бы вы не согласились сами.
Они вошли в столовую, сотворенную самим Виррой.
Я покажу вам издалека вашу скудную жизнь. Он подошёл к ней и оперся на её стул, к ней не прикасаясь. Щелкнул пальцами - и перед Эларай поперёк стола возникла картинка - вот ваш маленький брат Флориан, в которого вы влюбились, вот ваш отец бьет его за то, что он порвал свою подушку. На подушки ему было наплевать, но на сына нет. Вот он продал Флориана демону Азазелю, недолюбливаю его. Все ради вас. Ваша с ним любовь - велика и бесконечна. Но вот и она разрушается. Вы знакомитесь с цветочным принцем-негодяем Меллиотом. Он действительно любил вас. Вот вы узнаете, что он знает про пыточные камеры. Предательство. Вот вы растеряны. у вас нет брата. Но разве это что-то меняет? Для вас специально я воскрешу на время дух вашей матери. Смотрите и слушайте.
Вот что она сказала: Эларай ты на самом деле не моя дочка. Оскар изнасиловал одну бедную продавщицу, и она призналась мне, как близкому его другу, что у неё есть от неё ребёнок. Я притворялась девять месяцев, что беременна. Потом мы подменили ребёнка несколько раз, пока я не показала ему Эларай. Я не давала ему часто видеть Эларай, хотя он не мог на неё наглядеться.
Азазель открывает все свои карты.
Третий Дворцовый переворот.
Начало для тех, кто идет с конца. Сияние.
Неужели ты простишь меня?
Да, я полностью тебя освобождаю от твоего груза, но это будет возможно, только если ты сам простишь себя. Чего бы в прошлом не случилось плохого, мы живем на этом свете не чтобы обвинять и уничтожать, а чтобы дарить полное прощение и милосердствовать на каждом шагу.
Но ведь это ещё не все. А как же мое презрение к тебе, как же все эти оскорбления, как же тот факт, что я засадил этого Вилькема в темницу? Как же быть, если я и тебя почти пытал на дыбе? Ох...
отец, все это ты делал не из-за злобы, ведь ты неплохой человек, все это из-за одной только ночи, принёсшей столько горя. Да если бы со мной случилось такое, не представляю, что бы я делал. Я не знаю, что творится у тебя в душе, поэтому не мене тебя винить. За себя я скажу: что прошло, то прошло. Надо глядеть в будущее. У тебя, слава Богу, есть много времени, чтобы исправить все.
Нет, Дэйрис, я н смогу уже ничего сделать. Я потерял понятие о справедливости. Не мне править этим развратным городом. Ты должен спасти его, ты призван вести людей по правильной стезе. А твой друг Жим - правильно я его называю? - будет давать тебе Советы. Ты же мой наследник, Флориан Транк.