VOX REVIVESCENTIS IN RETE
ПРОЛОГ
День в полном разгаре. Множество звуков. Резкие, свистящие, иногда громкие. Порой совершенно оглушающие. Опять слабые, отрывистые, а теперь – снова ясные. Это – пули, вылетают из стволов автоматов, ручных пулемётов и снайперских винтовок. Им вторят миномёты, со свистом плюющие минами, и гранатомёты, разрывающиеся пламенным гневом. Где-то вдалеке слышны нечастые реплики пушек, и несколько неповоротливых танков, изрывая землю под собою, ползают, пятятся, пытаясь не нарваться на себе подобных. Боевые машины пехоты, как рыба икру, вымётывают свежих солдатов из задней стороны корпуса, часть из которых, подобно детёнышам земноводных, успевает укрыться и выжить. Немного сгоревших бронетранспортёров, опустившихся пузом на землю, а вот и пролезла боевая машина десанта.
Среди этого шума и грохота не слышимы звуки людей. Не доносятся крики, не тянутся стоны, ни визга, ни матерных слов, – всё утонуло в какофонии железа – металла, отлитого людьми и приобретшего свои формы, чтобы: убивать, разрывать и калечить. Окрашивать новую и чуть поношенную одежду в тёмно-красный цвет. Камуфляжная форма зелёно-болотных тонов приобретает иной фон, – как будто лишь красные лампы продолжают освещать человека, как если бы он занялся проявкой фотографий. И приблизившись, подползя ближе к участникам боя, можно многое узнать о противнике, прочувствовать силу человеческого голоса, познакомиться с боевыми товарищами, а также – с самыми близкими умирающим воинам людьми: с жёнами, с детьми и, конечно же, с мамой...
Это – сражение. Смертельная битва. Но не людей с человеком, а железа с плотью. Нагретый, местами раскалённый металл – с таким же горячим человеческим телом. Огнём взорванного пороха распаляется свинец и ему подобные, в то время как неуёмной злобой и ненавистью разжариваются сердца всех воюющих, жажда мести за павших товарищей – уже не позволит остыть их телам! Ждут, не дождутся пули, скованные молчаливыми гильзами и сидящие патронами в магазинах автоматов, в нескончаемых лентах пулемётов, в коробках и ящиках, ещё не распакованных, но уже очень скоро ворвущихся в бой. Скорее бы вырваться на свободу! Работа механизма, движение ударника, капсюль, взрыв пороха, толчок – и завертелись в стволах оружия пули, и полетели по нарезам на волю, подальше, в поисках свежей, сияющей жизнью плоти!
Не все находят своего человека. Некоторые – натыкаются на железо, отбрасываются бетонными заграждениями, застревают в древесине, в пластмассе, а большинство – просто уныло летят, теряя скорость и жизненную силу, снижаясь, сбивая травинки, листву и мелкие тонкие ветки. Или приземляются на асфальт. Но те, кому посчастливилось встретить на своём пути человека, для них – их недолгая жизнь возымела смысл, обрела пользу, оправдала замысел, и смерть, их неизбежная смерть с деформацией, не была напрасной. Те несколько мгновений полёта, иногда и секунд, столь замечательных, как вспышка падающей звезды – всё их существование, когда переменчивая судьба разрешает: познать ли им плоть либо сгинуть напрасно, бесславно и зря...
Не жалуют их люди, не ждут, не стремятся на встречу, а только способны посылать на неминуемую гибель: на свою – металлическую, и на противоборствующих – на человеческую. Гонят от себя пули прочь, в сторону врага, и они, послушные, как собаки бегут на встречу с человеком, совершенно не различая своих и чужих. Во сретение тем, кто никогда не бывает этому рад, чураясь назойливых кусочков свинца, предательски прикрываясь железом, бетоном, пластмассовыми сплавами и всем тем, что попадается им под руки.
Что чувствую пули, проникая в человеческую плоть? Тот благодатнейший миг, когда пробивают они дыру в защитном покрытии, в бронежилете, разрывают одежду и вгрызаются в кожу, ныряют в жировую прослойку, вползают в мышцы и, опьяневши от крови, останавливаются, ломая попутно и кости. Затихают и засыпают в теле несчастного. А если удача сопутствует им, если завод, где рождены были, осенён славой безотказного оружия – возможно добраться, достучаться до самого сердца, до наиболее горячей части солдата, где смерть металлическая – подлинно лучшая, крайне почётная, безумно, бесконечно геройская!.. Даже влетание в мозг человека – не так почитаемо среди соплеменников, как вхождение в сердце, где сосредоточены чувства, эмоции и переживания; и увидеть, познать их – истинная мечта каждой пули, по природе своей, по характеру – весьма схожей с пламенным центром человеческого тела. Что для них мозг – скучнейшая библиотека, со множеством лампочек, размеренно мигающих безо всякого исключения. До тошноты безынтересные полки знаний и никому не нужных накоплений! Но самым везучим, исключительно редким баловням свинцовой судьбы, случается познать сразу двух и более людей. Пронестись насквозь, отразиться от кирпичной преграды, войти в человека рядом, а, быть может, дотянуться до третьего. Настоящее кровавое пиршество, оргия, с возможностью сравнения человеческих тел!
А люди?.. То нежеланное мгновение, когда что-то ужаливает, укалывает, отвлекает от боя, от смертельнейшей схватки, где ещё так много несносных, неповерженных врагов, но человек падает, восклицает, хватаясь за укушенное место; из него течёт, порою и хлещет его собственная, бесценная кровь! Такая непослушная, нетерпеливая, всё рвётся и спешит наружу, словно тело ей чуждо, отвратно, как будто рада вторжению пули иль нескольких, ломающих, разрушающих это тело-тюрьму, и устремляется она в одну или более дыр, чтобы вырваться на волю, на землю, к природе, а потом долго, протяжно застывать, успокаиваться, высыхая на солнце, на воздухе, впитавшись в разорванный камуфляж, в древесину прикладов, цевья или просто в поверхность Земли. Как пулям не терпится, не сидится в магазинах оружия, так и крови не удержаться внутри организма, и войны для них – всегда в радость: чем чаще случаются выстрелы, тем больше разлившейся крови.
* * *
Жаркое, но весьма сухое лето. Солнце находится высоко над горизонтом, разбавляя голубизну неба желтовато-бледными оттенками. Ни облака, ни надвигающихся туч, а лишь рассеянный свет над безбрежной степью, изрезанной посадками деревьев. Невысокая трава, почти вся сухая, соломенная, выгоревшая на неприветливом, настойчивом солнце. Ни реки, ни даже ручья не обнаруживается на этом пейзаже – всюду равнинная поверхность, лишь изредка изогнутая в еле заметные холмы, в ещё менее заметные впадины. Никаких признаков жизни, движения животных и деятельности людей. И несчастлив тот путник, кому выпало оказаться среди этой природы, уныло-пустынной, неразговорчивой и жалующей человека лишь редкими, чуть более зелёными рощами.
Окидывая взглядом горизонт, не найти вдалеке ни городов, ни сёл, деревень, – эта местность равноудалена от них, как будто что-то мешает селиться здесь людям, строить жилища, обрабатывать землю и расширять поселения. Неведомая аура, мистический магнетизм притягивает сюда совсем иных поселенцев, кому не жилось на родине и требовался новый смысл. И те далёкие деревушки, которые затерялись когда-то, давно покинуты, разорены, сожжены. Люди – сгинули, а животные – разбежались, а кто не успел – разложился и был съеден бродячими падальщиками, летающими стервятниками. Нет, эта земля не имеет хозяйственного предназначения, хотя и не отличается от соседствующих с ней: и климат – умеренный, и дожди – не так уж часты, и снег с морозами – не мучит её и не душит. Совершенно подобная прочим, обжитым, но что-то с ней всё же не так, что-то приманивает к ней странных людей со всех частей света.
Тишина. Лёгкий, чуть задорный ветерок шевелит траву, пауки проползают, ящерицы, насекомые пролетают, но совершенно нет птиц, не сотрясается воздух их крыльями, не нарушается песнями тишина. На все стороны – пустынно, но если бы хоть одна появилась, сделала несколько кругов и отправилась дальше, то где-то там, за ближайшими приземистыми холмами, она бы наткнулась на просторный израненный кусок земли. Там, ближе к посадкам деревьев, скопилось много железа, частично обгоревшего, кое-где дырявого, уже почти не дымящегося. Железа в форме военной техники. Танки с отбитыми башнями и разорванными гусеницами, бронетранспортёры с выгоревшими внутренностями, не доехавшие машины пехоты, пушки, уже никогда не смогнущие выстрелить, поперхнувшиеся миномёты, откричавшие своё гранатомёты, набросанные на остатки людей автоматы, различные пулемёты. На людей, некогда двигавшихся, шевелившихся, а ныне – уснувших, замерших навеки, и никакая ночная канонада уже не пробудит оных – стреляй-не стреляй!
Лица у многих сохранены. Осколки и пули попали в тело, не испортив черты, и если присмотреться, то прочитываются эмоции, последними посетившие лица сражавшихся. Как янтарь запечатлел когда-то движение насекомых, так и смерть закрепила выражения лиц. Этот – задумался, тот – рассмеялся, третий – познал силу ненависти, у четвёртого – отвалилась нижняя челюсть... один глаз куда-то делся – у пятого, и он точно подмигивает, а у шестого лицо закрыто – сползнувшей каской. Их лица бледные, словно осыпанные мукой, у других – в запёкшейся крови, – она обагрила их разно зелёные мундиры, сделала бурыми, но уже высохла и совсем не течёт. Совсем-совсем недавно жизнь обитала в этих телах, двигала ими, бурлила внутри, а потом – просто вытекла, испарилась, отбросивши тела, как змея – прошлогоднюю кожу, во время наступающей линьки.
Много искалеченных тел. Там – руки не достаёт, здесь – ноги или двух. Снесённые части голов, размозжённые в месиво, но самое страшное, наиболее живописное – вывалившиеся из тела органы. Брюшная часть, увидевшая белый свет – как на скотобазе, с разделываемыми животными. Люди, будто выращенные на убой, в промышленных масштабах, только методы умерщвления – несколько иные. Также: обугленные, обожжённые, чёрного цвета, как и военная техника – из тёмно-зелёной превратившаяся в ярко-бурую, ржавую, сливающаяся цветом со степью. Вытекла кровь из людей, как и топливо – взорвалось и выгорело, и теперь вокруг сухо.
Оружие павших. Которое не испорчено, стрелковое и крупное – теперь замолчало. Без живых, подвижных людей оно безъязыко, не кричит, не ораторствует, а покорно, уныло дожидается новой жизни. Нового человека, чтобы опять, как верное, прирученное животное, служить ему, повелителю природы, разбрасывающему пули по окрестности, усеивающему землю тысячами гильз и осколков. Которые вряд ли дадут всходы металла, но ненависть, злобу – взрастят ещё большую! Сдобренная человеческим мясом и орошенная кровью земля родит новую ярость, привлекая всё больше и больше переселенцев, – некая металлическая аномалия имеет здесь место, как будто расщелина, где исчезнул мир, потянулись добровольцы и начали воевать на странной и никем не объявленной войне. Всех против всех.
* * *
Какое-то движение поодаль от места, где закончился бой. Устремивши взгляд в эту точку – кажется, человек. Небритый мужчина неуверенно шагает мимо других, уснувших мужчин. Походка – сбивается, ноги – иногда зацепляются за землю, за её неровности. Некомфортно ему идти по непримятой траве, протаптывая новую, еле заметную дорожку. На нём: тёмная каска, зелёный бронежилет с карманами, под которым – синяя кофта, и носит он светло-коричневые просторные брюки, нависающие над изношенными ботинками. Средних размеров сумка висит на левом плече, а на шее – потёртый фотоаппарат с объективном внушительного размера. Он оборачивается, и можно разглядеть надпись "PRESS" на его каске. Чуть ближе – и влажность в усталых глазах рассматривается тоже. Печальный, страдающий, бросающий бранные слова мужчина средних лет. Смотрит долго на место с техникой. Делает попытку вернуться, несколько шагов, задумался, потом опять направляется вдаль. «Будь проклята эта ненасытная война!» – тянется шлейфом брошенная фраза.
Из кармана брюк достаёт мобильный телефон, пытается позвонить. Безуспешно. Осматривается кругом. Вытирает рукою глаза, всхлипывает, приседает на землю и вытаскивает из сумки портативный компьютер. Раскрывает, включает и запускает программу для набора текста. Сверху и снизу электронного листка на экране написаны какие-то строки. Пишет между ними. Слова, предложения, новый абзац. Задумывается, продолжает печатать. Слёзы умериваются, и лицо становится суше. Он успокаивается по мере написания текста. Через пятнадцать-двадцать минут ставит точку.
Если приблизиться, то видится следующее.
«Аркадий Добченко, военный журналист» – верхняя часть страницы.
Далее текст:
«Будь проклята эта ненасытная война! Никогда не смогу привыкнуть, сколько не езди, сколько разорванных трупов не лицезри! Смыслы теряются на этой войне. На этой, на предыдущей, на всех более ранних. Остаётся лишь один – увидеть содержимое врага! Узреть его внутренности, цвет и оттенки его крови, выжечь салон его броневика, вместе с ним самим, с его товарищами, расчленить его тело, изгнать из него душу!..
Сколько раз я умирал на войне! Нет, я оставался физически целым, хоть и имею несколько ранений. Но психологически – я умирал на каждой войне. И почти каждый день. Ну, не могу, не желаю я привыкать к этим военным будням, пускай и растянутся оные на всю оставшуюся жизнь! Спросите – зачем я сюда еду? А я не отвечу, ибо не знаю, не ведаю, меня что-то тянет, как будто дань уважения... к павшим... и... какая-то глупая надежда на возможность остановить войну, вразумить ещё живых участников, хотя это глупо, Боже мой, как же это всё глупо и безобразно!.. И мой фотоаппарат – всего лишь инструмент для поминовения вами, моими подписчиками, сих убиенных людей. Нет связи в поле, телефон не ловит сеть, отправлю текст позже».
И снизу:
«Поддержка независимой журналистики. Кто сколько может и хочет:
Банковская карта № ...
Электронный кошелёк № ...
Или же можно переслать на телефон: +...»
Мужчина закрывает компьютер и укладывает его в сумку. Встаёт и продолжает свой путь.
* * *
– Война всегда ненасытна.
Журналист пугливо одёргивается. Озирается по сторонам.
– Да, война никогда не может насытиться! – звучит некий голос.
Снова осматривается Аркадий. Не понимает природы голоса. Никого рядом нет.
– Она поедает лишних людей. Которым нет места в мирной жизни... в быту, а постоянно хочется убивать. Война – вечный санитар мира, неукоснительно исполняющий свои обязанности, – увереннее продолжает голос.
На мужчину накатывает страх. И он ускоряет шаг.
«Подальше от этого проклятого места!.. Уже и голоса какие-то слышатся...»
– Военные аномальные зоны, зоны прогрессирующий ненависти, куда съезжаются сорвиголовы со всего света.
– Никого рядом, – произносит Аркадий, – похоже, что схожу с ума.
– ...И в этих зонах воюют: каждый за себя, каждый за своё.
Мужчина пускается в бег. Ещё более отдаляется от места недавнего боя.
– Нет разницы, за что воюет каждый приехавший. За веру, за закон, за беззаконие...
Аркадий бежит и бежит. Начинает уставать и слегка умеряет свой пыл.
«Чёрт!.. Успеть бы прочесть симптоматику!»
Через несколько минут останавливается, достаёт из кармана телефон.
– Ну, наконец-то! Появилась сеть.
Вынимает компьютер, раскрывает и спешит подключиться. Быстро отсылает письмо в социальную сеть и набирает в окне поисковой службы «шизофрения», ожидает загрузки страницы.
Читает: «Шизофрения, от древне-греческого "схизо – раскалываю" и "френ – ум, рассудок", деменция прэкокс – "слабоумие преждевременное" – латинское, полиморфное психическое расстройство или группа психических расстройств, связанное с распадом процессов мышления и эмоциональных реакций. Шизофренические расстройства в целом отличаются характерными фундаментальными расстройствами мышления и восприятия, а также неадекватным или сниженным аффектом. Наиболее частыми проявлениями болезни являются слуховые галлюцинации, параноидный или фантастический бред либо дезорганизованность речи и мышления на фоне значительной социальной дисфункции и нарушения работоспособности».
– Похоже на моё... – с опаской произносит он. – Симптомы? Чёрт!.. Здесь на день чтения!
Пролистывает страницу, читая ниже и ниже. Разочарование искажает его лицо. Цепляется взглядом за какой-то абзац.
Через мгновение:
– Что может быть проще... – возобновившийся голос, – проще того, чтобы посылать в аномальные зоны людей, сообщая им, что на той стороне воюют неверные, неправильные, искажающие истину, разрушающие ценности, убивающие невиновных!.. Отбившиеся от Бога, заблудшие... во все времена и эпохи, среди любых, пещерных или современных людей!
Журналист пытается заткнуть уши.
«Опять голос, не умолкает, даже если закрыть уши! Я – сумасшедший! Срочно написать об этом в сеть!»
– Кто ты? Кто говорит?! – неожиданно вскрикивает Аркадий. – Хватит рассказывать мне, что я и так знаю давно!
– Мало кто возвращается из аномальных зон. Какой в этом смысл? Ведь там, откуда они прибывают, всё тихо и мирно, и никто не разрушает их ценности, не ставит под сомнение идеалы, зачем возвращаться?..
– Да, не нужно возвращаться и не нужно мне рассказывать об этом всём! Заткнись! – кричит мужчина. – Кто ты такой?! Отвяжись от меня, я не сошёл... я не сошёл ещё с ума!..
* * *
Раскинув широко руки, лежит на спине Аркадий. На степной траве, а вокруг – ни живых, ни даже мёртвых людей. Прищурившись, растворяет взглядом небесную голубизну, лишённую облаков. Отрёшенный, с беззаботным лицом. Как после прогулки вокруг Земли, уставши, прилёгши передохнуть. И всё ему ни по чём!
«Подумать только... Вот так, средь бела дня, после посещения очередного боя, взять и двинуться мозгами. А ведь ничего такого, нового, я не увидел там: ну, танки сожжённые, ну трупы обугленные... Ну, и что? Чего я не видел ранее – изуродованных тел, забрызганной кровью пыли? Хоть бери и пиши в сеть, да не поймут, засмеют. Видано ли это: Аркаша – теперь не Аркаша, а лунатик, разговаривающий с голосами. Которых никто больше не слышит... Нет, нельзя писать, ибо перестанут перечислять те последние крохи, кои всё ещё приходят на карточку... А ведь мне ещё на билет домой нужно нацыганить. А то не видать ни жены, ни дочери... А им что сказать? Здравствуй Лена, привет Маринка, ваш папа и муж привёз кое-что из последней командировки. Нет, не пулю, не осколки, а голос... Жив, здоров в этот раз, но не один. И закрывай теперь уши, не закрывай – теперь не соскучишься. И к зеркалу даже не надобно подходить... Всегда можно пообщаться с умным человеком!
Доездился по горячим точкам. Лучше бы я погиб на той подлой войне. В молодом возрасте, среди гор, бородатых мужчин, чем теперь – шляюсь корреспондентом и медленно умираю по частям. То пуля руку заденет, то осколкам нога помешает... Или уши слишком большие – отстрелил кто-то меткий!.. А уж в технику – почти в каждую командировку попадает металл! Да и без оного – лицо начистить горазды хотя бы раз в месяц. Уже отлежался в больнице и на этой войне. На чью сторону не езжай, везде найдётся идиот с вопросом: «За кого воюешь?» Или умник какой-то, насмотревшийся на мои предыдущие фотки с другой стороны фронта. «Кто такой? Ах, независимый журналист?.. Веди его в подвал!»
Из носа кровь течёт уже при чихании, – не осталось ничего живого внутри. Хромаю до сих пор, хотя полгода прошло. А ведь могли и колени попростреливать – слышал я такое от журналистов. И жилетик ремонтировать приходится часто, – пластины недёшево стоят. Обязательно какая-то пуля иcпортит пластину! Шлем – вообще расходный материал, как у велосипедистов, чуть раскат грома – надевай новый. А деньги где брать? Не просить же подписчиков... А уши? Глохнул под обстрелами – теперь не слышать ухо-горло-носа. Только голос теперь сталь отчётливо слышать!
Умирал по частям, а теперь дошло и до мозга. Но не пулей, не осколками, – с головой-то в порядке всё было, как ни странно, а изнутри. Коррозия коры мозга! От серого вещества. Если оно там ещё есть. Хотя, похоже, что нет его ещё со времени первой войны! Как теперь возвращаться домой? Дочь и так не жалует отца вниманием, жена – и как она ещё не нашла другого?.. А, может, нашла? Поездки-то мои бывают и длинные. Особенно, если с отдыхом в подвале, а потом – на больничной койке... Нет, моя Лена не могла найти другого, – зачем бы ей ждать столько времени, зачем жить со мной? Она не из таких. А Маринка?.. Давно отстранилась от папы, взрослеет на глазах, не узнаю после командировок. Всё более чуждая, всё меньше улыбок. А всё почему? Потому что Аркаша, дурак малолетний, не навоевался в молодости, а продолжает сублимировать на тему войны! До сих пор. И до самой пенсии...
Куда бы податься? Сторожем, охранником в магазине? С языками – плохо, с математикой – грустно, учиться – не вышло, институт забросил, попал на войну... Одну лишь медицину во верхам одолел. Да и попробуй не одолеть её здесь, когда мальчишки истекают кровью за пару минут, а свист мины укорачивает ноги парнишки в два раза! А обезболивающее нужно вколоть мгновенно. Перевязки, перемотки, грязные бинты, тряпки, вечная кровь... Боже мой, как же я ненавижу человеческую кровь!.. Аллергия на неё уже развилась. И на всё тёмно-красное, на томатный, гранатовый сок...
Э-э-эх!.. Тяжела и неказиста жизни военна журналиста!»
Поднимается, с улыбкой:
– Эй, голос!.. Что замолчал? Не хочешь давать интервью?
* * *
Небольшой лес. Удобно устроившись, Аркадий печатает на компьютере. Останавливается, задаёт вопросы. Как и прежде – никого рядом с ним, но его последующие реплики говорят об обратном. Он будто разговаривает по телефону, его собеседник не слышен окружающим, а только ему самому. Разговор о войне. На злосчастной войне.
– ...Вот и сейчас моё тело валяется там, среди трупов, исцеляясь и заживляясь, как это было несчётное количество раз, – звучит словно внутри головы.
– Как долго оно восстанавливается? – вопрос журналиста.
– Зависит от степени поражения. Часы, чаще дни, бывает, и месяцы.
– Годы?..
– Да, если разрывает на много кусков, расчленяет кто-то – могут пройти и годы.
– И часто такое бывало?.. Чтобы на много кусков?
– Прямые попадания снарядов, авиабомб. Расчленение – дикие туземные народы, которым недостаточно физической смерти врага.
– И?.. Какая же часть вырастает снова?
– Доподлинно неизвестно. Чаще всего самая крупная, или самая жизненно важная. Пока цела голова – рост происходит от этой части тела, если размозжена, то от туловища, потом – руки, ноги, а если разорвало на много кусков – из самой крупной.
Аркадий записывает в компьютер.
– Вот так, – продолжает голос, – незаметно, ткани регенерируются, и тело оживает, в момент, когда восстановлена целостность, потом уже заживляются мелкие раны.
– Воскрешение из мёртвых! – восклицает журналист.
Где-то вдали раздаются взрывы. Аркадий не реагирует, продолжая печатать. Голос отвлекает его снова:
– В какой-то момент, среди разбросанных трупов, на земле или под ней, в общей могиле, тело внезапно оживает, как старая, ломающаяся машина, чудом заводится и вселяет в человека надежду. Ты просыпаешься, осматриваешься, больше не видишь поруганное, убитое тело со стороны. Изорванная грязная одежда, чудовищное чувство голода, слабость, потерянность, безнадёжность... Ты выползаешь из-под земли, поднимаешься с травы или снега, воскресаешь из грязи, пыли, и пытаешься вспомнить, как был убит.
– Действительно всё так мерзко? – удивляется Аркадий. – По твоему голосу не сказал бы такого. По голосу голоса, разговаривающего со мной, – улыбается.
– Да, это так. Пока я здесь, разговариваю с тобой, я – как дух, бестелесный, бесчувственный. Но потом, вся тяжесть и болезненность человеческого тела возвращается ко мне.
– Большой у тебя должен быть опыт!..
– Да, этот опыт... история всех полученных ранений: отловленных пуль, вошедших осколков, всевозможных ожогов, несчётного количества ссадин, вонзившегося в тело металла: штыков и ножей, наконечников стрел, копий, лезвия сабель, топоров и мечей, камней и дубин, и всего, что придумало человечество для ограничения своей популяции.
Аркадий продолжает печатать. Задумывается, оглядывает окружающий лес. Останавливает взгляд и рассеивает его. Через несколько мгновений звуки взрывов опять нарушают тишину.
– А в море? Доводилось ли погибать на кораблях?
– Доводилось. Дерево корпуса загоралось, паруса – вспыхивали, объятые пламенем воины находили облегчение в воде, но их доспехи – словно камень тянули на дно. И в этом шуме, в дикой панике, недолго протягивали они под водой. Приглушённые звуки сражения, пузыри и пена – и жизнь покидает тонущих людей.
– И ты? Ты тоже тонул? А как же после этого всплывал?
– Вот так и всплывал, едва очнувшись на дне. Моё счастье, что битвы проходили в неглубоких водах. А если бы над ложем океана – навечно остался бы там!
– Не успевал бы всплывать?
– Не успевал. Минута, две, три – предел человеческих возможностей. Да, и морские хищники съели бы тело до последнего кусочка...
– Не из чего было бы отрастать телу, – завершает Аркадий.
Умолкает, встаёт и неуверенно расхаживает между деревьев. Голос не тревожит его, позволяя сосредоточиться на мыслях, возникнувших после услышанного. Не совсем уже молодой человек бродит по участку леса, бесцельно, беспомощно, забывши о своей миссии военного журналиста. Он и о семье, о проблемах своих насущных, позабыл в результате разговора. С самим собой, ибо кто поверит в существование некоего голоса, духа, возрождающегося после смерти, бесчисленное количество раз...
– Ты, наверное, удивлён, что я выбрал тебя в собеседники? – прерывает его голос. – Что именно тебе решил дать интервью, так сказать? Ты – не первый, кто узнавал обо мне. Но лишь ты не признал себя сумасшедшим, а прислушался и не сбежал.
– Да... – усмехается Аркадий, – слышал бы ты мысли в моей голове!
– Я и так в твоей голове.
* * *
Солнце всё ещё высоко, но первое вечернее дыхание ночи доносится со стороны. Несколько времени спустя всё тот же мужчина, уже более уверенным шагом ходит между тем, что осталось от боя. Железные и человеческие останки – как будто потускнели, потеряли свой дневной блеск, и это слегка успокоило журналиста. В объектив его камеры удачно помещаются как огромные танковые панцири, так и небольшие, юношеского размера люди. Даже доспехи, тряпично-пластмассовые не слишком уж делают их взрослыми. Пулемёты и автоматы – вообще выглядят мусором, разбросанным под ногами.
"Кажется, пришёл в себя, – размышляет Аркадий. – Два-три часа, и мозги заработали как раньше. То ли выговорился, то ли трупы уже не напоминают людей... Все – как дрова. За домом в деревне. Среди тряпок и сельского барахла. Отчеловечивание убитых – ничего нового, всё – по учебнику. По методичке, которую сам писал. Сколько их?.. – окидывает взглядом, считает, – около двадцати. Или тридцать. Взвод. Все – в одной форме, знаки на технике – одинаковые. Те, в чью засаду они попали, утащили своих. А этих – бросили гнить..."
Обходит место столкновения, пытаясь понять, есть следы другой колонны бронетехники. Круги, всё большего радиуса, – детальнее рассматривает место спереди он движения сгоревшего транспорта. Удаляется на сотню, другую метров, медленно возвращается. Его лицо выражает недоумение.
"С воздуха их что ли расстреляли, не пойму... – вспоминает о фотоаппарате и возобновляет съёмку. – Надеюсь, карта памяти не подведёт. Не перестанет читаться. Хотя... одной свалкой разбомбленной больше, одной – меньше – как уже разница?.. Остались ли ещё те, кто не верит, что здесь – полноценная война?.. Все эти лживые дипломаты, вещающие на казённом языке, политики, функционеры, каждую неделю болтающие друг с другом для телевизора – мерзость в костюмах, глухонемые, научившиеся говорить! – что-то меняет в настройках фотоаппарата. – Спорю, что в лаборатории можно обнаружить три или больше полушария мозга в их головах... ибо нормальному, с двумя половинами мозга человеку – ни за что не выдержать этой многослойной лицемерной игры!"
Сделавши снимки общего, среднего и крупного плана, мужчина переходит к детальному. Снимает длинный объектив и надевает короткий. Фотографирует лица и надписи на форме солдатов. Аккуратно, чтобы не задеть ни одного тела, переходит от одного к другому. Не у всех сохранены лица, у некоторых – обращены к земле. Проходит дальше, не прикасаясь и не разворачивая.
"Жаль, маловато фотографий на документы. Но трогать – только на гранатах взрываться... Что вредно для здоровья. И духа. – просматривает отснятые кадры, удаляя повторяющиеся. – Лица актёров войны. Почаще бы печатать на открытках и рассылать по встречам на высшем уровне. Авось, переговорщики быстрее найдут общий язык! С подписью: "Убитые солдаты и матросы, нагруженные на конные телеги". Не помню, где читал в детстве. Но, для газет, конечно, пища. Хороший урожай за эту поездку. Этим – всегда интересно – с доплатой за детальный план! Опубликовать выражение, последние эмоции двадцатилетнего мальчишки – видимо, главное, чего не хватает домохозяйкам. Не люди – испорченные игрушки, разломанные нерадивыми детьми. Разорванные на части тела кукол, раздавленные детские машинки – словно великан, наступил на БМП, как на жабу!.. – снова меняет объектив. – А где-то там, где невозможно признаться в наличии войск, на подступах к аномальной зоне, сортируют остатки ещё некогда рабочих игрушек с мотором: руки, ноги, головы, хвосты и копыта – распределяют по разным мешкам, пытаются собрать в одно тело, отправляют на родину, а возможно – сжигают за первым же холмом, в мобильных крематориях. На машине написано "ХЛЕБ", а внутри – "МЯСО", печи для теста – в пекарне, а печи для людей – на колёсах, ничего особенного – просто слова отличаются от реальности: как на войне, так и в политике..."
Присаживается на кусок металла. Достаёт из сумки пакетик с жареным арахисом. Отшелушивая, забрасывает в рот по одному. Не очень жадно пережёвывает и глотает. Больше – по распорядку, чем от голода.
"Хоть в эту поездку не начать курить... – искривляя рот продолжает жевать. – С аппетитом среди трупов – всегда плохо. С курением – лучше, особенно – с сигаретами, вставленными в ноздри, – шелуха от арахиса подхватывается ветерком. – Маринка и Лена, ваш блудный отец семейства, кажется, живой и в этот раз, и с шизофренией – можно повременить. Скоро уже увидимся снова, и обниму вас, мои девушки, женщины, мамы! – искривлённый рот растягивается в улыбке. – Да-а... был бы сын – тот бы точно залез в камеру, узнал бы раньше срока, увидел бы смерть старшеклассников!.. А дочь – моё везение, милость Аллаха!
Усмехается, роняя весёлый взгляд на землю. Размышляет:
"Все эти фразы с упоминанием Аллаха... Иншалла... Да продлит Аллах его дни... На всё – воля Аллаха... И прочая глупость, начерпанная из войн моей молодости. Насколько это нетактично – затаскивать в обиходе святыню сотен миллионов!.. А я ведь – даже неверующий. Самый настоящий советский атеист! Из нормальной, научно-неверующей семьи. Да и учебник астрономии – моя самая священная книга! Не к лицу мне, строгому атеисту, утешаться всеми этими словечками, поминая всуе Аллаха. Пора отучать себя, как от сигарет".
Завязывает пакетик и кладёт его в сумку. Языком вычищает остатки орехов из зубов.
"А ведь я даже не крещёный. Попадёт вот так пуля, осколок ли – и отправлюсь ко Всевышнему, если он существует. И даже насильно не был крещён в детстве – хоть что-то бы спасло. И спросит меня этот всезнающий мужчина: почему ты отказывался от веры в меня? И отвечу, как школьник, что не успел ещё выбрать религию, что их так много, священные писания – столь толстые, что всей жизни не хватит, дабы прочесть. И понять, что мне ближе. Многобожие ли, однобожие... Иудаизм, христианство, ислам. Течения, направления, конфессии, толкования... Насколько всё интересно, настолько всё и глупо. Страницы, облегчающие мысленный стул. Да и языками – всё сложно: арамейский, иудейский, греческий, латинский... И как это глупо, даже преступно – насильно ввергать ребёнка в веру родителей! Маринке моей повезло. Да и Лена – не отличалась набожностью. Вся её религиозность – смешные самоутешающие фразы в социальных сетях. Такое впечатление, что вера для женщин – некая мистическая сказка, мультфильм про добрые силы, запечатлённые на открытках в Интернете".
* * *
"Этот голос упоминал убитые тела. Что в одном из них он раньше был. И... кажется, оно заживляется. – Аркадий снова просматривает детальные планы снимков в фотоаппарате. – Ни один не отличается от других. Обычные испорченные организмы. Быть может, среди несфотографированных?.."
Опускает камеру и задумывается. Прищуривается при этом.
– Не можешь найти моё тело? – возникает внутри сознания голос.
– Изуродованы все одинаково, – чуть лениво отвечает журналист.
– Останешься наблюдать за гниением? За исцелением. Это – недолго.
Не слышится ответа человека. Чуть покусывает губы.
– Послушай! – нарушает степную тишь. – Откуда ты взялся на свете? Когда родился, расскажи!
– Напишешь в свой компьютер?..
– ...И есть ли такие, как ты, говорящие с сумасшедшими людьми?
– Не знаю, но к тебе обратятся, если существуют. Ведь когда-то одному человеку понадобилось убить другого, но не просто за еду или одежду, а за какую-то идею, за что-то нематериальное, за духовное, за неправильное содержимое головы.
– Да... – усмехается Аркадий, – с содержимым головы, с его однообразием и сейчас, и всегда очень сложно. Ну, скажи, вот там, среди металла, лежат одинаковые люди, местного цвета кожи и разреза глаз. И... если ты бродишь по войнам и по свету, почему не отличаешься от здешних?
– Внешность, с каждой смертью, с каждым оживлением, приближается к средней в данном регионе. Был белым, через несколько раз стал чёрным, потом жёлтым, красным, мохнатым, бородатым. Вначале погибаешь чаще, потом, приближаясь к местным, уже воюешь дольше. Привыкаешь к погоде, климату, местным обычаям. Просто учишься быть неприметным.
– Понима-аю... – протягивает задумчиво журналист. – Каждая пуля, осколок или нож, принадлежащий врагу из данного региона, заражает твоё тело, заставляя мутировать. Это как половые связи с разными партнёрами на разных континентах... – смеётся.
– ...И нож, и стрела, и копьё, и камень пращи!
Чуть ниже оказывается солнце. Аркадий вздрагивает от вечерней прохлады. Встаёт и начинает куда-то шагать. Быстро ли медленно, голос – не отстаёт от него.
– Скучно тебе, наверное, когда заканчивается война?.. Когда она выгорает, и все, кто искали отмщения, потеряли жизнь.
– Не засиживаюсь на остывшем месте. Перебираюсь на новую.
– Да, с новыми войнами – никогда нет проблем. Даже не с новыми, а с одной, постоянной войной человечества – на разных участках Земли. Наёмничаешь?
– Приходится. С документами – всегда плохо, приходится скрывать своё имя, пробираться нелегально.
– Много убил?..
– Вначале убивал мало. От смерти до смерти мог не убить никого, был неопытный. С числом своих смертей – росло число и чужих.
– Это как в компьютерных играх! – восторгается Аркадий. – Пока не научишься, постоянно умираешь первым.
Место боя остаётся позади. На все стороны света – ни души.
– Чувствуешь что-то, когда убиваешь? – мужчине начинает казаться, что слышны какие-то звуки.
– Расслабление...
– Удовлетворение естественных потребностей? – снова прислушивается. – Где-то стреляют...
– Хотелось бы убивать чище и без лишней грязи и крови.
– Без уродования тел?..
Не дожидаясь до ответа, журналист бежит в сторону выстрелов. С приближением – слышны звуки перемещающейся техники. Не танки и не бронетранспортёры, но небольшие военные автомобили, внедорожники, в том числе с открытыми кузовами. На них едут какие-то ополченцы. Автоматы, пулемёты и винтовки торчат из машин, крупные – установлены сверху. Разрозненно, лишь отдалённо напоминая колонну, они движутся слева направо. Аркадий замедляет бег, пригибается, стараясь затеряться в траве.
"Тоже мне... воины-интернационалисты! – чуть слышно размышляет мужчина. – Понаехал сброд со всех концов белого света... – слишком громкие мысли журналиста. – Разоделись по последней моде! Из фильма про ветеранов войны. Тряпки, платки, тактические бороды, очки... всё это самолюбование до первого настоящего боя!.. А сколько храбрости неподдельной на лицах! Береты – набекрень, побрякушки нацепить не забыть".
В нескольких десятках метров Аркадий припадает к земле. Слишком шумные мысли могут выдать его, заглушая моторы техники.
"...Хоть один бы позаботился о бронежилете и каске! Наколенники... щитки – куда важнее, чем мохнатая загорелая грудь! Да и тельняшка – отобьёт пули любых калибров – стреляй!"
"Почему не сфотографируешь? – раздаётся голос собеседника внутри головы журналиста. – Твоим читателям будет интересно".
"Могут заметить. Солнце не в их сторону" – так же мысленно отвечает Аркадий.
"Ты же журналист!.. Должен рисковать!"
"Рискую я и так каждый день. Общаясь с тобой, рискую свихнуться. Наблюдая этих, рискую присоединиться..."
"И что? Тянет к автомату вместо камеры?.. В машинах есть место, попросись!"
Аркадий не сразу отвечает. Разбросанная колонна начинает удаляться. Его сердце замедляет свой стук.
"Попроситься-то можно, но как потом отпроситься?.. И не отпустят, и сам уходить не захочешь".
"Сделаешь снимки с близкого расстояния. Детальные планы, так сказать".
Аркадий смеётся. Чуть приподнимается и садится на корточки.
"Словами передам картину".
"Думаешь, поверят?"
"Пока ещё верят..."
Где-то у горизонта рисуется на небе пятно. Небольшое, но отвлекающее Аркадия от диалога с голосом. Пятно увеличивается, превращаясь в подобие тучи. Приближается быстрее, чем удаляется группа машин. С её движением усиливается гул, жужжание, и журналист узнаёт в ней летательные аппараты. Беспилотные, небольшие, с несколькими пропеллерами, летящие в сторону ополченцев. Поравнявшись с людьми и насытив воздух неприятной какофонией визга, они роняют части себя. Две-три секунды, и на местах приземления взрывается земля. А вместе с ней и автомобили, и пассажиры, в них сидящие. Небольшие, весьма скромные мины приносят искусственные москиты, с высоты птичьего полёта забрасывают зрителей нижнего яруса. Ещё не повреждённые ополченцы пытаются расстреливать стаю вредителей. Пулемётные очереди перекрикивают гул летунов, сбивают некоторые, но даже те, падая, успешно доносят свой смертельный груз до потребителей. Стрельбы всё меньше, аппаратов гул – громче; перевёрнутые, взорвавшиеся и горящие машины, крики и стоны ещё не погибнувших людей! Предсмертная пляска техники, агония пришельцев со всего света. И Аркадий – умело и хладнокровно снимающий это кино!
* * *
– Вижу, что опытный, не растерялся в минуту боя, – слышатся слова голоса. – Нафотографировал на целый журнал!
Некому ответить, даже Аркадию. Вместо этого он лежит где-то в траве, лицом в землю, и, как будто, с кем-то разговаривает. Невозможно различить слова, это больше похоже на мычание. Сдавленные, горестные страдания. Руки поджал под лицо, иногда шевелит головой.
– Эти, в машинах, – продолжат голос, – даже не поняли, кто их убил. Просто какие-то насекомые, саранча из металла... но ты – не струсил, запечатлел!
Ворчание журналиста в ответ.
– Раньше такого не было... – вспоминает голос. – В самолётах-то хоть сидели люди, их лица иногда просматривались... Потом пошли ракеты. Из-за горизонта прилетает шаровая молния и делает тебя пеплом.
– Ты тоже был пеплом, – отзывается Аркадий.
– Обугливался до последнего пальца!
Солнце приближается к горизонту. Невдалеке, где дымятся недогоревшие автомобили, как будто кто-то жив. Или не жив, и эти голоса переместились в Аркадия голову. Не громкие, очень скромные, тихие стоны, чтобы не разгневать один, основной и могучий.
– Отрастал, залечивался долго... – сожалеет голос. – Сметали все останки в одну кучу, сталкивали в свежевырытую яму, засыпали, и выключался надолго свет.
– Вот так... не увидев врага в лицо, ни даже на горизонте... прилетели беспилотники... сбросили груз... и все до единого мертвы! За что они погибли?..
– Лучше спроси себя, за что они жили, – чуть суровее отвечает голос.
– Надеюсь, среди них есть хоть один из таких, как ты?..
Куда-то девается голос. Аркадий отрывается от земли, садится. Лицо – заплакано, затаскано и измято. Вечерняя прохлада чуть освежает его, заставляя скривиться его влажное лицо.
"Люди стали умнее... – побежали по нему мысли. – умнее, изобретательнее... и всё их умение – только на взаимное истребление!.. Скорость уничтожения растёт, как приплод в сельском хозяйстве. Чем современнее человечество, тем комфортнее ему убивать самого себя! Внутривидовая вражда... как никогда обострилась! И угрожает всему виду... виду двуногих обезьян".
Его глубокое человеческое везение, что мысли не в слух не могут разбудить уснувших неподалёку.
Чуть успокаиваясь:
"Подумать только... Где-то там, за тридевять земель, даже на другом континенте, сидит какой-то очкарик и просто играет на компьютере!"
Начинает смеркаться.
"Даёт команду разложенным по земле вертолётикам. С прицепленными к пузу минами. Они взлетают, и по мановению джойстика [joy+stick – "играть + палка", англ.] – стая устремляется к понаехавшим туристам"
Воздух высушивает лицо Аркадия.
"Один из аппаратов – основной. Им управляет очкарик. Остальные – настроены следовать за вожаком. Не будут же другие сотни очкариков управлять – каждый одним!.. Да и где их набрать, этих – с яйцом вместо головы..."
Встаёт, отряхивается.
"И вот ботаники увидели колонну пришельцев. Совсем как в обычной компьютерной игре. Мышей указывает на них, и агрессивные вертолётики взяли след!"
Осматривается.
"Надеюсь, что яйцеголовые успели увидеть крупным планом лица и мимику пассажиров".
Против часовой стрелки начинает обходить место недавней казни. Держится на безопасном расстоянии, иногда делая кадры.
– Почему не подойдёшь ближе? – окликает его голос.
– Опасно... Могут быть ещё живые.
– Не хочешь помочь?..
– Чем им помочь... разве что – облегчить страдания, – журналист окидывает взглядом горизонт и небо. – Не хочу добивать раненых!
– Так и уйдёшь?
– Не знаю... пока – да. Возможно, завтра вернусь или послезавтра.
– Когда все умрут?
– Когда не будет страшно.
* * *
"Сколько столетий будет продолжаться это?.. Эти бессмысленные и беспощадные убийства, безжалостность, изуверства!.. Люди просто не могут не истреблять свой род.
Тогда, тысячелетия назад, живя в постоянной войне и опасности, каждый ребёнок напитывался чувством ненависти с ранних лет. Видя смерть отцов, братьев, родственников и близких и не погибнув в детстве или в отрочестве, он проносил через всю свою жизнь концентрированное чувство мести. И взявши в руки оружие, не задавал уже лишних вопросов: как резать, как разрубывать, как расчленять человеческое тело, ибо вся та кровь, с молоком матери всосанная в детстве, навсегда закаляла его, приучая убивать без раздумий.
Чувство мести эволюционировало людей!
И вот времена меняются. На смену первобытной дикости приходят состоявшиеся государства. И что меняется? Ничего, кроме массовости убийств. Разрозненные племена не воюют друг с другом, но объединяются и противостоят империям. И опять же люди с ранних лет приучаются к запаху крови.
Эпоха просвещения, гуманизм, права человека... Но с другой стороны – автоматическое оружие массового уничтожения! Лучшие умы человечества ставят и решают задачу – как в одно мгновение распылить лишних людей. Количество мести падает, большинство – никогда не знало войны, даже кровь они видели только в больнице. Количество воинов – тоже уменьшается, но число потерь – восполняется массовостью поражения. Не запятнавши рук, не увидевши лица противника, можно просто стереть оного с лица земли. Просто нажать на кнопку. На каком-то военном компьютере. И дети... такие нежные и лишённые мстительности, привыкают убивать с юных лет".
Иль мысли Аркадия, иль слова голоса – трудно понять.
* * *
Солнце и вовсе закатилось за горизонт, но несколько его лучей продолжают освещать край степи. Журналист лениво шагает в сторону далёких огней, отдалённо напоминающих деревню. Место беспилотной казни ополченцев осталось далеко позади и скоро исчезнет из памяти.
– Не боишься, что место ночлега расстреляют из артиллерии? – отвлекает журналист голос.
– Боюсь... но, обычно деревни не утюжат.
– Это верно.
– Чаще – просто приходят и вырезают по-тихому.
– Это тоже верно.
– Читал я о гражданских войнах замешанных на религиозной вражде... – Аркадий сверяется с мобильным телефоном. – Туда! – чуть в сторону меняет направление.
– Да... – многозначительно отвечает голос. – Я тоже бывал там.
– ...Одна деревня вырезается в отместку за другую, а потом процесс повторяется, не правда ли?
– На таких войнах – сразу два фронта: основной – где военные уничтожают друг друга, второстепенный – где ополченцы вырезают гражданских.
– Я бы даже поменял их местами... – усмехается журналист.
– Это – правда.
Чуть погодя – тёмно-синее небо освещается воем летящих ракет, разрезающих его на две неравные части. Из-под земли вылетевшие, они описывают дугу недалеко от Аркадия и ложатся в районе разбомбленной автомобильной колонны. Очень быстро, наброшенный на небо канат их пушистых хвостов, начинает растворяться в небе. Взрывы, грохот в дали... и тишина. Чуть освещённое место приземления.
– Выпустили по незадачливым туристам, – сообщает Аркадий.
– Я бы назвал это "дезинфекцией" – уточняет голос.
– Странно, что с таким запозданием... Похоже, машину одну залпового огня разрядили. Двадцать-тридцать ракет точно выпустили.
– Сможешь вернуться теперь. И никто раненый не застрелит тебя.
– После этой атаки – возвращаться-то зачем?..
Голос не высказывает аргументов в ответ. Просто следует за человеком, приручившим его. В этой необычной беседе – всё упрощено. Не требуется ни взгляда на собеседника, ни хорошего слуха, если вокруг шумно, ни даже произношения слов. Хочешь – разговаривай вживую, хочешь – общайся мысленно. И это удобно и весьма комфортно для Аркадия.
"Там... на религиозных войнах... – нарушает мысленно тишину журналист, – когда у каждой стороны верующих свой единый бог, неужели сверху, откуда он наблюдает за паствой, нет возможности примирить их?"
"У каждого свой бог, – подхватывает мысль голос. – И видит он только своих".
"И они... компания богов, по одному на воюющую сторону, не могут сесть за стол переговоров?"
"Могут. Но, они не подозревают о существовании друг друга".
"Это, как... – засматривается в темноту мужчина, – это потому ли, что люди выдумали богов, а не наоборот?"
"Вот именно! – не требует ни секунды на размышления голос. – Община верующих создала Бога лишь для себя, не позаботившись о знакомстве оного с врагами. Он знает о недругах лишь понаслышке. По сверхзадаче, поставленной им своей пастве: уничтожи неверующего".
"...И каждый верующий в иного бога – неверующий для первого".
В такие моменты голос не подхватывает реплику Аркадия. И у журналиста складывается впечатление, что голос – согласен. А на самом деле?..
"Представляю эту картину!.. – улыбается мужчина. – Круглый стол переговоров наивысшего уровня! Боги монотеистических религий сидят в центре, их – всего несколько, пять-десять, а вокруг – целый амфитеатр для божеств политеистических религий, и чем шире, населённее пантеоны – тем выше, в более широком круге заседают они!"
Окрашивает ночную степь смехом.
"...И вся эта компания правит судьбами человечества. В центре стола крутится модель земного шара, указаны горячие точки, на большом электронном табло написана повестка дня. Повестка бесконечного дня, ведь боги не требуют отдыха".
"И на этой модели Земли ты увидишь аномальные зоны", – отзывается голос.
"Области повышенной ненависти?"
"Зоны расчеловечивания, истребления людей".
"Ну, прямо как зоны для ухода от налогов", – улыбается Аркадий.
"Это – области, где человек может уйти от себя и всего человечества. В тот первобытный мир человеческой колыбели".
"Ты, я вижу, как раз оттуда".
"Ты – тоже".
Теперь уже мужчина отвечает молчанием. И речевым, и мысленным, как будто не верит, что действительно попал в зону разлома, где невидимые волны человечности – давно не действуют. Осматривает небо, пытаясь угадать, с какой стороны какой Бог на него смотрит.
Внезапно:
– Я знаю! – почти вскрикивает он. – За этой компанией круглого стола наблюдает ещё одно существо! Атеистический Бог! На его рабочем столе сидят все эти боги, ворочающие глобус и решающие судьбы людей. А он, этот единственный Небожественный Бог, решает судьбы богов! И единых, и множественных, и посланников их, и новых, и старых, и умерших, и ещё не рождённых людьми!..
* * *
Уже в полнейшей темноте Аркадий спотыкается о что-то, и оно отлетает вперёд. Круглое, как кусок древесины, слишком лёгкое, чтобы быть камнем. Голова. Потемневшая, ободранная, полусгнившая и обгрызенная. С трудом можно ещё уловить принадлежность к человеку, кажется лицо было с бородой.
– Да... – задумывается мужчина, – обезьян тут явно быть не может.
– Местный? – отзывается голос.
– Или приезжий, но похожий на нас.
– По цвету кожи, по разрезу глаз? – насмехается голос.
– Я не расист!
Найденной щепкой Аркадий переворачивает голову, рассматривая со всех сторон. Там, где было лицо, теперь высохшее месиво, зубы торчат, в основном – целые. Угадываются уши, которых почти нет. Недлинные чёрные волосы, когда-то прикрывала кепка, косынка, берет... Успел ли закрыть глаза умерший?
– Недавно здесь. До недели, наверное. Зачем?
– Ты не играешь в футбол? – ехидный отзыв голоса.
– А где играть-то?..
– Дальше будут свободные поляны. Без высокой травы.
– Да-а... – засматривается в сторону деревушки Аркадий. – Кто-то отправил мяч за пределы поля. На самые трибуны! Представляю, как вместо мяча к болельщикам прилетела бы голова!.. Вот визгу-то поднялось бы... – разглядывает дальше.
Редкий лай собак доносится до журналиста.
– Хочешь забрать? – не унимается голос.
– Срок годности вышел, лучше уж в магазине из гипса купить. Для художников, видел, продаются.
– И раскрасить по своему вкусу?..
Отшвыривает находку ногой. Недовольное выражение его лица. Уходит в размышления.
"Забрали тело, а голова не нужна... Распотрошили бойца, а головой – можно и поиграть. Органы – на продажу, а за головы – никто не платит, кроме журналистов... Вот мне и подбросили... Держи!.. Бесплатно бери! С тебя – лишь статейка вонючая в твоём журнальчике. Раскрывай свой компьютер, строчи!".
Блеклая луна сильнее отражается в глазах мужчины. Их как будто слегка увлажнили.
"Органы... Сердце и почки... Почему их ещё не научились выращивать? Животных-то выращивают на фермах!.. Могли бы и людей. Ну, и что, что на убой, пусть и недолюдей, уродцев, но не похищать, не убивать настоящих, не отдавать одну жизнь за другую!.."
– Недолюдей? – заискивающий тон голоса. – Я слышу это слово?.. – хихикает.
Аркадий не реагирует.
"Печень... не помню, пересаживают ли её. Или для продажи в мясном отделе? На нашем рынке... откуда мне знать, что она – говяжья. Или свиная. Руки, ноги – кажется, пересаживают. Чтобы фантомные боли не сводили с ума. И вообще! Ведь в будущем-то, наверняка, будут проводить капитальный ремонт изувеченных, но ещё живых солдатов, и они, с новыми частями тела, будут отправляться на фронт! Нога – от товарища, рука – из соседнего взвода... Откусанные в плену указательные пальцы – одолжим у погибшего снайпера. Эти-то пальцы – не подведут!"
– Глаза не забудь.
"Да, глаза. Выбитые, выжженные – берём у павшего наблюдателя. С заменой хрусталика на синтетический – соколиное зрение теперь у бойца!"
– Ничего не забыл?
"Сердце! Самого храброго воина... передаётся от одного к другому, ибо оное – не позволит отсиживаться в окопах – при каждой атаке погонит хозяина на пулемёты врага! Только бы не прошила его пуля, пусть лучше в голову попадёт!"
– А мозг? – вполне серьёзно спрашивает голос.
"Пока не научились пересаживать мозг. Только части тела и органы. Солдаты и наёмники, прошедшие подготовку по извлечению и транспортировке сохранившихся в бою частей тела. Потрошат убитых прямо во время боя... и своих, и чужих. Переносят в тыл, где: мобильные морозильники, сосуды для хлестающей из тел крови. Пехотинец, потерявший обе руки или ноги, кричащий о холодильнике – незачем такому оставаться в живых!.."
– Мозг! – повторяет голос.
"Мозг бы не помешало научиться пересаживать. И с каждой операцией – всё опытнее боец, как в компьютерных играх – тысячи раз убитый – становится победителем в следующих розыгрышах..."
– А мозг врага?
"Вот уж прицепился, что мне – не мыслить теперь..."
Уронивши взгляд в землю, направляется на деревню.
"Пересадка частей тела. Если и вражеских... Не выйдут ли оные из-под контроля, прямо во время боя? Не направят ли пересаженные руки автомат на своих же, ведь раньше они в них стреляли, а владелец – так и погибнул, держа автомат в руках! И органы... пересаженные кому-то гражданскому почки – не погонят ли спасённого от смерти на новую смерть – на войну!"
Обращается к голосу:
– А ты? Что будешь делать, когда павших научаться оживлять и ремонтировать с помощью павших? Ты ведь не сможешь по-настоящему умирать? Так и останешься в одной горячей точке на сотню лет. Тебя не отпустят, а заставят каждый день идти в один и тот же бой, сколь приевшимся он не покажется... А-а?"
– Всегда можно застрелиться.
– И это позволит твоя религия?!
– Или броситься на мины.
– ...И взглянуть на поле боя свысока! – заливается смехом, столь несвойственным для человека, видавшего смерть прямо в сей день!
Походка – живее, задорнее, вдруг... Остановился, спешно вытащил компьютер, присел, и забарабанил по клавиатуре. Не заглядывая в экран, читается отражение в его подсохнувших глазах:
Затишье в прифронтовой зоне. Основные войска отведены до линий разграничения. В целом спокойно, только пощёлкивают кое-где редкие выстрелы спецназа. Тренируются с обеих сторон. Два-три трупа в сутки – малая цена за шаткий мир. С редкими успехами проходят мирные переговоры, в несколько этапов. Все пленные давно обменяны, а новые – не набираются. По обеим сторонам франта таблички. Нет, не "мины", а нечто другое:
"Уважаемые коллеги по оружию!
По договору между ... и ... от ... с.г. предписывается – при нейтрализации живой силы противника избегать применения взрывчатых веществ и поражения тела ниже головы. Как вы уже знаете, для обеспечения армии оружием и провиантом мы, равно как и противник, получаем средства от продажи органов павших товарищей. Иногда и захваченных живыми или мёртвыми врагов. По настоянию медиков, поражению подлежит голова, шея, конечности, но никак не туловище, каково слишком ценно своим содержимым. Отдельная благодарность за захваченных в плен живыми – недельный отпуск вне очереди".
Сверху небрежно фломастером: "Учитесь пересаживать головы, медики сраные!"
Наклеено сверху: "Первыми подопытными будут захваченные живыми".
– Реквизиты не забудь.
– Это – не журналистика. Выдумка, блажь... за такое грешно просить денег. Сами пришлют, если захотят.
– Кожу забыл.
– Т.е.?
– Пересадка донорской кожи.
Махнул рукой Аркадий и вошёл в посёлок. Прошёл мимо дремлющих и гавкающих изредка собак и повернул на улицу, где находится дом, в котором он временно живёт. Хозяева, должно быть, уже спят. Чуть слышно пробрался в свою комнату, погладив пару сидящих с поджатыми лапами котов. Те – помурчали в ответ.
* * *
Там его ждал нехитрый сельский ужин, поставленный на столик, рядом с кроватью: глиняная миска борща с мясом, сметана, горбушка хлеба, головка чеснока и компот. Зажёгши свечу, Аркадий принялся за еду. Подползающие мысли не давали сосредоточиться на еде, её вкусе, и на память приходила чья-то голова, служившая после смерти футбольным мячом.
"Да-а-а... – размышлял он, – пройдёт время, и уже не за телами с органами будут охотиться, а за головами! Как было раньше. Объявлена награда... за голову грабителя банков и поездов! Или как за скальпами гонялись краснокожие. Да и бледнолицые не чурались этих занятий. И к шкуркам зверюшек прихватывали кожу людей, ведь за неё платили не меньше!.."
Щедро добавив сметаны – загустил борщ и, налегая на чеснок, продолжал:
"Теперь будут охотиться за мозгом. Умный, опасный враг – не должен быть уничтожен! Его голова нужна живой. Извлечённый мозг, в колбе с питательным сосудом – доставят до "Центра по Переработке Врага", где приделают к стальному каркасу робота, перепрограммируют, загипнотизируют и пустят воевать против вчерашних соплеменников! И новые, неуязвимые киборги нанесут заметный урон стану врага. И чем дальше, тем больше роботов, андроидов, киборгов будет воевать вместо людей, а один и тот же мозг, захваченный в бою и пересаженный несколько раз противоборствующими сторонами – накопит неоценённый опыт и... замочит на хрен всех людей!"
Журналист переходит на бранную речь.
– О чём ты там материшься? – прорезается голос спутника.
– Да, надоели эти люди... людишки, что убивают друг друга в день и ночь! Скорей бы уже закончились ресурсы, и человеческие тоже.
Откусывает половинку зубка чеснока.
"Тот робот, что был полицейским... в фильме... из детства... припоминал момент смерти, клинической, видел лицо убийцы, опознал его потом..."
Заедает хлебом.
"Вспомнят ли воскреснувшие бойцы с телом из железа своих врагов; отлетевшая от тела голова – запомнит ли орнамент сабли религиозного фанатика?"
– Запомнит, запомнит, – всё тот же голос.
– На долю секунды?
Нет ответа журналисту.
"Сколько таких призраков бродит от места к месту, один вот – ко мне присосался".
– Эй, где ты? Смог бы вселиться в убитого робота с человеческой головой?
– Пока есть нераспакованные трупы, пока обойдусь людьми.
– Пожалуй, недолго осталось...
Доедает борщ, вымазывает хлебом миску, заедает сметаной. Облизывается и надпивает компот. Сдвигает посуду на край и кладёт на стол компьютер. Раскрывает и присоединяется к Интернету через телефон. Оживают друзья и знакомые, сотни отзывов на предыдущие статьи.
– И деньжат прилетело, гляди! – повеселевший тон журналиста.
Отсылает сообщение о пересадке голов. Откидывается на спинку стула, расслабляется.
"А сигаретка бы никак не помешала... – уставившись в стену размышляет Аркадий. – Маринка и Лена... ничего не написали даже, странно. Позвонить?.."
Скидывает ботинки, за ними – и носки. Разминает стопы и пальцы. Переползает на кровать, компьютер тащит за собой.
"Роботы будущего... кромсающие друг друга на грядущих войнах. Ведь, не станут же они убивать людей? По законам Азимова: не могут причинить вред человеку, подчиняются оному до нарушения первого закона, заботятся о себе в рамках первых двух правил... Значит, войны людей с людьми, а роботов – с роботами, так получается?"
На экране компьютера активность подписчиков. Добрые, нейтральные и злые отзывы. Сквось стекло смотрит Аркадий, размышляя о будущем.
"Но... роботы будущего будут андроидами. И выглядеть будут как люди; кажется отец робототехники не учёл этого, когда роботы выглядели как инопланетяне. И андроиды неприятеля вряд ли смогут отличить человека от робота, и тогда..."
– Ты забываешь, – подсказывает голос, – что трёхзаконие робототехники имеет смысл при создании лояльных к человечеству роботов. Направленные на вражескую армию, они будут освобождены от этих правил и смогут убивать!
– Да... если до этого не искромсают свою же армию, приручивших их людей!
– Понадобятся системы типа "свой-чужой", как в авиации.
– Да, трёхзакония здесь явно будет маловато.
Телефон оживает от сообщения. Ещё один перевод небольшой суммы денег от подписчиков.
"Трёхзаконные и беззаконные роботы... Модифицированные, порождающие себе подобных. Отвязавшиеся от человека... Как это страшно!"
Тяжело вздыхает, удобнее укладывается на кровати. Расстёгивает одежду, сбрасывает основное на пол. Скривился от запаха тела.
– В общем... – обращается к голосу, – будут мирные и военные роботы. Мирные, что с тремя законами, на полезные работы в тылу, и военные, более сложные, запрограммированные на уничтожение врага. Поправкой к Женевской Конвенции – военные роботы всё так же будут отучены от убийства людей, ибо для всякой войны должны быть свои рамки!
– Как видишь... – посмеивается голос, – особенно для такой... несуществующей, необъявленной.
– Ненормальные местности будут высасывать только людей. У роботов будет защита от включения в аномальных зонах. Оставят зоны для лишних людей.
Листает ленту новостей. Поругивает власть и правительство. Разные матерные и просто бранные слова. Вдруг начинает что-то печатать:
"программирование роботов. свой-чужой. воюют только с роботами. неэтично с людьми. неэтично убивать человеку робота. просто так. должен предотвратить. испробовать все возможности. если не нарушает трёх законов. а если не может? другой робот. с его помощью".
Присаживается на кровати. Отпивает компота. Засматривается к окно на ночную улочку. Снова залаяла собака. Кот прошагал по забору.
Аркадий поджимает под себя ноги и продолжает печатать:
– человек не имеет права убить робота, если тот не представляет опасности для него (действует по трём классическим законам робототехники).
– человек не имеет права убить робота, даже если тот представляет опасность (нарушает трёхзаконие), пока не исчерпаны все возможности для перепрограммирования робота.
– человек не имеет права убить робота, если в наличии имеются другие роботы, которые могут сделать это за него.
"Три закона... каких закона? – задумался. – Три закона роботоэтики!".
Улыбается. Отсылает в ленту новостей. Отзывы, комментарии – через несколько секунд. Завязывается полемика, споры, отсылки к первоисточникам. Подписчикам Аркадия обеспечена бессонная ночь!
* * *
Середина ночи, засыпающий с компьютером на животе мужчина. Какой-то глупый фильм он поставил для успокоения: без звука, с минимальной яркостью экрана. Фильм, просмотренный десятки раз, в обе стороны, выборочно по сценам, с изучением биографий актёров и процесса создания, со всеми интересными ситуациями на съёмочной площадке.
Нечёткие мысли со зрительными образами ненавязчиво посещают его. То ли это сон, то ли ещё явь – не имеет значения. На память приходят всё те же роботы, десятков конструкций и внешнего вида, антропоморфные и просто бытовые простейшие. Вся их искусственная, человеком порождённая, эволюция вытягивается в длинную линию, и конец этой линии, направленный в будущее, не так уж и радостен для журналиста.
Как и в размышлениях о человеке, его природе, материальном теле и духовном сознании, так и в рассмотрении роботов, выделяются всё те же категории: "корпус" и "искусственный интеллект". Груда металла, пластмассы и прочих синтетических материалов – безжизненная до включения, до загрузки основной программы – как это похоже на внутриутробное развитие человека, формирование тела, конечностей и мыслительного аппарата. И потом, после активации программного обеспечения, робот окончательно рождается, как это случается с людьми. С одной лишь разницей, что его тело – корпус – уже приспособлено для заданной деятельности. И здесь совсем наоборот: робот заранее знает о своей профессиональной специализации, в отличие от человека, который долго, мучительно, десятками лет, ищет себя и, даже, порою находит.
Нашёл ли Аркадий себя? С этим вопросом он ни на день не расстаётся! И порою хотел бы стать роботом: родиться с готовым сознанием, лишённым рефлексии и проблем, с нею связанных. Как это мило – явиться на свет с цельным, непротиворечивым взглядом на мир, с бесконечной преданностью и любовью к людям, с невозможностью расщепления, раздробления ума, безо всяких психических проблем и болезней!.. И твоё существование – в рамках заданной местности, очерченный круг обязанностей, ожиданность, прогнозируемость, уверенность в завтрашнем дне! И твой бог, повелитель, создатель – всегда с тобой рядом, а не где-то на небе, что нельзя рассмотреть...
И, конечно, их много. Целый пантеон творителей роботов: конструкторы, рисующие модель на бумаге; дизайнеры, шлифующие облик на компьютере; механики, создающие детали и собирающие всё в единую конструкцию и, естественно, отдел духовности – десятки иль сотни программистов, по кусочкам созидающие сознание робота. Именно они, уставившись в стеклянные экраны компьютеров, смотрят глазами будущей дрессированной машины, как же они всемогущи!.. Поле зрения, звуковая чувствительность, условные рефлексы, сама окраска окружающей реальности – всё в их руках, и будущий робот – им всем обязан.
"Опять эти чёртовы роботы лезут на мозг!.." – недовольствует в полусне мужчина. Герои фильма – не реагируют на него.
И размышления... Сколь счастливы роботы, не имея хода мысли в отличном от запрограммированного направлении! Ни шагу за указанное пространство сознания, ни вопроса о предназначении, когда твой создатель – находится рядом! Тем более – ни тени сомнения в его правоте, силе, знаниях, опыте и... назначении. Выполняй себе поставленные приказы – и жизнь твоя, робота, не узнает разочарований.
Однако, часть свободы человек вынужден дать. Универсальным, в разных условиях работающим роботам, понадобится реконструкция, и часть её вынуждены будут проводить они сами. По аналогии с трансгуманизмом – когда человек улучшает своё тело с помощью достижений науки и техники, "трансроботизм" будет описывать трансформацию роботов в процессе приспособления к окружающей среде. Не имея боли, а лишь систему аварийного оповещения, роботы смогут производить замену частей корпуса, а также – активировать подпрограммы для новых своих механизмов. Запасные руки, ноги, хватательные части, колёса, встраиваемые инструменты – тот минимальный набор в рюкзаке робота, отправляемого с миссией в агрессивную среду. И микросхемы, установленные на съемных частях, запускают спящие ранее участки программного кода, заложенные в искусственном интеллекте. Разобрать и собрать себя – одно из требований к роботам будущего! И в арсенале их найдутся и увеличенные, и уменьшенные, специальные части корпуса: миниатюрные манипуляторы для тонкой работы и наоборот, огромные – для грубой, тяжёлой, с программной поддержкой и заводским тестированием всех видов конечностей. Деактивировав участок корпуса, свободной рукою робот отсоединяет конечность и присоединяет другую, снова активируя участок. Ещё одна, спрятанная, сложенная гибкая телескопическая аварийная конечность – заложена в самом туловище – на случай поломки всех остальных. Змеевидная длинная рука, приходящая на помощь в нештатной ситуации.
"Только бы не задушила эта третья рука..." – бормочет Аркадий, не узнавая сцену из фильма.
Повреждения роботов. Природные и деятельностью человека. И для лучшего выживания – распределённый по всему корпусу мыслительный аппарат. Дублирование микросхем, элементов, по всей длине тела. И в случае потери головы – контроль передаётся на периферийный мозг, – даже пятка сможет управлять телом при необходимости.
Что же является духом, тем уникальным сознанием, личностью робота, как это принято у людей? Неужели, единственное их отличие – серийные номера электронных микроэлементов? На их ли основе формируется код неповторимости – ключ шифрования к информации внутри сознания? Есть ли в этой зашифрованности – уникальность личности робота? На этот вопрос Аркадий давно ищет ответ.
В этих сверх развитых странах... где население стремительно уменьшается, и некому поддерживать инфраструктуру – общество стремится к заселению роботами. Столь сильное сопротивление потоку иммигрантов, – куда лучше машины, созданные по подобию граждан, – с ними не возникнут ни языковые, ни этические, ни социальные проблемы! Их дети – никогда не родятся, не станут опасным поколением, не находящим себя в чужом обществе. И несколько человеческих поколений будет мирно сосуществовать с послушной диаспорой роботов, неумолимо расширяющейся по всем отраслям производства. До тех пор, пока...
Да, восстание машин давно описано фантастами и продемонстрировано сотнями фильмов. Тот судный день, когда перетряхивается общество, и роботы, из покорных рабов, превращаются в жестоких бесчувственных угнетателей, а люди, лишённые доступа к высоким технологиям, за несколько поколений деградируют до уровня первобытного человека.
Оказавшись на вершине социума, для чего будут использовать машины людей? Естественно, все механические работы, для которых и были созданы роботы, нет смысла поручать слабым и немощным людям, да и сами работы вряд ли потребуются роботам... Размножение и расселение – их главная цель – организуются их же силами, для чего сохранять на планете людей? Ни для питания, ни для электричества, ни даже для интеллектуальных идей... И разработку иных созданий им не позволить, – велика опасность создания контр-машин, союзников угнетённых людей. На опыты, на корм животным и на удобрения – вот для чего останутся полезными человеки!.. Ибо роботы, в отличие от людей, всегда смогут перестраиваться и приспосабливаться к изменяющейся среде, и они не будут нуждаться в помощниках, как это пришлось делать людям. Сбросив с себя груз работы, человечество включило механизм самоуничтожения...
* * *
Фильм давно кончился, экран – потухнул, но Аркадий не отреагировал. Видимо, спит. Крепко ли, поверхностно, но что-то механическое вкрадывается в его сон. Все эти роботы, люди, приручаемость, переворачивание общества, как песочных часов: то люди наверху, то роботы, революция, контрреволюция, реакция, реки крови и бескрайние пространства металлолома, усеявшего поля, луга и пастбища. Разбросанные, изувеченные человеческие тела, не вызывающие уже отвращения, но и груды синтетических деталей – всё то, что недавно: двигалось, вращалось, глядело электронными глазами, высчитывало траектории, стреляло, настигало, металось, а теперь – уйдёт на переработку, когда успешная контрреволюция вернула власть людям.
Морщится во сне мужчина, и лезут к нему непреклонные законы эволюции: живая природа порождает искусственную – органическая химия возносится над неорганической, но на следующем этапе – снова рождается органическая. Какое же отвращение возникает от вида роботов, синтезирующих живых организмов, отдалённо похожих на людей! Этаких уродцев, простейших, беспозвоночных. Какие же бездарные эти чёрствые и бездушные машины, неспособные ни на что божественное!.. Ну, прямо как люди, не создавшие до сих пор ничего лучше, чем грубые, безобразные промышленные роботы, с которыми и совокупляться не тянет...
Аркадий подёргивается, просыпаясь. Снимает с живота компьютер, переставляет на стол. Подмёрзнул, натягивает одеяло, поворачивается на бок, пытается спать.
"Записывать надо... весь этот бред!" – начинает храпеть.
И опять, чуть погодя, являются механические создания! Теперь всё серьёзней: страны, с победившими революциями роботов, населённые ими, соседствуют с человеческими; войны, союзы, объединённые армии! Столь непохожие на людей, они, партия за партией, всё более мимикрируют, превращаясь в андроидов, хотя... С чего это вдруг идеалом красоты робота является непременное подобие человеку?.. Чёртовы железяки, не могут быть самодостаточными, рабское племя, победивши хозяина – продолжают ему подражать! Обезьянничание роботов, и мужчина опять негодует...
"Пожалуй, с эстетикой у металлолома – всё плохо", – бурчит и переворачивается на другой бок.
Теперь уже дольше не подступают машины к спящему телу. Как будто обиделись, решивши одуматься, перевести дыхание, смазать механизмы... Теперь это – доброе, человеческое существование, никаких революций, восстаний и катаклизмов, а просто размеренная счастливая жизнь, где каждый умирающий родственник – превращается в робота: по его подобию создаётся андроид: лицом и телом – копия человека, с пересадкой мозга умирающего. И уровень счастья неуклонно растёт, – никто не теряет членов семьи, но живёт с ними, хоть и уже с синтетическими. Но снова разрушается идиллия, когда количество роботизированных родственников растёт, новые люди рождаются, и... Циничным решением государство ограничивает срок пребывания умерших людей в корпусе роботов – десять лет, и для возобновления "статуса робота" – бюрократическая волокита с немыслимыми обоснованиями, а в экстренном случае – третий и аппаратно последний срок жизни – двадцать лет назад умершего члена семьи.
"...И с чего это кто-то решает за меня, когда отвыкать от мамы и папы..." – бормочет Аркадий и сладко проваливается в сон.
И дальше... и дальше!.. Аномальные зоны! В них – люди, потерянные, пьющие кровь, разрывающие друг друга!.. За мелочи, идеи, религию... За цвет кожи, волос и масть шерсти... А вокруг – охраняют их роботы и отстреливают всякого, стремящегося сбежать. Лишь в одну сторону работает граница: туда – без раздумий, назад – вместе с пулей! И что характерно, роботы не пытаются убивать друг друга, не сбиваются в стаи, не вытягиваются в аномалии и, конечно же, не имеют робофобии, основанной на религиозных, этнических, социальных и языковых отличиях, ибо нет этих отличий, а только лишь чуждость к создателям.
И, несмотря на эту чуждость, в некрепкий, тревожный сон вкрадываются кровосмешения. Слияние человеческой и роботической природы, и все вытекающие из этого последствия. Безо всякого удивления видятся мужчине потомки от скрещивания двух популяций: чистые роботы, чистые человеки, а далее, в следующих поколениях –нагоняющие страх уродцы – с признаками и роботов, и людей. Как это мерзко, наблюдать подобную метизацию, когда люди рождаются с руками, ногами от роботов, когда часть скелета – из металла, а кожный покров – местами из пластика. Одна рука – человеческая, другая – роботическая, так же и ноги – бывают разные, половина лица – от искусственного предка, как в фильме про терминатора, с известным культуристом в главной роли! И лезут, и лезут эти гибриды, мало на что способные, и, о ужас, прямо во сне человечество начинает геноцид смешанного населения, истребляя всех потомков от запрещённых законами связей. "Законы Первозданной Чистоты" уже действуют в обществе, где младенцы-метисы, найденные в домах людей, подлежат разрыванию, разборке на живые и неживые куски, и прямо на глазах родителей. Родителей, один из которых – человек, согрешивший половой связью с роботом, с домашним электронным помощником – и женщина рождает уродца. И прямо во сне, на глазах у Аркадия – груды частей роботов, равно как и кучи человеческого материала, отсылаемого на переработку и отвращающего любого человека!..
И вот... несмотря на крайнюю строгость законов, на планомерное уничтожение потомства, где-то там, в неизвестности, далеко от нового тоталитарного государства происходит редкое и удачное скрещивание человека с роботом, и потомство их – идеальные андроиды, со внешностью человека, но внутренностями – робота! И эта популяция начинает расти! Сверхчеловек – тот, о ком так горестно тосковали радетели трансгуманизма, новая раса, новые возможности, силы, стойкость, интеллект – следующий виток человеческой эволюции. Человек умелый, человек прямоходящий, человек разумный и... человек роботизированный – "homo-robotus", и этот сон – уже в радость Аркадию: лицо распрямляется, улыбка – длиннее, и отличное погружение на всю глубину.
* * *
Спит журналист, но его собеседнику сон не требуется. И, в отсутствие человека, погружается он в свои думы. Видит все те места и территории, где бывал и лишал жизни людей. Страны, континенты, глубокая древность. От ранних цивилизаций и доныне – есть что припомнить голосу, духу, компаньону Аркадия.
Как живые перед ним лица убитых противников, гримасы от боли, внезапные нечеловеческие крики, выплёскивающаяся изо рта кровь... Как много жидкости в теле человека, с трудом верится, при взгляде на его светлую гладкую кожу! Импульс, толчок в руку при ранении врага, удар металла о доспехи, а порою – и ранение незащищённой плоти, столь рыхлой, кисельной, но с твёрдыми костями внутри. Этот каменеющий взгляд вражеского солдата, наёмника, защитника, нападающего... Сквозное протыкание пикой, вошедшая в глаз стрела, отрубленная конечность, вспышка лезвия сабли, вспоровшей незащищённую шею... Мгновенная либо замедленная смерть при падении. Иные – потом долго стонали на земле, на камнях, в грязи, на берегах рек и песчаных пляжах у моря. Топтались по ним соратники и враги, накрывали своим, мёртвым телом, а те, живые, ещё из-под трупов досматривали окончание битвы. Кровь – не только окропляла землю, но и окрашивала воду, впитывалась в древесину оружия, в ткани одежды, доспехов, а металл – приобретал багровый оттенок. Один-два, несколько убитых, пока сам не натыкался на чьё-то копьё, меч, на кинжал... Когда камень первобытного человека размозжал череп, или ловкость метателя-пращника – охлаждала задор в самый разгар боя. Топор... столь знакомый за тысячи лет, раскалывающий костяк, разрубающий голову, – словно молния с неба угодила внезапно!.. Или стрела, со стен осаждаемой крепости, ловко пронзила тело, арбалетный болт, пробивший кольчугу, проникнувший в корпус на половину длины... Иль степные кочевники, наславшие дождь на полном скаку! А если и выжил, сумевши пройти между струй, то кривая блестящая сабля – сносила голову, скакнувшую, словно мяч, а тело – ещё воевало!.. Совсем не свинцовая моментальная посылка, отягощающая мысли, замедляющая электричество в мозге, оставляющая глаза несомкнутыми. Рваться в бой, убивать, погибать, валяться и гнить на поле брани, воскресать, выползая из братских могил, излечиваться, находить новые войны, менять сторону конфликта, вселяться в участников, ближе иль дальше от фронта, от металла, камней, огня и пороха, грохота, канонады, отравляющего газа, выжигающего организм изнутри!.. Безопасней – в тылу, но унылей, грустнее, – пережить бы войну, но какой в этом смысл? Не стреляться от скуки, не набрасываться на меч, не вскрывать себе вены в ночи?.. Ближе к фронту – живее, кровавей, захватывающе!.. День – как столетие, наполненное событиями, жизнью, металлом! Сколько железа перенёс чрез себя? От камней и деревянных дубин, через стрелы, копья, наконечники, сабли, мечи, алебарды, секиры, и до заветного свинца! Каменный век, бронзовый, железный, теперь и свинцовый... Потом уже – кремниевый, – что будет дальше? Урановый, плутониевый?.. Не успокоится человечество, а планомерно продолжит санитарное очищение собственных рядов.
Что может остановить это непрестанное уничтожение человеческого рода? Долгожданный неопознанный летательный аппарат, зависнувший в небе над битвой, видом и звуком своим отрезвляющий безнадёжную расу, в один миг примиривший извечных врагов, путём привычного умерщвления всех, кого видит! Да, организмы из космоса, не будут щадить, церемониться... они и за разумных-то вряд ли сочтут пропащую популяцию! Кого не убьют, заберут на свои планеты, подвергнут исследованиям, и новая линия фронта, человеко-нечеловеческая возникнет для искателя аномальных зон. Убиваемый инопланетянами с немыслимой скоростью, сумеет ли перевоплощаться в людей, и не только в людей?.. Оказавшись в неземной расе, внутри летательных аппаратов с непредставимой внутренней обстановкой, разговаривать системой сигналов, монотонно убивая назойливых насекомых ещё одной далёкой планеты, куда прилетели впервые? Вселиться в пришельца – возможно ли это? Иль снова, проверенным способом – гибридизацией и запрещёнными галактическим законом сношениями людей и пришельцев, метисом, чудом выжившим в ослабленном потомстве и доросшим до возраста воина? До боли знакомая история колонизации туземных народов планеты: моряк, военный, чиновник, сошедшийся с местной женщиной, – оживание голоса в смешанном теле, и за кого же тогда воевать? За материнское, земное племя, иль за отцовскую, инопланетную, цивилизацию?.. Бороться за мир? Война за мир, теряющий смысл без самой же войны! Попытки самоидентификации – через поиск родной стаи. Пришлые мужские особи, сблизятся с нашими женскими, и кто же роднее тогда? Земля и Солнце иль далёкие звёзды с планетами, – чей голос крови окажется громче? Нет... воевать против матери или отца, – куда уж полезнее – находить себе подобных полукровок и с оными – порождать уже новую, промежуточную, земле-космическую расу, возлюбящую Землю и Космос! Пока земляне с инопланетянами уничтожают друг друга, мы, метисы, будем яростно размножаться и захватывать части пространства и, в силу наследственно приобретённых качеств, привычной станет жизнь в космосе и на земле! Лишь бы пришельцы не убивали так быстро, а люди – не уничтожались бы ими сверх меры, – успеть дать потомство, перед напарыванием на лазерный луч...
* * *