Глава I. Странник.
Город Веснянск – Сверхцивилизация Странников – Страшная машина – Однокурсник – Ходячий Обломов – «Пока-пока!» – Древние кочевники и современные города – Мнения родителей.
Работница книжного магазина подошла к старшей коллеге, стоящей за кассой, когда разошёлся народ.
– Надежда Михайловна, он опять там уснул!
– Кто?
– Да странный этот парень, который зачастил в наш магазин. Он может пугать покупателей. Вчера мне старушка одна про него сказала, а сегодня уж сама увидела, как он… дрыхнет. Почивает, вернее…
– А как это, на чём он спит?
– Да на стремянку уселся… И, главное, в обнимку с книгами.
– Ну, что я могу тебе посоветовать? Разбуди!
– Да я… Это…
– Боишься?
– Да, и боюсь, и стесняюсь. Не могу, словом.
– Ну ладно, становись за кассу.
Старшая продавщица прошла вдоль стеллажа и увидела то, о чём слышала. Там, где были книги мистического и эзотерического направления, на стремянке, предназначенной для взятия книг с верхних полок, уселся парень, который довольно мирно посапывал, приоткрыв рот и удерживая в руках целую стопку набранных книг. Здесь явно было не место для сна, и потому Надежда Михайловна решила особо не церемониться.
– Молодой человек! – строго окликнула она.
Тот коротко простонал, как бы переспрашивая, и чуть повернул голову, но всё ещё во сне.
– Молодой человек! – работница теперь взялась за его плечо. Одновременно раздались два крика, у парня на полсекунды раньше. Стопка книг рассыпалась по полу.
– Всё-всё, я уже иду – в полусне прокричал парень, продолжив возвращаться в реальность – Ой, боже мой. Я ж в магазине так ору!.. Простите, – прижал он руку к груди.
Надежда Михайловна показала пальцем вниз.
– Ой, и книги-то я рассыпал, простите ради Бога! Ой, надо ж уродиться таким недотёпой!
Он стал подбирать и расставлять по местам книги, среди авторов которых были Георгий Гурджиев, Мирча Элиаде, Карлос Кастанеда и прочие.
– Вот, закончил расставлять, вроде. Проверьте, если не так чего.
Продавщица ещё кое-что подправила.
– Понимаете, со мной просто такая беда: если где, на каком месте задержусь – так всё, обязательно какой-нибудь конфуз, как сейчас вот. Мне надо двигаться, безостановочно двигаться, я так давно решил. А как отступил от решения – вот, уснул.
В наружности парня ничего броского не было – среднего роста, щуплый, с тёмными волнистыми волосами и слегка вытянутой головой. Взгляд только был довольно проницательный. Ему было уже двадцать пять, но выглядел он не более чем на двадцать, был моложав. Главной особенностью были его странные речи. Старшая продавщица книжного ничего не говорила, а только слушала его, пока он сам не направился к выходу.
А рядом с выходом стояла касса, за которой дожидалась кого-нибудь молодая про-давщица Вика. И вот, парень заговорил и с ней.
– Ох, простите, что я тут у вас уснул! Вся беда, что мне нельзя долго на одном месте. Зачитался вот и всё – вам хлопот доставил.
Вика настолько не ожидала такого разговора, что удивлённо улыбнулась и захотела его поддержать.
– А что вы у нас читали? – она даже хихикнула.
– Да всё там что-то про астральное тело человека… Но что бы я не читал, из всего вывожу одну премудрость – что в жизни должно быть, в первую очередь, движение. Будет движение, как минимум, просто физическое, будет и всё остальное как духовное движение. А в книгах – только слабые намёки на эту истину.
Вика даже забыла, где находится.
– А вы учитесь где-то? – переполняло её любопытство.
– Учился! Но…
И тут на девушку старшая коллега посмотрела так, что та вся вспыхнула от смущения и отвернулась.
– Если ничего покупать не будете, то всего вам доброго! – строго сказала Вика.
– Да-да, всего доброго. А я продолжу свой путь.
Наконец, Пётр Пухов вышел из книжного магазина, усмирив потоки своих слов. Прошёл уже где-то месяц, как он напрочь отказался от каких либо занятий, кроме хождения по городу. Хождения без задержек, чтобы нигде не уснуть и просто не стать зависимым от места. Обычный человек мог бы назвать Петра бродягой. Да, он действительно задался целью пройти по всем улицам города, через каждый закоулок. Но так, чтобы не быть слишком заметным. Каждый день он выбирал широкий маршрут, чтобы не появляться дважды в одном месте. На следующий день он слегка менял маршрут. И так ежедневно он проходил минимум по пяти-шести улицам, не считая дворов и каких-то особых проходов.
Его город был средним по величине и ничем не примечателен. Ближе к центру, как на Трудовом проспекте, где был этот книжный, дома были более высокими и современными. А так, преобладали дома советской постройки от двух до пяти этажей. Немало было и одноэтажных, деревенских домов. Разве что только интриговали неожиданные изгибы улиц и открывающееся кое-где панорамы. Например, между плотно стоящими домами вдруг откроется вид на широкий простор, где тоже есть дома, но далёкие, в низине, за пустырём, рекой и какой-то дымкой. Умел город поворачиваться неожиданной стороной. Вот, казалось бы, загазованный центр, но пройдёшь чуть в сторону, во дворик и увидишь тихий зелёный уголок с дивным цветником, похожим на ботанический сад. Никто проходящий мимо даже не думает о таком кощунстве, чтобы сорвать какой-то цветок и поставить у себя дома. Или в другом месте, на пустынной окраине, за сравнительно новым, высоким домом, сразу же начинается широкое поле. Казалось бы, в той стороне уже не может быть этого города, а дома на самом горизонте – совершенно другой город. А вот и нет – тот же самый! В него просто настолько глубоко вклинивается излучина реки. Так, в этом городе было всё, что и в других: мэрия, Управление Внутренних Дел, церковь, больница, поликлиники, школы, детсады, парки, вокзал. Раньше был ещё и аэродром, но теперь оставшаяся от него площадь была занята торговыми палатками. На ещё одной окраине дымил парфюмерный завод, слегка портивший экологию, но тоже уже закрывающийся. Главной же достопримечательностью города многие жители считали попросту само его очаровательное название – Веснянск.
Кстати о жителях города, веснянцах. За последние лет десять они изменились. Стали меньше ходить по городу. На работу добирались на машинах в связи с наплывом иномарок, а кто победнее – на автобусах. В парках народу стало меньше – в основном, люди с маленькими детьми, компании подростков, чаще девочек, да приходящие с чисто созерцательным настроем пожилые люди. Веснянцы куда-то себя загнали, стали привязаны к определённым местам. Такова была роль компьютеров, особенно социальных сетей. Даже большинство людей на улицах держало в руках подобие компьютеров – мобильные телефоны, айфоны, смартфоны, планшеты и прочее. Сам город отошёл для жителей на второй план, стал вытеснен виртуальной реальностью. Дороги и маршруты стали заменены сетевыми контактами. Живя в городе и ходя по нему, люди подзабыли его. Пусть он не блистал постройками из стекла и бетона, но был по-своему привлекателен – тихо, провинциально и ненавязчиво, привлекателен для тех, кто может это увидеть.
И именно в таком городе появился такой человек как Пётр Пухов. Уловив все эти тенденции, он воспротивился им до крайней степени. При своих непрерывных хождениях по городу (разве только на скамейки присаживался, когда была в том чисто физическая потребность) он отказывался даже пользоваться транспортом. А в перспективе даже планировал отказаться от мобильного телефона, набравшись силы воли. Своё занятие он не называл просто хождением и, тем более, бродяжничеством. Пётр изобрёл для этого благородное и возвышенное определение – странничество. Он также читал много фантастики в подростковом возрасте, и у него запечатлелось в уме и в душе повествование братьев Стругацких о космической сверхцивилизации Странников. Парень чувствовал, как всеми своими пешими перемещениями будто приближается к этой сверхцивилизации и воспаряет над обычной земной цивилизацией, как он был уверен – гибнущей.
Петя уже в детстве любил гулять с мамой по всему городу. Как он подмечал всё вокруг! Обычный человек, даже ребёнок не обладает таким восприятием. Пете запоминалась каждая трещина на стене дома или в заборе, каждое место с осыпавшейся извёсткой, особенности каждого подъезда и каждого фонарного столба! Особенно маленький Петя впивался взглядом в разлитый и застывший битум на торцах панельных домов. Битумом заливали крыши, и он, проливаясь вниз, оставлял на стенах интересные рисунки. Где-то в восприятии Пети чёрным битумом был нарисован какой-то бородатый старик в длинных одеждах, где-то – птицы на ветках, где-то – бабочка, взлетающая и оставляющая след в виде шлейфа, где-то – чей-то парик, где-то (это особенно восхищало) – перечёркнутые люди, где-то – что-то непонятное, но всё равно завораживающее, словно таинственный знак.
С детства Пётр болел своим городом. С каждым микрорайоном он связывал период своей жизни. В самой географии Веснянска он видел, по крайней мере, пытался увидеть какие-то знаки, сверхъестественные космические шифры. Отсюда – мистический настрой его юности.
«Надо же, всё ещё стоит!» – подумал Пётр, увидев во дворе возле телевышки уже поржавевший автомобиль «Москвич» оранжевого цвета. Эта машина пугала его в детстве тем, что у неё были вынуты продолговатые фары. На фоне чёрного радиатора это выглядело страшно – машина с чёрным «лицом» и чёрными пустыми «глазницами», в которых ещё тянулись какие-то проводки. Петя старался не смотреть, но эта машина была, как назло, видна издалека, перед ней шла длинная дорога вдоль садика.
Но вернёмся всё же ко взрослому Петру Пухову. К своим возможным встречам с однокурсниками и одноклассниками он относился спокойно, нейтрально – не избегал и не стремился. Встретятся так встретятся, заговорят – хорошо, поймут его философию странничества – молодцы, не поймут – пусть идут своей дорогой.
И вот, однажды такая встреча произошла. На широком Октябрьском проспекте Петра вдруг окликнули сзади:
– О, Петрух, ты что ль? – перед ним выбежал его однокурсник. – Здорово!
– Здорово, Сань! – произошло рукопожатие.
– Ну, валяй, рассказывай: как ты вообще живёшь?
– На ходу я живу!
– О-о! И куда сейчас направляешься?
– А вот об этом, Саня, нужно поговорить особо. Дело в том, что я сейчас никуда не направляюсь, я иду, чтобы просто ходить, без направления, я странствую!
Бывший товарищ опешил, полминуты не мог ничего произнести, кроме отрывистых звуков.
– То есть… Как?.. Что-то с тобой случилось после института?
– Случилось. Я прозрел. Увидел смысл жизни, предварительный пока, в движении! Движение вообще в жизни, духовное движение, оно когда ещё появится! А вот передвигаться механически – телом, можно сколько угодно.
Саня слушал с окаменевшим вдруг лицом, и на мгновение у него мелькнула мысль отбежать поскорее от своего товарища.
– Вот ты скажи, куда ты шёл? – спросил в свою очередь Петя.
– Да я вообще-то шёл… на своё рабочее место, на фирму строительную.
– А-а, понятно. Опять прилипать к своему мониторчику, в который, якобы, запихан весь мир, и благодаря которому сам мир можно напрочь забыть. А я вот сейчас могу идти дальше по проспекту, могу свернуть на Заводскую или на Берёзовую, могу вообще развернуться и в парк пойти, к мемориалу. Разницы нет, суть одна – я совершаю движение! И нет такого места, хотя ещё недавно было, которое меня бы держало.
Саня тёр виски, стараясь прийти в себя.
– То есть ты… бродяжничаешь?
– Вот, пожалуйста, типичное непонимание! Да не бродяжничаю я, а стран-ству-ю! Разница, как между небом и землёй.
– Да-а, Петрушка! Что ж с тобой за петрушка такая, извини за каламбур. Что ты там про «мониторчик»? Что я прилип к нему? Я отхожу на перерыв, вообще передвигаюсь по офису.
– Да… Тоже мне передвижение
– Ну а что ты-то предлагаешь?
– Я тебе, Сань, ничего не предлагаю, живи как знаешь!
– А ты, значит – запомнить бы это слово – странствуешь?
– Да, Саня, странствую.
– Ты – странник?
– Я – странник, совершенно верно.
– А ты, того… не общался с сектами?
– О-ой! Ну что у меня общего может быть с сектами?
– Ну, может, какая секта «странников»?
– Разъясняю тебе дальше. Секты – они всегда где-то гнездятся. Секта – это собрание в одном месте замороченных, потерянных людишек. Они предельно закрыты от мира и отрицают мир. Я же предельно открыт миру и стремлюсь вобрать его в себя весь, открыть новые горизонты, услышать сначала зов этих горизонтов. Стремлюсь, чтобы в меня вошла первозданная гармония Вселенной. Если в звёздном небе такой порядок – каждая звёздочка на своём месте, в своём созвездии, то почему в человеке такой хаос? Мечась в хаосе желаний и устремлений, люди и сбиваются в конечном, самом жутком итоге, в секты. Это – собрание потерянных людишек, возводящих в идеал свою потерянность и беспомощность, называющих светом абсолютную тьму. Я проклинаю все секты, какие не есть на свете! Сразу все!
Петя решил всё-таки кончить монолог, посмотреть на реакцию попутчика. Тот только лишь выпятил губы.
– Мхм! Знал я, что есть люди, могущие давить интеллектом, но чтобы так как ты… Ты вообще-то и в институте, на последнем курсе начинал задвигать про какой-то… как его, космизм что ли?
– Да, русский космизм.
– Вот! А теперь чего, из него выводы такие делаешь?
– Да много я чего читал, Саня, из всяких духовных учений. И из всех делаю один вывод. Это как если смешать все цвета радуги, и получится белый цвет. Так и если все эти учения – от Библии и даосизма до самых современных эзотериков – друг на друга наложить, то чётко выделится единый стержень – путь, движение. В движении не только пространство со временем взаимодействуют, но и все, какие бы то ни было, содержащие осколки истины, духовные учения…
Петя замедлил шаг, потому что его замедлил Саня.
– Что? Не плохо тебе ещё?
– Да… если будет совсем плохо, я скажу. А пока давай в другую сторону.
– Давай! Хорошая идея, Саня!
Собеседники совершили разворот на сто восемьдесят градусов. Теперь Саня решил проявить больший напор в разговоре, чтобы его не так охватывал устроенный Петей мозговой шторм.
– Я помню, как бы ты там не изучал технические науки, чуял я, что они для тебя так… как это сказать-то… не главная цель, короче.
– Да, верно ты подметил. Я всё это хотел поскорее изучить, чтобы двинуться куда-то дальше – подтвердил Петя с томным выдохом, – и глубже в тайны бытия. Пока что двигаюсь вот так.
– А как, чтобы тебе там, устроиться на работу, не задумывался?
– Работа – это привязка к месту. Пока не наступит какой-либо итог моего странствия – работать я не тороплюсь.
– Ну, ты, Петрух, мастер ребусов. Какой ещё итог должен быть?
– В общем – найти достойных попутчиков. Не обязательно, чтобы ходили вслед за мной, а чтобы понимали и разделяли моё мировоззрение. Если их найдётся достаточно, то можно среди них и задержаться, обосноваться на каком-то месте, работе, например. Потому что так – всё равно, что идёшь, не чувствуешь себя отгороженным от мира.
– Чем отгороженным?
– А вот этими как раз, границами искусственных мирков, когда не интересно, что за ними. Вроде Обломов, персонаж литературный, начинал рассуждать так же как я, что «человек разменивается на всякую мелочь». Но какой он выход нашёл – в лежании! Отгородил себя от мира ещё больше, в одноместном карцере. Вот дурак-то! Слизняк, вернее! Со своими слюнявыми мечтами оставался валяться как бревно.
– В общем я, Петрух, понял, что ты, типа, ходячий Обломов.
– Хороший у тебя юмор, Сань! Вот потому-то я как раз и не Обломов, что ходячий. Это всё равно, что сказать «трамвай – это автобус, ходящий по рельсам».
– Ну, в общем, ладно, больше такого давления интеллектом я не вынесу. Разве только последний вопрос задам. А ты только по Веснянску собираешься странствовать?
– Пока не обойду его весь – да.
– А когда весь обойдёшь – все улицы, проулки, проходы между домами, тогда что?
– Тогда за город начну выходить.
– А в другой город если?
– Пешком я до другого вряд ли доберусь. Транспорт меня не привлекает, но для такой цели придётся и им воспользоваться. А в общем и целом города – это зло. Мне только пожалуй, Веснянск мил, потому что он, сам понимаешь – родной. Мне здесь маленькому во многих дворах говорили: «Здравствуй, Петя!». А сейчас… По-моему, вся проблема Веснянска в том, что он хочет быть, по возможности, на Москву похож. Все такие же занятые делаются, разъединённые, за деньгами гоняющиеся.
– Ладно, на этой ноте предлагаю расстаться, ничего?
– Ничего, мы достаточно пообщались.
– Желаю тебе, Петруха, дальше странствовать, только… – Саня прервался и вдруг оживлённо улыбнулся. – Только осторожней, Петруха, чтобы не зарезал тебя какой-нибудь Абдулла из этих – он указал на кладущих бордюр с грузовика таждиков.
Оба посмеялись.
– Это ж азиаты, наследники монголов, степных кочевников! Вот были люди-то! Это просто идеал мой!
– Всё-всё-всё, давай, пока-пока!
– Вот постой! Зачем вот нужно удваивать слово прощания, нельзя один раз сказать «пока»? Зачем «пока-пока»?
– Ты ещё к этому решил прицепиться? – недоумевал Саня.
– Дань моде, словом, – сам себе ответил Петя. – А мода – смена эпидемий, распространяемых массой.
Бывший товарищ Петра, наконец, смог отойти от него с ощущением брожения под черепом.
Сам же Пётр снова развернулся – ему захотелось ещё раз пройти мимо кладущих бордюр среднеазиатов. В идеале ему хотелось с ними поговорить, поведать об их славных далёких предках-кочевниках. «А вообще ладно, – подумал парень, – они, поди, по-русски ни бельмеса. Хотя… начальство с ними по-русски всё-таки. Да ладно, всё равно, если даже и понимают что-то по-русски, то меня не поймут как надо. Ещё начальство их высунется, посмотрит на меня, подумает, что я сбежал откуда. Вон, Саня Каргин как дивился моим размышлениям. Но он-то хоть знакомый, однокурсник».
Пётр в итоге решил просто улыбнуться рабочим-таджикам и кивнуть. Когда один из них увидел его улыбку, то встревоженно приподнялся, приоткрыв рот, и сдвинул свои чёрные, как уголь, кустистые брови. «Вот народ – даже улыбки не понимают! А я ведь просто в знак уважения к их труду и с пожеланиями добра. А то, может, их другие обижают. Но Веснянск, вроде – гостеприимный город, ни разу не было слышно о межнациональных конфликтах в нём. Это всё идёт от больших городов, всякая чума, в том числе национализм». Пётр снова шёл по Октябрьскому проспекту в первоначальном направлении, прошёл ещё раз то место, где его встретил бывший товарищ, и продолжал рассуждать: «Всё, всё, любое зло, какое не представь, любая социальная эпидемия, любой психоз – всё исходит из больших городов! И сексуальные перверсии, и секты, и неонацизм, и наркомания, и просто эгоизм и меркантилизм – всё распространяют они и только они! Раньше это были всякие там нью-йорки, лондоны, парижи да амстердамы, а теперь – в результате этой треклятой глобализации, то же самое стали распространять и наши столицы – Москва с Питером! А хорошо на земле вообще не было бы городов! Были бы в лучшем случае, временные поселения, кочевья. Древние азиатские кочевники шествовали по миру, а мир открывался им таким, какой есть. Великая степь давала им силы для завоеваний. Как стали они оседлыми, так всё – с привязанностью к месту появилась своя территория, стычки с соседями, в итоге, они сейчас сами превратились, считай, в рабов, кладущих бордюр и прочее. Всё зло у всех народов началось с оседлости – разделения «твоё – моё», «мы – они», произвол чинов, наконец, города. А в городах – всё большая и большая прикованность к месту, вплоть до всяких офисов и в самом страшном, крайнем случае – до сект, в которых о внешнем мире запрещено даже думать».
Когда-то Пётр вышел на самую окраину города. Эта окраина была особой – отмечена мостиком через речушку. Речушка была так себе, а вот мостик сделали шикарный – с фонарями, стилизованными под старину, шестигранными, по два на каждой стороне, а внизу камнем выложили круглую арку для реки, благодаря чему она звонче журчала. Так вот, стоя на этом мосту (да, стоя, временами были остановки!), парень смотрел в две стороны – на город и на поля с перелесками. Его задачей было определить, куда ему приятнее смотреть. Исходя из логики его рассуждений, ему должно было приятнее смотреть туда, где сплошная природа, а никак не город. Но так не получалось. Пусть Пётр и считал города источником зла, но он не мог говорить это о Веснянске по той простой причине, что это был его родной город. Это был тот город, где он, во-первых, родился, а во-вторых, открыл «истину странничества». Сам этот город своей архитектурой, своими изгибами улиц и панорамами подталкивал к странствованию ничуть не меньше, чем выводы из всяких философских трактатов и эзотерических книг. К тому же, с мостика вид на россыпь панельных пятиэтажек был окаймлён зеленью. Этот город ничуть не враждовал с природой, выглядел её продолжением, а не наступлением на неё. Поэтому Петру одинаково нравилось смотреть с моста и в ту, и в другую сторону.
Домой Пётр Пухов приходил в период захода солнца. Он ориентировался только по нему, по природным ритмам. На часы он не смотрел, брал их только на тот случай, чтобы сообщать время тому, кто спросит. В Веснянске уже началась осень. По этой причине Пётр стал приходить домой раньше. Не потому, что похолодало, а потому, что солнце стало заходить раньше.
Были у Петра Пухова родители, образ жизни которых был, по его терминологии, «оседлым». Отец заведовал складом стройматериалов. Вовлечённость в бизнес обострила в нём одно качество, не всегда приятное окружающим, а именно – родовую гордость. Мама Петра вовсе была домохозяйкой, погруженной, помимо всего прочего, в сериалы. Раньше она работала в детском садике (в который ходил сам Петя), но затем её сократили в результате ухудшения ситуации с рождаемостью.
Однажды Павел Николаевич Пухов пришёл с работы, разделся, вымыл руки, сел за стол, глубоко выдохнул и начал такой разговор:
– Ну что, сынок-то наш всё странствует?
– Да! – легко и непринуждённо ответила Лариса Борисовна.
– М–хм! А ты, Ларис, не опасаешься, что он доходится до чего-нибудь нехорошего?
– Что это ты такое предполагаешь? – недоумённо посмотрела на него жена.
– Да мало ли чего! Он, вроде как, сам по себе мотается по городу, а потом вдруг кто-нибудь его приманит и будет направлять.
– Ой, Паш, если ты про секты, то Петя меня заверил: «Против сект и прочих сомнительных компаний у меня пожизненный иммунитет!». Вот как красиво и убедительно сказал! Тоже ведь дар – так говорить!
– Ну да… Любит он словеса плести. Если бы только дар какие-то ощутимые плоды приносил, не был таким таинственным. Вот, например, если не говорить ни про какие секты и прочее, а взять само по себе его хождение. Ему лет-то уже сколько? Вздохнуть не успеешь – уж тридцать будет.
– Да ему пока двадцать пять, тридцать нескоро будет.
– Да, двадцать пять? А ведь за эти годы он сколько раз мог и стоящую работу найти по специальности, и, в конце концов, с девушкой познакомиться, и семью завести!
– Ну, что тут, Паш, поделаешь, если у нас мальчик такого особого, возвышенного внутреннего склада! Значит, и девушка нужна особая! Когда-нибудь да встретит. А то сейчас развелось всяких… как их… тусовщиц крикливых, которым только деньги нужны.
– Ой, больно ты у меня, Ларис, спокойная. Сначала мне это в тебе нравилось…
– Ну, а ты-то что такой взъерошенный? Если и в самом деле у Пети блажь в этом хождении, то скоро пройдёт – надоест и всё. Это ж однообразно! Да и ходит он по-доброму – чтобы помогать, если кому-то что-то понадобится, чтобы в людей получше всматриваться, без посредства телевизоров всяких.
Отец и сын Пуховы были абсолютно не похожи друг на друга как по взглядам, так и по внешности. У Павла Николаевича было широкое одутловатое лицо с резкими чертами, чуть выкаченными глазами, светло-русые, даже чуть рыжеватые волосы. Он продолжал о сыне:
– Это он в тебя такой, однозначно, даже говорить нечего. У нас, Пуховых, всегда был точный склад ума, технический. И жизнь у нас у всех проходила по чёткому плану. Никто не топал куда попало в поисках какой-то «истины». Никому не нужна была какая-то заоблачная «истина». Чему наука учит – вот и истина, приносящая плоды. Дед-то его сколько транзисторов собрал, сколько всем всего починил. До сих пор все в городе, кому приходилось технику чинить – все как один помнят Николая Изотовича, проректора института. А внук его, вместо того, чтобы микросхемы собирать и чинить, занимается бесцельным шлянием по городу. Как бы он это ни называл высокопарно, «странничество» там какое-то, для меня это всё равно шляние и ничего больше! Сейчас прям он от этого шляния наткнётся на какой-то новый мир, на четвёртое измерение! Жди! А навеяна эта дурь какими-то идиотскими книжонками!.. Надо бы с него уже отчёт потребовать обстоятельный: на что он деньги тратит, которые мы ему отстёгиваем.
– Да он у нас там живёт вообще аскетично, если только на еду тратит, а вещи ему никакие не нужны. А эти какие-нибудь книги – он их так, не покупая, прямо в магазине читает. Я просматривала, ничего он дома не держит.
– Ну ладно, Ларис, ты меня всё успокоить хочешь, я это ценю и потому успокаиваюсь. Но с одним условием: помни мои предостережения!
– О чём? Что Петя может ходить слишком долго?
– Да… Что всю жизнь свою прошляется бесцельно и обыкновенным бродягой станет. Пока ещё приходит домой, чтобы поспать, а потом, может, и от этого откажется – на земле будет спать, чтобы какие-то там тайны этой самой земли постигать… Улыбаешься? Мне бы тоже было бы смешно, если бы не было так грустно, обидно и страшно… Ну ладно, на сегодня достаточно сказано… Что там у нас на ужин?
Остаток вечера прошёл спокойно. Сына они не ждали, потому что он жил отдельно. За средствами к существованию он приходил, но пока ещё было не время.