Глава II. Попутчица.
Улыбка без сознания – Гнев и жалость – Виноваты ли Стругацкие – Задатки философа – Переход на «ты» – Паутина мирового мегаполиса – Единственный ребёнок – Осенний парк – Жуткое предчувствие.
…И снова Трудовой проспект. Но теперь Пётр пришёл на него особым способом – пройдя целиком всю Волжскую улицу! Всё внимание парня вдруг приковал к себе объект в небе. Это был дельтаплан над полем, над бывшим аэропортом. Хоть и далеко, но высоко! «Вот до чего я не додумался!.. Я только по земле хожу, а чтобы подняться над ней в сторону светил!..». Пётр пробежал вперёд и чуть подпрыгнул… Затем всё померкло.
Справа в парня въехала поворачивающая машина, сначала поддела, ударила в бедро, затем отбросила метра на два, и парень потерял сознание. В ту секунду как умолк бешеный визг тормозов, раздался испуганный вой прохожих: «О-о!». А ещё через две секунды место происшествия огласил новый визг, заглушивший всё остальное. Его издавала девушка, выскочившая из машины. Она и была за рулём, а больше в машине никого не было. Визжа, девушка подбежала к лежащему парню.
– Да что же это такое?!! – она резко развернулась. – Люди добрые, я не хотела, поверьте мне, клянусь!!! Я не знаю, зачем он выскочил мне под колёса, не знаю!!! Я не хотела, простите меня, люди!!!
С новым визгом она подбежала к машине и ударила кулачком по капоту. С ней творилась форменная истерика. Девушка уткнулась в капот и глубоко всхлипывала, не реагируя ни на какие успокоения и вызов «скорой» и автоинспекции. Даже на просьбу заглушить двигатель. Но закон она всё же при этом соблюдала – не покидала место происшествия.
– Понимаете, – говорила водитель, подняв, наконец, голову от капота. – Я думала… Он должен был остановиться, он не мог меня не видеть, что я поворачиваю. Или шаг замедлить хотя бы… А он, наоборот, как выскочит! Одурманен чем-то был как будто.
Затем девушка стала твердить по кругу слова:
– Я не хотела… Поверьте… Я не знаю, зачем он выскочил… Я не хотела… Поверьте… Я не знаю, зачем он выскочил…
Подъехала скорая помощь. У Петра прощупали пульс, тоны сердца и погрузили на носилки. Вновь подбежала девушка-водитель.
– Ой, а он что, жив?!.. Скажите, жив?!!
– Жив, – по контрасту спокойно ответил врач «скорой».
– Ой, слава Богу, – и до того не особенно верующая девушка быстро перекрестилась. – А я уж думала, я его… Что я теперь – убийца. Как же, думаю, так, и в школе была примерной, и в институте, и вдруг – убийца! Как это? Но хоть он жив, хорошо, слава Богу, полегчало. А то я уж думала, что я – убийца.
Девушка-водитель снова начала повторять слова. Врач «скорой» шепнул большому лысому коллеге:
– Прямо не знаешь, кому сейчас больше помощь нужна. Какой-нибудь валидол есть, чтоб ей дать?
– Лежит для таких случаев.
Когда девушке принесли валидол, она снова:
– Но вы понимаете, что я не хотела?
– Все всё давно поняли. Только полиции сейчас всё ещё раз расскажете обстоятельно, и всё будет хорошо. С этим парнем тоже. Возьмите, вот, валидол, рассосите, – она не брала. – Как вас зовут?
– А вам зачем?
– Просто, чтобы обращаться к вам.
– Алина.
Девушка взяла таблетку и медленно положила в рот.
– Так вот, Алина, вы ни в чём не виноваты, он сам выскочил, так что успокойтесь. Единственное что – полиции сейчас поможете составить протокол. А он, скорее всего – я про парня! – обкуренный какой-то, ничего не видел.
Подъехала ещё одна машина с мигалками – полиция. Алина снова всё рассказала и объяснила, голос только чуть подрагивал. Она сказала, что не сможет теперь сесть за руль своей машины и попросилась в отделение, чтобы оттуда дойти своим ходом. Её подвёз сотрудник правопорядка на её же машине «Хонда».
В отделении, при Алине, наконец-то была установлена личность сбитого парня. Тот сам назвался, придя в сознание, после чего позвонили из больницы. Младший сержант диктовал старшему для протокола:
– Пухов… Пётр… Павлович.
Услышав, Алина обрела идею запомнить это и навестить его в больнице по фамилии. Во-первых, она была девушкой довольно совестливой, во-вторых, её заинтересовал сам этот парень. Хоть и говорили, что он, видимо, наркоман, и сама она поначалу так думала, но… Когда несли его на носилках, лицо его было каким-то светлым и ясным. Не было свойственных наркоману кругов под глазами и бледности. Парень просто улыбался, будто закрыл глаза в какой-то неге. Так и казалось Алине, что он сейчас откроет их и посмотрит на неё с такой лёгкой улыбкой. Завораживало это воспоминание… И вообще, они были схожи по возрасту, комплекции, даже чертами лица.
На следующий вечер Павел Николаевич пришёл с работы, обсуждая уже другую проблему.
– Кругом, кругом одно торгашество! Наш веснянский парфюмерный завод закрывается уже с концами. Не выдерживает его продукция конкуренции со всякими «кристин-диорами». Тьфу! Разные предрекаются этому миру «концы света». Кто говорит – глобальное потепление, кто наоборот говорит – всё заледенеет, кто – комета врежется, кто – ресурсы истощатся, кто – Земля превратится в свалку радиоактивных отходов… А у меня своя версия, во что Земля превратится – в нескончаемый рынок-«толкучку». Хотя я и сам до известной степени «торгаш» – складом заведую, но… Знаю границы человеческого. А то вот, оптовый покупатель на складе моём в такие торги вступил с моим поставщиком, цену мешков извёстки ободрал до самой себестоимости. С какого-то он покруче склада, областного. Так, говорит, его тоже зажимают в цене, иначе не выйдет на экспорт. Кабальные условия экспорта, значит! А сам по себе человеческий труд никто уже и не оценивает! Но я ещё оцениваю, уважаю труд веснянцев, и пользоваться принципиально буду своими, нашими веснянскими духами! Они за десять лет не протухнут…
Павел Николаевич уже хотел дать жене понюхать эти духи, но вдруг что-то в нём осеклось. Он не удостоверился, что она дома. Она всегда была дома во время его прихода, но в этот раз Павел Николаевич, увлёкшись размышлениями, не заметил того, что придя, сняв верхнюю одежду и обувь, помыв руки, он ещё не видел жены. У него внутри даже ёкнуло. Неужели он так старательно излагал свои мысли в пустой квартире?!
– Ларис! Ты у меня здесь?
В ответ из комнаты… раздались всхлипы. Павел Николаевич ворвался туда.
– Что такое?!
– Из больницы звонили!.. Петя… там…
Павел Николаевич пошатнулся.
– Его машиной… стукнуло!..
Больше Лариса Борисовна ничего не могла сказать. Павел Николаевич, пятясь, резко сел. Через секунду, он, отгоняя шок и растерянность, выдавил из себя с надрывом:
– Достранствовался, придурок! – и ударил кулаком в стену.
– Да ладно тебе, Паш… Бедный наш сыночек!
– А почему сразу не сказала, когда я пришёл? Я-то там как ни в чём ни бывало…
– Да думала твоими словами успокоиться, отвлечься просто – бесполезно. Вообще, я как парализованная.
В городскую больницу супруги Пуховы отправились на следующее утро. Перед тем оба почти не спали.
Как только Петя проснулся на своей койке, так сразу увидел мать с отцом и застонал как-то виновато. Мама сразу бросилась его обнимать, а вот отец подходил медленно с каким-то кислым выражением лица, которое образовалось из равномерной смеси жалости и гнева. Врачи предупредили довольно строго, чтобы Петра пока не беспокоили особыми расспросами. Сам Пётр пояснил, что у него ушиб бедра, который вскоре должен пройти, благодаря наложенному компрессу. Он назвал и причину происшествия.
– Я просто засмотрелся на дельтаплан. Мне так захотелось в такую же высь подняться, воспарить, что я перестал видеть всё вокруг.
В этот миг Павел Николаевич еле удержался, чтобы не высказать сыну в резкой форме всё, что думает о его «странничестве». «Ничего, успею ещё всё ему высказать!» – с такими мыслями он себя пересилил. Лишь на пути к выходу, в очередном разговоре с женой слегка выпустил пар.
– Знать бы, знать бы только, откуда у него это взялось? С какого момента? Поступая в институт, вроде, немало надежд подавал. А потом – как резьба съехала, так до сих пор и не выправится никак. Понимаешь, Ларис, что никакой другой причины того, что его машина сбила, кроме этой страннической дури нет и быть не может! С чего началось это, как разглядеть тот момент? Разглядеть и выкорчевать, вырвать с корнем! Книжки какие-то сектантские…
– Ты опять про секты?
– Но я только так могу воспринимать все эти гнусные книжонки, я не разбираюсь в сортах отбросов – где там какие мистические, где – экзотические.
– Эзотерические, хочешь сказать?
– А-ай! Даже слышать противно названия эти. Нет!.. Настанет день, когда я куплю целую партию этих книжонок и просто сожгу на свалке! Может, и Петька в себя придёт, и остальных уберегу от распространения какой-то новой чумы. …Начинал со Стругацких, вроде. Они-то ещё, вроде, безобидные. Я и сам ими когда-то зачитывался. Хотя вот, в позднем их творчестве их тоже куда-то не туда занесло, в мистику какую-то. То ли дело вначале – чётко была видна научность, техническая основа вымысла – звездолёты, марсоходы и прочее. А потом… А, ещё вот на каком моменте Петьку заклинило – цивилизации «странников» каких-то! Вот и он сейчас… достранствовался. Но всё равно я не могу поверить, что Стругацкие, точнее, чтение их Петькой стало причиной всего этого.
– Значит, Стругацкие в сочетании с чем-то ещё.
– Ну да… – измождённо вздохнул Павел Николаевич.
За этим разговором супруги Пуховы не заметили сидящую возле гардероба девушку с тёмно-русыми, вьющимися до шеи волосами и серыми крупными внимательно-задумчивыми глазами. Зато она их заметила, догадавшись, что это – родители Петра. Алина ждала их выхода после того, как ей сказали, что у Пухова сейчас уже есть двое посетителей. После их выхода, она сама направилась в указанную палату.
Алина осторожно в неё заглянула и распознала того парня, который лежал возле её машины. Пётр тут же заинтересованно посмотрел на неё.
– Простите, вас зовут Пётр?
– Да, – недоумённо ответил тот.
– Просто я – водитель той машины, которая… – голос дрогнул.
– А-а!
– …Которая вас сбила!
– Вон оно что! Что ж, заходите, садитесь на койку. Вот уж не ожидал!
– Я понимаю, вы не ожидали. Но просто я не смогла бы спокойно жить, если бы не пришла лично сама узнать о вашем здоровье и, таким образом, загладить свою вину.
– О, господи… Какую ещё вину, когда я сам вам под колёса кинулся!
– Всё равно я не могу так просто это пережить. Кто-то смог бы, а я вот – нет!
– В таком случае я прошу у вас прощения!
– Да что вы делаете?! Сами лежите в таком состоянии, да ещё прощения просите?
– Но кто-то же должен быть виноват в случившемся! Вы-то не виноваты точно – сто с лишним процентов!
– Я могла притормозить при повороте…
– А я бы мог не выскакивать, – настойчиво проговорил Пётр. – Как вас, кстати, зовут?
Алина назвалась.
– Что ж, очень приятно. Ну, а моё-то имя вы знаете.
– Да, чтобы вас найти – узнала. Скажите просто, как вы себя чувствуете.
– Вполне сносно. Говорят врачи, ушиб бедра, но ничего… они пророчат, что за неделю вот с этим компрессом всё должно зажить. Пока у них хорошее пророчество… Или как это у них называется, у врачей?
– Прогноз?
– Точно! – и оба рассмеялись.
Заглянула медсестра и предупредила, что пациент не должен испытывать сильных эмоций, в том числе, веселья.
– Да-да, вы правы, чуть побаливать стало. Но это я сам себя смешу. Больше не буду!.. Так вот, Алина, я виноват в том, что засмотрелся на дельтаплан. Там, вдалеке, над полем.
– Летали когда-то?
– К величайшему сожалению, нет. Вот если бы летал – не засмотрелся бы так. А так – захотелось устремиться ввысь, от этой муторной земли, где люди копошатся, как муравьи. Каждый спешит в свой муравейник, а всего, целого мира вне муравейника никто и не замечает.
– Ой, как вы интересно говорите! Вы случайно не писатель?
– Не-эт. Пробовал, правда, что-то калякать. Со страницу что-то напишу, а потом посмотрю – тягомотина какая-то напыщенная, комкаю и выбрасываю.
– Зачем?! Может, я бы прочитала и оценила.
– Может, когда-то ещё попробую. А пока я – не писатель, а мечтатель. Порыв хоть и бывает, но помимо порыва нужны спо-соб-нос-ти! Образование-то у меня вообще техническое. Как и у отца, и у деда. Отец меня не поймёт, если начну что-то писать. Он вообще жутко недоволен моим странничеством.
– Простите, чем недоволен?
– А это я вот так хожу по городу туда-сюда. Мечтаю, чтобы таким образом мне мир открылся как он есть. А что во всяких СМИ – там всё преподносится избирательно. Кому-то больше то интересно, кому-то это. Мне же интересно всё. И потому я не хочу, чтобы телевизор или интернет был посредником между миром и моими глазами.
– С каждым вашим словом, Пётр, мне всё интереснее с вами находиться… А что у вас не сложилось с вашим техническим образованием?
– Ну… учился я, учился… Потом, изучив все эти микросхемы, подумал, что усечённым будет восприятие мира, что буду воспринимать его тоже как какую-то схему, абстрактную.
– Ой, как вы говорите! Нет, Петя, в вас точно есть задатки или писателя, или философа, или того и другого сразу!
– Спасибо! А давайте, Алина, перейдём на «ты»? Давай?
– Так сразу? Может в следующий раз?
– Нет, Алин, я настаиваю. Показали друг другу взрослость и интеллигентность, и хватит.
– Хорошо, Петь, давай на «ты»!
Вошла медсестра.
– Так, девушка, вам ещё пять минут можно здесь находиться.
– Да-да! Я сейчас ухожу!
– Ещё целых пять минут, Алин, не вскакивай так! Вот как бывает: я тебе под колёса бросился вовсе не потому, что мне жить надоело, а наоборот – от неуёмной жажды жизни. Бывают и такие парадоксы! И по поводу моего странничества мне отец ещё выскажется как следует, сомнений нет. Но ничего, у меня снова наготове свои аргументы.
Напоследок Алина и Петя обменялись номерами мобильных телефонов. Их стало тянуть друг к другу. Какой-то особый окрас обретало их общение. В дальнейшем Петя рассказал Алине про своё детство – увлечения, занятия, заблуждения и страхи. Алина ему – про своё, какая она с детства крикливая и беспокойная, сколько от этого было трудностей. Хотя она всегда была примерной, ответственной, общительной, совестливой и отзывчивой, но ко всему примешивалась какая-то нервозность. Алине и Пете нравилось друг в друге то, чего не хватало в себе. Алине – спокойствие, уравновешенность и захватывающая способность размышлять у Пети, ему – практичность, ответственность, целеустремлённость Алины. Во всём остальном они были похожи. Пётр понимал, что он впервые за долгие годы нашёл (нет, не невесту, он этого до сих пор ещё не планировал!) «попутчицу», по его особой терминологии. То есть девушку, интересующуюся и понимающую его философию странничества. Алина к тому же имела профессиональное занятие, отдалённо схожее с этим странничеством – она работала картографом.
Когда до выписки оставалась пара дней, Пётр Пухов видел во сне чистое поле, на которое надвигалось что-то жуткое, заставляя дрожать землю. Это было как будто какое-то вражеское войско. Из-под земли выскакивали и взметались к грозовому небу высоченные здания сплошь из стекла и бетона. На поле надвигался, уничтожая его и всю природу, мегаполис, а по небу вместе с ним надвигалась страшная, невиданная гроза. «Москва, не ползи на Веснянск! – отважно прокричал Пётр и выставил руки, хотя и становилось страшно, – Не ползи, Москва, я всё равно не пущу тебя! У меня найдутся силы тебя не пустить! Хватит тебе расширяться! Стой, Москва!» Громадные постройки, вырастая и взметая землю, уже обступили Петра по бокам. В небе разноцветные молнии вырисовывали неведомые знаки. В черноте неба из них сложился гигантский, светящийся непрерывными вспышками паук. Он плёл паутину всемирного мегаполиса. В воздухе начали летать включённые мониторы, показывающие самую разную информацию. Наконец, сбоку вспыхнул слепящий свет, как от ядерного взрыва.
Пётр вскрикнул и проснулся. Ему в глаза светило солнце в окне, отчего он, и проснувшись, не мог ничего разглядеть. Так было, пока не задёрнули штору.
– Доброе утро, Пётр Павлович! Пора бы уже просыпаться в это время, скоро завтрак!
И Пётр увидел незнакомого мужчину средних лет, весьма интеллигентного, с волосами, собранными в хвост.
– Здравствуйте! – ответил Пётр.
– Здравствуйте! Я хотел бы задать вам несколько вопросов, относительно того, как вы очутились на больничной койке. Я знаю, вы попали под машину, куда-то засмотревшись, так?
– Да, на дельтаплан.
– Летали на нём когда-нибудь?
– Нет, но очень хотел бы, потому и засмотрелся.
– Мхм! Вы вообще, насколько мне известно, любите свободно перемещаться по городу, без особой цели, что вы именуете «странничеством».
– Это так. А вы что, позвольте, психолог?
– Ну… – последовала лёгкая усмешка, – если честно, то да.
– И вас мой отец ко мне направил?
– Тоже верно. Догадливы вы, Пётр Павлович. Но давайте, я всё–таки доясню у вас про ваше странничество. Вы ведь ни от кого не скрываете этого?
– Нет.
– Тогда расскажите, пожалуйста, об истоках этих ваших убеждений. Вы из книг что-то вывели?
– Да, в значительной степени. Сначала это была фантастика братьев Стругацких, ещё на первых курсах института. В конце учёбы я перешёл на русский космизм. Он теоретически обосновывал необходимость заселения людьми космического пространства, при этом ещё с воскресением всех умерших, «воскрешения отцов», как говорил основатель учения, с помощью науки и техники. Поскольку космизм был разновидностью философии, то я стал интересоваться философией вообще. Стал штудировать Канта с Гегелем, потом… Вы записываете? Хорошо, буду перечислять медленнее. Потом я переключился на философию не столь классическую – экзистенциалистов и постмодернистов. Далее – читал про скрытые способности человека как личности, духовные способности. Это были эзотерика и мистика, начиная с «живой этики» Рерихов. Уже не братьев, а супругов.
Психолог усмехнулся. Пётр перечислил остальных представителей данного книжного направления.
– Так что моё странничество сложилось из таких компонентов: цикл произведений Стругацких, посвящённых космической сверхцивилизации Странников, незаметно меняющей ход истории Земли и всей Вселенной; второе – русский космизм; третье – религиозные, мистические и эзотерические учения, которые объединяет как основа путь, движение. И есть ещё четвёртый компонент, уже не вычитанный – любовь к родному городу Веснянску. И даже пятый компонент – постмодернизм с уклоном в экологию. Вот, не слишком сложно это для вас?
– Нет-нет, увлекательно даже! А вы не пробовали, Пётр, свою философию странничества тоже изложить в виде произведения, трактата?
– Когда-то, может, и попробую, но пока я эту философию утверждаю непосредственным действием.
– И по выходе из больницы вы, что же, собираетесь продолжить странствия?
– Да, собираюсь продолжить. – Твёрдо заверил парень.
– И вас не останавливает ваш несчастный случай, из-за которого вы здесь?
– Нет, просто буду осторожен. Не надо слишком воспарять, надо видеть и то, что на земле происходит.
– Понятно! Мы поговорили об аспектах вашего странничества, а теперь, давайте, может, об итогах, намеченных вами. К чему-то ведь это должно привести конкретному, не так ли, Пётр?
– Не к тому, что я буду в кустах спать, не волнуйтесь, – и Пётр объяснил психологу, каких он хочет найти «попутчиков».
– Ну и совсем в завершение спрошу: а какие предметы вам нравились в школе?
– Вот в школе-то у меня всё шло как раз так, как отец мой хотел. Я преуспевал, в основном, в физике, математике и информатике. А философские и прочие книги я стал штудировать помимо воли отца. Оттого-то он жутко недоволен этими книгами и моим странничеством. Пока ещё сдерживается, но потом я выйду отсюда – и выскажется по полной. А может, уже и здесь.
– Ну что ж, спасибо, Пётр, сейчас уже вас позовут на завтрак!
– А позвольте и мне у вас кое-что спросить.
– Что ж, я очень не прочь, но только поскорее – сейчас вас позовут на завтрак.
– Вам так и не удалось уличить меня в дромомании?
– О! Я вижу вы и в терминах психиатрии сведущи! Нет, Пётр, вы просто показали мне интеллектуальные способности, тщательно обосновав свои воззрения. У меня ваше занятие не вызывает неприятия. Оно своеобразно, но в пределах нормы.
Пётр вдруг слегка нахмурился.
– Обычно я не люблю слова «норма». Оно означает для меня «безликость». Но вы употребили его в более широком смысле, означающем «человечность» или просто «здоровье».
– Зав-тра-кать! – заглянула в палату медсестра. – Здесь меня не слышат что ли?
Первым отреагировал психолог.
– Ах, да! Видите, Пётр, всё! Спасибо за беседу, желаю скорее выписаться.
Психолог направился к выходу из больницы и возле гардероба встретился с родителями Петра.
– А, здравствуйте, Павел Николаевич! С сыном вашим я провёл сейчас беседу, которой вполне удовлетворён. Не нашёл я никаких оснований для психологического или, тем более, медицинского воздействия на Петра.
– Ой, слава Богу! Видишь, Паш? – воскликнула Лариса Борисовна, но супруг отчего-то не был доволен.
– Что, хотите сказать, пусть и дальше себе ходит-бродит и под машины попадает?!
– Нет, не это я хотел сказать! Произошёл несчастный случай, не связанный непосредственно с образом жизни Петра. Он целиком и полностью признал свою вину в невнимательном переходе дороги. Но подобная невнимательность встречается и при обычном движении по улице, имеющем конкретную цель. Взгляды у молодого человека, конечно, своеобразные, как и его образ жизни, или, как сейчас говорят, стиль жизни. Но обоснование своих взглядов у вашего сына ясное и даже увлекательное. Всю историю формирования такого ходячего, странствующего стиля жизни Пётр изложил довольно подробно и увлекательно.
Отец вздохнул.
– Да что он всех гипнотизирует что ли своими «увлекательными изложениями»?
– Ну, чем ты, Паш, недоволен опять? Говорят же нам, что с нашим мальчиком ничего страшного!
– А тем я недоволен, Ларис, что не знаю, когда и чем это кончится!
– Позвольте мне, Павел Николаевич, докончить мои выводы.
– Ну, давайте-давайте! – нервно проговорил тот и встал в нетерпеливую позу – сплёл руки на груди.
– В наше время молодежь обычно просто в катастрофической степени лишена ориентиров. И чтобы как-то самоутвердиться, молодые люди часто сами выдумывают для себя какой-то своеобразный стиль жизни, который может быть намного хуже, чем у вашего сына. А у него стиль жизни хоть и своеобразный довольно, но в пределах нормы – как медицинской, так и моральной. В итоге, это может кончиться либо чем-то хорошим, каким-то открытием, достижением, либо…
– Либо не кончится никогда? – перебил Павел Николаевич.
– Либо кончится просто, обычно, потому что надоест. Поймёт Пётр, что нужно устраиваться на работу и делать то, что делает любой обычный человек. Пройдёт это возрастное явление – свойственные молодости порывы романтики, наступит зрелость и всё встанет на свои места. Поймёт ваш сын, что и суровая проза в жизни нужна также. Без неё человек будет отстранённым от мира и… не очень жизнеспособным.
– А вы ему это сказали?
– Он сам это поймёт, я уверен!
– Э-эх вы, Максим! Я-то на вас так надеялся, – тут Павел Николаевич понизил голос, – столько вам заплатил! – он махнул рукой и продолжил громко. – Пойдём к сыну нашему несчастному! – позвал он жену к лестнице.
– Да-да, сейчас пойдём, наконец, к Пете! Извините, Максим Анатольевич, большое спасибо вам и до свидания! – широко улыбаясь по контрасту с мужем, попрощалась с психологом Лариса Борисовна.
Окончив завтрак, Пётр вернулся в палату, начав тосковать о пространстве за окном. Но протосковал он недолго – где-то полминуты. За окном вся земля была уже устлана жёлтой листвой. Пётр смотрел на это и почувствовал, как в палату кто-то вошёл.
– Ну что, сын мой Пётр? – с порога начал Павел Николаевич. – Поправляешься?
– Поправляюсь, пап. Только бледные синяки остались, хоть и обширные, где раньше кровь сочилась.
– О боже! – вздохнула Лариса Борисовна.
– Извини, мам.
– И что же ты, неужели осмелишься сказать, что собираешься дальше бродяжничать?
– Папа, я не бродяжничаю, а странствую.
– А я всё равно не устану повторять, что ты бродяжничаешь!
– Я же в свою очередь не устану тебя исправлять и объяснять различия. Бродяга – это тот, кто убегает сразу от всех, кто в глухом месте, навроде свалки, хочет укрыться и там спокойно пить спиртное или, извини, колоться, порошок вдыхать и прочее. Я же не убегаю от мира, а, наоборот, устремляюсь в него, стараюсь всмотреться в каждого прохожего, понять его душу, так сказать, его тревоги, переживания и стремления. Я, таким образом, склонен всех людей принимать за своих близких. Так что, папа, я не бродяга, а странник. И могу повторять это объяснение сколько угодно раз специально для тебя.
Отец слушал это с потупленным взором.
– Да… Вот только теперь послушай, сынок, моё объяснение. Когда у меня на складе подошёл ко мне комплектовщик с вопросом: «Пал Николаич, а как ваш сын там себя чувствует?» – я даже не понимаю, в каком смысле он это спрашивает. Или он имеет в виду, как ты после попадания под машину, или как ты вообще по жизни со своими этими бредовыми странствованиями, как у тебя с головой. Стыдно же просто! Ты об этом подумал?
– Так, пожалуйста, потише! – строго сказала заглянувшая медсестра.
– Извините! – пресёкся Пухов-старший. – Так вот… Что же получается, как это со стороны выглядит? В роду умельцев, техников, отпрыск занимается никому не нужным и не понятным… этим самым странствованием. Не кажется ли тебе, Пётр, что это похоже на какое-то вырождение рода Пуховых? А?
– Мне это кажется дальнейшим развитием способностей рода.
– Ах, вот ты как выкручиваешься у меня! Какое здесь в чём развитие, когда дед твой вон кем был, всему Веснянску технику чинил. До сих пор его помнят как мастера номер один и выдающегося работника института, который ты же и кончил, оболтус! Ещё этот наплёл мне, психолог – он, похоже, липовый, купил себе диплом - что каких-то там «ориентиров» нет. Вот такой твой дед чем тебе не ориентир ещё?
– Я понимаю, пап, я всегда уважал дедушку Колю за то, что он собирал транзисторы и всему Веснянску всё чинил. Но настали иные времена – времена глобализации, когда нужно в мире видеть уже что-то помимо научно-технического прогресса, иначе техника скуёт этот мир, обезличит человека, устранит из мира живую душу.
Лариса Борисовна, глядя на сына, умилённо мотала головой, незаметно от мужа.
– Так… «Живую душу»… Хорошо! Скажи мне только напоследок, какие проявления у этой живой души? У твоей, в частности, живой души, каких проявлений ждать нам с матерью?
– Это любовь… Любовь к миру, природе, людям, конечно же. И на основе этого, только на основе этого – созидательный труд. А не тот, якобы, труд, которым называется погоня за заработком и должностями. Кто что-то создаёт, творит для мира – тот всех богаче и почётнее. Того почитает сама Вселенная. Сам Бог, если Он есть. Возможно, скоро уверую в Него.
Павел Николаевич уже не находил, что возразить. Только вздохнул.
Тема разговора сменилась.
– Ко мне, кстати, приходила сюда одна девушка – водитель той самой машины, под которую я по неосторожности попал. Её зовут Алина. Она мне и на телефон мобильный звонила, мы уже на «ты» с ней. Такая вся открытая, много о себе поведала, восприимчивая. В точности по мне. Профессионально занимается картографией. На день своей выписки отсюда я ей предложил в мемориальном парке встретиться.
Мама Петра радостно вздохнула, уже не таясь. А вот отец сначала вскинул брови, тоже слегка улыбнулся, но вдруг это всё превратилось в очередную претензию.
– А не нужно ли было об этом сообщить отцу и матери?
– Так всё, я сообщил сейчас! Раньше просто ты, пап, всё какие-то проблемные темы заводил, про моё состояние – физическое да психическое.
– Так, ладно, хорош! Желаю тебе, сын, поскорее выписываться, и уже, оказывается, можно пожелать успехов в личной жизни.
Павел Николаевич протянул руку.
– Спасибо, отец.
На обратном пути, в машине много говорила Лариса Борисовна.
– Вот ведь какие в жизни парадоксы, Паша! В тот день, когда единственный наш сыночек лежит в больнице, я чувствую себя счастливой! Да-да, Паш, уверяю тебя, что сегодняшний день – один из самых счастливых в моей жизни. На меня какое-то озарение снизошло, я прозрела, стала кое-что понимать.
– Ну-ка, ну-ка? – недоверчиво покосился супруг.
– Ой, Паш, ну зачем опять такая угрюмость? Ведь у Пети не только, можно сказать, появилась девушка, но и просто от него какой-то свет исходил душевный, видимый только сердцем. Особенно это было после Петиных слов о том, что он склонен всех людей считать своими близкими, всё человечество считать своей семьёй. И вот тут моё материнское сердце всё познало, почувствовало. Для нашего мальчика семья наша слишком мала – у него нет братьев и сестёр. И он хочет это компенсировать хождением среди людей, считая их близкими. Как же это божественно прозвучало! Я отвернулась в тот момент, чтобы слёз не показывать. А вот почему у нас единственный ребёнок? Сначала ты зарабатывал, в бизнес пошёл, потом вообще у тебя идея возникла, чтобы так и был у нас один ребёнок. Сама я хотела больше деток, но тебя, можно сказать, послушалась, поверила твоей теории. Ты говорил, что в единственного ребёнка будет больше всего вложено – любви, человечности, способностей. И бояться придётся меньше, что-то такое ты добавил. А это Петино хождение показало провал твоего эксперимента, твоей теории единственного ребёнка. В этом его неосознанный, скорее всего, но протест против однодетной семьи. Он стал тянуться к людям вообще, искать опору в простом нахождении среди них, а не в такой маленькой семье. Это кризис, как его… демографический в нашей стране возник как раз оттого, что многим пришла голову такая же идея – иметь только одного ребёнка, и всё! В итоге снизилось не только количество, но и качество нового поколения. Сколько наркоманов озверевших всяких там, просто хамов и бездельников, прожигателей жизни! Ты всё твердишь про вырождение Пуховых, а посмотри, что вообще со страной нашей происходит! У тебя-то есть брат и сестра, отец твой был вообще один из шестерых детей в семье, а Петя у нас – один-одинёшенек! Вот тебе и вырождение! Ну так что, Паш, ты признаёшь, что твой эксперимент не удался? Вернее удался, но показал провал твоей теории одного ребёнка?
– В общем, Ларис, ты празднуешь победу надо мной и потому такая радостная.
– Ой, о чём ты, Паша! Что у тебя всё сводится к победе кого-то над кем-то?! У нас с тобой что, война что ли была? У нас есть общий сын Петя. И сегодня я увидела весь свет его души. А вот ты почему такой чёрствый, почему до сих пор не улыбнёшься?! Что-то просто эгоистическое в тебе показывается, если тебе собственная правота важнее сына. Надо радоваться и тому, что ему встретилась девушка, близкая по духу и, как минимум, тому, что его скоро выпишут после случившейся беды. Ну так улыбнись, наконец, Паша!
– Это что, приказ? – чуть улыбнулся Павел Николаевич.
– Конечно приказ, а как ты думал?
И супруги рассмеялись.
Парк с мемориалом войны находился в самом центре города Веснянска. Но в нём было тихо. Шум проспектов пробирался в него только в виде отдалённого, тихого гула – ничуть не громче обыкновенного ветра. Такой тихий гул лишь украшал тишину, добавлял покоя и комфорта слуху горожан. На момент прихода в парк Алины он был уже весь жёлтый с красным отливом. Опавшую листву с асфальта тщательно сметали дворники. По сторонам же от асфальтовых дорог листва покрывала землю в несколько слоёв. Всё, что Алина видела вокруг, называлось парадоксально – веснянская осень. Настала пора девушке присесть на скамейку. «Неужели он опять будет по солнцу ориентироваться? Так он не вычислит конкретного часа! Или по теням каким-то?». Алина никуда не всматривалась и потому не сразу заметила медленно проходящего худощавого парня.
– Простите, девушка, а который сейчас час?
Первым ответом была радостная улыбка.
– А это неважно, Петя! Подумаешь, на две-три минутки опоздал.
– Ну, тогда здравствуй, веснянка моя! – и Пётр сел рядом.
– Здравствуй, веснянец! Вернее, здравствуй, странник!
– Вот-вот, это название мне больше подходит. Смотри, Алин, вот называйся наш город по-другому, разве смог бы я тебя назвать так чудесно?
– Кто знает, может и смог бы!
– Ну да, может быть. Только для этого мне нужна была особая изобретательность, особые там поэтические способностью. А так – сам город подсказывает мне, как тебя называть!
Последовал восторженный, умилённый смех девушки.
– А ты в этот парк случайно не на машине приехала?
– А вот и нет, Петь, не на машине. Тебе решила уподобиться.
– Что ж, хвалю. А какой у тебя стаж-то водительский?
– Годиков пять с половиной.
– Нехило! Поди, сложно после такого стажа начать пешком ходить?
– Да нет, не сложно. Особенно если ты попросишь. Как это у тебя называется, «естественное передвижение по земле», так?
– Так! И что же, за эти «пять с половиной годиков» не попадала ты в происшествия, подобные сама знаешь какому?
– Ну, так, в мелкие какие-нибудь.
И Алина стала излагать свои мелкие дорожные происшествия. Большинство сводилось к тому, как на неё начинали было повышать голос лихие водители, не зная, что за рулём сидит девушка, и как, увидев её, они обмякали и менялись в лице. Сама же она в этот момент сохраняла достоинство, спокойно и деловито улыбаясь.Затем и Пётр стал рассказывать о том, что видел во время странствий, картины городской жизни: стычки на остановках, из-за собак и прочие. Выглядело всё забавно. Темы разговора были вроде бы мелкие, но они были положены в основание чего-то большого и светлого.
– А ты заметила, что у нас с тобой волосы одинаковые?
– Заметила, Петь. Я вообще много чего заметила, когда ты там – о, господи! – без сознания лежал, и на носилках тебя понесли, бедненького.
– Внешнее сходство наше?
– Да, и это тоже.
– И на лицо мы похожи, только глаза у тебя побольше. И оба худенькие.
– Да-да… Но я ещё заметила именно в тебе что-то. Ты на носилках какой-то жизнерадостный лежал. И вообще, Петюнь, ты меня чем-то внутренним потряс, которое наружу через глаза выходит.
– Ну да, давно известно: «глаза – зеркало души». Но что же, всё-таки, конкретно такое ты во мне увидела, Алин?
– Даже высказать трудно! Или поэтическое что-то, или вообще какое-то сверхчеловеческое. Спокойная мудрость какая-то. Неземная гармония и спокойствие. Ты и других делаешь спокойнее, по крайней мере, меня. Подметили мои родители, что у меня куда-то пропал педантизм, от рождения мне свойственный, напряжённость пропала. Это ведь всё благодаря тебе, Петюня, и никому больше.
После нескольких секунд молчания глаза в глаза. Алина продолжила:
– И когда я задумывалась: «Отчего же он мне под машину выскочил?» – полагала, что это, может, настолько оригинальный способ знакомства! – рассмеялась девушка.
– Да, Алинушка, нас свёл дельтаплан. Я даже когда очнулся в палате, думал – это место подготовки тех самых лётчиков, дельтапланеристов. А потом боль… Впрочем, ладно, об этом больше не вспоминаем! – категорично заявил Пётр. – Ни слова об этом! Главное – результат, что мы сидим сейчас рядом… на скамейке, в парке.
– Да! – нежно прошептала Алина.
Они смотрели глубоко друг в друга и согревались этим взглядом. Их сердца сблизились в этот день до конца. Сблизились и лица, соприкоснулись губы. С лучами заката они разошлись. Но и поодиночке они ощущали себя вместе, и после заката оставалось светло…
Пётр Пухов вдохновился прошедшим событием на более далёкое странствие – за пределы города. Перейдя по железнодорожному мосту, он впервые за всё время странствий оказался в Привокзальном районе, а затем направился к тому самому, чудесно отделанному мостику, означавшему границу города. Вот и всё. Никакого города больше не было. Взору открылись одни только поля, чуть холмистые, да леса в отдалении. Пётр в этот момент нарушил сразу два правила своих странствий. Но ничего – сам он их придумал для себя, сам же и нарушил. Ввиду исключительного события в жизни это оказалось вполне допустимо. Первое правило – не выходить за пределы города, пока он не будет обойдён абсолютно весь каждый закоулок, каждый проход между домами, каждая щель, где только можно протиснуться. Такую ограниченность своим городом Пётр считал теперь признаком незрелости своих чувств. Когда же чувства созрели и переполняют его, город стал тесен. Такие чувства потянули на простор. (Кстати, что это были за чувства? Чувство «обретения попутчицы», которое парень пока даже избегал называть любовью. Но выйдя из города на простор, он подумал: «Ладно, можно назвать это и любовью. Тем более, что это чувство между молодыми людьми так редко бывает взаимным. Вчера же эта взаимность явствовала»). Второе нарушенное правило – стремление вернуться домой с заходом солнца. Солнечный свет Пётр ощущал теперь внутри себя и с этим ощущением мог пройти и в сумерках, и в темноте. А по причине осени и сумерки, и темнота наступали стремительно.
Когда «странник» вышел в поля, то одновременно с заходящим солнцем обнаружил ещё и луну на другом краю неба. Луна была полной. Солнце размазалось, зайдя за низкое облако, затем снова показало свои контуры и на прощание позолотило высокие дикие травы и обагрило небосклон. Очень скоро последовали сумерки, и в свои полные права вступила луна. Только в этот момент Пётр и подумал развернуться. До него уже долетало что-то похожее на волчий вой. Он представлял, как волки собираются на полянах в круг и воют – возносят свои молитвы полной луне. «Они же после этого ещё и охотятся с особой свирепостью, – неожиданно вспомнил Пётр. – Надо бы поскорее делать отсюда ноги!». И, уже ничем не любуясь, парень ускорил шаг. Пройдя мостик, он успокоился. «Здесь уже город. Сюда волки не забегут».
В городе хватало деревьев. Взгляд Петра упал на окраинную дорогу мимо небольшого леска и… его объял ужас! Он не увидел ничего особенного, но чётко ощутил, что в тех местах может прятаться настоящий, лютый зверь в человеческом обличии! Это была уже не смутная тревога, а смертельный ужас. Парень припустился бежать со всех ног и очнулся от ужаса только в квартире. Он прислонился к двери в холодном поту. «Это был не сон, не галлюцинация. Но что тогда? Что?». Это было предчувствие, способность к которому появилась у парня в результате странствий. И это предчувствие оказалось верным.
На следующий же день на том самом месте, куда посмотрел Пётр, придя в ужас, произошли события, заставившие содрогнуться и похолодеть не только весь город, но и всю огромную страну.