Большие деньги

               


– Надо иметь большие деньги, Проха
чтобы стать честным.
–  И зубы чтобы хорошие вставить…
…Из разговора Тимофея Петровича
 и Прокофия Сидоровича

Предисловие от составителя.

      «Сны из первой жизни» и «Беглецы», вошедшие в книгу, написаны со слов Тимофея Петровича П., очевидца описываемых событий и соучастника. Третья часть, «Копейки под ногами», – это уже записки самого Тимофея Петровича П. – она, по причине таинственного исчезновения автора, осталась незаконченной. Составитель посчитал своим долгом «Копейки под ногами»  опубликовать.
      Составитель книги и её соавтор предупреждает, что точка зрения Тимофея Петровича П. не обязательно совпадает с точкой зрения составителя и соавтора.
    
    
    Сны из первой жизни
      
Кирпичи

      Бессонница Прокофия Сидоровича замучила. До двенадцати ворочался и, наконец, задремал.
      – А кирпичи без присмотра брошены! – голос какого-то мужика шепнул вкрадчиво в самое ухо.
      Вздрогнул Прокофий Сидорович. Приподнял голову с подушки, лампу включил – никого!
      Дыхание затаив, сполз он с кровати и прошаркал на кухню за кочергой, с кочергой уже в уборную заглянул, дверь в прихожей проверил, под кроватями пошарил. И в старухину комнатёнку он зашёл тихонько. С кочергой.
      Катька мирно спала, похрапывая.
      «Померещилось, – подумал Прокофий Сидорович, завидуя старухе. – А может, соседи шумят. Сон перебили окаянные! Кирпичи… Какие кирпичи?»
      Бросил кочергу возле кровати и с плохим предчувствием устроился спать заново. И провалялся впустую, ни на минутку уже не задремал.
      И жмурился и сопел до двух часов, силком себя спать заставляя – бесполезно! Одеялом  с головой накрывался, на голову клал ещё  подушку – и всё равно грезились ему проклятые силикатные кирпичи: грохотали, с самосвала сыпались и кололись.
      В начале третьего  не выдержал, разметал  одеяло и подушки.
      И битый час маялся опять – то на спине во всю длину, то калачом свернувшись – пока не вспомнил одно хорошее средство.
      Надо глядеть на себя со стороны. Ну, как бы забраться на потолок и разглядывать с верхотуры себя  второго, настоящего, который якобы спит в кровати, и ему на всё наплевать. Средство верное.
      Не дышит Прокофий Сидорович, не шелохнётся – лежит тихо. А пожилой человек в белых кальсонах карабкается по стене. Это сам дед Проха, он же Прокофий Сидорович, мысленно лезет на потолок. И обратно с полпути так же мысленно сползает.
      Ещё раз, ещё! Ну-ну. Ах ты, господи! Опять в кровать свалился!
      Уставши после скольких-то попыток, стал искать себя второго, который, может быть,  сам на потолок забрался и там спит уже похрапывая.
      Никого! Ни спящего, ни бодрого Прокофия Сидоровича на потолке нет. Зато в скрипучей кровати мается Прокофий Сидорыч беспокойный, он думы думает, и кости ему ломит.
      Спину уже отлежал – спина как чужая, занемела, – и правую ногу ему теперь свело.
      Отдохнул, называется! Надо вставать, уже ничего не будет!
      Собрался он подниматься, хотел было оторвать голову от подушки, замешкался... Потерял, может, чего и стал искать этот предмет в кровати – кто знает? – вдруг очутился Прокофий Сидорович на той повёртке, где и не спят ещё, и о чужих кирпичах при этом уже не думают.
      Задремал. Ноги в кровати лежат, а сам Проха уже гуляет где-то там – не поймёшь где. То ли бредит, то ли в своём уме, и кого-то по привычке он там отчитывает. Или бранят плохими словами его самого, а он отправился туда, куда его послали матюжники, или куда ещё подальше, толком не определишь.
      Бока дедовы. Здесь лежат – правильно. Болят бока, потому что бока Прохины. А спина…Отлёжана.  Её Проха не чувствует. Она чужая, она снится, спина Тимохина…
      Тимоха – человек тоже беспокойный, подушку перовую кулаками тискает, перекладывает, уснуть не может.
      Крутится Тимоха, под одеялом ногами взбрыкивает, жене спать мешает, и та, бедная, из-за него страдает, тянет одеяло себе на голову.
      – Хватит, Тимоша! – не выдерживает жена. – Вставай! Не трави душу, миокард инфарктный не напрягай. Если надумал, отправляйся. Не жадничай там. Помногу не бери. Сходи лишний раз лучше,  не ленись. А то опять грыжу наработаешь.
      Остатнюю часть ночи Тимоха трудился, таская домой общественные кирпичи. Потихоньку, по четыре кирпичика в одну ходку, чтобы не надорваться. И всё равно умотался.
      В шесть светать стало, заиграло радио, – Тимоха смылся. И Проха побежал. С кровати свалился. Коленку расшиб. Через четвереньки, козлом постояв, еле с пола поднялся – усталый, как если бы он сам перенёс кирпичи на своём горбу в Тимохин сарай.
      Сон в деталях сначала помнил. Но обуваться стал, и большая половина вылетела, как ветром выдуло.
      Многое позабыл из того  что приснилось, и зачем обувался тоже не сразу вспомнил, – сколько он голову ни напрягал, так, бедный, в деталях уже картину полную не восстановил.
      В ушах шумит, как с перепоя. Кругом всё: и руки, и ноги, и живот, и спина – всё натружено. Где?! Да и бывают ли в нынешнюю эпоху ещё производства, где можно работой себя измучить?
      Отдыхал, не отдыхал… Спал, не спал… А может, и не ложился. Как бы и не отдыхал, а поднимал он пудовые гири полную ночь. На ладошках  мозоли выскочили.
      «Где ж это я? Где ж я вкалывал? – Проха думает, а сам дремлет стоя. – Воровал!»
      Как током его ударило. Плешь дыбом.
      Уже поймали! На принудработах стало быть надорвался.
      Мать честная!
      Перепугался. От страха и проснулся уже стоя. Наверно, совсем проснулся. И хорошо! Хорошо, что проснулся, а то бы во сне-то  руки на себя наложил. Не сдался бы. Так вот не хотелось, чтобы его живого поймали.
      Какие кирпичи, к чертям собачьим? Чепуха какая-то!
      Фуфайку накинул, треух на лысину нахлобучил, отправился продышаться.
      Руки на пояснице, согнутый в три погибели, выполз он во двор и встал, как столб вкопанный.
      Кирпичи под его окно были наношены. Куча полутора метровой вышины!
      Проху в подъезд шатнуло обратно.
      Мать честная! Под самое окно! Припёр! У всех на виду лежат. Господи! Люди на работу пойдут через двор – увидят! Господи!
      Усталость, как рукой, с деда сняло.
      Волосы последние дыбом под треухом стоят, шапку подымают, под рубахой мурашки по спине стаями бегают, а вокруг кирпичной кучи сам Проха круги рысью наматывает.
      И ничего путного, и ничего дельного, чтобы сокрыть преступление, в голове нет. Поздно! Вон и люди уже через двор на работу прутся, и кучу уже никуда не спрячешь – времечко упущено!
      – Фу-у!
      Вспомнил!
      Кирпичи наносил сюда не Проха и не этой ночью. Вчера днём их завезли.
      – Фу-у!
      И Проха ещё ругался: почему под его окно? Почему к яблоньке?! Прохину яблоньку чуть не угробили, ветки нижние поломали.
      – Фу-у!
      Со лба пот шапкой вытер и стал вслух формулировать алиби.
      – Конечно! – рассуждал Прокофий Сидорович. – Если бы дом был свой, дело совсем другое, может быть, я бы и своровал. А дом двухэтажный. Дом не частный. И под окно бы я не понёс, если бы я, а сложил бы аккуратно в сарай, сложил бы не кучей, а в штабель.
      У кучи прохожие останавливались.
      – Кирпичи, товарищи, не мои. Кирпичи государственные. Я бы в сарай сложил. А воровать нельзя. Поймают.
      Зеваки переглядывались, хихикали.
      Тут только Проха до конца и проснулся. Уже совсем. Тут только понял, какую околесицу он вслух сочиняет с недосыпу при честном народе. Как лунатик!
      «Надо сегодня пораньше лечь», – постановил дед. Кучу перекрестил и потопал прочь. Подальше от греха.
      В понедельник удалось лечь пораньше. В семь. Работа в ночную смену на укладке кирпичей повторилась. Повторилась и во вторник, и в среду... Как в кинотеатре зарядили новую ленту и – крутят Прохе кирпичное кино с Тимохиной бессонницей.
      Тимоха его заездил.
      – Бесхозяйственность, – вздыхает Тимоха во сне.
      – Бесхозяйственность, Тимоша, – соглашается жена. – Сходи, возьми сколько-нибудь. Помногу не носи.
      Пока Тимоха, носки под кроватью ищет, Прокофий Сидорович успевает уложить ворованные кирпичи в штабель в чужом сарае.
      После интерактивных снов дед еле ноги за собой тягает. И эта продолжительная болезнь, коварная и тяжёлая, вот-вот его доконает.
      Что эта чепуха значит?
      Прокофий Сидорович обратился к бабке из соседнего двора, которая во снах понимает.
      – Зашлют тебя, Прокофий Сидорович, на рытьё канав, хотя по справкам ты легкотрудник, – сказала бабка.
      – Дура ты! Кто же меня, пенсионера, отправит на рытьё канав? А я думал, понимаешь!
      – На принудработы пошлют. Потом в депутаты выберут. Кирпичи-то украдёшь… А после – геенна огненная!
      Проха обозвал бабку ещё раз дурой и ушёл не попрощавшись.
      К бабке он ходил в пятницу, а в ночь на субботу он опять мучился бессонницей на кирпичную тему.
      – Бес их знает! – беседовал сам с собой Проха. – И на рытьё канав зашлют. Не поглядят.
      На душе нехорошо, сердце в грудине колотило в рёбра. В голове не поймёшь, что творилось: то версии толпами на ум шли, и все запутанные, а то разом криминальные дела эти до суда разваливались.
      И вдруг мыслишка без очереди вперёд протиснулась. Маленькая, крошечная шевельнулась она где-то в измученной голове, и простая такая, свежая, чистенькая, потому что дело было в субботу после бани, потихоньку да полегоньку выбралась на первый план, и Проху она осенила:
      – Тимоха собирается к рукам прибрать кирпичи. Ворюга!
      – А мы тут спим! – воскликнул дед, обуваясь. – Вот зачем они, окаянные, ко мне во снах являются. Всю Рассею разнесут охламоны! Сегодня пойдут! Потому что народ в субботу спит крепко – после бани…
      И Проха вышел покараулить: если Тимоха за кирпичами придёт, Прокофий Сидорович и схватит его за руку. С поличным. Отведёт куда следует...
      Во всяком случае, Прокофий Сидорович так объяснял управдому.
      Управдом хмыкал: дескать, ну-ну, бреши, дед!
      – Не брешу, ей богу! – Проха стучал себя кулаком в грудь. – Обулся я, значит, во двор вышел. Караулить, ага. А на улице – тишина! Листик на дереве слышно. И звёздочек на небе полно – помигивают. По крышам коты ходят, мягкими лапками по шиферу тихонько ступают, а так – никого. Как вымерло. Воздух такой свежий-свежий, дышать легко. Всё тихо. И кирпичи тоже пока целы. Никого нет. Одни коты по крышам гуляют, не мяукают. Без криминалу пока...
      Ну, бес и попутал. А может, Тимоха спровоцировал, дьявол его задави!
      Управдом задержал Пркофия Сидоровича на второй ходке: успел дед отнести в свой сарай, не в Тимохин, десяток кирпичей – не больше. Так что большого греха не случилось. Быстро забыли.
      
      А всё – Тимоха! Под статью, считай, уже подвёл. Как свяжешься с Тимохой – беда! Да-а! Дожить бы эту жизнь потихоньку, и – чтобы Тимоху паразита глаза больше не видали. «Хоть Там от него отдохну», – думал Прокофий Сидорович.
    
 

Пуговичка

      Валька, что в булочной продавщицей работала, девка была красивая.
      И грудь, и прочее – всё при ней находилось. И, как женщина, тем не менее, она была положительная. Не то, что нынешние журналистки намазанные, которые по телевизору выступают. Не дай бог, во сне вам привидятся. Не приведи господи! Валька из булочной – дело другое.
      Правда, годов на двадцать помоложе Прохи она была, но всё равно девушка вежливая, и даже по тем нравственным временам редкая – работящая и вообще.
      Прокофий Сидорович давно на неё глаз положил, но всё как-то стеснялся. И случая признаться не было. Да и женат он был – женат на Катьке. А то бы, да!
      Да что и говорить, Валька девушка по всем статьям подходящая.
      Придёт Прокофий Сидорович в булочную, бывало, Валька ему «здравствуйте» культурно скажет, спросит, чего Прокофий Сидорович сегодня желает, посоветует булочки помягче и – так далее, и в этом роде, и очень любезно. Прокофий Сидорович, конечно, тоже с ней очень вежливо, очень деликатно, и ничего не позволял себе такого, что бы женщину оскорбило. Хотя мысленно не раз и не два Прокофий Сидорович трогал её за некоторые места, пока она ему булку городскую выдавала и сдачу отсчитывала.
      Одним глазом если и стрельнёт на грудь полную, потому что грудь эта интересная в платье не помещается, то другим глазом он обязательно сдачу пересчитает, чтобы в очереди не догадались, куда он глазом стреляет. Не дай бог, узнают, чем Прокофий Сидорович на самом деле за прилавком промышляет! Лучше – за сдачей глядеть надо, тем более что Валька иногда копеек десять-двадцать не додавала.
      И вот приснилась. Да так приснилась, что господи, боже мой, помилуй нас грешных! Хуже, чем в телевизоре теперь бывает, она ему приснилась. Совсем голая!
      Стоит она у реки и срамные места моет.
      Проха, конечно, плеваться стал, глядя на безобразие. А кругом никого. Проха перекрестился, матом даже запустил для порядка и чтобы соглядатаев, если они в кустах сидели, распугать.. И стал к голой Вальке подбираться.
      Совсем близко подошёл, до всего дотянуться можно. Валька во всей бесстыжей красе к нему и развернулась. От Прохи не побежала. А как на экране телевизора перед Прохой плашмя на травку слегла, и улыбнулась ему очень нахально. И груди, и голый живот, и ноги – нате вам! Руки она к Прокофию Сидоровичу протянула. Прокофий Сидорович – тоже, и вдруг его кто-то в бок тиснул. Проха конечно матюгом…
      Это, оказывается, баба Катька пришла его будить, чтобы он за дровами в сарай сходил.
      Отчитал Проха Катьку, за то, что она ему сон хороший доглядеть помешала – сон про детство. Катька погоготала над ним, сказала, что юность скоро у деда во сне настанет, и начнут ему тогда голые бабы сниться. Этим она вообще Прокофия Сидоровича вывела из себя. Так его оскорбила, что он полдня на неё ругался – за то, что она дура такая, всё глупости придумывает, а Прохина рубаха не стирана уже неделю, в булочную пойти не в чем.
      «Вот змея! – думал он. – Я ничего такого ещё не сделал, она уже догадалась!»
      Сон повторился в другой раз. Потом снова приснился. Раз в неделю Валька во сне Прохе являлась в самом, что ни на есть, пышном виде. Всё – и грудь, и ноги – было рядом с Прохой, ладошкой он это мягкое чувствовал, но почему-то всегда дело ничем не заканчивалось.
      Проха потерял аппетит, похудел. Даже Катька его жалеть стала.
      В булочную он теперь заходил с двояким чувством: и тянуло его туда, и было боязно порог в булочной переступать. Стыдно ему становилось, как только открывал дверь. Краснел от головы до пяток.
      Уже и сдачу забывал проверять. Не раз Валька могла его обсчитать: когда на копейку, когда на десять, а то и на полный рубль. Сколько он ей денег давал, через пять минут  не помнил. Вот так Прокофий Сидорович от этого сна одурел.
      К чести Прокофия Сидоровича, он в Любятовскую церковь сходил исповедоваться. Грех описал в общих чертах, чтобы священник не догадался. Что голая продавщица приснилась, он вообще умолчал. Сказал только, что ему приснилась скоромная еда в Великом посту.
      От святого отца отправился Прокофий Сидорович к бабке, которая умеет сны толковать. Ей тоже он описал страшное событие весьма туманно. Сказал, что когда он у реки коней мыл, совсем ещё молодой, и зубы тогда все были, и что-то там такое на реке видел, в каком-то городе – точно не помнит, – чуть было не случилось что-то там страшное.
      Бабка эта ни черта не поняла, сказала, что может Проха большие деньги потерять по пьяному делу, или утонуть, или его произведут в чин генерала по кавалерии, потом отправят служить в Забайкалье.
      – Погоди, погоди, касатик, – она глаза на него вытаращила, – да тебя ж в депутаты выбирать будут. Я ж тебе и раньше говорила… После того как потонешь. Нет, не потонешь, не ты потонешь… Ты замёрзнешь. После на металлургический комбинат ещё переведут.
      Проха обозвал её в который раз дурой и с тем домой отбыл.
      Жить двойной жизнью Прохе надоело, и, наконец, он решился – правда, ему уже под семьдесят, староват, а Валька ещё девушкой считается, ей сорок пять с хвостиком, ну пятьдесят от силы, но была ни была… Он решил предложить ей руку и сердце, по-культурному выражаясь.
      Надел чистую рубаху, надел брюки, для торжественных случаев пошитые. Пиджак надевать не стал – было лето. Цветов под окном нарвал.
      – Куда ж ты вырядился? – спросила его Катька.
      – Ухожу от тебя! – сказал он решительно. Катька в след ему загоготала своим противным смехом.
      Долго Прокофий Сидорович возле магазина топтался, долго ждал случая, чтобы в булочной покупателей не было, чтобы поговорить с глазу на глаз, чтобы, если вдруг будет неудача, не осрамиться.
      Удобного случая он дождался и – в магазин. Валька пальцем костяшки на счётах гоняла. Подняла на него глаза, красивые свои глаза, совсем не бесстыжие, Прокофию Сидоровичу она улыбнулась.
      – Что желаете, Прокофий Сидорович? – спросила она очень ласково. От её ласковости дед осмелел и перекрестясь ляпнул:
      – Хватит нам с тобой, Валя, от людей прятаться.
      Валька рот широко разинула, со счёту сбилась. Проха подобрал нужные слова и закончил:
      – Хочу, Валя, на вас жениться.
      Протянул ей приготовленные цветы, и, то ли он задел чего, или от какой-то другой натуги, но вдруг оторвалась пуговичка от ширинки. И покатилась она под прилавок. А пуговичка, надо сказать, была последняя и верхняя, штаны стали падать. Прокофий Сидорович – не успел он цветы вручить – вынужден был штаны ловить, чтобы они под прилавок не упали, и цветы должен был держать, прикрывая ими то место, где пуговица оторвалась.
      Конфуз приключился!
      Плохим словом Прокофий Сидорович Тимоху вспомнил.
      Этот закройщик Тимоха недели три с брюками его мурыжил, еле успел Проха к своему пятидесятилетию получить тогда брюки, а тут на: оказывается, и пуговки этот бес халтурщик на гнилую нитку ему тогда пришил. Двадцать лет нитки не отстояли!
      И теперь – вот! Не до предложения теперь. Тут ещё и две старушки за хлебом приползли – глаза вылупили и смотрят на Прохины штаны, когда те падают, если он руки отнимает, чтобы цветы за спиной спрятать.
      И Валька покраснела.
      Хорошая она девушка, Прокофий Сидорович не ошибся – другая какая, Катька, например,  сейчас бы над дедом гоготала, не покраснела бы змея.
      Прокофий Сидорович культурно поклонился и красный, с головы до пят, прикрываясь ромашками, быстренько покинул помещение.
      В тот вечер к Тимохе он ходил. Ругаться.
      А что толку?! Этот бес, когда ещё в ФЗУ учился, и в одной деревне с Прохой жил, бывало, безобразничал. Проха и тогда ещё бивал Тимоху – значит, Прохина наука Тимохе в прок не пошла. Теперь вот с брюками подвёл, осрамил при честном народе в общественном месте. И отвечать за халтуру  не желает.
      Говорит, что нитки от времени сгнили!
      А Проха знает: хорошие нитки сто лет в брюках простоят. Да что и говорить! Хотел Тимоху по голове чем-нибудь тяжёлым стукнуть, но здоровьице уже не то стало: не успел даже кулаком в нос заехать – Тимоха дверь захлопнул, и больше не пустил, сколько Прокофий Сидорович его ни уговаривал.
      Так и ушёл Проха ни с чем.
      Катька над ним потешалась, когда он домой пришёл верёвкою подпоясанный.
      С расстройства Прокофий Сидорович напился и кричал вечером на всю улицу
      – Ну,  Тимоха! Поймаю… А ежели не поймаю, черти тебя заберут! Прости меня господи! Чтоб ты утоп, Тимоха!
    
    
    
    Беглецы
      
      
      Явление в Нечерноземье
      
      В нашем Нечерноземье в одна тысяча девятьсот девяносто восьмом году произошло важное событие. Летающая тарелка, а может быть, другая какая летающая диковина, была замечена в небе сразу с трёх точек. Видели этот предмет над посёлком Богданово, видели возле танка в краевом центре Перовск. В семь часов вечера, первого августа. Из штаб-квартиры регионального отделения «Не дай бог» то же наблюдали.
      Об этом говорили, писали, строили догадки, пока не случилось событие другое: на окраине города в кустах нашли мешок с деньгами. Каких там только не было! И рубли наши, и старые советские, и доллары американские, и франки французские – столько валюты в одном мешке никто в городе ещё не видывал. Даже связка тугриков там была: монетки такие круглые с дырочками, на бечёвку нанизанные. Одно было странно: на всех деньгах – на рублях и на долларах, на франках и на тугриках – везде была одна серия без номера: 666. Криминалисты только руками разводили и никакой вразумительной версии не выдвинули.
      Неделей позже с Того Света явились два покойника, что в наших широтах бывает крайне редко, а точнее сказать, не бывает, если не считать этого случая. Называли себя один дедом Прохой, второй – Тимохой.
      Радостные пришли – ко всем обниматься лезут. Землякиот них врассыпную. Кто куда! Даже собаки попрятались: ни одна дворняга три дня из конуры не высунулась и не гумкнула.
      Шуму наделали. Вид у них был ещё тот.
      Неизвестных мужчин в милицию повели, на Комиссаровский. Там расспросили: что да как, – выяснили, что полагается в подобных случаях. Показания проверили. Сняли отпечатки. Оказалось, действительно, по адресу, который назвал гражданин Проха, прописан, а, точнее сказать, был прописан некто Прокофий Сидорович Н.
      С гражданином Тимохой вышло сложнее: улица, на которой он жил, переименована. Была имени «Максима Горького», а теперь «деда Каширина». И вообще дом снесён, квартиросъёмщики переселены.
      Дочка Прокофия Сидоровича от покойника отказалась:
      – Трудно признать в синем субъекте нашего папу. Что он такое говорит, не понимаю. От него мало чего нам осталось, и то всё поделено, дать нечего.
      Тимохина внучка сама в милицию пришла без повестки.
      – Да, – сказала она, – наш дедушка уехал в восемьдесят каком-то году на курорт с какой-то бабой. Пропал там без вести – на шестидесятом году жизни. Говорят, потонул в Чёрном море, вывалился из лодки пьяный.
      – Это ваш дед? – спросили её в милиции.
      – Да, – сказала внучка, – это дедушка. Но взять я его к себе не могу. Прости, дедуля, ты выражений где-то нахватался, а у нас маленькие твои правнучата, они умные, они всё впитывают, прости. Вот тебе три тысячи рублей на первое время.
      За Проху поручился сам Тимоха:
      – Это мой родной папа, раз от него дочь отказывается. Я за него ручаюсь.
      В милиции только плечами пожимали: чудные старички! Обоих отпустили.
       В посёлке Богданово, в доме умалишённых, врачи их обследовали всесторонне, молоточками и стетоскопами изучили и ничего особенного в них не обнаружили. Обоих и оттуда выпроводили.
      На деньги Тимохиной внучки купили они дом в деревне, заколоченный, там и жили.
      Крышу подлатали, внутри ремонт сделали. Жили, можно сказать, душа в душу. Общий стол и общие деньги.
      Шитьём промышляли. Кому пуговки пришить, кому заплатки поставить, кому кальсоны перелицевать – без работы не сидели
      Проха заказы принимал, сам и пуговки пришивал – те пуговки, что Проха пришил, сто лет на ширинке простоят. Тимоха. мерки снимал. Ещё заплатками Тимоха занимался, и брюки он укорачивал.
      Делали добротно, весь совхоз обшивали. И ни одной жалобы. Все только хвалили.
      Соседи к ним заходили узнать, как Там? Особенно всех интересовала, как убежать оттуда. Проха молчит, Тимоха рассказывает  Вкратце.
      
      
      Туда
      
      Сколько народу на Земле перемёрло, не сосчитаешь. Кто под машину попал, кто пьяненький в люк свалился. Мало ли каких уважительных причин у хорошего человека бывает, чтобы на Тот Свет отправиться? Причин много.
      Одно утешение. нам, здравствующим в нынешнее непростое время: немножко и сами виноваты  помёршие. Здоровье не берегли, врачей не слушали, инструкции МЧС вообще не читали, и  сами они в воду лезли, где купаться трезвым запрещено.
      Прокофий Сидорович диету не соблюдал. Не слушал он и жену: выпивал дорогой наш Прокофий Сидорович. А здоровьице у него так себе. Больше литра в этого доброго человека перед безвременной его кончиной уже не входило. И, наконец, он плохо себя с утра почувствовал. Стал жаловаться.
      «Ноги не идут, руки не тянут, во сне маму третьего дня видал – «наверно, помру». Думали, придуривается как обычно, краски сгущает. А врача позвали. Священника из Любятовской церкви заодно на дом привезли, на всякий случай.
      Послушали его, живот пощупали. Удивились. Ещё раз перещупали.
      Признали ОРЗ на почве переедания, на сто первом году.
      Не обманул Прокофий Сидорович. Слово Прохино, как гербовая печать, оказалось.
      Родственники, спасибо им, справили гроб хороший, покойника в него с письмом положили и к телевизору придвинули для прощания. Всё, что могли, сделали.
      Сидят-прощаются, и, как водится, претензий уже не выдвигают, говорят больше хорошее. Вспоминают, как дедушка их правильно воспитывал: прутиком стегал не больно, стегал за дело и педагогически.
      Прокофий Сидорович наслушался и возомнил. Решил, что в Рай попадёт. Решил, что ему положено, потому как родные и близкие, понесшие утрату, покойника очень хвалят и жалеют.
      И дочка, и зять, и внучата – все горюют. По Прокофию Сидоровичу, который от ОРЗ померши, царствие ему небесное, они скорбят и горько плачут. «Отмучился, – говорят, – на сто первом году».
      Сидят – на часы поглядывают.
      А наш лежит. Выслушивает он напутственные слова, пожелания эти в уме суммирует и уже мечтает: в райских кущах я буду хорошо жить, с праведниками общаться. И – песни душевные там слушать, без нынешнего «гыр-пыр». И всё там бесплатно будет – за счёт Тимохи, отрабатывающего в аду за грехи. Несите, мол, скорее, чего резину тянете?!
      И подхватили его силы небесные. К месту назначения доставили и аккуратно, вперёд ногами, на дорожку у высокого забора положили.
      Где населённый пункт, куда его занесли, и чьи силы перелёт обеспечили? – Прокофий Сидорович не рассказывает.  Подписку давал… А кроме него, толком никто не знает, на том свете не побывавши.
      Есть мнение: не во время белой горячки это было, а дальнейшее случилось уже не на Земле.
      Одно известно, что он к парадным воротам сразу двинул. И – давай кулаками по дверям бухать.
      – Живо мне отворяйте, с вами говорит Прокофий Сидорович! Есть тут кто из начальства моего уровня, ай, нет? Есть тут которые в Рай записывают?
      – Нету, – изнутри ему отвечают.
      – А ты кто ж такой будешь, и почему вопрос не решаешь?
      – Я, – говорит тихий голос оттуда, – дворником у них взят.
      – А что  так? Чего натворил? – Прокофий Сидорович через забор дворника строго допрашивает.
      Тот горько вздыхает.
      – Известно что! На Земле-то я выпивал, – говорит дворник, – насилу подметать устроился.
      –И всё? Врёшь, наверно…
      – Не, матом ещё ругался.
      Нашего, как  током  в ухо садануло. Пригорюнился.
      О деле стал служащего расспрашивать:
      – А как с питанием?
      – Сухари да вода – не обижают. По выходным дням в кущи подметать пускают.
      – А где ж тут, родимый, которые в Рай записывают? Подскажи, помоги, миленький.
      – Вон туда, Прокофий Сидорович,  за угол заверните. В том дому без очереди вас и запишут.
      Дали Прокофию Сидоровичу бегунок. Бегунок оформить –  раз плюнуть. Дело привычное. Считай, одной ногой уже в Раю стоит.
      С теми начальниками, что в бумаге расписаться умеют, у них форменная чехарда. Один – в отпуску. Второго с утра сами все ищут. Завхоз до обеда на заседании был, теперь получает товар на базе. Физкультурник на месте. Пьяный в стельку: под стулом он отдыхает и ни в зуб ногой. Нет-нет, да и пошлют Проху куда-нибудь дополнительно для разъяснения задач – к физкультурнику, который под стол переполз.
      Прокофий Сидорыч конторы все обегал, подписи все он собрал. Опыт большой на Земле получен.
      Направили ещё, и чтобы вшей проверить, чтобы хлорофосом от клопов Прокофия Сидоровича попрыскали – не дай бог занести нечисть во дворцы небесные. Три  дня опять ухлопал.
      За неделю до сороковин пригласили в кадры.
      Отдышался, с лысины пот вытер.
      – Фу! – говорит. – Легче на Земле бутылки сдать, чем у вас в Рай устроиться.
      – В какой Рай? – кадровик на него глаза вылупил. – Во ад мы тебя оформляем.
      Прокофий Сидорович и рот открыл.
      – На собрании меня, кажись, не разбирали. Как это – во ад? Сразу!
      – А ты, разве не тот, что в Райских Кущах пьяный был, скоромными словами ещё обзывался? Да бюрократ бывший, и в рай обманным путём устроился, под забором протиснулся – оказалось?
      – Не! Я новопреставленный.
      – Ну, товарищи, вы, как маленькие. Тебе, гражданин покойник, надо в другие ворота попробовать. В дальнейшем не путайте.
      – А за каким же хреном вы меня справками мордовали, от клопов прыскали?
      – Извините, гражданин. Было вам испытание. Думали, что вы пьющий бюрократ и во ад посланы. По этой форме пьющих бюрократов во ад прописываем. Извините, ошиблись. Со всеми бывает. Вам в другое учреждение пока. Ступайте.
      Проха  на дыбы: мать-перемать, – берёт служащего за пельку и просит материальную компенсацию, плюс упущенную выгоду с кадровика выбивает. В небесах-то!
       Не выхлопотал компенсацию, но подзатыльников ему навешали. Манерам бесплатно поучили. Когда на приём к Архангелу Прокофий Сидорович отправился, был уже посмирнее.
      В Райские ворота очередь. В три поворота завивается и прямо – покойников на тысячу. Двести  великомучеников у крыльца ещё митингуют – все в рай собралися. Шум, гам, давка небывалая.
      Народ чужой, земляков не видать, чтобы примазаться.
      Здоровье не сберёг – жалко. Здесь так всё неудачно складывается.
      И тут на: слышит Прокофий Сидорович, что вызывают на приём земляка. Только что ни одного не было из Прохиного региона, а теперь вдруг тянут на экзамен раба божьего Тимофея, который у него огурцы из подвала ещё на прежнем этапе украл.
      Прокофий Сидорыч речевой дар потерял. Плешь на нём опять волнами пошла.
      Народ распихавши, за Тимохою и проследовал с кулаками. Без очереди проскочил.
      Раб Божий Тимофей в коридоре с бланками уже сидит, биографию сочиняет, а другой раб, Проха, земляк Тимохин, у которого на прежнем этапе огурцы пропали, вламывается, и в крик:
      – Не бывать тебе, бес поганый, в Раю. Вот те крест. Через мой труп только. Ты в биографии всё врёшь.
      Хватает меня за белую рубаху, на грудине её новенькую рвёт.
      Смолоду Прокофий Сидорыч драться любил. Не приведи господи, чего ему поперёк сказать. Задень ты его – потом всю жизнь не расхлебаешь. Колючий, как ёжик! И снаружи он был на ёжика похожий, пока не плешивый был. Волосы торчком, нос крючком…
      Я тоже не без греха: я тоже покойничку заехал и в ухо, и в другие части.
      Шуму наделали.
      И Прокофию Сидоровичу ангел явился. А может, и не ангел,  а кто другой – на грудине у лихого субъекта, в лапти обутого,  фамилия не написана. С алебардою  прибежал.
      Бланки мои отобрал. Биографию в урну кинул. Лаптем под зад ногой – нас обоих.
      Без документации в преисподнюю закувыркались. А может, в чистилище. Там вывесок на дверях не повешено.
      Цербер – одно слово. Или привратник. У них не поймёшь. Крепкий такой мужик и решительный.
      
      
      Дело о взятках
      
      Не знаю, сколько мы там отсидели – часов не было. Как следует, ещё не привыкли – обратно из геенны тянут! На дослушивание.
      Приехал за нами секретарь из канцелярии – человек обходительный, ничего худого про него не скажешь.
      А цербер тамошний – тот отказался ехать за нами, его посылали. Это мы после узнали. С начальством стал препираться: «Не поеду! Лезьте сами. Я хотел, как лучше. Вам всё не так. Буду я там мараться!»
      «Ступай»! – ему говорят
      «Хотел, чтобы без волокиты и чтоб покойников по очередям не мучить».
      «Ступай»!
      «Не полезу туда, хоть убейте! Сидят они в геенне и пусть сидят там в спокое! Зачем людей лишний раз туда-сюда тягать».
      Плюнули. Послали за нами секретаря. Официально. С письмом из главка.
      Рабов божьих на суд вернули.
      За барьерчиком мы с Прохой посажены, рядом мужик с алебардой – караулит, чтобы не сбежали. За столом начальник приёмной комиссии восседает, а с другого боку на тумбочке  секретарь протокол строчит.
      Главный, как туча, мрачный. Нагоняй сверху получил за снижение поступлений.
      Какая должность, как звать? – этикетки такой, какую на пиджак вешают, на нём нету. И на кителе погоны не вставлены.
      Проха шепчет, что это сам Пётр Архангел, что он сейчас быстренько с нашим делом разберётся и мне срок намотают.
      Пётр, так Пётр. Прохе доверять можно – которую неделю трезвый мучается. Ему видней, потому что человек он верующий: в церкви два раза был: и на отпевание ещё приносили.
      Начальник больше хмурится. За срывы плана и за низкое качество ему попадает.
      Дожили! Взять в Рай некого!
      И скрытые резервы они задействовали, и требования понизили – ниже  некуда. Лишь бы не выпивали. По многу. И всё равно вакансию не заполнить.
      Чем заполнить, если и пьющих, и мало пьющих без предварительного разбору пинками в преисподнюю направляют? Эшелонами гонят! А там тоже нехватка рабсилы обозначилась: по пьющим грешникам у них в аду процент выполняется, а вот с поставками пьющих специалистов перебои. Рождаемость низкая как раз в тех местах, где больше пьют. Кадровиков понять можно.
      В аду безработица, а рабсилы не хватает! Во, какая там свистопляска нарисовалась. Хороших токарей не набрать – это раз, от черновой работы новопреставленные отлынивают – это два. Такая вот мрачная картина в рыночной экономике.
      Про выпивку с демографией пускай сами в аду решают! В Раю вакансию, пустующую, как заполнить? Во задачка!
      Архангел – Проха так должность начальника обозначил –  лоб морщит. Никак ему Кущи кадрами не закрыть!
      Думает. Документацию перстом листает. Денно и нощно
      Спасибо, в аду две единицы неправильно оформленные обнаружил. А так бы…
      Привратник, что без документации нас отправил, совершил грубейшую кадровую ошибку.
      Сидим теперь с Прохой, ждём решения.
      Кого оставят? Кого обратно пошлют? Им один нужен. Намучились – ждём, чего Пётр скажет. Архангел и сам мучается. На стуле ёрзает, словно блохи и комары все вместе и сразу на него накинулись, заедают.
      А Цербер кулак нам показывает из широкого рукава, глазом сверкает. Делов наделал и – как с гуся вода! Комары с мухами этого господина в лаптях не закусают.
      Архангел на цербера очи навёл.
      – Какого брать будем?
      Молчит! Лапти модные разглядывает, в рукав сморкается.
      – Ну, тогда по-другому спрашиваю: которого будем обратно отсылать?
      Опять не слышит!
      И Секретарь не слышит. На усопших чиновнику наплевать. «Как начальство решит, так пусть и будет, так он и в протокол запишет». И то ли о бабах думает – леший его там разберёт, работа умственная, то ли анекдоты скоромные воспоминает – сидит-ухмыляется! Муху он достал из чернильницы – с мухою занимается. Пером подцепил, и – давай грешницу, утопшую скоропостижно, суду показывать.
      На Земле у мух жизнь не сладкая: сколько их перебили, сколько передавили! Во дворцы небесные одну везучую занесло, в чернильницу залезла, проскочить в рай обманным путём надеялась. И вот тебе на: тоже попалась горемычная на последнем этапе. Строго здесь.
      Архангелу не до мух, ему надо новопреставленных допрашивать.
      – Ну что, голубчики? Почему дрались? Кто зачинщик?
      – Этот гражданин, –  голову к Прохе поворачиваю, – самосуд надо мной учинил. В Рай меня, товарищ судья, пупырь не пущает. Лезет первым.
      Вопросы к Прохе направили:
      – Кто тебе дал право распоряжаться? Почему товарища не пускаешь? Объясни: почему ты решил, что должен быть первым?
      – А потому! Когда мы в церкви у попа лежали, он после меня первым был. И на отпевание после меня в цинковом гробу запаянный записался. Видать, и гроб-то у него по блату схвачен. А тут в облаках уже впереди на сто номеров стоит! Анчихрист! У меня на ладошке «сто три» написано, а у него, у чертюги этого, на «четыре» переправлено.
      – И как же, раб Тимофей, такое получилось?
      – Не могу знать, ваше благородие. Видать божье провидение надёжно и тут сработало.
      – В лапу бес Тимоха кому-то сунул! Вот и всё тут надёжное провидение, – выступает Проха с поганою догадкой.
      – И где ж это он на лапу сунул? – секретарь Проху спрашивает.
      Наш не растерялся – им рапортует:
      – Где-где! В пи… На Земле, дураку ясно, где.
      Судьи перемигиваются. Ясно, Проха, ещё тот карась, на пустой крючок не поймаешь.
      – Ага, – говорю, – вы много про него ещё узнаете. Ещё тот великомученик, прохиндей – будьте здоровы!
      Прокофий Сидорович берёт меня за шиворот, и даёт кулачище прокуренное мне понюхать, к лицу нос придавливает. Натурально, живодёрски, насмерть душит. Спасибо привратнику, алебардою отогнал, спас раба божьего Тимофея от неминучей погибели.
      Я восклицаю отдышавшись:
      – Ты что, Проха, мелешь? Какие взятки?
      – А вот какие: деньги такие незаконные, которые в лапу честному человеку суют. В церкви ты сунул, например.
      – Прокофий Сидорыч, вы умом рехнулись. На такое бы я не сподобился, потому что в гробу цинковом я лежал запаянный, согласно вашему заявлению. Постыдитесь! Как вы здесь выражаетесь? Вы церкву, Прокофий Сидорыч, оскорбляете, хотя, кто знает, этим действием, тамошних служащих вы сами могли унизить. В рукосуйстве вы были замечены многократно.
      – Ну?! – Прокофий Сидорыч рот разинул.
      – Вот и гну! Вы, разве не помните, как мне взятки давали, чтобы вам брюки скорей сшили? Для ускорения шитья, так сказать, деньгами баловали.
      Архангел строгие очи на Проху перевёл.
      – Вот те раз! А-я-яй! Мы на вас так рассчитывали.
      Молчит Проха. Оплошал, не то ляпнул и тему он нехорошую затронул – мог бы поумней выступить.
      В геенне мы ещё с ним сидели – ел он меня поедом за то, что на прежнем этапе я украл из подвала какие-то огурцы. Насчёт огурцов жареный Проха горевал, а про взятки никогда не говаривал.
      Рожь, из совхозного амбара, что я унёс, тоже припомнил, и за неё нервы мотал, когда мы в геенне грелись. Про взятки – нет, разговоров никогда не было.
      Про пуды ржицы, планировал доложить на Страшном суде. Обещал расписать Всевышнему, как я десять пудов нёс, и как я с теми тяжёлыми пудами чуть не вередился.
      Столько у него отрицательных примеров из жизни Тимохи припасено, а тут забыл!
      Вместо общественного амбара, вместо ведра огурцов соленных, заявил о взятках! У самого-то рыло в пуху. У кого оно не в пуху, скажите, если хорошо в этом вопросе разобраться?
      Черти Проху за язык тянули! Молчит. А судьи его молчанку в пользу раба Тимохи засчитывают.
      – Значит, давал, господин усопший!
      – То есть нельзя сказать, чтоб и «давал», а вроде бы и конечно, – бормочет ошалевший покойничек и меня вдруг спрашивает:
       – Чтобы скорей сшили, говоришь?
      Я киваю.
      – Конечно, чтобы скорей сшили и…
      Дедок мне рот зажимает.
      – И три недельки ты меня, касатик, промурыжил! – за меня речь он доканчивает.
      И к судьям очень ласково живодёр обращается:
      – А пуговки?! Пуговки, уважаемые товарищи, на гнилую нитку бес-халтурщик пришил. В евоных штанах я и оконфузился. В церкви, граждане судьи. Господи Исусе! При всех святых! Только я к причастию, значит, потянулся, а они – пырх с ширинки…
      Ангел-секретарь уши навострил.
      – Кто это «пырх»? – просит он старичка уточнить.
      – Кто-кто, – наш ему опять ласково отвечает, – пуговички! Оторвалися пуговички, и – «пырх» с ширинки. В алтарную, товарищ секретарь, покатилися. А он, товарищи судьи, то есть, господа… В другой раз уже пятёрку сверху тарифу назначил. Я ему кукиш показал, господь свидетель… Вот, тебе! Вот, тебе кукиш, а не пятёрка!
      Кукиш под нос суёт.
      – Ну-ну! – говорю. – В другой раз ты три рубля давал. А пятёрку жалко тебе стало, когда я прибавку попросил…
      Прокофий Сидорыч фиги показывает, а вижу, расстроился. Ещё бы! С пуговичками соврал! И где?! Грех-то какой! «В церкви при всех святых пуговочка с ширинки оторвалася». В церкви… В булочной от внутреннего напряжения, когда на Валькины сиськи любовался…
      
      
      
      Дело о взятках. Часть вторая
      
      Привратник в углу зашевелился, запричитал:
      – Призналися, призналися, оба призналися. Давайте обратно я их обоих быстренько отвезу.
      – У, дьяволы! – кричит Проха. – По пяти рублёв драть стали! Это сказать только! Избаловали паразитов.
      Архангел головой мучается, шевелюру чешет. Ангел-секретарь – ему тоже волынка надоела – пробует наше дело хотя бы цитатами прояснить.
      – В писании, – докладывает он Архангелу, – говорится: «не оскудеет рука дающего». Значит правильно, что Проха давал...
      – Считаешь, правильно?
      – А, если с другой стороны поглядеть, то с целью обогащения он это делал и в корыстных целях, чтоб не оскудела ладонь евоная в будущем. Бойся Данайцев…
      Наука больше нам туману добавила. Не слушает Архангел про Данайцев, спрашивает:
      – Брал, голубчик?! Отвечайте, гражданин новопреставленный Тимофей. Сознавайся. Если брал, сичас руки свяжем и во ад закатаем без проволочек.
      – Ага! – секретарь поддакивает. – В писании-то говорится: «Бойся данайцев, дары приносящих». Значит, не убоялся, значит, согрешил, либо и не читал вовсе. Так ему и надо. Закатаем без проволочек. Салазки мы ему подзагнём!
      – Братцы! – говорю. – Искушали они проклятые! Ой, как они искушали! Сущая правда: они давали, мы брали. И до того избаловали они нас, что нам самим нельзя никуда устроиться теперь без десятки.
      В канцелярии насторожились.
      – Куда ж это, гражданин, нельзя устроиться? – сурово так меня спрашивают.
      – Куда-куда, – быстро я уточняю, – в гостиницу, например, когда местов нету. Или мебель на этаж поднять. На Земле, конечно.
      – Дело ясное, – рычит с табуретки, – обоих возвращайте. Промашки не будет. С превеликим удовольствием отвезу.
      Архангел морщится.
      –Дело ясное. А какого нам в рай брать? Вакансия-то не заполнена, чучело ты огородное!
      Привратник Райскую дверь тощим задом крепче прижимает. Секретарь – ни нашим, ни вашим. Вообще толку от него никакого, вообще никакую ответственность на себя не берёт.
      Задачка такая, что не дай бог. Начальнику без сотрудников не сдюжить, а те плохо соображают.
      Что делать? Как им помочь?
      – Берите меня, – Архангелу я советую. – У меня номерок «четвёртый», у горластого гражданина – «сто третий». Простая арифметика. И нечего нам мучиться, голову ломать. А этого – в геенну на перековку пошлите, или химию ему запаяйте.
      Проха меня отодвигает, выступать лезет.
      – Ты, бес поганый, сам на перековку пойдёшь. Ты потому четвёртым числишься, что на лапу кому-то сунул! Или примазался.
      Дедка отпихиваю.
      – Тебе товарищи судьи объяснили: в лапу, данаец лукавый, ты даёшь, а я беру. Да, грешу…Но меньше. Зря ты меня взятками, мил человек, попрекаешь, сам ты меня испортил. За это на страшном суде ответишь! Я у тебя у первого взял.
      – Не у первого! – спорит Проха. – Нюрка мне подсказала: обязательно, говорит, постели троечку на Тимохину ладонь, не то анчихрист разные солпины, штанины то есть, выкроит.
      – Какая Нюрка?
      – Кассирша моя, наверно, – помогаю Архангелу.
      – Ах, кассирша! – говорит Пётр. – Ясно.
      Проха показания подтверждает.
      – Ага, – говорит Проха, – Нюрка, кассирша евоная  гражданская. Заодно с ним орудует… «Постели, говорит, троечку на поганую ладонь». А потом они взялись по пяти рублёв драть с нашего брата! У, дьяволы! Мы трудились, бедовали, постничали, трудовую копейку мы берегли, а он на мои денежки морду себе наедал.
      Копейкою трудовой, и мордой, которую на ту копейку себе  наедают, Прокофий Сидорович судей  больше запутал. Чтобы картину преступности прояснить, стал Пётр пальцы загибать, грехи подсчитывать.
      – Значит, так, у закройщика два греха, три даже, если пуговки приплюсовать, у этого пока один. Пиши… Хватит!
      Дело складывалось неважно.
      Заяви Проха про огурцы, тогда четыре – один в его пользу будет. А если пятый бал на ржи заработает…
      На Земле в таких случаях сухари сразу сушат.
      Что делать?
      – У Прохи один грех?! – я вскакиваю, стукаю себя кулаком в грудь. – Ой, умру я сейчас, прямо здесь грохнусь. У чертюги – один грех? Не приведи господи с этим рогатиком где-нибудь ночью встретиться?
      – А что так?
      Секретарю Архангел подмигивает.
      – А то, – говорю, – ежели, по правде сказать, я на этого кособокого гражданина не стану шить даже за северную надбавку. Вы меня поймёте.
      К барьеру подвигаюсь, чтобы деда не загораживать, чтобы все видели, кого мне сатана подсунул, чтобы брюки на него пошить.
      – Глядите-ка вы на него, господин Архангел. Какая талия, какие ноги! Лекал на этих скупердяев у нас в индпошиве не бывает.
      Проха ругается, башкой трясёт.
      – У нас-то с вами, – говорю, – товарищ архангел, как?
      – И как же у вас с товарищем архангелом? – привратник вскакивает, слово «товарищ», видите ли, не нравится, алебардою меня поправляет.
      Архангел его обратно гонит на табуретку.
      – Уберись? – говорит. – Сядь и не суйся. Надо же нам выслушать, надо же решить.
      – Вы начальство – вам и решать. Вот и решайте! Всех пёровских мазуриков сюда ведите. Всех пропущу. Моё дело маленькое. Проходите, господа хорошие, пожалуйста.
      А сам алебарду берёт  на изготовку.
      Проха чуть под топор сгоряча не сунулся. Я его за рубаху придержал – надо же нам сперва с брюками разобраться.
      
      
      
      
      Брюки для Прохи и Архангела
      
      – Ну и как же у нас с вами, гражданин Тимоха, в смысле штанов? – Архангел спрашивает.
      – У нас, когда талия на пятидесятый размер богом устроена…
      – Лопочи, лопочи, бес! Я про огурцы докажу, тебе намотают! – сзади Проха шипит, мешает, щипается.
      «А я, – шепчу Прохе тихонько, – про кирпичи, и про пуговичку кое-что добавлю. Про Вальку из булочной… Молчи!»
      Ногой отбрыкиваю, доклад продолжаю:
      – У нас, когда талия на пятидесятый размер богом устроена, то и ноги и всё остальное – непременно пятидесятые бывают, и лекала такая на складе есть.
      – Понятно, "лекала на меня есть" – тут ясно.
      – Пятидесятая, ага. Третий рост. По-новому сто семьдесят берут.
      – Откуда берут? – Пётр лоб морщит.
      – От макушки до пят, – объясняю Архангелу. – То есть от пят до макушки за вычетом головы, ежели не понятно, потому что костюмы шьём завсегда короче. А в окружности, выше пупа меря, обязательно восемьдесят восемь получаемся – такая у нас с вами талия, восемьдесят восьмая.
      – Сперва была пятидесятая, теперь…
      – А теперь – да, принята восемьдесят восьмая. И до ста двадцати бывает – это у тучных. И всё равно мы сплошь пятидесятые: по бёдрам, считай, сто носим, носки надеваем двадцать пятые…
      – Двадцать пятые?!
      – Ну, по двадцать седьмые можно – на лекалу не сказывается.
      Архангел губами шевелит, бормочет:
      – Голова кругом идёт. Так всё запутали, так запутали!
      – Ничего сложного. Тут просто, гражданин Архангел. Другое дело, когда Прохе мы станем брюки шить. Во, где наплачемся!
      Ангел-секретарь от письма отвлекается, чешет за ухом и спрашивает:
      – А что, брюки господина Архангела  плешивому господину не впору?
      – Куда там! Дед у нас не стандартный!
      – Какой? – Архангел переспрашивает.
      – Ну, модный такой. То ему не так, это ему дай пошире. Проще говоря, ваши брюки ему не годятся, носить не станет!
      – Господи Иисусе! – секретарь крестится, привратник в Прокофия Сидоровича пику  нацеливает.
      – А здесь ничего сложного. Мы для шитья удобные, – спешу объяснить судьям, передышки им не даю, не даю им узнать про огурцы из подвала и ржицу из амбара.
      – Ага. Если с бёдрами ещё не понятно, то и грудину померим, чтобы не прошибить – обратно пятидесятые получилися. Берем сотую лекалу – по плечам либо по грудине – на матерьял её накладываем, мылом рисуем, и нужные ноги сами выходят, точнее сказать, солпины. Но! Когда женщина, то гляди в оба! Она вытачки на пиджак спереда требует.
      – Гадость какая! Тьфу!
      Привратник плюётся, кресты на себя накладывает.
      Пётр ко Всевышнему вопиёт:
      – Вразуми, господи, который у них зачинщик?
      Верховные Небеса молчат. Там тоже с портками ещё не разобрались. А Проха на трибуну лезет со своими огурцами, вообще всех путает.
      Секретарь едва писать успевает.
      Дед орёт:
      – Дайте я! Дайте я! Дайте, про огурцы выступлю!
      Двумя руками за шиворот оттягиваю, чтобы не мешал, на второй план ставлю, вперёд высовываюсь.
      – А с бесом Прохой, – говорю, – у нас одна морока. Утром у него, видите ли, четвёртый рост, вечером придёт – уже третий, за день на два сантиметра сбавил. Завтра опять четвёртый. Талия, правда, у него тоже пятидесятая. Зато бёдра – полюбуйтесь-ка на голубчика – сорок восьмые бёдра носит. Во как мы устроились! И размеры скачут!
      Обрисовал в общих чертах Прохино устройство.. Архангел счёт Прохиным грехам потерял. Глубже задумался. Голову руками обхватил. Уши заткнул. Глазами – зырк-зырк – то на Проху, то на меня.
      – Как по чужим подвалам шастать – выступи! – глотку дерёт Проха.
      – А ноги? Ноги, вообще сорок четвёртые бес Проха носит. В то время как задница на сорок восьмой рассчитана. А пуговичка-то…
      – Нет, дайте я тогда про огурцы доложу…
      – И такие господа, такие господа разноногие! – громкости я речам прибавляю, чтобы горластого дедка заглушить.
      – Нету сил, господи! – тужит Архангел. – Помоги нам пройти эти дебри.
      – Воистину, дебри, господин Архангел. Вот-вот! Булавками да иголками все руки себе искровянишь. Такие дебри, такие дебри! Не знаешь, с какого кривого боку и приспособиться, чтобы мерку-то снять…
      – Мерку?! – дед рявкает. – Да ты всех в сорок шестой загоняешь, чтобы матерьялу побольше себе зажилить.! Одна вывеска у вас с Нюркой, что индпошив…
      Я возражаю:
      – Молчи! – говорю. – Шить на тебя – чистое наказанье. Тут – пятидесятое, тут – карманы, а здесь восьмой номер обозначь! Это, конечно, когда баба. Взять тройку – конечно, грех, и пятёрку не взять – грешно. Самим сатаной кособокий хрен подослан. Ей богу!
      Проха мне рот зажимает.
      Архангел кричит «прекратите», а секретаря спрашивает:
      – Ты в этих штанах понимаешь?
      – Ни бум-бум. Заморочили, нечестивцы!
      Архангел, как туча мрачный. То на меня, то на Проху очами блещет, молнии в нас метает.
      И по всему видно, что и мои и Прохины дела худые.
      А тут  – одно к одному – на Проху алебарда ещё свалилась, когда привратник на табуретке задремал. Проха хай поднял – не приведи господи! Драться к привратнику полез.
      Я обрадовался. Думал, что судьи теперь с решением определятся, меня в Рай направят, а Проху в преисподнюю запихнут, чтоб не дрался.
      Не получилось. Привратник его по башке пару раз огрел, на том драка и закончилась. Прокофий Сидорыч немного и присмирел – вылитый великомученик сделался, хоть одигитрию, хоть жития пиши с обормота. А Пётр Архангел и виду не подал, будто драку не заметил. Очень уж был задумчивый.
      Рукой только махнул.
      – Отложим, – сказал, – слушанье на завтра. А лучше на послезавтра. Нет, на сорок дней отложим. А ещё лучше … Помещение прошу очистить.
      Ангел-привратник помещение очистил. Прохе под зад лаптем указал направление, мне – коленкою, и двери захлопнул.
      Проха не унимается, причитает:
      – Мы бедовали-постничали…
      – Хватит, – говорю, – не напрягайся, Прокофий Сидорыч. Уже не слышат.
      – Да, – Проха соглашается, – и ведь простейшего вопроса решить не могут. Что ж это за суд? Чёрт знает что!
      Хорошо, что не слышали товарищи судьи нашего праведника.
      А вспомнили… Отправили обратно в чистилище на временное содержание, чтоб не сбежали.
      
      
      
      Побег первый
      
      
      Сидим в КПЗ опять, уже по строгому режиму, чтобы привыкали, греемся.  Немного приспособились. Так бы и ничего, если бы не Проха. Волокётся  сзади по пятам и стращает: «Я на страшном суде докажу. Про огурцы и пшеницу. Тебе намотают. Намотают!»
      Архангел за нас по-прежнему душой болеет. У него собрались пустующую единицу сокращать. С верху по шапке бьют за снижение поступлений из верующей среды.
      Вызывает на ковёр ангела-секретаря и говорит:
      – Выписывай, голубчик командировку, езжай обратно в Чистилище. И подбери что-нибудь из этих… ну, из Прохи и Тимохи. Что-нибудь такое подбери. Ну, более-менее… Давай, езжай. Толку от тебя здесь никакого, работу с верующими завалил…Вези опять воздушкой, чтобы пешую дорогу прохиндеи не разнюхали.
      Только привыкать стали, нас отрывают от производства, зовут в сатанинскую канцелярию..
      Пришли.
      Хмурые стоим. Скромно себя ведём. В уголке тихо ушами хлопаем.
      Архангельский секретарь, чувствую, что-то себе выбивает – не то матерьял, не то запчасти какие. Просит чего-то, а сам не предлагает ни дерева, ни жести. Сатанинский снабженец –ушлый, прибедняется: дескать, ему рабсила самому, во как, требуется, но к Архангелу не ездит, ищет скрытые резервы в местном хозяйстве.
      Мы с Прохой сообразили: из нас двоих кто-то снова понадобился Архангелу, решили там вторично испытать.
      Проха себя кулаком в грудь: «Меня! Я легкотрудник».
      А я молчу. Тем более что не спрашивают.
      Сатанинский секретарь придумал: «Ладно, – говорит, – одного отпущу по товарной накладной. Выбирай здесь, который лучше».
      Командированный и лоб зачесал.
      – Я на себя такую огромную ответственность взять не могу, – говорит секретарь Архангела, – ежели ошибусь, в Раю кто-то из них чего натворит… Отпускай обоих, пусть начальство разбирается. Как справимся, лишнего вышлем в ваш адрес. У меня есть указание от руководства, есть письмо из главка…
      Сатанинский кладовщик с критикой напоследок выступил: «Тягаете  туда-сюда, мучаете ребят. Сидят они тут и пусть сидят в спокое».
      Товар отпустил.
      На целые сутки застряли по метеоусловиям. Из угла в угол шатаемся, заняться нечем. А посадку не объявляют.
      Я говорю секретарю:
      – От скуки-то в картишки бы, что ли, сдуться.
      – Нельзя! Здесь не положено.
      Запрещено, так запрещено. Что ж. Скучаем.
      – А на что играть будем? – секретарь вдруг спрашивает.
      – На щелбаны.
      – Ну, поехали.
      Сыграли пять партий.
      – Нет, – говорит секретарь, – ты очень больно по лбу бьёшь. Лучше – давай на другое.
      – А на что? У меня деньжат нет.
      – Ставь свою полосатую рубаху. И этот пусть ставит, – он на Проху показывает. – А то один на один ты меня в дураках снова оставишь.
      Ангел так рассчитал: станем мы с Прохой друг дружку топить, а он будет в выигрыше.
      Верно, мы с Прохой всю игру грызлись, про огурцы и пуговицы вспоминали. Для виду. И ободрали секретаря, как липку.
      Сперва деньжата – тысяч пять – секретарь нам спустил. Потом бельё он себя снял, и запасное, что было в чемодане – всё нам отдал. Даже документацию, какая на нас имелась – всю взяли. Азартный был мужик!
      И секрет государственный мы из него выудили. оказывается,  воздушка для отвода глаз придумана. За угол здесь пешедралом заверни и ты –  у Райских ворот.
      Выигрыш мы сложили в кучу и с Прохой поделили пополам. Чтоб честно…
      Голого секретаря – жалко ведь человека – в мою полосатую рубаху нарядили. Не дай бог, этот госслужащий зазябнет – по судам затягают – небо-то на мороз разъяснивает.
      Прохино тряпьё в канаву бросили.
      Секретарь говорит:
      – Ребята, выручите! Подкиньте хоть монет тридцать, медных. Пойду с горя пивка попью.
      Ушёл с концами. Где-то его там задержали. В полосатой рубахе-то. Да с номером! И без документов!
      К Архангелу мы вдвоём потопали. Документацию с деньгами под камень спрятали.
      – А где мой? – Пётр нас спрашивает
      – Пошёл по наклонной. Теперь сам сидит.
      Пётр посокрушался, погоревал. Что делать, принял на работу ангела с высшим образованием, который теперь и с мухами занимается,  и вопросы не решает.
      Нас никуда  не пристроил, велел ждать у ворот .
      «Чуток ещё погодите. Завтра приходите. Привратник вам сообщит решение».
      
      
      Путь обратный в чистилище
      
      И ходим к воротам, как на работу «каждое завтра». И в «каждое завтра», привратник, вышибалой бы в кабаке ему работать, как нас увидит, пугает:
      – Я б вас чертюг рогатых в геенну бы  затолкал обоих, пожизненно!
      Мужик крепкий. Как что, сразу кулаки в ход пускает. Вроде Прохи нашего. Малограмотный, зато дело знает. Как нас увидит, так рукава засучивает.
      – Если бы моя воля, я б вас, чертюг обоих…
      – Ну-ну, –  говорю, –  бодливой корове рогов не дали. Не рыпайся! Одного такого голубчика мы уже сладили… А дело-то наше как?
      – Никак! Они всё думают. На курсы повышения собравши.
      Плюётся! «Ага, думаю, к начальству, критически настроен, надо запомнить».
      – И долго нас мурыжить будут?
      – А вы не мечитесь, беси шелудивые! Бесовскую суету с вас не гнали, так я скоро вам эту глауберову соль пропишу. Счас устрою.
      – До суда, – отвечаю, – не имеете права шелудивыми называть. Окончательного решения не было.
      – Брысь, – говорит, – я счас быстро решу… В дорогу соберу, одену и обую. Туда у нас скоро…
      – Знаем мы ваше «счас» и «туда скоро».
      Здесь у ворот, конечно, лучше болтаться, чем в преисподней вкалывать. Всё тут хорошо, но – которого в Рай возьмут? – неясность мучит. Хочется узнать поскорей, чем разрешилось. Ждать и догонять – дело паршивое.
      И этот ещё – всё на судьбу жалуется. Всё ему не так! В чистилище жарко было, а тут спать холодно. Мёрзнет, как путник в сугробе. Райские кущи по ночам снятся. И каждое утро у него разочарование, и каждое утро мне жалуется.
      – И на Земле, – говорит Проха, – было так. Цельную ночь, бывало, карманы набиваешь деньгами, набиваешь – десятки, сотни суёшь… Столько денег, что из карманов сыплются! А утром – хлоп себя по карманам, и – нету ни шиша! И, мать честная, портков тоже нету! Они на стуло повешены. Слава богу, портки целы…
      – Коль портки целы, – говорю, – пойдём результаты узнавать. Раз тебе приспичило. Может, на работу куда направят.
      Привратник, вроде бы, в настроении. Про своё обещание не вспоминает, с нами ласково:
      – Библию они читают, господа.
      – И на какой странице?
      – На той самой, где «Египтяне увидали, что она женщина весьма». Как до денежных знаков доберутся, вам письменно сообщат…
      – И сколько страничек-то до денежных знаков-то?
      – С тысячу страничек поднаберётся. Они быстро читают, уважаемые, новым методом. По складам. По полной странице за неделю шпарят.
      А наш-то как заорёт:
      – Ну, контора, мать твою так!
      Опять горлом, опять за старое. А привратнику того и надо. Нас специально растравливал.
      – Ну, счас я вас! – хвать свою алебарду.
      – Бодливой корове, – говорю, и докончить я не успеваю.
      Пётр, оказывается, на курсы повышения умотал. Привратника за себя «исполняющим» оставил с полномочиями.
      Исполняющий справил нас быстро. Как обещал. Выдал из каптёрки новенькие рубахи полосатые, деревянные галоши в размер ноги подобрал. Волчьи характеристики в зубы вставил и, айда – под зад ногой – в преисподнюю.
      Хорошо, пока он бумаги выписывал,  успели документацию припрятать. Денежки под камень положили. В чистилище ценные вещи брать нельзя – свистнут. Мелочь взяли – на карманные расходы и на обратную дорогу. Дорогу теперь знаем. Ангельское бельё вниз под полосатое одели.
      
      
      Побег второй к Воротам и дальше
      
      В первый-то раз мы и не бежали, а как бы в командировке были. Но «исполняющий» засчитал командировку побегом, чтобы нас поводили по мытарствам дополнительно.
      Ну, мы и ходим там по кругам с волчьей характеристикой в зубах, а в неё нам галочки ставят. Трудодни записывают.
      В проходной у них рогач караулит, а транспортные ворота нараспашку. Беги – не хочу. Потому что бежать некуда. Возле приёмной долго не прокантуешься, если денег у тебя нет. В рай с плохими документами не пропустят, обратно в преисподнюю запихают. Потом ещё за побег лет сто намотают. Так что не один раз подумаешь, прежде чем убежать.
      У нас всё есть. Деньжата наши у Ворот под камнем лежат Пешую дорогу туда знаем. И документов полно: одна характеристика производственная, две волчьих и запрос Архангела в сатанинскую канцелярию. У Прохи  и письмо от попа, и окончательный диагноз ещё имеются.
      Вдобавок ко всему, рубахи белые под полосатой робой – немного их простирнуть, и мы как новопреставленные, не отличишь.
      Правда, направление, которое Прохе во ад в первый раз лаптем оформили, где-то потерялось. А так всё есть.
      Драпанули.
      До приёмной добрались без приключений, даже говорить не интересно. А там мы уже все дела знаем: в адские ворота идти не обязательно, а надо заходить со двора.
      Во дворе народищу видимо-невидимо. У них перестройку начали. Указ вышел: пьющих вообще не брать. Следом прислали инструкцию с разъяснениями: «пьющих помногу не брать, и вообще всё можно, что не запрещено».
      Не брать помногу или пьющих помногу? Или запойных только не брать? Служащие на местах разобраться не смогли, и вынуждены были провести техучёбу среди верующих.
      Вот народу-то и наплыло. Во дворе не протолкнуться. Заняли во второй тысяче. Организовано у них, надо сказать, хорошо. Очередь подвигается быстро, всех отшивают. Не стоим, а бежим. За десять секунд во ад оформляют или на дослушивание во двор выпихивают.
      Один какой-то, видим, через толпу обратно протискивается. Расстроенный.
      – Ну, как? – спрашиваю.
      – Никак!
      – А что так слабо? – наш встревает.
      – Заполнено неграмотно.
      Я сразу понял, что к чему.
      – Там не мордатый такой принимает?
      – Ага, – говорит, – вылитый вышибала. Вроде дружка вашего.
      – Спасибо за информацию.
      А Прохе шепчу:
      – Привратник орудует. Пётр с повышения не приехал.
      Ну, Проха и нюни распустил:
      – Нас узнают! Опять дальняя дорога, опять подёнка при худых харчах. Что нам делать?
      – А вот что. В лицо нас не узнает – главное, не брейся. А «Прох» и «Тимох» тут сегодня хоть пруд пруди. Так что запрос Архангела мы сегодня запрячем подальше. Ты, Проха, подашь письмо от попа. А я производственную характеристику покажу. Положительную.
      – С волчьим билетом, гляди, не перепутай.
      – Ладно! – говорю.
      Только посовещались мы, и – Проху вызывают.
      Он – письмо на стол, ему обратно отшвыривают.
      – Печати поставь!
      Проха рот раскрыл.
      – Не задерживай. И пусть укажут, гражданин дед, чем в детстве хворал. Тащи другого усопшего, ребята!
      Проху выталкивают, Тимоху в приёмную волокут.
      Тоже не прошёл.
      В характеристике написано: «Шьёт хреново».
      Выползли мы с Прохой в чисто поле и загоревали.
      Делать нечего, надо Петра ждать. Через этого нам не проскочить. И наплыв большой.
      Зато неподалёку от приёмной комиссии гостиницу открыли. Частную.
      Говорю Прохе:
      – Нечего нюни распускать. Чеши за мной. Сейчас устроимся.
      Проха головой мотает.
      – Никуда я не пойду. Я лучше здесь, как собака, замёрзну, чем жизнь такая. Бери мои денежки, мне уже всё равно.
      – Ну, смотри…
      Устроился в гостиницу – живу. Деньги направо и налево швыряю. Тоже порядочно всё надоело.
      Хочу денежки поскорее спустить и – к деду на мороз. Я им тысячи, а мне дают хлеб с квасом и на железную кровать спать укладывают. Разве это жизнь? С такими деньгами на курорте, бывало! Да что и говорить, на пятый день, считай, сижу на фуфу, в кармане мелочишка звякает.
      Отправился Проху проведать: как он там? Наверно, ему по ночам Кущи снятся. Пусть порасскажет о житье-бытье, стоит ли нам туда соваться. Может, на Землю дёру дать…
      На Проху глядеть страшно. От фигуры у него один вредный характер остался. И торчат опухшие от мороза уши. Но глаза злющие, как и были.
      – Ну, как, – спрашиваю, – тут жизнь?
      – А вот как!
      Руки, ноги мне показывает.
      – Ежели сделают ещё разок вскрытие, то диагноз не подтвердят. Там ОРЗ написано, а тут ещё вон какая свистопляска с ушами. Всё обморозилось! Да ещё эти печати, мать их за ногу!
      – Вставай, – говорю, – хватит валяться.
      – Никуда не пойду, здесь сдохну.
      – Вставай, – говорю, – Пётр приехал. Принимает по личным вопросам, и никто не знает. Идём! – первые будем.
      – А что толку? Теперь меня по всем статьям замордуют: и по печатям не пройду, и по обморожениям.
      Я у него письмо живо отобрал. Дед – в кулаки. «Ага, думаю, чувствуешь ты себя прекрасно».
      – Не ерепенься, – говорю, – с твоим письмом я пойду, а ты с диагнозом.
      Дед орёт:
      – Я всё Петру расскажу, что ты моё письмо стибрил.
      – Ага. Ты ещё про ржицу вякни. Делай, что тебе велят. Как войдёшь, уши показывай, и окончательный диагноз читай вслух. Ори громче: «Несоответствие»! А я буду жаловаться, что нет печатей на поповом письме, из-за них вот-вот замёрзну, как этот гражданин, и вас не похвалят… Смотри, не брейся, чтоб не признали. Теперь мы с тобой оба – рабы Прокофии, не спутай.
      Пришли.
      – Здравствуйте.
      – Здравствуйте.
      Я выступаю: так и так, вот ваш сотрудник мурыжит меня из-за печатей. Если замёрзну, вам по шапке опять дадут. Как быть?
      Пётр на привратника:
      – Кто такой порядок завёл?
      – Я в ваше отсутствие, господин Главрай, выпустил распоряжение. А то – наплыв… под видом малопьющих.
      Пётр затылок чешет
      – А как быть?
      – Не знаю, – говорит привратник. – А наплыв большой. И если замёрзнет он, вас точно не похвалят
      – Вот задачка, – говорит Пётр, – надо ехать опять на повышение. Всегда так: сверху требуют, а указаний не дают.
      Глядит он на нас и тихонько матерится.
      Его понять можно. С нами трудно. У обоих глаза честные, у обоих по три справки в карманах заготовлено – попробуй, выбери.
      Тогда я выступаю вперёд.
      – Может, вы нас на Землю отпустите. Я поставлю печати у попа, а Проха в больнице полежит. Подлечат малость, проверят. Может быть, вообще у него только ОРЗ, а уши эти мнительному деду кажутся.
      Пётр обрадовался.
      – Вот-вот. Берите сто лет за свой счёт. Такие дела быстро не делаются – мы знаем. И езжайте, с богом. Возьмите ещё отгулов лет двести – вдруг не успеете. Я напишу, что вы по выходным прихватывали… Ну, ступайте.
      И спихнул нас. Мешок денег на дорогу выписал. Но червонцы все на один номер. В кустах выбросили. А то было бы делов!
      
      



Домой
      
      Прокофий Сидорович домой двинул. Почесал – сзади него пыль столбом заклубилась.
      Дома ждут! Калачей напекли, водки поди не забыли взять побольше. Сидят на часы поглядывают. Выпить тоже не терпится, а без Прохи уже который год живут на сухую, горюют только, пить не могут. Боятся, совсем отвыкнут. От Прокофия Сидоровича и от водки. Ждут, когда поезд с Того Света прибудет и дедушку с кладбища обратно привезёт, чтобы привальную отметить.
      Дедушка тем временем пешком домой дует, автобуса не дожидаясь. На такси денег нету – из мешка копейки не взял, а денежки пригодились бы! В милиции.
      В подъезд влетает – всё знакомое. Стены обшарпаны, спички, жженные, к потолку соплями прилеплены, слова матерные нацарапаны. Всё как полагается. Лампочки выкручены, котами воняет.
      И дверь та же: номер семь, клеёнкой обитая.
      Прокофий Сидорович к двери подскочил и давай кулаками бухать. Отворяйте скорей, дедушка домой с кладбища прибыл, с мира загробного к вам явился, радость–то какая для вас, господи!
      Мальчик, на ёжика похожий со скрипочкой в руках, дверь приоткрыл и быстренько её захлопнул. Прадедушка погладить его по головке не успел.
      Мальчик к папе на кухню побежал, и папе он доложил:
      – Пап! Там какой-то мужик пьяный к нам ломится.
      Папа, дочкин зять, внучкин муж, взял хорошую чугунную сковородку, к дорогому гостю он вышел и по голове сковородкой стукнул. Наш дед, отвыкший от земных притяжений, «здрасьте» не успевши сказать, брык с катушек и – лежит.
      Да так и остался он лежать на полу холодном до тех пор, пока не наткнулся на него сосед из шестой квартиры.
      Сосед выпивши, сразу определил: из седьмой квартиры, ясное дело, мордатый человек на полу валяется, потому что там живут все мордатые, – а, может, решил умный сосед, что к мордатым жильцам обязательно ходят мордатые гости, или гость вообще происходит своими корнями от большеголового Прокофия Сидоровича.
      Сообразил правильно, потому что был под мухой. Позвонил.
      Дверь открыл дочкин зять со сковородкой в руке. Узнал соседа, драться не стал, сковородку положил на тумбочку. В это время, пока внучкин муж клал сковороду, сосед поставил дедушку на попа и молча стал запихивать его в седьмую квартиру. Зять из седьмой, уже без сковороды, успел-таки остановить процессию и попёр стоячего дедушку вместе с соседом обратно в шестую.
      Сосед дедушку в седьмую толкает, внучкин муж ерепенится, дедушку к себе не пускает.
      И пошла у них драка, в которой пострадал меньше всех дедушка Проха, потому что в начале драки он опять упал на холодный пол и там мирно пролежал до окончания побоища.
      Соседи драться устали. Решили разобраться по-хорошему. Принесли лампочки, вкрутили одну в патрон, свет  включили.
      А тут как раз Прокофий Сидорович на четвереньки встал, на жильца из шестой квартиры глазом он посмотрел. Ещё и оскалился. Этот жилец, а может, теперь и не жилец вовсе, увидав глаз, увидав дедовы уши, на пол грохнулся и остался лежать на полу, где только что отдыхал сам Прокофий Сидорович.
      Дочкин зять, не закрывши дверь, убежал за таблетками. От вида дедушки Прохи ему почки схватило.
      Прокофий Сидорович проследовал за ним в седьмую квартиру.
      – Здравствуйте, родные! – поздоровался дед Проха. – Неужто не признали?
      – Как не признать, признали, – говорит его дочка, за шкаф заворачивая.
      – То-то! – говорит Прокофий Сидорович. – Чего ж не здороваетесь? Я ваш папа Прокофий Сидорович.
      – Ага, – отвечает дочка ласково из-за шкафа, – мы знаем, вы давно померли.
      – Ой! – успела всего и сказать, когда папа к ней целоваться потянулся.
      На мягкий ковёр завалилася. Как мешок – хлоп об пол.
      Радостную встречу организовал Прокофий Сидорович родным и близким!
      Правнук под кроватью прячется, зубами там лязгает, на прадедушку одним глазом выглядывает, а дочка на ковре нашатырь нюхает.
      Дочкин зять – тот на кухне – валидол сосёт, сердечные таблетки глотает и всё водкою запивает. Кошка Мурка шипит на телевизоре и, конечно, не выпивши валерьянки, слезать к дедушке не хочет.
      Внучки нет – она в депо на дежурстве – а так у них все дома.
      Явился дедушка с Того Света почти вовремя.
      – Сынок, – говорит Проха своему правнуку, который под кроватью сидит, – ты бы телевизор включил, что ли. Всё повеселей станет. Как звать-то?
      – Прошка.
      – Вот видишь, тебя в честь меня и назвали. И на ёжика похожий. Ёжиком и я стригся, когда не плешивый был. Телевизор-то включи, касатик.
      Прошка вылез из-под кровати, включил деду телевизор.
      Всякое Прокофий Сидорович видывал. И Тот Свет, и Этот. С живым Архангелом на небесах серьёзные вопросы решал. А вот чтобы живой поп по центральному телевидению атомную станцию кадилом освещал – такого явления ещё не наблюдал.
      Прокофий Сидорович телек перекрестил. Глаза потёр, себя с головы до пят перещупал. Решил, что вторая программа всё врёт или испортилась, велел Прошке переключить.
      – Включи первую, сынок. По вторникам «шаги пятилетки» и «ленинский университет миллионов» передают. Или постановку  «Платон Кречет» –  давно её не смотрел.
      На первой программе девки голые с голым мужиком в бане мылись.
      У Прокофия Сидоровича и давление высокое, и сердце немолодое. И вообще: сколько-то лет бывший покойник Прокофий Сидорович красивых не видал. Никаких. А тут голые! Как кирпичиной, деда по голове стукнуло, когда кровь от головы к органам ушла.
      На пол без сознания и повалился. Рядом с дочкой, которая нашатырь нюхала, Прокофий Сидорыч за компанию и прилёг.
      Родственники тут и забегали. Ожили!
      Дочка к телефону бежит. Мурка в форточку скорей прыгает, пока дед не очухался. Зять из кухни спешит, руки ему за спину загибает. Маленький Прошка уже и верёвку из ванной по этому случаю волокёт.
      Связали Прокофия Сидоровича. В милицию сдали.
      
      
      Я, конечно, делать нечего, раз дед с Того Света домой отправился, решил тоже своих проведать.
      Иду, радуюсь, что скоро родных и близких я  встречу. «Вот, – думаю, – обрадуются».
      Воздухом дышу. Жизнью земной наслаждаюсь. Лужи глубокие обхожу.
      Душа поёт. Какое счастье, что всё по-прежнему, кругом всё родное, наше. И перемены к лучшему наблюдаю.
      На каждом углу бутылки принимают. Берут всякие: и пол-литровые, и по ноль семь берут. С обычным горлышком, с винтом, «чебурашки» – любые!
      Раньше, бывало, набегаешься, чтобы стеклотару сдать. То ящиков у них нет, то «на базу ушла», а то не берут как раз те бутылки, что ты им принёс. Теперь, не в ящики, а в картонные коробки ставь и забирай денежки, пожалуйста.
      – Мужики, – говорю, – что это у вас со стеклотарой случилось. Никак мы коммунизм по бутылкам уже построили?
      – Проваливай! – говорят.
      – А что так, товарищи?
      – Вали отсюда, красно-коричневый!
      Связываться не стал с пьяными. Бочком-бочком и в сторону помойки от них подался. Там тоже народ какой-то ершистый. С пакетами в руках хмурые стоят и радости от моего появления на Земле не выражают.
      – Вали отсюда! – говорят мне. – Тут наш район.
      – Да что вы, товарищи! Тут всё наше, советское, всё родное.
      – Дёргай, коммуняка, пока цел.
      Не стал препираться, завернул за угол – топаю к улице имени Максима Горького, на встречу с родными и близкими иду, которые понесли когда-то невосполнимую утрату. Как они обрадуются, что всё обошлось, что зря тогда горевали!
      Вот улица, вот пивная, а вот и заводская труба – всё точно. Моего дома нет!
      Здесь был забор, за забором в саду злая собака Джульбарс в будке жила, и мой дом должен быть тут рядом.
      Забор, правда, есть, но другой: за ним стройка, и сваи бетонные забиты.
      Не найти дом.
      Что делать? Где я? Куда податься? В таком-то виде! На ночь глядя!
      Неужто не та улица? Заблудился? Да нет, не заблудился: труба здесь, пивная здесь. Пивная стоит на прежнем своём месте.
      И вывеска прежняя: «Бюро ри…» Вот те на! Бюро ритуальных услуг, а не пивная!
      Что-то не так! Что?
      На доме, что напротив, свежая табличка прибита. На табличке должно быть написано: «Улица Максима Горького».
      «Улица имени деда Каширина, предпринимателя, пострадавшего от коммунистической пропаганды» – мать честная!
      Или что-то с глазами сделалось, или бес лукавый меня по тёмным дворам водит, на коммунистическую сознательность проверяет. Знаю точно, что я трезвый, с утра граммульки во рту не было и, пожалуйста – дед Каширин! И свой дом не найти!
      Кругом никого, как вымерло. Спросить не у кого.
      Спасибо, милиционеры на мотоцикле проезжали. Я руку поднял, чтобы спросить.
      – Мужики, – говорю, – я в Перове или в Чудноводске? Или меня с Того Света не в Перов сбросили! А если я всё-таки в Перовск попал, как же мне тогда на Максима Горького проехать?
      – Садись, – говорят, – подвезём.
      Отвезли в вытрезвитель.
      В вытрезвителе, как только с тёмной улицы на свет завели, так все милиционеры от меня врассыпную. Кто на улицу, кто на чердак. Куда, кто успел – все сбежали.
      Пьяные клиенты уснули крепче, меня увидав. Те, что были ещё не оприходованы, перестали доказывать, что не пьяные, легли добровольно, без капризов на вытрезвление. Хотя некоторые могли бы и домой уползти.
      Администрация в полном составе засела на чердаке и по рации вызывала подкрепление.
      Подмога подоспела. Собровцы – головы в носки чёрные с дырками обуты – в окна вскочили, шашки дымовые бросили. Верхнюю мою половину в мешок упаковали, руки на спине завязали.
      Не сопротивлялся.
      В отделение отконвоировали.
      Там и Прокофий Сидорович, и тоже обезвреженный, переодетый в штатское, уже сидит без подвязок.
      Стали оформлять.
      
      
      
      Легитимация
      
      – В общем, так! – говорит капитан, – сознавайтесь сразу. А то хуже будет.
      И показывает он пальцем на сержанта, который, как две капли, на знакомого нам привратника смахивает. Вместо алебарды, правда, у него валенок. А так всё – и кулачищи и шея – ну, вылитый!
      Сержант валенок под краном помочил, кран завернул, и ко мне с валенком подплывает
      – Извини, приятель, – мне говорит, – тут ничего личного. Это моя работа.
      И – тресь меня этим валенком по голове.
      В глазах как бы огонь загорелся, и я уснул как бы.
      Когда зрение ко мне вернулось, и слух опять появился, Прокофию Сидоровичу уже оформляли явку с повинной и брали у этого смирного старичка признательные показания.
      Капитан наводящие вопросы ему задаёт, лейтенант строчит на машинке, а сержант возле Прокофия Сидоровича с валенком дежурит. Сам Прокофий Сидорович им докладывает:
      – Пуговки в алтарную покатилися. И вообще, он у меня ведро огурцов унёс – это раз – из подвала, а ещё десять пудов ржи уволок из совхоза – это два, и вообще хищение социалистической собственности.
      – Ты, дед, спятил! – говорит ему лейтенант. – Какая социалистическая собственность? В окошко погляди! Капитализм на дворе, вагонами воруют. Фиксировать не успеваем. Ты про мешок с деньгами нам лучше рассказывай. Где печатают?
      – Граждане, – говорю, – не слушайте его. Он ничего не знает. Этот дед помешанный. На Том Свете его бюрократы замордовали. Мытарили его там, мытарили: дескать, у тебя, дед, уши отморожены, а ты нам своё ОРЗ суёшь, и без печатей!
      – Вы нам по существу, гражданин, можете сказать?
      – Конечно-конечно! – спешу сказать по существу, пока валенком по лбу не заехали. – Могу и по существу. Если про деньги вам интересно…
      – Интересно! Выкладывай.
      – Всё, всё расскажу. Как на духу. Только объясните, зачем этот товарищ с валенком над душой стоит? – на сержанта киваю. – Говорить мешает.
      – Стоит он с валенком, чтоб, если что, синяков не было, и заодно чтобы ты сознался. Два в одном – так теперь этот валенок называется. А вы, гражданин, хотите, чтобы мы вас твёрдыми предметами допрашивали? Опомнитесь! Мы же в Совете Европы заседаем. Мы теперь живём в демократической стране.
      – Вот те на! – говорю. – То-то, думаю, в Перове жить хорошо стали! Бутылки сдавай любые: и «чебурашки» Европейского образца, и родные «голенища» по ноль восемь, – все принимают.
      – Хватит! – капитан ругается. – Давайте по существу. Как ваши отпечатки попали на пакет с советскими деньгами?
      – Трогал, ага, господь свидетель. Только советские! Но как углядел я, что номер у них один, так сразу и в кусты бросил. И серия и номер – кругом шестёрки. Потому что от сатаны. Конфискованные вещдоки!
      – Как это, конфискованные? – тычет в меня валенком сержант.
      Капитану мои речи показались интересными, и он попросил сержанта сесть в сторонке, помолчать.
      – У кого конфискованные?
      – Вы в коммунизм веруете? – спрашиваю их. – Вижу-вижу, раз креститесь, значит, православные, как и мы, веруете в Бога нашего, в Отца и Сына, и Святого Духа. Значит поймёте. Денежки эти от сатаны. Потому и шестёрки. Конфискованы они самим Всевышним. По ошибке они на Земле очутились: Архангел Пётр всё перепутал, не те деньги нам на дорогу выписал…
      Прокофий Сидорович сидел-сидел да как вскочит и – давай всем уши свои обмороженные показывать, окончательный диагноз вслух зачитывать…
      Больше никто нас не перебивал. Мы с Прохою говорили, милиция внимательно слушала. Производственную характеристику я зачитать не успел, потому что приехали врачи из психбольницы.
      Нас переодели в рубахи с длинными рукавами, и вместе с сопроводительной документацией обоих передали врачам, чтобы нас отвезли в дом сумасшедших в деревню Богданово.
      И хорошо. Прохе там закрыли больничный по ОРЗ. Уши пока и там не признали. Ну, ничего, с ушами мы их дожмём.
      Главный врач, женщина такая интересная, стала сверять мои документы и с моей личностью сопоставлять.
      – Тимофей Петрович Петров, – читает она и поднимает на меня свои красивые удивлённые глаза. – Господи! Дедушка! Господи! Мы же двенадцать лет назад заупокойную службу по тебе справили. Думали, потонул…
      Внучка! Мать честная! Вот повезло…
      Спасибо внучке. А то затягали бы по кабинетам – с нашими документами!
      Она и раньше была хорошая. Я ей шоколадки маленькой приносил. На Прохины взятки покупал. Она дедушку любила.
      Внучка денег нам дала и ещё обещала давать, когда понадобятся. Выписала нам справки, что мы с дедом Прохой не умалишённые, а почти нормальные.
      Прокофия Сидоровича, правда, опять чуть не забрали в двухтысячном году, когда мы с ним ходили прописываться.
      Куда ни пойди с этим Прохой, везде в историю попадёшь.
      Справок разных, сами знаете, у нас было полно. И письмо от попа, и так далее. Прохино направление во ад только пропало, синяк то есть от лаптя на мягком месте рассосался. А так – всё. Но им всё равно мало и для прописки недостаточно.
      То к дочке деда опять пошлют. То в ЖЭК! Все чего-то от нас требуют, и ничего сами не дают.
      В очередях настоялись. Везде побывали. Оставалось: только анализы нам сдать, и чтобы от клопов Прокофия Сидоровича опять попрыскали – всё сделали!
      Анализы на всякий случай мы в больницу снесли.
      Стоим в очереди в стол паспортный. Документы у нас собраны: и письмо от попа, и характеристики, и анализы уже на руках – кругом полный порядок.
      А деду и здесь всё не так. То душно ему! То дует! То ноги у него болят! На всё жалуется и всех критикует, что у них тут волынка, что работают медленно и хуже, чем на прежнем этапе.
      Я ему советую:
      – Ты постели троечку на поганую ладонь для ускорения, так сказать.
      Аккурат нас с Прохой и вызывают.
      Заходим.
      За столом паспортистка. На стене портрет Путина. Ельцин в красивой рамке уже в углу стоит.
      А нашему и здесь захотелось поскандалить.
      – Троечку на поганую ладонь, значит? – спрашивает при этих свидетелях и берёт он меня за воротник.
      – Молчи – говорю.
      – Нет, не буду! – орёт дед. – Я тебя раскусил! Ты две цифири на Том Свете с поганой ладошки стёр. Было сто четыре. Один с нулём стёр, и четыре получилося. Я бы в Раю был, если бы не ты, бес поганый…
      Прописку после этого публичного заявления мы, конечно, не получили. Рады были, что в Богданово нас обратно не отвезли.
      А сколько сил на приписку ухлопали! Одни анализы чего нам стоили. Проха два дня мучился – перистальтика у него худая.
      Теперь все труды наши насмарку. Нечего было глотку рвать!
      Хотя пенсии всё равно нету, а значит прописка, как нынче говорят, нам по барабану.
      В деревне живём. Здесь и работаем. Жить надо.
      
      От составителя
      
      Вот какая история. Записана она со слов Тимохи. «Судную» часть – прямую речь грешников особенно – пришлось переработать, потому что там сплошной лай с плохими выражениями, и читать культурному человеку было бы невозможно, хотя было бы короче, точнее и привычнее. Остальное записано со слов Тимохи – слово в слово.
      Соседи уже не боятся. Старички сейчас – не сказать, что они выглядят прекрасно – не очень страшные. И приоделись, и с лица немного поправились: харчи тут хорошие. В общем, живут.
      Старички как старички. Почти.
      По вечерам соседи к ним захаживают (уже по вечерам не боятся), приходят послушать, спрашивают: как ТАМ? Больше всего интересуются, как драпануть ОТТУДА.
      Проха говорить не любит. Тимохе, честно говоря, тоже порядочно поднадоело. Любит теперь рассказывать, как ТУДА попали: чего где болело и вообще, как это связано с выпивкой и табакокурением. Перечисляет признаки болезней, от которых можно скончаться.
      Публика после этих подробностей потихоньку, по-английски, рассасывается. Потом не курят день-два, а то и больше. День-два не пьют.
      
      
      
      Про это явление говорят по-разному. Одни верят. Другие считают, что дедки по амнистии освободились, из мест не столь отдалённых прибыли. Выраженьица у них ещё те! Даже Тимохина внучка взять дедушку отказалась по причине ненормативной лексики. И вообще, факт смерти Тимофея Петровича нигде не фиксировался. И как он в Чудноводскую церкву попал из другого региона, если он «предположительно» утонул в Чёрном море при невыясненных обстоятельствах?
      Проху дочка не признала.
      Так что вопросы есть. А мешок с деньгами? Мешок с деньгами передан в краеведческий музей – факт неопровержимый.
      «Белая горячка» критики не выдерживает. Могут ли два человекам напиться до такой степени, что у них будет одна общая болезнь на двоих с общими видениями. Наверно, могут. Но Проха и Тимоха в первой жизни на двоих никогда не выпивали.
      Были они в плену на летающей тарелке – такую версию тоже рассматривали.
      Есть ещё мнение, что Проха отбывал срок за нападение на должностное лицо. За нанесение тяжких увечий при переходе улицы в неположенном месте. Попробовал его милиционер штрафануть. Проха взял его за пельку: дескать, морду на мои денежки наедать! – и так далее. Наверно, могло быть и такое.
      Стали к старичкам активисты регионального отделения ДВР захаживать. Обещают пенсию выхлопотать как жертвам репрессий.



    
    
    Копейки под ногами
      (записки Тимофея Петровича)
      
      
      
      Бизнес.
      
      Поначалу дела шли неплохо. Заказы по шитью были. Потом что-то не заладилось, и с шитьём дела стали совсем худые. Нет заказов, хоть плачь, хоть зубы клади на полку – и Прохины, и мои – рядком их складывай.
      Отправились в город. К партийцам. К тем, которые нам обещали пенсию.
      Ребята они дельные. Пенсию нам не дали, но сразу сообразили, куда нас на работу определить. Нашли место возле гостиницы. Поставили, так сказать, на борьбу с коммунистическим мракобесием. Плакаты с изображениями ужасов сталинской эпохи на нас повесили.
      Ходим. Народ православный коммунистами пугаем. «Не дай вам Бог, не приведи господи, – говорим, – глядите, как нас при коммунизме отделали!». А чтобы даром время не терять, я ещё и на храм деньги собираю. Кто рубль, кто пятак в кубышку сунет. В общем, на жизнь хватает.
      Прокофий Сидорыч в азарт вошёл. Всем рассказывает, какие у него суставы больные, и как они натружены в коммунистическую эпоху и запущены. Сетует на прежнюю власть, которая не дала путёвку ему в «санаторию», чтоб суставы там подлечить, а вот некоторым пьяницам и лихоимцам – тем, пожалуйста. «Езжайте, товарищи взяточники, в Ессентуки, с бабами там забавляйтесь. Слава богу, немало их там по пьяному делу перетопло. Всем им ад уготован, в геенне огненной всем сидеть!»
      Я не выдержал, и говорю:
      – Прокофий Сидорыч, а ты не припомнишь, где сам сидел?
      – Ага! – крепенький ещё такой мужичок, лысый, тут как тут, с вопросом подвернулся. – Расскажи-ка нам голубчик репрессированный. Где ты сидел, где эту жирную ряху себе наел?
      Прокофий Сидорыч обиделся и как кинется на мужика
      – Тебя бы туда закатать, где я сидел! Прихвостень коммунистический!
      Мужик – цап деда за пельку, дед его – за горло, и пошло у них побоище на идейной почве. Силы добра и зла сошлися в жестокой классовой борьбе. Новая Россия в лице Прокофия Сидорыча, и Боец коммунистической идеи со стороны тёмного её прошлого.
      Орали матом, друг друга плохими словами обзывали, плевались. Плакаты демократические помяли. Прокофий Сидорыч мужику синяков наделал, мужик чуть ухо, больное, деду не оторвал. Прокофий Сидорыч плешивый – за плешь его не возьмёшь…
      А тут и милиция на козелке подоспела, в участок нас вместе с побитым мужиком, как говорится, и замели. Кубышку с деньгами отобрали.
      Партийцы, конечно, от нас открестились сразу: дескать, знать не знаем, что это за субчики-голубчики нашими плакатами пользуются, демократические идеи марают.
      На сутки забирать не стали, потому как все места в пенитенциарной системе заполнены. То есть камеры, что при коммунистах построены, битком забиты, и головорезов, которые по крупным делам идут, уже распределять некуда. Куда уж нам, взятым по мелкому мордобою. Сразу и выпустили. Без плакатов, без денег, с синяками. Пинком под зад – дескать, погуляйте малость, господа демократы, Жерик когда придёт, мы с вами ещё потолкуем. Бойца тоже они отпустили.
      К партийцам зашли. На всякий случай: вдруг что-то ещё предложат по партийной линии.
      Нет, ничего не предложили.
      Бизнесмен, член ППР, тайно сочувствующий демократическому движению, нами заинтересовался.
      Хороший такой человек, красивый и очень весёлый. Узнав биографию нашу, смекнул: «Как раз эти пацаны подойдут для торговли предметами старины».
      Ударили по рукам.
      Поставили ларёк возле церкви. Все документы бизнесмен Весёлый нам сделал. И справки от врачей, и справки от санэпидемстанции, и от налоговой инспекции – всё есть. Даже от попа документ был получен, что дело наше богу угодное, религии оно не противоречит.
      Такие бы документы нам с Прохой в своё время на небесах получить – жили бы мы теперь в Раю припеваючи. Не пришлось бы перебиваться с хлеба на воду, да на морозе рухлядью торговать.
      Процент от продажи установлен хороший. Десятая часть нам. Продаём, например, сковороду из избы Арины Родионовны за тысячу, и – сто рублей наши с Прохой. Остальные отдаём Весёлому. За корзину с яйцами, которые по отцовской линии являются прямыми потомками от кур, видавших ещё Пушкина в селе Петровском, когда тот в ссылке был, – мы получим двадцать рублей, ежели продадим за двести. Свечечка по червонцу, господин Весёлый, рубль нам отдай и не греши, себе четыре забирай… Прялка без колеса из имения Мусоргского пойдёт за триста.
      И свой товар, смекнули мы, левый товар можно в продажу запустить – за все 100 процентов! Кто нас тут проверит? Ушат какой-нибудь из совхозного коровника господ Лариных, например, продать доброму человеку – святое дело.
      Кота поймали.
      Деньги, можно сказать, под ногами бегают. Нужно руку протянуть и за хвост взять. Только не ленись, купюры в карман складывай, а то и сами они в карман полезут.
      Правда, народ в Перове прижимистый. Никто не хочет купить корзину за двести. Подойдут, потрогают прялку Мусоргского, а когда о цене услышат – сразу «им ничего не надо», сразу «они деньги дома забыли», и «сковородка у них есть, и она вообще лучше той, на которой Пушкину котлеты с картошкой жарили».
      Скобари пёровские! Не понимают!
      Приехала делегация туристов из Москвы. Те сразу сообразили. Яйца мы им быстренько и продали.
      – Яйца хорошие, свежие, им триста лет в этом году будет, – Прокофий Сидорыч нахваливал туристам товар. – В этой корзине поэт Пушкин эти яйца и хранил. Тогда их, яиц-то, два десятка было. И вот, однажды няня евоная десяток яиц взяла, и аккурат на этой ржавой сковороде она Пушкину яичницу с колбасой нажарила. В качестве закуски. Остатние яйца, как предметы старины, обратно в корзину положила на хранение.
      Московский турист с тощей шеей закостопыжился.
      – Ну-ну, брехай, быть такого не может, чтобы без холодильника яйца триста лет пролежали и были свежие.
      – Они и больше пролежат. Старые яйца не чета нынешним. Археологи выкапывают яйца и подревнее, сразу кладут их на сковородку и жарят. Съёдают за милую душу, пальчики потом облизывают. А у Пушкиных, небось, и холодильники были. Пушкины были богатые.
      Тощий москвич спор затеял – в бутылку лезет, покупать антикварные яйца отказывается.
      – Не было тогда холодильников, – говорит этот худосочный, – яйца или не свежие или не антикварные.
      Дед запутался – надо его выручать.
      – Бери тогда свежие, – говорю Москвичу, – они диетические высшей категории, по тридцать рублей. Из-под курицы сегодня утром этот десяток свежих яиц мы вынули. Последнюю партию, десять штук, Ряба ночью выдала и сразу помёрла – царствие ей небесное. Таких яиц больше нигде не купишь. Прокофий Сидорыч всё позабыл, всё перепутал… Корзина – да, корзина няни Пушкина. А яйца – где нам пушкинские яйца взять? Яйца эти – современные, свежайшие яйца нашей эпохи, но всё равно они прямые потомки тех куриц, которые Пушкина видали. Так что берите, гражданин хороший. Корзина – да, корзина Арины Родионовны.
      Турист рот разинул.
      – Эта корзина принадлежала Арине Родионовне? – спрашивает.
      – Конечно, – говорю, – Арине Родионовне. И сертификат есть, и марка акцизная.
      – А что ж сразу-то не предложили?
      – Отложена. Перовский мужик за деньгами домой побежал. Яйца ему ни к чему. У него свои куры несутся.
      – Дайте мне! Я сто рублей сверху набавлю.
      – Если набавите, – говорю, – берите. С яйцами. Перовскому гражданину мы прялку предложим. Договоримся. Может, его тёще прялка нужна из имения Мусоргского.
      – Из имения Мусоргского?! И прялку беру!
      Яйца взял, корзину взял, прялку взял. Нагрузился турист и в гостиницу антикварное барахло поволок.
      Так что выручили мы сразу триста рублей за корзину, триста за прялку и десяток яиц за тридцать рублей продали. Итого – сто шестьдесят рублей чистыми заработали.
      Кота продали.
      Это уже был левый товар, а стало быть, все сто процентов наши. За хорошего кота, потомка кота учёного, что на дубу сидел и сказки сказывал, триста рублей взяли. Правда, он сказки подзабыл, за период строительства коммунизма изрядно отстал от европейского уровня. Ни по-русски теперь, ни по-немецки, ни бум–бум не мяукает потомок облезлый, и вообще этот кот бездомный, состояньице и квартирку, видать, промотал – на чердаке живёт.
      Гражданка из приезжих туристов сжалилась, взяла кошарика. Не понравилось ей, когда мы с котом повторяли сказку о царе Салтане.
      Ну, прямо, как в сказке, дело и получилось.
      «Продайте мне животное, живодёры!»
      Отдала нам триста рублей без разговору и кота забрала. Всё целовала она его – тьфу! – блохастого помоечника.
      Мы спорить не стали. Можно было бы и за пятьсот, ну ладно, бог с ней, пусть с котом целуется добрая женщина.
      Едва мы с дедом прибыль посчитать успели, слышим, а потом и видим: смерч не смерч, ураган не ураган, а наша прялка антикварная с корзиною Пушкинской летит прямёхонько на нас, и орёт эта прялка с корзиною благим матом да бабьим голосом:
      – Я вам покажу! Я вам покажу, как больного человека обманывать. Берите это барахло обратно. Деньги возвращайте.
      – А он что, муж-то ваш, пьяный был что ли, когда барахло покупал?
      – Я вам покажу – «пьяный»! Он больной. Он на всяком антиквариате помешан. То пряник Македонского, недоеденный, то портянки Наполеона, двести лет не стиранные, купит. Теперь и вы с корзиной. Мать вашу! Гоните деньги, а то милицию позову.
      С милицией нам встречаться ни к чему. Деньги вернули: восемьдесят процентов за корзину и прялку. Двадцать процентов добавленной стоимости – объяснили мы столичной туристке – по правилам местной торговли антиквариатом возвращать не полагается. Яйца мы обратно не взяли, потому что они явно не свежие, может, испорченные; мы продавали вообще другие – диетические.
      Туристка была и тому рада. С выручкой от реализации антиквариата отправилась в гостиницу бить коллекционера.
      Закрыли мы ларёк, и – домой. Пока кошатница и кот тоже не передумали.
      Итог первого дня: комиссионные пятьдесят рублей, сто рублей надбавки от коллекционера, триста за кота, – всего четыреста пятьдесят нам. Двадцать рублей Весёлому за яйца просроченные – деньги тоже немалые.
      На второй день открылись попозже. Подождали, пока кот учёный в столицу, в МГУ имени Ломоносова, уедет на автобусе. Мало ли, какой он фортель выкинет: смоется втихаря, а нас потом обвинят в подстрекательстве и деньги назад потребуют! Лучше подождать.
      Автобус уехал. Мы открыли ларёк, товар выставили. Час проходит, два. Торговля не ладится. Местные, понятно, люди прижимистые – за копейку они задавятся. Приезжие тоже – то ли пропились в дороге, и денег у них нету, то ли вообще контингент в этот день прибыл некультурный, и стариной они не интересуются.
      Учёных котов с десяток наловили. Товар не идёт. Лучшую ищейку Кутузова-Голенищева на продажу выставили. Сопливым пацанам, которые дворняжку привели, три рубля сами отдали!
      В пять часов вечера на нулях.
      Точнее сказать, в прогаре. За собаку пацанам заплатили, ливерную колбасу для учёных котов купили – одни убытки. А коты сидят в ларьке и диким воем жрать всё равно требуют. Чтобы они нас совсем не разорили, отправили по домам.
      Весёлый за выручкой прибыл. Деньги вынь ему да положь.
      – Что ж, вашу мать, я зря деньги вкладывал?! Бабки где?
      Двадцать рублей ему представили, что за яйца были получены.
      Весёлый и нос повесил.
      На третий день ещё хуже. Тоже ничего.
      Заготовками учёных котов больше не занимаемся, а прялку не берут, и корзина вообще никого не интересует. Свечки не покупают.
      Весёлый выручку каждый день выбивает. Прослышал он про левый товар, обещает выразить нам недоверие.
      За неделю всю выручку первого дня мы проели. Откуда брать деньги, не знаем. А надежда, как говорится, умирает последней. Сидим так, горюем, и вдруг, вижу, из-под ларька струя пошла.
      – Прокофий Сидорыч, – говорю, – глянь-ка, вода бежит.
      – Ага, – говорит, – бежит вода.
      – А ты попробуй, – говорю я, – вдруг это минеральная? Вдруг это источник мы с тобой открыли. Нигде воды нет, а тут бежит. Деньги под ногами плавают.
      Дед палец помочил. В разинутый рот палец сунул.
      – Ага, солёная, – говорит, – видать, точно минеральная.
      – И святая, – говорю, – вот это идея! Тут церковь близко, а значит вода святая, и минеральная. Забором огородим, продавать будем. Заживём.
      Весёлый тут как тут к нашему разговору.
      – Мне девяносто процентов. Вам десять и плюс зарплата. Будете возражать, вообще ничего не получите. Ещё и за левый товар с вас взыщу. За кота учёного налог у вас не уплачен. Так что торговлю антиквариатом сворачивайте. Я за бумагами. Санэпидемстанция, и так далее. Потом в бурводстрой. До завтра.
      Загоревали мы с Прохой. Как этого принесло? Учуял паразит! Десять процентов только! Могли бы все сто иметь. Если бы не весёлый бандит с большой дороги.
      – Ага! – говорит Проха. – Попить задарма не даст. На всё лапу свою поганую наложит. Хоть сегодня вдоволь напьюсь.
      Черпает кружкой и пьёт, черпает и пьёт.
      – Солёная, ага, – говорит Проха, – противная, правда. Но полезная. Всё что полезное, всегда противное.
      – Ага, – деду поддакиваю, – всё полезное как бы дерьмо напоминает, подпахивает. Как бы человека запутывает. Чтобы только умный человек догадался, что это не дерьмо, а вещь нужная. Видать, закон природы такой. Взять навоз – полезное удобрение. А как воняет!
      Десять так десять. Лучше, чем ничего. Пусть девяносто процентов Весёлому достанется. Без него нам не развернуться.
      Весь вечер мы с Прохой мечтали о будущей хорошей жизни. Планировали, чего приобрести, куда поехать, где дом купить, где зубы вставить. «Эх, стать бы маленько помоложе, да-а!»
      А жалко, что не все сто. Хотя, что тут горевать: без Весёлого нам и тысячи не получить с этого дела. Ну, попили бы. Ну, второй раз попили бы. Сколько её пить? Пока не обопьёшься. Живот надорвёшь. Проху и так уже раздувает, а он всего-то два раза за вечер сходил к церкви, пару бидонов святой воды всего-то принёс.
      Хватит нам и того. Спасибо и за то Весёлому, что долю назначил.
      С тем я и уснул.
      Утром вскочил – Прохи нет. Слышу, кряхтит в уборной.
      – Перепил, наверное, – говорит дед, – теперь с рундука не слезаю. От уборной уйти я не смогу. Ты, Тимоха, беги к Весёлому, в документах расписывайся. За меня тоже. Я тебе доверяю.
      Весёлый меня сразу и огорчил.
      – Нет тут минеральной воды, – сказал он весело. – Тут канализацию прорвало, струя под ларёк пробилась. Так шта…
      Так мы с дедом делали первые шаги в бизнесе.
      
      
      
      
     Новейшая история
      краткий курс от Тимофея П.
      
      С бизнесом мы сплоховали. Перебиваемся с воды на квас, в то время как деньги под ногами валяются, а ты только руку протяни…
      На чердак слазили поглядеть: вдруг от прежнего режима чего найдём, вдруг бутылки пустые попадутся.
      Бутылок мы там не обнаружили, зато в подвале подшивка журналов «Огонёк», спасибо создателю, нам попалась. И другие кое-какие газеты взяли мы почитать, чтобы узнать, что тут в Перовске и в его округе без нас творилось, когда мы в местах вечных мук жили.
      Журналы «Огонёк» полистали, потом на «Аргументы» перешли, в «Спидинфо» картинки мы посмотрели. С пропущенной эпохой вкратце ознакомились, узнали, как новая Россия зарождалась.
      Что прочитали и что сами пережили, всё мы подытожили. Получилась интересная история, а точнее сказать, новейшая история, краткий курс.
      Сперва у власти – ещё не в «Матросской тишине» – коммунисты сидели. У руля они стояли, правили согласно партийной линии, секретно заседали в политбюро.
      Народ вдруг заерепенился: дескать, у нас неравенство! «Вы там жируете, вы чёрную икру в своём магазине покупаете, а нам и колбасы за два двадцать не достать».
      Семьдесят лет молчали, и вдруг шлея им под хвост попала: кинулись всё подряд хаять. Им разрешили. Верховное руководство дало указание критиковать районное начальство, снимать стружку с нерадивого местного партзвена.
      Потом взялись и среднее звено полоскать, областное.
      Процесс пошёл.
      Кто-то в правительстве, видать, с похмелья, когда голова болела, посчитал, что народ пьёт много. Стали бороться с пьянкой и в результате эту антинародную войну они проиграли, а верховное руководство загремело на нары в «Матросскую тишину» – тюрьма так называется.
      Здоровые демократические силы собрались на площадях. Поклялись делить всё по-честному, поклялись больше не воровать. И разошлись.
      А дальше вот что получилось. Получилось вдруг, что две трети населения из буржуев и помещиков в третьем поколении; они за своих дружно голосуют, своих в правительство выбирают, потом дружно плачут.
      Остальная часть – отпетые мазурики из блока коммунистов и беспартийных. И, значит, в связи с победившей демократией, им положено жить в «Матросской тишине», хотя местов там на всех не предусмотрено – коммунисты в этом вопросе в своё время не доработали, сделали номера только для политбюро.
      Не доработали! А сколько разбазарили? И бедным странам помогали, и на армию тратили. В колхозы, как в прорву, народные денежки  валили, выращивать бананы не научились.
      Миллиарды рублей в небо фукнули. С Байконура. В бесплатное жильё пачками – тоже псу под хвост! – деньги бросали. А жильё никакое! Потому что бесплатное. Страшно сказать, какие тысячи на медицину спущены. И что? Прокофий Сидорович уже помер!  И может быть, по второму заходу скоро его понесут. А теперь – клизму даже если поставить, большие деньги с клиента сдирают. А если гроб ещё после клизмы понадобится… Страшно сказать.
      Образование… Зачем порядочному человеку дармовое высшее образование? На площадях грамотно митинговать? Ладно! С задачей справились. Митинговать уже не надо. Пора за ум браться, пора торговать. Делить незачем, умножать нечего... Отнимать теперь вообще нельзя, если взять успели. Нужно знать, как надёжно складывать деньги в кошелёк и жить природной смекалкой.
      Много промотать бывшие руководители не успели, как ни мучились. Здоровье у них никудышное. Бизнесменам почти всё оставили.
      Нефти в земле какое-то количество к добыче приготовили – ещё не тронутой. Черпай и продавай по шесть американских рублей за американскую бочку. Провода хорошие на столбах висят. Можно и заводики в дело пустить: рынки в них организовать, оборудование в металлолом отвезти, а на вырученные деньги жильё, качественное, для торгующего населения построить. Или водки накупить, если ещё провода со столбов снять.
      Икра красная, чёрная и в бочках заготовлена и в лососях плавает…
      Надо бы с пользой, надо бы по-хозяйски этим распорядиться... Чтобы на виду плохо не лежало – от жадных глаз хотя бы прикрыть, подальше в свои сараи прибрать. Что-то в сухие помещения аккуратно из госскладов переложить, а большие объёкты – покараулить, у ворот частную охрану выставить. Мелкие вещи, оставшиеся от прежнего режима, нужно поделить на ваучеры по-честному, как обещали. 
      Кому-то придётся над этим ещё подумать, на благо народа поработать. Эту тяжёлую обузу взвалили на себя здоровые демократические силы, со своими мешками поближе они расположилися.
      Прокофий Сидорыч в это время на Том Свете обустраивался. Где он был – в геенне огненной срок мотал, а может в чистилище ещё на карантине его держали – в новейшей истории не сказано. С небесей душа его наблюдала, или снизу она косо выглядывала – и это тоже одному богу известно. Зато всем известно, что до чужого капитала дед всегда был любознательный, и душе его интересно было, как новая Россия возрождается, на какие шиши страна там богатеет, кто собирается делить нажитое добро, или кто там хочет всё это прикарманить лично.
      Как раз ваучеры объявили.
      Прохина душа тут как тут и с небесей сказала, или, кто знает, уже из преисподней она, неспокойная, вякнула:
      – Икры бы и я чёрной поела. На ваучеры. Где отовариться, товарищи парламентарии?
      Парламентарии вздрогнули. Растерялися. Не знают они, что и сказать, и в какую сторону отвечать нужно. Учёных, политических экономистов, они позвали из академии, а те быстренько костяшки на счётах пальцами погоняли, в копейки перевели, и Прохе ответ они сочинили:
      – На хрена вам, господин Проха, эта чёрная икра сдалась, ежели вам, товарищ бывший, денег только-только на хлеб и хватит. Экономьте, гражданин покойник. Берите икру баклажановую, телевизор смотрите больше – свободой слова пользуйтесь! Хотя и это вам ни к чему. Ежели вас на кладбище отнесли, лежите там и не вякайте. На ваучер можете себе справить тапки белые.
      Сказать такое Прокофию Сидоровичу: «тапки белые»!
      Зря они Прокофия Сидоровича задели. Ещё пожалеют они, что связались! Для начала он стал их стращать, стал попугивать: приходить к ним еженедельно в качестве привидения. А как явится, кидается на них с попрёками:
      – Ага! Вы чёрную икру едите, а я – лопай баклажановую! И ещё: «лежите не вякайте»! – бессовестные мне говорите. Где ж равенство и свобода слова обещанные?
      Экономические политики – что делать? – зубами от страха лязгают, а с дедом они беседуют уважительно, потом, правда, бегут в психбольницу проверяться.
      – Да что вы, Прокофий Сидорыч! С равенством мы намучились! – жалуются они на трудности. – И сяк и так к равенству мы примерялись. Цельные две недели мы привыкали к равенству, и груз этот, Прокофий Сидорыч, мы не сдюжили. Икры-то с нефтью, или ещё чего другого, на всех не хватает. Делить не будем.
      – Как не хватает? – лезет Проха с вопросами. – Демократия объявлена, а икры с нефтью – вам не хватает?!
      – Не нам, Прокофий Сидорыч, вам не хватает. И с баланса вы давно списаны – на кладбище ведь лежите. Равенство себя не оправдывает, дорогой наш усопший, соображайте сами, надо действовать теперь по-новому, передовые методы внедрять. В живой природе – и в джунглях, и вообще – без равенства всё хорошо устроено.
      – Так то в живой природе! А мне – вынь да положь, как ветерану, отдай обещанное!
      – Вы с Того Света нам равенство в нищете проповедуете. Некачественно вас в церкви, стало быть, отпели. Ведёте себя в чистилище нехорошо, в самоволку к нам зачастили!
      – Чего?
      – А через плечо! – сами депутаты послали Проху. – Надоел!
      И злого духа из Думы они погнали.
      Стены святой водой окропили, кадилами помахали, а маги белые – те с пулями на верёвке в углах поколдовали. Нечистой силе они все ходы в Охотный Ряд перекрыли, и свечи гаснуть там перестали.
      Проху они озадачили.
      Что делать? В Думу не пускают, высказаться по телевизору не дают. По ночам во снах к депутатам, что ли, поприходить? Или через газеты ещё попробовать?
      Сходил в редакцию, уборщицу там напугал. В обморок она сковырнулась, когда швабра сквозь Прохины ноги проехала и за штаны не зацепилась.
      А редактору – тому хоть бы хрен. Сидит, в зубах спичкою ковыряет, пальцем ещё чего-то в носу ищет. «Не могу, – говорит он призраку, – взять ваш материал, потому что Газета частная. Печатать матерные слова я не буду».
      В другой газете того хуже: прямо в душу и наплевали.
      – У нас, – говорят, – свобода печати, можете свободно писать, чего захотите, на заборах. Хотя и это вам ни к чему. Вы, товарищ, когда живым были, уже тогда, видимо, ошибки в слове из трёх букв делали. Вы, господин покойник, всех читателей своим правописанием взбудоражите. Вот если чего-нибудь про вашу жизнь загробную – это давайте. Ах, нет? Вам не интересно? Ну, на нет и суда нет. До свидания. Очистите помещение.
      – Во как! Ну, держитесь!
      – Помчался сердитый Проха сперва в Центральный собес. Там у руководителя с секретаршей совещание только-только в первом часу ночи закончилось: начальник на диване спит, девка чулки ищет.
      Проха берёт спящего руководителя за галстук, держит его покрепче, чтоб не сбежал куда, и допрашивает:
      – Как у вас с путёвками в санаторию, мил человек?
      Секретарша лифчик с колготками, трусики – всё побросала, и в чём мама её родила, но втуфлях, на улицу выскочила, на панель.
      А пьяный начальник – и зачем его за галстук держать? – никуда бежать не планирует, спит крепко. Проху начальник во сне видит, обещает путёвку в санаторию. И манну небесную предлагает ему, дармовую. «Приходите завтра, – говорит, – мы всё вам подготовим. Всё одним пакетом мы вам и упакуем».
      Прокофий Сидорович с утречка, встал пораньше, и – в Центральный собес. Опять в полупрозрачном виде – топ-топ по ступенечкам мраморным, шарьк-шарьк по коврам мягким, и в кабинетик через замочную скважину просачивается. Вчерашний начальник – уже из графина опохмелился – сидит трезвый, как сержант в приёмном пункте медицинского вытрезвителя. Думу думает, вспоминает, чего вчера натворил, чего по пьянке секретарше опять наобещал.
      Прокофий Сидорович – о здоровьице он не справился, больному человеку не посочувствовал, "здравствуйте" не сказал – с порога требует обещанную путёвку.
      – За наличные, – говорит сморщенный почти трезвый руководитель, – хоть в Анталию, хоть в Райские Кущи.
      – Нет, я хочу задарма, за госсчёт то есть. Обещали.
      – Путёвок за госсчёт нету.
      – А ведь обещали.
      – С популистами, которые обещают манну небесную жлобствующему населению, надо, гражданин хороший, бороться.
      – Так вы и обещали.
      – Если во сне только, и то, когда пьяный был. Ты что дед, в натуре – с дубу свалился, или с луны соскочил?
      – Воистину во сне и обещали, когда я вам, пьяному, вчера во сне явился, потому что на приведение вы уже не реагировали. И не с луны, а с Того Света я. Я упокойник Прокофий Сидорович.
      – Неужто с Того Света?
      – С Того Света я. Упокойник Прокофий Сидорович.
      – Ну, если вы с Того Света, Прокофий Сидорыч, тогда я не знаю, уважаемый призрак коммунизма, чего вам ещё надо, чего Там не живётся, чего на Том Свете вам не хватает? На кой хрен путёвка в аду нужна? Или вы в геенне своей перегрелись, от жары умом тронулись, или вы дурью маетесь в раю от безделья. Хватит спрашивать, хватит глупые вопросы задавать. Пора вам утихомириться: здесь, на этом свете, уже всё-всё поделено! И бесплатных путёвок уже нет! Либералы всё разобрали, меж собой разделили – и нефть и прочее.
      – Ну, блин! Говорили, делить не будут, говорили, теперь нельзя! – Проха – мать-перемать, в кулаки, начальник слово за слово, кулаком тоже по столу, осерчал начальник, МЧС вызвал.
      Шашками дымовыми Проху только и выкурили. В небеса свои отлетел – по облакам катается, клянёт всех поматерно. На Ильин день и ещё два дня в городе Перовске молнии сверкали.
      Начальника собеса по белой горячке в психбольницу отвезли. А Проха разуверился в пьющих руководителях на всю оставшуюся неземную жизнь, вплоть до страшного суда.
      Случай получил огласку. В газеты просочилось, что Прокофий Сидорович на Землю является дискуссиями начальство мучить – моду он такую завёл. В правительстве страшно переполошились.
      Наняли новых учёных, молодых, с компьютерами. Старых под зад ногой. Создали специальный партологический институт, чтобы по ночам с Прокофием Сидоровичем беседовать.
      Не помогло!
      В телевизоре эти доктора смелые. И то и сё объясняют они хорошо.
      – Скажите, пожалуйста, – спрашивает, например, какой-нибудь недобрый человек в газете «Аргументы и факты», – нефть у нас своя или из Америки её сюда по трубам закачивают?
      – Своя, конечно, – через телевизор отвечают учёные, гордые за державу.
      – А почему бензин дорожает у нас, когда цена этой нефти растёт на Американской бирже? – пытает их всё тот же прилипчивый телезритель.
      Учёные с экрана терпеливо этому человеку, слабому в экономике, разжёвывают:
      – Потому что с передовыми державами мы теперь – ну, как бы вам понятнее объяснить? – ну, как бы мы теперь на одной большой дороге вместе промышляем. То есть, в одной упряжке, простите за неточное выражение, мы с ними идём, как бы одну телегу тянем. Вы сами-то, товарищ недобитый, со своими подельниками в одни оглобли как-нибудь запрягитесь и попробуйте все в разные стороны поездить. Ага, не получается!
      Не успевает телезритель подколодный ещё прошипеть что-нибудь, а ответ уже и готов:
      – Да вы не расстраивайтесь, товарищ прилипчивый. Когда у них в Америке цены падают, у нас бензин ещё больше дорожает – коню ясно – в единых общих оглоблях у нас свой путь.
      – Как это?
      – А так это!
      – А?
      – На!
      И тому подобное.
      Ночью доктора-партологи немножко робеют. Сперва молчат, потом бредят, слова хорошие долго перебирают, когда во сне Проха их берёт за пельку и спрашивает:
      – Что, опять вы меня с делёжкой кинули? Бензином с оглоблями голову мне морочите!
      Учёные делают вид, что не расслышали, что не понимают, чего дед из чистилища городит – уши они прижали, луп-луп глазами, дескать, от делёжки нам и самим мало чего попало, на дорогом бензине и сами ездим, ещё и гаишникам приплачиваем.
      – Других ребят в правительстве ещё попробуйте, – покойник Прокофий Сидорыч учит притихших партологов, – поставьте других. Когда трезвые, чтобы про нас думали, чтобы и нам в чистилище легче жить было.
      – Прокофий Сидорыч, они только про вас и думают, как бы с Того Света вы сюда не сбежали. Вы им каждую ночь являетесь. Народ вы замордовали! А народ, пока днём без вас, живёт у нас хорошо. Они все на джипах ездят. Добро за границу переправляют. Вас, господин призрак, только побаиваются.
      Проха тезисы обмозговал – тезисы опять не понравились.
      – Я когда-нибудь, – говорит, – к вам совсем спрыгну. Ежели ваши хозяева не отдадут мне обязательную часть наследства.
      – Это ещё какого такого наследства?
      – А такого! От помершего режима! Потому что половина законной доли мне полагается, как пенсионеру. И покуда меня ею, нефтью этой, или никелем в Норильске не обеспечат, я днём и ночью к вам являться стану и вас пугать буду, пока умом вы не помешаетесь.
      – Усмиритеся! – уговаривают Проху учёные. – В геенне-то вам легче будет жару переносить. Покайтеся за ваше коммунистическое прошлое. Небось, нахапано!
      Проха – на дыбы.
      – Я бедовал, постничал! А вы мне такое: «нахапано»! Ну, счас я вам! Достали! Белые тапки себе на ваучер заготавливайте. Живьём приду!
      – Ой, ой! – кричат мордастые учёные, – куда это вы сюда в натуре к нам валитесь, и ещё одного оглоеда с собой тащите? У нас своих проходимцев в руководстве полно, на экспорт продавать вместо пшеницы собираемся. Ой-ой! Куда ж вы падаете? Чего к нам, чего не в Европу летите? Разобьётеся! И качество жизни тут хуже. А материальную часть-то свою зачем с кладбища волокёте? Её же кормить надо!
      Свалились мы с Прохой живьём – уже не в качестве приведения – свалились с небесей им на голову. За Прохиным наследством тоже со своими мешками прибыли. Хотя в новейшей истории не про нас, а про неопознанный летательный аппарат  было сказано. Про нас написать вообще забыли. Потому что к нашему приезду у них случилось шумное событие.
      Деньги из казны пропали. Последние. В Российских купюрах сколько-то и в американских рублях больше десяти миллиардов профукали – за ночь с седьмого на восьмое.
      Им не до нас. Они деньги ищут. В телевизорах дискуссия развёрнута. На тех членов правительства, на тех банкиров, на которых шапка горит, пальцем показывают.
      Руководители с критикой частично соглашаются:
      – Да, деньги пропали большие. А вы-то, господа первые демократы, – уже спрашивают сами ответчики, – спрерва на себя в зеркало посмотрите. За год вашего правления, сколько из казны пропало? Коммунисты и всякие несуны, их прихлебатели, за семьдесят лет вместе столько унести не успели.
      – Нет, вы хвостом там не виляйте, вы лучше скажите, где десять миллиардиков?
      – Нет, сперва вы ответьте, где те пять, которые вы промотали?
      – Где-где? На бороде! – первые отвечают. – Сами не знаем! Как вода в песок, пёс их знает, куда эти денежки от продажи госимущества уходят. Что-то, наверно, в Швейцарии осело, что-то на презентациях пропито да на баб спущено – поди разбери, где эти денежки теперь работают.
      – Вот и мы не знаем, с какого этажа они уплывают. Властная вертикаль очень высокая и сложная. Утечка, скорей всего, в нижнем уровне. Там напор больше. Скорей всего, дворники мётлы пропивают. Доподметались, мать их! Надо дефолт объявлять. Зато с воровством теперь, считайте, покончено. Брать нечего. Давайте сделаем амнистию и законы придумаем, чтобы не воровали больше. Скажем: «ша»!
      – Давай, – говорят, – ага, чтобы добро наше не украли, и чтобы назад его не попросили к юбилею пролетарской революции.
      Молодёжь капризничает, костопыжится:
      – Рано вы эти законы принимаете, господа старшие товарищи. Мы ещё не поработали. Давайте после выборов ещё разок подумаем. Время ещё есть. Давайте вернёмся к этому вопросу в две тысячи восьмом году, когда демократия у нас победит полностью и окончательно..
      Скандал! Счётная Палата по регионам ездит – мётлы пересчитывает. Радио целыми днями чужие деньги жалеет – бу-бу-бу – в уме суммы складывает. Телевизор документальную картину показывает: в какой период больше брали, и с какого уровня больше несли. Про то, что нас с Прохой кормить придётся им уже наплевать. Такие денежки в трубу улетели!
      Внимания нам никакого. И пенсию Прохе не дают. Потому что нет у Прокофия Сидоровича регистрации в связи с тем, что паспорт ему не выписывают, покуда метрики он не принесёт.
      – Пусть папа с мамой с Того Света за твоей метрикой придут, – сказали Прокофию Сидоровичу в госархиве, после того как он там набезобразничал.
      Дело как было: пришёл Проха туда за метрикой, а там чиновница за столом сидит, с вырезом на платье чуть ли не до пупка, и Прохе глазом она знак делает. Подмаргивает. Проха решил так: или она на взятку его призывает, или провоцирует его на действие по мужской линии.
      Что делать?
      Человек он прижимистый, за копейку задавится. Давно он в зеркало на себя не глядел. Выбрал он, стало быть, что подешевле: сунул пустую руку Прокофий Сидорыч ей в лифчик. Сунул на удачу. Дескать, была не была, последний раз на Земле живу, прости меня Господи, третьего раза уже точно не случится, дескать, чтобы потом не было мучительно больно, за бесцельно прожитые годы, как было в конце первой жизни.
      И хоть бы рубелёк он в лифчик положил!
      Она визг на весь госархив учинила, руку ему через рукав прокусила. Охрана прибежала и Проху долго била. Потом, после его объяснений, смягчились, но фотографии они сделали и разослали фотки во все конторы – и фасад Прохин и его лысое боковое обличье разослали. Чтобы его все знали и чтобы этому страшному субъекту свидетельство о рождении не давали, пока папу с мамой с Того Света не приведёт. Взашей, пинками его погнали.
      Пенсии нет, по шитью безработица. По бизнесу ещё не освоились: те места, где деньги под ногами валяются, мы пока что не разыскали.
      Пятый год ищем и с воды на квас перебиваемся.
      Проха на дырявом диване теперь сидит, больные уши щупает. Новейшую историю голодный Прокофий Сидорович подробно изучает: голых девок разглядывает в журнале.
      – Смотри, какие! В наше время такую бы красоту, такие бы ноги – да что и говорить! И семьдесят лет, Тимоха, от народа это скрывали! А сидят как! Ты погляди, ты погляди: коленки у них в растопырку! Без трусиков…Тьфу, беси! Теперь что ж? Теперь мы им старые. В прежние годы так бы она не сидела. Груди, ишь ты, вперёд выкатила! Нахалка! Взятками, небось, промышляет!
      – На взятки, – говорю я Прохе, – можно и заработать.
      – Нет, Тимоха, к шапочному разбору мы с тобой упакали. – тужит Прокофий Сидорыч в текущем моменте. – Всё разобрано. Десять миллиардов – это сказать! Вот они где путёвочки. Девки тощеваты, правда, а красивые!
      Разобрано, так разобрано. Я Прохе поддакиваю, боюсь перечить.
      – Да, Прокофий Сидорыч, в газете пишут, что всё поделено.
      – Нет, Тимоха, ты, наверно, не там всё читаешь, – размышляет Прокофий Сидорович вслух, – должно быть, что-то осталось. Читай лучше. Зачем бы тогда людям тратиться на выборы, ежели в государстве уже ничего нету?
      – Наверно, за Россию они, Прокофий Сидорович, душой болеют! Поработать для народа они хотят. Многие без зарплаты трудиться собирались во имя демократии – лишь бы их выбрали.
      Проха на своё напирает:
      – Значит: в России что-то ещё есть, что можно поделить или переделить, раз они хотят поработать за спасибо. «Методы» у них «другие»! Они, Тимоха, живут хорошо, а мы опять сидим без копейки.
      – Зато спим крепко, – Проху я успокаиваю, – и слава господу, не на нарах ночуем.
      – Спим-то крепко. А жрать что-то надо, когда просыпаемся. Лучше на нарах просыпаться. Которые после должностей на нарах спят, эти живут не тужат, их государство обеспечивает. Читай! Стабфонд зачем приготовили?!
      Читали-читали мы, и всё, что было, перечитали.
      Поняли мы в новейшей истории главное: у руля побывали все категории активного демократического населения. Даже бывшие заключённые руководящие посты занимали, многие потом опять сели. И тех, кто ещё был без судимости, тех тоже пробовали. Часть из них уже под следствием, часть живёт за границей в политическом убежище.
      Борца греко-римского, спасателя из МЧС, мужика, который льва из пистолета застрелил – сразу троих богатырей в Думу выдвигали.
      Борца наголо постригли, чтобы в Думе с коррупцией бороться было сподручней, чтобы за шевелюру не зацепили. В тапках сорок восьмого номера баллотировался. Двое других – тоже ребята крепкие. Надеялись мы, что они с лихоимцами справятся. Так надеялись на них, так надеялись!
      А как выбрали их, куда-то они все и пропали! Наверно, не по зубам оказалось. Ушли от греха. Взяли они сколько или нет – в газетах не написано. Значит, не взяли. А то написали бы! Один бороться в спортзал опять отправился, второй – спасать, третий… Куда ушёл третий, не знаю. Демократию не построили, с коррупцией не совладали.
      Один добрый человек три чемодана материалов на воров собрал. И сам по крупняку загремел, еле отмазался. То ли в отместку его замазали, то ли действительно к рукам честного человека нечаянно прилипло – теперь не узнаешь.
      Было у них делов! А вопрос Прохиного наследства от помёршего режима остался нерешённым. Пока решали, на Прохины денежки руководители джипов себе накупили, а ещё больше пропили.
      Беда! Хороших чиновников на должности не подобрать.
      Бизнесмена в правительство ставили. Посчитали, что у него всё есть, брать из казны не станет. Два месяца ему понадобилось, чтобы Прохин цветмет уплыл в нечистые руки.
      – Такие пироги, Прокофий Сидорыч. Что скажешь?
      – Главное, Тимоха, надо таких ребят ставить в руководство, чтобы, когда трезвые, они про нас думали.
      – Трезвые, Прокофий Сидорович, о бабах на работе думают. Когда выпьют – да – они вопросы решают. Путёвки во сне обещают.
      – А если непьющие?
      – Если непьющие? Непьющие о бабах не думают.
      – Вот и пускай их назначают.
      – Где же ты у нас непьющих найдёшь?
      – Из Германии пускай выписывают.
      – На нашей почве, Прокофий Сидорыч, и Германцы запивают – земля наша тому способствует, и водка дешёвая. Потом потихоньку эти бывшие Германцы ещё и приворовывают, и к взяткам нашим они быстро привыкают. Своих пробовали в Оксфорде обучать. Пьют! В Америке учили – пьют они там меньше, пока учатся. Зато больше из казны тянут, когда домой приедут с демократическими идеями. Беда!
      – Пусть тогда ставят больных, которым уже выпивать нельзя.
      – Больных, Проха, ставили! Испытания властью тоже не выдерживают – пьют. Потом уже и баб просят, о народе вообще забывают.
      – Да что ты!
      – Ты не слушаешь, когда я читаю?
      – Слушаю, а что?
      – Одного человека – чуть живой был – президентом выбрали. Думали, пить не будет.
      – И что?
      – А то! Ошиблись. Всех мы перебрали. И борцов, и бизнесменов – демократия не получается. И спортсменов и доходяг, которые уже одной ногой Там живут.
      Проха затылок чешет.
      – Ну, тогда я не знаю, что посоветовать. Ну, тогда пусть покойников ещё попробуют.
      Прокофию Сидорычу смешно сделалось.
      Меня, как током, ударило. Какое там «гы-гы-гы»? Это о-го-го! Вот это Прокофий Сидорыч оголодавший! Вот это рыночник!
      Обнял я его и расцеловал.
      – Айда, – говорю, – к партийцам. Ты, Проха, молодец.
      
      
      
      Господа бывшие товарищи
      
      – Вы покойников ещё не ставили, – заявил Прокофий Сидорыч партийцам с порога.
      Партиец, который был помоложе, на Проху глазками заморгал.
      – Как это?
      – А так – молча!
      – Вы предлагаете, господин бывший товарищ, ставить покойников в гробу вертикально? На попа? Ха-ха-ха! – молоденький закатывается.
      Проха – в кулаки, я Проху одёргиваю. «Не лезь»! – говорю, а смешливому партийцу вежливо объясняю:
      – Не на попа, милый человек, и не в гробу, а на должности государственные, чучело ты огородное! Неужто непонятно!
      Другой партиец – он и поумней, и первый по чину у них был – тот сразу сообразил:
      – А что? Идея! У электората повальное недоверие ко всем здравствующим. А эти? Эти в Раю были. Эти честные, будет считаться, раз их туда приняли, а значит, они народ не подведут, не обманут обещаниями.
      Заместитель стал соглашаться и мысль расширять.
      – Ага! Возможно, не подведут – ведь в Раю были. Не на базаре торговали. Молодёжи нашей вообще понравится, потому что кандидаты с Того Света. Для нынешней молодёжи, чем страшней, тем и лучше. Как раз мы планировали ужастики им показывать, чтобы привлечь.
      – Во-во, молодёжь на выборы затянем. Так что давай этих в списки…
      Началась у нас с Прохой жизнь новая. Всё у нас есть. Деньги дают, в сауны мыться возят, девки нам спину мочалкой трут, массаж после делают. Чистых на встречи с трудящимися доставляют. На Мерседесе.
      По городу плакаты развешены.
      Стоим мы с Прохой, бывшие покойники, и первый партиец с нами и, конечно, посерёдке, стоим в обнимку. Челюсть у Прокофия Сидорыча подвязана, а я улыбаюсь на полную катушку. Разрисовано красиво. Сзади новая Россия возрождается. Впереди вообще светлое будущее.
      Не хочешь голосовать, а как посмотришь на эту дивную картину… Да что и говорить, руки чешутся и урну ищут, куда бы бюллетень сунуть, а бюллетеней еще не напечатали, урны через два месяца только завезут. Остаётся ждать и пить за здоровье Первого Партийца, и молиться, чтобы Проха и Тимоха до выборов опять не скончались, потому как жизнь у них сейчас хорошая.
      Прокофия Сидорыча приодели. Чёрный костюм ему в бюро ритуальных услуг, новый, справили. Рекомендательное письмо от Петра Архангела на лоб прилепили.
      Чёрным по белому Пётр собственноручно написал: «Забирайте обратно. Кандидат проверенный. В греховных деяниях в Раю не замечен, вёл себя подобающе обстановке, рекомендуем в Думу». Всё подлинно: и подпись и печать по середине лба – гербовая –как полагается.
      Для привлечения молодёжи лицо деду сажей помазали, чтобы ещё страшней выглядел. Под глазами синяков краской наставили, уши гуттаперчей нарастили – пусть электорат думает, что уши эти опухшие, и что на Том Свете они уже побывали, поэтому обмороженные, и что другого более подходящего покойника в Думу не найти. Зубы хорошие ему – золотые – вставили. Полотенцем челюсть к голове закрепили, чтоб не падала, а заодно, чтобы помалкивал – мало ли чего покойничек ляпнет сгоряча не подумавши.
      Молодежь на Проху смотреть валом валит. Девки размалёванные, в юбках выше некуда, с пупами голыми, пацаны наголо подстриженные – все, как на футбол, на встречу с кандидатом идут, залы всех желающих не вмещают. Избиратели жвачками плюются, пузыри надувают, хором они кричат не то «мяу» не то «вяу» и в ладоши над головами хлопают.
      Во как расшевелили мы электорат!
      От КПРФ часть откололи, и в наше прогрессивное течение затянули. Старейшие коммунисты с палочками на дебаты приползли – и чтобы на бывших покойников посмотреть, и чтобы спросить «как Там», и чтобы посоветоваться, как правильно себя Там вести.
      
      Коммунисты – народ, упрямый. Многие при своём мнении так и остались, пришли на дебаты с закоренелыми лозунгами.
      От них лысый классовый Боец против нас выставлен. Заготовленную речь по бумаге читает.
      Наш Первый Партиец без бумаги языком хорошо работает, за троих справляется.
      Мы с Прохой только помалкиваем. Потому как покойники вообще молчать обязаны. Стоим в уголке скромно, с ангельским выражением.
      Задача у нас простая: стой с мрачной физиономией, с честным лицом, подобающим покойнику. Улыбаться Партиец должен, у него опыта хватает. Ты, Проха, молчи в тряпочку, ты гляди, как бы классовый Боец тебя не признал.
      – Я иду по списку первый, – отвечает на вопрос Бойца наш Первый Партиец, – эти господа, так сказать, бывшие товарищи Прокофий Сидорыч, и Тимофей, простите, отчество я забыл. Петрович. Ага, Тимофей Петрович. Тимофей Петрович идёт вторым, а Прокофий Сидорович третьим.
      И вдруг слышу я: не то самовар пыхтит, не то чайник булькает. Оборачиваюсь: Проха-покойничек пытается освободиться от подвязки, как пёс лапами от ошейника. Нервничает, закричать хочет, а подвязку ему на бороде клинит, уши мешают. Руками дед машет, как будто от пчёл отбивается. И шипит: свою точку зрения на текущие события, наверно, излагает.
      – Что это он говорит? – спрашивает шёпотом Партиец.
      Перевожу: «Когда мы в церкви у попа лежали, ты Тимоха после меня был. И на отпевание ты после меня в цинковом гробу, бесюга, записался. А в облаках, видите ли, уже первым в приёмную комиссию, раньше меня, попал! Анчихрист! Мы бедовали, постничали, копейку трудовую берегли, а кто-то на мои денежки морду себе наедал, ещё и в санаторию съездил. Ежели мне сейчас третий номер на два не переправят, я тебе, Тимоха, пёс ты поганый, ноги твои на шею намотаю – опять ты вперёд меня в списках проскочил!»
      – И что? – спрашивает Партиец. – На шею намотает?
      – Намотает! У него слово, как гербовая печать. Если кому пообещал что-то набить или намотать, будьте покойны, он выполнит. Ещё и вам подзатыльников навешает, как сообщнику. Так что меняйте очерёдность, пока не поздно, пока избиратели речи его не расшифровали.
      Модник небритый, стриженный под горшок, в полосатой футболке, что в первом ряду у самой сцены в обнимку с девкой расположился, что-то понял и свою железную цепь, – хорошую такую, кованную ещё видать при царском режиме, – Прохе передал.
      – Дави его, Прокофий Сидорыч! – говорит небритый, – он у тебя ведро огурцов унёс!
      Я бежать уже собирался от греха подальше, но, спасибо, девица, подружка небритого, тоже закричала – выручила меня, не то попало бы крепко и дебаты мы провалили бы.
      – Проха, я рожу тебе ангела небесного! – заголосила эта девка голопупая. – Бери меня, Проха! На хрена тебя Валька из булочной сдалась.
      Покойничек наш с лица стерялся – покраснел, как живой. Заплевался он и цепку выронил – забыл, зачем железяку ему доверили. От девки крестным знамением прикрылся, слово нехорошее, на букву «б», тихонько повторяя.
      Партиец, пока у деда заминка тянулась, смекнул, что к чему, и без драки он это дело уладил: номера в списках переправил, микрофон у дедушки отнял, челюсть к голове крепче привязал. Публику он так успокоил:
      – Покойники наши, слава богу, к новой жизни ещё не привыкли, во всём требуют соблюдать точность. Он, действительно, вторым в списках числится. А Тимофей Петрович – третьим. Нужно соблюдать точность и справедливость. Даже в мелочах. Это наш принцип.
      Ничего себе мелочь! Принцип! Я только зубами скрипнул. Но смолчал. Третий так третий! Лишь бы деньги давали.
      Народ встретил сообщение Партийца с одобрением. В ладоши громко захлопали. С задних рядов какая-то баба крикнула: «Проха ты чемпион. Я тебя люблю».
      А та девка с пупком голым, что возле сцены околачивалась, и родить ангела обещала, куда-то пропала. Крестное знамение, что ли, сработало, девка испарилась. Ухажёр её, что в полосатой футболке был и Прохе цепь дал, – тот тоже пропал.
      Боец классовый взялся нас с Прохой разглядывать. К нему подойдёт, подвязку пощупает, ко мне обернётся – по сцене ходит, как у себя дома. Забыл про свою скромную классовую платформу – ведёт себя крайне нагло.
      – Эге! Голубчик! Не ты ль мне месяц тому назад… – кровавую часть классовой стычки Боец освещать не стал, свернул на политические вопросы, – не ты ли месяц тому назад за демократический выбор агитировал? Сегодня – за «дом наш единый» – смотрите товарищи… И вообще, ежели ты покойник, тебе надо в гробу смирно лежать, а не из партии в партию мотаться.
      Партиец наш выдавил Бойца от микрофона. Вежливо так, тихонько его ногой на полметра сдвинул.
      – Господа, это просто, скажу прямо и честно, – произнёс он бодро, – товарищи покойники не могли сразу сориентироваться в обстановке. Сами понимаете, три года всего как с Того Света пришли! Поэтому чуть не ошиблись в своём выборе. А теперь разобрались. Разобрались?
      – Разобрались! – отвечаю. – Нам с Выбором не по пути. Они тоже ориентации сменили.
      – Вот-вот! – Партиец треплет. – Мы за «Наш дом единый». Ура, господа! Пришельцы из Рая с нами! Это гарантия того, что, проголосовав за нас, вы не ошибётесь. Ура, господа.
      – Ура! – заорала публика. – Долой коммуняк!
      – Проха, ты чемпион!
      – Граждане! Товарищи! – вопиёт Боец. – Этот ваш смирный покойник месяц тому назад морду мою кулаком в кровь расквасил.
      – И правильно! Бей коммуняк, Проха! – кричали девушки в коротких юбках, швыряя в коммуниста жвачки.
      Коммуниста опять чуть не побили. Он только головой качал. Палец к виску приставлял и гримасничал. Рассказывал молодёжи, что Рая нет.
      Никто, конечно, ему не поверил, и мы выиграли первый тур дебатов по очкам и с большим перевесом.
      Нас – в ресторан. Пожурили, правда, Проху за излишнюю разговорчивость. Опять в баню свозили. В гостиницу привезли. От девушек мы отказались. Включили телевизор: там про наш триумф рассказывают. Биографию разбирают. Ищут, адреса прежнего места жительства. Нашли уже пять моих адресов, шесть Прохиных. Кругом родственники объявились.
      Некоторые избиратели с нами в гимназии учились в тринадцатом году. Проха там ещё дружил с будущим генералом Врангелем, а с Альфредом Розенбергом на одной парте сидел и тайком курил с ним в туалете, оказывается. Писатель Тынянов списывал у Прохи сочинения.
      Кто бы мог подумать, что в такой солидной компании Проха получил образование, хорошо писал, а читать так и не научился.
      Боец классовый малость испортил настроение. Попал в кадр.
      – Где они сидели, – сказал он телезрителям, – надо ещё разобраться. Этот, который постарше, который с подвязкой, сам говорил, что был в заключении. «Тебя бы туда закатать, где я срок отбывал, и куда Макар телят не гонял». Очередные аферисты на шею нашу …
      Спасибо, из кадра Бойца быстро убрали. Нехороший он человек. Мы с Прохой только зажили…
      
      
      
     Явление Полосатого ангела
      
      Прокофий Сидорыч от счастья разомлел. Женщин ему захотелось. Подвязку снял, стал куда-то намыливаться.
      Побрился.
      У меня настроение почему-то не праздничное, что-то меня беспокоит – а что, понять не могу.
      – Прокофий Сидорыч, – спрашиваю, – с подвязкой на челюсти когда ты разговаривал, я твою речь правильно Партийцу перевёл?
      – Правильно.
      – Я ничего не пропустил?
      – Не пропустил. Всё верно: замочил бы я вас обоих.
      – А про огурцы ничего такого ты не сообщал, когда с подвязанной челюстью шипел, как самовар?
      – Про огурцы я забыл сказать.
      – Странно! Откуда мужик, который в футболке полосатой был – ещё тебе цепь дал, помнишь? – про огурцы–то откуда он узнал?
      – У тебя, видать, на морде написано, что ты у меня ведро с огурцами ещё в первой жизни упёр. Всё! Хватит болтать, я пойду прогуляюсь.
      – Куда ж ты голубчик, – говорю, – на ночь-то глядя? Тебе же девок с доставкой предлагали. И ангела небесного родить девушка хотела.
      – Э, нет! – Проха головой замотал. – Этих вертихвосток не надо! У них и сиськи-то, в газетах пишут, ненастоящие. А мне нужно женщину, чтоб…
      Знаю я это «штоб». Это «чтоб» впереди десятый номер, а сзади… Зад вообще «штоб» в двери не пролезал. И где-то в гостинице он такую красну девицу заприметил! Дед не промах. Я думал, он только бизнесом и политикой занимается, и больше ничего.
      Только дедуля дверь за собой прикрыл, хлоп – обратно вскакивает и тяжело дышит.
      – Что, – говорю, – отказала? Неужто ей бывшие покойники не интересны! Какая-то девка странная!
      – Там этот! – испуганный дед шепчет. – Ну, что нас! Что нас из чистилища забирал. Кажись, опять ищет. Не хочу-у!
      Я прислушался.
      Кто-то по коридору мимо нашей двери проследовал – тихонько так «шарьк-шарьк» ножками.
      Я дверь приоткрыл. И точно: бывший ангел-секретарь в моей полосатой робе в торце коридора номер двери разглядывает.
      Я быстренько дверь прикрыл, ключ в замке повернул.
      Слышу опять: «шарьк-шарьк» в сторону нашей двери, потом стало тихо, и вдруг «тук-тук».
      Мы с Прохой не живы, не мертвы – это воистину – стоим не дышим. Этот, там за дверью, божий посланник постоял ещё чуток, и – шарьк-шарьк – куда-то ушёл.
      Тут только мы и задышали.
      – А с чего ты взял, – говорю, – что он за нами. Чего ты испугался? Может, и не за нами. Может, он сам драпанул.
      – Оттуда не сбежишь.
      – Но мы-то сбежали. И вообще. Он не нас ищет.
      – Ага! Явился грибков пособирать. Ягодок покушать. Могилки проведать – дружков покойных.
      – Да, – соглашаюсь с Прохой, – видимо, не за ягодами. Про огурцы знает.
      – А я и говорю, что за нами пришёл, и что нам капут. Это конец! – дед причитает. – Других тут нет, тут мы. Только зажили, и …
      И пошло у него: мать-перемать, – ругань несусветная. И что коммунисты его мучили, и что демократы его голодом морили, хотя в магазинах всего полно было, и что на помойке он нажился, а высказаться, как следует, всё равно не давали, и путёвку ему, которая была положена ещё лет пятьдесят тому назад, тоже не дали, Тимоха в санаторию съездил, а теперь во ад обоих заберут, когда жизнь проклюнулась.
      – Никуда нас не заберут, – говорю, – ложись спать. Утро вечера, сам знаешь…
      Сны были тяжёлые. Архангел Пётр приснился во гневе. Радостный ангел-привратник, цербер тамошний, бормотал: «Так им и надо, так и надо. В геенну с превеликим удовольствием я их отвезу»…
      Лучше не вспоминать, что приснилось.
      Разбудил нас Первый Партиец – бодрый, энергичный, ко всему готовый, готовый в любое место без мыла пролезать.
      – Всё нормально, господа, бывшие товарищи. Сегодня у нас вторые дебаты. Дебаты с коммунистами и пэпээровцами одновременно. Мы их запросто! Одной левой! Волноваться не следует!
      – Так-то оно так, – говорю, – но есть одна закавыка. Случилось страшное.
      И о третьем пришельце с Того Света я ему поведал.
      Партиец долго хохотал.
      – Страшное?! Неужто вы сами в эту дребедень верите? Ха-ха-ха!
      Трубочку из кармана вынул, пальчиками по кнопочкам побегал. И куда-то быстренько позвонил.
      – Послушай, голубчик, – лопотал он трубке, – ещё один пришелец с того света объявился. Ха-ха-ха. Надо подготовиться. Бывший Секретарь Петра Архангела. Ха-ха-ха! Технологи! Завиральники из ППР, мать их… Кто ж ещё! Ты разнюхай.
      – А вас это, господа бывшие товарищи, совсем не касается. Не бойтесь. Тут ничего страшного. Бомжа какого-нибудь пэпээры нарядили, против вас подготовили.
      Ручкою нас из номера выпихивает, на улицу к Мерседесу направляет.
      «Хорошо, – думаю, – если пэпээры. Дай бог».
      На дебатах почти ничего нового. От коммунистов – опять классовый Боец. От этих, от вторых, тоже наш старый знакомый выставлен: господин Веселовский, бывший попутчик «Выбора».
      – Это жулики. Никакие это не бывшие покойники. Уберите их. Не смешите публику. Бога нет. Всё! Спросите у коммуниста. Он вам скажет. Эти жулики у меня в ларьке торговали. Проворовались. Я их уволил. Тащите других покойников. А это воры. Коммунисты тоже воры. Они страну разворовали. Картины эшелонами вывозили…
      Боец классовый цапает одной рукой Весёлого за кадык, другой рукой за ухо его хватает, Весёлый хочет Бойца тоже за горло взять, а Боец кричит:
      – Знаем мы твой антиквариат. Эти жулики на тебя работали. Мошенник!
      Кричит он и за ухо по сцене Весёлого водит, хотя у Весёлого есть пышная шевелюра, в отличие от Прохиной причёски, и за неё было бы таскать проще.
      Весёлый в это время Бойца микрофоном по голове дубасит.
      А мы стоим. Молчим – покойники должны оставаться безучастными ко всяким дракам. Первый Партиец побоище комментирует, как футбол.
      Вызвали милицию, чтобы разнять политических противников.
      Боец только и успел крикнуть:
      – Уголовники! – было последнее его слово, когда их обоих затискивали в воронок – и побитого классового бойца, и Весёлого с растянутым ухом – чтобы остыли, повезли в участок.
      – Вот такие эти господа! Вот такие эти бывшие товарищи! – первый партиец итог дебатов подвёл. – Сами видите, за кого надо голосовать.
      Проха радостный. Я его под ребро локтем тискаю, чтобы не забывался, и в ликующем по поводу нашей победы зале вдруг вижу мрачного типа.
      Стоит этот грубый мужик уже в старомодном шевиотовом пиджачке, из-под пиджачка полосатая роба ниже полы проглядывает. Роба моего размера. Та самая, в которой я в аду отрабатывал.
      – Пора сворачиваться, – шепчу на ухо Первому Партийцу.
      Партиец понятливый. Быстренько попрощался с публикой, и скоренько мы были доставлены в гостиницу.
      Я сообщил Партийцу о появлении в зале Третьего.
      – Ха-ха-ха! Роба твоего размера. Ха-ха-ха! Ничего не бойтесь. Мы ставили прослушку: у ППР вашего Третьего нету. У коммунистов… У коммунистов мы и проверять не стали. У них нет фантазии. Спите спокойно. Вот вам на карманные расходы. Ни в чём себе не отказывайте. До завтра. Можете в ресторан. Можете девочек пригласить. Ха-ха-ха! Пользуйтесь. Все включено…
      – Они нам не верят! – говорю Прохе.
      – Про секретаря? – Проха уточняет.
      – И про секретаря, и вообще… И в бога, и что мы с того света – тоже.
      – А за каким же хреном, они на нас деньги тратят. Ежели они нам не верят.
      – Главное, Прокофий Сидорыч, чтобы электорат, как они выражаются, верил.
      – А может, показалось, про секретаря-то?
      – Ага, – говорю, – наверно, показалось. Пойдём в ресторан, напьёмся. Чтоб не казалось.
      – И как рукой с души снимет, – итожит Проха, – а то мерещится.
      По стопке, по второй, по третьей.
      Закуска хорошая. И борщ, и антрекоты. Икра на булки намазана. Пьём, закусываем.
      На душе так радостно и спокойно стало.
      – А что, давай девок пригласим, – Прокофий Сидорыч в мечтах млеет, – и девок таких чтоб…
      Чей-то противный голос Прохину речь забивает:
      «Таких, чтоб десятый номер спереда был, где к пиджаку вытачки делаем, ежели на бабу шьём», – говорит Кто-то и садится к нам третьим номером.
      И на меня зырьк-зырьк глазом.
      Пиджачок шевиотовый, под пиджаком роба моя полосатая.
      – Здравствуйте, – здоровается с ним Проха, – уже прибыли?
      – Уже прибыли! – отвечает Полосатый секретарь Прохиным манером. – Зажились вы тут. Пора. В аду работать некому.
      – Во как! – говорю. – Совсем недавно там безработица была. Такой был наплыв! Эшелонами вы туда направляли.
      – А теперь в рай наплыв! Потому как все поголовно верующими сделались, – сообщает Полосатый. – Попы в церквах свечки не успевают заготавливать, парафину не набраться. Верующие толпой прут. Там, где за здравие, там очереди стоят. За упокой пока что без давки. Так что вам прямая дорожка во ад уготована. В Раю, господа бывшие товарищи, теперь переполнено.
      – Я, господь свидетель, свечки ставлю, тоже, – Проха елейную речь заводит. – Видит бог, кажный день по две штуки я ставлю. И за здравие и за упокой – всегда. Аккурат, когда вас вчера повстречал в коридоре, спешил в церкву.
      – Ага, – говорю, – к девам мироносицам.
      – Не богохульничать! – кулаком по столу Полосатый секретарь стукает. – Да ладно, не пугайтесь, валяйте дальше. Я пошутил.
      – А как же вы нас туда переправить собираетесь? – спрашиваю секретаря.
      – А на Сдвиженье в следующем году само собой устроится. Когда все змеи соберутся…
      – Почему не в этом году, извините? – я интересуюсь.
      – Не успеваю! – тужит секретарь. – Придётся год ждать. В милиции промурыжили.Мою честность на детекторе испытывали, крылья на прочность в психушке проверяли. Времечко упустил! С личными делами не справиться.
      – А как же вам удалось-то, – спрашиваю, – честность вашу с крыльями подтвердить?
      – Спасибо вам, раб Тимофей, за науку. На лапу дал. На поганую ладошку постелил.
      – Во-во, – говорю, – без греха здесь никуда. И дай бог, дай вам бог здоровья тут погулять. Не спешите. Вам-то не в райские кущи тоже. Знаем мы, где вы сейчас секретарём работаете – в робе-то полосатой. Так что вы не спешите. И мы с Прохой годик тут побудем.
      – Да-да, – поддакивает секретарь, – побудете ещё. Поживёте! Если я чего не придумаю. Будьте покойны, я придумаю.
      Мы стопки только успели поднять за новую жизнь, которая ещё долго будет, если Полосатый чего раньше не устроит. Выпить ещё не успели – глядь – а секретарь как растворился. Не выпитые стопки на стол поставили.
      
      Всю гостиницу мы обшарили, всех спрашивали – никто не видел, никто полосатых не встречал.
      Первый Партиец вообще не верит. Считает, что перепили.
      – Не бойтесь, – говорит, – ППР мы уже в долю взяли. Отдали им продажу водки и сбор бутылок. Должность в Думе пообещали: вице-спикером будет гражданин Весёлый. Тоже кристальной души человек! Как и вы.
      А нам с Прохой уже не до выборов. Нас перспективы занимают: ближайшая, так сказать, радует, и дальняя, которая будет после Сдвижения, пугает.
      В Мэрию с Прохой сходили, кабинеты поглядели. Стулья к заду мы там примерили.
      Так себе кабинетики. Четыре стены и шкаф обшарпанный! Ежели в эти кабинеты сядем, с тоски сдохнем, не дотянем до Сдвиженья.
      И чего туда, в эти кабинеты, лезут?
      – Возьмём деньгами, – предлагаю Прохе.
      Проха не согласен.
      – Э, нет! – трясёт головой. – Я в кабинет хочу. Хочу на твёрдый оклад.
      – Прокофий Сидорыч, – спрашиваю, – почему тебя Прохой называют, когда неофициально? Почему не Прокофий?
      – А потому что! Кто хозяин – Проха или Барбос? То-то! – и по столу кулаком стукает.
      Стало быть, под каблуком у жены он не был, царствие ей небесное, стало быть, опыт руководящей работы у Прохи есть.
      С ближайшей перспективой мы кое-что уяснили, а через час после мэрии и ещё немного после того, как попили пива и пришли мы в гостиницу, промелькнула и дальняя.
      Принёс нам Партиец бумажки.
      – Во, – говорит, – с забора снимаем. Что тут про вас понаписано. Ха-ха-ха. «Несколько пудов ржицы уволок, едва не вередился»… Ха-ха-ха. В особо крупном масштабе воровал. Ха-ха-ха.
      – А у моей свояченицы он ведро огурцов упёр, – Прокофий Сидорыч добавляет и на меня опять с кулаками. – Это вам как?
      Партиец затылок зачесал.
      – Так вы сидели всё-таки. Избиратели прознают, как бы чего с нами они не сделали. За нашу и вашу честность…
      – Ага! – говорю, – в последний путь справят. Ангел-секретарь, бывший, в избирательную компанию включился. Только он на Земле эти подробности знает.
      – И где же вы сидели? – Партиец от удивления рот открыл.
      – Где-где! Известно где, – в аду, в местах вечных мук, мы сидели.
      Партиец огорчился.
      – Но, – успокаиваю, – мы были взяты на пересмотр. Ко Всевышнему! Чтобы в Рай… Сюда мы за документом направлены. За справками от врачей для уточнения. Потому что уши обморожены, а у деда «помер от ОРЗ» в справке написано.
      – А-а! Анализы потерялись, Туда не пришли. Вы Там намучились! Кругом бюрократы! – партиец соратнику объясняет, – В Богданове, в сумасшедшем доме, эти господа всё-таки лечились.
      Соратник ему подмигивает.
      – Были, – говорю, – были. В Богданове мы после были. У нас справка есть, что с головой хорошо. А уши обморожены…Вот справка, пожалуйста, белым по чёрному написано, что Проха не сумасшедший, а я вообще серьёзный умственный коэффициент имею.
      Справку Партиец повертел.
      Бумага настоящая. Всё как полагается. И подпись главного врача из дома умалишённых есть, и печати Российской Федерации поставлены.
      – Надо коммуняцкие прокламации с заборов все снять, – наказывает он соратнику, – чтобы электорат не начитался. А то начитаются, тоже в Богданово загремят. Кто нас выбирать будет?
      – Ага, – говорю, – надо сделать это поскорее.
      – А то до Сдвиженья сдвинут или вознесут, ага, – кивает мне Партиец, и соратнику он советует, – на телевидение, братан, быстро слетай, предупреди…
      
      
      
      
     Полосатый ангел
      
      В жизни Полосатого всякого бывало. В аду, куда его с небесей в своё время выслали, не санатория, как Проха выражается, и даже не сто первая верста. По своей воле туда не едут. Туда попадают, когда автобиография подмочена, и мы с Прохой эту бумажную вещь Полосатого ангела сильно подмочили. А хочет он в геенну или нет, уже начальство его не спрашивало. Нашу одну вакансию он в аду занял, в моей полосатой робе он вкалывал.
      Худо ему там было. Ой, как худо! А вёл он себя хорошо. Правила соблюдал: и распорядок дня и технику безопасности ни разу бывший ангел не нарушал. Начальство его быстро приметило, и было предложено ему попробовать досрочно освободиться. Неделю-другую пожить на Земле, душу свою спасти – испытание такое назначили, и заодно две заблудшие овцы велели Полосатому на небеса вернуть.
      Радостный ангел на Землю полетел доказывать примерным поведением свои права на вакансию в райских кущах. Заодно с обидчиками посчитаться – возможность появилась. Сломя голову на нашу грешную землю, как в омут, с облаков нырнул.
      Не думал тогда ангел своей умной головой, во что он влип.
      А небесное начальство о чём думало, когда Полосатого оно на Землю посылало?
      Послать, например, городского жителя в штиблетах лакированных в деревню, где грязь по колено! А он, культурный человек, ни косить, ни пахать, ни сеять совсем не умеет. Навоз если убирать только. В штиблетах городских лакированных!
      Или наоборот. Будь Полосатый деревенским жителем – как бы он к городской жизни приспособился? Никак! Куда там пойдёшь в кирзовых сапогах? К пивному ларьку если, чтобы тоску по непролазным просторам подзаглушить.
      А тут с небесей на Землю послали. Господи, боже мой, помилуй!
      Будь мясоед он на весь мир знаменитый, из книги Гиннеса чемпион – легче бы Полосатый гражданин к голодной жизни привык, смирил бы он свою гордыню и перестал бы есть скоромную пищу, как было предписано, чтобы получить царствие небесное.
      Бесом не назовёшь – частично его перевоспитали, на ангела по баллам чуть-чуть он не дотягивает. И святого, и грешного с рождения в нём намешано, от папы с мамой всякого ему попало. Одно слово, что «полосатый»! Поведение – как с луны, бывает, свалился – вообще чудное.
      А способный. На лету всё схватывает. Но в житейских вопросах – ни бум-бум! Одному богу известно, где он получал такое однобокое образование.
      Опыта никакого, с теорией того хуже. А здесь сразу ему экзаменовка! И никто тебе не подскажет, а надо самому выкручиваться и ловчить – и чтобы ни разу не согрешить!. В каком месте дорогу перейти, на штраф чтобы не нарваться, Полосатый не знает.
      Светофор увидал – эка диковинка! –от удивления рот разинул. По темноте своей ломанулся Полосатый через дорогу на красный свет, чтобы разглядеть красный фонарик с близкого расстояния.
      Новенький Мерседес – туда-сюда – рулём завертел. Прямо ехать ему нельзя – там полосатый пешеход правила нарушает. Справа помеха ещё больше – там столб чугунный – туда тоже не свернешь. Где педаль тормоза, а где педаль газа, водитель сгоряча перепутал. Тормознул он на всю железку, влево рулём взял, столба напугавшись, и на встречный дорогущий джип, стало быть, Мерседес новенький наскочил.
      Знал бы небесный житель, на какие бабки попал!
      Две Перовские группировки – кебская и мухоморы, страшно сказать, – которые с начала перестройки между собой воевали, на этой почве объединились и устроили на него охоту. С ружьями! Еле он убежал. Неделю пацаны эти за ангелом гонялись. Пока все бедолаги – и мухоморы и кебские – все до единого то ли водкой, то ли газом по пьянке не отравились. Сами виноваты. Пристали – никак было Полосатому от них не отвязаться по-хорошему.
      После этого события он ходил через дорогу только на красный свет. А то и вдоль дороги, на всё наплевав, принципиально между машинами шлёпал. Вместо того чтобы смириться и покаяться, стал свои понятия в Перовскую жизнь внедрять. Автоинспекция, конечно, на него обратила внимание – попробовали оштрафовать.
      На пятьдесят рублей Полосатого нагрели, квиток ему выписали, чтобы в сбербанке он заплатил. Ещё нахамили. Потому что наличных у него с собой не было ни копейки.
      Дорого квитанция гаишникам обошлась. Два месяца Полосатый их крышевал, обобрал до нитки. Дэпээсники Кристалловскую водку пить перестали, перешли на дешёвую, которую сам ангел в подвале дома, что возле УВД, и мастерил под маркой «Полосатовка». Многие тогда милиционеры отравились. Областная больница с лечением не справлялась.
      И нам с Прохой «Полосатовка» попала. От литра выпитой Проху так мутило, так он бедный мучился, и так ему было худо: посылал меня в любятовскую за священником. До церкви я дошёл только, а там, прости господи, магазин был рядом – взял с горя бутылку Пищепромовскую, потому как товарища теряю. Выпил Прокофий Сидорыч за компанию и во славу божию, покаялся и сразу получил прощение, здоровье у него поправилось. А то уж совсем на краю стоял, как одуванчик в засуху: старый, лысый, едва живой из земли торчит и к ней клонится – зрелище страшное! Чуть сиротой меня не оставил.
      К Перовской жизни Полосатый быстро приспособился. Взялся обрусевший ангел на палёную водку кристалловские этикетки клеить. Или, чтобы на жизнь заработать, это он делал, или, кто знает, чтобы меня с Прохой одурачить, отравить и таким манером на небеса отправить.
      – У него план, – говорю я Прохе, – загубить наши души хочет, довести до точки. Думает, что от водки совсем откажемся, затоскуем, и ручки тогда на себя наложим, когда без водки мы умом тронемся, после чего рабы грешные – Тимоха с Прохой – прямиком во ад проследуют.
      – Или других грехов чтобы по пьянке мы натворили, грешные деяния записать, и уж потом на Страшном Суде начальство тамошнее с нами разберётся! – размышляет вслух Проха.
      Одно нас обоих успокаивает, что Полосатому спешить некуда, а точнее сказать, есть куда; и это «куда», может быть, преисподняя, хотя место ему в раю пообещали, если он справится с заданием.
      Обещали! Попробуй тут заслужи царствие небесное, когда кругом тебя все обманывают и тебе хамят. В результате получаются у Полосатого методы спасения души нехорошие, они всё больше на уголовные статьи смахивают и глубже засасывают. Так что живи, господин Полосатый, не суетись, в рай не спеши, радуйся здешней жизни. А хочешь, записывай грехи наши, и мы с Прохой эти записки у тебя выкупим, ещё и подзаработать тебе дадим.
      Нам, господин Полосатый, тоже денежки не помешают – компромату на тебя тоже поднаберём. Без денег на земле – беда. Теперь жить можно, ты только руку протяни.
      И как будто нас кто услышал! Кто-то решил дать людям заработать.
      «Покупаю души, даю вечную жизнь» – появилось объявление в газете.
      Я в недоумении, у Прохи по этому поводу родилось коммерческое предложение.
      – На хрена, Тимоха, нам с тобой души, которые всё равно в геенну огненную пошлют? – говорит мне рыночный Проха. – Пойдём-ка мы их сдадим. Как бутылки. И тогда нам этот Полосатый будет вообще по барабану.
      Народу там видимо-невидимо. Свечки, ага, поставили – прямо из церкви сюда прут, в двери ломятся. Без очереди в кабинет лезут. Обратно они возвращаются, страшно довольные, и бегут скорее в магазин, потому как остатняя материальная часть, которая теперь без души, во сто крат больше есть и пить просит.
      Спрашиваю одного счастливчика:
      – Как там, не больно это делают?
      – Не, – говорит этот несчастный, – не больно. Кладёшь тысячу рублей на тумбочку, а он шепчет чего-то. Зубы под наркозом больнее выдирают. Но мужик он довольно грубый. Футболка в полоску, из рукавов ручищи выглядывают волосатые, как шерстяные. Профессионал. Две тысячи рублей ещё выдаёт. Одну даёшь, две получаешь.
      – Ага, – говорю Прохе, – это Полосатый друг к себе нас заманивает. Или в бизнес ударился. Заодно фальшивые деньги мошенник сбывает: два к одному продаёт. Лицензию бы у него проверить. Давай-ка мы лучше отсюда дёрнем, чтобы судьбу не испытывать. Сперва в депутаты, а там видно будет.
      Написали мы в налоговую: дескать, так и так, без лицензии жулик работает, души покупает, а налоги он не выплачивает.
      Долго его налоговая полиция мурыжила, дело на него завели, заготовку душ прикрыли.
      Две недели мы с Прохой живём-радуемся. По газетам следим, как шумное дело разворачивается. Ждём, когда Полосатому пожизненное назначат.
      Берём свежую газету и вдруг читаем: «Налоговая полиция ликвидирована, часть личного состава посажена, другая часть переведена на службу в милицию». Дальше – в газете – опять объявление: «Выписываю справки по ОРЗ лечу обмороженные уши за умеренную плату».
      Вывернулся проклятый! Приглашает нас с Прохой за справками, лечить Прохины уши зовёт.
      Ну-ну, господин Полосатый, ищи дураков. На эти удочки нас не поймаешь, а уши у Прокофия Сидоровича уже зажили.
      То водка палёная, то «души», то «уши обмороженные». Обкладывает нас, как волков флажками. Чтобы нервишки у нас сдали, и чтобы мы сами на тот свет попросились.
      И работает он серьёзно. Две группировки загубил, налоговую полицию ликвидировал. Чего стоит ему нас взять и обоих прихлопнуть, как мух надоедливых. А ведь, нет! Ждёт чего-то.
      Или он руки марать не хочет. А хочет он, чтобы мы со страху или с горя водкою опились, или ещё чего-нибудь другого с собой сделали. Или на Земле ему самому жить понравилось?
      Или, всякое ведь бывает, спасибо Господу, не отдаёт Он нас в руки Полосатому. Значит, мы Ему нужны на Земле. Потому как мы честные. И собирается Он нас всё-таки призвать во Дворцы Небесные. А час не настал, должны мы ещё пройти испытания, должны победить на выборах, и поработать на благо Перовского народа.
      
      
      В центре Семьи встреча с избирателями.
      Наши им пиво бесплатное подают и закуску дармовую, и сто рублей в придачу. Коммунисты в это время идеи равенства пропагандируют, пива не предлагают.
      Наш Партиец с речью выступает.
      – Господа! Бывшие товарищи! Что мы теперь можем сказать о положительных героях, о передовиках разных? Ничего хорошего мы о них сказать не можем. Ни слышать, ни читать о них не хочется и вообще противно. Знаем, что всё равно обманут! Писатели, выдумщики известные, и те сочинять о героях перестали. О новаторах писать опасаются. Мало ли чего этот новатор в будущем натворит. Мы, читатели, тоже побаиваемся, хотя интересно. Читаем в газетах про этого передовика, а сами думаем: на какой приписке этот новатор попадётся? Или вообще! На каком материале, уворованном в особо крупном размере, его, наконец, поймают. Начитаны мы и разочарованы в героях тоже, всё больше мы уповаем на давным-давно признанных мазуриков. Авось из этой сорной травы в результате чего-то необычного – ну, в результате радиации или Тунгусского метеорита – произойдёт в России мутация, и вырастет на Российской почве полезный овощ. Пусть не ананас вкусный, не дыня даже, а хотя бы нужная народному хозяйству техническая культура «берлихенген». И процесс пойдёт. Так мы думаем. Но!
      Партиец воды попил. Платком пот со лба вытер.
      – Ага! Согласен-согласен! Мазуриков мы пробовали! В деле проверили. Сколько они уворовали, сами знаете! И в них мы разочаровались. Получается, что нет правды на нашей земле! И доверия теперь никому нет! А что есть? И что нам осталось? Никто не знает!
      Печальный Партиец обводит грустным взором собравшееся население, поворачивается в нашу сторону и ликом светлеет. Пальчиком на нас с Прохой, в уголке сцены смирно стоящих, кажет.
      – Есть! – орёт он что есть мочи. – Есть! Вот они. Вот они – испытанные ребята, прошедшие жестокий отбор при поступлении в Рай. Встречайте! Они теперь с нами! Ура, Господа!
      – Ура! – ревёт публика и хлопает в ладоши.
      – Нет, не ура! – вякает Боец из передних рядов. Из толпы выбирается и тянет за собой Полосатого.
      – Не ура! Сейчас мы расскажем, что это за ребята. Вот этот гражданин, что в полосатой рубахе, расскажет – он идёт вторым в нашем партийном списке… Он тоже с Того Света. Он расскажет! Он секретарём в приёмной архангела работает, он расскажет вам, в каком Раю эти господа бывшие товарищи отсиживали.
      – Странно, – говорит Первый Партиец, – вы, товарищ классовый Боец, вы атеисты, вы не веруете, а заявляете такое!
      – Мы теперь тоже веруем, свечки ставим, – говорит классовый Боец, – нам теперь можно.
      С Полосатым обнимается.
      – Скажи, товарищ, где эти господа сидели и по какой статье проходили.
      Полосатый глазом на меня сверьк-сверьк.
      – Этот – за хищение социалистической собственности. А тот, у которого повязка, золотые зубы у которого болят – тот за взятки сидел.
      – А каковы сроки, – пытает его Первый Партиец, – может быть в Магадане или ещё где?
      – Нет, не в Магадане! В геенне огненной они отбывали! Пожизненно.
      – А где вы сидели, господин Полосатый?
      – Чего вы с ним цацкаетесь? Гоните коммуняку с трибуны, – советуют избиратели нашему Первому Партийцу, – в горкоме, небось, этот полосатый подхалим морду себе наедал.
      Полосатого за живое задели. Обратился к избирателям с выборными призывами:
      – Греховодники! Всем вам в геенне гореть. Всех туда закатаем. Во ад! Эшелонами электорат Перовский мы повезём! Сдавайте наворованное!
      И началась у них катавасия: публика в Полосатого предметы швыряет, Полосатый матерными словами с трибуны в ответ сыплет, от предметов руками отбивается, классовый Боец лозунги выкрикивает:
      – Рая нет! Жулики!
      – Долой красно-коричневых! – отвечают на их призывы избиратели.
      И тянут со сцены и классового бойца и Полосатого за штаны. Тот – как с цепи он сорвался, забыл про избирательную компанию, и зачем его сюда привели – плюётся и грозит всем геенной.
      
      
      
Интервью господина Полосатого
      
      Поражение коммунистов мы с Прохой два дня обмывали: пили, праздновали, веселились.
      Дураку ясно, что это всё. И тут, как гром с ясного неба, прибегает Партиец, когда у нас утром голова больная, трясёт газетами и орёт, будто его режут:
      – Сволочь! Сволочь!
      Мы с Прохой перепугались.
      – Кто сволочь? – тихонько спрашиваем.
      Партиец швыряет газеты, сам на кушетку бухается. Звук убавляет и спокойнее уже говорит:
      – Господин Полосатый! И господин Весёлый! За нашей спиной сговорились ангелы. Вот почитайте, что они про вас пишут.
      Берём одну газетку, смотрим. На первой странице портреты Весёлого и Полосатого. Радостные стоят, сзади Россия возрождается, впереди светлое будущее.
      Далее «стенограмма со страшного суда».
      Читаем.
      Ангел секретарь: По что побоище у ворот затеяли.
      Раб Тимофей: Пупырь этот в рай меня не пущает.
      Архангел: Кто вам разрешил, раб Прокофий, тут распоряжаться.
      Раб Прокофий: А потому что! Мы бедовали, постничали, а он на мои копейки морду себе наедал. Этот бес, Тимоха поганый, огурцы у моей свояченицы из подвала унёс. У чертюга!
      
      Газетку мы отложили.
      – Что, читать вам не интересно?
      – Да, – говорю, – не интересно.
      Мы с дедом приуныли.
      Партиец по апартаментам походил, нас ещё малость понервировал, потом ухмыльнулся.
      – Не бойтесь, господа усопшие. Деньги в вас хорошие вложены. Так шта, как говаривал первый президент, административной системе мы хребет уже переломили. Так шта всё решаемо, и всё мы уже решили. Номер, весь тираж газеты, мы на корню выкупили ещё до выхода, как говорится, в свет. Весёлому должностей добавили, в налоговой инспекции на его газету дело мы приостановили – так шта мы опять с ним друзья.
      – А как же Полосатый?
      – Вопрос хороший. В Полосатом бизнесмен просыпается. К коммунистам он только ради маркетингу примкнул, чтобы господин Весёлый, как следует, клюнул. Весёлый ему бабок отвалил, а теперь и мы слегка раскошелились: две тысячи заплатили. Он рад-радёхонек, обещал честным бизнесом заняться, в наши дела нос не совать. Это победа!
      Мы с Прохой вздохнули.
      
      
      В ресторане, когда мы с Прохой обмывали нашу окончательную победу, опять подсел за наш стол Полосатый ангел.
      Опять стал нам нервы мотать.
      – У Всевышнего, значит, были! Прямиком из Рая, значит. Значит, сюда Господом присланы, чтобы общество осчастливить, на путь истинный чтобы наставить. Ну-ну! – разбирал нашу предвыборную платформу Полосатый.
      – Вы тоже не в приёмной в Раю сидели. В рубахе этой …
      Немного и он расстроился, призадумался.
      – Бог даст, реабилитируют, если эти документики на вас представлю. Хотя есть варианты.
      Потом всё, что он о нас знает, нам рассказал, и всё, что думает о нашей дальнейшей судьбе, выложил. Провёл как бы идеологическую работу с верующими. Пообещал похлопотать насчёт места после чистилища. В аду он нам место уже подыскал по металлургической части.
      И сам, видим, мечется. И, что в России оставят, а в небеса не возьмут, боится. А если сперва в небеса возьмут, а оттуда в места вечных мук пошлют? А в небеса хочется! А может, в России лучше? Здесь теперь всё по-новому: человеку с головой теперь жить можно, – хотя всё обрыдло и всё ему тут наскучило.
      Пойми этого запутавшегося человека!
      И пил обрусевший ангел нашу водку стаканами, пугая нас расплатою за грехи, совершённые во время избирательной компании. Обижался на электорат, забывший бога.
      Папку с бумагами показал.
      – Видали? Во, сколько на вас матерьялу собрано! И вообще, до Сдвижения в следующем году ждать долго и заняться тут больше нечем. Тоска! В грехи ежедневно падаю, так тут по Небесам скучаю! Но затягивает!
      – Давай, – говорю, – в картишки опять сдуемся.
      – Не! – машет он руками, и хлоп – очередной стакан без закуски в рот опрокидывает. Рукавом занюхивает.
      – Давай, во что-нибудь другое.
      – Айда, на автоматы игральные, – говорю
      – Это как?
      Свёл я его в зал с игральными автоматами, показал, где фишки покупают, научил, за какой рычаг дёргать.
      Мужик он азартный.
      Командировочные он спустил быстро. Заработанные деньги тоже проиграл. Прибежал к нам – попросил в долг две тысячи. Дали. В залог папку с нашими документами у него забрали. Полосатый – хвать деньги, и живенько к автоматам.
      Ещё дали ему тысячу, и ещё пятьсот дали, и, наконец, он секрет автомата раскусил, банк сорвал. Мешок денег ему насыпали. Администраторы как раз с его деньгами, на которые он фишки покупал, с экспертизы вернулись, и ручки они ему за спину завернули. Потому что некоторые рубли были на один номер – 666. Рубли из сатанинского казначейства на экспертизу попали. Больше мы его долго не видели.
      
      
     Пять тысяч
      
      У меня сомнения:
      – Знаешь, Проха, мне не нравится мне возня с выборами.
      – Ага, – говорит Проха, – жульё надоело. Как бы это – начать новую честную жизнь. Без Партийца. Как бы…
      – Без Полосатого.
      – Без Полосатого тоже, ага.
      – Для честной жизни, Прокофий Сидорыч, надо деньги иметь. Деньги большие. Где взять?
      Вообще на фуфу сидим: финансы нам перекрыли.
      Потому что на дебатах произошла заминка – тягаться с нами противники забоялись. Молодёжь нас любит, предпочтение нам отдаёт. Ужастики забросили, толпами ходят, как в кино,  Проху смотреть. И Партиец решил, что дело сделано, что надо ему отдохнуть. На нас решил сэкономить, зарплату возить перестал. В гостинице на бывших покойников уже косо смотрят – живём в долг.
      Денег теперь не хватает не только для честной жизни, на еду деду Прохе мало. Аппетит у него хороший, на перистальтику не обижается. Антикварная минералка поспособствовала.
      Звоним Партийцу. «Они отдыхают на Кипре, – отвечает секретарша, – не беспокойтесь, за месяц до выборов появится. Он много работает, ему тоже надо отдыхать». – «Да, конечно. Грыжу заработал. Надорвался. Рыл канавы от выработки. А как бы деньжат нам, дамочка, заполучить?» – «Указаний на этот счёт нету».
      
      Значит, придётся какую-нибудь профессию осваивать. Чтобы деньжатами разжиться, и вообще. Ремесло, как говорится, за плечами не носить, профессия всегда пригодится. Если не выберут, всякое бывает, как жить будем без профессии? На Тот Свет нам рановато, потому что Полосатый, наверно, загремел по полной программе: лет на десять за фальшивую валюту его в пенитенциарную систему засунули.
      Проха с прогулки пьяный приполз и стал рассказывать интересные вещи.
      Встретил он какого-то мужика, так вот мужик сетует, что живёт он в глуши. Телевизора у них никогда не бывало, радио лет десять не слушали – провода оборваны, – артистов живых отродясь не видывали. А денег у всех полно, девать некуда. Вот, дескать, приехал в город, чтобы с культурными людьми  побеседовать. О Прокофии Сидоровиче он был высокого мнения. Когда выпили они, как следует, вообще стал нашего Проху Хазановым называть. Приглашал выступить у них в деревне. Проха ему – ни да, ни нет. Пообещал приехать на встречу с избирателями.
      С тем Проха в гостиницу прибыл. Магнитофон приволок. Где взял? – не помнит. Купил где-то, а зачем – забыл, потому что выпили они хорошо – по бутылке на брата.
      Включили магнитофон – там Хазанов про кулинарный техникум рассказывает.
      – Во, вспомнил, – говорит пьяный Проха, – купил, чтобы выступить. Хазановым. Там у них в деревне. Я и так как бы на Хазанова похож, публика это всецело признаёт. Магнитофон включим – тогда вообще…
      – Да-да, – соглашаюсь, – и на ёжика плешивого, который перепил … А магнитофон включим…
      «А что, – думаю, – деньги нужны, кушать надо. Проху задарма водкой поят, мне пока не везёт. Надо как то  крутиться».
      – Мужик-то, какой из себя? Случаем, не Полосатый?
      – Точно! – Проха хохочет. – Точно! Ну, ты, блин, Тимоха и насмешил! Полосатый! Роба, да, у него тоже полосатая, почитай, как у тебя, трудодни когда ты в аду отрабатывал.  А борода, Тимоха, у него до  пупа! Полосатый за месяц не отрастил бы… И года не хватило бы. На басмача афганского, на Хаттаба, больше он похож. Ангел вообще сидит за валюту!
      

      – Ну, что ж, – говорю, – выступим. Пока Полосатый на харчах казённых, пока Хазанов в Ессентуках, а Кобзон в Госдуме. Если что, заодно встретимся с избирателями. На пропитание хоть заработаем.
      Встали пораньше. Проха рассолу огуречного похлебал. И отправились.
      Час на автобусе, полчаса по болоту. Рай, можно сказать, под боком. Деньжищи в полутора часах от города валяются. Не под ногами, конечно…
      Столбы высоковольтные справа от болта закончились, слева радиолиния со столбами, но без проводов, появилась – всё точно, как деду объясняли, значит не слишком он пьяный был – кое-что помнит.
      Чуть Хазанова в болоте не утопили – еле успели магнитофон этот ухватить, когда с Прохиного плеча он повалился.
      А тут и деревня за кустами нарисовалась, как только мы из трясины с магнитофоном вылезли.
      Домишки с крышами из соломы, каких больше нигде не бывает. На заборах лапти повешены – сушатся. Смычки города с деревней тут ещё не случилось. На улице пусто. Люди по домам что ли сидят: попрятались, напугавшись приезжих. Сидят с деньгами на сундуках. В сундуках деньги прячут.
      Мы – в клуб. Там Прохин знакомый – Епифан избач.
      В носу ковыряет – шляпа войлочная, карандаш за ухом – читает первомайские призывы. Что власть советов давно крякнула, ему не телеграфировали.
      – Здрасти, – говорю, – как тут у вас с деньгами?
      – В каком разрезе? – получаю встречный вопрос.
      Уточняю:
      – Российские рубли, Советские, или вообще алюминиевые какие-нибудь, для вашей лесной делянки – специальные?
      Избач на лавке моргает.
      – То есть?
      – Ага, не мешало бы. В какой валюте платить Хазанову будете?
      Избач, вижу, хвостом виляет, разговор в сторону ведёт:
      – Хорошо-то как, что всё-таки прибыли! Как, добрались?
      – По болоту. Удачно мы добрались – не утонули. Это вот ваш Хазанов, получайте, а я будущий депутат. Могу побеседовать с избирателями за деньги.
      – Документики бы сперва ваши поглядеть, допреж чем с деньгами-то… Справку бы от филармонии…
      Предъявили удостоверение кандидата в депутаты. Квитанцию с гербовыми печатями из сапожной мастерской на Прохины сапоги показали.
      Договор оформили: пять тысяч авансу, остальное после выступления и после беседы с избирателями получим.
      Епифан лапти на выход развернул: отправился афиши развешивать, билеты продавать.
      Мы с Прохой немного приуныли: как-то просто и скучновато даже всё получается. Деньги сами собой к нам плывут. Без нашего творческого напряжения…
      Сыграли в дурака пять раз. Ленивых деревенских мух на окне погоняли.
      Дело к вечеру. Темнеет…
      Народ в клуб потянулся.
      Зал битком набитый. Курят. На пол плюются.
      Стали мы розетку искать, куда бы нам  Хазанова воткнуть.
      И тут вспомнили: столбы-то электрические за болотом мимо деревни проследовали, в деревню пешим строем  не завернули.
      Мать честная! Что делать?
      Епифан просовывается, шепчет:
      – Народ собравши. Пора Вам на сцену ваыбегать.
      – А где у вас тут, касатик, электричество? Ну, эти, – Прокофий Сидорыч спрашивает, – ну, куда утюги суют. Розетки-то.
      – А! Штаны что ли погладить? Так я живо утюг вам на углях раздую... Ну, как хотите.
      – Значит так, господа, – начинает представление Епифан избач, на сцену по ступенькам вылезая, – значить так. Лещенко с Винокуром не то уехали куда, не то чем-то заразным заболели. Вместо них присланы Хазанов и ещё какой-то. Прошу любить и…
      Спустился в зал. Сел в первом ряду, руки сложив на пузе, рядом с мужичком, одетым по-городскому. Тот в пиджаке бостоновом, в кирзовых сапогах, с ружьём. Остальная публика, что  за его спиной – вылитая шайка лесных разбойников. Кто в треухе, кто в панамке сидит, кто в галошах на босу ногу и колено чешет. Один с топором, другой со штакетиной. Толстунная баба – та в подойник деньги из лифчика перекладывает. В дверях заросший мужик с вилами чего-то караулит, скребёт ногтями затылок, в рукав сморкается.
      Лесная братва!
      «Может, они цыган с медведями ожидали. А мы с филармонией на сцену лезем, – пытаюсь я в обстановке разобраться, размышляю. – Как бы нас тут не порешили», – и Прокофия Сидорыча на сцену поскорее выпихиваю, покуда публика совсем не осерчала.
      – Я значить, ага, как это? – Прокофий Сидорыч отгыркивется, горло прочищает и весело рапортует:
      – Я, значить, когда в техникуме, типа, учился там, по щам, и вообще так сказать, а в щах чего-то, короче, не хватает, положить что ли хлеба они забыли, хлеба, ага, – и начинает не то икать, не то смеяться.
      И не видит артист плешивый, что Епифан, это не Епифан, а наш старый знакомый Полосатый: под пиджачком у него роба, тоже старая и тоже знакомая, а как бороду снял – видать, жарко сделалось – вылитый ангел секретарь из Епифана получился.
      Сельская публика угрюмо смотрит на икающего юмориста и молчит.
      Полосатый ухмыляется.
      Мужик, что с вилами в дверях караулит и зад себе ногтями скребёт, чем-то райского цербера напоминает. Наверно, от страху пригрезилось, но тот, что рядом стоит, – тот тоже имеет вид серьёзный. С топором…
      Я на сцену к деду выскакиваю и тихонько ему сообщаю:
      – Прокофий Сидорыч! Глянь, в первом ряду кто сидит. Избач – Полосатый! «Хазанова» он сам придумал. Может, ещё чего… Им что-то другое надо.
      Публика от счастья шумит, радуется – ещё бы! – на сцену второй специалист по щам прибежал.
      Полосатый повеселел, соседу нашёптывает:
      – Я говорил, я говорил. Это те, каких обещал.
      А нам уже и не до щей.
      Прокофия Сидорыча я отвожу на второй план, заталкиваю за кулисы.
      – Граждане, – говорю – никакой он не Хазанов, это господин Кобзон, правда сегодня он без парика и охрипший, петь нельзя, а то голос потеряет. Лучше я с вами, как с избирателями, сейчас встречусь. Можно бесплатно?
      Смотрю на них и думаю.
      Скажи я, что мы от КПРФ, а тут, дураку ясно, решения по культу личности пока что не принимали, и социализма окончательного тут не строили, – упекут в НКВД, и повезут Прокофия Сидоровича в холодном вагоне на Колыму.
      Или в колодки закуют и по Владимирскому тракту в Туруханский край пешедралом его погонят. Пьяному понятно, сюда и советская власть ещё не забредала, и коллективизацией не пахнет, ОГПУ нет, а есть царская охранка и крепкие мужички – повяжут сыромятными ремнями, сдадут в третье отделение.
      Потому и Прокофий Сидорыч затылок чешет, из-за кулис выглядывает.
      Тоже не знает: из какой эпохи избиратели в клуб  соскочили, за какую партию душой болеют – ППР, ЖПР, – или они из кебской группировки. Лозунги какие эти братки исповедуют? Не угадаем – так осерчают, что в болоте кандидата Проху сгоряча утопят. Что поделаешь, в стране нашей демократия и либерализм, а тут и болото рядом. Царствия Небесного Прокофию Сидорычу снова не видать, если утопят – наш Полосатый друг обещал позаботиться о хорошем месте в металлургической промышленности.
      Говорю избирателям честно, как на духу:
      – Мы с подельником моим, Прокофием Сидорычем, из РНЕ…
      Зрители ногами затопотали – быстро меняю ориентацию, и сообщаю с трибуны, что я от «яблока», а Проха вообще идёт на выборы пёс его знает от кого, потому как со вчерашнего дня, как следует, он не опохмелился.
      Избиратели притихли, верно я угадал направление, и значит, деньги у них настоящие Российские, после деноминации. Но если это «яблоко», зачем так одеты? Вот вопрос!
      Полосатый соседу чего-то опять нашёптывает, сосед хмурится, ружьишко крепче сжимает.
      Вроде бы угадал, но опять в сомнениях: «Неужто эти бандюки Полосатым наняты, чтобы нас на Тот Свет без проволочек до Сдвижения отправили».
      ЗПР, ППР… Или они с большой дороги – попробуй тут, разбери какие. Люди серьёзные – могут быть из «нашего дома». По одёжке на КПР смахивают. А политокраска у них не пролетарская – с вилами да с топорами, – скорее за кулацкую партию эсеров должны голосовать, а тех вроде бы на политическом горизонте нету, сняли их с выборной гонки ещё в тридцатые.
      Без Первого Партийца мне тут никогда не разобраться, а значит, удочки пора сматывать.
      Предлагаю избирателям посмотреть нашу наглядную агитацию.
      – Мы сейчас с Прокофием Сидорычем за плакатами в подсобку сходим, чтобы вам наша платформа была понятней.
      Предложение единогласно одобрили – в ладоши хлопают, хлопают культурно, как в большом театре. Бостоновый человек с ружьём – тот господина Полосатого, слышу, хвалит. И слышу, шепчет: «Да-а, жулики отпетые, таких мы ещё не видывали, нас даже переплюнули, не зря мы тебе двадцать тысяч баксов отвалили, душою отдохнём, по полной оттянемся». От стрельбы, видать, ушами он глуховат, и шепчет так, что даже Прокофию Сидорычу за кулисами слышно.
      Мать честная! Ну что ты скажешь?! Гляжу, Прокофий Сидорыч уже в истерике под занавесками по полу катается. И мать-перемать, и опять его жулики обманули, предали и продали, дескать, «сдохнуть ему тут на месте», дескать «в людях он совсем разуверился».
      – Вставай, – говорю, – вставай. Бежать надо. Если плохо мы господ обслужим, они и Полосатого и нас заодно с ним в болоте выкупают. За такие-то деньги! Двадцать тысяч, это сказать! Шкуру с живых снимут.
      Дед кочевряжится. Публика плакаты требует, ногами топает.
      – Вставай, – говорю. – Если мы живы будем, всю правду тебе расскажу: и кто огурцы унёс и почему тебя в Рай не берут. Всю тайну тебе открою.
      Деда и взяло. Хазанова бросил. Пёр по болоту – брызги по сторонам летели. Крутые пацаны сзади с ружьями бежали, не догнали. Привыкши они по асфальту на джипах ездить. Джипы эти хорошие, а в наших болотах вязнут.
      Что они с Полосатым сделали – не знаю. Деньжищи отвалили ему большие, и он, видать, теперь где-нибудь в болоте деньги отрабатывает, если эти бояре полного удовольствия ещё не получили. Из ружей в него, может быть, пуляют, а он по кочкам бегает.
      Ну, Полосатый! Ну, жук! Двадцать тысяч американских рублей в карман положил, а нам только пять тысяч русских выделил.
      Оказывается, подыскал он заброшенную деревеньку, приспособил её для развлечения богатых людей: лапти на заборах вывесил, топоры, вилы купил. Треухи и прочий реквизит на чердаках в окрестных деревнях подобрал. Устроил платную встречу с жуликами. И что богатые столичные клиенты должны были сделать с артистами в конце представления – одному богу это известно. Программу мы не читали. Вроде бы как на охоту они приезжали…
      Прокофий Сидорыч в людях разочаровался, в Полосатом ангеле особенно.
      – А ведь как хорошо он обо мне отзывался! Сам водку по стаканам разливал. Магнитофон подарил. Обращался ко мне вежливо, с большим уважением и не иначе как «господин Хазанов». Продал проходимец! Вот и доверяй теперь людям. У, жулики!
      Несмотря на Прохины огорчения, перед нами открылись, как говорится, благоприятные дальнесрочные перспективы. Как ни крути, а Полосатый из игры выбыл. С такими деньгами ему нет нужды во дворцы небесные возвращаться. И на земле можно прожить честно и достойно, когда двадцать тысяч зелёных у тебя в кармане, да ещё шоу бизнес. А если его уже на кочках порешили, значит, не повезло, значит, на небеси он один улетел.
      Других конкурентов нет, и мы с Прохой, получается, избирательную компанию выиграли вчистую, хотя до выборов целый месяц.
      Следует подумать о житье-бытье. Тому, кто с головой, теперь жить можно.
      Партиец из санатории вернулся…
      
      p.s.1
      
      И это всё.
      На том записки Тимофея Петровича закончились.
      И он, и Прокофий Сидорыч пропали внезапно. Везли их на очередную встречу с избирателями, и вдруг на перекрёстке, у Ситной горки, в Мерседес ударила молния. Среди ясного неба. Мерседес загорелся, раздался взрыв, клубы чёрного дыма накрыли и перекрёсток, и окружающие дома. Когда дым рассеялся, люди увидели Мерседес – целый и невредимый. И Партиец, и шофёр сидели в машине, как ни в чём не бывало – тоже целёхонькие и невредимые. Но очень испуганные. Они вышли из машины и стали в оцепенении. Ни Прокофия Сидорыча, ни Тимофея Петровича не было – ни в машине – нигде! И Партиец, и водитель, и случайные свидетели этого необычного явления – все пережили странное чувство, которое трудно выразить словами.
      Было очень грустно. Хотелось идти куда-то, словно кто-то их ТУДА, в это неизвестное место, звал. Но что-то сдерживало. И что-то шептало: идите, идите, идите! Чтобы второй раз этого чувства никогда уже не испытывать – идите! Потому что идти ТУДА всё равно придётся. Так лучше сейчас, сразу, когда так просто и когда так легко, и дорога Туда здесь, рядом.
      Слёзы накатывались на глаза. Вот оно – открытое пространство, черты нет!
      Или всё же потом? Или всё же Туда сейчас?
      Невидимая преграда спасала от главного шага. Люди, словно просыпаясь, расходились. Их час ещё не настал.
      
      p.s.2
      Мешок с деньгами из краеведческого музея пропал.
      
      p.s.3
      В Летнем саду возле фонтана пела скрипка. Мальчишка, похожий на ёжика, прижимал к щеке инструмент, падали с холодного голубого неба золотые листья, кружились в такт грустной и чистой мелодии. Смычок вытягивал звуки – из скрипки или из глубины вселенной, – а они заполняли парк, они подгоняли шуршащие листья, которые падали и падали на асфальт, ложились на монеты, на рубли, на сотни, брошенные к ногам парнишки. Парнишка, очень похожий на ежика, играл и играл, лицо его было серьёзно и сосредоточенно. Парнишку занимала только музыка, только листья, только голубое прозрачное небо.
      
      
      
стр. 106 из 116