3. Хан Менгли-Гирей

АЛЕКСАНДР СТОМА 
Исторический роман-трилогия
Книга третья
ХАН МЕНГЛИ-ГИРЕЙ
   13,5 п.л.


                СОДЕРЖАНИЕ


    ЧАСТЬ ПЕРВАЯ   СКАЖИ СКОЛЬКО                1

   ЧАСТЬ ВТОРАЯ   ГАДОСТЬ ДЕЛАЙ ТАЙКОМ   58

   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ   РОКОВОЙ ЖРЕБИЙ               119

   ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ   НАШЕСТВИЕ                187
 
   СЛОВАРЬ  для 3-ей книги                275

   


   ЧАСТЬ ПЕРВАЯI

   СКАЖИ СКОЛЬКО, И Я
                ЗАПЛАЧУ

    ГОСПОДИ! ВВЕДИ МЕНЯ ВХОДОМ ИСТИНЫ
    И ВЫВЕДИ ВЫХОДОМ ИСТИНЫ И ДАЙ
    МНЕ ОТ ТЕБЯ ВЛАСТЬ И ПОМОЩЬ
             КОРАН, 17, 82

   ВЗЫВАЙ, ЕСЛИ ЕСТЬ ОТВЕЧАЮЩИЙ ТЕБЕ
                БИБЛИЯ, КНИГА ИОВА, 5




                ГЛАВА I
                ВИЗИТ В КАФУ
   После того как Хаджи-Гирей, основатель Крымского ханства, покинул этот мир, а с помощью Кафы престол занял Менгли-Гирей, в Крыму наступило длительное мирное затишье. Ставленник явился гарантией того, что татары не посягнут на генуэзские интересы и тут же послужат препятствием проникновению Турции на полуостров.
   Благодарность за услугу - важный элемент человеческих отношений, но у государств он срабатывает реже, чем непосредственно между людьми. Кафа это учла и, под предлогом заботы о благополучии своей креатуры, оставила пятерых братьев хана под своей бдительной охраной. Менгли-Гирей, хорошо усвоивший европейскую культуру и византийскую историю, прекрасно понимал, что изоляция братьев в подвале консульского замка не столько забота о чьём-то благополучии, сколько препона для его возможных действий во вред Кафы.
   Итак, благодарный Менгли-Гирей, как первое лицо осевших в Хазарии азиатов, впервые удостоил Кафу дружеским визитом. До этого генуэзцы видели подобные лица только из-за крепостных стен, при очередной попытке овладеть городом, а тут…
   В конце августа 1468 года под восторженные выкрики горожан и торжественные звуки фанфар хан проехал по городу на белом коне и на площади святого Георгия встретился с консулом Кафы Андрео ди-Франчи.
   Менгли-Гирей без посторонней помощи соскочил с коня и подошел к консулу. Они дружески обнялись и, повернувшись к ликующей толпе, низко ей поклонились. Юный хан выгодно отличался от дородного и немолодого консула. Менгли-Гирей многое унаследовал от своей матери-черкешенки. Отцовы у него были только глаза с зеленоватым отливом. Рост же выше среднего, что редко встречалось среди татар, широкие плечи и узкая талия. Лицо светлое и на нем, как нарисованные, черные дуги бровей.
   На площадь, по велению консула, выкатили бочки с вином, а торговцы доставили запеченные на углях куски мяса, вареные тушки куриц и корзины хлеба. Пока народ на дармовщину угощался под открытым небом, татарские и генуэзские вельможи собрались в Большом зале замка.
   Менгли-Гирей и Андрео ди-Франчи сидели рядом за отдельным столом. К нему, буквой Т, приставлен другой. Его заняли участники встречи.  Ближе всех к начальству, сидели тудун Мамак Ширин и бывший капитан аргузариев Джоржио. Такую честь ему оказали не по чину, а по заслугам. Это он разработал и осуществил операцию по захвату старших братьев Менгли-Гирея и в первые месяцы помог ему закрепиться на троне.
 Он был не только хорошим советчиком, но и прекрасным организатором. В считанные дни завербовал в охрану ханского дворца нужное количество волонтеров, организовал придворную службу. Когда в Саладжик приехали беи, чтобы одобрить или отвергнуть результат дворцового переворота, то увидели как вышколена дворцовая прислуга, и как четко исполняет свои обязанности охрана. Посчитав это проявлением управленческого таланта нового хана, карачеи единодушно присягнули ему.
   Конче и Мансур, кыркорские добровольные затворники, спустившись с горы в Саладжик, ревниво отметили, что в их бытность, такого порядка при дворе не было. Что не менее важно, вся дворцовая прислуга оставлена на своих местах. Под впечатлением этого, Мансур глубокомысленно заметил:
   - Диких ослов ловят в пустыне львы, а здесь умный поймал глупцов. Поделом им? Как считаешь, Конче?
   - Я согласен с тобой, Мансур. Только эти ослы легко отделались. Их только повязали, а можно было бы и прирезать.
   - Значит поддержим молодого хана?
   Теперь они сидят за пиршественным столом на татарской стороне и наблюдают как их молодой хан не хуже консула справляется с ножом и вилкой. Конче, впервые присутствовавший на таком пиршестве, тяготился его чопорностью, но по мере того как фряги нагружались вином, становилось проще, и он, отложив вилку в сторону, смог по достоинству оценить мастерство консульского повара.
   Но вот Менгли-Гирей и Андрео ди-Франчи дружно поднялись из-за стола и скрылись за ближайшей дверью. Вскоре, посланный ими слуга, пригласил некоторых пирующих пройти в ту же дверь. Ими были Мансур, Конче, Мамак, Джоржио и капитан аргузариев Марко Кассимо. Когда они вошли в комнату, консул сказал:
   - Извините синьоры, что оторвал вас от стола, но, думаю, вы насытились, но, к счастью, не успели нагрузиться. Теперь рассаживайтесь поудобнее, поговорим.
   После небольшой паузы, сообщил:
   - Когда мы с уважаемым Менгли пировали, он спросил меня: «В каком месте находятся мои братья?» Я сказал, что внизу, под нами. Наш высокий гость не удовлетворился этим ответом. Он пожелал точно знать это место. Я еще плохо ориентируюсь в подземных лабиринтах дворца, поэтому не мог ответить на его конкретный вопрос. Кроме этого, мы намерены обсудить дальнейшую судьбу августейших братьев. Я прошу капитана аргузариев ответить на вопрос: где сейчас находятся братья нашего гостя?
   Кассимо встал и, поклонившись в сторону консула и хана, а сидели они рядом, ответил:
   - Ваше величество и милостивый государь, мы сейчас находимся в центре дворцового здания на втором этаже. Под первым этажом, справа от вас, синьоры, расположены хозяйственные службы. Это прачечная и различные кладовые. Слева же от вас, синьоры, находятся тюремные камеры. В них, ваше величество, и содержатся интересующие вас особы.
   При этом Кассимо пальцем ткнул в указанном направлении. Менгли невольно посмотрел в ту сторону и лицо его стало еще больше сосредоточенным.
   - Как они там? - спросил он.
   - Их хорошо охраняют, ваше величество, - ответил капитан аргузариев.
   - Я не об этом, - досадливо заметил Менгли. - Я хотел спросить в каких условиях они находятся?
   - Условия подвала, ваше величество, не могут быть хорошими. Там сыро, темно и душно. Во избежание неожиданностей, мы их не выводим на чистый воздух, они прогуливаются тут же в коридоре, но кормим их намного лучше, чем других узников.
   - Да, да, - бодро подтвердил консул, - в бюджете колонии есть специальная графа расходов на содержание этих людей.
   Лицо хана, вопреки ожиданиям консула, омрачилось еще больше, при том губы крепко сжались, а брови под чалмой насупились. Наконец, он сказал, смотря куда-то в стену:
   - Мне тяжело это говорить, но я чувствую себя преступником.
   Это заявление вызвало удивление у генуэзцев и возмущение  татар. Первым высказался Мамак:
   - Меним хан, идущие прямо не должны оглядываться. Волей Аллаха ты оказался сильнее, поэтому не слабеть тебе надо, а укрепляться!
   Не успел тудун закончить свою пылкую фразу, как Мансур продолжил ее:
   - Унижавшие тебя, меним хан, остались живыми и пусть возблагодарят Аллаха за это. Многие, меним хан, считают, что ты поступил слишком мягко.
   Менгли-Гирей с грустью посмотрел на своих соратников и, обращаясь к консулу, печально заметил:
   - Вот так наш народ, ослепленный безрассудной злобой, терзал и продолжает, упиваясь, терзать себя. Я хочу положить этому конец и поэтому решил показать пример.
   Все видели как передернулось полное лицо консула, услышавшего эти слова. Но преодолев нервный тик поглаживанием  щеки, он спокойно спросил:
   - И с чего вы начнете, мой друг?
   - Хочу встретиться с братьями, взять с них обязательство не претендовать на трон моего отца и выпустить их. Из старшего, Девлет-Яру, как мне говорят, мог бы получиться хороший муфтий. Да и другим найдется место при моем дворе.
   Молчавший до сих пор Конче издал какой-то неопределенный звук, больше похожий на стон.
   - Ты плохо знаешь своих братьев, меним хан! – определил он. - Еще немного, и они порезали бы друг друга! К тебе они вообще пылали ненавистью. Освободишь, получишь не братский мир, а братскую резню!
   Менгли-Гирей с неудовольствием выслушал тираду своего аскербаши и хотел ответить ему, но его опередил консул:
   - Не торопитесь, мой друг осуждать этого человека. Несмотря на горячность, он сумел правильно оценить последствия вашего непродуманного шага. То, что ваших братьев нельзя выпускать из заточения - однозначно. Не думайте, что нам приятно быть тюремщиками принцев, но беда в том, что нет другого варианта. Даже больше, мы не можем передать их вам, ибо обязательно найдутся желающие половить рыбку в мутной воде. Вы, уступив им, повергнете в беду не только себя, но и Кафу. Поймите, Менгли, мы откровенно ставим на вас и не хотим сейчас видеть на крымском престоле кого-либо другого.
   - Я это знаю, - согласился хан, - но меня гнетет осознание того, что мои братья…
   - Подождите, мой друг, - перебил его консул. - Мне думается, им можно будет облегчить положение. Как вы считаете, Кассимо, - обратился он к капитану аргузариев, - если переселить братьев на первый этаж в пустующее восточное крыло дворца?
   - Вы правы, ваша милость, это место пустует, - согласился Марко, - но там будет трудно организовать охрану.
   - Это уже ваша забота, капитан. Я думаю, что охранять их будет значительно дешевле, чем стоять на стенах и отбивать толпы алчных завоевателей.
   - Позвольте, ваша милость, - обратился Джоржио к консулу и, получив разрешение, продолжал:
   - Кассимо прав, синьор. Как бы ни была хорошо организованна охрана этого крыла, она несравнима с охранными возможностями подвала. Если мы не хотим неприятностей, то должны подавить в себе жалость.
   Менгли-Гирей, внимательно слушавший эти рассуждения, возразил:
   - Высказанные опасения, как мне кажется, несколько преувеличены. Пусть те, кому положено, проявят усердие, и никуда мои братья не денутся. И потом, кому они тут нужны, кроме нас с вами?
   - Вы ошибаетесь, ваше величество, - сказал Кассимо. - Я только заступил на должность капитана аргузариев, как мне тут же донесли, что татарские принцы посещают наш город и весело проводят время в кабаках и в банях. Среди них не было только Девлет-Яру, но был сын уважаемого префекта Мамака Сейтак. Они напивались и буянили не хуже наших матросов. Вокруг них крутились люди, имевшие дурную славу. Я думаю, они не откажутся принять участие в судьбе августейших братьев только для того, чтобы и в дальнейшем пользоваться их благосклонностью.
   - Но что сможет сделать эта портовая голь?! - воскликнул консул.
   - Не совсем голь, ваша милость, - заметил Кассимо, - мне известны имена довольно состоятельных горожан, которые не прочь порезвиться в бане и выпить на дармовщину, хотя и располагают немалыми средствами. Вы  хотите знать их имена? Назову только одно. Якопо Пуцци. Он часто бывал в компании принцев.
   - Я его не знаю, - сказал консул. - Кто он?
   - Якопо - уличный надзиратель. Он набивает свои карманы штрафами с нарушителей санитарной чистоты.
   - И вы его испугались?
   - Не в этом дело, ваша милость. Это как пример. Но и он не так прост. От него многие зависят, и они всегда готовы услужить ему, лишь бы не цеплялся. Кроме того, он мнит себя политиком. Как мне докладывали, Пуцци принимал активное участие в демонстрации против засилья армян.
   - Что будем делать, мой друг? - обратился консул к Менгли-Гирею.
   - Я не вижу серьезных причин для тревоги. Мусорщики, пьяницы… Неужели эти люди могут влиять на политику? Допустим, даже они захотят освободить моих братьев. Для чего, скажите, тогда стража?
   Кассимо посмотрел на консула и тот наклонил голову. Капитан ответил хану:
   - Мусорщики и пьяницы, ваше величество, это часть народа. К сожалению, законопослушных в нашем городе не так уж и много. Стоит появиться одному, я подчеркиваю, одному авантюристу, сообразившему, что на освобождении принцев можно хорошо заработать, его уже ничто не остановит. Пока принцы в подвале, а об этом мало кто знает, мы можем, с большой долей уверенности, гарантировать их неприкосновенность. Переселение в комнаты дворца значительно уменьшит наши возможности.
   - И вместе с тем, я настаиваю на улучшении содержания моих братьев, - твердо сказал Менгли-Гирей.
   - Хорошо, мой друг, мы подумаем над вашим заявлением и постараемся сделать так, чтобы вас не мучили угрызения совести. Я думаю, к вашему отъезду из Кафы мы решим этот вопрос, - пообещал консул на прощанье.
                ***
   Менгли-Гирею были отведены лучшие апартаменты в консульском дворце, в которые и направился хан в сопровождении татарских вельмож. Едва за ними закрылась дверь, как Мамак Ширин, не скрывая злости, сказал:
   - Ты меня крайне удивил, Менгли. Неужели тебе не понятно, что основная угроза твоему царствованию исходит от твоих же братьев? Знал бы я, что ты так бездарно будешь распоряжаться своим высоким титулом и жертвовать нашими судьбами, то никогда не поддержал бы тебя!
   Гневная тирада старшего Ширина, казалось, вовсе не встревожила хана. Он спокойно спросил:
   - Что ты предлагаешь?
   - Предоставь фрягам распоряжаться их судьбой! Держат их в подвале, пусть там и будут до конца дней своих! - ответил тот и тут же добавил:
   - Самое удивительное, Менгли, фряги лучше тебя понимают твою выгоду.
   - Что скажут на это мои остальные друзья? - обратился Менгли-Гирей к Конче и Мансуру.
   Было отчетливо заметно смущение осторожного Мансура. Он не хотел быть судьей в споре столь значительных особ, поэтому только пожал плечами. Зато Конче, уверенный в правоте бея, без обиняков поддержал его.
   Хан опустился на подушки и, сделав широкий жест рукой, пригласил всех последовать его примеру, а единственному слуге, присутствовавшем при этом разговоре, показал на дверь. Выдержав небольшую паузу, обратился к Мансуру:
   - Я бы хотел услышать и твой голос, мой друг.
   - Изволь, меним хан. Я считаю, что к мнению бея следует прислушаться.
   - Итак, высказано редкое единодушие, и хан при этом остался в одиночестве, - заметил Менгли-Гирей, широко улыбаясь. - Не жалко вам меня такого молодого и неопытного?
   Вопрос смутил Мансура и насторожил сурового Ширина. Он проговорил:
   - В твоем голосе, Менгли, звучит не растерянность, а что-то вроде издевки. Неужели ты и сейчас настаиваешь на своей ошибке?
   Небольшие усики хана опять дрогнули в саркастической улыбке. Он сказал:
   - Фряги уже много лет держат нас стреноженными. Сначала я, находясь здесь, был путами ног для отца, а теперь братьями повязали меня. Стану я неугодным фрягам, они в любой момент подговорят кого-то из братьев и останутся от меня одни воспоминания. Такая перспектива не может мне нравиться, а как вам мои приятели?
   - Но хуже будет, если твои братья, особенно Нур-Девлет, окажутся на свободе независимо от твоей воли или воли фрягов, - заметил Мамак.
   - Ты прав, бей, - согласился хан. - Это прекрасно понимают здесь в Кафе, поэтому и не хотят их выводить из подвалов.
   - Но, что изменится, меним хан, если они будут находиться не под дворцом, а во дворце? - спросил Мансур.
   - Многое, мой друг, многое. Вы зря считаете меня мягкотелой овцой, у которой только и забот, что печься о благополучии своего мясника. Наоборот! Пока они в подвале, наши руки до них не достанут.
   - Я что-то начинаю понимать! - воскликнул Конче. - Ты хочешь, меним хан, с ними расправиться, помимо желания фрягов?
   - Не совсем так, Конче. Я хочу их выкрасть, а потом уже расправиться.
   - Это будет очень сложно сделать, Менгли, - сказал Ширин. - В случае неудачи…
   - Я это понимаю, бей, и поэтому, когда братьев переведут во дворец, поручу выкрасть их самим фрягам.
   - Кому, кому? - не понял Ширин.
   Менгли-Гирей торжествующе посмотрел на своих собеседников и повторил:
   - Ты не ослышался, бей. Я сказал «фрягам».
   - Я чувствую, меним хан, - проговорил Мансур, - что ты все продумал. Поведай нам о своем плане и тогда, может быть, не о чем будет спорить.
   - Ты угадал, Мансур. Усаживайтесь, друзья, поближе ко мне, и я вам, как сказал Мансур, кой о чем поведаю.
   Когда все, находящиеся в покоях хана, заняли места рядом с ним, он, понизив голос, начал излагать свой план:
   - У меня нет причин быть недовольным фрягами. Они хорошо ко мне относились и сейчас у меня добрые с ними отношения. И, если бы я был простым человеком, то продолжал бы хранить к ним чувство благодарности. Но я, как хан Крымского юрта, понимаю, что такое ко мне отношение вызвано не человеколюбием фрягов, а их узкими интересами и коварными расчетами, которые могут идти вразрез с нашей пользой. Они, как я уже говорил, стреножили Хаджи-Гирея, теперь взнуздали меня. Если я им чем-то не угожу, они в тот же час спустят на меня свору собак. Я не планирую ссориться с фрягами, но и не могу постоянно находиться у них в зависимости. Вполне естественно, что их корысть и интересы моего народа могут разойтись. Что тогда делать? Поступиться своей выгодой?
   - Я долго думал над этим, - продолжал хан, - и решил, что без конца терпеть такое положение не к лицу уважающему себя народу, который вверил мне руководство им. Единственный выход из него - это избавление от опеки генуэзцев. Я повторюсь: не хочу находиться под их диктатом, хотя и враждовать не собираюсь. Для этого мы должны лишить их возможности распоряжаться судьбой моих братьев. Пока они находятся в подвале, мы не сможем этого достичь. Поэтому нужно добиться их размещения во дворце. Когда их переселят, то тебе, Мамак, придется организовать их похищение. Хорошо бы всех, но можно только Нур-Девлета. Мне думается, что он один представляет серьезную угрозу моему трону. Делать это нужно будет руками самих же фрягов. Капитан аргузариев, очень кстати, уже назвал нам имя одного из них. Ты его запомнил, Мамак?
   - Нет меним хан, я не старался это делать.
   - Я запомнил, меним хан, - сказал Конче. - Его зовут Якопо Пуцци. Он уборщик улиц.
   - Ты немножко ошибся, мурза, имя сказал правильно, а занятие его - уличный надзиратель, - поправил Менгли-Гирей. - Тот капитан не зря его назвал. Видимо он наиболее близкий дружок моих братьев. Тебе, бей, нужно будет, через подставных лиц, подтолкнуть Якопо к желанию освободить Нур-Девлета. Для этого не нужно жалеть денег. Но всё, повторяю, необходимо делать руками фрягов. Никто не должен даже заподозрить, что в этом деле участвуют наши люди и, тем более здесь сидящие.
   - А что дальше? - спросил нетерпеливо Конче.
   - Не торопись, Конче. Тебе, Мамак, нужно будет знать все шаги заговорщиков. Когда они вывезут Нур-Девлета за городские ворота, перехватишь его и привезешь в Саладжик.
   - А что дальше? - опять спросил Конче.
   - А дальше, Конче, я отдам его в твои руки, и ты с ним поступишь, как я велю.
   - Это очень хороший план, меним хан, - сказал Ширин, - и я готов немедленно приступить к его выполнению.
   - Ты забыл, бей, что те люди еще в подвале, - заметил Конче.
   - Я ничего не забыл! - огрызнулся Мамак.
   Он, как каждый бей, не терпел замечаний в свой адрес.
   - Пока решается перевод, - продолжал он, - я подготовлю одного человека.
   - Кто он? - спросил Менгли-Гирей.
   - Это один богатый фряг из-под Судака. Он поставлял продукты к столу самого консула и был вхож в этот дворец.
   - А сейчас не поставляет?
   - Я его наказал за строптивость и отлучил от двора.
   - А что ты ему скажешь?
   - Меним хан, позволь подумать.
   - Вот это я и хотел от тебя услышать, - удовлетворенно заметил хан, - обязательно нужно думать. А сейчас, друзья мои, разойдемся. Завтра день будет не легче этого.
   - Позволь мне, меним хан, не присутствовать на переговорах, а заняться выполнением твоего плана, - попросил Мамак.
   - Пусть будет так, как ты просишь, - согласился хан после небольшого раздумья.
   Все, кланяясь, вышли, а хан, как сидел, так и остался на подушках. Только прикрыл веки. Скрипнула дверь. Хан сказал, не открывая глаз:
   - Сними с меня сапоги.
   Вошедший кашлянул, и он понял, что в покои вошел не слуга. Посмотрел и удивился: перед ним стоял Мансур.
   - Ты зачем вернулся?
   - Позволь, меним хан, высказать свою озабоченность.
   - Почему сразу не говорил?
   - Мои слова не должен был слышать Ширин.
   - Ты ему не доверяешь? Почему?
   - Вспомни что говорил тот фряг о его сыне Сейтаке.
   - Он и сказал всего-навсего, что тот принимал участие в попойках.
   - Правильно, меним хан. Человек с такими изъянами, как я понимаю, не будет приближен к тебе?
   - Ты прав, Мансур. Но не только потому, что он запятнал себя пьянкой, но и потому, что я с ним намучился еще в детстве. Он был единственным, кого фряги допускали ко мне для игр. Мы с ним часто не только ссорились, но и дрались. Он нечестен в играх и, что хуже всего, завистлив.
   - Я не знал этого, меним хан, но это лишь подтверждает мои опасения.
   - В чем же твои опасения?
   - Смотри что получается, меним хан. Мамак уже стар и ему самое время подумать о преемнике на доходной должности тудуна. Он умный человек и конечно понимает, что ты не возвысишь его сына. Он также понимает, что в роду Ширинов есть Эминек, его брат, и ты можешь захотеть передать ему тудунство. Таким образом, Сейтак остается не у дел. Какого отца это не встревожит? Он начинает размышлять и невольно приходит к мысли, что судьбу Сейтака Нур-Девлет решит лучше. Здесь полная гарантия, не так ли, меним хан?
   После длительного раздумья Менгли-Гирей сказал:
   - Но, при утверждении меня на трон, Мамак первый меня поддержал.
   - Правильно, меним хан, - согласился Мансур, - а что ему оставалось? Он не мог допустить бесконечной борьбы за власть, которую затеяли твои братья. Но теперь, когда есть возможность выделить из их числа одного Нур-Девлета, то он вряд ли упустит удобный случай. Он освободит его, и тот появится в Саладжике не как твой пленник, а как карающий меч. И все заботы рода Ширинов будут прекрасно решены.
   - Ты меня убедил, Мансур. Что по-твоему нужно делать?
   - Пусть пока все идет своим чередом: фряги переводят братьев во дворец, а Мамак готовится выкрасть Нур-Девлета. Не будем им мешать.
   - А дальше что? Так обычно спрашивает Конче.
   - Я подготовлю людей, которые будут следить за Мамаком. И вот еще. Когда твоих братьев будут переводить во дворец, настои на том, чтобы за ними ухаживали не тюремщики из подвалов, а слуги. Фряги, от жадности своей, воспротивятся, тогда предложи им двух-трех человек от нас.
   - Хорошо, Мансур, иди. Я доволен тобой.
                ***
   Менгли-Гирей пробыл в Кафе целую неделю. За это время он подписал массу бумаг, к которым, несмотря на европейское образование, относился с презрением и в душе надеялся дождаться того момента когда можно будет наплевать на все заключенные договоры и повернуть отношения с фрягами в нужное ему русло.
   Августейших братьев поселили в апартаменты где когда-то он сам проживал. Там на окнах густые решетки, крепкие двери, а для прогулок имелся небольшой внутренний дворик, окруженный высокими стенами, отчего казался колодцем. Здесь он и играл с Сейтаком.
   Менгли-Гирей высказал желание лично встретиться с братьями уже на новой территории, но консул воспротивился этому. Он, видите ли, не уверен, что братья спокойно воспримут его визит. Они встревожатся и трудно будет предвидеть как поведут себя в дальнейшем. Хан настаивал, Андрео ди-Франчи упрямился. Он согласился только на то, что хан тайно посмотрит на них.
   Один из людей консула повел хана в восточное крыло дворца. В одном из знакомых ему переходов они остановились. Дверь. За нею Менгли никогда не был. Фряг открыл ключом замок, и они вошли в маленькую комнату, пол которой был покрыт толстым ковром. Единственное зарешеченное окно выходило во внутренний дворик, который на этот раз был пуст. Как же он их увидит?
   - Во дворе их нет, - сказал хан.
   Фряг приложил палец ко рту.
   - Я знал это, - прошептал он, - они в помещении.
   С этими словами он подошел к занавеси и отодвинул ее. За нею была ниша, в которой могли свободно поместиться два человека. Они вошли туда.
Послышался голос. Менгли узнал хриплую скороговорку Хайдара. Она звучала зло:
   - Менгли видно совесть замучила. Ничего, доберусь до него и вот этой самой рукой отсеку его пустую башку!
   - Меньше болтай, дурак!
   Это был голос Нур-Девлета.
   - Опять хочешь очутиться в подвале? - спросил другой голос. Он мог принадлежать Девлет-Яру.
   Фряг протянул руку, коснулся чего-то на стене и, отодвинувшись, показал Менгли пальцем на светлое пятно. Хан приблизился. Пятно оказалось отверстием в стене, через которое просматривалась вся комната. Хайдар стоял посередине, Девлет-Яру сидел у окна и читал книгу, Нур-Девлет полулежал на подушках, а двое других братьев спали. Хайдар между тем говорил:
   - Кого мне бояться? Вас что ли?
   Девлет-Яру поднял от книги голову и вразумительно сказал:
   - Когда я был у османов, то мне показывали всякие штучки, оставшиеся от урумов. Среди них были очень хитрые подслушки и подглядки. Особенно интересно было подсматривать за женщинами. Что только не выделывают они без нас, а какие гадости говорят о мужчинах. Уши вянут.
   - Расскажи, - попросил Хайдар, садясь рядом с братом на пол.
   - Не хочу, - ответил тот. - Я вспомнил об этом лишь для того, чтобы ты не болтал лишнего. Покорность и послушность - залог нашей будущей свободы. Помни об этом и умерь свою злость до лучших времен.
   Фряг положил руку на плечо Менгли в знак того, что достаточно. Только на обратном пути хан понял, что видел именно ту комнату, в которой сам провел не один год. Значит и за ним подсматривали и подслушивали! Он бросил взгляд на идущего рядом фряга. Его лицо было серьезным и сосредоточенным. Он явно не был настроен на разговоры.
   Последний день пребывания Менгли-Гирея  в Кафе был омрачен дождем. Сначала лил беспрерывными потоками, а к вечеру превратился
в занудливый мелкий дождик, напоминая, что наступила осень. На душе было муторно.



                . ГЛАВА II
                ОЖИДАЕМАЯ НОВОСТЬ
   Крымский хан еще не выехал из Кафы, а Мамак Ширин, как обещал, уже начал активную деятельность. Он направился в подведомственный ему Судакский округ. Когда-то округ в составе 18 деревень принадлежал татарам, но по договору между генуэзцами и ханом Золотой орды Тохтамышем, он был передан Кафе в аренду. Фряги, воспользовавшись ослаблением Золотой орды, фактически присвоили эти земли.
   Хаджи-Гирей, пойдя на незначительные уступки, добился восстановления своих прав на эти 18 деревень. По договору хан выдвигал кандидатуру на управление округом, и согласовывал ее с консулом Кафы. Татары называли назначенца «тудуном» (князем), а генуэзцы - «префектом компании». Первым тудуном и был назначен Мамак Ширин.
   Проживающие в этих деревнях татары, платили подати в ханскую казну, а генуэзцы в кафскую массарию. По мере того, как фряги, под угрозой османского нашествия, покидали Крым и возвращались в Геную, татары за бесценок скупали у них землю и на этом богатели.
   Судакский округ поставлял в Кафу основную часть, потребляемого ею, продовольствия, отсюда благополучие города во многом зависело от усердия префекта - тудуна. Мамак с обязанностями справлялся, и им были довольны и генуэзцы и татары.
   Выехав из города, Ширин направил свою лошадь во владения Антонио Турриани, крупного землепользователя. Это его тудун лишил права на поставку продуктов в консульский дворец. Сделано это было с намерением усмирить строптивого фряга, а еще лучше разорить. Доходы Антонио значительно уменьшились, но он так и не обанкротился.
   Увидев подъезжавшего к его дому Ширина, Антонио Турриани испугано засуетился. На всякий случай обрадовался.
   - Какого гостя Господь послал мне! - бодро воскликнул он и направил слугу, чтобы тот завел лошадь во двор и помог всаднику сойти на землю.
   Состроив на лице гримасу печали, Мамак, в сопровождении хозяина, поднялся по наружной лестнице на второй этаж дома. Его усадили за стол, и слуги начали заставлять его снедью и кувшинами с вином. Мамак равнодушно следил за суетой слуг и молчал. Антонио не стерпел:
   - Извини, Мамак, но ты сегодня особенно какой-то мрачный. У нас в таких случаях говорят: сзади Пасха, а спереди Великий пост.
   - Ты прав, Антонио, у меня сегодня очень плохое настроение.
   - И ты приехал отвести на мне свою душу?
   Ширин глубоко вздохнул.
   - Нет, Антонио, - ответил он, - просто ехал мимо и заехал.
   - Интересно, - заметил генуэзец, - какую еще гадость ты мне приготовил?
   Мамак, пододвинул к себе кружку и слуга налил в нее вина. Выпил и встал из-за стола.
   - Почему не ешь? - спросил хозяин.
   - Я сыт - сообщил Мамак.
   - Так и уйдешь, ничего не сказав?
   - Скажу. Почему не сказать? - как бы нехотя проронил Ширин. - Дело в том, что наш хан приехал в Кафу, чтобы подписать несколько бумаг и вдруг вспомнил о своих братьях, которые сидят у консула в подвале.
   - В подвале? - удивился Турриани, - А что они там делают?
   - Я же сказал, сидят.
   - Кто же их посадил?
   - Какая тебе разница? Сидят и все!
   - Чего ты злишься? Я тебя за язык не тянул, сам сказал, что они сидят.
   - Сказал. Только зачем? Сам не знаю почему я завел с тобой этот разговор?
   - Ну и ладно. Садись, поешь, выпей. Так все и прояснится.
   - Садись, поешь, - повторил Ширин, - а что делать, если ни к чему душа не лежит? В голове только одно: до чего глуп наш хан!
   - С такими мыслями и речами, бей, ты приехал не по адресу. Я готов поговорить о консуле и его держимордах, но о хане… Скажи, какая мне от этих разговоров корысть?
   Мамак почувствовал, что собеседник созрел для правильного понимания новости, которую он собирается вдолбить ему в башку.
   - Зря ты, Антонио, открещиваешься от татарских дел. Кто как не мы, создаем те богатства, которые вы кораблями увозите за море? Ладно, ладно, не будем спорить. Так и быть расскажу тебе из-за чего у меня испортилось настроение.
   Ширин не стал садиться за стол, а, остановившись в дверях, оперся о косяк.
   - Только сейчас я узнал, что наш хан требует от консула перевода арестованных братьев из подвала на первый этаж дворца!
   - Ну и что? - спросил Антонио. - Вполне понятная забота. Это же его братья! И что тебя тут могло расстроить?
   - Как ты не поймешь! - с досадой воскликнул татарин. - Если в подвале они хорошо сидят, то во дворце у них появится возможность убежать!
   - Тебе-то что? - удивился хозяин. - Или ты так любишь своего неразумного хана?
   - Куда там, я люблю только себя! Разве не понятно, что, если Нур-Девлет сбежит, то плакало моё тудунство!
   - Вот как.
   - Да так! Нур-Девлет любит меня, как собака палку. Он же сразу прогонит меня с этой должности! Как я ни доказывал, что нельзя переводить их из подвала, хан настоял на своем. Сейчас, наверное, эти подонки уже во дворце и смеются над ним.
   - Скажи, Мамак, ты одного Нур-Девлета боишься?
   - Он один ханом может стать. Хайдар попробовал - больше не захочет, а остальные…
   - Их же будут охранять!
   - Охрану можно подкупить или обмануть!
   - Это так, - задумчиво сказал Антонио, - но, что ты хочешь от меня?
   - Ничего. Ехал мимо…
   - Да, ты уже говорил это. А что, есть серьезная опасность?
   Мамак кивнул головой и пояснил:
   - Если опасность, то особенно для меня. Я протестовал. И капитан аргузариев был против их переселения. Он объяснял, что у Нур-Девлета, много дружков в Кафе и они могут устроить ему побег. И назвал даже фамилию человека, который в состоянии это сделать.
   - И кто же он?
   - Зачем это тебе? Ты же понимаешь, об этом нельзя болтать.
   - Понимаю. И все же?
   - Да как его? Если не ошибаюсь, Якуб Пуцци
   - Якопо Пуцци, - поправил его Турриани, - знаю такого. Когда я еще в городе жил, он мне много крови попортил. Противный тип.
   - В этом я не сомневался, - заметил Ширин, - Нур-Девлет такими себя и окружает. Если тот Пуцци поможет ему бежать то, став ханом, Нур-Девлет, конечно, возвысит его. Разве не так?
   - Согласен, но зачем ты мне все это говоришь?
   - Признаться и сам не знаю, ведь не пойдешь же ты, ради меня, убивать Пуцци?
   - Нет, конечно. Но это ты можешь сделать и без меня.
   - Ты прав, Антонио. Пока этот уборщик улиц не натворил беды, придется самому им заняться. Только тогда я, наверное, обрету покой.
   Резко повернувшись, Мамак вышел на лестницу, и уже здесь Турриани задал ему свой самый важный вопрос, который так и хотел сорваться с языка, но Мамак мешал своими переживаниями:
   - Слушай, тудун, ты не хотел бы вернуть мне лицензию на право обслуживания двора консула? Я бы мог тебе пригодиться.
   - Подумаю, Антонио, но пока твоя лицензия полежит у меня в кармане.
   - Тогда зачем ты ко мне приезжал?
   - Ехал мимо, зашел, а теперь, видишь, уезжаю.
   Антонио смотрел вслед Мамаку, пытаясь вникнуть в тайный смысл скоротечного визита. Может совесть замучила, и он хотел показать обиженному им Антонио, что и ему самому не сладко живется? Если так, то Ширин поступил опрометчиво: его беда может обернуться удачей для него, Антонио. Ведь новый префект может оказаться более сговорчивым. А что он сказал о Пуцце? Вряд ли он станет его убивать, но чем черт не шутит? А что если подтолкнуть Пуцци на подвиг? Вдруг получится. У Турриани начал созревать план.
                ***
   Если Менгли-Гирею дождь только испортил настроение, то для Якопо Пуцци он был настоящей бедой. То ли дело - ясная погода. Все, как на ладони. Тут, если даже за руку не схватишь, но мусор у твоего порога - отвечай! Но когда с небес льются потоки воды, и к морю, по выложенным камнем канавам, бегут целые реки - самое время избавиться от мусора и других нечистот, которые скапливаются в доме не в пример деньгам.
   Если дождь внезапно перестанет и нечистоты не успеют смыться водой, то можно всегда отказаться от них: к этому месту их и принесла она - проклятая. Тогда надзирателю ничего не остается, как самому заниматься уборкой улиц. Если через день, с момента окончания дождя, улица не будет убрана, то надзирателя оштрафуют. Правда, он может нанять уборщиков, но за это нужно платить из собственного кармана.
   Уличный надзиратель, в свою очередь, имеет право штрафовать нарушителя чистоты. Отказавшегося платить, надзиратель может отвести к полицмейстеру.
   Если доказан факт нарушения, виновника накажут розгами. В итоге, потерпевший оплачивает стоимость израсходованных розог и всё тот же штраф. Если и тут нарушитель упрется и не признает свою вину, то его тащат в суд. Там уже могут приговорить к пыткам. Труд палача оплачивает, опять-таки, пытаемый.
   Зная этот порядок, жители редко отказываются платить штраф, хотя и случаются упрямцы. Здесь нужно знать, что уличный надзиратель из казны не получает за труды ни аспра, притом с голоду не умирает.
   Якопо, зная чем чреват сезон дождей, на этот раз хорошо к нему подготовился. За лето сшил суконный плащ с капюшоном и пропитал его бараньим жиром. Теперь, облачившись, смело пошел под дождь и почувствовал себя словно рыба в воде.
   Он, как и ожидалось, застал нарушителей чистоты врасплох, и карман его сразу же отяжелел от серебра. Вечером, с чувством выполненного долга и в предвкушении подсчета прибыли, направился домой.
   Еще в сарае, где он снимал плащ, к нему вышла жена и сказала, что в доме его ждет важный синьор. Он заглянул в щелку и увидел «важного» синьора. Это был Антонио Турриани. Перед отъездов в деревню тот жил на его участке. Их отношения никогда не были дружескими: Пуцци часто его штрафовал. С тех пор как Антонио покинул город, их пути нигде не пересекались. Какой черт принес его из деревни сюда, да еще в такую погоду? Сделав приветливую мину на лице, он вошел в комнату и, поздоровавшись, весело спросил:
   - Тебя, Антонио, сюда дождем смыло?
   Гость не стал обижаться на двусмысленную шутку. Как можно добродушнее, ответил:
   - Был в гостях, услышал там твое имя, вот и решил зайти посплетничать.
   - Опять кто-то жаловался на придирчивого Пуцци? Как вы не поймете, что меня штрафуют не меньше, чем я вас?
   Гость не стал слушать знакомые объяснения.
   - Нет, Якопо, на этот раз твое имя вспомнили совсем по другому поводу.
   Насладившись удивлением хозяина дома, спросил:
   - Ты знаешь татарина по имени Нур-Девлет?
   Мясистый нос Пуцци непроизвольно дернулся.
   - Это имя произнесли рядом с моим? - спросил он недоверчиво.
   - Сказали, ты - лучший друг этого татарина.
   - Если бы ты знал кто он, то не говорил бы такую ерунду.
   - Какая разница?. Так он правда твой друг?
   - Что ты несешь, Антонио? Кто он и кто я. Ведь он - татарский принц!
   - Допустим. Но ты встречался с ним в тавернах, да и в бани захаживал. А там известно чем занимаются пьяные синьоры.
   Якопо оглянулся - не слышит ли жена эти разоблачения? Затем внимательно посмотрел на гостя и, будто что-то поняв, сказал:
   - Теперь все ясно, Антонио. Тебя избрали синдиком, и ты хочешь отыграться на мне. Учти, я ничего противозаконного не делал и не делаю. Тебе не удастся привлечь меня к суду.
   -Ты ошибся, Якопо, я не синдик и от меня тебе никакой беды не будет. Наоборот, я пришел предупредить тебя о надвигающейся опасности.
   - Час от часу не легче, - вымолвил со вздохом надсмотрщик.
   - Но ты можешь все это отвести от себя, если поспешишь.
   - Антонио, - взмолился Якопо, - говори: зачем ты ко мне пришел и почему все время пугаешь?
   Турриани с удовлетворением наблюдал за растерянностью Пуцци.
   - Ладно, слушай, - сказал он, - в консульском дворце тебя считают другом принца Нур-Девлета…
   - Слишком вольное предположение, Антонио.
   - Не перебивай меня и слушай.
   Антонио пересказал историю пленения августейших братьев.
   - Вот почему я так давно не видел Нур-Девлета, - задумчиво проговорил Якопо.
   - Так вот, - продолжал Антонио, - по просьбе татарского хана этих братьев перевели из подвала во дворец, и они там где-то живут. Консул не хотел это делать, но татарин настоял. Теперь все боятся, что кто-то вздумает их освободить.
   - Сами же татары и освободят, - предположил Якопо.
   - Они, наоборот, считают, что это сделаешь… ты.
   Удивление и страх застыли в больших глазах Якопо. Он молча смотрел на гостя.
   - Я тоже сразу изумился, когда услышал такое, но потом понял, что они не далеки от истины, - заметил Турриани.
   - Но я никого не собираюсь освобождать! - воскликнул Якопо.
   - И вместе с тем, ты будешь именно тем человеком, который попытается это сделать.
   - Это абсурд!
   - Я понимаю тебя, Якопо, но ты еще не все знаешь. Постарайся спокойно дослушать меня, а потом уже скажешь, что думаешь по этому поводу. Итак, татары считают, что именно ты попытаешься освободить Нур-Девлета. Объясняю почему они так думают. Во дворце говорили о тебе в том смысле, что ты сможешь попытаться это сделать. Учти, в городе десятки тысяч населения, а прозвучало только твое имя. И это серьезно. Теперь слушай продолжение. Уверившись в том, что ты станешь у них поперек дороги, татары решили предупредить это, убив тебя.
   - О, Мадонна!
   - Я понимаю, что такое неприятно слышать, но это факт и от него никуда не уйдешь.
   - Ты хочешь сказать, что я уже обречен? - с тоскою в голосе спросил Пуцци.
   - Нет, Якопо. Я бы сюда не пришел, если бы не знал как избежать этой напасти.
   - Не пойму, зачем это тебе?
   - Скажу, не кривя душой. Здесь есть мой интерес, но ты не пытайся его узнать и верь мне на слово. Я - твой друг и хочу помочь тебе выпутаться из этой беды и вместе с тем помочь себе. Но сначала ответь на мой вопрос. Если бы Нур-Девлет стал крымским ханом, он мог бы тебя возвысить?
   - Конечно мог, если бы захотел.
   - Твое замечание справедливо. Спрошу иначе. Хотел бы Нур-Девлет тебя возвысить?
   - Кто знает как поведет себя человек, ставши ханом.
   - Но какая-то надежда есть?
   - Конечно. Мы были с ним очень близки.
   - Вот это и знают татары. Теперь представь себе что ты освобождаешь его из заточения. Он отблагодарил бы тебя, став ханом?
   - На его месте я бы это сделал.
   - Этого достаточно. Теперь слушай дальше. Тебе грозит смерть от руки одного влиятельного татарина. Он мне сам это сказал.
   - Кто он?
   - Какая разница. Все равно тебе до него не дотянуться. Достаточно знать, что он враг Нур-Девлета. Спастись от него ты сможешь только с помощью своего друга. И то, после того как Нур-Девлет очутится на свободе и займет крымский престол. Теперь понятно почему именно тебе надлежит взяться за это дело?
   - Я не авантюрист!
   - Люди, когда припечет, становятся не только авантюристами, но и убийцами.
   - Ты считаешь, что меня припекло?
   - Конечно нет! Тебя всего-навсего хотят убить!
   - О, Мадонна, почему все я, да я?
   - Об этом ты спросишь у нее после моего ухода, а сейчас давай, если хочешь, обсудим подробности этого дела. Тебе понадобятся деньги на подкуп стражи, и я готов выделить нужную сумму.
   Пуцци, широко открыв глаза, долго смотрел на гостя и, наконец, сказал:
   - Только после этих слов я понял, Антонио, что ты не разыгрываешь меня. Неужели ты, известный скряга, дашь мне денег?
   - Дам, Якопо, дам. Дело настолько стоящее, что мне и тысячи аспров не жалко.
   - Это много, - заметил надсмотрщик, - но хватит ли?
   - Добавишь от себя. Ведь в конце концов татары тебе угрожают, а не мне.
   - С твоих слов, Антонио, с твоих слов, а как всё на самом деле я не знаю.
   - Можешь проверить, но когда найдешь подтверждение моих слов, тебе понадобится только священник.
   - Что я должен делать?
   - Наконец-то, - с облегчением произнес Турриани. - Самое главное, тебе нужно беречь себя, а только потом все остальное. Следует тайно найти дружков, которые готовы будут за предстоящие блага помочь этому татарину бежать из заточения. Выясни, кого из стражи можно подкупить. Когда сделаешь все это, то наметь план и осуществи его. Как видишь, всё очень просто.
   - Но как я буду беречь себя? Ведь я у всех на виду.
   - Для этого тебе придется отказаться от теперешней работы…
   - О Боже!
   - …и временно скрыться у меня. Я дам тебе лошадь и ты, изменив внешность, будешь наведываться в город и руководить своими людьми.
   - А мой дом, а моя жена?
   - С ними ничего не сделается. Пусть жена всем говорит, что ты отправился в Геную проведать родственников. Но сам свой дом обходи стороной. Только так ты сможешь сохранить себе жизнь и сделать себя богатым и счастливым.
   - И ты говоришь – просто!.
   - Конечно, бегать по улицам и штрафовать невинных людей намного проще.
   - Как ты заблуждаешься, Антонио.
   - Не будем обсуждать эту тему. А сейчас собирайся и поедем ко мне. Я покажу тебе место, где ты будешь прятаться.
   - Антонио, я целый день был на работе, я еще ничего не ел.
   - Ты прав, Якопо, поесть нужно. Да, совсем забыл,  и ворота уже закрыты. Тогда встретимся на рассвете у Георгиевских ворот. Ты ко мне не подходи. Чуть поодаль от меня ты увидишь оседланную лошадь. Садись на нее и езжай вслед за мной.
   - Может и переночуешь у меня?
   - Нет. Никто не должен знать, что я у тебя был. Предупреди жену и не вздумай ей рассказывать о нашем уговоре.
                ***
   Как и договорились, Антонио ждал Якопо у Георгиевских ворот. Ветер разогнал тучи, день обещал быть погожим. Солнце уже встало, а этого проклятого надсмотрщика все не было. Ехать к нему домой было опасно, потому Антонио подхватил повод лошади, которую приготовил для Якопо, и потрусил к своему дому. Что случилось, почему не пришел к воротам? Вопросы остались без ответа.
                ***
   А в это время Якопо Пуцци рыскал по рынку – искал Лоренцо Барбариго, базарного пристава. Эту ночь Пуции долго не мог уснуть. Перебирая в памяти слова, сказанные Антонио, пришел к выводу, что тот преувеличивает угрожающую ему опасность. Уж если кто и был постоянным спутником Нур-Девлета, так это печеное яблоко – Лоренцо.
   Этот недоносок приглянулся сыну хана видимо потому, что по сравнению с ним принц казался рослым и сильным. И еще. В тщедушном теле Лоренцо постоянно бурлил вулкан страстей. Он был изобретательным на забавы, поэтому в любой  компании был желанным человеком. Нур-Девлет и его братья души не чаяли в этом невзрачном типе. Так почему не о Барбариго вспомнили, а о Пуцци?
   Базарного пристава он сначала услышал, а только потом увидел. В дальнем конце рынка тот распекал торговца рыбой, выставившего  на продажу несвежий товар. Его фальцет, украшенный базарными словечками, так резал уши, что хотелось их заткнуть. Торговец пытался всучить приставу горсть монет, но тот, будто не видя этого, продолжал кричать. Пуцци подошел к нему, взял за локоть и сказал:
   - Остановись, Лоренцо, есть серьезное дело.
   Пристав подавился словами и, открыв беззвучно рот, уставился на Якопо взглядом бешеной собаки. Когда понял кто прервал его пламенную речь, закрыл рот и взял у торгаша деньги. Взмахом руки смел с прилавка нехорошую рыбу и недовольно проговорил:
   - Какого черта, Якопо, ты подлез под горячую руку?
   - У меня серьезное дело к тебе, - ответил тот.
   Лоренцо обозначил готовность слушать. Пуции, увидев это, добавил:
   - Только не здесь. Разговор действительно серьезный.
   - Не люблю серьезных разговоров, - заметил Лоренцо, - от них дурно пахнет. Но что не сделаешь для лучшего друга. Пойдем в мою конуру.
   «Конура» базарного пристава находилась в одной из пустых лавок в самом центре рынка. Прикрыв дверь, он сказал:
   - Говори, Якопо, но побыстрей, я сегодня еще мало поимел. Впереди много работы.
   Пуции рассказал о вечернем визите Торриани и тут же спросил:
   - Ты можешь мне объяснить, почему не о тебе, а обо мне вспомнили?
   На сморщенном личике Барбариго заиграла хитрая улыбка. Пожав плечами, он ответил:
   - Небо, а не случай родит героев! А если сказать проще, радуйся, Якопо, о тебе, а не о ничтожном базарном приставе вспомнили в хорошем обществе.
   - Чему радоваться? – с обидой спросил Пуцци.
   - Повторяю: выбирать не приходится! Небо так решило!
   - Тебе шуточки, а каково мне?
   - Знаешь, Якопо, я простой парень и твоей славе не завидую. А если серьезно, то по чьей-то злой воле ты оказался замеченным в гуще политических событий. И, как мы знаем, это к хорошему не приводит.
   - Я это сам понимаю, поэтому пришел к тебе, а не к Турриани. Скажи, что делать, Лоренцо? – взмолился Пуцци. - Я не хочу участвовать в похищении, но меня туда толкают! Что бы ты делал на моем месте?
   Барбариго задумался. Якопо Пуцци с надеждой ждал совета. И дождался:
   - Ты спрашиваешь, что бы я делал на твоем месте? Я обратился бы к капитану аргузариев Кассимо, и все бы ему рассказал.
   - А что он может против татар?
   - Чудак! У него громадная власть, он вхож к консулу!
   - Но мне к нему хода нет.
   - Согласен. Такого, как ты, к нему на нюх не пустят.
   - А тебя пускают?
   - Причем тут я? Не обо мне, слава богу, вспомнили.
   - Согласись, Лоренцо, - умоляющим тоном сказал Пуцци, - не обо мне должны были вспомнить, а о тебе. Ближе тебя к Нур-Девлету никого не было.
   - Если ты будешь все время об этом напоминать, то милости прошу - на выход, и разбирайся с этим делом сам.
   Пуцци понуро опустил голову. Пристав, не дождавшись ответа, спросил:
   - Так и будем сидеть? Не забывай, я на работе. У меня дел много.
   - Лоренцо, я не уйду отсюда, пока ты мне не поможешь, - ответил Пуции, все еще глядя в пол.
   - Учти, Якопо, детские шуточки на базаре не проходят. Тебя вышвырнут отсюда, как паршивую собаку. Ты этого хочешь?
   Пуцци с трудом оторвал взгляд от пола. В его глазах пристав увидел отчаяние. Что-то шевельнулось в груди Барбариго, и он сказал:
   - Учти, Якопо, туда с пустыми руками не ходят.
   - Сколько, Лоренцо, - со стоном спросил тот. – Сколько, и я заплачу!
   Барбариго задумался. Счеты заработали, и он выдал результат:
   - Так и быть, с тебя сто аспров.
   - Хорошо, Лоренцо, - со вздохом согласился Пуцци, - завтра я их принесу.
   - Так ты не спешишь? – удивился пристав, - а то я думал уже сегодня пройти к капитану.
   - Где тебя искать? Через час я приду с деньгами.
                ***
   Уже основательно стемнело, когда базарный пристав пошел в консульский замок для встречи с капитаном. В двух карманах позванивали серебряные монеты. В левом – его дневной заработок, в правом – сто аспров от Якопо. «Я просто денежный мешок», - с удовольствием подумал он.
   Когда Кассимо назначили капитаном, то вместо него приставом стал Барбариго. Встречались они только по службе. При капитане Лоренцо старался быть серьезным и покладистым, чтобы, не дай бог, не показаться начальнику базарным прощелыгой, каким был на самом деле.
   Стражник знал пристава в лицо, поэтому пропустил, отсалютовав алебардой. Барбариго, постучав в знакомую дверь, вошел в кабинет. Кассимо стоял у окна и смотрел на зарождающуюся луну. Оглянулся.
   - Садись, Лоренцо, - сказал он. - С чем пожаловал?
   Не смея отрывать столь значительное лицо рассказами о базарных новостях, тот сразу перешел к делу. Кассимо его не перебивал. Выслушав, заметил:
   - Никогда не думал, что татары начнут так быстро действовать.
   - Так это для вас, синьор капитан, не новость? – спросил удивленный пристав.
   - Правильнее сказать, Лоренцо, ожидаемая новость. Так ты говоришь, у Пуцци был Турриани? А кто у него?
   - Турриани не назвал его.
   -И почему именно он взялся за это дело, Пуцци тоже не знает?
   - Не знает.
   - Тогда скажи мне, Лоренцо, зачем ты сам влез в это дело?
   - Меня попросил об этом Пуцци.
   - И все?
   Кивок головой.
   - Напомнив о себе, ты не боишься стать в этом деле впереди Пуцци?
   - Чем же, синьор капитан, я смог бы заслужить такую немилость?
   - Будто не знаешь. Близким другом Нур-Девлета был ты, а не Пуцци.
   - Но назвали его, а не меня.
   - Правильно. И назвал его я, хорошо зная, что ты больше всех ублажап Нур-Девлета, а не Пуцци.
   - Ничего не понимаю.
   - Тебе и понимать нечего. Можешь идти.
   - Я вам помог, синьор капитан? – заискивающе спросил пристав.
   - Ты себе помог. Прямо отсюда пойди в храм и поставь свечку Мадонне в благодарность за то, что надоумила тебя не ввязываться в это грязное дело.
   - А что сказать Пуцци?
   - Он мне понадобится попозже, а сейчас пусть и он поставит свечу.
   Пристав ушел, позвякивая монетами, а Кассимо задумался. Он специально назвал в качестве дружка принцев не базарного пристава, а менее известного Пуцци. Если кто выйдет на надсмотрщика, то его можно будет считать не случайным лицом.
   Итак, одно имя всплыло. Но при чем здесь Турриани? Нур-Девлет не может быть в круге его интересов. Так кому понадобилось освобождать Нур-Девлета, врага Кафы? Консулу не надо. Хану? Зачем ему соперник? Тогда кому? Там было еще трое татар. Кому из них? Вот это и следует выяснить, встретившись с Турриани.
                ***
   Через два дня Антонио Туррииани оказался в подвале консульского замка. Сначала он отказывался от всех предъявленных ему обвинений, но его опознала жена Пуцци, а слуги самого Антонио подтвердили, что к нему приезжал какой-то важный татарин. Только после этого он назвал имя татарина.
   С этим сообщением капитан пришел к консулу.
   - Выходит, сам префект замешан в этом деле? – переспросил Андрео ди-Франчи.
   - Точно так, ваша милость. Я бы мог его арестовать, но без вашего разрешения…
   - Вы правильно поступили, Кассимо. Боюсь, что и я не смогу самостоятельно решиться на арест столь важной особы. Нам не нужен конфликт с татарами.
   - Выходит он останется безнаказанным?
   - Не совсем так. По материалам дела мы пошлем Менгли-Гирею протест с требованием отозвать Ширина и примерно его наказать.
   - Если так, ваша милость, то лучше закрыть глаза на его деятельность и удовлетвориться только Турриани, а принцев вернуть в подвал.
   - Почему вы против моей ноты?
   - Она ничего не решит. Крымский хан в прямой зависимости от этого богатого рода. Если он разругается с Ширинами, то ему тоже не поздоровится.
   - Вы так считаете? Ну тогда я пошлю хану письмо с изложением событий и без каких-либо требований.
   - Поставьте его в известность, что братьев перевели в подвал.
   Консул задумался и только после этого сказал:
   - Не так категорично, Кассимо. Я напишу, что предлагаю перевести их в подвал.
   - Чего мы боимся, ваша милость?
   - Тут не боязнь, капитан, а элементарная порядочность. У нас была совместная договоренность и нарушать ее единолично я не собираюсь.
   - Но возникли новые обстоятельства.
   - Вот о них я и поставлю хана в известность.
                ***
   Менгли-Гирей читал письмо консула Кафы, написанное на латыни, и сразу переводил его, присутствующим тут же Мамаку, Конче и Мансуру. Закончив чтение, хан сказал:
   - Я же говорил тебе, Мамак, делать все чужими руками.
   - С кого-то надо было начинать, - недовольно ответил бей. - Иди, знай, что этот глупец так быстро попадется
   - Что будем делать, друзья мои? - спросил Менгли-Гирей.
   - Слушал я эту бумагу, меним хан, - проговорил Мансур, - и душа моя радовалась.
   На него удивленно посмотрели, а Конче издал звук, похожий на «хмы».
   - Чему ты радовался, Мансур?
   В вопросе хана звучало не столько удивление, сколько надежда на благополучное истолкование текста письма.
   - Вспомни, меним хан, доброжелательный тон письма. Консул тебя ни в чем не упрекает и даже уважаемого бея ни в чем не обвиняет, а только слегка укоряет.
   - И ты обрадовался? - спросил гневно Мамак.
   - Не пойми меня превратно, бей. Я радовался не тому, что тебя слегка укоряют, а тому, что никого из нас ни в чем не обвиняют. У фрягов была причина это сделать, ведь твое участие в этом деле доказано. Миролюбивый тон письма говорит о том, что консул не собирается с нами ссориться, а у нас есть повод проверить его миролюбие требованием не переводить твоих братьев, меним хан, в подвал. В нашем понимании, неудачная попытка освободить Нур-Девлета - дикая случайность и больше никогда не повторится
   Менгли-Гирею этот оборот пришелся по душе.
   - Прекрасно, - одобрил он, - тебе, Мансур, и писать это письмо.
   - Еще одно требование можно было бы указать в письме, - сказал Мамак и на молчаливый вопрос хана ответил:
   - Потребовать не наказывать строго фряга по имени Антонио.
   - Зачем это тебе, Мамак? - удивился Менгли-Гирей.
   - Мне самому хан, это совсем не нужно.
   - Тогда кому?
   - Тебе, Менгли. Если консул пойдет у тебя на поводу, то это будет означать, что с тобой считаются, и твой детский возраст закончился.
   - И еще одно, меним хан, - вмешался Мансур. - Мне нравится мысль бея. Но нужно настаивать не на смягчении наказания, а на помиловании того фряга. Такое требование, меним хан, будет свидетельствовать о том, что ты не придаешь этому событию серьезного значения. Так, детские шуточки. Отсюда и остальное не стоит обсуждать.
   - Хорошо, Мансур, пиши письмо, - согласился Менгли-Гирей.
   - А что дальше будем с ними делать? - спросил, до селе молчавший, Конче.
   После небольшого размышления, хан сказал:
   - Их обслуживают наши люди. Нужно будет одному из них передать яд.
   - Наших людей, Менгли, не выпускают из пределов заточения твоих братьев. Они такие же узники, - сказал Мамак.
   - Хорошо, - сказал Менгли-Гирей, - будем думать. А пока, Мамак, узнай кто руководит охраной моих братьев.
                ***
   Консул Андрео ди-Франчи действительно пошел на поводу у Менгли-Гирея и не стал раздувать дело о попытке освобождения Нур-Девлета. Антонио Турриани пропустили через пыточную машину, которая могла растянуть его тело до порыва позвоночника, но его пожалели, не искалечили. После этого его имущество конфисковали, а он был изгнан за пределы колонии.
   Мамак же, продолжал исполнять обязанности префекта компании, был вхож в кабинет консула и накоротке общался с капитаном аргузариев, не слыша от них ни слова упрека. Справедливость, известно ли тебе, что почитают тебя в обратно пропорциональной прогрессии: чем выше должность, тем ниже твой статут?

                ГЛАВА III
                СЕЙТАК
   Когда Марко Кассимо говорил консулу, что хотел арестовать префекта Мамака за попытку освободить Нур-Девлета, то он лукавил. У него с татарским беем Ширином были крепкие деловые отношения, начавшиеся еще когда Кассимо был базарным приставом. Их знакомство состоялось в первый приезд Мамака в Кафу в качестве префекта. Тогда Кассимо удалось помешать чиновнику из консульского дворца поселить татарина в соборго, где проживает люд второго сорта. Несколькими словами он обрисовал префекту его право на проживание в лучшем районе. Поняв, что его пытаются унизить, Ширин в гневе покинул Кафу, и консул вынужден был выделить ему дом в пределах борго, сразу напротив своего консульского замка.
   Префект не забыл об услуге, и Кассимо был приглашен в его дом, что и положило начало их многолетним почти дружеским отношениям. Будучи негласным сотоварищем торговца рабами армянина Гайка Комяреса, Кассимо получал от Мамака точную информацию о набегах татар на литовские и русские земли, что позволяло армянину своевременно сбывать излишки «товара». Это нужно было делать по той причине, что после набегов цены на рабов значительно падали.
   Кассимо, в свою очередь, для людей префекта создавал благоприятные условия в торговле, а когда стал капитаном аргузариев, то помогал ему в более серьезных делах, подсказывая необходимые ходы в отношениях с администрацией консула.
   Нужно ли говорить, что их отношения для многих не являлись тайной, но Кассимо не раз доказывал, что они в пределах разумного. Подтверждение этому было и последнее дело. Разоблачение капитаном заговора, направленного на освобождение Нур-Девлета, создало ему непоколебимый авторитет в кафинских высших кругах.
   И вот сейчас, открыто пересекая площадь святого Георгия, он направился к дому префекта Ширина, ничуть не беспокоясь, что его увидят и заподозрят в противоправных действиях. А Мамак ему понадобился, чтобы задать один единственный вопрос: когда намечается набег татар? Гайк, почувствовав повышение спроса на «товар», хотел знать - надолго ли это? Если в скором времени не будет новых поступлений, то следует придержать «товар» и тем самым еще больше поднять цену, а если наоборот, то, пользуясь устойчивым спросом, побыстрее сбыть его.
   Кассимо вошел в дом и был встречен знакомым слугой. Тот низко поклонился высокому гостю, но не уступил ему дорогу в половину, занимаемую хозяином.
   - В чем дело, Айдын, - спросил Марко. - Или господина нет?
   - Хозяин есть, но тебя велел не пускать.
   - Что за чушь? А ну-ка отойди!
   - Не могу, господин. Меня побьют если я тебя впущу.
   - Тогда пойди, доложи господину о моем приходе!
   Слуга нехотя повернулся и, едва поднимая ноги от пола, зашаркал в сторону господских покоев. Вскоре вернулся и, низко поклонившись, указал рукой направление куда гостю следует идти. Будто он сам не знал.
   Небольшой кабинет Мамака был обставлен диванами. На одном из них сидел хозяин, подобрав под себя ноги. Голые ступни мертвенно желтели на красном парчовом покрытии дивана. Увидев вошедшего, он нахмурил брови и не сдвинулся с места. Кассимо поздоровался, а в ответ услышал короткое «селям» и далее молчок. Выждав паузу, Марко спросил:
   - Ты, Мамак, за что-то обижаешься на меня?
   - А ты не знаешь?
   - Если твоя обида связана с Нур-Девлетом, то обижаться здесь нечего, а, наоборот, нужно радоваться, что тебя не тронули ни с какого боку.
   - Почему помешал мне сделать доброе дело? - сквозь зубы спросил Ширин.
   - Тебе нужно было искать более умных исполнителей. Надеюсь ты понял, что друзья Нур-Девлета так же глупы, как и он сам, поэтому и результат такой.
   - А ты не мог закрыть глаза?
   - Послушай, Мамак, может ты пригласишь меня сесть, а потом будешь спрашивать, ведь я не твой провинившийся работник.
   - Ты прав, Марко, садись, но я так обозлился на тебя, что решил не знаться с тобой.
   - Так мне уйти или ты дашь мне возможность объяснить почему все так получилось?
   - Говори, но я очень зол на тебя.
   - Тогда слушай и не перебивай. Первое, чему ты должен радоваться, это то, что я не бросил тебя в подвал, хотя и мог это сделать. Я уговорил консула не трогать тебя, доказав твою незначительную роль в этом деле.
   - И как же тебе это удалось? - язвительно, с обидой в голосе спросил Ширин.
   - Это уж мое дело. Второе, что должно тебя радовать - ты остался на своем месте. А теперь скажу тебе почему я не мог закрыть на все это глаза. Ко мне пришел базарный пристав и подробнейшим образом рассказал обо всех действиях твоего посланца. Ты хорошо заморочил ему голову, и он кинулся осуществлять твой план. О нем сразу же узнал базарный пристав и пришел ко мне с доносом. Я не мог закрыть уши и не слушать его, а, выслушав, понял, что твой план рано или поздно провалится. Я не мог закрыть глаза и на то, ято базарный пристав давно зарится на мое место. Где гарантия, что после меня он не побежит к консулу. Хорошо, что не сделал это сразу. Разобравшись, я представил консулу дело так, что будто бы ты, в беседе с Турриани просто посетовал на то, что Нур-Девлета кто-то хочет освободить.
   - Оно так и было, - прервал капитана Ширин, - ты ничего не придумал.
   Кассимо на это ехидно улыбнулся и спросил:
   - Ты, Мамак, самый умный, а остальные дураки?
   Получив в ответ неопределенное мычание, Кассимо продолжал:
   - Допрос Турриани я вел сам, никому не доверяя, и быстро понял как все было на самом деле. Я не хочу все повторять, но вспомни как ты говорил, что боишься Нур-Девлета из-за того, что он может снять тебя с должности. А это, обиженному тобой Антонио, и нужно было. И он, сломя голову, помчался к Пуццо. Здесь, извини меня, Мамак, наказывать нужно было не Турриани, а тебя или, на худой конец, вас обоих. Теперь ты понял, что легко отделался?
   После долгого молчания, Ширин промолвил:
   - Пусть будет так. Теперь скажи зачем пришел?
   Кассимо удобнее уселся на подушках и только после этого ответил:
   - Мой друг Гайк хочет знать когда поступит новый товар? Спрашивают на рынке молодых женщин, а их у него нет. Нужны крепкие мужики для работы на галерах, их тоже нет. Совсем обеднел мой армянин.
   - С каждым годом, Марко, набеги все дороже и дороже обходятся. Поляки и русы настроили много крепостей и их не всегда можно обойти. Подолия и та начала обороняться.
   - Выходит торговлю следует сворачивать?
   - Нет. Зачем? Думаю, что скоро мой брат сумеет организовать поход.
   - Когда это случится?
   - Не знаю, но скоро.
   Кассимо отказался от обеда и поспешил к Гайку, чтобы передать ему этот разговор.
   Ширин, сказав Кассимо о крепостях, делающих набеги не безнаказанными, не покривил против истины, но все же главным препятствием для их осуществления были не крепости, а сам хан Менгли-Гирей. Он, связанный договором с Кафой, где оговаривались добрые отношения к союзникам генуэзцев, был вынужден сдерживать ретивость своих подданных. Каждая попытка Эминека совершить набег пресекалась, поэтому Мамак и не смог назвать точной даты похода.
   В это время Кафа и Польша переживали «медовый месяц» союзнических отношений. Король Казимир наладил тесные торговые и политические отношения с Кафой в ущерб Крымскому ханству. Толкнула его на это победа Хаджи-Гирея над Ахметом, ханом Золотой орды. Казимир усмотрел в этом подвиге крымского хана содействие своему главному врагу - Москве. Отстаивая свои права на ногайские степи, Хаджи-Гирей схватился с Ахматом в кровавой сече и победил его. Косвенным результатом битвы было предотвращение вторжения золотоордынского войска в пределы русского государства.
   Это обстоятельство заставило Ивана III, великого князя московского, пристально посмотреть в сторону Крыма и увидеть, силу способную противостоять Золотой орде.  В последующем, это событие позволило историкам заявить: «Крым избавил Москву окончательно от потомков Батыевых». А пока Менгли-Гирей, боясь поссориться с Кафой, как мог, сдерживал порывы Эминека.
   Мамак спустил ноги с дивана и приказал надеть ему сапоги. Вскоре, в сопровождении охраны, он поскакал в Карасубазар для встречи с братом. Того дома не оказалось. Он уехал в Саладжик для окончательного разговора с ханом, оставив вблизи Карасубазара свое войско, готовое немедленно ринуться в чужие края, чтобы вернуться с богатой добычей.
    Мамак понимал, что долго держать на одном месте большое количество лошадей очень накладно, значит, брат в Саладжике не задержится. То, что Менгли не даст согласия совершить набег, Мамак знал. И, что Эминек, независимо от решения хана, был готов его совершить, тоже ясно. Назревал конфликт между ханом и родом Ширинов. Мамак еще раз пожалел, что не удалось освободить Нур-Девлета. С ним бы не было проблем.
   Эминек вернулся под утро. Заехал домой, сообщил брату, что хан уперся, как баран, и, ни в какую, не дает согласия на поход.
   - Я не знаю, зачем ты туда вообще ездил, - ответил Мамак, - я вижу, ты и без его решения знаешь, что делать.
   - Ты прав, брат, знаю, но хотелось втолковать этому барану, что с таким правлением он приведет нас к нищете.
   - Уже привел, - поправил брата Мамак. – Он уже три года у власти, и не совершил ни одного доброго дела.
   - Это так, - согласился Эминек.
   - Тогда по коням, брат! Да поможет тебе Аллах!
   Застоявшиеся и отъевшиеся лошади, неся на себе бодрых всадников, споро мчались в сторону Оркапу. Земля содрогалась от многокопытного топота. Люди, заслышав его, выбегали из своих убогих жилищ, махали руками, кричали приветствия и молились. Старики тут же вспоминал о своих прежних подвигах, а молодые предвкушали будущие походы со своим участием.
                ***
   Менгли-Гирей, узнав, что Эминек его ослушался, впал в ярость. Он и сам не знал, что способен топать ногами и кричать непотребные слова. Слуги, кто мог, разбежались, оставшиеся молились, чтобы гнев повелителя не обрушился на их головы. Обошлось. Хан бросился ничком на подушки и срывающимся голосом повелел позвать к нему Мансура. Тот был неподалеку, слышал гневные выкрики, поэтому не спешил предстать перед разъяренным ханом. Выждав некоторое время, он вошел в его покои.
   - Ты звал меня, великий хан? – спросил он вкрадчивым голосом.
   - Великий! Великий! – вскричал Менги-Гирей, вскакивая с дивана. – Не великий, а верблюжий помет!
   Как ни готов был Мансур к царственному гневу, все равно вздрогнул. Не смея что-либо возразить – молчал.
   - Ты знаешь, что Эммин ослушался меня? – выдавил хан из себя.
   - О его походе уже все говорят, - пожал плечами Мансур, - но никто не знает, что ты запретил ему этот поход.
   - Что будем делать?
   Мансур долго переминался с ноги на ногу, пока выдавил из себя:
   - Не знаю, меним хан.
   За всю свою жизнь, он не был в более дурацком положении. Казалось, все просто. Подданный ослушался своего повелителя, за что должен быть наказан. С другими так и было бы, но не с Ширином. Он выпадает из общего ряда. Хан не в силах его приструнить, тем более остановить поход. Что тут советовать?
   Видимо Менгли-Гирей и сам понял незавидное положение своего ближайшего советника, поэтому не вспылил, услышав нелепый ответ. Хлопнув ладонью по дивану, сказал:
   - Садись рядом.
   Наклонившись к уху Мансура, он зашептал:
   - Ты сейчас же напишешь письмо королю Казимиру о том, что в пределы Польши направился пятитысячный татарский отряд. Цель – Киевщина. Когда напишешь, принесешь мне. Я заверю его своей красной печатью. Гонцу прикажешь до самого Кракова не спускаться на землю. Иди!
   Мансур замешкался, желая задать вопрос, но хан столкнул его с дивана, да так, что тот едва удержался на ногах.
   -Иди, я сказал!
   В смятении вышел из ханских покоев, и некоторое время стоял у закрытых дверей. То, что он услышал, было непостижимо даже для его изощренного интригами ума. Где это было видно, чтобы сам хан желал поражения своему войску? Поведись это сделать кому-то другому, то его сразу обвинят в государственной измене. Глубоко вздохнув, Мансур, провожаемый тревожными взглядами слуг, пошел выполнять приказ.
   Когда Менгли-Гирей запечатал письмо, Мансур сказал:
   -   Скорее всего у Казимира не будет времени на противодействие Эминеку.
   - Вполне возможно, - охотно согласился хан.
   - Тогда зачем это письмо? - спросил Мансур, надеясь на то, что повелитель изменит свое решение и письмо не будет отправлено.
   - Если даже не успеет гонец, то все равно у меня будет хорошая возможность доказать свою непричастность к этому набегу.
   Отдавая свиток Мансуру, он строго сказал:
   - Отправляй без промедления.
   Казимир действительно не успел противодействовать Эминеку, и тот ушел из пределов Польши без больших потерь, но с хорошей добычей. 
   Чтобы не так сильно сбить цену живому товару, уже в Крыму невольников разделили на две группы. Меньшая, была направлена в Гёзлев для продажи на том рынке, а другая продолжила путь в сторону Кафы. Возле Карасубазара произошла сортировка пленных. В сторону отводили потерявших кондицию.
   Рано утром невольников погнали дальше, а отобранных бросили в степи без охраны. Сначала они оторопели, но когда увидели, что возле них нет татар, обрадовались. Начали, сбившись в группы, обсуждать возможные варианты возвращения в родные места, как вдруг, откуда ни возьмись, с дикими выкриками к ним подлетел конный отряд мальчишек и юношей. Они отсекли невольников от леса и начали кругами носиться возле них. На ходу натягивали луки и стреляли в сторону ошеломленных людей. Наиболее горячие, врываясь в толпу, рубили саблями направо и налево.
   Когда прошел первый запал, а несколько десятков пленных все же остались живыми, началась более изощренная забава. Людей гнали от себя плетьми и те, надеясь остаться живыми, бежали, но их догоняли и, став в стременах, делали страшный замах и зарубленная жертва падала замертво.
   Среди оттачивающих боевое мастерство был и сын Мамака Сейтак-мурза. Он не отличался большой физической силой и умением владеть оружием, поэтому пленным часто удавалось уклониться от его замаха, а, если и случалось поразить жертву, то она все равно оставалась живой из-за слабости или неточности удара. Такая беспомощность вызывала едкие насмешки более умелых сверстников.
   После очередной неудачи, разъярившийся байский сын, рубанул наиболее веселого зубоскала. Тот был из бедной семьи, поэтому его издевки были наиболее обидны. На этот раз неистовая злость помогла, и насмешник замертво вывалился из седла.
   К упавшему бросились, но он был бездыханным. Бойня прекратилась и несколько пленников смогли скрыться в ближайшем овраге. До них доносился галдеж татар, они, слушая, дрожали от страха.
   Опрометчивый поступок Сейтака вызвал всеобщее осуждение: одно дело убивать гяуров, а другое своих. Громче всех негодовал Исмет, с которым у бейского сына и раньше случались словесные перепалки. Сейтак, не выдержав осуждения, поднял над головой саблю и бросился уже на Исмета. Он зарубил бы обидчика, если бы тот не выбил саблю из его рук. Она, звеня и сверкая на солнце, отлетела в сторону. Насмешки стали еще более язвительными и обидными. Чуть не плача, Сейтак умчался в степь.
   Кого не мучила жажда мести, тот может не понять молодого мурзу. По силе ощущения она подобна той, которую испытывает путник, оказавшийся в горячей пустыне без капли воды. Путник утолится водой, а страдающий жаждой мести упьется только кровью обидчика.
   Следующий день сложился так, что Сейтаку пришлось на время забыть о мести и побеспокоиться о собственной жизни. Родственники убитого им мальчика привлекли мурзу к суду.
   По нормам шариата убийца правоверного подлежит смерти. При полном доказательстве вины, кади отдает виновного в полное распоряжение родственникам убитого. И тут возможен торг. Появляется шанс откупиться. Хоть редко, но такое случается. Многое будет зависеть от бедности или степени алчности истца.
   Другое дело, если суд проводится по нормам адата. Тогда  хакам ведет дело к примирению сторон, и у виновного появляется возможность откупиться.
   Эти и другие судебные правила хорошо знал Мамак, поэтому попытался вынудить родственников убитого обратиться к хакаму, а не к кади. Но Раджаб, отец убитого, не хотел уступать. Так Сейтак Ширин попал под шариатский суд.
   Кади сидит на подушках, а истец и ответчик стоят. Им тоже нужно было бы сесть, но по разным причинам: Раджаб по старости стоять долго не мог стоять, а Сейтак от страха совсем ослабел. Но сесть, даже на пол, им нельзя, поэтому стояли.
   Суд слушает заявление истца. Раджаб от волнения глотает слова, но формула выступления истца отработана веками, поэтому кади без труда все понимает.
   - Этот Сейтак сын Мамака убил моего родного сына Джемала. Это видели много людей, и они могут это подтвердить. Прошу допросить убийцу моего сына и постановить решение.
   - Что ты скажешь, Сейтак на это обвинение? - спросил кади.
   - По вынуждению шайтана я действительно убил Джемала при помощи сабли, - пробормотал ответчик дрожащим голосом, - и пусть состоится решение по правилам шариата.
   Вчера вечером мать вдалбливала ему эти покаянные слова. Большего он и не мог сказать: его душили слезы.
   До этого Диляра тайно переговорила с кади. Тот заверил, что не допустит, чтобы первый наследник великого рода Ширинов умер такой бесславной смертью. Здесь и услышала мать те покорные слова, которые сын должен был произнести на суде.
   Кади, выслушав заявления сторон, задумался над приговором. Прикрыв глаза веками, он сидел, держа голову прямо. Истец и ответчик терпеливо ждали. Кади открыл глаза и проговорил бесстрастным голосом:
   - Во имя Аллаха милостивого и милосердного постановляю: подвергнуть Сейтака сына Мамака, убившего Джемала сына Раджаба, кровавому возмездию – кисасу. Для исполнения приговора передать виновного отцу убитого - Раджабу сыну Бекташа.
   У Сейтака подогнулись ноги, и он сел на пол. Раджаб попытался поднять его, но был остановлен кади:
   - Не трогай, пусть сидит.
   Когда Раджаб выпрямился и уставился на судью, тот спросил:
   - Ты уведешь его на казнь или у тебя есть другие намерения? – слово «другие» было выделено голосом.
   - Другие, эфенди, другие, - поспешно ответил Раджаб, отводя взгляд от пронзительных глаз судьи. - Я хотел бы заменить  кисас выкупом за смерть сына.
   - Да будет так, - согласился кади и на этом судебный процесс закончился.
   Семье бея пришлось поступиться многими богатствами, но их потеря не могла омрачить радость спасения жизни старшему сыну.
   Когда потрясения, испытанные на суде, притупились, на Сейтака снова накатилась жажда мести к Исмету. Карасубазар - большой город, но меньше Кафы. Это там можно прожить годы и ни разу не встретиться с неприятным тебе человеком. А здесь Исмет попадался Сейтаку чуть ли не на каждом шагу, при этом ехидно подмигивал и злорадно улыбался. Возможно, все было не так, но Сейтаку казалось именно это.
   Как всегда в жизни, богатых бездельников окружают местные блюдолизы. Были они и возле Сейтака. Для них устремления и заботы досточтимого стали собственными, и они устремились ему помогать. Так один из них, по имени Орхан, обрадовал сообщением, что видел как Исмет тайком пробирался в дом старого Феридона.
   Сначала, видите ли, Орхан удивился тому, что Исмет, оглядываясь и прижимаясь к забору проникает в калитку к старику, но потом вспомнил, что у хозяина дома живет жена его погибшего сына - молодая вдовица Асие.
   И еще вспомнил Орхан, что Исмет, взяв в жены старую, но богатую вдову мурзы Урмуса, целиком находится под ее властью. Она, под страхом развода, запрещает ему брать других жен и, тем более, наложниц. Слушая все это, Сейтак потирал от удовольствия руки.
   - Когда ты его видел? - спросил он.
   - Этой ночью, - ответил Орхан и уточнил, - я когда вышел от тебя, голова чуть кружилась от выпитого вина, но как увидел его, сразу все прошло.
   Сейтак посмотрел в окно, за которым разливался лунный свет, и подумал, что рассказанное не пригрезилось Орхану, и он действительно мог видеть Исмета.
   - Тогда, Орхан, не сиди здесь, а иди снова к дому Феридона и стой там. Если Исмет не придет раньше, то стой до самого рассвета. Потом приходи сюда. Мы будем тебя ждать.
   Орхан нехотя поднялся с подушек, и, окинув взглядом оставшиеся еду и питье, направился к двери. Сейтак, заметив брошенный взгляд, сказал ему вслед:
   - Поймаем Исмета, награжу вас всех, а тебя Орхан особо.
   В комнате остались четверо других друзей бейского сына. Когда за ушедшим закрылась дверь, Сейтак спросил:
   - Подумайте, мои приятели, и скажите, как мы можем воспользоваться тем, что рассказал нам Орхан?
   Каждый спешил выслужиться, поэтому поднялся гвалт и хозяин вынужден был прикрикнуть на излишне усердных:
   - Все замолчите! Говори ты, Сеит.
   Названный Сеит был в их компании старшим по возрасту, к тому же племянником кади, который до этого судил Сейтака и, как мы знаем, спас его от смерти.
   - Тут все проще простого, - сказал племянник кади, - мы узнали о незаконной связи мужчины с женщиной, называемое прелюбодеянием, поэтому Исмет может понести очень суровое наказание раджм - побитие камнями.
   - Прекрасно! - воскликнул Сейтак. - О лучшей мести и мечтать нельзя!
   Он осмотрел собравшихся, и, обращаясь к одному из них, сказал:
   - Завтра ты, Мемет, пойдешь к кади и расскажешь, что видел как Исмет пробирался к Асие.
   - Хорошо, я это сделаю, - ответил тот.
   - Не спеши, Сейтак, - вмешался Сеит. - Если так сделаешь, то Исмет легко оправдается и еще обвинит Мемета в клевете.
   - Чего ждать? - удивился хозяин, - Орхан и Мемет скажут, что видели как он заходил к той девке. Разве не так?
   - Так, - подтвердил Мемет.
   - Вот видишь, - сказал Сейтак и добавил: - Не тебе ли, Сеит, не знать как мне хочется отомстить Исмету!
   - Так ты можешь не отомстить, а насмешить, - возразил племянник кади. - Чтобы обвинить кого-то в прелюбодеянии, по закону нужно представить суду не двух, а четырех свидетелей. И они должны были видеть не только как кто-то зашел к кому-то, а как этот кто-то с кем -то завалились на ложе и начали прелюбодействовать.
   - Ты сам это выдумал или дядя тебе говорил? - спросил недовольно Сейтак.
   - Ты можешь издеваться надо мной, - не скрывая обиду заметил Сеит, - но не над законом. Запомни - нужны четыре свидетеля и все они должны видеть как Исмет забавлялся с той женщиной.
   - Но это невозможно выполнить! - воскликнул бейский сын.
   - Правильно, - согласился Сеит, - поэтому я и не слышал, чтобы кого-то за прелюбодеяние наказывали. Так что, Сейтак, ищи другие пути отомстить своему врагу.
   - Пока вы тут спорили, я кое-что придумал, - сообщил Мубарек, сын Карамурзы, родственника Ширинов.
   Хозяин повернул голову в его сторону и вопрошающе посмотрел на него.
   - Как видно, Асие договаривается с Исметом о встрече и перед его приходом открывает калитку, - продолжал Мубарек. - Нам нужно узнать когда это случится, проникнуть во двор этой потаскушки раньше ее любимого и спрятаться где-то рядом. Когда Исмет начнет делать то, за чем пришел, ворваться в комнату, или где они там будут, и стащить его с Асие.
   - И сразу же вести к кади, - добавил Сеит.
   - Легко сказать, - выразил сомнение четвертый друг  хозяина – Фарик. – Как мы узнаем, когда откроют калитку и когда придет Исмет?
   - Так я это и говорю: нужно знать – уточнил Мубарек.
   - Нужно, нужно, - передразнил его Фарик. – Это и без тебя понимаем.
   - Подождите, - остановил Сейтак, готовых рассориться, друзей. – Мубарек подал хорошую мысль, а Фарик нашел в ней изъян. Значит, нам остается узнать время прихода Исмета и опередить его. Как это сделать? Над этим и следует подумать.
   - Если бы в городе, а лучше рядом с Феридоном была горка. На нее можно было бы взобраться и следить оттуда за Исметом.
   - Аллах, как ни печально, ее не создал, - ехидно заметил Мубарек.
   - Подождите! – воскликнул Сейтак, - Аллах не создал горку, но возвел рядом мечеть! А там есть минарет! Чем не горка?
   - Не хочешь ли ты сказать, - спросил Фарик, -  что слепой муэдзин будет следить за Исметом?
   - Зачем муэдзин? – возразил Сейтак после короткого раздумья, - я туда сам полезу.
   Это заявление вынудило собравшуюся братию надолго замолчать. Их ошеломило заявление Сейтака. Они знали, что обычай не допускает подсматривания за личной жизнью правоверных, поэтому строго запрещает зрячим людям подниматься на минарет. Не зря, муэдзинами служат ослепшие люди.
   - Ты хорошо подумал, Сейтак, прежде чем сказать подобное? – спросил Сеит.
   - Я готов на большее, лишь бы отомстить этому сыну осла!
   - Тайно ты туда не проберешься, а так тебя не пустят.
   - Деньги не такие двери открывают, - возразил Сейтак безапелляционно. - Но нам нужно использовать дни пока светит луна.
   Вернулся Орхан и удрученно сообщил, что на этот раз Исмета он не увидел.
   - Сегодня нет, завтра будет, - заметил философски Сеит.
   - Вот именно, - согласился Сейтак и добавил: - Нам придется сторожить каждую ночь. Я заберусь на минарет, и буду оттуда руководить вашими действиями. С муэдзином, не бойтесь, договорюсь.
   Когда все вопросы были оговорены, дежурные назначены, Сеит сказал:
   - Как ты думаешь, Сейтак, не лучше бы мне не участвовать в этом деле?
   Бейский сын удивленно на него посмотрел.
   - Ты отказываешься мне помочь?
   - Не потому, - ответил Сеит, - мне, как племяннику кади, не с руки будет проходить свидетелем. Могут дядю упрекнуть в содействии тебе.
   - Пожалуй, ты прав, - согласился Сейтак, - но чем больше свидетелей…
   - Чего мы думаем, - удивился Мубарек, - нас и без Сеита будет четверо! Свидетелей хватит.
   - А вдруг Исмет окажет сопротивление? – продолжал сомневаться в решении Сеита Сейтак.
   - Ерунда! – воскликнул Орхан. – Я возьму с собой нож, и нечестивец тут же станет у меня ягненком.
   Друзья разошлись, договорившись встретиться сразу после захода солнца.
                ***
   Джума-джами Карасубазара находилась в центре города, и с минарета он весь хорошо просматривался. Сейтак, находясь на шерфе минарета, зорко вглядывается в панораму города. Его на две части пересекает извилистая лента реки Карасу, узкие улочки соединяются между собой восемью деревянными мостами. Ему видятся, идущие по ним люди, но это только галлюцинации. \
   С наступлением темноты улочки города пустеют, городская жизнь замирает, уступая место личной, скрытой за высокими заборами. Редкий прохожий, вобрав голову в плечи, может поспешно пройти по улицами, и скрыться в своем дворе, но их было настолько мало, что город кажется вымершим. Его тишину раз от разу нарушают певучие голоса муэдзинов - они призывают к молитве.
   Сейтак слышит тяжелые шаги за спиной. Это «его» муэдзин поднимается к шерфе по узким каменным ступеням минарета. Вот он вышел из темной арки.
   - Ты здесь, Сейтак? - спрашивает он шепотом.
   - Да, Бекир-ага, - почтительно отозвался тот.
   Далее муэдзин пошел вдоль парапета, ощупывая его руками. Наткнулся на известную ему метку, остановился. Теперь он знает, что стоит лицом к Мекке. Взявшись пальцами за мочки ушей, Бекир скрипуче запел:
   - Ищите спасения! Молитва лучше сна!
   Сейтак понял, что рассвет уже близок, неужели Исмет опять не появится? У дома Феридона видны темные тени его друзей. Они, в ожидании условленного сигнала, извелись, конечно, не меньше, чем он. И вот, удача!
   От дома, где проживает Исмет, появился человек! Он прячется в тени стен, но ему предстоит пересечь светлое пространство. Сейтак только здесь может точно определить Исмет это или кто другой. Наконец, прохожий вошел в светлый квадрат, и Сейтак, по фигуре и походке, узнает своего врага!
   И вот, между призывами муэдзина, в ночи прокаркала ворона. Четыре темные фигуры метнулись к калитке и скрылись во дворе. В ту же калитку вошел Исмет, и для Сейтака наступило время тягостного ожидания.
   Затаив дыхание, до звона в ушах, он вслушивается в тишину. Мимо прошел Бекир и что-то сказал. Не услышав ответа, переспросил громче:
   - Ты здесь, Сейтак?
   - Здесь, - зло прошептал тот, - молчи!
   Муэдзин недоуменно пожал плечами и скрылся в черном арочном проеме. Слышались тяжелые шаги Бекира. Они становились все глуше, вскоре вовсе заглохли. Других звуков, как ни прислушивайся, нет. Когда строили планы, то договорились, при захвате Исмета на месте прелюбодеяния, будут громко шуметь, дабы лишить преступника надежды избежать огласки. Почему медлят? А вдруг сговорились с Исметом? Но нет. Ночную тишину прорезала ругань и женский визг! Удача!
   Из калитки вывалились люди. Они направились к дому кади. Трое волокут Исмета, четвертый тянет за собой Асие. Сейтак с чувством глубокого удовлетворения покинул свой пост, оставив Бекиру семьдесят акча.
   Карасубазар с утра бурлит, обсуждая ночное происшествие. Многие не знали о вражде Сейтака с Исметом, поэтому, вполне обоснованно, считали разоблачителем собственную жену потерпевшего – Гульназ.
   Она и в молодости не была нежным цветком, а с годами вообще стала чертополохом. Так почему бы ей не выследить неверного мужа и не подвести его под суд?
   Имамы не остались в стороне. В мечетях читали проповеди о грехе прелюбодеяния и призывали правоверных следовать предписаниям Корана.
   Суд над Исметом и Асие был быстротечным. Обвиняемые под напором свидетельских показаний, сознались в преступлении. Кади присудил их к побитию камнями. Казнь должна была свершиться ближе к вечеру.
   Преступников привели на северную окраину города, где высилась отвесная Ак-Кая. Под ней и были  вырыты две ямы, глубиной по пояс человека. Поставили в них преступников, прикопали. Ранее были завезены два чувала камней. К женщине подошел судебный помощник, снял с головы платок и набросил снова, но так, чтобы ее глаза были закрыты. Согласно закону, первыми бросали камни свидетели. Раздались глухие удары камней о живую плоть и первые вскрики истязуемых. Затем камни посыпались градом, крики звучали тише и, наконец, вовсе замолкли. Два окровавленных торса безжизненно высились над поверхностью земли.
                ***
   Сразу после казни вдова Исмета почувствовала к себе глубокую неприязнь. Знакомые при встрече отворачивались от нее, на базаре отказывались продавать ей товар. Хотя везде и всюду она заявляла, что не причастна к смерти мужа, ей не верили.
   Тогда Гульназ взялась за собственное расследование. Она подкупила Орхана, и тот рассказал ей, как все было. Так всплыло имя байского сына в связи со смертью Исмета. Сразу вспомнилась их ссора, и тут же всплыл повод для мести. Имя Сейтака покрылось позором, даже племянник кади, Сеит, посчитал невозможным дружить с ним.
   Диляра-ханум, жена Мамака Ширина и мать мурзы Сейтака, прослышав о роли сына в этом позорном деле, не только возмутилась, но и испугалась. Испугалась потому, что сын, став наследником отца, вынужден будет управлять народом, который его презирает.
   Встреча матери и сына состоялась во внутреннем дворике дома Ширинов, который, по сути своей, был небольшим садом. В нем бей отдыхал от дел, слушая журчание фонтана и пение птиц, живущих не только в кронах деревьев, но и в больших клетках, развешанными под этими же кронами.
   Мать и сын сидели в сплетенных из лозы креслах, над их головами висят спелые гроздья винограда. Слышалось жужжанье ос, которые прилетали сюда, чтобы испить соку из расклеванных птицами виноградин.
   - Зачем ты это сделал? – спросила мать.
   - Ты это о чем, аннам? – удивился сын.
   - Сам знаешь! Ты не Исмета опозорил, а себя!
   -  Как ты можешь так говорить? - возмутился Сейтак - Разве этого сына осла не кади судил? Неужели он ошибся и прелюбодеяния не было? Если так, то спрашивай с кади!
   Лицо Диляры-ханум покрылось тенью печали. Она грустно ответила:
   - Всем известно, что это подстроили твои дружки.
   - Во-первых, анам, у них своя голова на плечах, а, во-вторых, разве они не выполнили свой долг.
   - Не думай, Сейтак, что люди наивны и не знают какие у тебя с этими дружками отношения. И другое: разве тебе не известно, что грех прелюбодеяния, хоть и преследуется законом так строго, в глазах людей не так уж страшен. Кто без греха?
   - Мне не интересно мнение черни! - перебил ее сын. - Я - господин, а не та шваль, которая пытается меня осудить! Мне, а не им, решать что хорошо, что плохо!
   - Все я да я, - упрекнула мать. - Ведь мы с отцом всегда учили тебя скромности…
   - Не забывай, анам, что учили и справедливости! - воскликнул сын. - Исмет - преступник и поэтому наказан! Разве я не прав?
   Диляра-ханум в ответ только вздохнула. Она подумала, что с таким самомнением сыну трудно будет заслужить уважение людей, а у хана доверие. Сейтак же был доволен - заткнул матери глотк

                ГЛАВА IY
                КАФА ДЕЙСТВУЕТ
   Менгли-Гирею, как школяру, пришлось оправдываться перед генуэзцами по поводу набега Эминека на польские земли, и только по получении послания короля Казимира, который засвидетельствовал непричастность к нему хана, в Кафе успокоились.
   И в Кракове, и в Генуе высоко оценили попытку крымского хана предотвратить набег и поверили, что он на самом деле намерен выполнять достигнутые договоренности.
   Но в Кафе, находящейся в самой гуще событий, не строили на этот счет иллюзий. Тут хорошо понимали, что экономика ханства напрямую зависит от разбойничьих набегов на земли соседей, и не сомневались, что Менгли-Гирей это тоже понимает, и, если он еще как-то сдерживает грабительские устремления подданных, то и этому может наступить предел. Жизнь заставит.
   Отсрочить этот момент в состоянии только непоколебимая политика Кафы в части содержания братьев хана под строгим присмотром. Таким образом, их охрана стала делом государственной важности.
   Прошло немного времени и Менгли-Гирею пришлось снова доказывать союзническую верность Генуе. Все началось с того, что Турция обратилась к «Банку св. Георгия» с требованием повысить ежегодную плату с 22 до 60 тысяч дукатов за проход генуэзских кораблей через проливы Босфор и Дарданеллы.
   Турки надеялись, что такое ни с чем не обоснованное повышение платы, издевательски названной «контрибуцией», будет с порога отвергнута банкирами, и это даст повод Порте совершить нападение на Кафу. В Генуе разгадали примитивный замысел турок и, затягивая переговоры, стали активно усиливать оборону Кафы.
   Через Венгрию и Молдавию в Хазарию был тайно переброшены четыре пушки с расчетами, а численность гарнизона доведена до пятисот человек.
   В свою очередь консул обратился к хану с просьбой оказать колонии военную помощь, на случай высадки турецкого десанта. Менгли-Гирей обязал Конче организовать патрулирование побережья вблизи Кафы.
   Переговоры между Генуей и Стамбулом окончательно зашли в тупик. Обеим сторонам стало ясно, что одна из них не собирается отступать от своих требований, а другая не готова ублажать их.
   Можно было бы перекрыть проливы для прохода генуэских судов, но тогда Турция потеряла бы и те тысячи дармовых дукатов, которые были не лишними в дырявом бюджете беспрерывно воюющей страны. Можно было бы закрыть глаза на несговорчивость банкиров и остаться при тех же двадцати тысячах, но не для этого затевалась вся эта нехитрая операция.
   И вот, когда закончились зимние шторма и море успокоилось, в сторону Крыма была направлена турецкая эскадра устрашения. В ее задачу входило блокировать город с моря и суши, и вести его обстрел до тех пор, пока банкиры не поймут на чьей стороне сила, а с ней и право диктата.
   Из опыта прошлых лет, османы не ждали серьезного сопротивления и вполне обоснованно рассчитывали на полный успех карательной экспедиции.
   Наблюдатели с башен заметили на горизонте вражеские корабли и подняли тревогу. Татарские патрули услышали тревожные горны, раздавшиеся внутри городских стен, и вскоре сами увидели паруса турецкой эскадры.
   Конче в это время стоял лагерем в небольшом лесочке за холмами, отдыхая от придворной дури. Получив сообщение о появление турок, он подтянул отряд поближе к городу и стал ждать их действий.
   Османы вошли в Кафинскую бухту хозяевами и сразу устремились к причалам, с целью поджечь стоящие там корабли. Это когда-то им легко удавалось.
   На этот раз Кафа удивила. Направившиеся к причалам суда были прицельно обстреляны из пушек со стороны города. Один корабль загорелся, а на другом была повалена мачта, не говоря уже о порванных парусах и нескольких раненных. Турки отошли на безопасное расстояние.
   По точности попаданий корабельная артиллерия уступает крепостной, а тут еще и калибры несоизмеримы. У кораблей единственное преимущество - маневренность. Турки этим и воспользовались. Меняя галс, подходили к городу на пушечный выстрел и стреляли. Но ядра, долетая до берега, зарывались в песок, а если достигали стен, то, ударяясь о них, рассыпались на мелкие кусочки. Все это было бесполезной тратой пороха и ядер.
   Но вот несколько кораблей, совершая маневр, не вернулись обратно, а зашли за мыс св. Ильи и начали высаживать десант у южной окраины Кафы.
   Действия врага не остались без внимания Кончи. Он подтянул к этому месту свое войско и стал выжидать. Янычары, высаживаясь с лодок, скапливались в одном месте. Высадка закончилась и они, без обычного барабанного грохота и бодрых выкриков, молча двинулись от берега в направлении посада. Вот и первые лачуги впереди. Бросились к ним, но тут, как из-под земли, выскочили конники и врезались в их ряды.
   Неожиданная и стремительная конная атака смяла отряд османов, разметала его. Началось поголовное уничтожение десанта. С кораблей наблюдали за избиением, но ни чем не могли помочь. Только и того, что подняли на борт шлюпки, которые уже не понадобятся десанту, и отошли к основной группе эскадры. К вечеру бухта оказалась свободной от вражеских кораблей.
   В то время как Конча расправлялся с десантом, в городе гоняли турецких купцов. Горели их лавки, растаскивались товары. Базарная охрана во главе с приставом Лоренцо Барбариго пыталась предотвратить грабеж и избиение людей, но действовала так вяло, что буйство черни закончилось только тогда, когда стало некого бить, нечего жечь и грабить.
   Военная неудача свела требования турок к минимуму: они согласились на предложенные Генуей 30 тысяч дукатов в год.
   С учетом того, что военная обстановка в Хазарии складывалась весьма благоприятно и в целях экономии средств, «Банк св. Георгия» сократил численность гарнизона Кафы до 150 человек. Можно было и это число уменьшить. Татарский хан оказался верным союзником, благодаря нему турецкое нападение на колонию закончилось провалом.
   А Феодоро после неудачи в Чембало больше не проявляло агрессивных намерений. Таким образом, по предположениям Банка, генуэзской колонии на Черном море была уготована многолетняя спокойная жизнь.
                ***
   Кажущуюся благодать при первой же встрече с новым консулом Кафы Бенвенуто Спаньоло развеял капитан Марко Кассимо. Он рассказал ему то, о чем в Генуе даже не догадывались. Он подтвердил, что пока братья Менгли-Гирея находятся в Кафе под присмотром, можно было бы не волноваться, но в княжестве Феодоро намечаются некоторые изменения.
   - И какие же изменения, капитан, да и при чем здесь татары?
   - При том, ваша милость, что в православном Феодоро к власти может прийти мусульманин. Если это случится, то произойдет усиление Крымского ханства.
   - Говорите, капитан, более пространно с учетом моей недостаточной осведомленности, - попросил консул. - Итак, почему все это должно случиться?
   - Простите великодушно, ваша милость, за мою торопливость. Это от желания быстрее донести до ваших ушей наши проблемы.
   - Не теряйте время, капитан, излагайте.
   - Итак, ваша милость, квириос Иоанн, а это правящий князь Феодоро, находится сейчас при смерти. Его наиболее вероятным наследником может стать его сын Техур…
   - Техур. Что за странное имя для христианина? - удивился консул.
   - В том то и дело, ваша милость, что это имя мусульманина. Чтобы не интриговать вас, поясню. Этого человека окрестили Алексеем и примерно до восемнадцати лет его так и называли. В этом возрасте у него произошел конфликт с родителями, и он, желая им досадить, принял ислам, а в придачу получил и это имя.
   - Но отец может лишить его права наследования.
   - Раньше мог, сейчас не в состоянии - его разбил паралич. Он потерял не только дар речи, но и память, короче, превратился в живой труп. Таким образом, Техур становится квириосом, а этот день недалек, и сразу возникнет проблема: какому богу будет молиться его страна? Татары, надо думать, не останутся в стороне. У нас же, ваша милость, в тот период не будет возможности повлиять на этот процесс.
   - Почему вы так думаете?
   -  Не думаю, ваша милость, - знаю! Я уже несколько лет в Хазарии и вижу как православные презирают католиков. Они общаются с мусульманами охотнее, чем с носителями нашей веры.
   - Понял, продолжайте.
   - Тут и без продолжения все ясно, - горько усмехнулся Кассимо. - Два-три года пройдет и Феодоро станет мусульманской страной, а Техур вассалом крымского хана. Уже сейчас Менгли-Гирей слывет победителем турок, завтра может прибавить к этому почетное прозвище «Собирателя земель».
   - Чем это грозит нам?
   Капитан несколько удивленно посмотрел на консула: неужели все еще не понял? Спаньоло заметил это, поэтому посчитал нужным уточнить:
   - Мне интересно ваше мнение.
   - Извольте, ваша милость. В результате альянса с Феодоро власть Менгли-Гирея значительно усилится и в военном, и в политическом смысле, но самое важное - его авторитет среди татарского населения настолько укрепится, что ни один из его братьев, находящихся сейчас у нас под рукой, не будут угрозой его трону. И тогда их содержание под арестом потеряет всякий смысл.
   - Мрачная перспектива, - задумчиво проговорил консул.
   - Но и это еще не все, ваша милость! - воскликнул Кассимо.
   - О боже, капитан, вы очень щедры на неприятности..
   - Позвольте напомнить, ваша милость, что кочевники, в том числе и татары, за всю длительную историю нашей колонии много раз пытались овладеть Кафой, но до сих пор это им не удавалось. Знаете почему? У них не было флота. Если наши татары, которые плохие мореходы, сольются с греками, носителями многовековой традиции мореплавания, то флот у них обязательно появится, но уже не из двух корыт, как сейчас. Вот тут круг и замкнется.
   - Вы считаете, что такое возможно?
   - Так будет.
   - И как по-вашему, всего этого можно избежать?
   Марко Кассимо пристально посмотрел на своего начальника. Сможет ли он, почти старик, принять тот вариант, который, даже ему, сравнительно молодому человеку, кажется авантюрным? Ведь люди в годах склонны к правомерным и продуманным решениям.
   - Начну издалека, ваша милость, - начал он неуверенно. - Вам знакомо такое имя, как капитан Джоржио?
   - Что-то слышал.
   - Это он автор и исполнитель операции, в результате которой Менгли-Гирей стал ханом, а его братья очутились в наших застенках.
   - Как же, как же, этот подвиг вошел в анналы нашей колонии! И что это вы о нем вспомнили? Он еще жив, этот Джоржио?
   - Живет и здравствует. Так почему бы ему не повторить этот подвиг?
   - А есть ли для этого реальные предпосылки?
   - Есть реальная необходимость!
   - Не в этом дело. Мы же можем нарваться на политический скандал.
   - Мы и в истории с татарами рисковали, но решились и не жалеем. Дайте Джоржио карт-бланш, и он проведет все в лучшем виде.
   - Он, наверное, стар уже?
   - Конечно, не молод, но не настолько стар, чтобы стоять в стороне от нужных дел.
   - Это приятно слышать, но безопасно ли это?
   - Для кого, ваша милость?
   - Для колонии. Я прежде всего думаю о ней.
   - Понятно, - проговорил Кассимо и в его словах послышались нотки разочарования.
   - Не кукситесь, капитан. Лучше направляйтесь к синьору Джоржио. С ним и планом действий ко мне. Тогда я и приму решение.
                ***
   Долгое правление квириоса Иоанна отличалось миролюбием и веротерпимостью. Это в его царствие в столице на горе Мангуп поселились первые мусульмане. Он разрешил им возвести здесь же небольшую мечеть. Татары, почитающие квириоса, звали его не иначе как Улубей.
   Ни для кого не было тайной плохое здоровье квириоса, поэтому проблема преемника не была праздной. Она, как мы уже знаем, состояла в том, что наследник был мусульманином, а править ему пришлось бы христианами. В народе перешептывались о предпочтении Техуру Исаака. Но не привык народ Феодоро диктовать князьям свою волю
   Исаак жил в цитадели, расположенной на Восточном мысу горы Мангуп. Это было первое, по времени, укрепление города, построенное еще в незапамятные времена. Мыс был отделен от остальной части города старинной каменной стеной. Из этой стены и выступал трехэтажный дом. Снаружи, за счет узких бойниц, он был похож на широкую крепостную башню. Восточный же, внутренний фасад, был украшен окнами, облицованными узорчатым мрамором. Таким образом, с одной стороны здание было крепостью, а с другой вполне мирным домом.
   До постройки дворца в нем жили семьи квириосов, а теперь семья Исаака. Он на год моложе Иоанна, у него трое детей: дочери Мария и Елена и сын Александр. В семье Исаака не оспаривалось право Техура занять место отца, но вызывало тревогу не только его вероисповедание, но и поведение последних месяцев.
   Исааку было известно, что Техур, посещая Каламиту, весело проводил там время в приморских кабаках. Последнее время он продолжает отлучаться, но не в Каламиту. Там его не видели. Тогда где? Скорее всего у татар. Догадка подтверждалась тем, что с недавней поры Феодоро стало чаще посещаться татарами с долины, проповедники в мечети призывают правоверных молиться о здоровье Улубея и его сына Техура. Понятно, что имя квириоса упоминается лишь для того, чтобы еще раз напомнить, кто следует за ним. Техур, не имея поддержки у собственного народа, ищет ее на стороне.
   Обеспокоенный Исаак поделился мыслями с митрополитом Феодоро и всей Готии владыкой Евстафием. Тот пообещал молить Господа не допустить к престолу православной страны мусульманина, да еще прозелита. Из этого разговора Исаак вынес: церковь ему не помощница.
   Теплым весенним утром он в очередной раз посетил своего больного брата. Тот лежал в спальне, где когда-то отдали душу Господу их дед и отец. Теперь очередь за Иоанном, но он явно не спешит на тот свет – молча лежит и смотрит в потолок.
   Когда Исаак вошел и поздоровался, он даже головы не повернул. Задал вопрос о здоровье, но, как всегда, не получив ответа, вышел в зал. Там он встретился с матерью.
   Она, за время болезни Иоанна, совсем иссохла и стала походить на давно срубленную жердь. Увидев младшего сына, Варвара заморгала подслеповатыми глазами и, казалось, готова была заплакать. Исаак поспешил к ней. Обняв, сказал:
   - Успокойся, мама, Иоанн сегодня выглядит молодцом.
   - Ты ошибаешься, сынок, этой ночью он начал задыхаться и чуть не умер.
   - Но все же обошлось! – проговорил он бодро, чтобы хоть как-то успокоить ее.
   - Обошлось, - согласилась мать и продолжила: - Дай Бог, сынок, чтобы ты не был свидетелем смерти своих детей. За что Спаситель наказал меня такой пыткой? Ты помнишь, сынок, как погиб твой старший брат Алексей?
   - Помню, мама, но зачем сейчас об этом вспоминать? Ведь и без этого не сладко.
   - Умом я это понимаю, но все равно часто вспоминаю о его гибели. Возможно и отец твой прожил бы дольше, если бы не смерть Алексея. Она сильно навредила его здоровью.
   Исаак, желая отвлечь мать от тяжких воспоминаний, спросил:
   - А как ты, мама, смотришь на то, что сын Иоанна станет его преемником?
   Он преднамеренно не назвал Техура по имени, чтобы не обострять ее горе напоминанием об отступничестве внука. Варвара слегка отстранилась от сына и в свою очередь спросила:
   - Ты помнишь свою бабку Ефросинью?
   - Помню, мама. Но какое это имеет отношение к моему вопросу?
   - Самое прямое, сынок. Этой женщине нужно было родиться мужчиной. Она во все вмешивалась и попортила много крови твоему отцу.
   - И тебе, мама.
   - Обо мне и говорить нечего. Так вот я к тому, что не хочу быть похожей на Ефросинью. Пусть люди помнят меня как заботливую мать и бабушку, а не как старую каргу.
   - И тебе все равно, мама, кто будет править страной - христианин или мусульманин?
   - Если ты имеешь в виду Алексея (она продолжала звать его первоначальным именем), то ничего страшного не случится. Став квириосом, он одумается и снова примет христианство.
   - Ой ли? - только и произнес Исаак, потому что понял - мать не из его лагеря. А кто, собственно, в его лагере, если даже митрополит держит нейтралитет?
   Он подошел к окну и стал всматриваться в проходящих мимо дворца людей. Ему бросилось в глаза, что среди них было много татар.
   - Никогда не думал, - сказал он, - что в столице Феодоро так много мусульман. Идут и идут. Все в мечеть? Где они там помещаются?
   - Я там никогда не была, сынок, - ответила мать, усевшись у окна.
   - Хотя, сидя здесь, - продолжала она, - я тоже заметила, что их стало больше. А сегодня, если не ошибаюсь, пятница. Это же мусульманское воскресенье. Видно еще и с долины пришли.
   - Идут, будто у них там своих мечетей мало, - удивился сын. - Так я пойду, мама, если что, пришли за мной. Хорошо?
   - Пришлю, сынок. Дай Бог тебе не видеть как умирают твои дети, - повторила она, осеняя его крестным знамением.
   На подходе к цитадели Исаак увидел татарина. Что ему здесь надо?
Или заблудился? На нем был стеганый халат неопределенного цвета и такая же бесцветная чалма. По одежде, он мог принадлежать к беднейшим землепашцам, осевших в долинах. Когда Иссаак поравнялся с ним, тот смиренно произнес по-татарски:
   - Селям алейкум, эфенди. Я жду бея Исхака. Не ты ли им будешь?
   У князя сжалось сердце. Зачем он понадобился татарину? Что надумал Техур? Не убить ли собрался? Но голос татарина спокойный.
   - Селям, - ответил Исаак и спросил: - Чем обязан?
   - Я хотел войти туда, - татарин мотнул головой в сторону ворот, - но стража не пустила, сказав, что ты вышел.
   - Как видишь, они правы. Но кто ты и зачем я тебе понадобился?
   - Позволь, эфенди, зайти с тобой во двор, и там я скажу кто я.
   Исаак стукнул кулаком по дубовой створке ворот, и оконце приоткрылось. Увидев хозяина, стражник распахнул калитку. Вошли во двор. Прямо по ходу стояла небольшая церквушка, а еще дальше, на самом конце мыса, возвышалась дозорная башня. Исаак повернул вправо и у каменной лестницы, ведущей на этажи, остановился.
   - Я слушаю.
   Татарин распахнул халат и князь увидел под ним сюртук, сшитый из тонкого синего сукна.
   - Что за маскарад? - спросил он недовольно.
   - Мой визит к вам, ваша светлость, - большая государственная тайна, поэтому  такие предосторожности.
   На этот раз гость говорил на греческом языке.
   - Идите за мной, - сказал князь и стал подниматься по лестнице.
   Они вошли в небольшую прихожую, остановились у закрытой двери. Исаак вставил ключ в замок и тот щелкнул.
   - Входите, - пригласил он, делая жест рукой.
   Это была комната с одним окном, вдоль свободной стены - старинный шкаф изготовленный из толстых брусков. Каменный пол укрыт затертым от времени ковром.
   - Располагайтесь, - сказал хозяин, показывая на скамью, стоящую у стола, и добавил: - Здесь никто нас не услышит.
   Гость сбросил халат, снял чалму и перед князем предстал европейского вида господин. Длинные седые волосы, спрятанные раньше под чалмой, упали на плечи. Гость, дотронувшись до седой же бороды, сказал:
   - Две недели отращивал эту поросль, прежде чем направиться к вам.
   - Так кто же вы? - поинтересовался Исаак, видя, что перед ним стоит далеко не крестьянин.
   - Меня зовут Джоржио. Я капитан аргузариев в отставке, послан к вам консулом Кафы синьором Бенвенуто Спаньоло.
   - Разве вы не могли приехать открыто, не переодеваясь? - спросил удивленный князь.
   - Вы правы, ваша светлость, мог. Только мой открытый визит к вам мог кому-то не понравиться.
   - И кому?
   - Я не о конкретном человеке. Мало ли кому мой визит мог показаться странным. Феодоро не так часто посещают генуэзцы и, тем более, люди моего ранга.
   - Я бы сказал вообще не посещают.
   - Вот видите. Учитывая это, я и решил сойти за татарина, тем более, как я успел заметить, они тут не редкость. В воротах меня не остановили и даже не спрашивали, что я собираюсь в крепости делать.
   - Такие у нас сейчас порядки, - согласился Исаак и тут же спросил: - Так чем вызван ваш визит?
   - Как здоровье квириоса Иоанна?
   Князю не понравилось, что его вопрос остался без ответа.
   - Вас это сильно волнует или вы такой вежливый? - спросил он сердито.
   Джоржио улыбнулся в седые усы:
   - Не буду лицемерить. Здоровье вашего брата меня не особенно интересует, мы не на дипломатическом приеме, но Кафу и, конечно, меня лично очень беспокоят последствия его кончины.
   - Кто вас учил, капитан, так витиевато вести разговор?
   - Разве? Я и не заметил, - улыбнулся Джорджио. - Но коль вас раздражает моя манера говорить, то буду более конкретным. Кафа не хотела бы видеть на месте Иоанна его сына Техура.
   - Какое вы имеете право, что-то хотеть или не хотеть, по отношению к суверенному государству? - с нескрываемым раздражением спросил Исаак.
   - Вот видите, ваше сиятельство, какой неприятной для вас оказалась моя прямота. И все же просветите меня. Скажите, как по-вашему, кто станет преемником Иоанна? Вы или Техур? Услышав ответ на этот непростой вопрос, я, возможно, буду более приятным собеседником.
   Исаак надолго задумался, после сказал:
   - По традиции нашего древнего рода, наследником квириоса становится его старший сын. Следовательно, у меня нет перспективы.
   - Но согласитесь, ваше сиятельство, что возведение на престол Техура, учитывая его вероисповедание, будет большой бедой для вашего христианского народа.
   - Я думал над этим, капитан, но, боюсь, что помешать этому не смогу.
   - А если принять решительные меры? - спросил Джоржио.
   Исаак пристально посмотрел на гостя.
   - Вы за этим и пришли сюда?
   - Я уже говорил, ваше сиятельство, что Кафу беспокоит этот вопрос. Мы готовы помочь вам взойти на престол.
   Видя, что князь не спешит с ответом, Джоржио продолжал:
   - Нам известно, что Техур не сидит сложа руки. Видимо он понимает сложность своего положения, поэтому ищет союзников. Пока я готовился к этой поездке, мне сообщили, что в Саладжике побывал грек по имени Техур. Чувствуете как дико звучит: «грек по имени Техур»?
   - Что он там делал? - поспешно спросил Исаак.
   - Я могу только догадываться, ваше сиятельство, но кое-что знаю наверняка. Например: Менгли-Гирей его не принял, но у Мансура, а это влиятельный советник хана, он побывал и долго с ним беседовал. Зная манеры ханского двора, могу заверить, что о погоде они там не говорили. Направляясь сюда, я зашел испить бузы в одном из здешних деревенских кабачков и послушал о чем говорят люди. Один говорит другому: «Зачем мне идти в мечеть на горе, если у нас своя есть?» Ему отвечают: «Наш мулла говорил, что на горе скоро умрет Улубей и на его место станет Техур. Наш долг помогать ему, пусть урумы знают, что мы в беде его не оставим». Согласитесь, ваше сиятельство, что деревенский мулла не дошел бы до этого своим умом.
   - Хорошо, в чем может заключаться ваша помощь? - спросил князь.
   - Насколько я знаю, - ответил Джорджио, - у вас постоянного войска нет, поэтому и у вас, и у Техура опора только на население. Сейчас он этим и занимается, чего не скажешь о вас.
   - Извините, капитан, но вы меня выводите из равновесия своим блужданием вокруг да около. Вам задан четкий вопрос, на него и отвечайте.
   На этот раз Джоржио не улыбнулся выпаду князя, а вполне серьезно спросил:
   - Какую помощь вы хотели бы от нас получить? Мне кажется, что инициатива должна исходить все же от вас.
   - Но пришли вы ко мне, а не я к вам.
   - И виной этому ваша инертность! - раздраженно ответил генуэзец. - Почему-то Техур догадался обратиться к своим единоверцам, а вы и пальцем не пошевелили, чтобы хоть как-то себе помочь. Помочь, наконец, своему народу обрести достойного ему правителя.
   После долгого раздумья, князь сказал:
   - Видите ли, капитан, я не хочу выглядеть узурпатором в глазах своего народа.
   - И в этом причина вашего бездействия?
   - Не совсем бездействия, капитан. Я разговаривал с митрополитом и он, признаться, не проникся моей тревогой. Даже больше, моя мать не проявила беспокойства и ничего страшного не видит в том, что Техур станет квириосом. К кому еще обращаться?
   - Как вы посмотрите, ваше сиятельство, на то, что названный юноша внезапно умрет? - спросил Джоржио.
   - Я этого не хочу, - ответил князь не задумываясь. - Даже в такой драматической ситуации, я не могу опуститься до убийства.
   - Ваше сиятельство! - воскликнул капитан, - я восторгаюсь вашей христианской деликатностью, но поверьте мне, старому, прожженному царедворцу, что политика делается все же на грешной земле, а не на небесах.
   - И вместе с тем, капитан, я не могу переступить через свое «не могу».
   Джорджио надолго задумался. Он не привык действовать в рамках церковной морали, поэтому был не столько раздражен, сколько растерян. Как можно заниматься политикой, не нарушив при этом ни одной христианской нормы?
   - Хорошо, - сказал он, выходя из  раздумья, - есть еще один путь и, как мне кажется, последний. Он, ваше сиятельство, наиболее приближен к вашим принципам, но и его нельзя назвать безупречным.
   - Говорите, капитан, я слушаю, - с тоской в голосе отозвался князь.
   - Мы можем выкрасть Техура и, немножко пригрозив ему, потребовать письменного отказа от права наследования.
   - Вы сказали «немножко»? Но этот мальчик очень строптив.
   - Ваше сиятельство, мы постараемся его уговорить, не причинив ему вреда.
   - Как все просто у вас получается!
   - Поверьте, ваше сиятельство, у меня приличный жизненный опыт, и я вынес из него твердое убеждение, что успех любого сложного дела лежит в простоте его исполнения.
   - Верится с трудом, но, если так, я согласен.
   - Вот и хорошо. Но у меня одно условие. Нужно сделать все скрытно. Лучшее место для этого - лес.
   - Вы сами понимаете, капитан, что я не могу заставить его поехать туда.
   - Зачем заставлять, ваше сиятельство? Он должен поехать туда по собственной воле. Достаточно спуститься с «горы» и он в лесу. Здесь мы его и встретим.
   Подумав, Исаак сказал:
   - Есть лучший вариант. Недалеко от вашей Кафы, находится замок Фуна. Он управляется нашим дядей, братом матери, Константином. Так вот туда Техур иногда ездит. Чаще всего это бывает в субботу.
   - Что он там делает?
   - Говорят, у него там женщина. Она старше его, но это не мешает ему ее посещать.
   - Дальше.
   - И что интересно, моя мать, его бабушка, благосклонно к этому относится.
   - Очень интересно, - не без сарказма сказал Джоржио. - Сегодня пятница. Завтра он может поехать в Фуну, но может и не поехать. Нужно побудить его к поездке. Вы можете сделать так, чтобы ему очень захотелось там побывать?
   - Я подошлю к матери человека, который сообщит ей для передачи Техуру, что та женщина заболела и просит его к ней приехать.
   - Хорошо, - одобрил Джорджио, - Пойдем дальше. На всякий случай, я захватил с собой текст отречения Техура от престола. Его готовили наши правоведы, - с этими словами он вынул из кармана сюртука лист бумаги, - вот почитайте.
   Исаак пробежал его глазами и сказал:
   - Убедительно.
   - И последнее, ваше сиятельство. От вас мне нужен человек, который знал бы окрестности Фуны. Он будет одет как татарин и пусть захватит с собой чернила и перо. Он и привезет вам подписанное Техуром отречение.
   - А сам Техур, где будет?
   - Сразу, после смерти Иоанна, я его отпущу, но со своим человеком. Вы позволите ему присутствовать на вашей коронации вместе с Техуром. О кончине Иоанна вы сообщите мне через вашего человека. Он будет знать, где меня искать.
   - А где сейчас ваши люди?
   - Внизу, в лесочке у Банного оврага.
   - Позвольте, я сейчас позову моего человека, и вы сразу познакомитесь с ним и дадите ему инструкции.
   Исаак вышел на лестничную площадку и приказал прислать к нему Прокопия. Через какое-то время тот вошел в комнату. Низко поклонившись князю, он спросил:
   - Звали, господин?
   - Звал, Прокопий. Посмотри на этого господина. С этого момента ты в его полном подчинении.
   Слуга обратил лицо к капитану, и тот увидел широкий монгольский овал с приплюснутым носом. Глаза смотрели доброжелательно.
   - Я готов, господин, - сказал он, кланяясь уже Джоржио.
                ***
   Техур ехал в Фуну в сопровождении только одного слуги. Дорога была знакомой и безопасной. Он без конца подгонял лошадь, торопясь увидеть приболевшую подружку. По совету Прокопия, Джоржио поджидал принца на полпути к Фуне, в месте, где дорога карабкалась в гору. Вот послышался скрежет копыт по каменной осыпи, устилавшей тропу, и тяжелое дыхание лошадей. Техур ехал впереди, в шагах десяти от него – слуга. Джоржио прошептал:
   - Арнольд и Лоренцо, слуга ваш. Не бейте, только держите.
   На Техура, вооруженного татарской саблей, навалились сразу трое. Повалили на землю. Слуга не бросился на выручку господину. Он, вздыбив лошадь, развернулся и поскакал вниз. Лоренцо и Арнольд не ожидали от него такой прыти, растерялись, бросились к своим лошадям, когда выехали на тропу, не было слышно даже топота копыт лошади беглеца. Понурив головы, вернулись к месту засады. Их поджидали. Техур лежал поперек своей лошади, крепко связанный веревками. Побег слуги не отменял операции. Джоржио только сказал Арнольду:
   - Тебе придется пожалеть об этом.
   Небольшой отряд продолжил свой путь, но уж в сторону от Фуны. Проводником был Прокопий, который хорошо знал эти места. Они углубились в лес и, чуть проехав, остановились рядом с входом в пещеру. Джоржио, заглянув внутрь пещеры, сказал:
   - Остановимся здесь.
   Зажгли факел. Капитан с ним вошел в пещеру. Раздалась команда заходить.
   Прокопий остался с лошадьми, а остальные, прихватив Техура, скрылись в пещере. Ее потолок тонул в темноте. Факел, воткнутый в каменную расщелину, освещал только небольшой круг возле себя. Чуть поодаль виднелось старое кострище. Джоржио сел на один из камней и, показав пальцем на другой, приказал посадить туда Техура.
   Разбойники разговаривали на татарском языке, одеты были в стеганые халаты, на головах фетровые колпаки, только у одного из них на голове была небрежно свитая чалма.
   - Зачем я здесь? – спросил недовольно Техур.
   - Сейчас узнаешь, - сказал тот, что в чалме, и вынул из-за борта халата бумажный свиток. Показывая его пленнику, сказал:
   - Здесь твое отречение от престола. Подпишешь и сразу будешь отпущен.
   Техур не скрыл своего удивления.
   - Это дядюшка придумал? – спросил он.
   - Это воля народа Феодоро, - ответил Джоржио, а та рыба, что ты зовешь дядюшкой, не способна даже на это. Народ не хочет видеть тебя квириосом.
   - Народ, это вы, господа разбойники?
   - Хватит болтовни, Техур! Подпишешь?
   - Никогда!
   - Теперь смотри, что с тобой станет, если будешь упорствовать.
Взгляд Джоржио остановился на Лоренцо и, показывая на Арнольда, сказал:
   - Возьми веревки и свяжи его.
   - Что-о? – удивился Лоренцо.
   - Делай, что тебе говорят!
   - Зачем меня связывать? – возмутился Арнольд.
   -Сейчас узнаешь, - ответил главный разбойник.
   Когда Арнольда уложили на пол, Джоржио сказал Техуру:
   - К сожалению, мы упустили твоего слугу, а то я на нем хотел показать тебе прелести пыток. Слуги нет, но есть тот, кто упустил его. Теперь смотри и представь себя на его месте. Я, надеюсь, ты поймешь безвыходность своего положения, и здравый смысл победит в тебе гордыню.
   - Ты не татарин, ты христианин! – вскричал Техур.
   Джоржио не стал оспаривать или подтверждать догадку пленника, он даже не посмотрел в его сторону. Он сказал Лоренцо:
   - Возьми камчу и хлещи спину этого ротозея, да так, будто ты хлещешь своего злейшего врага. Не будешь стараться, ляжешь вместо него.
   По пещере разнеслись вопли Арнольда. Он кричал не столько от боли, сколько от обиды. Совершая экзекуцию, Лоренцо приостанавливался, бросая взгляды на начальника, но тот о чем-то так глубоко задумался, что, возможно, и не слыхал выкрики истязуемого.
   - Хватит, - наконец сказал он и, обращаясь к Техуру, спросил: - Ты продолжаешь упорствовать?
   Тот, пожав плечами, ответил:
   - А, что изменилось? Ты ж не меня избивал.
   Джоржио довольно ухмыльнулся.
   - До сих пор я жалел твою аристократическую плоть, - сказал он, - но, если будешь и дальше упорствовать, то ляжешь вместо того человека. Тебя будут хлестать в две камчи. Уж они-то постараются.
   - Я не из неженок, - ответил Техур, - мог бы и с меня начинать.
   - Я это сделаю, когда пойму, что ты по-хорошему не понимаешь. Только тогда, может так случиться, что твоя подпись уже не понадобится.
   - А если подпишу?
   - Я выпущу тебя отсюда в день смерти твоего отца. Ты первым поздравишь Исаака с восшествием на престол.
   - А если я подпишу, а потом откажусь?
   - Возле тебя будут мои люди. Ты так с открытым ртом и умрешь.
   Техур впервые посмотрел в глаза своего мучителя и увидел две льдинки. Он внутренне содрогнулся: с таким лучше не связываться.
                ***
   Квириос Иоанн умер сразу после Святой Пасхи. На площади возле княжеского дворца собрался народ. Он с интересом прослушал текст отречения Техура, и с легкой радостью воспринял возведение на престол Исаака. Народ Феодоро надеялся, что все останется, как было. Такие ожидания свойственны сформировавшемуся народу, не подверженному революционным блужданиям.


                ГЛАВА V
                КОСЕ КОКОЗ
   После описанных событий, Техур куда-то исчез. Вместе с тем, молебны в мечети продолжались, правоверные с долины по-прежнему приходили их послушать. И зачем было подниматься на гору, если то же самое можно было услышать в мечети, что рядом с домом? Это явление тревожило квириоса Исаака, и он послал Прокопия в мечеть, послушать проповедь.
   Вернувшись во дворец, в котором уже жила семья Исаака, посланец рассказал, что мулла в своей проповеди желает здоровья Техуру, напоминая при этом, что его отец Улубей сейчас в раю и ежедневно наслаждается созерцанием лика Властелина Судного Дня. Свой рассказ Прокопий закончил словами:
   - Обратите внимание, ваше сиятельство. Аллах называется не напрямик, а одним из своих имен.
   - Не мне ли они готовят Судный день?
   - Вот и я об этом.
   Исаак задумался. Он смотрел в окно, за которым покачивались зеленые верхушки тисовых деревьев, посаженных еще дедом. Смотрел и думал, что жизнь у деда была намного проще. Тогда у него никто не оспаривал власть. В городе, кроме дружелюбных караимов, жили только греки. Дед имел возможность спокойно строить дворец и даже высаживать деревья. Сейчас же татары, поселившиеся в Феодоро, живут обособленно, избегая общения с аборигенами. Не отрываясь от созерцания колышущихся верхушек деревьев, он сказал:
   - Придется тебе, Прокопий, еще немного побыть татарином. Спускайся вниз, походи по окрестным деревням, послушай, о чем говорят. Как мне кажется, оттуда может прийти беда. Меня будут интересовать любые сведения о Техуре. Я чувствую, он не успокоился. Можешь взять с собой кого-нибудь.
   - Нет, ваша светлость, я пойду один. Так будет лучше.
                ***
   На другой день Прокопий, надев холщовые штаны и куртаж, подпоясался широким кожаным ремнем, прицепил к нему нож и маленькую сумочку, расшитую серебром, взял в руку длинную палку с крючком на конце, называемую гарлыгой, и, надвинув на лоб серую каракулевую шапку, стал похожим на чабана. В таком виде он и спустился в долину.
   В первой же деревне он вошел в мейхане, чтобы послушать, о чем говорят люди. Бросил на мокрый прилавок акчу и ему в большую глиняную кружку налили хмельной бузы. Осмотревшись, подошел к наиболее шумной компании и уселся возле нее на войлочный коврик.
   Разговор был неинтересным (обсуждали виды на урожай), и он перешел к другой группе. Но и там говорили о заморозках, побивших черешневый цвет. Прокопий прикончил напиток и вышел на свежий воздух. От выпитого, слегка кружилась голова. Ветер в долине был значительно тише, чем на горе, поэтому и теплее. Сдвинул шапку на затылок и только пошел, как услышал:
   - Прокопий, глазам своим не верю. Я едва узнал тебя в этой одежде.
   Он поднял глаза и увидел перед собою Андрея одного из дворцовых поваров. Одет он был в серый холщовый халат, а на голове войлочная шапочка без полей. На такую обычно повязывают чалму.
   - Да вот овец пасу, - ответил Прокопий и пошевелил гырлыгой. - А ты, что тут делаешь?
   - Что и тебя выгнал новый князь?
   Прокопий в ответ мотнул головой и переспросил:
   - Как ты тут очутился?
   Андрей беззаботно махнул рукой.
   - Служу у одного богатого татарина. Ему нравится, как я готовлю кебаб. Ведь ты помнишь как я хорошо стряпал?
   Прокопий даже не пробовал его еды, но утвердительно наклонил голову. А Андрей продолжал:
   - Жена нового князя решила, что я плохо готовлю и прогнала меня. Но как тебя мог выгнать Исаак? Ведь ты его молочный брат.
   - Да вот так, - неохотно ответил Прокопий, - попал под горячую руку.
   - Это-то у Исаака горячая рука? Удивительно. Ну ладно, пойдем ко мне, я хорошо тебя покормлю, да и вино у меня есть.
   - Мне надо идти к своим овцам, - отказался Прокопий, - зашел выпить бузы.
   Они попрощались и разошлись в разные стороны, но не надолго. Андрей, скрывшись за домом, выглянул из-за него и, дождавшись когда Прокопий завернет за угол, побежал мелкими шажками за ним. Он видел как молочный брат Исаака, очутившись у последних домов, не пошел в сторону поля, где паслись чьи-то овцы, а свернул опять к мейхане. Он понял, что Прокопий его обманывает. Почему?
   О своем недоумении он доложил хозяину. Был же им не какой-то «богатый татарин», а сам Техур, обосновавшийся недалеко от родового гнезда.
   Изгнанный принц пользовался сочувствием и поддержкой мусульманского духовенства, а отсюда и татарского населения. Вокруг него стали группироваться люди, готовые на самые решительные действия, и он чувствовал себя среди них как паук в собственной паутине.
   - Где он сейчас? - спросил Техур, испытывая желание немедленно бежать и схватить Прокопия.
   - Я видел, как он направился в мейхану к Решату.
   - Пойди туда и сторожи его там. Если захочет уйти, задержи. За тобой следом я посылаю Леванда с людьми. Они и приведут его ко мне.
   Андрей поспешил, и застал Прокопия у Решата. Он допивал вторую кружку бузы. Прокопий вышел из помещения и сразу столкнулся с Андреем.
   - Какая встреча! - искренне обрадовался тот. - Ну, теперь ты не откажешься отведать моей стряпни.
   Удивленный Прокопий не успел вымолвить и слова, как Андрей схватил его за рукав и потащил за собой. Хотел вырваться, но передумал, понадеявшись встретиться с тем «богатым татарином» и поговорить с ним.
   - Что ты меня тянешь за рукав? - спокойно спросил он. - Ты ж видишь я иду и не упираюсь.
   Андрей понял, что перестарался.
   - Извини, друг, - сказал он, - я так хочу, чтобы ты побывал у меня.
   - И я хочу, - ответил Прокопий. - Я целый день только пил и ничего не ел.
   - Вот и хорошо, - сказал Андрей и оглянулся.
   Сзади, в десяти шагах от себя, он увидел Леванда в сопровождении его людей.
   Вот и калитка. Андрей потянул за шнурок, свисавший из отверстия в створке, и поднял запорную планку. Они очутились в небольшом дворе, середину которого занимал колодец, окантованный каменным кольцом. Недалеко от калитки исходили на лай два цепных пса. Впереди двухэтажный дом, а справа домик с односкатной черепичной крышей, больше похожий на сарай. Туда и повел его Андрей.
   Они оказались в небольшой комнате с глиняным полом. Справа какое-то возвышение, покрытое основательно вытертым ковром.
   - Садись, отдыхай, - каким-то приглушенным голосом сказал Андрей, - а я сейчас.
   Он поспешно покинул комнату и Прокопий остался один. Ему не пришлось долго скучать. Дверь открылась и порог комнаты, один за другим, переступили три человека, одетых в холщовые халаты. Двое молча стали возле него, а третий остался у дверей.
   Мелькнула мысль, что эти люди пришли не кормить его. И запоздало встревожился настойчивостью Андрея, который так старался, затаскивая его к себе. Проклятая буза! Это она сделала его излишне доверчивым!
   Снова открылась дверь и в комнату вошли еще два татарина, но в более богатых и чистых халатах. Прокопия пинком согнали с ложа и на его место сели те двое. Одного из них он узнал сразу - это был Техур!
   - Рад тебя видеть, молочный брат моего дяди Исаака, - сказал тот и добавил:
   - Прежде чем выяснять причину твоего появления здесь, я позволю себе отплатить за услугу, которую ты оказал дядюшке, заманив меня в пещеру. Ты думаешь я не узнал тебя тогда?
   В ответ Прокопий только пожал плечами.
   - Молчишь? - с угрозой в голосе спросил Техур и махнул рукой.
   С Прокопия содрали куртаж и повалили на пол лицом вниз. Один татарин уселся на ноги, а другой держал голову, а третий начал палкой охаживать спину. Было очень больно и Прокопий не отказал себе в «удовольствии» кричать во всю глотку.
   Затем перестали бить и кто-то тут же вскочил ему на спину и начал на ней приплясывать. Прокопий чувствовал как сдирается со спины кожа. На этом не закончились его муки. Спину посыпали солью и он взвыл на столь высокой ноте, что у самого заложило уши.
   Когда изнемог от боли и крика и был в состоянии только стонать, его вытащили во двор, где облили водой. Дали немного отлежаться, затем поставили на ноги и ввели снова в комнату. Он сразу встретился с колючим взглядом Техура. Тот спросил:
   - Хорошо я с тобой рассчитался?
   Не услышав ответа, сказал:
   - Пришло время, узнать, что привело тебя сюда? Только не ври, что ты стал чабаном.
   - Я ищу работу. Меня выгнал Исаак.
   - Верных псов не выгоняют. Ты меня искал? Ты меня хотел убить?
   - Я уже забыл о твоем существовании, - хмуро ответил Прокопий.
   - Врешь, собака! Ты еще хочешь палок?
   - Ты можешь убить меня, но нового ничего не услышишь.
   Татарин, который сидел рядом с Техуром и до этого молчавший, сказал:
   - Он твой враг, господин, его нельзя оставлять живым.
   - Это я без тебя знаю, - ответил тот грубо, - и вместе с тем не возьму грех на душу. Его молочный брат мог меня убить, но не сделал этого.
   - Смотри. Как бы не пожалеть, - недовольно заметил татарин.
   - Уведите, - приказал Техур.
   Прокопий по лестнице спустился в подвал и, пройдя несколько шагов, остановился у двери. Скрипнул засов, отверзлась дверь, из темноты пахнуло адом. Его толкнули, и он, пробежав по ступеням вниз, распластался на каменном полу.
   Он не знал сколько времени пролежал, но скрипнула дверь и в подвал вошел человек с факелом, другой остановился в дверном проеме. По ступеням спустился третий и приказал встать. Прокопий, преодолевая боль во всем теле, поднялся на ноги. Его повернули лицом к стене и занялись спиной. Он чувствовал как ножом срезают отставшие куски кожи и, сдерживая крик, слегка стонал. Потом спину чем-то смазали и боль почти сразу утихла. Он удивленно прислушивался к своему телу, оно почти не болело, только в голове гудело, как в пчелиной колоде, и ломило виски. Ему бросили на плечо какую-то ткань и он понял, что это рубаха. Она пахла свежестью. С осторожностью натянул ее на тело и почувствовал почти блаженство.
   Когда остался один и осмотрелся, то увидел высоко под сводчатым потолком отверстие размером с детскую голову. Оттуда струился лучик света и наверное проникал свежий воздух. Только того и другого было так мало, что мрак и духота, наполнявшие подвальное пространство, казались необоримыми.
   Со скрипом открылась дверь. Как и до этого, внесли сначала факел, а за ним в подвал сошел Андрей. Он нес корзину, которую поставил тут же возле ступеней, и, вернувшись к двери, сказал:
   - Я обещал тебя покормить.
   Прокопий не стал сводить с ним счеты, понимая, что он лицо подневольное и, окажись сам на его месте, поступил бы так же. Он только спросил:
   - Что со мной собираются делать?
   - Не знаю, но, думаю, худшее уже позади, - ответил Андрей.
   С этими словами он, не желая продолжать разговор, ушел. За ним последовал и факельщик. Узнику пришлось в темноте разбирать корзину с едой. Из нее вкусно пахло вареным мясом и хлебом, чесноком и луком. Поев, Прокопий направился в угол своей темницы, где еще при свете факела заметил кучку соломы. Улегся на ней и забылся тревожным сном.
   Все последующие дни его никто не посещал, если не считать факельщика, который приносил еду. Он молча ставил принесенную корзину на пол и забирал пустую. Как-то вместе с ним пришел тот татарин, что лечил Прокопию спину. Задрал рубаху, посмотрел, сказал «Яхшы» и вышел.
   В какой-то из дней во дворе яростно залаяли собаки - пришел чужой. Слышалась татарская речь. Заскрежетал засов на двери, и она открылась. Факельщик, не став спускаться вниз, сказал:
   - Чыкмак!
   Прокопий бросил поспешный взгляд на оставшуюся в корзине еду и направился к двери.
   Выйдя во двор, он сощурился от яркого света и вначале ничего не видел. Услышал приказ снять рубаху. Неловко, преодолевая боль в спине, выполнил его и увидел перед собой чернобородого мужчину с большими миндалевидными глазами. Перед ним был явно армянин. Прокопий, следуя знаку руки, повернулся к нему спиной. Армянин, щелкнул языком, но ничего не сказав, направился к лестнице.
   На террасе его поджидал Техур. Они оба скрылись в доме. А к Прокопию подошли двое таких же чернобородых и начали надевать ему на ноги и руки железные кандалы. Пока они это делали их хозяин вышел из дому и направился к калитке. Прокопия толкнули в спину, и он, звеня железом, последовал за ним. Перед тем как выйти за калитку оглянулся и увидел на террасе Техура и Андрея. Они видели как его уводят.
   Прокопия затолкали в телегу, которая стояла у самой калитки, и он очутился в обществе таких же несчастных кандальников. Они трусили по дороге две ночи и два дня, пока не очутились у высоких стен большого города. Прокопий понял: их привезли в Кафу. Ночь провели в каком-то дворе. Каждому из них была предоставлена отдельная клетка и миска с дурно пахнущей похлебкой.
   Наутро с Прокопия, как и с других, сняли кандалы и повели, под присмотром стражников, на базарную площадь. Их загнали на специальное возвышение, откуда были видны головы мужчин, покрытых тюрбанами, фесками, барашковыми и войлочными шапками. Изредка мелькали непокрытые, с взъерошенными волосами, головы.
   Начались торги. Они шли бойко и к вечеру на постаменте остались Прокопий и четверо руссов. Его обходили из-за незажившей раны на спине. По мнению покупателей так могли наказать только очень строптивого и непослушного человека. А зачем такой в хозяйстве? Руссы же смотрели на всех глазами бешеной кошки - они до сих пор не могли смириться с положением невольников - и это тоже сдерживало покупателей.
   Хозяин хотел уже снимать их с торгов, как к нему подошел турок и купил оставшихся за сниженную цену. Прокопий видел малиновую феску его нового хозяина и колышущийся живот под красным кафтаном. Стражники бичами согнали рабов с постамента и, связав за шеи сыромятными ремнями, повели к портовым воротам.
   Турок горделиво шел впереди, а за ним угрюмая цепочка невольников и, щелкающие бичами, стражники. У ворот турок в недоумении остановился - они оказались закрытыми. Он попытался доказать начальнику, что ворота рано закрыли, но тот, не скрывая злобы, сказал:
   - Поблагодари за это своих сородичей, корабли которых снова разбойничают у нашего города!
   Турку не нужно было объяснять чем лично ему грозит появление родных кораблей в кафинской бухте. За многие годы торговли с гяурами, он хорошо усвоил, что городские обыватели весьма нервно реагируют на такие события и сразу начинают избивать турецких купцов и громить их лавки. Поэтому, не мешкая, приказал страже гнать рабов к ближайшему каравансараю, а сам, обогнав их, устремился туда же.
   Ему с трудом, за хорошую мзду, разрешили ввести рабов во двор каравансарая. Прокопия и его товарищей по несчастью усадили возле неработающего фонтана. Стражники остались их охранять, турок же поднялся на второй этаж каравансарая. Некоторое время из-за парапета террасы была видна его феска, но позже она скрылась – видимо, решил поспать.
   Пленники начали знакомиться друг с другом. Оказывается, среди руссов только один немного знал татарский язык. Его звали Афоней. Ему, как и остальным его товарищам, было едва за тридцать, но многие дни в неволе очень состарили их. Всклоченные волосы и русые, давно не стриженые, бороды придавали им дикарский вид. Не зря их так долго не могли продать.
   Узнав, что Прокопий из местных, Афоня несказанно обрадовался. Удивленному сотоварищу пояснил, что собрался бежать и, если что сдерживало его, так это незнание местных условий, не говоря уже об отсутствии знакомых, где можно было бы на первых порах спрятаться.
   Прокопий с тоской в голосе сказал:
   - Завтра, как только откроются ворота, нас заведут на корабль, прикуют к веслам и тогда уже не побежишь.
   - Поэтому нужно сделать это сейчас, - заметил Афоня.
   - Ты видишь, нас охраняют.
   Стражники сидели чуть поодаль и о чем-то страстно шептались. До этого они похаживали возле пленников, потом, видимо устав, присели, а теперь, привлеченные шумом за стенами каравансарая, собрались в кучку и начали что-то обсуждать.
   Они не были похожи на турок. Скорее всего хозяин нанял их временно для охраны «товара» на берегу. Прокопий чуть подвинулся к ним и прислушался. Говорил один из них на татарском языке:
   - Там сейчас грабят османов, а мы здесь, как дураки, охраняем этих заморышей. Там мы можем заработать больше, чем у этого скупердяя.
   Робкий голос ему возражал:
   - Но ведь мы обещали…
   - Вот ты и останься тут, а мы уйдем. Эти хорошо связаны ремнями и никуда не денутся. А к утру мы вернемся с добычей и поделимся с тобой. Согласен?
   Трое стражников, не дождавшись ответа, поднялись и направились к калитке. Их хотели задержать - ночью не положено выходить за пределы каравансарая, - но те прорвались. Когда всё успокоилось, Прокопий пояснил Афоне причину ухода стражников. Тогда тот спросил:
   - Неужто мы не справимся с одним?
   - Если он поднимет крик, то к нему на помощь сбегутся и тогда нам сильно достанется.
   - Нужно взять его внезапно.
   - Дай подумать, - попросил Прокопий и через некоторое время сказал:
   - Сейчас я подманю его поближе, а ты ухитрись завалить его и сразу затыкай рот.
   Прокопий начал кататься по земле и слегка, чтобы не привлекать внимание посторонних, вскрикивать. Ремни сковывали его движения, и он дергал их, принося себе и товарищам изрядную боль. Те начали ругаться.
   Стражник, увидев непорядок, подошел ближе, хотел прикрикнуть, но не успел. Ударом ноги под колени его уложили на землю и навалились сверху. В рот заложили кусок суконной тряпки от зипуна, который отрезали саблей стражника, и ею же освободились от ременных пут. Ими связали самого стражника и уложили его на сухое дно фонтана. Теперь нужно было выйти за пределы каравансарая.
   Прокопий впереди группы подошел к калитке и строго сказал сторожу:
   - Открой и ты останешься жив.
   С этими словами выступил вперед Афоня и приставил к животу сторожа острие сабли. Тот правильно оценил ситуацию и без возражений распахнул калитку перед  опасными «гостями».
   Они обрели свободу, но не знали как ею воспользоваться. Лучшим вариантом было бы выбраться из города, но все ворота закрыты. Бродить по улицам среди ночи очень опасно - можно нарваться на своих или чужих стражников. Оставалось спрятаться где-то до утра. А потом куда? Вообще-то до утра нужно еще дожить.
   Прокопий немного ориентировался в Кафе, поэтому предложил до утра спрятаться на базаре. Там ночуют многие бездомные и, если к ним прибавятся еще пятеро, то это не будет особенно заметно.
   Они, прижимаясь к заборам и стенам домов, подошли к базару и юркнули под один из многочисленных прилавков. Здесь и замерли, прислушиваясь к звукам, доносящихся с противоположной от них стороны. Оттуда неслись вопли и ругань, где-то полыхнуло пламя. Они слушали и молили единого для них Бога, чтобы вся эта суматоха прошла мимо.
   Еще не забрезжил рассвет, как все стихло и у них появилась возможность спокойно подумать о дальнейших шагах. Вся надежда была на Прокопие, но и у него не оказалось знакомых в городе. Вот если только…
   - Тут, где-то недалеко от базара, - сказал он, - живет еврей по имени Косе Кокоз. Он родился у нас на горе, поэтому кое-кто из наших у него бывал.
   - Так веди нас к нему, - попросил Афоня.
   - Беда в том, что я у него не был и не знаю точно где его дом.
   - Вспомни, что тебе говорили о доме.
   - Да, я хорошо себе его представляю. Но будет ли у нас время искать?
   - Так зачем мы его теряем? - воскликнул Афоня.
   Прокопий вылез из-под прилавка и осмотрелся.
   - Мне кажется нужно идти туда, - сказал он и показал рукой на одну из улиц, выходящих к базару.
   Они пошли в том направлении, присматриваясь к домам. Этот нервный, но недолгий поиск закончился у красивого двухэтажного особняка. Главный вход в него был украшен мраморными колоннами и навесом, перекрывавшим часть улицы. Стрельчатые окна блестели стеклами. К массивным дубовым дверям были прикреплены бронзовые львиные головы с открытыми пастями. Прокопий устало прислонился к двери.
   - Мне говорили, - сказал он, - что входить надо с другой стороны.
   Они юркнули в узкий переулок.  В этом укромном месте Прокопий оставил своих товарищей, а сам пошел дальше вдоль забора. Нашел калитку и приоткрыл ее. Во дворе ни души. Вошел и остановился у знакомой по рассказам двери. Робко постучал в нее. Прислушался и постучал сильнее. Дверь приоткрылась и выглянула головка молодой женщины в белом чепце.
   - Ким анда? (Кто там?) - спросила она.
   - Сав бол, биче. (Здравствуй, госпожа).
   - Тохта мында (Стой здесь) - ответила служанка, посчитав, что этот изможденный человек просит милостыню.
   - Ёк, ёк, биче, - заволновался Прокопий. - Мне нужно увидеть господина Кокоза. Я - молочный брат князя Исаака из Феодоро.
   - Тохта мында, - повторила женщина и закрыла дверь.
   Ждать пришлось не долго. Эта же женщина впустила его в дом и провела на кухню.
   - Поешь, - сказала она, ставя перед ним миску с мясом и подавая лепешку.
   - Нет, госпожа, мне не до еды. Мне нужно видеть господина Кокоза.
   - Не называй меня госпожой, - возразила женщина, - а зови Маничка.
   - Хорошо, Маничка, но мне нужен твой господин.
   - Вот он идет, - ответила она, прислушиваясь к шагам.
   На кухню вошел грузный, но не совсем старый мужчина. Черные усы были лихо закручены вверх, придавая лицу добродушное выражение. Он спросил:
   - Ты хотел меня видеть?
   - Да, господин, я молочный брат и слуга квириоса Исаака.
   - Что с тобой случилось?
   Прокопий принялся рассказывать о своих приключениях.
                ***
   Афоня волновался - не забыл ли о них Прокопий? Со стороны базара усиливался шум. Не их ли ищут? Он выглянул из-за угла и увидел, что в его сторону бежит турок, который недавно владел ими. Феска была у него в руке, кафтан распахнут, от чего полы, как крылья, трепались за спиной, а серая рубаха колыхалась в ритме бега.
   Афоня, не помня себя от страха, подскочил к двери главного входа и принялся стучать по ним кулаками. Турок приближался, а дверь не открывали. За ним бежали еще человек пять. Наконец дверь приотворилась и женский голос спросил:
   - Ким анда?
   Афоня не стал прояснять вопрос, ему нужно было спасаться! Он нажал на дверь, и она неожиданно легко распахнулась. Он влетел в помещение и, споткнувшись о ногу женщины, растянулся на полу. Вслед за ним ввалился турок, дышащий как загнанная лошадь. Толчком ноги он захлопнул дверь и, нащупав запор, задвинул его. И во время - в дверь яростно застучали.
   На шум вышел хозяин, а за ним Прокопий. Турок тем временем поднял Афоню и хотел его о чем-то спросить, но услышал голос:
   - Селям алейкум, Абдулла-эфенди! Здоровье твоим рукам и свет твоим очам.
   Турок низко поклонился хозяину и ответил почтительно:
   - Алейкум селям, Хозя-эфенди!
   - Ты чем-то расстроен? - участливо спросил Кокоз.
   - Для этого, мой господин, много причин есть, но я назову тебе только две, в надежде, что ты поможешь мне.
   - Говори, и я все сделаю так, что глаза твои будут светиться радостью, а живот не успеет опасть.
   - Первое, что я хотел сказать, что фряги меня чуть не убили. Хорошо я вспомнил о твоем гостеприимном доме и успел добежать до него.
   - Ты здесь в безопасности, Абдулла. Я не дам тебя в обиду.
   - Спасибо, эфенди. А вторая беда - разбежались мои рабы.
   - Если нужны деньги, я ссужу тебе их.
   - Нет, Хозя-эфенди, мне не деньги нужны, а рабы.
   - Как я могу тебе помочь?
   - Вот эти двое и есть мои рабы, - ответил Абдулла, показывая на Прокопия и Афоню.
   Косе обратился к Прокопию:
   - Это твой бывший хозяин?
   Тот не успел ответить - его опередил турок:
   - Почему ты говоришь «бывший»?! Я его не продавал и не отпускал на волю! Он мой, но бежал, поэтому заслуживает наказания!
   - Не торопись, Абдулла, - я их обоих у тебя покупаю. Назови цену.
   - О чем ты говоришь, Хозе-ага? - возмутился турок. - У меня их было пять! Отдав тебе этих двух, я потеряю тех трех! Кто тогда скажет где их искать?
   Кокоз обратился к Прокопию с вопросом:
   - Ты знаешь где те, о которых говорит Абдулла?
   - Нет, господин, те остались в каравансарае, - соврал тот, хотя только перед этим говорил Косе, что русы прячутся возле его дома.
   - Вот видишь, Абдулла, они тебе не помощники.
   - Я не верю им! Помоги мне заковать их в цепи, и я выбью из них даже то, что они действительно не знают!
   - Ты хочешь выйти с ними на улицу? - не скрывая удивления, спросил Кокоз, прислушиваясь к непрекращающемуся там гаму. - Боюсь, что тебе тогда не только рабы, но и феска не понадобятся.
   - Ты лишаешь меня своего гостеприимства? - возмущенно спросил турок.
   - Конечно нет, но в моем доме я не позволю никого заковывать
   - Хорошо, - смирился Абдулла, - но ты тогда купишь у меня всех пятерых.
   - Согласен, - улыбаясь в усы, ответил Косе, - но это случится, когда ты предъявишь мне всех пятерых.
   - Где я тебе их возьму?!
   - Тогда за что платить? Ведь ты продаешь рыбу, находящуюся в море.
   - Отдавая этих двух, я потеряю тех трех!
   - Сказку про белого бычка ты расскажешь моей внучке, а сейчас побеспокойся о собственной голове. Будь умным человеком, Абдулла, смирись. Кто из нас, купцов, не нес потери?
   Абдулле ничего не оставалось делать, как принять условие хозяина и, в сопровождении слуги, направиться во внутрь дома. Кокоз, проводив его взглядом, сказал Прокопию:
   - Веди остальных и спрячь их в сарае. Абдулла не должен их видеть. Илья, - обратился он к слуге, - покажи им место.
                ***
   Исаак встревожился долгим отсутствием Прокопия. Неужели попал в руки Техура? И что еще задумал этот оборотень? Чтобы как-то укрепить свою власть, он решил пойти навстречу генуэзцам, предлагавшим заключить с ними договор о дружбе и взаимной помощи.
   Решено - сделано. Приезд князя Феодоро в Кафу и заключенный там договор вызвали неописуемое ликование генуэзцев. Восторг по поводу этого события хорошо просматривается в письме протекторов «Банка св. Георгия», датированного 26 апреля 1471 года:
                «Его сиятельству, нашему дражайшему другу господину Саику,
                теодорийскому князю.
   Сиятельный дражайший друг наш, нас очень обрадовало донесение от наших кафинцев о том, что Ваше сиятельство лично ездили в Кафу и заключили с тамошними властями соглашение и союз к обоюдной защиты наших территорий»
   И в конце письма: «…Ваше сиятельство вместе с нашими колонистами, должны беспрестанно иметь в виду врага и убеждать всех наших и Ваших подданных жить друг с другом в искренней братской любви и согласии».
   Если бы не было рядом клацающей зубами Турции, то у Генуи на Черном море не было бы больших проблем, а так приходилось постоянно помнить об этом самим и напоминать другим.
   Пребывание Исаака в Кафе не ограничилось заключением договора. В процессе переговоров, он получил от своего старого друга Косе Кокоза письмо, в котором высказывалась просьба посетить его скромное жилье.
   Детство Кокоза прошло на Мангупе, а когда он подрос, его дядя Самуил, чувствуя в племяннике незаурядный ум, посоветовал сестре отправить сына в большой город.
   Обосновавшись в Кафе, молодой Кокоз хорошо преуспел в торговле и стал пользоваться большим уважением среди соплеменников. С годами его авторитет вырос до такой степени, что купцы считали за честь побывать у него в доме. Красивое здание, которое он выстроил в соборго, стало не только украшением города, но и местом многих торговых сделок.
   Князь не мог отказать племяннику Самуила, большого друга его отца, в просьбе и, как только освободился от дипломатических забот, поехал к нему.
   Так и встретились два не совсем молодых человека, знавших друг друга с младых лет. Они крепко обнялись и долго стояли, похлопывая друг друга по спине.
   - Косе, ты совсем молодо выглядишь! - воскликнул Исаак, отстраняясь от него.
   - Спасибо, Исаак, на добром слове, - ответил тот и добавил: - Видно это оттого, что мне не пришлось бороться за власть.
   - Ты прав, мой друг, это занятие не из приятных.
   - А я-то раньше думал, что всякая власть от Бога, поэтому блажена - буркнул Косе, беря гостя под руку.
   Они поднялись по внутренней лестнице на второй этаж и вошли в небольшую комнату, служившую хозяину для приема личных друзей. Она была обставлена невысокими шкафами, обработанными черной полированной фанерой вперемешку с бронзовыми накладками, и мягкими диванами, на которых лежали атласные подушки, набитые лебяжьим пухом. Пол был укрыт толстым персидским ковром. Все это освещалось через два узких стрелообразных окна, заполненных венецианскими розовыми стеклами. Исаак остановился у порога, осмотрелся и сказал, не скрывая чувства восхищения:
   - Косе, я только сейчас оценил мудрость твоего дяди, который не оставил тебя жить на мангупских камнях.
   - Зря ты, Исаак, так пренебрежительно отзываешься о нашей родине. Меня до сих пор тянет туда. А ко всему этому, - он обвел рукой, - быстро привыкаешь.
   Слуги внесли еду и питье, и они, удобно усевшись, начали вспоминать давно прошедшие годы. Затем Исаак в общих чертах поведал о том как ему удалось избавиться от Техура. Косе на это ответил:
   - В народе говорят: «Пока ветер не подует, дерево не шелохнется». Он подул в твою сторону, и ты хорошо им воспользовался. Но сейчас я тебя немного удивлю, если не возражаешь.
   Исаак не возражал. Косе хлопнул в ладоши, появился слуга.
   - Пусть войдет, - сказал господин.
   В комнате появился Прокопий. На его широком лице блуждала смущенная улыбка. Исаак удивленно уставился на него, после чего, не скрывая неудовольствие, спросил:
   - Что ты тут делаешь?
   Прокопий бросил вопрошающий взгляд на Кокоза, тот ободряюще сказал:
   - Твой господин, Прокопий, еще ничего не знает, поэтому расскажи ему о своих приключениях.
   Князь слушал и его лицо мрачнело. Когда слуга замолчал, он спросил:
   - Ты найдешь дом Техура?
   - Найду, господин.
   - Что ты собираешься предпринять? - поинтересовался Косе.
   - Возможно арестую его.
   - Не делай из него мученика, Исаак. Ты возбудишь татар и тебе не поздоровится.
   - Хорошо, я еще подумаю. А теперь, Прокопий, готовься. Завтра утром поедем домой. Или ты хочешь остаться здесь?
   - Нет, господин, - смущенно ответил слуга и посмотрел на Косе.
   Тот в ответ улыбнулся и, обращаясь к Исааку, сказал:
   - Он тут обзавелся друзьями. Расскажи, Прокопий.
   Выслушав историю с руссами, князь спросил:
   - И что они собираются делать?
   - Они, господин, хотели бы поехать с нами и жить у нас.
   - Что ж, я не возражаю. А ты как, Косе?
   - Я тоже не против. Тем более трое вольны поступать по своему усмотрению, я за них не платил.
   - А за четвертого платил?
   - Звонкой монетой, Исаак. И за Прокопия.
   - Я с тобой рассчитаюсь.
   - Не надо, мой друг, позволь сделать тебе подарок.
   - Принимаю его, - сказал князь и, обращаясь к Прокопию, приказал:
   - Пусть и те едут.
   Когда Прокопий вышел, Косе задал князю неожиданный вопрос:
   - Ты знаешь, Исаак, чего всегда не хватало нашей стране? - спросил он.
   - Будешь перечислять, устанешь, - уклончиво ответил князь.
   - Другого ответа, мой друг, я от тебя и не ожидал. А не хватает нам вот чего - международного признания.
   - Сомневаюсь, что оно нам надо. Мы имели родственные связи с Трапезундской империей, теперь ее захватили турки. И что изменилось?
   - Трапезунд в то время,-  ответил Кокос, -  уже терзали османы и ему было не до нас. В свою очередь, мы ничем не могли им помочь. А вот если тебе удастся породниться с сильным государством, то вполне сможешь надеяться на его помощь.
   - Это с кем же? Не с Генуей ли?
   - У мышки нет страшнее зверя, чем кошка, - улыбаясь, заметил Косе. - Генуя и сама неуверенно чувствует себя в Хазарии. Турецкий султан терпит ее здесь до той поры, пока с татарами не может договориться. Случись обратное, и Генуя тут же захлебнется собственной кровью.
   - Что-то очень мрачно.
   - Это не пустые слова, Исаак. Я друг многих купцов. Среди них я не знаю дураков. Сам понимаешь, торговля требует больших мыслительных затрат. Если не можешь шевелить мозгами, никогда не станешь хорошим торговцем. Так вот, они в один голос заявляют, что если не остановить османов совместными усилиями, то те скоро наложат лапу и на Хазарию.
   - Может быть, - согласился Исаак, - но как им помешать?
   - Генуе пока удается держать Менгли-Гирея в своих нежных объятьях, но это не может долго продолжаться. Рано или поздно горшок лопается и его выбрасывают. Но есть другая страна. Она быстро накапливает силу. Это Московское княжество. Оно независимо от турок. Кстати, у них и вера такая же, как у вас - православная. Слышал об этом княжестве?
   Исаак кивнул.
   - Я недавно оказал их князю Ивану небольшую услугу. Помог выгодно продать солидную партию изумрудов. Его люди часто бывают в Кафе и, как я знаю, ищут возможность наладить связи с государями Хазарии.
   - У нас никто от них не был, - заявил князь.
   - Это объяснимо. Урусча знали, что твой братец льнет к татарам и, как истинный сабысы живет от урожая до урожая - тем и доволен был. Теперь у власти ты. Почему бы тебе не расширить свои интересы и не наладить добрые отношения с Москвой? Великий князь Иван, по твоей просьбе, мог бы поддержать тебя и военной силой, а ты, допустим, взял бы под свою опеку его купцов. Их часто обижают и генуэзцы, и татары. Потом, у тебя есть порт Каламита. Создай выгодные условия московским купцам и через него потекут товары.
   Князь Феодоро слушал, но мысли его были направлены в другую сторону. Он, неожиданно для Косе, спросил:
   - А нет ли у царя Ивана неженатого сына? У меня две дочери на выданье. Мария так вообще скоро станет старой девой. Раньше мы своих женщин отдавали за трапезундских вельмож, а сейчас…
   Исаак замолчал.
   - Понятно, - согласился Косе. - Сейчас, за кого ни выдай, девке придется менять веру.
   - Вот именно, - подтвердил князь. - Кругом или католики или мусульмане.
   - Подожди, Исаак. Если не путаю, то, помнится, мне говорили, что Стефан, господарь Молдавии, вдовец. Не хочешь попытать счастья?
   - А как до него добраться?
   - Поручи это мне. Я как-то оказал ему услугу, и он мне обязан.
   - Никогда не подумал бы, что ты так развернулся. Какую же ты услугу ему оказал?
   - Это длинная история, мой друг, и не будем занимать ею наше время. Так ты поручаешь мне выступить в качестве свата?
   - Я ничего не знаю об этом человеке. Ты говоришь, что он вдовец. Не стар ли он?
   - Конечно не молод, но и не так стар, чтобы второй раз не жениться. Да и твоя Мария уже в летах.
   - Да, ей скоро восемнадцать, - ответил Исаак и глубоко вздохнул.
   - Вот видишь. Мне кажется выбирать тут не приходится.
   - Что ж, Косе, я согласен. Когда ждать сватов от Стефана?
   - Скоро, Исаак, скоро. Я посылаю к нему судно с товаром. С ним отправлю и письмо с изложением твоих предложений. Но у тебя, ты говоришь, две дочери.
   - Вторая - Елена, но ей сейчас всего одиннадцать лет.
   - Самый раз начинать сватовство. Я сообщу в Москву, что у тебя есть дочь на выданье, а у князя Ивана, насколько я знаю, сын. Пусть думают.
   - Знаешь, Косе, ты снял груз с моих плеч.
   - Рад помочь тебе, Исаак. Теперь, надеюсь, мы чаще будем общаться.
   Они расстались, довольные друг другом.
                ***
   Косе Кокоз не мог рассказать Исааку какую услугу он оказал  молдавскому господарю, так как она была связана с поставкой оружия. Генуя категорически пресекала его оптовую торговлю. Помня о  золотом принципе коммерции: «Спрос рождает предложение», кафинские власти опасались разворовывания городских арсеналов. Но, несмотря на строгий учет, за многие годы беспокойного существования колонии, в крепостных башнях появилось множество тайников, где пряталось сворованное оружие.
   Потому Кокоз никогда не испытывал недостатка в товаре, но всегда был очень осторожен и мало кто ведал чем он в действительности занимается. Вот и князь Исаак, побывав у него, так и не узнал, что его друг - оптовый торговец оружием.
                ***
   Не прошло и года как дочь Исаака Мария вышла замуж за господаря Молдавии Стефана IV.




   ЧАСТЬ ВТОРАЯ

   ГАДОСТЬ ДЕЛАЙ ТАЙКОМ

   А КТО ПРИОБРЕТАЕТ ПОСТУПОК ИЛИ ГРЕХ,
   ПОТОМ ОБВИНИТ В НЕМ НЕВИННЫХ, ТОТ
   БЕРЕТ НА СЕБЯ ЛОЖЬ И ЯВНЫЙ ГРЕХ.
                КОРАН 17, 82


   ГОРТАНЬ ИХ - ОТКРЫТЫЙ ГРОБ; ЯЗЫКОМ
   СВОИМ ОБМАНЫВАЮТ; ЯД АСПИДОВ
   НА ГУБАХ ИХ.
       БИБЛИЯ, ПОСЛАНИЕ РИМЛЯНАМ 3,13



                ГЛАВА I
                ДИЛЯРА

   События, произошедшие в Крыму в 1473 году, стали в последствии для него роковыми. Но в то время ни один мудрец не мог бы рассмотреть в их зачатке таких пагубных результатов. Да и на самом деле, что особенного в том, что кто-то приехал, чтобы нажиться, а какая-то мать, желая добра своему ребенку, предпринимает разумные, в ее понимании, действия?
   А началось все с того, что, преодолев трудный и опасный сухопутный путь, из Генуи в Кафу приехали Антониотто Кабелла и его советник Оберто Скварчиафико. Сразу по приезду Кабелла заступил на должность массария в управлении казначейства с тем, чтобы через год занять место консула. Оба эти, казалось бы, достойные синьоры, с усердием новичков приступили к своим обязанностям, никак не догадываясь о своем губительном предназначении.
   Почти одновременно с их прибытием, в татарской среде произошло важное событие - скончался Мамак Ширин-бей. Как часто бывает, он умер внезапно от остановки сердца. Его похоронили в тот же день, а на следующее утро Карасубазар проснулся в неведении - кто станет беем и главой рода Ширинов? Сейтак или Эминек? И тот и другой имели право наследования титула. Эминек как старший в роду по возрасту, а Сейтак как старший сын умершего бея.
   По воле хана Менгли-Гирея, беем рода Ширинов стал Эминек. На этом можно было поставить точку, если бы Сейтак не вздумал компенсировать потерю бейства занятием вакантной должности тудуна.
   Он, по совету своей матери Диляры, не дождавшись приглашения хана, поехал в Саладжик с намерением добиться этой должности. В ханском дворце нежданного гостя проводили к управляющему Диваном мурзе Мансуру. Обменявшись любезностями, они уселись рядом. Мансур спросил:
   - С чем, уважаемый Сейтак, прибыл к нам?
   Тот, волнуясь, сбивчиво сказал о своей просьбе, на что чиновник ответил:
   - Видишь ли, мурза, назначение тудуна не обходится без согласования с консулом Кафы. Ты это знаешь?
   - Но у хана решающее слово!
   - И, несмотря на это, хан вынужден считаться с мнением консула. Сейчас он ждет его.
   - Надеюсь, мое имя было произнесено?
   - Твое имя, Сейтак-мурза, было произнесено.
   - И что?
   - Не знаю. Хан ничего мне не говорил.
   - Тогда я его сам спрошу!
   - Хан приболел и никого не принимает.
   Сейтак от злости заскрежетал зубами. Мансур, покачав головой, сказал:
   - Я передам хану наш разговор.
                ***
   Диляра, узнав о неудаче сына, решила сама вмешаться в это дело. К хану она не могла обратиться, но переговорить с его матерю, ей никто не мог помешать. Взяв с собой подарки, в том числе меховую накидку, полученную от русского купца, Диляра поехала в Саладжик.
   Вдова Хаджи-Гирея и мать правящего хана Гюльсара, к тому времени была удостоена придворного титула «валиде», имела свой двор и получала от казны деньги и припасы.
   Подарки ей, идимо, понравились, что она приняла вдову Мамака без проволочек. Они встретились в небольшой, но уютной комнате, свет в которую поступал через цветные стекла окон, чем несколько освежал лицо стареющей хозяйки. Диляра низко поклонилась госпоже, успев заметить при этом, что с момента их последней встречи в Кафе она сильно сдала.
   - О, великая ханым, - сказала она, получив разрешение сесть, - я несказанно рада видеть тебя в расцвете сил. Твоя красота затмевает луну в ее полном развитии. Да будет тебе столько радостных дней, сколько ты захочешь.
   Гюльсара молча выслушала льстивые речи и, улыбнувшись, наклонила голову, что могло означать «хватит». В ответ сказала:
   - Мы с тобой, Диляра-ханым, давно знакомы, поэтому встреча с тобой мне особенно приятна. Так о чем же ты хотела просить меня?
   Гостья поудобнее уселась, глубоко вздохнула и только после этого сказала:
   - Тебе, Гюльсара-ханым, знакомо горе от потери повелителя, но твой сын, став великим ханом, утешил тебя. Да продлит вам обоим Аллах счастливые дни. Мой же сын не смог дать мне столько радости, сколько бы хотелось. Аллах не так милостив к нему, как к его отцу. Мамак был тудуном, его ценили и твой муж, и твой сын. Я думаю, что вполне справедливо было бы назначить на освободившее место его сына.
   Гюльсара, наклонив голову, молча слушала разговорившуюся гостью. После с грустью в голосе сказала:
   - Я поняла, Диляра-ханым, и боюсь, что ничем не смогу помочь тебе.
   Она увидела внезапную окаменелость лица гостьи, поэтому добавила с еще большей грустью:
   - Я могла бы тебе что-то пообещать, обнадежить, но это не в моих правилах, поэтому прими все так, как есть. О твоем сыне, Диляра-ханым, говорят много плохих слов. Я не хочу их повторять, но могу сказать, что тудуном хан сделает Эминека.
   - Это уже решено? - с надрывом спросила Диляра.
   - Успокойся, но хан действительно так решил. Придет согласие консула, и тогда он объявит о назначении.
   - О, великая ханым, - воскликнула Диляра с горечью, - позволь мне думать, что мы по-прежнему остаемся в хороших отношениях, и когда хан изменит свое решение, ты вспомнишь о бедной матери и поддержишь ее сына.
   Брови Гюльсары несколько приподнялись, она спросила:
   - Я понимаю, ханым, твои материнские чувства, но что ты собираешься предпринять, если уверена, что хан передумает?
   - Я надеюсь, что консул не согласится с ханом.
   - Это маловероятно.
   - И все же, ты поддержишь моего сына?
   - Я ничего не могу обещать! - с раздражением ответила валиде.
   - Почему, великая ханым? Ведь ты знаешь моего сына с младых лет.
   Гюльсара хотела ответить: «Поэтому и не хочу его поддерживать», но, понимая, как тяжело это будет слышать матери, сказала:
   - Хан не любит, когда я вмешиваюсь в его дела.
   Диляра еще не доехала до Карасубазара, как Гюльсара, встретив сына в одном из переходов дворца, рассказала ему о визите матери Сейтака и ее готовности повлиять на решение хана. Менгли-Гирей отнесся к этому в высшей степени спокойно. Он сказал:
   - Ничего у нее не получится. Зря старается. Я никогда не допущу, чтобы этот фасик стал тудуном.
   - Не слишком ли ты строг к нему, мой сын?
   - Он другого не заслужил! - с раздражением сказал хан и повернулся к матери спиной.
   Сейтак видел, когда мать вернулась из поездки в Саладжик. Ее хмурый вид красноречиво говорил о плачевном результате визита, поэтому не торопился с ней встретиться. Но вот пришел слуга и передал просьбу госпожи зайти к ней немедленно. Она сидела на низком диванчике, откинув голову назад, прикрыв глаза. Не меняя позы, сказала:
   - Эта старая гусыня отказалась нам помочь!
   Сын, не шевелясь, стоял у порога. Она, приоткрыв глаза, спросила:
   - Что молчишь?
   - Нужны ли тут слова? Ведь и без них все ясно.
   - И ты смирился?
   - А что, по-твоему, осталось делать?
   Диляра подалась вперед и строго посмотрела на сына.
   - Ты хочешь стать тудуном?
   - Кто считается с моим желанием?
   - Жаль, что ты уже вырос, а то, с каким удовольствием я бы отхлестала тебя!
   - И что бы изменилось?
   - Ты бы понял, что за свое счастье нужно бороться до конца и не сдаваться при первой же неудаче.
   - Неудач уже две, мама. Я был в Саладжике, и ты побывала там.
   - Всему виною непонятное упрямство Менгли!
   - А мне оно понятно, - хмуро ответил Сейтак. - Знал бы, что он станет ханом, то меньше мутузил бы его.
   - Кто в детстве не дрался? Видно не только в этом причина.
   - Что толку, мама, с того, что мы докопаемся до истины? Станет ли от этого легче?
   - Ты прав, сынок. Нужно не терять времени на пустяки, а думать, как побороть хана.
   - Я только мурза, мать, а не бей! Как я могу бороться с ханом?
   - Зато я знаю, как! - решительно сказала Диляра и, увидев удивление в глазах сына, пояснила:
   - Нужно уговорить консула, чтобы он не дал согласия на Эминека, и, наоборот, назвал твое имя.
   - А хан скажет «нет».
   - Надо сделать так, чтобы он на время забыл это слово!
   - Тебе только сказки выдумывать. Кому мы нужны?
   - Ты забыл о волшебной силе денег, Сейтак.
   - Менгли-Гирея не купишь.
   - Согласна, но алчного фряга будет не трудно купить.
   - Не нашими деньгами..
   - Распродам все, но наскребу нужную сумму.
   - И сколько же? Тысячу акче?
   - Зачем смеешься, сын? Здесь нужно золото и, я думаю, не меньше трех тысяч дукатов.
   - Ого! - воскликнул Сейтак. - Имея такие деньги, можно было бы, не становясь тудуном, пустить их в оборот и разбогатеть.
   - Нет, сын, ты станешь тудуном, даже если мне придется пройти по трупам!
                ***
   Диляра энергично, с помощью Сейтака, собрала все деньги и с грустью увидела, что не набралось и трети из того, что могло быть достаточным для подкупа консула. Несмотря на это, решила все равно ехать в Кафу. Там она обратится к капитану аргузариев Марко Кассимо, которого знала как негласного партнера ее мужа. Он иногда приходил к ним в дом на площади св. Георгия. Бывало по ее просьбе, он оказывал ей мелкие услуги, получая за это некоторые вознаграждения. Неужели и этот человек отвернется от нее?
   Она приехала в Кафу как частное лицо в сопровождении небольшой охраны и двух служанок. Спешилась у своего бывшего дома на площади святого Георгия, посмотрела на него, и ей еще больше захотелось снова стать его хозяйкой.
   Оставив спутников на месте, она смело вошла в консульский дворец и направилась к кабинету капитана аргузариев. Стражник не задержал ее, узнав знатную татарскую синьору. Она постучала в знакомую дверь и, не дождавшись отзыва, толкнула ее. Дверь не поддалась. Растеряно посмотрела на нее и почувствовала, как тревожно забилось сердце. К ней подошел стражник.
   - Синьора так спешила, что я не успел сказать ей, что синьора капитана нет на месте. Но он скоро должен быть. Если не возражаете, то присядьте здесь, - он показал на длинную скамью, стоящую вдоль стены, - и подождите его.
   Диляра послушалась совета и углубилась в невеселые мысли. От них ее отвлекли быстрые шаги. Подняла голову и увидела Кассимо.
   - Извините, ханым, что заставил вас ждать, - сказал он, подойдя и целуя ей руку.
   - Не извиняйтесь, Марко, я приехала в Кафу без предупреждения.
   - Я рад нашей встрече, - сказал он, распахивая перед ней дверь.
   Когда обменялись любезностями и узнали о здоровье друг друга, Кассимо спросил:
   - Чем могу быть полезен уважаемой ханым?
   Женщина поведала о праве ее сына занять место отца и об интригах, плетущихся во дворце хана, помешавших ему сделать правильный выбор. Сейчас нужно подсказать консулу, что кандидатура, выдвинутая Менгли-Гиреем на пост тудуна, ошибочна и должна быть пересмотрена в пользу мурзы Сейтака.
   - Мне очень жаль, - сказал капитан, - но решение уже состоялось и хану направлено согласие консула на назначение бея Эмина на должность префекта или, как у вас он называется, тудуна.
   Диляра поняла, что опоздала, и это было так неожиданно, что она не смогла скрыть своих чувств и горько расплакалась. Кассимо с грустью посмотрел на плачущую женщину, и ему очень хотелось ей помочь. Годы, связывавшие его с ее мужем, не прошли бесследно, и у него осталось чувство благодарности к этой семье. Гостья быстро взяла себя в руки и, промокнув платочком слезы, спросила:
   - Нельзя ли уговорить консула изменить свое решение?
   - Так не бывает, ханым. Консул может долго думать, но принятое решение уже неподвластно ему. Даже больше, идущий за ним консул не имеет права изменить его решение. Я об этом сожалею, но таков порядок.
   - А если заинтересовать консула изменить решение?
   - С Батиста Джистиниани такой номер не пройдет. Он кристально чистый и принципиальный человек.
   - Видно ему мало предлагали, - возразила Диляра. - Я кладу на это дело три тысячи золотых дукатов!
   Кассимо вздрогнул, услышав названную сумму.
   - Вы так богаты? - спросил он удивленно.
   - Аллах дал нам богатство, и мы с сыном готовы потратить часть его подобающим образом, - гордо ответила женщина, довольная тем, что ее бахвальство не слышит Сейтак.
   После долгого раздумья, капитан сказал:
   - И все равно с Джистиниани этот номер не пройдет. Есть смысл подождать замены консула и тогда попробовать повлиять на Кабеллу, который станет вместо Джистиниани.
   - Сколько ждать?
   - Меньше года. Этот консул заступил весной, сейчас осень. У вас будет время хорошо подготовиться. Я уже говорил, что и Кабелла не в праве отменить прежнее решение, но, если у него будут веские основания, то он сможет, получив согласие протекторов банка, сделать это.
   - Я понимаю так, - проговорила задумчиво Диляра, - что если у консула будут, как было сказано, «веские причины», то он и без меня и без моих денег откажется от Эминека.
   - Но их нужно иметь! - воскликнул Марко. - Насколько я знаю, и Мамак часто огорчал консулов, но ни один из них и не подумал отстранить его от должности.
   - Консулы терпеливы, как ослы?
   - Зачем так? Они связаны по рукам и по ногам высокими принципами национальной политики Генуи. Метрополия, стараясь избежать противостояния, идет на многие уступки народам, населяющим Хазарию.
   - Так, где гарантия, что новый консул захочет поступиться этими принципами?
   - Ваше золото, ханым.
   - Понятно. Тогда, что я должна предпринять?
   - У Кабеллы, он сейчас массарий, есть советник по имени Оберто Скварчиафико.
  Кассимо, почему ты не поперхнулся, произнеся это имя, почему потолок не обрушился на твою голову?! Лучше бы ты умер, и мы на этом закончили свое повествование, но увы! Диляра спокойно сказала:
   - Я не запомню эту мерзкую фамилию.
   - Достаточно запомнить его имя. Свою фамилию он и сам не особенно любит. Так вот познакомьтесь с ним, расскажите о своем желании и о своих возможностях. Это очень скаредный человек, поэтому не стесняйтесь. Он пойдет на все, что угодно ради сотни другой золотых.
   - Где я могу его увидеть.
   - В массарии. Это рядом с домом, где вы до недавнего времени проживали. Но сейчас вы Оберто не застанете. Это нужно делать с утра.
   Увидев, как огорчилась гостья, Кассимо сказал:
   - Вы можете остановиться в бывшем своем доме. Я распоряжусь, вас примут, и вы проведете там ночь, а утром, на свежую голову, с ним встретитесь.
   - Нельзя сделать так, чтобы Оберто знал, что я к нему приду?
   - Нет, ханым. Пусть никто не знает, что мы с вами здесь обсуждали. В связи с этим делом не упоминайте моего имени, ни при каких обстоятельствах. Это и в ваших интересах, ханым. При соблюдении этого условия, я смогу иногда помогать вам… советом.
   - Договорились, Марко, - сказала Диляра и поднялась со своего места.
   Капитан устроил ее на ночлег, и они расстались.
   Утро было пасмурным, с холмов дул порывистый ветер. Диляра постояла на крыльце, плотнее закуталась в мягкую персидскую шаль и направилась в массарию.
   Накануне Марко подробно рассказал, как искать Оберто, поэтому она, ни у кого не спрашивая, уверенно прошла по лабиринтам  казначейства и безошибочно остановилась у нужной двери.
   Постучала и услышала в ответ какое-то бормотание. Вошла и очутилась в небольшой комнатке, уставленной полками. Напротив двери, за столом заваленным бумагами, сидел мужчина, пытливо на нее смотревший. Он медленно встал со своего места и, выйдя на середину комнаты, сказал:
   - Присаживайтесь, синьора.
   Гостья села на указанный ей стул и невольно глубоко вздохнула.
   - Чем синьора удручена? - спросил хозяин кабинет и в его тонком, пронзительном голосе прозвучали нотки сочувствия.
   Диляра не очень хорошо знала итальянский язык, поэтому спросила:
   - Вы не могли бы объясняться со мной на татарском?
   Фряг, направляясь на прежнее место, ответил:
   - К сожалению, синьора, в этом кабинете не звучит татарская речь, поэтому у меня не было случая научиться. Правда, у нас на родине говорят, что изучать чужой язык лучше всего с женщиной. Не возьметесь ли  быть моей учительницей?
   При этих словах он подмигнул ей левым глазом. Диляра сделала вид, что не поняла вопроса этого тощего и почему-то неприятного ей человека. Может этому виной его красноватые и сухие глаза, подпирающие узкий лоб и голое, как у скопца лицо? Или непропорциональной толщины губы? Верхняя губа, как у верблюда, значительно шире нижней и перекрывает ее. Она уже стала жалеть, что зашла сюда, но, пересилив неприязнь, спросила:
   - Вас зовут синьор Оберто?
   - Вы правы, синьора. А кто вы?
   - Я Диляра, вдова бея Ширина Мамака.
   - Очень интересно. И что вас привело ко мне?
   Задавая этот вопрос, он молил Бога, чтобы просьба этой женщины была серьезной и потребовала от него многих усилий и времени. Тогда ему придется чаще встречаться с ней и, кто знает, может, удастся растопить ледышки, застилающие ее прекрасные раскосые глаза. А там… чем черт не шутит?
   - У меня, синьор Оберто, большая беда, избавить от которой, как мне кажется, сможете только вы.
   - Это лестно слышать, синьора. Расскажите мне о своем горе, и я постараюсь быть вам полезным.
   Диляра кратко изложила свою просьбу, и Скварчиофико впал в глубокую задумчивость. Он представил себе всю сложность и рискованность предстоящего дела и тут же озаботился вопросом - как будут вознаграждены его усилия, если он все же возьмется за него? Прежде чем заговорить о вознаграждении, он спросил:
   - Почему синьора обратилась именно ко мне с этим вопросом?
   - К кому же еще, синьор Оберто? - нарочито удивилась Диляра. - Не консулу же идти?
   - И все же, почему вы обратились ко мне? Вас научил кто-то?
   - Сама догадалась, - убедительно соврала Диляра. - Как только вы приехали с синьором Кабелла в Кафу, кто-то сказал мне, что вы его близкий друг. Вот я и подумала, что только вы сможете мне помочь.
   - Вы сделали правильный выбор, синьора, и, думаю, я вас не разочарую. Но у меня будет для вас одно условие. Выйдя из этого кабинета, вы ни с кем не должны обсуждать этот вопрос и, тем более, вспоминать мое имя. Принимаете?
   Уловив кивок головы, он задал самый важный для него вопрос:
   - Надеюсь, синьора понимает, что только солнце и луна бескорыстно освещают наш жизненный путь, а так и за свечи, и за масло для лампад надо платить. Вот, например, - фряг показал на одну из бумаг, лежащих на столе, - счет на четыре свечи, которые были выданы кафедральному собору. Он пойдет в Геную для оплаты.
   - Синьор Оберто, - с нескрываемой обидой прервала его Диляра, - если вы думаете, что я неблагодарная тварь, то глубоко ошибаетесь. Я щедро оплачу ваши услуги.
   - Интересно было бы узнать предел вашей щедрости.
   - Три тысячи золотых дукатов!
   Она видела, как глаза изумленного фряга чуть не вылезли из орбит. Верхняя губа вздернулась, приоткрыв желтые зубы.
   - Надеюсь, вы не шутите? – с трудом преодолевая восторг, спросил он.
   Диляра пошарила под шалью, которую сбросила на плечи, и достала оттуда увесистый кожаный мешочек. Она небрежно бросила его на стол фрягу, сказав:
   - Здесь сто дукатов, они ваши.
   - Но это только одна тридцатая часть названной суммы, синьора!
   - Но вы еще и ее не отработали, синьор!
   - О, вы правы. Я принимаю ваш заказ и немедленно начинаю действовать. Судя по сумме, которой были оценены мои услуги, вы понимаете. насколько сложно будет осуществить ваше желание. Скажу больше, без вашей помощи мне будет трудно достичь желаемого результата. Не беспокойтесь, я не сильно обременю вас. Вам нужно будет войти в доверие Эминеку, чтобы выискивать у него недостатки и слушать, слушать. Пусть что-то из того, что вы выясните и не пригодится, но какой-то маленький фактик может помочь нам. Вы будете раз в месяц приходить ко мне и делиться своими впечатлениями. Особенно ценны будут сведения, связанные с его деятельностью префекта.
   - Может так случиться, синьор, - перебила его Диляра, - что я не смогу вам существенно помочь, и вы, в свою очередь, не найдете достаточное количество материалов, чтобы снять Эминека, что будем делать?
   - У вас, синьора, деловой ум и это мне нравится. В том случае, если мы не найдем на вашу родню компрометирующих материалов, то придется действовать более грубыми методами. Можно объявить его турецким шпионом. Свидетелей его преступной деятельности мы сможем найти. Хорош и другой способ достижения цели. Он самый дешевый и быстрый. Можно просто убить вашего деверя. Тогда возникнет вакансия, и путь вашему сыну на вожделенный пост будет открыт.
   - Хотя бы, - вздохнула Диляра.
   - Вот и договорились, - радостно изрек Оберто и щеки его окрасились в малиновый цвет. - Как видите, вы вкладываете деньги в беспроигрышное дело. И еще одна небольшая деталь, синьора. Вам нужно будет, как можно быстрее, вручить мне первую тысячу дукатов для подкупа нужных людей. По мере того, как я их израсходую, вы привезете вторую тысячу, а третью вручите мне, когда въедете хозяйкой в дом тудуна. Согласны?
   - Не возражаю, - ответила Диляра, поднимаясь со стула.
   Будто кто-то подстегнул Оберто, так быстро он выскочил из-за стола. Став перед нею и, горячо дыша, спросил:
   - Вы где остановились, синьора?
   - Нигде, - поспешно ответила та и добавила, - я сейчас же отправляюсь домой.
   - Какая жалость, - заметил Оберто, пожирая женщину еще более покрасневшими глазами, и вдруг предложил: - А может быть, погостите у меня? Я один занимаю целый этаж большого дома. Это рядом с массарией. А если хотите, договорюсь с капитаном аргузариев и, пока не приехал Эминек, вы поживете в доме префекта?
   Диляру внезапно охватило отвращение, но она сказала спокойно:
   - Нет, синьор, мне нужно ехать домой.
   Оберто открыл перед нею дверь, и она, не оглядываясь, пошла по коридору. Он смотрел ей вслед: какая стройная фигурка, какая легкая походка! Вспомнились, шесть колец с брильянтами и рубинами на ее тонких пальчиках и ему очень захотелось помочь этой женщине.
               
                ГЛАВА II
                АНТОНИО И ОБЕРТО
   Вернувшись в кабинет, Скварчиафико запер дверь на засов и, открыв заветный мешочек, высыпал на стол золотые дукаты. Они, ударяясь друг о друга, издавали такой приятный звон, что куда там пасхальному благовесту. Пересчитав монеты, он отложил двадцать штук в карман сюртука, а оставшиеся в мешочке положил на полку позади себя и, откинувшись на спинку стула, задумался.
   Начинают сбываться заверения его дядюшки, члена Хазарского трибунала при банке святого Георгия, что он вернется из Хазарии богатым человеком. Он засунул руку в карман с дукатами и, перебирая пальцами гладенькие, теплые кружочки, вспомнил с чего начинал.
   С младых лет Оберто Скварчиафико был недоволен тем, что имел. Те блага, которыми он удостаивался как сын богатого торговца, никак не удовлетворяли его. Родители-скареды не ссужали его живыми деньгами, а так хотелось поиграть в кости, пошуметь в таверне, подцепить девчонку.
   И вот как-то отец высказал дома возмущение рыночными надзирателями, которые делают из мальчишек презренных доносчиков. Видите ли, мальчишки следят за торговцами и, как только заметят нарушение торговых правил, сразу докладывают надзирателю, а те конечно штрафуют нарушителей. Доносчикам достается половина от суммы штрафов. Заметив, с каким интересом слушает его сын, отец сказал:
   - Уважающий себя человек никогда не опустится до такого. Доносом занимаются отбросы общества и тот, кто не каждый день обедает.
   Оберто заверил отца, что согласен с ним, но на самом деле решил воспользоваться таким легким, хотя и не особенно почетным способом добычи денег.
   Побродил по рынку, поговорил с «отбросами» общества и понял, что ничем не рискует. В данном случае, моральный ущерб вполне компенсируется денежным доходом. Главное, «работы» хватает всем. Власти строго следят за свежестью товара. Надзиратели, заинтересованные в «улове», не жадничают.
   Замечено, что правила торговли наиболее часто нарушают торговцы рыбой. К ним и внимание. По окончании торгового дня, продавец обязан отрубить хвост у непроданной крупной рыбы, а мелкую рыбешку высыпать в чаны. Дальше она пойдет на кормежку арестантов. Надзиратель, получая за нее плату, но уже от тюремного начальства, крайне заинтересован, чтобы непроданная мелюзга попадала в чаны, а не возвращалась в корзины продавцов.
   Оберто, щупленький, невзрачный мальчик, легко затерялся в шумной рыночной суете. Ему ничего не стоило забраться под прилавок или спрятаться за стопкой корзин и следить, следить. Уловив торопливые движения торговца, сгребающего непроданную рыбу в пустые корзины, он вышмыгивал из укрытия и стремглав бежал к надзирателю. Затем, следовало торжество закона, а Оберто получал свои сребреники.
   Однажды наш герой накрыл молодого рыбака, прячущего оставшуюся рыбу в корзины. Как и должно было стать, надзиратель появился во время, нарушитель оштрафован.
   На сей раз, на удочку Оберто попался весьма любознательный рыбак. Он выследил, когда надзиратель рассчитывался со своим осведомителем. Едва Оберто отошел в сторону, как был схвачен за ворот пальто крепкой рукой, а мозолистая ладонь, вонявшая рыбой, накрыла ему рот.
    Так он очутился в не менее вонючей корзине, где, не вмешайся он в ход событий, должна была находиться непроданная рыба.
   Его долго везли по ухабистой дороге. Когда остановились, крышку корзины отбросили, а его самого, опять за воротник, вытащили на свет божий и поставили прямо на телеге. Он увидел штормящий Лигурийский залив, а на его фоне злобное лицо того молодого рыбака.
   - Вот ты какой, гнусный червяк! – проговорил он сквозь зубы. – Сейчас я утоплю тебя в той поганой луже!
   Его палец был направлен в сторону скал, где вода, ударяясь о камни, вообще вскипала. Послышался щенячий скулеж. Так Оберто высказывал свое нежелание утонуть.
   - Прекрати ныть! – приказал рыбак, и тут же с любопытством спросил: - Ты плавать умеешь?
   Мальчик, объятый ужасом, не мог произнести ни слова, поэтому закрутил головой.
   - Ну и прекрасно, - удовлетворенно проговорил его мучитель. - Утонешь так скоро, что простудиться не успеешь.
   Рыбак подхватил Оберто под руку и, как бревно, понес к воде. Мальчик опять заскулил, а по мере приближения к морю, вообще начал кричать. Его голос был так пронзителен, что чайки, удивляясь тому, что кто-то может их перекричать, примолкли.
   - Что, прохвост, страшно умирать? – спросил рыбак, ставя Оберто на ноги у самой кромки воды.
   Его сразу же обдало холодными брызгами. Он усиленно закивал головой.
   - Как я тебя понимаю, - сочувственно сказал мучитель, - ведь я сам не один раз тонул. Ты знаешь, что будет самое неприятное при погружении? Глотать соленую воду. Ну, да впрочем, что я тебе рассказываю, скоро ты и сам все узнаешь. Будешь раздеваться или так, в пальто и полезешь в воду?
   Мальчик опять закрутил головой.
   - Понял, будешь тонуть без пальто. И правильно, зачем хорошей вещи пропадать? Давай, раздевайся.
   - Нет, синьор, - наконец, пробился голос у Оберто, - я не хочу тонуть! Простите, синьор!
   - Простить?! Да ты знаешь, паршивец, сколько денег я потерял из-за тебя? Нет, если я не утоплю тебя сегодня, ты уже завтра побежишь к своему хозяину, станешь на задние лапки, и будешь снова тявкать ему про меня. Ведь так?
   - Нет, синьор, я теперь никогда не пойду на рынок!
   - Зарекалась свинья, дерьмо не есть. Да ладно. На первый раз прощу, но вот сребреники твои станут моими кровными.
   Рыбак обшарил карманы Оберто, выгреб оттуда все, что было, наградил тумаком и отпустил. Размазывая слезы по облепленному рыбьей чешуей лицу, мальчик поплелся в сторону города.
   Оберто, как говорят в подобных случаях, испуганный на всю жизнь, больше не пошел на рынок. Он на какое-то время окунулся с головой в учебу, где преуспел. Отец, довольный его успехами, разрешил учиться в университете. Но здесь его настигла другая напасть.
   Он пристрастился к игре в кости. Эта азартная игра, была запрещена властями. Но студентам щекотала нервы не только возможность игнорировать властные запреты, но и перспектива выигрыша или проигрыша. Они наслаждались радостью риска. Оберто не был исключением, хотя риск проиграть его никак не возбуждал. К сожалению, это случалось чаще, чем ему хотелось бы.
   Его мысль сосредоточилась на проигрышных эпизодах и привела к пониманию, что честная игра – прямой путь к неудаче. Попробовал жульничать, но это получалось так коряво, что его тут же разоблачали и избивали.
   Приобретенный опыт подсказал дальнейший ход действий. После хорошего выигрыша, он заказал, и ему сделали две пары необычных игральных костей. На одной паре были нанесены единицы, двойки и тройки, а на другой – четверки, пятерки, шестерки.
   Ему пришлось долго тренироваться, пока не достиг совершенства в подмене пар. Первые игры провел не со студентами, а со школярами. В деревянном стаканчике постукивают кости, вываливаются на стол или на землю и перед вами удача или наоборот. Как правило, удача у Оберто, а проигрыш у его соперника.
   Он уже усвоил, что, жульничая, нужно быть предельно внимательным и осторожным. Если замечал, что партнер начинает нервничать и присматриваться к костям, давал ему возможность пару раз выиграть.
   Пришло время, когда ни один школяр не хотел с ним играть. Тогда он переключился на студентов, но скоро был разоблачен, избит, и сдан в полицию вместе с мошенническим атрибутом.
   Ему по закону грозил крупный штраф, но не это самое страшное. В то время мошенников метили, отрубая им большой палец правой руки. С такой меткой нельзя было рассчитывать на место в приличной конторе и даже в самом захудалом банке.
   Отец Оберто не мог допустить подобное. Была потрачена изрядная сумма денег, и плутовские кости каким-то чудом исчезают из полиции. За неимением вещественных доказательств факта мошенничества, дело было закрыто.
   В университет – рассадник разврата и легкомыслия, Оберто уже не вернулся. Его определили в банк св. Георгия, чему способствовал брат отца, видный член Хазарского трибунала.
   Неудавшемуся жулику и университетскому недоучке пришлось начинать с побегушек. Но магия фамилии Скварчиафико заставила управление банка пересмотреть свое прежнее решение и дать ему стол. Дали и не пожалели. У отпрыска именитой фамилии оказались незаурядные канцелярские способности.
   Как-то в комнату, где он работал, зашел видный господин и попросил выяснить: сколько он, как заимодавец, имеет на своем счету денег?
   Так как он числился за Скварчиафико, то ему и пришлось отвечать уважаемому синьору. Порывшись в книгах, он толково и подробно ответил на все вопросы. Господин поблагодарил «банкира» и, постояв в сторонке, снова подошел к Оберто.
   - Скажите, синьор Скварчиафико, - спросил он учтиво, - какой процент дивидендов начисляется в этом году?
   Оберто удивился вопросу, ибо уже называл господину эту цифру, но вежливо ответил:
   - Дивиденды в этом году, уважаемый синьор Кабелла, составляют семь процентов.
   - Да, да, я уже слышал нечто подобное! - воскликнул гость. - Извините меня, синьор банкир, за забывчивость.
   - Что вы, что вы, синьор Кабелла, это вы извините меня! Видимо, я ранее не совсем внятно произнес эту цифру!
   Несмотря на полученные ответы, клиент продолжал стоять у стола. Оберто спросил его:
   - Что-то еще, синьор?
   - В общем, все, синьор банкир, - ответил Кабелла, - но мне хотелось бы выяснить несколько частных вопросов, но не здесь, а, если можно, в коридоре.
   Проследив за взглядом клиента, Скварчиафико увидел, что его коллеги прислушиваются к их разговору. Он пожал плечами (до чего дотошны бывают клиенты) и, ни слова не говоря, вышел в коридор. Вышедший за ним Кабелла, тут же спросил:
   - Мы с вами раньше не встречались, синьор банкир?
   Скварчиафико всмотрелся в его лицо и увидел серьезные глаза, хорошо гармонирующие с породистым носом, тяжелым подбородком и богатой одеждой. Жаль, но с этим господином он никогда не встречался. Об этом и сказал.
 Кабелла открыто улыбнулся и доброжелательно проговорил:
   - Вспомните, синьор, как десять лет тому назад некий мальчишка, желая заработать, уличил молодого рыбака в нарушении рыночных правил. Того оштрафовали. Вспомнили?
   - Как я могу вспомнить то, чего не было? – ответил Оберто, пожимая плечами.
   - Конечно, конечно, - заулыбался Кабелла, - такое вполне можно забыть. Но как один рыбак собирался вас утопить за предательство, надеюсь, не забыли?
   - Никакого предательства не было! – неожиданно для себя воскликнул Оберто.
   Кабеллы засмеялся, а Скварчиафико, чтобы не показаться окончательно смешным, продолжал:
   - Тот мальчишка, к вашему сведению, синьор Кабелла, исполнял свой долг! Он выводил на чистую воду нарушителей торговли! Кстати, синьор, как вы сейчас расцениваете факт грабежа служителя закона?
   - Сознаюсь, факт грабежа имел место. Но синьору законнику должно быть известно, что десять лет, прошедшие с момента события, выводит его из-под закона. Но я все равно каюсь и готов возместить труженику сыска его потерю сторицей. И сделаю это буквально сегодня, если уважаемый синьор согласится отобедать со мной.
   Они улыбнулись друг другу и договорились о встрече. Уже уходя, Кабелла спросил:
   - Кстати, синьор научился плавать?
   - А вы и сейчас хотите меня утопить? – в свою очередь спросил Оберто, открывая дверь в кабинет. Ответ он не слышал.
                ***
   В красивом доме, что располагался у самого дворца дожей, Кабелла снимал второй этаж. Оберто поднялся по наружной мраморной лестнице. Дверь перед ним распахнул слуга, мундир которого был так щедро расшит золотом, что встреть его Оберто в присутственном месте, не преминул бы расшаркаться. У гостя учтиво приняли плащ и шляпу и проводили в гостиную, где его поджидал хозяин.
   Он пошел навстречу гостю с протянутой рукой и, чуть приобняв, подвел к дивану. Пока в столовой сервировали стол, они поговорили о погоде, а потом Кабелла спросил:
   - Вы не будете возражать, синьор Скварчиафико, если я предложу общаться без церемоний? Ведь мы старые друзья, не так ли?
   Хотя друзьями и, тем более, старыми их назвать нельзя было, но Кабелла был богат и так искренен, что такое предложение нельзя было отвергнуть. Получив согласие, Кабелла сказал:
   - Это хорошо, Оберто, что ты не держишь на меня зла, теперь зови меня Антонио. Но для начала, я хотел бы знать как ты, Оберто, жил все эти годы, ведь мы с тобой так долго не виделись.
   Скварчиафико еще не приходилось рассказывать кому-либо о своей жизни, поэтому, перескакивая с пятого на десятое и запинаясь, он излагал ее так, будто не о себе говорил, а о малознакомом человеке. Но нужно отдать ему должное, о печальном опыте доносчика и о постыдном знакомстве с полицией он не упомянул, хотя подробно рассказал о своем родстве с важным чином из Хазарского трибунала.
   - Ты женат, у тебя семья? - спросил Кабелла.
   - Нет, Антонио, не успел. А как ты?
   - Я тоже не успел, - ответил тот и загадочно улыбнулся.
   - А что тебе помешало? Ведь ты старше меня.
   - Знаешь, друг мой, я пришел к выводу, что богатому человеку жениться не только не обязательно, но и вредно.
   - Это как понимать?
   - Все просто. Скажи, зачем женится бедняк?
   - Разве в этом он чем-то отличается от богатого?
   - Еще как! Бедняк женится только с той целью, чтобы обзавестись бесплатной служанкой! А богатый не женится потому, что служанок у него и без того в достатке.
   - Ну, а любовь, а потомство?
   - Не смеши, Оберто! Все это может быть и без венчания, с той только разницей, что когда любовь пройдет, опостылевшую женщину, без больших последствий для себя, можно вежливо попросить покинуть свой дом. Согласись, от жены так просто не избавишься. Разве что убить, но зачем брать грех на душу?
   Приблизился слуга и сообщил, что стол накрыт. Они плечо к плечу вошли через широкую дверь в столовую. У торцов стола стояли слуги. Кабелла указал Скварчиафико на ближайший торец, сам же пошел к дальнему.
   Слуга помог гостю занять указанное ему место и стал чуть сбоку, чтобы выполнить его желание по части еды. У Оберто разбежались глаза от обилия блюд, он растерялся, не зная с чего начать.
   Садясь на свое место, Кабелла сказал:
   - Положите моему гостю осси-букки и налейте славного токайского.
   Осси-букки оказалось тушеным мясом с рисом и лимоном на гарнир. Мясо, скорее всего телячье - так нежно оно было.
   - У тебя отличный повар, Антонио! - воскликнул Скварчиафико, отведав блюда.
   - Отпей вина и я услышу, что у меня отличный виночерпий.
   - И то правда, Антонио!
   - Это хорошо, - согласился Кабелла, - но на чем мы остановились, прежде чем сесть за стол?
   - Я рассказал о своей жизни, Антонио, теперь твоя очередь. Расскажи, как ты разбогател. Ведь я знаю…
   - Остановись, Оберто, больше ни слова.
   Скварчиафико удивленно на него посмотрел, а хозяин обвел взглядом столовую и жестом показал слугам на дверь. Те молча вышли.
   - Так-то лучше, - сказал Кабелла, - теперь спрашивай, о чем хочешь.
   - Так я спросил: как тебе удалось разбогатеть? Ведь насколько я помню, ты меня чуть не убил из-за нескольких монет, да еще и ограбил.
   - Какой ты злопамятный, Оберто, - смеясь, ответил Кабелла. - Мы еще не расстаемся, и я верну тебе все, что позаимствовал, да еще с процентами и при том не такими жалкими, как в твоем банке.
   - Но прежде расскажи, как ты меня узнал? Ведь прошло столько лет. Я, например, никак не узнал бы в тебе того рыбака.
   - Все очень просто, мой друг, У тебя есть существенная примета: верхняя губа, как ни у кого другого, шире нижней. И голос. Только ты заговорил, как я вспомнил берег Лигурийского залива, шум прибоя, истошный крик чаек и твой вопль их заглушающий.
   - Ты случайно стихи не пишешь?
   - Нет, Оберто, я даже писать не могу. Выучился немного читать и расписываться. На этом мое образование закончилось.
   - Что так? Ведь у тебя куча денег!
   - Поэтому и не стал учиться. Зачем богатому горбиться над чужими выдумками? Нужно что-то написать, к моим услугам писарь, посчитать - дам команду - подсчитают.
   - Ну, а карьера?
   - А что ей может помешать? Вот ты в университете учился и кем стал? Считаешь чужие деньги. И так до конца своей жизни. Единственное утешение - дадут когда-нибудь мундир с золотым шитьем. Я же за это время уже побывал консулом на Корсике и, представь себе, не плохо справился. По крайней мере, свое состояние значительно увеличил, оставшись при этом вне подозрений.
   - Я в восторге! - воскликнул Скварчиафико, сгорая от зависти, - но как тебе удалось сколотить первоначальный капитал?
   Кабелла улыбнулся.
   - Я чувствовал, что не отвяжусь от тебя, поэтому и отослал слуг. Кстати, заруби себе на носу, мой друг, когда у тебя будут слуги, никогда не говори при них то, что они потом смогут использовать против тебя. Для них ты - божья благодать и божья кара в одном лице и таким должен остаться навсегда. Понадобилось переступить закон - переступай, но только так, чтобы не только власти, но и твои слуги об этом ничего не знали. Найди исполнителей на стороне, заплати им хорошо, проверни дельце и баста! Так на чем мы остановились?
   - Ты хотел рассказать…
   - Да, да, вспомнил. Выпьем вина и начнем. Так вот слушай. Эта история произошла вскоре после нашей с тобой встречи. На трех лодках мы возвращались с рыбной ловли. Видим, мористее от порта стоит на якоре потрепанный когг. Для тебя поясняю - это такое небольшое грузовое судно. Оттуда что-то кричат нам. Приблизились. Просят привезти им продуктов и вина. Конечно за плату. У них все лодки волной смыло, а в порт заходить не могут, не хотят с таможенниками встречаться.
   Мы взяли от них двух матросов, закупили, что они просили и отправили все на борт. А от тех матросов узнали, что корабль идет из Леванта, капитан у них умер в пути (может, убили, не знаю) и вот теперь команда решает, как быть дальше. По тому, как матросы разговаривали друг с другом, да и что рассказывали, мы поняли, что на когге согласия нет, а та бочка вина, что мы им забросили на борт, ладу, конечно, не прибавит.
   Вышли мы на берег, развели костерок и сидим, судачим. Кто-то говорит, что из Леванта, обычно, дорогие товары привозят. Это золото, алмазы, слоновая кость, богатые шкуры, пряности.
   Соблазн заглянуть в трюм этого судна был очень велик. Дождались ночи и все пять человек погрузились на одну лодку и пошли к коггу. Приткнулись и слушаем. Тишина.
   Меня, как самого младшего, послали на борт. Взобрался и сразу столкнулся с тремя трупами. Лужи крови. Из каюты раздается храп. Подобрался ближе и вижу в свете факела еще пятерых матросов. Один прямо на столе развалился в обнимку с пустым кувшином. Я вернулся в лодку и рассказал все, что видел. Решили действовать.
   Забрались на судно. Убить пьяных не составило труда. Их трупы выбросили за борт, после чего пришло время заглянуть в трюм. Заглянули и ахнули. Один к одному там лежали сотни слоновьих бивней. Подняли паруса и потихоньку двинулись к тому заливчику, в котором я хотел тебя утопить. Цепляясь бортами за скалы, когг вошел в него. Мы перенесли бивни в ближайшую пещеру, еще раз обыскали судно, унесли все ценное и, пробив днище, отправили когг на дно.
   Было уже светло, когда мы закончили дележ добычи и развезли ее туда, куда каждый посчитал нужным. Слоновая кость - ходовой товар, нашел посредников и за хорошую цену все им сбыл. А дальше, сам знаешь. Деньги идут к деньгам.
   Оберто впал в глубокую задумчивость. Как просто делаются деньги! Достаточно в определенных обстоятельствах плюнуть на все условности, проявить решительность и ты богат!
   Но как выйти на эти обстоятельства? Допустим, таким обстоятельством явился Антонио, но как его использовать в своих интересах? Думай, Оберто, думай. Кабелла увидел, как у Скварчиафико сузились глаза и сжались губы, отчего верхняя губа свесилась над нижней. Что задумал этот гаденыш?
   - Мой друг, ты случайно не соображаешь над тем как меня снова заложить? - спросил он добродушно.
   - Как ты мог такое подумать?! - воспылал Оберто праведным гневом.
   - Но, но, друг мой, - успокоил его Кабелла, - не так горячо, с кем не бывает. Я так хорошо знаю людей, что не исключаю таких мыслей и у тебя.
   Ладно, ладно, не шебарши, я пошутил. А если серьезно, то любые попытки нажиться на моем случае, обречены на провал. Тех людей давно никто не ищет, да и кто их вообще искал? А главное, тот когг покоится на такой глубине, что никакой, даже самый лучший ныряльщик до него не доберется. А доберется, что он там увидит? Успокоился?
   - А я и не волновался, - заверил Оберто.
   - Хочу верить.
   - Поверь хотя бы потому, что меня интересует совсем другой вопрос.
   - И какой же, если не секрет?
   - Зачем я тебе? Не поверю, что ты настолько сентиментален, что растрогался воспоминаниями о той мерзкой встрече?
   Кабелла улыбнулся вопросу.
   - Поздравляю, Оберто, ты оказался умнее, чем я предполагал до этого. Не обижайся. Ты прав, если не веришь в мою излишнюю чувствительность. Представь себе, мне легче зарезать кого-либо, чем расплакаться на чьих-то похоронах. Но это к слову. А теперь о том, зачем ты мне понадобился.
   Ты уже упоминал, что твой дядя служит в Хазарском трибунале, но я догадывался об этом еще до той нашей встречи. Знал я так же и то, что в конторе банка работает мелкий чиновник по фамилии Скварчиафико. А так как в Генуе такая фамилия редкость, то посчитал, что тот мелкий чиновник, скорее всего родственник тому крупному чиновнику. А так как к мелкому чиновнику подобраться легче, чем к крупному, то решил начинать с тебя, даже не предполагая, что мы уже когда-то встречались. А когда узнал, то подумал, что сам Бог одобряет мои намерения.
   - И ты мне о них скажешь?
   - Почему бы не сказать? Ведь мы с тобой друзья?
   Оберто пожал плечами. Антонио это явно не понравилось.
   - Как понимать твое пожатие плечами? - спросил он. - Ты не согласен с тем, что я сказал?
   - Нет, почему же? Все правильно - мы друзья, но лишний раз об этом напоминать - дурной тон.
   - О, ты уже учишь меня этикету, спасибо!
   - Не отвлекайся, Антонио, ближе к делу.
   Кабелла нахмурился, но через мгновение улыбнулся и сказал:
   - Я хочу после встречи с твоим дядюшкой получить назначение в Хазарию в качестве консула.
   - Ты хочешь, чтобы я посодействовал тебе через дядю?
   - Не совсем так, Оберто. Я посодействую себе сам, это у меня, как я думаю, лучше получится. За тобой только организация моей встречи с твоим дядей.
   Вскоре Кабелла, как лучший друг Оберто, вошел в дом Скварчиафико, а там познакомился и с дядей. Кабелла получил направление в Хазарию, а к нему, в качестве обязательного приложения, младшего Скварчиафико.
                ***
   Оберто застал массария Кабеллу в его кабинете. Тот сидел за большим  столом, откинувшись на спинку кресла. Не меняя позы, спросил:
   - Уже вечер, мой друг?
   - Нет, синьор Кабелла, солнце в зените.
   - Тогда зачем ты пришел?
   - Сообщить хорошую новость.
   - Слушаю, - сказал Кабелла, подавшись грудью вперед.
   - Позвольте закрыть дверь на задвижку, а то еще ворвутся.
   - Ты у меня один невежда, остальные стучатся.
   - Я так спешил.
   - Так говори же!
   Оберто приблизился к столу и стал выкладывать из кармана монеты. Они, позванивая, ложились сиротливой кучкой на зеленом сукне столешницы.
   - Здесь двадцать дукатов, - сообщил гордо Скварчиафико.
   - Девятнадцать, - поправил его Кабелла.
   - Неужели ты успел сосчитать? - спросил Оберто удивленно, вынимая из кармана двадцатую монету.
   - А как бы я узнал, что одной не хватает?
   - Конечно, ты прав, но дело не в этом, - Оберто сделал паузу и пояснил: - Здесь малая толика того, что мы сможем с тобой заработать, если поможем одной татарке продвинуть ее сына.
   - Что скрывается под словом «продвинуть», мой друг?
   - Сделать его префектом компании.
   - И это ты называешь «продвинуть»!? Это же не продвинуть, а возвеличить!
   - Не придирайся к словам, Антонио!
   - А ты не унижай услугу, которую придется оказывать! Так кто этот смелый?
   - Сейтак, сын умершего Мамака Ширина.
   - О, Господи! - воскликнул Кабелла, - и эта семейка хочет отделаться несколькими монетами? Они сумасшедшие!?
   - Нет, Антонио, ты меня не правильно понял. Я же сказал - это часть, а за все они заплатят две тысячи дукатов!
   - С этого бы и начинал, а то положил…
   - Это я для наглядности.
   - Вот как! Ты считаешь, что я забыл, как выглядит золото?
   - Совсем нет, Антонио, я хотел показать, что у той женщины серьезные намерения.
   - И ты это называешь серьезными намерениями? - спросил Кабелла, тыча пальцем в кучку монет, от чего те разлетаются по столешнице.
   Оберто, сгребая их на место, ответил:
   - Не могла же она принести все сразу.
   - А почему бы и нет? Серьезные намерения, требуют таких же гарантий! Забери эти крохи и брось ей в лицо!
   - Антонио!
   - Только так! Мы приехали сюда не птичек разводить, а обогащаться! И впредь такие вопросы сам не решай! Присылай всех ко мне.
   - Тогда какую роль ты отводишь мне?
   - Советника, да и то на тот случай, если я об этом попрошу.
   - Антонио, тебе не кажется, что ты унижаешь меня?
   - Ты сам себя унизил этой подачкой! Забери и брось ей в лицо!
   - Она вдова князя, а не простолюдинка!
   - А мне плевать! Если простолюдинка принесет мне две тысячи золотых, я буду почитать ее, как королеву! Вдову же князя с ее подачкой выставлю за порог! А сейчас забирай эти кошкины слезы и не мешай мне работать!
   - Подожди, Антонио, мне кажется, что ты не прав. Прошу тебя, помолчи и дай мне высказаться.
   - Говори, но коротко.
   Некоторое время Скварчиафико собирался с мыслями. Он заговорил, и его слова звучали проникновенно и убедительно.
   - Тысячи миль отделяют нас, Антонио, от родины. Мы с тобой проделали этот путь, и знаем как он труден и опасен. Услышать отсюда голос «Банка святого Георгия» почти невозможно, поэтому ты, став скоро доверенным лицом его, в глазах жителей колонии станешь, если не Богом, то папой римским.
   А вспомни, сколько кардиналов его окружают и создают ему образ святейшего? В немалой степени этому способствует то, что к нему пробраться не так-то просто. Получить аудиенцию у папы римского могут только избранные. Ты же хочешь открыть дверь каждому, поманившему тебя мешком золота. Тогда чем ты будешь отличаться от обыкновенного, всеми презираемого хапуги? Консул - хапуга. Звучит?
   - Хватит, Оберто.
   - Подожди. Другое дело, если только я опозорюсь. Тогда ты делаешь вид, что сам непричастен к делу, и выносишь вердикт. И тебе хорошо и мне не худо.
   -Я сказал: хватит! Ты хорошо стелешь, но каково спать будет? Как я узнаю, насколько ты надул меня?
   - Ты должен мне верить, Антонио!
   - С какой стати? Да и кто ты такой, чтобы тебе безоглядно доверять? Вот скажи: сколько монет ты оставил себе? Мне принес двадцать, а сколько оставил себе?
   - Тоже двадцать! - не моргнув глазом, соврал Скварчиафико.
   - Сейчас проверим, - сказал Кабелла и сгреб монеты со стола. Вставая, приказал: - Иди за мной.
   - Куда?
   Кабелла молча шагал по коридору в сторону кабинета Скварчиафико. У двери остановился, толкнул - заперта.
   - Открывай! - приказал он.
   Оберто замешкался, хотел что-то сказать, но не решился. Открыл замок. Первым в комнату зашел Кабелла и сразу направился к столу хозяина кабинета. Осмотрелся и увидел на полке кожаный мешочек. Взял, встряхнул и спросил:
   - Сколько тут?
   - Это не тот, это другой, - дрожащим голосом ответил Скварчиафико.
   - Сколько!? - повысил голос Кабелла.
   Минуло много лет с того дня, как он трясся от страха на берегу моря. Прошлое вернулось.
   - Восемьдесят.
   - Зря я тебя тогда не утопил, - сказал Кабелла.
   Он не стал пересчитывать монеты, положил их в карман к тем двадцати дукатам и вышел из кабинета.
   - Он второй раз меня ограбил, - горестно подумал Оберто, провожая его взглядом.

                ГЛАВА III
                ДИЛЯРА ДЕЙСТВУЕТ
   - Что-то раньше, торун, я не замечал за тобой такой прыти, - ответил Эминек-бей на настойчивую просьбу Сейтака организовать набег на гяуров.
   - Раньше, эмдже, я не был волен решать за себя, а сейчас…
   - Что изменилось, - нетерпеливо перебил его Эминек, - если не считать, что ты несколько поумнел и своими дурацкими поступками перестал мозолить людям глаза? Или я ошибаюсь?
   - Ошибаешься, эмдже. Прежде я зависел от отца, а теперь я сам глава семьи и могу…
   - Выходит, это мой брат посылал тебя на минарет! Думаешь, никто не знает о твоих проделках? Сами твои друзья и разболтали!
   - Сколько времени уже прошло, стоит ли вспоминать?
   - Стоит, - твердо сказал Эминек, - наш род еще не имел такого урода!
   - Видно ты не в духе, эмдже, я зайду к тебе в другой раз.
   Сейтак повернулся, чтобы уйти, но был остановлен.
   - Скажи откровенно, что случилось? Почему ты так рвешься в набег?
   Уже от порога, полуобернувшись, Сейтак ответил:
   - Со смертью отца многое ушло от нас…
   - Ушло по закону.
   - Я не ропщу, а только устанавливаю факт. Так вот я хочу поправить свои дела.
   - Хорошо. Я буду у хана и поговорю с ним.
   - Раньше ты, эмдже, поступал так, как сам пожелаешь.
   - Тогда я не был тудуном.
   - А сейчас боишься слететь?
   - Не тебе судить, ярамаз!
   Племянник ушел, а Эминек, не двигаясь, продолжал сидеть на подушках. До чего неприятен ему этот великовозрастный мальчишка! Ему ли, который не был ни в одном походе, уличать его в трусости? И, вместе с тем, он во время напомнил, что пришла пора направить ноздри коней на север и пополнить казну золотом и серебром.
   Пока дядя размышлял, Сейтак перешел улицу и вошел в свой дом. Здесь его ждала мать, которая, узнав, что Эминек приехал в Карасубазар, сразу послала сына к нему, чтобы уговорить его совершить набег на гяуров.
   - Ну, что? - как только сын переступил через порог, спросила Диляра.
   - Не знаю, - вяло ответил Сейтак. - Обещал поговорить с ханом.
   - Вот как, - неопределенно отреагировала мать и задумалась.
   Тем временем сын продолжал:
   - Видно мне самому следует, не дожидаясь согласия ни его, ни хана, организовать поход.
   - Сколько раз тебе говорить одно и тоже?! - возмутилась Диляра. - Ты должен был уговорить его самого. Он не должен был спрашивать разрешения хана! В этом мой замысел. Затем и послала тебя к Эминеку!
   - Ты бы слышала, как он со мной разговаривал.
   Теперь задумалась мать. Вполне понятно, что у деверя к ее сыну нет ни любви, ни уважения, поэтому и разговор получился, как с чужим. Может быть, и не совсем удобно получится, но ей, пожалуй, нужно самой встретиться с Эминеком и добиться от него более решительных действий. Он не должен советоваться с ханом и, тем более, не должен брать у него разрешения на поход.
   Диляра, толкая деверя на самоуправство, пыталась ухудшить его отношения с ханом, не говоря уже о том, что сам поход умножит богатство ее семьи, и она сможет рассчитаться с фрягами за их услуги в тайной борьбе с тем же Эминеком. Да, овчинка стоит выделки. Она сама пойдет к деверю и попробует уговорить его побыстрее организовать поход.
   Диляра резко поднялась с подушек и направилась к венецианскому зеркалу, подаренному ей одним из консулов Кафы.
   - Ты куда, ана?
   - Пойду к твоему дядюшке. Когда он еще здесь появится, а это дело нельзя откладывать, - ответила Диляра, надевая на голову красную шапочку с серебряным навершием в виде сидящего сокола. Но, вздохнув, сняла ее и тут же сдернула с пальцев брильянтовые кольца, оставив только одно, украшенное рубином. Набросила на голову простой розовый платок и вышла.
   Когда Эминеку доложили, что невестка просит ее принять, удивлению не было предела. Неужели пришла выяснять отношения? Видно этот ярамаз нажаловался матери, и теперь ему предстоит выслушивать упреки в свой адрес? Как только она откроет рот в его защиту, он скажет ей какая она мать.
   Диляра вошла в покои деверя и низко ему поклонилась.
   - Садись, Диляра, где тебе захочется, - приветливо сказал бей, - и говори, зачем я тебе понадобился.
   - О, Эмин, как только я узнала, что ты приехал сюда, так сразу заспешила к тебе, ведь ты так редко здесь бываешь. А мне ты напоминаешь покойного мужа. Поговорю с тобой, и на душе легче становится.
   - А я подумал, что ты пришла защищать своего сына.
   - От кого, мой друг?
   - От меня. Он только что был здесь. Ты разве не знала?
   - Впервые слышу. И что же он у тебя делал?
   - Говорил о набеге.
   - Да, эта мысль не покидает моего сына. Он так хочет сделать мне приятное.
   - Что именно?
   - Ты знаешь, Эмин, мы так обнищали, а это моего мальчика просто мучит. Он не может спокойно смотреть на мои обветшавшие вещи, на мою малочисленную и постаревшую прислугу. Смотри, на пальцах у меня только одно кольцо, а на голове простой платок, а я все же принадлежу к роду Ширинов!
   По этому поводу Эминек мог бы поспорить - уж он то знал, что оставил брат своей семье, - но он не стал это делать: нельзя побуждать человека к еще большей лжи. Притом, о жадности своей жены сам Мамак не раз ему говорил. Видно, не так Сейтаку хочется совершить поход, как ей самой поживиться от него.
   - Могу заверить тебя, Диляра, что поход состоится. Я только переговорю с ханом.
   - Раньше ты обходился без него.
   - Я не был тудуном.
   - Твой брат был им и все равно поступал по своему разумению.
   - У Мамака был я. Мы с ним были одно целое, с нами нельзя было не считаться.
   - А сейчас у тебя есть Сейтак.
   Эминек едва удержался от горького смеха. Он попросил:
   - Не смеши меня, Диляра.
   - Зачем ты так, Эмин? Мой сын очень уважает тебя. А то, что было раньше…
   - Змея меняет свою шкуру, но не нрав.
   - Ты ошибаешься, Эмин.
   Некоторое время они молчали, и бей хотел уже попрощаться, как вдруг услышал вопрос, очень озадачивший его.
   - Скажи, Эмин, - спросила Диляра кротким голосом, - ты давно видел Гюльсару?
   - Ты спрашиваешь о вдове Хаджи-Гирея?
   - Нет, Эмин, я спрашиваю о матери Менгли-Гирея.
   - А разве это не одно и тоже?
   - Будто не знаешь. Так ты давно ее видел?
   - Со времени похорон прежнего хана.
   - А я недавно. И скажу тебе, она так же прекрасна, как была.
   - Зачем ты говоришь мне об этом? - насторожился бей.
   - Какой ты недогадливый, Эмин, - сказала Диляра и улыбнулась.
   Чему улыбается эта змея? Он видел ее лицо, но никак не мог уловить мысль, родившуюся в её маленькой головке. Насладившись удивлением деверя, Диляра проговорила:
   - Только сейчас ты жаловался на то, что у тебя нет поддержки.
   - Не жаловался, а просто говорил, - недовольно поправил Эминек.
   - Так вот слушай, - не обращая внимание на тон, продолжала невестка, - если рассматривать Гюльсару не как вдову бывшего хана, а как мать действующего хана, то она может стать хорошей партией для такого молодца, как ты, Эмин. Став ее мужем, ты обретешь права отца над Менгли! Что может быть важнее и приятнее для тебя и для всего нашего рода?
   - Ты считаешь, что я могу жениться на матери хана?!
   - А кто может помешать главе рода Ширинов сделать это?
   - Признаться, невестка, ты подала неплохую мысль, - сказал бей после некоторого раздумья.
   Диляра же, как опытный военачальник, развивала успех:
   - Я думаю, что после этого, чтобы чихнуть, тебе не нужно будет испрашивать разрешения у хана.
   Как она права: если Гюльсара станет его женой, то Менгли, хочет он этого или не хочет, будет сам ловить каждое его слово! Эминек с восторгом посмотрел на невестку.
   - Ты говоришь, что она не сильно постарела?
   - Что ты выдумываешь, Эмин? Я сказала, что она так же прекрасна, как была!
   Эминек снял с мизинца кольцо с брильянтом и протянул его невестке.
   - Возьми, Диляра. Это награда за хороший совет.
   - Ты бы лучше решился на поход, - сказала она, принимая подарок.
   - Сейчас не время ссориться с ханом.
   Диляра ушла от деверя с раздвоенными чувствами. Чего она достигла? Ее, как и Сейтака, успокаивают обещаниями. Но, нет! Она сумела внушить Эминеку никуда не годную мысль - жениться на Гюльсаре. Конечно, эта старая гусыня не захочет менять уважаемый титул валиде - матери правящего хана, на место жены бея, притом не первой. Со смертью Мамака род Ширинов значительно ослабел и это на руку Менгли-Гирею. Зачем ему укреплять его? Так думая, Диляра рассматривала подаренное кольцо и довольно улыбалась. Нет, не зря она ходила к Эминеку.
   Служанка доложила, что Сейтак хочет к ней войти. Получив разрешение, сын, как вихрь, ворвался в комнату матери. С порога спросил:
   - Что сказал бей?
   Мать показала ему на место рядом с собой. Он не стал садиться, он ждал ответа. Она понимала его нетерпение, но все равно не торопилась удовлетворить его любопытство. Ей хотелось, как можно дольше насладиться мыслью, что именно она смогла пробудить у деверя никуда не годное желание, могущее привести его к серьезной ссоре с ханом. Оставаясь в таком иллюзорном состоянии, она проговорила:
   - Бей сказал, что думает жениться.
   Сейтак на мгновение онемел, а затем, не скрывая злобы, выкрикнул:
   - Зачем мне это? Скажи, будет поход или нет?!
   - Не кричи, сын. Наберись терпения.
   - Это все, что ты можешь сказать?!
   - Пока все.
   Сейтак в гневе выскочил из комнаты и до ушей матери донеслись вопли служанки, которая случайно оказалась на его пути.
                ***
   Как только Диляра покинула дом Эминека, тот тут же засуетился. Приказал позвать к себе старого Тутукана, который был советником еще у отца-бея, и Кулпу управляющего двором.
   Кулпа прибежал первым и получил указание готовить подарки для очень знатной женщины.
   - И не жадничай, - предупредил бей. - Разложишь подарки в хранилище, и я сам все просмотрю.
   Управляющий ушел, а Тутукана все не было, поэтому у бея было время поразмыслить о той поре, когда он возвысится так высоко, о чем ни отец, ни брат и мечтать не могли.
   Дверь открылась, и не вошел, а почти вполз в комнату долгожданный советник. Опираясь на посох, тяжело дыша, он остановился у порога и поклонился господину.
   - Садись, Тутукан, - громко сказал Эминек, - садись поближе. Что ты так долго не шел? Я уж думал, не умер ли ты?
   - Скоро, Эмин, скоро приберет меня Аллах, - заверил старик. - А долго шел не я, а ноги мои. Они с каждым днем все хуже и хуже меня слушают. Я бы на твоем месте, Эмин, уже поменял бы советника. Какой из меня советчик, если голова кружится, глаза едущей слезой заливает, а уши только грохот барабана хорошо слышат.
   - Я так привык к тебе, Тутукан, что никак не решусь с тобой расстаться. Ведь ты давал добрые советы еще моему отцу.
   - Бывало, и ошибался, Эмин, и твой отец тогда наказывал меня.
   - И мне от него доставалось. Но сейчас не об этом. Вот я решил жениться на вдове Хаджи-Гирея Гюльсаре? Как, по-твоему хорошо это или плохо?
   Старик молчал, прикрыв глаза веками. Его скрюченные ревматизмом пальцы лениво перебирали зерна чёток.
   - Ты слышал, Тутукан, что я сказал?
   - Не кричи, не глухой. Дай подумать.
   Эминек улыбнулся ворчанию старика и снова предался своим мечтам. Из задумчивости его вывел скрипучий голос Тутукана.
   - Ты спрашиваешь: хорошо или плохо будет, если ты женишься на вдове Хаджи-Гирея? Отвечаю - хорошо. Но только, боюсь, у тебя это не получится.
   - Почему, старик?
   - Представь себе, что я, после смерти твоего отца, взял бы в жены твою мать. Как бы ты к этому отнесся?
   - Трудно сказать.
   - А ты подумай и поставь себя на место Менгли.
   После длительного раздумья Эминек изрек:
   - Как ни крути, а я все же попытаюсь.
   - Пробуй, если хочешь сломать себе шею, - пробурчал Тутукан.
   - Зачем пугаешь, старик?
   - Я предостерегаю.
   - Не нужны мне твои предостережения! - рассердился бей и добавил:
   - Видно ты на самом деле не в состоянии давать верные советы. Я подумаю, кем тебя заменить. Иди, Тутукан!
   - Иду, иду. Не торопи меня.
   Оставшись один, Эминек взвесил на весах воображения предостережение старика и свое желание жениться на Гюльсаре и понял, что желание перевешивает.
   Вечером он пошел смотреть отобранные для подарков вещи и, после небольших замечаний, велел упаковывать.
                ***
   Небольшой караван во главе с беем Ширином вошел в ворота Саладжика и направился к ханскому дворцу. Менгли-Гирею доложили о его прибытии, и он весьма удивился, не столько визиту, сколько каравану. Не в правилах Ширинов кому-то что-то дарить. Хан, заинтересовавшись, послал Мансура проведать тайно о намерениях Эминека. Вскоре посланец вернулся и, разводя руками, сказал:
   - Ничего не понимаю, меним хан, слуги молчат и только пожимают плечами, а сам бей якобы сказал капуджи-баши, что это подарки тебе, хан, и валиде.
   - С каких это пор такое внимание моей матери? - удивился Менгли-Гирей. - Чего добивается этот отпрыск шакала?
   - Прости, меним хан, но и я в глубоком раздумье.
   - Тогда проберись в хранилище к Касиму и подслушай его разговор с беем, во время приема подарков. Когда прояснится цель прибытия Ширина, я выйду к нему.
   - Ты опасаешься подвоха?
   - Я не хочу попасть впросак.
   Мансур увидел Эминека в комнате приема подарков. Их раскладывали на две половины. Слева поминки для хана, из которых выделялись позолоченные доспехи и сабля в дорогих ножнах, а так же горностаевая шуба с атласным верхом, а справа поминки валиде. В них преобладали золотые украшения, усыпанные брильянтами, ожерелья крупного жемчуга, штуки персидской камки и шуба из добротных черных лисиц.
   Да расщедрился бей. Видимо и просьбы будут не простыми. Кассим стоял рядом и, держа перед собой опись, пересчитывал подарки. Вскоре Мансур понял, что доверительного разговора между беем и хранителем имущества не получится, поэтому решил объявиться.
   Увидев его, бей сделал широкий жест рукой и, не скрывая гордости, спросил:
   - Как ты думаешь, эфенди, хану и валиде придется по душе мой скромный дар?
   - Они об этом сами скажут, - неопределенно ответил Мансур.
   Ширину не понравился ответ, поэтому спросил с издевкой:
   - Сам бы ты не отказался от таких подарков?
   - Я скромный человек, бей.
   - Вот это хороший ответ, - удовлетворенно заметил Ширин, - подарки настолько хороши, что из скромности ты их не мог бы принять. Правильно?
   - Как знаешь, бей. Пусть будет по-твоему.
   - Тогда скажи, Мансур, Гюльсара никуда не уехала?
   - А что она тебя заинтересовала, бей?
   - Ты же видишь, я и ей подарки привез.
   - Привез и хорошо, ей их сполна передадут.
   - Не в этом дело! Так здесь она?
   - Не знаю, бей, у нее свой двор, и она обходится без моих услуг.
   Уходя, Мансур сказал Касиму:
   - Как только закончишь с подарками, проводишь бея в зал Дивана. Там и состоится прием.
   Мансур доложил хану о своем разговоре с Ширином.
   - Судя по поминкам, меним хан, у него серьезные намерения, но о них раньше времени, вряд ли удастся узнать. Он заявил, что скажет о них только тебе.
   - Как ты думаешь, отчего такое внимание к моей матери? Кстати, она уехала куда или еще здесь?
   - Здесь, меним хан, я ее утром видел. А что касается задумок бея, то тут сразу не угадаешь. Скорее всего, он хочет задобрить валиде, чтобы потом с ее помощью решать свои дела.
   - Может быть и так, - согласился хан, - а может быть и по-другому. Но не будем гадать и мучить бея. Ведь, как ни говори, он приехал не с пустыми руками…
   - Он привез очень хорошие подарки, меним хан.
   - Проверь, если он на месте, я выйду к нему.
   После церемонии приветствий, Касим через Мансура вручил хану список подарков. Тот просмотрел его и сказал гостю:
   - Да одарит всяческим достатком Всевышний и тебя, бей. Чем обязан я твоему присутствию здесь?
   Эминек начал заранее продуманную речь:
   - О, райски прекрасный хан, твои подданные, которыми Аллах доверил мне править, настолько обнищали, что начали роптать и требуют совершить военный поход на земли гяуров.
   - Довольно, меним бей, - остановил хан гостя, - твоя речь началась как жемчужный дождь, а переросла в ледяной. Не потому ли обнищал наш народ, что бей и его приближенные стали очень богатыми? Мне говорили, что кроме десятины ты и твои мурзы обкладывают народ другими податями и штрафами. Поэтому и ропщут люди, а не оттого, что я сдерживаю аппетиты беев и не разрешаю им грабить соседей, которые и так считают нас разбойниками с большой дороги.
   - Ты не прав, великий хан! - вспылил бей. - Я, как никто, помогаю своим людям, но человеческое милосердие - не божье…
   - И поэтому не бесконечно.
   - Совершенно верно, мой хан, всему есть предел. Прошу тебя дай мне разрешение на поход. Он успокоит людей и принесет им поворот удачи.
   - Хорошо, Ширин. Я тебя понял и вынесу твою просьбу на Диван. Пусть он решает. Ты доволен?
   Бей не был доволен, но не стал говорить об этом вслух, он только спросил:
   - Он состоится завтра?
   - Это ты спросишь у Мансура, а сейчас, если у тебя все, будем расставаться.
   Ширин, крайне расстроенный, некоторое время молчал, но, заметив, что хан намеривается встать, поспешно сказал:
   - У меня еще одна просьба, великий хан, но я бы хотел изложить ее тебе с глазу на глаз.
   По знаку Менгли-Гирея все вышли из зала, остался только бей.
   - Я слушаю тебя, Эминек. Говори.
   Ширин, чувствуя важность момента, заметно волновался. Его волнение передалось Менгли-Гирею. Он, вцепившись в подлокотники трона, на котором сидел, с нетерпением ждал просьбы. И она последовала.
   - Великий хан, - произнес Ширин с хрипотцой в голосе, - я прошу у тебя руки твоей матери - вдовы отца твоего - Гюльсары.
   У Менгли-Гирея перехватило дыхание. Переведя его, он спросил, с плохо скрываемым возмущением:
   - Ты понимаешь, о чем просишь?
   Ширин пожал плечами.
   - А что тут понимать, великий хан? Разве не твой отец был женат на моей сестре, а мой отец был женат на твоей сестре, так что странного будет в том, что я женюсь на вдове хана?
   - Если бы она не была моей матерью.
   - А что твоя мать не такая женщина, как другие?
   Менгли-Гирей долго молчал, собираясь с мыслями. Наконец спокойно спросил:
   - Ты знаешь, Эминек, хоть один случай у нашего народа, чтобы вдова хана была отдана в жены своему подданному?
   - Хан, - воскликнул бей, - не забывай, что просьба исходит не просто от подданного, а от главы рода Ширинов!
   - Я это понимаю. Другому я велел бы отрубить голову! Тут же!
   Теперь замолчал бей. От напряжения мысли на лбу выступил пот. Коварная бусинка скатилась в глаз, и он запек. Бей не стал его протирать, хан может не так понять, а надвинул на глаза чалму, а потом вернул ее на место.
   - Подумай хорошо, хан, прежде чем окончательно откажешь мне! - сказал он с угрозой в голосе.
   Менгли-Гирей уловил ее и это заставило быть более решительным. Он сказал:
   - Я подумал, Ширин. Моя мать не будет ни твоей, ни чьей либо другой женой! Я лучше отрекусь от престола или лишусь жизни, чем допущу это! Все, Ширин, разговор закончен!
   Хан встал и, не прощаясь, скрылся за парчовой занавесью. Эминек, клокоча от гнева, выскочил из зала и устремился к коновязи. Вслед ему смотрел Мансур, который слышал весь этот не совсем простой разговор. Он подумал, что хан правильно ответил, но как это ему обернется?
   Эминек гнал лошадь в сторону Карасубазара и на скаку придумывал беды, которые в скором времени должны были бы обрушиться на голову зарвавшегося хана.
   Первое, что он сделает, это поднимет на ноги всех карачеев и совершит грандиозный набег на Польшу и на Русь. Люди должны будут узнать, что этот поход не ханская заслуга. Кто после этого будет с ним, зарвавшимся, считаться?
   А что если позвать в Крым золотоордынского хана Ахмета? Пусть он отомстит сыну Хаджи-Гирея за давнее поражение. Конь не сделал и сотни шагов, как он отверг эту мысль. Вряд ли хан Ахмет придется карачеям по душе. А если так…
   Он уменьшит поставку продовольствия в Кафу. Стоит распорядиться, и подчиненные ему жители 18 деревень Судакского округа будут увозить мясо, овощи и зерно не в Кафу, а в другие места. На городском базаре вырастут цены, появятся голодные, возникнет угроза бунта.
   Фряги всполошатся и потребуют от хана соблюдения договора. Тот обратится к тудуну с требованием навести порядок, а тудун сошлется на непреодолимые трудности, и оставит хана один на один с фрягами.
   Те будут нажимать на него, и хан вынужден будет молить Ширина исправить положение, а в ответ услышит новую ерунду о трудностях. И вот когда хан, как жирный барашек, будет готов к закланию, Ширин и напомнит ему о своей просьбе. Шашлык из тебя или Гюльсара для меня - выбирай, Менгли!
                ***
   Идея набега уже давно витала во всех становищах, поэтому больших усилий, чтобы вздыбить коней, Эминеку не понадобилось. Под его знамя моментально собрались тысячи всадников и устремились на север.

                ГЛАВА IV               
                ТЮРЕМЩИК БАЛЬБО
   Саладжик, насупившись, встречал возвратившийся из набега отряд. Это особенно было заметно на фоне всеобщего ликования простых людей. Никогда еще в крымской орде не было такой разительной несхожести в настроении народа и власти.
   Менгли-Гирей понимал, что Ширин мстит ему. Он почти физически ощущал свое бессилие перед карачеями и зависимость от Кафы. Казалось, что власть, как кровь из пробитого стрелой сердца, пульсируя, струится из его тела. Что делать? Что делать?
   А тут еще из Кафы пришла тревожная весть. Джованни Бальбо, начальник «тюрьмы», в которой находились сыновья Хаджи-Гирея, перехватил письмо некого помещика Якопо Гримальди.
   Тот, обращаясь к Нур-Девлету, предлагал содействие в его освобождении в обмен на предоставление ему, Якопо Гримальди, и его потомкам управления над теми восемнадцатью деревнями, которыми в настоящее время распоряжался ставленник татарского хана. Привез эту новость бывший капитан аргузариев Джорджио
   Менгли-Гирей принял его в комнате с фонтаном. Присутствовал при этом только Мансур. Хан выслушал гостя, и лицо его покрылось пеплом грусти.
   - Кто такой Якопо Гримальди? - спросил он у Джорджио.
   - Это тот человек, который стремится к обогащению, не считаясь ни с законом, ни с обычаями. Его имение самое богатое в Сугдейском округе, но ему все мало. Он сдирает со своих земледельцев по три шкуры. У себя он и суд, и расправа. За непослушание приковывает людей к пыточному столбу, хлещет плетьми, и сутками держит без воды и пищи. Ему ничего не стоит и повесить человека. Чтобы оградить себя от народного гнева, он за свой счет содержит более сотни вооруженных наемников. Они держат в страхе крестьян и защищают своего хозяина от законных властей.
   - Мой тудун знает об этом?
   - Об этом знают все, но повлиять на него некому. Несколько лет назад я пытался что-то сделать. Послал к нему инспектора с директивой консула и с пятью стражниками. Гримальди их всех избил и прогнал. Я попытался организовать экспедицию против него, но он сумел так заинтересовать официалов Генуи, что я получил оттуда строгое указание не трогать его. Правда, с ним продолжает воевать консул замка Сугдейи, но безуспешно. У Сугдеи нет необходимых сил, да и прав. Вот Гримальди и позволяет себе такие бесчинства.
   - А если приказать Ширину приструнить этого негодяя?
   - Тот может отказаться, - включился в разговор Мансур.
   - Почему? - удивился хан.
   - Гримальди и его люди своевременно платят налоги и ни у тудуна, ни у консула не будет повода, как ты говоришь, меним хан, приструнить его.
   - Откуда ты знаешь о налогах?
   - Я видел отчет Ширина, - ответил Мансур. - И другое, меним хан. Гримальди - подданный Генуи, и мы не можем применить к нему силу.
   - Выходит, он так и останется безнаказанным?
   - Скорее всего. Он это хорошо понимает, поэтому и наглеет - заметил Джорджио. - Вот этот случай с письмом. Его человек так нагло вел себя с начальником тюрьмы, что тот посчитал его действия провокацией, так сказать, проверкой честности, поэтому побоялся вручить письмо Нур-Девлету и отнес его в канцелярию консула, со всей суммой взятки.
   - Как ты думаешь, Ширин не причастен к этому делу?
   - Скорее всего, нет, - ответил капитан, - но, если Гримальди все же сумеет получить нужные ему заверения от Нур-Девлета, то все может закончиться нападением на место содержания твоих братьев. Вот и для этого сил у него хватит.
   - И Генуя закрывает на такое глаза?
   - Там верят в лояльность Гримальди.
   - Что будем делать? - с некоторой растерянностью спросил Менгли-Гирей.
   - Если даже и удастся «приструнить» фряга, меним хан, - сказал Мансур, - то это нам не поможет. Алчные устремления Нур-Девлета стали широко известны. Сегодня на это клюнул Гримальди, завтра им может оказаться кто-то другой, ну хотя бы тот же Ширин. Спаси нас Аллах от этого. Нужно, пока не поздно, всерьез заняться самим Нур-Девлетом
   - Как ты думаешь, Джорджио, это возможно? - спросил хан.
   - Возможно, Менгли. В нашей жизни все возможно.
   Менгли-Гирей удивленно посмотрел на своего бывшего воспитателя и спросил:
   - Может, что-то предложишь?
   - Мансур правильно сказал, нужно избавляться от Нур-Девлета.
   - Ты сам возьмешься за это?
   - Нет, хан, я не убийца.
   - Выходит, ты жертвуешь нашей дружбой ради каких-то эфемерных принципов?
   - Не совсем так, Менгли. Просто я не могу быть убийцей принца. Найди другого исполнителя.
   - Меним хан, вспомни, - обратился Мансур, - когда-то предлагалось отравить Нур-Девлета, но мы тогда не нашли исполнителя. Сейчас у меня есть такой человек. Скажи, капитан, ты мог бы передать ему яд?
   - Нет, Мансур, я уже сказал свое слово.
   В комнате некоторое время был слышен только плеск воды, лившейся в чашу фонтана. Нарушил тишину Менгли-Гирей.
   - Если хочешь, Джорджио, - сказал он, - погости у меня.
   - Спасибо, Менгли, чтобы не ехать на ночь, я действительно останусь у тебя до утра.
   После вечерней трапезы Джорджио и хан остались вдвоем и провели время в приятной беседе. Отходя ко сну, капитан сказал:
   - Не обижайся, Менгли, но я на склоне лет не хочу предстать перед Всевышним в обличье цареубийцы. Ведь замолить этот грех я уже не успею.
   Увидев безразличие на лице хана, поспешно добавил:
   - Но я все же мог бы тебе чем-то помочь. Как я понял, там есть нужный вам человек. Пусть ко мне придет кто-либо от Мансура и я, через начальника тюрьмы, устрою ему встречу с тем человеком, и пусть они передают друг другу все, что им захочется. Тебя устроит такой вариант?
   - Я подумаю, - ответил хан, и они расстались.
                ***
   В начале апреля 1474 года в Кафе произошла очередная смена консулов. Батиста Джистиниани уступил свое кресло Антониотто Кабелле. Отгремели фанфары, и на площадь святого Георгия выкатили бочки с вином, а Джистиниани и Каббела закрылись в кабинете, чтобы обсудить сугубо тайные дела.
   Новый консул хозяином уселся за стол, а старый - сбоку. Помяв пальцами гладко выбритый подбородок, Кабелла, с некоторой долей снисходительности, спросил:
   - С чего начнем, дорогой синьор Джистиниани?
   Тот, прежде чем ответить, полез в карман, вынул платок и вытер со лба пот. Только после этого, устремив грустный взгляд на спрашивающего, проговорил:
   - Конечно, итог моей работы подведут в Генуе отцы протекторы Банка, но уже сейчас уважаемый синьор Антонио, я могу сказать, что, как ни старался, не смог оставить вам безупречное хозяйство.
   - Что вы имеете в виду, синьор Батиста? - небрежно спросил Кабелла.
   - Ну, вот хотя бы то, что не успел разрешить конфликт внутри армянской общины. Вы можете спросить, почему я выделил этот вопрос из множества других?
   - Не спрошу, синьор Батиста. Я знаю, что это самая большая национальная община в Кафе и, нужно отметить, самая беспокойная.
   - Вы абсолютно правы. Из семидесяти тысяч всего городского населения Кафы, армян сейчас около пятидесяти. Вы представляете, что может случиться, если эта масса людей, в крови у которой жгучая склонность к спорам, придиркам и тяжбам, взбунтуется?
   Кабелла в ответ только развел руками.
   - Вот именно, - по-своему истолковал его жест собеседник. - Среди них сейчас тлеет, непогашенный мною, конфликт.
   - Чем он вызван?
   - В прошлом году умер уважаемый епископ армяно-католической церкви. Коллегией священников епископом был избран Тер-Карабет. В этом сане его утвердило высшее духовенство, но он так и не успел приступить к своим высоким обязанностям. Видите ли, банкиру Комяресу не понравился новый епископ, и он сумел убедить эту же коллегию пересмотреть свое прежнее решение. Тер-Карабет был смещен, и его место занял ставленник Комяреса. Так на церковной сцене появился некий Тер-Ованесян. Прихожане возмутились этим и начали требовать удаления самозванца, но банкир не пожадничал и подкупил наиболее активных протестующих. Это ему не так уж трудно было сделать, ибо многие армяне, родившиеся уже в Кафе, не совсем рьяно соблюдают национальные традиции, и не так свято чтят каноны своей церкви. Им, как мне кажется, почти все равно кто будет зажигать лампаду у святой иконы.
   - Коли так, синьор Батиста, не сгущаете ли вы краски этого церковного конфликта? И ваше беспокойство…
   - К вашему сведению, синьор Антонио, - прервал его Джистиниани, - армяне должны больше беспокоить вас, а не меня. Я же честно пытаюсь вложить это беспокойство в ваши уши.
   Кабелла почувствовал неудовольствие коллеги и постарался смягчить впечатление от своего бестактного вопроса. Он сказал, вкладывая в слова максимум доброжелательности:
   - Вы конечно правы, синьор Батиста, и я хотел бы уточнить уже для себя: почему нас должны так волновать армянские дела?
   - Свара в многочисленной армянской общине не может не отразиться на общей обстановке в городе. Кроме того, политические спекулянты могут использовать церковный конфликт в своих узких националистических интересах.
   - В чём они выразятся?
   - Вы слышали, наверное, как Хазарию называют «Приморской Арменией»? И это, поверьте, не случайно. С каждым годом в колонии становится все больше и больше армян, и может так случиться, что в скором времени такое наименование перестанет казаться причудливым. Уже сейчас, чувствуется возрастающая роль армян в экономике колонии и, наоборот, падение нашей роли в ней.
   - И что их сюда несет? Что им не сидится дома?
   - Обратите внимание и на такой парадокс. Армяне бегут сюда от турецкого засилья, а наши колонисты бегут отсюда, и тоже от турок! Итак, происходит замена одной активной части населения другой. Поэтому не за горами то время когда в колонии армян станет большинство. Да и будут ли они это ждать?
   Скажите, что стоит армянским националистам уже сегодня, воспользовавшись каким-либо предлогом, провозгласить нашу колонию республикой, назвав ее «Приморской Арменией»? Нас они объявят угнетателями и оккупантами, а эти земли исконно армянскими? Кто будет разбираться в абсурде этих заявлений? Правы будут те, кто громче кричит.
   И я уверен, что этот пожар будет очень трудно потушить, если вообще возможно. Но пока это не случилось, и мы остаемся хозяевами на этой земле, нам нужно продолжать свою политику и, конечно, отстаивать интересы метрополии.
   - Что, по-вашему, я должен делать в данной ситуации?
   - У вас для этого есть только один метод - призывать к согласию. Упаси Бог, синьор Антонио, ввязаться в армянскую склоку в качестве арбитра.
   - Почему?
   - Разве не понятно, что, признав правой одну сторону, вы сразу же восстановите против себя другую?
   - Тогда может так случиться, что и я передам своему преемнику эту же проблему?
   - Это лучше, чем передать чадящие головешки.
   - Не слишком ли мрачно?
   - Вы согласитесь с моей оценкой, когда столкнетесь с этими людьми поближе. Я допускаю, что уже завтра они прибегут к вам, будут брать за горло и требовать воздействия на своих оппонентов. Вам останется только терпеливо их выслушивать и призывать к согласию.
   - Я понял, синьор Батиста. Что-нибудь еще?
   - Еще одно предупреждение. Здесь в замке, вы знаете это, в качестве заложников находятся братья татарского хана. Еще до меня, по настоянию Менгли-Гирея, эти люди были переведены из подвала в верхние комнаты. Я хотел перевести их в более безопасное место, но, не имея на то веских оснований, так и не смог это сделать
   - Место безопасное для кого?
   - Для нас с вами, синьор Антонио! - раздраженно ответил бывший консул. - Эти заложники - гаранты спокойствия колонии. Надеюсь, направляя вас сюда, вам говорили, какие потери несла до этого черноморская колония от татарских набегов? И только удачная операция с заложниками обеспечила ей относительное спокойствие.
   Так вот удерживать их под неусыпным присмотром и есть одна из важнейших государственных задач. Нынешнее содержание не самое безопасное, поэтому ищите малейший повод, чтобы все же спрятать братьев Менгли-Гирея туда, куда не дотянется ничья рука.
   - А если я это сделаю без повода?
   - Нельзя. Нарушив договор содержания заложников, мы подорвем наши союзнические отношения. В них мы заинтересованы больше, чем татары. Вернее, им они вовсе не нужны.  Поэтому выполнение договора - наша обязанность, и только нарушение его со стороны татар может дать повод и нам его нарушить.
   - И какое место вы считаете наиболее подходящим для содержания заложников?
   - Смотрите сами. Это может быть подвал, но я бы выбрал Солдайю. Вы были там? Советую побывать, и вы убедитесь, что более неприступного места в нашей колонии нет. Если консул крепости не предаст наши интересы, то там эти люди будут в полной сохранности.
   - Насколько я помню, консулом там Христофоро ди Негро. Он надежен?
   - Надеюсь, до предательства дело не дойдет, но и он не вечен.
   Они еще долго сидели и обсуждали дела колонии.
                ***
   В один из теплых весенних вечеров в дверь дома Джорджио постучались. Он сам открыл дверь и увидел на пороге старого татарина с котомкой через плечо. Он был одет в потертый холщовый халат, который от длительного пребывания под южным солнцем стал грязно-серым. Чалма, такого же неопределенного цвета, была надвинута на самые глаза.
   - Селям алейкум, - поприветствовал хозяина татарин.
   - Селям, - ответил тот и тут же воскликнул: - Никогда бы не узнал тебя, Мансур, если бы не твой голос! Заходи. Не стой на пороге.
   Мансур вошел и осмотрелся. Две изящные опоры поддерживали узорчатый деревянный потолок, пол был устлан хорошо подогнанными каменными плитами. К одной из стен примыкала неширокая деревянная лестница, которая вела на второй этаж.
   - Не дворец, - сказал татарин, - но все равно очень хорошо.
   - Спасибо, Мансур. Ты пришел во время. Я только хотел сесть за стол.
   - Прикажи сначала поставить мою лошадь в стойло.
   Джорджио распорядился, и они подошли к лестнице. Увидев, что Мансур не снимает с плеча поклажу, хозяин сказал:
   - Оставь котомку внизу. Она будет цела.
   - Нет, - возразил гость, - позволь я возьму ее с собой.
   - Как хочешь.
   Уже за столом Джорджио узнал, что Менгли-Гирей, не доверяя больше никому, послал Мансура на встречу с человеком, который сейчас прислуживает Нур-Девлету.
   - Как зовут этого слугу?
   - Коба. Я его готовил для этой роли, поэтому, увидев меня, он сразу поймет, что от него требуется.
   Выслушав Мансура, Джорджио сказал:
   - Тебе придется несколько дней у меня погостить. Завтра пойду в замок и разведаю обстановку.
   - Что ты хочешь узнать?
   - Последний раз я был там при смене консула. Вполне возможно, новый хозяин посчитал нужным изменить порядок содержания братьев Менгли. Вот я и попытаюсь это выяснить.
   Почетный гражданин Кафы, капитан Джорджио, тщательно одевшись, направился в борго, чтобы лично засвидетельствовать свое почтение консулу Кабелле и напомнить ему о своем существовании. Он был принят без промедления, состоялась задушевная беседа, после чего Джорджио спустился вниз, чтобы увидеться со своим бывшим подчиненным, начальником охраны татарских принцев, Джованни Бальбо.
   Он застал его в комнатке, которая была выделена начальнику охраны для проживания. По инструкции он должен был круглосуточно находиться при службе.
   - Что нового? - спросил капитан, когда закончились церемонии приветствий.
   Полное лицо Бальбо расплылось в довольной улыбке.
   - Что может быть нового, синьор капитан, в этой «кругом пятерке»?
   Насладившись удивлением бывшего начальника, пояснил:
   - Это - «кругом пятерка» - появилась совсем недавно, поэтому вы о ней ничего не знаете. Новый консул приказал сократить охрану принцев до пяти человек, считая и меня. Теперь следите за счетом, синьор капитан: стражников - пять человек, охраняемых пять человек, слуг тоже пятеро. Вот и получилось: кругом пятерка!
   - Понятно, - улыбнулся Джорджио. - А говоришь ничего нового. Сократили охрану. Еще что?
   - Да вот новый консул обещал дать мне отпуск. Вы знаете как у нас с этим. Еще при вас было туго, а при Кассимо, так вообще. Консул приказал найти подмену, как найдут, так я сразу и пойду отдыхать.
   - Уедешь?
   - Нет, останусь здесь. Похожу по кабакам, а там и высплюсь с какой-нибудь девчонкой. Его милость обещали выдать мне премию за усердную службу. Вы знаете, синьор капитан, я пришел к выводу, что синьор Кабелла очень заботливый хозяин.
   - Ну и, слава Богу, - согласился капитан. - А татары не докучают?
   - В каком смысле?
   - Ну, могут приходить родственники тех парней, что в услужении у принцев.
    - Пусть приходят, для тюремщика такая докука, синьор капитан, только в радость.
   Желая убедиться в готовности Бальбо предоставлять свидание тюремным слугам с их родственниками, он притворился глупцом.
   - Это как понимать?
Хитро улыбаясь, Бальбо ответил:
   - Синьор капитан задает такие наивные вопросы оттого, что давно не служит?
   - Ты прав, мой друг, я уже стал забывать прежнюю жизнь.
   С этими словами он попрощался с тюремщиком.
   Бальбо знал, что перед тем как появиться у него, капитан побывал у консула, поэтому посетить тюрьму он мог по просьбе Кабеллы. Всего три дня тому назад, посетив тюрьму, консул призвал к бдительности и строго приказал сообщать ему о любом пустяке, связанным с заложниками. Визит капитана - не пустяк и, безусловно, стоит того, чтобы немедленно о нем доложить.
   Бальбо поплелся на второй этаж. Кабелла его внимательно выслушал, похвалил за бдительность и велел быть внимательным к тем, кто обратится к Бальбо с просьбами, не отказывать, но при этом немедленно докладывать о просителе консулу, а в его отсутствие капитану Кассимо.
   - Для этой цели у тебя под рукой должен быть всегда человек, - добавил консул.
   - Ваша милость, - взмолился тюремщик, - вы и так сократили у меня людей.
   - Чем меньше бездельников - тем больше порядка, Бальбо. Если будешь ныть, то подумаю, кого еще убрать. Понял?
   - Понял, ваша милость, - поспешил заверить Джованни.
                ***
   Джорджио, опасаясь, что Бальбо уйдет в отпуск, поторопил Мансура и тот на следующее же утро направился в борго. Возле входа во дворец стоял стражник, вооруженный алебардой. Он, прикрыв лицо тенью от лезвия своего оружия (припекало солнце), сосредоточил внимание на карнизе соседнего дома, где воркующий голубь, топтался возле своей избранницы. Услышав возле себя старческое покашливание, недовольно обернулся и встретился глазами с татарином, который кашлем пытался привлечь его внимание.
   - Что надо? - грубо спросил стражник, уставившись строгим взглядом в убогого старика.
   Тот, услышав вопрос, запричитал жалостливым тоном
   - Я старый, больной человек, и мне без сына очень трудно. Пусть он скажет мне, когда вернется домой. Позволь, аскер, увидеть сына и передать ему халат, который так заботливо заштопала и постирала его сестра.
   Ошеломленный потоком слов и, не поняв толком просьбы, стражник попросил:
   - Повтори, старик, все это снова, но медленно и коротко.
   - Сын мой там, - Мансур показал рукой на дворцовую дверь, - он слуга у султанов. Как мне его увидеть? Я старый больной человек…
   - Все! - строго сказал стражник, увидев, что голубь собирается овладеть своей подружкой. Не глядя на татарина, сказал торопливо:
   - Иди туда, потом свернешь направо. Найдешь начальника по имени Бальбо. Ему и рассказывай…
   Мансуру не нужно было повторять эти слова дважды. Он вошел в полутемный коридор и, помня указание Джорджио, в нужном месте свернул вправо и остановился у первой же двери. Робко постучал и услышал голос, разрешающий войти.
   Очутившись в небольшой комнате перед обрюзгшим человеком, одетым в военный мундир, он низко поклонился ему и спросил:
   - Тебя зовут Бальбо, эфенди, и ты начальник тюрьмы?
    Получив подтверждение, Мансур повторил то причитание, которое только что слышал стражник. Затем сделал шаг вперед и положил перед начальником небольшой кисет, вышитый бисером. Бальбо, оглушенный тирадой, машинально открыл его и увидел пару десятков серебряных монет.
   - Как зовут твоего сына? - спросил он строго.
   - Коба, эфенди.
   - Где твой халат?
   - Вот он, эфенди, - засуетился Мансур и вынул из сумки аккуратно сложенную одежду. - Вот он, - повторил татарин, прижимая халат к груди.
   - Хорошо. Жди здесь.
   Бальбо вышел и тут же отослал своего человека к консулу, а сам, не спеша, направился на поиски Кобы. В кладовой, где обычно спали слуги, на этот раз находился только один из них. Он дремал, свернувшись на войлоке, брошенном прямо на пол. Пинком ноги Бальбо разбудил его и спросил строго:
   - Как зовут?
   - Ахмет, эфенди, - ответил слуга, вскакивая на ноги.
   - А где Коба?
   - Там, эфенди, - показал Ахмет в ту сторону где были помещены господа.
   - Позови его, - приказал Бальбо и вышел вслед за слугой в коридор.
   Прибежал запыхавшийся Коба.
   - Иди за мной, - приказал ему начальник.
   Подойдя к двери, он открыл ее и впустил вперед слугу. Тот, увидев Мансура, замер на месте, перекрыв дорогу Бальбо. Начальник толкнул его в спину и сам переступил порог. Мансур сообразил, что момент для радостной встречи упущен, поэтому, строго посмотрев на Кобу, проговорил:
   - Что? Отвык уже от своего бедного отца?
   Коба молча подошел к нему и поцеловал его в плечо.
   - Вот тебе мать передала халат, - сказал Мансур. - Прости, сын, но мы бедные люди, поэтому не могли передать что-то еще.
   Несколько освоившись со своей ролью, Коба, принимая халат, проговорил:
   - Спасибо, отец. Мне только это и нужно было. Остальное тут все есть.
   В это время в комнату ввалился Кабелла с двумя стражниками.
   - Что тут происходит? - строго спросил он.
   Джованни объяснил. Консул подошел к Кобе и взял у него халат.
   - Покажи, что здесь.
   Мансур поспешно сказал:
   - Только халат, эфенди. Мы бедные люди и у нас ничего другого нет.
   - Сейчас посмотрим, - ответил Кабелла, ощупывая полы халата.
   - Давай нож, - сказал он Бальбо.
   И когда тот поднес его, приказал:
   - Пори здесь.
   Скоро в руке консула оказался небольшой, с голубиное яйцо, керамический сосуд, закрытый такой же пробкой.
   - Что это? - спросил он у Мансура.
   Тот дрожащим голосом ответил:
   - Не знаю, господин, - подумав, добавил: - Может быть, дочь пошутила. Она штопала этот халат и может быть, решила посмеяться над братом и зашила в него свои благовония.
   - Сейчас проверим, - многозначительно сказал Кабелла.
   С этими словами он, приложив некоторое усилие, вынул пробку и поднес сосуд к носу Мансура.
   - Понюхай и скажи, чем пахнет, - приказал он.
   - Прости, господин, - сказал татарин, отстраняясь, - я не нюхаю эти женские штучки.
   - Понятно, - проговорил консул и приказал одному из стражников:
   - Быстро найди любую собаку и приведи ее сюда. Я буду ждать. А ты, - обратился он к другому, - раздобудь на кухне кусок мяса и быстрее возвращайся.
   Стражник принес небольшую, похожую на щенка, бродячую собаку. Она дрожала всем телом и слегка скулила. Затем вошел второй стражник, держа в руке кусок вареного мяса.
   По команде консула мясо положили на пол, вылив на него содержимое флакона. Подпустили к нему собаку, и она, схватив его, тут же проглотила. В комнате установилась могильная тишина - все смотрели на собаку. Она же, обнюхав то место, где лежало мясо, вылизала его. Потом подняла морду на людей и, благодаря за угощение, слегка вильнула хвостом. Подошла к двери и, оглянувшись, попросила выпустить, но тут же завалилась на бок и засучила лапами. Из пасти выступила пена.
   Кабелла молча переводил тяжелый взгляд с одного татарина на другого. Он видел: молодой испугался, а старый только насупился. От дальнейшего изучения поведения татар его отвлек Бальбо:
   - Ваша милость, их убить? - спросил он.
   - Убить успеем. Сейчас же отведи их в подвал и посади раздельно. Как освобожусь, допрошу сам.
.   День клонился к вечеру, а Мансура все не было. Может, уже уехал? Джорджио лично наведался в конюшню и увидел, что лошадь татарина в стойле. Где же он сейчас? Так долго в замке ему нечего делать. Неужели что-то стряслось? Может уже увязывают его беседу с тюремщиком и приходом Мансура? Да неловко как-то получилось. Чтобы не испытывать судьбу, капитан решил на время покинуть город. Вернется, когда будет уверен в своей безопасности.
   Кабелла вошел в камеру, где содержался молодой татарин. Тот лежал в дальнем углу прямо на каменном полу, подобрав ноги к подбородку. Услышав шум, приподнял голову, тут же вскочил на ноги и прижался к стене.
   - Кто тот старик, что выдал себя за твоего отца? - задал вопрос Кабелла.
   - Не знаю, - жалобным голосом ответил татарин.
   - Улучши ему память, - приказал консул Бальбо.
   Тот подошел к татарину и ловким движением заломил ему руку за спину. Раздался вопль. Он продолжался до тех пор, пока Бальбо давил на руку. Чуть отпустив, спросил:
   - Вспомнил? Или тебе еще и кости поломать?
   В ответ стон. Снова залом и снова вопль. Истерзанный болью, Коба закричал:
   - Я скажу! Его зовут Мансур-ага.
   - Почему сразу не сказал?
   - Не знаю. Я боюсь за свою мать и отца. Меня предупреждали: если проговорюсь, убьют моих родителей.
   - Кто он, этот Мансур?
   - Близкий хану человек.
   Кобу оставили в покое, и перешли в камеру старика. Тот стоял на коленях и молился. При шуме за спиной не повернулся, а продолжал что-то шептать, уткнувшись головой в сложенные на полу кисти рук.
   - Вставай, Мансур, - сказал Бальбо.
   Старик неохотно поднялся, фряги увидели, как злобно блеснули его глаза.
   - Кто тебя послал? - спросил Кабелла.
   - Сам пришел.
   - Спрашиваю еще раз - кто тебя послал?
   - Никто не посылал, сам пришел.
   По версии Мансура, которую он изложил фрягам, Нур-Девлет нанес оскорбление его семье, и он решил его убить. Никто этой сказке не поверил, но и пытать его не стали. Бальбо задал неожиданный вопрос:
   - Ты на чем приехал сюда?
   - На лошади.
   - Где она?
   - В каравансарае.
   - Ты рискнул ее там оставить?
   - Я попросил конюха присмотреть за ней, пообещал заплатить ему.
   - Ты сейчас пойдешь с нашим человеком и покажешь ту лошадь и того конюха.
   Мансур, опустив голову, сказал:
   - Никуда я не пойду.
   - Почему?
   - Лошадь не там.
   - А где?
   - Не скажу.
   Мансуру выламывали руки, хлестали плетьми и просто били, но он только стонал, не отвечая на вопросы. Тюремщик спросил:
   - Ты ночевал у капитана Джорджио?
   Услышав этот вопрос, старик вздрогнул и это заметил Бальбо. Он сказал консулу:
   - Я уверен, ваша милость, что этот татарин останавливался у капитана, и он ему помогал. Не зря же он вчера приходил ко мне и интересовался заложниками.
   - Пожалуй ты прав, - проговорил Кабелла, - я как-то сразу не подумал.
   И тут же спросил:
   - Мне помнится, Джованни, ты хотел прогуляться в город?
   - Да, ваша милость, вы обещали мне отпуск.
   - Вот и начни его с прогулки к дому Джорджио. Арестуй его и приведи сюда вместе с лошадью этого татарина.
   Бальбо вернулся с лошадью, но без Джорджио.
   - Он сбежал, ваша милость, - доложил он.
   - Куда?
   - Слуги не знают.
   - Ладно, я передам это дело синдикам, - сказал консул. - Пусть объявят его предателем и конфискуют все имущество.
   - Он это заслужил, ваша милость.
   В скором времени Кафу огласили крики глашатаев, которые оповещали обывателей, что завтра сразу после восхода солнца на рыночной площади будут повешены два татарина - убийцы. Кого они погубили, не говорилось, но это и не обязательно знать. Главное, будет бесплатное развлечение.
   Всю ночь на рыночной площади стучали топоры - возводили виселицы, а утром Коба и Мансур были казнены под восторг толпы - татар в Кафе вешали впервые.
   Кабелла отправил Менгли-Гирею послание, в котором отмечал нарушение его стороной договора о содержании заложников и сообщал, что в целях сохранности их жизней, кафинская сторона приняла решение: августейших братьев содержать впредь в более надежном месте.
   Менгли-Гирей со щемящей болью в сердце подумал, что еще долго над его ханством будет висеть удавка зависимости.


                ГЛАВА V
                МЕСТЬ И ДЕНЬГИ
   Смерть Мансура огорчила Эминека. Он по-своему любил этого умного и доброжелательного человека. Несмотря на то, что печаль его была искренней, он исподволь думал, как можно использовать эту смерть в своих интересах. И придумал.
   До сей поры, он никак не решался осуществить продовольственную блокаду Кафы. Он боялся что консул, разобравшись в кознях префекта, выразит ему недоверие, а Менгли согласится с этим и тогда, как своих ушей, не видеть ему, Эминеку, этой почетной и хлебной должности.
   Сейчас же, когда память о Мансуре, как кровоточащая рана, взывает к отмщению, хана легко будет склонить на сведение счетов с Кафой. Сам хан будто бы останется в стороне, а все шишки посыплются на тудуна.
   Ему сначала будут грозить всеми карами небесными, но, когда консул убедится, что это не помогает, вынужден будет обратиться к хану и потребовать замены префекта. Тот, не согласится с ним, так как будет знать, что Ширин действует с его согласия.
   Эти события вызовут возмущение в Кафе и недовольство в ханстве, ибо многие карачеи уже привыкли беспрепятственно пополнять свою мошну за счет выгодной торговли с фрягами. Менгли скоро почувствует шаткость своего положения и вынужден будет обратиться к Эминеку, с просьбой прекратить блокаду Кафы, а тот предложит свою цену - отдать ему в жены Гюльсару.
   Уже в день повешения, Ширин обратился к консулу и потребовал выдачи тел казненных. Кабелла не возражал, но посчитал нужным выказать префекту неудовольствие нарушением татарской стороной договора о содержании принцев и попытался обосновать этот строгий приговор. Эминек молча выслушал его возмущенную речь и, не прощаясь, покинул кабинет.
   Кабелла не ожидал такого презрительного отношения к высшему должностному лицу колонии и вполне  резонно возмутился, а потом еще и встревожился - какие гадости уготовят ему татары? Может, он поспешил с расправой, может, лучше было содержать тех татар в подвале и торговаться? Кому и что он доказал этим спектаклем?
   Ширин привез трупы в Саладжик и на следующее утро состоялись похороны. Весь день люди, возмущенные жестокостью фрягов, не могли успокоиться.
   Вечером хан, несмотря на то, что находился в тяжелых чувствах, принял Ширина.
Менгли-Гирей сидел на подушках не развалившись, как обычно, а неестественно прямо. Его лицо выглядело усталым, даже полудужья черных бровей, всегда удивленно вздернутых, уныло нависали над глазами.
   - Ты видел как погиб Мансур? - спросил он грустно.
   - Да, меним хан. Я был в толпе, когда его вешали.
   - Как можно такое перенести?
   Эминек пожал плечами и, не дожидаясь разрешения, сел чуть поодаль от хана.
   - Им нужно отомстить, меним хан, - сказал он, выдержав паузу.
   Менгли-Гирей, будто не поняв сказанного, удивленно на него посмотрел. Ширин повторил фразу.
   - Как ты это себе представляешь? - спросил хан и сразу же раздраженно добавил:
   - Ведь в их руках мои братья!
   - Я это не забыл, меним хан, поэтому мстить нужно тонко, чтобы они не смогли воспользоваться ими. Когда я был у консула и вынужден был слушать его возмутительные слова, то готов был плюнуть в это лицо скопца, но тут же подумал, что он заслуживает более изощренной мести.
   - Ты так любил Мансура?
   - Когда его вешали, меним хан, я стоял в толпе и слезы у меня лились ручьем. Он мне был как отец! Но еще больше я люблю нашу веру и не люблю гяуров.
   После долгого горестного молчания хан спросил:
   - Ну и как ты собираешься мстить?
   - Меним хан, - воскликнул Ширин, - только разреши, и Кафа будет пухнуть от голода! Ты помнишь, как в той сказке. Заколдовал джин человека, и сидит он у реки, а напиться не может. В больших муках умер он от жажды. В таком положении будет и Кафа. Ее базары будут пусты при изобилии продуктов за ее стенами.
   - Как ты это сделаешь?
   - Запрещу возить продукты в город и все!
   - А если кто ослушается?
   - Вытопчу его посевы, вырублю сады, выкраду скот.
   - У тебя есть такая возможность?
   - Не совсем, но испуг будет моим хорошим союзником.
   - Но хозяева будут терпеть большие убытки, и они могут ослушаться тебя, а консул им поможет в этом.
   - Людей консула я на порог не пущу, а у послушных мне хозяев продукты будут покупать перекупщики, которых я сейчас прижимаю, чтобы не обижать город.
   - Допустим, ты это сделаешь, люди будут голодать, тратить больше денег, но как это заденет консула?
   - Начнутся голодные бунты, меним хан. Будут громить лавки, и резать богачей. Консул попытается воздействовать на префекта, но я, меним хан, зная, что ты меня поддерживаешь, буду упрям, как осел. Это вынудит его обратиться к тебе с требованием убрать неугодного ему префекта, но ты напомнишь ему о нанесенной нам ране. Консул осознает свою вину, и будет умолять тебя простить его. Вот тогда ты сможешь потребовать выдачи тебе хотя бы Нур-Девлета.
   - А если он его не передаст мне, а просто выпустит?
   - Он это не сделает, меним хан, - поспешил заверить Ширин, - он не может не понимать, что так вообще загубит колонию. Он тебе, неутоленному местью, развяжет руки, и ты сможешь разнести в пух и прах все его земли. Нур-Девлету останется либо бежать из твоих владений, либо просить разрешения стать под твои знамена.
   Менгли-Гирей несколько оживился. Он повернулся в ту сторону, где обычно сидел Мансур, чтобы спросить его мнение, но место было пустым. Хан, со щемящей болью в сердце, вспомнил, что теперь уже никогда не услышит рассудительных речей своего советника. Глубоко вздохнув, задумался. Что бы сказал Мансур, если бы сидел здесь? И сам ответил:
   - Слишком привлекательный план…
   - Да, меним хан, очень привлекательный! - подхватил Эминек.
   - …и поэтому не может быть хорошим, - внезапно для себя, закончил мысль Менгли-Гирей.
   Рядом сидели два удивленных человека. Один был ошеломлен неожиданным выводом, а другой не мог понять, как эта мысль пришла ему в голову.
   - Так ты не согласен со мной, меним хан? - преодолев изумление, спросил Ширин.
   - Откуда ты взял, что я не согласен?
   - Разве не ты сейчас сказал…
   - Это не я, - серьезно ответил хан, - это Мансур говорил.
   - Ничего не понимаю, - только и сказал Ширин и надолго замолчал.
   Тишину прервал хан.
   - Сегодня был тяжелый день, - сказал он, - поэтому так все нескладно получается. Давай, Эмин, отдохнем, а завтра снова встретимся и продолжим разговор.
   Ночью хану приснился Мансур с синюшным закаменевшим лицом, вывалившемся, распухшим языком, но с живыми, полными страдания, глазами. Менгли-Гирей содрогнулся, увидев это, но лицо вдруг ожило, язык вобрался и Мансур стал что-то лепетать, как малолетний ребенок. Хан прислушивался к его невнятной речи, но понял только отдельные слова: «больной», «трудно», «халат», «сын». Хан от досады крикнул и тут же проснулся.
   Долго лежал с открытыми глазами и думал, но так и не смог докопаться до смысла увиденного. В спальне посветлело, и он услышал призыв муэдзина к молитве. На хлопок ладоней слуги принесли умывальные принадлежности. День начинался как обычно, но на душе было как никогда тяжело. Почему?
   И тут вспомнил, что Ширин ждет его разрешения мстить фрягам. Опять всплыло лицо Мансура, и он, вздрогнув, расплескал воду. Слуга, державший серебряную чашу, вскрикнул и задрожал в ожидании наказания. Менгли, от необъяснимой ярости, поддел посуду двумя руками и опрокинул воду на слугу. Тот замер, не смея пошевелиться. Вспышка гнева прошла так же быстро, как и возникла. Хан, приняв от другого слуги полотенце, начал вытираться. Жестом руки отпустил слуг и опять остался один.
   В домовой мечети дольше, чем обычно, молился, но так и не смог преодолеть душившую его досаду. Вышел из мечети и сразу увидел поджидавшего его Ширина.
Легким кивком головы ответил на подобострастное приветствие бея и жестом руки пригласил следовать за собой, думая о том, что же ответить ему.
   В комнате, куда они вошли, их поджидали слуги. Поставили перед ними чаши с кумысом и вышли.
   - Мне снился эту ночь Мансур, - сообщил хан, пригубив чашу.
   - И как, меним хан? - живо спросил Ширин.
   - Плохо, - ответил тот, не вдаваясь в подробности.
   Бей не стал больше ничего говорить и занялся кумысом. Он подумал, что в плохом настроении хан, скорее всего примет нужное для его замысла решение и оказался прав. Менгли-Гирей сказал:
   - Я долго думал и пришел к выводу, что фряги не должны оставаться безнаказанными.
   - Это так, меним хан, - согласился Ширин, старательно скрывая радость от услышанного.
   - Но я хочу, - продолжал Менгли-Гирей, - чтобы фряги знали, за что их наказывают.
   И после небольшой паузы добавил:
   - Но тебе, Эмин, нужно быть очень осторожным и не доводить дело до крайности.
   - До какой крайности, меним хан?
   - Мы вчера говорили об этом, - ответил Менгли-Гирей и жестом отослал бея.
                ***
   - Вы, мой друг Лоренцо, что-то зачастили ко мне, - сказал Марко Кассимо, увидев в дверях кабинета базарного пристава.
   - Вы шутите, синьор капитан? Вас целую неделю не было в городе, а я все равно как-то тревожил вас? Да и сейчас, не будь на то острая необходимость, я не побеспокоил бы вас.
   - Успокойся, Лоренцо, я действительно пошутил и, как вижу, неудачно. Говори, что на сей раз?
   - Уже второй день, как в город уменьшается завоз продуктов. Если так пойдет и дальше, то через неделю рынок будет пуст.
   - Вы выяснили причину?
   - Только этим и занимался.
   - И что же выяснилось?
   Барбариго посмотрел через левое плечо, потом через правое. При этом его остроносое птичье личико было настолько потешным, что Кассимо улыбнулся.
   - Кого вы там высматриваете? - спросил он.
   - Синьор капитан, это такая страшная тайна, что я боюсь назвать имя человека, организовавшего это.
   - И вместе с тем, назовите его.
   - Татарский префект Эминек! - произнес пристав с таким отвращением, будто выплюнул, попавшего в рот таракана.
   Марко внимательно посмотрел в тревожные глаза Барбариго и понял, что без веских оснований тот не стал бы произносить это имя. В раздумье спросил:
   - Зачем это ему?
   - Он нам мстит, синьор капитан, об этом шепчутся татары.
   Пристав, заметив, как после этих слов у Кассимо обострились скулы, добавил:
   - Наверное, это месть за тех татар, что недавно повесили на рыночной площади.
   - Думайте, что говорите! - вспылил неожиданно Марко.
   Лоренцо вздрогнул от его крика, и лицо его задергалось, будто собирался заплакать. Преодолев испуг, сказал:
   - Мне, так же как и вам, синьор капитан, плохо верится, что из-за этой чепухи можно целый город загнать в голод, но все похоже на это.
   - И какие меры противодействия вы предприняли?
   - Мои люди на воротах не препятствуют провозу продуктов питания в город. В ущерб себе, синьор капитан, я снизил пошлины на них и, особенно на зерно и муку. Слежу также за ценами, изгоняю из города перекупщиков. Но мои возможности, синьор капитан, весьма ограничены и вы это знаете.
   - Хорошо, Лоренцо, продолжайте так же разумно действовать, и теперь каждый вечер, после закрытия ворот, приходите ко мне с докладом.
   Оставшись один, Марко глубоко задумался, на его спокойном лице нельзя было увидеть того, что происходило с ним внутри. Он негодовал, а, попросту говоря, злился, вспоминая о поспешных действиях консула. Зачем было унижать татар виселицей? Тем более, один из повешенных, был знатного рода и приближенным к хану. Помнится, он участвовал в переговорах во время визита Менгли-Гирея в Кафу.
   Кассимо, объясняя все это Кабелле, просил, не торопиться с решением и хорошо все обдумать. Какая необходимость была вешать Мансура? Больше пользы для Кафы могло принести его содержание в подвале. Если для Кабеллы и Барбариго повешение Мансура было «чепухой», то для татар - позорищем. Отсюда такая, казалось бы, неадекватная реакция. И, что вполне возможно, действия префекта согласованны с ханом. Кому тогда жаловаться?
   Со смятенным чувством направился Кассимо к консулу, чтобы доложить обстановку в городе. В приемной ему сказали, что у «его милости» делегация армян и консул просил ни по каким вопросам его не тревожить.
   - А этот здесь? - спросил капитан, показывая на соседнюю дверь, за которой был кабинет Скварчиафико.
   После того как Кабелла воцарился, этот человек так прочно прилип к нему, что казалось они - одно целое. Оберто был у себя и капитан пошел к нему, чтобы скоротать время.
   Скварчиафико поднял голову от бумаг и, увидев капитана, слегка улыбнулся ему.
   - Садись, Марко, я сейчас освобожусь.
   Кассимо сел на стул и подумал, что, оказывается, он самый свободный человек в администрации колонии. Все чем-то занимаются и только он, от нечего делать, ходит по кабинетам.
   - Что случилось, Марко? - спросил Оберто, выпрямляясь в кресле, - У тебя такой озабоченный вид.
   - Ты слышал, что творит префект?
   - Если ты имеешь ввиду козни с продуктами, то знаю.
   - И что на это скажешь?
   - Неприятно, но не смертельно.
   - Меня поражает твое спокойствие, Оберто.
   - Вот когда жена побежит к соседу, то это на самом деле - повод для беспокойства, а на службе, Кассимо, все надо воспринимать спокойно. Иначе так вымотаешься, что жена действительно сбежит к другому.
   - Ну и что, твое спокойствие, собирается делать?
   - Потребуем от хана воздействовать на префекта.
   - А не кажется тебе, что они заодно?
   - Мы пригрозим выпустить одного из его братиков.
   - А если он не испугается?
   - Тогда выпустим.
   - И чего добьемся? От этого станет больше продуктов?
   Скварчиафико, как несмышленышу, пояснил:
   - Среди татар начнется свара, а мы, под шумок, снова оттяпаем у них те восемнадцать деревень, и все станет на место.
   Кассимо некоторое время молча рассматривал своего собеседника, а потом, с тревогой в голосе, спросил:
   - И консул так же думает, как ты?
   - Зачем, Марко, преувеличивать мое влияние на консула? - потупив глаза, спросил Скварчиафико, - Наоборот, я думаю как консул.
   - Не время жеманиться, Оберто! Вы с консулом подумали, что мы можем противопоставить татарам?! Что у нас есть, кроме какой-нибудь сотни ожиревших от безделья стипендиариев? Мы не можем стреножить какого-то там Якопо Гримальди, хотя он, в открытую, смеется над нами, а тут замахиваемся на хана, у которого каждый татарин - воин!
   Скварчиафико задумался над страстными доводами капитана и потом сказал:
   - Пойдем к Антонио, и ты ему все расскажешь.
   - Неужели, Оберто, эта арифметика для тебя и консула откровение? Неужели вы сами не могли все это взвесить?
   - Брось кипятиться, Марко. Не все решается арифметикой, есть еще и алгебра.
   Появился в дверях секретарь и сказал, что «его милость» ждет синьора капитана. Скварчиафико увязался за Кассимо. Консул, откинувшись на спинку кресла, молча наблюдал, как один за другим в кабинет входят его соратники. Кивок головы в ответ на приветствие и внимательный взгляд. Кассимо сказал:
   - Как я понял, разговаривая с синьором Оберто, вы, ваша милость, знаете, что префект делает все, чтобы заморить город голодом.
   - Не усложняйте, Кассимо. Имеют место некоторые сбои в доставке продуктов. Я поручил Оберто подготовить петицию к татарскому хану. Вы написали ее, Оберто?
   - К вечеру будет готово, ваша милость.
   - Вам не кажется, синьор консул, что здесь замешан и, упомянутый вами, хан? - спросил капитан.
   - Зачем это ему? - удивился Кабелла и продолжал: - Скорее всего, это происки самого префекта. Я думаю так, что его купили посредники и нам будет не трудно вывести его на чистую воду.
   - Вы неправильно информированы, - возразил Марко. - По моим сведениям, и на рынке об этом говорят татары, нам мстят за повешенных.
   - Какая нелепость! Мало ли убивают вокруг?
   - Вы заблуждаетесь, ваша милость, у татар повешение - самая позорная казнь, а мы при том убили знатного человека по имени Мансур. Вы это знаете, и я вам об этом говорил еще перед их казнью.
   - Вы преувеличиваете!
   - Вы и тогда мне говорили, что я преувеличиваю. Теперь вы имеете результат.
   - Зачем вы сюда пришли, Кассимо? Вместо того чтобы выполнять свои функции и противодействовать этому хапуге, вы занялись обвинениями консула!
   - Что остается делать, ваша милость, если вы совершаете ошибку за ошибкой? Вот вы подготовите письмо хану. Оно пролежит у него без ответа столько, сколько ему надо. Да и ответ, надо думать, будет не обнадеживающий.
   - И что вы предлагаете?
   - Нужно не писать, а ехать туда и уговаривать его воздействовать на префекта.
   В разговор вмешался Скварчиафико. Он сказал:
   - Зачем нам туда ехать? Пусть сам едет сюда.
   - Кому грозит голод? - не скрывая негодования, спросил Марко. - Хану или нам?
   - Хорошо, хорошо, капитан, - сказал консул, - вот вы и поезжайте.
   - Ехать нужно вам, ваша милость, а я могу быть рядом с вами.
   - Вы помните хоть один случай, чтобы консул Кафы выезжал за пределы колонии?
   - Но до сих пор, ваша милость, не было такой необходимости. Были открытые нападения, мы отсиживались за стенами и всё, более или менее, обходилось. Сейчас нас пытаются уничтожить изнутри! Изнутри!
   - Мне право не с руки ехать, - задумчиво сказал Кабелла. - Тут еще армяне свалились на мою голову.
   - Армяне могут подождать, ваша милость.
   - Это мне судить, что может ждать, а что нет! - неожиданно вспылил консул.
   - Как хотите, ваша милость, но мне ехать к хану бесполезно. Он может даже не принять меня. И вот невольно приходит на память еще одна ваша ошибка, синьор консул.
   - Что вы еще там придумали!?
   - Разве не ваша вина, что из колонии изгнан бывший капитан аргузариев Джорджио? Вот он бы мог смело ехать к хану и тот, безусловно принял бы его.
   - Почему вы считаете это моей ошибкой? - с некоторым вызовом спросил Кабелла. - Это не ошибка, это моя неудача. Я должен был арестовать его, но не успел. Он, кем-то предупрежденный, сбежал, а то висеть бы ему рядом с теми татарами!
   - Как такое могло прийти в голову?
   - Все, капитан, прекратим бесполезные споры. Собирайтесь и езжайте к хану. Кстати, обещаю не привлекать вас к армянскому делу. И знаете почему?
   - Зачем мне это знать? Не привлекаете и ладно.
   - И вместе с тем я вам скажу. Оказывается вы друг армянского банкира Гайка Комяреса.
   - Да, это так, - подтвердил Марк. - Я воевал с его старшим братом под Солхатом, а потом стал компаньоном Гайка. Он занимался работорговлей, и я ему помогал до тех пор, пока не перешел на государственную службу. Так что, ваша милость, здесь нет секрета.
   - Но что вы скажете на то, что этот Гайк подкупил коллегию священников и провел в епископы свою креатуру?
   - Позвольте, ваша милость, в свою очередь спросить. Вы, наверное, слышали такое выражение: «Деньги - это власть»? Или для вас это секрет?
   - Какой к черту секрет, но что вы хотите этим сказать?
   - А то, что Гайк, если бы захотел, мог бы купить и консула, но, слава Богу, остановился только на коллегии армянских священников.
   - Вы на что намекаете? - с деланным возмущением спросил Кабелла.
   - Я говорю только о возможностях Гайка Комяреса. Это так естественно: имеющего деньги, тянет к власти.
   - А вы не так просты, капитан, как мне казалось сразу. Может, вы мне подскажете рецепт борьбы с коррупцией в армянской общине?
   - Самый верный рецепт - отсутствие всяких рецептов, что означает, ваша милость, не вмешиваться в их дела.
   - Значит, этот ваш банкир будет делать, что захочет, а мы закрывай на это глаза?
   - Зачем так мрачно? Есть прокурор, суд. Можно обратиться в суд и пусть он решает кого миловать, а кого наказывать. Зачем этим заниматься консулу?
   - Но они идут ко мне.
   - Их стремление сразу, без волокиты воззвать к высшему чиновнику колонии, можно понять, но ваше право выслушать и направить их в суд, не принимая на себя его функций.
   - Я уже обещал им прибрать к рукам этого банкира.
   - Очень опрометчивое решение, ваша милость.
   - Хорошо. Я учту ваше мнение, - согласился консул, - но что сделать, чтобы хан все же приехал сюда?
   - Он это не сделает из боязни быть захваченным в качестве заложника.
   - Зачем он нам, если мы не знаем, что с теми делать?
   - Ему это не объяснишь. Он видит, как мы смело расправляемся с близкими к нему людьми, поэтому…
   - Ладно, капитан. Вот другой вопрос: что если потребовать убрать Эминека и назначить другого префекта, с которым будет меньше мороки?
   - Хану бороться с Ширином трудно. Он сидит на своем престоле до тех пор, пока не ссорится с этим влиятельным и богатым родом.
   - Неужели хан так слаб?
   - А что вы удивляетесь? - спросил Марко. - Он на государственной службе. Сильно вы разбогатеете, если будете жить на деньги, которые вам платит Генуя?
   - Я и живу на них, капитан! - поспешил заверить Кабелла.
   - Вы можете на них содержать хотя бы тысячу стипендиариев?
   - Нет, конечно!
   - А Ширины могут, а, если понадобится, прокормят и десять тысяч! У хана же возможности не больше ваших.
   - Ну, а если новым префектом станет человек из того же рода Ширинов?
   Этот вопрос задал Скварчиафико. Услышав его, Марко сразу вспомнил свой разговор с Дилярой и подумал, что она уже побывала у этого человека, и он клюнул на ее обещания. Чтобы проверить свое предположение, спросил:
   - У вас есть кандидатура?
   Скварчиафико уклонился от ответа.
   - Я не так уж сведущ в татарских делах, капитан, - сказал он, - поэтому лучше, если вы сами назовите кого-нибудь из этого рода.
   - Я считаю, - твердо заявил Кассимо, - что это беспредметный разговор. Эминек без боя эту должность не отдаст и вряд ли кто-то из его рода осмелиться перейти ему дорогу.
   - А вот ошибаетесь, капитан! - воскликнул неожиданно для себя Оберто. - Есть такой человек.
   - И кто же он?
   - Пока не назову.
   - Ваше право, - не возражал Марко и спросил у консула: - Так мне ехать?
   - И не медлите, капитан. Вечером зайдете к Оберто и возьмете у него бумагу для хана. Она будет уже подписана и с печатью.
   Когда Кассимо вышел, консул спросил у Скварчиафико:
   - Что у тебя с той татаркой?
   - Принесла пока только тысячу дукатов.
   - Если объявится, то назначь ей встречу вне дворца. Видишь, под каким пристальным вниманием мы находимся?
   - Да, этот Кассимо еще та сволочь. Что если убрать его с нашего пути?
   - Пока он нам нужен, а там посмотрим, - ответил консул и затем добавил:
   - Из того, что я слышал от Кассимо, меня больше всего встревожила его уверенность, что Эминек без боя не сдастся, а, учитывая, что хан слаб и может отказаться от борьбы с ним, ставит под вопрос нашу перспективу честно заработать те дукаты, что так щедро нам посулила татарка.
   - Видимо знала стерва, что это задачка не из легких, - заметил Скварчиафико, - если предложила целых три тысячи.
   После этих слов он инстинктивно приложил ладонь ко рту, но было уже поздно - на него воззрился Кабелла.
   - Так ты, негодяй, меня снова обводишь вокруг пальца? - прошипел он. - Или ты еще не понял, что с твоими мозгами, находящимися в прямой кишке, меня не обмануть?
   - Извини, Антонио, я тогда машинально назвал не ту цифру.
   - Теперь все будет иначе, - твердо сказал Кабелла, - переговоры с той татаркой буду вести я сам, а ты, в лучшем случае, будешь сбоку от меня. Тебе ясно?
   - Как божий день. Только, Антонио, не в твоих интересах так бездумно упиваться властью. Многие в колонии знают, что Скварчиафико, в противоположность консулу, - змея, готовая ужалить кого угодно, ради соблюдения собственных интересов, и что он не чист на руку. Но никто, Антонио, не знает, что я предан тебе, как только мать может быть предана своему ребенку, и никто не догадывается, что я с тобой делюсь своими неправедными доходами. В противоположность мне, в глазах людей ты чист, как агнец. Твоя встреча с татаркой не останется тайной и скоро все увидят, что и Кабелла ни чем не лучше Скварчиафико. Ты завидуешь моей дурной славе, ты хочешь обрадовать своих врагов?
   Эта тирада ввергла Антонио в длительное раздумье. Наблюдая за ним, Оберто догадывался, какая жестокая борьба происходит в его душе. Что победит: алчность или здравый смысл, диктуемый опасением быть уличенным в неблаговидных поступках?
   - Как я устал, Оберто, от твоих грязных объятий, - сказал Кабелла грустным голосом, - но вся беда в том, что я понимаю справедливость твоих рассуждений. Поэтому, как и раньше, с татаркой будешь встречаться ты, но учти - я теперь знаю действительную цену сделки, и не вздумай ловчить. Если я даже на один гран почувствую себя обманутым, то обещаю, утоплю тебя тут, в Черном море, и до Генуи вести не надо.
   - Я восхищаюсь, Антонио, твоим умом! - воскликнул Скварчиафико вполне искренне, - и обещаю больше не огорчать тебя своими нечестными поступками.
   Тонкие губы консула дрогнули в саркастической улыбке, он сказал:
   - Хотя, мой друг, твое понятие о чести условно - я принимаю эти заверения, но и ты знай - я не забыл, что ты не умеешь плавать.
   - О, Антонио, нам следует сейчас думать не о моих недостатках, а о том, как избавится от префекта. Боюсь, что хан нам не помощник.
   - Стоит ли, Оберто, так переживать? Дай по золотому трем-пяти рыночным мясникам, которые сейчас из-за Ширина сидят без работы, и они из него, как из барана, выпустят кишки.
   - Ты прав, Антонио. Я сегодня же займусь этим.
   - Вот тут спешить не надо, сначала прощупаем хана. Не забудь, что вечером к тебе зайдет Кассимо.

                ***
   На другой день тишину Георгиевской площади нарушили многочисленные гневные выкрики. Кабелла выглянул в окно и увидел несколько сот человек, стоявших у стен консульского дворца. Многие из них размахивали руками, широко раззевая рты. Прислушался и уловил некоторые обрывистые фразы: «Долой богачей!», «Смерть насильнику!», «Комяреса вон из города!»
   Впереди толпы стояло несколько седовласых мужчин. Они что-то доказывали стражнику. Среди них он заметил и тех, кто только вчера были у него на приеме. Тогда они вышли успокоенные. В дверях появился секретарь и доложил, что делегация армян хочет с ним встретиться.
   Их было пятеро. Четверо седобородых и только один чернобородый. Вперед выступил старец и, поклонившись консулу, сказал:
   - Вчера, ваша милость, мы не знали, что может случиться этой ночью, а случилось нечто ужасное и это снова привело нас к вам.
   - Говорите, - сказал Кабелла, оторвавшись от спинки кресла, о которую опирался, и навалился грудью на стол.
   Делегаты поняли, что консул готов внимательно слушать. Вперед вышел обладатель черной бороды. Откашлявшись и глубоко вздохнув, сказал:
   - Сегодня ночью, ваша милость, сын презренного Гайка Комяреса забрался в женскую половину моего дома и надругался над моей женой!
   Голос армянина от негодования прервался, и он, всхлипнув, втянул в себя воздух, а затем продолжал:
   - Мы требуем, ваша милость, изгнания из города всей семьи Комяреса и суда над его выродком!
   Чернобородый сделал шаг назад и его место занял старший делегации.
   - Ваша милость, выступая с этим требованием, - сказал он, - мы не снимаем и те требования, которые высказывали вчера.
   - Где этот насильник? - спросил Кабелла.
   - Мы спрятали его от толпы, потому что не хотим самосуда. Пусть закон покарает преступника.
   - Согласен, - сказал консул, - передайте его полиции, и он очутится в подвале. Мои люди доведут дело до суда. Что касается изгнания семьи банкира, то и это должен решить суд. С епископом положение намного сложнее, чем мне показалось сразу. Но не волнуйтесь, мои люди займутся и этим вопросом.
   Когда делегация армян ушла и площадь опустела, то Кабелла с облегчением вздохнул, подумав радостно, что он все же умеет разговаривать с людьми.
   Но через два дня от его самодовольства не осталось и следа. Не успел он прийти на службу, как в его кабинет, без доклада, ворвался базарный пристав Барбариго и, захлебываясь, выкрикнул:
   -  Они идут сюда!
   - Что вы себе позволяете? - возмутился консул.
   - Ваша милость, они идут сюда!
   После нескольких наводящих вопросов, Кабелла выяснил, что по городским улицам движутся толпы возмущенного и не совсем трезвого народа. Среди них преобладают армяне. Они избивают генуэзцев, оказавшихся на пути, подожгли несколько лавок на рынке и движутся в сторону борго.
   - Чего они хотят? - спросил консул, чувствуя, как холодеет у него что-то внутри.
   - Их трудно понять - каждый выкрикивает все, что взбредет в голову, но один лозунг, ваша милость, мне удалось уловить. Он чаще других повторялся: «Лавочники, убирайтесь в свою Геную, вам не место в Приморской Армении!»
   - Ты ничего не путаешь?
   - Что тут можно перепутать, ваша милость?
   Из-за окон послышался шум.
   - Вот вы сейчас, ваша милость, все услышите сами. Неужели это конец, ваша милость?
   - Прекратите панику, Барбариго! - воскликнул Кабелла и выскочил из кабинета.
   Секретарь, увидев взъерошенного начальника, разинул рот от удивления
   - Бенедикт, - обратился к нему консул, - мчитесь вниз и передайте воинскому начальнику мой приказ: всех стражников вывести к главному входу и никого во дворец не пускать!
   Секретарь бросился выполнять указание, а консул вернулся в кабинет и выглянул в окно, возле которого уже стоял пристав. Площадь заполнялась народом, наиболее резвые забирались на карнизы соседних домов и оттуда мочились прямо на головы стоящих внизу. Облитые уриной взмущались, избежавшие – смеялись.
   Консул видел, как над головами стражников замелькали палки, и они, под давлением превосходящих сил, втянулись в здание и захлопнули за собой дверь. Этот успех вызвал дикую радость демонстрантов. Они с удвоенной энергией начали выкрикивать свои требования, среди которых было настояние убираться лавочникам в Геную.
   - Слышали? - спросил Барбариго почти радостным голосом - его информация оказалась верной.
   - Замолчите! - прикрикнул консул, продолжая прислушиваться.
   В кабинет вошел Скварчиафико и стал рядом. Окна его кабинета выходили во внутренний двор, там он мог только слышать. Теперь он увидел, и сердце его учащенно забилось.
   В толпе без конца мелькали кувшины и амфоры с вином. Отпив, их передавали стоящему рядом. Никто не жадничал, зная, что питья хватит на всех. Пустую посуду разбивали о стены домов и мостовую. Крики становились все яростнее.
   Один из демонстрантов забрался на крыльцо дворца и оттуда начал руководить толпой. Он кричал лозунг, и человеческое стадо его дружно повторяло. Теперь можно было разобрать их требования. Кроме предложения убираться в Геную, наиболее часто выкрикивали призыв освободить какого-то Вароса.
   - О ком это они? - недоуменно спросил Кабелла у Скварчиафико.
   - Варос - сын того банкира. Уже два дня как он у нас в подвале.
   - Так это тот, которого сдали армяне, - вспомнил консул. – Армяне посадили, и армяне же требуют освободить? Я представляю, что будет если мы пойдем у них наповоду.
   - И вместе с тем, ваша милость, у нас нет выбора, - заметил Скварчиафико.
   - Ты - дурак, если предлагаешь его выпустить! - возмутился Кабелла.
   - Я только говорю, что у нас нет выбора, - пояснил Оберто, не скрывая обиды.
   Толпа начала громыхать в закрытую дверь консульского дворца. В сторону двери над головами демонстрантов, перебираемое руками, поплыло бревно.
   - Сейчас они будут высаживать дверь, - догадался Оберто.
   - Этого нельзя допустить! - вскричал консул. - Тогда во дворце все разнесут!
   - Вы правы, ваша милость, - сказал с ехидцей Скварчиафико.
   - Барбариго, - обратился консул к приставу, - идите вниз и прикажите Бальбо от моего имени выпустить того негодяя. Пусть они им подавятся! И быстрее!
   Лоренцо побежал выполнять приказ и, едва за ним закрылась дверь, Оберто спросил:
   - Так кто из нас дурак, ваша милость?
   Консул сделал вид, что не слышал. Он целиком занят созерцанием бушующей толпы.
   Главная дверь консульского замка приоткрылась, и оттуда вытолкнули тщедушного подростка. Толпа радостно взревела. С крыльца последовала команда расходиться. Кабелла, следя за Варосом, проговорил:
   - Ты видел, Оберто, из-за какого прыща весь шум?
   Скварчиафико охотно ответил:
   - Видел, Антонио. Вспомни Кассимо, который сказал, что этот армянский банкир мог бы купить и консула. Сегодня он показал, почему такая власть ему не нужна, ибо это не власть, если с нею можно делать все, что кому заблагорассудится.
   - Заткнись, Оберто. Будем и впредь так лавировать. Лучше передать сменщику нерешенную проблему, чем чадящие головешки от города.
   - Тебе не кажется, что мы все же делаем что-то не то?
   - Мы все делаем правильно! И заруби это себе на носу!
   Толпа рассеялась, оставив после себя на площади кучи мусора. Кабелла сказал Оберто:
   - Прикажи немедленно все убрать!
   - Вот-вот. Теперь мы только этим и командуем, - мрачно заметил Скварчиафико, выходя из кабинета.

                ГЛАВА VI
                ПЕРЕД ГРОЗОЙ
   Капитан Кассимо передал в канцелярию хана письмо консула, спросив: сможет ли его величество принять посланца Кафы? Он был удивлен, когда ему передали волю хана: его величество примет уважаемого капитана сегодня, сразу же после вечернего намаза.
   Время было, и Марко решил пройтись по Саладжику. Обратил внимание на то, что в деревне много новых домов, окруженных высокими каменными заборами. Единственная улица, соединяющая западные и восточные ворота, не была замощена камнем, и по ней, из-за глубоких ухабов было трудно ходить, поэтому Кассимо пробирался, как ночной вор, прижимаясь к стенам.
   Собственно, в этой столице и смотреть было бы нечего, если бы не начавшееся строительство дюрбе над могилой основателя ханства - Хаджи-Гирея. Закладывался фундамент восьмиугольной формы. Значит, и стены здания будут иметь форму восьмигранника. Недалеко от дюрбе (в Саладжике все рядом) землекопы, под присмотром надзирателя с бичом, подготавливали траншеи под фундамент большого здания. Как сказали любопытному фрягу, здесь будет мектеп или медресе.
   Марко почувствовал голод и зашел в кабак, который татары называли - мейхане, и съел там просяную лепешку с сочным куском бараньего мяса, поджаренного на углях, и выпил небольшой кувшин густой и сладкой бузы, от которой слегка зашумело в голове. Бросил на прилавок акчу и ему предложили выпить еще один кувшин бузы, а когда отказался, мейханджи протянул ему в качестве сдачи стертый медный денарий.
   Менгли-Гирей принял посланца консула в комнате с фонтаном. Возле хана сидел старый татарин с окладистой седою бородой. Марко про себя удивился, увидев такую щедрую растительность на лице татарина. И хан, и этот татарин были одеты одинаково пышно. Халаты из синего и зеленого шелка щедро шиты золотом, на головах, под цвет халата, чалмы из тонкого полотна, а на ногах сафьянные сапоги с тиснением. Если бы Марко не знал кто из этих татар хан, то не смог бы сразу угадать. Он вспомнил, что Менгли-Гирей, во время его последнего заезда в Кафу, не был так тщательно одет.
   - Что скажешь нам, синьор Кассимо? - спросил хан, свободно произнеся эти слова по-итальянски.
   - Вы помните мое имя, ваше величество? - удивился капитан.
   - Память еще не подводила, - улыбнулся хан.
   Марко, собравшись с мыслями, сказал:
   - Я не знаю содержания письма, ваше величество, поэтому могу повториться, но считаю нужным поставить вас в известность, что префект Ширин создал в Кафе очень напряженную обстановку. Со дня на день можно ждать голодного бунта населения и тогда пострадают не только «отцы» города и сама Кафа, но и наши добрые отношения.
   - Что вы имеете в виду?
   - Мы вынуждены будем в одностороннем порядке ликвидировать префектуру и взять управление Солдайским округом на себя.
   - У вас хватит на это сил?
   - «Банк святого Георгия» располагает ими.
   - Вы говорили об этом Ширину?
   - Он - не ребенок и должен понимать, чем все это может обернуться, но беда в том, что он сам никого из должностных лиц города не принимает и на приглашение консула не является. Осталось только привести его под стражей…
   - …но это оскорбило бы его, - окончил фразу Менгли-Гирей.
   - Именно это я и хотел сказать, ваше величество. Поэтому мы вынуждены обратиться к вам, в надежде, что вы воздействуете на него.
   - Как вы думаете, синьор Кассимо, чем вызваны такие действия бея Эминека?
   Марко не хотел первым задевать острую тему о повешенных, поэтому схитрил:
   - По нашим предположениям, ваше величество, префект решил подзаработать, реализуя продукты через перекупщиков.
   - А вот консул пишет, что Эминек мстит Кафе за такое маловажное событие (по его мнению), как убийство Мансура, и мне кажется, что он ближе к истине, чем вы капитан.
   - Вполне возможно, ваше величество. Скажу вам, что я пытался предотвратить эту расправу, но у консула руки оказались дальше от головы, чем у всех остальных людей.
   - Он скор на расправу?
   - В этом случае так и было.
   Хан, как бы спохватившись, сказал:
   - Я, синьор Кассимо, не познакомил вас со своим новым советником и моим близким другом - мурзой Фейзуллой. Он утешил мое сердце после смерти Мансура.
   Марко поклонился в сторону мурзы, тот ответил таким же сдержанным кивком.
   Исправив оплошность, Менгли-Гирей спросил у советника по-татарски:
   - Как, по-твоему, Фейзулла, стоит ли помогать Кафе в этом вопросе?
   Мурза пригладил бороду, щелчком пальцев сбросил что-то с колена и только после этого ответил:
   - Если мы не хотим серьезных. неприятностей, меним хан, Эминека следует поставить на место. Смута в таком большом городе, как Кафа, не может не отразиться на всей колонии. Совсем не трудно предугадать, что со дна жизни поднимется неуправляемая чернь. И она, пока не напьется крови, не успокоится.
   - Чем это будет грозить нашему ханству?
   - Не забывай, меним-хан, что Нур-Девлет нам не опасен до тех пор, пока в Кафе властвует закон.
   Голос Фейзуллы показался Марко очень знакомым, но он никак не мог вспомнить, где уже слышал его. Пока мурза говорил правильные речи, у капитана возникла дикая догадка, которую он не посчитал возможным высказать. Татарин, между тем, продолжал:
   - Но и это не все. Нельзя забывать, меним хан, что у нас есть немало собственных врагов, скучающих по тем дням, когда в каждом улусе был свой маленький хан, ограниченный только волей Аллаха. Камень, запущенный в Кафе из пращи бесправия, может залететь к нам и разворошить тлеющие угли.
   - Возможно, ты прав, Фейзулла, - задумчиво произнес хан.
   В это время мурза посмотрел на капитана и того будто пронзило молнией.
   - Джорджио! - неожиданно для себя, воскликнул он.
   Файзулла в ответ улыбнулся.
                ***нг
   И вот сидят они в доме мурзы, за окнами темень, давно прозвучал азан, а два старых сослуживца никак не наговорятся. Кассимо узнал, что Джорджио, убежав из Кафы, спрятался в Сугдее, но когда узнал, что объявлен преступником, направился к хану и не ошибся.
   Менгли-Гирей доброжелательно принял его и, после длительной беседы, предложил занять место Мансура, поставив единственное, но очень важное условие - поменять веру. Джорджио никогда не отличался большой набожностью, поэтому легко согласился стать мусульманином. И теперь, как заявил он Кассимо, не жалеет об этом. Единственно от чего он не может отказаться - это от вина. В подвале его дома хранятся несколько бочек этой живительной влаги.
   Сейчас Марко отпивает из кубка и, считая себя знатоком ампилей (виноградников), пытается угадать с какой плантации вино. Джорджио, смеясь, вспомнил, как однажды Марко пришел к нему со своим кувшином и потребовал дегустировать его содержимое.
   Уже под утро, изрядно захмелев, Джорджио сказал:
   - Учти, Марко, дни Кафы сочтены. В татарских кругах вынашивается мысль уничтожения колонии.
   - Она у них зреет уже не один век, - возразил Кассимо.
   - Это так, но никогда не было столь благоприятных условий для ее осуществления. Никогда в Кафе не было такого продажного и разложившегося руководства, как сейчас. Я видел многих консулов и заметил, что с каждым разом они оказываются глупее и продажнее предыдущих. А это верный признак прогрессирующего упадка. Вспомни Рим. Могучая империя погибла под ударами диких орд только из-за того, что скоротечно одряхлела, опустившись в пучину интриг и излишеств.
   Сейчас, скажу тебе по секрету, - продолжал он, - любой мусульманин по образу жизни и готовности идти на жертвы ради религиозной идеи на голову выше любого из нас. Мы разлагаемся, а они консолидируются. В этом их успех и наша погибель. Находясь здесь, я стремлюсь оттянуть этот час, но возможности мои весьма ограничены.
   - Я вижу, Джорджио, что ты, хоть и принял ислам, но по-прежнему остаешься европейцем.
   - Ты прав, Марко. Я наблюдаю, ислам больше со стороны, чем живу им, и это можно понять, если помнить в каком возрасте я стал неофитом.
   - Согласен, но скажи откровенно: удастся хану уломать Ширина?
   - Думаю, что нет. Этот бей возомнил себя пупом земли. Он ставит условие хану: сначала отдай ему в жены вдову Хаджи-Гирея и только потом обещает прекратить продовольственную блокаду Кафы. Менгли на это не идет.
   - Почему бы не отстранить Эминека от этой должности?
   - Среди татар у него авторитет выше, чем у хана. В свое время его род противостоял даже Хаджи-Гирею, а что уж говорить о его сыне. Но, несмотря на это, хан уже наметил на его место другого человека, только никак не решится его объявить.
   - И кто же он? - спросил Кассимо, вспомнив здесь о вдове Мамака и ее сыне Сейтаке.
   - Его зовут Карамурза. Он один из трехсот мурз рода Ширинов, но наиболее уважаемый человек.
   - То-то ничего определенного я и не услышал от хана, - задумчиво проговорил Кассимо и продолжал: - Вполне возможно обстановка скоро так накалится, что терпеть бея  будет невмоготу. Что тогда делать?
   - Требуйте приезда хана в Кафу и решайте вопрос на месте. Там Менгли будет решительней.
   - А он приедет? Не побоится?
   - Консул должен будет дать гарантии неприкосновенности.
   - Сам ты будешь его сопровождать?
   - Нет, Марко. При этом консуле мне путь в Кафу заказан, - грустно сказал Джоржио и добавил: - Да и при других тоже.
   - Скажи, Фейзулла, я могу передать наш разговор консулу?
   Джоржио, после недолгого молчания сказал:
   - Как странно из твоих уст звучит мое имя. Содержание разговора можешь передать, но не называй источник этих сведений. Никто в Кафе не должен знать, где я нахожусь и кем я стал.
                ***
   Выслушав сообщение Кассимо о результатах поездки в Саладжик, Кабелла сказал, обращаясь, к присутствующему тут же, Скварчиафико:
   - Как видишь, Оберто, моя идея убить Ширина оказалась единственно правильной. Мы убираем его и развязываем руки себе и хану. Согласен?
   - Да, ваша милость, - поспешно ответил Скварчиафико. - Я сегодня же начну осуществлять ее.
   - А почему бы нам не поручить эту миссию капитану? - спросил консул, улыбаясь.
   - Вы хотите убить Ширина? - удивился Кассимо.
   - До чего же вы догадливы, капитан, - съязвил Кабелла.
   - Нам мало Мансура?
   - Что вы тычете мне в нос этим Мансуром? - вспылил консул. - Он - преступник и понес кару. Ширин губит колонию, а хан не решается убрать его с нашего пути. Что, по-вашему, нам остается делать? Ждать когда чернь сметет уже нас?
   - Пригласить хана в Кафу и настоять на новой кандидатуре, - спокойно ответил Марко.
   - А если он  упрется и не приедет?
   - Хану следует дать гарантии безопасности, и он появится здесь обязательно.
   - Это он вам сказал?
   - Не он, но близкий к нему человек, который знает, что говорит.
   - Как я понял, капитан, вы отказываетесь выполнять приказ?
   - Приказа не было, синьор консул, но если он последует, то я вынужден буду напомнить вам, что убийство кого-либо не входит в мои обязанности.
   - А защищать колонию входит в ваши обязанности?
   - Синьор консул, - повысил голос Марко, - убийство человека и защита колонии - разные понятия и нельзя их отождествлять, даже из самых лучших побуждений.
   - С вами невозможно работать! - вскричал Кабелла. - И я постараюсь избавить Кафу от такого чистоплюя!
   - К вашим услугам, синьор консул, - ответил Марко и покинул кабинет.
   Когда закрылась дверь, Кабелла спросил Оберто:
   - Как ты думаешь, он не побежит к Ширину?
   - Нет, Антонио, капитан предан делу и у него даже мысли не возникнет совершить такое предательство, но, несмотря на это, он мне не нравится.
   - Это я уже слышал, - заметил Кабелла. - Так кого мы сможем привлечь к ликвидации Ширина?
   - Помнится, ты говорил о каких-то мясниках, - сказал Скварчиафико. - Что если привлечь для этого дела базарного пристава Барбариго?
   - Этого слизняка?
   - Согласен, но тогда кого?
   После долгого раздумья, Кабелла ответил:
   - Пожалуй ты прав. Прощупай Барбариго и, если посчитаешь его способным на это дело, договаривайся. Только прошу - мое имя не упомина/й.
   - Антонио, как ты мог подумать!
                ***
   Базарный пристав спешил в консульский дворец по вызову синьора Скварчиафико и гадал, зачем ему понадобился. Он вспоминал все свои мелкие и крупные прегрешения и пришел к выводу, что что-то из того могло стать известным этому коварному человеку. Уже, поднимаясь на крыльцо, подумал, что, если хочет удержаться на этой должности, должен уступить Скварчиафико добрую часть своего дохода.
   Вопреки ожиданиям, Барбариго был встречен приветливо. Ему пожали руку, похлопали по плечу и усадили на стул у рабочего стола советника. Сам он резво уселся на свое место и, согнав с лица улыбку, испытывающим взглядом уставился на Лоренцо. Пауза затягивалась и, оживший было Барбариго, снова встревожился.
   - Лоренцо, вам не кажется, - наконец-то спросил Скварчиафико, - что вы засиделись на своем месте?
   - Вы имеете ввиду стул, синьор советник? - удивился Барбариго.
   - Не будьте тупицей, Лоренцо! Ведь я сказал на «своем» (!) месте, а не на «этом» месте!
   - Значит, вы спросили о месте пристава, синьор советник?
   - У вас есть и другая должность?
   - Что вы, синьор советник, конечно нет!
   - Так вы так и не ответили на мой вопрос, - напомнил Оберто.
   Барбариго имел время подумать, поэтому ответ был четким и осмысленным.
   - Если честно, синьор советник, то я бы хотел оставаться базарным приставом как можно дольше. Но почему вы об этом спрашиваете?
   - Это все к тому, Лоренцо, что у вас есть шанс стать капитаном аргузариев.
   Вконец обескураженный пристав, глотая слова, спросил:
   - Вы ш-шутите, синьор советник?
   - Совсем нет. Вы окажете Кафе небольшую услугу, а она вознаградит вас должностью капитана аргузариев.
   Что происходит? Не сон ли это? Какая услуга базарного пристава может стоить должности капитана? Нет, здесь определенно какой-то подвох. Он спросил растеряно:
   - За «небольшую услугу» и такое вознаграждение?! Я отказываюсь вас понимать, синьор советник?
   Скварчиафико на мгновение почувствовал себя вершителем судеб. С изрядной долей снисходительности произнес:
   - Вы, Лоренцо, не переоцениваете свои возможности, и я вами доволен.
   - Синьор советник, вы не могли бы сказать, в чем состоит та незначительная услуга?
   - Коль хотите, сразу и скажу. Вам поручается убить префекта Эминека!
   Если бы Барбариго уличили в святотатстве, если бы прямо сейчас стул под ним провалился в ад, он не был бы так испуган. Скварчиафико с тревогой наблюдал за превращениями на лице пристава. Оно еще больше заострилось - нос выступил вперед, а глаза утонули в глазницах, щеки стали бледнее, чем были до этого.
   - Надеюсь, я не сильно вас испугал? - спросил Оберто вкрадчивым голосом.
   - Не то слово, синьор советник, мою грудь пронзила молния! - едва выдавил из себя Лоренцо.
   - И что я такого сказал? - деланно удивился Скварчиафико. - Где вы видели молнию? Разве не вы больше всех заинтересованы в смерти этого человека?
   - Согласен, синьор советник, - запинаясь, ответил пристав, - префект достоин смерти, но никогда не думал, что вы это поручите мне.
   - А кому еще, Барбариго?! - вспылил Скварчиафико - Эминек враг не  вообще, он ваш личный враг! Или вы не догадываетесь, кто станет первой жертвой обезумевшей от голода толпы?! Понимаете. И то ладно. Именно поэтому я и предлагаю вам, находящемуся в пасти льва, не только спасти себя от верной гибели, но и получить за это награду!
   Барбариго был близок к тому, чтобы согласиться, но какое-то сомнение все же сдерживало его. Боясь снова ввергнуть советника в гнев, он осторожно спросил:
   - А вы знаете, синьор Оберто, что Эминек не появляется без охраны даже в Кафе? А за стенами города его вообще сопровождает целый отряд.
   - Было бы смешно, Лоренцо, если бы я этого не знал! Если бы вам предстояло убить овцу, то за это я не обещал бы вам капитанскую должность!
   - Вы правы, синьор Оберто, вы правы. Конечно, такая должность на дороге не валяется. Но позвольте мне немного подумать.
   - Что из того, что вы услышали вам не ясно?
   - Из того, что вы сказали как раз все ясно, но не ясно смогу ли я осуществить задуманное. Ведь мне не приходилось убивать людей, да еще такого большого человека. Мне нужно присмотреться…
   - Сколько?
   - Что сколько, синьор советник?
   - Сколько будете присматриваться?
   - Наверное, неделю, синьор советник.
   - Что еще?
   - Вот вы сказали «сколько» и я подумал, что мне могут понадобиться деньги. Ведь должность капитана вы сулите мне, а остальным придется платить чистоганом.
   - Деньги будут, - твердо пообещал Скварчиафико и добавил: - Учтите, Лоренцо, каждый день отсрочки приближает тот миг, когда вас может растерзать толпа!
   - Понятно, синьор советник. Я постараюсь побыстрее принять решение.
   Оберто полез в карман сюртука и вынул оттуда мешочек с монетами. Протягивая его приставу, сказал:
   - Это вам сто аспров на мелкие расходы.
   - Не нужно, - отказался Барбариго. - На мелкие расходы я найду в собственном кармане.
   - Как знаете, - сказал Оберто, подумав, что от этого человека сотней-другой не отделаешься. Да и серебром ли?
   Не прошло и дня, как пристав убедился, что убийство префекта ему не по зубам. Дом Эминека хорошо охраняется, сам же он выезжает на люди в окружении зверского вида татар. Ни один человек не может приблизиться к нему, если он того сам не пожелает. Под халатом у него панцирь, а на голове, вместо чалмы остроконечный шлем. И что он, базарный пристав, может противопоставить всему этому? Десяток спившихся грузчиков?
   Лоренцо понимал, что без тяжких последствий отказ не останется. В лучшем случае, турнут с должности, для суда повод всегда найдется, а в худшем…. И то и другое ему не по душе.
   Говорят, в трудных случаях жизни человеку помогает его ангел-хранитель. Может быть и так, но вернее всего в этой ситуации в мыслительный процесс человека вовлекается резерв из клеток мозга, которые до этого, в ожидании своего часа били баклуши. Нечто подобное случилось с Барбариго. Что-то мелькнуло, и он вышел на решение проблемы.
   Первое, что он сделал, проследил за проездом префекта по улицам города. Выяснил, что когда тот ночует в Кафе, то каждое утро, куда бы ни направлялся, проезжает мимо башни святого Константина. Пристав за десяток аспров «уговорил» военного начальника башни, пустить его на верхнюю площадку башни. Еще за три аспра, ему пообещали дать на время арбалет.
   После этого пристав пригласил к себе в «контору» базарного писаря, составляющего прошения всем, кто за это платит, и продиктовал ему такой текст:
   «Уважаемый синьор, на вас готовится покушение. Когда оно совершится, я не знаю, потому что еще не выбран способ, которым вас собираются убить, но намерения очень серьезные. Ради сохранения вашей драгоценной жизни, вам надлежит надолго исчезнуть из города. Чтобы у вас не было сомнения в достоверности моего сообщения, то, проезжая мимо башни святого Константина, поднимите голову и увидите на ее площадке лучника, который целит в вашу сторону. Не бойтесь, на этот раз вас не убьют, но в дальнейшем не гарантирую. И в доказательство моего бескорыстия, я не подписываюсь своим именем. Наградой мне будет сознание того, что я не дал свершиться преступлению. Доброжелатель».
   Барбариго перечитал написанное и решил, что оно должно встревожить Эминека и тот, если ему дорога жизнь, выполнит его рекомендации.
   Тут он обратил внимание на то, что текст заинтересовал самого писаря. Чтобы повести его мысли по ложному пути, сказал, засовывая письмо за отворот сюртука:
   - Теперь этот рогоносец не помешает мне наслаждаться прелестями его жены.
   Писарь радостно заулыбался.
   - Я так и думал, синьор пристав, что это хороший розыгрыш.
   Барбариго явился перед Скварчиафико только тогда, когда об исчезновении префекта стали говорить и на базаре. Он доложил, что готов выполнить задание.
   На этот раз Оберто не был учтив. Он зло посмотрел на пристава и прорычал:
   - Поздно, Барбариго! Твоя неповоротливость все испортила!
   - Что-то случилось, синьор советник? - недоуменно спросил пристав.
   - Не твоего ума дело, болван! Иди отсюда и помалкивай!
   Другой на месте Лоренцо обиделся бы, а он, тщательно скрывая радость, низко поклонился советнику и вышел из кабинета чуть ли не вприпрыжку.
                ***
   Эминек, покинув Кафу, обосновался в усадьбе Якопо Гримальди, у которого были закоснелые недружелюбные отношения с администрацией колонии. Совмещение этих двух враждебных сил грозило Кафе еще большими неприятностями, поэтому консул Кабелла стал настаивать на скорейшей замене префекта. Между Кафой и Саладжиком засновали гонцы. Менгли-Гирей пытался воздействовать на тудуна, но безуспешно. Он понял, что далеко зашедшая месть разрушает налаженные отношения между ханством и колонией и может вынудить Геную прибегнуть к радикальным мерам воздействия,
   Получив гарантии безопасности, крымский хан поехал в Кафу, чтобы подписать договор о снятии с должности одного Ширина и поставить на его место другого Ширина. В этой перестановке Менгли-Гирей учитывал волю уважаемых карачеев. Они сразу не соглашались снимать Эминека, но под давлением неопровержимых фактов вынуждены были признать его действия разрушительными и дали согласие на замену Эминека Карамурзой. После Эминека он был наиболее уважаемым членом рода Ширинов. Была надежда, что отстранение не повлечет за собой тяжелых последствий, как ни говори, а Карамурза был для Эминекак не чужим человеком.
   Крымский хан занял отведенные ему апартаменты в консульском дворце и на следующий день приступил к переговорам. Предложенная им кандидатура Карамурзы была с порога отвергнута кафинской стороной и при том без вразумительных обоснований. Удивленный Менгли-Гирей пытался прояснить ситуацию, но безрезультатно. Он почувствовал, что из него вытягивают другое имя, но связанный волей карачеев и здравым смыслом, не мог отступить. Было впечатление, что, собравшиеся в кабинете консула не слышат друг друга. Так и разошлись, ни до чего не договорившись.
   Вернувшись в свои покои, Менгли-Гирей, сказавшись усталым, не стал обсуждать с советниками ход переговоров. На самом же деле он помнил, что стены в этом замке имеют не только уши, но и глаза, поэтому решил, оставшись наедине, продумать сложившуюся обстановку самостоятельно. Выпив кумысу и помолившись, он уже собрался ко сну, как ему доложили, что советник консула синьор Скварчиафико просит его принять. Из чистого любопытства хан согласился на встречу с этим сыном осла, но похожего больше на малорослого верблюда.
   Этому визиту предшествовали следующие события. Едва татары покинули кабинет, Кабелла, оставшись вдвоем с Скварчиафико, заметил, не скрывая досады:
   - Скажи, какой упрямец!
   Советник думал о чем-то своем, поэтому ничего не сказал в ответ, а только пожал плечами.
   - Ты и сейчас думаешь отмолчаться?! - вспылил консул, намекая на то, что во время переговоров Скварчиафико не произнес и двух слов.
   - А что ты от меня хотел? - с невинным видом спросил тот. - Ведь ты беспрерывно трещал, не давая мне и слово вставить, а теперь ищешь виновного?
   - Каким скромным стал!
   - Не скромным, а вежливым. И я все время ждал, что ты назовешь нашу кандидатуру.
   - Я хотел, чтобы хан сам ее назвал, ведь я так прозрачно намекал ему.
   - Ему нужно не намекать, а брать за горло!
   - Кто тебе мешал?
   - Ты, Антонио, своей неуклюжей дипломатией. С этими дикарями следует не нянчиться, а гвоздить словами так, чтобы ясно видели кто здесь хозяин!
   - Мы не так сильны, Оберто, чтобы позволять себе такое.
   - Ты забыл, Антонио, что в наших руках его братья?
   Кабелла задумался, а Скварчиафико, поняв, что добил начальника своими доводами, сказал:
   - Если ты не возражаешь, я пойду и послушаю, как будут обсуждать татары эти безуспешные переговоры. И потом, если представится необходимость, сам переговорю с ханом. Так как?
   - Иди, не возражаю.
   Скварчиафико помчался в комнату где была подслушка. Открыв глазок, увидел Менгли-Гирея, который с помощью слуги, готовился ко сну. Поняв, что ничего интересного он здесь не почерпнет, решил встретиться с ханом и высказать ему самое сокровенное. На официальных переговорах не всегда можно говорить без обиняков. Кабелла не так и виноват, что не решился на откровенность.
   Скварчиафико вошел в покои и вежливо поклонился. Менгли-Гирей сидел на кровати без халата. Ворот белой рубашки был расстегнут, открывая крепкую шею.
   - Извини, что так тебя принимаю, - сказал он.
   - Это я должен просить извинения, хан, - ответил Оберто. - Извините, что ворвался в столь неурочный час, но консул поручил мне, не откладывая до утра, высказать вам нашу позицию.
   - Кто мешал консулу сделать это при встрече? - поинтересовался Менгли-Гирей.
   - Послушайте и поймете, почему так получилось.
   - Что ж садись и рассказывай.
   Скварчиафико пододвинул стул поближе к хану и, понизив голос, спросил:
   - Неужели вы, хан, так непонятливы, что не догадались, кого хочет видеть Кафа на месте префекта?
   - Мы вели переговоры, а не играли в загадки, - резко ответил Менгли-Гирей, давая понять, что разговор ему неприятен. - Я прямо заявил, что хочу на это место поставить Карамурзу. Ни консул, ни ты не смогли или не захотели мне возразить.
   - Не совсем так. Мы рассчитывали на вашу понятливость. А коль так, то знайте - Кафа хочет видеть префектом сына Мамака Сейтака.
   - Не выйдет, - коротко ответил хан.
   - Почему? Чем неугоден вам этот знатный человек?
   - У нашего народа он прославился не знатностью, а непорядочностью.
   - Фи, какие мелочи - народ! Главное, чтобы новый префект выполнял нашу с вами волю, а это я гарантирую.
   - Кто ты такой, чтобы что-то гарантировать!? Вместе с тем учти, у меня другой взгляд на этого человека. И давай прекратим этот бесполезный разговор.
   - Э, нет, хан, - воскликнул Скварчиафико, - разговор только начинается! Кафа никогда не согласится на Карамурзу!
   - Почему?
   - Потому что есть Сейтак!
   - Это не довод!
   - Я бы не советовал упрямиться!
   - Советуй Кабелле!
   - Хорошо! Знаете, что я ему посоветую?
   - Мне это не интересно!
   - Напротив, очень даже интересно! Я посоветую ему послать коменданту Сугдеи бумагу с одним очень важным для вас приказом. Догадываешься с каким?
   - Я не любитель загадок!
   Скварчиафико немного помолчал, готовясь к главному удару, и, понизив голос чуть ли не до шепота, зло сказал:
   - Учти, Менгли, ты находишься в наших руках так же, как и твои братья! Если ты не объявишь завтра свою волю в пользу Сейтака, то послезавтра твоя семья увеличится на пять человек!
   - Вы не посмеете это сделать!
   - А что нам помешает?
   - Вы развяжете мне руки, и я нападу на Кафу!
   - Ой, испугал! - воскликнул Скварчиафико. - Тебе будет самое время спасать свою шкуру, а не воевать с нами!
   - Как я ненавижу вас всех! - закричал Менгли-Гирей так яростно, что Скварчиафико не на шутку испугался и вскочил со стула.
   Он попятился к двери. Менгли-Гирей, бросив на него гневный взгляд, сказал, едва разжав зубы:
   - Убирайся вон, сволочь!
   На следующее утро, чтобы предупредить самовольные действия хана, у всех дверей были выставлены усиленные караулы с приказом не выпускать из дворца и не впускать во дворец ни одного татарина. Консул долго ждал прихода хана для продолжения переговоров. Посыльные не раз напоминали ханскому окружению, что синьор консул ждет его величество, но натыкались на непонятное неприятие.
   Только к полудню Менгли-Гирей собрался с силами и решился снова появиться в кабинете консула. Там его встретил только Скварчиафико (Кабелла нашел нужным наказать строптивого хана своим отсутствием). Оберто же учтиво поведал, что консул не мог дольше ждать и отбыл по неотложным делам. Вот он оставил хану уже подписанные им экземпляры договора о назначении Сейтака префектом (тудуном). Теперь хану нужно только расписаться.
   Менгли-Гирей с трудом подавил вспыхнувшее негодование. Голосом, в котором была печаль, сказал:
   - Как вы не поймете, что, ставя на Сейтака, вы ввергаете не только меня, но и себя в большие неприятности. Пока не поздно, одумайтесь. Чем этот нечестивец привлек ваше внимание?
   - Это уже не имеет значение, - поспешно ответил Оберто. - Решайся, Менгли, и не трать время на пустые разговоры. Посмотри, что лежит под бумагой, на которой договор.
   Хан приподнял лист и увидел приказ, заверенный подписью и печатью консула. Он предписывал коменданту Сугдеи синьору де-Негро немедленно выпустить и-под стражи заложников-татар (шел перечень имен) и обеспечить их лошадьми.
   - Этот приказ я порву на твоих глазах, Менгли, если подпишешь договор, - сказал Скварчиофико, растягивая губы в глумливой улыбке, - не подпишешь, пеняй сам на себя.
                ***
   Несколько дней спустя в дом префекта торжественно въехал новый хозяин. Его мать не скрывала восторга достигнутым результатом. Она проходила по знакомым помещениям дома и чуть ли не целовала ручки дверей. От имени консула поздравить нового префекта со вступлением в должность явился синьор Скварчиафико. Когда он, обласканный хозяйкой, уходил, то любопытные обратили внимание, что под рукой он что-то нёс
   Сейтаку с первых шагов пришлось преодолевать сопротивление не только Эминека, но и землевладельцев, отвыкших от своих обязанностей по отношению к Кафе. Шел декабрь, поэтому поля и сады были пусты, но подвалы и амбары ломились от изобилия плодов земли. Новый префект обзавелся внушительной охраной и с ее помощью вытряхивал закрома наиболее строптивых хозяев. В городе появились продукты.
   Раздосадованный Эминек, посчитал нужным посетить всех карачеев и подробно изложить им свое видение развернувшихся событий. Он в открытую призывал карачеев наказать заносчивых фрягов, а вместе с ними продавшегося хана.
   Менгли-Гирей, получив сведения о разрушительной деятельности Ширина, попытался поговорить с ним, но безрезультатно. Эминек объезжал Саладжик десятой дорогой.
   В один из декабрьских вечеров, задумавшийся на диване хан, впадает в забытье. Он увидел лето и притихший лес. Ни один лист не шелохнется, умолкли птицы. Духота густая, как катык, поэтому тяжело дышится. И вот мелькнул безжизненный свет молнии и тягостную тишину леса прервал оглушительный треск: где-то сотни рук рвут на куски гигантский холст. По листьям застучали первые капли дождя.
   Он же, хан крымский, а теперь заблудившийся одинокий путник, прячется от дождя под высоким и густым деревом. Он знает, что эта защита коварна - крона спасает от дождя, но не от молнии. Молния будет ли, а дождь уже хлещет.
   Вот из мрачной тучи низвергнулся стремительный зигзаг. Он вонзается в дерево, задевает, походя путника и уходит в землю. Хан видит себя, лежащим на мокрой земле с безвольно раскинутыми руками. Ему не жаль себя, он, наоборот, рад, ибо все заботы, терзавшие до этого его сердце, ушли вместе с молнией в землю.


   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

   РОКОВОЙ ЖРЕБИЙ 
    КТО БЕРЕТ САТАНУ ЗАСТУПНИКОМ
   ПОМИМО АЛЛАХА, ТОТ ПОТЕРПЕЛ
   ЯВНЫЙ УБЫТОК!
                КОРАН, 4,11


   КОГДА ОДИН МОЛИТСЯ, А ДРУГОЙ
  ПРОКЛИНАЕТ, ЧЕЙ ГОЛОС
  УСЛЫШИТ ВЛАДЫКА?
     БИБЛИЯ, ПРЕМУДРОСТИ ИИСУСА,
              СЫНА СИРАХОВА, 34,24

                ГЛАВА I
                ПРАЗДНИЧНЫЙ ДЕНЬ

   В конце декабря греки Таврики, как обычно, жили в предвкушении праздника. Праздника памяти Василия Великого - епископа кессарийского, святого христианской церкви. Величие духа этого человека проявилось не в мученической смерти, а в подвижническом образе жизни.
   Еще юношей, учась в Афинах, он не поддался искушениям большого города, а, как гласит предание, «знал только две дороги - в христианскую церковь и школу». И уже в зрелые годы, он первый сумел совместить несовместимое - отшельничество и общежитие. По мнению Василия, отшельничество преследовало цели собственного спасения, не оставляя места для евангельской любви к ближнему, а в общежитиях (монастырях) преобладали экономические интересы, отвлекавшие монахов от молитвы и духовного созерцания. Созданная им монашеская система соединила светлые стороны отшельничества и экономические выгоды общежития. Молитва и созерцание сочетались с физическим трудом, не разрушавшим духовной собранности и простоты жизни. Он же ввел важные преобразования в церковном богослужении, которые сохранились и по сей день.
   Став епископом кессарийской кафедры, он сумел сплотить вокруг себя честных, подобных себе, священнослужителей. Дело дошло до того, что соседние епископы искали себе преемников среди пресвитеров Василия. Он разрушил свое здоровье аскетическими подвигами и уже к сорока годам выглядел стариком. Скончался Василий Великий 1 января 379 года возрасте сорока девяти лет.
   В семье квириоса Феодоро Исаака готовились к празднику памяти Василия Великого кессарийского.Он был почитаем не только взрослыми, но и любим детьми. Важным атрибутом праздника был пирог. Тесто для него замешивали на прожаренной в масле муке и сдобренной медом. Перед формированием пирога, в тесто вкладывалась серебряная монета и оно перемешивалось в присутствии всех членов семьи, чувствующих себя участниками зарождения чуда, которое обязательно произойдет в день праздника.
   Незадолго до этого дети срезают несколько веток, озябшей на морозе, сирени и ставят их в теплую воду с тем расчетом, чтобы ветки распустили свои листочки к этому знаменательному дню.
   Праздник начинается с богослужения в многочисленных церквах столицы, сооруженных большей частью в искусственных пещерах. Княжеская же семья отстаивает литургию в храме, посвященном памяти святых Елены и Константина.
   После богослужения к княжескому дворцу, кроме семьи квириоса, направились приглашенные семьи его ближайших сановников. Чтобы достойно и весело провести детскую часть праздника необходимо было участие многих ребятишек, а у Исаака, из трех его детей, дома были только двое - взрослый Александр и Елена, поэтому приглашались чужие семьи с детьми.
   Зал приемов готов для проведения детских игр - в центре деревянная рама на трех ногах. Она убрана ветками сирени, украшенных свежими листочками, орехами, фруктами и сластями. Дети сразу бросаются к раме и с упоением рассматривают соблазнительные лакомства. Вот первый восторг пошел на убыль и княгиня Анастасия отводит ребят за треножник. Устанавливается тишина и, по знаку Анастасии, дети громко возглашают: «Каландра», «Каландра», что означало «Желаем счастья!» Затем из-за толпы выходит мальчик, в руках у него иконка и бумажный свиток, а на поясе висит чернильница. Рядом с ним группируются «певцы». Они заводят старинную песню:
   - «Святой Василий идет из Кессарии и держит образ Христа, бумагу и чернильницу. Христос благословляет, бумага проповедует, чернильница пишет».
   Остальные дети подхватывают:
   - «Василий, Василий, ты мой Василий! Откуда ты идешь и куда направляешься?»
   Певцы отвечают:
   - «Иду от матери моей в училище учиться».
   - «Василий, мой Василий, садись лучше покушать с нами и петь песни».
   - «Меня добрые родители песням не учили, а выучили азбуку читать».
   Мальчик вынимает из-за пояса тростинку, садится на колени и произнося буквы нараспев, будто бы выводит их на полу. Затем ему вручают веточку сирени с распустившимися листочками и он начинает посвистывать, имитируя птичье пение. Хор снова запевает:
   - «Василий, Василий, ты мой, Василий, откуда идешь и куда направляешься?»
   Мальчик выпрямляется, машет присутствующим зеленой веточкой и скрывается в детской толпе. Оттуда раздается: «Каландра, каландра».
   На этом детский спектакль заканчивается и начинается раздача лакомств. Их снимает с рамы сама княгиня. Одаренные сластями ребятишки, садятся рядом с родителями и вместе с ними ждут самую радостную и тревожную часть праздника - разрезание пирога. Кому достанется монета, кого на этот раз одарит счастьем святой Василий?
   Честь разрезать пирог на части предоставляется сыну квириоса Александру. Окрыленный всеобщим вниманием, он чувствует себя чуть ли не вершителем судеб. На его лбу сбегаются морщинки, взгляд сосредоточивается, губы плотно сжимаются.
   Он берет в руку тонкий нож с узорчатой серебряной ручкой и прикладывает его к пирогу. Первый кусок отрезается святому Василию и сразу кладется на столик под иконами. Второй - на счастье семьи и помещается на том же столике, но чуть в стороне от иконы. Третий кусок нож отрезает для себя, и он остается тут же на подносе. И только после этого начинается дележ пирога по числу присутствующих.
   В зале нависает напряженная тишина. Она нарушается шуршаньем платья Анастасии и щенячьим взвизгиванием наиболее нетерпеливых детишек. Княгиня сама разносит пирог по гостям. Вот закончен дележ и Александр с куском пирога садится на свое место за столом. На нем стоят кувшины с компотом из черносливов. Его разливают по чашам. Анастасия подносит свой пирог ко рту и все повторяют ее действие. Каждый мечтает о счастье и надеется, что монета окажется именно в его куске.
   Кусают осторожно, опасаясь поломать о серебро зубы. По мере того, как порции уменьшались спадает напряжение - становится ясно, что зубам ничего не угрожает, но и счастье в этом году пройдет мимо. В полной тишине заканчивается съедание порций - ни один из сидящих за столом не был удостоен счастья. Где же монета? Вдруг увидели, что Исаак даже не притронулся к своему куску.
   - Ты почему не ел? - с едва скрываемой досадой, спросила Анастасия.
   - Хотел первым увидеть самого счастливого человека этого года, - отшутился тот и стал медленно есть.
   - Монета должно быть у тебя, отец, - сказала Елена. - Будь осторожен.
   Исаак благодарно кивнул ей, но вот и здесь монеты нет. Стало быть она в тех трех нетронутых кусках. Если она в куске Василия, то счастье в этом году достанется всем присутствующим. Счастье будет отпущено семье, если монета окажется в семейном куске. И не дай Бог, если она в порции, которую для себя отрезал нож. Тогда в этом году в семье кто-то умрет. Чтобы узнать где спряталась монета, нужно поломать куски.
   - С какого начнем? - спросил Александр.
   Был соблазн взять кусок из-под иконы и найти в нем монету, но Исаак указал на тот, что принадлежал ножу.
   - Ломай его, - сказал он излишне бодрым голосом.
   - Правильно, отец, - согласился сын, - лучше сразу…
   Он только начал ломать, как монета из-под его рук шлепнулась о поднос. Тишина была нарушена единым возгласом огорчения. Исаак, чтобы разрядить обстановку, вдруг вспомнил, что когда он был совсем малым ребенком и ему доверили выводить узоры на полу, то тогда монета тоже досталась ножу, но ничего страшного в семье не произошло. Много лет прошло с того времени, вот он уже дедушка, но по-прежнему всё слава Богу.
   Гости, неловко прощаясь, стали покидать дворец.
   Вернувшись к столу, Исаак увидел унылые лица членов своей немногочисленной семьи. Жалость окатила его горячей волной, и он готов был вместе с ними, понурив голову, сесть за стол, но чувство ответственности за детей, за жену не позволили это сделать, и он, собрав в кулак всю свою волю, почти весело спросил:
   - Что замолчали? Подумаешь невидаль - ножу досталась монета. Вы бы знали сколько раз это случалось в нашей семье и, слава Богу, ничего!
   - Что-то ты раньше не рассказывал мне об этом, - недоверчиво промолвила Анастасия.
   - Случая не представилось, - вдохновенно врал Исаак. - А сейчас давайте забудем об этом и будем веселиться!
   Несмотря на призыв, никто не двинулся с места и ни у кого не посветлело лицо. Видя, что его ложь и страстный призыв не возымели действия, Исаак, вздохнув, сел рядом с женой и стал пить компот. Тишину прервал Александр.
   - Отец, ты по-прежнему считаешь, что твоим преемником должен стать Техур? - спросил он.
   Исааку был неприятен этот вопрос. Что позволяет себе этот великовозрастный мальчишка? Не хоронить же он его собрался? Он так и спросил:
   - Ты хоронить меня собрался?
   Сын смутился, но, поборов это чувство, пояснил:
   - Я бы просил не оценивать так мой вопрос. Я его задаю не в связи с твоей жизнью или смертью, а в силу необходимости прояснить перспективу.
   - Я вижу у тебя по этому поводу целая теория подготовлена, - иронично заметил Исаак.
   - Не отказываюсь, отец, я иногда думаю об этом. И чем глубже вникаю в эту теорию, как ты говоришь, тем яснее мне видится ошибочность твоего решения.
   После долгого молчания, Исаак сказал:
   - В свое время я доказывал Техуру, что право наследования в нашем государстве принадлежит старшему в роду. Он согласился со мной.
   - Я знаю, отец, как ты этого добился, - перебил его Александр.
   - Ты вынуждаешь меня, сынок , касаться той части своей жизни, которую я не считаю безупречной. И, вместе с тем, , чтобы ты понял в чем смысл моего решения, я продолжаю. Алексей или Техур, как он сейчас зовется, старше тебя на два года. Как старший в роду, он должен быть наследником престола. Я не могу отступить от своих слов.
   - Отец, я читал Светония Транквилла и знаю, что в борьбе за власть евангельские заповеди - плохие помощники.
   - Ты забыл, сынок, что римские цезари не были христианами?
   - Что из того? Византийские императоры были христианами, и чем они отличались от цезарей?
   Князь любил споры на высокие темы, поэтому живо ответил:
   - Ты прав, сынок, Византия богата событиями, связанными с борьбой за власть. Имперский двор, снедаемый распрями, множество раз обнажал меч против закона, и руки христиан обагрялись кровью единоверцев. Даже наш родственник Давид, император трапезундский, которого многие считали тираном, оказался ангелом по сравнению с ними.
   - Вот видишь, отец, как все относительно, - охотно согласился сын, - а уж о твоей жизни вряд ли кто скажет плохое.
   - Не спеши с выводами, Александр. Я обошелся без пролития крови, но, как ни крути, я все же узурпировал власть у Алексея, сына Иоанна.
   - Ой, как любим мы, христиане, посыпать голову пеплом! - воскликнула доселе молчавшая Анастасия. - Ты, Исаак, не у Алексея забрал власть, а у Техура! Неизвестно где была бы наша церковь, а с ней и страна, приди он к власти!
   - Бог свидетель, отец, я не сговаривался с матерью, но она сказала то, что я думал. Неужели ты, следуя евангельским заповедям, своими руками отроешь яму, в которую свалится христианство, оставшееся незыблемым на этом полуострове только в нашей стране. Посмотри, что делается вокруг!
   - И вместе с тем, мой сын, я настаиваю на своем выборе. Занимать престол в нашей стране должен старший в роду, а не наиболее резвый.
   - Исаак, - заметила Анастасия, - решив так, ты как бы замаливаешь грех того поступка, которого до сих пор стыдишься, и тебя можно понять, но подумай какой грех ты берешь на душу, ставя мусульманина на престол христианской страны!
   Лишь только мать произнесла последнее слово, как Александр воскликнул:
   - Кого ты считаешь «наиболее резвым», отец? Собственного сына?!
   С этими словами он поднялся из-за стола и, не прощаясь, выбежал из зала. Его быстрые шаги были слышны и на лестнице. Анастасия покачала головой, а Елена, сидевшая до сих пор молча, сказала, не скрывая злости:
   - С праздничком,  дорогие родители! Вы так порадовали своих детей, что впору повеситься!
   Анастасия шлепнула ее ладонью по затылку. Девочка залилась слезами и побежала в свою комнату. Оставшись вдвоем, князь и княгиня долго молчали, пока Исаак не посчитал нужным сообщить:
   - Я разрешил Алексею или, как он теперь зовется, Техуру жить в Феодоро.
   - Знаю, - сообщила княгиня.
   - Так вот, я поставил ему условие: пока он не станет снова православным христианином - не видать ему престола.
   - Одумайся, Исаак, - призвала Анастасия, - Алексей, поменяв веру отцов, показал свою неразборчивость и дурость. А ты знаешь, сколько ни толки глупца в ступе пестом, глупость не отделится от него. По той же нетребовательности к своим поступкам, он может лишь обнадежить нас, а там плюнуть на все и…
   - Хорошо, Анастасия, я подумаю.
   - Подумаю, - повторила грустно жена. - Надо было думать пока Техур был на задворках, а теперь нужно не думать, а действовать! Мне кажется Александр это понял раньше нас.
   Князь встревожено посмотрел в лицо жене. Она отвела глаза.
   - Ты что-то знаешь и скрываешь от меня? - спросил он строго.
   - Только догадки.
   - Какие? Говори!
   Анастасия медлила с ответом, но муж не сводил с нее пытливых глаз и она начала рассказывать:
   - Однажды Александр спросил у меня как поживает наша Марии, и как она уживается со Стефаном. Я ответила, что у них все хорошо, родился сын, которого назвали Богданом. Затем он стал интересоваться самим Стефаном. Крепко ли сидит на троне, большое ли у него войско? Я ничего об этом не знала и отослала его к тебе, но он, как я поняла, не послушал меня. Он поехал в Кафу и встретился там с твоим другом Косе Кокозом. Тот знал о владетеле Молдавии больше, чем я и, видимо, смог удовлетворить любопытство нашего сына. Теперь, как мне сказал Александр, ему известно, что у Стефана большая сила, и он успешно воюет с турками. Сын уверен, что, если понадобится, наш зять сможет помочь Феодоро в отстаивании ее интересов. Я поинтересовалась - откуда такие мысли, ведь нам никто не угрожает? Александр как-то криво улыбнулся и ничего не ответил. Теперь, слушая ваш разговор, я подумала, что сын может совершить опрометчивый поступок. Я не хочу этого, поэтому прошу: быстрее действуй.
   - Я так понял, что планы нашего сына направлены против меня!?
   - Да как ты мог даже подумать такое!? - возмутилась Анастасия. - Они направлены против Техура. Его нужно убрать с нашего пути.
   - При чем тут этот прозелит, если я жив и в добром здравии? Значит не о Техуре забота. Не зря сын ссылался на Светония. Убить ближайшего родственника, свергнуть отца - для римлян было настолько привычным, как нам прочесть на ночь «Отче наш». Определенно Александр не побрезгует поднять руку на отца. Придется принимать меры.
   - Какие еще меры? - с тревогой в голосе спросила Анастасия.
   - Для начала поговорю с ним, но мало надежды, что он будет также откровенен со мной, как с тобой.
   Исаак вызвал слугу и приказал разыскать княжича и пригласить к отцу. Через короткое время посланец вернулся и доложил, что Александр со своими людьми выехал из города.
   - Он, наверное, отправился к себе в Фуну, - предположила Анастасия.
   - Ну что ж, разговор не получился, будем действовать по-другому.
   - Это ты о чем?
   - Посмотрим.
   - Исаак, - воскликнула княгиня, - ты пугаешь меня своими загадками!
   - Что делать, жена, если я не могу быть откровенным в своей семье.
   - Ты мне не доверяешь?
   - Я верю тебе как жене, но не верю как матери заговорщика! Сколько времени ты молчала о намерениях Александра? Я вынужден был эти сведения вытаскивать у тебя чуть ли не клещами!
   - Я не придала им значение, - попыталась оправдаться Анастасия, но потом решительно добавила:
   - Скорее всего ты преувеличиваешь их опасность для себя, поэтому я жалею, что вообще завела об этом разговор.
   Исаак сказал, вставая:
   - Спать теперь я буду не здесь, а в цитадели. Как говорят умные люди: «Береженного Бог бережет». Так-то, Анастасия.
   - Даже не в старом доме?
   - В цитадели безопаснее.
   - Подумай, Исаак, что ты говоришь! Ты опасаешься  своей жены?
   - Я понимаю тебя, Анастасия, ты не читала Светония и вообще, кроме своей Польши, ничем не интересуешься. А в нашей истории были случаи когда сын поднимал руку на отца. Твой рассказ встревожил меня настолько, что я решил поостеречься.
   - Ты и мне не веришь?!
   - Я уже сказал об этом. Не будем повторяться. Там у меня будет меньше слуг, но строже охрана, да и Прокопий рядом, - спокойно ответил князь и направился в прихожую.
   Анастасия так и осталась сидеть за столом, но, услышав шаги на лестнице, повернулась к окну. Она увидела, как муж, одетый в бараний тулуп, спустился вниз и пошел по направлению к цитадели.
   Ее внезапно охватила злость. Как он мог пренебречь ею, польской графиней рода Ташицких? Какая дура она была когда согласилась покинуть польские душистые луга и прохладные леса, чтобы очутиться на этих камнях, которые зимой источают мерзкий холод, а летом пышут адским жаром. Княгиня конечно забыла, что оказалась здесь не по чьей-то злой воле и конечно не случайно, а по своему собственному жгучему желанию.
   Когда в Кракове заговорили о том,  что для молодого княжича какой-то заморской страны ищут невесту то, в семье графа Ташицкого, обремененного дочерьми, началась суета. Брачных послов привлекли в дом графа угощениями и подарками. Затем, в качестве кандидатуры в невесты предложили им старшую дщерь Марысю, но те успели присмотреться к графским дочерям и «уцепились» за ее сестру - Гелену. Граф настоял на своем предложении и послы, скрепя сердце, согласились на Марысю. Пока ждали королевского соизволения, в графской семье стряслось несчастье. Невеста, катаясь на лошади, свалилась с нее вместе с седлом и поломала бедерную кость, из-за чего осталась на век калекой. Никто и подумать не мог, что Гелена это милое, голубоглазое существо могло стать организатором такого несчастья. А она им была!
   Ей в то время было шестнадцать лет, и она имела возможность наблюдать томительную тревогу своей старшей сестры, которая с каждым годом все больше и больше теряла надежду выйти замуж. Не так уж часто на придворном рынке невест появлялись звезды, достойные дочери старинного графского рода. Гелена представила себя на месте Марыси и ей стало жутко от мысли, что, в недалеком будущем, и ее ждет такая же безысходность. И вот представилась возможность, но, видите ли, ее очередь не подошла. Промаявшись целую ночь без сна, она пришла к выводу, что нельзя упускать этот редкий случай и, если счастью мешает Марыся, то ее следует убрать с дороги.
   Сестры готовились к обычной прогулке на лошадях. Пока Марыся привередливо, ведь она невеста, подбирала одежду для верховой езды и спорила с прислугой, Гелена быстро переоделась и, прихватив с собой, заготовленный заранее, но для других целей, мешочек с деньгами, побежала на конюшню. Там разыскала пьяницу Винсента, служившего сторожем, и, показав ему серебряные гроши, предложила за это подрезать подпругу у лошади сестры. Не мучаясь совестью, которой у него был явный недобор, Винсент  выполнил просьбу молодой пани и получил за это награду.
   Сестры выехали в поле. Гелена хлестнула свою лошадь, и та сорвалась в аллюр рыси, а затем и в галоп. Гелена оглянулась и увидела, что и сестра устремилась за ней. Тогда она дернула за узду. Лошадь, следуя команде, круто повернула влево. Марыся за ней и в этот момент подпруга на ее лошади лопнула и она вылетела из седла.
   После этого события, брачные послы, не скрывая удовлетворения, получили искомое - Гелену. Перед свадьбой состоялось крещение по православному обряду, и она получила новое имя - Анастасия.
   Несколько лет спустя Винсент разыскал свою «молодую хозяйку» и попросил приютить его. Та, с большой неохотой, вынуждена была это сделать, но у нее хватило ума не приближать его к себе, а направить к караям на выделку кож. Те, не стерпевшие пьянства подопечного княгини, быстро отделались от него. Винсент попытался работать в кузнице, но там выяснилось, что он, кроме пьянства, страдает еще и трясучей болезнью и ставить его к наковальне нельзя. Предложили качать меха, и он, здоровый мужик, гонял воздух в кузнечный горн в пересменку с подростками. Анастасия, поддавшись жалобам своего протеже, снарядила его заготавливать дрова для княжеской кухни. Теперь он каждый день был не только пьян, но и сыт.
   Встав из-за стола, княгиня прошла на свою половину и, достав из шкафчика бумагу и чернила, вернулась на прежнее место. Она еще не знала, что будет писать, но мысль уже работала. Она будет на стороне сына. Муж всем своим поведением показал, что ему интересы семьи не дороги. Походя, покинул жену, и она, при живом муже, будет влачить жалкое существование одинокой женщины. Исповедуя стародавние принципы, он лишает сына законного права на престол. Умрет Исаак и Александр, конечно, не смирится с потерей трона, попытается противодействовать Техуру, но будет уже поздно – Техур не дурак. Чем попытка обернется для сына один Бог знает. А ее Техур прогонит из дворца в старый дом. Каково будет снова привыкать к тесноте и кухонному чаду?
   Как ни печально, но Исаак стал врагом своей семьи. Пока не поздно, следует упредить события. Видимо, и Александр так думает, если интересуется возможностями Стефана. Располагая внушительной силой, которую предоставит ему зять, сын сможет диктовать свои условия не только Техуру, но и своему отцу.
   Княгиня берет перо и, оставляя на бумаге кляксы (давно не писала), пишет: «Александр, если ты хочешь проведать сестру, то делай это немедленно. По возвращении обратись к Авдию, который поставляет мясо для нашего стола. Его найдешь в овечьем загоне в овраге под Главными воротами. К этому времени он получит мои указания. Анастасия».
   Второе письмо было более лаконичным: «Мария, помоги брату. Целую, мама». Оба письма надписала, запечатала своей печатью и вложила в небольшой кожаный мешочек. В него, кроме писем, опустила несколько золотых монет - все, чем располагала. Затянула мешочек шнурком и скрепила его восковой печатью.
   Набросив на голову шерстяной платок, а на плечи заячью шубу, Анастасия спустилась во двор и прошла вдоль дворца к его северному торцу. Там, рядом с башней, находился рабочий вход в кухню. На площадке Винсент колол дрова. Он подошел к хозяйке и, сняв с головы баранью шапку, низко поклонился.
   - Возьмешь на конюшне лошадь, - проговорила княгиня шепотом, - и отвезешь в Фуну князю Александру эту вещь.
   - Мне, ясновельможная пани, осталось еще немного работы. Можно я ее закончу?
   - Езжай немедленно, пока не закрыли ворота, и никому не говори куда едешь. Там не задерживайся. Завтра до закрытия ворот я тебя жду.
   Винсент положил мешочек за пазуху и поплелся к конюшне, а княгиня зашла на кухню и распорядилась поставить на колку дров другого человека.
   Так неожиданно закончился праздничный день в семье квириоса Исаака.

                ГЛАВА II
                УБИЙСТВО
   Крепость Фуна охраняла восточную окраину страны Феодоро. Близкое соседство враждебной Кафы заставляло феодоринцев быть всегда настороже. Если бы генуэзцы смогли овладеть этой крепостью, то Феодоро вместе с ней потеряла бы сразу половину своих небольших владений. Отсюда Исаак, после смерти материного брата Константина, назначил кастеляном этой крепости своего сына.
   Александр поселился там со своей семьей, которая состояла из жены Софьи и малолетнего ребенка. На праздник в Феодоро он приезжал один, оставив жену с больным сыном в Фуне.
   Вернулся Александр домой ночью на взмыленной лошади. Назвал пароль и ему открыли ворота. Он отказался от еды и, не заходя на половину жены, заперся в своей комнате. Сгорающая от любопытства Софья, как-никак муж приехал с большого и веселого праздника, сама пошла к нему, но наткнулась на закрытую дверь. На ее робкий стук он рявкнул, велев уходить и не мешать ему отдыхать. Обиженная, ушла и проплакала всю оставшуюся ночь.
   А утром, когда супруги молча сидела за завтраком, Александру доложили, что приехал человек и просит принять его.
   - Откуда он? -  встревожено спросил князь.
   - Не говорит. Сказал, что скажет вам лично.
   Винсент вошел в помещение и остановился у порога. По запыленной одежде и грязному лицу было видно, что проделан немалый путь.
   - Ты кем прислан? - спросил Александр.
Посланец молча вынул из-за пазухи мешочек и протянул Александру. Тот присмотрелся и, увидев материну печать, поспешно положил мешочек в карман сюртука.
   - Это все? - спросил он посланца.
   - Все, ясновельможный пан.
   - Выпьешь вина?
   - Не откажусь, ясновельможный пан.
   Александр наполнил кубок и Винсент с жадностью к нему приложился.
   - Теперь иди на кухню и тебя там накормят.
   - Мне ждать или ехать?
   - Не жди. Можешь уезжать.
   Софья молча наблюдала эту сцену. Помня рык из-за двери, не решилась вмешиваться в разговор. Александр снова сел за стол и, ни слова не говоря, продолжал еду. Тут он услышал необычный стук посуды и догадался, что своим длительным молчанием обидел жену и, если так будет продолжаться дальше, то она сможет обидеться надолго.
   Он, не поднимая глаз от тарелки, коротко рассказал о «праздничном» дележе пирога в отцовом доме, что и должно было объяснять его необычно сумрачное настроение. Мешочек, лежащий в кармане супруга, продолжал Софью интриговать, но муж будто забыл о нем. Вот он встал и молча ушел к себе.
   Вечером Александр объявил, что завтра надолго уедет и попросил жену, если здесь кто спросит, то отвечать, что уехал в Феодоро проведать стариков.
   - А если от них спросят?
   - Скажешь, что уехал в Кафу.
   - Ну, а мне ты можешь сказать правду?
   Александр неожиданно вспылил:
   - Я тебе не раз говорил - меньше знаешь - дольше живешь!
   Подавив обиду, Софья осмелилась задать еще один вопрос:
   - Когда тебя ждать?
   - Сам не знаю. Не все будет от меня зависеть.
   - Александр, ты меня пугаешь.
   - Не терзайся, все будет хорошо, - ответил он и обнял ее.
   Как и было сказано, он утром, в сопровождении двух слуг, уехал.
                ***
   Винсент добрался до Феодоро с опозданием на сутки - пришлось отлеживаться в лесу из-за обострения болезни. Вернулся в столицу и тут же свалился в своей каморке. Проведавшему его Ефиму, напарнику по заготовке дров, поручил сообщить княгине, что задание ее выполнил. Исполнив просьбу Винсента, Ефим, в тот же вечер, посетил Техура, который жил в родовом трехэтажном доме, и рассказал ему о произошедшем.
   - Ты правильно сделал, Асан, что сообщил мне об этом. Выходит у полячки появились тайные от Исаака дела. Так куда он ездил?
   - Он не сказал.
   - Приведи его сюда. Ты говорил, что он любит выпить. Я напою его.
   - Он болен, господин. Его трясет и так будет дня три.
   - Совсем хорошо, - заметил Техур, - пьяница, да еще страдает трясучкой. Как ты с ним работаешь?
   - Его княгиня Анастасия поставила. Приходится терпеть.
   - Тогда, Асан, я пойду к нему сам.
   Называя Ефима Асаном, Техур ничего не путал. Тот давно принял ислам, после чего и стал зваться Асаном, но по велению господина скрыл факт перемены религии, что позволило ему сохранить место заготовщика дров при княжеском дворе. Он постоянно пересказывает Техуру сплетни, услышанные на кухне. Там их пекли чаще, чем пироги.
   По дороге к жилью Винсента, Асан рассказал:
   - Его когда трясет, он весь покрывается холодным потом. Княгиня велела отпаивать его травами, но, как мне кажется, это не помогает.
   - Если нужно будет, то с помощью Аллаха, я вылечу его, - сказал Техур.
   Вошли в темный чулан и услышали хриплое и прерывистое дыхание больного.
   - Я сейчас, - сказал Ефим-Асан и бросился на кухню, оттуда принес зажженную лучину и пучок запасных.
   Больной лежал на спине на тощем матрасе, брошенном прямо на земляной пол. Пышные усы цвета соломы, растрепались по щекам и прилипли к ним. На лбу, такого же цвета волосы лезли в глаза. Заострившийся сизый нос казался сорняком, попавшим в стог соломы.
   - Что с тобой? - спросил Техур.
   - Лихорадка, - ответил Винсент, стуча зубами.
   - Если я тебя вылечу, будешь служить мне?
   - За это, ясновельможный пан, я буду служить самому дьяволу.
   Княжич вынул из кармана халата атласный мешочек, развязал его и достал оттуда шарик величиною с ноготь мизинца.
   - Растолки в порошок, - сказал он Ефиму-Асану, - и дай ему выпить.
   Пока выполнялось его поручение, Техур сказал Винсенту:
   - Завтра, как только станет темно, придешь ко мне. Старайся, чтобы тебя меньше видели.
   - Господин, я не знаю где вас искать и потом не знаю смогу ли ходить.
   - Сможешь, - уверенно ответил Техур, - а Ефим покажет тебе мой дом.
   Весь следующий день Винсент не давал напарнику покоя, пытаясь узнать где живет татарин, который смог так быстро его вылечить. Ефим отмалчивался, чем еще больше разжигал любопытство поляка. Когда стемнело, оба дровокола покинули место работы и направились вглубь города. Остановились у большого трехэтажного дома.
   - Иди за мной, - сказал Ефим и стал подниматься по наружной лестнице на второй этаж.
   Техур их встретил, сидя на оттоманке среди множества подушек. На полу лежал толстый ковер. По знаку хозяина, гости уселись на нем, и слуги тут же поставили перед ними низкие столики и чаши с кумысом. Винсент понюхал содержимое и слегка поморщился. Хозяин заметил это.
   - Может тебе лучше вина поднести? - спросил он.
   Поляк кивнул головой. Перед ним поставили кувшин и чистую чашку.
   - Наливай сам, - сказал Техур, что Винсент, дрожащими от нетерпения руками и сделал.
   - Тебе легче стало после лекарства? - спросил мнимый татарин.
   - О, ясновельможный пан, я как на свет народился!
   - Вот и хорошо. Теперь расскажи кто тебя посылал и куда?
   Поляк, со всеми подробностями, поведал о своей недавней поездке.
   - Ты не заглядывал во внутрь кисета? - спросил Техур.
   - Нет, ясновельможный пан, он был закрыт печатью пани.
   - Ну, а на ощупь. Что там могло быть?
   - Монеты и… может быть бумага или тонкая кожа.
   - Александр вскрыл его при тебе?
   - Нет, он положил в карман.
   - Чем ты удостоился такого доверия госпожи?
   - Я служил на конюшне графа, ее отца.
   - И это все? - не скрывая сомнения, спросил Техур.
   Получив утвердительный, но не удовлетворивший его ответ, он задумался над тем как можно использовать этого поляка, готового служить и вашим, и нашим. Главное, не следует «баловать» лекарством. Чем сильнее будет недуг, тем крепче зависимость поляка от владельца лекарства, а там и подчинение его воле.
   - Тогда можешь идти, - сказал Техур равнодушно.
   - А вы не дадите мне еще лекарства? - спросил Винсент умоляющим голосом.
   Довольная улыбка Техура была скрыта порослью у рта. Он ответил:
   - Ты думаешь оно на дереве растет? Ты сейчас только сказал, что хорошо себя чувствуешь. Зачем портить лекарство на здорового человека?
   - Я чувствую, ясновельможный пан, что как только уйду отсюда, меня снова затрясет.
   - Вот когда затрясет, тогда и получишь. Только учти, если не будет новостей о твоей госпоже, то и лекарства не будет. Ко мне больше не приходи. Ефим будет твоим аптекарем.
                ***
   Несколько дней спустя после описанных событий, к Исааку приехал доверенный человек из Каламиты и доложил, что в порту побывал сын князя в сопровождении двух человек. Обычно он, по приезду, встречается с кастеляном города или с начальником порта, но на этот раз в город не поднялся и отбыл с первым же кораблем в сторону Монкастро, что в Молдове.
   Осведомитель ушел, а князь увязав эту новость с интересом сына к военным делам зятя, решил что заговор не ограничится только разговорами. Александр поехал в Молдову не за тем, чтобы проведать сестру. В такую даль по пустякам не ездят. Как узнать подробности? Возможно жена сына, что-то знает. Князь выглянул за дверь. В прихожей было пусто.
   - Прокопий! - крикнул он недовольным голосом.
   Молчок. Только через некоторое время послышались торопливые шаги на лестнице, и молочный брат Исаака остановился у порога.
   - Где ты ходишь? - раздраженно спросил князь и, не давая тому ответить, продолжал:
   - Сейчас же поедешь в Фуну.
   - Слушаюсь, господин, а что там делать?
   - Не перебивай. Так вот, поедешь в Фуну и привезешь оттуда жену моего сына - Софью.
   - А если…
   - Я тебе сказал - не перебивай! Привезешь Софью. Ее мужа там нет, поэтому тебе никто не помешает. Софью переоденешь в самое простое платье, выберешь его сам. Платок пусть набросит так, чтобы видны были одни глаза. Посадишь на лошадь и сюда. Ни одна живая душа не должна знать кого ты привез. Понял?
   Исаак пристально всматривается в лицо своего слуги-брата. Не предаст? Широкое, плоское лицо излучало готовность служить. У этого человека в жилах течет добрая доля древней монгольской крови. Видимо когда-то давным-давно его прабабушкой овладел воин Ногая или Эдигея и теперь у ее потомков тюрская кровь, соперничая с греческой и побеждает. Нет, такие не предают!
   - Слушай дальше. Ребенка пусть Софья оставит на кормилицу. Назначишь временным кастеляном… Адама. Прикажешь ему от моего имени, чтобы никого чужих в замок не впускал. Если приедет Александр, то его связать, бросить в подвал и немедленно сообщить об этом мне. И последнее. Сюда вернешься обязательно ночью. Пароль - «Юпитер». Назовешь его дважды: у Главных ворот и у входа в цитадель. Тебя пропустят без вопросов. Приведешь Софью ко мне лично. Понял? Отправляйся.
   Почти без сна четвертую ночь коротает Исаак. Что только не передумал. Звериным нюхом чувствует, что вокруг него плетут паутину, но не может угадать кто Паук. Это может быть его жена. Только зачем ей это? Александр? Вероятнее всего, но и тут может быть ошибка. Тогда кто? Техур? Неопределенность сводила с ума.
   Почувствовал большое облегчение, когда услышал, произнесенное у ворот цитадели, слово «Юпитер». Может послышалось? Может это уже бред? Но нет. По каменной лестнице кто-то идет. Стража только стоит под лестницей, но по ней не ходит. Значит - Прокопий! Стук в дверь. Исаак срывается с постели и бежит босой по холодным камням. Приоткрыл дверь и увидел две тени.
   - Подождите, - сказал он.
   Натягивает штаны и рубаху, зажигает от углей в жаровне свечу. Перед столом поставил скамью, а сам сел по другую сторону.
   - Входите.
   Голос прозвучал хрипло. В дверь втиснулась женская фигура вся в черном и за ней Прокопий. Он что-то пытается сказать, но князь остановил его:
   - Потом. Сейчас выйди и побудь в прихожей. Никого сюда не пускай.
   - Садись, - сказал он уже невестке, - и развяжи платок.
   - Я не смогу, - сказала она, садясь. - Он завязал сзади узлом.
   Исаак разрезал узел ножом и лицо женщины открылось. Да это была жена его сына. Она потерла ладонями нос и щеки и облизнула пересохшие губы.
   - Выпей воды, - предложил князь, подвигая к ней кувшин.
   Пока Софья пила, он вспомнил, что давно ее не видел. За это время лицо округлилось и стало еще красивее. Остренький носик теперь не выступает, как раньше, над розовыми щеками. Большие, похожие на оленьи, темные глаза смотрят с тревогой.
   - Где мой сын, а твой муж? - резко спросил Исаак, как только она поставила кувшин на стол.
   - Не знаю, отец. Он не сказал куда едет.
   - Не врешь?
   - Что вы, отец. Клянусь нашим ребенком, не знаю.
   - Расскажи всё подробно.
   Софья ничего не забыла.
   - Ты говоришь, что Александр уехал на следующий день после появления того человека? Ты ничего не путаешь?
   - Это точно, отец.
   - Значит то, что он передал Александру было приказом немедленно уехать?
   - Не знаю, отец.
   - Опиши мне того человека.
   - Он был в суконном грязном плаще. Было видно, что приехал издалека. У него густые усы цвета соломы. Они свисают ниже рта.
   - Усы не примета! - раздраженно заметил Исаак. - Что еще?
   - Вспомнила, отец! Он называл Александра «ясновельможный пан».
   Услышав эти слова, Исаак замер, как перед пропастью, в которую должен был свалиться, но, размахивая руками, чудом удержался. Сердце гулко застучало.
   - Его рост! - выкрикнул он хрипло.
   Софья вздрогнула, но, совладав с испугом, ответила:
   - Он стоял рядом с Александром и был на голову ниже его.
   - Что еще?
   - Не знаю. Кажется все.
   Князь хлопнул в ладони. Вошел Прокопий. Исаак сказал ему:
   - Закрой ей лицо и отведи вниз. Поместишь в дальней комнате. Там крепкие двери и есть нужник. О том, что она там, будешь знать только ты. Еду и воду будешь приносить сам. Все понятно?
   - Отец, - обратилась невестка, - за что мне такое наказание?
   - Потерпи, Софья, так надо. Никто не должен знать, что ты здесь.
   - И княгиня Анастасия?
   - Иди, иди. Чем меньше будешь знать, тем лучше для тебя.
   Выпроводив невестку, Исаак впал в тревожное раздумье. Слова «ясновельможный пан» мог произнести только поляк. Насколько известно Исааку, в крепости их несколько. Один из них… Досадливо поморщился - не мог вспомнить чуждое для него имя. Он мельком видел этого поляка у дровяного склада. Тогда ему назвали его имя и то, что он поставлен здесь по велению княгини.
   Вернулся Прокопий и доложил о выполнении приказа.
   - Ты не знаешь как зовут поляка, который заготавливает дрова во дворец? - спросил князь.
   - Нет, господин. Но я могу узнать.
   - Подожди. Позови-ка лучше начальник стражи цитадели Фравита.
   Уже несколько поколений готов служат верой и правдой правителям этой крепости. Говорят, что много веков назад готы сами владели ею.
   - Звали, ваше сиятельство? - спросил Фравит, остановившись на пороге.
   Исаак всмотрелся в его лицо. Серые глаза уставились на господина спокойно и предано. Вдоль рта свисают светлые усы. Увидев их, князь невольно вздрогнул, но подавив чувство, спросил:
   - Ты знаешь как зовут поляка, который заготавливает дрова на дворцовой кухне?
   Фравит с готовностью ответил:
   - Я знаю по именам только тех, ваше сиятельство, кто находится в цитадели. Поляка видел, но как зовут не знаю.
   - Ну, не беда. Вечером, после захода солнца, возьмешь с собой пару человек и приведешь его ко мне. Сделаешь это так тихо, чтобы ни одна душа во дворце не знала куда подевался этот человек. Понял?
   - Будет сделано, ваше сиятельство!
   Над Мангупом только занималось утро, когда Фравит-гот вышел от князя. На горе уже пели первые петухи, а внизу, в тишине, смутно серела заснеженная долина. Он вышел за ворота и направился в город.
   Начальником охраны цитадели Фравит был назначен еще Иоанном и остался им при новом князе, которого втайне считал узурпатором. Он сохранил верность семье умершего князя и не раз говорил об этом Техуру. Теперь представился случай на деле доказать свою преданность
   Остановился у дома Техура. Неожиданно где-то рядом пропел петух и вслед за ним лениво затявкала собака. К калитке подошел заспанный сторож. Увидев Фравита, сказал:
   - Хозяин еще спит. Приди попозже.
   - Мне нельзя долго отираться у этого дома, - возразил гот и, оттолкнув сторожа, вошел во двор.
   На лестничной площадке второго этажа появился слуга. Фравит крикнул ему:
   - Разбуди господина и скажи ему, что у меня есть новость для него..
   Техур принял гота в той же комнате, в которой разговаривал с Винсентом. Он посадил гостя на подушки чуть поодаль от себя и спросил:
   - Какая нелегкая принесла тебя, гот, в такую рань?
   - Важные новости, господин.
   - Не торопись называть их важными. Позволь мне самому их оценить. Говори.
   - Четыре дня назад Прокопий, это ближайший слуга князя Исаака…
   - Знаю. Продолжай.
   - Четыре дня назад он куда-то уезжал. Сегодня ночью вернулся. С ним была женщина, закутанная во все черное. Князь переговорил с ней и Прокопий сам лично отвел ее в нижнюю комнату и запер там, повелев выставить у двери пост.
   - Ты не видел лица этой женщины и не знаешь кто она?
   - Вы правы, господин. Лицо ее было закрыто, имя ее не называлось, а она сама молчала.
   - Ну и что тут важного? - скептически спросил Техур, желая позлить гота.
   - Прокопий потратил четыре дня, выполняя его приказ.
   - Почему ты думаешь, что он привез эту женщину по приказу Исаака, а не по своей воле?
   - Только Прокопий знал особо секретный пароль, который открывал ворота ночью. Его вручил мне сам князь. По приезду Прокопия этот пароль был отменен.
   - Допустим, ты прав. Но как я могу воспользоваться этой новостью?
   - Не знаю, господин, - смущенно ответил гот, - но это еще не все.
   - Продолжай, я слушаю.
   - Прокопий запер эту женщину и поднялся к господину и тут же сразу позвал меня к нему. Князь приказал, после захода солнца, привести к нему тайно поляка-дровокола с княжеской кухни.
   - Он назвал его имя? - живо спросил Техур.
   - Нет, господин, но я догадался, что это – Винсент, и он понадобился князю в связи с появлением той женщины.
   - Эврика! - воскликнул неожиданно Техур. - Я знаю кто она!
   - Кто же, господин?
   - Тебе не обязательно знать ее имя, но в твое утешение скажу, что эти новости так важны, что заслуживают вознаграждения.
   Техур вынул из-за подушек кожаный мешочек и развязал его. Достал оттуда пригоршню серебряных монет и отдал их готу. Тот, со словами благодарности, принял их.
   - Сейчас уходи, - сказал Техур, - но перед тем как пойдешь выполнять приказ князя, зайдешь ко мне.
   Оставшись один, он глубоко задумался, стараясь увязать воедино все ему известное. Винсент едет в Фуну к Александру. Спустя несколько дней Исаак посылает куда-то Прокопия и тот через четыре дня привозит женщину. По времени, затраченному на дорогу, это могла быть Фуна, тем более, что после появления женщины, князю понадобился Винсент, который перед этим был там.
   С большой долей достоверности можно утверждать, что эта женщина - Софья, жена Александра. Если бы Александр был в Фуне, то Прокопию не удалось бы увезти оттуда его жену. Тогда где он? Этот вопрос, как видно, интересует и Исаака. Он допрашивает Софью, но не все удалось прояснить. Возможно он уже знает, что Винсент был в Фуне, но кто его послал туда не уяснил.
   Вот тут и понадобился поляк. От него князь услышит имя княгини. Будет ли это для него новостью? Возможно у него есть догадки, поэтому и прячет Софью. От кого? Конечно от своей жены! Неужели Анастасия и Александр совместно плетут заговор против Исаака, и он пытается прознать про это?
   Техуру, как и всем жителям столицы, был ведом зловещий результат дележа праздничного пирога в княжеской семье. Возможно Анастасия серьезно отнеслась к этому знаку судьбы и решила упредить события. Избавившись от Исаака, она сделает квириосом сына
   - Пришло время действовать, - неожиданно для себя, вслух сказал Техур.
   Осмотрелся - в комнате, кроме него, никого не было. Рядом лежит развязанный мешочек с серебром. Хлопнул в ладоши. Вошел слуга.
   - Найди возле княжеской кухни Асана и шепни, что я его жду.
                ***
   Вечером, как и было приказано, Фравит привел к Исааку дровокола. Тот стоял перед князем, опустив глаза. Исаак, чтобы внимательнее разглядеть поляка, поднес к его лицу свечу и заметно удивился. Где усы пшеничного цвета? У этого черные!
   - Ты кого привел? - спросил он Фравита.
   - Дровокола, ваше сиятельство.
   - Но это не тот.
   - Другого не было, ваше сиятельство.
   - Тебя как зовут? - спросил Исаак.
   - Ефим, милостивый господин.
   - Ты поляк?
   - Выходит вам нужен поляк, ваше сиятельство! - обрадовался Ефим. - Его зовут Винсент, и он еще днем куда-то ушел.
   - Куда ушел?
   - Не знаю.
   - Упустил! - упрекнул Исаак гота. - Ищи! Не найдешь, голову снесу!
   - А что с этим делать? - спокойно спросил Фравит.
   - Дай ему тумака и пусть идет!
   - Пойдем, - сказал гот Ефиму, - поможешь искать своего напарника.
   Они вышли из цитадели и сразу же направились к дому Техура. Тот их ждал. Узнав об удаче с обманом, княжич обрадовался, но, посмотрев на Асана, спросил:
   - Тебя даже не били?
   - Будто и не за что было бить, господин, - бодро ответил тот. - Ведь я не сам пришел, а меня привели.
   - Таким нетронутым я не могу показать тебя поляку. Фравит ударь его пару раз по лицу, да покрепче.
   Гот схватил Асана за грудки и, хотя тот дергался, подбил ему оба глаза и окровавил губы. По щекам избитого потекли слезы обиды.
   - Вот такой ты мне уже нравишься, - удовлетворенно сказал Техур. - Теперь спустись в подвал и поговори там с Винсентом. Расскажи как тебя, вместо него, водили к Исааку. Скажи, что тебя чуть не убили за то, что ты, якобы, отвозил Александру тайное послание Анастасии. И отпустили только тогда, когда узнали, что ты Ефим, а не Винсент. Нагони на поляка как можно больше страха. Я приду туда чуть позже.
   Когда Асан, размазывая кровь и слезы по лицу, пошел выполнять приказ, Техур сказал Фравиту:
   - Возвращайся в цитадель и приготовь всё, как я сказал.
   Выждав нужное время, княжич спустился в подвал и сразу понял, что Асан хорошо поговорил с поляком. Тот дрожал, стуча зубами. Увидев Техура, Винсент взмолился:
   - Господин, спасите меня. Не выдайте.
   - Успокойся, мой друг, выдавать тебя Исааку я не собираюсь.
   Винсент схватил руку княжича и начал целовать ее.
   - Прекрати! Нам сейчас не до этого, - сказал Техур. - Ты, я вижу, больной. Принеси, Асан, воды, Винсенту надо запить лекарство.
   Когда поляк стал меньше дрожать и будто успокоился, Техур уселся рядом с ним на край топчана и повторил:
   - Я не собираюсь тебя выдавать Исааку.
   И, сдерживая жестом руки изъявления благодарности, продолжал:
   - Но князь может, не считаясь со мной, разыскать тебя и расправиться.
   Поляк вздрогнул, что позволило Техуру улыбнулся в усы.
   - Что же делать, господин?
   - Нужно думать.
   После длительной паузы, как бы неохотно, произнес:
   - Кажется нет другого выхода, как опередить князя. Ты понял, что я под этим подразумеваю?
   - Нет, господин.
   - Жаль. Я думал, что ты более догадливый. Князя нужно убрать прежде чем он убьет тебя. Теперь понял?
   - Понял, господин. Только не знаю кто это сможет сделать.
   - Убьёт тот, кого он ищет! Кого он ищет, меня или тебя?
   - Меня, господин.
   - Так зачем задаешь глупые вопросы?
   После некоторого тревожного раздумья, Винсент проговорил:
   - Мне не пробраться в цитадель, господин. Ворота закрыты и там охрана.
   - Ты прав, поляк, - согласился Техур, - но я и здесь за тебя подумал. Пройдешь вдоль стены в сторону обрыва и увидишь там открытую калитку. Смело входи в нее и поднимайся по каменной лестнице. Минуешь прихожую. В первой комнате увидишь зажженную свечу. С нею войдешь во вторую комнату. В правом углу кровать. На ней спит Исаак. Видишь как все просто.
   Винсент хмуро посмотрел на господина.
   - Теперь главное, - продолжал Техур. - Поставишь свечу на пол и подойдешь к ложу. Выдернешь из-под головы князя подушку и прикроешь ею его лицо. Когда он перестанет дергаться, положишь подушку снова ему под голову. Пусть думают, что князь умер своею смертью. Обратно уйдешь той же дорогой, но сюда не возвращайся. Будешь досыпать ночь в своей хибаре. Все понятно?
   - Понятно, господин. А если он проснется и начнет кричать?
   - У тебя есть нож?
   - Здесь нет, господин, но я могу…
   - Не надо. Я дам тебе стилет.
   - И еще, господин. Вы не могли бы дать мне немного денег. Я куплю лошадь и уеду отсюда насовсем.
   - Ты хорошо придумал. Я дам тебе денег.
                ***
   Низкие снежные тучи нависли над Мангупом. Сквозь них свет луны едва пробивается. Винсент, ежась от страха и холода, плотно прижимается к холодным и шершавым камням и продвигается в сторону обрыва - там где-то должна быть калитка. Он чуть не ввалился в открытый проем. Переведя дух, вошел на территорию цитадели и осмотрелся.
   Вокруг ни одной живой души. Впереди темный силуэт церкви, слева марши каменной лестницы. К ней, вжимая голову в плечи, и направился поляк.
   Вошел в первую комнату и увидел зажженную свечу. Это обрадовало. Появилась уверенность, что все закончится благополучно. Приоткрыл дверь в спальню князя, прислушался. Среди каких-то шорохов и стука собственного сердца уловил дыхание спящего человека. Оно сопровождалось легким посвистом.
   Поляк приподнял над головой свечу. Увидел спящего на спине человека, шагнул к нему. Тот продолжал сопеть. Поставив свечу на пол, Винсент потянул из-под головы спящего пуховую подушку.
   Князь проснулся, почувствовав, что из-под головы тащат подушку. Вжался в нее и уставился сонными глазами на нависшую над ним фигуру. Ближе к нему были пшеничные усы. Еще не понимая, что происходит, спросил:
   - Тебя прислала Анастасия?
   - Нет, господин, меня прислал дьявол, - ответил Винсент шепотом и приставил к горлу жертвы острие стилета.
   Исаак ощутил укол и окончательно проснулся. Хотел закричать, но горло перехватил спазм, в груди запылал огонь.
   Винсент же, чтобы вытащить из-под головы подушку, схватил жертву за волосы. Вдруг заметил, что князь, дернувшись, перестал сопеть. Отпустил голову, и она безвольно опустилась на подушку. На убийцу уставились широко открытые неподвижные глаза. Он поднес свечу к лицу и мутные глаза не отразили свет.
   Винсент поставил свечу на стол и увидел кувшин. Понюхал- вино. С наслаждением стал пить. Опорожнив кувшин, еще раз посмотрел на мертвеца и вышел из комнаты.
   Возле калитки столкнулся нос к носу с Фравитом. Вздрогнул от неожиданности.
   - Не бойся, - сказал гот, - это я тебе все подготовил. Ну, как?
   - Он мертв, - ответил Винсент, - но я его не убивал.
   - Как так? - не понял Фравит.
   - Он умер от страха.
   - Не в лоб, так по лбу, - оскалился гот. - Что будешь делать дальше?
   - Уеду отсюда. Техур дал немного денег, - при этих словах Винсент похлопал себя по груди, - куплю лошадь в ближайшей деревне и был таков.
   - Это ты правильно придумал, - одобрил Фравит. - Я бы посоветовал тебе сейчас же исчезнуть из города. Так безопаснее.
   - Но как? Ворота закрыты.
   - Это не беда. У меня там, - гот показал в сторону обрыва, - висит веревочная лестница. Я пользуюсь ею при желании посетить деревню, что на той стороне долины. Хочешь, можешь воспользоваться ею.
   - Спасибо, Фравит. Покажи где она.
   Они подошли к обрыву и в этот момент на челюсть Винсента обрушился сильный удар кулаком. Как подкошенный, он упал на землю. Гот наклонился над ним, достал из-за пазухи мешочек, потряс им и услышал легкий перестук монет. Положил деньги себе в карман и ногой столкнул Винсента с обрыва.

                ГЛАВА III
                ОТ ССОРЫ ДО ДЖИХАДА
   Фейзулла, он же Джоржио, одним из первых в ханском дворе узнал о смерти квириоса Исаака и о воцарении на княжеском троне Техура. Эти новости повергли бывшего капитана аргузариев, а теперь советника крымского хана в уныние и растерянность. Ему, как человеку, когда-то успешно вмешавшемуся в дела Феодоро и восстановившему, как думалось, справедливость, теперь приходится быть свидетелем бесполезности тех усилий. Техур все равно стал квириосом, а Исаак, как ни печально, мертв.
   Он прислушался к своим чувствам и понял, что его внутреннее перерождение так и не состоялось. Хоть и зовется он Фейзуллой, и пять раз на день совершает намаз, все равно в мыслях он на стороне тех, кто исповедует Христа. Вот и сейчас, вместо того, чтобы радоваться успеху мусульманина Техура, он донельзя огорчен смертью Исаака и мысленно ругает кафинское руководство, допустившего Техура к трону.
   К сожалению, это не самое большое упущение Кафы. Большей ошибкой следует считать возведение на пост префекта мурзы Сейтака. Татары, не зная подробностей произошедшего, не могли объективно оценить ситуацию, в которой оказался Менгли-Гирей. Зато, им хорошо известен результат: замена Эмина Сейтаком. И до того, слабые позиции хана, еще больше пошатнулись. Консул не мог не понимать, что мирные тенденции, державшиеся на авторитете хана, перестают быть решающими в его политике. Немощь власти ведет к бесконтрольной анархии. Разве это нужно было Кафе? Кабелла, празднуя победу над строптивыми татарами, не задумываясь над пагубным последствиями, совершает глупость за глупостью. Горькие мысли Фейзулы прервал слуга, передавший повеление великого хана предстать перед его светлыми очами.
   Менгли-Гирей ждал его в одиночестве в комнате с фонтаном. Войдя, Фейзулла низко поклонился. Между ними было негласный договор, позволяющий советнику не падать ниц у порога и не ползти, собакой, к ногам повелителя. Жестом руки хан указал на место рядом с собой.
   - Ты слышал, мой друг, что в Феодоро сменилась власть? – спросил хан.
   - Только утром этого дня мне стала известна эта печальная новость.
   У Менгли-Гирея невольно взметнулись брови и, увидев мрачное лицо советника, поинтересовался:
   - Ты сказал «печальная»?
   - Ты не ослышался, меним хан. Помнишь, я тебе как-то рассказывал, что по поручению консула Кафы я наводил порядок в этом княжестве. Сейчас он нарушен. Это и печально.
   - Прости, мой друг, Исаак, насколько мне известно, умер, и его место унаследовал его законный преемник. Что тебя могло тут опечалить?
   - Опечалило то, что в христианской стране правителем стал мусульманин.
   - Так этому, нам мусульманам, только радоваться!
   - Боюсь, меним хан, радость будет преждевременной.
   Хан еще более удивился. Фейзулла пояснил:
   - Спокойная до этого страна, меним хан, может превратиться в кипящий казан, брызги из которого могут ошпарить и соседей.
   Хан вспылил. После поражения в Кафе он вообще стал менее выдержанным.
   - Ты рассуждаешь, как фряг, Фейзулла! Если Техур обратится ко мне за помощью, я помогу ему!
   - Именно это я и имел ввиду, меним хан, - ответил Фейзулла. - Князь обратится к тебе, народ к единоверцам в Кафе. Что получится? Жестокая борьба между крестом и полумесяцем. И все это на клочке земли! Кто здесь выживет? Тебе это надо?
   А так как Менгли-Гирей промолчал, Фейзулла продолжал:
   - Прежде чем оказывать помощь другим, меним хан, подумай о себе. Ни для кого не секрет, что поссорившись с Эмином, ты сильно ослабил свои позиции. Будь я в то время в Кафе рядом с тобой, я вырвал бы жало у змеи Скварчиафико, но не допустил бы того рокового решения. Но что сделано, то сделано.
   В этой обстановке любое брожение в твоей стране или у соседей, усилит позиции Эмина. Только мир поможет тебе восстановить силу. Не забывай, твои браться по-прежнему в руках Кафы. Стоит наступить им на больной мозоль, как они выпустят их на волю, а затем, из-за стен будут наблюдать за корчами Крымского ханства, истекающего кровью в междоусобной борьбе. До Техура тебе будет тогда? Ты обозвал меня фрягом, меним хан, но благодари Всевышнего, что я, находясь на половине пути между христианством и исламом, еще в состоянии беспристрастно оценивать обстановку.
   Менгли-Гирей, опершись спиной о подушки, сидел, прикрыв веками глаза. Его пальцы нервно теребили янтарные зерна чёток. Фейзулла терпеливо ждал ответа на свою страстную речь. Хан приоткрыл глаза, и их взгляды встретились. Советнику показалось, что на него посмотрел человек, источивший свои жизненные соки. Он вздрогнул от сознания того, что его высокопоставленный друг утратил желание противостоять невзгодам, свалившимся на его плечи.
   - Что значит твое молчание, меним хан? - спросил он с тревогой в голосе.
   - Только то, мой друг, что я обдумываю твои слова и ищу им достойный ответ, - едва разжимая губы, с кажущимся спокойствием ответил хан.
   - Твои слова крепко запали мне в душу, - продолжал он, - но я не хочу поддаваться их влиянию, да и спорить с тобой не хочу. Согласись, что всякое умозаключение проверяется жизнью, но давай все же соберем Диван и обсудим на нем, задетые в нашем разговоре, вопросы.
   - Это мудрое решение, меним хан, - согласился Фейзулла, - у нас будет возможность выслушать карачеев и посмотреть им в глаза.
   Прошло две недели и в зале ханского дворца собрались члены Дивана. Менгли-Гирей с высоты трона окинул взглядом собравшихся и сердце его невольно сжалось. Среди придворных, священнослужителей и наместников трех ногайских орд не было ни одного карачея! Он обернулся и поманил к себе Фейзуллу.
   - У меня пропало желание с ними говорить, - сказал он шепотом.
   - Меним хан, не поддавайся настроению. Прошу тебя, вели муфтию и кадиям выслушать жалобы с мест и вынести по ним решения, пусть сборщики податей объяснят почему снизился доход в казну. Только потом вели закрыть диван.
   Хан послушал совета и никто не заметил, что он был смущен отсутствием карачеев. А что их не было на Диване, заметили все и это дало пищу различным предположениям. Заседание, как обычно, закончилось пиршеством за счет казны, но хан и его ближайшее окружение в нем не участвовали. В это время Менгли-Гирей, Конче и Фейзулла в комнате с фонтаном обсуждали причину и возможные последствия отсутствия карачеев на Диване.
   - Это заговор, меним хан! - как всегда твердо, заявил Конче.
   Его, по старости лет, хан назначил начальником своих оруженосцев, но по-прежнему в наиболее острых случаях приглашал на тайные совещания и всегда внимательно выслушивал его стремительные, как высверк сабли, замечания.
   - Так уж сразу и заговор, - усомнился Менгли-Гирей и посмотрел в сторону Фейзуллы. - Что ты на это скажешь, мой друг?
   Тот, пряча горькую усмешку в усах, уклончиво ответил:
   - Ни направо, ни налево нельзя уклониться от того, что сказал уважаемый селердар-ага.
   - Выходит, он прав? - разочарованно спросил Менгли-Гирей.
   - Я не утверждаю, меним хан, что имеет место заговор, но сговор налицо, то есть единодушное нежелание следовать твоему призыву явиться на Диван.
   - Я не согласен с Фейзуллой, меним хан, - перебил его Конче. - Зачем возводишь словесные ловушки?! Приехал бы сюда хоть один бей, можно было бы сомневаться, а так без колебания - заговор!
   Фейзулла в ответ развел руками, а хан спросил угрюмо:
   - Чем это нам грозит?
   Так как он смотрел в это время на своего советника, то тот ответил:
   - Наши силы и силы карачеев, меним хан, несоизмеримы, поэтому и ответ не может быть утешительным.
   - А ты, что скажешь, Конче?
   - Мы сможешь выставить против них тысячу хорошо обученных воинов, а они - все сорок. Здесь я согласен с Фейзуллой, но есть еще одна опасность, о которой ты, великий хан еще не знаешь. О ней мне сказал один человек перед самым Диваном.
   - Говори!
   - Он сказал, что Эмин-бей послал турецкому султану предложение явиться к берегам Кафы для наказания неверных и обещал ему поддержку с суши.
   После невольной паузы - сообщение было ошеломляющим, Менгли-Гирей спросил:
   - Этому человеку можно верить?
   - Как мне, великий хан, - сказал Конче.
   - Видно, пришел мой предел, - грустно заметил хан и продолжал
   - Так-то, Фейзулла, те недавние тревоги наши оказались пустыми и мелочными.
   Тот возразил:
   - Вспомни, меним хан, что в тот вечер мы, как дети, мало что знали. Тогда ты поступил очень мудро, пожелав узнать истинную обстановку в ханстве, собрал Диван и своего добился. Было бы хуже, если бы мы были и сейчас в неведении.
   - Но я, - ответил хан, - никак не предполагал, что события зайдут так далеко. Карачеи, не опасаясь моего гнева, решились на грубое нарушение этикета. Это пахнет преступным сговором. Ширин обращается через мою голову к османам и обещает им поддержку. По нашим законам это - предательство. Так что получается? Группа людей, пусть и могущественных, действует так, будто я уже мертв! Как можно такое стерпеть?!
   Фейзулла молчал, ожидая очередного поспешного высказывания Кончи, но и тот не торопился. Хан угрюмо смотрел в одну точку. И этой точкой, если так можно сказать, была вытекающая из фонтана вода. Ее журчание не успокаивало его, а, наоборот, раздражало. Как она смеет не реагировать на состояние души хозяина?! Почему течет неторопливо, почему не клокочет и не брызжет во все стороны? Он готов был уже вызвать слугу и приказать перекрыть воду, но раздался голос Фейзуллы.
   - Меним хан, нас повязали по рукам и по ногам и, как мне кажется, нам только и остается что ждать. Ждать дальнейшего развития событий.
   - И тогда, Фейзулла, твой поэтический образ «нас повязали по рукам» - станет действительностью! Ждать - глупо! - выкрикнул Менгли-Гирей.
   - Что ни скажи, в этой обстановке все будет глупостью, - с некоторой обидой в голосе ответил советник.
   - Нет, великий хан, «ждать» совсем не глупо, - возразил Конче. - Глупо будет грозить карачеям всеми земными бедами и не суметь их осуществить. В этом случае твой ханский урьмет падет так низко, что им будет в пору двор мести.
   Фейзулла еще никогда не видел своего высокопоставленного друга таким растерянным. Желая уменьшить напряжение, сказал:
   - Не все так плохо, меним хан, как может показаться сразу. Давай поразмыслим. Наши силы и силы карачеев, как мы знаем, несоизмеримы, поэтому ни угрозами, ни активным противостоянием мы не сможем добиться успеха. Остается хитрить и изворачиваться. Сейчас карачеи находятся под влиянием Ширина и их можно понять. Хан, вопреки их воли, поставил на важный пост никчемного человека.
   - Это вынужденное решение!
   - Так кажется тебе, мне, Конче и всем твоим друзьям, - согласился Фейзулла, - но не им. Нас, как оказалось, меньше, чем хотелось бы. Если бы я был рядом с тобой, то посоветовал бы не уступать нажиму Скварчиафико. Пусть бы они и выполнили свою угрозу. И что получили? Уважение карачеев к тебе повышается, Ширин не смог бы это игнорировать и вынужден был поддерживать тебя. При такой поддержке ты быстро переловил бы братьев и поселил бы их в более надежном месте. После этого твои войска у стен Кафы стали бы частью пейзажа.
   - Ширин копает под меня уже давно! - напомнил хан. - Сколько раз я приказывал ему прекратить игры с фрягами, объяснял чем это может кончиться, но он делал все по-своему. Так что, он бы  стал на сторону братьев!
   - Согласен, что могло быть и так, меним хан, но сейчас его поддерживают все карачеи, а тогда, уверен, Эминек остался бы в одиночестве. Бороться тебе с ним и братьями было бы намного легче. А Кафа в этой ситуации окончательно потеряла бы влияние на тебя.
   - Хватит, Фейзулла, - воскликнул Конче, - ты богат задним умом.! Скажи, что сейчас делать?
   - Я уже сказал, и ты согласился со мной - ждать. Пока карачеи поддерживают Ширина - мы бессильны. Но их настроение может измениться. Эминек по характеру сродни горькому перцу. Только и жди, что кто-то обожжется о него.
   - Я согласился с тем, что нужно ждать, - сказал Конче, - но для этого Саладжик плохое место.
   - У нас есть Кырк-Ор, - подсказал Менгли-Гирей.
   Фейзулла понял, что хан смирился с создавшимся положением.
   - Да, помнится, Кырк-Ор была хорошей крепостью, - заметил Конче.
   - Почему была?
   - Сколько лет прошло с тех пор, как твой отец покинул это место. Ворота обветшали, стены дали трещины, а в ряде случаев осыпались. Ремонтировать их надо было, но кто знал.
   - Да если и начнем сейчас, то привлечем внимание врагов и заставим их поспешить, - высказал мнение Фейзулла, но тут же обрадовано сказал:
   - Я вспомнил о другом месте, меним хан! Феодоро, Мангуп! Там сейчас правит мусульманин! Ему требуется наша поддержка! Вот и поддержим. А потом, при необходимости, воспользуемся его гостеприимством!
   - Молодец! - воскликнул Менгли-Гирей. - Это же выход из положения!
   Хан в нескольких словах рассказал недоумевающему Конче о ситуации в этой стране и тут же распорядился:
   - Приготовь, Фейзулла, мое послание улубею Техуру с поздравлениями и с изъявлением желания помочь ему в достижении торжества ислама в его стране.
   Покачав головой, советник возразил:
   - Я бы не стал, меним хан, вспоминать об исламе. Именно сейчас Техуру следует проявить терпимость ко всем религиям. Христиане должны видеть в нем не религиозного ортодокса, а справедливого правителя. Другое дело укрепить его власть нашими людьми.
   - Ты прав, Фейзулла, - согласился хан. - Пиши о военной помощи. Она ему сейчас нужнее, чем десяток мулл.
   И обращаясь к Конче, сказал:
   - Письмо повезешь ты. Заодно скажешь Техуру, что я очень хочу побывать в его столице и вместе с ним помолиться Всевышнему о торжестве ислама. Но самое главное, осмотрись и реши: так ли хороша эта крепость, как ее расписывает мой друг Фейзулла.
   - Меним хан, - обратился Конче, - еще при твоем отце, да падет на него милость Аллаха, я был на Мангупе и сразу могу сказать, что это великолепная крепость. Там можно удержаться малыми силами от несметного количества войск.
   - Посмотришь еще раз, - уже спокойно сказал Менгли-Гирей..
   - Меним хан, позволь еще сказать.
   Получив разрешение, Конче, торопясь, будто боялся, что кто-то его остановит и не даст договорить, выпалил:
   - Там, меним хан, не так много домов. Если ты войдешь в этот город с тысячью всадников, то гарантия, станешь его хозяином.
   - Ты предлагаешь нарушить закон гостеприимства?!
   - Что делать, великий хан? Твоя жизнь дороже….
   - Нет, Конче, я так не считаю.
   И обращаясь к Фейзулле, Менгли-Гирей сказал:
   - Видно Конче, с его вечным стремлением что-то захватить или кого-то сбросить с седла, не лучший посол, но что делать тебя туда не пошлешь.
   - Ты прав, меним хан, - ответил тот и добавил:
   - Мне кажется в твоем письме, помимо обычных теплых поздравлений нужно выразить озабоченность тем, что сын Исаака остался за пределами влияния улубея и это может повлечь за собой попытку незаконного захвата власти. Выскажи намерение пойти ему навстречу, если он попросит помощи.
   Менгли-Гирей согласился с Фейзуллой, и тот пошел готовить письмо, а «посол» получил разрешение немного поспать перед дорогой - в последний год он стал очень сонливым. Видно восполняется то, что недосыпал в молодости.
                ***
   У Эминека дела обстояли не так уж безоблачно, как представлял себе Менгли-Гирей. Полного единства между ним и карачеями не было и не могло быть. Беев устраивало ослабление ханской власти и в этом они были солидарны с Ширином, но их пугало усиление его рода. Уволь Менгли-Гирей Эминека с поста тудуна и поставь на его место Карамурзу, то карачеи приняли бы это как должное, но Сейтак… Отсутствие беев на Диване было выражением несогласия с решением хана, но ни в коем случае не поддержкой Ширина в его вражде с властью.
   Верхушкой Саладжика овладел страх, а он плохой помощник в серьезных делах. Додумайся хан съездить к каждому карачею отдельно, а не вызывать всех сразу на Диван, обсудить обстановку, смиренно выслушать упреки, пообещать впредь не совершать несогласованных действий и тогда мир был бы обеспечен, и Эминек не осмелился бы сделать то, что сделал. А так…
   Затаив глубокую обиду на хана и заручившись молчаливой поддержкой карачеев, он призывает на полуостров османов, надеясь одним ударом расправиться с Менгли-Гиреем и ненавистной генуэзской колонией.
   В свою очередь, турецкий султан Мехмед II, ознакомившись с письмом Ширина, не мог оставить без внимания его лояльные заверения и Эминек тут же получил уверение в вечной дружбе.
   Османская империя, ведя победоносные войны на нескольких континентах одновременно, до сих пор не смогла задушить крошечную колонию Генуи, расположенную под самым носом в Крыму. Да и сам Крым ей не давался. Причиной кажущейся беспомощности было противодействие крымских ханов, не желавших делить с турками власть на полуострове. И вот час пробил.
   В это время Турция готовилась к походу для завоевания греческих островов в Эгейском море. Рассудив так, что острова никуда не денутся, а настроение татарской знати может измениться, султан решил направить флот не к Архипелагу, а к Кафе. Но…
   Предвидя указанную выше переменчивость в настроении татарской знати, Мехмед II предложил Эминеку обложить Кафу с суши, не дожидаясь прихода турецкой эскадры. Выполнение этого условия должно было свидетельствовать о серьезности намерений татар и послужить сигналом для выхода кораблей в крымском направлении.
   По всему ханству разъехались агитаторы, призывающие население поднять оружие против ненавистных фрягов, держащих в плену высокородных детей хана Хаджи-Гирея пребывающего в чертогах Аллаха. За небольшим исключением, татары не знали как и когда ханские отпрыски попали в руки к генуэзцам, но сам факт коварства неверных вызывал возмущение. Муллы в мечетях истолковывали эти события с позиций религии и призывали народ к малому Джихаду, что означало борьбу с неверными.
   Менгли-Гирей и его двор были потрясены успехом противоборствующих им сил и сделали для себя правильный вывод - события в ханстве вышла из-под контроля верховной власти, и ее благополучие висит на волоске. Впору спасаться.

                ГЛАВА IV
                ВЛАСТЬ ПЕРЕМЕНИЛАСЬ
   В феврале, преодолев трудную и опасную дорогу, Александр, вместе со своими спутниками оказался у стен крепости Сирет - резиденции Стефана, господаря молдавского. Княжич критическим взглядом окинул, расположенные на невысоком холме укрепления, и решил, что по природным данным и мощи, они уступают его родному городу.
   Воспользовавшись тем, что ворота были настежь открыты и никем не охранялись, они въехали в город и удивились тому как красочно украшены улицы и дома. Выделялись красный и оранжевые цвета, с балконов домов свешивались ковры, с вытканными на них изображениями сказочных птиц, и на легком ветерке колыхались разноцветные флаги.
   Улицы были заполнены полупьяным людом. У многих мужчин высокие барашковые папахи лихо сдвинуты на затылок не по причине теплой погоды, а в связи с прущей из них радостью. Они выкрикивали непонятные слова, но среди них одно было знакомым: Штефан, Штефан! Можно было догадаться, что народ чествует своего господаря.
   Отовсюду неслись мелодичные танцевальные ритмы, исполняемые на диковинных струнных инструментах, сопровождаемых визгливыми дудками. Люди в такт приплясывали.
   Александр и его спутники, боясь врезаться в толпу, только слегка понукали лошадей, и они тревожно прядая ушами, едва передвигали ноги. Толпа их беззлобно обтекала.
   - Нам, господин, удалось успеть к празднику, - заметил Зонар, один из слуг княжича.
   - И хорошо, что этот народ не разучился веселиться, - ответил княжич, - если и мой зять такого же склада, то с ним легко будет договориться.
   У дворцовых ворот путники спешились. Разминая затекшие ноги, Александр подошел к страже и назвался. Вскоре ворота широко распахнулись, и они въехали во двор.
   В глубине высился дворец с непривычным множеством окон, сиявших венецианскими стеклами. У высокого крыльца княжич сошел с лошади и стал подниматься по ступеням. Навстречу спускалась его сестра, одетая в оранжевое парчовое платье. Голову прикрывал желтый кокошник, расшитый жемчугом. За нею шел широкоплечий чернобородый мужчина в красном кафтане и в красных же сапогах. Вьющиеся волосы свешивались до плеч.
   Брат и сестра обнялись и потом повернулись лицом к чернобородому.
   - Это - Александр, - сказала Мария.
   - Поднимайся сюда, мой шурин, и я обойму тебя, - пригласил Стефан.
   В его голосе слышался рокот бегущей по камням воды. Держась с сестрой за руки княжич поднялся и попал в крепкие объятья господаря Молдавии.
   - Ты удачно приехал, Александр, - сказал Стефан, взяв родственника под руку, - мы весь этот месяц празднуем победу над османами.
   - Теперь я понял почему твой народ, не в пример нашему, ликует.
   - Такой громкой победы у нашего народа еще не было. Мы разгромили вдвое превосходящую армию османов.
   - Как это вам удалось? - поинтересовался Александр.
   - Длинная история, - ответил Стефан, пропуская шурина впереди себя, - но если кратко, то все началось с того, что два года назад я отказался платить султану дань. Он потребовал явиться перед его светлыми очами с данью в зубах. Когда я не выполнил и это его указание, он послал против меня Сулейман-пашу.
   Его армия была явно сильней моей. Я, избегая сражений, измотал ее, а потом, когда османы стали изнемогать от бескормицы, завел их в болота. Зима в этом году,  сам видишь, стоит теплая, поэтому болота не замерзли. У нас в лесах есть места, покрытые сверху травой, как ковром, а под ним не твердь, а топь бездонная. Вот мы и заманили турок в такое место. Они устремились за нами лавой, а мы тропками ушли и вернулись к ним в тыл уже тогда, когда они начали тонуть в болоте. Мало кто из них спасся.
   - И где это место?
   - У местечка Васлуй, при слиянии рек Раковы и Бырляды.
   Эти названия ни о чем Александру не говорили, но он многозначительно сказал:
   - Ага, понятно.
   Они вошли в большой зал, на стенах красочные ковры, посередине длинный дубовый стол с почти черной столешницей.
   - Какая старинная мебель! - воскликнул Александр в восторге.
   Стефан улыбнулся в усы и ответил:
   - Черен стол не от древности, а от вина, пролитого на его доски. Сегодня вечером мы придем сюда и отпразднуем твой приезд, а пока поешь и отдохни.
   - Мне бы хотелось, Стефан, не откладывая, узнать еще больше подробностей о той битве.
   На самом деле Александру не терпелось выяснить есть ли у господаря Молдавии возможность помочь ему в им задуманном.
   - Тогда пройдем в мои покои, - ответил господарь. - Туда принесут еду и мы поговорим.
   Едва пришли на место, как в комнате появилась Мария. Она держала в руке клочок бумаги. Обращаясь к брату, спросила:
   - В маминой записке всего два слова: «Помоги Александру». Что за этими?
   Александр попытался улыбнуться.
   - Я бы хотел сначала послушать о ваших радостях.
   - Э, нет, - воскликнул Стефан, - радости могут подождать. Теща без серьезных причин не стала бы просить. А такие дела не терпят промедления. Так о какой помощи просит уважаемая княгиня Анастасия?
   Они сели вокруг небольшого стола, покрытого красочно вышитой скатертью, и Александр начал подробно обрисовывать ситуацию сложившуюся в Феодоро. Мария слушала, подперев щеку рукою. Стефан медленно тянул вино из золотого кубка. Когда Александр закончил повествование, Мария промокнула глаза батистовым платочком и грустно сказала:
   - В нашей семье никогда не было так, чтобы монета досталась ножу, поэтому, я понимаю маму и ее тревогу.
   - Мне кажется, что ее встревожила не столько монета, сколько активность татар и ошибочное решение тестя назначить своим преемником мусульманина., - высказал свое предположение Стефан.
   - Вы оба правы, - уточнил Александр. - От случая с монетой мы с мамой будто прозрели. Пристально осмотрелись и поняли, что отец живет не для семьи, а для истории. Его, видите ли, беспокоит, что о нем будут говорить потомки. Он верит в то, что Техур сменит ислам на православие.
   - Понятно. Какая армия у твоего отца? - спросил господарь.
   Княжич горько усмехнулся.
   - Не поверишь, у нас нет войска. По нескольку стражников в столице, в Каламите и в Фуне. Вот и вся наша армия. Отец считает, что содержание ее непосильно народу, поэтому и не заводит ее.
   - Неужели у вас нет врагов? - удивился Стефан.
   - В том-то и беда, что окружают нас только враги. Генуэзцы оттяпали у нас нужные им земли и с тем успокоились. Больше мы их не интересуем..
   - Ну, а татары?
   - Если захотят, то проглотят нас в один присест. Нужен предлог или просьба народа, высказанная князем, то бишь Техуром. Его нельзя ставить квириосом не потому, что я претендую на этот пост, а потому, что Феодоро сразу перестанет существовать как самостоятельное государство.
   - А что народ?
   - А что народ? - переспросил княжич. - Народ, как народ.. Если он имеет сегодня вдоволь хлеба и соли, рыбы и мяса, то думает так будет вечно. Он опомнится только тогда, когда на шею сядут татарские сборщики налогов, а муллы начнут звать в мечеть. Но тогда будет поздно, что-либо изменить. Останется вспоминать каким хорошим квириосом был Исаак. От этого отцу будет приятно на небесах, а каково его народу, брошенному на произвол судьбы, каково нам - его семье?
   - Я, наверное, пойду, - сказала вконец расстроенная Мария, - а ты, Стефан подумай и реши как можно им помочь.
                ***
   Начинался апрель, когда Стефан сообщил шурину, что тот может отправляться в обратный путь. Александр получил от господаря Молдовы отряд в триста гайдуков. Все они принимали участие в битве при Васлуйе и были хорошо снаряжены. Командовал отрядом Михай Лацку .
   Перед отъездом они опять сидели вдвоем за чашами вина, Стефан сказал:
   - Надеюсь, ты понимаешь, Александр, что я мог бы выделить тебе и тысячу воинов, но нечем их перевезти. У меня плохо с кораблями. Едва наскреб эти три развалюхи. Шкипер говорит, что на них разместятся триста гайдуков, но без лошадей. Возьмешь только свои три лошадки, да и у Лацко будут две. Прошу учесть, что Михай - из знатного боярского рода, поэтому будь с ним повежливее.
   - А нельзя ли кого попроще?
   - Можно, но не нужно. Михай храбрый воин. Он будет тебе хорошим помощником, а гайдуки, зная о его знатном происхождении, лучше будут подчиняться. Люди, когда отрываются от основного войска, расслабляются. Тут как раз и понадобится авторитет Лацко. Кстати, он знает только то, что его отряд направляется в Крым, а гайдуки и этого не знают. Так-то лучше. Теперь скажи, где собираешься высадиться?
   - У нас один порт - Каламита.
   - Далеко от дома?
   - Рукой подать.
   - Это же сколько «рукой подать»?
   - Пешком можно за полдня пройти.
   - А на коне, значит, и того быстрее?
   - Конечно, - пожал плечами княжич.
   - Пока вы будете разгружаться и выходить на дорогу, кто-то из доброхотов сядет на коня и помчится к вам на скалу и поздравит отца со скорым прибытием сына. Может такое случится?
   - Вполне.
   - Какие будут последствия?
   - Закроют ворота, - неохотно ответил княжич.
   - Вот и приехали! - весело воскликнул Стефан. - Что дальше будешь делать?
   Стефан, улыбаясь, ждал когда Александр решит внезапно возникшую проблему. Прервав затянувшуюся паузу, сказал:
   - Всего, конечно, не предусмотришь, но, если есть время, нужно продумать все, до мелочей. Ты думаешь победа при Васлуе просто так мне далась? Прежде чем вступить в конфликт с султаном, я много думал и взвешивал. Даже о нынешней зиме со стариками говорил. И время выступления турок к ней подогнал, и место их гибели с людьми заранее подыскал. Так-то, Александр.
   Что касается твоей высадки, я обсуждал этот вопрос с Филиппом. Это опытный шкипер, и он хорошо знает ваши берега. Мы сразу решили, что в Каламите высаживаться нельзя, свидетелей много. Филипп сказал, что знает одну бухточку, ею любят пользоваться контрабандисты. Вот там он и собирается высадить тебя. Ты потратишь на переход уже не полдня, а день или два, но придешь к месту назначения скрытно. А там действуешь по обстановке. Согласен?
   Получив утвердительный ответ, господарь добавил:
   - Если сумеешь скрытно пробраться в свою крепость - успех тебе обеспечен. Не сумеешь - и тысяча воинов не поможет.
   На рассвете следующего дня из одного из ближайших к Сирету лесов выехал конный отряд под командой Лацку и направился к морю, чтобы в порту Монкастро сесть на корабли и направиться неизвестно куда. Чуть поодаль за ним ехали княжич и его спутники.
   Александр оглянулся и увидел одинокую фигуру, стоящую на крепостной стене. За ее спиной светлело небо и нельзя было понять кто это стоит - мужчина или женщина, но княжичу хотелось, чтобы это была сестра. Он повернул лошадь и, остановившись, помахал фигуре рукой. Ему показалось, что та ответила ему. На глазах навернулись слезы - увидятся ли еще?
                ***
   Весенний ветер туго надувал паруса и три корабля, уверенно разрезая водную гладь, устремились к югу. Вот показались пологие берега западного Крыма. Затем, как из воды, выступили высокие башни Каламиты.
   - Там, - сказал шкипер, показав рукой на возвышавшийся на скале замок, - думают, что мы направляемся в Чембало. И пусть думают. А мы с вами к вечеру подойдем к одной спокойной бухточке и высадимся. Не возражаешь, господин? - обратился к Александру шкипер.
   Александр и Лацко совершали переход на корабле Филиппа. Втроем они стоят на мостике и смотрят вдаль.
   - Нам бы туда где зевак поменьше, - ответил княжич.
   - Так и будет, господин, - заверил Филипп, - там только несколько домов рыбаков, да пастухи иногда прогоняют скот по горным тропам. Вас выгрузим, купим себе десятка два овец, там они очень дешевы, и вернемся в Каламиту за солью.
   Александр всматривается в бронзовое от морского ветра лицо шкипера и думает, что Стефану, несмотря на высокий ранг, как-то удается близко узнавать людей и подмечать их деловые качества. Благодаря этому самая сложная часть пути - морская, подходит к благополучному концу. Если зять не ошибся и в Лацку, то можно надеяться, что весь замысел удастся.
   Закатное солнце коснулось морской глади, а они все еще шли вдоль высоких лесистых берегов и казалось, что обещание Филиппа подойти к вечеру к заветной бухте не будет выполненным. Александр всматривался в проходящий почти рядом берег и не видел удобного для высадки места. Но вот штурвал в руках шкипера дрогнул и судно послушно повернуло на север. Из-за скалы показался пологий берег.
   - Вот мы и пришли, - проговорил Филипп и дал команду убирать паруса.
   - Это - Ласпи, господин, - продолжал он. - Вам известно это место?
   - Слышал, но в здесь ни разу не был.
   - Не беда. Высадитесь и направитесь строго на север. К утру выйдете на левый траверз Каламиты. А там скатертью дорога.
   При остатках дневного света отряд Лацку спокойно высадился на берег и сразу же скрылся в лесу. Прощаясь с Филиппом, Александр сказал:
   - Прошу тебя, не упоминай в Каламите о месте нашей высадки и о том кого вез. И запрети это делать своим матросам.
   - Успокойся, господин. Мне хорошо заплатили и уже предупреждали о секретности. Видишь, я даже имени твоего не знаю и не пытаюсь его выведать. А матросам лучше ничего не говорить, и они завтра же забудут кого куда везли. А предупредишь, может найтись такой, что захочет заработать на тайне.
   - Согласен. И еще одна просьба. Мне нужно будет отправить господарю уведомление. Ты сможешь подождать в Каламите моего гонца?
   - Сколько ждать?
   - Не более пяти дней.
   - Подожду, господин, но напомни господарю в депеше, что я ждал и это время подлежит оплате.
   Непроглядная ночь окутала отряд. Александр, указав Михаю курс на север, сам ушел в арьергард, чтобы не мешать опытному командиру держать направление.
   Следующий день отряд отлеживался в лесу, а за ночь преодолел оставшееся расстояние и к утру вышел к горе Мангуп. Снова залегли в лесу, а Александр в сопровождении Зонара и Михая направился на поиски Авдия, чье имя упомянула в своем письме княгиня Анастасия. Княжич еще не знал чем ему может помочь поставщик баранины к княжескому столу, но коль мать упомянула это имя, следует с ним встретиться.
   Обогнув гору с запада Александр пошел вдоль ее северных склонов. В одном из них, над которым высились Главные ворота города, притулились загоны. В них содержались коровы и овцы, предназначенные для потребностей княжеской кухни. Княжич и Михай остались в лесу, а Зонар пошел искать Авдия.
   Он остановился у пещеры, вход в которую был прикрыт покосившейся на одной петле дверью. Из-за нее доносились голоса пастухов. Зонар вошел в задымленное помещение и остановился, привыкая к темноте. Несколько человек сидели вокруг жаровни, в которой тлели древесные угли. В руках каждого были прутья с нанизанным на них мясом.
   - Могли бы и на улице это сделать, погода позволяет, - сказал вошедший, поздоровавшись.
   - А, это ты Зонар, - сказал один из пастухов. - Как там у вас в Фуне?
   - Там, как всегда, порядок.
   - Тут княжича ждут, он еще не приехал? - спросил другой.
   - Не знаю, я его давно не видел.
   - А разве он не в Фуне?
   - Не знаю, не видел. Мне нужен Авдий. Где его найти?
   - Зачем он тебе?
   - Барашку хочу купить.
   - Так купи у нас.
   - Велено купить у Авдия.
   - Вот чудаки, - воскликнул один из пастухов, - думают, если он поставщик, то у его овец лучшее мясо.
   - Не знаю, - пожал плечами Зонар. - Так где Авдий?
   - Так где ему быть? Наклюкался и спит в соседней пещере.
   Зонар прошел к следующей двери. Потянул за веревочную петлю, заменявшую ручку, дверь открылась и перед ним предстал мужчина, одетый в овечьи шкуры.
   - Слышал ты мною интересуешься? - спросил он каким-то въедливым, но тихим голосом.
   - Если ты - Авдий, то тобой.
   - Зачем я тебе понадобился? Или на самом деле хочешь овцу купить?
   - Пройдем в лес, там узнаешь.
   - Понятно. Иди вперед, я за тобой.
   Зонар, перед тем как скрыться в лесных зарослях, оглянулся и увидел, что Авдий вышел из пещеры и подпирает дверь палкой.
   Пастух, узнав сидящего на бревне княжича, низко поклонился ему.
   - Подойди, Авдий, и садись рядом, - пригласил Александр.
   Тут он впервые узнал о смерти отца. Несколько переждав, пастух продолжал:
   - Только упокоился князь Исаак, как Техур, не спрашивая помазания у церкви, объявил себя квириосом. Говорят, и к мулле он не обращался. Княгиня еще не опомнилась от похорон, как Техур выгнал ее из дворца и теперь один там царствует. Только царствует он с оглядкой, так как не знает где вы, княжич, и что от вас можно ожидать. Теперь ворота даже днем на запоре, а ночью, говорят, и вовсе никого не пускают.
   - Но тебя пропускают?
   - Пропускают. Во мне новый квириос не видит врага, поэтому и оставил на прежнем месте.
   - Ты знаешь почему мать-княгиня велела обратиться к тебе?
   - Нет, господин, не знаю. Ее сиятельство, когда проверяла содержание скота в загоне…
   - Она была здесь? - удивился Александр.
   - Была, господин. Она обошла все хлева и овчарни и потребовала содержать скот в чистоте, а потом велела мне безотлучно находиться в той пещере, в которой застал меня ваш человек. Еще велела, если от вас кто-то придет, сообщить ей об этом немедленно.
   - И когда ты сможешь это сделать?
   - Хоть сейчас, господин. В самую пору вести пять овец к княжескому столу. Если бы не вы, то я отправил их со своим помощником, а так отведу сам. Завтра, как говорили на кухне, Техур собирается принимать высоких гостей.
   - А нельзя ли вместо тебя направить с овцами моего человека?
   - Без разрешения начальника стражи его не пропустят за ворота. Меня же и моего помощника велено пропускать без задержки.
   - Хорошо, иди и быстрее возвращайся. Я буду ждать тебя здесь.
   - Я сделаю как вы сказали, господин, но позвольте вашему человеку побыть в той пещере до моего возвращения.
   - Зонар, отправляйся, - приказал Александр.
   Оставшись вдвоем с Михаем, он сказал:
   - До сих пор не пойму, что придумала мать с этим Авдием.
   - Надеюсь, скоро узнаем, - ответил Михай и спросил:
   - А не могли бы мы, княжич, вместе с тем пастухом провести в крепость хоть несколько человек, обезоружить стражу у ворот и ворваться туда всем отрядом?
   - Не получится, - отверг план Александр и пояснил:
   - Незамеченным к воротам подобраться невозможно. Вся дорога просматривается с Дозорной башни. Если догадаются, что ты враг, то тебя тут же забросают камнями и стрелами.
   Они увидели как Авдий с помощью собаки погнал овец в сторону от крепости.
   - Куда же он пошел? - встревожился Михай.
   - Все правильно. Не тревожься, - успокоил княжич. - Ворота наверху как раз над нами, но ты их отсюда не увидишь. Сейчас Авдий обойдет Восточный мыс, выйдет на дорогу и пойдет обратно. Обогнет этот мыс и мы его увидим на короткое время. Вон там.
   Александр показал пальцем на восточный край скалы.
   - Потом он снова скроется за стеной. Подход к воротам похож на длинный коридор без крыши. Пройти безнаказанно его еще ни один враг не смог. Там можно положить тысячи людей, но ворота не взять.
   - Так как же мы собираемся попасть туда? - встревожено спросил Лацку.
   - Подождем гонца от матери, а там видно будет.
   - Может подтянуть сюда людей?
   - Весь фокус, Михай в том, что мы не знаем где они нам понадобятся. Пока приведи сюда человек десять. Я буду вон в той чащобе из серебристого лоха.
                ***
   Зонар, как велел Авдий, закрылся изнутри на палку и обратил внимание на постель из овечьих шкур. За все время обратного пути он спал очень мало, поэтому без лишних раздумий завалился на мягкое ложе, пахнущее степной пылью, и захрапел.
   Сквозь сон он услышал скрежет ржавых металлических петель. Вздрогнул, потом, вспомнив, что петли на двери веревочные, и вовсе проснулся. Что это скрипело? Звук доносился откуда-то из-за головы. Приподнялся, но ничего не увидел – темно. Свет, поступавший из щелей в двери, исчез, и он понял, что наступила ночь.
   Скрежет сменился ударами, потом опять что-то скрипнуло и в пещеру из стены! проник лучик света. Зонар испуганно зажмурился. Открыл глаза и увидел свечу, продвинутую сквозь щель, затем услышал знакомый язвительный голос:
   - Хватит зенки пялить. Помоги отодвинуть.
   Свеча исчезла, но полоса света осталась. Зонар протянул к ней руки и нащупал шероховатый край скалы, которая сдвинулась от его усилий и открылся квадратный проем, в котором, наклонившись, стоял Авдий. С его бараньей шапки свисали серые паутинные нити.
   - Помоги вылезти, - прошептал он, протягивая руку. Свеча, вставленная в углубление скалы, осталась за ним.
   - Ты сиди здесь, - сказал Авдий, - а я загоню собак и позову княжича.
   Александр, войдя в пещеру, был немало удивлен, открывшемуся перед ним входу в подземелье. Спросил у Авдия:
   -Куда он ведет?
   - В старый княжеский дом, господин. В нем сейчас и живет ваша матушка.
   Княжич знал, что когда-то квириос с семьей жил в этом доме. Потом кто-то из княжеской семьи.
   - Техур не знает о этом ходе?
   - Ваша матушка не говорила мне об этом, - ответил Авдий, пожимая плечами.
   - Да, ты прав, - проговорил Александр, поняв, что пастух больше того, что скажет княгиня и не должен знать.
   В пещеру вошел Лацку. Присмотрелся к нише, в которой светилась свеча, и воскликнул:
   - Твоя мать - умница, княжич!
   - Потише, Михай, - попросил тот. - У нас будет возможность сказать ей это на той стороне.
   Александр зажег от свечи факел и спустился на пол подземелья. Через несколько шагов начался подъем. Удивляться не приходится, если помнить, что город Феодоро находится на высокой горе. Подземный ход был вырублен в материковой скале, поэтому с потолка ничего не сыпалось, а под ногами сплошной камень. По мере того как Александр поднимался, становилось тяжелее дышать, а факел стал гореть желтым пламенем. Наконец возник едва ощутимый ветерок и впереди замаячил свет. Пришел!
   У входа его ждала мать. Обнялись. Вдыхая приятные запахи материнской одежды, Александру вспомнилось детство, и он почувствовал себя счастливым.
   - Мама, тебе привет от Марии и ее супруга!
   Это были его первые слова. Мать ответила:
   - Спасибо, сынок. Но что такое? Ты весь мокрый и от тебя пахнет так, будто ты сто лет не мылся!
   - Скажи спасибо, что живой остался, - почти обиделся княжич.
   - Одно другому не мешает, сынок. Сейчас распоряжусь и тебя помоют.
   - Нет, мама, сейчас сюда придут триста человек и их нужно будет достойно принять и где-то разместить.
   - Триста? - удивилась мать. - Откуда?
   - Не ты ли посылала меня к Марии?
   - Но зачем столько?
   - Мама, хватит вопросов. Распорядись открыть все двери в доме. Нужен воздух, как можно больше воздуха. В подземелье настоящая преисподняя.
   Когда Анастасия вернулась, сын спросил:
   - Как это случилось, мама, что я понятия не имел об этом подземном ходе?
   - О нём знали только квириосы. Отец как-то показал мне вход, но строго предупредил тебе не говорить. Он не хотел дать тебе возможность своевольничать.
   - А Техур ведал о нём?
   - Знал бы, не позволил бы нам селиться в этом доме.
   По мере того как воины прибывали, их разводили по комнатам дома, а когда и там все было заполнено, прятали по сараям.
   - Нам медлить нельзя, - сказал Лацку. - Надо использовать остаток ночи на захват крепости.
   - Ты прав, - согласился Александр. - Бери пару десятков человек и пойдем ко дворцу. Если удача, то схватим Техура. Мама, - обратился он к княгине, которая слушала их разговор, - как ты думаешь, Техур во дворце?
   - Ты же знаешь, сынок, что из наших окон не видно дворца. А так я не выхожу из дома.
   - Ты же знала, что я рядом и что мне понадобятся эти сведения.
   - Прости, Александр, но я больше думала о том как провести тебя сюда.
   - С этим ты справилась успешно! - сказал он и хотел обнять мать, но тут вспомнил о ее замечании, не стал угнетать ее обостренное обоняние.
   - Мы готовы, - сказал вошедший Лацку.
   Княжич рядом с Зонаром пошел во главе отряда в сторону дворца. На подходе остановились и выглянули из-за угла. Вдоль парадной лестницы, навстречу друг другу, ходили два стражника. Встречаясь, они останавливались, перебрасывались несколькими словами и снова расходились.
   - Ревностные служаки, - шепнул Михай.
   - По одежде это татары, - заметил Александр. - Ну, с Богом.
   - Это мы сейчас, - ответил молдаванин и пошел распорядиться.
   Через короткое время в сторону дворца прошмыгнули тени - по две в каждую сторону. Татары поговорили и разошлись. Следующая их встреча состоялась на пути в рай.
   Двери на веранде были на замке.
   - Ломать? - спросил Михай.
   - Не нужно, - возразил княжич, - с той стороны дворца есть башня, а в ней винтовая лестница, ведущая на второй этаж. Там двери всегда открыты
   - Если кто встретится, могут поднять тревогу. Может окружим дворец? Людей у нас хватит, тогда пусть шумят.
   - Кто знает какие силы у Техура? - возразил Александр. - Вот и татары появились.
   - Господин, - обратился Зонар, - разрешите мне пробраться в башню. Я знаю многих дворцовых слуг, да и они меня знают. Прирежу и путь открыт.
   - Представься пьяным, - посоветовал Лацку.
   - Иди, - разрешил княжич.
   Зонар с первого шага начал качаться, представляя изрядно выпившего гуляку, и, что-то напевая под нос, направился к двери башни. Вскоре из ее чрева послышался пьяный голос:
   - Жена, откуда взялась у нас в доме такая крутая лестница?! Ты зачем издеваешься надо мной? Вот сейчас я тебе задам, сволочь ты этакая!
   Чуть отстав от «пьяного» поднимался  Лацку с обнаженным ятаганом. Зонар поднялся на площадку, но путь ему преградил слуга. Он узнал его.
   - Андрей, - удивленно шепнул пьяница, - что ты делаешь в моем доме?!
   - Катись отсюда, пьяная рожа! Не видишь куда попал?
   - А куда? - не понял тот и приблизился.
   Андрей почувствовал укол ножа в живот и услышал строгий голос совсем трезвого человека:
   - Молчи, если хочешь жить!
   Подскочил Лацку и, связав, слугу уложили на пол. Александр вошел в зал, прислушался. Из бывшей комнаты его отца доносились голоса. Он показал Михаю направление.
   Княжич вошел в комнату уже после того как там наступила тишина, но с лица Техура еще не сошло удивление. Оно мгновенно сменилось гримасой страха. Рядом с Техуром на подушках сидели двое. Фравита-гота. Александр знал. Это был начальник стражи цитадели. Второй – старый татарин.
   - Зонар, возьми с собой этого вояку, - Александр показал на гота, - и прими от него команду над караулом. Какой сейчас пароль?
   - Дивар, - поспешно ответил Фравит.
   - Вот как, - воскликнул княжич, - уже на татарский перешли! Ну ладно. Учти, Фравит, если мои люди без потерь займут цитадель, будешь жить. Позже разберемся как это ты оказался в милости у Техура, а пока сядешь в тюрьму. Зонар, как только примешь караул, сразу посадишь его в камеру.
   - В тюрьме нет свободных мест, господин, - поспешно объявил гот.
   - Ничего, потеснятся.
   - Они убьют меня!
   - Вот чего ты боишься. Ладно, Зонар, освободишь для него камеру, а тех расселишь. Потом разберемся. Куда бы этих посадить? - спросил он сам у себя.
   Ответ дал Зонар, который поднимал с подушек гота:
   - Господин, там внизу, где кухня, есть две кладовые. Двери дубовые, а замки надежные. Туда бы их и посадить.
   - А где взять ключи?
   - Я видел их на стене на площадке.
   - Тогда сделаем так. Михай, веди ты Фравита, а Зонар посадит Техура и придет к тебе. - И обращаясь к оруженосцу, Александр сказал:
   - В одну кладовую посадишь князя, а в другую татарина.
   - А что делать с тем, что на площадке?
   - А это тот горе - охранник? Посади его вместе с Техуром. У них будет о чем поговорить.
   - Господин, - Зонар прошептал княжичу на ухо, - вы не передумаете? Зачем унижать, зачем сажать князя с простолюдином?
   Александр удивленно посмотрел на слугу:
   - Я и не подумал об этом. Но ничего! Сажай! Как такому знатному да без слуги?
   Перед уходом Техур спросил:
   - Может сначала поговоришь со мной, Александр? Посадить всегда успеешь.
   - Иди, иди! У меня много дел. Да, вспомнил. Какого гостя ты завтра ожидаешь?
   Техур усмехнулся.
   - Высокого гостя, - ответил он и уточнил: - Менгли-Гирея!


                ГЛАВА V
                ЗАСЛУЖИТЬ СМЕРТЬ
   Закрылась дверь, густая тьма окутала все вокруг, ригель замка, преодолевая сопротивление пружины, с утробным выдохом занял свое место. Техур и Андрей почувствовали себя погребенными заживо. Некоторое время прислушивались, но, как и положено, в могиле ни звука.
   Техур развел руками, которых не видел, и ни до чего не дотронулся. Пошаркал ногами и на что-то наткнулся. Наклонился и нащупал что-то вроде пня. На нем могли разделывать мясо. Сел и только после этого строго спросил у Андрея:
   - Как это получилось, что ты остался жив? Предал? Почему не закричал?
   В темноте раздался глубокий вздох и только за ним ответ:
   - Меня обманули, господин.
   - Ты - дурак?
   - Не совсем, господин.
   - Тогда почему дал себя обмануть?
   - Потому, что доверчив.
   - Доверчивость - родная сестра глупости.
   - Я думаю, господин, мой крик не спас бы вас от того, что случилось. Их было много, а вас только трое. А моя смерть лишила бы вас моего присутствия здесь.
   - Кому ты нужен, болван?
   - Мне кажется, господин, что вы скоро измените свое мнение.
   В темноте послышалось какое-то шевеление, и Техур поспешно заявил:
   - Но, но, без глупостей!
   - Вы меня неправильно поняли, господин. Я хотел сказать, что смогу освободить вас из этой темницы и вы…
   - Хочешь сказать, я прощу тебя?
   - Разве я не исправлю свою ошибку? Без меня сидеть бы вам здесь одному, уповая на милость Божью, а так я даю вам надежду.
   - Надежду оставь себе, а мне нужна свобода!
   - Ее мы и обретем.
   - Откуда такая уверенность?
   - Я вынужден буду с вашего разрешения, господин, рассказать эпизод из своей жизни.
   - Говори, но короче.
   - Так вот, господин, я уже сидел в этой кладовке. Было это много лет назад, но тут, как я понял, ничего с тех пор не изменилось. Я был тогда совсем мальчишкой. Моя мать работала на кухне, и я часто там околачивался. Однажды я увидел что дверь этой каморки открыта. Заглянул в надежде найти что-нибудь вкусное. Но там были одни горшки и плошки. За этим безобидным занятием меня застал какой-то начальник. Он с масляным светильником пришел сюда, чтобы отобрать нужную ему посуду. Он начал ругать меня, показывая, на валявшиеся на полу, черепки. Я попытался объяснить, что только вошел сюда и ничего не разбивал, но он был очень злой. Взяв два горшка, закрыл меня здесь. Светильник остался на том чурбане, что вы сейчас изволите сидеть. На моих глазах из замка выскочил толстый язык и вошел в стену.
   Видимо Андрей, переживая прошедшее, замолчал и глубоко вздохнул.
   - Короче! – потребовал Техур.
   - Как смогу, господин. Я долго сидел и плакал, но когда захотел есть, то с ужасом подумал, что обо мне забыли, и я умру с голоду. К тому же мне стало трудно дышать, светильник едва мерцал и собирался вот-вот потухнуть. На мои вопли и стуки в дверь никто не отзывался. тогда я стал присматриваться к замку. Потрогал язычок его и уловил движение. Хотел отодвинуть его во внутрь замка, но пальцы скользили и он возвращался в прежнее положение. Тогда я понял, что нужно надавить на него с того конца, что в стене. Но палец туда не пролазил. Я стал черепком скрести стену. К счастью камень оказался мягче чем обожженная глина, и скоро я смог просунуть палец между камнем и языком замка. Но в это время я услышал как в замок вставляют ключ. Я быстренько смахнул в сторону мусор и отскочил от двери. Мне отвесили подзатыльник, с тем и освободили.
   - И ты еще долго будешь болтать? - спросил Техур. - Немедленно открывай!
   - Я не только болтаю, господин, я пробую просунуть палец.
   - Почему только пробуешь? Ведь ты его уже просовывал!
   - И сейчас просовываю, но только мизинец, но он короток. У меня сейчас пальцы толще стали.
   - Так расширь отверстие.
   - Глаза заливает пот.
   - Ерунда! Зачем тебе глаза в этой темноте?
   Техур встал, сделал шаг в противоположную от двери сторону и почувствовал, что ему стало трудно дышать. Усилием воли продолжал двигаться и наткнулся на полки. Нащупал горшок и передал слуге.
   - Разбей и будут тебе черепки, - сказал он, обливаясь потом.
   Густая духота разрывала легкие. Он опустился на пол. Стало легче. Только тогда понял, что одышка от недостатка воздуха. В каморке нет окон, а дверь плотно прилегает к своему месту.
   - Быстрей, - прохрипел он.
   Когда ригель, под давлением пальца вошел в замок и дверь слегка приоткрылась, в щель устремился свежий воздух. Тишина. Выглянули. Их не охраняли.
   - Пока темно, нужно где-то спрятаться, - прошептал Техур, когда они очутились за пределами дворца.
   - Господин не хочет покинуть крепость?
   - Что с того - хочу или не хочу. Ворота закрыты.
   - Для меня, здесь рожденного, есть и другой путь.
   - Не говори ерунды. Я тоже тут родился и знаю, что уйти отсюда можно только через ворота!
   - О, господин, злые воспитатели не отпускали вас от себя, а мне можно было ходить в любую сторону.
   - Тогда веди! Но скажи сначала как тебя зовут? Я что-то забыл твое имя. Так вот, Андрей, я действительно изменил свое мнение о тебе. Если выберемся отсюда, я приближу тебя.
   Андрей провел князя на Ветреный мыс и начал присматриваться к крутизне обрыва. Стало светать и Техур встревожился. Если не найдется спуск, то уже и спрятаться он не успеет. Но вот Андрей махнул призывно рукой и повернувшись спиной к еще темному ущелью начал осторожно спускаться, хватаясь руками за каменные выступы.
   - Ты уверен, что это именно то место? - прошептал над ним князь.
   - Следуйте за мной, но только не спешите, - ответил Андрей.
                ***
   Из дворца Александр прошел с Зонаром в сторону цитадели и убедился, что ее охраняют люди Михая. Велел Зонару заменить охрану у Главных ворот, а сам направился в дом матери, чтобы обрадовать удачным завершением операции.
   К удивлению, его на пороге встретила София. Та повела мужа на второй этаж дома, рассказывая на ходу о своих злоключениях. После смерти Исаака Техур освободил ее, но запретил покидать город.
   Утолив голод, Александр пожелал посетить склеп, где стоял гроб отца. К этому времени ночь уступила место тихому и безветренному утру.
   Мать спросила:
   - Неужели у тебя нет более срочных дел? Давай отложим посещение склепа на вечер. Покойник не будет в обиде.
   Александр не согласился.
   - Мне не довелось хоронить отца. Теперь я здесь и не буду откладывать.
   Анастасия, не скрывая недовольства, пошла переодеваться. Уже в дверях, спросила:
   - Надеюсь, ты отослал Техура к праотцам?
   - Нет, я посадил его под замок.
   - Что ты наделал?! - воскликнула княгиня. - Кто его охраняет?!
   -  Там, где он сидит, крепкие стены и надежный замок.
   - Чует мое сердце, сынок, что в смерти отца причастен и Техур.
   - Ты же говорила, что он умер от разрыва сердца.
   - Говорила. Так нужно было говорить пока Техур правил. У Прокопия было другое мнение и его посадили в тюрьму. Жив ли он теперь?
   - Поторопись, мама. Поклонюсь праху отца, а там уж займусь и Прокопием и другими делами.
   Через некоторое время торжественная группа, состоявшая из членов княжеской семьи и священников мангупских храмов, направились к церкви, расположенной возле цитадели у самого южного обрыва. Шесть ступенек привели к открытой двери. В склепе стояли пять дубовых гробов, один из них был укрыт малиновой парчой, расшитой золотом. По знаку княгини, слуги сняли покрытие и открыли крышку гроба. Оттуда пахнуло тленом. К праху отца приблизился только Александр.
   Он всматривался в синюшное лицо и будто видел последние мгновения жизни отца, без покаяния ушедшего в иной мир. Александр только сейчас понял почему так хотелось повидать останки. С того дня, когда обиженный сын покинул отчий дом, в его душе не утихала злость и твердое желание поступить вопреки отцовой воли. Он понимал, что это не по-христиански, но все равно не мог от этого избавиться.
   И сейчас, находясь у отцова гроба, он почувствовал не горечь утраты, а радость избавления от терзавших его сомнений. На душе посветлело и ему показалось, что его поступки не были осуждены Богом. Присутствующие при этом, видели как просияло лицо Александра и были немало удивлены.
   - Закрывайте, - распорядился он и направился к выходу.
   За ним потянулись остальные. Уже за пределами склепа он сказал матери:
   - Найду сейчас Прокопия и узнаю почему отец умер без покаяния. Где он сам был в то время?
   - Здесь многое не ясно, сынок. Меня Техур к Прокопию не подпустил. Он посадил его в тюрьму будто за то, что тот не уберег князя.
   Пройдя через ворота на Восточный мыс, Александр встретился с Михаем. Тот доложил, что все ключевые точки крепости находятся в руках его гайдуков. Князь спросил:
   - Ты помнишь, что Техур ждал сегодня гостей?
   - Да, он говорил о каком-то Менгли.
   - Это не какой-то, а хан татарский.
   - Его следует впустить в крепость?
   - Ни в коем случае!
   - Понятно.
   - Вышлешь к нему человека. Тот должен сказать, что Техур заболел и никого не принимает. Я же пойду в тюрьму и попробую там разобраться. Приходи и сам туда.
   Александр направился к Дозорной башне, под которой и находилась та тюрьма. Он спустился по крутым ступеням и очутился в помещении, вырубленном в скале. В центре был оставлен каменный столб, который подпирал потолок. Свет в помещение проникал через единственное отверстие, находившееся под самым потолком. Справа и слева от входа по три темных камеры, закрытых дубовыми полотнами.
   - Покажи мне узников, - приказал Александр старшему стражнику.
   Тот подошел к первой двери.
   - Здесь сидит гот, которого привели этой ночью.
   - Пусть сидит. Покажи тех, кого посадили при Техуре.
   Стражник открыл первую дверь и оттуда, как из жерла пушки, вырвалось едкое зловоние.
   - Вы, что их не выводите?! - крикнул князь, отклонившись в сторону.
   - Командир гайдуков, ваше сиятельство, приказал никого не выводить до вашего распоряжения. А раньше мы их выводили.
   - Выпускай всех и быстрей закрывай за ними двери, - распорядился Александр.
   Скоро перед князем предстали 15 изможденных узников. Они стояли, слегка пошатываясь. Среди них Александр едва узнал Прокопия. Из одежды на нем были только ошметки, называвшиеся раньше штанами. Лицо опухшее, покрытое ссадинами лилового и черного цвета. Все тело было расцвечено багровыми рубцами. Князь понимал, что в тюрьму садят не из милосердия, но зачем было так издеваться над человеком? Обращаясь к нему, спросил:
   - За что сидят эти люди?
   - Техур посчитал их своими врагами, ваше сиятельство, - эти слова были произнесены так тихо, что казались шелестом листвы, но князь услышал.
   - Идите по домам, - распорядился он, показав рукой на выход, - а ты, Прокопий пока останься, к тебе будут еще вопросы. Можешь сесть.
   Тот сел. Александр приблизился к нему.
   - Ты меня видишь, Прокопий? - спросил  он.
   - Плохо, но вижу.
   - За что они тебя так?
   - Они хотели узнать у меня то, что я сам не знал.
   - А именно?
   - Спрашивали где вы и что намерены делать?
   - Да, это ты действительно не мог знать. Где ты был когда умер мой отец?
   - Я уложил князя на ночь, и он отпустил меня. Утром я пришел, чтобы подать ему воды умыться, а он был уже мертв.
   - Что дальше?
   - Позвольте, ваше сиятельство, рассказать то, что меня поразило не меньше, чем сама смерть моего господина?
   - Говори все, что посчитаешь нужным.
   Прокопий отпил из поданного ему деревянного ковша воды и продолжал:
   - Я увидел лицо господина. Оно было искажено страхом. Глаза широко открыты, а рот просто распахнут. Когда я пришел в себя от изумления, то осмотрелся и увидел на столе оплывшую свечу! Когда я уходил - ее там не было!
   Я сбежал вниз и спросил у стражи: «Кто был у господина?» Тот пожал плечами. Тогда подошел Фравит. «Ты что тут суетишься?» - спросил он. Я задал ему тот же вопрос, что стражнику. «Никто», - ответил он.
   Тогда я спросил о свече. Он ухмыльнулся и сказал, что я ее и оставил. Но когда я сообщил ему, что князь мертв, он нагло заявил: «Это ты его и убил», - и стал вынимать меч. Но в это время к нам подошел Техур. Разобравшись в чем дело, он отверг предложение гота убить меня. «Покарать всегда успеем. Сначала пусть расскажет о планах покойного князя и его сына».
   Потом меня пытали. Особенно усердствовал Фравит. Я слышал, господин, вы пленили его. Допросите, и он скажет кто убил вашего отца.
   - Так ты считаешь, что его убили?
   - Ваше сиятельство, я был свидетелем многих смертей, но такого предсмертного ужаса еще не видел. И потом эта свеча.
   Фравита, по приказу князя, поставили лицом к столбу и велели обнять его. Руки связали, и он остался стоять в обнимку со столбом. Начался допрос:
   - Скажи, Фравит , что ты знаешь о смерти моего отца?
   - Он умер по воле Всевышнего и все, кто хотел это знать, знают.
   - А вот люди говорят, что его убили не без твоей помощи.
   - Князь, «людей» нет, есть только один Прокопий. Он и мутит воду! Зря прежний князь не разрешил его убить.
    - Кто нес стражу в ту ночь?
   - Я уже разбирался. Все говорят, что в покои князя никто не проходил.
   - Назови их имена!
   - Все они из отряда готов: Геран, Эрбин, Овенн.
   - Приведите их сюда, - приказал Александр, - а этого, - он показал на Фравита, - в камеру. Прокопия привяжите на его место.
   - За что, ваше сиятельство?! - взмолился тот.
   - Так надо. Не дрожи. Ничего плохого тебе не сделают.
   Тяжело ступая по каменным ступеням, в тюрьму спустились готы. На них были кожаные панцири такие же шлемы, сбоку мечи. Их тут же обезоружили. Пришедших поставили так, что они могли лицезреть, истерзанную бичами, спину Прокопия и представить себя на его месте.
   - Вы несли стражу в ночь смерти князя Исаака? - спросил Александр.
   Получив утвердительный ответ, сказал:
   - Ваша очередь постоять у столба еще наступит, а пока я продолжу допрашивать вот этого.
   Князь показал на Прокопия и спросил:
   - Как он вам понравился?
   Молчание было ответом.
   - Вижу, что понравился. Вас ожидает такая же участь, а пока всех в камеру!
   Когда за готами захлопнулась дверь, Александр поманил пальцем Михая и что-то сказал ему, затем шепнул и Прокопию несколько слов. После этого Михай взял в руку пыточный бич и резко щелкнул им. Раздался истошный крик Прокопия. За ним еще и еще.
   - Говори, говори! - кричал Михай. - Молчать будешь - еще хуже будет!
   Прокопий начал что-то бормотать, на что Михай сказал:
   - Давно бы так.
   Прокопия облили водой и, отвязав от столба, уложили на скамью, накрыв сверху тряпкой. После этого вывели стражников. Александр, глядя в сторону, хмуро сказал:
   - Во время несения вами службы, князь умер. Уже за это вы все должны понести суровое наказание, но вы избежите его, если я найду истинного виновника смерти отца. Помогите мне в этом, и вы с Богом уйдете отсюда. Называйте свое имя и говорите все, что знаете.
   После небольшой паузы:
   - Господин, я - Овенн, охранял покои князя с трех часов (это соответствует девяти часам вечера) до шести. Все было спокойно. Меня сменил Эрбин.
   - Я -Эрбин, охранял покои князя до девяти часов. Все было спокойно. Меня сменил Геран.
   - Я - Геран, охранял покои князя до двенадцати часов. Незадолго до смены в покои князя прошел его камердинер, тут же выскочил и начал на меня кричать. Подошел начальник и снял с меня обвинение. Я не знаю почему на меня кричал тот человек. Я ни в чем не виноват.
   Михай что-то прошептал князю на ухо и тот наклонил голову в знак согласия с ним. Лацку выступил вперед и задал вопрос:
   - Кто из вас самовольно покидал пост?
   - Никто, господин, - был единодушный ответ.
   - Кто покидал пост с разрешения начальника?
   Наступила тишина.
   - Ну, ну, смелее, признавшемуся ничего не будет, - говорил Михай, всматриваясь в лица.
   Вдруг, остановившись возле Эрбена, он закричал:
   - Ты, уходил?
   Гот вздрогнул, и его стала бить мелкая дрожь.
   - Уходил, господин, но с разрешения начальника.
   - Говори! Как было дело?!
   - Примерно в середине моей стражи подошел Фравит и сказал, что в караулке едят жаренного барашка. Если я поспешу, сказал он, то успею отведать его. Он остался вместо меня. Когда я вернулся, начальник был на месте и сказал, что все было тихо.
   - Где у вас караулка?
   - Тут над нами, в Дозорной башне.
   - Значит ты шел через весь двор?
   - Я бежал, господин… обратно, правда, шел.
   - И долго ты пробыл в караулке?
   - Не знаю, господин. Хоть я и спешил туда, но к моему приходу почти все мясо было съедено и мне достались только кости. А с ними, сами понимаете, быстро не справишься.
   - Когда ты вернулся, Фравит был на месте и сказал, что все спокойно?
   - Именно так, господин.
   Лацку посмотрел на князя. Тот сказал, показывая на готов:
   - Этих в камеру, а их начальника столбу.
   Когда приказание было выполнено и Фравита привязали к столбу, Александр спросил:
   - Слышал, что говорил Эрбен?
   - Слышал, господин, но это не запрещено правилами.
   - Если бы не умер князь, то так тому и быть, но коль такое случилось, изволь отвечать. Ты убрал стражника, чтобы беспрепятственно убить князя!
   - Я не убивал его, клянусь девой Марией!
   - Тогда кто его убил?
   - Он сам умер.
   - Это я уже слышал и не верю этому. Откуда взялась свеча, если ее раньше не было?
   - Была, господин, была! Прокопий забыл!
   - Это я тоже слышал. Придется тебе прочистить мозги. Лацку, распорядись.
   По знаку Михая один из его гайдуков взял в руку бич и рассек им воздух. Раздался резкий хлопок, от которого по голой спине Фравита пробежала дрожь.
   - Тебя еще не тронули, а ты уже дрожишь, - сказал Лацку и кивнул гайдуку.
   Тот стал разрисовывать спину гота кровавыми полосами. Фравит стонал.
   - Остановись, - приказал князь и, обращаясь к истязаемому, спросил:
   - Вспомнил кто принес свечу?
   Гот промычал и покачал головой.
   - Прокопий, - обратился князь к бывшему камердинеру, - тебе, наверное, не терпится и самому поговорить со своим палачом?
   - Вы правы, господин, но я не смогу орудовать бичом. Он же и отнял у меня силы. Позвольте я с ним иначе поговорю.
   Получив разрешение, Прокопий взял у гайдука ятаган и начал обрезать у гота волосы. Он был неумелым цирюльником, да и ятаган не для того предназначен, поэтому гот, в процессе «стрижки» омерзительно ругался и крутил головой.
   - Терпи, терпи, - приговаривал Прокопий, - это только цветочки.
   Когда голова гота стала похожей на холмик, заросший клочьями полыни, Прокопий потребовал принести ему факел, который никогда не зажигался. Он обрезал с него просмоленные пряди и аккуратно уложил на голове. После всего этого спросил:
   - Ты вспомнил откуда взялась свеча?
   Не получив ответа, Прокопий взял зажженный факел и поднес его к голове Фравита. Еще мгновение и она вспыхнет, но князь придержал руку с факелом. Он сказал:
   - Фравит, если факел коснется твоей головы и она вспыхнет, то огонь трудно будет остановить. Ты готов к такому испытанию?
   - Господин, в твоих руках Техур, допроси сначала его.
   - Жаль, Фравит, жаль, что ты такой упрямый, - сказал князь и махнул рукой.
   Прокопий поднес зажженный факел к голове гота, и её охватил дымный огонь. Помещение заполнилось диким воем истязаемого и тошнотворным запахом горящих волос и кожи. Вдруг среди истошного вопля послышались слова:
   - Скажу, скажу!
   По знаку князя на голову Фравита вылили кувшин воды и пламя погасло.
   - Говори, - приказал Александр.
   - Господин, обещайте больше не пытать, и я все расскажу.
   - Я ничего обещать не буду! - твердо сказал князь. - Смерть нужно заслужить! В случае, если скажешь правду, умрешь легче.
   - Мне нужно отдохнуть.
   - Отдохнешь в аду!
   - У меня нет сил.
   - На торговлю со мной силы находишь, а сознаться их нет. Что ж, Прокопий прибавит тебе сил.
   - Не надо, господин, я все скажу.
   - Кто убил моего отца?
   - Я не убивал. Его убил человек Техура.
   - Кто он и где он сейчас?
   - Я его не знаю, но когда он пустился бежать от меня…
   - Постой. Он бежал до или после убийства?
   - После, господин.
   - В покои отца ты его пустил?
   - Каюсь, господин, но это по приказу Техура.
   - Почему он бежал от тебя?
   - Не знаю, господин. Он случайно сорвался с обрыва и разбился.
   - Где его труп?
   - Мы оттащили его в лес. Там и сейчас его скелет.
   - Что еще?
   - Это все, господин.
   - Отвяжите его и в камеру, - распорядился Александр. - Допросим Техура, тогда решим как ему умереть. А тех готов выпустите и отдайте им оружие. Они ни в чем не виноваты. Прими, Михай, их в свою команду.
                ***
   Александр в сопровождении Зонара и гайдуков пошел ко дворцу. Нужно ли говорить как князь удивился когда увидел, что Техура нет в кладовой. Гневно посмотрел на Зонара и спросил:
   - Где он?!
   - Бежал, господин, - пролепетал испуганный слуга.
   - Сядешь вместо него!
   В это время подошел Михай.
   - Господин, - сказал он, - я кажется знаю где сейчас Техур.
   - Говори!
   - Когда я шел сюда, мне сказали, что внизу, в долине показалась большая группа всадников. Я посмотрел туда и увидел, что всадников тысячи две. В это время к одному из всадников, его одежда переливалась золотом, подошел человек, одетый в ярко-голубой халат. Я еще подумал, что такой халат уже видел. А сейчас, когда понял, что Техур бежал, вспомнил, что он-то и был в халате такого цвета. Так что он уже встречает гостей.
   - У кого ключи от этих помещений? спросил Александр у Зонара.
   - У меня, господин, - ответил тот, вынимая их из кармана.
   - Так кто же им открыл замок?
   - Дай ключи, - сказа Лацку и подошел к открытой двери.
   Он, не захлопывая дверь, вставил ключ в замочную скважину и повернул его. Ригель послушно вылез из чрева замка. Потом он же нажал на ригель пальцем и тот  так же послушно вернулся на место. Войдя в каморку, Михай сразу увидел поврежденное гнездо, в которое входил ригель.
   - Все ясно, - сказал он, - такой случай у меня уже был. Посадил я одного вора под замок, а он бежал, отодвинув пальцем язычок замка. Тут Зонар не виноват.
   Александр внимательно следил за манипуляциями Михая и вспомнил как мать предупреждала его. Сколько еще упреков придется выслушать! Да Бог с ними, с упреками - враг на свободе. А что если сейчас татары вздумают штурмовать крепость?
   - Михай, пойди проследи за действиями татар. Если почувствуешь малейшую угрозу, сообщи мне.
   Лацко ушел, а князь подошел к другой кладовой.
   - Открывай, - сказал он Зонару.
   Замок щелкнул и дверь распахнулась. На самом пороге, лицом к двери лежал татарин. Он был мертв.
   - Что за чертовщина?! - только и произнес Зонар, отступая в сторону.
   Князь нагнулся над трупом, дотронулся до щеки и ощутил холод.
   - Кто это был? - спросил он.
   Ответом было молчание - никто из присутствующих об умершем ничего не знал.
   - Бегом в цитадель, - приказал он Зонару, - и узнай у Фравита как звали татарина, что был у Техура, и кто он? Я жду здесь.
   Через короткое время гонец вернулся и доложил, что татарин - важный вельможа, а имя его Конче. Думал ли старый воин, что умрет от удушья?

                ГЛАВА VI
                ОТКРОВЕНИЕ МОМЕНТА
   Фейзулла первым обратил внимание Менгли-Гирея на человека в голубом шелковом халате, стоявшего на пути движения группы. Он облокачивался на плечо своего спутника, одетого в темный сюртук.
   - Посмотри, меним хан, похоже тебя встречают.
   - Кто это?
   - Если меня не подводят глаза, то это сам улубей Техур.
   - Странная манера встречать гостей, - заметил хан. - Вели ему подойти ко мне.
   С этими словами Менгли-Гирей остановил коня и вся кавалькада замерла. Фейзулла выехал вперед и приблизился к человеку в голубом. Да, он не ошибся, это был Техур. Наклонившись с коня, Фейзулла негромко спросил:
   - Что привело тебя на эту дорогу, улубей?
   - Несчастье, - односложно ответил тот и пристально вглядываясь в татарина, поинтересовался:
    - Где мы раньше встречались?
   - Неужели мое появление, улубей, затмевает несчастье, случившееся с тобой, и ты сразу о нем забыл?
   - Ты прав, эфенди, не стоит размениваться на мелочи. Я хочу говорить с ханом.
   - Какое счастье, улубей, твое желание совпало с ханским. Прошу, его величество тебя ждет.
   Фейзулла подвернул коня, уступая дорогу Техуру. Тот, припадая на правую ногу, поковылял, опираясь на плечо слуги.
   - Что у тебя с ногой? - спросил Фейзулла.
   - Я спускался с той вот кручи, - Техур показал свободной рукой в сторону горы, - и подвернул ногу.
   Фейзулла соскочил с коня и подвел его к Техуру.
   - Садись, улубей, так тебе легче будет.
   С помощью Андрея тот забрался в седло и слуга, взяв повод, повел коня в сторону кавалькады. Фейзулла шел сзади, пытаясь угадать, что стряслось в Феодоро, если правящий князь вынужден рисковать головой только для того, чтобы оказаться на этой дороге? Он сразу же отмел мысль о перевороте. Ведь Конче привел с собой около сотни воинов. Кстати, где он? Если Техур здесь, то где тогда старый воин? Хотел задать этот вопрос, но улубей уже приблизился к хану, и они обменивались приветствиями.
   Когда Техур изложил подробности случившегося, Менгли-Гирей не задал ему ни одного вопроса - его уже не интересовал этот человек и его страна. Самое время подумать о себе.
   Отъезд из Саладжика хан откладывал до последнего момента. И только когда пришла весть, что Ширин, собрав нужное количество войск, намеривается сначала совершить набег на ханскую столицу, а только потом, навалиться на Кафу, Менгли-Гирей решил спрятаться на горе Мангуп, сделав вид, что отправляется с визитом к улубею Феодоро.
   Сборы были быстрыми. Никто из непосвященных не должен был знать, что отъезд хана, прикрытый дипломатическими целями, на самом деле является не чем иным, как хиджрой Менгли-Гирея. История ислама многое потеряла бы, не будь тайного побега Мухаммада из Мекки. Пророк несколько дней скрывался от врагов в пещере. Вход в нее, посланец Аллаха - Паук, заткал паутиной и преследователи не стали ее осматривать. Это и спасло беглеца от верной гибели. Дипломатическое прикрытие, было своеобразным «Пауком» Менгли-Гирея
   Свита хана состояла не столько из вельмож, сколько из воинов. Из женщин в ней только мать хана, да и та переодетая в мужскую одежду. На голове чалма, на боку сабля в простых ножнах, а за спиной горбился колчан, набитый стрелами. Лук был вставлен в чехол, пристегнутый к потертому седлу. Она ехала на два коня сзади хана, в окружении доверенных лиц.
   Фейзулла, по велению хана, объявил привал. Скоро небольшая долина оказалась заполненной дымными кострами. Лошади с аппетитом выщипывали сочную траву, еще не тронутую жарким солнцем. Среди этой жизни Техур с Андреем оказались лишними. Их не приглашали ни к одному из костров, а когда они подходили сами, разговор замолкал и возобновлялся только тогда, когда они отходили. К ханскому биваку их не пустила стража, и они вынуждены были отойти на свободное место и прилечь под кустом. Уходить было некуда.
   В это же время Менгли-Гирей и Фейзулла, присев в тени развесистого орешника, обсуждали неожиданный поворот событий. Аллах послал им дополнительные испытания, и они думали как выйти из них достойно и с меньшими потерями. Их лица были грустны, а голоса тихи, что целиком соответствовало печальному настроению.
   - Как видно, Мангуп нужно забыть, нас там не ждут, - сказал хан.
   - Ты прав, меним хан, соваться туда нам не следует, - согласился Фейзулла. - Все твое войско туда не пустят, а появиться там только со свитой, весьма рискованно. Тем более мы не знаем куда делся Конче с его сотней.
   - Техур сказал, что его тоже арестовали.
   - Тем более тебе не следует там появляться.
   - Тебе не кажется, Фейзулла, что я попал в капкан, как самый паршивый заяц?
   - Никакого сравнения, меним хан, - возразил тот, - в капкане зверь лишен передвижения, а перед тобой тысячи дорог.
   - И куда они ведут? Мне не нравится твое легкомыслие, меним достум.
   - Ты прав, меним хан, я поспешил такое заявить. Сначала нужно, выбрать направление, а потом уже считать дороги.
   - Так куда сейчас?
   - Только в Кафе ты можешь быть в безопасности.
   - «В безопасности», - угрюмо повторил хан. - Мне это напоминает безопасность барана в овчарне. Волк его, конечно, не загрызет, но хозяин в любой день может пустить под нож.
   - И вместе с тем, меним хан. Кафа сейчас единственное место, где тебя примут со всем твоим войском. Я думаю, они не посмеют отказать тебе и твоим людям в убежище. Тогда эти полторы тысячи человек и будут гарантом твоей безопасности.
   - Допустим ты прав, но как туда попасть? Насколько я знаю, дорога на Кафу проходит через улус Ширина.
   - Да, подвел нас Техур, - вздохнул Фейзулла, - но как ни крути, карасубазарская дороге нам заказана.
   - Тогда как ты хочешь попасть в Кафу? Ведь мы не птицы.
   - Правильно, меним хан, мы не птицы, а, если так, то пойдем не прямо, а в обход, через гезлёвские степи.
   - Ты ничего не путаешь? Где Гезлёв, а где Кафа!
   - Не путаю, меним хан. Мы потеряем время, но и Ширин нас потеряет. Мы пройдем над его головой и появимся под Кафой с севера - оттуда нас не будут ждать. Вот смотри.
   Фейзулла прутиком нарисовал на земле предполагаемый путь и Менгли-Гирей углубился в его изучение.
   - А где Карасубазар и Солхат? - спросил он.
   - Вот здесь, меним хан, - сказал Фейзулла, ставя две точки на схеме. - Мы обойдем эти города севернее.
                СХЕМА НАРИСОВАННАЯ ФЕЙЗУЛЛОЙ
 
   Менгли-Гирей задумался, в процессе чего, взяв у Фейзуллы прутик, стал водить им по схеме. Советник молча наблюдал за тем как исчезают нацарапанные им контуры. Правильно, никто не должен даже догадываться о чем тут говорили.
   - Все, едем на север, - произнес хан, вставая.
   Фейзулла, оставаясь на месте, сказал:
   - Подожди, меним хан, есть еще вопросы. Что предпримем для освобождения Конче?
   Обернувшись,тот ответил:
   - У нас нет ни времени, ни возможности его освобождать. Если вернусь в Саладжик, то первое, что сделаю, потребую его освобождения.
   - Что делать с Техуром?
   - Он мне не мешает.
   И тут Менгли-Гирей неожиданно снова присел и спросил:
   - Скажи, меним достум, почему я, хан татарского племени, сижу здесь рядом с тобой, а не с татарином, и обсуждаю не с татарином важные вопросы, а с тобой?
   Фейзулла удивился.
   - Это твой выбор, меним хан, тебе и отвечать за него.
   - Ты меня не понял, - досадливо проговорил Менгли-Гирей. - Посмотри сколько вокруг татар, а я под этим орешником сижу с тобой, сыном чуждого мне народа. Почему я советуюсь с тобой, почему я, как никому другому, верю тебе, почему мне приятен твой голос?
   - Ты, меним хан, вынуждаешь меня льстить твоей прозорливости и напоминать широко известные истины.
   - Говори, этот вопрос уже давно меня гложет. Да и ты не так часто, как хотелось бы, льстишь мне. Мансур это делал более умело.
   - Мансур был настоящим царедворцем, а я, меним хан, всего лишь солдат или, что еще хуже, полицейский.
   - Не верти хвостом, а отвечай на вопрос! - деланно рассердился Менгли-Гирей.
   - Хорошо, меним хан, но тогда наберись терпения и послушай доморощенного философа. И помни, не я начал этот разговор.
   На лбу Фейзуллы собрались морщины, а глаза сосредоточились на чем-то отдаленном от места их пребывания.
   - Было время, меним хан, когда люди не знали к какому племени они относятся. Надо было случиться вавилонскому столпотворению, чтобы они заговорили на разных языках. И это стало их главным различием. Человек с первых шагов жизни впитывает через язык правила жизни. С ним закладывается характер мышления и поступков. Некоторые называют это образом жизни, я бы назвал иначе - культурой пребывания человека на земле.
   - Продолжай.
   - Вспомни, меним хан, как ты в малом возрасте, не без моей помощи, стал овладевать латинским языком, впитывая через него основы мудрости. Надо отдать тебе должное, меним хан, ты был способным учеником. Считай, десять лет ты дышал воздухом латинской культуры. Взошедши на престол, ты был больше европейцем, чем татарином, но жизнь заставила тебя вспомнить кто ты на самом деле. В этом тебе хорошо помог Мансур. Благодаря способностям, ты сумел латинскую культуру обратить на пользу своему народу.
   - И это все?
   - Нет, меним хан. Когда мне пришлось просить у тебя убежища, ты не только дал мне его, но и приблизил к себе. Почему? Твои ощущения и представления о жизни были сродни моим, так как и во мне, общавшегося многие годы с населением полуострова, кроме латинского начала, перепало немало и татарского опыта. Мы оба - продукт смешения двух культур. Ты почувствовал созвучную тебе душу и, как я думаю, не ошибся. Мысль, как и душу, нельзя увидеть, но через нее проявляются наши чувственные восприятия, а среди них наиболее желанное - понимание. Мы понимаем друг друга, поэтому ты и не гонишь меня от себя.
   - Мне кажется, меним достум, ты несколько принижаешь свою роль в наших с тобой отношениях, - возразил Менгли-Гирей. - В них я чувствую себя сыном, а то и воском, который принимает форму перстня.
   - Извини, меним хан, но у меня нет ощущения отца по отношению к тебе, наоборот, порою хочешь возразить, но, сдержав себя, начинаешь понимать, что мгла, застилавшая глаза, развеялась и открыла твою правоту. Так кто из нас воск?
   Менгли-Гирей не ответил на этот вопрос. Он медленно, как бы нехотя, встал.
   - Пора ехать, - сказал он.
   - Куда, меним хан? - спросил Фейзулла, тоже поднимаясь.
   - На север.
                ***
   Когда Эминек узнал, что Менгли-Гирей отправился с визитом в Феодоро, то был сильно раздосадован. Поразмыслив, организовал засаду у скал, открывающих вход в долину Ашлама и приказал дожидаться возвращения хана и пленить его. Основное же войско повел к стенам Кафы.
   Конец апреля. В ярких солнечных лучах не видно пламени, которым объяты строения аванборга, только шлейфы серого дыма, стремящегося вверх, свидетельствовали о пожарах на окраинах Кафы.
   За годы мирного сосуществования татар с кафинцами, выросло целое поколение, которое не испытало набегов татар на город, поэтому стены его были усеяны жителями, с любопытством и тревогой, взирающих на это ужасное зрелища. Между домами метались люди, их догоняли всадники, набрасывали на шею аркан или рубили саблями. Не горела только татарская часть слободы.
   Консул Антонио Кабелла наблюдал за этим с башни святого Фомы. Рядом с ним стоял его сподвижник и советник Оберто Скварчиафико.
   - Что скажешь, друг Оберто? - спросил консул и не услышал ответа.
   Он обернулся и увидел его посеревшее лицо. Умирать что ли собрался?
   - Что с тобой?
   Скварчиафико, проглотив слюну, ответил:
   - Я потрясен, Антонио! Надо же было в последние дни службы, в этом забытом Богом месте, получить такой сюрприз! Все планы насмарку!
   Кабелле была приятна растерянность Оберто. На этом сером фоне он сам должен выглядеть, если не героем, то сугубо спокойным человеком. Жаль, что на этой площадке нет зрителей.
   - Ты мне не нравишься, Оберто, - сказал он осуждающе. - Вместо того, чтобы быстро проанализировать обстановку и выдать мне совет, ты впал в прострацию и стал мешком навоза!
   Такое резкое обвинение и обидное сравнение привели Скварчиафико в ярость. Он внезапно покраснел и губы его задрожали. Вобрав в себя воздух, он крикнул, показывая рукой вдаль:
   - Смотри! Это результат твоей неуемной жадности, Антонио! Я предлагал, давай ограничимся двумя тысячами дукатов! Давай не будем трогать Эминека! Давай скажем той дуре, что не смогли сломить упрямство хана! Так ты: «Нет, Оберто, надо быть честным игроком.» Вот во что обратилась твоя честная алчность!
   - Выговорился? - с грозным спокойствием спросил консул. - Если ты скажешь еще одно слово, я сброшу тебя с башни и заявлю, что ты сам, от большого расстройства нервов, сиганул вниз. Ведь ты действительно сильно испугался?
   Оберто сделал шаг от парапета и весь напрягся. Кабелла улыбнулся:
   - Не бойся. Если я тебя раньше не убил, а было за что, то сейчас этого не сделаю, хотя морду тебе не мешало бы набить.
   Несколько расслабившись Скварчиафико сказал:
   - Нужно немедленно послать к татарам парламентера и узнать их требования.
   - Вот это дельный совет. С этого и нужно было начинать, а то понёс всякую ерунду.
   - Но согласись, Антонио, обидно…
   - Заткнись и пошли срочно Кассимо к татарам. Пусть узнает их требования.
   Едва консул вернулся в кабинет, как в дверях предстал Марко Кассимо.
   - Вы, что? Все еще собираетесь? - гневно удивился Кабелла.
   - Нет, ваша светлость, я уже оттуда.
   - Тогда что им нужно?
   - Ничего, ваша светлость.
   - Как это - ничего? - удивился Кабелла.
   - У них нет к нам никаких требований, ваша светлость.
   - Так не бывает!
   - К сожалению, это так.
   - Они ограничатся грабежом аванборгов?
   - Они не посвятили меня в свои планы.
   - Хорошо. Расскажите обо всем подробнее.
   - Как обычно, я выехал из города с белым флагом. Постоял у ворот. Никого. Проехал дальше. Трубач выдувал дикие звуки, а татары будто их не слышат. Я не осмелился въезжать в жилые кварталы и стоял на голом месте. Тут ко мне подъехал мурза Мубарак, я с ним немного знаком, и говорит: «Уезжай, Марко, в свой проклятый город и не высовывайся. Еще раз покажешься - будешь убит». Я удивился и спросил, что они хотят от нас. Он ответил: - «Ничего». «Тогда зачем ты тут?» - спросил я. «Так надо!» - ответил он и повернул коня. Вот так мы поговорили.
   - А кто этот мурза и как вы его знаете?
   - Я его встречал в доме Эминека, когда тот был префектом. Знаю, что он сын Карамурзы из рода Ширинов.
   - Присутствия хана не заметили?
   - Мне кажется его там нет. Такое впечатление, что собралась кучка татар и решила порезвиться.
   - Может есть смысл отбить их от города?
   - Можно попробовать, но….
   - Вот и займитесь этим.
   Ближе к вечеру из Георгиевских ворот вышел пеший отряд численностью не более ста человек и, развернув серебристое полотнище знамени с красным крестом посередине, под звуки боевой трубы направился к кварталам аванборга. Отряд не рассредоточиваясь, всей массой вышел на его окраины,
   Инертность татар удивила Марко Кассимо, который командовал отрядом. Может ушли? Он послал разведку в сторону холмов. Солдаты расслабились.
   Внезапно появились конники. Труба просигналила сбор и солдаты начали спешно строиться в каре. Им это удалось и татары были отбиты. Но радость от скоротечной победы была преждевременной. Количество врагов увеличилось, дорога к отступлению была перекрыта. От татар поступило предложение сдаться. Кассимо знал, что в городе совсем мало воинской силы и вряд ли консул пожертвует ее остатками для спасения отряда. А тут с четырех сторон нацелены сотни стрел, готовых сорваться с тетивы при малейшем колебании командира. Одного залпа будет достаточно, чтобы уложить половину отряда. Он решил сдаваться.
   Брошено на землю оружие и над дымящими развалинами аванборга раздался победный крик татар. Его слышали и в городе.
   Пленных выстроили в колонну, и они пошли в сторону Солхата. По пути к ним присоединили захваченных жителей аванборга, и колонна увеличилась почти вдвое. Когда миновали Солхат, Кассимо подумал, что пункт назначения - Карасубазар, но и этот город остался в стороне. Тогда Марко понял, что их ведут на продажу в Гезлёв - рабовладельческий центр Западного Крыма.
                ***
   Отряд Менгли-Гирея, устремившейся на север, в первый же день преодолел реку Качу, а затем и Альму. Фейзулла искал и нашел в свите хана жителя этих мест по имени Куюк. Фейзулла объяснил ему, что хану необходимо обходным путем попасть в Кафу. При этом Карасубазар и Солхат должны остаться в стороне.
   Куюк, выслушав важного сановника, спросил:
   - Кого мы боимся, эфенди?
   - С чего ты решил, что мы кого-то боимся? - деланно удивился Фейзулла.
   В узких глазах татарина мелькнули гневные огоньки. Он провел ладонью по седеющим усам и бороде и, понизив голос, ответил:
   - Передай хану, эфенди, что Куюк Мансур не любит Ширинов так же как и он.  И я смогу помочь хану, если буду знать немножко больше, чем знаю сейчас. Пойми, эфенди, это нужно не мурзе Куюку, а проводнику Куюку.
   Фейзулла, подумав, ответил:
   - Я верю тебе, мурза Куюк, поэтому слушай. Эминек задумал совершить государственный переворот
   - Ширинам всегда мало.
   - Ты прав, мурза. К борьбе с ханом бей привлекает турок. Сейчас хану нужно пробраться в Кафу, чтобы осмотреться и совместно с фрягами наметить план борьбы.
   - Теперь все ясно, эфенди, Куюк проведет хана самым безопасным путем. Главное, не раньше и не позже, а во время свернуть на восход. Это гарантия, что не нарвемся на разъезды Ширина. Сейчас же, перейдем реку Булганак, за нею начнется ровная степь. Трава еще не выгорела и лошадям корм будет, но воды мало. Поэтому распорядись, чтобы в Булганаке наполнили меха водой. Люди потерпят, а лошадей нужно поить, если хотим ехать, а не идти.
   С небольшими привалами войско продвигалось на север. В одну из ночей прошел обильный дождь с грозой и сразу стало легче дышать, но из-за раскисшей земли ехать было трудно. Куюк посоветовал удлинить привал, чтобы не выматывать лошадей.
   Воздух, после грозового дождя, стал светлее и душистее. Теплая и влажная земля начала на глазах выталкивать из себя ростки различных растений. К полудню степь расцветилась желтыми и синими коврами. Жаворонки, порхая в голубой выси, посылали оттуда звонкие песни. Им вторили посвисты многочисленных сусликов. Над всеми величественно проплывали степные орлы. Фейзулла впервые был в широкой весенней степи, поэтому только сейчас убедился, что Всевышний, сотворив землю, был щедр к любой ее части.
   Куюк, ковырнув землю кнутовищем, удовлетворенно хмыкнул и сказал, что можно выезжать. Фейзулла послал в три стороны разведку, приказав докладывать о всех подозрительных встречах. Теперь впереди ханского войска скакали Фейзулла и Куюк. Хан, чуть отстав от них, ехал рядом с матерю, которая уже сняла с себя маскарад и была в женской одежде, прикрыв лицо платком.
   Куюк, показав плетью на видневшийся на горизонте курган, сказал:
   - Я проскачу туда и осмотрюсь. Мне кажется пора сворачивать на восход.
   Свернули и оказались у реки Салгир. Она, изогнувшись дугой, катила свои светлые воды с юга на север. Чуть отошли от нее, как наступил вечер. Перед последним броском к Кафе, решили сделать привал. Несмотря на то, что окрестности лагеря беспрерывно объезжали конные патрули, костры жгли осторожно, используя для этого низины и ямы.
   Теперь собеседником хана был не только Фейзулла, но Куюк и Гюльсара. Они сидят возле небольшого костра и обсуждают дальнейшие действия.
   - Как видно, - сказал Фейзулла, - нам все же удастся добраться до Кафы.
   - Это полдела, - заметил Менгли-Гирей.
   - Ты прав, великий хан, - сказал Куюк, - теперь надо думать как без потерь пробраться за ее стены.
   - Если нас раньше времени не обнаружат, то это не будет большой проблемой, - заверил Фейзулла. - Я проберусь к потайной калитке и попрошу позвать Марко Кассимо. Он сейчас капитан аргузариев. Поговорим и все будет хорошо.
   - Наверное, без консула и он не решит этот вопрос, - сказала Гюльсара. - Ведь не одного человека понадобится провести в город.
   - Ты права, валиде, - согласился Фейзулла, - без консула тут не обойдешься, но я уверен, что он не будет возражать.
   - Чтобы успеть к ночи выйти к Кафе, нам нужно будет еще до восхода солнца быть на конях, - сказал Куюк и посмотрел на хана.
   - Я тебя понял, мурза, - ответил тот, - поэтому не будем засиживаться. Спать.
   Низкое утреннее солнце светило в глаза и всем было понятно, что ханская свита движется на восток. Равномерный бег коней был остановлен когда впереди появился, мчавшийся во всю прыть, всадник. Куюк выехал ему навстречу и вскоре они поравнялись. О чем-то говорили, всадник показывал на восход. Хан и Фейзулла подъехали к ним и узнали, что впереди движется большая группа людей. Часть из них на конях, а остальные пешком.
   - Чтобы это могло быть? - спросил Фейзулла Куюка.
   - На боевой отряд не похоже, - ответил тот.
   - Тогда что? - спросил хан.
   - Этот человек говорит, - сказал Куюк, показывая на воина, стоявшего поодаль, чтобы не слышать о чем говорят господа, - что всадники, похоже, охраняют пеших. Они едут с боков от них. Возможно перегоняют в Гезлёв рабов.
   - Сколько тех и других? - спросил хан.
   - Всадников человек пятьдесят, а пеших примерно в три раза больше.
   - Что, Фейзулла, нападем?
   - Можно и напасть, меним хан. Пусть, Куюк возьмет триста человек и окружит отряд. Нужно их спешить и забрать оружие. А там решать.
   - Понял, что нужно делать? - спросил хан у мурзы.
   Тот низко поклонился.
   - Бери своих людей и вперед, а мы сразу за тобой.
   - Следи за тем, чтобы никто не убежал, - добавил Фейзулла.
   Куюк вывел свой отряд из общей массы и собрался уже скакать, как его остановил хан. Он сказал:
   - Езжай спокойно. Оружие сразу не обнажайте, сначала незаметно их окружите.
   Куюк поклонился и, отъехав от хана, стал впереди отряда.
   Когда Менгли-Гирей приблизился к встреченной колонне, заканчивалось ее разоружение. Он остановился поодаль от нее, дожидаясь доклада. Подъехал Куюк.
   - Великий хан, - сказал он, - эти люди направлялись в Гезлёв.
   - Кто старший? - спросил хан.
   - Старший - мой недруг - Мубарак Ширин. Он говорит, что Эминек послал его продать этих людей в Гезлёве.
   - Мы узнаем сейчас о планах бея Ширина, - сказал Менгли-Гирей. - Веди его ко мне.
   Хан отъехал к своей группе и приказал спешиться. Ему и Фейзулле поднесли подушки. Куюк привел Мубарака, подталкивая его в спину. Тот, в поклоне, едва согнул шею, за что сразу же был огрет плетью. Его лицо вспыхнуло огнем, и он, резко повернувшись, попытался отнять у обидчика плеть. Тот отскочил в сторону и выхватил саблю. Мубарак остановился и смерил Куюка презрительным взглядом. Менгли-Гирей, не желая без нужды раздувать ссору, сердито сказал:
   - Прекратить немедленно!
   - Он непочтительно к тебе отнесся! - выкрикнул Куюк, оправдывая свое поведение.
   - Это ему зачтется, - туманно ответил хан и, обращаясь к Мубараку, сказал:
   - Садись.
   Ширин, осмотревшись и не обнаружив рядом подушек, сказал:
   - Я постою.
   - Где сейчас Эминек? - спросил Менгли-Гирей.
   - Под Кафой.
   - Что он там делает?
   - Поджидает турок.
   - Зачем?
   - Чтобы вместе с ними разгромить тот змеиный город.
   - Почему он на это не спросил у меня разрешения?
   - Ты унизил наш род и мы тебе не подчиняемся.
   - Вы объявили мне войну?
   - Ты только сейчас это понял?
   - Куюк, - обратился хан к мурзе, - отведи его в сторону и отруби ему голову.
   - Ты пожалеешь об этом! - выкрикнул Мубарак, но, схваченный за ворот халата крепкой рукой Куюка, пополз по земле, пытаясь вырваться.
   К ним подбежали телохранители хана и помогли мурзе справиться с Ширином. Когда голова Мубарака отделилась от туловища, Менгли-Гирей сказал:
   - Тоже самое будет и с Эминеком. А сейчас, Фейзулла, давай подумаем что делать с остальными?
   - Там, меним хан, охрана и пленные, правоверные и гяуры. С кем ты не знаешь как распорядиться?
   - И с теми и с другими.
   - Прошу тебя, меним хан, спроси совета у кого-нибудь другого. Я соглашусь на любое решение.
   Увидев на лице хана крайнее удивление, пояснил:
   - Уже сейчас я предвижу, что оно должно быть необычным и неправильным с позиций правоверного хана, поэтому подумай сам или спроси хотя бы у Куюка.
   - Хорошо, я подумал и теперь жду твоего совета.
   - Будь по-твоему, меним хан, но это будет не совет, а мое личное мнение.
   - Не вижу разницы. Говори.
   - Слушаюсь, меним хан. Вся необычность моего мнения состоит в том, что я - правоверный, считаю необходимым уничтожить охрану и оставить в живых пленных.
   Не увидев на лице Менгли-Гирея удивления, а тем более растерянности, он продолжал:
   - Объясняю почему…
   - Не надо, - прервал его хан, - я и сам так думал, но хотел и тебя услышать. Я понимаю, что конкретная обстановка требует нарушения законов шариата, но Аллах видит, что у меня иного пути нет. Правоверных я лишу жизни и тем избегу предательства, гяуров оставлю живыми и получу пропуск в Кафу. Не так ли?
   - Я бы лучше не сказал, меним хан, - заверил Фейзулла.
   - Тогда отправляйся с Куюком к пленным и разделите их на чистых и нечистых. Справишься, сразу приходи. Обсудим дальнейшие действия.
   Непосвященным в тонкости политики рядовым спутникам хана было трудно понять почему гяуров оставляют живыми, а правоверных убивают, но приказ есть приказ и выполнялся он неукоснительно.
   Пленные кафинцы, сгрудившись в плотную толпу, с содроганием наблюдали расправу с их гонителями. Что же тогда будет с ними? Но к ним подошел старый татарин и на чистой латыни сказал:
   - Успокойтесь, вы останетесь живы.
   Вдруг из толпы раздался возглас, больше похожий на вопль:
   - Джоржио!
   Фейзулла посмотрел в ту сторону и увидел кого-то похожего на Марко Кассимо. Отечные глаза, «разукрашенное» синяками лицо, взлохмаченные волосы - все это мешало окончательно его узнать
   - Марко? - спросил он.
   Тот же, расталкивая толпу, устремился к своему старшему другу. Фейзулла остановил его жестом руки. Отойдя в сторону, переговорили и после этого направились в сторону расположения хана.
   Менгли-Гирей по-прежнему сидел на подушках. Наклонившись к нему, мать что-то говорила. Фейзулла остановился чуть поодаль, оставив за спиной Кассимо. Хан увидел их и поманил пальцем.
   - Рассказывай, - сказал он, делая знак матери отойти в сторону.
   Вскоре хан в подробностях узнал о событиях, связанных с осадой Кафы и пленения отряда. Обращаясь к Фейзулле, Менгли-Гирей спросил:
   - Твой друг поможет нам войти в Кафу?
   - Мы обсудили этот вопрос, и он не видит здесь трудностей.
   - Как далеко Кафа?
   - Если пройдем не торопясь остаток дня, то…
   - Почему «не торопясь»?
   - Нужно быть очень осторожными, чтобы не наткнуться на людей Эминека. Кассимо подтвердил, что северный путь к городу самый безопасный. К ночи мы выйдем к Башенным воротам. Остановимся поодаль и будем ждать пока Кассимо решит дела с охраной и переговорит с консулом. Он вернется и тогда настанет наша очередь пройти в ворота. Будем надеяться, что Ширин не сможет нам помешать.
   - Мне нравится твой план, Фейзулла, и видно Аллах благоволит к нам, если послал нам твоего друга.
   - Ты прав, меним хан, Кассимо намного облегчает нашу задачу.
   Теперь хан обратился к Кассимо:
   - Скажи, друг моего друга, какие у тебя желания?
   Того несколько смутил такой неожиданный вопрос. Желаний не перечесть, но время ли говорить о них? И он сказал:
   - Великий хан, ты подарил мне и моим людям свободу и жизнь. Что может быть ценнее для человека? Я и мои люди готовы служить тебе и мы докажем это на деле. Чтобы мои слова не расходились с делом, отдай нам коней и оружие, оставшееся от наших мучителей.
   - Быть по сему, - ответил хан.
                ***
   Марко с двумя своими воинами беспрепятственно пробрался к Башенным воротам и негромко постучал по металлической створке. В ответ молчание. Он снова постучал и только тогда услышал вопрос, произнесенный весьма не приветливо:
   - Кого черта?
   Марко назвался.
   - Синьор капитан, вы же в плену!
   - Я бежал. Приоткрой створку, чтобы я и мои люди смогли пройти.
   - Вы же знаете, синьор капитан, что это невозможно сделать без разрешения караульного начальника.
   - Так позови его.
   - Я здесь, господин, - послышался другой голос, - но вы знаете, что без разрешение капитана аргузариев я не могу открыть ворота.
   - Так я и есть тот капитан. Открывай!
   - Были бы вы по эту сторону ворот, синьор, а так…
   - Как тебя зовут?
   - Я из новых, синьор, вы меня еще не знаете, и я вас не знаю.
   - Немедленно отправляйся к консулу и скажи, что под воротами стоит Марко Кассимо и хочет пройти в город.
   На той стороне начали о чем-то спорить и капитан услышал:
   - Синьор, Кассимо, пройдите к потайной калитке.
   Марко понял, что его хотят проверить - мало кто знал в какой части стены может находиться ближайшая потайная калитка.
   - Я пошел к ней, - ответил он и вскоре оказался в городе.
   Через вторые ворота, ведущие в борго, пройти было легче. Стоило капитану назваться, как поступило распоряжение консула немедленно впустить его.
   Кроме Кабеллы и Скварчиафико в кабинете был новый консул по имени Галеацо де Леванте. Он был гладко выбрит и только узкая полоска усов чернела под носом. Щегольской камзол обтягивал могучий торс. Против него даже Кабелла казался мальчишкой. Он только на днях принял бразды правления у Кабеллы. Но так как корабль, на котором должен был уехать старый консул, так и не пришел, то он по-прежнему считал кабинет своим. А де Леванте, обладая терпимым нравом, не стал ему перечить.
   Кассимо низко поклонился своему старому и новому начальству и остался стоять в дверях. Его с любопытством рассматривали. На плечах у капитана вместо сюртука - холщовый халат, на голове войлочный колпак. Молчание прервал Скварчиафико:
   - Марко, ты совсем татарином стал! Попадись ты мне на улице, прошел бы мимо.
   - Садитесь, капитан и рассказывайте, - сказал Галеацо, показывая рукой на стул.
   Выслушав подробный рассказ Марко, новый консул воскликнул:
   - Ваше чудесное избавление похоже на сказку!
   - Именно это я и хотел сказать, но вы меня опередили, - подтвердил Кабелла. - Нет ли тут подвоха со стороны татар?
   - Это вы о чем? - удивился Кассимо.
   - Вы стали плохо слышать, капитан? Я сказал о подвохе со стороны татар. Ваше чудесное избавление слишком сказочно, чтобы быть правдой.
   - Вы мне не верите?! - возмутился Кассимо.
   - Не о вас  речь, капитан, - досадливо возразил Кабелла. - Татары провели хитроумную операцию. Одни взяли вас в плен, другие освободили, теперь, в знак благодарности, они просятся в город. Мы, поверив вам, впустим их, а они нас всех тут же перебьют. Вы говорите у Менгли-Гирея полторы тысячи всадников?
   - Полторы, - подтвердил Кассимо, - но, как вы не поймете, что это разные татары.
   - Разных татар не бывает, все они одним миром мазаны.
   Последние слова вызвали улыбку у собеседников - мусульмане и вдруг «миром мазаны», но так как разбираемый вопрос был серьезен, Кабеллу не поправили. Новый консул спросил:
   - Вот вы сейчас, синьор Кассимо, выслушали серьезные возражения моего коллеги, после этого у вас возникли хоть малейшие сомнения в отношении татар?
   - Ни в малейшей степени, ваша светлость!
   - Вот видите, синьор Кабелла, вы не поколебали убежденность капитана. А что вы молчите синьор Скварчиафико?
   - Если хотите знать мое мнение, - ответил Оберто, - то я согласен с опасениями синьора Кабеллы. Мне кажется в истории уже был подобный случай. Только тогда некто Одиссей изготовил деревянного коня и подсунул его своим врагам - троянцам. А в брюхе этого коня…
   - Мы знаем эту историю, синьор Скварчиафико. Нужно сказать, что вы своевременно вспомнили об этом историческом факте, ибо у нас есть возможность уточнить его идентичность с нынешним событием.
   Так вот, синьоры, - продолжал Галеацо де Леванте, - мы не понаслышке знаем о серьезной размолвке внутри татарской орды. Сейтак, как вам известно, прячется в Кафе и не думает поддерживать Ширина. Он из этого же знатного татарского рода и у него была возможность уехать из города. Он же мне говорил, что Эминек мстит хану за снятие его с должности префекта. За эту печальную глупость, сотворенную с вашим участием, синьор Скварчиафико, мы сейчас и расплачиваемся. Под стенами города, синьор Кабелла, плоды вашей близорукой деятельности. Хан, уступивший вашим настояниям, сейчас вынужден просить у нас политического убежища. Да, он не один. Так что тут удивительного? Где вы видели государя, путешествующего в одиночестве? Если бы троянцы соблаговолили поразмыслить, как мы сейчас, они не попали бы впросак. Мне кажется, что иногда откровение момента стоит опыта многих жизней. Не так ли, синьоры?
   Не услышав ответа, сказал:
   - И последнее. Не забывайте, синьоры, Эминек не просто стоит под стенами, он ждет турок! Что нам остается делать в подобной обстановке? Отвечу - накапливать оборонные возможности города. У хана полторы тысячи всадников. Пусть одна треть - лежебоки, но и тысяча значительно превосходит наши силы! Как можно отказываться от этого?
   - Ваша светлость! -воскликнул Скварчиафико, - это и страшно!
   - Что именно?
   - Что они превосходят наши силы!
   - Вы снова за старое, - заметил недовольно де Леванте. - Прекратим спор и я, данной мне властью, принимаю решение. Синьор капитан, переоденьтесь и приступайте к исполнению своих обязанностей, сделайте все необходимое, чтобы хан со всей его свитой оказался в городе. Выполняйте. А вы, синьоры, готовьтесь к отправке на родину.
   - Каким путем? - поинтересовался Кабелла.
   - Любым.
   - Проливы для нас закрыты, ваша светлость, - напомнил Скварчиафико, - и сухопутный путь перекрыт татарами. Мы в мышеловке!
   - Зачем так мрачно? - возразил консул. - По Черному морю нам еще не запретили ходить. Отправляйтесь в Монкастро, а там через Валахию и вы дома.
   - Хорошо, Галеацо, - сказал Кабелла, - распорядись, чтобы мне выделили корабль.
   - Попутным, Антонио, попутным!
   Никто из них еще не знал, что Мухаммад II, убедившись в серьезности намерений Эминека уже выслал в сторону Кафы свой флот. И случилось это 19 мая 1475 года.

                ГЛАВА VII
                СГОВОР
   Осада Эминеком Ширином Кафы в корне преобразила размеренную жизнь города. Сухопутный путь в глубину полуострова был перекрыт, поэтому появилась большая необходимость в плавающих средствах. То, что годами валялось и гнило на берегу, ремонтировалось, конопатилось, смолилось. Цены на смолу, как и на хлеб, взлетели до небес.
   Кафинские власти не жалели денег на приобретение продуктов длительных сроков хранения. Пока Эминек не добрался до Судакского округа, продукты широким потоком шли оттуда. Сейтак, не слазя с коня, мотался между деревнями и буквально выгребал запасы зерна и корнеплодов, сушенной и соленой рыбы. Когда же татары Эминека овладели Судакской долиной, Сейтак уплыл в Тамань и поток продуктов в Кафу уже шел оттуда.
   Генуэзское владычество на море всегда было гарантией сохранности Черноморских колоний. Кочевники, не располагающие флотом, не представляли серьезной угрозы. Так и сейчас, наполняя закрома и склады города необходимыми продуктами, кафинские власти надеялись на благополучный исход и этой осады.
                ***
   Душная ночь только начала уступать утренней прохладе, как в парадную дверь дома Сейтака громко и требовательно застучали. Он слышал глухие голоса внизу и вот в спальню робко постучал слуга.
   - Эфенди, там внизу требуют тебя.
   - Кто?
   - Его зовут Касим-ага, он хранитель казенного имущества.
   Сейтак слышал о таком, но откуда он взялся?
   - Что ему надо?
   - Он сказал, что будет говорить только с тобой.
   - Подавай одеваться, - распорядился мурза и неохотно спустил ноги с постели.
   Что нужно этому хранителю чужих ценностей? И как он очутился в Кафе, если ему надлежит быть в Саладжике рядом с ханом? Так размышляя, Сейтак спустился в прихожую, где, сидя на лавке, дремал Касим. Услышав шаги, он приоткрыл глаза и сразу же вскочил.
   - Селям алейкум, мурза Сейтак, - проговорил он, низко кланяясь.
   - Мераба, - буркнул тот в ответ и тут же спросил:
   - Что тебе надо?
   Касим протянул плотный лист бумаги, на котором были оттиснуты две восковые печати - хана Менгли-Гирея и консула де Леванте. Текст предписывал префекту (тудуну) освободить первый этаж, занимаемого им дома, под казенное имущество Крымского ханства.
   - Почему это имущество, здесь? - спросил Сейтак.
   - Сегодня ночью повелитель крымского юрта великий хан Менгли-Гирей соизволил прибыть в этот город. Он расположился в консульском дворце, а имущество было решено сложить на первом этаже твоего дома.
   - А если я возражаю?
   - Единственный способ возражения - это убраться тебе отсюда со всеми домочадцами.
   - Как ты смеешь?
   - Это не я сказал, а великий хан.
   Сейтаку ничего не оставалось, как подчиниться. Он велел слугам занести его вещи снизу на верх и на этом успокоился. Его мать пыталась вмешаться в дела хранителя имущества, но тот велел ей убираться.
   Полдня не кончалась суета. Когда все стихло, Сейтак вспомнил, что с утра ничего не ел. Хлопнул в ладоши, но вместо слуги в комнату вошел Касим. От возмущения у мурзы перехватило дыхание.
   - Вон отсюда! - с выдохом выкрикнул он.
   Хранитель имущества не шелохнулся, только лицо его расплылось в широкой улыбке. Сейтак попытался чем-то швырнуть в него, но рядом, кроме подушек, ничего не было. Но вот рот Касима сбежался в плотную полоску, и он строго сказал:
   - Не суетись, мурза. Выслушай меня сначала.
   Сейтак невольно посмотрел на него и встретил холодный взгляд узких глаз.
   - Что тебе надо?
   - Самую малость, мурза. Выслушай, и я уйду.
   - Говори!
   - Твой эмдже велел селям тебе передать.
   - Какой дядя? - спросил Сейтак, невольно вздрогнув.
   - Назвать его имя?
   - Не надо! - вскричал мурза. - Зачем мне это имя!?
   - Сейчас поймешь, - ответил Касим, садясь без разрешения рядом с ним.
   Сейтак невольно отодвинулся.
   - Ты знаешь, что твой эмдже уже четыре недели как обложил Кафу?
   - Кто этого не знает? - недовольно буркнул Сейтак.
   - А то, что он ждет османов, ты знаешь?
   - Об этом весь базар говорит.
   - Правильно говорит. Приплывут турки и тогда начнется настоящая осада города.
   - Зачем ты мне об этом говоришь?
   - Ширин-бей велел предложить тебе сделку.
   Будто во сне, Сейтак проговорил:
   - Ширин-бей… Ты и он… Что общего?
   - Это не твое дело, мурза. Слушай дальше. Твой эмдже сказал: «Передай Сейтаку мои слова: если он хочет получить мое прощение, то должен помочь мне. Пусть запомнит тот день когда османы начнут осаду Кафы, от него начнется отсчет. Чем меньше дней мы потратим на взятие города, тем больше моя благосклонность будет к нему. Если простоим под стенами больше двух недель, то и прощения не будет. Если меньше, то пусть смело идет к моей руке». Ты хорошо слышал сказанное твоим дядей?
   - Две недели… - как сомнамбула повторил Сейтак. - Откуда такой срок?
   - Так сказал Ширин-бей и не нам обсуждать его слова!
   - Тогда кто ты, Касим?
   - Ты сам сказал - Касим, а остальное тебе не надо знать.
   Сейтак долго думал. Наконец проговорил:
   - Почему эмжде решил, что я смогу повлиять на сроки осады? Я - маленький человек.
   - Бей предвидел этот вопрос. Он сказал: если этот фасик будет ссылаться на то, что от него мало что зависит, то пусть вспомнит как он смог получить должность тудуна. Уж конечно без консула тут не обошлось. Это его слова.
   - Нашел что вспоминать, - с горькой усмешкой ответил мурза. - Знал бы он сколько денег я на это потратил. Сейчас я нищий. Даже хан не платит мне жалование.
   - Расплакался, - с презрением заметил Касим, но быстро поправился:
   - Ты беден, но хан богат. Внизу добра не пересчитать.
   - Позволь, - чуть ли не вскричал Сейтак. - Ты предлагаешь мне распоряжаться ханским имуществом?
   - Ты неправильно меня понял, мурза. Распоряжаться буду я, но приводи сюда человека, который сможет открыть городские ворота в отведенный срок, и пусть он выбирает себе любую ценность. И еще. Тому, кто откроет ворота, гарантируется жизнь и полная сохранность имущества. Если он генуэзец, то его беспрепятственно отправят на родину.
   - А хан знает об этом?
   - Зачем ему лишние заботы? Разве мы не обязаны оберегать его от них?
   - А если он вздумает проверить свое имущество?
   - Сейчас ему не до этого, а дальше тем более. Да, чуть не забыл. Охрана, которая внизу, будет охранять не только имущество, но и тебя с матерью. Им дано указание вас из дому не выпускать. Всех твоих слуг я заменил. Старший среди них Талыч. Ему можешь полностью доверять.
   - Выходит я под арестом?
   - Так пожелал великий хан и… твой эмжде. Здесь их желания совпали.
   Касим встал и направился к выходу. У двери, обернувшись, сказал:
   - Учти, мурза, две недели. Уложишься - будешь жив, не уложишься - погибнешь в первый же день падения города.
   Едва стихли шаги Касима, как в спальню вошла Диляра.
   - Я все слышала, сынок, - сказала она, опускаясь на диван рядом с ним.
   - Ты подслушивала? - спросил Сейтак удивленно.
   - С каких это пор у тебя появились от матери секреты?
   - Я бы мог сам рассказать, зачем было подслушивать?
   - Прекратим пустые разговоры, сынок, и приступим к делу. Я слышала как это исчадие ада наставлял стражников. Он говорил: мурзу и его мать дальше десяти шагов от дома не отпускать.
   - Они осмелятся нас хватать?
   - Нет, сынок, они будут в нас стрелять.
   - Совсем хорошо, - только и сказал Техур и надолго замолчал, задумавшись о превратностях судьбы, а у матери появилось время вспомнить, что они с утра ничего не ели. 
                ***
   К концу дня мать и сын решили пригласить в гости консульского советника Скварчиафико, и обсудить с ним требования Эмина. Талыч, по их просьбе, побывал в консульском замке и, вернувшись, доложил, что эфенди фряг придет сразу после захода солнца.
   На подходе к дому префекта, Скварчиафико увидел, что его охраняют татары. В прихожей, пропахшей бараньим салом и овчиной, прогуливались еще два стражника. Оберто объяла тревога. Не ловушку ли ему здесь уготовили? Собирался повернуть обратно, но к нему подошел пожилой слуга, тот что был у него днем, и учтиво сказал:
   - Прошу вас, эфенди, следуйте за мной.
   Они поднялись по широкой лестнице и прошли в столовую. Его ждали. Сейтак стремительно подошел к гостю и обнял его. Мать мурзы встала с подушек и низко поклонилась гостю.
   - Талыч, - сказала она, - можешь идти.
   Тот поклонился и молча вышел, протопал по коридору и тут же вернулся, чтобы занять место у двери, из-за которой слышались голоса.
   Сейтак во всех подробностях рассказал Скаврчиафико о разговоре с Касимом.
   - Это не может быть провокацией? – спросил гость после короткого раздумья.
   - Чьей провокацией, - не понял Сейтак.
   - Хотя бы, со стороны хана.
   - Подумай сам, - возразил мурза, - хан только этой ночью пробрался в город. Ему некогда было о себе подумать, а тут вдруг я ему понадобился. Нет, это работа Эмина. Пожег аванборги и заскучал. Он истосковался в ожидании османов. Вот и ищет чем бы заняться.
   - Возможно и так, но что ты хочешь от меня?
   - Эммин обещал жизнь мне и тому человеку, который посодействует скорейшей сдаче города.
   - Это трудно будет сделать.
   - Но и ставка велика.
   - Как сказать, - усомнился Оберто, - Наши жизни – пшик, по сравнению с тем, что хочет получить твой дядя. Это город уже два века стоит нерушимой скалой на краю цивилизованного мира. Он, бывало, по три года выдерживал осаду всяких пришельцев, а тут хотят получить его целехоньким за каких-то две недели. Несбыточная мечта!
   - Ты предлагаешь поторговаться?
   - Я предлагаю отказаться от этой дикой идеи.
   - Но тогда…
   - Прекратим этот пустой разговор!
   - Подожди, Оберто, - вмешалась в разговор Диляра. – Я соглашусь с тем, что ты сам не сможешь решить эту задачу, но есть другие, которым она будет по плечу.
   - Если уважаемая синьора имеет ввиду Кабеллу, то он уже не консул, поэтому не имеет распорядительных прав. Мы тут застряли лишь потому, что не на чем отправиться на родину. Все шкиперы и капитаны, как перед бурей, который день уже сидят на берегу.
   - Вам не кажется, Оберто, что времена меняются. То, что было двести лет назад не может быть образцом для нас сегодня?
   - А что изменилось? Генуя по-прежнему владычица морей. А стены…
   - Зачем вы сами себя обманываете, Оберто? Ведь многое изменилось.
   - Что именно?
   - Если Генуя и является владычицей морей, то в их число Черное море не входит. Капитаны сидят на берегу, потому что знают это, а вы не знаете.
   - Они трусы!- горячо возразил Скварчиафико. – Вот совсем недавно, один наш корабль сумел одолеть три турецких! Встретились они в Боспорском проливе. Наш корабль огнем своих пушек посбивал паруса у турок и взял на абордаж!
   - Вот вы вспомнили о пушках. Как вы думаете, у турок они есть? – спросила Диляра.
   - Не знаю. Возможно и есть.
   - Отсюда и следует, дорогой Оберто, то, что раньше не удавалось нашим предкам сделать за три года, турки сделают за три месяца! Эминек, а он, я уверена, не от своего имени, поставил моему сыну срок. В его пределах жизнь или смерть. Я хорошо знаю своего родственника. Ему тяжело было отказаться от мести моему сыну. А раз пошел, то понимает: овчинка стоит выделки. Давайте, Оберто не будем терять возможность остаться живыми в этой нешуточной борьбе. Ведь вы знаете как беспощадны к врагам османы.
   - Я еще раз повторяю, уважаемая синьора, что эта задача не только мне не по зубам, но и любому другому. Если даже де Леванте захочет это сделать, то не сможет. Народ растерзает его на кусочки, узнав о таком решении.
   - Скажите, - спросила Диляра, - так ли единодушен народ Кафы, как вы мне это преподносите? Неужели у него нет противоречий?
   - Конечно есть, но я не знаю как их можно использовать.
   - Назовите хоть одно.
   Скварчиафико вспомнил о конфликтах внутри армянской общины и на лице у Диляры появилась довольная улыбка.
   - Чему вы радуетесь? - спросил он.
   А Сейтак, знающий хорошо свою мать, понял, что она ухватила крысу за хвост и теперь никогда живой не выпустит. Мать уловила его восторженный взгляд и еще шире улыбнулась.
   - Вы, уважаемый Оберто, - сказала она, - располагаете прекрасной возможностью создать в городе всеобщее недовольство! Ведь сейчас армян в городе очень много. Они мечтают создать в Крыму свое государство? Ну и пусть создают!
   - Да кто им позволит!
   - Правильно! Генуэзцы не позволят, а османы с легкой душой пообещают поддержать эту бредовую мечту! Вот и основа для ненависти и любви! Если мы сейчас расшевелим недовольство армян властью генуэзцев, а с появлением турок распространим слух, что те намерены предоставить армянам самостоятельность, то это еще больше их сплотит. Ради этой химеры они потребуют сдачи города и консул вынужден будет подчиниться! Красиво?
   - Красиво, но недостоверно. Консул располагает тремя сотнями стипендиариев и сейчас в пределах стен у него полторы тысячи всадников-татар. Этой силы хватит, чтобы подавить любой бунт в городе.
   - Можно подумать, Оберто, что мы говорим на разных языках. Консул должен не захотеть расправляться с народом, он должен стремиться выполнить его волю!
   - Нет, Галеацо де Леванте не такой человек. Он очень тщеславный. Он ляжет костьми, но не унизится до сдачи города.
   - Ну такое совсем просто решается! - воскликнула Диляра. - Нужно заранее позаботиться о его костях!
   - Это не так просто, как вы думаете.
   - Он бессмертный?
   - Да нет. Он без охраны на людях не появляется.
   - Выстрел из засады и нет человека. Но не будем сейчас заниматься подробностями. Всему смой черед. А сейчас я хочу услышать от вас: беретесь за это дело или нет?
   - Если у власти останется де Леванте, то это пустая затея.
   - Дорогой Оберто, я была лучшего мнения о ваших деловых способностях.
   - Они мне и подсказывают, что при жизни де Леванте…
   - Понятно! Считайте - его нет!
   - Тогда согласен.
   - Вот и хорошо, - уже спокойно подытожила Диляра. - Почему вы плохо едите, наш дорогой гость?
   Скварчиафико первый раз за весь вечер улыбнулся и молча принялся за еду.
   Когда он уходил в сопровождении Сейтака, внизу их поджидал Касим. Он встретил их низким поклоном и, обращаясь к мурзе, спросил:
   - Вы обо всем договорились, эфенди?
   Сейтак кивнул головой.
   - Тогда, синьор, прошу следовать за мной.
   Скварчиафико недоуменно посмотрел на Сейтака, но тот, улыбаясь, взял его под руку и повел вслед за Касимом. Они вошли в комнату, в которой раньше хранились продукты, а сейчас она была небрежно заполнена дорогим оружием и золотой посудой.
   Хранитель казенного имущества, обратившись к генуэзцу, сказал:
   - Синьор заслуживает поощрения. Выбирайте себе всё, что вам понравится.
   Скварчиафико растерянно осмотрелся. Если бы это добро да в Геную! Он взял в руки саблю, привлекшую его внимание брильянтовым переливом.
   - У синьора отличный вкус, - поощрил его выбор Касим. - Но к этой сабле, синьор, ваш пояс слишком беден.
   Хранитель порылся в куче поясов и вытащил один из них. Золотая пряжка и золотые же накладки, вперемешку с драгоценными камнями, украшали его.
   - Эта вещь тоже ваша.
   Руки Оберто дрожали от радости и возбуждения. Он приложил пояс к животу, приставил ножны и остался доволен. Он видел себя в блеске этого снаряжения уже в Генуе на приеме в банке святого Георгия. Какой фурор он там произведет! Ему, цивильному лицу, ни к чему эта сабля, но за нее в Генуе можно будет купить любую должность. Он показал татарину, что вещи нужно было бы во что-то завернуть. Тот взял нож и отрезал большой кусок от штуки красной парчи. Потом бережно завернул в нее саблю и пояс. От этого подарок не стал менее заметным.
   - А нет ли у вас тут чего-то темного? - спросил Оберто.
   Касим его понял и вытащил из груды тканей синий шелк.
   - Черного нет, - сказал он, отрезая еще больший кусок.
   Шелк хорошо лег на парчу и довольный Скварчиафико, взяв подарок в руки, поблагодарил татар. Касим, выпуская гостя из хранилища, спросил:
   - Вы, синьор, взяли саблю, чтобы отрубить голову де Леванте?
   Оберто удивился осведомленности хранителя ханского имущества.




   ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
   НАШЕСТВИЕ   

   ОСТАВШИЕСЯ РАССЕЯЛИСЬ ТАК,
  ЧТО НЕ ОСТАЛОСЬ ИХ И ДВОИХ ВМЕСТЕ.
         БИБЛИЯ, ПЕРВАЯ КНИГА ЦАРСТВ, 11,11


                ГЛАВА I
                ПОИСКИ ВИНОВНЫХ
   Утреннее небо над мысом Чауда посветлело, погасли последние звезды, деревья ловят легкий ветерок и шепчут друг другу приветствия, громадная чаша бухты заполнена водой, напоминающей расплавленный свинец. Нарождается последний день мая 1475 года. Рождается для того, чтобы обозначить собой окончание двухсотлетнего европейского уклада на берегах Тавриды.
   В кафинскую бухту, погоняемые мощными гребками весел, входят первые галеры турецкого флота и устремляются к причалам для захвата вражеских кораблей. Когда обыватели, прервав свой сон, в тревоге взобрались на стены, то увидели не спокойную гладь бухты, а бурлящую стихию: тысячи весел буквально вспарывали водную поверхность. С береговых фортов раздаются первые пушечные выстрелы, но они, как и взбалмошные крики испуганных чаек, совершенно безвредны туркам.
   За мысом святого Ильи, под охраной татарского войска, начинается  высадка десанта. Первыми выгружают лошадей. Их сюда доставили на 120 специально приспособленных судах. Многодневная вынужденная неподвижность как будто сковала ноги животным. Сходя по трапу, они с трудом их переставляют. Будь здесь хоть какое противодействие десанту, выгрузка лошадей была бы невозможной, а так их неспешно отводят в сторону и тут же у берега расхаживают.
   В то время как за стенами города деловито суетился враг, в их пределах население по-разному выражало свое отношение к событию. Одни вылавливали местных турок и избивали их, другие взбирались на боевые площадки и грозили оттуда врагу кулаками или унижали его демонстрацией свиных голов и показом срамных частей своего тела; третьи собирались толпами и, вспоминая действительные и мнимые обиды, предъявляли властям свои требования. Они были особенно крикливы. К вечеру достигли пределов дворцовой площади.
   Консул де Леванте собрал чрезвычайное заседание Консульского Совета.
   - Вы слышите? - обратился он к Совету. После паузы, во время которой присутствующие должны были вникнуть в вопрос, продолжал:
   - Меня сейчас беспокоят не турки, борьба с ними еще впереди, а наши крикуны. Особенно тревожит то, что их требования явно не спонтанны. Как мне докладывали, все начинается на базаре. Именно там зарождается этот мутный поток лжи и необоснованных претензий. Сейчас, как видите, он под стенами нашего здания.
   - Если бы они требовали – подолжал консул, - снижения налогов, наказания казнокрадов и мздоимцев, я бы принял это как должное, и думал бы  как пойти им навстречу. Они же охаивают высшую власть колонии, называют ее преступной и требуют изгнать нас, строителей этого прекрасного города, нас, учредителей такой административной системы, о которой аборигены Хазарии и мечтать не могли.
   Чего стоит, например, требование образовать «Приморскую Армению»? Колония приютила тысячи гонимых турками армян, позволила им разбогатеть, а они, следуя чьим-то подсказкам, безоглядно устремились в бездну хаоса и требуют того, что приведет их же, в конечном счете, к неминуемой гибели.
   Уважаемые синьоры, на нас лежит большая ответственность перед отчизной и нашим хозяином - «Банком св. Георгия». От того, как мы сумеем действовать в этой сложной обстановке, зависит не только наше с вами благополучие, но и будущее колонии. Я беру на себя смелость заявить, что если мы не наведем порядок внутри города, мы не сможем справиться и с внешним врагом. Прошу высказываться, синьоры.
   Гробовое молчание было ответом на речь консула. От этого выкрики за окнами стали слышнее. С места поднялся Марко Кассимо. Несмотря на годы, он был по-прежнему строен, мужественное лицо его задубело от множества нелегких трудов.
   - Ваша светлость, синьоры, - сказал он, - как мне кажется, было бы странным, если бы я не предвосхитил ваши выступления небольшим экскурсом в недавнее прошлое, явившееся первопричиной развернувшихся сегодня событий.
   - Вы что делаете, капитан, - прервал его экс-консул Кабелла, - вы намекаете на то, что я виноват в том, что сейчас произошло?!
   - А как, по-вашему? - спокойно спросил Кассимо.
   - По-моему, во всем виноват хан Менгли-Гирей, который не смог навести порядок в своей стране! Он потерял управление и вот результат.
   - Разве не ваши бездарные действия, синьор Кабелла, привели к этому? Вы изгоняете с должности второго человека в ханстве, и он, будьте любезны убедиться, вместе с турками сейчас у нас под стенами.
   - Ваш хваленый Эминек, - прервал капитана Кабелла, - пытался развалить экономику колонии и получил за это по заслугам. Его снятие было согласовано с ханом. На всех необходимых документах стоит его подпись.
   - Подождите, синьоры, - вмешался в их спор консул, - ваши пикировки полезны будут на предстоящем суде, а сейчас нам следует решать совсем другие задачи. Вам еще есть, что сказать, капитан?
   - Есть, ваша светлость, - твердо ответил Кассимо. - Вы правильно заметили, что толпа кем-то направляется. Необходимо найти подстрекателей.
   - И у вас уже есть соображения на этот счет?
   - Есть, ваша светлость. Как ни странно, но подстрекателями являются татары. Я не пойму их интерес в этом вопросе, но то, что именно они реанимировали идею «Приморской Армении» несомненно. У меня в подвале сидит пара крикунов - татар. Они твердят: «Нам сказали, что так надо кричать, вот мы и кричим». Понятно, что это мелкая рыбешка. Щука же может быть в окружении хана или префекта. Мурзу Сейтака свободно посещают его соплеменники, а иногда и наши соотечественники.
   - Возможно, их связывают служебные обязанности?
   - Возможно, ваша светлость.
   - Вот видите. Садитесь, синьор капитан, и давайте дадим выступить другим.
   «Другим» оказался канцлер и хранитель печати колонии синьор Арнальд Павони.
   - Пока мы тут выясняем прошлые ошибки, - сказал он непререкаемым тоном, - нынешние растут, как на дрожжах. И мне кажется, ваша светлость, что вы уже заслуживаете упрека в том, что в этой сложной обстановке, не действуете, а обсуждаете.
   - Советуюсь, синьор канцлер.
   - Пришло время приказов и реальных дел, а не советов. Распределите между нами обязанности и потребуйте неукоснительного их выполнения!
   - Я так и собираюсь сделать. И первое назначение получает уважаемый синьор Скварчиафико. Я ему поручаю переговоры с нашими врагами за стенами города. Нужно попробовать откупиться от них. Если турки ворвутся в город, то по сравнению с тем ужасом, который нас ожидает, любая дань не покажется чрезмерной. Капитану Кассимо поручаю навести порядок в городе.
   - Позвольте, ваша светлость, - перебил консула канцлер, - Марко Кассимо, как мне известно, имеет хорошие, я бы сказал дружеские, отношения с армянским банкиром Гайком Комяресом. Это наиболее влиятельная особа среди армянской общины. Пусть он повстречается с ним и разъяснит ему, если он сам этого до сих пор не понимает, пагубность идеи «Приморской Армении».
   Консул посмотрел в сторону капитана. Тот наклонил голову.
   - Решено, - сказал де Леванте. - Кассимо встретится с банкиром, но сначала, синьор капитан, нужно успокоить улицу.
                ***
   Несмотря на то, что окна апартаментов Менгли-Гирея выходили во внутренний двор, уличный гвалт дошел и до его ушей. Он послал Фейзуллу выяснить причину и определить насколько шум опасен, для его ханского благополучия.
   Фейзулла тщательно перевязал чалму, надвинул ее на лоб, чтобы как можно больше скрыть лицо, и вышел хорошо знакомыми коридорами на дворцовое крыльцо. Толпа была не столь большая, сколь криклива. Татар в ней не было видно. Выделялись с десяток чернобородых крепышей, определенно армян. Остальные - несколько десятков особей неопределенной национальности. Это была та прослойка городского плебса, которая жила подачками. Она не унижала себя каждодневной работой, но всегда с охотой участвовала в любых городских сварах. Особенно в тех, что хорошо оплачивались. В их обязанности входило громко выкрикивать нехитрые лозунги. На этот раз они горланили: «Даешь свободную Армению! Долой эксплуататоров - генуэзцев! Хлеб народу, веревка эксплуататорам!»
   Слушая эти и другие выкрики, Фейзулла представил себя на месте капитана аргузариев, и кровь закипела в его жилах. Ох, как бы он сейчас кинулся в самую гущу толпы на своем Гиероне и хлестал бы, и хлестал бы плетью этих горлопанов. Сзади послышались торопливые шаги. Он оглянулся. На крыльцо вышел Марко. Они тепло поздоровались.
   - Что скажешь? - спросил Кассимо.
   - Что-то подобное уже было. Тогда у меня рука опухла от усердной работы плетью. Давно уже никто не учил этих бездельников.
   - Заметь, - сказал Кассимо, - среди них есть и уважаемые люди. Вот того с седоватой бородой я как-то встречал у Гайка.
   - Я его помню еще молодым. Это вечно недовольный Киракос.
   - С ним для начала и поговорим, - сказал Кассимо.
   - Киракос, Киракос, подойдите сюда! - крикнул он по-армянски.
   Армянин подошел и слегка поклонился.
   Кассимо протянул ему руку для пожатия, но тот заложил свои руки за спину и сказал:
   - Не позорьте меня.
   - Какая крыса сдохла на армянском подворье? - удивился Кассимо. Но всмотревшись в угрюмое лицо Киракоса, не дожидаясь ответа, спросил:
   - Я хочу встретиться с Гайком, вы не знаете где он сейчас?
   - Захочет ли он разговаривать с оккупантом?
   - Это вы серьезно? - снова удивился капитан.
   - А это вы считаете не серьезным? - ответил Киракос, показывая на притихшую толпу.
   - Что нужно сделать, чтобы вы ушли с улиц? - спросил уже Фейзулла.
   Киракос смерил татарина презрительным взглядом и ничего ему не ответил. Фейзулла вспылил:
   - Тебя, Киракос, мало в детстве били!
   - Не ты ли хочешь это восполнить? Попробуй и посмотрим, что от тебя останется!
   С этими словами Киракос отошел к толпе и над площадью снова понеслись выкрики.
   - Если и Гайк так настроен, - сказал Кассимо, - то наши дела плохи.
   - Да, ты прав, - согласился Фейзулла. - Вспоминаю, какими послушными и смирными они были какой-то десяток лет назад, а сейчас, видишь ли, они - жертва.
   - Я получил указание консула, навести порядок на улицах, - сказал Кассимо
   - Ну и хлыст тебе в руки, Марко, - воскликнул Фейзулла, - жаль только, мне нельзя быть рядом с тобой!
   - Но я, прежде чем их разгонять, все же встречусь с Гайком. Мне нужно знать его мнение.
   - Если не возражаешь, я с тобой.
                ***
   Так в роскошном доме банкира Комяреса встретились три друга. Они сидели в большом зале с высоченными потолками. Их негромкие голоса, уходя ввысь, возвращались еле слышным эхом, больше похожим на шелест листвы. Перед ними на столе обычная для армян еда. Ее принесли молчаливые женщины, одетые в черное. Хаше, обильно сдобренное чесноком разлили по тарелкам. В них густо плавали кусочки мяса от телячьих ножек и рубца. Рядом лежал лаваш. Чуть поодаль плоская колбаса - суджук, жгучая от красного перца, и бораки - армянские пельмени. Такое меню позволило Кассимо сказать:
   - Помню и десять лет назад, Гайк, ты угощал меня таким же супом и такой же колбасой. Ведь ты так разбогател с того времени…
   - Разве я перестал быть армянином?
   - Ну, все же.
   - Нет, Марко, армянин везде и всегда должен им оставаться, независимо от богатства. Ты знаешь как в Армении готовят хаше? Говяжьи ножки, прежде чем начинают варить, сутки держат в горном ручье. Так у них вымываются все ненужные запахи. Жаль, в Кафе нет горных ручьев.
   Гайк задумался, держа ложку у рта. Жидкость лилась обратно в тарелку.
   - Тебе хочется домой? - участливо спросил Фейзулла.
   Гайк положил ложку, только после этого ответил:
   - Нет, Джоржио, я подумал, что нужно будет себе в усадьбу отвести какой-нибудь горный ключ.
   - Из Армении?
   - Зачем так далеко? Есть и ближе.
   - Боюсь, османы помешают твоей затее, - сказал Кассимо.
   - Ты это серьезно? - встревожился Гайк.
   - Ты разве не знаешь, что они высадились под городом?
   - Знаю. Как не знать? Но не думал, что это так серьезно.
   - Скажи, Гайк, ты давно виделся с Киракосом? - спросил Фейзулла.
   - С этим сумасшедшим? Да на этих днях. Он привел ко мне какого-то татарина, и они вместе начали рассказывать мне сказки о Приморской Армении. Я недослушал их и прогнал. Киракос обещал мне божью кару за то, что не поддерживаю их.
   - Кого их?
   - Да его же и того татарина.
   - А кто за ними?
   - Да такие же дураки и горлопаны, как сам Киракос.
   - Значит, ты не веришь в Приморскую Армению?
   - Получить ее из рук османов? Не верю.
   - Как из рук османов? - удивился Кассимо.
   - Они так и сказали. Якобы турецкий паша Гадик-Ахмет, он же визирь султана, пообещал кому-то, что если армяне помогут быстро расправиться с генуэзцами, то он отдаст нам Кафу и все ее владения. Прямо вот так из рук в руки.
   - Интересный поворот событий, - задумчиво проговорил Кассимо и рассказал о встрече с Киракосом.
   - И ты проглотил такую обиду? - удивился Гайк.
   - Я не знал, кто за ним стоит, - смущенно ответил Марко.
   - И ты, Джоржио, там был?
   - Да, Гайк, и я там был.
   - Где ваша прежняя храбрость, друзья мои?
   - Я бы вдвоем против нескольких десятков безумцев и раньше бы не пошел, а сейчас тем более. Ты лучше скажи как звали татарина, и каков он из себя?
   - Имя забыл, а выглядит он, как и все татары: глаза узкие, хитрые. Лицо широкое…. Да что описывать.
   - Ты прав, Гайк, - сказал Фейзулла, - таких тысячи. А как бы хотелось узнать имя этого татарина.
   - Забыл. Да и сказал он его как-то невнятно. Кстати, он сказал, что встречался с одним генуэзцем и тот в восторге от этой идеи.
   - Ну, это вообще ни в какие ворота не лезет, - растерянно сказал Кассимо, - армянин - понятно, татарин - допустимо, но какая корысть от этого генуэзцу?
   - Может, соврал? - спросил Фейзулла.
   - Скорее всего, - охотно согласился Гайк.
   - Да, - вспомнил Кассимо, - а где твой сын?
   - А что ты о нем заговорил?
   - Вспомнил, как его освобождали.
   - Это я организовал тех людей, - сказал Гайк, - а вот, среди засадивших моего сына, был и Киракос. Мы давно с ним враждуем.
   - Значит, если я буду разгонять борцов за Приморскую Армению, ты не будешь в обиде?
   - Буду рад.
   - Подожди, Гайк, - сказал Фейзулла, - а не мог бы ты встретиться снова с Киракосом и узнать у него имя татарина, а еще лучше и генуэзца?
   - Нет, Джоржио, я - банкир и у меня другие заботы. Вот вы уйдете, а мне придется всю ночь думать, как без ущерба свернуть свое дело. Да ты интересовался моим сыном. Так он в Армении. Я отправил его туда, чтобы поклонился могилам предков и побывал в святом Эчмиадзине.
   На этом они расстались, но тут же из-за двери вернулись.
   - Извини, Гайк, - сказал Фейзулла, - но мы подумали и решили вернуться, чтобы просить тебя посмотреть на одного татарина. Может, ты в нем узнаешь своего незваного гостя?
   Комярес нахмурился и нехотя ответил:
   - У меня плохое зрение и поэтому вряд ли кого-либо узнаю.
   Заметив, как огорчились друзья, предложил:
   - Но я скажу служанке, которая приносила этим гостям еду. Возможно, она и сможет опознать того татарина.
   Служанка Гайка пришла на следующее утро к консульскому замку. Фейзулла провел ее коридорами, завел в пустую комнатку, пол которой был покрыт толстым ковром, проинструктировал и, дав в руку колокольчик, оставил одну у небольшого отверстия в стене.
   Сам же Фейзулла, заручившись повелением хана, начал вызывать к себе ханских царедворцев, чтобы поставить перед каждым задачи на случай захвата города турками. Когда в комнату вошел очередной посетитель, Фейзулла услышал легкое треньканье колокольчика. Это армянка узнала в вошедшем гостя хозяина и подала сигнал.
   - Садись, Касим, - сказал Фейзулла и тут же спросил:
   - Давно видел Киракоса?
   - Недавно. А что?
   - Зачем ты приходил с ним к банкиру Комяресу?
   Касим почувствовал неладное.
   - Я не был там.
   - Есть свидетели. Назови имя фряга, на которого ты ссылался при разговоре с банкиром, и я тебя отпущу.
   - Его зовут Оберто.
   - Скварчиафико?
   Касим мотнул головой. Фейзулла ударил в ладоши и в комнату вошел стражник.
   - Уведи его в подвал и по дороге никого к нему не подпускай.
   - Ведь ты обещал отпустить! - возмутился Касим.
   - Отпущу, но не сейчас. Сначала встретишься с Оберто.
   - О, коварный фряг! - пробормотал татарин, подталкиваемый стражником.
   Фейзулла отпустил женщину, наградив ее пригоршней монет, и решил немедля идти к консулу, чтобы проинформировать его о предательстве Скварчиофико.
   Только перед приходом Фейзуллы, Галеацо де Леванте вернулся от стен города, где наблюдал, как османы подтаскивают к воротам «12 апостолов» свои штурмовые орудия. Жерла пушек были так велики, что их можно было посчитать входом в преисподнюю.
   С целью помешать туркам устанавливать орудия, из крепости были произведены несколько пушечных выстрелов, но османы только ускорили установку оборонительных щитов, да и копать землю не перестали.
   Консул приказал готовить вылазку, после чего покинул башню и вернулся в палаццо, где сразу же принял Фейзуллу. Тот представился советником Менгли-Гирея. Де Леванте с интересом посмотрел на пожилого татарина, который изъяснялся на безукоризненной латыни. По мере того как тот раскрывал источники провокационных слухов, консул забыл о турецких пушках.
   - Скажите, - спросил он ошарашено, - зачем это Скварчиафико?
   - Я ломал над этим голову, синьор консул, и пришел к выводу, что только личная корысть могла толкнуть его на такой поступок.
   - Это слишком простое объяснение. К нему нужны неоспоримые факты. Ведь мы пытаемся обвинить крупного колониального чиновника.
   - Почему бы не спросить у него самого?
   - Вы думаете, он что-либо скажет?
   - Если хорошо припугнуть, обязательно скажет.
   - Вы предлагаете арестовать и… пытать его? - удивился консул.
   - А что остается делать? Чрезвычайное положение города, требует таких же чрезвычайных мер.
   - И все же следует хорошо подумать и взвесить. Постойте…
   Де Леванте прислушался к голосам за дверью и крикнул:
   - Антонио, зайдите.
   Не успел Фейзулла и слова сказать, как в кабинет вошел Кабелла.
   - Звали, синьор консул? - спросил он.
   - Звал, Антонио. Вот этот татарин, советник Менгли-Гирея, утверждает, что Скварчиафико каким-то образом замешан в организации антиправительственных демонстраций.
   Кабелла повернулся и пристально посмотрел на Фейзуллу. Тот едва выдержал его взгляд.
   - Позвольте, синьор консул, - сказал  Кабелла с едва скрываемым восторгом, - так этот татарин вовсе не татарин! Это наш соотечественник капитан Джоржио!
   - Это правда? - спросил консул у экс - капитана.
   - Правда, ваша светлость.
   - Тогда зачем этот маскарад? А я был так удивлен вашим хорошим произношением.
   Фейзулла начал было объяснять ситуацию, но его прервал Кабелла:
   - Синьор де Леванте, не слушайте этого человека! Он был обвинен в государственной измене и, как все его соучастники, должен быть повешен! Я настаиваю на его аресте!
   - Погодите, Антонио. Ведь он сейчас подданный Менгли-Гирея и мы можем нарваться на ненужный скандал.
   - И вместе с тем я настаиваю на его аресте. Вспомните закон - вы не имеете права отменять решения предыдущего консула. Тем более, я лично настаиваю на аресте.
   - Что ж, это ваше право. Если вам не трудно, вызовите стражу и отправьте его в подвал.
   - Нет, синьор консул, - возразил Кабелла, - прошу вас лично вызвать начальника тюрьмы и поручить ему тщательно наблюдать за этим преступником. У Джоржио много друзей среди аргузариев, и они могут помочь ему бежать.
   Когда Фейзуллу увели, консул пересказал его сообщение.
   - Это провокация, Галеацо, - возразил Кабелла, - и я лишний раз убеждаюсь в своей правоте, арестовав этого изменника.
   - Где сейчас Оберто?
   - Он выполняет ваше поручение. Он у ворот «12 апостолов» и пытается связаться с османами. Возможно, уже связался.
   - Когда он вернется, пусть сразу зайдет ко мне.
                ***
   Когда Кабелла говорил, что Скварчиафико пытается связаться с османами, он ошибался. В это время тот уже сидел в шатре у паши Гедик-Ахмета и наслаждался иноземным напитком под названием kahwa. Уже были намечены сроки сдачи города, получены гарантии безопасности самого Скварчиафико и сохранности его имущества.
   - Ты мне, Оберто, сразу понравился, с тобой приятно вести дела, - говорил паша, слегка улыбаясь в усы, крашенные хной. - Итак, передай своему консулу, что я ограничусь посильной для города контрибуцией, ну, допустим, в семь миллионов акча, и, как только ее получу, сразу уйду не только из города, но и с полуострова.
   Скварчиафико чувствовал, что паша так легко разбрасывается обещаниями только потому, что не собирается их выполнять. Но какое ему самому до этого дело, если его личное благополучие уже обеспечено клятвой Гедик-Ахмета на Коране. Но, чтобы создать видимость переговоров, он спросил:
   - Все хорошо, ваша светлость, но откуда взялась эта, якобы посильная, цифра? Меня могут об этом спросить.
   - Все очень просто. У вас населения 70 тысяч? Пусть каждый заплатит мне от 50 до 150 акча, в зависимости от достатка, и я останусь доволен.
   - Но как узнать, кому сколько платить?
   - Тут еще проще. Пусть каждый хозяин составит опись своего имущества и сам же оценит его. Служба консула должна предупредить, что точность отчета будет проверяться, а преднамеренные искажения будут преследоваться по законам военного времени.
   - Но как, эфенди, успеть это сделать?
   - Нужно поторопиться. Не успеете за неделю все сделать, пеняйте на себя.
   - Не все от меня будет зависеть, ваша светлость.
   - Я сказал: передай консулу. Если он умный человек, то поймет свою выгоду.
   - Он не столько умный, эфенди, сколько упрямый.
   - Передай ему, что я не занимаюсь воспитанием непонятливых и упрямых, я их просто сметаю со своего пути!
   - Мне нравится такой подход, - угодливо заметил Скварчиафико. - А не могли бы вы, ваша светлость, «смести» его уже завтра? Без него нам бы с Кабеллой легче было бы вложиться в указанные вами сроки.
   Гедик-Ахмет с интересом посмотрел на парламентера - этот паршивец определенно без совести.
   - Опиши его и скажи, где он чаще всего бывает, а то на стенах мелькает много людей. Кто из них консул, не узнаешь.
   - Он всегда одет во все черное, только рубаха белая. А рост его выше моего на голову.
   - А ну встань.
   Скварчиафико вскочил.
                ***
   Вскоре он уже сидел в кабинете консула и удивлял его своими переговорными успехами и сговорчивостью турецкого паши.

                ГЛАВА II
                КАФА В ОСАДЕ
   Со 2 июня начался постоянный орудийный обстрел крепостных ворот «12 апостолов». Пока ядра малофунтовых пушек, ударяясь о препятствия, разлетались на мелкие кусочки, не нанося существенного ущерба, осажденные еще надеялись на чудо, но когда в сторону города полетели гранитные ядра весом в 200 окк, настроение упало и люди вспомнили, что чудеса случаются только там, где их никто не ждет. Паническому настроению способствовала и беспрерывная орудийная канонада. Несмотря на то, что бомбарды, называемые турками «белемез», за светлое время суток делали только десять выстрелов, тишины не было - паузу заполняли более мелкие калибры.
   Итак, большая часть артиллерийского огня была направлена на ворота «12 апостолов» и прилегающие к ним стены. В тот момент, когда на башенной площадке появлялся рослый мужчина в черном, интенсивность обстрела увеличивалась за счет выстрелов из спаренных орудий. Два чугунных ядра, соединенных цепью, одновременно извергались в пространство и, пролетая над башенной площадкой, сметали на своем пути все живое. Так одной из жертв оказался и консул Галеацо де Леванте.
   Менгли-Гирей, утомленный непривычным пушечным грохотом, был погружен в грустные мысли, поэтому не сразу вспомнил, что уже вторые сутки перед его очами не появляется Фейзулла. Повелел найти. Искали, не нашли. При этом никто не мог толком сказать куда подевался советник - одни домыслы. Тогда хан приказал разыскать капитана аргузариев Марко Кассимо и попросить его прийти к нему.
   Порученец нашел капитана возле башни «12 апостолов». Услышав о просьбе хана, Кассимо, отдав нужные распоряжения, поспешил к нему.
   - Где Фейзулла? - спросил хан, едва Марко появился на пороге его покоев.
   Капитан, вытирая пот большим цветным платком, ответил:
   - Я его уже два дня как не видел.
   - А я думал он с тобой.
   - Со мной его не было, меним хан.
   - Тогда где же он?
   - Не знаю. Нужно искать. Когда вы, ваше величество, его последний раз видели?
   - Позавчера утром. Он обратился ко мне за разрешением дать указания моим придворным на случай проникновения в город османов. Получив согласие, он ушел, и я больше его не видел.
   Выйдя от хана, Кассимо вспомнил, что Фейзулла в тот день должен был встретиться с армянкой и с ее помощью опознать татарского гостя Гайка. Его мысль прервал, встретившийся в коридоре Джованни Бальбо. После удачного раскрытия заговора татар, а с ним и перевода братьев Гиреев в Сугдею, он пошел на повышение и стал начальником всех тюрем колонии. Кассимо тут же вспомнил о тех татарах, что сидели у Бальбо в подвале. Он сказал:
   - Джованни, выпусти тех двух татар, что сидят за выкрики на базаре. Хватит им кормиться за казенный счет.
   - Синьор капитан, вы не могли бы спуститься вниз и подписать мой отчет за прошлый месяц?
   Кассимо недовольно чертыхнулся, сказав себе под нос, что, скорее всего этот отчет никому не понадобится, но все же последовал за ним. Они вошли в  комнату, где когда-то Кабелла изобличил Мансура. Бальбо положил перед Кассимо заготовленную ранее бумагу и тот, не читая,  расписался в ней.
   - Что там, в городе? - спросил тюремщик, пряча документ в карман.
   - Плохо. Османы крушат стены так, будто они слеплены из необожженной глины. Еще день и они могут ворваться в соборго.
   - Ну, а консул что говорит? Может пора сдаваться?
   - Консул погиб.
   Бальбо перекрестился и спросил:
   - Как же теперь быть?
   - Не знаю, - ответил Кассимо и направился к выходу.
   - Синьор капитан, постойте, - окликнул его тюремщик.
   - Что еще? - не скрывая досады, спросил Кассимо.
   - У меня же, кроме тех двух, есть и другие. Их тоже выпустить? Тем более синьор консул уже не может распорядиться, так распорядитесь хоть вы.
   - Ты прав, Бальбо. Кто там у тебя?
   Тюремщик снял со стены, наколотый на гвоздик лист бумаги, и протянул его капитану. Тот пробежал глазами список и остолбенел: «Джоржио - бывший капитан».
   - А как этот сюда попал? - спросил он, тыча пальцем в это имя.
   - Его, переодетого в татарскую одежду, арестовал сам консул в своем кабинете и приказал не выпускать без его собственного разрешения.
   - В чем он провинился? - спросил Кассимо лишь для того, чтобы дать себе время подумать.
   Бальбо пожал плечами.
   - Мне ничего не сказали, но там был еще и синьор Кабелла. Он сиял от удовольствия, когда я уводил синьора Джоржио
   Все ясно, подумал Марко и тут же увидел и другое имя - Касим - мурза.
   - А этот как здесь очутился?
   - Его привел ханский стражник и велел не выпускать без разрешения какого-то знатного татарина. Имя его у меня записано.
   - А кого раньше посадили Касима или Джоржио?
   Тюремщик заглянул в список и уверенно сказал:
   - Касим в списке впереди, значит, и привели его раньше.
   Марко понял, что Фейзулла успел разоблачить и посадить Касима в подвал и только после этого сам попался на глаза Кабелле.
   - Здесь нужно разобраться, - как можно равнодушнее сказал Кассимо, - приведи для начала Джоржио, я с ним побеседую.
   - А не могли бы вы, синьор капитан, поговорить с Джоржио прямо на месте?
   - Делай, что тебе сказано!
   Бальбо, недовольно ворча, поплелся выполнять приказ.
   Чалма с головы Фейзуллы была снята и концы ее торчали из кармана халата. Ничем не прикрытые, седые волосы торчали во все стороны, а во всклоченной бороде виднелись соломинки, даже на щеке остались их вмятины. От этого бывший капитан стал похож на внезапно разбуженного базарного побирушку. Да, человек, униженный тюрьмой, невольно превращается в худшее свое подобие. Сохраняя строгость в голосе, Кассимо приказал тюремщику:
   - Выйди за дверь и постой там, пока не позову.
   Бальбо послушно удалился, а Кассимо и Фейзулла крепко обнялись.
   - Тебя посадил Кабелла?
   Фейзулла рассказал о передряге, в которую попал.
   - Что там наверху? - спросил он.
   Марко коротко рассказал и добавил:
   - Тебя разыскивает Менгли.
   - Пусть ищет, я к нему уже не вернусь, - ответил Фейзулла. - Сейчас он хан только в тех апартаментах, где живет и не более. Сам он не пропадет, а у меня уже сейчас куча проблем. Так что нужно спасать свою шкуру. Не возражаешь?
   - Да и мне следует об этом подумать, - ответил Марко, - османы не оставят меня в живых. Завтра они могут доломать стену и ворваться в город, а в борго долго не продержишься.
   -  Стало быть, бежать нужно сегодня?
   - Даже не сегодня, Джоржио, а прямо сейчас. Только как? Ведь город в блокаде.
   - Выйти за ворота проблемы не составит, - сказал Фейзулла, - остается найти лазейку в рядах татар. Будем надеяться, что с приходом османов, они уменьшили свое рвение.
   - Как сказать, - возразил Кассимо и тут же спохватился, - у нас, к сожалению, нет времени на рассуждения. В подвале сидит Касим. Ведь это ты его посадил?
   - Конечно я! Как я мог такое забыть?
   - Потише, Джоржио, нас могут подслушивать, - сказал Марко и кивнул на дверь.
   - Хорошо, зови его. В любом случае, о татарах он знает больше чем мы.
   Кассимо вышел в коридор и приказал Бальбо привести заключенного мурзу Касима. Вернулся и сказал Фейзулле:
   - Приведи себя в порядок. Татарин не должен знать, что ты сидел рядом с ним.
   С помощью Марко Джоржио быстро привел себя в относительный порядок и когда Бальбо ввел татарина в комнату, то был удивлен преображению Джоржио: перед ним стоял важный, хотя и слегка помятый, татарский вельможа.
   - Выйди, - приказал Марко тюремщику.
   - А не лучше мне побыть здесь? - спросил тот. - Ведь их двое.
   Не трудно было догадаться, что тюремщик заботится не столько о безопасности начальника, сколько сгорает от любопытства.
   - Справлюсь сам, - заверил Кассимо и для убедительности похлопал по ножнам меча.
   Бальбо, что-то ворча себе под нос, вышел.
   Фейзулла и Марко сели на скамью, а Касим остался стоять. Он, прислушиваясь к пушечному грохоту, спросил:
   - Что это, гроза?
   - Кыямет, - ответил Фейзулла и продолжил:
   - Если помнишь, я обещал тебе свободу, а ты, своего единоверца, обозвал фрягом.
   - Прости, Фейзулла-ага, но я думал ты меня сразу отпустишь.
   - Я сказал «позже» и вот время пришло. Скажи, сколько раз ты уходил из города, чтобы встретиться с беем Ширином?
   - Всего один раз.
   - Как тебе это удалось?
   - Я вышел через ворота Красильщиков, обогнул город со стороны моря, наткнулся на татарский разъезд, назвал пароль и поехал дальше.
   - Ясно, но как тебе удалось пройти через охраняемые ворота?
   - Не забывай, Фейзулла, что я приставлен к ханским богатствам.
   - Понятно. Назови пароль.
   - Я говорю: «Алтын юзюк колда ойнай» (на руке сверкает золотое кольцо) и показываю его.
   Касим протянул вперед левую руку. На пальце сверкнул золотой перстень с изумрудом.
   - И все разъезды знают, какое кольцо ты им покажешь?
   - Конечно, нет. Им достаточно слов, а вот когда придешь к бею, то стража смотрит и на кольцо.
   - Хорошо, - сказал Фейзулла, - мы отправимся сейчас на твой склад, загрузимся драгоценностями, и ты нас проведешь через патруль. Далее ты направишься к своему бею, а мы пойдем другой дорогой. Согласен?
   Касим, подумав, сказал:
   - Мне нельзя без разрешения уходить из города. Бей будет недоволен, он может наказать меня.
   При этих словах татарин провел ребром ладони по горлу. Фейзулла усмехнулся.
   - И как ты думаешь выполнять волю своего хозяина, сидя в этом подвале?
   - Я не виноват, что здесь очутился и за это меня не накажут.
   - Так ты думаешь здесь отсидеться? - спросил Марко
   - А что? Уже немного осталось.
   - Меньше, чем ты думаешь, - заверил Кассимо, - если ты откажешься от нашего предложения, то тут же будешь, убит и нам придется выбираться отсюда без тебя. Как тебе такое понравится?
   - Хорошо, я пойду с вами, - после некоторого раздумья сказал Касим.
   Марко позвал тюремщика:
   - Я этих двух беру с собой, - сообщил он, - а ты выпускай всех, кто остался, оставляй ключи здесь на столе и иди к Георгиевским воротам. Там от тебя будет больше пользы.
   Бальбо, очистив камеры от узников, вернулся в свою комнату и полез в грубо сколоченный шкаф, который стоял тут же. Он разобрал днище и перед ним открылся тайник, наполненный золотыми изделиями и серебряными монетами. Выгребая поспешно драгоценности, тюремщик повторял шепотом одну и ту же фразу:
   - Алтын юзюк колда ойнай.
   Через ворота Красильщиков выехали на лошадях два татарина и раненый генуэзец. Голова его была перевязана так, что открытыми оставались только глаза. От ворот они не проехали и сотни шагов, как впереди показался татарский конный патруль. Обнажив сабли, он помчался на сближение. Касим остановился, с ним и его спутники. Уже видны оскаленные морды лошадей, а Касим что-то ждет. Ну и выдержка у этого татарина! Вдруг он резким движением выставил вперед левую руку. Патруль перешел на шаг. Сблизились, и Касим, не опуская руки, шепотом произнес слова пароля. Патруль уступил им дорогу.
   За пределами осадного кольца Марко отпустил Касима, и они разъехались, довольные друг другом.
   Немного позже из этих же ворот выехал одинокий всадник. Его конь не успел сделать той же сотни шагов, как впереди показались татары. Сблизившись, он начал кричать:
   - Алтын юзюк колда ойнай! Алтын юзюк колда ойнай!
   Татары не остановились, и всадник, не закончив очередное выкрикивание пароля, вывалился из седла с рассеченной головой. По дороге в ад (по народному поверью всем тюремщикам только там и место) Джованни Бальбо запоздало понял, что подслушивать, не только неприлично, но и недостаточно. Надо еще и подсматривать.
                ***
   4 июня, на третий день обстрела, часть стены у «12 апостолов» рухнула и в образовавшуюся брешь устремились янычары. Их встретило яростное сопротивление осажденных. Во время рукопашной схватки пушки молчали, что создавало возможность бороться с врагом на равных и это воодушевляло защитников города.   Едва последний янычар, истекая кровью, отступил, как сразу началась закладка бреши. Титаническими усилиями были подняты завалившиеся фрагменты стен, прогалы забиты камнями. Стена, хоть и не такая красивая, как была, опять закрыла собой путь в город.
   Гедик-Ахмет-паша, наблюдая сражение от своего шатра, впал в ярость. Усы его распушились, будто от порывов ветра, а живот заколыхался волнами в такт гневным выкрикам. Всех янычар, посмевших без приказа покинуть место сражения, он приказал забить палками.
   И он же возрадовался, когда услышал, доносившиеся из города, звуки трубы и увидел как над изрядно разрушенной, но не поверженной башней «12 апостолов» взвился белый флаг. Сдаются! Ворота приоткрылись и сквозь щель между створками прошмыгнули парламентеры. Это был Скварчиафико и сопровождающие его трубач и знаменосец. Боевые действия с обеих сторон тут же прекратились и только крики караемых янычар нарушали тревожную тишину.
   Паша вернулся в шатер и приказал опахалами создать возле него ветер, а, чтобы уши не слышали вопли казнимых янычар, велел наложницам играть и петь песни. Таким блаженствующим и застал его Скварчиафико. Он тут же позавидовал: когда одни пробираются, спотыкаясь, сквозь завалы и дышат миазмами разложения, другие позволяют себе наслаждаться прохладой и развлекаться с женщинами. Ему стало жаль себя. Он, как и в прошлый раз, низко поклонился паше, но тут же почувствовал на шее крепкую длань, которая прижала его лицо к ковру.
   - Так и лежи, пока не разрешат встать, - сказал кто-то шепотом над его головой.
   Он слушал переливчатые песни рабынь, уткнувшись в ковер, не смея приподнять голову, чтобы увидеть хотя бы одну из них. От обидной униженности ему захотелось плакать, но он сумел подавить в себе это желание. Потянули за ворот:
   - Поднимись и сядь на пятки.
   Он выполнил приказ и успел увидеть, как женщины покидали шатер через дверь, находящуюся за спиной паши.
   - С чем пришел на этот раз? - спросил Гедик-Ахмет, сверкнув глазами.
   - Меня прислали, великий паша, обсудить условия сдачи города.
   - А чем мы занимались прошлый раз? Или ты принес мешки с серебром?
   Скварчиафико чуть не вскричал: какие мешки в этом хаосе?
   - У нас погиб консул Галеацо де Леванте, - сказал он смиренно, - и фактически некому было распорядиться.
   - Но вместе с тем кто-то руководит обороной и, я бы сказал, не плохо руководит, - ехидно заметил паша.
   - После смерти де Леванте консульская власть перешла к Антонио Кабелле. Все происходит под его руководством.
   - Когда вернешься, передашь ему, что как только я войду в город, он первым лишится головы.
   - Великий паша, он просил передать тебе, что и сегодня сдал бы тебе город, но боится, что при одном намеке на это, фанатики его растерзают.
   - Тогда зачем говоришь, что все происходит под его руководством?
   - Так все думают, а о его желании сдать город знаю только я.
   - Ладно, я ему помогу. Слушай ультиматум. Для сдачи города я даю вам срок два дня. Если уложитесь в него и прекратите бессмысленное сопротивление, то я, великий визирь султана Мухаммада II Гедик-Ахмет - паша, удовлетворюсь ранее объявленной контрибуцией и при этом гарантирую жизнь всем жителям города. Если это условие будет нарушено хоть на один день, то оставляю за собой свободу действий со всеми вытекающими отсюда последствиями. Все понятно?
   - Понятно, - ответил Скварчиафико.
   Голос его был настолько уныл, что паша решил его ободрить:
   - Ты получишь письменный текст этого ультиматума, и твой консул, ссылаясь на христианскую любовь к ближнему, сможет потребовать прекращения всякого сопротивления.
                ***
   На другой день по улицам и площадям города разносились голоса глашатаев, которые доводили до населения условия капитуляции, подчеркивая при этом выгодный характер заключенного консулом договора.
   Кабелла и Скварчиафико обсуждают в кабинете не церемонию передачи власти туркам и не шансы на то, чтобы остаться живыми (это им твердо гарантировано), а перспективы сохранности их личного имущества и возможность вывоза его на родину. И тут Кабелла воскликнул.
   - Постой, пока мы занимаемся здесь всякой ерундой, там, в сыром подвале томится наш лучший друг капитан Джоржио! Как я забыл о нем?!
   Скварчиафико от удивления выпучил глаза, и губа его обвисла. Кабелла, насладившись его дурацким видом, пояснил:
   - Несколько дней тому назад я арестовал этого негодяя и теперь мне никто не помешает с ним посчитаться! Он умрет страшной смертью!
   Кабелла повязался поясом с мечом и, махнув рукой оторопевшему советнику, направился к выходу. Неожиданно его обогнал Скварчиафико.
   - Ты куда? - удивился Кабелла.
   - Иди, я тебя догоню!
   Оберто забежал в свой кабинет и вытащил из крепкого дубового шкафа, подаренные Касимом, саблю и пояс. Опоясался и, закрыв шкаф на ключ, побежал за другом. Как упустить такой случай?! Теперь и у него, Скварчиафико, есть чем выпустить кровь из этого надменного капитана!
   Он застал Антонио рассматривающим связку ключей. Обернувшись к нему, Кабелла спросил:
   - Как ты думаешь, что это значит?
   - А где Бальбо?
   - Вот я и спрашиваю: где Бальбо? - раздраженно проговорил Антонио и, взяв ключи, направился к выходу. Оберто пошел следом. Сабля приятно похлопывала по бедру.
   Они вошли в подвальный коридор и увидели, что все двери узилищ открыты настежь. Кабелла, бормоча ругательства, повернул назад. Они зашли снова в комнату тюремщика. Зло размахнувшись, Кабелла бросил ключи в стену. Они отскочили и ударились о шкаф. Створка его бесшумно приоткрылась. Посмотрели во внутрь и увидели на дне серебряный аспр. Рядом со шкафом валялись оторванные доски.
   - Сбежал негодяй! - зло прошептал Кабелла.
   От этого шепота у Скварчиафико пробежал мороз по коже. Кабелла повернулся к нему и только тут увидел его шикарный пояс и не менее красивую саблю. Оторопел.
   - Ах ты, рыба вонючая, - закричал он, - пока я, рискуя жизнью и репутацией, борюсь за наше общее благополучие, ты за моей спиной обогащаешься! А, ну, снимай!
   - Это мое! - закричал Скварчиафико, хватаясь за эфес сабли. - Не отдам!
   - Не отдашь? Так я сейчас убью тебя!
   Скварчиафико не успел выдернуть саблю из ножен. На его челюсть обрушился крепкий кулак, и он потерял сознание.
   Когда очнулся, в комнате было темно. Пояса, а с ним и сабли на нем не было.
                ***
    6 июня 1475 года османы и татары Эминека ворвались в Кафу через, услужливо распахнутые, ворота. Горожане заперлись в домах и с тревогой ждали своей участи. Первый день оккупации города был обозначен вылавливанием иноземных купцов. Валахи, поляки, руссы, грузины, черкесы в одночасье стали пленниками. Теперь их судьба - галеры, а изъятые товары - собственность султана.

                ГЛАВА III
                ГЕДИК-АХМЕТ ДЕЙСТВУЕТ
   Султан Мухаммад II, назначая Гедик-Ахмета, не отличавшегося большими воинскими способностями, командующим крымским экспедиционным корпусом, отдал предпочтение его блестящим административным способностям. Он исходил из того, что на ограниченном пространстве полуострова, при наличии в нем неустойчивых государств не предполагаются жаркие военные события.
   Его расчеты полностью подтвердились уже в том, что Гедик-Ахмет не отдал Кафу на разграбление. Он - сторонник постепенного выдавливания крови из поверженного врага и противник мгновенного кровопускания, при котором многое добро безжалостно уничтожается. Повальный грабеж и бессмысленные разрушения присущи тем завоевателям, которые не рассчитывает на длительное пребывание на поверженной земле. К их числу Великая Порта не относится, она пришла в Крым навечно.
   Населению Кафы было приказано до 10 июня произвести опись всего своего имущества (это то, что должна была сделать прежняя власть) и добровольно выплатить ранее оговоренный харадж. Выплатили. Казалось бы, рассчитались, но увы…
   12 июня на базарную площадь согнали детей обоего пола, отобрали из них самых красивых девочек для султанского сераля и наиболее здоровых мальчиков для пополнения резерва янычарского войска.
   Не успели кафинцы перевести дух, как поступило новое распоряжение властей. На этот раз жители поверженного города должны были внести наличными деньгами половинную стоимость заявленного ранее имущества. На выполнение отводилось три дня. Ослушников ждала смертная казнь, с полной конфискацией имущества.
                ***
   В Сугдее, когда узнали о падении Кафы, решили схитрить и выпустили на волю братьев Гиреев. Им казалось, что турки бросятся на их поиски и отвлекутся от Сугдеи, а в это время жители крепости успеют разбежаться. Напрасно. Османы не поддались на этот трюк. Пришлось сдаваться на милость победителя.
   Из всех братьев, только Хайдар-Гирей решил опереться на Эминека. Ширин был рад и этому. В его руках оказался реальный претендент на ханский престол. Ему будет, кого выставить вместо Менгли!
   Они встретились в комнате, уставленной европейской мебелью. Эминек с интересом рассматривал изрядно постаревшего, похудевшего и осунувшегося ханского отпрыска. С его плеч уныло свисал ветхий халат, а на голове скособочился серый войлочный колпак. Ему неловко сидеть со свешенными ногами, он их нет-нет, а пытается подтянуть под себя, но тщетно. Эминек сидит в таком же кресле и почему-то не чувствует неудобства. Ему приятно сознавать свою более широкую приспособленность к жизни. Он спрашивает:
   - Видно там с вами не сильно церемонились?
   Гость кивнул головой и грустно пояснил:
   - В Кафе было сносно, а в Судаке посадили в каменный мешок, кормили плохо, а одежду…. Сам видишь.
   Бей сочувственно поцокал языком, а Хайдар, решившись, спросил:
   - Может, ты позволишь мне пересесть на ковер, а то тут ноги затекают?
   - Чего спрашиваешь? Садись где хочешь, - радушно ответил Эминек. - Сейчас ты помоешься и переоденешься. А затем продолжим разговор. Только скажи: где остальные братья?
   - Уехали в Саладжик.
   - И Нур-Девлет?
   - У тебя один Нур-Девлет в голове!
   - Не в том дело, Хайдар. Он - старший, поэтому и спросил.
   - Так знай, Нур-Девлет на тебя не надеется, поэтому и поехал к ногаям искать поддержку. Если не получится там, поедет дальше - к польскому королю. Тогда жди здесь ляхов.
   - В Крыму по поручению султана правит Гедик-Ахмет. Им ли бояться поляков? А почему ты не поехал в Саладжик?
   - А что там делать? Я, Эмин, хочу быть ханом, и ты единственный, кто может мне в этом помочь!
   Лицо Ширина украсила горькая усмешка, но Хайдар ее не заметил - он смотрел в пол - тюремная привычка.
   - Ладно, Хайдар, иди, помойся, а позже продолжим.
   Но обещанный разговор не состоялся. Хайдару, когда он был вымыт и одет, пришлось обедать в одиночестве. Ему сказали, что господин уехал к «Турку», так домочадцы Эминека звали Гедик-Ахмета, и еще не вернулся. Ширин приехал поздним вечером и сразу же ушел на свою половину, повелев никого к нему не пускать.
   На следующее утро они встретились, и Эминек, не отвечая на вопросы, предложил Хайдару следовать за собой. Они пришли к консульскому замку. Так же молча поднялись на второй этаж и очутились в зале Большого Совета. Им указали место в начале длинного стола. В его торце стояло большое кресло, обитое зеленым сафьяном и отделанное золотыми жгутами. Вдруг в зал вошел Менгли-Гирей в сопровождении небольшой свиты. Его посадили напротив Эминека с Хайдаром. Им было неприятно такое соседство, но они понимали, кто здесь решает кому где сидеть.
   Эминек в общих чертах уже знал окончательный итог этого собрания - ханом крымского улуса останется Менгли. Вчера Гедик-Ахмет так прямо и сказал, отказавшись обсуждать с Ширином кандидатуру Хайдара.
   Паша стремительным шагом преодолел пространство между дверью и креслом, и, окинув взглядом присутствующих, приветливо махнул рукой - «садитесь». После молитвы, приступили к обсуждению судьбы Крымского ханства.
   - Все ваши беды, - произнес Гедик-Ахмет, поочередно посмотрев на Менгли-Гирея и на его брата, - случились от непомерной жажды власти, от интриг ваших недалеких друзей, поэтому ты, Менгли, сидишь сейчас на простой скамье, а не на троне. С этого часа вы все беспрекословно подчиняетесь воле султана Османской империи Мухаммаду II Солнцеликому. И вот что он велел вам передать.
   Турок выдержал паузу и, чеканя слова, продолжил:
   - Во владение Высокой Порты отходят все земли, принадлежавшие ранее генуэзской колонии. Сюда относится горная часть Крыма от Чембало и до Боспоро. Татарам отходит остальная, степная часть полуострова. Ханом Крымской орды станет только тот из вас, (паша посмотрел поочередно на Менгли и Хайдара) кто прямо сейчас объявит себя вассалом султана и выразит благодарность за то, что крымцы приняты его милостью в состав его государства. Хан должен быть другу султана - другом, врагу - врагом. При этом Солнцеликий дарует Крымскому ханству внутреннюю самостоятельность и право сношений с другими державами. Вот такие условия.
   - Позволь, великий визирь, внести предложение, - сказал Менгли-Гирей.
   Гедик - Ахмет кивнул.
   - Я прошу считать, что право на ханский престол имеют лица из рода Гиреев и никто больше.
   - Правильное замечание, - одобрил Гедик-паша. - Вот сейчас и определим, кто из двух Гиреев, представленных здесь, и станет ханом. Спрашиваю. Ты, Менгли-Гирей, готов подписать такой договор? Подумай и скажи.
   - О, великий визирь Мухаммада Солнцеликого, я готов подписать такой договор!
   Это заявление было встречено возгласами одобрения. Только Эминек и Хайдар сидели, уставив взоры в поверхность стола.
   Первый думал, что зря пропали его немалые усилия. Не удалось свергнуть Менгли, не удалось поставить на престол своего человека. Второй же подумал, что его мытарства еще не окончены. Так оно и получилось. Паша сказал:
   - Верю твоему заявлению, Менгли-Гирей, и как только знающие люди подготовят текст договора, мы его подпишем и отправим в Константинополь. Оттуда ты получишь фирман на ханство. Тебе же, Хайдар-Гирей, придется поехать вместе со мной в Стамбул. Быть тебе когда-либо ханом или нет, решит время и Солнцеликий. Как, Ширин-бей, я ответил на твои вопросы?
   Последние слова вышли за рамки протокола, поэтому были неожиданны, но ни у кого не осталось сомнения, что Ширин «назначен» турками постоянным противником хана и, если тот захочет сохранить власть, то ему следует плотнее прижиматься к Турции.
   Когда были решены все вопросы, турки ушли в те двери, в которые и входили, а татары, следуя команде распорядителя, были направлены другим ходом, ведущим на неудобную винтовую лестницу, которой обычно пользовались слуги. На вопросы возмущенных союзников распорядитель сказал:
   - Никто не хочет вас унизить. Завтра узнаете, почему так было сделано и ваш гнев превратится в радость.
   Никто не мог представить себе как произойдет такая метаморфоза, поэтому, понурив головы, громко стуча по деревянным ступеням, проследовали в указанном направлении. Лестница заканчивалась на небольшой площадке, от которой отходил темный коридор. Сейчас он был освещен факелами.
                ***
   Гайк Комярес, как и все другие богатые армяне, получил приглашение на встречу с турецким пашой. Зачем? Что еще у них не отобрали? Готовясь к самому худшему, Гайк посетил церковь, исповедался и поставил восковую свечу к иконе Божьей Матери. Домочадцы, когда он начал, на всякий случай, отдавать распоряжения, подняли такой вой, что он вынужден был прикрикнуть на них.
   У парадных дверей консульского замка собралась молчаливая толпа армян. Их было человек сорок. Это они когда-то диктовали цены, это они кормили и одевали город. Теперь они бедны, как базарные попрошайки, и им не понятно, что еще не отобрал у них этот коварный турок? Зачем унижает, держа у закрытых дверей? Может тем и ограничится? Но нет. Дверь открылась и их провели на второй этаж в зал Большого Совета. Они знали, что вчера здесь собирались татары. Им объявили имя хана и на том все закончилось.
   Быстрой, для своего тучного тела, походкой Гедик-Ахмет прошел на свое место и долго всматривался в лица приглашенных. Белые, холеные щеки, черные удлиненные глаза, горбатые носы. А какие у них шеи! Короткие и жирные.
   Свою речь паша начал с известного уже сообщения, что Менгли-Гирей станет ханом крымским и одновременно вассалом султана Высокой Порты. После этого паша попросил задавать вопросы.
   - Любые, - подчеркнул он и добавил: - Я обещаю, что это не отразится на вашей судьбе.
   Гайк выразил неудовольствие по поводу закрытых дверей, назвав это издевательством над уважаемыми гражданами города. Паша выслушал его, и после паузы спросил:
   - Кто еще так думает?
   В ответ тишина, нарушаемая сопением. Паша слегка улыбнулся и, обращаясь к Гайку, миролюбиво сказал:
   - Ты прав, армянин. Обещаю тебе: разберусь, и виновные будут наказаны.
   Больше вопросов не было и паша, не вставая с кресла, сказал:
   - Я  думал, что вы спросите о Приморской Армении, но не спросили и правильно сделали. Никакой Армении, в том числе Приморской, ни здесь, ни где-либо, не будет! - уловив недовольный гул, махнул рукой: - Все, можете идти.
   Армяне направились к выходу, но им была указана другая дверь, ведущая на винтовую лестницу. Послышалось возмущенное:
   - Опять унижают!
   Кто-то вспомнил:
   - Мне говорили, что вчера после того совещания, даже татарский хан уходил через эту дверь.
   Это несколько успокоило армян, и они, сдерживаемые двумя янычарами, по одному начали проходить к лестнице.
   Подошла очередь Гайка. Он ступил на гулкие ступени и почувствовал явственный запах свежей крови. Что это? Может, кто упал и разбился? Остановился и прислушался. Тишина. Сделал последний виток и увидел на конце лестницы еще двух янычар. А эти, зачем здесь?
   Пройти мимо турок Гайку не удалось. Они подхватили его под руки и потащили за лестницу. Там он увидел третьего турка, но уже с окровавленным топором в руках. Рядом с ним плаха, а за ней корзина с отрубленными головами. Гайк невольно дернулся, но напрасно. Крепкие руки поставили его на колени и за волосы притянули голову к плахе. Замах топора и голова Гайка Комяреса заняла место в корзине, а туловище утащили в темный коридор, который на этот раз не освещался.
   На следующий день началось повальное истребление армянского населения города.
                ***
   8 июля было приказано всем генуэзцам с остатками имущества грузиться на корабли для отправки в Константинополь. В том городе была острая нехватка населения (последствие массового уничтожения людей при захвате города в 1453 году). Целые кварталы стояли пустыми, и их нужно было заселить кем угодно, хоть латинянами.
   Узнав о приказе, Скварчиафико бросился к Гедук-Ахмету, чтобы напомнить обещанное. Секретарь паши заверил, что Скварчиафико и Кабелла не забыты и им будет выделено отдельное судно.
   Погрузка латинян на корабли турецкого флота продолжалась два дня. За это время были заполнены несколько галер, которые утром 11 июля вышли из кафинского порта и направились к Босфору. Со взятием Кафы, Черное море стало внутренним морем Высокой Порты и его впору было переименовать в Турецкое море. Поэтому в благополучном исходе плавания никто не сомневался, тем более погода стояла по-настоящему летняя, безветренная.
   Судно, на котором находились Кабелла и Скварчиафико, было оснащено каютами. Одну из них предоставили высокопоставленным латинянам. Остальные «пассажиры», а это были дети обоего пола, размещены на открытой палубе
   Голые по пояс гребцы, подчиняясь команде надсмотрщика, ритмично сгибались и разгибались, волоча на себя весла. Кандалы, которыми они были прикованы к скамейкам, зловеще клацали.
   - Обрати внимание, - сказал Кабелла своему спутнику, - у большинства гребцов белые спины. Догадываешься, что это значит?
   Скварчиофико улыбнулся.
   - Это загадка для детей, Антонио. Тут и дураку ясно, что они из кафинского улова. Возможно, среди них есть и нам знакомые.
   - Вот эта мысль и вызывает у меня радостную дрожь во всем теле. Ведь и мы могли быть на их месте.
   - Думаю, такой чести нас бы не удостоили. Не догадайся мы договориться с пашой, нам бы уже отрубили головы. Но и радоваться, как мне кажется, еще рано.
   - Ты чего? - удивился Кабелла. - Ведь все улажено. Или что-то не так и ты от меня это скрываешь?
   - Что я могу скрывать? - обиделся Оберто. - Просто мне не дает покоя то письмо.
   - Странный ты человек, Оберто, почему оно должно тебя беспокоить?
   - Привычка, Антонио. Меня всегда беспокоила бумажка, которую я не мог прочитать, а эта особенно.
   - Пойдем в каюту и еще раз посмотрим на письмо и подумаем, что можно сделать.
   Проходя мимо детей, они ускорили шаг. Вслед им неслись голоса: «Синьоры, мы голодны», «Куда нас везут?», «Мои родители…» Назывались имена. Все эти вопросы, сообщения и призывы разрывали сердца генуэзцев, но они ничем не могли помочь детям. Потупив взоры, молча проскочили в каюту.
   - Хоть не выходи отсюда! - возмущенно прошипел Скварчиафико.
   - Неужели нельзя было разместить их где-то на другом судне? - задал риторический вопрос Кабелла, - ведь обещали отдельный корабль.
   Каюта была битком забита сундуками пассажиров. Здесь не было тюков, в которые заворачивается белье, одежда и другие полезные вещи. Только сундуки, на каждом из которых висели массивные замки. Как и обещал Гедук-Ахмет, им разрешили взять с собой все свое имущество без досмотра. Кроме этого, секретарь передал им письмо за четырьмя печатями, велев вручить его лично начальнику константинопольского порта Бектут-аге.
   Скварчиафико открыл один из своих сундуков и вынул оттуда заветное письмо. Повертел его в руках, присмотрелся к печатям и передал Кабелле. Тот проделал те же движения и, положив письмо на сундук, сказал:
   - Что толку от нашего осмотра? Ведь мы не знаем что внутри.
   - Тут два препятствия - печати и незнание нами арабского письма.
   - Этого достаточно, чтобы мы до самого Константинополя не знали что в нем написано. Как вероломны эти османы! Понимают, что мы будем изнывать от неизвестности, так даже не намекнули о его содержании. А может там указание начальнику порта о пересадке нас на другое судно? Вот будет мороки с перегрузкой. А сколько разворуют! А вдруг там вообще приказ о конфискации всего имущества?
   - Плюнь три раза!
   - Что это ты расплевался?
   - А ты не каркай!
   - Я рассуждаю. Что если все же попробовать осторожно снять печати?
   - А кто прочтет само письмо?
   - Может шкипер знает арабскую грамоту?
   - Ты много видел шкиперов знающих хотя бы латинскую грамоту?
   - Да, ты прав. Клади на место.
   Скварчиафико со вздохом положил письмо в тот же сундук и повесил замок. Так закончился очередной осмотр таинственного письма. После длительного обоюдного молчания, что обычно бывает среди людей давно знающих друг друга, Кабелла с тревогой в голосе произнес:
   - А вдруг это письмо у нас выкрадут, и тогда все пропало!
   - Что пропало? - не понял Скварчиафико.
   - В письме, скорее всего пишется о наших заслугах перед османами. Ведь этого от нас не отнимешь? Так вот письмо украдут и тогда мы, вместо того, чтобы продолжить свой путь в Геную, пойдем на заселение пустующих кварталов Константинополя, а сундуки очистят и мы останемся, такими же бедняками, какими были при нашей первой встрече на Лигурийском побережье.
   - Я как-то не думал о воровстве, - признался Оберто, - но ты прав. Возле нашей каюты кто только не крутится. А это письмо нужно беречь как самую большую ценность. С этого дня будем выходить палубу по одному. Согласен?
   Без приключений галеры прибыли в Золотую бухту  Константинополя и начали выгружаться. Скварчиафико сказал шкиперу, что у них письмо от Гедик-Ахмет-паши к Бекут-аге. Им велели ждать, а детей повели куда-то в город. Пока ждали, видели как бывшие кафинцы, неся на себе скудный скарб, упорядоченной толпой шли вверх по узким городским улицам.
   - Слава Богу, там не мы. Аминь, - сказал Скварчиафико.
   - Твой аминь звучит как  воронье карканье, - рассердился Кабелла.
   Скварчиафико весело рассмеялся.
   - Мы поменялись ролями? - спросил он, - Теперь ты меня заплевываешь?
   - Иди к черту! Как ты мне надоел, - сообщил Кабелла. - Когда отправлюсь в Геную, постараюсь плыть отдельно от тебя. Заплачу любые деньги, но попрошусь на другой корабль.
   - Признаться, и ты мне осточертел. Когда ты будешь подальше от меня, то я перестану волноваться за свое добро.
   - Можно подумать, что я у тебя что-то украл, - возмутился Антонио.
   - Сколько я тебя знаю, ты только и делаешь, что обкрадываешь меня!
   - Лжец! Я никогда вором не был!
   - А саблю с поясом кто украл?
   - Ха, ха, ха, - рассмеялся Кабелла, - это было восстановление закона! Я должен был судить тебя, но пожалел и только конфисковал неправедно нажитое имущество.
   После небольшой паузы добавил:
   - Если будешь продолжать пенять меня за то, чего не было, то, как только стемнеет, выброшу тебя за борт и отберу себе все остальное. Ведь ты до сих пор плавать не научился.
   К ним подошел матрос и сказал, что Бектут-ага ждет письмо. Скварчиафико поспешно достал его. У трапа, рядом со шкипером, стоял важный господин, одетый в кафтан из красного сукна и с саблей на поясе. Оберто, в сопровождении Антонио, спустился на настил и с поклоном вручил аге письмо. Тот передал его, стоявшему за спиной человеку, и жестом отослал латинян от себя. Они замерли в недоумении. Шкипер пояснил:
   - Его милость Бекут-ага сказал, чтобы вы шли на палубу и там ждали.
   Прошло немного времени и галеру оттолкнули баграми от причала. Она развернулась и пошла к другому берегу залива, туда, где на скале стояла мрачная, одинокая башня.
   Кабелла и Скварчиафико всполошились.
   - Ты куда нас везешь? - крикнули они, чуть ли в один голос.
   Шкипер кивнул в сторону башни.
   - Туда везу. Это башня Леандра.
   - Зачем нам туда?
   - Там узнаете. Мне сказали плыть, я и плыву, - неохотно ответил шкипер.
   Они всматривались вдаль, но кроме замшелых камней башни и двух людей, стоящих возле нее, ничего не видели. Они встревожено переглянулись.
   Галера подошла к небольшому причалу. Матросы выбросили трап. К нему подошли те двое. Оба вооружены ятаганами. Один из них в простой холщовой рубахе красного цвета, а другой в кафтане, на голове феска с кисточкой. «Феска» поднялась на борт, и пошептался со шкипером.
   Генуэзцы догадывались, что речь идет о них, но о чем шепчутся? Почему так нагло смотрят? Наконец турок сошел с корабля и остановился на причале у самого трапа.
   - Идите к ним, - сказал генуэзцам шкипер, показывая рукой на берег.
   - Зачем нам туда? - спросил Кабелла.
   - Они скажут.
   - А ты скажи нам здесь, - настаивал Антонио, - может, мы не захотим туда.
   - У вас нет выбора, - неохотно пояснил шкипер.
   - Как это нет выбора?! - вскричал Кабелла. - Где начальник порта?
   Турки на причале двинулись к трапу. Шкипер жестом остановил их. По его команде матросы подхватили под руки задержавшихся пассажиров и вынесли на берег.
   - Куда вы нас?! - кричали генуэзцы. - У нас здесь имущество!
   - Не бойтесь, оно не пропадет, - крикнул вслед шкипер.
   Трап был поспешно убран, и их имущество в прямом смысле уплыло от них.
   Кабелла издал такой жуткий вопль, что рядом стоявшие турки вздрогнули. Скварчиафико же тонко по щенячьи заскулил. Турок в красной рубахе открыл башенную дверь и жестом пригасил генуэзцев войти внутрь. Но они продолжали смотреть вслед уходящему судну.
   Турки, обнажив ятаганы, уколами заставили их оторваться от этого бесполезного занятия. Дверь за ними со скрипом закрылась, и они очутились в душном и сыром полумраке. Только узкие полоски света проникали через щели амбразур. Потолок скрывался в сумраке. Над головами, от стены к стене, протянута железная балка.
   - Зачем вы нас сюда привели? - с дрожью в голосе спросил Кабелла.
   - Так велел Бекут-ага, - ответил «кафтан».
   - Не может быть! - вскричал Скварчиафико. - Что нам тут делать?
   - Умирать!
   Генуэзцы вздрогнули.
   - Не может быть! - закричал уже Кабелла. - Нам обещали свободу!
   - Все требования вот к этому человеку, - сказал турок в кафтане, показывая на красную рубаху.
   Ее владелец засмеялся, открыв рот, в котором торчал обрубок языка. Генуэзцы поняли, что над ними издеваются.
   Они услышали скрип уключин. Прислушались. Стук о причал (это приткнулась лодка), по настилу загудели шаги. Заскрипели петли и в дверном проеме показались двое турок. Один из них сам Бектут-ага. Кабелла бросился к нему, чтобы объясниться, но был отброшен на место безъязыким турком.
   Генуэзцев поставили спиной к стене. Вперед вышел Бектут и достал из кармана знакомый конверт. Вынул из него лист бумаги и сказал:
   - В этом письме великий визирь Гедук-Ахмет - паша, да продлятся его дни, написал, что с вами нужно поступить как с самыми опасными преступниками. Кто из вас Кабелла?
   Антонио дернулся.
   - Понятно, - сказал турок, - а ты, стало быть, Скварчиафико?
   Оберто опустил голову.
   - Теперь слушайте приговор, вынесенный светлейшим пашой. «Учитывая особую опасность этих двух предателей-гяуров, повелеваю предать их смерти. Кабелле отсечь голову, а Скварчиафико подвесить за ребро на мясном крюке и оставить висеть до полной смерти. Трупы утопить в море. Подпись».
   Пока турки готовились к казни, генуэзцы, преодолев первое потрясение, начали перешептываться.
   - Ты сдохнешь в муках, - сказал Кабелла. - Я рад, а ты?
   - Я и тут тебя обманул, - ответил Скварчиафико дрожащим голосом, - я переживу тебя.
   - Ты будешь завидовать мне, корчась на крюку.
   - Зато я увижу твою смерть, а ты мою нет.
   - Я что-то придумал, - заявил обрадовано Кабелла и, обращаясь к турку, спросил:
   - Скажи, Бектут-ага, а достопочтенный Гедук-Ахмет не указал в какой последовательности должна исполняться казнь?
   - Это уже мое дело.
   - Тогда выполни мою последнюю просьбу. Подвесь сначала его на крюк, а затем отсеки мне голову.
   Турки переглянулись.
   - Будь, по-твоему, - решил Бектут и, показав на Скварчиафико, сказал палачам:
   - Берите его.
   Тот, что в феске подошел к Оберто и разорвал на его груди рубаху, потом схватил за правую руку и задрал ее вверх. Тут резво подскочил безъязыкий и воткнул меж ребер увесистый железный крюк. Оберто потерял сознание от боли. Когда очнулся, то увидел себя вознесенным над землей. Свободный конец крюка был заброшен за балку. Внизу у его ног стоял Кабелла и зло улыбался.
   - Прощай, Оберто, - сказал он и дернул его за ноги. Тот снова потерял сознание
   Когда Оберто в очередной раз очнулся, то он никого в башне не увидел. Не было и тела Кабеллы. И здесь он ограбил меня, подумал Скварчиафико, заскрежетав зубами, не столько от физической, сколько от душевной боли.

                ГЛАВА IV
                «НОЕВ КОВЧЕГ»
Александр, князь Феодоро, узнав, что татары обложили Кафу, не слишком встревожился за судьбу крепости Фуна. Она хоть и рядом с Кафой, но крепко защищена. Поэтому генуэзцы и терпели ее соседство, а что уж говорить о татарах, которые так и не научились захватывать крепости.
   А вот известие о высадке турок сразу же обеспокоило его. Завоеватели Константинополя определенно позарятся на Фуну. Нужно, пока не поздно, укрепить ее оборону.
   Вызвал к себе Прокопия. За прошедший месяц этот верный слуга окреп и был готов служить своему господину как прежде.
   - Тебе, мой друг, придется ехать в Фуну. Осмотри все вокруг и подготовь город к обороне. Для укрепления гарнизона даю тебе… двадцать человек.
   Увидел, как по лицу слуги промелькнула гримаса неудовольствия, сказал:
   - Что ты морщишься? Больше там и не нужно.
   - Простите, господин, если я и скривился, то по другой причине.
   - Какая еще может быть причина, кроме того, что я говорю? - недовольно спросил князь.
   - Вы сказали «Фуна», а я невольно вспомнил, как вывозил оттуда вашу жену и сердце сразу кольнуло. Так неожиданно, что я и сморщился.
   - Не переживай, ты выполнял приказ. А София говорила, что ты и отец обращались к ней уважительно.
   - Спасибо, ваше сиятельство. Где взять людей? Из валахов?
   - Нет, люди Михая пусть и остаются с ним. Подбери себе добровольцев из местных. Особенно тех, у кого в Фуне родственники.
   Прокопий пошел выполнять приказ, а князю доложили, что у ворот пять человек генуэзцев просятся пройти в крепость.
   - Пропустите и проведите ко дворцу. Там мы с Михаем поговорим с ними.
   Перед Александром предстали пятеро основательно уставших людей. Одеты были в грязные, изорванные рубахи. Только на одном был халат и что-то вроде чалмы на голове. Князь присмотрелся к нему. По виду он был старше их всех. Седая и всклоченная борода чуть не до пояса.
   - Чем обязан, господа? - спросил Александр, всматриваясь в старика.
   Он и выступил вперед и на приличном греческом языке сказал:
   - Мы, господин, беженцы из Кафы. Османы вошли в город, но нам удалось избежать плена. Мы просим разрешения остаться здесь для борьбы с турками.
   - Почему вы не боролись в Кафе, а пришли сюда?
   - Вы обвиняете нас в трусости, квириос?
   - Не обвиняю, а подозреваю.
   Выступил вперед и стал рядом с «халатом» его спутник. Он сказал:
   - Позвольте, ваше сиятельство, представится. Я капитан аргузариев гарнизона Кафы - Марко Кассимо. Мы сражались не столько с османами, сколько со своими предателями. Консула де Леванте убили турки в первые дни обороны. После его гибели власть в Кафе захватил бывший консул. Мы не смогли противостоять предателям и османам одновременно.
   - А этот татарин тоже из Кафы и тоже боролся с османами?
   - Позвольте, квириос, я сам отвечу на ваш вопрос, - сказал «татарин».
   Уловив кивок головы, он продолжал:
   - Я был в Кафе в качестве советника хана Менгли-Гирея. У меня были основания бояться мести как татар, так и турок, поэтому бежал. Меня зовут Фейзулла.
   - Ого, какие птички залетели к нам в гнездышко! - воскликнул Александр. - А остальные?
   - Остальные - мои подчиненные, - ответил Кассимо.
   К Александру подошел Прокопий и негромко сказал, что готов отправляться в Фуну.
   - Подожди, - ответил князь и спросил у Кассимо:
   - Вы случайно не проходили мимо Фуны?
   - Мы сразу же направились к ней, ваша светлость, но турки нас опередили. Высадившись у Кафы, они расползлись по всем окраинам, как кровавое пятно на рубашке. У самой Фуны мы напоролись на татар. Тогда нас спас Фейзулла. Он убедил татарского онбаши, что находится там со специальным заданием, а мы его люди. Татарин тогда и сказал, что турки начали осаду Фуны. Узнав это, мы направились сюда.
   Князь, обращаясь к Прокопию, распорядился:
   - Поездка отменяется и вот тебе новое задание. Позаботься о капитане и Фейзулле. Переодень их и покорми. Вечером, господа, ко мне на беседу. Приходи и ты, Михай, но сначала побеспокойся о тех троих.
   Над Мангупом опустилась кромешная тьма, люди улеглись спать и только во дворце желтели окна. Князь Александр принимал нежданных гостей из Кафы. Их, под руководством Софии, обслуживал Прокопий. Княгиня Анастасия, сославшись на недомогание, отказалась от участие во встрече.
   Александр сидел во главе стола. По правую руку от него Лацку, по левую - Кассимо. Они ели жареное мясо и овечий сыр, а пили вино. Каждый из них уже успел рассказать самые интересные эпизоды своей жизни, только Фейзулла не стал этого делать. Это заметил Михай.
   - Что-то наш милый татарин ничего не говорит о себе, - сказал он.
   - Моя жизнь неинтересна, - ответил тот.
   - По тому, как вы пьете вино, не скажешь, что вы из числа праведников. Не может быть, чтобы с вами ничего никогда не случалось.
   - Вы правы, Михай, мой самый большой грех - пристрастие к вину, но я пять раз в день молюсь и прошу прощения у Аллаха, поэтому дожил до старости без особых потерь.
   Когда шел этот разговор, Прокопий поманил князя из-за стола. Тот, понимая, что слуга зря это не сделает, вышел за ним. Прокопий шепотом сообщил:
   - Ваше сиятельство, этот татарин не татарин.
   - И кто же он?
   - Он латинец из Кафы. Благодаря ему ваш отец стал квириосом. Это он заставил Техура подписать отречение от престола.
   - Мне отец об этом не говорил. Откуда ты знаешь?
   - По велению князя Исаака я участвовал в этом деле вместе с этим латинцем.
   - Ты знаешь, как  его зовут?
   - Нет, ваше сиятельство. Он не назвался, а ваш отец мне не сказал.
   - Почему же он выдает себя за татарина? - спросил задумчиво Александр.
   - Этого я не знаю, ваше сиятельство.
   - Ладно. Иди и молчи. Я подумаю,  что надо сделать.
   Александр вернулся к столу и некоторое время спустя спросил татарина:
   - Фейзулла, вы знали моего отца?
   Тот, без тени смущения, ответил:
   - Да, я был знаком с князем Исааком.
   - А почему вы не сказали мне об этом?
   - Случай не представился.
   - Говорят вы латинянин, а не татарин.
   - И это правда.
   - Так почему вы выдаете себя за татарина?
   - Я не выдаю себя за татарина, я в действительности чувствую себя им. Я принял ислам и до сих пор об этом не жалею. Вот от вина никак не могу отвыкнуть. Как встречаюсь с христианами, так сразу тянет выпить.
   - А не проще было бы вернуться в лоно нашей церкви?
   - Проще оставить все так, как оно есть. Если бы я не уважал татар, то никогда не принял бы их религию, но это не говорит о том, что я так же люблю османов. Я ненавижу это кровожадное и алчное племя.
   - Но это факт, что ваш хан и татарский народ с ними заодно.
   - Поэтому я здесь. Сложно объяснить, но моя вера не мешает моей крови быть рядом с теми, кто собирается сопротивляться захватчикам, хоть и единоверцам. Признаться, ваше сиятельство, я часто чувствую раздвоение души, но сейчас она едина с вами, с моим другом Марко и со всеми, кто за вами. Можете мне верить.
   - Приятно это слышать, - ответил Александр, - а то я, узнав, что вы татарин, только по вере, встревожился.
   - И кто это вас просветил?
   - Слуга Прокопий.
   - Вот беда. Где не появлюсь, обязательно наткнусь на знакомого.
   - Порою это помогает, - вставил Кассимо. - Не будь тебя, порубали бы нас татары под Фуной.
   - Да, и тот раз знакомство пошло на пользу, - ответил Фейзулла и тут же обратился к князю:
   - Ваше сиятельство, если вы решили вопрос моей принадлежности, то разрешите сделать предложение. Спасибо. Я предлагаю потратить завтрашний день на наружный осмотр крепости. Я понимаю, что сильнее ее в Крыму нет, но и Кафа не была слабой. Мы, с Марко, сможем посмотреть на нее глазами турок и постараться найти изъяны, которые можно было бы своевременно устранить.
   - Я вижу, Фейзулла, - сказал Михай, - на твои мозги вино не действует.
   - Как не действует? - удивился тот. - Действует. Только не так как на всех. От выпитого я начинаю шире мыслить, у меня появляются идеи, которые в трезвом состоянии никогда на ум не приходят.
   - Нашел чем хвастаться, - рассмеялся Марко, - с кем такое не бывает?
   - Ты не дослушал, мой друг. Разница заключается в том, что таких, как ты, тянет на подвиги, а меня на здравые поступки.
   - Так не бывает, - не согласился Михай.
   - Я - живой пример.
   - Вопрос по существу, - сказал Александр, - мы видели отсюда, как Техур встретился с Менгли-Гиреем. О чем они договорились? Ведь вы, как я предполагаю, были рядом?
   - Вы правы, ваше сиятельство, я был рядом, но Менгли-Гирей не посчитал нужным вести переговоры с Техуром. Он им не заинтересовался. Техур до Кафы ехал с нами, а куда потом делся, не знаю.
   - Жаль, что мы его упустили, - сказал Александр и задумался.
   Сидящие за столом, чтобы не мешать квириосу думать, перестали переговариваться и налегли на еду. И тут услышали размышление вслух:
   - Вот сижу и мне вздумалось сравнить нашу крепость с Ноевым ковчегом. Кого тут только сейчас нет. Конечно не тварей по паре, а людей. Греки и караимы, латины и руссы, готы и валахи, молдаване и татары. Даже черкесы есть. И все это на клочке земли. Будем надеяться, что Всевышний не оставит нас без своей милости.
                ***
   На другой день группа всадников выехала из Главных ворот Феодоро, обогнула Восточный мыс и оказалась в Ай-Тодорской долине.
   - Какую оценку дадите Главным воротам? - спросил Александр у Фейзуллы.
   - Самую высокую, - ответил тот. - Только самоубийца может пойти на их штурм.
   В это время они проезжали под западным Сосновым мысом. Фейзулла сказал:
   - Вот тут не плохо было бы срубить некоторые уступы.
   - Неужели по этой отвесной стене сможет кто-то взобраться? - удивился Михай.
   - Пользуясь этими уступами - сможет. В молодости я полазил по горам и по этой стене мог бы просто взбежать наверх.
   В группе, кроме вчерашних участников застолья, был и карай по имени Иосиф. Он руководил бригадой каменщиков. Александр сказал ему:
   - Поставь людей и пусть рубят.
   - Я не знаю что рубить, ваше сиятельство. Если сделать все ровным, то эта работа нам не под силу.
   - Посмотри сам, - вмешался в разговор Фейзулла, - тебя подсадят, и ты ухватишься руками вон за тот камень, слегка подтянешься и поставишь ногу на тот вон уступ. Дальше уже проще - шагай как по лестнице. Достаточно будет выровнять со стеной эти два места и все. И посмотри на тот парапет, которым вы перекрыли выход на плато. На него можно набросить крюк и свободно взобраться. Так вот положите на него насухо еще одни ряд камней. Они обрушатся, если за крюк потянут. Теперь ясно?
   - Запоминай, Иосиф, - сказал Александр. - Поехали дальше.
   Они обогнули Сосновый мыс и очутились в Кожевенном овраге, образованном этим мысом и мысом Призыва иудеев. В глубине овраг пересекался крепостной стеной. В нее были встроены ворота и три башни.
   - Зачем здесь ворота? - спросил Кассимо.
   - Зачем вообще ворота бывают? - ответил вопросом Иосиф.
   - Я не в этом смысле, - поправился Марко, - мне думается, что они здесь лишние.
   - Это точно, - поддержал его Фейзулла. - Ворота следует заложить.
   - Их нельзя закрывать, - возразил Иосиф. - Этими воротами люди постоянно пользуются. Вы можете не знать, но недалеко отсюда в скалах вырублены чаны и в них караи вымачивают и дубят кожи. Этим и зарабатывают на жизнь. Закрыть ворота - оставить их семьи голодными. Раньше этой стены вообще не было, хватало той, что наверху. Потом решили усилить оборону. Наши предки согласились на  стену, при условии, что в ней будут ворота.
   - Но здесь рядом еще и калитка, - вспомнил Александр.
   - В нее возом не проедешь, - напомнил Иосиф.
   - Мне кажется, - вмешался Фейзулла, - здесь нет предмета для обсуждения. Ворота нужно снимать, а проем закладывать. Не уберете - в них свободно войдут турки.
   - Будем закладывать, - решил Александр и тронул лошадь.
   Обогнули мыс Призыва иудеев и въехали в Банный овраг. С левой стороны он ограничивался Ветреным мысом. Этот овраг был круче и менее доступен, чем Кожевенный. В глубине его преграждала стена с четырьмя башнями.
   Фейзулла долго смотрел, крутя головой.
   - Надеюсь, здесь все в порядке? - спросил Иосиф.
   - Будь я турецким пашой, я именно сюда нацелил бы свой главный удар.
   Это предположение удивило.
 - Позволь, Фейзулла, - воскликнул Кассимо, - а мне кажется удобнее всего атаковать крепость с Кожевенного оврага!
   - И мне так кажется, - сказал Александр. - Поэтому я и согласился заложить ворота.
   - Сначала и я так думал, - возразил Фейзулла, - но, посмотрев сюда, решил, что это наиболее слабое место.
   - Объясни, - потребовал Кассимо.
   - Пожалуйста. Стена в Кожевенном овраге хорошо защищена с флангов. Враг, осмелившийся туда сунуться, будет уничтожен лавиной камней и стрел с господствующих над оврагом укреплений. Кроме этого, нападающие не могут не обратить внимания и на то, что зрительная связь в войсках нарушается изгибом оврага, чем затруднится, руководство боем.
   - А теперь посмотрите сюда, - продолжал Фейзулла. - Здесь есть широкая возможность обзора и маневра. Атаку можно организовать в двух направлениях, Посмотрите влево и увидите пологий склон. На нем можно установить пушки, а это сейчас важно для турок.
   - Ведь это же самое они могут сделать и в Кожевенном овраге, сказал Кассимо.
   - Вспомни, Марко, как стояли пушки под стенами Кафы. Турки выбрали то место, где угол установки пушек по отношению стены был наименьшим. Если задрать пушку круто, то эффект удара ядра по стене будет минимальным. Оно будет касаться ее, а не вламываться. Такой именно уклон будет в Кожевенном овраге, а здесь чуть ли не в лоб.
   - Допустим, вы правы, - вмешался Александр, - но что сделать, чтобы уменьшить опасность?
   - Мне думается, - сказал Фейзулла, - достаточно будет поставить башню на стене справа. Не знаю почему, но инженер, который проектировал эту стену, только изогнул ее, хотя башня так и просится.
   - Объясните, зачем тут башня? - попросил Александр.
   - Башни ставят, ваше сиятельство, с расчетом не допустить мертвого пространства перед стенами. В нашем случае оно появится, если враг отдалится от изогнутой части стены влево и станет для обороняющихся недосягаемым.
   - Михай, - обратился к нему Александр, - если я поручу тебе оборонять этот участок, тебе эта башня понадобится?
   - Понадобится, иначе мне придется ждать, пока осман взберется на стену, чтобы убить его.
   - А что ты скажешь? - спросил князь Иосифа.
   - Башня, возможно, и нужна, - ответил тот, - но на нее нет камня. Уже не говорю о времени, которого, как догадываюсь, тоже нет.
   - Итак, решено: ворота закладываем, башню строим, - резюмировал Александр.
   - На ворота, ваше сиятельство, я камень найду, но на башню…
   - А на башню найдем вместе, - ответил князь, - поехали дальше.
   Дальше особых замечаний не было. Они миновали Главные ворота и въехали в город. Александр, ни слова не говоря, продолжал начатый путь, остальные следовали за ним.
   Они остановились у ворот цитадели и квириос, показывая вперед, спросил Иосифа:
   - Видишь что впереди? Правильно - склеп. Разбирай его и строй башню.
   - А как же гробы?
   - Доверим покойников храму Елены и Константина. Там, думаю, им хуже не будет.
   - Но и этого камня не хватит, ваша светлость.
   - Тогда вернемся.
   Они подъехали к церкви святого Георгия, которая находилась на Ветреном мысу.
   - Теперь хватит? - спросил князь Иосифа.
   - Неужели вы решитесь ее разбирать? - удивился тот.
   - Нет, будем в ней молиться, и ждать когда османы благословят нас своими ятаганами.
   - Но что скажет митрополит?
   - Ставь людей, Иосиф, и предоставь  мне вести разговор с Богом и с его служителями.
   От главных ворот мимо них проехало несколько возов груженных снопами пшеницы. Некоторые из них еще не созрели и были зеленоватыми.
   - Не рано скосили? - спросил Михай князя.
   - Рано, но на случай осады и это не будет лишним, - ответил тот.
   - И, главное, не останется османам, - добавил Кассимо.
   Проводив глазами обоз, Михай сказал:
   - Мы еще арсенал не проверили.
   - Сделай это без меня, - ответил Александр, - хранителя оружия, ты знаешь. Скажи ему, что действуешь по моему приказу.
   Михай направился к цитадели, а остальные к княжескому дворцу.
   Пройдя воротами цитадели, Михай очутился на Восточном мысу. Здесь размещались склады оружия. Основное хранилище в подвалах цитадели. Лацку спустился по каменным ступеням и очутился перед массивной дверью, обитой полосами железа. Она была приоткрыта. Вошел. Свет проникал в помещение из узкого оконца, забранного густой решеткой, в полумраке увидел хозяина хранилища. Тот, наклонившись к свету, рассматривал кольчугу. Увидев Михая, отложил ее в сторону и вопросительно посмотрел на него.
   - Привет, Скилица, я здесь по поручению князя Александра, он приказал осмотреть весь арсенал и доложить о его состоянии.
   - Я к вашим услугам, стратиг, - ответил Скилица.
   - Зови меня Михаем. Так проще.
   - Хорошо, Михай. С чего начнем?
   - С этого хранилища.
   Тускло отсвечивали мечи. Их ножны лежали рядом. Над головами висели пучки стрел и луки со спущенными тетивами. В углу стояли светлые древки для копий. Их более сотни. Рядом лежали наконечники для них. Прикинув количество оружия, Михай сказал:
   - Пойдем дальше.
   Пока Скилица возился с замком, Лацку рассматривал его. Небольшой рост, гладко выбритое лицо и, выпирающий из-под кафтана, круглый живот. Видно не плохо кормится хранитель оружия.
   Они осмотрели поочередно все склады. Михай заметил про себя, что Скилица свое дело знает, но все же решил сделать замечание: Как без этого?
   - У тебя, Скилица, вроде бы порядок, но недостатки все же есть. Ты хранишь железо и дерево без разбору: и наверху и внизу. Тогда как по правилам хранения оружия железо должно находиться в сухих помещениях, как понимаешь, наверху, а дерево в подвалах, где держится постоянная температура. У тебя же все навалом. Почему наконечники на копья одеваются не сразу? Правильно, рассохнутся. А у тебя они и вверху и внизу. Внизу ржа съест железо, а вверху дерево рассыхается. Дальше. Почему у тебя стрелы не оперены?
   - Князь Иоанн разрешал оперять стрелы только перьями орла. А где их этих орлов наберешься?
   - Князь Иоанн на том свете. Царство ему небесное. На этих днях появятся османы. Чем стрелять будем?
   Скилица пожал плечами, и левый глаз его нервно подмигнул.
   - Вороны сотнями летают. Почему не использовать их перья?
   Скилица снова подмигнул.
   - Даю тебе пять дней и чтобы все стрелы были оперены. Учти, я прикажу кузнецам увеличить поковку наконечников, поэтому ускорь изготовление заготовок для стрел. Нельзя допустить, чтобы стрелки из лука экономили стрелы.
   Все последующие дни и ночи в крепости и за ее пределами не прекращалась работа. Скрипели возы, груженные печеным хлебом, зерном и овощами, мычал скот, стучали кувалды, развернулась охота на ворон.
   Башня росла как гриб в дождливую погоду. На ней работали все каменщики, а подсобными рабочими - жители города. Плотники крепили межэтажные балки, стелили полы и устанавливали лестницы.
   Люди понимали обстановку: лучше таскать бесплатно камни к башне, чем страдать каторжником на турецких галерах.

                ГЛАВА V
                СУЕТА У ГОРЫ
   Сначала у стен Феодоро появились немногочисленные конные отряды татар. Они перекрыли доставку продуктов в крепость. Вслед за ними пришли турки. Округа заполнилась конским ржанием, звуками дудок и уханьем барабанов. Феодоринцы устремился к стенам и обрывам. Куда ни глянь - всюду турецкие войска. Всадники одеты в красочные кафтаны, на головах пышные тюрбаны или малиновые фески. Это - сипахи. А вот и янычары. Самая жестокая и бесстрашная часть турецкого войска. На них короткие кафтаны и широкие шальвары. У каждого на боку пристегнута широкая сабля - ятаган. Чуть поодаль от стен и обрывов они разбивают палатки и устанавливают на треногах котлы для варки пищи. Видимо, походная жизнь обыденна для них.
   Из общей массы выделилась богато одетая группа всадников. Вот они остановились в Кожевенном овраге. Только приблизились к стене пересекающей овраг, как с боковых казематов, расположенных на скалах, посыпались стрелы, не причинившие им вреда, но указавшие, что защитники крепости готовы обороняться.
   - Где же ворота у этой стены? - воскликнул один из всадников.
   - Разве они были здесь? - удивился другой.
   - Тогда зачем дорога, на которой ты стоишь?
   - Да, ты прав, Мурад-паша. Дорога есть, а ворот нет. Техур-бей, были здесь ворота?
   К вопрошающему подъехал бывший квириос Феодоро и ответил:
   - Ворота были, Ибрагим-субаши. А заложили их уже без меня.
   - Значит, готовились, - вынес заключение тот кого назвали Мурад-пашой.
   Мурад-паша был черибаши войска, посланного на взятие крепости Мангуп. К этому времени турки уже овладели всеми крепостями полуострова, осталась только эта. На ее взятие Гедук-Ахмет-паша отпустил Мураду семь дней. «Если Кэфе я поверг за шесть дней, то на Мангуп тебе, Мурад-ага, кладу…семь», - сказал он и при этом улыбнулся. Мурад до сих пор не может забыть эту улыбку. Так плотоядно улыбаются палачи, пробующие ногтем остроту топора, перед тем как опустить его на шею приговоренного.
   Черибаши тронул коня и отъехал от стены, и она сразу скрылась за поворотом. Он про себя недовольно отметил это. Когда въехали в другой овраг, Банный, от глубоких мыслей его отвлекло восклицание Техура:
   - А этой башни здесь не было!
   Мурад всмотрелся в преграждавшую овраг стену и спросил:
   - Какой башни не было?
   - Крайней справа, высокочтимый паша.
   Ибрагим-субаши окинул взглядом открывшуюся перед ним панораму и сказал:
   - Наверное, здесь они ждут от нас удара.
   - Они и там ждут, и здесь ждут, - недовольно ответил Мурад-паша, - как вижу, сдаваться они не собираются. Удара отсюда не будет, вы смотрите, какой тут косогор! Поедем дальше. Техур, ты обещал показать мне ворота.
   - Позволь возразить, высокочтимый паша, я обещал показать место, где они находятся.
   - А это не одно и тоже?
   - К сожалению, высокочтимый паша, мы не сможем увидеть ворота.
   - А если я захочу их увидеть?
   - Боюсь, это невозможно.
   Мурад сплюнул в сторону Техура и воскликнул:
   - Как ты упрям, бей!
   На этот раз тот промолчал. Всадники, обогнув Ветреный мыс, въехали в широкий овраг. Перед их взорами во всю длину простерся Восточный мыс.
   - Ворота вон в том месте, - сказал Техур, показывая пальцем на корень мыса.
   - Там ничего нет, - тоном обиженного ребенка, которого грубо обманули, сказал Мурад.
   - И все же они там, - ответил Техур.
   - Ладно, как их можно увидеть?
   - Нужно объехать этот мыс, выйти на дорогу и затем по ней вернуться.
   - Поехали, - сказал паша и, хлестнув лошадь, помчался в объезд Восточного мыса.
   Всадники остановились у того места, где дорога, выходя из долины, поднимается в сторону скал. Мурад был готов продолжить путь, но его остановил Техур:
   - Туда ехать опасно, высокочтимый паша. Всякий враг, ступивший на эту дорогу, обречен на смерть.
   - Еще не было крепости, ворота которой я бы не осмотрел перед тем, как их атаковать! - воскликнул паша.
   - Ну, а у этой крепости, уважаемый Мурад, ты увидишь ворота изнутри, когда войдешь в нее. Ведь бывают исключения, - сказал Ибрагим-паша.
   - Все! Хватит! Кто боится, пусть остается!
   Так в сердцах крикнул Мурад и хлестнул лошадь, но ей пришлось вздыбиться  - дорогу преградил Ибрагим.
   - Паша, - твердо сказал он, - ты не поедешь. Лучше я пошлю туда двух сипахов, и пусть они проскачут туда и обратно. Живы останутся, расскажут что видели, и получат по золотому.
   - Позволь нам, - обратились к нему двое из охраны.
   - Скачите и золото ваше!
   Паша не мешал Ибрагиму распоряжаться. Он отъехал в сторону и стал терпеливо ждать результатов эксперимента.
   Сипахи помчались вверх по дороге и тут же скрылись за поворотом. В наступившей тишине был слышен перестук копыт. Он удалялся. Вот стих. Сердца слушавших замерли, тут лошадиный цокот возобновился и начал приближаться. Из-за поворота показались всадники. Их появление было встречено восторженным воплем.
   Лицо Мурада покрылось красными пятнами гнева. Что доказал этот собачий сын? Ведь можно было свободно проскакать туда и обратно и сипахи это доказали! Почему не он сам это сделал?
   В это время посланцы осадили перед ним лошадей.
   - Говори, - сказал он старшему сипаху, не скрывая недовольства
   - О, великий паша, я - недостойный твой слуга, мчался быстрее ветра и не чаял остаться в живых. Мы видели множество людей, свесившихся со скал с луками и копьями в руках. Но Аллах не позволил им убить нас. Мы остановились у самых ворот. Они окованы железом, а сверху над ними бойницы. В них виднелись лучники. Они могли убить нас семь раз, но почему-то не сделали этого. Это все, господин.
   Сипахи получили заработанное золото и заняли свои места в свите паши. Он поехал к своему шатру, который был разбит в долине  Ай-Тодор напротив высокой южной стены Мангупа.
   Турки не знали, что сипахов по приказу Михая Лацку не обстреливали. Он наблюдал за передвижением турецких военачальников и был свидетелем спора между пашой и субаши. Он не слышал слов, но видел выразительные движения. А когда к воротам помчались рядовые всадники, понял, о чем шел спор.
   Он приказал не убивать их, надеясь, что вслед за ними помчатся к воротам их командиры, но ошибся.
                ***
   Вечером этого же дня Мурад-паша собрал кенгеш, на котором присутствовали Ибрагим-субаши, Ахмет-ага – сейменбаши, Ислам-ага - мюсселим и Техур-бей, изгнанный квириос Феодоро.
   Мурад-паша сидел на подушках напротив входа в шатер, по бокам остальные. Слуги обнесли кенгеш питьем и удалились.
   - У вас, мои друзья, было время осмыслить увиденное днем, прошу высказывать ваши умозаключения. Говори ты, Ахмет.
   Сейменбаши многословием не отличался. Мурад знал это, поэтому и дал ему слово первому. На этот раз Ахмет был совсем краток. Он сказал:
   - Высокочтимый паша, мои янычары говорят между собой, что эту крепость не взять и до Страшного суда.
   Наступила зловещая тишина. Снаружи доносились окрики стражников и тоскливый перелив янычарской дудки. Мурад почувствовал, что настроение янычар не было новостью для присутствующих. Сдвинув густые черные брови, он зло сказал:
   - Я спрашивал твое мнение, а не то, что говорят твои трусы и бездельники!
   - Оно не расходится с моим, - заверил Ахмет.
   - Прекрасно, - воскликнул паша, - выходит, мы зря сюда пришли?
   - Нет, мы так не думаем, - ответил Ислам-ага. - Воевать будем и, в конце концов, крепость ляжет у твоих ног, Мурад-паша. Но позволь напомнить, что говорится в трактате о военном искусстве. «Самая мощная и неприступная крепость - это та, что расположена на вершине горы и окружена башнями и высокой стеной». Янычары не читали этого трактата, но их боевой опыт подсказывает правильный вывод из увиденного. Они тем более не знают дальнейших слов трактата, где говорится, что «для завоевания ее нужно располагать богатством Каруна (Крёза), долголетием Нуха  (Ноя) и терпением Эюба (Иова)». Отсюда следует, что нужно сразу быть готовыми к длительной осаде.
   - А что ты думаешь, Ибрагим-ага? - спросил Мурад у начальника сипахов.
   Субаши встал и одернул полы кафтана, который висел на нем как на сучке дерева. Он был таким худым, что все удивлялись, как это при скачке его не сносит ветром с лошади. Он басовито откашлялся и сказал:
   - Мне кажется, что слабых мест у этой крепости нет. По крайней мере, с первого раза я их не мог обнаружить. Поездим еще, может, и нащупаем что-нибудь. А пока следует поддержать твое мудрое решение, паша, которым ты запретил жечь и грабить деревни расположенные вокруг крепости. При длительной осаде удобнее иметь рядом целые дома, а не головешки. Что касается самого штурма, то я предлагаю отобрать добровольцев и бросить их на взятие той стены, в которой заложили ворота. Заодно проверим готовность наших врагов к обороне.
   - У нас еще не говорил Техур-бей, - напомнил Мурад.
   Техур поспешно поднялся и сразу же заговорил. Было ясно, что он давно приготовил свою речь и жаждал произнести ее.
   - Высокочтимый паша и его соратники, я согласен, что у крепости нет видимых изъянов. Она подобна красивой женщине, у которой нет недостатков, но кто назовет хоть одну из них, устоявшую под натиском мужчины? Поэтому выражаю уверенность, великий паша, что эта крепость рано или поздно, но падет перед тобой.
   - Ты красиво сказал, бей, но эти слова мало нам помогут.
   - Я не закончил, высокочтимый паша. Ваша победа в Кафе была сравнительно легкой по той причине, что внутри города не было единства, он был растерзан распрями. Это и помогло вам. И в этой крепости, перед которой мы стоим, наиболее слабым местом могут стать люди, находящиеся в ней. Они должны узнать, что я среди вас.
   - Интересная мысль, Техур-бей! - воскликнул Мурад. - Мы разрешаем тебе рассказать своим подданным, что это ты привел сюда войско, чтобы освободить страну от нечестивца, захватившего власть. Других задач будто бы у нас и нет. Если они откроют ворота и добровольно выдадут узурпатора, то войско османов уйдет в тот же час. А пока ищи людей, которые смогли бы проникнуть во внутрь крепости. Снабди их сведениями о громадной силе османской армии, о большом горе Техур-бея, разлученного со своим народом, и его желании осчастливить своих подданных. Денег на это не жалей.
   С этими словами паша бросил князю мешочек с деньгами
   - А сейчас, Техур-бей, можешь идти.
   Когда он вышел Мурад сказал:
   - Приблизьтесь ко мне, мои друзья, и я вам кое-что покажу, и вы услышите мои распоряжения.
   Когда указание было выполнено, и все сгрудились возле паши, он вынул из-за пазухи плотный лист бумаги и расстелил у себя на коленях. Все увидели очертания, похожие на четырехпалую ладонь. Это была карта крепости. Он ткнул пальцем в стену в Кожевенном овраге.
   - Здесь послезавтра с восходом солнца Ахмет-ага начнет штурм стены. Пусть враг думает, что мы считаем это самым слабым местом. Назначь, ага, награды наиболее отличившимся воинам и посылай людей на стену в течение всего дня. Если возьмешь сразу, то и вопросов не будет. Тебе, Ислам-ага, поручаю согнать сотни две мужчин с соседних деревень с лопатами и кирками. Отдашь их в распоряжение топчибаши Фазли-ага. Послезавтра к полудню он будет здесь вместе со своей командой и пушками. Они начнут с того, что будут готовить площадки под пушки вот здесь в Гаман-дере (Банном овраге). Это и будет местом нашего главного удара. Население будет делать черную работу, а топчибаши руководить. Со стен будут бросать камни и метать стрелы, поэтому будут большие потери. Но работы из-за этого не прекращать.
   - Ты говорил, Мурад-паша, что это место неудобное для наступления, - напомнил мюсселим.
   - Ты прав, Ислам-ага, но зато для пушек это самое удобное место. Здесь мы обрушим стену и ворвемся в город.
   - Все это будет послезавтра, а что завтра? - спросил уже субаши.
   - Я ждал этот вопрос, - ответил паша, - отвечаю: завтра для всех вас день подготовки к боям. Техур обойдет крепость, и везде будет говорить нужные нам слова. Это поколеблет решимость ее защитников и сохранит нам многие жизни.
   - А не воспротивится Техур тому, что мы привлечем население к опасным работам? - спросил Ислам-ага.
   - Не посмеет. Мы не обещали его народу райской жизни. Это он им будет обещать. Ему и исполнять.
   Выходя из шатра, все думали, что у паши был готов план заранее и их выступления не поколебали его намерений, что и хорошо. У большого командира должна быть ясная голова и твердая рука.
   Техур, сияя как новый подсвечник, направился в свою палатку, расположенную недалеко от шатра паши. Здесь его ждал верный Андрей.
   Слуга, почувствовав радостное настроение хозяина, воскликнул:
   - Господин, ваше лицо лучится как солнце в утренний час. Неужели все так хорошо?
   - Ты не ошибся, Андрей, Мурад-паша сказал, чтобы я не жалел денег на наше правое дело. Поэтому с этого дня ты будешь не слугою, а моим помощником. Мы будем с тобой делать большую работу, в результате чего вернемся снова в Феодоро!
   - И я опять стану слугой?
   - Ни в коем случае. Ты так и останешься моей правой рукой. Когда же примешь ислам, я присвою тебе звание мурзы.
   - Тогда позвольте подобрать вам другого слугу?
   - Двух слуг, Андрей. Себе и мне. Нет трех. Мне двух, а тебе одного.
   - Вы очень добры, господин.
   - Ты еще больше почувствуешь мою доброту, если примешь ислам.
   - Если для выполнения той большой работы, о которой вы говорили, понадобится только мусульманин, я стану им.
   - Хорошо, что твою крамольную речь не слышит какой-нибудь правоверный. Он бы заплевал тебя.
   - Надеюсь, вы этого не сделаете, господин?
    Техур рассмеялся.
  Вскоре Андрей пошел в соседнюю деревеньку, чтобы среди знакомых подыскать слуг и заодно похвастать своим возвышении.
                ***
   Вечер этого дня князь Александр вынужден был посвятить своим женщинам - матери и жене. Их охватило беспокойство, и они буквально затащили его во дворец.
   - Что будешь делать? - спросила Анастасия.
   - Драться.
  - До каких пор?
   - До конца.
   - Но ты, надеюсь, понимаешь, что конец будет не в нашу пользу?
   - Понимаю, но у нас нет выбора.
   - Почему бы тебе не начать переговоры с турками? Ты можешь записаться в вассалы турецкого султана, а он сохранит нам жизнь и имущество.
   - Не получится, мама, - с оттенком горечи ответил сын, - насколько я знаю, вассалом султана стал крымский хан.
  - Разве не может быть двух вассалов? - удивилась София.
  - Может, но мы им просто не нужны. Избавившись от Феодоро, они сделают Таврику сплошь мусульманской. Можно было раньше дать отпор османам, но не было среди нас единства. В Кафе надеялись отсидеться, а мы вообще все проспали. Время потеряно.
  - С каким чувством, Александр, ты будешь посылать людей на смерть, если она не будет залогом свободы для родных и близких погибшего? - спросила София.
   - Ты бьешь наотмашь, жена, а я бы хотел, чтобы моя семья была без рассуждений со мной.
   - Мы с тобой, Александр, - заверила мать, - но, как я вижу, всем нам необходима еще вера в чудо, коль на другое надеяться не приходится. Только так ты и впрямь сможешь его совершить.
   - Я постараюсь, хотя еще не знаю как.
   - Начни с самого простого, - промолвила, оживившись, Анастасия. - Скажи по секрету двум или трем своим самым верным соратникам, что ждешь подмоги от своего зятя Стефана, и на следующий день это будет известно всем.
   - Это хорошая мысль, мама, но я не хотел бы обманывать своих лучших друзей.
   - Чистоплюй, как и его отец! - воскликнула Анастасия, обратившись к Софье.
   - Зачем обманывать? - удивилась та. - Скажи им правду. С ними и решай, как быть дальше.
   Квириос собрал Совет глубокой ночью в комнате, где когда-то умер Исаак. За столом, кроме Александра, сидят Лацку, Кассимо и Фейзулла. Прокопий в двух ипостасях: верный слуга и член Совета.
   - Твоя жена и мать - умные женщины, - сказал Фейзулла, выслушав сообщение Александра, - они тонко подметили, что человек легче расстается с жизнью, если утешается надеждой.
   - В принципе распустить слух об ожидаемой помощи не составит труда, - сказал Кассимо, - но…
   - Но почему слух? - перебил его Лацку. - Разве мы не можем напрямую обратиться к господарю Стефану за помощью?
   - Какой смысл в этом? - спросил Александр.
   - Как какой смысл? - удивился Лацку. - Представьте себе, что за стенами у нас есть еще триста гайдуков!
   - Соблазнительно, - сказал Кассимо.
   - Только лишь всего, что соблазнительно, - сказал Александр, - Допустим, мы даже разгромим тех турок, что здесь собрались, что помешает их паше прислать сюда других? Они могут это делать до бесконечности, а мы со Стефаном?
   - Печально, но князь прав, - заметил Фейзулла. - Нельзя не учитывать тот факт, что у османов есть флот, а у Стефана его нет. Поэтому, нам, здесь сидящим, остается уповать на Бога, а всем остальным на эфемерную помощь Стефана.
   В это время они еще не знали, что уже утром, как только в долинах рассеется туман, угроза со стороны турок значительно усилится. Нет, это не пушки и не активизация войск, а всего лишь зычный голос и слова, им произносимые.
   Когда внизу прояснилось, люди услышали резкие звуки трубы и увидели под обрывом небольшую толпу. Ее возглавлял не кто-нибудь, а бывший квириос Техур. Он одет в малиновый кафтан (не халат), на голове опять-таки не чалма или колпак, а берет, увенчанный пышным страусовым пером. Он выступил вперед и начал надрывно кричать:
   - Жители Феодоро, мои верные подданные, к вам обращается квириос Алексей! Это я привел сюда войска османов с тем, чтобы свергнуть узурпатора Александра! Не бойтесь моих друзей - турок. Вы видите, что деревни вокруг горы целы и население продолжает радоваться жизни. Как только я восстановлю свою власть, турецкие войска уйдут отсюда и ваша жизнь станет лучше прежней! Долой узурпатора Александра! Смерть ему!
   Последние слова подхватывает толпа, состоящая из пары десятков жителей ближайших деревень которым оплатили этот труд. Их вопли прерывает труба. Все повторяется, но уже в другом месте.
   Александр через амбразуру с верхнего этажа цитадели наблюдает за всем этим. Он видит, как народ сбегается к обрыву и с интересом рассматривает и слушает обиженного им князя. Он красиво одет и говорит понятные слова. Они, должно быть думают, что не узурпируй нынешний квириос власть, то и турок не было бы в их стране! Вот, оказывается, кто всему виной! Единственное успокоение: люди, стоящие у обрыва, не повторяют, крамольных лозунгов звучащих снизу. Хотя, как ему кажется, появись он сейчас рядом с ними, ему бы не поздоровилось.

                ГЛАВА VI      
                ПЕРВЫЕ БОИ
   Это утро было безветренным и жарким. В прозрачном воздухе лениво летал тополиный пух. С высоты горных мысов была хорошо заметна концентрация вражеского войска у Кожевенного оврага и непонятная суета у Банного. К первому квириос послал Кассимо, а на втором оставил Лацку, сам же направился на Восточный мыс, чтобы оттуда следить за основными силами турок.
   В Кожевенном овраге основной обороняющейся силой были караи. Их староста Серая Камбур приветливо встретил посланца князя и с удовольствием ознакомил его с особенностями обороны. Проходя по боевому настилу  крепостной стены, Марко заметил, что ни под одним, из установленных на ней котлов, не горел огонь. Они были заполнены водой и в них кисли кожи. Остановившись у одного из них, он спросил:
   - Прохладной водицей будете поливать турок?
   Серая белозубо улыбнулся. Глаза его весело блеснули, и он сказал:
   - Это военная хитрость, начальник. Будет представление.
   - Я правильно понял? Враг будет думать, что в котлах кипяток, а тут совсем неожиданно их разгоряченные тела окатят холодной водой, и они простудятся?
   - Ах вот ты о чем? - не скрывая разочарования, произнес карай. - Видишь кожи в котлах?
   - Вижу, но зачем они там?
   - Выходит, не догадался. Ну не беда. Пойдем, начальник, в тот угловой каземат, - рука карая показала вправо, - и оттуда будем наблюдать за действиями турок.
   - А не правильнее будет остаться здесь на стене?
   - Отсюда будет мало что видно, а оттуда все просматривается.
   Кассимо, шагая вслед за Камбуром, в душе ругал себя за то, что поддался на его уговоры и не узнал, зачем шкуры в котлах.
   Каземат представлял собой двухъярусную пещеру, находящуюся на самом краю скального мыса «Призыва иудеев». С его террасы хорошо просматривалась теснина Кожевенного оврага и стена его преграждающая. Было видно, как на башнях и стене замерли стрелки из луков. Дорога, идущая по дну оврага, делала изгиб у конца мыса и упиралась в заложенные ворота. Получалось так, что противник, устремившись к цели, будет выбегать из-за угла и увидит стену только тогда, когда она нависнет над ним и у него уже не будет времени осмотреться и выбрать наиболее удобную позицию.
   Из каземата, как на ладони, видны янычары. Их примерно тысяча. Голова отряда ощетинилась самбуками. Возле каждой из них две шеренги воинов. Они должны первыми подбежать к стене и дружным рывком приставить самбуку к стене. Караи, что на стене и янычары еще не видят друг друга.
   - Нужно предупредить наших, - сказал Кассимо.
   - Успокойся, начальник, уже все сделано, - ответил Камбур.
   Загремели барабаны и, соблюдая ритм, турки побежали. Частота ударов увеличивалась, бег ускорялся. С казематов посыпались стрелы и камни. Турки понесли первые потери. Они обогнули мыс, перед ними стена. Десятки османов не добежали до нее.
   Но вот, как из мощных орудий, взметнулись вверх самбуки и упёрлись концами к стене. По ним, продолжая бег, устремились янычары, и тут началось обещанное «представление». Защитники стены, укрываясь за крепостными зубцами от вражеских стрел, набрасывали на верхушки лестниц мокрые шкуры. Добравшиеся до них янычары, хватались за скользкую поверхность и, теряя устойчивость, сваливались на землю. Остановка в пути равносильна смерти: вперед и только вперед - думать некогда. Каждый последующий янычар хватался за скользкую поверхность кожи и, не успев сообразить, на чем оскользнулся, сваливался вниз. Кое-кому удавалось рубануть шкуру ятаганом, но это было последним, что он успевал сделать в своей жизни.
   В турецком стане заиграли дудки, сигнализирующие отступление, и штурмующие повернули назад, оставив на поле боя раненных и убитых. Караи, воспользовавшись случаем,  затащили на свою сторону «забытые» самбуки. Кассимо стал свидетелем поражения прославленных янычар. Он порывисто обнял Серая и сказал в восторге:
   - Более умелых воинов я не видел!
   Карай густо покраснел от удовольствия и лукаво спросил:
   - Теперь понял, почему нам на стене нечего было делать?
   - Как ты додумался до такого?
   - Не я, начальник. Тут у нас есть один хитроумный малолеток по имени Бахшы. Это он убедил меня применить мокрые кожи при обороне стены.
   - Он здесь? - спросил Кассимо, горя желанием увидеть героя.
   - Пойдем, - сказал Серая, понимая нетерпение начальника.
   Они прошли по мысу к жилому кварталу, заселенному караями. Вошли в одну из калиток.
   - Здесь живет мой родственник, - сказал Камбур, - Бахшы его сын.
   Им навстречу вышла женщина, одетая во все черное.
   - Сав бол, Серая, - поприветствовала она и низко поклонилась, - селям алейкум, башчи, - сказала она Марко.
   Камбур объяснил цель прихода и их повели в дом. Женщина, показав на дверь, сказала:
   - Он там.
   Карай вошел первым, за ним Кассимо. Они очутились в полутемной комнате с низким деревянным потолком. На тахте, укрытой овечьей шкурой, лежал худенький подросток на вид не более пятнадцати лет.
   - Сав болуныз, - сказал он, поднимаясь на локте.
   - Лежи, лежи, Бахшы, - поспешно сказал Серая. - Вот этот начальник видел, как османы сваливались с лестниц и ему захотелось увидеться с тобой. Расскажи ему, как ты додумался до этого.
   - Выходит, получилось!
   - Еще как! - воскликнул Серая.
   Мальчик расплылся в улыбке, и его смуглое лицо украсилось румянцем.
   - Жаль, я не видел.
   - Еще успеешь, а сейчас рассказывай.
   - Это длинная история, - смущенно сказал мальчик.
   - Ничего, мы послушаем, - ответил Кассимо.
   - Так вот наш сосед бездельник Шомииль, - начал рассказ Бахшы, - часто приходил к нам и, донимая моего отца пустыми разговорами, мешал ему работать. Нэнэ (мать) всегда упрекала баба (отец) за то, что тот не может заткнуть глотку этому лентяю и прогнать его. Баба отшучивался, и я понял, что он и сам не прочь поболтать с соседом. Тогда-то я и решил поддержать нэнэ. Каждый, кто работает на кожах, - заметил Бахшы, - знает, что невыделанная и мокрая  кожа обычно скользкая, как лед. Я вырезал кусок воловьей шкуры и замочил его. Когда Шомииль появился во дворе, я быстро расстелил этот коврик у порога. Ступил на него сосед, шаркнул ногами и свалился, как сноп. Его бросились поднимать, а я, стою в стороне и еле сдерживаю смех. Шомииль, хромая, ушел домой, а мне баба сделал выволочку.
   - С тех пор и лежишь? - участливо спросил Марко.
   - Нет, баба бил не долго. Нэнэ заступилась за меня.
   - Расскажи, что было дальше, - попросил Серая.
   Мальчик довольно улыбнулся.
   - А потом в долине появились османы. Начались разговоры о том, что первыми от них пострадают караи. Видимо и квириос так посчитал, если приказал заложить ворота. Уж очень не хотелось умирать, жалко было нэнэ и баба. Тогда я стал думать. Я представил себе турок, которые будут, как Шомииль, брякаться о землю и мне стало смешно. Но тут я понял, что от этого будет мало пользы. И вот слышу, говорят о лестницах, по которым османы лазят, как крысы. Снова думаю. И придумал. Приставил лестницу к нашей стене и взобрался по ней, таща за собой мокрую шкуру. Потом накрыл ею конец лестницы, спрыгнул на землю и тут уже быстро, будто я осман, полез по лестнице. Вот шкура перед носом. Она перекрывает ступеньки - уже неудобно, а тут еще скользкая. Я очень спешил преодолеть препятствие, сделал неловкое движение и свалился вниз. После этого и лежу. Бок отбил и на ногу ступить не могу.
   Мальчик неловко повернулся и показал большое темное пятно на правом бедре.
   Рассказ продолжил Серая:
   - Когда я узнал о его падении, то пришел проведать больного и услышал всю эту историю. Сначала посмеялись с его отцом над незадачливым Архимедом, а потом призадумались. Провели опыт с той же лестницей и убедились, что бороться на высоте с мокрой шкурой очень даже не просто. Особенно если тебе будут сверху мешать, а снизу поджимать. Пробовал сам и чуть не свалился. Вот тут и решили удивить османов. Выгребли из ванн шкуры, которые лежали на дублении, перетащили их на стену, заложили в котлы с водой, а остальное ты видел.
   Как все просто! Кассимо с любовью смотрел на тщедушное, загоревшее тельце мальчишки и ему захотелось его обнять. Он подошел к нему и, наклонившись, похлопал по плечу.
   - Спасибо тебе, Бахшы, - сказал он. - Благодаря твоей смекалке десятки караев остались живы, и вернуться к своим семьям, а османы, прежде чем полезть снова на вашу стену, сильно подумают. Я попрошу квириоса приблизить тебя к себе. Твоя светлая голова ему очень пригодится.
                ***
   Михай увидел, как из дальнего лесочка в его сторону направилась разношерстная группа людей, вооруженная двузубыми мотыгами и лопатами. Сзади и чуть по бокам шли янычары с ятаганами наголо. Они нет-нет да покалывали отставших людей. Было ясно, что погоняемые - жители долины, привлеченные турками для каких-то работ.
   Группа остановилась на западном склоне Ветреного мыса. Откуда-то сбоку выскочил невысокого роста турок с феской на голове и начал что-то говорить сгрудившимся возле него людям. По его жестам можно было понять, что он хочет срезать склон и образовать площадку. Люди разошлись и начали долбить землю.
   Защитники крепости не знали для чего туркам понадобилась площадка, но коль она им нужна, то ничего хорошего от этого не жди. В землекопов начали швырять камни. Михай, еще не принявший решения, приказал прекратить своеволие и попросил одного из местных жителей прокричать землекопам, что если не прекратят работу и не спустятся вниз, то их будут уничтожать как врагов. Услышав столь понятное и грозное предупреждение, люди побросали инструменты и устремились вниз. В диком порыве были отброшены те турки, что их охраняли.
   Но уже тех, кто добежал до низу, встретили янычары. Избивая людей батогами и раня ятаганами, погнали снова на пригорок, но со стены и башен густо посыпались стрелы и камни. Землекопы заметались. Кто-то смог добежать до низу, но там их безжалостно рубили ятаганами.
   Ислам-ага понял, что площадку не построить, если предварительно не обеспечить защиту людей от камней и стрел осажденных. Он застал в шатре у паши начальника янычар Ахмет-агу и топчибаши Фазли.
   - Чем ты меня порадуешь, мюсселим? - спросил Мурад Ислама.
   Тот, не жалея хвалебных красок, описал старания своих людей и в конце поведал об их тщетности.
   - Нам нужно строить большие щиты, - сказал он, - и тогда под их прикрытием вести земляные работы, иначе, сколько людей мы ни поставим, они все будут перебиты гяурами.
   - А как же быть с днями, мои друзья, которые нам назначил Гедук-Ахмет-паша? - ядовито спросил Мурад-паша и вдруг вскричал: - Я не хочу подставлять свою голову под топор палача!
   Соратники, понурив головы, молчали.
   - Сколько еще дней пушки будут валяться в лесу, прежде чем начнут стрелять? - спросил паша после гневной паузы.
   - Не меньше месяца, - промямлил сквозь зубы Ислам-ага.
   Паша крякнул, но не стал комментировать этот срок. Он спросил у Ахмет-аги:
   - Сколько времени тебе понадобиться, чтобы завладеть стеной в Кожевенном овраге?
   - Нужны пушки, эфенди. Взобраться на эти стены невозможно. Их нужно ломать.
   - Почему раньше обходились без пушек, а сейчас шагу без них ступить не можем?!
   - Раньше эфенди, и самбуки не были такими скользкими как сейчас.
   - Почему они стали скользкими?
   - Я уже говорил тебе, эфенди, что ничего не могу понять. Те, кто добирался до конца лестницы, уже на пути к Всевышнему, а остальные говорят, что не успели разобраться.
   - Может попробовать еще раз?
   - Мои воины так растерялись, что почти все самбуки остались у стен, поэтому нужно готовить новые, - нехотя сообщил Ахмет-ага.
   - Ты наказал виновных?
   - Они сейчас, после бичевания, отлеживаются в палатках.
   - Они еще «отлеживаются»! - вскричал Мурад. - Немедленно выгони их на изготовление самбуков!
   - Они руками двинуть не смогут.
   - Заставь! Мне Гедук-паша дал семь дней на эту крепость! Прошло уже три дня, а мы топчемся на одном месте, как неразумное дитя перед дверным порогом!
   - Позволь, эфенди, сказать слово, - обратился к паше Фазли-ага.
   Получив разрешение, продолжал:
   - Пошли в Кэфе донесение Гедук-паше. Пусть узнает о наших усилиях и сделает правильный вывод. Пусть поймет, что погорячился, когда отпустил тебе семь дней. Без пушек ее оборону не преодолеть. И я, как топчибаши, заявляю, что на пробитие стены понадобится не меньше месяца. Можешь в своем донесении сослаться на меня. Вот и сложи. На подготовку площадки под пушки - месяц, на пробитие стены еще месяц. Выходит два. Вот за такое время можно будет взять эту крепость.
   - Боюсь, что вместо ответа, Гедук-паша пришлет палача, который снесет мне и еще кому-то головы.
   - Снесет он тебе голову или не снесет, раньше все равно не получится. Ведь мы не знаем, что еще нам гяуры приготовили. Скользкие самбуки… Кто о таком слышал?
   - Мы совсем забыли, эфенди, о Техур-бее, - подсказал Ислам-ага.
   - А зачем сейчас вспоминать об этом бездельнике?
   - Сейчас самое время, эфенди, вызвать и спросить его, что он сделал за эти два дня. Его активная деятельность могла бы ускорить разложение в рядах обороняющихся.
   - Могла бы, но не ускорила. Ладно. Зови.
   Техур с чувством неосознанной вины вошел в шатер к паше и остановился у двери, ожидая приглашения сесть. Не дождался.
   - Расскажи, бей, что ты сделал, чтобы приблизить нашу победу над врагом? - спросил Мурад недовольным тоном.
   Почувствовав, что у начальства плохое настроение, Техур совсем упал духом. Он промолвил с заметной хрипотой в голосе:
   - Я, меним паша, целый день ездил вокруг крепости и кричал те слова, что ты велел. На следующий день я уже не мог кричать - потерял голос, поэтому пил козье молоко, чтобы восстановить его.
   - Пил молоко. И все?
   - Я не могу пока кричать, меним паша.
   - Так ты думаешь, что твоего крика кто-то испугается и сдаст крепость?
   Техур смущенно ответил:
   - Я выполнял твое указание, высокочтимый паша.
   - Так и будешь чужой головой жить?
   - А что я еще должен делать?
   - Думать! Думать, как повергнуть врага, думать, как обмануть его, думать, как ослабить его волю к сопротивлению! Вот, что ты должен делать!
   - Только думать? - удивленно спросил Техур.
   - Ты болван, бей, если считаешь, что этого достаточно! Кому нужны твои мысли без результата?! С завтрашнего дня, каждый вечер, будешь приходить к моему мюсселиму Исмаилу-аге, и докладывать о проделанной работе. Если хочешь вернуть престол, то потрудись ради него. Плохо будешь стараться, не сидеть тебе на нем. Иди, козий теленок!
 
                ГЛАВА VII   
                СКИЛИЦА
   Скилица был среди тех, кто с замиранием в сердце слушал техуровы призывы. Он понимал, что избавиться от узурпатора, при существующем раскладе сил, будет совсем не просто, но все равно радовался тому, что Александру созданы проблемы. За спиной у него всего триста валахов и несколько десятков беженцев из Кафы, а у Алексея - турецкая армия. Рано или поздно, она ворвется в Феодоро. Если пала Кафа, то о чем уже говорить? Ясно, что враги никого не пощадят. Александр понесет заслуженную кару, но за что тогда пострадает он, Скилица? Озверевшего османа не будет интересовать враг он Алексею или нет. Неужели осталось жить всего какой-нибудь месяц?
   Единственный способ остаться живым - бежать из крепости. Но как это осуществить? Кручи, ее окружающие, создают трудности не только тем, кто стремится забраться на них, но и тем кто хочет сойти с них. Скилица же никогда не славился ни здоровьем, ни смелостью. Может быть, поэтому и поставили его на заведование арсеналом, так как знали, что он из тех, кто охраняя оружие, сам побоится и муху обидеть. Эту «шутку» совершил князь Иоанн, при котором не было войн и оружие лежало в кладовых совсем без надобности. Князь Исаак тоже не воевал, поэтому ни разу не вспомнил об арсенале, а тем более о Скилице. Князь Алексей или Техур, как его звали некоторые, прошелся один раз по кладовым и на том успокоился. Вот только при Александре он стал заметной фигурой, и при нем содержимое кладовых уже не раз проверялось.
   Будучи еще мальчишкой, Скилица с любопытством наблюдал за смельчаками и ловкачами, которые ради интереса рисковали свернуть себе шею. Они на спор ухитрялись покидать город, сползая по крутым спускам. Уже тогда он заметил, что при взгляде вниз у него кружится голова, поэтому старался не подходить близко к обрывам и решительно отказывался повторить чей-либо подвиг. А сейчас пожалел, что своевременно не приобрел опыт.
   Он обходил памятные ему с детства места и, держась за ветки кустов или ложась наземь, всматривался в зловещие глубины скальных расселин, чувствуя легкое кружение головы. Покинуть город хотелось до боли в сердце, но страх побеждал.
   Первые поражения османов не прибавили ему бодрости. Наоборот, он был в отчаянии: невольно попал в число посмевших обидеть турок сопротивлением. Теперь от них не жди пощады. Из одного из казематов он имел возможность наблюдать десятки османских трупов, лежащих на земле в Кожевенном овраге. Вороны и стервятники выклевывали им глаза, а ночью пиршествовали волки и бродячие собаки.
   Османы, в последние дни, поубавили свою прыть, если не считать их упорного желания соорудить площадку в Банном овраге. Они втащили на нужный им уровень деревянные щиты, укрепили их на деревянных же столбах (и все под нескончаемым камнепадом) и начали под их прикрытием долбить неподатливый грунт. Вскоре слухи о том, что османы готовят место для пушек, дошли до ушей Скилицы. Он понял, что неукоснительно, с каждым ударом мотыги, приближается конец его собственного земного существования.
   Тоскливые взгляды жены и дочери вынуждали его реже бывать дома, и он вскоре, ссылаясь на большой объем работы, перестал и вовсе туда приходить. На работе же он заблаговременно доверил ключи одному русичу, который очень искусно затачивал мечи и пики, поэтому и здесь о нем могли не скоро вспомнить.
   Своими действиями он, как бы исподволь, подталкивал себя к побегу. Вот ему на глаза попалась веревка. Висит себе на крюке, и висит. Но так было раньше, а сейчас она чуть не кричит: «Бери меня, бери меня». Он снял ее и попробовал на прочность. Крепкая. Так за чем остановка? Страх подсказал - головокружение. Необходимость подсказала: а для чего ночь? Ведь в темноте не видно бездны. Так и боролись в нем два начала, пока незаметно для себя, не нашел место для спуска. Оно не было лучше или хуже других, но безлюдность и наличие у самого обрыва небольшого дерева предопределило выбор.
   Он пришел сюда глубокой ночью. Дрожащими руками привязал к дереву веревку, сбросил другой конец вниз. Прислушался к ночным звукам и, не услышав ничего тревожного, перекрестившись, начал спускаться. Касаясь ногами скалы и перебирая веревку руками, он все глубже уходил в пропасть. Вскоре очутился в кромешной мгле. Страх сдавил сердце, а силы покинули его. Он нащупал ногой жесткий упор и остановился. Что делать дальше? Вверх или вниз? Попытался вернуться, но руки не могли поднять тело, и он понял, что единственно возможный путь - вниз.
   Сделал несколько шагов и почувствовал, что веревка кончилась. А казалось, не будет конца. Сколько осталось до земли? Со страхом посмотрел вниз, но ничего не увидел. Начал ощупывать одной рукой стену. Нашел уступ и схватился за него.  Пошаркал ногой и нашел для нее упор. Тело стремилось вниз, и он вынужден был отпустить веревку, чтобы сделать следующий шаг. Сбивая пальцы рук, он спускался все ниже и ниже, но дна пропасти по-прежнему видно не было. И вот под ногой обрушился камень и Скилица, обо что-то ударившись, полетел вниз.
   Он очнулся от дикой боли в руке. Почувствовал зловонное дыхание зверя и от ужаса закричал. Испуганный внезапным оживлением добычи, волк отскочил в сторону. Зачем ему страшно кричащий труп, если рядом множество молчаливых?
   Скилица прижал место укуса ладонью здоровой руки и только сейчас с ужасом уяснил, что мог быть съеденным! Саднящая спина покрылась липким потом. Прошел первый испуг, и сердце вдруг радостно застучало - он, свалившись с высоты, остался жив! Пошевелился и осознал, что кости целы и отделался только ушибами.
   Когда в ущелье посветлело, Скилица посмотрел ввысь и увидел на какой глубине лежит. Голова закружилась, к горлу подступила тошнота. Несмотря на эти неприятные ощущения, душа его пела - он остался жив и кости целы!
   В хорошем настроении, несмотря на боль во всем теле, вышел на дорогу и сразу же столкнулся с османом. Тот, поддергивая шальвары, вышел из-за куста. Увидев незнакомца, турок строго посмотрел и спросил:
   - Кто ты такой?
   Не поняв вопрос, Скилица поздоровался по-караимски:
   - Здоровье твоим рукам, свет твоим очам!
   В ответ турок, обнажив ятаган и ткнув им гяура в спину, велел идти вперед. Когда начальство разобралось в безвредности «пленника» и узнало, что он «свалился» сверху, то приказало тому же янычару отвести Скилицу к Техуру.
   Откинув полог, Скилица, не без робости, вошел внутрь и увидел князя, разговаривающего с Андреем. Техур узнал его.
   - Как ты тут очутился? - спросил он удивленно, даже не отвечая на приветствие.
   - Сполз оттуда, - ответил Скилица, показывая пальцем вверх.
   - Ты хочешь сказать, что спустился из города?
   - Вы правильно меня поняли, господин.
   - Рассказывай, как там?
   - Вы не позволите мне прилечь, господин, а то я едва стою на ногах.
   - Ты хочешь присесть?
   - Нет, господин, прилечь. Я не могу ни стоять, ни сидеть. Я даже штаны порвал, когда летел в пропасть.
   При этих словах Скилица повернулся и продемонстрировал порванные штаны. Сквозь дыры виднелись окровавленные ягодицы.
   - Еще легко отделался, - сказал Андрей, расстилая на земле войлок. - Ложись.
   Гость улегся на живот и с воодушевлением начал рассказывать о восторге, охватившем жителей Феодоро, узнавшим, что их любимый квириос привел с собой османов, чтобы освободить их от узурпатора.
   - Почему бы вам было не открыть ворота? - спросил Техур, еще не совсем доверяя такому сообщению.
   - Мы бы рады это сделать, но Александр везде расставил валахов, с которыми и пришел в крепость.
   - И много их?
   - Говорят, триста человек.
   - Еще что говорят?
   - Говорят, что вот-вот придет помощь от валашского господаря.
   -От Стефана? - недоверчиво переспросил Техур.
   - Так все говорят.
   Техур переглянулся с Андреем.
   Вскоре Скилице пришлось стоять в шатре мюсселима на коленях и отвечать на его вопросы.
   - Так ты говоришь, что Стефан собирается помочь твоему бею?
   - У нас, там наверху, все так говорят.
   - И ты веришь в это?
   - Все верят, господин, и я верю.
   Мюсселим задумался. Он не принимал всерьез сообщение перебежчика, но возможность дерзкого шага со стороны Стефана не исключал. Этот гяур, воодушевленный победой у Вислуя может захотеть повоевать и на чужой территории. Пусть попробует.
   - А что говорят в городе о нашем неудачном штурме? - спросил Исмаил-ага.
   - Многие радуются…
   - А ты?
   - Я, господин, ужаснулся. Поэтому я здесь.
   - Почему ты ужаснулся?
   - Зачем дразнить льва, если укрыться негде?
   - Кто так еще думает?
   - Есть такие, но их немного, господин. Да вот вспомнил, господин. Говорят, что ваше поражение в Кожевенном овраге подстроил один караимский недоросток.
   - Объясни.
   - Он придумал набрасывать мокрые кожи на самбуки. Их скользота не давала возможности взобраться на стену.
   Исмаил-ага снова задумался. Как все просто, а они ломали голову и даже думали, что сам шайтан помогал гяурам.
   - Как зовут этого нехорошего человека?
   - Бахшы, господин. Александр приблизил его к себе. Его приводили ко мне, и я подбирал ему небольшой меч.
   - Техур, - обратился мюсселим к князю, - этот человек, по имени Бахшы, наш враг и его следует убить немедленно. Он не должен дожить до того дня, когда будут умирать все остальные наши враги. Поэтому, - он показал пальцем на Скилицу, - этот человек должен вернуться в город и убить его. Пусть он не возвращается сюда, а остается там и внушает в сознание наших врагов ужас перед предстоящим возмездием за их безумное сопротивление нашей силе. Все. Идите.
   Скилица, услышав эти слова, хотел возразить, но слуги турка, подталкивая его, сопроводили к выходу. Только за пределами шатра он смог выразить свое несогласие с решением османа. Техур, выслушав тираду, сказал ему:
   - Ислам-ага удивил меня не меньше, чем тебя. А всему виной твой длинный язык. Кто тебя просил рассказывать о том мальчишке?
   - Я хотел как лучше…
   - Вот и получил. Теперь доволен?
   - Но я, при всем желании, не смогу проделать путь наверх.
   Они вошли в палатку Техура. Андрей услышал продолжение разговора.
   - Ты, Скилица, - говорил князь, - еще не понял, с кем имеешь дело. У османов отсутствует понятие «не могу», «не хочу». Все, кто произносил эти слова, давно уже в преисподней. Мне туда не по дороге, да и тебе, наверное, туда не хочется. Так что выполнять приказ мюсселима придется.
   - А что случилось? - спросил Андрей.
    - Да ерунда, - ответил Техур. - Скилице приказано вернуться в город.
   - Стоило страдать, чтобы снова там очутиться, - посочувствовал Андрей.
   - Но я, при всем желании, не смогу туда вернуться!
   - Сможешь, - заверил Техур. - Андрей поможет тебе это сделать.
  - Так пусть он там вместо меня и остается! - вскричал Скилица.
   - Какой ты умный, - возразил Андрей, - мне там показываться нельзя.
   - Почему?
   - Не твоего ума дело. Я готов, ваша светлость, - обратился Андрей к Техуру, - помочь этому балбесу оказаться снова на горе.
   - Расскажи, как?
   - Если там осталась его веревка, удлиню, и втащу с ее помощью Скилицу на гору, потом и сам спущусь по ней.
   - А если ее уже нет там? - с надеждой в голосе спросил Скилица.
   - Будет сложнее. Придется взбираться без веревки и тащить ее за собой.
   - Решено, - твердо сказал Техур. - Идите, пока светло, и ищите ту веревку. Этой же ночью придется возвращаться.
   - Позвольте, господин, - сказал Скилица.
   - Что еще?
   - Я не смогу убить того мальчика. Я никогда никого не убивал.
   - Когда-то нужно начинать, - ответил Техур. - Мы живем в такое время, когда кто-то кого-то обязательно должен убить. Ты хочешь быть исключением?
   - Не в том дело, господин, я на самом деле не смогу убить. Я даже барана не смог бы зарезать. Я крови боюсь.
   - А ты его придуши, - посоветовал Андрей.
   - Я не вынесу его взгляда!
   - Набрось на голову мешок.
   Техур, наблюдая за Скилицей, видел, как того колотит только от разговора об убийстве. Он понял, что тот действительно не сможет кончить мальчишку. А оставить его живым было бы опрометчиво. Сегодня он сотворил фокус с кожами, завтра придумает что-либо другое, а это дойдет до ушей мюсселима и будет расценено как невыполнение его воли и повлечет за собой наказание. Скилица будет далеко, а он, Техур, рядом.
   - Мне думается, - сказал князь, - что следует прислушаться к его заявлению.
   - Дело ваше, господин, - недовольно ответил Андрей.
   - Нет, это дело будет твоим делом, - уточнил Техур.
   - Как моим? - удивился Андрей.
   - Очень просто. Ты останешься в городе, убьешь мальчишку и только после этого вернешься. Кстати, для убедительности, прихватишь с собой его голову. Это будет хорошим подарком Исламу-аге. Возможно, он покажет ее и паше, и ты тогда прославишься.
   - Вы шутите, господин!?
   - Неужели тебе стало весело от моих слов?
   - Вам ли говорить, что мне нельзя показываться в городе. Достаточно Прокопию меня увидеть и мне конец.
   - Прокопий, скорее всего на том свете. Из рук Фравита еще никто не выходил живым. Скилица, ты не слышал что-либо о судьбе Прокопия?
   - Этот, который молочный брат князя Исаака?
   - Ты не ошибся.
   - О нем давно уже ничего не слышно, - соврал Скилица.
   Он знал, что Прокопий жив и здравствует. Именно он приводил Бахшы в арсенал подбирать меч.
   - Ну, вот видишь, я был прав, - сказал Техур.
   - Господин, - обратился Скилица, - Андрей может спрятаться у меня в доме Я приведу к нему мальчишку, и он с ним покончит, а потом ночью сбросит с обрыва.
                ***   
   Андрею пришлось изрядно попотеть, прежде чем он вытащил Скилицу на гору. Затем они благополучно достигли его дома и хозяин отвел «гостя» в подвал, вырубленный в скале, и оставил его там. Жена, проснувшись от неясного шороха в доме, вышла на кухню и, при свете лучины, увидела мужа, подбирающего остатки еды со стола.
   - Ты голоден? Подожди, у меня есть кусок вареного мяса, - сказала она, открывая крышку котла.
   Она не спросила, где он был эти три дня, не поинтересовалась, почему он пришел среди ночи настолько проголодавшимся, что ел крошки со стола. Ведь у него в кладовой были запасы еды. Она равнодушно положила на стол баранью лопатку и вышла, чтобы доспать остаток ночи.
   Скилица подумал, что так и лучше. Она ничего не должна знать. Днем он заведет мальчишку в подвал под видом того, что у него там хранится кольчуга нужного размера, и Андрей сделает, что надо и ночью покинет город. Жена так и не узнает о госте.
   Он, прихватив вместе с мясом хлеб и воду, спустился в подвал и оставил все возле безмятежно спавшего Андрея. «Утром проснется и поест, а пока закроем его на замок, чтобы никто не выходил и не заходил» - сказал себе Скилица.
   Утром он пошел в арсенал, и в кладовой, расположенной под цитаделью, увидел русича, надевающего на стрелы вороньи перья.
   - Вот, хозяин, чем я занимаюсь, - сказал он, показывая на кучу перьев. - Тут бы лучше женщины справились, а я бы продолжил заточку оружия.
   - Кто тебя заставил это делать? - скрывая невольный страх, спросил Скилица.
   - Пришел Михай и сказал, что скоро понадобится много стрел. Сказал и ушел. Я искал тебя, чтобы передать его распоряжение, но не нашел. Вот и сел сам их оперивать.
   - Ты правильно сделал. Я тут приболел немного. Сейчас распоряжусь, и этим займутся женщины.
   Он вышел из кладовой и легко вздохнул. Пронесло!
   Если бы Скилица знал, что в этот момент у дерева, которое он использовал для привязывания веревки, стоит Бахшы и внимательно его рассматривает, то не был бы так спокоен.
   Проходя мимо этого места, мальчик заметил содранную с дерева кору, присмотрелся и увидел след веревки на оголенном стволе. Рядом обрыв. Видно, кто-то снизу поднимал груз, используя дерево как опору. Вот и земля истоптана. След от веревки остался и на склоне горы. Определенно, что кто-то совсем недавно что-то втащил на гору.
   Бахшы поспешил к Прокопию, который, когда князь приблизил его к себе, стал опекать мальчика. Он застал его на втором этаже цитадели в комнате, которая была прихожей перед княжескими покоями.
   - Прокопий-ага, Прокопий-ага, знаешь, что я нашел!?
   - Потише, там квириос, - сказал Прокопий, показывая на дверь. - Так что ты нашел?
   Мальчик рассказал об увиденном.
   - Подожди здесь, - велел Прокопий и вошел в комнату князя.
   У Александра в это время были Лацко, Кассимо и Фейзулла. Они замолчали и посмотрели на Прокопия. Тот пересказал сообщение Бахшы.
  - Как ты думаешь, что это могло быть? - спросил Александр у слуги.
   Тот пожал плечами. Фейзулла обратился к Александру:
   - Позвольте, князь? Нужно выйти на место и внимательно все осмотреть и только после этого делать какие-либо выводы.
   - Согласен, - сказал Александр. - Но, чтобы кого-то не вспугнуть, нужно все это проделать тайно. Пусть туда с Бахшы пойдет Лацку. Они часто бывают вместе, поэтому никто не обратит на них внимание. Иди, Михай. Мы тут тебя подождем.
   Вскоре Лацку вернулся, и все увидели его озабоченное лицо. Отвечая на безмолвный вопрос, он сказал:
   - Бахшы прав. Снизу что-то подняли или сверху что-то тяжелое опустили. Мы походили вокруг и нашли в расщелине спрятанную веревку. Я решил оставить ее на месте, думая, что до ночи она никому не понадобится.
   - Кто бы это мог быть? - спросил князь.
   - У меня есть предположение, - ответил Лацку. – Подобную веревку я видел на стене в оружейной кладовой. По пути зашел туда. Крюк на месте, а веревки нет.
   - Что говорит Скилица?
   - Его там не было, но был оружейник Афоня. Он говорит, что Скилица только сегодня появился, а так его три дня не было. Он сказал Афоне, что болел. Я послал к нему домой Бахшы, чтобы позвал сюда Скилицу и заодно поспрашивал у дочери, действительно ли болел ее отец.
   - Что бы это могло быть? - спросил задумчиво Александр.
   - Может он продает оружие на сторону, - высказал предположение Кассимо. - Кольчуги у населения всегда пользуются спросом. У нас в Кафе многие носили их под рубашкой.
   - Но как это проверишь? При мне описи не было. Если и была раньше, то где ее теперь искать? – озаботился Александр.
   Тем временем Бахшы встретился со Скилицей на пути к его дому.
   - Как я рад тебя видеть, мой мальчик, - проговорил Скилица, обнимая его за плечи. - Ты ко мне?
   - Тебя, Скилица-ага, зовет сам квириос. Меня и послали за тобой.
   - Что-то случилось? - спросил тот, едва скрывая охвативший его страх.
   - Не знаю, - равнодушно ответил мальчик. – Так ты иди, а зайду, повидаю Доду.
   - Зачем тебе понадобилась моя дочь?
   - Я ей дал каракуль, и она шьет мне шапочку. Пойду, примерю.
   - Да, чуть не забыл, - хлопнул Скилица себя по лбу. - Я приготовил кольчужку для тебя. Пойдем, дам.
   - Ты забыл, кто тебя ждет?
   - Спасибо, что напомнил, - делано обрадовался Скилица и подмигнул левым глазом. – А я так хотел тебе угодить, ведь ты теперь приближен к самому князю. Ну не беда. Ты подожди меня здесь и не ходи к Доде. Я ее только сейчас наказал, и она не в духе. Я мигом. Туда и обратно. Жди меня.
   Скилица побежал в сторону цитадели, перед тем как забежать за угол, оглянулся - паршивого мальчишки на месте уже не было. Куда пошел? Неужели ослушался?
   Прокопий сразу же пропустил Скилицу к князю. У него был Лацку и еще двое.  Один татарин, а другой, по одежде, латинец.
   - Скилица, - обратился к нему Лацку, - я видел у тебя в кладовой веревку. Где она сейчас?
   - Она тебе понадобилась, стратиг?
   - Зачем бы я спрашивал?
   - Подожди, я сейчас ее принесу.
   Скилица сделал шаг к двери, но невольно остановился, услышав:
   - Пойдем вместе. А лучше скажи, где она, и я принесу ее сам.
   - Не стоит беспокоиться, стратиг, я мигом вернусь.
   - А все же скажи где она?
   - Она недалеко. Я сейчас.
   - С веревкой все ясно, - сказал Александр. - Где ты был эти последние три дня?
   - Я болел, ваша светлость.
   - Кто об этом знает?
   - Жена и дочь.
   - Что-то Бахшы долго нет, - обратился князь к Михаю.
   - Да, уже должен быть.
   Тут дверь открылась, и перед ними предстал, запыхавшийся от быстрой ходьбы, мальчик. Вопрошающие глаза уставились на него, а Скилица даже подмигнул.
   - Дода сказала, что отец появился дома только вчера. Его два или три дня не было дома.
   Эти слова Бахшы выпалил на одном дыхании.
   - Кто такая Дода? - спросил князь.
   - Его дочь, - ответил мальчик, махнув в сторону Скилицы головой.
   - Вот тебе и свидетель, - сказал Александр. - Так, где ты был эти дни? Бахшы, можешь идти.
   Скилица, поняв, зачем мальчику нужна была его дочь, проводил того ненавидящим взглядом.
   - Я был очень болен, ваша светлость, и сейчас не помню, где я валялся в бреду. Считал, что дома, оказывается, нет.
   Он сам не верил в свою болтовню, но ничего другого не смог сразу придумать.
   - Придется освежить тебе память, - сказал Александр. - Забирай его, Михай, в тюрьму и поговори там с ним.
   Лацку встал, чтобы выполнить приказ, но Скилица опередил его действия.
   - Ваша светлость, - вскричал он, - я все расскажу. Спрашивайте. Не нужно туда!
   - Боишься? - спросил князь презрительно. - Что ж, правильно делаешь. Там, не такие как ты, становились разговорчивыми. Так, где ты был все эти дни?
   Последовал обстоятельный рассказ, после которого Прокопий пошел в дом Скилицы, чтобы арестовать Андрея. Оба они после пыток были казнены.

                ГЛАВА YIII               
                ПЛАЧ ПО ОВЦЕ
  Османы, учитывая первые неудачи в подготовке площадки для размещения пушек, вынуждены были спуститься чуть ниже по склону горы и там, куда не доставали стрелы и не долетали камни, продолжили работы, прикрывшись со стороны стены деревянным щитом.
   Спокойно наблюдать за этими приготовлениями в крепости не могли. Что предпринять? Как помешать врагу? Решили, что только циклопических размеров камень мог бы разрушить созданную турками защиту.
   После недолгих поисков  облюбовали, выступающий над поверхностью, кусок скалы и принялись его подрубать. Этот нелегкий труд не прерывался ни днем, ни ночью, было израсходовано большое количество рубящего инструмента и, наконец, желанный кусок скалы дрогнул и отошел от своего материнского места.
   Далее, обвязав его веревками, потащили через весь город по узким улочкам и остановились у стены, за которой внизу, под прикрытием щита, копошились враги. Взгромоздить камень на стену потребовало не меньше усилий, чем его отрубить.
   И вот он, готовый ринуться вниз, пошатываясь, высится над ущельем. Его чуть подвернули, чтобы точно угодить в середину щита и с криками восторга столкнули. Камень упал у подножья стены, пошатнул ее и, неуклюже переваливаясь, устремился вниз. Там он ударился о край щита и сдвинул его с места. Не все работающие под ним успели отбежать. Щит рухнул, придавив своей тяжестью самых нерасторопных, а камень сполз по доскам и продолжил свой путь до самой дороги, идущей вдоль оснований мысов.
    Сам Мурад-паша прискакал сюда, чтобы посмотреть на этот камень. Из-под щита еще слышались крики и стоны пострадавших, но он думал не о них, а о себе несчастном. Он понял, что если проклятые гяуры будут швыряться такими камнями и впредь, то ему для взятия этой крепости и двух месяцем не хватит. Как, по истечении этого срока, он оправдается перед Гедик-пашой?
   После некоторых раздумий, османы изменили положение щита и теперь кромка, обращенная к крепостной стене, была расположена на уровне земли, а противоположная подпиралась столбами из толстенных вязов. При таком положении щита самый большой камень не сбил бы его, а просто накатился, гася скорость.
   Осажденные не смогли помешать восстановлению щита, а когда османы под его прикрытием возобновили работы по выравниванию площадки, поняли, что пришло время подумать о противодействии пушечному бою. Опыта на этот счет у феодоринцев не было, но, представив себе пушечное ядро тараном, решили возвести валганг
   В первый же день выяснилось, что земли в пределах крепости накопилось не так уж много. Ее буквально соскабливали со скалы и в мешках носили к стене. Землю ссыпали под стену. Какой-то мрачный юморист сложил по этому случаю стишок: «Скоблил землицу со слезами, а смерть смеялась за плечами».
   Фейзулла, проходивший мимо валганга, услыхал эти слова. Они показались ему паническими, и он сделал замечание сказавшему их. Тот, смахнув со лба слипшиеся от пота волосы, зло уставился на попрекающего и увидел чалму и халат. Подобные твари копошатся там внизу, а что этот тут делает? Его охватила ярость. Лицо перекосилось, и он хрипло выкрикнул:
   - Ты что сказал, татарская морда?
   И, подняв над головой деревянную трамбовку, которой уплотнял перед этим землю, опустил ее на обидчика. Удар пришелся по плечу. Уже кто-то другой попал по голове. Сейфулла упал и его били лежачего, сопровождая избиение дикими выкриками.
   На шум прибежал Кассимо. Ударами плоской стороной меча и пинками он сумел остановить самосуд. Укрощенные греки вынуждены были выслушать нелестные слова в свой адрес, а когда поняли, что избили лучшего друга своего квириоса, стали извиняться. Под руководством Кассимо они отнесли Фейзуллу в дом, где тот жил вместе с Марко, и уложили в постель.
   Этот дом принадлежал раньше князю Алексею (Техуру) и совершенно опустел после переезда его во дворец. В доме на втором этаже - три комнаты. Две из них друзья поделили между собой, а третья была общей. На первом этаже размещалась кухня и комната для прислуги.
   Когда Кассимо, с помощью слуг, оказал пострадавшему первую помощь тот, собрав силы, виновато сказал:
   - Ты был прав, Марко.
   - Сейчас лучше помолчи, - попытался остановить избитого Кассимо - Потом поговорим.
   - Нет, Марко, сейчас. Я вспомнил, как ты советовал мне сменить халат на сюртук, а я, старый дурак, не послушал тебя, - Фейзулла смущенно улыбнулся, - И про бороду ты мне говорил и про чалму.
   Кассимо в ответ тоже улыбнулся.
   - Я тебе говорил также, что в душе ты сколько угодно мог оставаться мусульманином, но должен был изменить обличье. Зачем было дразнить гусей? Ведь ты, знал, что с каждым днем люди все больше озлобляются.
   - Если бы я молча прошел, то ничего и не случилось бы. Но я не смог удержаться.
   - С чего началось?
   - В общем-то, чепуха, а вот как обернулась.
   Фейзулла, напрягая силы, рассказал о случившемся, и добавил:
   - О таком настроении людей должен знать Александр. Где он сейчас?
   - Пошел во дворец. Что-то мать-княгиня востребовала к себе.
   - Постарайся увидеть его и рассказать об этом случае, - проговорил Фейзулла и устало прикрыл глаза.
                ***
   Александр спешил во дворец с единственной целью – скорее избавиться от очередной прихоти своей матушки. Он застал ее сидящей за туалетным столиком. Перед ней была шкатулка, отделанная перламутром. Анастасия молча посмотрела на сына. Лицо ее было спокойным, даже сонным, и квириос понял, что был прав, считая, что ничего серьезного не случилось.
   - Ты звала меня, мама? - спросил он с тщательно скрываемым раздражением.
   Анастасия, сощурив глаза (к старости они начали слабеть), посмотрела на него и, сделав жест рукой, проговорила:
   - Садись.
   Князь уселся рядом. Мать открыла шкатулку и подала ему пергаментный свиток. Он развернул его и увидел выцветший текст, написанный по-гречески, но на анатолийском наречии.
   - Ты сможешь это прочитать? - спросила Анастасия.
   - Откуда эта шкатулка? - поинтересовался Александр.
   - Если помнишь, сынок, мы не нашли ключ от отцовой комнаты. А отец, оказывается, положил его на полку в коридоре. Сегодня эта неряха Зося, в кои века, вздумала вытереть там пыль. И обнаружила ключ.
   Когда я вошла в отцову комнату то оцепенела, мне показалось, что Исаак где-то рядом и следит за мной. Я поправила небрежно застланную постель и тут вспомнила о шкафе, в котором он даже убирать не разрешал.
   Открыла створку и увидела на полках совершенно неинтересные вещи. Там были предметы одежды, чаще всего детской. Глиняные и матерчатые фигурки, похожие на игрушки, и… Короче говоря, ты сам все это сможешь увидеть, если захочешь. Единственно, в чем я лишний раз убедилась, твой отец был очень сентиментальным человеком.
   Там же, но задвинутая в самый угол, стояла вот эта шкатулка. Я взяла ее и принесла сюда. Открыла и первое, что бросилось в глаза - пергамент. Попробовала прочитать, но мои знания греческой грамоты оказалось недостаточными. Тогда и велела позвать тебя. Ты сможешь разобраться с тем, что здесь написано?
   - Конечно, - ответил Александр, всматриваясь в текст.
   -  Тогда прочитай, и расскажи мне самое интересное. Мне кажется, отец не зря его хранил.
   Мать молча следила за тем как сын, сморщив лоб, беззвучно шевелит губами.
   - Этому пергаменту более ста лет, мама, - наконец сообщил он, - и написан он нашим пращуром Стефаном. Он рассказывает о встрече со старцем по имени Лукит. Этот старик предрекал, что наш пращур станет когда-то квириосом страны, которую назовут именем нашего святого - Феодоро.
   - Как интересно. А дальше что?
   - А вот дальше… Дальше ставятся условия. И вот первое: все квириосы нашей страны должны будут носить имя Алексей.
   - Что за чепуха? - сквозь зубы произнесла Анастасия. - А если другое имя?
   - Есть ответ и на этот вопрос. Вот что пишется: «Если случится иначе и престол займет человек с другим именем, то это следует понимать как знак беды…».
   - Такой пустяк и вдруг знак беды! Какой дурак этому поверит?
   Александр так глубоко задумался, что не слышал последних слов. Мать повторила их более громко. Квириос как бы очнулся.
   - А ведь верили люди, - заметил он. - Вспомни, что и прадеда и деда, которые были квириосами, звали Алексеями. И старшего брата отца тоже звали Алексеем. Он должен был стать квириосом, но беднягу убили…
   Мать прервала его:
   - Потом стал квириосом Иоанн, затем твой отец. Что в этом плохого?
   - А что хорошего - спросил сын, - если под стенами Феодоро стоят враги?
   - Почему ты древние предсказания связываешь с сегодняшними событиями?
   - Вспомни, как отец не хотел, чтобы я становился квириосом.
    - Помню. Ну и что?
   -  А то что, после своей смерти, отец хотел видеть квириосом Алексея, а не Александра.
   - Тогда почему, после смерти Иоанна, он не уступил власть Алексею?
   - Возможно, в то время он еще не знал о пергаменте, - высказал предположение Александр. - Документ мог находиться у Иоанна.
   - Я плохо в это верю, - твердо заявила Анастасия. - У них между собой не было тайн. А вот что касается отречения Алексея, то здесь не обошлось, как я думаю, без латинян. Отец как-то проговорился, что к нему кто-то приезжал из Кафы и просил не отказываться от престола.
   - Возможно и так, но давай вернемся чуть назад и представим себе, что квириосом стал не отец, а Алексей. Как ты думаешь, что изменилось бы по сравнению с теперешним положением?
   - Ты хочешь, чтобы я богохульствовала вместе с твоим пращуром? - она ткнула пальцем в пергамент. - Мне с детства внушали, что Божье предопределение незыблемо и не зависит от воли людей.
   - Как хочешь. Тогда позволь мне это сделать.
   Александр отложил пергамент в сторону и его края сразу сбежались в две трубочки. Точно так же, но много лет назад, он свернулся перед его дедом. Только тогда мысли Алексея были заняты другим - гибелью сына. Теперь его внук столкнулся с необходимостью оценить последствия того давнего события. Глубоко вздохнув, квириос сказал:
   - Восшествие Иоанна на престол было вынужденным, но законным, чего не скажешь об отце. Квириосом должен был стать не Исаак, а сын Иоанна Алексей. Смотри, что тогда получилось бы. Вспомни, дядя Иоанн благоволил к татарам. И не случайно Алексей принял мусульманство. Став квириосом, он продолжил бы линию отца и еще ближе сошелся бы с татарами.
   - Если бы с этим согласился народ Феодоро.
   - Народ терпелив, мама. Так вот Алексей, он же Техур, сближается с татарами настолько близко, что и для Турции становится союзником.
   После некоторой паузы, Александр добавил:
   - Признаться, мне эта мысль только сейчас пришла в голову, но в ней, согласись, мама, есть логика. Поэтому, последуй за Иоанном Алексей, наша страна не подверглась бы нападению турок.
   - Согласна, но только потому, что к приходу турок, Феодоро была бы уже вообще поглощена татарами.
    - Ты так думаешь? - спросил Александр, удивляясь ходу материной мысли.
   - Я так думаю, - подтвердила она и, взяв пергамент, добавила:
   - С твоего разрешения, сынок, я самолично брошу в огонь эту дьявольщину, чтобы, она больше никогда не вносила смуту в наши головы. Все, что мы делали и делаем - верно, и пересмотру не подлежит. Ты со мной согласен, сынок?
   - Согласен, - ответил Александр, - тем более теперь уже ничего не изменишь.
   - Ты хотел бы иного развития событий?
   - Какое значение имеет мое желание? Об этом надо было думать тогда в Фуне, когда я получил от тебя записку.
   - Выходит, во всем виновата я? - вспылила княгиня.
   - Я этого не сказал.
   - Но подумал! Не напиши я записку, сам бы ты никогда не додумался попросить помощи у Стефана и тогда квириосом остался бы Алексей. Так?
   - Конечно, - неохотно ответил Александр.
   - И наша семья была  бы обречена на жалкое существование?!
   - Почему обречена? Мы жили бы как все.
   - Ты такое же овцеподобное существо, как и твой отец!
   - Ну, зачем ты так плохо о покойнике?
   - Это не я, это он так о себе заявляет!
   С этими словами княгиня достала из шкатулки плотный лист бумаги.
   - На, читай, - протянула она его сыну. - Это уже не кто-то другой, а твой отец писал. Можешь убедиться!
   Александр узнал почерк покойного.
   Он начал читать вслух:
                «ПЛАЧ ПО ОВЦЕ
   О чудное творение Бога! Для первых христиан ты стала образцом терпимости и покорности! Ты неприхотлива в еде, ты смиренно делишься своим покровом с людьми, ты кротко расстаешься с жизнью, и тем не оставляешь чувства вины перед собой.
   Ни одно живое существо, кроме тебя, Овца, не отказывается так безропотно от власти. Только ты, доверившись Козлам, смиренно следуешь за ними, не спрашивая куда тебя ведут и где, в конечном счете, ты можешь оказаться. А это может быть не только скудное пастбище или убогая овчарня, но и безжалостная бойня, где Козел, отойдя в сторону, с чувством исполненного долга будет вслушиваться в твое предсмертное блеяние.
   О Безропотная и Терпеливая, о Бесхитростная и Беззлобная, о Послушная и Кроткая Овца, я плачу, осознавая твое одиночество под твердью небесной! Я не один раз преклонял колена пред Святым Престолом и со смирением спрашивал Всевышнего: «Почему, Боже, Ты, дав так много Овце, ничего не оставил Человеку?»
   Дочитав до конца, Александр глубоко задумался.
   - Ну, что скажешь? Я была права? - спросила Анастасия.
   Сын сложил лист и положил его в карман сюртука.
   - Пусть это будет памятью об отце, - сказал он. - К сожалению, мама, ни ты, ни я не понимали его. Ему не квириосом нужно было становиться, а священником. Возможно, он чувствовал это, но традиции рода не позволяли ему высказаться вслух о своем призвании. Это, - Александр дотронулся до кармана, - плач не по Овце, а по его несбывшейся мечте сеять среди людей добро и кротость.
   - Но согласись, что он был не от мира сего, - настаивала Анастасия.
   - В каком-то смысле, мама, ты права, но он не был слюнтяем, он был праведником!
   - Я назвала его не слюнтяем, а овцеподобным.
   - Ты удивляешь меня, мама, настойчивым желанием унизить отца. Кстати, этим ты разительно отличаешься от него. Он никогда и никого не унижал. Ни живых, ни мертвых.
   - Зато ты пытаешься меня унизить!
   - Извини, мама, но у меня есть более важные дела.
   - Да, конечно, - согласилась княгиня. - Лучше расскажи, как обстоят эти важные дела?
   Лицо квириоса еще более омрачилось.
   - Как говорят, мама, без надежды надеюсь. В самое ближайшее время османы установят пушки, и тогда начнется самое страшное.
   - Нельзя им помешать?
   - Мешаем, но они восстанавливают status quo и все продолжается. Беда в том, что мы сейчас не можем совершить даже акт отчаяния.
   - Что ты имеешь ввиду?
   - Чтобы воспрепятствовать османам вести подготовительные работы и нанести им урон в живой силе мы должны были бы совершать вылазки, но, заложив ворота и калитку в стене, которая перекрывает Кожевенный овраг, мы загнали себя в мешок.
   - В закладке ворот была необходимость?
   - Теперь я сомневаюсь, что мы правильно поступили. Но тогда мои друзья из Кафы, очень напуганные турецкими пушками, посоветовали заложить ворота. Я последовал их совету, а теперь жалею.
   - Что-то изменилось?
   - В Кожевенном овраге мы уже трижды отбивали попытки османов овладеть стеной. Они даже взобраться на нее не могут. Мне кажется, они не так страшны, как это представлялось раньше. Я уверен, что в открытом бою мы бы их победили.
   - Но, как мне кажется, их гораздо больше, чем нас.
   - Да, мама, их тысячи.
   - А ты говоришь, что мог бы их побить.
   - До этого я говорил об акте отчаяния.
   - Вот оно что. С твоих слов я могу сделать вывод, что ты правильно поступил, заложив ворота. По крайней мере, у тебя сейчас нет возможности совершить этот безумный акт или, как ты его называешь, акт отчаяния.
   - Но ты не представляешь, мама, до чего унизительно смиренно наблюдать за тем как враг постепенно затягивает на твоей шее удавку.
   - Пусть это будет постепенно, чем сразу. Не торопись на тот свет, сынок.
   С этими словами княгиня захлопнула крышку шкатулки и встала.
   - Ты пройдешь в комнату отца? - спросила она.
   - Нет, мама, мне не до сантиментов, я и так засиделся у тебя.
   - Я смотрю, сынок, ты осунулся за последние дни. Наверное, мало ешь?
   - Видно оттого, что плохо сплю, мама. Иногда за ночь глаз не сомкнешь.
   Анастасия глубоко вздохнула и поцеловала в сына в лоб. Так она делала, когда укладывала его маленьким спать. Александр встал, поцеловал мать в щеку и молча вышел.
                ***
   Квириос поспешил к цитадели, считая что его заждались Фезулла и Кассимо, но у ворот ему сказали, что ни тот, ни другой внутрь не заходили. В это же время к нему подошел слуга Марко.
   - Где твой господин? - недовольно спросил его Александр.
   - Ваша светлость, мой господин у одра Фейзуллы. Его избили, и он сейчас в плохом состоянии. Мой господин велел сообщить вам об этом.
   - Иди, я за тобой, - сказал Александр и, не заходя в цитадель, направился к дому, где жили друзья.
   По наружной лестнице он поднялся на второй этаж. У дверей его встретил Кассимо. Он был явно расстроен.
   - Что стряслось? - спросил Александр, обмениваясь рукопожатием.
   - Фейзулла умирает, - шепотом ответил тот.
   Он открыл дверь и квириос прошел в комнату. Фейзулла лежал на узкой постели. Уже от двери было слышно его тяжелое дыхание. Князь подошел к больному и увидел, что его лицо покрыто обильным потом. Фейзулла приоткрыл глаза.
   - Что с тобой, мой друг? - спросил князь.
   - Не знаю, - хриплым шепотом ответил Фейзулла, - жжет в груди и под ложечкой. Дышать трудно.
   Подошел слуга и промокнул ему лицо. Александр положил руку на грудь больного и прислушался. Удары сердца были настолько редки, что казалось вот-вот остановится.
   - Хуже всего то, что мы ничем не можем ему помочь, - сказал Александр, отнимая руку от груди, - у нас в городе нет ни врача, ни бабки-знахарки. Да и муллы нет, чтобы исповедовать его.
   - Насколько я знаю, - ответил Кассимо, - мусульмане не исповедуются, а им перед смертью читают на ухо молитву. Ее может прочесть любой мусульманин, но здесь у нас только один правоверный, да и тот умирает.
   - Ты прав, - сказал Александр, - и будет гадко, если мы и здесь ему не поможем.
   - Синьор, - обратился Марко после небольшого раздумья, - а если вызвать снизу какого-нибудь турка и тот прочтет Фейзулле нужную молитву.
   - Это хорошая мысль, - одобрил Александр, - Иди к обрыву и прокричи им нашу просьбу, но сначала скажи Михаю о нашем решении и, чтобы он пропустил в город того, кого пришлют. Я же останусь здесь, и буду уговаривать нашего друга не спешить умирать.
   Кассимо забежал в цитадель, передал приказ квириоса Михаю и велел трубачу идти с ним к южному склону. Там внизу был разбит шатер командующего османским войском, поэтому будет кому принимать быстрое решение.
   Раздался зычный трубный призыв, внизу замерло движение. Все, кто был рядом, обратили внимание на две фигуры, стоящие на самом краю обрыва. Голос одного из них вещал на татарском языке:
   - У нас здесь умирает ваш единоверец - мусульманин. Ему нужно прочесть Фатиху, но у нас некому это проделать. Наш квириос просит вашего пашу прислать в крепость правоверного, чтобы выполнить этот ритуал. Он гарантирует посланцу полную безопасность.
   Кассимо пришлось прокричать этот призыв дважды, пока внизу не раздался ответный звук рожка. От шатра паши на дорогу, ведущую в крепость, выехал всадник и, ударив лошадь плетью, помчался в сторону ворот.
   Марко поспешил туда же, чтобы встретить посланца турок. Подбегая к воротам, увидел, что осман уже въехал в город и, не слезая с лошади, осматривается. Рядом с ним стоял Лацку.
   С первого взгляда было видно, что гость не простой воин. Широкий безрукавный плащ красного цвета прикрывал короткий кафтан, покрытый серебряным шитьем, на голове высилась пышная чалма, своей округлостью напоминающая тыкву.
   - Ты проводишь его? - спросил Лацко Кассимо.
   - Для этого и прибежал сюда, - ответил тот и, обращаясь к турку, сказал:
   - Следуй за мной.
   Кассимо шел, а турок ехал. С высоты лошади он видел крепостную стену. Она уходила к тому месту, где расчищалась площадка. С этой стороны возле нее копошатся люди. Они подгребали к ней землю. Он усмехнулся - напрасный труд. Ведь пушка бьет не в низ стены, как это делает таран, а в верхнюю кромку и разрушает ее сверху вниз.
   Александр услышал шаги по лестнице. Выглянул в окно и увидел, что поднимаются Кассимо и турок. Из-под плаща турка торчала рукоять ятагана. Лица из-за чалмы не было видно, но было понятно, что это не простой воин.
   Вот он сейчас войдет в комнату и князю придется встретиться с ним взглядом. Как бы не дрогнуть, как бы не показать своего волнения. Ведь уже и сейчас сердце колотится под самой шеей. Чтобы не выдать своего состояния, Александр подошел к больному и наклонился над ним. Фейзулла прерывисто и хрипло дышал, глаза его были закрыты, но веки вздрагивали в такт дыхания.
   - Как ты себя чувствуешь, Фейзулла? - шепотом спросил он.
   - Плохо, - еле разжимая сухие посиневшие губы, ответил больной.
   В это время в комнату вошел Кассимо.
   - Вот привел, - сказал он, кивнув в сторону турка.
   Александр сделал шаг назад и тот занял его место. Турок прислушался к дыханию больного, взял его руку, посмотрел на ногти и покачал головой.
   В это время Фейзулла открыл глаза и они тут же расширились, а рот приоткрылся - он увидел турка. Что подумал в это время старый воин неизвестно, но тело его содрогнулось.
   Осман, приблизившись губами к уху умирающего, зашептал Фатиху, которая начиналась словами: «Хвала Аллаху, который миров Господин…» Произнеся «амин», он выпрямился.
   Открылось лицо Фейзуллы и, находящиеся в комнате поняли, что турок был последним кого видел их друг - он уже не дышал. Рот и глаза так и остались открытыми.
   Кассимо, без церемоний, молча показал осману на выход. У того зло блеснули глаза.
   - Подожди, - остановил князь ретивого Марко и, подойдя к постели, взял чётки, принадлежавшие Фейзулле, и протянул их осману.
   - Простите его за бестактность, - сказал он грустно, - и примите эту вещь, она вам пригодится.
   Турок не протянул руку, чтобы взять чётки, а, кивнув в сторону Кассимо, сказал по-гречески:
   - Велите этому человеку выйти.
   Александр невольно посмотрел на торчащий из-под плаща эфес ятагана. Турок перехватил его взгляд и, сноровисто отстегнув перевязь, протянул оружие Кассимо со словами:
   - Возьми и выйди.
   Марко встретился взглядом с князем и тот наклонил голову. Когда остались вдвоем, не считая трупа, турок сказал:
   - Я давно, Александр, хотел с вами поговорить и вот представился случай. Как такое упустить, правда?
   Не скрывая удивления, князь спросил:
   - Кто вам назвал мое имя?
   - Успокойтесь, никто из ваших людей вас не предавал. В нашем же лагере подвизается некто Техур. Надо отдать ему должное, он весьма наблюдательный человек. Он так точно описал вас и ваш характер, что я, увидев вас, сразу догадался кто вы, а когда вы предложили мне эти чётки, я понял, что не ошибся.
   - Причем здесь чётки?
   - Когда Техура спросили о возможности подговорить кого-либо из ваших слуг убить вас, то он, с горечью в голосе, заявил, что вы тот властелин, который, скорее всего, никогда не будет убит теми, кто близко знает его. Вы, как сказал Техур, ко всем добры и великодушны. Тот человек, - турок кивнул на дверь, - хотел избавиться от меня, как от ненужной безделушки, но вы, тонкой души человек, не позволили унизить мое достоинство, заговорили со мной и проявили щедрость, предложив мне в подарок эту дорогую вещь. Зерна в этих чётках составлены из прекрасных жемчужин и все вместе представляют большую ценность. Вы не знали об этом?
   - Нет, почему же, мне Фейзулла говорил, что их ему подарил Менгли-Гирей, и он очень дорожил ими.
   - Узнав такие подробности, я с еще большей благодарностью приму от вас этот подарок, но прежде разрешите спросить.
   Уловив кивок головы, турок продолжал:
   - Как я понял, Фейзулла был близок к крымскому хану, как же он очутился у вас?
   - Менгли-Гирей отказался от борьбы с Турцией, а Фейзулла хотел продолжать ее.
   - Понятно, хотя и печально. Ну да ладно. Разрешите, князь Александр, сделать вам предложение.
   - Но сначала скажите, с кем я так долго веду беседу.
   - Простите, эта забывчивость от волнения. Так вот я по рождению эллин. Турки, захватив остров Хиос, где я родился, обложили его население данью. Те семьи, в которых были малолетние мальчики, должны были расплачиваться детьми. Так я очутился в янычарской школе, отсюда и всё остальное. Став турком, я храню в тайниках своей души память о своих бедных родителях, которых давно уже нет на этом свете, и не забываю о своих корнях. Подтверждение этому - мое знание греческого. Чтобы не забыть его, я часто разговариваю на нем с самим собой. Сейчас я испытываю блаженство, говоря с вами на родном языке.
   - Но кто вы сейчас?
   - Простите еще раз. Я заболтался. Сейчас меня зовут Ахмет-ага, я - сейменбаши, что значит начальник отряда янычар.
   - Я сразу догадался, что вы не из простых воинов, - проговорил князь, - но никогда не подумал бы, что именно вас пришлют сюда со столь незначительным поручением.
   - Вы плохо, Александр, знаете моего начальника - Мурад-пашу. Посылая меня сюда, он приказал разведать обстановку, и я кое-что узнал, но не беспокойтесь, большого вреда от этого для вас не будет. Так позвольте вернуться к предложению.
   - Говорите.
   - Я предлагаю вам немедленно сдать крепость.
   Не обращая внимания на возмущенное движение князя, он продолжал:
   - Турецкое командование гарантирует жизнь вам и всей вашей семье. Ваши подданные в значительной мере тоже не пострадают. Учтите, у вас нет никаких надежд на победу. Весь полуостров уже в наших руках. Ваша крепость - корабль в бушующем океане. Буря стихнет только тогда, когда пучина поглотит его.
   - Весьма убедительно, Ахмет-ага, но Техур не знает одной существенной черты моего характера - верности могилам предков. Их покой и целостность для меня святы. Пока моя рука в состоянии держать меч, я не допущу надругательства над ними. А сейчас, Ахмет-ага, прощайте.
   - Нет, нет, - поспешно возразил турок, - еще не все.
   - Подобную чушь я не хочу больше слушать.
   - Нет. Это нечто другое. Я проникся к вам уважением и хочу дать полезный совет.
   Турок понизил голос до шепота и, придвинувшись, сказал:
   - Вам надлежит сделать все возможное и невозможное, но убить Техура.
   - Зачем мне этот засохший стручок? - спросил тот, отодвигаясь.
   - Вы ошибаетесь, Александр. Наше командование ставит на него и, если султан сохранит Феодоро как страну, то Техур станет ее правителем. Если его убрать, то вполне возможно, высшая власть сделает ставку на вас. Не в ее интересах стирать с лица земли вашу страну. Она может понадобиться в качестве противовеса крымской орде. Вы станете вассалом турецкого султана, но сохраните свою жизнь и целостность родных могил.
   Князь отрешенным взглядом посмотрел на желтые ступни умершего. Турок, проследив за взглядом, мрачно сказал:
   - Не спешите лечь рядом с ним. У вас есть, пусть небольшой, но шанс.
   - Берите чётки и уходите, - проговорил Александр, поворачиваясь к турку спиной.
   Тот, пряча подарок в карман кафтана, сказал в спину:
   - Знайте, Александр, среди безжалостных янычар у вас есть почитатель, и он останется им, если наш разговор сохранится в тайне.
   - Можете не беспокоиться. Прощайте.
   Сейменбаши, давая совет убить Техура, заботился не о будущем Феодора и его правителе, а о себе. Он устал сдерживать инстинкты своих янычар, призванных быть беспощадными к врагу. Уже не один месяц, его башибузуки с вожделением созерцают вполне благополучные, не тронутые войной, деревни. Уже не один янычар был сурово наказан за нарушение приказа начальника – не грабить, не трогать.
   Ахмет-ага знал причину столь снисходительного отношения к врагу. В игре с Техуром Мурад-паша демонстрировал лояльность. Со смертью Техура исчезнет необходимость притворятся овцой, и проявится истинное лицо победоносного войска, а с этим несвойственная командиру янычар функция сдерживания.
   Во дворе Ахмет-ага встретился с Кассимо, и они повторили пройденный ранее путь по улицам города.
   Выехав за ворота, турок сказал, провожавшим его, Кассимо и Лацку:
   - Передайте своему бею, что скоро мы прочтем заупокойную Фатиху всему населению крепости. Готовьтесь к большим похоронам!
   Огрев лошадь плетью, он помчался по каменистой дороге. За спиной у него развевался плащ, похожий на языки пламени. Лошадь, совершая поворот за Восточный мыс, выбила копытами искры.

                ГЛАВА IХ               
                ПОД ПУШЕЧНЫЙ РЁВ
   Уже много дней прошло после казни Скилицы, а Бахшы никак не мог успокоиться - ведь это он подвел отца Доды под меч палача. Сначала нашел веревку, а потом коварно вытянул у девочки свидетельство не в пользу отца. Конечно, он не знал и не ведал, что это приведет к такому печальному концу, но учтет ли это Дода?
   Он воскрешал в памяти ее личико. Острый носик, кончик которого шевелился когда она что-то говорила, редко улыбающиеся алые губки и всегда печальные темные глаза. Ему неприятно было осознавать, что явился косвенной причиной ее горя, и ему страшно было подумать, что ее ротик откроется, чтобы произнести на его голову проклятия. Эти навязчивые мысли удерживали его от того, чтобы направить свои стопы к ее дому.
   В свою очередь, Дода, сшив Бахшы шапочку, ждала его. Она не допускала и мысли, что мальчик забыл ее, но почему он не идет? Неужели и он из тех, кто прокляли их дом? Нет, Бахшы - добрый мальчик, он не должен обвинять ее за проступки нелюбимого отца. И за что его было любить? Он был жесток с матерью и слишком строг к дочери.
   Так что же сделать, чтобы Бахшы снова обратил на нее внимание и послушал рассказ о том, как она страдала при шитье шапочки? У нее не было хорошей иголки, а та, что досталась от бабушки, была очень затуплена, поэтому плохо протыкала овчину, но хорошо укалывала пальцы. Она брала уколотый палец в рот и чувствовала солоноватый вкус крови. Так подержав его во рту, она снова принималась за шитье и ни разу не подумала бросить эту работу, потому что она делала ее Бахшы - самому красивому и умному мальчику в городе.
   Если в осажденной крепости и были люди, которые не дрожали от мысли, что враги, не дай Бог, ворвутся в город, то это были Бахшы и Дода, впервые познавшие необычное чувство, когда сердца готовы слиться, стремясь, друг к другу.
   Неизвестно сколько бы продолжалось это неумение сделать шаг навстречу друг к другу, если бы не трагическое развитие событий. Можно сказать, что не было бы этого маленького счастья, если бы не помогло ему большое несчастье.
    Ранним сентябрьским утром, когда долины еще не очистились от туманной дымки, округу потряс оглушительный грохот. Это топчибаши Фазли-ага произвел первый выстрел из мелкого орудия, называемого турками «шайка». Выстрел был пробным, пристрелочным и конечно неудачным. Ядро пролетело над кромкой стены, а надо было попасть в ее край. На излете оно попало во двор Скилицы, вызвав небольшое разрушение деревянной лестницы, ведущей на второй этаж.
   Этот грохот потряс жителей крепости. Высыпав из домов, они помчались в разные стороны. Одни бросились к стене, чтобы увидеть то из чего стреляли, а другие к дому Скилицы, чтобы лицезреть то чем стреляли. Первые, кроме щита, прикрывающего пушки, ничего не увидели, хотя и слышали нервные голоса прятавшихся по ним турок, а вторым достался камень в виде шара и щепки от лестницы.
   Вдова Скилицы, стоя возле реликвий, давала разъяснения. Людей интересовало, где она находилась в момент залета снаряда, что делала, что почувствовала? Так она нежданно-негаданно из изгоя превратилась в знаменитость. Ее собака, потрясенная таким наплывом чужих людей, уже не лаяла, а лишь скулила. К ней подходили, успокаивали и нежно гладили, тогда она виновато помахивала хвостом. Увидев Бахшы, она перестала скулить, и хвост ее радостно завилял.
   - Как поживаешь, Аргус? - спросил мальчик приветливо. - Как всегда, кушать хочешь? Я тебе кое-чего припас.
   Он достал из-за пазухи кусок лепешки и протянул собаке. Та жадно схватила хлеб и тут же проглотила.
   - Бедный Аргус, не кормит тебя нехорошая Дода. А ты укуси ее за это.
   Говоря эти слова, Бахшы не забывал почесывать Аргуса за ухом и смотреть в сторону толпы. Он ждал, когда Дода отвлечется от нахлынувших во двор зевак и обратит внимание на него. И это случилось, она подошла к нему и, волнуясь, спросила:
   - Ты пришел посмотреть на турецкий камень?
   - Нужен он мне. Вот давно Аргуса не видел. Соскучился, вот и пришел.
   - А почему ты его раньше не проведывал? Он скучал по тебе.
   - А ты? - невольно вырвалось у Бахшы.
   - Мне некогда скучать. Я только вчера дошила твою шапочку.
   - А ну покажи!
   - Пойдем в дом, - сказала Дода и, не дожидаясь ответа, направилась к лестнице.
                ***
   Пока жители города удовлетворяли свой интерес к необыкновенному событию, турки снова зарядили «шайку», уменьшили наклон и приподняли щит, чтобы произвести второй выстрел. И тут люди, выглядывавшие из-за стены, увидели то, что стреляло. На них глянули два разных по размеру темных глаза. Из меньшего полыхнул огонь, раздался грохот и стена слегка вздрогнула. Ядро попало именно туда, куда целили - в самую кромку. Любопытствующие в испуге, посыпались на землю, ломая руки и ноги. Раздались вопли и стоны. Заторможенные, может быть хладнокровные, остались на валганге и только пригнулись. Но и их невозмутимости хватило не надолго. Из большого глаза тоже полыхнул огонь, и ядро врезалось в стену с такой силой, что она пошатнулась, и во все стороны полетели осколки камней. Будто порывом ветра очистило валганг. Стонущих и вопящих прибавилось.
   Топчибаши мог быть довольным. Пристрелка «бельмеза» состоялась, и теперь пришло время рутинной работы, целью которой должно стать постепенное обрушение стены. Первый выстрел показал, что по качеству кладки стена Мангупа уступает стенам Кафы, поэтому и разрушение займет меньше времени. Если производить десять выстрелов в день, такова скорострельность «бельмеза», то через пять дней от этой стены останется только груда камней и настанет очередь сейменбаши Ахмета показать на что способны его янычары. Так Фазли-ага и доложил Мураду-паше, и тот остался доволен.
                ***
   Пушечный выстрел, впервые потрясший Феодоро, буквально взметнул Александра с постели. Некоторое время он стоял посреди комнаты, прислушиваясь к звукам за окном, и только после этого начал поспешно одеваться. Одевшись, устало присел на край кровати и тревожно задумался. Куда собственно спешить? Что изменит его появления на людях? Чем он сможет их воодушевить? Своим бодрым видом и бессмысленными призывами к сопротивлению? Ведь и дураку ясно, что турецким пушкам нечего противопоставить.
   В дверь осторожно постучали. Он вскочил с постели, подошел к окну и выглянул. От Дозорной башни торопливо шел Лацку. Опять стук. Должно быть Прокопий. Это он так стучит.
   - Войди, - сказал князь и, увидев в дверях старого слугу, спросил, - Что тебе?
   - Вас поднял выстрел пушки, господин? - в свою очередь спросил Прокопий.
   - Он и мертвого поднимет, - недовольно ответил князь. - Что там? Народ сильно испугался?
   - Я видел его разбегающимся в разные стороны, господин.
   Увидев удивление на лице князя, поспешно пояснил:
   - Не от страха, господин, а из любопытства. Одних интересовала пушка, и они побежали к стене, а других - место куда попало ядро.
   - И куда оно попало?
   - Во двор дома Скилицы. Как говорят, Бог шельму метит.
   - Так что говорят люди?
   - Не знаю, господин. Я среди них не был. Я поспешил к вам. Когда поднимался по лестнице, то видел Лацку, а к воротам цитадели подходил Кассимо.
   В дверь постучали.
   - Вот и они. Открыть?
                ***
   Княгиня Анастасия, услыхав грохот пушечного выстрела, пробудилась, но осталась лежать в постели. В спальню заглянула Зося и, подумав, что госпожа не проснулась, осторожно прикрыла дверь.
   Анастасия еще в Кракове слышала о страшном новом оружии, называемом гармата. Ими бессердечные тевтоны кромсали прусов. Теперь такая же участь уготована стране, в которой Господь определил быть ей владычицей. Как бы она хотела сейчас очутиться снова в Кракове и больше сюда не возвращаться. Открыла глаза и увидела над собой балдахин. Свисающие пологи чуть шевелились от легкого ветерка, дующего в приоткрытое окно. Если бы оно было плотно закрыто, то не было бы такого грохота, и она, возможно, не проснулась. Она хлопнула в ладоши. В дверях показалась голова Зоси.
   - Одеваться, - приказала княгиня.
   Пока служанка ухаживала за ней, спросила:
   - Что там на улице?
   - Люди мечутся по городу, госпожа.
   - Испугались?
   - Как было не испугаться? Такой грохот.
   Сказав эти слова, Зося перекрестилась. И тут грянул второй выстрел. Обе вздрогнули, а княгиня при том взвизгнула - служанка, закалывая ей волосы, уколола шпилькой. Анастасия вскочила и, огрев Зосю пощечиной, метнулась к окну. Оно выходило на запад, а стреляли с востока, поэтому княгиня не могла видеть как под стеной, подвергшейся обстрелу, копошатся перепуганные и травмированные люди. Но их вопли она слышала, и ей стало жутко. Она представила  ворвавшихся в крепость османов и ноги ее стали ватными. Оглянувшись, увидела служанку, еще державшуюся за пылающую щеку.
   - Ты еще здесь?! - крикнула княгиня.
   Зося вздрогнула и недоуменно уставилась на госпожу.
   - Немедленно найди князя Александра и передай ему, чтобы быстро шел сюда!
   Зося скрылась за дверью, и в этот момент раздался третий, более громкий грохот. Княгиня захлопнула окно и бросилась на колени перед распятием Христа. Она стала молиться, не замечая, что крестится как католичка, кладя перст на левое плечо.
   Служанка, на дрожащих от страха ногах, только спустилась с лестницы, как увидела Александра, направляющегося к злополучной стене в сопровождении Лацко и Кассимо. Зося передала ему требование госпожи, на что тот, не останавливаясь, махнул рукой. Служанка пошла следом, беспрерывно спрашивая:
   - Что сказать госпоже? Что сказать госпоже?
   - Как только освобожусь, сразу приду, - наконец, не оборачиваясь, ответил князь.
   Они поднялись на вновь отстроенную башню и с ее высоты стали рассматривать, открывшуюся перед ними, панораму. Турки, взбираясь по крутому склону, на специальных носилках, подносили к навесу громадные ядра.
   - Вы не пробовали их обстрелять? - спросил Александр у начальника башни.
   - Пробовали, господин, но бесполезно: щиты мешают, - ответил тот.
   - Куда ядра попали?
   - Смотрите правее, господин. Видите рваную вмятину? Это от ядра, а осколки вон валяются под стеной.
   Александр проследил за указующим пальцем начальника башни и увидел. И это от единственного попадания! Что будет, если по одному и тому же месту попадут множество раз?
   - Стена будет разрушена, - ответил Кассимо.
   Александр удивленно посмотрел на него. Как он угадал его мысли? Марко заметил удивление.
   - Вы спросили, ваша светлость, я ответил, - сказал он.
   - Неужели я этот вопрос высказал вслух? - еще больше удивился князь.
   - Именно так, господин, - заверил начальник башни. - Вы спросили…
   - Достаточно, - остановил его Александр. - Расскажи-ка лучше, как это все у них происходит.
   - Там, - начальник башни вытянул руку в сторону щита, - находятся две пушки. Одна малая, другая большая. В большую можно свободно всунуть голову. Сейчас они прикрыты щитом. Когда он поднимется - жди выстрела.
   - Эх, поджечь бы эти щиты, - высказал мысль Лацко.
   - Чем? - спросил Александр и пояснил, - у нас в крепости нет ни капли смолы или нефти.
   В это время передний щит взметнулся на оси, и открылись золотистые тела пушек. Задние части их были скрыты в темноте. Вот в той черноте мелькнул огонек, и сразу полыхнуло пламя. Непродолжительный рёв и в стену врезалась чудовищная сила. Всё, в том числе и башня, содрогнулось и во все стороны посыпались куски камня. Ядро попало в то же место, что и до этого, и в верхней кромке стены образовалась щербина. Из-под щита раздались радостные возгласы, и передняя часть его тут же захлопнулась.
    - Пойдем, - хмуро произнес Александр.
   Когда отошли от стены, он сказал:
   - Мы не можем допустить, чтобы защитники крепости, как этот начальник башни, превращались в безучастных зрителей. Нужны действия, пусть они будут безумными, но они должны быть, иначе мы превратимся в баранов, неспособных за себя постоять! Нужно думать. Пойдемте в цитадель.
   - Вы забыли, что вас матушка ждет? - напомнил Лацку.
   - Вот черт, действительно забыл, - остановился Александр, - что же делать?
   И тут же принял решение:
   - Пойдемте к ней все вместе. Моя матушка, вдохновит и побудит к действию. Это у нее хорошо получается.
   Возражений не было, и они повернули к дворцу. Сделали всего несколько шагов, как услышали призывный звук трубы. Он доносился из лагеря турок. Вслед за этим уловили какие-то крики. Не сговариваясь, поспешили к южному обрыву - именно оттуда исходили звуки. Что еще придумал враг? На подходе к обрыву увидели с десяток человек, пришедших раньше. Снизу слышался голос:
   - Слушайте, мои верные друзья - жители Феодоро! К вам обращается квириос Алексей.
   - Когда он заткнется? - спросил Лацко, подходя ближе к обрыву.
   - Сам он это никогда не сделает, - ответил Кассимо.
   Александр промолчал, а Техур тем временем продолжал кричать:
   - Друзья мои, вы только что слышали и видели, как стреляют пушки. Что вы можете противопоставить этому новому оружию? Стрелы? Копья? Если я вас не смог убедить свергнуть узурпатора, то пусть это теперь делают пушки!
   - Ваше сиятельство, - прошептал Лацку на ухо Александру, - не кажется ли вам, что благоразумнее было бы уйти отсюда?
   - Помолчи, - ответил князь, прислушиваясь к голосу Техура. - Послушаем, что он еще скажет.
   - С каждым днем, - продолжал Техур, - терпение мое и моих друзей турок исчерпывается. Остается злоба. Не дайте ей проявится. Спасите себя, свергните узурпатора, откройте ворота! Долой Александра! Смерть ему!
   Снова заиграла труба, а Техуру поднесли флягу с водой, и он припал к ней. Толпа молча взирала на это. Она была равнодушна. Именно такое состояние толпы, при самом незначительном побуждении, чревато бунтом. Это знал Кассимо.
   - Пока не поздно, пойдемте, князь, - сказал он. - У нас еще дела.
   Александр молча повернулся и направился прочь от обрыва. Сопровождающие его Кассимо и Лацку шли по бокам, держась за рукояти мечей. Уже у самого дворца князь с горечью сказал:
   - Что самое странное из того, что я сейчас слышал - Техур прав.
   - Вы предлагаете сдаться? - услышал он за спиной гневный вопрос.
   Обернулся и увидел, что его друзья, словно жена Лота, остолбенели. Присмотревшись, увидел перед собой не друзей, а врагов - их глаза негодующе сверкали. Он, чуть растерявшись, сказал:
   - Ничего подобного я не говорил, и сдаваться не собираюсь.
   - Если так, князь, - сурово проговорил Лацку, - то забудьте свои слова, что сказали до этого, и больше их не повторяйте даже во сне. Я нахожусь здесь не для того, чтобы просить турок о пощаде. Я прибыл сюда драться с ними.
   - Позвольте и мне сказать, князь, - обратился Кассимо. - Сдаться туркам я мог и в Кафе, но предпочел с ними воевать. Даже Фейзулла, который мог спокойно отсидеться за спиной хана, не сделал этого.
   И вдруг, повысив голос, проговорил:
   - Нет правды Техура! Есть ложь человека, потерявшего власть и стремящегося, сидя на плечах нашего врага, вернуть ее себе!
   Александр смущенно слушал, переступая с ноги на ногу. Выслушав отповедь, он смиренно сказал:
   - Забудем мои опрометчивые слова, друзья. Ваша готовность отстаивать интересы Феодоро похвальна, и она воодушевляет меня. Давайте поднимемся во дворец и с пользой для дела поговорим.
   Князь протянул им руки для пожатия.
   Анастасия из окна наблюдала за сценой внизу, и когда они вошли в зал, спросила:
   - О чем это вы там так мило беседовали?
   Ответил Александр.
   - Техур опять воду мутит и мне кажется, что это страшнее пушек.
   - Да простят меня мужчины, - воскликнула княгиня, - но этот грохот меня сильно перепугал, и я не знаю, что может быть страшнее его.
   - Бунт, мама, к которому призывает Техур.
   - До сих пор, слава Богу, все обходилось. Надеюсь, и дальше так будет.
   - Хотелось бы верить, ваше сиятельство, - вмешался в разговор Кассимо, - но настроение людей изменчиво, как погода. Мы не можем уповать на вечно ясное небо. Вот и сегодня набежали тучи.
   - Так что мы стоим, господа? - воскликнула Анастасия. - Рассаживайтесь за этим столом, слуги подадут еду. А мы продолжим разговор.
   Княгиня села на место, которое обычно занимали правящие князья. Александру показала место справа от себя, а Лацко и Кассимо - слева. Она собралась хлопнуть в ладоши, чтобы отдать распоряжение слугам, но Александр остановил ее.
   - Мама, - сказал он, - не торопитесь вызывать слуг. Есть более важные проблемы, чем еда. Не так ли, друзья мои?
    Уловив согласие, продолжал:
   - Я уже говорил, что мы не можем допустить, чтобы защитники крепости безучастно следили за тем, как османы безнаказанно громят стены и призывают народ к восстанию. Население города может сделать неприятные для нас выводы, и свергнуть никчемную власть. Повторяю, в этой обстановке бездействие равносильно поражению. Высказывайтесь, господа. Самые безумные идеи, направленные на противодействие врагу, должны быть обсуждены и приняты решения по их реализации.
   - Ты не прав, Александр, - возразила Анастасия, - представив все в столь мрачном свете. Насколько я знаю, Кафа сдалась за неделю, а мы держимся уже третий месяц. Попытки османов взобраться на стены в Кожевенном овраге ничего, кроме немалых потерь, им не дали. Так что, как я считаю, не все так плохо. Если бы не эти треклятые пушки…
   - В том-то и дело, мама! - воскликнул Александр. - Мы, вроде малые дети, наблюдаем из окошка за тем как безобразничают плохие дяди, и только делаем, что жмуримся от грохота.
   - Позвольте мне, - обратился Кассимо. - Выполняя ваш приказ, квириос, я несу ответственность за положением дел в Кожевенном овраге и вы, княгиня, правы, напомнив о наших несомненных успехах. Мы отбили уже три штурма османов, но беда в том, что не отсюда они думают ворваться в город. Главный удар они нанесут там, где сумеют разрушить стену и это место нам известно. Что мы можем противопоставить османам? Только дерзновенные вылазки с целью разрушить пушечные позиции, сжечь щиты и убить как можно больше врагов. Это, кроме выигрыша во времени, должно воодушевить защитников крепости.
   - Ты прав, Марко, - сказал Александр, - но откуда мы сможем сделать эту, как ты говоришь, дерзновенную вылазку? Ворота мы заложили, да и в этом же Кожевенном овраге, османы держат изрядные силы. Пройти здесь незаметно мы все равно не смогли бы.
   - Квириос, - перебил его Лацку, - есть же еще и подземный ход, которым мы пришли сюда. Насколько я знаю, османы еще не пронюхали о нем. Вы забыли?
   - Нет, Михай, я не забыл, - ответил Александр, - но я хотел бы и в дальнейшем хранить в тайне его существование. Мне кажется, даже Техур до сих пор не знает, как мы проникли в крепость.
   - Какой смысл в этой тайне? - спросил Лацку.
   - Тайный подземный ход может пригодиться, если понадобится скрытно покинуть крепость, - ответил князь. - Рассказывают, что подобное случилось в Каламите. Генуэзцы осадили этот город, а жители, выпросив сутки на раздумье, благополучно покинули его через подземный ход. Генуэзцам достался безлюдный город.
   - Да этот случай действительно был, - подтвердил Кассимо, - мне о нем рассказывал Джоржио. Царство ему небесное. Но, если не ошибаюсь, выход из того подземелья был устроен в глухом лесу, а здесь где?
   - Под Восточным мысом, - ответил Александр.
   - Турки не могут помешать нам? – спросила Анастасия.
   - Скорее всего нет, - ответил Лацку. - Нам известно, что основные силы турок сконцентрированы в Кожевенном и в Банном овраге. У южных обрывов их ставка. В овраге у Главных ворот постоянных сил нет. Таким образом, только случайность может помешать воспользоваться нам этим подземным ходом.
   - О чем мы спорим, друзья мои? - спросил князь. - Мы воспользуемся им только в том случае, если выбирать будет не из чего. Удастся выбраться - хорошо, нет…
   И вдруг пушечный выстрел потряс воздух, задребезжали окна, княгиня вскрикнула, мужчины невольно вздрогнули.
    - Какой ужас! - воскликнула Анастасия.
   - Продолжим, не будем отвлекаться, - почти спокойно сказал квириос.
   - Александр, - обратилась княгиня к сыну, - я требую немедленного прекращения этого страшного громыхания! Это просто конец света! Сделай хоть что-нибудь!
   - Хорошо, мама, - как можно спокойнее ответил сын, - для этого мы и собрались здесь. Говори, Марко, ты что-то хотел сказать.
   - Князь, - заговорил Кассимо, - вам не приходило в голову, что, даже удачно выбравшись из крепости, мы столкнемся с теми же турками, которые уже сейчас властвуют везде и всюду?
   - Я не забыл об этом, - ответил квириос, - но потайной ход - единственная надежда на спасение. Открывать его преждевременно я бы не хотел.
   - Александр, - с надрывом в голосе воскликнула Анастасия, - ты не смеешь игнорировать желание своей матери!
   - Успокойся, мама. Своими выкриками ты мешаешь принять правильное решение
   Кассимо поспешил сказать:
   - Князь, подземный ход - единственный свободный выход из крепости. Мы должны им воспользоваться, чтобы добраться до треклятых пушек.
   - Он прав, князь, - поддержал Лацку, - у нас нет другой возможности незаметно выбраться из крепости. И прошу еще, поручи мне организовать и осуществить эту вылазку.
   - Так вы все уже решили без меня? - удивился Александр.
   - Нет, квириос, мы просто подводим вас к правильному решению, - ответил Кассимо, - тем более оно соответствует требованиям синьоры.
   - Прислушайся к ним, Александр, - потребовала княгиня.
    - Хорошо, - сказал, вздохнув, князь, - допустим ты, Михай, доберешься до пушек. Что ты сможешь сделать с той грудой бронзы?
   - Я сначала перебью прислугу, а там дойдет очередь и до пушек. Я их, пожалуй, сброшу вниз, и они побьются о камни.
   - Кто у нас такой силач, чтобы это сделать.
   - Неужели греки ничего не слышали об Архимеде и его знаменитом: «Дайте мне точку опоры…»? - улыбаясь, спросил Лацку.
   - Слышали, слышали, - поспешил заверить Александр, - но через неделю турки все восстановят.
   - Александр, делай то, что говорит Михай, - вскипела Анастасия.
   - Ладно, ладно, - поспешно согласился квириос, - выступишь завтра ночью.
   - Сегодня ночью, сынок, я не могу больше терпеть.
   - Согласен, выступить уже в эту ночь, - твердо сказал Лацку.
   - Хорошо, - ответил квириос, - осталось продумать твое возвращение.
   - Позволь решить этот с Марко, - спросил Лацку.
   - Надеюсь, я уже завтра не услышу этих душу раздирающих звуков? - спросила Анастасия.
   - Я оправдаю вашу надежду, княгиня, - без колебаний ответил Михай.
   Княгиня благожелательно посмотрела в его сторону и поднялась из-за стола со словами:
   - Я вас покину, господа. У меня ужасно разболелась голова. Александр, когда посчитаешь нужным, распорядишься сам, и вас покормят.
   Перед самым их уходом раздался еще один пушечный выстрел. Теперь он не показался таким уж громоподобным - начали привыкать.
   В цитадели Александр вызвал к себе Прокопия и задал ему, казалось бы, замысловатый вопрос:
   - Назови мне, мой друг, имя своего самого злейшего врага.
   Прокопий ответил сразу:
   - Техур, господин.
   - Я ожидал услышать это имя, - удовлетворенно сказал князь и тут же спросил:
    - Хочешь ему отомстить?
   - Хочу, но он далеко от меня.
   - Надеюсь, ты еще не разучился ходить?
   Слуга недоуменно уставился на князя. Тот с усмешкой пояснил:
   - Я хочу предложить тебе спуститься вниз, пробраться к Техуру и убить его.
   - А это возможно?
   - Убить?
   - Нет, спуститься.
   - Сегодня ночью я велю открыть подземный ход для людей Лацку, и ты сможешь пройти вместе с ними. Согласен?
   Уловив кивок, Александр продолжал:
   - Возьми с собой кого хочешь.
   - Господин, я взял бы Бахшы, если вы разрешите. Он очень сообразительный мальчик. Я выдам себя за слепого, а он будет моим поводырем.
   - Хорошо придумано, - одобрил Александр, - тогда готовься.
   - А как вы тут будете без меня, господин?
   - Буду обходиться. И вот еще что. Покончишь с Техуром, сюда не возвращайся.
   Увидев удивление на лице слуги, пояснил:
   - Ни ты, ни я не знаем, как все обернется. Выполнишь задание, отойдешь в сторону, и будешь ждать. Возможно, из всего населения Феодоро вы с Бахшы только и останетесь живыми.
   - Что такое вы говорите, ваша светлость?
   - Скорее всего, Прокопий, все так и будет, - ответил князь, крепко обнимая его. - Теперь иди.
   Уже у двери слуга обернулся и сказал:
   - Простите, ваша светлость, чуть не забыл. Мы тут сегодня с Бахшы были у стены, которую обстреливают османы, и мальчик высказал интересную мысль. Он обратил внимание на то, что ядра попадают в одно место. Так он сказал по этому поводу: «Прокопий-ага, нужно сшить большой мешок из сыромятной кожи, наполнить овечьей шерстью, а потом подвесить его на то место, куда попадают ядра. И от них будет вреда не больше, как если бы османы швырялись тыквами». Правда здорово придумано?
   Александр чуть не прослезился, услышав эти слова, он сказал:
   - Правда, Прокопий. Передай Бахшы, что мы обязательно воспользуемся его выдумкой. Спасибо вам обоим. 
                ***
   Кассимо и Лацку направились к Главным воротам, и оттуда начали осматривать долину, раскинувшуюся между Ветреным и Восточными мысами. В нее и должен будет выйти отряд Лацку, чтобы затем, обогнув Ветреный мыс, проникнуть на турецкие пушечные позиции.
   - Посмотри, - сказал Михай, - видишь овчарни, приткнувшиеся к скале? Вон в том крайнем отсеке, что поближе к нам, жил овчар Авдий, там и находится выход из подземелья. Дверь сарая кто-то унес, но, слава Богу, крыша и стены целы.
   - Под этой крышей можно будет скрытно собраться. Сколько человек ты собираешься взять?
   - Еще не решил. Вот когда обойдем все что наметили, тогда скажу.
   Долина была безлюдной, редко в обход Восточного мыса проезжали всадники.
   - Пойдем теперь на Ветреный мыс, - сказал Лацку, - там будет интереснее.
   С этого мыса была хорошо видна пушечная позиция и лагерь янычар, расположенный внизу на опушке леса. Множество палаток, возле снуют их обитатели, рядом кострища и треножники для котлов.
   - Там более двадцати палаток, - посчитал Кассимо, - если в каждой хотя бы десять человек, то охраняют пушки не менее двухсот янычар.
   - Их значительно больше, - ответил Лацку. - Я вижу в лесу еще несколько палаток.
    Пушечная позиция была полностью укрыта щитами, к ней была протоптана дорога. Турки, пыхтя, носили вверх грузы и налегке, чуть ли не бегом, спускались вниз.
   - Хорошо устроились, - со злобой в голосе сказал Лацку и добавил: - Но я им еще лучше устрою. Оставлю на память угольки и груду железа.   Кассимо с недоумением посмотрел на него.
   - Надеюсь, ты не собираешься там засиживаться? Ведь, чтобы все это уничтожить понадобится уйма времени.
   - А почему бы нет? - спокойно ответил Лацко. - Будем сидеть под этими щитами до последнего, а потом сожжем их. Это и будет нашей тризной. Ведь обратного пути, как я считаю, оттуда не будет.
   - Ты не забыл, что квириос повелел нам обсудить пути отхода?
   - Откуда им взяться этим путям?
    - Я, Михай, что-то не понимаю. Ведь это ты сказал князю, что обсудишь со мной пути отхода, а сейчас откуда им взяться?
   - Ну и что?
   - Как что? Я больше чем уверен, квириос не послал бы тебя на эту операцию, если бы знал, что ты наверняка погибнешь! Он же потом с меня спросит!
   - Признаться, я сослался на тебя лишь для того, чтобы замять этот разговор. Уж очень не хотелось расстраивать княгиню.
   - А меня, а князя расстраивать, как ты говоришь, можно?
   - Мы воины, а она слабая женщина. И я повторяю: турки так обложат позицию, что мышь не проскочит. Что ты собираешься обсуждать?
   -. Согласен - низом не пройдешь, но наверх путь будет открыт.
    - Это как сказать. Кто им помешает обойти нас и сверху?
   - Как кто? Справа скала, слева обрыв.
   - Посмотри за стену и увидишь узенькую тропочку перед самым обрывом, по ней они пройдут и свалятся нам на голову.
   Кассимо лег животом на стену и стал рассматривать наружную панораму. Действительно, ущелье несколько не доходило до стены, образовав узкий перешеек. По нему, прижимаясь к стене, можно обойти ущелье.
   Становясь на ноги, Кассимо сказал:
   - Вижу, Михай, пока я прохлаждался на Кожевенном, ты зря время не терял. Эту тропинку так сразу и не заметишь. Но что мы думаем? Я поставлю на башне пару стрелков, и они снимут любого, кто посмеет здесь показаться.
   - Если в темноте его увидишь. По этому косогору быстро не пробежишь, а там еще стена. Пощелкают, как воробьев. Так что больше пользы - сидеть под навесом и отбиваться до последнего.
   - Я понял, Михай, что ты уже заранее смирился с тем, что погибнешь. Так позволь тебе возразить. Косогор, без сомнений, вы преодолеете, а на стену взберетесь по лестницам, что оставили нам турки. Что-то не так?
   - На этом склоне лестницы не устоят, они поползут.
   - Правильно! Это если их снизу ставить, а сверху - мы их крепко держать будем!
   После некоторого раздумья Лацку сказал:
   - Ладно, согласен.
   Они еще раз все внимательно просмотрели. Лацку, показав пальцем на щель в стене, сказал:
   - Вот сюда воткнешь факел, а, отступив два шага, спустишь первую лестницу, за ней еще две и хватит. По факелу мы будем ориентироваться. Ведь лестниц не будет видно в темноте.
   - Как я понял, Михай, ты щиты жечь не будешь.
   - Конечно, зачем тогда факел? Оставлю их османам в обмен на наши жизни.
                ***
   Одновременно с ними, но с южной стороны города всматривался вдаль Прокопий. Внизу разбит шатер турецкого паши и палатки других военачальников и вельмож. Среди них палатка Техура. Только которая? Было бы больше времени, то можно было бы выследить, а так… Дальше палатки янычар. Их много. Между ними ходят не только военные, но и вполне мирные люди. Это нищие выпрашивают еду и подаяние. Турецкую армию кормят простой пищей, но вдоволь. Они не гонят нищих еще и потому, что, согласно святому учению, помощь обездоленным приветствуется Аллахом. А кому, как не воину, так желанна забота Всевышнего?
   Солнце еще освещает гору, а на долину уже опустились сумерки. Прокопий вернулся в цитадель, чтобы переодеться в лохмотья и сказать Бахшы о предстоящем путешествии.

                ГЛАВА Х   
                ВЫЛАЗКА
   Кассимо, увидев отряд Лацко, удивленно спросил:
   - Это всего-то?
   - Этот десяток сотни стоит, - гордо ответил Лацку.
   - Так уж и сотни, - усомнился Кассимо.
   Подошел князь.
   - Не будем спорить и приступим к делу, - сказал он.
   - Я только сейчас с Ветреного мыса, - сообщил Лацку князю, - османы закончили вечернюю трапезу, отмолились и разошлись по палаткам. Я считаю самое время выбираться.
   - Патрульных не видел? - спросил Александр.
   - Когда костры догорали, мелькали какие-то тени, а сейчас такая темень, что сколько ни смотри, пока нос к носу не столкнешься, ничего не увидишь.
   - Тогда с Богом, - сказал Александр и по его знаку в подземелье вошел Авдий. В руках у него факел. Он должен был открыть и закрыть выход из подземелья. Лацку - за факельщиком, остальные за ним. У каждого гайдука, кроме ятагана, имелись луки и полные колчаны стрел. Это на тот случай, если придется держать осаду. Заключали процессию Прокопий и Бакши.
   Затворный камень со скрежетом открылся. Группа поодиночке пробралась в темное помещение - бывшее прибежище Авдия. Пахнул свежий воздух, стало легче дышать. Ветерок утих сразу после того, как Авдий поставил камень на место. Лацку выглянул наружу, прислушался и шепотом сказал:
   - За мной.
   Две тени за ним не пошли - они направились в обход Восточного мыса. Остальные миновали разрушенные овчарни и оказались у конца мыса, за которым был поворот в сторону лагеря османов. Лацку прошептал, находящемуся рядом гайдуку:
   - Мирча, иди и смотри, как я сказал.
   Вся группа терпеливо ждала возвращения разведчика. Вот он вынырнул из темноты и доложил:
   - Кругом ни души. Наверху, где пушки, горит факел. Он под навесом, поэтому со стены мы его не видели.
   - Он освещает подъем к пушкам? - спросил командир.
   - Нет, только площадку у пушек, но когда будем подниматься, снизу нас будет видно.
   - Тогда так, - сказал Лацку. - Вы, - он дотронулся поочередно до пяти человек, - останетесь у подошвы скалы в засаде. Это на тот случай, если кто-то вздумает нам помешать, а остальные со мной к пушкам. Когда мы будем уже там, подниметесь и вы. Мирча, вперед.
   Отряд бесшумно обогнул мыс и вышел в Банный овраг. Справа темнели палатки турок, от потухших костров несло дымком. От порывов ветра, как волчьи глаза, вспыхивали угли. Вот вверху показалось тусклое желтое пятно. Это и есть свет от факела.
   Засада заняла позицию, остальные медленно стали подниматься. Никем не замеченные, прошли под навес. В нос ударил кисловатый запах сгоревшего пороха. Из темного угла доносилось легкое сопение. Лацку пальцем показал Мирче направление. Вскоре раздался хрип, и наступила полная тишина. Только факел потрескивал
   - Он был один – сказал Мирча, вкладывая нож в ножны.
   Начали осмотр позиции. Возле самого входа лежали сложенные в пирамиду ядра, далее две пушки на деревянных лафетах, которые упирались в деревянные же колоды, не дающие при выстреле пушкам пятиться. В глубине позиции лежали, сложенные холмиком, холщовые мешки с порциями пороха, а под стеной небольшой стопкой металлические палки, используемые топчи при кантовке пушек.
   Осмотрели верхний щит, который был потолком, и обнаружили небольшой люк. Лацку открыл его и выглянул наружу. Далеко вверху темнела крепостная стена. Видимо с этого места турки следили за результатами стрельбы. На стене мерцал тусклый огонь. Лацку сказал гайдукам:
   - Отсюда будем выбираться. А сейчас каждый, быстренько, посмотрите сами. Видите факел? Это знак. Чуть справа от него будут спущены самбуки. К ним и бежать.
   Когда все посмотрели, Лацку, похлопав по еще теплой поверхности большой пушки.
   - Ну что, ребята, начнем? – спросил он. - Разбирайте те железные палки и за работу.
   Гайдуки подвели под лафет рычаги и поднатужились. Орудие ни с места.
   - Дружнее, раз, раз, - шепотом скомандовал Лацку.
   Лафет натужно заскрипел по камням. Этот звук, пронзивший тишину, как стрела бренное тело, услышали внизу. Из палаток выглянули. То, что турки увидели, заставило окончательно проснуться: на пушечной позиции копошились какие-то люди! Это там скрипело! Раздались крики, лагерь ожил.
   - Не останавливаться! - уже громко крикнул Лацку, когда почувствовал, что движение пушки прекратилось. - Взяли, еще раз - взяли!
   Неимоверными усилиями продвинули орудие дальше, и передняя часть его уже совсем приблизилась к обрыву.
   - Еще, еще! - кричал Лацку, не забывая посматривать в сторону турецкого лагеря.
   Послышался топот множества ног.
   - К ядрам! - скомандовал командир и первый, подбежав к пирамиде, толкнул руками верхний снаряд. Тот покатился вниз. Послышался вскрик и проклятье.
   Турки, сбиваемые с ног невидимыми в темноте ядрами, огласили местность дикими криками. Какое-то время они заглушали все остальные звуки.
   - К орудию! - раздалась очередная команда и гайдуки, воодушевленные первым успехом, так насели на пушку, что она без остановки ссунулась в пропасть и, кроша все на своем пути, устремилась вниз.
   -К ядрам! - крикнул Лацко, увидев, что османы, зажегши факелы, снова бегут вверх. Им навстречу покатились ядра. Янычары, как ящерицы, увертывались от них, но, увернувшись от одного снаряда, тут же попадали под другой. И так до тех пор, что на дороге не осталось ни одной бегущей цели. Брошенные факелы освещали несколько неподвижных тел, но были и движущиеся. Они с криками и стоном сползали вниз.
   В лагере врагов стоял неимоверный гвалт, и Лацко вспомнил бой у Вислуи. И тогда османы, загнанные в болото, забыв о присущем им высокомерии, подняли такой вопль, что хоть уши затыкай. Он подумал, что турки не могут достойно умирать.
   Крики постепенно стихли. Видимо чья-то твердая рука стала наводить порядок. Лацку использовал передышку для того, чтобы распорядиться порохом. Несколько мешков забросили на крышу навеса, вспороли, и щедро просыпали пороховую дорожку вплоть до крутого подъема. Оставшимися мешками обложили толстые столбы, поддерживающие крышу навеса.
   В лагере снова зажгли факелы. На этот раз факельщики не побежали, как ошпаренные, вверх, а распределились по бокам дороги. Снова атака. Сбросив последние ядра, гайдуки принялись стрелять из луков, и османы снова отступили.
   Еще атака. На этот раз турки убрали факелы и, наступая, прикрывались щитами. Лацку выставил гайдуков в два ряда, ширина площадки не позволяла выстроиться в один, и началась охота на зайцев. Турок не спасали даже щиты. Вот так бы стрелять и стрелять, но скоро рассвет и надо уходить. В минуту затишья Лацку отправил заднюю пятерку к стене и дождался следующей атаки.
   Теперь турки, не считаясь с потерями, плотными рядами шли и шли вверх. Стрелы беспощадно их выбивали, но живые, подпираемые сзади, не останавливались. Лацко понял, что еще немного и османы задавят их своей массой.
   - Уходим, - крикнул он, - вперед, я за вами!
   Гайдуки побежали к люку, а Лацку к факелу. Выхватил его из гнезда и с ним выскочил на крышу. Побежал к стене вдоль пороховой дорожки. Еще несколько шагов, и он подожжет ее. Только подумал, как стрела турка, выпущенная вслед, вонзилась в спину. Будь он без факела, этого могло не случиться. Лацку упал плашмя. Факел поджег в сухую траву, а от нее порох. Огонь весело побежал вниз, проник под тело Лацку, миновал его и помчался дальше, жадно слизывая щедро насыпанную пороховую дорожку.
   Михай уже не слышал, как взорвался основной запас пороха, рухнул навес и сразу же запылал веселым пламенем. Посмертной наградой ему были отчаянные вопли из-под навеса и вторящие крики из турецкого лагеря.
   Кассимо видел как погиб Михай. Он тут же послал людей вниз, и они, обвязав погибшего веревками, помогли вытащить его на стену. Турки им не мешали. Их больше заботила пылающая пушечная позиция и вопящие из-под навеса соотечественники.
                ***
   После похорон Лацку, гайдуки попросили у князя разрешения самим выбрать себе командира. Им стал Мирча, самый опытный и сообразительный среди них. Князь пожелал лично с ним встретиться. При этом присутствовал Кассимо.
   Встреча состоялась в цитадели, в княжеской комнате. Мирча, заметно смущаясь, нервно теребил, снятую с головы, барашковую островерхую шапку. Глядя на простецкое лицо, украшенное густыми черными усами, нельзя было предполагать в нем столько положительных качеств. Ему бы землю обрабатывать, а не командовать тремя сотнями воинов, но выбор сделан.
   Отдав должное памяти Лацку, Александр спросил:
   - Как ты, Мирча, оцениваешь проведенную операцию?
   - Мне, ваша светлость, как-то не с руки это делать. Хвалиться не хочу, а ругать нас, вроде бы, и не за что. Вот только, командира потеряли.
   - Согласен, потеря невосполнимая. Но и это не умаляет нашей победы. Как, по-твоему, объяснить, проявленную турками беспомощность?
   Мирча еще больше затеребил шапку.
   - Мне кажется, ваша светлость, они нас и за людей перестали считать. Они думают, что им все позволено. Ведь как было. Послал меня командир в разведку. Иду, вглядываюсь в темноту. Кажется, что за каждым камнем враг спрятался, а на самом деле он в палатках спокойно почивает. Оттуда только храпун раздается. Правда, один вышел по нужде, постоял у дерева и спокойно вернулся. Хоть бы осмотрелся. Вскипело у меня сердце от обиды. Как нужно нас не уважать, чтобы вести себя так беспечно! Так как их после этого не наказать?
   - Да, получилось хорошо, - заметил Кассимо. - Теперь-то они побеснуются.
   - Главное, прекратились обстрелы, - сказал Александр, вспомнив, как болезненно реагировала на них его мать.
                ***
   Если в крепости упивались победой, то в турецком лагере, как правильно заметил Кассимо, бесновались. Когда на пушечную позицию свалился громадный камень, Мурад-паша воспринял это спокойно, как смену погоды, и посетовал только на то, что оттягивается начало обстрела. Но теперь, когда полностью была ликвидирована пушечная позиция, его гнев не знал предела.
   Будь его воля, он бы снес головы не только Исламу, своему мюсселиму, но и топчибаши Фазли, но беда в том, что на такую экзекуцию у него не было прав. Компенсируя это, он унизил мюсселима, послав его на место событий, выяснять подробности. Вызвав к себе топчибаши и командира янычар Ахмета, он стал предвзято выпытывать у них причины произошедшего, хотя они и сами еще не успели в нем разобраться. Топчибаши извивался, как уж на сковородке. Он чувствовал себя таким ничтожеством, что предпочел бы расстаться с головой лишь бы не испытывать таких унижений.
   - Скажи, Фазли, как они смогли так незаметно проникнуть на охраняемую позицию?
   - Это, эфенди, следует спросить у Ахмета. Это его люди охраняют дороги и подступы к таким местам.
   Командир янычар не остался в долгу.
   - А если они спустились со стены? - ехидно спросил он.
   - Ночью позицию охраняют два человека, - сообщил Фазли, - в их задачу входит следить за движениями врага со стороны стены и своевременно подавать сигнал о замеченных событиях. Они не могли не заметить отряда, в котором было не менее пятидесяти человек.
   - А мои люди беспрерывно патрулируют все дороги и особенно там, где пушки. Они не могли…
   - Прекратите! - крикливо остановил их Мурад-паша. - Ты, Фазли, до сих пор не знаешь, как все это произошло!
   - Прости меня, эфенди, но я только начал разбираться, как меня сразу вызвали к тебе.
   - Уже полдня прошло, а ты только начал разбираться!
   - И все же, эфенди, я настаиваю, что враги пришли снизу. Мои люди, устремленные взглядом на стену, могли и не заметить врага, проникшего от дороги.
   - Ты, топчибаши, - не стерпел наговора Ахмет, - проворонил позицию, а виноватым делаешь меня! Скажи, как враг может попасть на дорогу, если все пути перекрыты моими людьми? У них есть только одни ворота и одна калитка. Могли они проникнуть через них, если все это блокировано?
   - Раз проникли, значит, могли, - упрямо парировал Фазли.
   Ахмет только развел руками.
   - Ахмет прав, - неохотно сказал Мурад, - другого пути, как через стену, я не знаю.
   - Эфенди, прошу тебя, - взмолился Фазли, - пошли за Техуром. Он должен знать хитрости этой крепости. Ведь Ахмету только и остается, что валить все на меня.
   Пока ждали бывшего квириоса, паша спросил топчибаши:
   - В каком состоянии пушки? Из них можно будет стрелять?
   Тот замялся и с неохотой ответил:
   - Очень жаль, эфенди, но белемез пришла в негодность. Бронза, из которой она была отлита, оказалась хрупкой, поэтому дала трещины от ударов о камни.
   Эти слова вызвали непроизвольный вздох паши, похожий на стон. Он тяжело и хрипло задышал, закатил глаза, будто умирает. Подчиненные, понимая какой груз они взвалили на плечи начальника, наоборот, боялись даже вздохнуть, поэтому казались уже умершими.
   Мурад-паша представлял себе, как ему придется обращаться за помощью к Гедик-Ахмет-паше. Тот выразит неудовольствие и сделает нежелательные выводы о нем, Мураде. Гнев на подчиненных, вперемешку со страхом, пронзили душу паши. Он с такой злостью и негодованием посмотрел в глаза топчибаши, что тот вздрогнул.
   В шатер вошел Техур и, увидев задыхающегося в гневе пашу, и замерших в страхе топчи и сейменбаши, робко остановился у порога. Мурад гневно взглянул на него и коротким жестом руки велел подойти ближе. Паша, сдвинув брови, долго рассматривал, одетого в голубой халат Техура.
   - Скажи, - спросил он крайне недовольным голосом, - ты так обносился, что кроме этого дурацкого халата и одеть нечего?
   Техур, с трудом преодолевая невольный страх, ответил:
   - Прости, эфенди, но я так спешил на твой зов, что не посмел тратить время на переодевание.
   - Я лучше подождал бы встречи с тобой  до ночи, чем видеть этот идиотский халат. В нем ты напоминаешь дурака, веселящегося на похоронах.
   Некоторое отвлечение от неприятных событий позволило паше расслабиться, поэтому его очередной вопрос прозвучал более спокойно:
   - Скажи, если бы ты сейчас находился в крепости, смог бы из нее тайно выйти?
   Техур, как и все, знал о случившемся ночью, поэтому не был удивлен вопросу. Он поспешно ответил:
   - Безопасных путей нет, эфенди, а тайных я не знаю.
   - Вот видишь! - не сдержавшись, воскликнул Ахмет, обращаясь к Фазли.
   - Что видишь, что видишь?! - отпарировал тот. - Он не сказал, что тайных путей нет, он сказал, что не знает их!
   - Вы опять сцепились, как псы! - гневно крикнул Мурад-паша. - Замолчите или я велю вырвать вам языки!
   Отдышавшись, он спросил у Техура:
   - О каких тайных путях ты вспомнил?
   - Я сказал, эфенди, что не знаю их.
   - Не знаешь, но они могут быть? Так что ли?
   - Прости, эфенди, сказав так, я хорошо не подумал.
   Заметив явное недовольство паши, поспешно добавил:
   - Видимо я невзначай вспомнил, что до сих пор не знаю, как узурпатор Александр сумел проникнуть в крепость, чтобы свергнуть меня.
   - Он ангел? Он Джебраил?
   - Я так не думаю, эфенди, тем более он не один проник в крепость, с ним было много людей.
   - Вот теперь и думайте, - обратился Мурад к спорщикам, - если в крепость тайно смогли проникнуть множество людей, то почему бы им тем же путем не выйти из нее?
   - О, Сулейман! - воскликнул Фазли. - Я понял твою мысль, эфенди! Ты хочешь сказать, что из крепости имеется тайный выход?
   - Вот именно, - удовлетворенно ответил паша.
   Такое открытие смутило Техура. Он почувствовал себя ущемленным.
   - Если бы, эфенди, был подземный ход, то я бы знал о нем и…
   - И не стоял бы сейчас передо мной, - перебил его паша, - а сидел бы там, в крепости вместо того князя, - с нескрываемым презрением закончил мысль Мурад.
   И, не дав ему что-либо возразить, крикнул:
   - Выйди вон!
   Когда Техур поспешно покинул шатер, Фазли, не выдержав запрета на высказывания, поспешил с выводами:
   - Теперь, эфенди, становится ясным, что враг вышел из того тайного хода и прошел по дорогам, охраняемых людьми Ахмета. Выходит, я не виноват!
   - А что делали те двое, что были у пушек? - огрызнулся янычар.
   - Они смотрели в другую сторону, они смотрели на стену!
   - Замолчите! - крикнул паша.
   В это время в шатер вошел мюсселим Ислам. Все обратили внимание на то, что лицо его было хмурым и сосредоточенным.
   - Садись и рассказывай, - приказал паша.
   Мюсселим бросил мрачный взгляд на Ахмета и Фазли, от которого у тех защипало под ложечкой, и только после этого сказал:
   - Эти двое - преступники, эфенди.
   И, нарушая возникшую гробовую тишину, пояснил:
   - Я провел тщательное расследование и обвиняю Ахмета в том, что его люди грубо нарушили воинскую дисциплину. Вместо того чтобы патрулировать у пушечных позиций, они беспечно спали в палатках. Это стало возможным из-за низкой требовательности лично Ахмета.
   - Кто это сказал, кроме тебя!? - не утерпел Ахмет.
   - Так я говорю, - ответил Ислам-ага, - но так говорят и янычары, которых я опрашивал. Двух непосредственных виновников я приказал засечь плетьми, что и было исполнено.
   - А мои, правда не виноваты? - с надеждой в голосе спросил Фазли.
   - Твои виноваты не меньше, но легко отделались. На пушечной позиции мы нашли труп только одного топчи.
   - Второго могли увести с собой гяуры, - предположил топчибаши.
   - Не торопись, - остановил его мюсселим. - Так вот тот обгоревший труп, что нашли на позиции, лежал с перерезанным горлом. С ним расправились как с бараном. Стали искать второго топчи, так его труп нашли среди убитых при штурме пушечной позиции. Отсюда вывод: первый спал на посту и гяуры спокойно его зарезали, а второй покинул пост до занятия позиции врагом. Значит и твои люди, топчибаши, виновны в случившемся. Будь они на месте, то враг не мог бы незаметно пробраться на позицию. Они подняли бы тревогу, и пушки удалось бы спасти. В этом я и обвиняю тебя, Фазли. И последнее, эфенди. Позиция полностью сгорела, пушки сброшены в ущелье и тем приведены в негодность. Теперь все.
   - В твоем голосе, Ислам, я уловил торжество, а не горечь, - отметил с обидой Мурад.
   Мюсселим побагровел от возмущения.
   - Как ты мог даже подумать такое?! - воскликнул он.
   - Извини, - ответил паша, - я, наверное, ошибся.
   Он обвел мрачным взглядом обвиняемых военачальников и хлопнул в ладоши. Вошел слуга.
   - Вызови стражу.
   В шатер, печатая шаг, вошел начальник охраны в сопровождении стражников. От их одежды пахло дымом и потом. Мурад, показывая пальцем на Ахмата и Фазли, сказал начальнику:
   - Возьми этих и закуй в кандалы. Жаль, что я не имею права снести им головы, но, думаю, палач Гедик-паши сделает это не хуже нашего.
   Когда арестованных увели, Мурад сказал Исламу:
   - Ты будешь их сопровождать и доложишь великому визирю о случившемся.
   Мюсселим низко поклонился и молча вышел из шатра. Он понимал, что паша не мог поступить иначе. Будь он на его месте, то сделал бы то же самое, ведь только самоубийца мог добровольно взять на себя роль столь печального вестника.
                ***
   Прокопий, представившись слепым нищим, сидел среди других попрошаек, поодаль от шатра паши, но так, что ему был хорошо виден вход в него. Рядом с ним стоял Бахшы. После неудачной попытки быстро разыскать Техура, Прокопий решил, что проще всего взять под наблюдение шатер паши и ждать когда бывший квириос будет сюда вызван. Суматоха, поднявшаяся в турецком лагере после вылазки Лацку, придала ему уверенность, что теперь паше без Техура не обойтись. И вот голубой халат вошел в шатер и вскоре вылетел из него, как будто его ошпарили кипятком. «Слепец» потянул мальчика за рукав и тот наклонился.
   - Иди за ним, - услышал он шепот.
   Бахши знал все о цели, приведшей их сюда, поэтому, без лишних вопросов, последовал за Техуром.
   Тот же, занятый невеселыми мыслями о неблагодарных османах, направился к своей палатке, чтобы быстрее остаться наедине с самим собой и продумать дальнейшие шаги.
   Палатка Техура была поставлена на краю привилегированного становища. Она не охранялась, возле нее не было кострища и возвышающегося над ним треножника. Возле нее никогда не бурлил кипяток.
   Техур вошел в палатку, а Бахшы, подобравшись с другой стороны, заглянул в одну из прорех в полотне. Он увидел убогую постель, лежащую прямо на земле. Княжич, не снимая халата, улегся на ней, заложив руки за голову. Мальчик подумал, что так он может долго пролежать, поэтому, заметив место, вернулся к своему «слепцу».
   На следующий день Мураду-паше доложили, что Техура нашли в его же палатке с перерезанным горлом. Турок обозначил свое возмущение тем, что велел казнить всех слуг погибшего.

                ГЛАВА ХI 
                ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
   Смерть Техура положила конец надеждам Мурад-паши на повторение кафинской удачи. Заигрывание с населением долин велось ради внушения осажденным мысли о добрых намерениях турок. Мурад-паша вынужден был смириться с печальным для него фактом - добровольная сдача крепости не состоялась и уже не состоится, поэтому пришло время показать населению долин истинное лицо войны.
   Приказ о разгроме деревень нужен был и для того, чтобы поднять авторитет командующего, изрядно поколебленный разгромом пушечной позиции и отстранением от службы видных военачальников. Именно на такой приказ рассчитывал Ахмет-ага когда советовал Александру убить Техура. Когда же намекал о возможном получении власти из рук турок, то нес околесицу.
    Жители Феодоро с болью в сердце наблюдали, как в долинах вздымаются языки пламени и дыма, а по дорогам клубится пыль. Это жгут деревни и гонят табуны коров, отары овец. Рядом с ними идут люди, связанные между собой сыромятными ремнями. Так Мурад-паша делился с Гедик-Ахметом запоздалой военной добычей.
   Восторг от успешной расправы над турецкими пушками ушел в прошлое, а в настоящем проявилась безысходная картина ближайшего будущего. Она вызвала мрачное настроение у феодоритов, да так, что церковные службы, посвященные мученику Феодору Гавру, прошедшие 2 октября во всех церквах крепости, были похожи на заупокойные.
   У Доды, сшившей и отдавшей шапочку Быхшы, не было повода для встречи с ним, но думать о нем ей ничто не мешало. Чем он сейчас занят? Почему так долго не показывается? Не выдержав неизвестности, она, под маловажным предлогом, зашла в его дом и узнала от матери, что родители мальчика сами обеспокоены его долгим отсутствием в городе.
   - Не может быть! Его нет в городе? - удивилась Дода. - Кто такое мог сказать?
   - Марко-латинец, - ответила тота Бетя.
   - А как он смог уйти отсюда?
   - Что ты у меня спрашиваешь, девочка, если этого сам Марко не знает?
   - А когда он вернется?
   - И это никто не знает.
   - Но почему он это сделал?
   - Марко говорит, что так велел квириос.
   Они сидели в виноградной беседке, разбитой много лет назад позади дома. Стволы, толщиною с руку, вынесли на деревянную решетку длинные извилистые ветви. Листьев уже почти не было, а если где и остались, то сморщенные, старческие. Зато обильно свешивались черные и желтоватые гроздья. Тота Бетя срезала ножом одну из них, сдула с нее осу, приложила катламку и протянула девочке.
   - Поешь, Дода. Это хороший виноград, а катламки очень любил Бахши, - грустно сказала мать. - Вот ты вспомнила о нем и пришла ко мне. Спасибо тебе, девочка. Как видно, нам только и останется, что помнить. Вряд ли мы уже встретимся с ним на этом свете.
   - Почему так мрачно, тота?
   - А чему сейчас веселиться? Разве у вас не так как у нас?
   Дода перестала отщипывать ягоды и грустно посмотрела куда-то вдаль.
   - Возможно и хуже, тота, - ответила она. - Мой отец не смог сделать больших запасов хлеба, и они сейчас уже подошли к концу. Мама пыталась купить его у Харитона, предлагала золото, которого у нас тоже немного, но он отказался продать нам хлеб.
   - Удивительно. И почему же?
   - Он сказал, что не хочет помогать семье предателя.
   - Но вы же не милостыню просили!
   - Не знаю.
   - Удивительно, - повторила Бетя, но, подумав, сказала:
   - Вообще-то нет ничего удивительного. Скорее всего, этот купчина придерживает товар, чтобы позже спустить его подороже. А предательство - просто повод, чтобы отказать. Видимо этот Харитон из тех, кто не стесняется наживаться на людском горе. Я знаю, уже сейчас есть семьи, которые вовсе не имеют хлеба и едят только овощи. Да и тех кот наплакал. Ведь почти у всех огороды были в Кожевенном овраге, а там сейчас знаешь кто.
   Женщина промокнула кончиком платка увлажнившиеся глаза и продолжала:
   - Мы говорим о тех, кто жил в городе постоянно, а каково тем, кто пришел сюда с долины? Ведь что они могли унести с собой? Правда, у кого было золото, то оно с ними.
    - Вот Харитон и издевается, - грустно согласилась Дода.
   - Жаль, конечно, но скоро наступит такое время, что золото нам уже не понадобится.
   - Это когда турки ворвутся?
   Бетя кивнула головой.
   - Ой, даже страшно подумать! - воскликнула девочка.
   - О чем тут страшно подумать? - спросил мужчина, вышедший из двери, ведущей в сад.
   Он был невысок ростом, но жилист, шапочка из каракуля, надвинутая на брови, придавала ему строгий вид. Это был отец Бахши - Булчан. Дода вскочила, поклонилась ему и сразу же начала прощаться. Когда она ушла, Булчан спросил грубо:
   - Чего она приходила?
   Жена с укоризной посмотрела на него и грустно сказала:
   - Кроме нас с тобой, это еще одна божья душа, которая думает о нашем Бахшы.
   - Во-от оно что, - протянул Булчан. - И о чем был разговор?
   Пересказ Бетя закончила такими словами:
   - Ты бы не мог поговорить с Харитоном и напомнить ему, что жена не может отвечать за грехи мужа? Он разве спрашивал у нее совета? Или она знала о его проделках?
   Булчан насупился, но, чуть повременив, ответил:
   - Лучше я пойду к старосте Камбуру и попрошу, чтобы он включил семью Скилицы в число нуждающихся.
   - Но они ведь не караи.
   - Какая разница. В этом горе всем плохо.
   - А польза будет?
   - Квириос объявил, что собирается дать из своих запасов каждой нуждающейся семье по модию (23 кг) муки.
   - А нельзя ли и нам получить?
   - Не жадничай, жена. На тот свет ничего не унесешь.
   - Но у нас мука кончается.
   - Зато зерно есть. Перемелешь, и будет тебе мука. Есть семьи, которые хлеба неделями не ели. Вот им и хочет помочь квириос.   
                ***
   Княгиня Анастасия, узнав о намерении Александра открыть княжеские закрома для простолюдинов, впала в бешенство. Где это видано, чтобы хлеб просто так раздавали? Зачем приучать людей к мысли, что есть путь получения еды без малейшего усердия с их стороны? Да, народ, получив дармовой хлеб, вовсе отобьется от рук - исчезнет стимул, ради которого человек работает и почитает благодетелем давшего работу.
    Люди голодают? Кто им виноват? Ведь не все в таком положении, а только некоторые. Почему они не побеспокоились о себе так, как это сделали другие? Почему квириос должен поощрять мукой их леность и безответственность? Их не поощрять нужно, а наказывать за то, что они из-за своей беспечности становятся бременем общества! Вот голод для них и является самым справедливым и законным возмездием! Не смог позаботиться о себе - голодай! Да это трагедия, но нельзя превращать ее в комедию, в которой посмешищем становится нарушивший вековые устои справедливости!
   Такие слова и многое другое высказала княгиня сыну при их встрече, состоявшейся, как обычно, во дворце. Александр тоскливо выслушал ее горячую речь и, из нежелания ссориться, кротко ответил:
   - Кто не знает, мама, что всякая власть от Бога? Он и велел властвующим помогать страждущим.
   - Ой, удивил! - воскликнула княгиня. - Но где ты видел с протянутой рукой хоть одного, обладающего властью? Так вот сейчас, опустошая закрома, ты вынудишь нас пойти по миру!
   - Опустись на землю, мама. О каком мире ты говоришь? Мы заперты на этих скалах до скончания дней наших. А осталось их меньше чем капель в этой твоей чашке.
   Анастасия невольно посмотрела на то из чего пила. Воды было на донышке.   - Ты это серьезно? - спросила она, отставив от себя чашку.
   - А ты по-прежнему считаешь, что я разыгрываю комедию среди могил? Османы не сегодня-завтра ворвутся в город. Зачем оставлять им те запасы, которые мы, за оставшееся время, не съедим, даже если будем жевать день и ночь?
   - Так ли их много, сынок, как ты хочешь меня убедить? - с неожиданным смирением спросила Анастасия.
   - Их мало, мама, но дней до смерти еще меньше!
   - Как ты жесток, Александр!
   - Не я, действительность жестока.
   - Неужели ничего нельзя придумать?
   - За нас думают другие, мама, - ответил Александр и передал ей свой разговор с Ахматом. - Только об этом никому.
   - Мог бы не напоминать, - резко ответила княгиня и тут же спросила:
   - Так почему же ты не послал человека убить Техура?
   - Послал, мама, и мне кажется, что его уже нет в живых.
   - Дай - то Бог, - сказала та и перекрестилась, но тут же спохватилась:
   - Мне говорили, что он опять что-то кричал там внизу.
   - Нет, мама, уже не кричит, - успокоил Александр, - но зато османы сожгли все деревни в округе.
   - Ты думаешь это связано…
   - Думаю. И прошу тебя, мама, успокоиться и уповать на Бога. Я же пойду и распоряжусь выдачей муки.
   - Надеюсь, ты сам ее не будешь развешивать?
   - Как я могу такое допустить? Ведь я твой сын, - шутливо ответил Александр и направился к выходу, но был остановлен.
   - Подожди! У меня неожиданный вопрос
.   Александр вернулся и сел на свое прежнее место за столом. Мать продолжала:
   - Коль есть надежда на милость победителей, то не пора ли предложить им добровольную сдачу крепости?
   - Извини, мама, если бы я знал, что ты это спросишь, то не вернулся бы.
   - Почему? Неужели я сказала глупость?
   - Несусветную, мама. Ты прости меня, но это так. Ты не можешь не знать, что османы могут обещать самые соблазнительные условия, но, получив желаемое, напрочь пренебречь ими. Их Аллах позволяет быть лживыми и неискренними с неверными. Я не хочу стать очередным обманутым.
   В зал заглянула Зося, но ошпаренная гневным взглядом госпожи, поспешно захлопнула дверь. Княгиня, покачав головой, возразила:
   - Ты излишне самолюбив, сынок. Видишь ли - боишься быть обманутым. Из-за этого не хочешь использовать последнюю возможность остаться живым. Взвесь все это на весах жизни. На них самолюбие - легче лебединого пуха.
   - Я, мама, заменил бы слово самолюбие, которое, признаться, мне тоже не нравится, на достоинство. Да, я не хочу уронить достоинство квириоса, да, я не хочу умалить достоинство народа, вскормившего меня, да, я не хочу повторить судьбу Фемистокла, который был изгнан из отчизны за измену, а останки его были разбросаны афинянами.
   - Я вижу, что в своих рассуждениях ты зашел дальше отца, - с горечью заметила Анастасия, - как жаль, что в твоей крови меньше моего - польского, чем отцова - греческого. Иначе ты был бы более практичен и менее рассуждающим.
   - Ты права, мама. За эти последние месяцы я стал больше понимать отца. Я считал раньше, что у него зашорены глаза тем, что он называл Совестью. Она, для него, была единственным судьей. Теперь я сам постоянно думаю о том, что скажут обо мне ныне живущие и их потомки. Я не хочу допустить ни одного неверного шага, который дал бы повод моей Совести меня же осуждать.
   - Как жаль, сын, но ты весы жизни собираешься использовать не по назначению. Вместо того чтобы мерить на них судьбы людей, будешь развешивать муку. На большее ты, к сожалению, не способен, - печально заключила Анастасия и внезапно истошным голосом закричала:
   - Зося! Где тебя черти носят!? Иди сюда!
   Александр вздрогнул от этого крика, молча поднялся со своего места и вышел. Пока спускался по лестнице, слышал, как мать распекала служанку.
                ***
   Тем временем война продолжалась. Османы усердно восстанавливали пушечную позицию, а греки, используя идею Бахшы, сшили настолько большую подушку, что, глядя на нее, можно было подумать, что в их рядах завелся гомеровский циклоп и подушка предназначена ему. Это Кассимо, по поручению квириоса, изучил последствия пушечного обстрела стены и определил такие размеры. Сшили ее сыромятными ремнями из воловьих шкур и набили овечьей шерсть. Затем сплели два жгута из сыромятных же ремней и приделали их к подушке. Конструкция готова. Осталось закрепить ее на стене и посмотреть, как она будет «баюкать» пушечные ядра.
   Гедик-Ахмет-паша оставил Мурад-пашу командующим войсками и не стал наказывать смертью топчибаши Фазли (пушечные специалисты на дороге не валяются). Он выделил ему новые пушки и велел в течение недели разрушить укрепление гяуров. На несмелое напоминание топчибаши, что крепостные стены рушатся месяцами, Гедик-паша гневно ответил:
   - На Мангупе не крепостная стена, а высокий забор! Запомни это и если через неделю он не будет завален, то я велю высечь тебя плетьми! После второй недели - велю отрубить тебе, на твой выбор, любую руку. После третьей недели - ногу, ну, а уж после четвертой тебе отрубят голову. За это время я смогу убедиться, что ты действительно плохой топчибаши. И зачем мне плохой топчибаши? Ведь так?
   Фазли не догадывался почему великий визирь торопится со взятием Феодоро, да и мог ли он, простой топчи, знать о вывертах большой политики? А там намечался некий поворот событий, в которых крымский хан оказался лишним. Так вот, чтобы начать этот поворот, нужно было без лишнего шума спрятать куда-то Менгли-Гирея. Да так спрятать, чтобы комар носа не подточил, чтобы ни одна татарская собака не пронюхала. Тогда как, при необходимости, можно было бы предъявить его живым и здоровым. Для укрытия хана было определено Феодоро или, как уже сами турки его называют - Манкуп-кале. Время поджимало.
   Фазли, «воодушевленный» великим визирем, проявил такую бешеную энергию, что уже на следующий день пушки были на месте и, хотя не все щиты были установлены, раздался первый пристрелочный выстрел произведенный из «шайки». Он не был неожиданным для защитников крепости, ибо они следили за каждым движением османов и уже поднесли к стене ту циклопическую подушку. Этот выстрел показал, что угол прицеливания был установлен правильно - ядро попало в край стены и откололо кусок камня. Тут же прогремела «белемез» и все содрогнулось. Посыпались камни. Используя время перезарядки пушек, Кассимо приказал вывесить подушку. Ее, удерживая за ремни, перебросили через стену в том месте, куда попадали ядра. Так и закрепили. Теперь осталось ждать выстрела
   Топчибаши, увидев серое «чудище», которое сползло на стену и замерло, как раз на том месте куда были нацелены его пушки, поначалу онемел, а потом стал выкрикивать нечленораздельные звуки и бестолково размахивать руками. В глазах подчиненных, всегда рассудительный и целеустремленный начальник в одно мгновение стал жертвой иблиса, сумевшего поразить правоверного со всех сторон: спереди и сзади, справа и слева. Было чему удивиться.
   - Что рты разинули, ослы-ы?! - вдруг уже членораздельно завопил начальник и, схватив ядро от «белемеза», самостоятельно закатил его в жерло орудия.
   Такого подвига от топчибаши никто не ожидал. Обычно это ядро подносили к орудию на носилках двое топчи, а третий толкал его в ствол. А тут один! Определенно это проделки иблиса
   - Что стали, негодяи?!
   Топчи засуетились и вскоре Фазли собственноручно поднес фитиль к горке пороха насыпанного в рамку возле запального отверстия пушки. Раздался выстрел и ядро, рассекая воздух, устремилось к цели. Долетев до подушки, оно мягко вошло в нее и целехоньким скатилось к подножью стены. Дикий вой раздался на орудийной позиции. Он откликнулся радостью на стене.
   Фазли упал на землю и, обхватив голову руками, визгливо, как избиваемая собака, начал вскрикивать. Растерянные топчи молча слушали этот скулеж.
   Только один из них, по имени Селим, не потерял голову. Он не стоял над начальником, опустив руки, а пристально всмотрелся в «чудище», что гяуры вывесили на стене. Хорошее зрение, обязательное для топчи, помогло ему рассмотреть ремни, на которых оно держалось. Топчи подошел к «шайке», ласково похлопал ее по теплой бронзе и, что-то шепча, металлическим рычагом сдвинул с места лафет. Приложился к казенной части пушки и глянул вдоль ствола. Еще раз потревожил лафет и еще раз посмотрел вдоль ствола. Прочитав молитву, поднес к пушке фитиль. Раздавшийся выстрел прозвучал для Фазли гласом Аллаха, призывающего к действию. Он вскочил на ноги и увидел, что серое «чудище» скособочилось, открыв место в которое стреляли.
   - К орудиям! - закричал он, и на позиции снова началась деловая суета.
   Теперь, пока осажденные восстанавливали положение подушки, взрёвывала «белемез» и очередное ядро впивалось в стену. А с тем крошились не только те камни, в которые попадало ядро, но вываливались из кладки и другие. Шло разрушение стены. Кассимо, который руководил постановкой подушки, явно проигрывал.
   Если раньше османы стреляли только днем, то сейчас пушки гремели круглосуточно. Даже установившаяся морозная погода играла им на руку - стволы не так сильно нагревались, чем уменьшалась угроза их разрыва.
   С каждым днем процесс разрушения оставлял феодоритам все меньше надежд на благополучный исход обороны. Они видели, как отвалившиеся от стены камни скатываются вниз. Подступы к стене оставались свободными от загромождения.
   Квириос распорядился соорудить, сзади разрушаемой стены, другую, но дело не пошло далее того, что на ее месте нагромоздили бесформенную кучу камней. У защитников крепости опускались руки от бессмысленности их усилий перед беспощадным пушечным боем. Теперь они с нетерпеливым исступлением ждали того момента, когда османы полезут в брешь и удастся схватиться с ними лицом к лицу. Тогда враг узнает, что такое боевая ярость, накопленная за многие дни беспомощного созерцания разрушения стены.
   И этот страшный миг наступил. Обстреливаемый участок стены завалился, образовав брешь шириною в четыре-пять шагов. Пушки смолкли, защитники крепости замерли в ожидании.
   Загремели барабаны, взвыли дудки и османы, размахивая ятаганами и выкрикивая ободряющие слова, устремились по косогору к заветной бреши. Еще на подходе к ней их встретили тучи стрел и дротиков. Крутой подъем, и ощутимые потери снизили боевой задор врага, он начал пятиться, но свежие силы, подпирающие сзади, и грозные команды командиров вынудили передние ряды снова устремится к цели. Первые же янычары, ступившие на линию стены, были с легкостью убиты. Дальше этой линии еще долго никто не мог перешагнуть, а когда это удалось, то результат был прежним. Скоро подступы к бреши оказались заваленными трупами. С поля боя раненных феодоринцев оттаскивали женщины, а турки там и оставались, оглашая окрестности просьбами о помощи. Последнему рывку помешала ранняя декабрьская ночь. Оставшиеся в живых османы уныло спускались вниз: их ждало наказание.
   Военный совет, проходящий в шатре Мурад-паши, был больше похож на поминки, чем на совещание боевых единомышленников. Только топчибаши Фазли позволял себе отпускать шуточки, но и они вязли в безразличии слушателей, как совсем недавно ядра в той кожаной подушке. У Фазли были целы руки и ноги, не говоря о голове, только спина чесалась от заживающих ран, поэтому у него был повод для благодушной оценки происходящих событий. Тайно он был даже доволен, что так получилось: теперь паша не мог сказать: «Вот видишь, Фазли, стоило тебе сделать дырку в заборе, как я сразу же запрыгнул на ту сторону. Посчитай: сколько из-за тебя было потеряно времени». Теперь паша ломает голову над тем, кого обвинить в новой неудаче. Тяжелый взор Мурада остановился на сейменбаши  Абдулле. Он был назначен командиром янычар вместо казненного Ахмета.
   - Что скажешь, Абдулла? Почему, погубив стольких людей, ты не смог побороть неверных?
   - Мои доблестные янычары не знали страха в бою, эфенди, но кто виноват, что эти гяуры прямо взбесились?
   - «Доблестные янычары», - повторил Мурад-паша, - я согласен, что у тебя под рукой лучшие в мире воины, но видимо у них командир плохой. Как по твоему?
   Абдулла, потеряв цвет лица, робко ответил:
   - Эфенди, я не пытаюсь казаться великим стратегом, но в сегодняшнем бою им и не надо было быть. Впереди пролом и в него нужно было войти. У моих воинов не было крыльев, чтобы…
   - Это мы и без тебя знаем, - перебил его паша. - Если все так просто, почему ты не выполнил задачу? Крыльев не хватало?
   - Узкая брешь, эфенди. Не было простора для маневра.
   - Так, в твоей неудаче Фазли виноват?
   Топчибаши в это время ерал зудящей спиной о диван и невнимательно прислушивался к разговору, поэтому был захвачен врасплох. Он растерянно посмотрел на пашу. Тот понял, в чем дело и, зловеще улыбаясь, проговорил:
   - Вот если бы тебя, Абдулла, так же как и Фазли, перед боем погладили бичами, то определенно задача была бы выполнена.
   И, обращаясь уже к топчибаши, сказал:
   - Абдулла говорит, что ты маленькую брешь сделал. Может еще поработаешь пушками и сделаешь ее такой, как он просит?
   Фазли сделал вид, что обдумывает предложение, потом важно ответил:
   - Мне было задано проломить стену, эфенди, я это сделал. Теперь я готов и дальше ее крушить, но если за просроченное время не у меня, а у сейменбаши будут рубить руки-ноги с головой.
   - Ты согласен на такое условие? - спросил янычара паша.
   - Нет, эфенди, - поспешно ответил тот, - да и нет в этом надобности. Завтра я войду и в такой пролом
   - Так значит, не Фазли был виноват?
   - Тут, эфенди, не только узость пролома помешала, но и ранняя темнота. Если бы Фазли сделал этот пролом не в декабре, а в августе, как намечалось, то и разговоров сейчас не было.
   - Значит, виноват все же топчибаши, - заключил Мурад-паша. - Будем его сейчас наказывать или подождем?
   Почувствовав, что напряжение спало, присутствующие на Военном совете заулыбались. Мурад-паша, окинул собрание торжествующим взглядом, сказал:
   - Итак, Абдулла, если завтра не войдешь в крепость, то вечером закую в кандалы и отправлю тебя на суд к Гедик-Ахмет-паше.
   На том и разошлись.
   Как только забрезжило серое утро, загремели барабаны и к бреши в стене, подбадривая себя криками, устремился большой отряд янычар. До середины подъема они продвигались трусцой, а потом перешли на бег, прикрывая головы круглыми щитами. Многие из них, сраженные стрелами, дротиками и камнями не добежали до пролома, но и те, которые достигли его, далеко не ушли. Гайдуки опять показали великолепные бойцовские качества, но их становилось все меньше и меньше. Места убитых занимали жители города. Подбирая упавшее оружие, они вступали в схватку с жестоким врагом.
    Янычары опять отступили. На полпути их встретил отряд с воловьими бичами в руках и погнал обратно. В поддержку был выслан новый отряд. На этот раз сейменбаши не допускал разрыва между отрядами и, по мере того как осажденные убивали передних, им на смену приходили другие. Таким образом, бой возле бреши не прекращался ни на миг. Потери греков тоже росли, но у них не было полноценной замены. Все больше в рядах защитников мелькали женщины и подростки. Ослабленные голодом люди, трясущимися руками хватали валяющиеся на земле мечи и, не ведая страха, бросались в сечу, чтобы убить хотя бы одного врага, но чаще убивали их.
   И вот наступил момент, когда янычары заступили за стену и оказались на оперативном просторе. Как вода, прорвавшая дамбу, растекались они по улицам города, сметая всё живое на своем пути. Запылали дома.
   Александр, в предвидении поражения, уговорил мать и жену покинуть дворец и спрятаться за стеной цитадели. Здесь была надежда переждать первый порыв яростной расправы. После чего может появиться возможность выторговать себе жизнь.
   Ворота цитадели захлопнулись лишь тогда, когда на площади перед нею появились первые враги. Их встретили со стены и амбразур стрелами, заставив держаться подальше.
   С высоты третьего этажа цитадели Александр наблюдал за тем, как турки, преодолев внутреннюю крепостную стену, устремились к Кожевенному оврагу. Теперь запылали дома караев. Всё Феодоро, за исключением Восточного мыса, оказалось в руках врага. Что дальше?
   На площадь на веревках вытащили малую пушку. Ее установили перед воротами и изготовили к стрельбе. Сердце у квириоса тревожно забилось: неужели, даже для приличия, не предложат сдаться? Но, нет. Впереди пушки стал какой-то турецкий военачальник, в накинутом на плечи алом плаще. Преодолевая крики и вопли, доносящиеся с улиц города, он прокричал:
   - Сдавайтесь! Как только она заговорит, - он показал на пушку, - то никому уже пощады не будет! Решайтесь!
   Александр перешел на другую сторону комнаты и посмотрел во двор. Он был забит людьми. Что делать? Посоветоваться было не с кем. Кассимо, как только что сообщили, видели убитым у пролома. Вышел на лестницу и приказал открыть ворота. В толпе послышались истерические выкрики, кто-то пытался помешать выполнению воли квириоса, но здравый смысл возобладал и ворота распахнулись.
   - Выходите без оружия! - распорядился турок и послал нескольких янычар к воротам. Они оттолкнули стражников и заняли их место.
   Двор цитадели был очищен от людей до наступления темноты. Оставшиеся в живых жители города были связаны сыромятными ремнями, и побрели по Главной дороге вниз, чтобы некоторое время спустя быть проданными в рабство на невольничьем рынке.
   Семья князя Александра была отделена от основной массы пленников и препровождена в Кафу, а оттуда в Константинополь. Там султан, лицезрев Александра, приказал его удушить. Женщины были отданы в рабство, а малолетний сын князя, получив мусульманское воспитание, затерялся среди тысяч таких же, отторгнутых от родины, детей.

                ЭПИЛОГ
   Менгли-Гирея, без свиты, а только в сопровождении нескольких слуг, привезли ночью на Мангуп-кале. Ему, как простому пленнику, даже не сказали куда везут и зачем везут. Поселили в цитадели, в единственно уцелевшем здании.
   Оставшись один, он не лег спать, а заходил по комнате, как загнанный в клетку дикий зверь. Хан не знал, что в этом же помещении, примерно год назад, умер князь Исаак, и прошло всего несколько дней как его покинул низложенный квириос Александр. Да и не до экскурсов ему было. Глодала одна, но тягостная мысль: что он сделал не так, почему попал в немилость к падишаху?
   Ведь он сразу после захвата турками Кафы сумел войти в доверие к могущественному Гедик-Ахмет-паше. Этот умный и прозорливый человек сумел встать выше интересов узколобого Ширина и признал Менгли-Гирея, а не кого другого из его братьев, крымским ханом. Сколько было возмущений, но что они по сравнению с авторитетом визиря, за плечами которого стоит великая держава? По его же совету Менгли-Гирей написал падишаху письмо, в котором изложил свое видение будущего Крымского ханства. В нем Менгли-Гирей смиренно просил милости падишаха взять крымцев под свою руку и обещал быть «падишаха другу - другом, а его врагу - врагом». Почему, так хорошо начавшиеся отношения вдруг приобрели столь странный и неожиданный поворот?
   Сколько бы Менгли-Гирей ни ломал голову над этим вопросом, правильного ответа он не смог бы найти, потому что не там искал. Причина охлаждения к нему была не в нем самом, а в высокой политике, в тайны которой его не сочли нужным посвятить.
                ***
   Воодушевленный победами в Северном Причерноморье, Мухаммад II бросил алчный взгляд на северо-восток. Почему бы не установить контроль над улусами бывшей Золотой орды, а отсюда добраться и до Москвы? Ведь ханом Большой орды был старый Ахмат. Это у него Хаджи-Гирей отторг Крым, превратив его из наместничества в ханство. Ахмат до сих пор впадает в ярость, если кто-то невзначай напомнит ему об этом.
    Советники султана, занимавшиеся этим вопросом, сумели убедить его, что обещание возврата Крыма под власть Большой орды возбудит старого хана от сна, а само возвращение накрепко свяжет его с турецкими интересами.
   Сказано - сделано. В начале 1476 года султан отдает хану Ахмату этот вожделенный кусок земли, и Крым снова становится наместничеством. Главой его назначается сын Ахмата - Джанибек. Таким образом, Крымское ханство ликвидировано, а Менгли-Гирей - не у дел. Поэтому и с глаз долой!
                ***
   Много времени не понадобилось Мухаммаду II, чтобы понять: его советники не сумели раскусить хитрого Ахмета. Подарок в виде Крыма он охотно принял, многословно клянясь в верности султану, обещая полное содействие его политике, но все это оказалось чистым надувательством. Он, закрепившись в Крыму и на Кубани, воспылал желанием возродить былую славу и мощь Золотой орды. Но это никак не согласовывалось с интересами Османской империи.
   Кроме того, карачеи, которые были когда-то становым хребтом Крымского ханства, потеряли свое былое влияние в крымских делах, а их хозяйства превратились в источник  дохода для Джанибека. Бесчинства ордынцев, которые вели себя в Крыму как захватчики, и память о благополучных днях ханского правления не могли не вызвать недовольства среди крымцев.
   Эминек обратился к Мухаммаду II с просьбой  восстановить на крымском престоле Менгли-Гирея, который от имени крымского народа подтвердит вассальную верность падишаху и обеспечит спокойствие и законность на этой земле.
   Турецкие войска, при поддержке татар, изгнали Джанибека с полуострова и Ахмат, перехитривший самого себя, второй раз, но уже окончальнотельно, потерял не только Крым, но и надежду на возрождение
Золотой орды.
                ***
   Со дня заточения Менгли-Гирея на Мангупе прошло более двух лет. За это время он вполне освоился с местностью и хорошо изучил, раскинувшиеся внизу, окрестности, но ни разу не спускался к ним.
   Самым большим потрясением для него, не считая факта заточения, было обнаружение могилы Фейзуллы. Во время одной из прогулок по крепости он наткнулся на кладбище караев, которое располагалось в Кожевенном овраге. Памятники, высеченные из мягкого камня  в виде гробов, не отличались разнообразием, поэтому и не могли сильно заинтересовать его, но вдруг, чуть поодаль от общих могил, он увидел памятный камень, поставленный вертикально. Подошел к нему и прочел имя. Оно было татарским, но высечено латинскими буквами: FEIZULLA. Далее два слова: ECCE HOMO! (Вот человек!)
   Он долго стоял у этой могилы, тихо шепча: «Как ты очутился здесь, Фейзулла? Почему покинул меня? Неужели я и тебя обидел?» Эта мысль окончательно подкосила его, и он рухнул на землю. Плечи содрогались от рыданий и вскриков:
   - Почему ты умер, а я еще жив? Почему я на этой проклятой скале? Это ты меня сюда позвал? Зачем я тебе?
   Менгли, опираясь о могильный камень, с трудом встал и, не отряхиваясь, пошел прочь. Губы его шептали:
   - Друг мой, прости меня, если обидел. Я тебя любил. Будь ты рядом со мной, то…
   Спазм сдавил его горло, и мы не узнаем, что он хотел сказать дальше.
   С той поры у Менгли-Гирея стало уже два, постоянно мучивших вопроса: почему падишах лишил его своей милости и почему Фейзулла покинул его? Всего два вопроса, но они терзали его дни и ночи. Узник таял на глазах у слуг, как снег под весенним солнцем. Возможно, дни его были бы сочтены, если бы Аллах не решил иначе.
   В один прекрасный весенний день 1478 года на Мангуп-кале появился посланец великого визиря падишаха. Менгли-Гирею предписывалось немедленно отправиться в Кафу, где сесть, на поджидающий его корабль, и плыть в Константинополь. Менгли-Гирей знал случаи, когда людей увозили в этот великий город, и они там бесследно исчезали. Что ему уготовано? Успокаивало лишь то, что хуже, чем на этой скале уж точно не будет - здесь он стоял у разверстой могилы.
   В Кафе на причале Менгли-Гирея встретил Эминек. Они дружески, будто не было многих месяцев противостояния, обнялись. И тут только Менгли-Гирей узнал о письме, которое писал Ширин падишаху. С этого момента его душу не покидало давно забытое чувство, называемое радостью.
                ***
   Сераль - прекрасный дворец падишаха. Он стоит на самой вершине мыса, на месте древнего Византия. Вот целый квартал дворцов и садов! Далее грандиозная мечеть святой Софии! И все это Константинополь! Менгли-Гирей никогда не испытывал большего потрясения от окружавшей его красоты и величия. В уме невольно начали складываться в рифмы восторженные слова
   Сопровождавший его дворцовый служитель, осторожно дотронулся до его руки:
   - Пора идти, эфенди. Тебя ждет Гедик-Ахмет-паша.
   - Он тоже здесь? - удивился Менгли-Гирей.
   - Его корабль приплыл на день раньше твоего.
   Сразу же великий визирь сообщил Менгли-Гирею, что падишах соблаговолил отпустить его на престол отца, но, прежде всего, следует подписать государственный договор. Условия его были уже продуманы и описаны. Менгли-Гирею осталось ознакомиться с ними и высказать свое мнение.
   В договоре было написано, что он клянется от своего имени и от имени своих наследников в вечной покорности Высокой Порте. Все ханы будут возводиться на престол, и низвергаться с престола по воле падишаха. В Константинополе постоянно должны будут находиться ближайшие родственники хана, из числа которых можно было бы в любой, удобный для Порты момент, произвести замену действующего хана. Прибрежная часть горного Крыма от Балаклавы до Керчи отходила Высокой Порте. Резиденция постоянного представителя падишаха должна располагаться в Кэфэ.
   В свою очередь Мухаммад II обязывался возводить на престол никого другого, кроме князей из рода Гиреев и ни одного из этого рода не подвергать смертной казни. Султан дозволял всенародно, но только после себя, молится в мечетях о хане, и обещал ни в какой письменной просьбе, касающейся блага страны, не отказывать ханам. Крымское ханство будет иметь самостоятельное внутреннее управление и сохранять право сношения с другими иностранными государствами. После легкого раздумья, Менгли-Гирей подписал договор. Он открывал новую страницу в истории Крымского ханства.
                ***
   Сразу после подписания государственного договора, Менгли-Гирей был введен в зал заседания Дивана. Величественное великолепие помещения и разодетые члены высокого собрания так поразили его, что он на какое-то время даже ослеп. Ему было стыдно своей одежды, которая казалась рубищем среди этой роскоши. Его усадили на подушки, и он, вместе со всеми, слушал, читаемый Дивану, подписанный им текст. После одобрения этим собранием договора, Менгли-Гирея подняли с места, тут же сняли халат и облачили в парчовый, шитый золотом, кафтан. На голову водрузили тюрбан, украшенный бриллиантовым пером и подпоясали саблей с ножнами усыпанными алмазами. Как завершение всему, за спину подвесили колчан с тремя стрелами. Со всех сторон неслись поздравления.
   Менгли-Гирею нашептали в ухо, и он направился к престолу падишаха, сделал поклон и сказал приветственные слова. Затем снял с головы тюрбан, пал ниц, подполз к царственной деснице и облобызал ее.
   Когда Менгли-Гирей, обласканный падишахом, вернулся на место, шейх-ислам прочитал молитвенную речь, и на том церемония закончилась.
                ***
   Несколько дней спустя Менгли-Гирей сел на корабль и направился в сторону Крыма не обычным курсом в сторону Кафы, а к его западному берегу. Через двое суток на горизонте показался небольшой город, обнесенный крепостной стеной. В левой его части возвышался, серебрившийся на солнце, купол какого-то храма. Это был город Гезлёв.
   На пристани хана встретила делегация татарского народа во главе с Эминеком. По трапу свели лошадь, подаренную хану от имени падишаха, и Менгли-Гирей, вскочив в седло, направился к Портовым воротам. Они были распахнуты. За ними площадь, покрытая гранитной брусчаткой. Торжественно гремели барабаны, здания были украшены знаменами, раздавались приветственные возгласы.
   Турецкий сановник, приехавший на этом же корабле, зачитал перед собравшимся на площади народом султанский фирман о возведении и утверждении Менгли-Гирея крымским ханом.
                ***
   Началось трехсотлетнее владычество Турции над Крымом.

            Евпатория,     26 декабря 1999 года


















                СЛОВАРЬ
             РЕДКО УПОТРЕБЛЯЕМЫХ СЛОВ И ТЕРМИНОВ


   АГА – начальник, хозяин, старший..
   АДАТ – обычай, рассматривается у мусульман как дополнение к шариату.
   АЗАН – призыв к молитве.
   АКЧА – мелкая серебряная монета
   АЛТЫН-ОРДА – Золотая орда, военно-администр. организация.
   АРГУЗАРИЙ – полицейский.
   АРХОНТ – в данном случае комендант замка.
   АСПР – так в Европе называлась акча.
.
   БАБА – отец.
   БАШИ – воинский начальник.
   БАШЧИ – начальник (по-караимски)
   БЕЙ – титул старейшины дворянского рода.
   БЕЙЛИК – территория под управлением бея.
   БИНЛИБАШИ – командир тысячи.
   БОРГО – аристократическая часть г. Кафы. (см. Соборго).

   ВАЛГАНГ –насыпь под крепостной Сеной.
   ВАЛИДЕ – мать хана.

   ГЯУР – иноверец, человек другой веры.

   ДЖАМИЯ или ДЖУМА-ДЖАМИ – соборная мечеть.
   ДЖИБРАИЛ – ангел, наиболее приближенный к Аллаху.
   ДЖИХАД – священная война против неверных.
   ДИВАН – канцелярия, дворцовый совет.
   ДИВАР - стена
   ДЮРБЕ - мавзолей

   ЁК – нет.

   ИБЛИС – в мусульманской мифологии одно из имен дьявола..

   КАДИ – мусульманский судья.
   КАРАЙ – самоназвание караимов.
   КАРАЧЕЙ – глава могущественного рода в Крыму.
   КАСТЕЛЯН – комендант крепости
   КАТЛАМКА – лепешка в виде оладьи\
   КАТЫК – кислое овечье молоко
   КАФА (КЭФФЕ) – ныне г. Феодосия.
   КВИРИОС – владетель (князь).
   КЕНГЕШ - совещание
   КЫРК-ОР – крепость в Крыму, сейчас известна как Чуфут- Кале.
   КЫЯМЕТ -  конец света

   ЛЕВАНТ – страны восточного побережья Средиземного моря

   МАССАРИЙ – казначей
   МЕДРЕСЕ – духовное училище.
   МЕЙХАНА – кабак.
   МЕКТЕБ – школа.
   МЕНИМ ДОСТУМ – мой друг
   МЕНИМ ХАН – мой хан (обращение).
   МЕРАБА - здравствуй
   МИНАРЕТ – башня при мечети.
   МУРЗА – дворянский титул.
   МУЭДЗИН – служитель мечети, призывающий к молитве.
   МЮССЕЛИМ – заместитель воинского начальника.

   НЭНЭ – мать по-караимски

   ОГЛАН – военачальник.
   ОКК – мера веса – фунт.
   ОНБАШИ – командир десяти воинов.
   ОР-БЕЙ – начальник Перекопа.
   ОРГАЗЫ – популярное у татар название Перекопа.
   ОРДА – стоянка, военно-административная организация у тюрок.
   ОР-КАПУ – ворота Перекопа.

   ПАРАСАНГ – мера длины – 7 км.
   ПАША – титул высшего сановника или военачальника в Турции.
   ПРОЗЕЛИТ – человек, принявший др. веру

   САВ БОЛ, БИЧЕ – (караимск.)  -здравствуй, госпожа
   САВ БОЛУНЫЗ - здравствуйте
   САБЫСЫ – землевладелец.
   САКМА – магистральная дорога.
   САЛАДЖИК – деревня в долине под Кырк-Ором.
   САМБУКИ- штурмовые лестницы
   СЕЙМЕНБАШИ – начальник отряда янычар.
   СИНДИК – прокурор.
   СИПАХИ –турецкая конница.
   СОБОРГО – деловая часть города.
   СОЛДАЙЯ – ныне Судак
   СТИПЕНДИАРИЙ – наемный солдат.
   СУБАШИ – начальник войска.
 
   ТОПЧИ - артиллерист
   ТОТА – (караимск.) - тетя
   ТОРУН – внук, племянник.
   ТРАПЕНЗУНД – государство в Анатолии, ныне Турция.
   ТУДУН – князь, наместник хана в Судакском округе.
   ТУМЕН – крупная воинская единица

   УЛУ-БЕЙ – великий князь
   УЛУС – родоплеменное объединение.
   УРУМ – грек.
   УРУСЧА – русский.

   ФАСИК – нечестивец.
   ФАТИХА –первая сура Корана.
   ФИРМАН - указ
   ФРЯГ – название европейцев.

  ХАЗАРИЯ – Крым в лексиконе генуэзцев
   ХАКАМ – третейский судья, судящий по адату
   ХАРАДЖ - контрибуция
   ХАНУМ – вежливое обращение к женщине.
   ХАТИБ – главный мула.
   ХУТБА – проповедь, пятничная молитва.

   ЧЕМБАЛО – ныне г Балаклава
   ЧЕРИБАШИ – начальник войска.
   ЧЫКМАК (приказ) - выходи

   ШАРИАТ – свод мусульманских законов
   ШЕРФЕ – балкон на минарете.
   ШИРИНЫ –главенствующий род среди карачеев Крыма.

   ЭМДЖЕ – дядя по отцу
   ЭМИН – верный, надёжный, верящий.
   ЭФЕНДИ – вежливое обращение к мужчине.

   ЯГМУРЛУК – плащ.
   ЯКШИ – (одобрение) - хорошо
   ЯЛОС – ныне г. Ялта
   ЯНЫЧАРЫ – отборная турецкая пехота.
   ЯРАМАЗ – негодник.
   ЯРЛЫК – ханский указ.