2. Хан Хаджи-Гирей

 

Александр Стома
   
   Исторический роман - трилогия
   Книга вторая «Хан Хаджи-Гирей»
   25 п.л.



                СОДЕРЖАНИЕ

   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. НАЧАЛО………………    …1
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ. БИТВА ЗА ЧЕМБАЛО     …62
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ХИТРЫЙ МАНЕВР  …… ....133
   ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
   ПОТЕРИ  И ПРИОБРЕТЕНИЯ..                175
   ЧАСТЬ ПЯТАЯ.
   ПОД СЕНЬЮ   ВСЕВЫШНЕГО…                255
   СЛОВАРЬ  для 2-й книги                326



    ЧАСТЬ   ПЕРВАЯ

    НАЧАЛО

    ПОПРОБУЙ, ВЕДЬ ТЫ ВЕЛИКИЙ,
    БЛАГОРОДНЫЙ
       КОРАН, СУРА 44, 49)




                ГЛАВА I
                ДЖАНИКЕ

   Едва шевеля крыльями, высоко в небе парил орел. Теплый воздух, поднимавшийся от раскинувшихся внизу каменных нагромождений, помогал ему, не напрягаясь, оставаться в поднебесье. Птица была в возрасте, потому не стремилась взмыть выше или устремиться вдаль - ей было лень махать крыльями. Притом, поймав поутру зайца, была сыта, поэтому могла наслаждаться покоем.
   Орел всматривается в, распростертую внизу продолговатую скалу, окруженную долинами и ущельями. На скале виднеются жилища людей, покрытые красной черепицей, часть ее не застроена и там пасутся козы. Опять подумалось - был бы помоложе, то можно было бы ту молоденькую козочку сцапать, а так пусть пасется.
   К скале ведут две крутые дороги. Одна широкая, другая извивается как червь. По ней, на конях, взбирается группа людей. Вот перед передним всадником пробежал корсак и конь вздыбился. Человек едва удержался в седле и от злости огрел животное плетью. Эта сцена позабавила орла: человек мнит себя владыкой вселенной, а тут какой-то паршивый корсак чуть ли не сбросил его с седла, попробовал бы кто-нибудь пересечь дорогу ему, орлу.
   Недалеко от места где пасутся козы, сидит женщина. На ней черное платье и такой же головной платок. В его обрамлении лицо кажется белым, и на нем выделяются темные глаза и бледные губы.
   Женщина повела головой, и орел увидел чуть приплюснутый нос. Она его тоже увидела и, чтобы лучше рассмотреть, приложила ладонь к глазам. Орел чуть шевельнул крыльями и опустился чуть ниже: так женщине будет легче любоваться им.
   Этот процесс прервал, подошедший к женщине, мужчина. Он отвлек ее. Птица отлетела в сторону и стала  следить за всадниками, продолжающими взбираться по дороге, похожей на червя.
   Мужчина, между тем, говорил:
   - Джанике-ханым,  нельзя так долго предаваться горю. Так и до беды недалеко.
   При этих словах он с тревогой посмотрел в сторону обрыва. Джанике, оторвав взгляд от созерцания птицы, сказала:
   - Обрати внимание на орла. Мне кажется, что к нам прилетела душа Кадыр-Берды. Мой мальчик проведал меня.
Мужчина пристально всмотрелся в орла и недовольно  ответил:
   - Если уж говорить о душе, то скорее всего нас посетил муж твой - эмир Эдигей
   Женщина недовольно сдвинула брови.
   - Ты вечно, Шахбаз, противоречишь мне.
   - Госпожа, ты можешь думать как тебе захочется, но я не из желания тебе противоречить сказал так. Я видел орла и понял, что он стар, как Мафусаил. Не может душа молодого хана поселиться в старое тело. В нем определенно душа Эдигея.
Джанике, не сдержав вздоха, смиренно ответила:
   - Может ты и прав, но мне показалось, что с высоты на меня смотрел мой Кадырчик.
   - Ты забыла, ханум, что Кадыр-Берды когда погиб был уже не мальчиком.
   - Почему, Шахбаз, ты опять противоречишь? Разве не служить ты меня обязан?
Мужчина, не скрывая раздражения, ответил:
   - Извини, госпожа, но я не только твой слуга. Ты не раз говорила мне, что считаешь меня своим другом. Кто тебе скажет правду, если не я?
   Джанике молча всматривалась в раскинувшуюся внизу долину. Потом, протянув руку вперед, проговорила:
   - Вон видишь, там ходят маленькие люди. Кто стар, кто молод - не видно. Как ты мог узнать, что орел стар?
   - Я за этим орлом давно наблюдаю, - ответил Шахбаз, - знаю даже где он ночует.
        - Пусть будет так, - согласилась Джанике,- Только скажу тебе,  что здесь, среди камней, я чувствую себя, как мышка затерявшаяся среди мешков с зерном. Отправляя Кадыр-Берды в Орду, я тешила себя надеждой, что уеду следом и буду рядом с ним среди вольных степей. Ну, почему Аллах так рано забрал его к себе?!
   Шахбаз пристальнее, чем обычно, посмотрел на нее и строго сказал:
   -  Ты сетуешь на Всевышнего, байбике, но это не самое страшное из того, что ты сейчас сказала.
   Джанике удивленно на него посмотрела.
   - Да, да, - продолжал мурза, - там, - он показал рукой вдаль, - будут рады услышать от тебя эти слова. Твоя слабость послужит сигналом для борьбы за власть среди байских семей. Они перережут друг другу глотки, а с оставшимися живыми это же сделают пришельцы. Кадыр-Берды совершил большую ошибку, покинув Крым. Он открыл ворота беде. Ты распахиваешь их еще шире.
   Джанике гневно воскликнула:
   - Могу я хоть здесь, среди безмолвных камней, немного побыть слабой женщиной?!
   - Не можешь, байбике, - твердо возразил Шахбаз. - Забудь, что ты женщина. Твой муж и названный сын, погибнув, невольно взвалили на тебя непомерные заботы. Теперь только ты можешь удержать Крым от междоусобицы.
   Брови женщины недовольно сомкнулись, и она спросила раздраженно:
   - Скажи мне, Шахбаз, если я такая ответственная и единственная, как ты говоришь, почему до сих пор не знаю, как погибли дорогие мне люди? Ведь ты был там, поэтому должен знать все подробности. Почему отмалчиваешься?
   Уже который раз мурза с большим трудом уходил от этого вопроса. Гибель этих людей так близко была связана с судьбой темника Басыра, что любые подробности могли сильно навредить ему, а Шахбаз не хотел допустить этого. Он знал, что темник должен скоро приехать, поэтому, как мог, уходил от прямого ответа, предоставляя возможность самому Басыру поведать госпоже о своей роли в этой трагедии. Сейчас он в Кырк-Оре. Именно об этом и хотел сообщить Джанике Шахбаз, найдя ее на Бурунчаке. Он ответил:
   - Ты права, байбике, упрекая меня в этом, но сейчас к нам приехал известный тебе Басыр, и он сам, как участник этих событий, все сможет рассказать.
   - Так зови его сюда!
   Только мурза сдвинулся с места, чтобы выполнить приказ, как к ним подошел слуга. Он, переминаясь с ноги на ногу, остановился поодаль.
   - Что тебе? - спросил Шахбаз, подходя к нему.
   - Там за воротами стоят люди. Они говорят, что хотят видеть госпожу.
   - Кто они?
   - Ширин-бей и с ним пятеро.
   Джанике слышала этот разговор.
   - Займись ими, мурза, - сказала она.
   - Что я должен сделать, Джанике-ханым?
   - Принимать. Не каждый день Кырк-Ор посещают карачеи. Введи Ширина в комнату, где жил Эдигей. Пусть его дух нам помогает. А ко мне пришли Басыра. Я выйду к Ширину после встречи с темником.
   Вскоре из-за поворота дороги, окаймленной кустами дикой маслины, вышел Басыр. Он был также строен, как и в молодости, но черная, коротко стриженая борода, стала серой, будто посыпана пеплом. Она встала ему навстречу, а воин, увидев госпожу, ускорил шаг и, не доходя до нее, упал на колени, и замер в согбенной позе.
   Это удивило Джанике, и она приказала:
   - Встань, Басыр!
   Он еще ниже опустил голову и остался стоять на коленях. Рассердившись, женщина повторила команду. Тогда он попросил:
   - Позволь, байбике, не вставать с колен, пока ты не выслушаешь меня.
   - И ты расскажешь, как погибли дорогие мне люди?
   - Да, госпожа.
   Усевшись на камень, она повелела:
   - Говори!
   Глухой и печальный голос Басыра так гармонировал с ее настроением, что она, слушая с большим вниманием, ни разу не прервала его.
   - Эмир Эдигей, байбике, идя на Орду, был уверен в своей победе. Он не раз повторял: «Видишь, Басыр, как изменились времена. Мы так окрепли, что позволяем себе без страха идти на Орду. Кадыр-Берды не ждет нас и, если бы даже ждал, то не смог бы организовать сопротивление нашей силе». Но на этот раз эмир ошибся. Хан Кадыр-Берды как-то узнал о нашем походе и сумел оказать достойное сопротивление. Мы были разбиты. К тому времени Итиль успел замерзнуть, и мы благополучно переправились на левый берег, но то же самое сделали и наши враги. Эмир приказал мне остановить их передовую группу. Я думал, что он поскачет  дальше, но ошибся.
   Эдигей остался ждать приближения второго отряда противника. Когда я снова посмотрел в его сторону, то увидел, что он сражается с каким-то воином, одетым в стальные доспехи. Это был Кадыр-Берды, но узнал я об этом позже. Перебив своих врагов, я поскакал на помощь эмиру, но запоздал. Я был еще далеко, когда увидел, что он, как мешок, вывалился с седла. Боясь, что его убийца уйдет безнаказанным, я вставил в лук стрелу и спустил тетиву. Я мчался вслед за нею и видел, как она вонзилась в шею убийце  моего господина. Подскакав к нему, я понял, что убил хана.
   Басыр глубоко вздохнул и сказал:
   - Теперь все. Я снял со своей души груз, душивший меня много времени, и готов принять смерть, байбике.
   Джанике долго молчала, сощурив глаза, смотрела вдаль, будто что-то высматривала. Басыр покорно ждал своей участи. Он виноват в смерти двух важных людей: одного не сумел защитить, другого убил. Убил потому, что был, одержим горем и гневом, но кто учтет это? Погибли большие люди, и за это он должен поплатиться.
   Джанике, не отрывая взгляда от дымчатой зеленой дали, сказала тихим голосом, полным печали:
   - Встань с колен, Басыр, и сядь рядом со мной.
   Воин медленно поднялся, но сесть не решился. Он продолжал стоять. Ханым гневно на него посмотрела и молча показала на лежащий недалеко от нее камень. Воин, преодолевая смущение, сел.
   - Теперь слушай меня внимательно, Басыр, и пусть этот разговор останется между нами.  Только сейчас я поняла, почему Шахбаз не стал рассказывать мне как погибли эмир и хан. Он не хотел тебе навредить.
   Заметив удивленный взгляд Басыра, она пояснила:
   - Он был в то время в Орде и, конечно, знал все, о чем ты мне сейчас рассказал, но молчал, желая, чтобы я все услышала от тебя.
   - Я рассказал правду, байбике, но как там мог быть Шахбаз?
   -  Это я его послала в Орду, и это он предупредил Кадыр-Берды о приближении Эдигея, и это он помог хану организовать сопротивление. Как видишь, Басыр, я не меньше тебя виновата в смерти мужа и сына. По крайней мере, я не вправе тебя судить. Пусть это сделает Аллах.
   Она жестом руки остановила изъявления благодарности и спросила:
   - Ты один приехал?
   - Нет, байбике, со мной двадцать человек, но, при необходимости, я смогу собрать две тысячи человек с полным вооружением.
   - Это и все, что осталось от войска  моего мужа?
   - Нет, байбике, многие остались на Итиле, но они вернутся, если их позвать.
   - Они могут понадобиться, но пока сделай вот что... Ты помнишь площадку у комнаты эмира? Так вот устрой на ней со своими людьми военные игры.
   - Двор мал для игр, байбике.
   - Вот и хорошо. Будет казаться, что вас много. Сильнее шумите... Я буду тобой недовольна и призову тебя к себе. Буду ругать, а ты смело отвечай примерно так: «Люди засиделись, я отобрал самых ленивых и устроил им небольшое учение». Нужно показать одному человеку, что и после смерти Эдигея сила не ушла из моих рук.
   Басыр зарделся от сознания того, что по-прежнему нужен госпоже. С готовностью, ответил:
   - Я все сделаю, байбике!
   В его голосе звучала готовность служить ей, и она вспомнила, как много лет тому назад он, совсем молодой, сопровождал ее при поездке в Крым. Она - дочь хана Тохтамыша и жена очень большого человека, старалась быть важной и строгой с этим человеком, и он всерьез принимал ее детские капризы. Как давно это было!
   Джанике вошла в комнату, которая примыкала к покоям погибшего мужа и прислушалась к разговору. Говорили о доблестях эмира Эдигея. Эта тема нескончаема, поэтому ничего нового она не услышит, сколько бы ни подслушивала. Перед выходом к гостям, заглянула в щелку. Развалясь на подушках, сидел старый Ширин - Мухаммад, рядом с ним его сын - Мамак, - мальчик лет десяти. Зачем он его привез с собой? Шахбаз сидел напротив их и терпеливо слушал лицемерные разглагольствования старшего Ширина.
   Появившись перед гостями, Джанике низко поклонилась им. Мужчины вскочили со своих мест, а Мухаммад, а затем и его сын, склонились перед хозяйкой Кырк-Ора. Старший сказал:
   - Пусть не повторится горе в этом доме.
   - Будь и ты здоров, Мухаммад, и тот мальчик, что возле тебя.
   - Это мой сын - Мамак. Ты видела его совсем маленьким и, наверное, не узнала. Я взял его с собой по его просьбе. Когда он проведал, что я намерен посетить уважаемую Ази-Джанике, он тоже захотел ее увидеть. Ведь это редкий случай познакомиться с такой значимой женщиной, которая одновременно дочь великого хана, жена великого эмира и при этом Ази, посетившая Дом Аллаха.
   Услышав имя Всевышнего, Шахбаз произнес:
   - Фатиха!
   Присутствующие провели ладонями по лицу, а Шахбаз начал произносить поминальную молитву. Другие ему вторили: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Хвала Аллаху, Господу миров милостивому, милосердному, царю в день суда! Тебе мы поклоняемся и просим помочь! Веди нас по дороге прямой, по дороге тех которых Ты облагодетельствовал, не тех, которые находятся под гневом, и не заблудших».
   Голоса мальчика и Джанике звучали высоким двуголосием, не покрываемым грубым мужским. Повторив молитву двенадцать раз и, произнеся в конце «амин», все молча уселись на подушки, настраиваясь на разговор о земном.
   Слуги подали еду, и Мухаммад, пригубив кумысу, сказал, подбирая слова:
   - На эмира Эдигея простерлась милость Аллаха, и он совершил то, что не каждому дано совершить. Сейчас его нет с нами. Кто будет продолжать его дело?
   На этот вопрос Мухаммаду не нужен был ответ, поэтому он продолжал без паузы:
   - Я жалею, Джанике-ханым, что ты родилась женщиной, из тебя вышел бы хороший хан, но Аллах, хвала ему, определил тебе другую роль.
    - Какую же? - спросила та, вложив в вопрос не столько интереса, сколько иронии.
   - Пророк обязал завещать сыну долю, а дочери половину от нее.
   - Мне с тобой, Ширин, нечего делить.
   - Понимаю тебя, Ази, но делить нам все же есть что!
   - И что же?
   Мухаммад выпрямился на подушках, легким движением руки поправил барашковую шапку на голове и торжественно сказал:
   -Самым ценным, чем Аллах награждает человека - властью!
   Джанике всматривается в лицо мужчины, и оно кажется ей наглым и самоуверенным, его глаза горят холодным огнем, от чего у нее по спине пробегает  дрожь. Мамак с восторгом взирает на отца и ждет, как тетя ответит.
   В это знаменательное мгновение за окнами возник многоголосый шум и звонкие удары оружия о щиты, возгласы людей и пыхтение коней. Джанике недовольно сдвинула брови и послала слугу узнать, что стряслось за окном и привести к ней виновника. Тот привел Басыра.
   Лицо темника было красным от воинских упражнений, комната заполнилась запахом пота. Мухаммад, увидев прославленного воина, не мог скрыть удивления. Джанике, заметив это, осталась довольной, но голос ее прозвучал строго:
   - Что значит этот шум, Басыр?
   Воин с достоинством ей поклонился и спокойно ответил:
   - Я не знал, байбике, что мешаю тебе. Обычно эмир просил меня проводить перед его окнами учения, и всегда был доволен этим.
   - Так ты проводишь учения?
   -Да, байбике, мои воины не лентяи, но и среди них нет-нет да попадается тенбель. Вот я и собрал таких, пусть попотеют.
   - Отведи их потеть на Бурунчак
   - Я думал так сделать, байбике, но там пасутся твои козы.
   - Прикажи загнать их в хлев.
   После ухода воина в комнате наступила тишина - все прислушивались  к тому, как двор покидают люди Басыра. Джанике напомнила:
   - Ты говорил о власти, Мухаммад. Продолжай.
   Ширин лихорадочно думал. Это отражалось на его лице, которое выглядело растерянным. Джанике подумала, что бей слабый человек раз на его лице, будто следы овечьих копыт на мягкой земле, отражаются чувства. Но вот он собрался с мыслями.
   - Я говорил, Ази, что власть самое ценное, дарованное людям Аллахом, и я готов поделить ее с тобой.
   Женщина была уверена, что бей, направляясь на встречу с ней, не думал с кем-либо делится властью и тут вдруг уступает. Вот как магически подействовал на Ширина один только вид Басыра.
   Он надеялся увидеть убитую горем, умытую слезами дурочку, которой можно было навязать что угодно, но, поняв, что ошибся, начал юлить. Она, не скрывая насмешки, спросила:
   - Мне половина от твоей целой доли?
   - Не совсем так, ханым, - поспешно заявил Мухаммад, - мы будем править вместе.
   - Не знаю, бей, кто из нас глуп, но я не хочу ни с кем делить власть.
   Глядя с удовольствием в удивленные глаза Ширина, она пояснила:
   - Я не отдам тебе власть и это не пустые слова, но самое главное то, что она и мне не нужна.
   В комнате стало так тихо, что было слышно, как за окнами переговариваются воробьи. Вот в их щебетание вклинилась сорока, и ее скрипучий голос стал фоном недоуменного вопроса Ширина:
   - Что же ты тогда хочешь, Ази?
   - Прежде чем я скажу тебе, что я хочу, ответь на вопрос: «Все ли карачеи согласились бы с тем, что ты станешь эмиром Крыма?
   После недолгого раздумья Мухаммад ответил:
   - Понятно, что не все будут этим довольны. Например, Мансуры меня ненавидят.
   - Я так и думала, - согласилась Джанике. - Теперь мой ответ. Чтобы до конца довести дело независимости Крыма от Орды и других охотников до наших земель, нужна авторитетная власть. А ее могут обеспечить только потомки Потрясателя вселенной - чингисиды.
   Бей нетерпеливо прервал ее:
   - Род Ширинов давно стал чингисидским! Только мы имеем право жениться на дочерях ханов! Сколько их уже побывало в нашем роду!
   - Ты только сейчас вспоминал, что сказал Пророк о женщинах. Стоит ли после этого ссылаться на дочерей ханов? Я сама дочь хана, но ты не принял это во внимание. Согласись, что другие поступят также. Твой род уважаем, но не настолько, чтобы считать его равным чингисидскому.
   - Ты забыла, ханым, что был Аксак-Тимур, был Мамай и, наконец, твой муж - эмир Эдигей! - вскричал Мухаммад. - Они не были чингисидами, но правили...
   - Величие этих людей, - перебила его Джанике, - недосягаемо для тебя, да и не только!
   Задохнувшись обидой, Ширин выкрикнул:
   - Тогда что ты предлагаешь?!
   - Будто сам не догадался, - спокойно ответила Джанике, - пригласить чингисида стать царем Крыма.
   Бей прерывисто дышал, будто не сидел на удобной софе, а нес в гору тяжелый груз. Его сын, вдавившись в подушки, пялил испуганные глаза то на отца, то на тетю.
   Он не всё понимал из их спора, поэтому сравнивал обстановку с детской игрой «Меряться на палке». Последний, взявшийся за конец палки, должен обнести ее вокруг своей головы и, если не удержит, то в наказание, как осел, несет на своей спине соперника.
   Байский «горб» плохо приспособлен для таких упражнений, поэтому Мамак всегда старался откупиться, но редко кто соглашался, за подачку, лишится удовольствия поездить на бее. Так и сейчас - отец, явно проигрывая, пытается откупиться. Но, нет. Он, нарушая правила, выходит из игры.
   - Делай это без меня! - чуть ли не крикнул Мухаммад.
   - Жаль, - грустно заметила Джанике, - но я и без тебя буду  следовать начертаниям своего мужа. Я не себе ищу блага, а народу, пожелавшему вместе со мной обосноваться на этой земле. Он не увидит покоя, если здесь будут царствовать  алчные до власти роды. Только чингисид сможет умерить их властолюбие и стать гарантом счастья и спокойствия людей.
   - Ты не убедила меня, ханым, - твердо заявил Ширин. - Я не знаю потомков Чингисхана, которые были бы достойны крымских земель. Ну, а те, что прячутся в Москве или в Вильно напоминают мне мышей, обживших чужие норы.
   - Их не в чем упрекнуть, Мухаммад. Чингисиды вынуждены были покинуть свои земли ради спасения. Зачем осуждать человека, если он бежал от безжалостных  убийц? Пророк, да прославится имя его, когда-то тоже бежал из Мекки, чтобы сохранить свою драгоценную жизнь. Ты осуждаешь его?
   - Зачем так ставить вопрос, - не замедлил с ответом бей, - кто может сравниться с Пророком? Только я повторяю, что среди живых чингисидов нет достойных, чтобы править нами!
   - Ошибаешься, Мухаммад, среди них есть достойные. Одного из них хотел призвать мой муж. Его зовут Гиясэддин. Вот и позовем его.
   - Где его нора?
   -  Зачем ты так, бей? Ведь он может стать твоим ханом. А живет он, как мне помнится, в Литве. Пошлем  в Трокай, а там скажут, где его искать.
   - Ты гоняешься за тенью, имея перед собой наличие, - сквозь зубы проворчал Мухаммад, поднимаясь с подушек.
   -  Да одарит тебя Всевышний благоразумием, - ответила Джанике.
   Так и расстались они, не переубедив друг друга.
   Когда Ширины спустились в долину и поехали рядом, мальчик сказал:
   - Эта тетка, отец, совсем не святая.
   Мухаммад придержал коня и, вглядываясь в розовощекое лицо мальчика, сказал удовлетворенно:
   - Молодец, ты сумел раскусить эту змею, Мамак. Я доволен тобой. Знаешь, что мы ей сделаем?
   И не дожидаясь ответа, воскликнул:
   - Мы вырвем у нее жало!

                ГЛАВА II
                ИГОЛКА В СЕНЕ
   Когда после зимы подсохли степные просторы, а в Литовскую украйну потянулись табуны и отары, чтобы подкормиться на тучных лугах Приднепровья, из Кырк-Ора выехал небольшой отряд во главе с Басыром, и, обгоняя медленно бредущие стада, устремился на север.
   Через три дня изнурительной скачки Басыр подъехал к крепости Трокай, возведенной на острове. Поздний вечер, ворота закрыты. Басыр, несколько отойдя от озера, разбил на опушке леса свой лагерь.
   Под утро недалеко от него остановился караван татарина, везшего товар из Чернигова для продажи в Трокае. Басыр был рад новому человеку и угостил его только что сваренной шурпой. Купец, прихлебывая, рассказывал о жизни татар и караев, обосновавшихся в Литве.
   Некоторые выходцы из Крыма, особенно караи, оказались привлеченными к охране князя Витовта. Он доверял им больше, чем самим литовцам и, тем более, полякам.
   Застарелая «братская дружба» между королем Речи Посполитой и великим князем Литвы постоянно воспроизводила пакости по отношению друг к другу.
   Например, стоило второй жене Ягайло, Софье, родить сына, как Витовт сразу же распространил слух, что не король отец этого ребенка.
   Краковскому кардиналу с трудом удалось унять этот скандал и заверить короля в безгрешности королевы.
   Легко догадаться, что после этого Ягайло еще больше «возлюбил» своего братца. Тут и пригодились в качестве охраны чужаки, не связанные кровными узами с поляками.
   Слушал Басыр разговорившегося купца, а сам думал, как спросить о Гиясэддине.
   - Ты, наверное, многих знаешь из нашего народа? - задал он пробный вопрос.
   Купец, не задумываясь, похвастал:
   - Мои товары охотно покупают. К слову скажу, нашим я иногда снижаю цену, и они меня за это уважают.
   - Хорошо. Скажи, знаешь ли ты человека по имени Гиясэддин?
   - Как не знать! - воскликнул купец. - Я знал этого человека. Хороший был человек!
   - Почему говоришь «был»? Он что умер?
   Гость, почувствовав тревогу в словах, Басыра, спросил:
    - Он твой родственник, да?
   - О, нет. Совсем не родственник.
   - Тогда зачем он тебе?
   Басыр не мог сказать, зачем ему Гиясэддин, поэтому соврал:
   - Я собирался отдать ему долг. Срок пришел. Поэтому и приехал.
   Купец отставил пустую чашку, вытер рукавом халата рот и, придвинувшись к уху воина, прошептал:
   - Его убили.
   - Когда? - почти выкрикнул Басыр.
   - Было еще холодно. Это как раз перед моим отъездом в Чернигов.
   - Кто это сделал?
   - Аллах знает, я не знаю. Говорят приезжие.
   - Откуда «приезжие»?
   - Как я могу сказать, если не знаю?
   - У него был сын. Сына тоже убили?
   - О девках говорили, о сыне не говорили.
   - Кто об этом еще знает?
   -Поезжай в Троки, поезжай в Вильно, там тебе каждый мальчишка расскажет о смерти потомка Потрясателя Вселенной.
   - Но сын?
   - А что сын? Сына, так говорят, Гияс где-то спрятал. Он будто чуял беду. Куда спрятал не знаю. Да и никто не знает. Зачем было прятать, если бы все знали куда?
   Басыр понял, что в Троках, да и в Вильно ему делать нечего - нужно возвращаться. Он спросил купца:
   - А как зовут сына Гиясэддина?
   Купец как-то подозрительно посмотрел и неохотно ответил:
   - Я у него не занимал, да и он мне не был должен, поэтому не знаю как зовут его сына.
   Басыр понял намек, поэтому решил пояснить:
   - Когда я задолжал Гиясэддину, у него не было сына. А сейчас есть. Хотел бы ему отдать долг. Скажи хоть как тебя зовут? Буду в Троках, зайду проведать.
   - Мою лавку ищи возле караимской синагоги, а зовут меня Умер сын Нуззета.
   Когда открыли ворота замка они разъехались в разные стороны.
                ***
   Выслушав Басыра, Джанике велела позвать Шахбаза, и он снова повторил свой рассказ.
   - Что будем делать? - спросила она мурзу.
   Он не спешил с ответом. Госпожа терпеливо ждала. Наконец он сказал:
   - Извини, байбике, но у меня не выходит из головы желание Ширина сесть  на царство в Крыму. Может поддержать его?
   - Ты долго молчал, Шахбаз, и я надеялась услышать мудрые слова, но... лучше бы ты продолжал молчать.
   В комнате повисла тишина. Джанике сидела на подушках, прикрыв глаза. Не открывая их, она промолвила:
   - Ни ты, ни Ширин не понимаете, что не будет мира на этой земле, если ею будут править все, кто захочет. Только власть чингисида может быть признана всеми. Всеми! Понимаешь - всеми! Не найдем в Литве, будем искать на Руси.
   - Наверное с нее и следует начать. В Литве некого искать, - заметил Шахбаз.
   - Разве ты не понял, что в Литве остался сын Гиясэддина? Вот его и будем искать! В этих поисках нам поможет Аллах, а то и Витовт. Нам он может понадобиться, если появится угроза кровопролития.
   Шахбаз будто прозрел.
   - О, госпожа, - воскликнул он, - у тебя ум самого Сулеймана!
   Джанике с насмешкой посмотрела на расщедрившегося на похвалу старика.
   - Жаль, Шахбаз, что мне, женщине, приходится делать мужскую работу. Я бы с большим удовольствием занялась вышиванием.
   Мурза смущенно замолчал, а Басыр подумал, что ханым кривит душой: командовать она и раньше любила
   - Сделаем так, - продолжала Джанике. - Теперь в Литву поедешь ты, Шахбаз. Не наскоком, а кропотливо будешь искать нужного нам человека.
   - Байбике, - взмолился тот, - ты посылаешь меня искать иголку в стоге сена?
   - Именно этим ты и будешь заниматься. Возьмешь с собой деньги и только одного слугу, да и оденешься попроще, и будешь выдавать себя за дедушку, потерявшего внука.
   - Мы даже не знаем как его зовут!
   - Зато нам известно имя купца! Войдешь к нему в доверие, для этого у тебя будут деньги, и через него узнаешь все, что твоей душе будет угодно. Выезжай немедленно. Никому, даже слуге, которого выберешь для сопровождения, не скажешь куда направляешься. Об этом будут знать трое: ты, я и Басыр. Можешь быть там целый год, но без нужного человека не возвращайся. Все, иди. Да, благословит Аллах твой путь!
   Был уже разгар лета когда Шахбазб, в сопровождении слуги, подъехал к Трокайскому озеру и увидел перед собой величественный замок, окруженный со всех сторон водой. С берегом он соединялся дамбой, в конце которой возвышалась надвратная башня. Заплатив пошлину за въезд, мурза, с толпой таких же как он татар, вошел в город. Слугу с лошадьми он оставил у озера, надеясь, что в замке долго не задержится.
   Караимская синагога, не в пример кырк-орской, была двухэтажной и украшена резьбой по камню. У ее двора, по обеим сторонам от входа, приткнулись торговые лавки. В одной из них Шахбаз и нашел сына Нуззета. Узнав с какой целью к нему подошел человек из Крыма, Умер сказал:
   - Хорошую шурпу тогда сварил твой друг, я долго не мог забыть ее, поэтому стал интересоваться судьбой Гиясэддина и, признаться, кое-что выяснил.
   Шахбаз вынул из кармана золотой византийской чеканки и подбросил его на ладони. Лавочник  поспешно отошел от прилавка и показался в дверях.
   - Заходи, - сказал он, - гостем будешь.
   Мурза, протискиваясь в глубину лавки, украсил ладонь хозяина сияющей желтизной, за что был усажен на единственную в лавке подушку.
   - Я подумал, - сказал лавочник, садясь на свернутый ковер, - что судьба Гиясэддина может стать доходным делом и, как видно, не ошибся.
   Шахбаз пропустил мимо ушей это заявление. Умер, не дождавшись оценки своей прозорливости, продолжал:
   - Я долго расспрашивал знакомых людей, кого-то пришлось задабривать и, признаться, кое-что собрал.
   - Рассказывай, - поторопил Шахбаз.
   - А сколько ты мне еще дашь?
   - За тот золотой, что я тебе дал, у нас в Крыму нужно целый год гнуть спину, - недовольно заметил мурза.
   - Но у вас в Крыму не знают как зовут сына Гиясэддина, не говоря уже о том, где он прячется!
   - А ты знаешь?
   - Зачем бы я стал с тобой торговаться?
   - Говори, получишь еще один золотой тремиссий.
   - Два и не меньше.
   - Говори, но как я узнаю, что ты все рассказал?
   - У тебя не будет вопросов. А сейчас положи монеты рядом с собой. Так легче будет вспоминать то, что я узнал.
   Шахбаз выполнил просьбу лавочника и тесное помещение заполнилось словами, которые так жаждал услышать гость.
   Сына Гиясэддина зовут Хаджи-Девлет, ему около двадцати лет от роду. Находится он на хуторе у литовца по имени Гирей. Гияс был умным человеком, поэтому понимал как опасно в смутное время держать возле себя молодого человека такого знатного происхождения. Поэтому мало кто знал, что у старого Гиясэддина есть сын и еще меньше знают где он прячется.
   - Тот хутор, - продолжал Умер, - находится не так далеко от Вильно. Возле города нужно переправиться на другой берег Немана и поехать вверх по течению до впадения в него другой речки, вытекающей из леса.
   Сворачиваешь вдоль ее берега и идешь, считая внимательно ручьи, впадающие в речку с твоей стороны. После пересечения пятого ручья свернешь вправо и через сотню шагов выйдешь на большую поляну. Там увидишь дом. Это и будет хутор Гирея. Мне сказали, что хозяин не слишком приветлив, может и собак напустить, но это уже твои заботы.
   - А в Троках Гирей бывает?
   - Я не нашел человека, который знал бы его в лицо.
   У Шахбаза не было вопросов и он подвинул монеты рассказчику. Тот, покраснев от удовольствия, каждый золотой проверил на зуб и только после этого положил их в кисет. Мурза, привстав с подушки,  сказал:
   - Ты заработал эти деньги, Умер, и получишь еще один тремиссий, если дашь мне слово никому больше не рассказывать то, что я сейчас узнал.
   - Нет, - возразил лавочник, - где ты видел, чтобы молчание оплачивалось так скудно? Ты слышал: - молчание - золото? Ко мне подойдет твой враг, и я смогу заработать еще три золотых. Разве не так?
   Шахбаз отсчитал  четыре тремиссия и дал их Умеру. Тот с готовностью поклялся, что от него больше никто не узнает о сыне Гиясэддина.
   Переправа у Вильно работала исправно, и Шахбаз со слугой и лошадьми за пол гроша переправился на нужный берег. Путь шел между водной гладью Немана и дремучим лесом. Доехали, до пересекающей дорогу речушки, и свернули в лес.
   Здесь пришлось спешиться: кусты и ветки деревьев мешали всадникам следить за пересекавшими путь ручьями. Первые три попались почти сразу, но остальных  все не было и Шахбаз начал волноваться - не пропустил ли, но слуга, молодой парень, заверил, что больше ручьев не попадалось.
   В лесу становилось темнее и можно было предполагать, что ночь придется провести в лесу, так и не выяснив не напутали ли чего. Попался четвертый ручей и путники повеселели. Пятый увидели в густых сумерках, свернули вправо и вскоре вышли на опушку леса. Здесь было светлее.
   В сером мареве едва различался небольшой дом и возле него нагромождения хозяйственных построек. Мурза всматривался вдаль, но ни одного живого существа не смог увидеть, услышал только грозный лай собак.
   Это напомнило об осторожности, и он решил  не соваться в дом, а переждать ночь в лесу и только утром попытать счастья. Они углубились в лес, ориентируясь на пятый ручей, и, прикрывшись со стороны хутора кустами, развели костер.
   С рассветом Шахбаз со слугой вышли снова на опушку леса и, прикрываясь деревьями, стали наблюдать за хутором. Усадьба была огорожена невысоким тыном. У слуги зрение было острее чем у господина, и он, по его просьбе, рассказывал об увиденном:
   - Вижу трех собак. Все лохматые. Две серые, одна черная. Из дома вышла женщина, подошла к забору и смотрит в нашу сторону.  Вернулась в дом. Появился мужчина, тоже смотрит в нашу сторону. Пошел за дом. Женщина направилась к воротам. Вышла за тын.
   - Вижу, - буркнул Шахбаз и слуга замолчал.
   Женщина отошла несколько шагов от ограды и, взмахнув мотыгой, начала рыхлить землю. Шахбаз сказал слуге;
   - Садись на коня и жди меня здесь. Как махну плетью, подъезжай ко мне.
   Мурза медленно направился к усердно работавшей женщине. Он был уже в нескольких шагах от нее когда та выпрямилась и посмотрела в его сторону. В ее светлых глазах не было страху и это обрадовало Шахбаза - пугливый человек - плохой собеседник. Смахнув каплю пота с остренького носа, женщина спросила по-литовски:
   - Что тебе надо, добрый человек?
   Шахбаз подумал, что с ним поздоровались, поэтому ответил:
   - Алейкум селям.
   Женщина поняла, что пришелец из лесу не понял ее и повторила свой вопрос по-татарски.
   - Я ищу работу и готов на любую, - сообщил мурза.
   - У нас в семье работников хватает, а лодырей нет, поэтому батраков не держим.
   - Я буду дешевым батраком. Я хорошо работаю, но мало ем.
   Хуторянка, слегка улыбнувшись, ответила:
   - Ты, добрый человек, что-то не то говоришь. Дожил до старости, но не сгорбился, просишь работу, а смотришь строго. Такими батраки не бывают. Потом ты пришел пешком. А где твоя лошадь?
   - Откуда знаешь?
   - А плетка тебе зачем? Комаров отгонять? Так где твоя лошадь? Может в лесу у тебя целый отряд разбойников и ты не такой уж добрый человек?
   Шахбаз, непривычно для себя, покраснел.
   - Ты ошибаешься, женщина, там в лесу только мой слуга, и ты сейчас его увидишь.
   Мурза махнул плетью и тут же из-за деревьев выехал всадник, ведя другую лошадь на поводу.
   - Вот видишь, - сказал он, - я не разбойник.
   - Тогда кто же ты?
   - Сама сказала - добрый человек.
   - А что тебя сюда привело?
   - Я ищу хутор Гирея.
   - Зачем он тебе?
   - Это я скажу твоему мужу, женщина.
   -  Тогда оставь своего слугу на этом месте, а сам подойди к ограде.
   Татарин так и сделал. На него  из-за тына злобно лаяли собаки. Из сарая вышел высокий мужчина, одетый в серый армяк. Он и отогнал собак. Те, недовольно рыча, отошли в сторону. Литовец подошел к тыну.
   - Что надо? - спросил он неприветливо.
   - Я ищу хутор Гирея.
   - Что дальше?
   - Мне сказали, что здесь находится Хаджи-Девлет, сын Гиясэддина.
   - А сам-то ты кто?
   - Я мурза Шахбаз, приехал из Крыма.
   - Зачем?
   - Переговорить с Хаджи-Девлетом.
   Хозяин молча повернулся и направился к дому. Собаки, воспользовавшись случаем, бросились к чужаку и, бросаясь на ограду, сплетенную из веток деревьев, стали его злобно облаивать. Мурза терпеливо ждал. На крыльцо вышел, молодой человек в такой же одежде, что и хозяин. На голове у него был суконный колпак, из-под которого выглядывали рыжеватые волосы. Его широкое лицо и приплюснутый нос свидетельствовали о благородном монгольском происхождении. Шахбаз поклонился ему, на что собаки еще яростнее бросились на забор. Юноша отогнал их и, приблизившись к ограде, тоже поклонился и поздоровался по-татарски. Затем сказал:
   - Извини, мурза, но я твоего имени среди моих знакомых не припомню.
   - Ты - Хаджи-Девлет, сын Гиясэддина?
   - Я сказал, что не знаю тебя.
   - Тебе мало того, что перед тобой стоит старый человек, а ты, вместо того, чтобы пригласить его в дом, устраиваешь ему допрос!
   - Извини, мурза, но ты, наверное знаешь, что кроется за моим именем. Ты слышал, что моего отца убили?
   - Я знаю это, Хаджи. Пусть ему откроются врата Рая.
   Юноша сделал приглашающий жест рукой, и они направились вдоль тына до самой калитки. Дальше Шахбаз пошел впереди и Хаджи-Девлет поддержал его за локоть, когда они поднимались на крыльцо. Дверь распахнул хозяин и, не уступая дороги, посмотрел на молодого татарина. Тот слегка наклонил голову.
   Шахбаза посадили на лавку у стола. По другую сторону сел юноша. Хозяин хотел выйти во двор, но Хаджи его удержал:
   -Побудь с нами, Гирей, - и, обращаясь к Шахбазу, объяснил, - у меня нет секретов от этой семьи. Отец доверил им мою жизнь и я, как видишь, до сих пор жив. Говори, что привело тебя сюда?
   Мурза некоторое время молчал, будто собирался с мыслями, но это было не так. Он  волновался, понимая какое важное событие сейчас произойдет, и был горд тем, что именно ему поручили его совершить. Он торжественно сказал:
   - Хаджи-Девлет, сын славного Гиясэддина, меня послала к тебе Ази-Джанике-ханым, дочь великого хана Тохтамыша и вдова великого эмира Эдигея.
   - Я слышал эти имена, - заметил юноша, - и что велела передать эта достопочтенная ханым?
   - Байбике Кырк-Ора Ази-Джанике послала искать тебя, чтобы предложить тебе занять ханский трон на земле, которую мы называем Крымом, урумы - Таврией, а фряги - Хазарией.
   Далее Шахбаз обрисовал политическую обстановку на полуострове, не скрывая трудностей, могущих возникнуть на пути к власти. Хаджи-Девлет слушал, сохраняя бесстрастное выражение лица, только скулы на лице несколько обострились. Хозяин же не скрывал удивления и радости - его глаза светились.
   Мурза закончил обстоятельный рассказ и в комнате нависла тишина. Хлопнула дверь. Это хозяйка заглянула и, увидев сосредоточенные лица мужчин, не посчитала возможным вмешиваться в их беседу. Стук двери как бы пробудил юношу, он спросил:
   - Что скажешь на это, Гирей?
   Хозяин пожал плечами.
   - Тебя делают ханом, сынок, тебе и решать.
   - А что тут решать? - возразил Хаджи-Девлет. - Чингисидов или убивают, или возвеличивают. Хотя между тем и другим большой разницы не вижу.
   - Ханом плохо быть? - удивился Гирей.
   - Не скажу, что плохо, скажу - опасно, - пояснил юноша. - Охотников на это место бывает очень много. Не будешь знать с какой стороны, с живота или со спины в тебя воткнут нож.
   - А охрана зачем?
   - Возможно охрана и воткнет. Вот так, Гирей, спасения ниоткуда не жди. И вместе с тем, соглашаться придется. Кровь, текущая в моих жилах, не позволяет отсиживаться в тиши твоего хутора, не позволяет…
   Хозяин молча встал со своего места и вышел. Шахбаз, сияя улыбкой, спросил:
   - Когда поедем?
   - Завтра, на восходе солнца совершим намаз и в путь.
   Хозяева стали заносить в комнату еду и ставить на стол. В жбанах из белой глины пенилось домашнее пиво. Ели и пили до того момента как в окно не заглянул молодой месяц. Шахбаз по-стариковски начал клевать носом и это послужило сигналом к концу трапезы. Перед тем как встать из-за стола, Хаджи-Девлет спросил хозяина:
   - Скажи, Гирей, как мне отблагодарить тебя за гостеприимство?
   Тот расплылся в довольной улыбке, обнажив два ряда белоснежных зубов.
   - Ты был членом моей семьи, сынок. В этом и вся благодарность.
   - Нет, Гирей, моя благодарность не должна закончиться сразу, как переступлю последний раз порог твоего дома. Говори, что ты хочешь.
   Хозяин смущенно пожал плечами. Шахбаз вмешался в их разговор:
   - Если ты так настаиваешь, то прибавь к своему имени имя этого достойного человека и будешь зваться Хаджи-Девлет-Гирей. Затем и твои потомки будут прибавлять его к своим именам, и оно не забудется в веках!
   Хаджи-Девлет несколько задумался, а литовец просиял, но осторожно сказал:
   - Не много ли чести, имя кмета будет произноситься рядом с именем великих ханов?
   Хаджи-Девлет встал из-за стола и, подойдя к хозяину, обнял его.
   - Я уверен, Гирей, - промолвил он, - что годы, проведенные в твоей семье будут самыми счастливыми в моей жизни и твое имя будет напоминать мне о них. Пожелай еще чего-нибудь.
   - Ничего мне, Хаджи-Девлет не надо. У меня все есть. Если возьмешь мое имя, я буду самым счастливым человеком на свете. Большего дара не может быть!
   Они снова обнялись и Шахбаз видел как плечи у них затряслись от несдержанных рыданий.

                ГЛАВА III
                ПЕРВЫЕ ШАГИ
   Рано утром, сразу после молитвы, Джанике доложили, что в Кырк-Ор вернулся Шахбаз. Сердце тревожно забилось. Приглушенным голосом она спросила:
   - Кто с ним приехал?
   Служанка, сообщившая новость, смущенно ответила:
   - Не знаю, байбике.
   Джанике собиралась вспылить, но тут же сдержала себя: это хорошо, если о приезде сына Гиясэддина будут знать как можно меньше людей. А вдруг мурза приехал один? Не может быть! Она же велела! Приказала позвать мурзу, а сама стала нетерпеливо смотреть в окно, мимо которого должен пройти Шахбаз. И увидела: к дому он шел один!
   Мурза молча остановился у открытых дверей.
   - Заходи, - почти крикнула Джанике, - и не молчи. Я умираю от нетерпения узнать новости.
   - Я привез сына Гиясэддина, - спокойно сообщил мурза.
   Джанике почти упала на подушки. Она сидела закрыв глаза, тяжело переводя дыхание. Спросила:
   - Почему не привел его с собой?
   - У меня не было твоих указаний, байбике. Сейчас приведу.
   - Подожди. Давай сделаем так, чтобы, до поры до времени, о нем знали как можно меньше людей. Почему он здесь пусть вообще никто не знает.
   Хаджи-Девлет робко вошел в комнату где его ждала знаменитая дочь хана Тохтамыша.
   - Проходи и садись, - сказала она просто.
   Он сел на указанное место. Она с любопытством рассматривала его. Очень молод, красив и осанист. Несмотря на простенький халат, видно не простых кровей, глаза живые, умные.
   - Зови меня - апте Джанике. А как тебя зовут, мальчик?
   - Хаджи-Девлет-Гирей, апте Джанике.
   - Хорошее имя. Оно достойно властелина Крыма. Но почему Гирей? Это имя, похоже, не наше.
   - Ты права, апте Джанике. Человек, носящий это имя долго заменял мне отца. Когда я хотел его вознаградить, он отказался от подарка. Тогда я решил взять его имя в память о достойном уважения человеке. Я, думаю, здесь ничего плохого нет.
   - Я тоже так думаю, Хаджи-Гирей.
   Теплая волна благодарности прошла по телу юноши: его поняли без лишних слов. Если так и дальше пойдет, то будет все хорошо.
   - Расскажи мне, - попросила Джанике, - как ты жил у того литовца?
   - Сначала трудно было привыкать к их еде и обычаям, но со временем привык. У них есть тоже свой пророк и зовут его Иса, а Марйам у них называется дева Мария. Они ее почитают также как и мы. Я выучил их главную молитву «Ave Maria». Ее нужно читать три раза в день, а если прочтешь сто пятьдесят раз, то она приобретает большую молитвенную силу.
   - Тебе там кто-нибудь угрожал?
   - Один раз какие-то люди ворвались на наш хутор, искали меня, но я вовремя спрятался в лесу.
   - Как это было?
   - Там много плохих людей бродит по лесу, но они грабят случайных прохожих. На наш хутор боялись заходить. Хозяин - смелый человек и это многие знают, да и собаки очень злые. На всякий случай, в конюшне стояла оседланная лошадь, на которой при малейшей опасности я должен был ускакать. Так вот однажды среди ночи тревожно залаяли собаки. Гирей разбудил меня и велел бежать. Я вывел коня через заднюю калитку и ускакал в лес.
   Потом мне рассказали, что эти люди спрашивали сына Гиясэддина, обшарили весь хутор, били плетьми хозяина и хозяйку, но так ни с чем и уехали.
   - А как Шахбаза вы встретили?
   - С ним было все просто. Под ночь залаяли собаки. Хозяин вышел во двор и посмотрел в лес. Никого не видно, а собаки лают. Я вывел лошадь и ждал сигнала, но Гирей послал на то место, где могли быть люди, своего младшего сына и тот сообщил, что в лесу остановились два человека. Они жгут костер и что-то едят. Один другого называет «эфенди» Тогда мы успокоились, поняв, что эти люди не имеют злых намерений. Утром жена хозяина вышла за ограду встречать гостей, и к ней подошел мурза. Так мы с ним встретились.
   - Тебе говорил Шахбаз зачем ты здесь?
   - По дороге у нас было время обсудить многие дела. Я узнал о стремлении эмира Эдигея отделиться от Орды. Я буду рад, если мне доверят продолжить его дело.
   - Ты правильно понял свою задачу, но выполнить ее будет очень не просто.
   Джанике рассказала о стремлении карачеев удержать власть в своих руках, об их нежелании делить ее с кем бы то ни было. Их больше устраивает владычество ордынского хана. Он далеко, а собственный хан будет рядом и захочет урвать от их власти изрядные куски.
   Она намекнула, что Гиясэддина могли убить люди Ширина. Он больше всех сопротивляется установлению ханства в Крыму, понимая, что с этим закончится его безраздельное хозяйничанье на полуострове.
   - Признаться, - продолжала Джанике, - я рассчитывала на твоего отца. Эдигей был высокого мнения о нем и приглашал его в Крым, но тот, по неизвестным мне причинам, отказался.
   Нужно понимать, Хаджи-Гирей, что престола, на который мы рассчитываем, пока нет. Его нужно создавать, преодолевая сопротивление карачеев. С ними мог справляться Эдигей, но и он не вечен. Сейчас нам нужен человек с твердым, как дамасская сталь, характером. Разум его должен светить подобно солнцу, быть широким, как небо, быстрым, как полет стрелы, только сорвавшейся с тетивы.
   Лицо Хаджи-Девлета покрылось тенью печали. Он сказал:
   - К сожалению, Ази-апте, я - обыкновенный человек, мой ум не сияет, как солнце, а…
   Джанике, улыбнувшись, прервала его:
   - Эти слова, Хаджи-Девлет, делают тебе честь, но мы часто не знаем на что способны, пока нас не востребует жизнь. Разве думала я, беспечная девчонка, что когда-то буду решать государственные дела? А вышло так, что пришлось. Память о муже не дает мне покоя ни на один день. Я легко вздохну лишь тогда, когда увижу на крымском престоле достойного человека и пойму, что власть в надежных руках.
   - Испытай меня, Ази апте! - воскликнул юноша.
   Джанике грустно посмотрела на него и покачала головой.
   - Испытания, мой мальчик, на нашу голову шлет Всевышний. Иногда кажется, что кошель, в котором Аллах хранит эти испытания, продырявился, так много их сыплется на нас. Будь готов к этому, Хаджи-Гирей. Чего-чего, а испытаний будет достаточно.
   Юноша уходил от нее воодушевленным. Ему казалось, что кровь в жилах стала течь быстрее, а правая кисть руки потяжелела и готова крепко сжать рукоятку клинка. С ним такого никогда не было, и он посчитал, что Аллах благословляет его на это трудное дело.
   После ухода Хаджи-Девлета, Джанике призвала к себе Басыра. Она сказала ему:
   - Пришло время, Басыр, вести сюда тот тумен, что ты оставил на берегах Итиля.
   Воин смущенно переминался с ноги на ногу.
   - Чем ты недоволен? - встревожилась Джанике.
   - Я доволен всем, байбике, но, чтобы собрать войско, нужны деньги.
   - Будто я не знаю этого! Деньги будут!
   - Много денег, байбике.
   - Пойдем, - сказала Джанике, вставая с подушек.
   Они пересекли двор, где недавно проводились военные игры, и приблизились к тяжелой дубовой двери, окованной железом. Женщина нащупала в кармане платья ключ и вставила его в замок. Тугая пружина со скрежетом отвела запор, и дверь приоткрылась. Спустились по каменным ступеням. Остановились у второй двери. Открыв ее, вошли в полутемную пещеру, вырубленную в скале. Она освещалась через небольшие оконца, забранными в частые решетки.
   Привыкнув к полутьме, Басыр увидел сундуки, стоящие вдоль стен, бочонки и кожаные мешки. На одном из них сидела серая крыса. Ее длинный хвост свешивался вдоль мешка. Басыр подумал, что госпожа, увидев крысу, закричит от ужаса, поэтому махнул рукой, желая согнать ее. Животное ни с места. Воин потянулся к рукоятке сабли, но был остановлен:
   - Не надо, Басыр.
   Джанике подошла к крысе, потрепала ее за ушами и, достав из кармана мешочек в виде кисета, высыпала из него зерна проса. Животное соскочило с мешка и принялось есть. К ней откуда-то прибежали еще две. Джанике подсыпала зерна.
   - Почему ты их кормишь? - удивился Басыр.
   - Это - сторожа казны. Если бы ты вошел сюда один, они бы набросились на тебя и быть бы тебе искусанным и исцарапанным. Их еще мой дедушка приучил.
   - Они же погрызут мешки!
   - Как они могут портить то, что охраняют? У них всегда есть еда, чтобы не соблазниться на что-то другое.
   - Их всего три?
   - Их много. Старшая - та, что сидела на мешке. Ее зовут Зухра.
   Крыса, услыхав свое имя, подошла к хозяйке и, прислушиваясь, задрала острую мордочку. Джанике наклонилась и снова почесала ей за ухом.
   - Ешь, маленькая, ешь.
   Выпрямившись, женщина обвела вокруг рукой.
   - В этом месте хранится богатство, добытое  моим дедом и моим мужем. Видишь какая я богатая.
   Басыр подошел к одному из мешков и запустил в него руку. Пальцы нащупали гладкие кружочки. Прихватил несколько и поднес к глазам. Они желто блеснули.
   Пощелкав языком, он сказал:
   - За такие деньги можно купить всю вселенную!
   Джанике покачала головой.
   - Мне, - сказала она, - вселенная не нужна. Мне нужен маленький клочок от нее, называемый Крымом. Возьми, Басыр, сколько тебе надо и приведи под знамя Хаджи-Гирея десять тысяч хороших воинов.
   Басыр удивился:
   - Кто это Хаджи-Гирей?
   - Сын Гиясэддина.
   - Значит Шахбаз вернулся! Передай будущему хану, байбике, что я буду служить ему также преданно, как эмиру и тебе!
   - Передам, доблестный Басыр, передам. А сейчас бери золото и мчись в потоках ветра к Итилю и приводи сюда войско. Оно сделает карачеев более покладистыми.
   Басыр показал на небольшой мешок.
   - Скажи, байбике, в этой торбе тоже золото?
   - Открой сам.
   Он развязал шнурки и мешок посмотрел на него желтыми глазами.
   - Можно я все это возьму?
   - Бери, если этого хватит.
   Они вышли на поверхность и Джанике сказала:
   - Теперь, Басыр, все в твоих руках. Когда приведешь тумен, тогда и начнем.
                ***
   У Хаджи-Гирея было время на знакомство со своими будущими владениями. Начал с осмотра крепости, в которой жил. Он спустился вниз и обошел ее вокруг. Восемь тысяч шагов насчитал после этого.
   Высокие кручи составляли основу Кырк-Ора. Ни один, самый смелый воин, не заберется на такую высоту. Только соколы и орлы вьют на них свои гнезда.
   На самом верху настроено множество домов, которые чудом не сваливаются вниз. Чтобы превратить это место  в крепость, человеку только и понадобилось поставить двое ворот и возвести несколько саженей стен. Остальное сделала природа.
   По узкой извилистой дороге, останавливаясь, чтобы перевести дыхание, он поднялся к малым крепостным воротам. Дальше пошел по узкой, но Главной улице. На ней не могли бы разойтись даже две арбы. Миновал развалины старого христианского храма и оказался у новой стены, возводимой поперек скалы десятью рабочими, одетыми в холщевые одежды.
   По смуглым лицам Хаджи-Гирей определил, что они не татары. Да и бороды у них были погуще. Он уже знал, что в Кырк-Оре, кроме татар, живут и караи. Они исповедуют иудейскую веру, но говорят на одном с татарами языке. Они возят воду с долины в крепость, учиняют конскую сбрую, а вот, теперь он видит своими глазами, еще и строят.
   Справа от себя Хаджи-Гирей увидел колодезный сруб, вырубленный из камня, и ведро на вороте. Захотелось пить. В ведре оставалось немного воды, но ему вздумалось самому достать свежей. Там, у Гирея, был такой же колодец.
   Опустил ведро и невольно посмотрел в зев колодца. Тут же замер от неожиданности. Вместо знакомой черноты, внизу было много света! Ворот раскручивался все сильнее, и вот ведро плюхнулось будто в воду. Взялся за рукоятку ворота и покрутил ее. Ведро потяжелело. Вот оно показалось полностью заполненное. Напившись ледяной воды,  подошел к строителю, который сидел в тени, отбрасываемой стеною. Задрав штанину, он растирал ногу.
   - Ушибся? - участливо спросил Хаджи-Гирей.
   - Нет не ушибся, нога сильно немеет. Сидя могу любую работу делать, а вот ходить и стоять долго не могу. Придется опять шорником становиться. Дед и отец шили конскую сбрую, а я вот подался в каменщики, чтобы больше заработать.
   - Скажи, что там за такой странный колодец? Почему дно светится?
   Карай в улыбке показал белые зубы.
   - Ты, наверное, недавно здесь?
   - Да, всего несколько дней.
   - А ты, случайно, не тот татарин, которого ханом хотят сделать?
   Хаджи-Гирей едва скрыл удивление. Излишне грубо ответил:
   - Не знаю о ком ты говоришь, но я спрашивал тебя о колодце.
   Карай понимающе улыбнулся.
   - Ты прав, татарин, такого колодца нигде нет. Там внизу обыкновенная пещера. Кто ее вырубил не знаю, но я там был. По ее стенам стекает вода, вроде пота, и собирается в углублении посередине пещеры. В ней никто никогда не жил. Кому нужно такое сырое помещение? А вот вода нужна. Для этого и пробили сверху колодец.
   - Я слышал, воду почему-то возят с долины?
   - Этой воды мало, поэтому и возят. А ты был в наших кенасах?
   - А что это?
   - Это наши молитвенные дома. Их два. Одна, очень богато украшенная. Её открывается по большим праздникам. За алтарем стоит  золотой семисвечник, будто сейчас принесли из Иерусалимского храма. Вторая - это на каждый день, но там тоже много ковров. Попробуй попасть в ту, где семисвечник.
   - Хорошо, попробую попасть, - пообещал Хаджи-Гирей и уже собирался уходить, как был остановлен вопросом: Как видно Хаджи-Гирею попался болтливый карай.
   -А ты был на той стороне, что под Кырк-Ором?
   - Не был, - почему-то недовольно ответил татарин через плечо.
   - Если хочешь, садись рядом, и я расскажу тебе что-то интересное, - предложил карай, продолжая растирать ногу. - Моя проклятая нога еще не отошла.
   Одному хотелось поболтать, а другому нечего было делать. Подвинувшись, карай уступил место возле себя, и начал рассказ:
   - Когда-то давным-давно здесь жили христиане. Тогда здесь не было ни караев, ни татар. Как звали тот народ - не знаю, но поклонялись они кресту. И вот постигла их беда: в округе появился громадный змей, который пожирал все живое. Ему ничего не стоило заглотнуть барана или человека. Особенно страдали, живущие в ущелье.
   Люди слезно просили Всевышнего избавить их от этой напасти. Молились, а чудище продолжало пожирать людей и скот. Христиане стали терять веру в Бога, но тут в одну из ночей увидели далеко на скале мерцающий огонек. Всю ночь не сводили с него глаз, гадая, что бы это значило?
   Когда рассвело, то увидели, что к тому месту не просто добраться. Стали рубить ступени. В темноте место работы освещал тот огонек. Сто ступеней вырубили люди в скале и добрались до заветного места.
   Они попали в пещеру, неизвестно когда и кем вырубленную. В небольшом окошке стояла негасимая свеча, а в нише у восточной стены, находилась икона Божьей Матери. На полу, под образом распластался поверженный змей. Он скукожился и казался уже не таким страшным. Сбросили его вниз и сожгли на жарком костре.
   Люди установили на этом месте церковь. Кому ее посвятить, не пришлось думать. Спасение народа от проклятого змея пришлось на 15 августа, а это у христиан день Успенья Богоматери, да образ ее, найденный в пещере, указывал на это. Если спустишься вниз, то на той стороне ущелья и сейчас увидишь эту церковь. Интересная сказка?
   - Почему сказка? В старые времена и не такие чудеса случались. Возможно, это одно из них, - возразил Хаджи-Гирей.
   - Может и так, - согласился карай. - А самое интересное, - добавил он, наклонившись к уху татарина, -  Божья Матерь помогает не только христианам, но и людям другой веры.
   Это я знаю, - согласился Хаджи-Гирей. - В нашей Великой книге есть целая сура, посвященная Марйам.
   - Вам легче. А вот наша вера нетерпима к другим религиям.
   Хаджи-Гирей не стал вступать в богословские разговоры и, поблагодарив карая за рассказ, поспешил к Джанике, чтобы поделиться с нею услышанным. Ему пришлось проходить мимо караимских кенас. Он только приостановил шаг, потрогал рукой парапет навеса, построенного у входа в большую кенасу, и подумал, что в Кырк-Оре весьма невзрачная мечеть. Решил, если станет ханом, то обязательно воздвигнет более величественную.
   Джанике попросила повторить, как карай обмолвился о хане и сказала:
   - Да, не только ангелы входят в наши дома.
   - Что будем делать, Ази-апте?
   - А что бы ты делал на моем месте?
   Хаджи-Гирей смутился, поняв, что его проверяют. Он спросил:
   - Скажи, Ази-апте, от Басыра были вести?
   - Мне твой вопрос нравится, Хаджи-Девлет. Ты понимаешь, что для принятия правильного решения нужно знать новости от Басыра. Так вот от него был гонец с сообщением, что тумен собран и в ближайшие дни направится в Крым. Люди хана Улу-Мухаммада пытались ему помешать, но деньги оказались сильнее ханской власти.
   - В таком случае, Ази-апте, я бы приказал наглухо закрыть ворота Кырк-Ора и никого не впускать и не выпускать без особого на то разрешения.
   - Что это даст?
   - Мы прекратим выход тайных сведений из замка и не дадим проникнуть в него нашим врагам.
   - Люди привыкли днем свободно передвигаться вверх и вниз. Они нас спросят почему мы так сделали?
   - Я приказал бы кому-нибудь «заболеть» неизлечимой болезнью и закрытие ворот объяснил бы заботой о людях.
   Джанике с любопытством прислушивалась к словам и тут же дала им оценку:
   - Я довольна тобою, мой друг, и сейчас же распоряжусь закрыть ворота. Говорить будем так: тем, кто захочет войти, что у нас чума, а тем, кто - выйти - внизу чума. Иначе люди встревожатся и захотят бежать из Кырк-Ора. Ведь мало кому захочется дышать одним воздухом с чумным больным.
   - Ты права, Ази-апте, я не подумал об этом, но как будет с водой и продуктами?
   - Дней пять мы проживем без завоза продуктов, а воду будем брать из осадного колодца что у малых ворот.
   Джанике пригласила к себе Шахбаза и рассказала ему о своем решении.
   - Проверь также достаточно ли камней на площадках у ворот.
   - Воевать будем?
   - Думаю, нет, но отпугивать нахалов может и придется.
   Караи всполошились, узнав о закрытии ворот. Это подрывало их торговые отношения с долиной. Они не верили в эпидемию чумы внизу и грешили на соплеменника, у которого, не в пример ногам, язык никогда не немеет.
   Известие о закрытии ворот в Кырк-Оре дошло до Ширина в тот же день. Он не верил в сказку о чуме. Была бы она, в замке - паники не избежать. Люди бы заставили открыть ворота и бежали бы оттуда как зайцы от лисы. Послали лазутчиков в Кырк-Ор, но напрасно - все лазейки были перекрыты. Так что пытаются скрыть от него, что знает это исчадие - Джанике, чего он не знает? Это событие вызвало жестокую головную боль у Мухаммада Ширина. Знала бы об этом Джанике, то встревожилась бы.
?                ***
   Лес на невысоких холмах и в долинах - паутина, а город Карасубазар - паук в ней. Откуда бы ни шли караваны, они никогда не минуют этот прожорливый город. Сколько бы не пришло караванов, всем найдется место во множестве ханов, поэтому еще кажется, что это не город, а один большой караван-сарай.
   Ширин-бей - хозяин города, не стесняется брать с купцов немалую пошлину за каждый тюк и штрафовать за малейшее нарушение порядка в хане или на базаре. Они безропотно платят, зная что такая плата - залог их безопасности. Это же обогащает городскую казну и позволяет бею быть щедрым к своим подданным, чем обеспечивать спокойствие в городе.
   Богат город Карасубазар, славен и могуч род Ширинов. Многие золотоордынские ханы были в родстве с этим родом через своих дочерей. И каково главе этого рода, человеку, облеченному неограниченной властью на пространстве от Азовского моря до Ор-капу, не знать почему в Кырк-Оре закрыли ворота?
   Мухаммад вызвал к себе  мурзу Яруса, занимающего должность капуджи-баши. Тот, как резвый олень, примчался на зов господина и , упав на колени, забормотал приветствие. Ширин, не дожидаясь полной остановки Яруса, громко спросил:
   - Ты знаешь почему в Кырк-Оре закрыли ворота?
   - Нет, господин, только догадываюсь.
   - Говори!
   Ярус уселся на пятки и, проведя ладонями по лицу, начал рассказ:
   - В хане Улу-таш один купец говорил, что в Кырк-Оре появился человек с лицом более светлым, чем местные татары. Мой человек подтвердил это сообщение и добавил, что бледнолицый появился в тот же день когда в Кырк-Ор вернулся Шахбаз. Мурзы долго не было в замке, и мой человек предполагает, что Шахбаз и привез  этого человека.
   - Что мне из того, что ты тут проблеял? Мало кто приезжает и уезжает.
   - Но ни о ком, великий бей, раньше не говорили, что он должен стать крымским ханом.
   Ширин насторожился.
   - Это только догадки, - буркнул он и добавил более жестко:
   - Необоснованные догадки.
   - Может ты и прав, господин, но зачем тогда закрывать ворота?
   - Это ты меня спрашиваешь ахмак? Это я спрашиваю тебя! А ты мне рассказываешь сказки о бледном татарине. Может он болен!
   - Вполне возможно, господин. Только мне, господин, это видится иначе. Этот Бледный очень нужен Джанике, и она, что-то пронюхав, решила его обезопасить, поэтому и закрыла ворота.
   - Это ты сам придумал или тебе кто сказал?
   - Извини, господин, но я так думаю.
   - И долго она их будет держать закрытыми?
   - Именно это, господин, самое неизвестное из всей этой истории. Хотя и тут можно что-то предположить. Кырк-Ор без поставок воды и продуктов снизу долго не продержится, поэтому через несколько дней ворота должны быть открыты.
   - Тогда какой смысл во всем этом базаре?
   - Не знаю, господин.
   - Вот с этого бы и начинал, а то одна болтовня вместо дела. Хотя, может быть ты уже послал в Кырк-Ор человека, чтобы убить того Бледного?
   - Еще не послал, господин, но сегодня же пошлю.
   - Ему откроют ворота?
   - Нет, господин, но он проберется.
   - И кого ты будешь убивать? Ты знаешь его имя?
   - Нет, господин, его никто не знает, но мои люди покажут его.
   В дверях бесшумно возник слуга и, получив разрешение говорить, сообщил, что от Ор-бея прибыл гонец.
   - Пусть войдет, - разрешил бей.
   Гонец распластался у порога, бормоча приветствия.
   - Говори, - приказал Мухаммад.
   - Ор-бей велел доложить, что сегодня на рассвете в Крым вошел тумен конницы. Тумен-баши отказался встретиться с Ор-беем и, не останавливаясь, миновал наши дозоры.
   - Как зовут тумен-баши?
   -  Он не назвался, а у Ор-бея не было сил остановить его.
   Мухаммад заскрипел зубами. Неужели? Но об этом даже думать не хотелось. Когда гонец скрылся за дверью, он сказал Ярусу.
   - Найди хорошего головореза и пошли его в Кырк-Ор. Пусть сначала убьет Джанике, а за ней уж и того Бледного. Я чувствую, что эта змея становится опаснее всех бледных и не бледных татар, собранных вместе.


                ГЛАВА  IV
                СВЕРШИЛОСЬ
   Джанике с радостью смотрела как в долину Ашлама-дере входит тумен Басыра: из-за скалы выползала «змея» и, извиваясь по изгибам дороги, останавливалась в долине и голова ее все распухала, все распухала.
   - Я победила, - прошептала она так громко, что эти слова  услышал Шахбаз, стоявший поодаль.
   Он видел сияющее лицо госпожи и ему впервые стало жаль прожитых лет - вот когда следовало родиться. Подумал, и тут же пресек себя - предначертанное Аллахом нельзя оспаривать. Подойдя ближе, сказал:
   - Я рад за тебя, байбике.
   - А я  - за всех нас! Чтобы я без тебя делала, Шахбаз?
   В порыве радости, она положила руку на его плечо. Мурза решил, что это будет самый счастливый день в его жизни. Он сказал об этом госпоже. Та весело посмотрела ему в глаза и возразила:
   -  Самые счастливые дни, мой Шахбаз, у нас впереди.
   Тут послышалось легкое завывание, будто ветер ворвался в печную трубу. Шахбаз невольно повернулся в сторону звука и почувствовал жесткий удар в переносицу. Он упал, заливаясь кровью. Джанике на мгновение замерла, немигающим взглядом уставившись на поверженного, и вдруг разразилась истошным криком. Она не видела, что к ней из кустов пробирался человек с ножом в руке. На ее вопль начал сбегаться народ. Это остановило убийцу и заставило снова юркнуть в кусты. Среди прибежавших был и Хаджи-Гирей. Увидев поверженного мурзу, он закричал, обращаясь к толпе:
   - Ищите убийцу, он где-то рядом! Смотрите в развалинах, смотрите в кустах. Ведите сюда всех кого там найдете!
   Люди разбежались в поисках преступника, но никого не обнаружили, так как убийца, примкнув к ним, искал сам себя. Нашли среди камней орудие покушения - пращу. Джанике показали сыромятный ремень, в середину которого была вделана кожица. Хаджи-Гирей подобрал у трупа камень, обкатанный морскими волнами.
   - Таких камней здесь нет, его принесли сюда, чтобы убить моего Шахбаза, - прошептала Джанике, глядя на голыш расширенными глазами.
   Хаджи-Гирей поднялся с колен и окинул взглядом людей столпившихся вокруг госпожи, закричал:
   - Люди, посмотрите на тех, кто рядом с вами стоит! Если увидите незнакомца - укажите на него!
   Замершая толпа вдруг заговорила и зашевелилась. Вдруг кто-то, расталкивая людей, начал выбираться из толпы, его хватали, но не смогли удержать. Один из воинов взмахнул над ним саблей, но тот, нырнув под руку, сумел уйти. Началась погоня: кричали люди, лаяли собаки, трещали кусты, но в конце концов все стихло и вслед за этим начался спор.
   Одни уверяли, что беглец скрылся за тем камнем и пропал, нет за тем и пропал, другие доказывали, что он спрятался в той пещере, нет в этой. Искали, но не нашли ни там, ни тут.
   Джанике занялась организацией похорон  своего любимца, а Хаджи-Гирей возглавил поиски убийцы. Когда бы еще он излазил столько пещер, если бы не нужда. Один из воинов настаивал на том, что беглец скрылся в подземелье возле старой крепостной стены, другие говорили, что осмотрели все и там никого нет. Воин продолжал настаивать на своем, но его уже никто не слушал. Когда искать стало негде, решили снова осмотреть ту пещеру.
   Хаджи-Гирей в дни своего пребывания на Кырк-Оре не раз проходил мимо этого места когда шел к колодцу, испить холодной воды. Теперь появилась необходимость свернуть с обычного маршрута.
   В полу пещеры было пробито квадратное отверстие - вход в нижнюю пещеру. Обнажив саблю, туда спрыгнул тот, кто доказывал, что в этой пещере спрятался беглец. Спрыгнул за ним и Хаджи-Гирей.
   Пусто. Небольшие оконца освещали эту пустоту Смущенный воин переминался с ноги на ногу. Хаджи-Гирей почему-то верил ему и, чтобы проверить свои ощущения, пошел по периметру пещеры, внимательно осматривая все вокруг, Кроме пыли, ничего не было.
   Подошел к одному окну, выглянул. Далекая долина открылась перед ним, видны проезжающие мимо всадники - возможно из тумена Басыра.
   Вот и другое окно, но оно заметно шире предыдущего. Почему? Присмотрелся и увидел, что его совсем недавно расширили: видны свежие рубцы на камне, наклонился и на полу нашел каменные крошки. По плечи высунулся из окна и сердце замерло от вида зияющей пустоты. Заставил себя посмотреть вниз вдоль стены обрыва и натолкнулся взглядом на штырь, вбитый в скалу, и привязанную к нему веревку в два пальца толщиной.
   - Ты был прав, - сказал он воину, разгибаясь, - убийца бежал через эту пещеру. Как тебя зовут?
   - Конча,- ответил тот, довольный тем, что господин обратил на него внимание.
   - У тебя хороший глаз, Конча. Ты единственный, кто в этой суете смог безошибочно проследить за убийцей. Я скажу байбике и она наградит тебя.
   Шахбаза похоронили в долине, успев это сделать до захода солнца. Ни Джанике, ни Хаджи-Гирей в них не участвовали. Они сидели в бывшей комнате Эдигея и обсуждали случившееся.
   - Мне будет не хватать Шахбаза,- сказала Джанике, поднося к глазам кончик платка. - Ты не против будешь, Хаджи-Девлет, если я приглашу сюда своего дядю Метисултана?
   - Я не знаю его, Ази-апте, и как я могу перечить тебе?
   - Не бойся это делать. Шахбаз часто со мной не соглашался и, если я не всегда прислушивалась к его мнению, то это не говорит о том, что я поступала разумно. Метисултан сопровождал меня при поездке в Мекку, и я осталась довольной его рассудительностью. Не знаю только, согласится ли он приехать сюда. Я ему уже предлагала перебраться в Кырк-Ор или в долину, но он отказался, ссылаясь на сердечную болезнь жены - она не может карабкаться по горам, но мне кажется это была отговорка - он живет не на ровном месте.
   - Где это?
   - Тут недалеко есть гора Мангуп. На ней урумский город Феодоро. Так Метисултан живет напротив этой горы. Я была один раз у него.
   - А что если мне поехать и пригласить его?
   - Тебе нельзя ехать, - возразила Джанике. - Скажи лучше кто убил Шахбаза? Ты поймал убийцу?
   - Нет, Ази-апте, он бежал.
   Хаджи-Гирей вынул из кармана халата, окатанный морем, голыш и положил его на столик, стоявший рядом с ними. Джанике подержала его и, ничего не сказав, положила на место.
   - Этот человек, - продолжал Хаджи-Гирей, - не из живущих в крепости. Он откуда-то пришел. Мы гнались за ним, но ему удалось уйти через окно. В пещере, что возле рва, окно было расширено, он в него пролез и спустился вниз по веревке. Скорее всего он и проник сюда этим же путем. Ему все это подготовили живущие в крепости.
   - Тогда он может вернуться?
   - Может, - смущенно согласился Хаджи-Гирей.
   - И ты можешь спокойно об этом говорить?
   - Извини, Ази-апте, я не подумал об этом раньше. Позволь я вызову сюда капуджи-баши, а ты распорядишься поставить пост в той пещере.
   - Вызывай и распоряжайся сам.
   Хаджи-Гирей послал за начальником ворот, после чего сказал:
   - У меня, Ази-апте, не выходит из головы вопрос: кому нужно было убивать Шахбаза?
   - Я уже думала над этим и пришла к выводу, что убить должны были меня.
   Юноша замер, услышав эти слова. Ему еще не приходила в голову мысль, что апте когда-либо может умереть, и он останется один на один с множеством проблем. Джанике продолжала:
   - Мы стояли рядом и разговаривали. Тут Шахбаз зачем-то повернулся и сразу же упал мне под ноги. Не было бы этого движения- упала бы я. Кто-то очень хочет от меня избавиться.
   В комнату вошел капуджи-баши и остановился у порога. На его смуглом лице была написана тревога. Джанике спросила его:
   - Скажи, Ачихожа, как это случилось, что при закрытых воротах чужие люди проникают в крепость и убивают наших людей?
   - Убийца проник не через ворота, байбике.
.  - Ты даже это знаешь, - съехидничала Джанике.- А что тебе еще известно?
   - Господин похвалил моего стражника по имени Конча.
   - Совсем мало знаешь. Ты хоть был на том месте где нашли веревку?
   - А как же, байбике. Я велел заложить это окно. В него уже больше не влезут.
   - Правильно, - вмешался Хаджи-Гирей, - в него не влезут - влезут в другое. Расширят и влезут.
   Ачихожа несколько растерялся.
   - Разве я не должен был это сделать? - спросил он.
   - Ты, наверное, и веревку убрал?
   - Конечно. Хорошая веревка, она нам пригодится.
   Хаджи-Гирей осуждающе покачал головой и сказал:
   - Ты немедленно вернешь ее на место.
   - Но мы заложили окно.
   - Разберешь и аккуратно все вынесешь из пещеры. Оставишь все так, как было до этого. Сделаешь, позовешь меня - я проверю. Веревку повесишь уже при мне. Делай все без суеты, скрытно. Где-то невдалеке поставь секретный пост. Стражник должен видеть вход в пещеру, оставаясь невидимым. Пусть запоминает всех, кто зайдет туда и докладывает тебе, а ты нам.
   Хаджи-Гирей  наклонил голову, давая понять, что сказал все. Джанике, отпустив Ачихожу, сказала:
   - Мне кажется, можно было бы ограничиться закладкой окна.
   - Ты была бы права, Ази-апте, если бы в крепости не было врагов. Большого труда не составит разобрать кладку и снова опустить веревку.
   - Ты думаешь у меня много врагов?
   - Не знаю сколько, но они есть. Твои враги возможно знают о моем приезде и хотят помешать твоим планам. Твоя смерть, Ази-апте, убереги тебя Аллах, избавила бы Ширина от необходимости делить с кем-либо власть.
   - Я согласна с тобой, Хаджи-Девлет. Теперь, я думаю, нужно поторопиться с возведением тебя на трон. Если я успею это сделать, то поживу, а иначе убьют. Гибель Шахбаза тому свидетельство. Бедный он бедный.
   Джанике снова поднесла платок к глазам. Хаджи-Гирей сказал:
   -  Он умер, защищая тебя, байбике, и за это ему воздастся. Я хотел бы умереть такой славной смертью.
   Не отреагировав на протестующий жест Джанике, продолжал:
   - Я, Ази-апте, обещал стражнику по имени Конче, что ты отметишь его усердие. Он правильно определил куда скрылся убийца и был непоколебим в своей уверенности. Среди растерявшейся толпы, он был единственным, кто не потерял голову.
   - Хорошо. Я дам ему две серебряных монеты.
   - А я присмотрюсь к нему и может, стоит приблизить его.
   - Ты правильно решил, мой мальчик, тебе нужно окружить себя верными людьми. Завтра я пошлю человека к Ширин-бею и приглашу его на поминки Шахбаза.
   - Других карчеев приглашать не будешь?
   - Нет необходимости. Я не хочу устраивать здесь базар. Решать будем я и он.
   - А не кажется тебе, что Шахбаза убил человек, подосланный Ширином?
   - Может быть. Тем скорее нам нужно с ним договариваться.
                ***
   Мухаммад отпустил гонца дочери Тохтамыша - Джанике и крепко задумался. Убитым оказался мурза Шахбаз, а ему доложили, что убита Джанике. Как посмели обмануть?! Он приказал вызвать Яруса.
   Что еще задумала эта недостойная дочь великого хана? Пригласила ли она других карачеев? Вошел капуджи-баши. Оставив его лежать у порога, Ширин спросил:
   - Так кого убил твой человек?
   - Он сказал, что байбике Кырк-Ора, но я теперь знаю, что он ошибся. Убит другой человек по имени...
   - Знаю! - перебил его  хозяин. - Почему он соврал?
   -  Его стали ловить ,и он едва спасся. У него не было возможности проверить кто упал от пущенного им камня. А целил он в байбике.
   - Где его семья?
   - Того кто стрелял? Она здесь в городе. У него есть сын и дочь.
   - Возьми под стражу его сына и скажи своему стрелку, что его мальчик останется жить, если умрет эта змея - Джанике.
   - Господин, я сделаю все, что ты сказал, но сейчас в Кырк-Оре переполох и надо было бы переждать пока успокоятся.
   - Я и так долго жду, а ты все водишь меня за нос. Подумай о своей голове. Уже пора ею украсить Главные ворота славного города Карасубазар. Я не знаю почему до сих пор это не сделал. Меня пригласили на поминки мурзы Шахбаза, а я должен был ехать на поминки Джанике и только по твоей глупости все так получилось. Не исправишь за оставшееся время - пеняй на себя.
   Услышав эти слова, капуджы-баши затрясся.
   - Господин, ты оставляешь мне только ночь и день?
   - Ты плохо соображаешь, Ярус. Я давал тебе много дней. Это ты сам себе оставил столько. Иди и быстрей выполняй, сказанное мною.
   Затем он вызвал слугу и приказал послать гонца к названному брату Барын-бею. Пусть посланец передаст, что Ширин-бей хочет встретиться с ним завтра в полдень там, где сливаются реки Биюк-Карасу и Танису. Оттуда, если брат не будет против, они вместе поедут в Кырк-Ор.
   Барын, хотя и был беем, слабо влиял на политику крымской Орды. Дружба с Ширином была неравноправной, но обоих устраивала, поэтому и продолжалась уже значительное время.
                ***
   Речушка Танасу, как обычно, летом, совсем обмелела и стала соответствовать своему наименованию - «Телячья вода». Сефер Барын, сняв сапоги, опустил ноги в холодную воду. Легкая прохлада волнами прошла по телу. Ощущение было в высшей степени приятным: Птичий гомон ласкал уши, глаза наслаждались созерцанием чистой воды, ее легкое движение нежно гладило натруженные ноги. Как хорошо человеку, если он никуда не спешит и может довериться природе. Она ничего от тебя не требует, а только отдает.
   Кроме природы Сефер любил лошадей. Чтобы иметь их столько, сколько пожелает душа - нужны были деньги, а их не было. На помощь пришел счастливый случай. Сеферу удалось приобрести только одного жеребца и тот стал предметом завистью всех богатеев.
   Этого коня звали Кокче. Он был необычайного окраса - голубовато-серого. Другого коня такой масти и такой стати ни у кого не было, поэтому, несмотря на простоту сбруи, на него всегда обращали внимание. Это льстило хозяину и раздражало богатых, имеющих деньги, но не знающих где подобного коня можно купить.
   Птичье пение вдруг замолкло, уступив место сорочьему стрекотанию. Явный признак того, что где-то близко появился человек. Сефер вынул ноги из воды и, улегшись на спину, поднял их к верху, чтобы быстрее высохли. Только натянул сапоги как из лесу на поляну выехали всадники. Впереди на буланом светло-рыжем коне восседал сам Ширин.
   Мухаммад обратил внимание сразу на две вещи: Барын был один и невдалеке пасся его несравненный Кокче. Поздоровались, Ширин спросил:
   - Ты один?
   Сефер усмехнулся:
   - Я подумал, что у тебя будет большая свита, поэтому решил не увеличивать ее своей.
   Мухаммад подумал, что Барын шутками пытается прикрыть свою бедность. Это все равно, что на простой халат поставить шелковую заплату. Она прикроет дыру, но оголит несостоятельность хозяина. Он ответил в тон шутнику:
   - Боишься разорить царицу Кырк-Ора?
   - Эту богачку легче удавить, чем разорить.
   - Заблуждаешься брат, ее и удавить  не так-то просто.
   И тут же, чтобы Барын не задал провокационный вопрос: «А откуда ты знаешь?», поспешил уточнить:
   - После смерти Эдигея она совсем не покидает свое гнездо.
   Барын понимающе кивнул головой и спросил:
   - Зачем мы к ней едем?
   - Давай отойдем в сторонку и обсудим этот вопрос.
   Они сели на камнях друг против друга так, что колени их соприкасались.
   - Хорошее здесь место, - сказал Мухаммад, - спокойное.
   - Можно подумать, что ты чего-то боишься.
   - Я не боюсь, я волнуюсь, - возразил Ширин, - как перед свадьбой.
   - Могут невесту увести?
   - Хуже, Сефер, хуже. Уводят власть.
   Барын почувствовал растерянность в словах названного брата, поэтому участливо спросил:
   - Кто уводит? Неужели ничтожнейшая дочь Тохтамыша?
   - Не совсем так. Она готова собственного отца вытащить из Рая, лишь бы не дать власть кому-то из нас.
   Слова «кому-то из нас» не ввели в заблуждение Барына. Он понимал, что под этой расплывчатой фразой подразумевается только одно имя - Ширин. Чтобы выразить свою безоговорочную поддержку, бодро сказал:
   - Если не хочешь иметь над своей головой никого, кроме Аллаха, объяви царем себя. Я же всегда тебя поддержу.
   Мухаммад хлопнул ладонью по колену Сефера.
   - Это я и хотел от тебя услышать. Теперь можно ехать. Как ни крути, а политика делается не на этих камнях, а на камнях Кырк-Ора.
   Проехав небольшое расстояние, Ширин сказал Сеферу:
   - Давай поменяемся конями. Я поеду на твоем Кокче, а ты на моем Акбаре.
   Барын сразу промолчал, а потом они въехали на узкую тропу, миновали ее, но тот продолжал помалкивать. Сефер заговорил только тогда, когда недовольное и невнятное бормотание Мухаммада дошло до его ушей.
   - Нет, брат мой, я только конем и отличаюсь от твоих слуг. Ты же хочешь лишить меня и этого.
   - Ты посмотри на моего Акбара, ахмак, - вспылил Ширин. - Разве на таких красавцах ездят слуги? Это же джубе. А как украшен! Наузы из золотых ниток, кованые бляхи у головы из позолоченного серебра! А седло! У кого ты видел такое украшенное седло? У кого из слуг ты видел такое?
   Барын слушал, нахмурив густые черные брови. Голова его наклонялась в такт шага коня. Казалось, он со всем, что говорит Мухаммад, соглашается. Ширин замолк и гневно посмотрел на спутника. Тот спокойно ответил:
   - Ты прав, брат, твой конь летает, как ветер, а украшен он, как единственный сын хана, но все это видно когда рядом, а мой конь заметен издалека, и все знают, что на таком может ехать только большой человек.
   - Согласен, - подхватил Ширин, - но подъезжают ближе и видят, что едет не тот, на кого подумали. Так и побить могут.
   - Ты преувеличиваешь, Мухаммад, не так уж и беден я. Мой халат из шелка и шит серебром.
   - Вот как! - воскликнул Ширин. - Это не тот халат, что я тебе подарил прошлым летом?
   Барын засопел от злости, но не стал отвечать грубостью, а нравоучительно сказал, так будто он не бей, а мулла.
   - Во имя Аллаха милостивого и милосердного, Пророк, да благословит его Всевышний, сказал: «Не ходи по земле горделиво, ибо не можешь ты расколоть землю, и рост твой не может достать гор».
   Щирин что-то пробормотал в ответ и до самого Кырк-Ора молчал. Здесь он свернул не к Восточным воротам, куда вела широкая дорога, и по ней было удобнее передвигаться его большой свите, а к Кичик-капу , что с южной стороны. К ним протянулась извилистая тропа, по которой в ряд можно было ехать только одному коню. Это и нужно было Мухаммаду. На широкой дороге встречные кланялись бы не ему, могущественному бею, а коню Барына. В понимании простолюдинов, именно на такой лошади и должен сидеть самый большой начальник.
   Гости спешились у дома, принадлежащего госпоже Кырк-Ора, и, отдав лошадей слугам, вошли в комнату, предназначенную для приемов.
   Вдоль стен стояли диваны, укрытые коврами и уложенные подушками. Перед ними - невысокие столики. Вошла Джанике, одетая в темное платье, за ней пожилой мужчина в темно-зеленном халате и в белой чалме хаджи. Он низко поклонились гостям. Джанике представила его:
   - Это мой дядя - Метисултан, сын славного Хаджи-бея.
   При этих словах Метисултан выступил вперед и призвал к поминальной молитве. Отдав долг покойному, омыли руки и приступили к еде. После нее приступили к беседе.
   Ширин отметил для себя, что злокозненная хозяйка Кырк-Ора жива и Ярус по справедливости должен понести наказание за невыполнение строго указания господина.
   В комнату вошел Басыр и, следуя жесту госпожи, сел слева от нее. С правой стороны сидел ее дядя. На груди темника сиял полумесяц, усыпанный алмазами. Сабля, положенная на колени, была забрана в ножны, отделанные золотом и самоцветными камнями. Жесткий взгляд Басыра встретился с растерянными глазами Ширина. Некоторое время темник смотрел на бея, а затем наклонился к Джанике и что-то ей сказал. Та обратилась к гостям:
   - Мурза Басыр, мой темник, что-то хочет нам сообщить. Говори, Басыр.
   К этому нужно сказать, что хозяйка Кырк-Ора после похорон Шахбаза много времени потратила на подготовку к встрече с Ширином и, в последующем, все ее кажущиеся неожиданными действия были заранее продуманы.
   - Байбике, - сказал темник, - я не успел доложить тебе раньше об этом, поэтому скажу сейчас. Сегодня рано утром мои люди услышали крик под скалой. Прибежали туда и увидели человека. Кости его были поломаны и он едва дышал Он пытался по веревке забраться в крепость, но та не выдержала его веса и оборвалась. При нем мы нашли пращу и три кремня. Хотели допросить, но он умер, не успев даже назвать себя.
   При этих словах, с места где сидели карачеи, раздался вздох облегчения. Джанике посмотрела туда и увидела как засуетился Ширин. Ему стало стыдно, что не смог совладать со своими чувствами.
   - Его кто-нибудь узнал? - спросил Мухаммад, пытаясь замять допущенную несдержанность
   - Нет, - ответил Басыр, - но мы решили показать его в долине. Положим на арбу и повезем по деревням. Мы узнаем кто подослал этого убийцу.
   - Можешь привезти и в мой бейлик, - подсказал Ширин, - пусть и там посмотрят.
   - Мы возможно последуем твоему совету, бей, - сказала Джанике, - хотя, Басыр, я подумала о другом. Разве мы не обязаны мусульманина предать земле до захода солнца?
   - Это так, - согласился Басыр, - но тогда мы не узнаем кто подослал этого убийцу. Завтра может появиться другой.
   - Не появится, - заметила Джанике и добавила, - если сумеем с нашими гостями решить один очень важный вопрос.
   - Ты хочешь сказать, торун, что кто-то из них имеет отношение к этому случаю? - спросил Метисултан, вкладывая в этот вопрос как можно больше наивности.
   - Как ты мог  подумать такое, Метисултан? - горячо возразила Джанике. - Мои гости вне подозрений! Я хотела сказать, что решение того вопроса позволит смирить моих врагов с мыслью, что они не смогут уже ничего изменить.
   Подумав, что Ширин с трудом сдерживает себя, чтобы не обидеться и не покинуть ее кров, Джанике решила прекратить спектакль. Она сказала:
   - В прошлую нашу встречу, Мухаммад, мы пришли к мысли, что крымской земле необходимы мир и спокойствие и это нам даст единодушно избранный хан.
   - Извини, ханым, - перебил ее Ширин, - помнится, под конец ты пожелала мне озарения Всевышнего. Это свидетельствует, что я не был с тобой согласен.
   - Неужели ты до сих пор не прозрел?
   - Ты права, ханым, я остался при своем мнении.
   - Сефер, ты тоже далек от озарения? - спросила Джанике.
   Барын до этого сидел с закрытыми глазами, прислушиваясь к тому, что делается в комнате. Он открыл глаза и удивленно посмотрел на хозяйку.
   - Под непонятный для меня разговор, - сказал он, - мне хорошо думалось о том как ладно улеглись чебуреки в моем животе.
   - Извини, я считала Мухаммад посвятил тебя в наш спор.
   - Он со мной говорит только о Кокче.
   - Тогда я тебе расскажу. Приехал как-то ко мне мой друг, Мухаммад и заявляет, что он единственный, кто может возглавить крымский улус после гибели моего мужа эмира Эдигея.
   - Он правду сказал, - заметил Сефер.
   - Если жить одним днем, то это так, - согласилась Джанике, - но следует подумать, что последует за этим. Появится много желающих повторить его опыт.
   - А когда было иначе? - вяло промолвил Барын.
   Джанике начал раздражать этот полусонный молодой бей, хотелось сказать грубость, но нежелание обострять отношения, победило, и она доброжелательно промолвила:
   - Ты прав, Сефер, в том, что всегда был избыток желающих занять высший пост. Вспомни, что творилось на монгольской земле, пока наш великий Чингисхан не навел там порядок, установив тюре. По этому священному закону высший престол мог принадлежать только человеку из его рода - чингисиду. С тех пор никто и никогда не переступал его.
   - Разве есть закон, который люди не стремились бы обойти?
   - Какой ты непонятливый, Сефер, я о таком законе и напомнила тебе! Его нельзя обойти! Наш народ будет жить, пока будет исполнять заветы Потрясателя Вселенной!
   Она обратилась к Метисултану:
   - Расскажи им тот стих, что я вчера слышала.
   - Зачем нам стихи? - удивился Ширин.
   - Кто лучше поэта отражает жизнь? - напомнила Джанике. - Говори, дядя.
   Метисултан встал с места и, поклонившись племяннице, заговорил. Тон его был сумрачным, похожим на те слова, которые прозвучали:
   Небо звездное, бывало,
   Подворачивалось -
   Вот какая распря шла
   Всенародная.
   На постель тут не ложилися.
   Мать широкая  земля
   Содрогалася -
   Вот какая распря шла
   Всеязычная.
   В одеяло тут не кутались,
   Все мечами переведывались,
   Друг на друга всяк посягал,
   Вольной волей никто не живал.
   Метисултан замолк и, переведя дух, сказал:
   - Так было на нашей общей родине, так может стать и здесь, если не прислушаться к тому, что говорит Ази-Джанике.
   - Ты добилась того, Джанике-ханым, что я испугался, - проговорил Сефер, - но от этого мне не стало яснее, что ты хочешь.
   - Я хочу, чтобы выполнялся завет Чингисхана, который завещал нам ставить на высшую власть только того, кто принадлежит к «Алтан уруге».
   - Этот закон касался Золотой орды, но не нашего улуса, - возразил Мухаммад.
   - Он касается тех, кто не хочет, чтобы в его улусе мать широка земля содрогалася.
   Барын вмешался в разговор. Он сказал:
   - Был «Алтан уруг», станет «Алтан Ширин».
   - У тебя один язык с Мухаммадом, Барын, - недовольно заметила Джанике.
   - У меня и сердце с ним одно.
   Ширин, почувствовал, что его позиция усилилась, решил наступать. Он спросил, не скрывая, заложенного в вопросе, издевательства:
   - И кого ты предлагаешь, ханым? Опять Гиясэддина?
   Джанике долго всматривалась в улыбчивое лицо бея и, едва разжимая губы, ответила:
   - Нет. Гиясэддина убили.
   - Алла! Так быстро? - деланно удивился Ширин. - И кто же вместо него?
   Выдержав паузу, ханым отчеканила:
   - Его сын - Хаджи-Девлет-Гирей.
   Наступило то мгновение, к которому Джанике шла не один день. Искреннее удивление Ширина и растерянность Барына были ей наградой. Она хлопнула в ладоши и сказала, вошедшей служанке:
   - Найди Хаджи-Гирея и пригласи его сюда. И вели принести кумысу.
   Внесли кумыс, разлили его по чашкам, а сына Гиясэддина все не было. Никто не знал о маленькой уловке Джанике. Она договорилась с юношей, что он не сразу прибежит на зов, а выдержит паузу. Она спросила вошедшую служанку:
   - Где же Хаджи-Гирей?
   - Его ищут, байбике.
   - Почему он не был на поминках? - недовольно спросил Ширин.
   - У него было нужное дело в Солхате, и он должен был вернуться во время, но видно что-то задержало его, - объяснила Джанике.
   Хаджи-Гирей вошел в комнату и, слегка наклонив голову, сказал:
   -Селям алейкум.
   Ему ответили не сразу - так велико было изумление карачеев, вызванное его видом. Джанике тщательно готовилась к этому событию. До мелочей продумало одеяние и первые шаги претендента на крымский престол.
   Беи оценили едва заметный кивок - у знатного человека шея должна плохо гнуться. Они во все глаза всматривались в его лицо и невольно видели в нем юного Потрясателя Вселенной. Не испорченное смешением кровей, чистое монгольское лицо с достаточно широкими скулами, узкая рыжеватая бородка несколько уменьшало их ширину. Под слегка приплюснутым носом к кончикам губ свешивались тонкие усы. Зеленоватые глаза светились умом и равнодушием. Да, да он именно равнодушно взирал на людей, от которых, казалось бы, зависит его судьба. Беи с понятным волнением смотрели на него, он же на них равнодушно. Чья же судьба решалась в этот момент - его или карачеев? Наблюдая за этой немой сценой, Джанике довольно усмехнулась.
   Одежда Хаджи-Гирея вызвала не меньшее изумление. Халат из голубого китайского шелка был украшен золотым шитьем и охвачен поясом с большой золотой пряжкой изображавшей двух драконов, сцепившихся в мертвой схватке. Голубая чалма была украшена страусовым пером. Оно крепилось золотой брошью, в центре которой сияла необыкновенной красоты жемчужина.
   По жесту руки Джанике, Хаджи-Гирей занял место Метисултана, который с готовностью отодвинулся. Выполняя предварительные указания, юноша едва облокотился о подушки. Это придало его позе величественность и говорило о том, что костяк его крепок, а мышцы хорошо с ним согласуются.
   Ширин прервал молчание.
   - Говорят ты сын Гиясэддина?
   - Да - я сын достойного Гиясэддина. Пусть будет вечна память о нем.
   - А как доказать это?
   Вопрос задал Барын, только-только преодолевший очарование, вызванное появлением этого юноши.
   - В Троках знают чей я сын. Кроме того, в мечети есть запись о моем рождении. И еще. Я жил на литовском хуторе. Там тоже знают чей я сын.
   - А почему ты жил среди гяуров, а не в своей семье?
   Этот вопрос мог задать Барын и это было бы естественно, но спросил Мухаммад, который лучше других знал почему сын Гиясэддина жил среди гяуров.
   Лицо юноши омрачилось и на скулах заходили желваки. Джанике поняла его состояние, поэтому шепнула:
   - Ответь ему спокойно.
   - Я был еще мал летами, - сказал Хаджи-Гирей, - когда отцу приснился нехороший сон. Он обратился к святым людям, чтобы те растолковали его. Они предсказали ему насильственную смерть и посоветовали спрятать меня подальше от семьи.  В этом случае, сказали они, род будет продолжен. Ведь я был один сын у отца. Да будет с ним милость Аллаха.
   - Как же ты мог жить среди гяуров?- спросил Барын.
   - Но они такие же люди как и мы. Они не мешали мне молиться и соблюдать наши обычаи.
   Немного подумав, Хаджи-Гирей продолжил:
   - Наш Аллах и их Бог ни в чем не уступают друг другу. Они добры к верующим в них и справедливо строги к нечестивцам. Я знаю молитвы литовцев, они учили наши молитвы.
   - Ты молился их Богу?
   - Да, я молился Марьям, матери Исы. Она очень сильная святая и всегда помогает тем, кто ее любит и почитает.
   Юноша пригубил кумысу и стал ждать очередных вопросов. Ширину очень хотелось пошептаться с Сефером, но это могли понять так, что он не живет своим умом. Он спросил:
   - Какая сила за тобой стоит?
   Этот вопрос не был неожиданным, поэтому и ответ был твердым:
   - Рядом со мной Ази-Джанике и темник эмира Эдигея - Басыр.
   - А что за ними?
   Тут вмешалась Джанике:
   - Тебе ли не знать, Ширин-бей, что за мной. Почему ты сюда приехал, если думаешь, что за мной ничего нет.
   - Я хотел узнать мнение Хаджи-Гирея.
   - Ты хочешь услышать мое мнение? - чуть повысив голос, спросил юноша. - Так слушай. Ази-Джанике - богатая наследница своего деда Хаджи-бека и мужа своего эмира Эдигея. А если не знаете, что имеет мурза Басыр, то выйдем из дому и посмотрим.
   С этими словами Хаджи-Гирей встал и, не оглядываясь, направился к выходу. Он шел и спиной чувствовал, что карачеи встали с мест и следуют за ним. Это почти победа!
   Он остановился у коновязи, обратив внимание на жеребца необыкновенной масти. Конь, увидев, что к нему подходит чужой человек, негромко заржал.
   - Чей ты красавец? - спросил Хаджи-Гирей, почесав его за ухом.
   Еле дыша от гордости, Сефер сказал:
   - Это мой конь. Его зовут Кокче
   - Кокче, - повторил Хаджи-Гирей, - красивое имя, но необычное, как и сам конь.
   Юноша повел гостей к северному обрыву. В крепости было еще светло, хотя солнце уже скрылось за скалами. Внизу, в долине, было сумрачно, горящие там костры, были похожи на большие звезды. Между ними сновали люди и кони.
   Ширин машинально начал подсчитывать количество огней, но вскоре сбился со счета. Досадливо прошептал:
   - Вот он где!
   У Хаджи-Гирея был острый слух.
   - Ты это о чем? - спросил он.
   - Да, так, - ответил Ширин и у него засосало под ложечкой, будто с утра ничего не ел.
   Вот он где, этот тумен! Мог бы и раньше догадаться и, прежде чем сюда ехать, нужно было подсчитать, что он может противопоставить этой силе. Возможно и другие карачеи уже знают чем располагает царица Кырк-Ора. Как они себя поведут? Вот Барын уже что-то забегал глазами.
   Сефер действительно, уловив растерянность названного брата,  начал лихорадочно продумывать последствия своей безоговорочной поддержки Ширина. Возможно содрогнется «мать широка земля» и полетят головы во все стороны. Среди них будет и его - Барына. Стоит ли в молодые годы расставаться с головой? Мухаммад стар и, возможно, он не так ею дорожит. Был бы тут его сын Мамак, с ним можно было бы посоветоваться, а с этим...
   Тревожное стояние у обрыва было прервано призывом к молитве, раздавшимся от крепостной мечети. Повернувшись в сторону Мекки, гости и хозяева несколько раз нараспев произнесли: «Сила и могущество только у Аллаха!», а затем прочли шахаду. При этом «царица» Кырк-Ора молилась в стороне. Ислам не делает различия между богатыми и бедными - они равны перед Всевышним, но между мужчиной и женщиной Пророк установил преграду, поэтому и молятся раздельно. Что самое удиви/тельное, Джанике, активная в политике, в этом случае смиренно молилась отдельно, безропотно признав верховенство мужчин
   Закончив молитву, снова, уже молча, обозрели долину, заполненную огнями костров, и также молча пошли к дому Джанике. Ширин остановился у коновязи.
   - Мы не будем входить в дом, - сказал он.
   Сефер обиделся: «Почему решаешь за меня?», но ничего вслух не сказал. Джанике удивилась решению гостей.
   - Разве вы не хотите еще испить кумысу? - спросила она. - Разве вы не хотите пожелать моему дому мира и благополучия?
   Ширин еще обдумывал ответ, как Барын сделал шаг в сторону Хаджи-Гирея и сказал:
   - Тебе понравился мой конь. Возьми его себе. Он твой.
   Юноша зарделся от радости и, обняв Сефера, произнес:
   - Это такой щедрый подарок, Барын-бей, что он никогда не забудется!
   Джанике что-то шепнула Басыру и тот скорым шагом куда-то удалился. Ширин еще больше помрачнел. Чтобы скрыть свое состояние, подошел к Акбару и стал проверять упряжь. Джанике с тревогой ждала ответа на свой вопрос.
   Справившись с упряжью, Ширин повернулся к Джанике. Лицо его дышало решимостью. Он торжественно сказал:
   - Мир дому твоему, Джанике-ханым. Собирай карачеев, я поддержу Хаджи-Гирея.
   В это время по камням зацокали копыта и к коновязи двое слуг подвели арабского скакуна. Упряжь и седло в огнях факелов отсвечивали золотом. А грива, заплетенная во множество косиц, была чернее ночи.
   - Это тебе, - сказала Джанике, - протягивая повод Барыну.
   Тот ошалел от радости. Если его Кокче был подобен Луне, то этот гнедой рысак похож на восходящее Солнце! А сколько золота на нем!
   Подошел Хаджи-Гирей и почти насильно вложил повод в руку бея. При этом  сказал:
   - Бери коня. Пусть он будет тебе как брат.
   Растроганный Сефер схватил руку юноши и поцеловал ее. В это время Ширин садился на своего Акбара и не видел этой сцены. Аллах уберег его от ненужных переживаний.
   Когда гости уехали, хозяева вернулись в комнату приемов. Джанике уселась на свое место и устало прикрыла глаза - сказывались волнения последних дней. Мужчины разместились там, где сидели до этого карачеи. Джанике открыла глаза и, увидев их мрачные лица, улыбнулась одними глазами и торжественно сказала:
   - Ты будешь ханом, мой мальчик!
  Вскоре крымские беи, по инициативе Ширина, избрали своим ханом сына Гиясэддина прямого
потомка Чингисхана через его старшего сына  Джучи.
               Это произошло в 1428 году. В то время хану было 18 лет.

                ГЛАВА V
                ПЕРВАЯ  БИТВА
   Если кто скажет, что знает как в пространстве распространяются новости - не верьте ему. Иную новость даже самый быстрый конь не обгонит. Подтверждение этой мысли найдем в событии, случившемся в Золотой орде. Еще ни одно ухо не слышало о мятеже в Крыму, а хан Улу-Мухаммад уже несколько дней как терзает своих придворных, заставляя готовить поход на, казалось бы, покорный улус. Непонимание необходимости этого похода и отсутствие денег (ушли те времена когда с подвластных земель серебро самотеком собиралось в Сарай) вызвали противодействие со стороны своевольных мурз. Они безнаказанно уводили свои улусы в бескрайние степи, оставляя Улу-Мухаммада наедине со своими беспокойными мыслями.
   Вот тут и пришла новость: в Крыму карачеи провозгласили своим ханом чингисида Хаджи-Девлета, сына Гиясэддина. Мятеж! Но как мог Улу-Мухаммад узнать об этом до того как примчался на взмыленном коне гонец наместника? Придворные начали славословить повелителя, видя теперь в его деяниях не беспричинную возню, а зоркость избранника Аллаха.
Хана не радовали эти восторги, его мучила одна мысль - опоздал. Так были повержены сторонники передачи новостей из уха в ухо.
                ***
   Наместник хана Золотой орды мурза Таянчар приехал в Кырк-Ор из Солхата, чтобы засвидетельствовать крымскому хану свое почтение и в качестве «подарка» преподнести ему известие, что в Орду послан, но с большой задержкой, гонец с сообщением о событии.
   Крымский хан с высоты престола, который давно приготовил для себя эмир Эдигей, но не воспользовался им, смотрел в спину, распластавшегося на ковре мурзы, и думал как оценить поступок его: как предательство по отношению к новой власти или как глупость, выразившуюся в чрезмерном усердии? Джанике, сидевшая чуть ниже, поманила его пальцем и шепнула:
   - Похвали его. Он пригодится.
   Хаджи-Гирей сказал:
   - Поднимись, мурза Таянчар
   Тот выпрямился и уселся на пятки. Хан продолжал:
   - Я понимаю тебя, мурза, ты выполнил свой служебный долг, отправив гонца в Орду, но ты здесь, и я думаю, что сердцем ты со мной.
   - Да, мой господин, ты правильно оценил мои действия.
   - Тогда скажи, как поступит Улу-Мухаммад, получив такую новость?
   - Он соберет войско и придет сюда. В лучшем случае, он заставит тебя присягнуть ему, а в худшем - убьет.
   - Выходит, если я присягну ему, то стану его наместником здесь. Как тебе это понравится?
   - Что делать, господин?
   - Если ты так веришь в силу своего хана, то зачем пришел сюда? Ведь, если Улу-Мухаммад узнает, что мы обсуждали здесь с тобой, то он убьет тебя!
   - Да, господин.
   - Тогда почему ты здесь?!
   - Не знаю, господин.
   Хаджи-Гирея забавляла и одновременно огорчала такая беспросветная тупость наместника. Если бы он не был зачем-то ему нужен, то, без сожаления, прогнал бы. Посмотрел в сторону Джанике, та слегка улыбнулась и кивнула головой.
   - Хорошо, мурза Таянчар, я принимаю твои объяснения, - сказал хан, - но учти, если победит Улу-Мухаммад, тебе головы не сносить, независимо от того, простит он меня или нет. Одержу победу я, то оставлю тебя не только живым, но и вознагражу.
   - Ты дашь мне много золота, хан?
   - Что золото? - усмехнулся Хаджи-Гирей, - оно есть и его нет. Я дам тебе в руки «лампу Аладдина», сделаю своим актачу-беем. Когда я буду садиться на коня, ты будешь держать стремя, сходить - ты будешь подставлять мне плечо. Свою близость к хану ты сможешь хорошо использовать для умножения своего богатства. Что ты на это скажешь?
   - Я согласен, великий хан!
   Лицо Хаджи-Гирея расплылось в улыбке: его впервые назвали «великим ханом». Несмотря на то, что это не по чину и не по заслугам - все равно приятно.
   - А сейчас, - сказал хан, - возвращайся в Солхат и пошли в Орду второго гонца. Пусть он скажет так: у Хаджи-Гирея совсем нет войска, карачеи не хотят давать ему людей, и он собирается бежать в Литву. Понял?
   - Как не понять, великий хан. Я сегодня же пошлю гонца.
   - И еще. Заверь Улу-Мухаммада, что выставишь посты на Оре и перехватишь меня, если я действительно вздумаю бежать из Крыма. Сделаешь так - быть тебе актачу-беем. Иди.
   Когда в Орду прибыл второй гонец из Солхата и передал сообщение о разногласиях в Крыму, Улу-Мухаммад обрадовался услышанному. Он все еще не мог собрать достаточное количество войска, а тут появилась серьезная надежда малыми силами свернуть шею крымской смуте.
   Он сумел собрать только десять тысяч воинов и вынужден был пополнить свое войско кешиктенами. Он добрым словом вспомнил прародителя своего, Чингисхана, который завещал будущим властителям поддерживать численность гвардии не ниже десяти тысяч. Вот сейчас эта сила, как никогда, пригодилась.
   Хаджи-Гирей тоже не мог похвастаться численностью войск. Беи, опасаясь ослабить себя, неохотно отдавали ему своих людей. С большим трудом удалось собрать что-то около двадцати тысяч. Он не знал чем будет располагать ордынский хан, поэтому очень волновался, считая такое количество войск недостаточным.
   Басыр, недавно побывавший в Орде, и наиболее опытный в военных делах, успокаивал, заверяя, что Улу-Мухаммаду не удастся сколотить большое войско. Людей в Орде становится все меньше и меньше. И денег у хана нет.
   И вот слова Басыра подтвердились. Пришла весть, что ордынцы движутся в сторону Крыма и их мало. Темник посоветовал вывести крымское войско за Ор в сторону озера Сут-су. На этом месте эмир Эдигей уже останавливал ордынское войско.
   Беи охотно отказались от руководства своими отрядами, обеспечивая себе, на случай победы Улу-Мухаммада, хоть относительную, но все же непричастность к сопротивлению. Это огорчило Хаджи-Гирея, но одновременно развязало ему руки: кроме как с Басыром, ему ни с кем не нужно было обсуждать военные вопросы.
   Оставив войско в степи у Ора, Хаджи-Гирей и Басыр поехали в сторону озера и остановились неподалеку от него. Темник махнул плетью и охрана отъехала, чтобы не слышать о чем говорят начальники. Хан сказал:
   - Говори, Басыр, что нужно делать, не стесняйся. Ведь я никогда не руководил войсками.
   - Понял, господин. Воевать меня учил эмир Эдигей и, думаю, я тебя не подведу. Я привел тебя на это место не случайно. Здесь эмир разгромил большое войско, посланное ханом Тимуром на его усмирение. Думаю, не будет ошибкой, если мы повторим то, что делал тогда эмир.
   - Говори, мурза.
   - Посмотри вправо, господин, Что ты там видишь?
   - Воду. Там, наверное, море.
   - Правильно, господин, но там можно укрыть большой отряд.
   -Там можно сделать засаду?
   - Именно там я стоял со своим отрядом. Войско из Орды минует озеро, оно будет слева от него. Они обратят внимание на камыши у берега. Могут поджечь их, но на разведку у них времени не останется: они увидят впереди наше войско. Чуть ниже того места, где мы стоим, они построятся для атаки. Справа от них будут находиться вон те два кургана. За ними, если пожелаешь, можно спрятать часть нашего войска
   - А что останется у меня?
   - У тебя перед противником будет мало войска и это хорошо.
   - Объясни, почему?
   - Враг видит перед собой жидкие ряды противника и, не заботясь о флангах и тыле, сломя голову бросится в атаку. Ты примешь первый удар и тебе будет трудно, несмотря на то, что я оставлю тебе больше половины своего тумена. Они будут стоять насмерть и без команды не отойдут. Сводный отряд беев спрячем за курганами. Я буду находиться на одном из тех курганов и, когда наступит время, дам сигнал засадным отрядам, и они атакуют противника с двух сторон и сбросят в Гнилое озеро.
   С востока, откуда должны были появиться ордынцы, поднялась пыль. К хану подскакал начальник охраны Конча и, показывая плетью в эту сторону, сказал:
   - Господин, нужно уезжать.
   Басыр посмотрел туда же и спокойно ответил:
   - Хану, уезжать не надо. Там мои люди, Конча, пропустишь к хану командира отряда.
   Тот отъехал на прежнее место и стал ждать. Вот от Сут-су показалась конная группа. Охранник поднял руку, и она остановилась. От нее один отделился и сначала подъехал к Конче, а затем направился к двум отдельно стоящим всадникам. Не подъезжая к ним, он соскочил с лошади и, низко поклонившись хану, остался на месте. Басыр приказал:
   - Подойди ближе, Файзы, и расскажи что видел?
   Тот, обращаясь к хану, сказал:
   - Завтра поутру враг будет здесь.
   - Хорошо. Что еще?
   - Я два дня и две ночи следил за ними. Сейчас вечер, и они остановятся на ночевку. Они думают, что ты их вообще не ждешь или ждешь в Крыму.
   - Откуда знаешь?
   - Они так говорят, а я слушал.
   - Сколько их?
   - Я посчитал и у меня получилось два тумена. Один вооружен как обычно: лук, сабля и кожаный щит, а другой тумен в панцирях и высоких шлемах. Кроме обычного вооружения у них кистени на цепях и топоры.
   - Это ханская гвардия, - пояснил Басыр. - Не от хорошей жизни Улу-Мухаммад взял ее всю с собой.
   Он увидел как посуровело лицо хана - предстоящая встреча с кешиктенами не могла придать ему бодрости.
   - Мой тумен, господин, устоит против кешиктенов, - заверил хана Басыр и, обращаясь к разведчику, спросил:
   - Что еще, Файзы?
   - Это все, господин.
   - Тогда бери свою сотню и езжай снова к ордынцам. Будешь их беспокоить. Они должны плохо спать эту ночь.
   Хаджи-Гирей возразил:
   - А если, туменбаши, не мешать Улу-Мухаммаду сладко спать эту ночь? Пусть думает, что мы не готовы к сопротивлению. Езжай юзбаши к своей сотне и жди указаний.
   Когда Файзы, выполняя волю хана, отъехал, Басыр спросил:
   - Почему, мой господин, ты не позволил послать людей?
   - Видишь ли, ордынский хан думает, что мы не только не готовы к сопротивлению, но вообще  в панике. Пусть так и думает. Если тревожить его, то он посчитает, что ошибся и насторожится.
   - Извини, хан, но Файзы нам этого не говорил.
   Хаджи-Гирей вынужден был рассказать Басыру о втором гонце, посланном в Орду Таянчаром. Лицо тумен-баши просветлело.
   - Если Улу-Мухаммад поверил этому, то это - половина победы, мой хан!
   -  Я еще кой что хочу изменить, Басыр. Мы не будем прятать войско за курганами. Пусть наш противник увидит, что ему противостоят большие силы и пусть у него откроется рот от удивления и от страха заноет печень.
   - А вдруг он не испугается?
   - Он из камня сделан? Нет людей, которые бы не знали страха. Возможно Улу-Мухаммад смелый человек, и он не побежит, но настроение у него испортится. Оно передастся командирам, а от них войску. Представь себе ты едешь по горной дороге и от хорошего настроения поешь песни. И вдруг тебе на голову свалился камень. Он не убил тебя, но шишку набил. Ты будешь после этого снова петь песни?
   - Я буду рычать, господин. Но давай решим еще один вопрос. Засаду у озера ты тоже отменяешь?
   - Нет. Засада пусть остается. Она решит наше сражение, поэтому возьми ее на себя. Ты сам определишь время вступления в бой.
   - Я все сделаю, господин, но позволь дать тебе один совет.
   -  Говори, Басыр.
   - Смени коня. Твой Кокче так красив, что каждый воин будет рад завладеть им, чтобы потом дорого продать.
   Хан довольно улыбнулся.
   - Это хороший совет, но я не последую ему. Пусть Файзы со своими людьми усилит мою охрану. А вообще, Басыр, скажи, неужели я стою меньше, чем мой конь?
   - А кто будет знать, что ты хан? Одет ты в простую одежду, под халатом у тебя только кольчуга, а на голове кожаный шлем. Тысячи воинов так одеты.
   - Но у меня только три стрелы в колчане!
   -  Кто это увидит издалека? А Кокче далеко виден.
   - Ты убедил меня, Басыр, но я все равно не буду менять коня. На дереве Судеб у Аллаха мой листок еще крепко держится.
   - Кто это может знать, господин?
   - Я открою тебе одну тайну, но ты держи ее при себе.
   - Как скажешь, господин, - без энтузиазма произнес туменбаши.
   - Тебе не интересно? - удивился хан.
   - Не в этом дело, господин. Жизнь подсказывает: много дорог знаешь - долго живешь, много тайн знаешь - скоро мертвым становишься.
   - Не бойся, это не страшная тайна, - успокоил Хаджи-Гирей. - Поедем, я по дороге ее расскажу. Вчера вечером я пошел в гяурскую церковь и стоял там на коленях перед иконой Марьям. Я просил ее о помощи в предстоящей битве. Я знаю по-литовски молитву, она называется «Ave Maria». Она начинается так: «Богородице, Дево, радуйся благодатная Мария, Господь с Тобою». Я прочел ее сто пятьдесят раз и почувствовал удивительное облегчение на сердце. Я плакал от нахлынувших чувств и пообещал Деве, в случае победы, продать самое дорогое, что у меня есть - Кокче и купить на эти деньги большую свечу и зажечь ее перед иконой Марьям.
   - Я послушал тебя, господин, и мне стала понятна твоя уверенность в победе. Я слышал, что Марьям имеет большую силу. Я уверен, что Аллах видел как ты молился и похвалил тебя.
   Они приехали в лагерь к заходу солнца и услышали азан. Совершив обряд, молча разошлись по палаткам, чтобы ночь отдать бодрящему сну.
   Войско Улу-Мухаммада, после ночного отдыха, бодро направилось по направлению к Крыму, предполагая до захода солнца пройти Ор. Хан ехал впереди, подремывая в седле. Утреннее солнце приятно согревало спину. Вдруг он услышал недоуменный шепоток. приоткрыл глаза и тут же широко открыл. Впереди, примерно в двух тысячах шагах, колыхалась густая линия вражеского войска.
   Несколько мгновений, без проблеска мысли, он смотрел на чернеющий вдали частокол копий. Придя в себя, подумал, что наместник его предал. Он сообщал о разногласиях в Крыму, о предстоящем побеге в Литву выскочки-хана, а тут полная готовность к сражению.
   Улу-Мухаммад дал команду развернуть войска и подозвал к себе онбаши Озиза. Командир десятки кешиктенов был на хорошем счету у хана, и он часто поручал ему сложные задания.
   - Возьми своих людей и уйди туда, - хан махнул плетью в северную сторону.
   Отвечая на удивленный взгляд онбаши, продолжил:
   - Ты не будешь участвовать в сражении. И как бы оно ни закончилось, проберись в Крым. В Солхате или в другом месте, найди моего наместника мурзу Таянчара и убей его. Голову привезешь мне. Выполняй.
   Тем временем враг начал движение вперед и хан отвлекся для дачи указаний. Он выпустил вперед кешиктенов, намериваясь мощным ударом сломить сопротивление врага, и это ему почти удалось. Удар пришелся по тумену, сформированному карачеями, и он дрогнул. Улу-Мухаммад воспрянул духом - против его гвардейцев никто не устоит.
   Но вот противник перестроился и начал теснить его войско. Впереди вражеского отряда находился воин, восседавший на коне необычной масти. А вдруг это сам Хаджи-Гирей? Хан подозвал к себе начальника охраны.
   - Видишь всадника на сером коне? Пошли туда людей и пусть его убьют. Конь будет наградой тому, кто это сделает.
   Файзы первый увидел, что к Хаджи-Гирею пробивается группа кешиктенов противника. Они, как клином, раздвигали ряды крымского войска. Онбаши бросил свою сотню навстречу им, а сам пробился к хану.
   - Ты что? - крикнул тот, когда его коня схватили под узды.
   - Господин, на тебя охотятся. Нужно выбираться отсюда.
   - Мы побеждаем, Файзы?
   - Еще нет. Они хорошо дерутся.
   И тут где-то вдалеке раздалось многоголосное «Уррах!» и вражеские ряды дрогнули.
   - Вот теперь побеждаем, господин, - сказал Файзы и отпустил узду ханской лошади.
   Хаджи-Гирей поднял над головой саблю и ринулся вдогонку за убегающим противником.
   Улу-Мухаммад понял, что сражение проиграно. Он приказал трубить отступление и направил своего коня на север. В свою очередь Хаджи-Гирей распорядился не преследовать противника. Зачем ему лишние жертвы? Главное сделано - Орда еще долго не захочет повторить свой горький опыт.
   В отбитом обозе пожива была не велика, но это не омрачило радости победы. Она стала большей, когда узнали, что хан отказывается от своей доли добычи, а это, как минимум, половина.
   Вся дорога от Перекопа до Кырк-Ора стала триумфальной для молодого хана. Женщины выносили малых детей, чтобы показать их защитника. Кому удавалось дотронуться до его ног, опирающихся на серебряные стремена, считали, что дотронулись до азиза.
   Кокче, на котором с достоинством восседал хан, был послан ему самим Аллахом. На его боках темнели пятна запекшейся вражеской крови и люди прикладывались к ним, чтобы излечиться от недугов.
   В ознаменование победы был организован байрам. Карачеи, не проявив особого усердия в сражении, оказались весьма активными в подготовке к пиршеству. Долина Ашлама, что внизу под Кырк-Ором, была заполнена простым и богатым людом. Но выделялся среди них один хан. Он единственный сидел на кожаных подушках, поджав под себя ноги, а остальные прямо на земле. Это напоминало о тех временах, когда богатые были не так заносчивы, а бедные не так бесправны. Жарко горели сотни костров и на них жарилась и варилась всевозможная снедь.
   Кто бы ни подходил к Хаджи-Гирею, каждый встречал радушный прием. Его спрашивали о здоровье, о здоровье родственников и одаривали небольшой суммой денег. В разговоре с карачеями или простыми людьми, хан одинаково восхищался их подвигами и благодарил за поддержку в борьбе с общим врагом. Все это создавало обстановку дружелюбия и способствовало всенародному веселью.
   Хаджи-Гирею докладывали, что люди между собой благодарят Аллаха за то, что он услышал молитвы простого народа и дал ему хорошего хана. Они говорили, что видели как в сражении молодой хан летал над головами врагов на своем Кокче и разил их саблей, из конца которой вылетала молния. Хаджи-Гирей подумал, что не должен продавать своего коня, ставшего легендой. Чтобы выполнить обещание, данное Деве Марии, он продаст двух других коней и поставит две большие свечи вместо одной. Он посчитал, что Святая не осудит за такое нарушение обета. Она должна понимать, что он не может расстаться с конем, присланным ему самим Аллахом.

                ГЛАВА VI
                МЕДЖЛИС
   Никогда Кырк-Ор не был так многолюден - хан призвал на меджлис самых достойных и уважаемых Крымского улуса. Среди них беи: Ширин, Барын, Кыпчак, Аргын и мурза Таянчар. Каждый из приглашенных привел с собой внушительную свиту. Если бы их всех поставить вплотную друг к другу, то и тогда не хватило бы свободного места в крепости. По указанию Джанике начальник ворот Ачихожа встречал гостей у Биюк-капу и с почетом провожал по Главной улице. Чаще всего было так - бей прибывает к месту, а свита еще не вся прошла через ворота. По просьбе Ачихожи, хозяин оставлял возле себя самых необходимых ему людей, а остальные продолжали свой путь по городу и покидали его через Кичик-капу. Им надлежало ждать своих господ в долине Ашлама.
   Гостей встречал Метисултан и направлял в комнату, в которой должен был состояться меджлис. Они рассаживались на низких софах, уложенных золототкаными подушками. У торцовой стены стоял пустой трон, сияющий благородной желтизной золота и слоновой кости, сверкающий алмазами и другими драгоценными камнями.
   Когда гости уселись, из-за занавеси, висящей за троном, вышел Хаджи-Гирей в сопровождении Джанике. Все встали и низко поклонились повелителю. Прежде чем сесть на свое место, тот слегка склонил голову, а усевшись, махнул рукой, разрешая всем сделать то же самое. Джанике, наблюдавшая эту сцену, осталась довольной - все произошедшее выглядело величественно и, вместе с тем, просто.
   Вопросы государственного устройства решили быстро. Залогом тому были многовековые традиции, которые никто не смел, да и не хотел, нарушать. Хаджи-Гирея с этого момента должны были величать «Улу-хан», а подписываться он будет так: «Великий хан Великой орды и Престола Крыма и степей Кыпчака». Бунчук хана - белый лошадиный хвост на длинном древке, знамя - полотнище голубого шелка с золотой тамгой в верхнем левом углу.
   Споры начались сразу же как только поднялся вопрос об отношении с соседями. Горячие головы призывали к их немедленному уничтожению. Особую ненависть и зависть вызвала генуэзская колония с ее главным городом Кафой. Их обвиняли в том, что они захватывают правоверных и продают их в рабство, наживаются на грабеже татарского народа, их духовные лица заставляют мусульман менять веру.
   Хаджи-Гирей молча слушал обвинения в адрес кафинцев, но когда поток иссяк, сказал:
   - Ваше негодование мне понятно и я, как и вы, готов уничтожить этот мерзкий город, если бы не было для этого серьезных препятствий. Назову только два, известных мне. Первое. Мне рассказывали как под стенами Кафы стоял Эдигей и не решался штурмовать этот город. Были и раньше охотники поживиться его несметными богатствами, но увы. Мы с вами только начинаем образовывать государство и каково будет, если сразу же потерпим поражение? Тогда нас многие захотят подмять под себя, в том числе и гяуры-генуэзцы. Может случиться и другое. Мы обложим город, а нам в спину ударят из-за Перекопа.
   - Это если будем спать под его стенами, - раздалось возражение.
   Хан даже не пытался выяснить кто это произнес. Понятно, что высказано мнение большинства. Он ответил:
   - Я не большой стратег, вы это понимаете, но даже я знаю, что мощь укреплений этого города не преодолеть без стенобитных машин. У нас их нет, не было, насколько мне известно, и у Эдигея. И другое. У них есть корабли, а у нас нет. Мы их не можем окружить так, чтобы прекратить поставки продовольствия и живой силы. Уже по этим причинам мы не сможем объявить Кафе войну. Но и это не все. Тут раздавались суждения, что гяуры наживаются на нашем народе. Это так. Самые бедные идут в город и там получают работу, за которую им платят деньги. На то и живут. Я был в Кафе и видел много татар, которые работают в порту и в лавках. Лишим мы их этого дохода, и они вынуждены будут бедствовать, проклиная нас. И знаете кого я не видел в городе?
   Тишина была ответом.
   - Я не видел наших купцов! Не хотим мы торговать, да и не умеем. Пока Кафа на месте и не разорена, а я верю, что это случится, мы должны учиться торговать. Только этим будет прирастать наше богатство!
   Последняя фраза вызвала бурю негодования участников меджлиса. «Ты к чему нас призываешь?! Наш народ веками добывал богатство лихими набегами! Наш народ никогда не был более нищим, как сейчас!» Хан терпеливо слушал эти слова, стараясь уловить главное. Подняв руку, попросил тишины.
   - Я понял чего вы добиваетесь. Вы призываете к войне с кем угодно и когда угодно, лишь бы не работать на поле, не заниматься торговлей. Набеги - наша цель и наше спасение, наше богатство и благополучие. Разве не так?
   Снова раздался шум. Перекрикивая друг друга, делегаты вскакивали с диванов и размахивали руками. На этот раз навел порядок Ширин-бей. Он встал и молча повернулся лицом к присутствующим. Этого оказалось достаточным, чтобы наиболее крикливые притихли. Бей, не садясь на место, сказал, обращаясь к хану:
   - Да наши люди, чтобы не умереть с голоду, идут в услужение к гяурам. Большего позора у народа еще не было! Ты, вместо того, чтобы помутиться рассудком от горя и обиды за свой народ, ищешь и не находишь среди купцов наших людей. Учитесь торговать, призываешь ты. А чем торговать? Что у нас есть, чего у других нет? Тогда становитесь рабами, пусть даже по собственной воле, называемой нуждой! Так над кем ты будешь властвовать? Над рабами или над свободным народом?
   Обычно молодой лев непоседлив, рвется в драку, - продолжал Ширин, - этого ожидали и от тебя, но ошиблись. Ты молод годами, но стар душой!
   Хаджи-Гирей, возвысив голос, прервал бея:
   - Кто еще так думает?
   Многоголосие было ответом. Когда голоса смолкли, хан заговорил, стараясь вложить в слова всю силу своего убеждения:
   - Ты ошибся, Ширин, когда сказал, что я не помутился разумом от горя и обиды, когда увидел, что мой народ на большее, чем носить тяжести на спине и обиды в сердце, не способен. Нет, Ширин, мне было чрезвычайно тоскливо смотреть на согбенные спины наших людей. Надеюсь, вы не обвиняете меня в этом, понимая, что такое случилось не в один день. Все это случилось оттого, что уже многие годы не можем обеспечить благополучие народа набегами и войнами. Они, наоборот, разоряют нас из-за того, что соседи становятся сильнее, а мы продолжаем жить заветами предков. Прошли времена Великого собирателя народов, ушли в прошлое те годы когда Чингисхан был повелителем народов пяти цветов и семисот двадцати разных языков. Наша сила и наши земли скукожились, а амбиции продолжают властвовать над нами. Привести их в соответствие с нашими возможностями - вот моя и, надеюсь, ваша задача.
   Хаджи-Гирей замолчал и прислушался. Тишина. Он продолжал:
   - Не у нашего народа родились вот эти мудрые слова: «Строить дом свой на чужие деньги - то же, что собирать камни для своей могилы». Скажите, где могучая империя Удегея? Ее разорвали на клочья, один из этих клочков - наше ханство. Почему так получилось? Мы только и делали, что воевали. Мало было иноверных врагов, дрались друг с другом. Ханы думали, что утверждают свою силу. Нет, они губили себя и заодно свой народ! Теперь мы, как в глиняном сосуде, сидим в Крыму и пытаемся продолжить эту пагубную политику. Вы видите кого-нибудь, кто слабее нас? Литва сильнее нас, Русь и та нам не по зубам.
   - Сразу видно, великий хан, что ты родился не в орде, а в Литве. Уж очень боязливым оказался, - заметил бей Кыпчак.
   Хаджи-Гирей за все время впервые улыбнулся:
   - Как по-твоему, Кыпчак, если воробей родился в конюшне, его можно считать лошадью?
   Раздался смех, а хан продолжал:
   - Нас сметут или унизят после первой же попытки ограбить кого-нибудь. Отсюда следует, что нам нужно оседать на этой земле, обрабатывать ее, сеять на ней и убирать урожай.
   - Ты, хан, нарушаешь Завет Потрясателя вселенной, который завещал народу кочевать и ни в коем случае не садиться на землю.
   - Где ты будешь кочевать, Кыпчак? Вокруг чужие земли. Разве не мы платим Литве за то, что пасем скот на приднепровских лугах? Отнять эти пастбища мы не в силах, поэтому и платим. К месту будет вспомнить такие слова нашего великого Чингисхана. Он, на склоне лет своих сказал: «Нельзя управлять государством сидя на  коне».
   - Что ты предлагаешь делать с землей, великий хан? Сколько нам надо мы сеем и убираем.
   - И у нас нет нищих, - подхватил фразу Хаджи-Гирей. - Оглянитесь кругом и посмотрите сколько земли пустует. Кафе нужна пшеница. Почему бы нам не выращивать пшеницу? А то ограничиваемся овсом и просом. Кафе нужны овощи, да и нам они не помешают. Почему бы и ими не занять земли?
   -  Да потому,  что Аллах создал зелень для скота, а не для людей! - воскликнул Кыпчак.
   - И ты никогда не ел чеснок или капусту? - спросил хан.
   - Может кто и вино пил, но только не я, - парировал бей. - Ты хочешь, чтобы мы молились на кусок земли? Ведь ты призываешь нас стоять согнувшись над землей и втыкать в нее какие-нибудь ростки, которые еще могут и засохнуть. Мой внук, увидев мою согнутую спину, спросит меня: «Неужели правда, картбаба, что ты когда-то несся на врагов на лихом скакуне, и те сгибались перед тобой, как ты сейчас перед этой зеленой порослью? Неужели она победила тебя?» Что я отвечу своему внуку?
   - Ты много старше и мудрее меня, уважаемый бей, но коль ты спросил, я отвечу. Я бы сказал ему: «От всякого труда есть прибыль, внучок, а от пустословия только ущерб».
   Бесконечный спор прервал мурза Таянчар. Он сказал, выражая мнение многих:
   - У тебя, великий хан, мысль всегда находится между бровями и не видеть это может только слепой. Так о чем мы спорим? Зачем, вместо того, чтобы жить просто и доверчиво, пытаемся  с огнем в глазах и блеском в лице доказывать свою правоту, в которой кроме ядовитого жала, ничего нет? Для кого рубище дервиша и попона осла одно и тоже, пусть продолжает спор, а я низко кланяюсь великому хану и ухожу. Меня ждут еще и другие дела.
   Он поднялся с места, но был остановлен властным жестом хана.
   - Сиди, мурза, - сказал он, - ты мне еще понадобишься сегодня.
   Хаджи-Гирей решил, что последние слова Таянчара весьма удачно поставили точку в нескончаемом споре в вопросе грабить соседей или мирно с ними сожительствовать, поэтому прервал затянувшееся собрание и пригласил меджлис на пиршество.
   Когда умиротворенные гости покинули крепость, Хаджи-Гирей пригласил к себе Таянчара и сказал, глядя в его преданные глаза:
   - Я, услышав твои слова, Таянчар, лишний раз убедился, что ты именно тот человек, которому я могу поручить быть моими устами в другой стране. Ты поедешь к великому князю Литвы с сообщением, что Крым отделился от Золотой орды и сейчас строит новое государство, политика  которого будет не проявление силы, а поиск мирных путей в решении всех возникающих вопросов. Ты знаешь наши трудности на этом пути и поэтому сможешь достоверно их изложить Витовту. Передай ему наше желание жить в мире с Литвой.



                ГЛАВА VII
                ДЕЛА ЛИТОВСКИЕ
   В 1430 году лето в Крыму было очень жарким и сухим. Жгучие суховеи окрасили всё в желтые цвета осени. В этой обстановке только верблюды чувствовали себя комфортно. Овцы, имея достаточно пищи, испытывали недостаток воды, а лошадям не хватало и того и другого. Чтобы спасти скот от падежа, его отгоняли в литовские земли поближе к Днепру.
   В Кырк-Оре, кто имел возможность, проводили дневное время в пещерах, вырубленных под домами. Для караимов же это время было и в прямом и в переносном смысле жарким. Они, не жалея ни себя, ни животных беспрерывно возили в крепость воду, хорошо на этом зарабатывая.
   В один из дней Хаджи-Гирею доложили, что из Литвы вернулся мурза Таянчар и просит назначить день приема. В назначенное время посол явился, но не один - с ним был давний друг Гиясэддина - Чурнай. Хаджи-Гирей почти не помнил его, но не забыл это имя, которое в его семье произносили с уважением. Хан встал со своего места, крепко обнялся с гостем и посадил рядом с собой.
   - Как твое здоровье, Чурнай? - спросил он, дотрагиваясь рукой до его плеча.
   - Не было бы так жарко, то все было бы хорошо. А как твое здоровье, Хаджи?
   Хаджи-Гирей узнал этот голос! Он пришел из далекого детства и поэтому был вдвойне приятен. Юноша ответил, вкладывая в слова всю теплоту своих чувств:
   - Надеюсь, Чурнай-ага, оно станет еще лучше, когда послушаю новости, которые ты привез из страны липовых лесов.
   Гость еще не успел ответить на шутливый ответ, как в комнату вошла Джанике. Она низко поклонилась гостям и заняла место рядом с Таянчаром.
   - Я не помешал твоим делам, Ази-апте, пригласив тебя на эту встречу? - спросил хан.
   - Только сейчас я сидела внизу и через отверстие в стене наблюдала за полетом ласточек. Если то, за чем ты меня пригласил, менее важно, то я уйду продолжать начатое.
   - Нет, ханым, - сказал Чурнай, - будет очень важный разговор. Я наслышан о мудрости дочери великого хана Тохтамыша, и мы с мурзой Таянчаром будем рады услышать твою оценку нашим сообщениям.
   Слуги молча внесли кувшины с холодным кумысом и поставили их на низкие столики. После этого Таянчар и Чурнай начали подробно рассказывать о событиях в Литве. Вот краткое их изложение.
   Витовт пожелал крымскому хану удачного царствования и выразил свое удовлетворение тем, что на литовские земли из Крыма нет набегов. Он считает это хорошим началом молодого крымского хана.
   Наиболее важным в нынешней политике Витовта нужно считать стремление получить титул короля Литвы. До этого он надеялся стать королем Польши, но когда не получилось, стал мечтать о создании королевства в Литве. А что случилось в Польше?
   Дело в том, что великий князь, знавший о слабом здоровье короля Польши Владислава II (Ягайло), надеялся после его скорой смерти занять освободившийся престол, но в 1421 году вторая жена короля, Софья, родила ему сына. Витовт, наслышанный о низких альковных способностях своего двоюродного брата, усомнился в его отцовстве. Он, собрав доказательства, обвинил Софью в неверности мужу. В Кракове намечался большой скандал, но в дело вмешалась церковь. Краковский епископ Збигнев Олесницкий принял сторону Софьи. Король был вынужден согласиться с выводами церкви и признать младенца своим сыном. С тем и лопнули надежды Витовта стать королем Польши. Осталась Литва. Уж здесь ему никто не помешает сделаться королем!
   Но тут Олесницкий снова проявил себя. Обеспечив Польшу наследником, он обратил взор на Литву. По его мнению, преобразование ее в королевство не так безобидно, как может показаться сразу. Это прямой путь выхода Литвы из унии с Польшей. Московия немедленно воспользуется этим и ее попы уж постараются поскорее заменить собою ксёндзов. Такого католическая церковь не могла допустить.
   Что же представляет собой сам Олесницкий? Ему было 20 лет когда он в Грюнвальдской битве оказал услугу королю Польши. Говорят, что спас ему жизнь. В награду за это Владислав (Ягайло) сделал его своим секретарем. Юноша хорошо воспользовался своим положением и, как видим, сейчас он глава католической церкви в Польше. Кстати, он упоминался в списке любовников королевы. Возможно его защита невиновности Софьи была продиктована не только интересами церкви и королевства.
   В католическом мире, чтобы стать королем, нужно получить благословение Папы Римского или, на крайний случай, одобрение другого законного короля. Поддержать претендента на высокий титул согласился король немецкий Сигизмунд, которому было выгодно ослабление Польши.
   В прошлом году ему удалось свести Ягайло с Витовтом в Луцке. В этом волынском городе разыгрался такой драматический абсурд, что о нем до сих пор вспоминают кто веселым смехом, а кто с нервным надрывом. Сигизмунд с Витовтом так настойчиво уговаривали короля Польши не противиться преобразованию Литвы в королевство, что тот не устоял и дал на это согласие.
   Но в дело вмешался Олесницкий, который сопровождал Ягайло в этой поездке. Он напомнил присутствующим, что избрание великого князя Литвы Ягайло на польский престол было вызвано заботой сейма Речи Посполитой не только о духовном благе литовцев, но и об их физической сохранности, ведь их постоянно разоряли татары и гнобили московиты. Сами же земли этого княжества не представляли никакой ценности для польского народа. Сейчас же Ягайло, ставший королем Владиславом, забыл все хорошее, что предоставила ему Польша и готовит ей позор, отдавая Литву схизматикам.
   Ягайло так расчувствовался, слушая проникновенные слова прелата, что залился слезами и, размазывая их по пергаментным щекам, поклялся, что никогда не согласится на отделение Литвы от ее старшей сестры и просил Сигизмунда простить его за дачу опрометчивого согласия. Если немецкий король с явным презрением воспринял это слезливое стенание, то Витовт был взбешен до такой степени, что любой зверь уступил бы ему в ожесточении. Он только не грыз своих оппонентов, но исторгнутая из его нутра безбожная брань, вперемешку со слюной, была настолько возмутительна, что вынудила епископа пригрозить ему церковным наказанием. Это несколько охладило Витовта. Под конец он заявил, что не остановится на этом и все равно найдет способ добиться своего.
   По приезду в Краков, Олесницкий сумел посмотреть на свой успех  в Луцке с другой стороны. Он понял, что загнал Витовта в тупик, и тот в таком состоянии может наделать много бед. После мучительных раздумий и тайных переговоров с польской элитой, было принято решение ехать в Вильно. Поехал епископ.
   Олесницкий с грустью выслушал заверения Витовта в том, что тот никогда не собирался и не собирается отделяться от Польши, но, вопреки всяким преградам, королем Литвы станет! Епископ сказал на это: «Пойми, князь, королевская корона скорее уменьшит твое величие, чем возвысит. Между князьями ты первый, а среди королей будешь последним. Что за прихоть на старости лет окружить свою голову куском золота? Стоит ли это того, чтобы ввергнуть народы в междоусобицу?»
   Тогда Витовт сказал, что не так давно сам Ягайло предлагал ему стать королем Литвы. Ему, видите ли, совестно, что его знаменитый брат так и не побудет королем. Витовт не виноват, что Ягайло подвержен таким частым колебаниям в своих суждениях и поэтому не собирается им следовать. Збигнев согласился с князем. Действительно король Польши на старости лет стал сентиментальным слюнтяем.
   И тогда наступило самое время открыть Витовту то сокровенное, что было надумано в тайных беседах с единомышленниками. Он сказал: «Мы, князь, против того, чтобы ты становился королем Литвы, но охотно поддержит тебя, если ты согласишься стать королем Польши. Бери, Александр, польскую корону! Владислав настолько одряхлел, что уже не в состоянии управлять страной. Учти, это не только мое мнение. Сейм тебя поддержит». Витовт с негодованием отверг это предложение. Он посчитал его провокационным и гнусным. Он не собирается отнимать у брата корону! Попробуй, пойми этих литовцев.
   Олесницкий вернулся в Краков с четким пониманием того, что будущее Польши полностью зависит от капризного желания Витовта. Удастся помешать ему - Польша устоит, не удастся - будет раздавлена и поглощена соседями с запада и востока.
   Римский понтифик с пониманием отнесся к угрозе нависшей над католическим миром и предписал королю Сигизмунду не ввязываться в неблаговидные дела литовского князя, а ему самому велел прекратить посягательства на королевство. Но оба возмутителя католического правопорядка не вняли высоким повелениям и продолжили, с точки зрения Польши, свои мерзкие поползновения. Коронация была назначена на день Успенья Богородицы, и великий князь Литвы приглашает великого хана Хаджи-Гирея принять участие в этом значительном событии.
   - Это он сам тебе сказал? - спросил хан у Таянчара.
   - Эти слова он сам сказал, великий хан.
   - И то, что ты нам сейчас рассказал, тоже с его слов?
   - Нет, Хаджи, - ответил Чурнай, - многое из того, что ты услышал, говорили разные люди. Мы много встречались с вельможами. Они говорили, а мы запоминали.
   - Кто по-вашему поддерживает князя? - спросила Джанике.
   Мурзы переглянулись, отвечать стал Чурнай:
   - Его поддерживает народ, байбике. Знатные люди устали от притязаний польской шляхты на исключительность, простому же народу надоели корыстные ксёндзы и засилье польских панов.
   - Делай вывод, Хаджи-Гирей, - обратилась к нему Джанике, - власть становится сильной когда у народа появляется враг. Поэтому Витовт так смел в своих действиях.
   - Врагов всегда в избытке, - заметил хан.
   - Ты не понял меня, Хаджи-Гирей, - едва скрывая раздражение сказала Джанике. - Враг должен быть у народа, а не у тебя. Ордынские ханы враждуют с тобой, а не с народом. Что здесь, что на Итиле - мы один народ, поэтому ханы - плохие враги.
   - Я понял, - миролюбиво ответил Хаджи-Гирей, - но сейчас нужно решить, как ответить на приглашение князя Литвы. Мне думается, его намерения без скандала не обойдутся.
   - Возможно, - согласился Чурнай, - но ты будешь не участником его, а только свидетелем. Эта поездка укрепит тебя опытом и разными знакомствами. Ведь на этом торжестве будут многие правители. Да и с Витовтом пора поближе познакомиться.
   - Я согласна с уважаемым Чурнаем, - сказала Джанике, - но нам следует подумать и о других возможных последствиях этой поездки.
   Выдержав паузу и убедившись, что ее приготовились слушать, Джанике продолжила:
   - Твой отъезд, Хаджи-Гирей, в тайне не сохранишь, да и нет в этом необходимости. Я не зря вспомнила о сильной власти. Твоя власть, мой хан, еще не успела окрепнуть настолько, чтобы управлять на расстоянии, поэтому предлагаю взять с собой в поездку Ширин-бея. Я понимаю, он будет не самым приятным попутчиком, но тем самым мы уменьшим опасность переворота здесь, в Крыму.
   - Это хорошая мысль, Ази-апте, - согласился Хаджи-Гирей, - тем более, она подсказала мне вот что. Раньше мелькнуло желание взять Басыра с собой в поездку, теперь я оставляю его здесь и обяжу внимательно следить за действиями ордынских ханов, ибо мой отъезд может вызвать у них нехорошие намерения.
                ***
   Великий князь Литвы принимал гостей в Трокском замке. Они съезжались сюда, чтобы принять участие в большой охоте в Рудниковской пуще. Все понимали, что это не совсем удачное прикрытие действительно важного события, а именно коронации Витовта. И такой прозрачный повод был придуман лишь для того, чтобы у короля Польши была возможность принять в нем участие. На коронацию его однозначно не пустили бы, но на безобидную охоту кто может посягнуть?
   Приехали внук Витовта - князь Московский - Василий II и его мать Софья, дочь Витовта, а за ними многие князья земли русской, специальный посол императора Византии, магистр Прусский, ландмаршал Ливонский и другие. Никогда Троки не видели такого обилия высокопоставленных гостей, никогда тесные улочки замка не блистали таким великолепием.
   Особый восторг вызвал приезд Крымского хана. Восточная красочность всадников ханской свиты потрясла литовцев. Особенно бурно радовались местные татары и караи, видевшие в татарской делегации земляков и находившие в свите своих родственников. Особая значимость крымского хана подчеркивалось тем фактом, что на праздник не был приглашен хан с Итиля.
   Приближалось 15 августа, день Успенья Богородицы, но королевской короны, которую должен был прислать Витовту Сигизмунд все не было. Князь не знал, что немецкое посольство, везшее корону, перехватили на границе Польши с Чехией и оно вынуждено было повернуть вспять. Витовт слал гонцов к Сигизмунду, но и их перехватывали поляки и тут же изолировали.
   На фоне этой неопределенности пришло и радостное известие - король Польши примет участие в большой охоте. Здесь бы Витовту не радоваться, а призадуматься и связать воедино свои неудачи с этой усладой самолюбию. Не связал, не стал искать новых, непроторенных путей к намеченной цели. Видимо восемьдесят лет - не лучший возраст для таких дел. А как все было просто! Это Олесницкий, убедившись, что территория государства не была пересечена ни одним гонцом ни с запада, ни с востока, дал согласие на поездку короля на охоту в литовских пущах. Теперь Витовту, кроме шляпы с пером, нечего будет одеть на голову. Значит и коронации не будет!
   А тем временем кончился двухнедельный пост и наступило торжество Успенья Божьей Матери. В церквах прославляют Богородицу, которая, как царица, предстала перед Сыном своим и приняла покровительство над родом человеческим, на кострах и в кухонных очагах жарилось и варилось мясо зубров, лосей, кабанов, овец, из подвалов выкатывались кадки липового меда, бочки романеи и пива. Никогда еще так пышно и весело не отмечала Литва этот праздник и никогда еще Витовту не было так тошно и горестно осознавать свое бессилие, свидетелем которого была чуть ли не вся Европа. Правда, на людях он не показывал своего почти панического состояния. Он каждый день вел прием какой-либо делегации. Вот наступила очередь и Хаджи-Гирея.
   В сопровождении Ширина и Чурная хан с тревожным волнением переступил порог зала приемов. Ему навстречу поднялся великий князь Литвы. Он был невысок ростом, но крепок в костях, лицо сухощавое. Казалось не восьмидесятилетний старец к тебе направляется, а беспечальный отрок и взирает на тебя светлыми голубыми глазами, готовыми вот-вот сощуриться в усмешке.
   Обнялись и, отстранившись на вытянутую руку, князь воскликнул:
   - Рад встрече с тобой, Хаджи-Гирей! Я в восторге от твоего вида! Ожидал встретить этакого дикого кочевника, облаченного в простой халат и с треухом на голове, а увидел ухоженного молодого человека одетого с претензией на роскошь и, что главное, от него не бараньим салом воняет, а чем-то приятным пахнет!
   Польщенный хан ответил:
   - Спасибо, великий князь, я рад, что твои глаза сумели рассмотреть во мне что-то приятное для тебя. Я восхищен тем, что наяву созерцаю великого человека, о котором уже при жизни ходят легенды. Мои послы передали мне твои добрые напутствия, и я рад, что могу лично поблагодарить тебя за них. А еще я хочу просить у тебя и у твоего народа прощения за нанесенные ему моим народом обиды и обещаю, что пока я у власти из Крыма тебе никто не будет угрожать.
   Выслушав эти слова, Витовт улыбнулся и повел хана к месту, где они уселись в удобные кресла и продолжили встречу. Князь, все еще улыбаясь, сказал:
   - Выслушал я тебя, Хаджи-Гирей, и задумался. Знаешь над чем? Как жить дальше будешь, если не будешь совершать набеги на соседей? Ведь твой народ только тем и жил, что грабил. Это хорошо получалось у Тохтамыша, еще лучше у Эдигея. Даю голову на отсечение, если эта великолепная жемчужина, что у тебя на чалме, не добыта где-нибудь в Москве или в Киеве.
   Хаджи-Гирей почувствовал себя оскорбленным. Он ответил жестко:
   - Мои предки, князь, не грабили, а завоевывали по праву сильнейшего и увозили с собой все, что враг не смог уберечь. Неужели ты сам настолько мирный, что не ходил в чужие земли, не уводил полон и не уносил богатства покоренных тобою народов?
   Витовт широко улыбнулся, обнажив два ряда желтоватых зубов.
   - Ты знаешь, Хаджи-Гирей, чем старость лучше молодости?
   Хан, не ожидавший такого вопроса, пожал плечами.
   - Так слушай. Давно замечено, что к старости люди теряют и разум и память. Так открою тебе секрет. Старики часто злоупотребляют этим. Они, из всего прожитого выбирают самое удобное для них и предстают перед молодыми этакими мудрыми овечками или грозными тиграми, стараясь доказать этим, что старшее поколение было лучше нынешнего, что оно гораздо умнее и более смелое. Я, любезный хан, не исключение. Если покопаться в моей жизни, то я ничем не лучше Тохтамыша и того же Эдигея, поэтому не обижайся на мою старческую выходку. И все же ответь: как будешь жить, если не будешь воевать?
   - Живут же другие народы!
   - Живут, - улыбнулся князь, - но они пашут землю, знают ремесла, умеют торговать. А что умеет твой народ? Даже скотоводство у вас кочевое. Я был в Таврике. Кругом ковыль, пашней и не пахнет.
   - Вижу, князь, давно ты в Крыму не был, - возразил Хаджи-Гирей, - сейчас пустошей становится все меньше, а пашней больше.
   - Знаю я ваше земледелие! Посеяли просо и ушли кочевать. Осенью вернулись - готов урожай.
   - Бывает и так, - согласился хан, - но уже сейчас появляются татарские деревни, жители которых не кочуют, а обрабатывают землю. Они сеют не только просо, но и пшеницу, овес и ячмень. Да и учиться торговле есть у кого. В Крыму много армян.
   - Надеюсь, ты не одинок в этих новшествах? - поинтересовался Витовт.
   - Спроси народ, князь! Вот двое из них здесь. Спроси у Чурная, спроси у Ширина. Они все знают.
   - Да, да, - засуетился Витовт, - мы совсем забыли о них. С Чурнаем я уже встречался, а вот знаменитого бея вижу впервые. Как по-твоему, уважаемый бей, хан прав в своих суждениях?
   Ширин заметно потемнел лицом. Ему не хотелось отвечать на этот вопрос, но кто с этим считается? Ведь он не у себя в Карасубазаре.
   - Наш хан, да продлятся его счастливые годы, умен не по возрасту. Он молод годами, но этот недостаток со временем пройдет, - ответил Ширин и облегченно вздохнул.
   Витовт хлопнул себя по колену и в восторге воскликнул:
   - Ну ты, бей, и философ и дипломат одновременно! Молодец!
   - Жизнь научила, - ответил тот, - но и ты, князь, вижу, сильно ученый. Много говоришь, но мало в уши входит. Мы до сих пор не знаем коронация будет или нет?
   - Коронация будет! - твердо ответил Витовт. - Не случится это на Успенье Богоматери, перенесем на Рождество Пресвятой Девы. Слава Богу, между этими двумя праздниками поста нет, поэтому обещаю вам всем много различных развлечений, вплоть до охоты. Вот скоро и Ягайло, король польский, подъедет.
   - Мне говорили, князь, что он не стойкий человек, - сказал Хаджи-Гирей.
   - Если ты вспомнил Луцк, то это так. Мой высокий брат сейчас похож на усталую птицу, притомившуюся после долгого перелета, поэтому легко дается в руки. На этот раз, надеюсь, все будет по-другому. Я дважды на одном месте не спотыкаюсь.
                ***
   «Усталая птица» к празднику Успенья Богоматери так и не прилетела. Ее «выпустили» на простор только в двадцатых числах августа, и она тут же изъявила желание выехать на охоту. В сопровождении многочисленной свиты и некоторых гостей она и отправилась в Рудниковскую пущу.
   Тем временем Витовт перевел заждавшихся гостей в Вильно, объясняя это тем, что в Троках мало места для такого множества народу. Это было правдой, но не всей правдой.
   Потеряв надежду на получение короны от Сигизмунда, Витовт решил тайно изготовить ее в своей ювелирной мастерской. На корону нанесут нужные клейма, и кто после этого усомнится, что она изготовлена не на немецкой земле? А так как казна и мастерская были в столице, то и князь, для каждодневного контроля, должен быть при ней. Вот и поехали все в Вильно.
   Возвращение Ягайло с охоты было отмечено пиршеством. Все гости расположились за громадным столом в Большом зале замка. Пока винные пары не затуманили мозги высоких гостей, они безропотно внимали рассказу польского венценосца о его охотничьих подвигах. По мановению руки придворного, стоящего за спиной короля, в зал вносили головы поверженных Ягайло животных, и он по каждому случаю преподносил пирующим очередную байку.
   Витовт, не увидев в зале епископа Олесницкого, удивился и спросил об этом. Ягайло. Тот отмахнулся, но князь повторил вопрос.
   - Я его прогнал! - ответил король.
   - Как прогнал? - не поверил удаче Витовт.
   - Он мне так надоел, что я велел ему сгинуть с глаз моих.
   - И он уехал?
   В это время внесли очередной охотничий трофей, и Ягайло принялся рассказывать о приложении неимоверных усилиях, чтобы добыть ее. Витовт сказал слуге несколько слов. и тот побежал в сторону апартаментов польской делегации. Но его не пустили на эту территорию. Князь так и не смог выяснить где сейчас епископ.
   Когда король закончил свою очередную байку, Витовт опять задал ему вопрос о местонахождении Олесницкого. Ягайло изрядно возбужденный собственными рассказами опять отмахнулся от брата, но тот настаивал на ответе.
   - Зачем он тебе? - возмутился король. - Я сказал, что его нет, значит нет! Разве сам не видишь?
   - Вижу! - рассердился Витовт, - но я хочу знать где он сейчас!?
   - Я ему не нянька! - вскричал Ягайло и, чтобы унять обуявший его гнев, схватил кубок, наполненный вином, и стал пить из него маленькими нервными глотками. Витовт, наблюдая за ним, встревожился: Ягайло нужен вменяемым. Сегодня или никогда!
   Князь обозрел зал и понял, что пирующие уже в серьезном подпитии. Пора. Он что-то сказал Ягайло на ухо и, взяв его под локоть, вывел из-за стола. Приказав всем оставаться на местах и не сопровождать их, повел короля к выходу из зала. Сейчас он предъявит ему меморандума, в котором изложено согласие короля Речи Посполитой на коронацию великого князя Литвы, и потребует его подписать. Потом, прикрываясь бумагой, как щитом, он уже завтра станет королем.
   Витовт подвел Ягайло к высокой дубовой двери. Повернув ключ, широко распахнул дверь, и тут же увидел лист, на котором и был написан меморандум. Он призывно желтел. Возле него чернильница с пером и двусветный канделябр. Свечи успели обрасти наплывами. Да припозднились они, но сейчас это не столь важно. Главное, король в его руках и теперь, как миленький, сделает все, о чем он его попросит.
   - Заходи, не стесняйся, - сказал князь и тут же сам устремился к столу.
   Ему бы не спешить, ему бы пропустить брата вперед и сразу же закрыть за собой дверь на ключ, но он не сделал этого. Он обошел стол и успел еще торжествующе посмотреть на подходящего к нему короля и вдруг… Вдруг его лицо перекосила гримаса нечеловеческой боли, а может быть звериной злобы. Это было так неожиданно и выразительно, что король замер на месте увидев ее. Но вот, лицо князя расплылось в натянутой, хотя и в приветливой улыбке, и он сказал:
   - Проходите, ваше величество, что остановились? У нас появилась редкая возможность обсудить наедине один очень важный вопрос.
   - Весьма странно, сын мой, слышать от вас такое утверждение, - раздался за спиной Ягайло знакомый голос, - вы видите меня, но беретесь утверждать, что меня здесь нет! Одумайтесь, сын мой!
   Ягайло, не оглядываясь, понял, что за ним находится епископ. Он сразу почувствовал слабость в ногах и тут же опустился на ближайший от него стул. Витовт же ответил:
   - Мы не пригашали вас, святой отец, но коль пришли, будьте. Не гнать же вас отсюда в шею.
   Олесницкий не достиг бы столь высокого сана, если бы не мог быстро соображать. На этот раз он интуитивно пропустил мимо ушей последнюю очень обидную фразу Витовта и ответил:
   - Я собираюсь не только «быть», мой сын, но и участвовать в переговорах.
   Витовт вспылил. Жестким голосом спросил:
   - Вы можете, святой отец, не вмешиваться в разговор двух братьев? Ведь мы действительно не приглашали вас. Разве не так?
   - Одумайся, князь, тебя обуяла гордыня! - воскликнул гневно Олесницкий.
   Ягайло обрел дар речи. Глядя в пол, он сказал:
   - Не забывай, брат, мне предстоит возвращаться в Польшу.
   - Хорошо, - как бы смирился Витовт. - Собственно нам и обсуждать нечего. Садитесь, ваше величество, поближе к столу и ознакомьтесь с текстом этого документа. Он слово в слово повторяет ваше решение, высказанное еще в Луцке. Подпишите его и все.
   С этими словами Витовт обмакнул перо в чернила и протянул его королю. Епископ, забыв на мгновение о своем высоком ранге, вскричал как какой-то войсковой чин солдату:
   - Не прикасайтесь!
   Ягайло протянувший было руку, как отрубленную, опустил ее. Виновато посмотрев в глаза брата, сказал:
   - Видишь, на меня уже кричат. Боже, как я несчастен!
   Князю стало жаль брата. Он резко спросил у епископа:
   - Вы что позволяете себе? Незваным явились сюда, да еще кричите на короля! 
   - Я не на короля кричал, - возразил епископ, - я противодействовал вашим намерениям! И учтите, князь, я не просто Олесницкий! За моей спиной сейм Речи Посполитой и католическая церковь! Я выражаю их волю!
   - Чего вы все боитесь?
   - Мы не боимся, мы не хотим! Мы не хотим ослабления Польши! Мы не хотим отдать народ Литвы на растерзание схизматикам! Мы не хотим…
   - Хватит, - прервал епископа Витовт, - эти предположения, святой отец, как рой пчел носятся в вашем воспаленном мозгу. Разве я когда-либо заявлял, что выйду из унии?
   - Тогда зачем вам эта корона?
   - Как вы догадываетесь, святой отец, я уже давно вырос из пеленок. Моему княжеству по силе нет равных в Европе! О богатстве и говорить нечего! А вы до сих пор пытаетесь держать меня в люльке и кормить мякишем через тряпочку.
   Епископ удрученно покачал головой.
   - Я был прав, сын мой, когда сказал, что вас обуяла гордыня!
   Витовт посмотрел на короля и увидел, что тот, облокотившись о стол, задремал. От тяжелого дыхания лист бумаги, на котором было тщательно выписано заветное согласие, слегка шевелился. Витовт понял, что это всё! Он хлопнул в ладоши и в дверях появился слуга.
   - Проводи его величество в его покои, - сказал ему князь, - и пришли ко мне немедленно казначея.
   Полусонный Ягайло, ни с кем не прощаясь, поплелся на выход. Олесницкий направился за ним, но был остановлен Витовтом.
   - Ваша светлость, - сказал он, - я попросил бы вас остаться.
   - Зачем? Разве что-то еще не ясно?
   - Хочу сделать вам одно интересное предложение.
   - И какое же? - заинтересованно спросил епископ.
   Витовт не успел ответить, вошел казначей. По помятому лицу и по тому как он был одет, было видно, что его подняли с постели.
   - Открой главное хранилище, - сказал ему князь, - мы идем следом.
Казначей удалился, а князь сказал:
   - О смысле предложения, ваша светлость, я скажу вам там. Пойдемте.
   Они вышли в темный двор. В дальнем углу горел факел.
   - Нам туда - показал князь в сторону факела.
   Они прошли мимо желто светящихся окон Большого зала, из-за которых доносились выкрики разгулявшейся шляхты. Остановились у приземистого здания. Казначей открыл скрипучую дверь и, пропустив впереди себя стражника с факелом, вошел следом за ним. Когда помещение хранилища было освещено, туда вошел князь вместе с епископом. Казначей, оставшись во дворе, прикрыл за собой дверь.
   Олесницкий осмотрелся. Дальние участки хранилища скрывались в темноте, но то, что попадало в свет факелов было хорошо видно. Множество бочонков и сундуков, на полках сияли золотые кубки, чаши и другие предметы.
   Витовт прошел вдоль сундуков и у каждого открывал крышку. Каждая из них имела свой голос. Они будто бы приветствовали своего хозяина.
   - Идите за мной и смотрите, - пригласил епископа Витовт. - Видите, это испанские дублоны, а это венецианские дукаты, вот ещё золотые мараведи, а это… Смотрите, смотрите!
   - Вы можете мне сказать, - спросил епископ, - зачем вы устроили этот показ? Или вы думаете, что я никогда не видел золота?
   - Не думаю, святой отец, - резко ответил князь. - Но я знаю, что столько золота вы действительно еще не видели! А там, - Витовт показал в другую сторону, - сундуки с серебром. Да что серебро? Смотрите сюда!
   Князь снял с полки кожаный мешок, дернул завязки и в глаза брызнули сверкающие лучики бриллиантов. Поставив мешок на место, Витовт сказал, сопровождая слова широким жестом:
   - На этой полке только брильянты!
   - Так какова цель всей этой демонстрации? - повторил вопрос епископ.
   - Надеюсь, вы сумели определить цену всего этого богатства? - спросил Витовт.
   - Допустим, но что из того?
   - А то, если я стану королем, то половина этих сокровищ отойдет церкви!
   Князь видел как дрогнули веки епископа. Он некоторое время думал и затем твердо сказал:
   - Нет, князь, пусть эти богатства здесь и остаются.
   Витовт схватил только что развязанный мешок с бриллиантами и высыпал их на пол.
   - Смотрите от чего вы отказываетесь! - вскричал он.
   Прелат перекрестился.
   - Повторите еще раз свои неосмысленные слова! Я не верю ушам своим!
   - Вы не ослышались, церковь отказывается от этого подношения.
   Витовт некоторое время ошеломленно всматривался в окаменевшее лицо прелата и только после этого с угрозой сказал:
   - Вы пожалеете!
   - Опомнитесь, сын мой, вы посмели угрожать сановнику церкви!
   - Да, я угрожаю, но угрожаю Олесницкому, а не сановнику  церкви. Богатство, от которого вы сейчас отказались, я потрачу на то, чтобы лишить вас сана, а затем сотру в порошок! Я буду ужасом для тебя, Збигнев Олесницкий!
   - Я ухожу, сын мой, вас обуял дьявол!
   - Не спешите, вас без меня не выпустят. Думайте!
   - Я помолюсь за вас, сын мой, - ответил епископ и, повернувшись лицом к одному из углов, что-то зашептал.
   Витовт понял, что проиграл. На негнущихся ногах он направился к выходу, Олесницкий, окинув взглядом покидаемые им богатства, пошел следом.
   - Убери там, -  сказал Витовт казначею и ушел в темноту.
   Епископ попросил проводить его к главному входу замка.
   В эту же ночь поляки, оставив своего короля, покинули Вильно. Утром Ягайло узнал, что остался без свиты. Обливаясь слезами, взобрался на лошадь и, сопровождаемый личной охраной, потрусил в сторону Кракова. Его никто не провожал и тем более никто не просил остаться.
   Витовт был поражен не столько отказом Олесницкого от предложенного ему богатства, сколько осознанием того, что его стремление стать королем было авантюрой и первоначально было обречено на провал, а он до последнего не понимал этого. Могущество и богатство, накопленные неимоверным трудом, оказались фикцией перед силой церкви. Он, сметавший со своего пути целые армии, не смог убрать с дороги какого-то там кнура, одетого в красную тряпку.
   Витовт, сказавшись больным, не стал показываться перед гостями и они потихоньку разъехались, гадая о причине столь резкой перемены обстановки.
                ***
   Если до этого Витовта подогревала изнутри непомерная жажда власти и возвышения, то сейчас этот огонь внезапно погас, а вместе с ним и смысл жизни. Он скончался 27 октября того же 1430 года.
   Со смертью этого человека завершился самый блистательный период литовской истории.

                ГЛАВА VIII
                ЧТО ЗА СТРАНА ФЕОДОРО?
   Метисултан, выполняя поручение Хаджи-Гирея, съездил в столицу княжества Феодоро и договорился с князем Алексеем о приеме посольства хана, которое привезет его заверения в вечной дружбе. Получив согласие князя, в Феодоро была направлена делегация во главе с Таянчаром. В ее состав вошли Метисултан и Басыр. Темник должен был определить соответствие слухов с действительностью: так ли неприступна урумская столица?
   Когда въехали в Ай-Тодорскую долину Метисултан показал деревню, в которой жил до переезда в Кырк-Ор, но его спутники смотрели в другую сторону: их внимание привлекли крутые отроги горы Мангуп. Высоко на фоне нежно-голубого неба виднелись контуры башен и домов.
   Из долины дорога вильнула влево и вплотную прижалась к горным склонам. Вот она еще раз повернула и оказалась между скальной стеной и крутым обрывом. Таянчар посмотрел вниз и голова закружилась. Он закрыл глаза. Открыл их только тогда, когда услышал восторженный возглас Басыра. Так темник отреагировал на внезапное появление городских ворот. Они возникли перед взором всадников после третьего поворота влево. Узкая, в два коня дорога ограничивалась отвесной скалой и низким парапетом. Солнце сюда не заглядывало, поэтому здесь было сумрачно и прохладно.
   Крепкие дубовые ворота были распахнуты, в их створе виднелся силуэт всадника. По приближении посольства он развернул свою лошадь и, призывно махнув рукой, направил ее вглубь города. Улица была застроена красивыми двухэтажными домами, вот показалась тыльная, глухая стена храма. Полукруглые абсиды были сложены из неотесанного камня, покрытого зеленоватым мхом. Обогнули церковь и перед ними открылось пространство дворцовой площади, уложенной каменными плитами. В глубине площади возвышалось двухэтажное здание дворцовой постройки. С обеих сторон оно обсажено тисами, а к задней стороне была пристроена круглая башня. Парадный вход во дворец освещался солнцем, от чего белый мрамор лестниц искрился. Их изогнутые марши двумя подходами соединялись с широкой террасой.
   Провожатый соскочил с лошади. Это же сделали гости. Их лошадей сразу же увели слуги, а провожатый, показав рукой на лестницу, сказал:
   - Проходите, господа, вас там ждут.
   Перед ними распахнулись двери, и они очутились в обширном помещении. Из боковой двери тут же вышли двое мужчин. На них были белые рубахи. На старшем из них, кроме этого, и черный сюртук из тонкого сукна. Головы не покрыты, длинные волосы молодого мужчины были перетянуты шнурком. Старший подошел к вошедшим и, пожимая каждому руку, сказал:
   - Я - Алексей, квириос Феодоро и Приморья, а это мой сын, Алексей.
   Квириос говорил по-гречески. Его слова переводил Метисултан. Он же представил своих спутников. Хозяин подвел гостей к столу, на котором стоял чернолаковый глиняный сосуд для вина и глиняные же тарелки заполненные фруктами и виноградом. Татары, привыкшие наблюдать в обиходе богатых посуду из золота или серебра, несколько удивились глине. Они отказались от вина и им взамен принесли кумыс, весьма неплохого качества. Похвалив кумыс, Таянчар сказал:
   - Наш великий хан, да продлятся его счастливые дни, как-то спросил: «Что за страна Феодоро?» и никто не мог ему достойно ответить. Тогда он и послал нас сюда. Он велел сказать: «Я, великий хан Великой Орды и Престола Крыма и степей Кыпчака - Хаджи-Гирей предлагаю улу-бею Феодоро принять мои заверения в вечном мире».
   Квириос Алексей ответил предельно просто:
   - Дружба с великим ханом Крыма входит в наши планы, и мы намеривались сами обратиться к его величеству с подобным предложением, но он нас опередил.
   - Да, наш хан только вернулся из Литвы, где встречался с ее правителем, и сразу послал нас сюда.
   При подготовке к поездке, Джанике велела Таянчару при первой же возможности ввернуть в разговор с урумами сообщение о том, что Хаджи-Гирей встречался с князем Витовтом.
   - Вашего хана приглашали в Вильно? - удивился старший Алексей.
   - Да, великий князь Витовт был с ним любезен, - с гордостью ответил Таянчар.
   - Я слышал он недавно скончался?
   - Он умер от огорчения, - поведал Таянчар, - Ему не дали стать королем Литвы.
   - Вот как. Вы знаете подробности?
   - Знаем, - подтвердил посол и, обращаясь к Метисултану, сказал: - Расскажи лучше ты.
   Метисултан, знавший греческий язык, передал то, что было известно в кругах крымского хана.
   - Какая несправедливость! - воскликнул квириос.
   - Точно так думает и наш великий хан, - заметил Таянчар.
   - Так что же хотел узнать ваш хан о нашей стране?
   - Рассказывай. Все рассказывай, а мы будем слушать и запоминать.
   Вот краткое изложение того, что татары услышали из уст квириоса.
   Анатолийские или ионийские  греки появились в Таврике еще задолго до рождения Иисуса Христа. Тавры уже заканчивали отведенный им Господом земной путь и пустующих мест было вдоволь. Потом пришли скифы и надолго стали хозяевами полуострова. Их истребили кочевые племена, которые накатывались на Таврику, как волны морского прибоя. В то время христианство овладело умами многих народов. В Таврике возвеличилась Византия, а с ней и христианская православная вера.
   И вот полуостров захватили язычники хазары. Они истребили многих греков. За это Господь их наказал, заставив принять иудейскую веру и вести церковную службу на неродном им языке.
   Великие Комнины, правители Трапензунда, заботясь о своих соотечественниках в Таврике, решили создать там греческое государственное образование. Эту честь доверили роду Феодора Гавра, который до этого принял мученическую смерть в борьбе с сельджуками. День его смерти 2 октября отмечается православной церковью. Вновь образованное государство и его столица были названы именем этого великомученика. Прошло время, хазары растворились среди печенегов и половцев, теперь вот и татары появились, а детище Комнинов продолжает существовать.
   - Кроме столицы, - продолжал квириос, - у нас есть еще много крепостей и город-порт Каламита. Раньше нам принадлежал и город-порт Чембало, но его отобрали у нас генуэзцы. Эти хищники сумели закрепиться в Чембало, вынудив нас построить порт Каламиту. Бухта там хорошая, но место гиблое. Ее с трех сторон окружают болота, которые портят воздух и являются рассадником комаров. Люди там часто болеют.
   Таянчар уловил в голосе улу-бея нотки грусти по утере и подумал, что отношения между Кафой и Феодора никогда не будут мирными.
   - Неужели фряги действительно так сильны?
   - У них сундуки ломятся от золота. Они в состоянии содержать любую армию и флот. Возможно с ними кто-то и может воевать, но только не мы.
   Впервые в разговор вмешался сын квириоса. Он сказал:
   - Я не согласен с тобой, отец. Мы в состоянии собрать достаточно сил, чтобы отвоевать Чембало.
   Таянчар заметил как побагровело лицо улу-бея. Конечно, сын совершил большую бестактность, возразив отцу в присутствии посторонних, которые не должны даже догадываться о разногласиях в их высокопоставленной семье. А вот теперь они не только догадываются, но и знают! Как удачно все складывается: будет что доложить хану.
   Квириос, не скрывая своего неудовольствия, ответил:
   - Умерь свою прыть, Алексей. Пора понимать, не маленький, что отвоевать что-либо не штука, удержать - главное. А у нас нет средств на длительную войну
   Теперь побагровел Алексей-младший. И это опять заметил Таянчар. Видимо такие споры не редки в этом семействе.
   Квириос же после этой домашней перебранки потерял интерес к разговору. Он предложил гостям осмотреть город. Попрощавшись с хозяином, они покинули дворец. Алексей-младший пошел вперед, а Таянчар, спускаясь по лестнице, придержал Метисултана за руку и прошептал:
   - Поговори с мальчишкой. Скажи, что сочувствуешь ему и хотел бы помочь ему отобрать у фрягов такой хороший порт. Пусть уговорит отца вступить в войну с фрягами. Мы поможем деньгами.
   Метисултан посмотрел в глаза Таянчару и при этом осуждающе покачал головой.
   Алексей повел татар на запад от дворца и они увидели другой храм, но более величественный. Во внутрь отказались заходить, посчитав, что достаточно было узнать, что посвящен он императору Константину и его матери Елене. Сразу за храмом возвышалась крепостная стена. Она шла  поперек скалы, с юга на север, отгораживая город от незастроенной части плоскогорья. Миновали крепостные ворота и по дороге, ведущей вниз, вышли к небольшому поселку.
   Алексей сообщил на татарском языке, что здесь живут потомки тех хазар, которые когда-то завоевали эту крепость. Они приняли иудейскую веру и теперь их называют караимами или караями. Сейчас они занимаются выделкой кожи. Шкуры скупают у татар и дубят в ванных, вырубленных в скале.
   - Укрепления остались за нами, - заметил Басыр, - они ничем не защищены?
   Алексей, показывая вниз по дороге, ответил:
   - Отсюда не видно, но там есть стена и ворота в ней.
   - Мы пройдем туда? - спросил Басыр.
   - Если пожелаете.
   Таянчар, не любивший ходить пешком, проворчал:
   - Если еще не насмотрелся на камни, ходи сам
   Когда темник, чуть не бегом, направился вниз, а остальные остались его ждать, представился хороший случай поговорить, тем более этот отпрыск знает татарский язык.
   - Скажи, сын улу-бея, ты знаешь наш язык, а отец его не знает?
   - Мы все знаем ваш язык. Ведь язык караев мало чем отличается от татарского. Только отец предпочитает говорить по-гречески.
   - Твой отец, как видно, осторожный человек, - продолжал спрашивать Таянчар.
   - Скорее мирный, - ответил Алексей. - Он больше строитель, чем воин. Тот дворец, в котором вы были, это он построил. И стена, что у нас за спиной - дело его рук.
   - Крепкая стена и дворец хороший, - похвали Таянчар. - Расскажу о нем нашему хану и ему захочется такой же дворец построить.
   - У вас хан тоже мирный?
   - Совсем мирный, только не любит когда ему на мозоль наступают.
   - А кто любит? - удивился Алексей.
   - Как сказать? - заметил Таянчар. - Вот твой отец как-то странно ведет себя. У него город отняли, а он дворец строит. Нет бы потратить деньги на…
   Улыбка сошла с лица Алексея, оно покраснело. Татарин почувствовал, что собеседник оскорбился. Он поспешил исправить положение.
   - Извини, если обидел тебя, - попросил Таянчар, - Я только удивился, что он так легко прощает обиды. Бывает, что нет денег, но их же можно поискать. Хочешь мы попросим хана помочь твоему отцу.
   - Чем вы можете помочь?
   - Нужны деньги, будут деньги, оружие, будет оружие.
   Алексей надолго задумался. Наконец он спросил:
   - Каковы ваши условия?
   - Чаша добра нашего народа всегда переполнена, - ответил Таянчар, - Мы помогаем слабым и бедным. К этому призывает наша вера.
   Алексей досадливо отмахнулся.
   - Если я молод, то ты считаешь меня глупым, только это не так! - резко сказал он и повторил: - Каковы ваши условия?
   - Ты не дослушал меня, сын улу-бея, - ответил Таянчар, - я хотел сказать, что, если хочешь иметь друга, то должен ему помогать.
   - Вы хотите с нами дружить? - удивился Алексей.
   - А зачем бы мы сюда приехали?
   - Обычно дружбу ищут с сильными.
   - Кому, как не нам знать как трудно быть слабым и одиноким. Вслед ему все бросают камни и грязь. Но хуже всего привыкнуть к этому. Вот вы каждый день смотрите в бездну и у вас голова не кружится - привыкли. Сейчас вам предстоит отойти от пропасти и увидеть, что на земле есть и ровные места. Мы протягиваем вам руку дружбы.
   - Почему вы об этом же не говорили моему отцу?
   - Твой отец поспешил с нами расстаться, и мы не смогли обо всем поговорить. Сейчас мы стоим тут и решаем важные дела. Разве это плохо?
   - Я передам ваши предложения квириосу.
   - Но я хотел бы узнать твое мнение. Если мы поможем, ты готов начать войну?
   - Я готов это сделать и без вашей поддержки, но решаю не я, а квириос!
   - В таком случае, - вступил в разговор Метисултан, - нам нужно вернуться во дворец и продолжить разговор с человеком, который имеет право что-либо решать.
   Алексей заметно смутился. После паузы сказал:
   - Отец в это время обычно отдыхает. Хотите, ждите.
   Пришел запыхавшийся Басыр, и гости, отказавшись ждать пока квириос пробудится от дневного сна, поспешили к своим лошадям.
                ***
   Хаджи-Гирей, выслушав доклады послов, сказал:
   - Я понимаю, если удастся столкнуть лбами наших соседей, то для нас это будет большая удача. Остановка за малым,: где взять деньги?
   - У тебя казан пустой, великий хан? - улыбаясь спросил Таянчар.
   - Будто не знаешь, - ответил Хаджи-Гирей и тут же спросил: - А твой?
   Тот, смутившись, ответил:
   - На самом донышке, повелитель.
   - Что ж ты тогда так распинался? - спросил Метисултан Таянчара, - я слушал и думал, что у тебя в Солхате все сокровища мира собраны. Как ты красиво говорил: «Нужны деньги, будут деньги!» Так где они?
   - Прости его, Метисултан, за невольную ложь, - попросил Хаджи-Гирей, улыбаясь, - ведь не мог же он сказать, что и у нас казан пустой.
   - Видно нам, хан, без моей племянницы не обойтись, - заметил Метисултан.
   - Ты прав, хаджи, нам нужно было ее сразу пригласить на эту беседу. Думал, обойдусь, а вот и не обошелся.
   Хаджи-Гирей остался один. До сих пор у него не было финансовых затруднений. Ази-апте оплачивала по собственной воле все его траты и никогда не упрекала в этом. Единственная стычка на этой почве возникла когда она узнала, что хан отказался от своей доли в дележе добычи после победы над Улу-Мухаммадом.
   По ее словам, Хаджи-Гирей нарушил закон войны, когда победитель, обретая добычу, создает базу для последующих побед. Совершая этот легкомысленный поступок, хан подорвал свой авторитет в глазах богатых людей, которые никогда не отказываются от малейшей возможности пополнить свою казну. В их глазах он поступил расточительно, что не делает ему части.
   После примерно такой тирады, она повела хана по кладовым и, от вида открывшихся богатств, у него полезли глаза в разные стороны. Джанике, показав на один из сундуков с серебром, рассказала такую историю. Эдигей, простоявши целый месяц под Москвой, вынужден был уйти оттуда по причине смуты в Орде. Но он никому не сказал об этом, но собрал Совет и провел на нем решение о снятии осады с условием выплаты русскими трех тысяч рублей серебром. Он бы и так ушел, но благодаря его мудрости и находчивости, этот сундук здесь.
   - Никогда, никогда, при всем своем богатстве, Эдигей не отказывался от своей доли, как бы мала она ни была. Таким и тебе следует быть Хаджи-Гирей.
   Так она закончила эту поучительную беседу, и ему было стыдно.
   Сейчас же, ожидая ее прихода, он волновался. Как отнесется апте к его замыслу? Она же, встревоженная его неожиданным вызовом, поспешила к нему.
   - Что случилось, Хаджи-Гирей? - спросила она с самого порога.
   Он успокоил ее и подробно рассказал о результатах посещения Феодоро. Терпеливо выслушав его, она поинтересовалась:
   - И ты решил получить эти деньги от меня?
   Уловив смущенный кивок, улыбнулась.
   - Когда ты повзрослеешь, Хаджи-Гирей, и, наконец, почувствуешь себя ханом?
   Не получив ответа, продолжала:
   - Тебе понадобились деньги не на игрушки, а на дело. На меджлисе многие стремились воевать с фрягами. Сейчас есть возможность делать это чужими руками. Лучшего поворота событий трудно придумать! Собирай их снова и добейся выделения необходимых средств для начала этого полезного дела.
   -Видишь ли, ази-апте, - смущенно возразил хан, - я думал все это сделать быстро и тайно, чтобы фряги не знали.
   - Наоборот, пусть знают! Пусть знают, что в Крыму появилась сила, способная потревожить их безмятежную жизнь. Сейчас они не боятся урумов, те бедны, не боятся нас, завязших в своих внутренних проблемах, поэтому и ведут себя как хозяева на этой земле. Мой отец отдал им в аренду Судакский округ. Сейчас они с него кормятся, а ты, преемник Золотой Орды, много получаешь с этой аренды? И не получишь, пока не возьмешь их за горло. Сейчас ты делаешь первые шаги в нужном направлении и меджлис должен тебя поддержать. Пусть находит деньги, если желает, чтобы с нами считались. За признание, Хаджи-Гирей, приходится платить деньгами или кровью.
   Так хан обогащенный начальными знаниями большой политики, остался по-прежнему без денег.
                ***
   Прошло время и снова карачеи и мурзы собрались в Кырк-Оре по призыву хана.  Идея помощи урумам в борьбе с фрягми встретила общее одобрение, но когда речь зашла и выделении на это средств от самих членов меджлиса, усердия поубавилось. Кто-то предложил самим отобрать у фрягов Чембало, лишь бы денег не давать. Эту идею высмеял Басыр, который напомнил, что у хана уже есть один порт - Гёзлев, но что толку от него?
   Как часто бывает в таких случаях, деньги нашли, но не в своих карманах. Ширин предложил обложить данью собственный народ. С каждого «дыма» нужно взять по несколько акче и всю сумму на это нужное дело отдать хану. Но так как никто не знал сколько запросит урумский бей и не было известно сколько хозяйств в ханстве, то было решено послать в Феодоро делегацию и выяснить окончательную цену этой операции, а хану организовать подсчет «дымов».
   Пока члены меджлиса запивали жирную баранину кумысом, Метисултан и Таянчар готовили необходимые документы. На каждом из них члены меджлиса поставили свои печати - тамги. Первый документ давал хану поручение провести пересчет хозяйств и разрешение взимать с каждого «дыма», оговоренное позже, количество денег. Второй документ был проектом договора о вечном мире с княжеством Феодоро.
   Вот его и повез в Феодоро Таянчар.


                ГЛАВА IХ
                ГАДАНИЕ
   Татарин уехал, а квириос Алексей продолжал сидеть за столом переговоров в глубоком раздумье. Как ни пытался он настроиться на воинственный лад, не получалось. Трудно расставаться с привычным укладом. Мирное течение жизни крепко держало его в своих мягких и теплых объятиях.
   Семьдесят лет назад Кафа захватила Чембало и с тех пор ведет себя спокойно. Стоит расшевелить этот муравейник, как снова возникнут проблемы. До того как татары не тронули эту застарелую рану, она саднила, но не мешала жить. Сейчас все пошло кувырком. В доме только и разговоров о возврате Чембало. Даже Ефросинья, как все жены, далекая от политики, не упускает случая давать советы. Что уж говорить о сыне? Он спит и видит как избавляет своих православных соплеменников от латинского ига.
   Главное во всей этой обстановке то, что он сам хорошо понимает необходимость такого шага. Суть проблемы не в том, что потерян порт, его худо-бедно компенсирует Каламита, а в том, что вместе с Чембало генуэзцы оттяпали хороший кусок южного берега, бывшего исконной феодоринской собственностью. Вот за это следовало бороться!
   Татары предлагают деньги. Эта подачка позволят решить какие-то проблемы, но до каких пор можно будет рассчитывать на благосклонность татар? Сейчас они, чувствуется, серьезно хотят помочь, но у торгашей из Кафы столько денег, что они без труда смогут купить самого хана. Тогда все пропало!
   У Алексея застучало в висках и стало трудно дышать. В подобных случаях он шел в церковь и там усердно молился. Помогало. Открыл глаза и увидел себя в темноте. Не заметил как наступила ночь. Стало быть, церковь отпадает. Поздно. Послышались быстрые шаги по винтовой лестнице, встроенной в башню. Это, должно быть, вернулся сын из Каламиты. Открылась дверь и раздался голос:
   - Здесь есть кто-нибудь?
   Да это голос сына. Кашлянул.
   - Почему ты сидишь в темноте? - спросил сын.
   - Да так. В темноте лучше думается.
   - Кто-то был у нас?
   - Ты угадал. Был тот татарин.
   - Он привез деньги?
   - Какой ты быстрый.
   - Но о Чембало говорили?
   - Так, вскользь.
   - Тогда зачем он приезжал?
   - Привез бумагу с проектом договора о вечном мире.
   Младший наклонился над столом и увидел силуэт кувшина и чашек возле него. Налил в кубок вина и выпил.
   - Ты может есть хочешь?
   - Хочу, но сначала расскажу что выездил, - ответил сын и уселся за стол.
   - Комендант Диомид рассказал мне, что в Чембало люди сидят без хлеба. Прошлогодняя засуха под корень подкосила их жизнь. Генуэзские чиновники обнаглели как перед концом света. Каждый вернувшийся с моря баркас фактически грабят. Севрюгу и стерлядь забирают полностью, а остальной улов половинят.
   - Я посылал тебя не за этим, - прервал сына Алексей, - ты должен был узнать не о жизни в Чембало, а выяснить почему снизилась сумма пошлин?
   - И это узнал, отец. Диомид говорит, что генуэзцы перехватывают корабли в море и направляют их в Кафу, соблазняя купцов низкими пошлинами и хорошими ценами на их товары. А кому нужна рыба, тех направляют в Чембало. В Каламиту заходят только те, кому надо загрузиться солью
   - Сам все это проверил?
   - Все наглядно, отец. Причалы пусты. Я там пробыл пять дней и за это время в бухту зашло только восемь кораблей. Когда такое было?
   - Значит опять генуэзцы мешают нам жить?
   - Они, проклятые! Решайся, отец!
   - Будем думать.
   В это время в зал проник свет. Со свечой в руке вошла Ефросинья. Она сказала:
   - Я, как Диоген, ищу человека.
   - Ты что-то напутала, - ответил муж, - этот эллин искал человека днем и в этом весь фокус, а сейчас ночь.
   - А вот ты и попался! - воскликнула жена, - говоришь ночь, а сам еще не обедал. Жду, жду, а тебя все нет и нет. Значит, еще день не кончился.
   - Я ждал сына. Вот он приехал, можно и пообедать.
   Сделав выговор сыну, что за долгое отсутствие ни разу не удосужился сообщить, что жив и здоров, Ефросинья повела их в столовую, которая находилась на первом этаже здания. По дороге рассказала, что встречалась с одной гадалкой.
   Оба Алексея почему-то переглянулись. Жена продолжала:
   - Гадалка предложила мне из нескольких дощечек взять одну. Мне попался знак, похожий на скошенные ворота. Гадалка сказала, что этот знак означает, что  новая жизнь всегда лучше, чем старая, а девиз ее «Ищите среди пепла и откройте там новое рождение!»
   Княжеская семья вошла в столовую и расселась за небольшим столом, стоявшим у западной стены. Приступили к трапезе, а младший Алексей с легкой ехидцей заметил:
   - Ты удивляешь меня, мама, если веришь, что из пепла может что-то родиться.
   - Разве я утверждала, что верю в это? Я сказала, что так говорит руна.
   - Что еще за руна? - спросил старший Алексей.
   - Так называются знаки, изображенные на дощечках. Но вряд ли я смогу что-то объяснить. Давай пригласим гадалку и она все расскажет.
   - Еще чего, - пробурчал квириос, - я жизнь прожил без этих рун и, как видишь, все еще живу.
   - А почему бы не пригласить? - спросил сын, - все какое-то развлечение.
   - Это мысль, - поддержала Ефросинья, - ты, отец, последнее время все чем-то недоволен. А тут погадаешь, может и легче станет.
   - Кто эта женщина?
   - Она из Ялоса. А ее сын - гот, живет внизу, а служит у нас стражником. Если надо, я пошлю за ней, и она придет.
   - Не спеши. Завтра скажу.
   Квириос провел беспокойную ночь. Два раза вставал и пил настойку из трав, а из головы не выходила та гадалка. Может и следует получить подсказку? Ведь сам не в состоянии принять решение. За что ни возьмись, кругом тупик. А вдруг и мелькнет какая-нибудь мысль, которую сейчас никак не поймаешь. К утру решил, что лучше будет согласиться с женой и пригласить гадалку.
                ***
   Слуга ввел женщину в зал и Ефросинья представила их господам.
   - Это Филофея. Она знает древнее гадание по рунам.
   Филофею посадили с правой руки от хозяина. Молодой Алексей помог ей сесть, отставив и приставив кресло. Та, метнув на него взгляд, проговорила:
   - Уважение к старшим присуще людям со счастливой судьбой.
   Голос ее был скрипучим, напоминающий выкрик сойки, но слова были приятными, поэтому Алексей ей улыбнулся. Тем временем Ефросинья представила хозяина:
   - Это наш хозяин, Филофея, и мой муж. Люди его называют по-разному. Он и квириос, и князь, и архонт, и улу-бей. Как назовешь, так и будет. Ему и будешь гадать. А тот, которого ты сейчас одарила добрым словом, мой сын.
   Гадалка наклонила голову в знак того, что все поняла, и сдвинула со лба синий головной платок. Открылось морщинистое, густо загоревшее лицо. Такие лица бывают у женщин, проводящих большую часть времени в садах или огородах. Она внимательно посмотрела в глаза Алексею-отцу, и тот с трудом выдержал этот пронизывающий взгляд.
   - Ты крепкий человек, князь, но дух твой в состоянии волнения и тревоги. Если я смогу помочь тебе найти истину, которая не дается тебе в руки или же она так и не откроется пред тобой, то не моя в этом будет заслуга или вина. Только Верховный Бог готов - Один определяет время открытия истины.
   С этими словами она вынула из складок серой юбки кожаный потертый мешочек. Развязав заскорузлыми пальцами завязки, высыпала на стол потемневшие от долгого употребления деревянные плоские квадратики, на каждом из которых были выжжены странные знаки.
   - Это футарки или руны нашего готского алфавита, - сказала Филофея, показывая на них. - Они достались Одину после многих испытаний и стали, по его велению, достоянием нашего народа. В них дух нашего Бога и то, что ты услышишь от меня, будет эхом голоса Одина.
   Ведя разъяснение, она одновременно переворачивала дощечки так, чтобы не были видны руны. Затем сдвинула их в два ряда, по дюжине в каждом, и торжественно сказала:
   - Все готово, князь. Сначала глубоко задумайся над тем, что тебя беспокоит.
   Уловив наклон головы Алексея, сказала:
   - Теперь бери по одной три руны. Не открывая, первую положи справа от себя, вторую левее, а третью еще левее.
   Князь твердой рукой, под взглядами жены и сына, взял первую дощечку и положил ее возле себя. «Началось», - подумал он. «Теперь все в руках Одина», - решил сын. «Что еще набрешет эта ведьма?» - молча поинтересовалась жена. Было слышно сопение гадалки и потрескивание свечного огня. Когда и другие квадратики заняли свое место, Фелофея, сказала глухим голосом:
   -Переворачивай первую.
   Открылась руна в виде летящей ввысь стрелы. Филофея откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза сизоватыми веками и сложила руки на животе. Еле шевеля губами, начала вещать:
   - Первая руна говорит о том, что беспокоит тебя сейчас. Стрела - руна Воина Духа. Это битва с самим собой, обретение воли через действие, постоянное осознание того, что все, что можно сделать - это позволить воле Неба протекать сквозь себя, стоять на собственном пути - вот черты Воина Духа!
   Последние слова Филофея неожиданно выкрикнула, заставив вздрогнуть слушавших ее бормотание. Она продолжала:
   - Руна Воина советует тебе быть настойчивым, но при этом нельзя забывать, что есть и другой вид настойчивости - терпение. Наши воины рисуют этот знак на своих щитах, и он придает им силу и мужество. Пусть и тебе он поможет стать сильнее и тверже.
   Приложила ладони к лицу, потом снова убрала их на живот  и пробормотала:
   - Переверни вторую.
   Открылась руна в виде Андреевского креста. Гадалка приоткрыла глаза и, увидев знак, начала вещать.
   - Вторая руна скажет, что нужно делать. Руна Косого Креста указывает, что объединение в какой-то форме совсем рядом. Это партнерство между отдельными друг от друга личностями, которые не теряют своей обособленности даже в единстве. Пусть между ними пляшет небесный ветер.
   После паузы:
   - Открывай третью.
   На этот раз рука Алексея чуть дрогнула. Сказывалось напряжение. Боялся смотреть, но все же глянул и увидел опять Андреевский крест, но у этого правые концы были длиннее левых. Послышался голос гадалки:
   - Третья руна показывает то, что из этого всего получится. Необходимость и страдания несет этот знак. Необходимость иметь дело с жестокой реальностью, с жестоким принуждением - отсюда страдания. Слово «страдание» лежит рядом со словом «подвергаться». Ты подвергнешься темной части своего пути. Контролировать злобу, сдерживать порывы, поддерживать в себе твердую веру - вот что требует эта руна!
   Князь заметно побледнел, не моргая смотрел на пламя ближайшей  к нему свечи. Видел ли он его, видел ли он вообще что-либо? Сын с удивлением первооткрывателя взирал на гадалку. Ефросинья бездумно вертела кольцо на безымянном пальце левой руки, вдруг выкрикнула:
   - Ты что наговорила, старая?!
   Гадалка взметнула веки и уставилась на нее ненавидящим взглядом.
   - Вам, господам, - глухо сказала она, - подавай все медовое, да гладенькое, тогда вы радуетесь и улыбаетесь. Я предупреждала, что передаю произволение Одина и не имею права искажать или толковать его слова. Что делать, если и на вас господ проливается иногда холодный дождь с градом?
   Князь спокойно сказал жене:
   - Не кричи, Ефросинья, и без того хватает. Она не виновата. Она сказала правду. Проводи ее и хорошо отблагодари.
   Когда женщины вышли, сын спросил:
   - Ты этому веришь, отец?
   - Зачем бы тогда  гадал? Она подтвердила мои худшие опасения.
   - Ты гадал на себя, отец. Давай я все возьму на себя!
   - Судьбу не обманешь, сынок.
   - Отец, мне уже за двадцать, а я до сих пор не был ни в одном сражении!
   - Благодари Бога за это, - ответил Алексей, поднимаясь, - пойдем спать. Утром поговорим.
   Ночь уже теряла черноту, уступая место синеватой дымке, как в стену спальни Ефросиньи постучал муж. Он говорил: «Приди!» Этот знак использовался много лет. Она засуетилась, удивившись неурочности стука.
   Алексей лежал на спине, а вытянутая правая рука все еще опиралась о стену.
   - Мне плохо, - сказал он вошедшей супруге.
   Она подошла к нему и опустила его правую руку на одеяло.
   - Так и лежи, - сказала она. - Молчи, молчи, я все сделаю.
   Она подошла к полке, на которой стояло несколько сосудов из стекла и глины.
   - Здесь у тебя почти все пусто, - сказала она, - видно последние дни прикладывался. Молчи, молчи! Вот выпей боярышника, а я тем временем заварю корень валерьяны.
   Прошли дни, но квириосу легче не становилось. Малейшее движение отражалось жжением в груди. Он понял, что скоро не встанет, поэтому вызвал сына и сказал ему:
   - Господу было угодно уложить меня в постель и дать тебе свободу действий.
   Отвечая на протестующий жест сына, продолжал:
   - Не будем сетовать и подчинимся. Иди, помолись Господу и попроси у него наставить нас на путь истины.
   В другой раз, сын возможно что-нибудь и возразил, но мать строго запретила задавать отцу вопросы и, тем более, что-либо оспаривать.
                ***
   Все это произошло в конце зимы, а ранней весной в Феодоро прибыл большой караван на лошадях. Возглавлял караван Конча, который, став начальником охраны хана, сумел войти в доверие и ему часто поручали наиболее деликатные миссии. На этот раз Басыр поручил ему узнать сроки начала войны с фрягами и, если понадобится, поторопить их.
   Кончу принял сын квириоса. Он с грустью сообщил о болезни отца.
   - Так кто будет начинать войну? - спросил Конча.
   - Не знаю, - честно ответил княжич, - отец ничего определенного об этом не говорит, а мать запретила задавать ему вопросы.
   - Тогда спрошу по другому, - сказал татарин. - Когда начнете войну?
   Алексей смущенно ответил:
   - Я же говорю, что отец болен.
   Конча смутился не меньше грека. В Кырк-Оре не могли предвидеть такого поворота событий, поэтому и инструкций не выдали. После некоторого молчания проговорил:
   - Нет войны, нет и подарков!
   К этому времени караван уже завели на Восточный мыс, и он там разгружался, а тюк с деньгами лежал здесь же в зале под ногами у Алексея.
   - Не дури, Конча, - сказал княжич, - что драться начнешь или войну объявишь?
   - А так не отдашь?
   - Сам бы отдал?
   Конча пожал плечами и зачем-то посмотрел в окно. Там под холодным ветром качались ветви тиса. Алексей, уловив его взгляд, сообщил:
   - Этим деревьям уже более десяти лет.
   - Ах, какая хорошая новость! - насмешливо восхитился татарин. - Ты лучше скажи когда войну начнешь?
   Лицо княжича приняло сосредоточенный вид. Конча с надеждой ждал.
   - Я скажу, но более точно не получится, - ответил Алексей. - Если это случится, то не раньше дня Дмитрия Солунского.
   - И это когда?
   - День Дмитрия Солунского празднуется 26 октября. С этого дня начинается зима.
   - Разве лето не самое удобное время для войны?
   - Смотря кто воюет и с кем. С генуэзцами лучше воевать зимой. В это время море бурлит как кипяток и их корабли не отходят далеко от берега. Ваши много раз пытались взять Кафу летом, но уходили ни с чем.  Так и скажи своему хану, что война начнется зимой.
   - А мы спешили, - не мог скрыть разочарования Конча.
   - И правильно сделали, что спешили. Разве тебе не известно, что война требует подготовки?
   Конча уехал, понимая, что в Кырк-Оре будут недовольны его действиями и тем более сроками начала войны.




   ЧАСТЬ ВТОРАЯ

    БИТВА ЗА ЧЕМБАЛО

    НЕ ПЕРЕДВИГАЙ МЕЖИ
    ДАВНЕЙ, КОТОРУЮ
    ПРОВЕЛИ ОТЦЫ ТВОИ.
        БИБЛИЯ, ПРИТЧИ
         СОЛОМОНА, 22, 28


                ГЛАВА I
                КАРАВАН ИЗ КАЛАМИТЫ
   Кольцо желтых гор, под ним зеленый овал садов, а среди них белеют дома, покрытые камышом или красной черепицей. Внутри всего этого голубой диск, упавшего сюда неба. Это морской залив. В домах живут рыбаки, а называется это место Чембало.
   Сколько помнят люди, оно всегда было заселено греками, которые молились Зевсу и Нептуну. Много позже они сменили веру, и их Богом стал Иисус. Потом непрошено пришли генуэзцы, высоко на голой горе построили крепость и начали править по-своему, не считаясь с интересами тех кого покорили.
   Если кто подумал, что ловля рыбы происходит тут же в пленившей небо бухте, тот ошибается. Здесь дом, здесь отдых от рыбацких трудов, а работа там - в море. Разве только морские свиньи (дельфины) загонят сюда косяк кефали и вода начнет бурлить как в котле, тогда начинается короткая путина, больше смахивающая на забаву.
   А так основная работа в море, да и то не летом, а осенью и зимой, когда остынет вода и рыба приплывает ближе к берегу. Белуга же вообще появляется в досягаемости только зимой. Именно в это время над морем и сушей часто свирепствует неистовая и холодная бора. Над морем она вздымает водяные горы, а на земле сдувает все, что попадает под ее хлесткие удары, и начинают летать по воздуху не только сорванные с веревок сохнувшие там рубахи, но и крыши домов.
   Бора появляется внезапно, заранее никак не обнаруживая себя, и не родился еще человек, который мог бы предсказать ее возникновение. Дует она три дня, а то, отдохнув чуть-чуть, может задуть снова. В этом случае волны, словно обезумевшие от голода звери, набрасываются на препятствия. Поэтому добыча белуги сопряжена с большим риском для жизни.
   Попавшие в эту стихию рыбаки неистово борются с нею, но не всегда выходят победителями. Живыми остаются только самые сильные и находчивые. За многие века, выпестованное морем население города приобрело высокие жизненные качества. Только тут не увидишь хилой фигуры, робкого взгляда или понурой физиономии.
   И каково такому народу терпеть постоянные глумления коротконогих и пузатых иноземцев? Каково рыбакам, пришедшим с моря, где было проведено несколько бессонных ночей, у которых ладони изодраны в кровь веревками, набиты веслами, а глаза воспалены от соленой воды, сохранять покорность базарному приставу и  его помощникам, бесцеремонно роющихся в их улове, и извлекающих оттуда самые лакомые рыбины? Вспышки гнева гасятся угрозами, а то и шлепками и уколами мечей. Нет рыбака, который бы не носил на теле следы этих издевательств.
   Вскоре после дня Дмитрия (26 октября) в Чембало забрел караван какого-то карая. Он щедро расплатился с Умберто, базарным приставом, и, избежав досмотра, получил разрешение на торговлю. Купец занял пустующую лавку и выложил на прилавок холщовые ткани, конопляные веревки, шпагат, медные прутья, из которых рыбаки делали крючки на белугу, и, к этому же, различные женские украшения.
   Товар, что не поместился в лавке, купец завез во двор старосты рыбацкой общины уважаемому Петру. По этому случаю тот накрыл стол. В доме запахло рыбой, запеченной в собственном соку на красной черепице. Когда выпили по чаше терпкого красного вина и съели по зажаренной скумбрии, карай сказал, обращаясь к старосте:
   - Меня зовут Булчан. Я хочу сказать тебе откуда я приехал.
   - Я это знаю от Умберто. - ответил Петр. - Ты из Солхата приехал.
   - Я ему соврал, а тебе скажу правду. Я из Каламиты.
   - От Диомида?
   - Бери выше. Сын тудуна направил меня сюда.
   Лицо Петра просияло. Одно упоминание о греческих властителях Феодоро было приятно уху грека. Только от них чембальский рыбак мог ждать освобождения от иноземного гнета. Карай предложил:
   - Давай выпьем за здоровье нашего благодетеля тудуна Алексея.
   - Он болен?
   - Сын сказал, что с лета не встает.
   Хозяйка принесла пареную тыкву, любимую еду рыбаков. Они съели ее и после этого Булчан сообщил:
   - Я привез оружие. Мне было приказано сдать его тебе. Кроме этого, со мной приехали два человека, которые должны будут остаться здесь. Это все, что я знаю.
   - Что-то тудун долго думал, - заметил Петр.
   - Это не моего ума дело, - ответил карай, - если хочешь, можно позвать тех двоих.
   - Отложим до завтра, ждали дольше. Ты пойдешь торговать, а мы поговорим. А сейчас открою сарай и туда сложим оружие. Кстати, у меня там полно вяленой кефали. Возьмешь? Дешево отдам.
   - Конечно возьму. Отвезу ее в Солхат и хорошо заработаю.
   - Ты увидишь сына тудуна?
   - Не знаю. Мне было приказано на обратном пути заехать в Каламиту и доложить о результатах коменданту Диомиду. А будет там к тому времени сын тудуна я не знаю.
   - Я бы хотел сказать ему, что оружие не любит лежать без дела. Скажи об этом хотя бы Диомиду.
                ***
   На другой день те двое пришли в дом старосты. Петр, нахмурив брови, долго их рассматривал. Обоим под тридцать, черноволосые. Тот, что повыше, мог быть греком, а приземистый - караем. Он и сейчас не снял с головы низкую барашковую шапку. Их лица были смуглыми. Такими они становятся под воздействием крымского солнца и сухого ветра. У местных же рыбаков оно выдублено частыми омовениями морской водой и высушиванием соленым ветром. Такое различие может броситься в глаза генуэзцам. и они сразу заинтересуются чужаками.
   - Вот что, ребята, - сказал Петр, - прежде чем вы будете разгуливать по городу, вам нужно будет хоть раз сходить в море. Там вы просолитесь и набьете на руках мозоли.
   - А это еще зачем? - спросил грек.
   Тогда староста взял его за руку и поставил рядом с собой.
   - Смотри на нас, - сказал он караю, - и найди различия.
   Тот всмотрелся и уверенно сказал:
   - Твое лицо и шея темнее, чем у Константина.
   Петр вытянул вперед руки и показал ладони.
   - Теперь сравни мои и свои руки. Похожи?
   - Мои, против твоих, как женские.
   - Теперь все понятно?
   - Не совсем, - ответил Константин, - кому интересны наши лица и ладони?
   - Генуэзцам! Они очень подозрительны к новичкам. Им везде мерещатся заговоры. Так как тебя зовут, карай?
   - Самуил. Теперь ты скажешь, чтобы я снял шапку?
   - Ты угадал. У нас в городе караев нет. Тебя увидят за сто шагов и сразу спросят, что ты тут делаешь?
   - У меня все равно лоб белый.
   - Об этом я догадался. Вот сходишь в море, и он почернеет.
   - А тебя не интересует зачем мы сюда приехали? - спросил Самуил.
   - Понятно, что не горшки лепить, - ответил Петр, улыбаясь. - Поэтому я и хочу как-то уменьшить опасность разоблачения.
   - Скажи, - спросил карай, - вы созрели для того, чтобы поднять восстание?
   - Считай, перезрели.
   - Это тоже плохо. Неорганизованные выступления могут привести к ненужным потерям, а то и к поражению.
   - Будем терпеть, - заверил Петр, - но коль завели об этом разговор, то с чего собираетесь начинать?
   - С крепости, - ответил Самуил. - Как нам кажется, если ограничиться только городом, то лучше не начинать.
   - С крепости, так с крепости, - легко согласился Петр. - Когда были мальчишками, то лазали туда как к себе домой.
   - Что вы там делали?
   - Когда на спор, а когда за тыквой. Сейчас я это конечно не повторю.
   - Как туда поступает вода? - спросил Константин.
   - Она внутри крепости, из-под скалы бьет. Но не так черт страшен, как его малюют. Эти лавочники, мы так зовем генуэзцев, свято верят в неприступность стен, поэтому гарнизон у них чуть больше полусотни.
   - Я так понял, - сказал Константин, - что загнать их в крепость вы могли бы и без нас?
   - Это как сказать, - усомнился Петр. - Мы рыбу хорошо ловим, а мечами машем, как палками. Каждый стражник справится с несколькими. Тут навык нужен.
   - Ты прав, Петр, - сказал Самуил, - без обученных воинов здесь делать нечего.   - И без стенобитных машин, которых у нас не будет, - вставил Константин.
   - Тогда о чем мы говорим? - встревожился Петр.
   Грек и карай улыбнулись его волнению.
   - Будем думать, Петр, и что-нибудь придумаем, - заверил Самуил и, обращаясь к Константину, сказал: - Пока Булчан не уехал, нужно передать Диомиду, чтобы разыскал Одиссея и прислал его сюда хотя бы на несколько дней.
   - Да, это хорошая мысль, - одобрил грек и на вопросительный взгляд Петра, ответил: - Самуил говорил о Таврионе - это наша гордость. Он очень умный и ловкий человек. Между собой, сравнивая его с гомеровским хитрецом, зовем Одиссеем.
   Уже к вечеру староста пригласил к себе двух кормчих баркасов. «Троей» командовал Савелий, а «Парисом» - Иоанн. Петр предложил им включить в составы своих команд по одному новичку. При этом предупредил, что кормчие будут отвечать за их жизни головой. Как всегда, излишняя ответственность не воодушевила. Савелий спросил:
   - Они дети, что мы должны за них отвечать?
   - Они не рыбаки.
   - Я не нянька взрослому человеку!
   Петр понимал, что кормчие в море никому, даже себе, не могут гарантировать жизнь. Море одинаково безжалостно и к кривым и к косым, оно ни к кому не питает благосклонности. Одним словом - стихия. Староста положил руку на крутое плечо Савелия и почувствовал как оно строптиво дернулось. Он сказал:
   - Я соглашусь с гибелью этих людей, если и вы, два лучших кормчих, утонете вместе с ними.
   - Они хоть плавать умеют? - спросил Иоанн.
   Оба новичка закивали головами.
   - Вот видите, - обрадовался староста, - они плавать умеют! Чтобы вам легче было выполнить мою просьбу, скажу: они будут работать бесплатно.
   - Так не бывает, - не согласился Иоанн, а Савелий ему поддакнул, - они у нас не орешки будут щелкать, а работать. Значит и получать за это должны. Ты можешь нам сказать, почему мы должны с ними возиться?
   - В свое время узнаете, а пока в море они вам подчиняются, как и любой член команды.
   - Ладно, - согласился Савелий, - пусть завтра приходят на площадь. Будем штопать сети. В прошлый раз их здорово потрепало.
   Петр усмехнулся про себя. Вот как раз это делать нельзя. Он сказал:
   - Ваши дранные сети я заменю новыми. Приносите прямо сейчас.
   Кормчие заулыбались - такой ход событий их вполне устраивал.
   - Если так, - сказал Иоанн, - мы уходим в ночь. Пока погода стоит.
                ***
   На каждом баркасе три пары весел и одно весло в руках кормчего. Это он, сидя на корме, направляет судно в нужную сторону. На носу лежат аккуратно сложенные сети. От них, как и от Самуила, морем не пахнет. Сети отдают пылью, а от новичка разит потом. Широкие взмахи весел требуют громадных усилий и, если кто впервые за них взялся, то у него саднят мышцы и трещит каждая косточка, а пот пропитывает одежду насквозь, заливает и ест глаза. Самуилу советовали надеть на голову платок, но он, сняв шапку, не захотел закрывать лоб чем-то другим и  сейчас жалел, что не послушал доброго совета. Он изо всех сил гребет, стараясь не сбиться с ритма, но все равно нет-нет, а весло, не заглубляясь, выплескивало на кормчего потоки воды. Иоанн терпит, понимая, что от новичка другого и ждать не приходится.
   Миновали береговые скалы и вышли в открытое море. Широко распахнулось звездное небо, открылась даль морская. Лодка стала глубже зарываться носом в пучину, а волны ритмично бьют по ее скулам и поэтому мокрыми стали все, а не только кормчий. Грести стало труднее. И все же Самуил сумел заметить огонь, мерцающий в вышине.
   - Что это, - спросил он, преодолевая шумы и собственную усталость.
   - Это маяк, - ответил кормчий, так как он был ближе всех к новичку. - Держишь его с правой руки и обязательно попадаешь в русло нашей бухты. А жгут его на Консульской башне.
   Неизвестно на что ориентировался кормчий, но желанная команда все же раздалась:
   - Суши весла. Пришли.
   Сбросили в воду самый большой камень, прижимавший до этого сети. За ним потянулся канат. Когда бег каната в глубину прекратился, начали сбрасывать сеть. Лодка лишь одной парой весел потихоньку отгребалась от первоначального места, оставляя за собой дорожку буйков. Затем отошли в сторону от них и по команде начали бросать в воду камни, чтобы потревожить спокойную глубинную жизнь и заставить рыбу плыть в нужном рыбакам направлении.
   Справа, в месте где небо соприкасается с морем, появилась узкая полоска зари. Ее захлестывали волны, но она упрямо выпрастывалась вверх и вот засияла первозданной красотой. Она поднималась все выше и выше, готовя глаз человеческий к радостному восприятию рождения солнца. Иоанн, увидев оранжевый диск над водой, с волнением в голосе сказал:
   - Пора!
   Подгребли к началу буйков и начали выбирать сеть. Скоро дно лодки было укрыто белесой и молчаливой рыбной массой. В подавляющем большинстве это была скумбрия, но изредка мелькали темноватые тельца черноморской акулы - катрана.
   Когда солнце вышло в зенит, а баркас до краев был наполнен рыбой, направились к родным берегам. Погрузив ноги в рыбью живую массу, Самуил, с трудом преодолевая усталость, греб. Морская вода, попадая на руки, стекала с них розовой струйкой. Скалы, к которым гребли, медленно вздымались из воды. На одной из вершин торчала квадратная сторожевая башня, а рядом с ней две башенки католического храма. Когда баркас подошел к скале чуть ли не вплотную, она оказалась фантастически высокой. Даже чайки не достигали ее вершины. Они садились на каменные выступы и с завистью провожали судно, увозившее от них вожделенный корм.
   Самуил не уловил момент входа в устье бухты и был удивлен когда увидел по обеим сторонам скальные отроги. Вошли в гавань и обрадовались тому, что первые. Обычно передовой баркас устанавливает цену, и она падает по мере того как приходят другие суда.
   Причалили к небольшому мыску - самому удобному месту в бухте. Рыбаки чуть посидели, не шевелясь, на своих местах и стали покидать лодку. Сейчас кормчий установит цену на тысячу рыбин и начнется распродажа. Этого момента на берегу ждали перекупщики.
   Развернуться торговле не дал зычный голос с другого берега бухты. Оттуда отчалила лодка базарного пристава. Это он, стоя на носу суденышка, кричал:
   - Всем отойти от берега, прекратить торговлю!
   За его лодкой шла другая посудина, заполненная стражниками. Торговцы недовольно зашумели. Зло выругался и Иоанн, но продажу прекратил. Лодка пристава прижалась к борту «Париса» и Умберто сказал кормчему:
   - Половина улова отходит казне!
   Рыбаки, услышавшие этот вердикт, зашумели. Слово «грабеж» было самым безобидным. Раньше власти брали от улова десятину, потом четверть. Привыкли и к этому, но половину! Пристав прислушался к гневным выкрикам и строго сказал Иоанну:
   - Успокой своих бандитов, а то сам загремишь кандалами!
   Подошел Петр и спросил:
   - Что вы тут не поделили?
   Пристав недовольно сказал:
    - Мы тут без посредников обойдемся.
   - Умберто хочет забрать половину улова, - в гневе выкрикнул Иоанн.
   - Не Умберто, а синьор пристав, нужно говорить, - требовательно поправил генуэзец, - и не «забрать», а получить законную половину в пользу казны!
   -Но позвольте… - начал было Петр, но был прерван Умберто:
   - Я знаю, что ты скажешь! Забудьте о десятине! Я видел как ходко шел баркас. Погода благоприятствовала лову, а за это тоже надо платить! Отныне, знайте все, если тихая погода, будете платить казне половину, плохая - четверть!
   - Но позвольте, синьор Умберто, закон…
   - Закон здесь я! Как сказал, так и будет! А теперь уходи и не мешай!
   Пристав перешел на берег, а его лодка развернулась и направилась за новой группой стражников. Увидев этот маневр рыбаки перестали кричать, но ворчать продолжали
   Распродав рыбу, Иоанн подошел к Петру и сообщил ему, что в эту ночь в крепости горел маяк. Обычно после дня Дмитрия Солунского, что обозначало наступление зимы и окончание дальнего плавания по морю, маяк не зажигают, а тут… Что бы это значило? Петр спросил об этом пристава. Тот охотно ответил:
   - Ждали корабль с новым пополнением. Эту ночь не пришел. Если и днем не будет, то снова засветим.
   - Позвольте, синьор пристав, о каком пополнении идет речь?
   - Синьор консул посчитал нужным увеличить гарнизон. Ты одобряешь его щедроты, староста? Не так ли?
   Умберто с удовольствием отметил, что лицо рыбака поскучнело. Теперь, под страхом неминуемого наказания рыбаки будут безропотно расставаться не только с половиной улова. Затраты синьора консула быстро окупятся.
   Уже стемнело когда в бухту вошла галера. С ее борта доносился смех и песни. Это веселилось пьяное пополнение. Рыбаки, стоя на своем берегу, с тоской думали о последствиях таких щедрот консула Джованни де-Орто
                ***
   Петр приказал никому из кормчих не выходить в море, а собраться вечером у него. На такие сходки каждый приносил, что мог. Это было вино, хлеб, изредка мясо. Только рыбу не несли. Она в любом доме была в избытке.
   Петр посадил рядом с собой Самуила и Константина и начал слушать возмущенные высказывания кормчих. Когда горячность выплеснулась, он сказал:
   - Все, что тут говорилось - правда. Я вас хорошо понимаю, братья мои, хотя и вынужден призывать к благоразумию. Ну утопим мы Умберто, а дальше что? Выйдут из крепости стражники и начнут резать нас, как баранов. Потом поставят нового пристава и пойдет все с начала.
   - Сколько можно терпеть? Ведь они совсем совесть потеряли!
   - Терпеть недолго осталось, - заверил Петр, - вот квириос Феодоро обещает нам помощь и прислал для начала своих людей.
   Петр кивнул в сторону посланцев и назвал их имена. Некоторое время их изучали, а потом кто-то спросил:
   - Вот ты, Самуил, не грек. Почему ты решил постоять за нас?
   - Я служу квириосу Алексею, - ответил карай, - он послал меня сюда и я подчинился. Ему известно ваше бесправное положение, поэтому, при условии вашего безусловного согласия, он будет вам помогать. Он понимает, что генуэзцы так просто власть не отдадут и без крови здесь не обойтись. Поэтому и необходима ваша готовность на жертвы во имя будущей свободы.
   Прислушавшись к заверениям он продолжил:
   - Наблюдая за вами на берегу, я убедился в том, что у вас есть выдержка и это меня обрадовало. Обрадовало тем, что можно быть уверенным в вашей терпеливости, а это гарантия того, что враг раньше времени не узнает о наших намерениях. Сейчас же, чтобы окончательно усыпить бдительность генуэзцев, вы должны обратиться к консулу с жалобой на противозаконные действия пристава.
   - Жаловались и не раз! Толку от этих жалоб! Там одна шайка! Рука руку моет!
   - Я вас хорошо понимаю, друзья мои, но прошу слушать меня внимательнее. Ведь я сказал, что это обращение понадобится для того, чтобы притупить настороженность генуэзцев. Вы думаете почему консул пошел на дополнительные затраты и завел себе еще нескольких стражников? Он понимает, что свои аппетиты он может поддержать только силой оружия. Ведь не погода виновата, что с вас на этот раз взяли не четверть, а половину улова. Виновато чувство безнаказанности, которое и поддерживают те стражники, что прибыли сюда в эту ночь. Вот и нужно убедить генуэзцев в их силе и в нашей слабости. Пусть консул думает, что он настолько силен, что может творить беззаконие, не считаясь с вашими интересами. Жалуясь, мы не только усыпим бдительность генуэзцев, но и сможем побывать в их логове и осмотреться. Поэтому, хотим мы этого или не хотим, а жаловаться придется.
   В группу жалобщиков, кроме Петра и посланцев тудуна, вошли наиболее уважаемые кормчие - Иоанн и Савелий. Напутствуемые призывом терпеть, разошлись.

                ГЛАВА II
                КРЕПОСТЬ
   Депутация рыбаков, которую впору было назвать разведывательным отрядом, собралась у кромки воды, чтобы сесть в лодку и переправиться на другой берег. По случаю холодной и ветреной погоды на них были одеты армяки из холщовой ткани и высокие барашковые шапки. Баркасы в ночь ушли в море, поэтому берег был безлюден и тих. Только ветер, срываясь с гор, приносил сюда легкое завывание.
   - На той стороне видите ворота? Вот туда и погребем, - сказал Петр «гостям».
   - Не маши руками, староста, - заметил Самуил. - За нами могут следить. Лучше отвернись и делай вид, что говоришь о ремонте тех сетей, которые получил от своих кормчих взамен нашего путешествия в море.
   - Я не знаю что они собирались там ремонтировать, - усмехнулся Петр, - их выбросить надо. Да ладно. Пока стоим, слушайте. Крепость делится на две части: нижняя и верхняя. Верхнюю называют - «Замок святого Георгия, а нижняя - «Замок святого Николая». Стража располагается в казарме в нижней части. Консул живет в верхней части, в Консульской башне. Там же имеется ратуша и католическая церковь.
   - Ратуша? - заинтересовался Самуил, - что она из себя представляет?
   - Небольшой дом. Он стоит как раз между храмом и башней. Там нас, наверное, и примет консул. Если вообще примет.
   - Будем надеяться. А из башни к морю подземного хода нет?
   - Кто знает. Греков в башню не пускают. Говорят под нею имеется цистерна с запасом воды.
   - Скорее всего подземного хода нет, - высказал предположение Иоанн.
   - У тебя есть основание так говорить? - спросил Самуил.
   Иоанн, обращаясь к Петру сказал:
   - Помнишь, когда генуэзцы спасали своего насильника? Если бы был подземный ход, то им не нужно было спускать его на веревках.
   - Пожалуй ты прав, - согласился Петр и пояснил для «гостей»: - Несколько лет назад один стражник изнасиловал нашу малолетнюю девчонку. Мы потребовали суда над ним и консул обещал нам выдать его, но обманул. Мы ждали преступника у ворот, а его спустили на веревке с обрыва, а там в лодку и на корабль. Это видели наши когда возвращались с моря. Так что Иоанн прав.
   Несколько взмахов весел и лодка с депутацией приткнулась к Консульскому причалу. Между кромкой воды и крепостными воротами было не больше десяти шагов. Створки были распахнуты, но возле них никого не было.
   - Они не выставляют здесь охрану? - спросил Константин шепотом.
   - Выставляют, - ответил Петр. - Возможно греются где-то на солнышке.
   Первым вошел в крепость староста. Стражников нет. Он заглянул за воротное полотно и увидел их за игрой в кости.
   - Чего надо? - спросил один из них, не вставая с камня. Меч, с отстегнутым поясом, лежал в сторонке.
   - Мы к синьору консулу, - почтительно сообщил Петр.
   - Его нет, - буркнул тот же стражник, встряхивая стаканчик с костями.
   - Мы знаем, что синьор де-Орто на месте, - заверил староста.
   - Вы не можете этого знать! Синьор консул вам не докладывает.
   - Правильно, синьор стражник, но об этом нам сказал синьор Умберто и было это вчера вечером.
   - Да идите вы отсюда! - крикнул другой стражник, которому не терпелось продолжить игру.
   - Спасибо, синьоры, - поблагодарил Петр и депутация пошла вверх по узкой дорожке, выложенной из каменных плит.
   Справа от нее крепостная стена, слева жилые и хозяйственные постройки.
   - В этих домах живут стражники и слуги, - сказал Петр, - а за ними, ближе к обрыву, огороды.
   Дорожка повела вдоль крепостной стены и спутники очутились у верхнего замка. Он был обнесен стеной, которая вместе с основной образовывала тупичок. В него выходили ворота, укрепленные двумя круглыми башнями. Рядом калитка. У нее стоял охранник.
   - Мы хотим пройти к синьору консулу, - сказал Петр.
   - Сейчас доложу, - сказал тот и скрылся за калиткой.
   Его места сразу занял другой охранник.
   Константин и Самуил отошли к противоположной от ворот стене и насчитали пятнадцать шагов. У одной из воротных башен заметили стражника. Он спокойно, но заинтересованно наблюдал за ними - не так часто в крепость заходят греки. А может он из приехавших вчера и ему это вообще в новинку.
   - В этом тупике долго не навоюешь, - сказал тихо Константин.
   - Согласен. Стрелы и камни мимо цели не пролетят.
   - Здесь охранники более внимательны, чем там у ворот.
   - Тут они охраняют консула, а там только себя.
   - Сюда еще добежать надо.
   - «Добежать» не годится, свалиться на голову больше подходит.
   - Есть над чем подумать.
   - Я бы сказал - «поломать» голову.
   Вернулся стражник и велел следовать за ним. Они вошли во внутренний дворик. Вот церковь, которую видно с моря. Ее портик чуть правее ворот, а слева - громада Консульской башни. Между ними одноэтажное здание ратуши. Вся площадь замка святого Георгия окружена стенами, поэтому здесь ветра не чувствуется. Он гудит где-то в вышине.
   Вошли в ратушу. Короткий коридор разделял ее на две части. Справа дверь в кабинет консула. Остановившись возле нее Петр сказал Самуилу:
   - Как войдем, не забудь снять шапку.
   Де-Орто ждал рыбаков за столом из темного дерева. Небольшой зал был украшен пилястрами и позолоченной лепкой. Сам консул был одет в синий бархатный камзол, пышные рукава белой рубашки заканчивались кружевными манжетами. Голову прикрывал синий же берет, украшенный сияющий бляхой.
   Рыбаки прошли несколько шагов и остановились. Петр чуть выдвинулся.
   - Кто тебя на этот раз обидел, Петр? - спросил консул, играя басом.
   - Как всегда - синьор пристав, ваша милость.
   - Что он на этот раз натворил?
   - Вчера он, вместо обычной четверти, забрал у нас половину улова.
   - Что за слово «забрал»? Повторяю последний раз, Петр. Нужно говорить: «Принял в оплату половину улова». Запомнил? Так почему половину?
   - Не знаю, ваша милость. Я задавал ему этот же вопрос, но он и слушать не хотел.
   - Вот как! Он не только тебя не слушал, но и меня ослушался! Я разберусь и, если все так, как ты говоришь, Умберто будет наказан. Я тебе обещаю!
   - И пусть вернет деньги за излишне изъятую рыбу.
   Консул долго молчал, будто думал: не ослышался ли он, потом внезапно удивился:
   - О каком возврате ты говоришь, Петр? Разве ты не понял, что Умберто меня ослушался?! Ведь я приказал ему принять в оплату не половину, а весь! улов! А я и не знал, что он не выполнил мое указание! Обязательно накажу!
   Пользуясь оторопелым молчанием рыбаков, он продолжал:
   - Видишь ли, Петр, вчера в Кафу отходило последнее судно и его нужно было загрузить. Ты понимаешь как это важно?
   - Понимаю, - едва сдерживаясь, проговорил староста, - а дальше как будет?
   - Жизнь так многообразна, что что-то утверждать заранее будет опрометчиво. Могу только заверить, что полностью улов будем брать только в исключительных случаях
   - Это же грабеж! - выкрикнул Петр.
   - Жизнь, Петр, иногда требует жертв. И давай не будем горячиться. Ведь так не долго и кандалы надеть. Еще вопросы есть?
   К Петру приблизился Самуил и шепнул на ухо:
   - Не спорь, давай уходить.
   - Вопросов нет, ваша милость, - сквозь зубы проговорил староста.
   - Вот и хорошо. Тогда идите и да поможет вам Бог.
   На негнущихся ногах выходили из кабинета рыбаки. Самуил, не уставая, шептал:
   - Молчите, молчите.
                ***
   Едва депутация покинула кабинет, как дверь слева от консула отворилась и в проеме показалась шарообразная фигура пристава Умберто.
   - Слышал, как я с ними? - спросил консул.
   - Не только слышал, но и видел.
   - Неужели ты больше меня видел?
   Умберто подошел ближе к столу и только после этого ответил:
   - Вы, должно быть, ваша милость, не заметили, что среди них были чужие люди.
   - Тебе показалось. Откуда им было взяться?
   - Не знаю, ваша милость, но двое из пяти явно не здешние.
   - Неужели ты их всех знаешь в лицо? - недоверчиво спросил де-Орто.
   - Всех и знать необязательно. Достаточно того, что я знаю всех капитанов баркасов. Ведь с ними приходится чуть не каждый день ругаться. А к вам на прием, кроме них никто не приходит.
   - Ерунда, Умберто, возможно это новые капитаны, а ты не успел с ними познакомиться.
   - Даже если так, ваша милость, один из них определенно чужак.
   - Почему ты так решил?
   - У него верхняя часть лба светлее, чем нижняя. Такое бывает только с теми кто зимой и летом не снимает с головы шапку. А это - татары и караи. Они даже за едой их не снимают.
   - Но они все были без шапок!
   - Вот тут и тайна! Кто-то не хотел выделяться! Почему? Но и это не все, ваша милость!
   - Что там еще? - недовольно спросил консул.
   - Когда вы заговорили о превратностях жизни, они начали перешептываться, подталкивать друг друга, а эти двое были спокойны, как изваяния. А тот, что карай или татарин, подошел к Петру и что-то шепнул ему на ухо, после этого тот сразу сказал что у него вопросов нет.
   - Возможно ты и прав, - сказал задумчиво консул. - Я вспомнил, когда мы взяли первый раз четвертину, сколько было возмущения. Пришлось выставлять их из крепости с помощью стражи. А тут половину взяли и все спокойно.
   - Теперь вы согласны со мной, ваша милость? - радостно воскликнул пристав.
   Консул удивленно посмотрел на него.
   - Чему радуешься?
   - Это я так, - смущенно проговорил Умберто. - Только не забудьте, ваша милость, что это я заметил тех чужаков.
   - Одного чужака, Умберто.
   - Пусть будет так, - согласился пристав, - но именно он что-то шептал старосте и тот к нему прислушивался!
   Де-Орто надолго задумался, а пристав отошел к окну и, упершись взглядом в крепостную стену, стал ждать дальнейших указаний. Он знал, что консул не отличается быстротой мышления, а, если и пытался иногда этим блеснуть, то это были мысли недоучившегося школяра, а не человека облеченного большой властью.
   На этот раз и у Умберто не было для них простора. Зачем этот человек приходил в замок? Из любопытства посмотреть на большого чиновника? А может с целью разведки? Только что он может тут увидеть? Камни они и снаружи камни. Может, хотели убить кого-либо? Так у них не было оружия. И вообще, убить его, Умберто, они могут не заходя в крепость. Выходит их привлек консул? От такой мысли стало как-то легче на душе. С этим он обернулся и не увидел за столом думающего консула! Что за наваждение? Куда он делся? Может уже выкрали?
   Выскочил из ратуши и, волнуясь, спросил у стражника о консуле. Тот показал на одну из воротных башен.
   - Ты хочешь сказать, что синьор консул на башне? - удивился пристав.
   - Да, синьор, его милость только сейчас прошел мимо и скрылся вон за той дверью.
   Привратная башня была всего в два этажа и Умберто смог преодолеть их без отдыха. Высунув голову из люка, увидел широкую спину консула. Тот, услышав тяжелое дыхание, обернулся. Рука консула тут же взметнулась в сторону бухты.
   - Посмотри туда, Умберто, и ты найдешь ответы на все свои вопросы.
   Пристав стал рядом и, сощурив глаза, всмотрелся. Он видел на противоположном берегу колышущуюся толпу.
   - Я плохо вижу, ваша милость, - сказал он извинительно.
   - Но слух у тебя хороший?
   - Я слышу какие-то голоса.
   - Голоса, - с горькой насмешкой повторил консул. - Это не голоса, а вопли валаамовых ослов. Они машут кулаками в нашу сторону и кричат! Что кричат - не разберу, но это и не надо. Можно без труда догадаться, что они нас проклинают. Тебе не кажется, что это может плохо кончиться?
   Обернувшись, увидел спокойное лицо пристава.
   - Я вижу тебя это не пугает. Или ты бесстрашен и силен, как Геркулес?
   Обиженный насмешливым тоном и сравнением с Геркулесом, Умберто ответил:
   - Я каждый день, не в пример вам, вижу эти беснующиеся толпы. Я каждый день жду, что эти дикари меня растерзают. Теперь вы говорите о полном изъятии улова. Зачем, скажите мне, после этого ходить рыбакам в море?
   - Ну это я и сам понимаю. А вообще не ты ли уговаривал меня брать больше? Видите ли, ваша милость, говорил ты, десятина нас не прокормит. Начали брать четверть. Тебе стало мало охраны. Я нанял за свои деньги новых дармоедов. Теперь, чтобы их содержать, я вынужден брать половину улова. Ты опять стонешь - мало охраны. После этого я начинаю думать, что выгоднее всего было брать десятину! Все было бы спокойно и не надо было увеличивать охрану. Не дай Бог, в Кафе узнают о твоих проделках.
   - О ваших проделках, мой синьор!
   - Вот как ты заговорил!
   - Хорошо, о наших проделках. И давайте договоримся, ваша милость. С завтрашнего дня я буду брать десятину!
   Лицо консула побагровело, а его руки потянулись к горлу пристава. Тот отскочил ближе к люку.
   - Только посмей! - выкрикнул де-Орто. - Я удушу тебя собственными руками даже за четвертину, а за десятину вообще искромсаю! Если будешь брать меньше половины, то мне нечем будет рассчитываться с наемниками! Когда же они узнают кто в этом виноват, а я не буду тебя выгораживать, они непременно проткнут твой пузырь мечем!
   - И все же я больше боюсь рыбаков, - с печалью в голосе признался пристав.
   - О вкусах не спорят. Кто-то любит, чтобы его зарезали, а кто-то - утопили! А вот теперь слушай внимательно, - сказал строго ди-Орто, - чтобы остаться живыми и победить, нам нужно не пятиться назад, а наступать! Отсюда, начал брать половину, так и будешь брать! И первое, что ты сделаешь сейчас же, разыщешь того карая или татарина и доставишь его в крепость. Когда выясним, что они задумали, вот тогда и будем действовать!
   К вечеру берег очистился от толпы - многие баркасы ушли в море. Умберто, воспользовавшись этим, взяв охрану, отправился в город на поиски таинственного карая. Фактически это был акт отчаяния. Кто сказал приставу, что этот человек будет прохаживаться по улицам? В дома же, чтобы не озлобить рыбаков окончательно, он побоялся заходить.
                ***
   В доме старосты снова собрались кормчие. На этот раз собрание было стихийным, потому и более бурным. Звучали призывы убить пристава, а потом уже идти на штурм крепости. Петр, понимая состояние рыбаков, не осуждал их и не мешал им высказываться. Лицо его было бледным и напряженным. В растерянности посмотрел в сторону Самуила и увидел, что тот улыбается.
   - Тебе весело, как я посмотрю, - упрекнул он карая.
   Самуил смутился и поспешно сказал:
   - Нет, Петр, это не радость, а нервы. Я вижу, что эти сатрапы довели людей до отчаяния. Они готовы идти на штурм крепости без необходимой подготовки, а это явное поражение. Может генуэзцы на это и рассчитывают? Перережут половину населения, а оставшаяся будет тише воды и ниже травы. Вот это меня и тревожит.
   Убедившись, что его внимательно слушают, Самуил продолжал:
   - Сразу был и такой план: уничтожить охрану пристава и потом ворваться в крепость. Сейчас, когда мы побывали внутри, могу сказать, что этот план обречен на неудачу. Другого плана пока нет. Потерпите еще немного, друзья мои.
   Рыбаки опять зашумели. Самуил поднял руку, призывая к тишине.
   - Повторяю, убить пристава не сложно, можно и в крепость ворваться. Убьем десяток-другой стражников, а там начнут уже нас убивать. Вам, кормчим, надлежит  сдерживать народ, не допуская стихийных выступлений, и доверьтесь своему старосте. Мы же, выполняя поручение квириоса, скоро избавим вас от грабителей. А сейчас, прошу вас, разойдитесь и дайте нам продолжить разработку плана.
   В комнате остались трое: хозяин и гости.
   - Я считаю, - сказал Константин, - прежде чем заняться планом, нужно нарисовать саму крепость. Она должна быть перед нашими глазами.
   Это предложение несколько смутило старосту: в доме не было ни бумаги, ни чернил. Подумав, он предложил:
   - Давайте рисовать на полу, - и указал на угол.
   Полы в доме старосты были земляные, покрытые сверху тонким слоем желтой глины. В углу же, не топтаный, он был похож на доску. Петр пошел к очагу и принес оттуда остывшие древесные угли.
   Через некоторое время пол был украшен черными линиями и кружочками. Рисовал Константин, а другие вносили уточнения и поправки. Когда ни у кого не осталось претензий, посчитали рисунок готовым. Вот таким он у них получился.
         
   Самуил обратился к Петру:
   - Покажи как мальчишки пробирались в крепость?
   Староста показал на левый угол чертежа.
   - Здесь стена подходит к обрыву и торец ее сделан наклонным в сторону от обрыва. Там есть едва заметная ступенька. По ней мы и перебирались.
   - Какой толщины стена?
   - Примерно пять локтей (2,3 м). Сейчас я бы не смог это повторить. Да и не все дети могли это сделать. Не так давно один мальчишка перелазил и посмотрел вниз. Ахнуть не успел, как сорвался. Пока подошли лодкой к тому месту, его уже смыло водой. Будто никто и не падал.
   - А как же вы с тыквой проходили?
   - Мы ее спускали на веревке.
   - Что-то не понятно, - сказал Константин, - давай поподробнее.
   - Да, да, - спохватился Петр. - Я не сказал, что от первой башни и до обрыва под стену была насыпана земля, а по ней положены доски
   - И высока насыпь?
   - Взрослый человек возвышался по пояс над кромкой стены.
   - Ясно, - сказал Константин. Этот конец стены нужно было усилить и они насыпали валганг. Ну теперь фокус с тыквой стал понятен. Но такие подвиги можно совершать только в детстве, когда думаешь, что ты бессмертен. Отсюда следует, что об этом проходе надо забыть и искать другой. На мой взгляд высота наружных стен не более двадцати локтей. Можно забросить «кошку» и взобраться на нее.
   - Взобрались. А дальше что? - спросил Самуил.
   - Дальше по валгангу спустимся на грешную землю.
   - Согласен, - сказал Самуил, - и сразу задам более умный вопрос: а что дальше?
   - Примерно десять человек проберутся к верхнему замку и затаятся. Когда откроют калитку, часть ворвутся в нее, а другие побегут захватывать нижние ворота.
   - Как все просто! - иронично произнес Самуил. - Ты не думаешь о патрулях и совсем забыл, что в районе верхнего замка и спрятаться негде. И откуда мы знаем, что на башнях не выставляются посты?
   - Мы видели с тобой, Самуил, как они беспечны.
   - Видели, но их беспечность не должна породить нашу. Достаточно одному бдительному поднять тревогу и все наши труды пойдут насмарку.
   - Согласен, - сказал Константин, - но у меня есть и другой план. Скажи, Петр, какие праздники у вас отмечают гулянием до утра?
   - Ну, как обычно - Рождество Христово и Светлое Христово Воскресение.
   - Вот и давайте на Рождество Христово все это и организуем.
   - А не грех? - осторожно спросил Петр.
   - Думаю, что нет, - ответил Константин. - Насколько я помню, церковь учит, что основа греха в эгоизме и себялюбии, а нас в этом не обвинишь.
   - Мне это кажется стоящей мыслью, - сказал Самуил. - Как только откроются нижние ворота, пьяный народ с кувшинами подойдет к ним и начнет спаивать стражников, а там…
   - А там, - перебил его Константин, - давай не будем забегать вперед. Есть предложение поехать в Каламиту и попытаться разыскать Тавриона. Я чувствую, что без него нам не обойтись.
   - Можно с этим согласиться, - сказал Самуил. - Тогда так, Петр, мы сейчас уезжаем, а за неделю до праздника вернемся, но уже с отрядом отменных воинов. Ты же здесь держись, не нарывайся.
   - Понятно, - ответил староста, - а что делать с рисунком?
   - Он тебе мешает?
   - Да нет. Просто жена к празднику будет мазать пол и может затереть.
   - А ты ей скажи, чтобы не трогала.
   Когда стемнело, из города выехали двое всадников. Копыта их лошадей мягко ступали по придорожной пыли, не беспокоя проживающих у дороги людей.

                ГЛАВА III
                МИНОГА
   Она никогда, даже в молодости не была красивой. Мясистый нос, угрюмо свисающий над верхней губой, был наиболее заметным «украшением» лица. Ее, если кто-то когда-нибудь и любил, то это могла быть только мать. Она жила в Чембало с рождения, но никто не помнил ее настоящего имени. Родители, которые знали его, давно умерли. Кто-то в давние времена, впервые увидев ее угреватое лицо, невольно воскликнул: «Минога!» и этого оказалось достаточно, чтобы христианское имя уступило место рыбьему.
   Минога никогда не имела семьи и собственного дела. Единственно чем она могла бы охотно заниматься - это прислуживать. Но и здесь были трудности: ни в один дом ее не брали по причине необычной, если не сказать, отталкивающей внешности. Мужчины ею брезговали, женщины презирали, а дети боялись.
   Когда была молода, ей удавалось подрабатывать на берегу. Она усердно штопала сети, наравне с мужчинами носила корзины и ловко катала бочки с рыбой. Когда пришли генуэзцы и начали возводить крепость, то ее приглашали готовить нехитрую еду для строителей и убирать за ними мусор. Но притупилось зрение, иссякли силы и Минога стала неприкаянной.
   Жила она в оставшемся от родителей домишке, превратившемся с годами в полуразрушенную хибару. Через узкое оконце, заделанное кожей из бычьего пузыря, едва просачивался серый свет, освещая висящие на нем толстые лохмотья паутины, похожие на износившуюся рыбацкую сеть. Что можно было продать, она продала, оставив себе только то, что не нужно было другим или было дорого ей, как память. Такой реликвией для нее была кровать, на которой умерла мать.
   Было холодное и ветреное утро, и она не спешила покидать постель, зная, что к полудню воздух прогреется и ей будет легче одолеть озноб, который нет-нет, да сотрясал ее тело. Еще, она это твердо знала, что когда лежишь, меньше хочется есть. Из продуктов в ее доме была только вяленая рыба - еда бедняков. На ее приготовление не требуется ни соли, ни дров, ни жира. Солнце - вечный милостивец нищих, и здесь приходит им на помощь. Когда она ела эту рыбу, то постоянно давилась, удивляясь ее способности становиться поперек глотки, и боялась когда-либо задохнуться навеки. С приходом баркасов, можно было раздобыть свежей рыбы и запечь ее на черепице, но где взять дров? Все, что поддавалось ее ослабевшим рукам и могло гореть в ее доме, давно уже сгорело.
   Вдруг кто-то хватил в дверь ногой, и она стукнулась о стену. Минога давно заметила, что рукой ее дверь не открывают и тем более не стукают по ней согнутым пальчиком. В каморку вошел Умберто.
   - Есть тут кто? - осведомился он по-гречески.
   Минога зашевелилась на кровати и, хотя видела кто пришел, спросила сердито:
   - Кого черт принес?
   - Так-то ты встречаешь друзей, моя красавица! - деланно обиделся пристав.
   - Ах, это ты, мой благодетель! - воскликнула старуха не менее фальшиво, высовывая из-под тряпья свое угреватое обличье.
   - Вставай, прелестница, разговор есть.
   - Ой, Умберто, я не одета! Позволь мне не вставать со своего ложа.
   - Черт с тобой, - пробормотал себе под нос пристав и уселся на чурбан, который хозяйка не смогла разрубить и поэтому он сделался единственным сидением в ее доме.
   Он достал из кармана сверток величиною с мужской кулак и торжественно произнес:
   - А я, милочка, принес тебе хлеба!
   От этого сообщения лохмотья на кровати шевельнулись и из-за них раздалось восторженное:
   - Какая радость, я сегодня поем хлеба! Чтобы я без тебя делала, Умберто!? Ты не даешь мне забыть его очаровательный вкус!
   - Поешь, милочка, если заработаешь, - сказал строго пристав.
   - Всегда готова оказать тебе услугу, мой повелитель! Ныряй ко мне в постель и ты сразу в этом убедишься!
   - Замолчи, дура! - рассердился Умберто. - Я к тебе с серьезным делом!
   - Неужели ты так постарел, мой птенчик, что близость с женщиной для тебя стала уже несерьезным делом?
   - Это ты стара для меня! - окрысился пристав и, сдерживав себя, спросил: - Ты можешь помолчать?
   - Я уже давно только и делаю, что слушаю тебя и жду когда ты, мой юный друг, займешь меня серьезным разговором, - не осталась в долгу Минога.
   Умберто с трудом удержал себя, чтобы не продолжить пустую перепалку. Он спросил то, ради чего и пришел:
   - Тебе не приходилось видеть чужих людей в городе?
   - Так чужаков всегда полно, - удивилась женщина. - Ведь сколько скупщиков приезжает.
   - Я не о них, - досадливо пояснил пристав. - Они на прием к консулу не ходят.
   - А те были? - удивилась Минога.
   - В том то и дело.
   - Так говори кого искать.
   - Их двое. Один грек, а второй татарин или карай. Оба худые и молоды. Они могли поселиться в доме старосты. Тебе нужно проникнуть туда и проверить мои предположения. За результатом я приду завтра.
   - И принесешь хлеба.
   - Принести - принесу, но не отдам, если не будет новостей.
   - Новости будут, - заверила Минога, - а сейчас уходи. Мне, чтобы войти в приличный дом, нужно привести себя в порядок. Ха, ха, ха! Так что поспеши, мой дружок, но не забудь тот хлеб, что принес, оставить.
   Умберто вышел от Миноги с полным осознанием того, что сделал все, что было в его силах. Вчера до ночи бродил по городу, постоял у дома Петра, видел всех кто входил и выходил из него, но чужаков не заметил. Чтобы зайти к старосте не нашел предлога и тогда вспомнил о Миноге. Этой, чтобы войти в какой-нибудь дом, не нужно искать причины. Выгонят - от нее не убудет.
   Когда он работал в Кафе, у него было много осведомителей. Там татары доносили на армян, армяне на греков, греки на караев, караи на татар и так без конца. В Чембало такой роскоши нет. Греки, хоть и не всегда дружны между собой, но заниматься доносительством не хотели. Исключение - Минога. Как понимал пристав, ее толкнула на это нищета - родная сестра низости. Оказанная кому-то подлость, часто бывает единственно возиожным средством умерить чувство голода.
                ***
   - Мне, как госпоже, приносят завтрак в постель, - пробормотала Минога, дотягиваясь до свертка, оставленного гостем на чурбане.
   Из-под того, что называлось когда-то матрацем, вынула тушку вяленой кефали и, тут же споро очистив, стала есть. Сухой хлеб, лучше всякого масла, способствовал глотанию опостылевшей рыбы. Справившись с едой, она взяла глиняный кувшин, стоявший в изголовье, и, пригубив его, опрокинула. Несколько капель вина попали ей в рот. После этого долго лежала, наслаждаясь сытостью.
   Женщина вылезла из-под тряпок и, встряхнувшись, как собака, взялась за клюку. Ей не нужно было переодеваться после сна - все, что у нее было из одежды, и днем и ночью всегда на ней.
   Стуча палкой по камням, она направилась к берегу бухты, где один за другим причаливали баркасы, наполненные уловом.
   Умберто, сопровождаемый большой группой стражников, был уже тут. С каждого баркаса он брал половину и, к удивлению Миноги, рыбаки покорно сносили этот грабеж. Пристав продавал свою часть рыбы тем же скупщикам, но за более низкую цену, чем наносил рыбакам еще больший урон. И они опять терпели.
   Она видела каких усилий им это стоило. Гневные взгляды, крепко сжатые кулаки и молчаливые рты могли кого угодно насторожить, но не Умберто. Как бесстрашен ее птенчик в своей глупости! Он наслаждается кажущейся покорностью рыбаков, как узник насыщающий свое чрево  перед казнью.
   Серебро сыпалось в кошель пристава, создавая своим перезвоном иллюзию благополучия. Умберто он казался пасхальным благовестом, а Миноге погребальным звоном.
   Все эти наблюдения и умозаключения не мешали ей всматриваться в лица людей, толпящихся на берегу. Она впивалась взглядом в наглые ряшки скупщиков и всякий раз убеждалась, что видит их не первый раз.
   Она знала, что сейчас на берегу собралось все мужское население города и с уверенностью могла заявить, что людей, которыми интересуется Умберто, здесь нет. Если она ограничится этими наблюдениями и доложит о них приставу, то не видеть ей хлеба как своих ушей.
   Она посмотрела поверх голов на крыши домов и увидела, что из многих труб струятся дымки. Там топились очаги. Дом старосты не был исключением. Это Маланья, жена Петра, готовит своему благоверному обед, а он тем временем помогает приставу грабить рыбаков. Минога, стуча громко клюкой по камням, направилась к дому старосты. Ведь там, как предполагал Умберто, прячутся эти люди.
   Пристав ошибался когда считал, что нищенка,  не обосновывая свой приход, может войти в любой дом. Нет, в ней еще теплилась гордость древних предков. Это и заставило искать повод для незваного визита.
   Думая, машинально всматривалась в груды мусора, заранее зная, что в них ни съедобного, ни горящего не найти. Ее взгляд остановился на обломке черепицы. Выдернула его из мусора и поднесла к лицу. Размер находки был подходящим для задуманного, и она пошла дальше, держа сколок в руке.
   Не стучась, вошла во двор и осмотрелась. В сарае что-то шевельнулось. и она направилась туда. Заглянула и плюнула с досады - это свинья грызла деревянную перегородку. Неся перед собой осколок черепицы, направилась к дому. Дверь перед ней распахнулась, но порог заступила хозяйка.
   - Что надо? - спросила она неприветливо.
   - Мне бы жару одолжить, Маланья. Вижу у тебя горит.
   С этими словами она протянула хозяйке глиняный обломок, в который нужно было положить несколько горящих углей, чтобы бедная женщина с их помощью могла разжечь свой очаг.
   - Ты в хлеву жар искала? - с издевкой спросила Маланья.
   - Что-то зашумело, и я заглянула туда. Думала ты, а то свинья.
   - Прогнала бы я тебя, - пригрозила хозяйка, - да не буду брать грех на душу. Так и быть, дам тебе огня. Только чего аж сюда приперлась? Не могла дом ближе найти? Ведь не донесешь огонь до дому.
   - А я буду дуть на угольки и сухих листочков для верности подложу.
   - Стой здесь, - приказала Маланья и приняла у нее черепицу.
   Хозяйка пошла накладывать угли, а Минога, приподняв платок над ухом, стала прислушиваться. Тихо. Только шаги Маланьи. Вот она заскрежетала лопатой - набирает угли. Старуха шагнула в комнату и осмотрелась. Пусто. Взгляд ее остановился на необыкновенном узоре, нарисованном на полу. Она подошла ближе и узнала в нем план генуэзской крепости. Примерно такой же видела, когда готовила пищу строителям. Тогда на камне лежал большой лист пергамента, разрисованный разными красками. Ей понравилась эта картинка, и она залюбовалась ею. Любопытную кухарку прогнал какой-то генуэзец. Потом она увидела как линии на пергаменте преобразовались в стены, а кружочки в башни. Теперь перед нею возникли эти же линии и такие же кружочки. Они были не так красивы как на пергаменте, но узнаваемы. Что-то приятное шевельнулось в ее зачерствевшей душе, но было прервано грубым окриком:
   - Что уставилась? Кто тебе разрешил сюда войти?
   Это Маланья рассвирепела увидев нарушительницу этикета. Ее прогнали, но угли все же отдали.
   Черепица была теплой и поэтому хорошо согревала озябшие руки. Душу же согревало сознание того, что все же удалось узнать что-то необычное. Если бы на полу была нарисована рыба, то удивилась бы месту, на котором та оказалась. А вот план крепости поразил не тем, что был изображен на полу, а тем, что он вообще был воспроизведен в доме рыбака. Уж определенно эта новость заинтересует Умберто и он не станет обзывать ее дармоедкой. Ведь она так и не смогла обнаружить заказанных чужеземцев.
   Пока шла и думала, не заметила как угли погасли и черепица перестала согревать руки. Она выбросила ее без сожаления, не сопроводив добрым словом, хотя этот кусок обожженной глины позволил ей вспомнить молодость и приобрести надежду на получение вожделенного куска хлеба. Она не подумала, что и бездыханным предметам свойственна обида, а порой и месть. Что ж, пренебрежение вещами ставшими в одночасье ненужными, свойственна человеку.
                ***
Петр пришел домой поздно вечером злой и промерзший. Увидев на столе обломок грязной черепицы, вскипел.
   - Что это ты устроила? - закричал он жене. - Это вместо обеда?!
   Маланья, сдерживая желание ответить такой же грубостью, подняла сброшенную со стола черепицу и, показывая испачканную углем сторону, сказала:
   - Смотри сюда и тебе сразу перехочется есть.
   - Ты что несешь?
   - Несешь ты, а у нас в гостях была Минога!
   - Что принесло сюда эту ведьму?
   - Это я не знаю. Расскажу тебе как было дело, а ты уж решай сам, что ее сюда принесло. Эта стерва вошла во двор и сразу зырк по сторонам. Потом сунулась в хлев, а там и в дом. Я ее встретила на пороге. Она протягивает мне эту черепичку и просит углей. Я ей приказала стоять на пороге, а сама пошла набрать жару. Возвращаюсь, а она стоит в комнате и рассматривает то, что на полу намалевано.
   - Ну и чего ты всполошилась? Пусть смотрит. Что она в этом понимает?
   - Возможно и так, но что ты скажешь на то, что она за первым же углом выбросила ту черепичку вместе с углями?
   - Ты следила за ней?
   - А то нет? Пришла баба с другого конца города за углями. Ведь она их не донесет! Вот и подумала, что ее кто-то подослал, и они могут встретиться где-то за домом. Взобралась на сарай и слежу за ней. Хочу узнать кто тот человек, который сам не может к нам зайти, а присылает эту ведьму. Не увидела. Потом не поленилась и принесла эту черепицу, чтобы ты сам увидел, что не брешу.
   - Так за чем она приходила? - спросил сам себя Петр. - Ладно. Давай обедать. Завтра разберемся.
   На другой день староста, положив в карман крамольный осколок черепицы, направился на берег. Пока решал свои вопросы, забыл о ней и вспомнил ближе к полудню. Подошел к Савелию, кормчему с «Трои», и предложил прогуляться.
   Они вышли на южную часть города и вдруг Савелий схватил старосту за рукав.
   - Гляди, - шепнул он останавливаясь.
   Параллельным курсом, прячась за домами, пробирался Умберто. Что он здесь делает? Проводив его взглядом, пошли дальше и вскоре очутились возле хибары Миноги.
   - Ты сюда меня и вел? - удивился Савелий. - Зачем?
   - Сейчас узнаешь, - только и сказал Петр и толкнул дверь ногой.
   Войдя внутрь, он спросил:
   - Ты дома, старая?
   Из угла послышалось быстрое чавканье. Это Минога, увидев непрошеных гостей, спешила расправиться с хлебом - то, что в животе, уже не отнимут. Привыкнув к сумраку, они рассмотрели жующую в постели хозяйку.
   - Ты зачем ко мне приходила? - спросил Петр строго
   Минога без запинки ответила:
   - Жар был нужен. Очаг развести.
   - Врешь, ведьма! Угли тебе не нужны были!
   С этими словами он бросил ей на постель осколок черепицы. Минога только мельком глянула на нее. Она была занята - ела. Петр подошел к ней и отнял остатки хлеба.
   - Откуда это у тебя? - спросил он
   - Боженька послал, - ответила Минога, протягивая руку, - отдай!
   - Боженька такой толстенький? - поинтересовался Савелий.
   - Ага, - неожиданно согласилась старуха.
   - Его зовут Умберто?
   - Ага.
   - Что он у тебя делал? - спросил уже Петр.
   - Принес хлеб, а ты вот отнял.
   - Чем ты заслужила такой царский подарок?
   - Я ему оказала услугу.
   - Какую?
   - Он ищет двух чужаков, но их нет в городе, и я ему об этом сказала.
   - И за это он дал тебе столько хлеба?
   - Нет. Он не хотел мне его отдавать и уже уходил, но я рассказала ему, что увидела у тебя на полу план крепости, и он отдал мне этот хлебушек. Теперь ты все знаешь. Отдай мой хлеб!
   - Зачем ты это сделала? - спросил Савелий. - Ведь он наш враг!
   - Он не враг! Он кормит меня! Отдай мой хлеб!
   - Ты и впредь будешь ему доносить на нас?
   - Буду, если будет приносить хлеб.
   Рыбаки переглянулись.
   - Мы ее хлебом кормить не сможем, - сказал Савелий, - его детям не хватает.
   - Может, запрем ее в каком-нибудь сарае?
   - От этого хлеба не прибавится, - ответил кормчий и добавил. - Запереть не сложно, но кормить чем будем? Рыбой?
   - Не хочу рыбы, - вдруг застонала Минога, - меня от нее душит. Лучше убейте!
   Рыбаки переглянулись. Петр кивнул, Савелий ответил тем же. Старухе вернули хлеб. Петр вышел, а Савелий остался.
   - Ты убьешь меня? - спросила Минога, еще не начав есть.
   - Ешь и ни о чем не думай, - сказал Савелий и отвернулся.
   Минога жевала и все же думала. Жить ей осталось ровно столько, сколько хлеба в ее руке. Он был так мал, что его с трудом можно было бы разделить на две части. А может не делить? Вот так сразу! Нет хлеба и нет жизни! А может все же разделить? Она поднесла ко рту руку с хлебом и замерла, пытаясь решить жизненно важную для себя проблему: делить или не делить?
   Савелий прислушался к тишине. Чавканья не слышно. Значит поела, значит пора. Оглянулся и удивился - в ее руке кусочек хлеба. Почему не ест? Присмотрелся и увидел широко открытый рот. Наклонился и не услышал дыхания. Несчастная, она так и не сделала свой последний глоток.
   Савелий вышел и встретился с вопрошающим взглядом старосты.
   - Она сама умерла, я ее и не трогал, - сказал кормчий и перекрестился.
   - Царствие небесное грешнице Миноге, - проговорил староста и тоже осенил себя крестом.
                ***
   В это же время Умберто торопил гребца, стремясь быстрее оказаться у Консульского причала. Стражники у ворот с удивлением наблюдали как толстенький пристав, семеня ножками, катился в направлении к верхнему замку. Такая прыть встревожила их, и они выглянули за ворота: не гонится ли кто за ним.
   Де-Орто находился в церкви и о чем-то беседовал со священником. Разгоряченный Умберто вошел и остановился перед ними.
   - Что с вами, сын мой? - спросил священник, - вы, как варвар, врываетесь в храм.
   - Прошу прощения, святой отец, но у меня важное и очень срочное сообщение его милости.
   Консул приложился к руке священника и, получив благословение, покинул храм. Он не остановился на паперти, не смотря на то, что пристав тут же пытался доложить ему о своем открытии. Поднялись на второй этаж Консульской башни и только там, усевшись в кресло, спросил:
   - Чем обязан?
   Пристав на одном дыхании выпалил свои новости.
   - А теперь, не торопясь, расскажите все с начала, - потребовал де-Орто.
   Выслушав более вразумительное изложение событий, он спросил:
   - Неужели вы серьезно думаете, что безграмотная старуха могла среди множества линий разглядеть сходство с нашей крепостью?
   - Понимаю, ваша милость. Вначале я и сам удивился и не поверил ей, но когда она во всех подробностях рассказала мне о том случае, когда увидела план крепости на пергаменте, то усомнился в своем неверии. Ведь вы знаете как эти дьяволы-архитекторы изображают свое детище! Глаз не оторвешь! Так вот этот случай запал ей в память как самое яркое впечатление ее серой жизни. Она увидела знакомые линии и вспомнила молодость.
   - Все замки на пергаменте похожи друг на друга, - возразил де-Орто, - и, тем более, изображенные на полу.
   - Вы мне можете сказать, ваша милость, зачем рыбакам нужно было рисовать на своем полу чужой замок?
   - Нет, это ты мне скажи, Умберто, зачем им вообще нужно было его рисовать? - спросил в раздражении консул.
   - Скажу! Они собираются напасть на нас!
   - Ты совсем с ума сошел, Умберто! Кучка рыбаков и первоклассная крепость! Что тут общего? Прекрати сеять панику!
   Пристав с трудом подавил в себе обиду и, вкладывая в голос побольше яду, спросил:
   - Я чувствую, ваша милость, что вы совсем забыли о тех неизвестных, что были у вас на приеме. Так вот - их сейчас в городе нет! Вам известно где они и какой сюрприз нам готовят?
   Эти вопросы заставили консула задуматься. Пристав отошел к окну, смотрящему в сторону обрыва. Далеко на горизонте, среди беспокойного моря, были видны скорлупки-баркасы. Нельзя было разобрать куда направлены их носы, поэтому не угадаешь в какую сторону они гребут.
   Послышался несколько виноватый голос консула:
   - Признаться, Умберто, ты меня встревожил. Я тоже допускаю, что они что-то задумывают.
   - Вы тут недавно, ваша милость, - напомнил пристав, - а я уже пять лет. За это время всего насмотрелся. Это последние два года Теодория (Феодоро) успокоилась. А раньше какие-то люди постоянно мутили воду среди рыбаков. Фантастические уловы рыбы не давали покоя князю Теодории.
   - Но сейчас все спокойно.
   - Но рисуют план крепости.
   - Может и раньше рисовали, но ты не знал.
   - И не удивился бы, а вот сейчас при той тишине - рисуют. Почему?
   - А может это татары? - высказал предположение консул. - Говорят у них хан появился.
   - До сих пор, ваша милость, татар рыба и морские порты не интересовали. Они едят конину, пьют кобылье молоко и не имеют не только кораблей, но и лодок. Одним словом - кочевники.
   - Нельзя забывать, Умберто, что рыба - это деньги, а деньги и татар не могут не интересовать. Хотя какая разница кто строит нам козни. Как ты думаешь, Умберто, когда это может случиться? Сколько нам осталось?
   - Зачем так мрачно, ваша милость? Неужели теперь не вы меня, а я буду вас успокаивать?
   Де-Орто понял, что поддался настроению и ляпнул лишнее. Он ответил вполне бодрым голосом:
   - Забудь, что я сказал. Это так - мысли вслух. На наш век, Умберто, рыбы и дураков хватит. Ты согласен?
   - С этим трудно не согласиться, ваша милость. Хотя на ваши мысли вслух у меня прямого ответа нет, но есть верная примета, которая станет предтечей всех этих  страшных событий.
   - Интересно.
   - Вам интересно, а мне страшно.
   - И что же тебя пугает?
   - Вроде бы пустяк, о котором и говорить не хочется, но все же пугает.
   - Можно без aeguivocus (экивоков)?
   Сделав изрядную паузу, пристав пояснил:
   - Началом всех начал, ваша милость, будет моя смерть! Услышите о ней, не пытайтесь отбивать мой труп или мстить, а закрывайте ворота и ждите штурма.
   - И это вы называетесь пустячком? Нет, Умберто, нам не следует считать насильственную смерть для нас неотвратимой и, тем более, считать это пустячком. Этот замогильный юмор весьма вреден для здоровья и притупляет наши жизненные силы. Я просто запрещаю вам об этом не только говорить, но и думать. А чтобы выбить у вас из головы дурные мысли, спрошу другое. Массарий докладывает, что вы продаете рыбу по бросовым ценам. Почему?
   -Все потому, ваша милость, что предложение превышает спрос. Рыбы много, а покупателей мало. Вот и снижаешь цену. Рыбаки, если не продали рыбу, могут ее засолить или завялить, а что мне с ней делать?
   - Говоришь покупателей мало? А татары есть среди них?
   - Так я же…
   - Знаю, что скажешь. А ты не пытался изменить их привычки? Пошли от моего имени в подарок ближайшему татарскому вельможе вяленой кефали, бочку селедки, белужьего балыка и еще чего там. Гарантирую, что через месяц татарских купцов здесь будет как мух.
   - Скорее всего это будут не купцы, татарские бандиты, желающие полакомиться дармовой рыбкой.
   - Какая вы мрачность, Умберто! Вы больше похожи на славянина, чем на генуэзца.
   - Таким меня сделала жизнь вдали от родины.
   - Родина, - с грустью проговорил де-Орто, - как бы я хотел сейчас там очутиться. А пока это только мечты, пошлю в Кафу гонца с депешей, в которой буду просить помощь.
   - Это правильно, ваша милость, но для начала прикажите улучшить питание стражников.
   - Есть жалобы?
   - Есть, ваша милость и боюсь как бы они первыми не начали.
   - Ух, как ты утомил меня, Умберто! Сгинь с моих глаз немедленно или я сам тебя убью! Ха, ха, ха!

                ГЛАВА IV
                ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ
   Консул де-Орто читал инструкцию, полученную из Кафы в ответ на его слёзную депешу, и чертыхался как последний безбожник. Они, видите ли, считают преувеличенными его опасения. Но, если синьор консул все же хочет увеличить стражу, то может это сделать на прежних условиях, то есть за свой счет. Далее говорится о лояльности к туземному населению, об опоре на уважаемых в народе людей, предлагается чаще общаться с ними и приглашать на святые праздники. Советуют так же не превышать десятину при взыскании пошлины. Он со злости сплюнул на каменный пол и отбросил от себя это циничное письмо.
   Подошел к окну. За стеной шумел ветер, бросая в стекла капли воды, подхваченной с бушующих внизу волн. Такого, чтобы морская вода долетала до его окна, еще не было. Значит ветер необыкновенной силы. Всматривается в беспокойную морскую даль. Ни одной лодки. Значит сегодня дохода не будет. Почувствовал себя обкраденным.
   Зимний ветреный день еще не уступил место ночи, как Петр лег спать. Так он накапливал силы перед выходом в море. Как только стихнет бора, он выйдет на лов белуги. Начнется неистовая и опасная зимняя путина. В это время рыбаки больше всего зарабатывают и чаще всего гибнут. Только уснул как его растормошила жена.
   - Кто-то ломится в ворота, - сказала она шепотом, будто те, на улице, могли ее услышать.
   - Скажи им, что вина у нас нет, - недовольно проговорил Петр, не открывая глаз
   Иногда обитатели крепости, не утолив жажду имеющимися запасами, отправлялись в город с намерением купить его у местных жителей.
   - Выйди сам, - попросила Маланья, - что-то стучат очень требовательно.
   Петр стал на бочку и выглянул через забор на улицу. Увидел двух генуэзцев, которые стояли спиной к воротам и стучали по ним каблуками.
   - Чего надо? - крикнул хозяин.
   - Открой, Петр, это я, Умберто!
   - Сейчас открою
   Гости были изрядно выпившими, но Петр все равно выставил на стол кувшин вина, а в качестве закуски белужий балык и кефалью икру в ястыках.
   - Извините, хлеба нет, - сказал он.
   Пристав, представляя своего спутника, сказал:
   - А это мой друг и наш массарий Лоренцо.
   - Вижу, не слепой - ответил недовольно хозяин. Он думал как бы быстрее избавиться от этих незваных гостей.
   Лоренцо, смакуя балык, приговаривал:
   - До чего хорош, как мягок, да и посолен в меру.
   - Себе делал, - заметил хозяин.
   - Ты знаешь, Петр, зачем мы к тебе зашли? - спросил Умберто, пьяно улыбаясь.
   - Скажешь.
   - Нет, пусть Лоренцо скажет. Скажи, Лоренцо, о чем мы с тобой поспорили.
   - Да это все глупости, - отмахнулся массарий, не желая расставаться с балыком.
   - Нет, скажи! - настаивает пристав.
   - Этот человек, - Лоренцо показал пальцем на пристава, - говорит, что скоро рыбаки собираются напасть на крепость. Во, смеху!
   Наступила тишина.
   - Надо же такое придумать, - с некоторой долей растерянности промолвил Петр.
   - А чему ты удивляешься? - спросил Умберто. - У тебя на полу рисуют план крепости. Зачем? Ради украшения?
   Вмешался Лоренцо:
   - Поставь, хозяин, еще один кувшин вина и вопрос исчерпан.
   - Нет уж, - возразил староста. - О чем вы спорите - ваше дело. По пьянке чего не скажешь, но ты, Умберто заговорил о каком-то плане. Кто его видел и почему ты связал это с нападением на крепость?
   - Какой ты, Петр, непонятливый. Я же сказал, что у тебя на полу нарисован план крепости. А видела его Минога. Теперь скажи. Зачем было его рисовать, если не готовиться к нападению? Ну, как? Железная у меня логика?
   - О логике ничего не знаю, - ответил Петр, - но, что она не железная и дураку видно. Ты несешь какой-то бред вслед за выжившей из ума старухой.
   - Петр, - взмолился Лоренцо, - поставь кувшин вина и прекратим это спор.
   - Ну уж нет! - твердо повторил рыбак. - Это уже не спор между двумя пьяными, а обвинение в мой адрес. Пусть Минога покажет где она видела этот план!
   - Так зачем она нам ?! - воскликнул Умберто. - Она видела его в углу этой комнаты, а углов всего четыре. Осмотрим и найдем!
   - Хорошо, смотри!
   - Если ты его не стер, то он должен быть…
   Пристав посмотрел под лавку и радостно воскликнул:
   - Так мы на нем сидим!
   Умберто толкнул под бок Лоренцо, они вскочили и вместе отставили скамью от стены. Перед ними открылся желанный рисунок. На нем были изображены квадраты и линия их окружавшая. Петр поднес свечу и они увидели план. Но это могло быть изображение усадьбы, но никак не крепости. Первым отреагировал Лоренцо - он захохотал.
   - Умберто, ты как был тупицей, так им и остался! - проговорил он, смеясь.
   Пристав был так обескуражен, что даже не догадался обидеться. Он плюхнулся на край скамьи и, не спуская глаз с корявого рисунка, проговорил себе под нос:
   - Святая Мадонна, а как утверждала, что видела план крепости, что я, дурак, поверил ей.
   В комнату вошла Маланья с запеченной скумбрией и, увидев эту сцену, спросила у мужа:
   - Ты, Петр, рассказываешь гостям как будешь перестраивать усадьбу? Интересно ли это им? Лучше угости их рыбой. Она вкусна пока горячая.
   Хозяин сказал ей:
   - Ставь рыбу на стол и неси еще вина.
   Лоренцо хлопнул пристава по спине и с торжеством в голосе сказал:
   - Уймись, Умберто, выпей вина и сразу станет легче. Ты знаешь, оно не хуже того, что мы пили с тобой в Генуе. Хозяин, продай мне пару кувшинов такого вина.
   - Для продажи вина нет, - ответил Петр и, отвечая на недовольный взгляд Лоренцо, пояснил: - Если помните, то прошлым летом была засуха. Ягода была сладкой, но жухлой. Откуда было многому вину взяться? С нового урожая дам вам по кувшину. Оно кисловатое, но в голову хорошо бьет.
   Лоренцо потянулся за кошельком, но хозяин остановил его. Денег не надо. Умберто выпил залпом чашу вина и, закусывая скумбрией, сказал:
   - Скоро Рождество Христово. Петр, ты не хотел бы с женой побывать в нашем храме? А потом принять участие в пиршестве?
   Рыбак не был избалован такими приглашениями, поэтому долго молчал, обдумывая ответ. Его опередила Маланья:
   - А правда, Петр, почему бы нам не побывать в том храме на всенощном бдении?
   - Жена, почему впереди мужа выскочила? - строго спросил Петр.
   - Так сколько раз ты говорил, что хотел бы послушать службу в храме святого Николая.
   - Она права, - сказал Петр Умберто, - я принимаю приглашение.
   - Вот ты пригласил человека, - заметил Лоренцо, - а как на это посмотрит синьор консул? Ведь по уставу в крепости в ночное время посторонних не должно быть.
   - Думаю, что мне удастся уговорить синьора де-Орто, - ответил Умберто, прекрасно зная, что этого делать не придется. Консул, возмутившись рекомендациями Кафы, все же решил хоть частично последовать им и поэтому велел Умберто пригласить старосту рыбаков на праздник. Пристав же, не упустил случая, чтобы возвыситься в глазах аборигенов.
   Петр одарил гостей кувшинами с вином и, во избежание неприятностей, проводил их до берега.
                ***
   Вернувшись в дом, рыбак уселся на то же место где сидел пристав и стал всматриваться в рисунок. Подошла Маланья и стала рядом.
   - Ну, как, муженек, выручила тебя жена? - спросила она.
   - Да, ловко получилось. Кто бы мог подумать, что они припрутся?
   - А я как чувствовала. Ты видел какая рожа была у того гада?
   - Видел. Я чуть не рассмеялся.
   В это время раздался стук в ворота. Он был не таким настойчивым и громким как в прошлый раз.
   - Кого это снова несет? - удивился Петр. - Неужели опять Умберто? Ведь я своими глазами видел как они пристали к тому берегу.
   - Стань на бочку и узнаешь, - ответила Маланья.
   Когда хозяин вышел во двор, стук прекратился. За воротами фыркали кони. Петр залез на бочку и выглянул на улицу. Трое спешившихся всадника. Они о чем-то тихо разговаривали. Среди них он узнал Самуила.
   Гости вошли в комнату и помолились на образа. Самуил при этом стоял в стороне. После молитвы он представил гостей:
   - Это Алексей, сын квириоса Феодро.
   Хозяин низко поклонился княжичу. Тот протянул руку и они обменялись рукопожатием.
   - А это - Таврион, - продолжал знакомить Самуил, - помнишь, мы говорили о нем.
   Петр подошел к юноше и обнял его. Он ощутил стройность его фигуры и крепость мышц. Они так и играли на его спине.
   Сели за стол. Алексей, сославшись на пост, сразу отказался от вина и рыбы. Маланья принесла ему и Тавриону размоченное в воде пшеничное зерно, приготовленное ею к сочевнику.
   - Какие новости? - спросил Самуил, заедая вино вяленой кефалью.
   Выслушав рассказ о визите Умберто и приглашении в замок, сказал:
   - Удивительно. Генуэзцы подозревают тебя в заговоре и тут же приглашают в гости. Что-то не вяжется.
   - Он сделал это приглашение после того, как убедился, что плана крепости у меня нет, - смущаясь, пояснил Петр.
   - Возможно и так, - согласился карай и посмотрел в сторону Алексея. Тот, уставившись в стол, сосредоточенно жевал зерно. - Хорошо, - продолжал Самуил, - теперь посмотрим на то, что ты показал приставу.
   Отодвинули скамейку и Самуил внимательно осмотрел рисунок. Петр удивился его заинтересованности. Что необычного он там мог увидеть?
   - Ты, говоришь, светил ему? Посвети и мне, - сказал Самуил.
   Петр поднес свечу.
   - Ты так ее держал? Точно?
   - Так, а как еще?
   Карай взял свечу у Петра, поднял ее над рисунком и затем опустил.
   - Вот смотри, - сказал он, - когда свет сверху, то виден только рисунок, стоит опустить свечу, как сразу проступают стертые линии.
   - Но я держал свечу над рисунком, - возразил Петр.
   - Пусть будет так, - успокоился карай, - тем более приглашение ты получил, и оно не было отменено после просмотра рисунка.
   - Наоборот, оно поступило после его просмотра.
   - Тем более, - Самуил посмотрел на княжича, но тот продолжал жевать. - Теперь стоит обдумать как лучше использовать приглашение генуэзцев.
   - А что тут думать? - спросил Таврион. - С хозяином пойду я.
   - Приглашают его жену, - напомнил Самуил.
   - На этот случай я ее подменю, - пояснил юноша.
   Самуил посмотрел в сторону княжича и увидел, что тот наклонил голову в знак согласия с Таврионом.
   - Пусть будет так, - сказал карай. - Позови, Петр, свою жену, посмотрим как это у нас получится.
   Таврион стал рядом с Маланьей. Она была полнее его. Она - черноволоса, он - блондин. Хорошо, что хоть ростом одинаковы.
   - Скажи, Петр, - обратился Алексей, расправившись с едой, - в  какое время ты должен отправиться в крепость?
   - Я так понял, что меня пригласят на всенощное бдение.
   - Значит будет темно, - заметил княжич, - это хорошо, но ты сказал «пригласят». За тобой придут?
   - Я думаю, за нами пришлют кого-нибудь.
   - Это усложняет дело.
   - Наоборот, мой господин, упрощает, - возразил Таврион.
   - Поясни.
   - Посланец увидит Маланью при свете и будет сопровождать ее…
   - Понятно, - подхватил его мысль Алексей, - в лодку, воспользовавшись темнотой, вместо нее, сядешь ты и с тем приплывешь в крепость.
   - А у ворот, генуэзцы уверенные, что вместе с Петром приехала его жена, спокойно дадут себя зарезать, - закончил мысль Таврион
   - Согласен, - сказал княжич.
   - Значит все придется начинать в сочельник? - догадался Петр.
   - Ты прав, хозяин, - ответил Алексей, - Рождество будем праздновать без генуэзцев.
   - А что мы сделаем вдвоем? - усомнился рыбак.
   - Не сомневайся, - сказал уверенно Таврион, - свою задачу - очистить ворота, мы выполним!
   - Ты не знаешь сколько стражников бывает у ворот? - спросил у Петра Самуил.
   - Днем - двое, ночью не знаю.
   - Что их считать? - удивился Таврион. - Придешь и посчитаешь еще тепленьких.
   - Ты собираешься перебить всю сотню? - спросил Петр.
   Неужели только на рыбаков и Тавриона надеются? Самуил понял его тревогу. Положил руку на плечо и, ободряюще глядя в глаза, сказал:
   - Извини, Петр, я не сказал тебе, что Константин ждет нашей команды в ближайшем от города лесе. С ним сотня бойцов. Ты сядешь в лодку, чтобы плыть к крепости, а его люди уже будут поблизости. Твои рыбаки готовы?
   - Мы никого не обязывали, - ответил Петр. - На берег придут добровольцы.
   - Это правильно, - заметил Алексей, - в этом деле балласт нам не нужен. Наше главное оружие - внезапность. Достигнем его - успех обеспечен.
                ***
   Тем временем, на другой стороне бухты, Лоренцо и Умберто докладывали консулу о результатах визита к старосте рыбаков. Они сидели на втором этаже Консульской башни. Между ними на столе стояли кувшины с вином - презент старосты рыбаков, в камине пылали дрова.
   - Ты прав, Лоренцо, - сказал де-Орто, - вино и мне напоминает наше лигурийское. Так ты говоришь, Умберто, что староста уже почивал, когда вы пришли? А может, делал вид?
   - Не похоже, ваша милость, - ответил пристав, - глаза заспанные, волосы взъерошены. Ведь не лицедей же он?
   - Я к тому уточняю, - пояснил консул, - что человек, готовясь к авантюре, не может не страдать бессонницей. Лоренцо, ты видел заговорщиков, которые спокойно бы спали перед восстанием?
   - Я их вообще никогда не видел, ваша милость, - бодро ответил массарий. - Да и не только староста спал, - продолжал он, - в городе улицы пусты, даже собаки не тявкали. Видно, холод не только нас донимает.
   - Помолчи, - нетерпеливо прервал коллегу пристав, - ваша милость, я согласен с Лоренцо, что в городе и не пахнет восстанием, но я собственными глазами видел, что на полу у старосты был нарисован сначала один план, а потом другой. Возможно то и был план крепости.
   - Ты задал этот вопрос старосте?
   - Нет, ваша милость. Признаться, я струсил. Ночь, улицы пусты. Что стоило проломить нам головы и утопить в заливе?
   - Ты, Умберто, как был трусом, так им и остался, - заметил консул. - И ты Лоренцо видел эти линии?
   - Нет, ваша милость, не видел, хотя и внимательно смотрел.
   - Вот видишь, Умберто, и здесь ты в одиночестве.
   - Возможно я и ошибся, - смирился пристав, - но все равно послать в Кафу гонца необходимо.
   - И что мы им скажем, упрямец ты этакий?! - возмутился консул. - Кафа нам уже ответила десятком бесплатных советов. Мы не можем быть католиками больше Папы, поэтому давайте спокойно отпразднуем Рождество, а там посмотрим. Кстати, присутствие в замке старосты будет гарантией нашего спокойствия. В случае чего, он первый лишится головы. Вы согласны со мной?
   И в те далекие времена было не принято спорить с начальством. Умберто, поборов свое ослиное упрямство, кивнул головой. Лоренцо не только закивал головой, но и повторил столько же раз слово «да». Отметив единодушие, де-Орто, прежде чем отпустить их на покой, сказал:
   - Завтра будьте оба весь день на берегу. Возможно какой-то шальной баркас и вернется с уловом. Если это будет белуга, то берите по две рыбины - не больше. Повторяю: не больше!

                ГЛАВА V
                ОБСТАНОВКА ИЗМЕНИЛАСЬ
   На следующий день Петр пошел на берег, чтобы встретить рыбаков, возвращавшихся с лова белуги. Оба баркаса, хоть и потрепанные, вернулись с хорошим уловом. Умберто, вопреки указанию консула, потребовал по три рыбины с баркаса. Рыбаки не только отдали требуемое, но позволили выбрать наиболее крупных рыб. Пристав тут же продал их по хорошей цене. Затем подошел к Петру и сообщил, что консул одобрил приглашение на всенощную в Святониколаевский храм, и за ним придут.
   - У тебя, староста, будет возможность убедиться в добром отношении синьора де-Орто к вашей рыбацкой общине, - сказал Умберто так громко, чтобы его слышали и другие рыбаки.
   Петр отозвал в сторону Савелия и предупредил о готовности.
   Дома его встретили две женщины: жена и переодетый Таврион. Юноша мог сойти за женщину, но только молодую. Так он ответил когда его спросили мнение о маскараде. Это суждение несколько смутило Маланью. Заметив это, он пояснил:
   - К сожалению, жена, разница в двадцать лет заметна.
   - Не в этом дело, - возразила женщина, - у Тавриона личико белое как молоко неснятое, а глаза прямо кусочки неба.
   - Ты права, жена, я этого сразу не заметил, - ответил Петр и, обращаясь к Самуилу, спросил: - А где княжич?
   - Он поехал к Константину. Когда стемнеет они войдут в город.
   Под платьем у Тавриона висела легкая татарская сабля. Сквозь ткань он нащупал ее рукоятку и сделал на этом месте прорезь.
   - Приходиться портить вещь, - сказал он Маланье, улыбаясь, - ведь, насколько я знаю, женщине не принято задирать юбку перед чужими мужчинами.
   - Ничего, - ответила серьезно Маланья, - зашить прореху будет не трудно.
   Таврион протянул Самуилу кинжал, которым только что «портил» одежду, и сказал:
   - Вложи его, - и повернулся к нему спиной.
   Петр удивленно наблюдал за этими действиями. Юноша пояснил:
   - Там у меня приделан чехол. Кто встревожится, если увидит, что женщина решила себе ушко почесать? И потом кинжал в два раза короче сабли, значит его и выхватить быстрее. Хорошо придумано?
   - По крайней мере, я бы до этого не додумался, - поощряя юношу, с улыбкой ответил Петр.
   Раздался стук в ворота. Маланья метнулась к окну, а остальные замерли на месте.
   - Это генуэзцы, - предположил Самуил и, обращаясь к хозяину, сказал: - Впусти, но только одного, если их больше.
   - Правильно, - согласился Петр, - нечего шастать по дому.
   - И грязь в дом наносить, - добавила Маланья.
   Хозяин вышел во двор и подумал, что рановато пришли посланцы - сумерки еще не сгустились. Чтобы не стучали, крикнул:
   - Слышу, слышу, сейчас открою.
   Он не пошел к воротам, а заглянул в сарай, хотя там ему нечего было делать. Пробыл там пока снова не раздался нетерпеливый стук. Вышел и крикнул:
   - Сказал же не стучите! Не даете нужду справить.
   Влез на бочку и выглянул за забор. Там стояли трое стражников.
   - Куда вас столько? - спросил он.
   - Сколько послали, столько и пришли, - ответил один из них по-итальянски.
   - Вы еще и греческого языка не знаете? - деланно удивился Петр.
   - Я знаю, синьор староста, - радостно сказал один из них.
   - Вот ты и войдешь, а остальные подождут за воротами.
   Стражники пошептались, после чего сказали:
   - Нам было велено войти всем.
   - Здесь я командую, - возразил Петр, - а в доме распоряжается моя хозяйка, она не потерпит лишней грязи. Не хотите, оставайтесь все за воротами.
   - Но вы понимаете…
   - Я сказал - оставайтесь за воротами, - оборвал их возражения и слез с бочки.
   За воротами раздалось:
   - Мы согласны, синьор староста.
   - Вот и хорошо, - сказал Петр, приоткрывая калитку. В узкую щель пробрался тот стражник, что знал греческий. Войдя, он сказал:
   - Только приставу не говорите, что мы не выполнили его приказ.
   В доме их встретила Маланья с кувшином вина.
   - Садись и пей, - сказала она стражнику, прикладывая к кувшину вяленую кефаль, - а мы будем собираться.
                ***
   Когда вышли из дому, то сразу утонули в темноте.
   - Хоть глаз выколи, - проворчал Петр.
   Пошли, спотыкаясь, к калитке. Стражник прижимал к себе кувшин с вином, чтобы попотчевать ждущих за забором сослуживцев, Петр держал за хвост рыбины, а Маланья чашки. Когда выпили вино, посуду поставили за калитку и дружно направились к бухте. Шли не торопясь, чтобы дать время Тавриону обогнать себя. На подходе к хранилищу рыбацкого инвентаря, Петр приостановился, пропустив вперед стражников. Этим временем из-за сарая показался Таврион, Маланья поцеловала мужа и сама скрылась за углом.
   Генуэзцы уже сидели в лодке. Петр взошел на борт и подал руку «жене», она неловко (мешал подол) взобралась и заняла место указанное «мужем». Петр присел на корму и махнул рукой. Несколько взмахов весел и лодка приткнулась к консульскому причалу. Стражники вышли первыми и «знаток греческого языка» протянул Маланье руку, чтобы помочь ей сойти на берег, но его оттеснил Петр со словами:
   - За своей женой я сам поухаживаю.
   Таврион неуклюже покинул лодку. Петр подумал, что он переигрывает, ибо его Маланья, как козочка, вспрыгнула бы на причал, но откуда ему знать. Одна створка ворот была уже открыта. От порыва ветра ее сдерживал один из стражников. Вошли, но ворота за ними не закрыли. Так и будут держать? От группы военных, которых, как успел насчитать Петр, было четверо, отошел Умберто. Его сразу было узнать по выпирающему животу и коротким ногам. Приблизившись, он сказал:
   - Обстановка, Петр, изменилась. Мне приказано передать, что синьор консул примет только тебя, а твоей жене приносит извинения, и она уйдет. Её проводят.
   - Что за чушь! - возмущенно воскликнул Петр. - Помнится, ты что-то говорил о добрых отношениях, а сам… В общем мы приехали сюда не на поклон к твоему консулу, а на всенощную в храм божий, и жена никуда не уйдет!
   - Я же сказал тебе, что обстановка изменилась, - терпеливо напомнил Умберто.
   - Я отказываюсь от вашего гостеприимства, - зло ответил староста, - и сейчас же оба уходим!
   Нужно сказать, что он растерялся от неожиданного поворота событий и теперь говорил первое, что приходило в голову. Если он с Таврионом уйдет, то операция сорвется. Что делать? Пристав же продолжал настаивать.
   - С тобой, Петр, трудно вести дела, но я это предвидел.
   Обращаясь к стражникам, он скомандовал:
   - Взять женщину аккуратно под руки и отвести за ворота. А ты замри и не шевелись! - сказал он Петру, хотя тот и так не двигался.
   Стражники направились к Тавриону. Он стоял за спиной у старосты.
   Догадываясь, что сейчас произойдет, Петр не сводил глаз с Умберто. Тот, как и сам староста, был безоружен. Значит справиться с ним сможет. Сзади раздался глухой хрип и на землю упало тело.
   - Что это он? - удивился Умберто, увидев упавшего стражника. Еще более удивился, когда женщина завалила и второго. Что-либо сообразить он не успел, так как почувствовал на шее мозолистые руки Петра. Они повалились. Таврион, выхватив саблю, бросился к воротам, где пьяные стражники поджидали женщину, чтобы отправить ее на другой берег. Расправившись с ними, он подбежал к Петру.
   - Зачем душишь? - спросил он, наклонившись, - отпусти немедленно!
   Петр с трудом разжал руки и встал. Пристав продолжал лежать, хрипло дыша. Таврион схватил его за руку и резко потянул на себя. Умберто, суча ногами, приподнялся. Он пытался вздохнуть полной грудью, но это у него никак не получалось. Видимо Петр хорошо его придушил. Женщина приставила к его горлу кинжал и спокойно сказала мужским голосом:
   - Крикнешь, зарежу.
   - Я не буду кричать, - заверил Умберто хриплым шепотом.
   Таврион передал Петру кинжал с приказом держать его острие под ребром пристава, а сам снял через голову платье и заменил его сюртуком одного из стражников, а на голову взгромоздил его же шлем. Подошел к воротам и крякнул уткой. По спине Петра прошел холодок - где он видел зимой уток? Но тут же успокоился: до верхнего замка высоко, а рядом только Умберто. Тот спросил, вглядываясь в темноту:
   - Кто это? Я его раньше не видел.
   Ответом был легкий укол кинжала. Подошел Таврион, поднял с земли берет пристава и подал ему.
   - Приведите себя в порядок, синьор, - сказал он.
   Вскоре вверх по тропинке гуськом пошли три человека. Впереди Петр, за ним Умберто, последним, переодевшийся в стражника, Таврион. Он на ходу нашептывал приставу:
   - Бодрее, синьор, ведь вы успешно выполнили приказ консула и вас ждет награда!
   Когда подходили к верхнему замку, он снова заговорил:
   - Чувствуете как остро заточен мой кинжал? Вы сейчас спокойно прикажете страже открыть калитку и отойдете в сторону. Одно лишнее слово, и вы мертвец. Вам нравится быть мертвым? Можете не отвечать. Ответ я угадал по движению вашей спины.
   Они подошли к воротам. Петр отошел в сторону, Таврион подтолкнул Умберто к калитке и уколол его кинжалом. Пристав неохотно стукнул по створке кулаком.
   - Что надо? - спросили с той стороны.
   - Открой.
   - Это вы, синьор пристав?
   - Я, я, - промямлил тот.
   - Что вы сказали?
   - Ругнитесь и погромче, - подсказал шепотом Таврион, делая очередной укол кинжалом.
   - А кто еще, свиное рыло?! - исступленно заорал Умберто.
   - Вот теперь слышу, что это вы. Сейчас открою.
   Таврион вынул саблю, а кинжал передал Петру, чтобы охранял пленника. Калитка открылась. В проеме, подняв факел над головой, возник стражник. Таврион ткнул его саблей и тот завалился. Юноша вскочил во двор. Пусто.
   - Заходите, - прошептал он, оттаскивая труп от калитки, чтобы закрыть ее.
   - Кто вы? - поинтересовался Умберто всматриваясь в лицо Тавриона.
   - Кто тут еще есть? - в свою очередь спросил тот.
   - В башне должна быть караульная смена, остальные слуги, - неохотно ответил пристав.
   Таврион подошел к указанной башне и закрыл входную дверь на засов.
   - Пусть пока посидят, - сказал он, прислушиваясь к звукам, доносящихся с нижнего двора. Слышались вскрики и лязг оружия.
   - Где сейчас консул? - спросил Таврион.
   - Он ждет меня в храме, - ответил Умберто.
   В это время к воротам кто-то подбежал и начал стучать,
   - Откройте, откройте! В крепости враги! Мы свои! Откройте, они уже бегут сюда!
   Таврион подошел к Умберто и ткнул его в живот саблей. Тот согнулся и упал.
   - Зачем ты его убил? - возмущенно спросил Петр.
   - Он бы нам мешал, - пояснил Таврион. - Бери меч и становись у калитки.
   - Может не будем открывать?
   - Слышишь как они просятся. Скажи им по-ихнему, что сейчас откроешь, а то раскричались.
   За воротами стихло. Таврион подтянул трупы к калитке и отодвинул засов. Створка тут же распахнулась и во двор вскочили первые стражники. Они спотыкались о трупы и падали. Их тут же прикалывали. Вскоре поток жертв иссяк. В калитку вошел Алексей и, увидев гору трупов и улыбающегося Тавриона, воскликнул:
   - Дай я тебя обниму, мой друг!
   Обнялись. Таврион сказал:
   - Консул, говорят, в храме.
   - Нужно проверить. Если он еще там, то не будем мешать ему. По пути сюда, я придумал одну забавную шутку.
   Когда было доложено, что консул еще молится, княжич приказал убрать трупы и привести двор в прежний вид, с тем, чтобы консул не заметил изменений. У ворот остался Таврион, а Алексей, Самуил и Петр вошли в ратушу. В кабинете консула зажгли свечу. От одного вида этого помещения рыбак почувствовал себя неуверенно. Алексей заметил его состояние. Он сказал:
   - Не волнуйся, Петр, все уже позади. Сейчас же мы повеселимся.
   - Это как?
   - Очень просто. Ты сядешь в кресло консула и, когда он войдет, нахмуришь брови. Сделаешь вид, что очень сердит. Консулу скажем, что его здесь ждет пристав. А тут вместо него - рыбак! Представляешь сцену? Садись, а я сейчас.
   Петр подошел к столу и посмотрел на кресло, в которое предстоит сесть. Ему представилось, что как только он в него опустится, то оно, не выдержав такого кощунства, провалится в преисподнюю. Сел только после того, как услышал тяжелые шаги в коридоре ратуши
   Это шел де-Орто. Слуга, посланный Алексеем в церковь, сообщил ему, что пристав ждет его в ратуше. Консул удивился, но не стал медлить. Вышел на паперть окинул хозяйским глазом двор. Факел горит, стражник четко вышагивает у ворот. Только мокрое пятно у калитки. Что они там разлили? Да ладно. Зачем это ему? Направился к ратуше. Из кабинета падает свет. Значит Умберто действительно там, но почему не зашел в церковь? Что заставило нарушить уговор? Озабоченный, вошел в кабинет и увидел, что за его столом уже кто-то сидит. Это явно не пристав. Приблизился, кипя гневом - кто посмел!? Рассмотрев старосту рыбаков, еще больше вскипел:
   - А ну вон, сучье вымя!
   Петр, хмуря брови, молчал. Он видел то, что не мог видеть консул: за его спиной уже стояли Алексей и Самуил. Де-Орто рванулся к столу с вытянутыми руками, но был схвачен за плечи. Он дернулся, еще не догадываясь откуда взялось препятствие. Оглянулся и закричал:
   - Как вы смеете?! Вы кто?
   - Ваши судьи, синьор консул, - ответил Алексей, выходя вперед.
   - Я еще раз спрашиваю: кто вы?! - все еще гневно спросил консул.
   - А я еще раз отвечаю - ваши судьи.
   - Кто вы, разрази вас гром!
   - Мы те, кто захватили эту крепость.
   - Врете! Как такая глупая шутка могла прийти в вашу голову?
   - А как по-вашему, я - сын князя Феодоро, мог здесь очутиться?
   - Это розыгрыш! Позовите Умберто! Почему его здесь нет?
   - Он не сможет прийти, - сказал уже Самуил, - если хотите его увидеть, то придется выйти во двор.
   - Что за фокусы? - возмутился консул и, обращаясь к Петру: - А ты вон с моего места!
   Петр не пошевелился. Де-Орто растерянно осмотрелся. Почему не подчиняется? Может Умберто внесет ясность в обстановку?
   - Так позовите же пристава, - обратился он к Самуилу.
   - Он меня не услышит.
   - Почему?
   - Он мертв.
   Только после этих слов де-Орто понял, что с ним не шутят.
   - Так кто вы и что вам тут надо? - спросил он чуть ли не шепотом.
   - Я уже сказал вам, мы ваши судьи, - ответил Алексей, - но более близкое знакомство состоится завтра. Сейчас же вас отведут в каземат под донжоном, где и  проведете ночь.
   - Там сыро и холодно.
   - Придется потерпеть. Благодарите Бога, что живы остались.
   Захлопнулась дверь, заскрежетал засов, и де-Орто очутился в кромешной темноте.
    Вдруг он ощутил какое-то движение. Крысы? Испуганно спросил:
    - Кто тут?
   - Это мы, ваши слуги, ваша милость.


                ГЛАВА VI
                ПОСЛЕ ПОБЕДЫ
   Первое победное утро было таким же ветреным и хмурым, как накануне. Ощущение радости было испорченно вылазкой противника. В конце ночи, когда победители позволили себе расслабиться и уснуть, на стражу у главных ворот было совершено нападение изнутри. Охрану генуэзцы перебили и ушли из крепости. За ними даже не погнались, понимая, что найти их в лесу будет совсем не просто. Но провели тщательный осмотр всех закоулков и башен и нашли еще нескольких крепостных стражников. Их всех поместили в подвал донжона, но вскоре оттуда донеслись истошные крики. Выяснилось, что стражники, узнав в одном из сидельцев самого консула, принялись его избивать как виновника всех бед.
   Чтобы не допустить убийства, де-Орто вывели из подвала и поместили на верхней площадке башни, где в сезон судоходства разжигали маячный огонь. Под пронзительным ветром одежда консула быстро избавилась от накопившейся в ней влаги, но от этого теплее не стало. Дрожа всем телом, он, как собачонка, забился в относительный затишек и там скукожился. Признаком того, что он еще жив нет-нет да раздавался невольный вскрик, который он сам определил как «глас вопиющего в пустыне».
   Алексей, взяв в провожатые одного из консульских слуг, обошел все сооружения верхнего замка. В тайнике квартиры Умберто нашли много серебра. Его перенесли в донжон, где на третьем этаже находилась казна консула. Это была небольшая комната с единственным люком в полу из квартиры де-Орто. Только два бочонка из десяти были пусты. Остальные были заполнены серебром и один даже золотом. Свободные бочонки очень пригодились под серебро пристава.
   В конце дня Алексей, Самуил, Константин и Петр собрались в ратуше, чтобы решить обеспечение рыбаков хлебом. Алексей сообщил, что квириос на год отказывается от взимания пошлины с улова, кроме этого необходимая часть захваченных в замке денег уйдет на закупку хлебного зерна. Уже этой зимой семьи рыбаков не должны испытывать недостатка в муке. За год беспошлинной торговли община окрепнет и расстанется с нищетой. А последующие десять процентов пошлины не нарушат их благополучия. Растроганный Петр крепко жал руки своим благодетелям.
   Судьбу пленных решили просто. Они будут распределены по крепостям Феодоро, где, в ожидании выкупа, будут участвовать в общественных работах. Участь консула решить было не так просто. Рыбаки, мнение которых выразил Петр, требовали публичной казни злодея, доведшего когда-то благополучный город до нищеты. Они хотели видеть рядом с ним и Умберто, но тот избежал суда из-за поспешности Тавриона.
   Против казни де-Орто выступил Самуил. Его позиция была настолько проста, что не могла казаться серьезной. Он утверждал, что такого глупого врага не следует убивать. Родовитый генуэзец не останется без дела, и он его в очередной раз погубит, чем ослабит власть Кафы в Тавриде.
   - По-твоему, Самуил, его следует невредимым отправить в Кафу? - возмутился Петр.
   - А почему бы и нет? - ответил невозмутимо карай.
   - Только не это! - воскликнул Константин.
   - Тогда что? - спросил Алексей.
   - Казнить!
   Самуил досадливо передернул плечами и с сожалением сказал:
   - Допустим, казнили. Рыбаки будут довольны - справедливость восторжествовала, а Кафа озлобится. Такой исход только кажется простым. Подумайте. То, что мы сумели захватить крепость и изгнать из нее ее прежних хозяев, будет рассматриваться как обычная борьба. Убьем консула…
   - Не убьем, а осудим и казним, - поправил Константин.
   - Кто признает суд безграмотных, прости Петр, но это так, безграмотных рыбаков? В глазах генуэзцев это будет выглядеть как судилище. Это позволит им развязать себе руки. Кто знает как повернуться события завтра, через год, через десять? Зачем превращаться в варваров? Неужели в жизни и без этого мало жестокости?
   Совещание углубилось в мысли. Прервал размышления Константин:
   - Даже выкуп мы за него не возьмем?
   - Взять выкуп - обидеть рыбаков, - ответил Самуил, - они посчитают, что мы ради наживы не дали восторжествовать божьему суду.
   - Ты сказал «божий суд»? - встрепенулся Алексей. - Это именно те слова, которые все время от меня уходили. «Божий суд» - именно он должен восторжествовать. А то, что получается? Казнить нельзя - озлобим генуэзцев, взять выкуп - рыбаки не поймут. Как вы посмотрите на такое предложение? Отдать консула во власть Посейдона? Выделить ему лодку и пусть себе плывет в Кафу.
   - Одного, зимой?! - невольно воскликнул Петр.
   - Вот-вот, вижу это будет действительно серьезным вызовом судьбе, - удовлетворенно заметил Алексей. - Почему бы нам не доверить жизнь незадачливого консула божьей воле? Кто нас после этого обвинит в жестокости или в мягкотелости?
   - То, что он утонет, ни один рыбак не усомнится, - сказал Петр, - но будет ли это справедливым, если мы не будем свидетелями этого?
   - Мне кажется, - возразил Самуил, - будет достаточно видеть как он на утлом суденышке уйдет в открытое море. Думаю, у рыбаков хватит фантазии представить его тонущим.
   - Да, каждый из нас знает, что это такое, - грустно заметил Петр.
   - Я вижу, мы нашли решение, - удовлетворенно заключил Алексей. - Константин, ты еще не сказал свое слово.
   - А что тут говорить? Решение достойно самого Соломона.
   - Так уж и Соломона, - смутился княжич, - ну да ладно, велите привести консула.
                ***
   Вид де-Орто был жалок. Синий от холода, одежда изорвана, тело в кровоподтеках, это постаралась стража, которую он когда-то холил. Он стоял перед столом, за которым только недавно решал судьбы людей, и дрожал. Дрожал не только от холода, но и от страха. Он молил Бога, чтобы все обошлось выкупом, но глядя на хмурые обличья варваров, боялся, что их дикость окажется сильнее его молитв. Почему молчат? Разве они не видят в каком он состоянии, разве не долг христианина помочь ближнему? Хотя бы сесть предложили.
   А эта пауза не была преднамеренной. Победителей потряс вид человека, который только вчера раздражал своим высокомерием, а сейчас вызывает сострадание. Чтобы не поддаться этому чувству, каждый, не сговариваясь, набирался духом, чтобы огласить приговор этому жалкому человеку. Ведь когда они судили его, то в их воображении был тот, напыщенный тип.
   По мере того как молчание продолжалось, де-Орто, преодолевая дрожь, проговорил:
   - Еще одну такую ночь я не выдержу. Там адский холод.
   - Неужели в католическом аду не жарко, а холодно? - спросил Самуил.
   Консул, даже неожиданно для себя, вспылил:
   - Не придирайтесь к словам! Вы все поняли!
   Эта вспышка гнева помогла судьям побороть сочувствие к стоящему перед ними человеку, и позволила вспомнить, что именно его непомерная жадность стала поводом для свершившихся событий.
   - Вы правы, - согласился Алексей, - мы поняли что на площадке вам было неуютно, но согласитесь, это лишь малая толика воздаяния за ваши преступления
   - О Боже, какие слова! - воскликнул консул, - но я не буду с вами спорить, понимая бесполезность этого. Единственно, что скажу, если я нужен вам живым, то прошу вас не отсылайте меня снова на верхнюю площадку.
   - А что если мы сейчас вас казним? - спросил княжич. - Вот рыбаки на этом настаивают.
   - Сделав это, вы совершите великую глупость! Меня не выгодно убивать! За меня можно получить хороший выкуп! Не забывайте - я из знатного рода де-Ортов!
   Выкрикнув в отчаянии эти слова, генуэзец добавил уже в просящем тоне:
   - Поэтому и содержать вы должны меня достойно.
   Алексей криво улыбнулся.
   - Хорошо, - сказал он, - возможно, мы оставим вам жизнь.
   Услышав эти слова, генуэзец поспешно проговорил:
   - Я надеялся на это. Какую цену вы хотите получить? Нужно передать в Кафу ваши требования.
   - Цену? - как бы раздумывая повторил Алексей. - Мы удовлетворимся конфискацией награбленных вами богатств. Мы отправим вас отсюда живым, но нищим.
   - О, святая Мадонна! Неужели вы думали, что я так наивен и надеялся, что вы вернете мне накопленное добро?
   - Не накопленное, а награбленное, - поправил его Самуил. - На эти деньги будет закуплен хлеб для рыбаков.
   - Ой, что вы понимаете в деньгах!? - воскликнул де-Орто. - За то золото можно целый месяц кормить всю Европу! А вы…
   - Европу кормить не будем, но свой народ накормим, - сообщил Алексей. - Так вы готовы жить?
   - Это глупый вопрос!
   - Вижу вы освоились и стали даже дерзить, - заметил Алексей, - это хороший признак. Теперь, вам предстоит узнать наше решение. Вам заменят изодранную одежду, выдадут еды и питья дня на три, а в придачу к этому весельную лодку, и плывите, ваша милость, хоть в Кафу, хоть сразу в Геную.
   - Вы с ума сошли? - выкрикнул генуэзец.
   - Вот теперь, вы еще и грубите, - заметил княжич, - если будете себя так вести, то добьетесь только того, что вас отправят в море без припасов.
   - Они мне не понадобятся! Как только я выйду из бухты, первая же волна швырнет меня на камни!
   - Я видел, - сообщил Самуил, - что рыбаки сегодня вышли в море.
   - Сравнили баркас с малой лодкой! Повторяю - меня сразу же бросит на скалы!
   - Он прав, - согласился с консулом Петр. - Чтобы этого не случилось, давайте мы отбуксируем его в открытое море, а там воля Божья.
   - Пусть будет так, - решил Алексей. - С восходом солнца рыбаки выведут вас в море, а мы с высоты площадки, на которую вы не хотите возвращаться, будем наблюдать за вашей борьбой со стихией и молить Бога, чтобы он был к вам справедлив.
   Де-Орто, понурив голову, промолчал.
   - А теперь, Константин, - продолжал княжич, - одень его и посели в какой-нибудь башне. Там не будет так дуть, как на площадке.
   Константин подошел к генуэзцу и тронул за оголенное плечо. Тот поднял голову и спросил Алексея:
   - Надеюсь, вы не ждете от меня благодарности, но я хотел бы знать кому я буду обязан таким жутким путешествием. Если буду тонуть, то прокляну ваше имя, а спасусь, что мало вероятно, буду знать кому мстить за те муки, которые придется испытать
   - Вы не боитесь, что я передумаю? - спросил Алексей.
   - Вряд ли вам захочется это сделать. Я же вижу как вы упиваетесь. Признаться, не коснись ваша выдумка меня самого, она бы мне почти понравилась.
   -Бог с вами. Меня зовут Алексей, я сын квириоса государства Феодоро. Слышали о таком?
   - Не имеет значения, - буркнул генуэзец и первый пошел вон из своего бывшего кабинета. За ним Константин.
   Миновав верхние ворота, они пошли по дорожке вниз, затем свернули к казарме. Возле нее высились горки панцирей и различной одежды снятых с убитых. Константин предложил выбирать. Де-Орто, брезгливо посмотрев на грязные и окровавленные рубахи, камзолы и плащи, категорически отказался в них рыться.
   - У меня в гардеробе, - пояснил он, - достаточно чистой и теплой одежды. Прикажите принести оттуда комплект. Пусть не забудут плащ.
   Константин скептически на него посмотрел и, не скрывая злобы, ответил:
   - Ваш гардероб здесь и только здесь! Не советую вам терять чувство реальности. Хотите приодеться - пожалуйста, нет - будьте таким как есть!
   Де-Орто растеряно оглянулся, будто искал поддержки. Но у кого? Вокруг сновали рыбаки и их женщины. Они снимали с убитых одежду, складывали ее в отведенные для этого места. Трупы сбрасывали с обрыва. Он понял, что привередничать в этих условиях - вредить самому себе.
   Наклонился над ближайшей кучей одежды и потянул за синий шерстяной подол, который должен был принадлежать плащу. Он не ошибся, но середина одежды была залита кровью и зияла дыра. Судорожно отбросил находку, и сделал шаг в сторону, но порывистый ветер напомнил, что его ожидает, если не оденется. Вернулся и стал более внимательно присматриваться к тем тряпкам, что валялись перед ним. Потянул, но ткань порвалась под его руками. Растеряно посмотрел на Константина. Тот сказал ободряюще:
   - Ищите и обрящете.
   Следуя этому мудрому совету, консул в конце концов приоделся. Самой дорогой и желанной находкой был почти не залитый кровью плащ из толстого сукна. Константин поселил пленника в ближайшей от ворот башне, выставил охрану и поспешил доложить о выполненном задании.
   В это время в Консульской башне шла подготовка к отправке в Феодоро захваченного добра. Алексей с Самуилом самолично закрывали крышками бочонки с серебром и золотом, поэтому подошедший Константин был очень кстати. Было решено привлекать к этой работе как можно меньше людей и упаковать эти бочонки так, чтобы с первого взгляда нельзя было определить что это.
   Пленные слуги консула обматывали их тряпьем (пригодилась одежда снятая с убитых) и в таком виде вкладывали их в холщовые мешки. Они же и грузили тюки на лошадей. Начальником каравана был назначен Самуил. С ним же было передано сообщение, что Алексей остается в Чембало для решения вопросов обороны на случай если генуэзцы захотят взять реванш. Под утро, еще в полной темноте, караван покинул крепость, обошел гору и углубился в лес.
   Вскоре берег бухты стал заполняться людьми: два баркаса уходили в море. К одному из них была принайтована одноместная лодка, в которой, ссутулившись, сидел бывший консул. Его рассматривали с интересом, но без злобы. По крайней мере, не было выкриков и, тем более, каких-либо враждебных действий.
   Люди на берегу спокойно переговаривались, гадая сколь долго в открытом море продержится на плаву это утлое суденышко. Не было ни одного человека, который бы сомневался, что консул обречен стать кормом для рыб, поэтому их законное мстительное чувство было полностью удовлетворено.
   Алексей и Константин с высоты Консульской башни видели как рыбаки, удалившись в море, отвязали лодку и, налегши на весла, отошли в сторону от нее.
   - Подальше от греха, - сказал Константин.
   - Ты о чем? - не понял Алексей.
   - Представляю как им хотелось сразу же утопить этого негодяя.
   - Я предвидел такое искушение, - ответил Алексей, - поэтому попросил Петра выйти с ними в море.

                ГЛАВА VII
                НЕ БЫЛО БЫ СЧАСТЬЯ
   Каботажное суденышко, ходившее и зимой вдоль берега, на траверсе военного пункта Ялос-Харакс обнаружило в море полузатопленную одинокую лодку. В воде, в такт ударявшим о борт волнам, колыхалось безжизненное тело. Опухшее синюшное лицо, ладони в волдырях (видно бедняга некоторое время греб, но весел на борту не было), по одежде он мог быть военным.
   Когда подняли лодку на борт и присмотрелись к телу, то, на удивление, услышали хриплое дыхание. Откачали воду из легких и затащили в каюту, единственную на корабле, и влили ему в рот подогретого вина. Он тут же захрапел. Звуки, исходящие из его глотки, больше напоминали рыки разъяренного зверя, чем что-то другое. «Утопленник» спал около суток, Все это время капитан судна, закутавшись в плащ, провел на палубе, как обыкновенный матрос. И тут ему доложили, что спасенный проснулся и хочет говорить с капитаном.
   Его «гость» сидел на единственной в каюте скамье. Несмотря на то, что на его плечи была накинута простая холщовая тряпка, которой до этого он был укрыт, его породистое лицо с толстой нижней губой и широким подбородком, заросшим рыжей щетиной, выдавало в нем предка римского патриция. Не ответив на приветствие, он спросил хриплым басом:
   - Ты капитан этой лохани?
   Подавив в себе желание нагрубить, капитан ответил вполне вежливо.
   - И куда ты направляешься? - продолжал спрашивать «гость».
   Услыхав ответ, категорично сказал:
   - Теперь поплывешь в Кафу!
   Возражения и ссылки на непогоду его только разозлили:
   - Я - консул Чембало, везу в Кафу государственной важности сообщение. Если вы все тут передохнете - я все равно должен донести это сообщение до ушей консула Кафы! Никто не может помешать мне!
   Удрученный капитан вышел на палубу и лично направил судно в сторону Кафы. Он боялся открыть команде истинные свои намерения, опасаясь неповиновения - плыть в это время года на таком суденышке в Кафу - полнейшее безумие.
   Они шли, прижимаясь к береговой полосе, рискуя напороться на скалы, но это был единственный способ остаться живыми, если налетит шквалистый ветер. У них тогда была возможность юркнуть в какую-либо самую примитивную бухту, переждать непогоду и не быть унесенными в открытое море на растерзание неистовых волн.
   Когда судно входило в кафинский порт, де-Орто стоял на палубе и не сводил глаз с развевающегося над консульским палаццо серебристого знамени, с красным крестом посередине. Капитан судна находился рядом и видел как по щекам знатного пассажира текли слезы. Считая поставленную перед ним задачу выполненной, капитан решил напомнить о себе:
   - Извините, синьор, что я напоминаю об этом, но вы, синьор, благодаря известным вам обстоятельствам, родились во второй раз. Не могли бы вы, синьор, назвать мое имя его милости консулу Кафы или массарию, чтобы они наградили меня за ваше столь счастливое спасение?
   - Назови имя, - ответил де-Орто, не отрывая взгляда от берега, - и оно прозвучит на консульском Совете!
   - Спасибо, синьор, но нельзя ли его назвать не на Совете, на ушко кому-нибудь из них, да так, чтобы они хотели раскошелиться?
   - Назови имя, я сказал!
   - Но, синьор, бедному капитану не каждый день удается выловить такую крупную рыбу… Извините, я хотел сказать такого важного синьора.
   - Имя!!
   - Доменнико Бриг, синьор, капитан галеры «Сен-Себастьян», синьор.
   - Этого достаточно. И не отвлекайся, а то врежься во что-нибудь.
   - Слушаюсь, ваша милость! Но хочу вам сказать, что в этот порт я могу войти с закрытыми глазами. Вот следите за мной, и вы убедитесь, что я прав.
   - Попробуй закрыть глаза, и я лично вышвырну тебя за борт!
   Причалили благополучно, и де-Орто послал матроса в свой дом, чтобы слуги принесли ему необходимую одежду и привели оседланную лошадь. Под вечер он уже был в кабинете консула Кафы Батисто де Форнари.
   Выслушав сообщение о потере Чембало, де-Форнари отвел от де-Орто хмурый взгляд и глубоко задумался. Недовольство аборигенов генуэзской властью не было новостью. В Кафе тоже были случаи неповиновения, но гибкая колониальная политика позволяла находить приемлемые для обеих сторон решения.
   Правда, не все народы чувствовали себя обездоленными. Армяне, например, за счет своей коммерческой сметки, благоденствуют. Греки, занимаясь ремеслами, сносно живут. Только татары, которые в условиях города на большее, чем переносить тяжести, не способны, живут на грани нищеты.
   Несмотря на просьбы и указания властей купцы и хозяева складов не могут, да и не стремятся преодолеть извечную тягу к наживе. Не испытывая недостатка в хамалах-грузчиках, они диктуют условия, загоняя их семьи в нужду.
   Здесь властям ничего не остается, как не оставлять без внимания проявления недовольства и гасить их в самом зародыше. Почему же мудрая политика Генуи дала сбой в этом рыбацком городишке? В чем ошибка? Как это отразится на общем состоянии колонии? Да и как случилось, что крепость, построенная по всем правилам фортификационной науки, была захвачена фактически без боя? Он задал этот вопрос де-Орто.
   - Не знаю, - ответил тот, не поднимая глаза.
   Консул уже слышал этот «глубокий» ответ, поэтому спросил более развернуто:
   - Вы говорили, что вас пленил сын князя Теодоро. Как случилось, что в городе появилось войско этой страны, а вы об этом своевременно не узнали?
   - У меня на этот счет были кой-какие сведения, и я сигнализировал об этом в Кафу, но получил только советы. Можно поднять мой рапорт.
   - Я знаком с этими документами и считаю, что вам ответили по существу. Развитие событий показывает, что вы не прислушались к нашим советам.
   - По-вашему - я один виноват?
   - С этим будем разбираться. Я же пытаюсь уяснить единственное: как получилось, что вы без сопротивления сдали врагу первоклассную крепость?
   - Когда это случилось, я был в церкви.
   - Это я слышал.
   Де-Орто был близок к истерике. Он чувствовал, что ему не удается добиться даже сочувствия со стороны консула. Он, как каменный идол, бесстрастно смотрит на пострадавшего и без конца задает один и тот же вопрос: « Как случилось, что сдали крепость?» Его не интересует какие ужасы пришлось перенести человеку. Где хваленное христианское милосердие?
   - Меня хотели убить, - произнес он жалостливым тоном, - но святая Мадонна отвела от меня топор палача для того, чтобы ввергнуть в еще более страшные испытания. Мою лодку носило по озверевшему морю, как ореховую скорлупку. Я множество раз расставался с жизнью, но Богу было угодно оставить меня живым. И вот теперь, когда слышу одни обвинения в свой адрес, я жалею об этом. Скажите, разве мало выпавших мне мучений, чтобы искупить все прошлые грехи?
   Батисто с удивлением посмотрел на собеседника.
   - О чем вы говорите, синьор? Чтобы потерять крепость, достаточно одному безответственному человеку отстоять мессу, чтобы вернуть ее недостаточно будет молитв целого капитула. Как бы ни страдал один человек, его мучения не могут компенсировать ущерб государства. Исходя из этого, я вынужден буду отправить вас в Геную. А там, надеюсь, суд.
   Де-Орто взмолился:
   - Не делайте этого, ваша милость! Помогите мне организовать экспедицию и я отберу у греков эту крепость!
   Консул посмотрел на него как на неразумного ребенка. Вздохнув, сказал:
   - Я понимаю ваше стремление загладить вину, де-Орто, но эта экспедиция будет стоить громадных денег, которых нет ни у меня ни у вас. Легкомыслие, как я вижу, становится вашей отличительной чертой.
   - Никакого легкомыслия, ваша милость! - почему-то радостно воскликнул де-Орто. - Я обращусь к Карло Ломеллино! Он мне поможет!
   Лицо консула приобрело выражение сочувствия. Так врач смотрит на пациента, у которого подтвердился опасный диагноз.
   - Не смешите, Джованни, - проникновенно сказал он. - Кто вы и кто Ломеллино? Вы думаете, что этот великий полководец только и ждет когда к нему обратится какой-то раззява, с просьбой закрыть ему рот? У него много дел с арагонским королем.
   Де-Орто не смог подавить вспыхнувший в нем гнев. Он зло ответил:
   - Я для Карло не «какой-то раззява», синьор консул, а зять! Моя сестра - его жена!
   Де-Форнари не был готов к такому развороту. Что и говорить, его неосведомленность обернулась неприглядной к нему стороной. Если, этот неудачник не врет, а это маловероятно, то его влиятельный родственник может повернуть дело так, что судить станут не де-Орто, а его - де-Форнари! Такая неприглядная перспектива заставила консула изменить первоначальный взгляд на это событие.
   - Так это в корне меняет дело, Джованни! - воскликнул он почти радостно. - Если это дело заинтересует генерала, то оно не безнадежно! Садитесь за мой стол и пишите! А я помогу вам.
   Обоюдными усилиями они составили письмо великому полководцу и близкому родственнику. Письмо ушло на следующий день на специально зафрахтованном судне. Оно было написано в мажорном тоне. Будто не о потере в нем шла речь, а о приобретении. В нем красной нитью сквозила мысль, что агрессия Теодоро дает Генуе счастливый повод  отобрать у захватчика не только Чембало, но и порт Каламиту, тем самым сразу стать полными хозяевами Черного моря!
   Как говорят в таких случаях, не было бы счастья, так несчастье помогло!

                ГЛАВА VIII
                ЦЕПЬ
   «Что еще сделать? Что еще сделать?» - мучился вопросом Алексей, перебирая в памяти все, что успел предпринять за два месяца своего пребывания в Чембало. Он не забывал слова отца, который утверждал, что удержать эту крепость будет труднее, чем захватить.
   «Что еще сделать»? Продукты завезены, запас камней для баллист сделан, проведены учебные стрельбы, и он остался доволен выучкой команд. Он знал, что у генуэзцев отличный флот. Он - их основная ударная сила. Если не дать им войти в бухту, то они никогда не возьмут крепость. Если же войдут, то тут бабушка надвое сказала. Как перекрыть генуэзцам вход в бухту? Первой мыслью было забросать устье камнями, но Петр сказал, что среди рыбаков нет ни одного циклопа, чтобы ворочать нужными для этого каменьями.
   Вскоре Алексей узнал, что проблема перекрытия устья волновала не только его, много раньше ею были озадачены и генуэзцы. Староста рыбаков донес до ушей архонта байку старика Фоки. Тот вспомнил, что его отец рассказывал такую историю. Когда генуэзцы закрепились в Чембало, то очень боялись своих соперников - венецианцев. Чтобы не допустить их в бухту, а тогда еще и крепости не было, то перегородили устье бухты толстой железной цепью. Генуэзцы окрепли и надобность в этой преграде исчезла. Цепь долго лежала на берегу у нижних ворот крепости. Потом куда-то исчезла.
   Идея закрыть бухту цепью понравилась Алексею, но где взять такую цепь? В условиях Феодоро ее не изготовишь. Где найти столько железа и где ковать? Это тебе не наконечники для стрел. Может есть смысл поискать ту цепь, которая была и вдруг куда-то испарилась? Рыбаки заверяют, что ее в городе нет. Возможно она в крепости. Да и здесь, вроде, все облазили, и она никому не попалась на глаза. Алексей сказал Петру:
   - Поспрашивай еще Фоку, может что и вспомнит. А пока давай посмотрим то место, где она висела.
   Они сели в лодку и направились к выходу из бухты. Скоро вошли в узкое и извилистое горло бухты. Крутые и высокие скалы с обеих сторон. Вот и водный простор - устье кончилось. С востока и запада оно замыкалось двумя мысами. На восточном мысе просматривалась небольшая площадка, на которую можно было забраться с лодки.
   С помощью старосты Алексей вскарабкался на нее. Площадка была голой, как колено. На ней не было ни чахлой травы, ни даже песчинки. Единственно кто выдерживал натиск волн, это круто изогнутый железный штырь, вбитый в узкую расщелину. Он удерживал железное звено толщиной в два пальца. Оно и могло принадлежать той цепи, которая и перегораживала вход в бухту.
   Алексей посмотрел на западный мыс и увидел на этой же высоте вбитый в скалу штырь. Видно на него, приложив титанические усилия, набрасывали другой конец цепи. Он прикинул расстояние между мысами и еще раз убедился, что в условиях Тавриды такой длины цепь не изготовить.
   Петр высадил архонта у ворот крепости, а сам погреб в другую сторону. Алексей только дошел до верхнего замка, как его окликнули. Оглянулся и увидел бегущего к нему Петра.
   - Что стряслось? - спросил тревожно.
   - Не пугайтесь, - успокоил тот, подбегая. - Только сошел на берег, как нос к носу встретился с дедом Фокой. «Дед миленький, - говорю, - вспомни еще чего-нибудь». А тот посмотрел себе под ноги, потом на тот берег и говорит: «Вот точно на этом месте учил отец меня, малого, забрасывать удочку. Я отвлекся и сразу получил подзатыльник. Но потом и отец перестал учить меня. На той стороне случилась суета. В ворота гнали лошадь, а она почему-то упиралась и не хотела идти. Потом привели кще одну лошадь, и я понял, что не из упрямства не шла та первая. Поставили лошадей цугом и взяли в кнуты. Скользя копытами по камням они потянули что-то за собой. Отец на это сказал: «Сколько лет пролежала, наконец-то убрали». Тут и я увидел цепь-змею, вползающую в крепость. Больше ее не видели». Я как услышал такое и сразу обратно, - закончил Петр свой рассказ.
   - Новость превосходная, - сказал Алексей, - по крайней мере, мы теперь знаем, что ее не утопили, но, признаться, не знаю где мы еще не искали.
   - А давайте выйдем за ворота, - предложил Петр, - и представим себе, что тащим в крепость тяжелую цепь. Куда бы мы ее потащили?
   - Это разумно, - заметил архонт, - но сразу можно догадаться, что в верхнем замке ее нет. Пойдем.
   Они пошли, рассуждая.
   - В верхнем замке ей делать нечего, - согласился с княжичем Петр, - ведь не из золота была сделана. Может к кузнице.
   - Что-то я здесь кузницы не видел, - отметил Алексей.
   - Была. Еще мальчонком я ее видел. Она была у самого обрыва, недалеко от стены, через которую мы лазали.
   Они подошли к той стене. Справа церковь святого Николая, слева круглая сторожевая башня, а за ней стена уходит к обрыву. Эта часть стены была усилена валгангом. Оглянулись на ворота. Да, сюда вполне могли подтащить цепь. От обрыва шагами отмерили длину цуга из двух лошадей и остановились у нижнего края земляной насыпи, рядом башня.
   - Вот где-то здесь они и остановились, - сказал Алексей. - Заглянем в башню.
   Вход в нее перекрывала дубовая дверь. Ударили несколько раз камнем по засову, и он отодвинулся. Под скрип петель вошли во внутрь башни. С потолка бахромой свисала серая паутина, едва видимая в полутьме. В противоположной от двери стороне чернел лаз на второй этаж, но лестницы возле него не было. Пол покрыт толстым слоем пыли. Возможно, со времени возведения башни сюда никто не заходил. Но нет. Слева от двери что-то навалено. Петр наклонился и поднял кузнечные клещи. Они лежали возле наковальни, закрепленной на кряжистом пне.
   - Выходит кузница здесь была? - предположил Алексей.
   - Да нет, - возразил рыбак, - она была там, где я сказал. Сюда могли занести инструмент.
   Он снова наклонился и, пошарив в куче, нашел открытый сосуд из обожженной глины. Края его были неровны - к ним местами прилипли темные куски пережженного железа. Сбоку торчало подобие горловины.
   - Вот и готовый кузнечный горн. Сюда, - сказал Петр, показывая уже на горловину, - поступал воздух.
   В башню вошел Константин. Увидев Алексея и его спутника, сказал:
   - Слышу кто-то стучит по башенной двери. Дай, думаю, проверю - кому это понадобилось. А это вы. Что-то ищете?
   - Вот нашли инструмент кузнеца, - сообщил Алексей, - хотя искали цепь.
   Алексей рассказал Константину о новостях и своих соображениях по поводу цепи.
   - Выходит ее не утопили, - обрадовался Константин, - значит есть смысл искать.
   Подумав, добавил:
   - Единственно где я не рылся, это - волганг. Теперь, после ваших расчетов, есть полный смысл разбросать эту землю и убедиться, что и там ничего нет. А пока…
   Он наклонился к куче хлама, в которой только что рылся Петр.
   - Где-то здесь я видел лопату с короткой ручкой, - проговорил он, всматриваясь. - Да вот она.
   Они подошли к волгангу. Константин сказал:
   - Сейчас я пройду по всей длине. Если не найдем, то тогда уже разбросаем его весь.
   - Так цепь - не иголка. Если она здесь, то найти ее будет не трудно, - высказал свое мнение Алексей.
   - Дай-то Бог, - ответил Константин и только начал копать, как раздался скребущий звук. - Тут что-то есть! - воскликнул он и силой ударил лопатой по тому месту, откуда раздался этот звук. От удара лезвие лопаты согнулось
   - Зачем инструмент портишь? - полушутя спросил Алексей
   Константин уже не копал землю, а скреб ее. На очищенном от земли месте показалось железное кольцо, тело которого было толщиной в два пальца!
   На другой день цепь откопали и во всю длину вытянули по двору. Алексей мерил ее шагами, проверял целость звеньев и просто любовался ею.
   Радовало и то, что успели. Заканчивался март, а с ним утихали зимние ветры, с тем открывалось большое мореплавание. Именно в этот период времени и следует ждать ответных ударов генуэзцев.  Если, конечно, они вообще будут.
   Веревкой замерили расстояние между штырями, что на мысах, сравнили с длиной цепи и убедились, что ее хватит. Одно звено цепи было разрублено. Иначе бы не сняли цепь с восточного мыса. Теперь, чтобы соединить цепь с оставшимся звеном, нужно его сварить. Для этого на том месте возвели подобие кузницы. Из-за нехватки места, меха расположили на баркасе и, сшив из кожи трубу, подвели ее к горловине горна. Цепь погрузили на два баркаса и повезли к месту ей предназначенному.
   Когда закончили кузнечные работы, началась самая трудоемкая - натягивание цепи и набрасывание последнего звена на штырь западного мыса. Усилий шести пар вёсел оказалось мало, чтобы с помощью веревок натянуть цепь. Призвали еще два экипажа. Один поставили на тягу, а другой поддерживал цепь в ее середине. И вот последнее звено заняло свое место на штыре. Его, как могли, согнули, чтобы не было соблазна совершить эту операцию в обратной последовательности. Теперь в бухту могли пройти только баркасы, высота цепи над уровнем воды позволяла это сделать, а более крупным судам путь был заказан.

                ГЛАВА IХ
                ВСТРЕЧА РОДСТВЕННИКОВ.
   Де-Орто не знал, что вместе с письмом к Карло Ломеллино консул отправил своему начальству депешу, в которой клеймил вероломство владетеля Теодоро и живописал свои энергичные усилия. Но, как часто бывает в жизни, коварство победило справедливость, но оно не должно остаться безнаказанным.
   У Генуи появился весомый повод наказать Теодоро, отобрав у него вместе с Чембало и порт Каламиту - единственный выход в море! Депеша была составлена в таких радужных тонах, что читающий ее должен был проникнуться чувством благодарности к консулу Кафы, который предоставил республике редкий случай расправиться с последним конкурентом на Черном море.
                ***
   Двое суток Джованни де-Орто со своими тремя галиотами болтался в открытом море, поджидая флот Ломеллино. Проходя траверзом Чембало, бывший консул с трудом погасил желание подойти поближе и попугать греков.
   Терпения хватило на большее: он видел в море рыбацкие баркасы, но не потопил их. Он порадовался своей выдержке, поставив ее в один ряд с мудростью и, от осознания этого, почувствовал удовольствие. Чтобы оно не погасло, продолжил поиски в себе и других способностей.
   Разве не умно он поступил, дав возможность врагу тешиться своей кажущейся безнаказанностью? А вот когда флот закроет выход в море, потрясение врага будет настолько сильным, что сразу потеряют волю к сопротивлению и его можно будет взять голыми руками!
   Ведь благодаря де-Орто Генуя поняла какие выгоды сулит кажущаяся потеря, поэтому и решилась на затраты, организовав дорогостоящую карательную экспедицию. Приятные мысли обволакивают его.
   Даже природа живет в унисон с ним: взгляд нежат лучи заходящего солнца, лицо ласкает бархатный эфир. За бортом галиота раздаются тихие всплески волн. Они приятны его слуху, их размеренность вселяет надежду на благополучное окончание кампании.
   Будто по его велению на горизонте возникли паруса. На фоне розового заката они казались черными черточками. Он уже представил себе как Карло остановится возле его кораблей, и они проведут радостную ночь в родственной беседе, но генуэзский флот продолжил свой путь, не сбавляя скорости. На флагманской галере был поднят сигнал: «Следуйте за мной!» и де-Орто ничего не оставалось как выполнить его.
   Глубокой ночью корабли эскадры подошли к берегам Чембало. На Консульской башне не горел маяк, но это не помешало опытным капитанам правильно сориентироваться и положить корабли в дрейф в разумной близости от входа в чембальскую бухту. Это случилось 4 июня 1434 года.
   С рассветом с галеры «Св. Георгий» дан сигнал: «Командующий ждет командира кафинской флотилии». Де-Орто, не мешкая, сел в лодку и направился по вызову.
   Ломеллино ждал его у трапа. Они обнялись и, под восторженные выкрики экипажа, придерживая друг друга за бока, направились в каюту командующего. Де-Орто проигрывал Ломеллино не только в росте, но и в ширине талии. Карло, выходец из Сицилии, смог сохранить не только темперамент, но и поджарость своих предков- крестьян.
   В каюте был накрыт стол на двоих. Первое, что спросил Джованни, было:
   - Как здоровье моей дорогой сестры?
   - Я уже три месяца как в море, - ответил Карло, - но когда расставались, она была весела, здорова и передавала тебе привет.
   Уловив взгляд гостя, который был удивлен сервировкой стола только на две персоны, Ломеллино пояснил:
   - Я посчитал, что наша встреча с глазу на глаз будет более полезна, чем в широкой компании. Как ты думаешь, я прав?
   - Конечно, Карло. Ведь нам есть о чем поговорить, а лишние языки только помешают.
   - Не только помешают, Джованни, но могут быть и опасны. Но можешь успокоить свою христианскую совесть. Я разрешил выдать всем экипажам по две лишних порции вина в честь встречи с моим знатным родственником. Так что там все сейчас пьют за твое здоровье.
   - Как ты добр, Карло.
   Спустя некоторое время, Ломеллино, отставив от себя кубок, сказал:
   - Честно скажу тебе, Джованни, не будь твоего слезного письма, я никогда бы не согласился на этот поход. У меня там настоящая война с королем Арагона, а тут придется возиться с какими-то рыбаками, от победы над которыми ни славы, ни добычи.
   - Ты прав, Карло, но твоя услуга не забудется родом де-Орто. Ведь ты спасаешь меня от суда!
   - Я понял это из твоего письма. Теперь расскажи подробнее как грекам удалось обхитрить тебя?
   - Признаться, Карло, я не знаю как это у них получилось. Я был на мессе…
   - Я знаю об этом. Неужели у тебя не было в городе своих людей, которые могли бы предупредить тебя о готовящемся нападении?
   - Я передоверился торговому приставу, вот он и подвел.
   - Не обижайся, Джованни, но у меня сложилось впечатление, что ты действительно заслуживаешь суда.
   Де-Орто было вскипел, но Ломеллино не только старший по службе, но и по возрасту, поэтому промолчал, склонив повинную голову. Зять налил ему в кубок вина и дружелюбно сказал:
   - Выпей, легче станет. У тебя сколько людей?
   - Сто пятьдесят, не считая экипажей.
   - Не густо, но с моими людьми будет шесть тысяч. Признаться, нам столько и не надо.
   - А сколько надо?
   - События покажут. Сделаем так. Всей операцией будешь руководить ты.
   Увидев растерянность и удивление в глазах родственника, пояснил:
   - Чтобы не попасть под суд, тебе придется потрудиться. К твоей численности, я дам… еще пятьсот человек. К тому ты получишь еще три галеры с экипажами.
   - А где будешь ты? - невольно спросил де-Орто, чем заметно удивил зятя.
   - Ты знаешь, дорогой Джованни, я как-то не привык делать пустую работу, поэтому буду пить вино в этой каюте и ждать сообщения о твоей победе.
   Шурин несколько помолчал, а потом смущенно сказал:
   - Ты знаешь, Карло, я никогда не брал крепостей.
   - Я догадываюсь, но у тебя есть опыт сдачи крепости, чего нет у меня. Вот мы и поделимся опытом, и совместными усилиями свернем шею твоим обидчикам.
   - Но, Карло, я не знаю даже с чего начинать! - с отчаянием в голосе заявил шурин.
   - Я помогу тебе в этом, мой друг. Запомни. Все в жизни начинается с разведки. Даже, прежде чем жениться на твоей сестре, я все разведал и когда убедился, что эта партия меня устраивает, женился. Итак, повторюсь, все начинается с разведки. За ней анализ. Сейчас же зададимся вопросом: что нам следует разведать? Численность врага нас не интересует. Ясно, что их не больше тысячи. Я прав?
   - Я думаю и этого нет.
   - Значит следует подумать только о том как войти в соприкосновение с противником без заметных потерь и выяснить где следует нанести решающий удар.
   - А для этого нужно будет войти в бухту, - догадался де-Орто.
   - Это решение было бы достаточным, если бы ты собирался к ним в гости, а так, прежде чем войти в бухту, контролируемую врагом, тебе нужно будет поинтересоваться какими сюрпризами он намерен тебя встретить. А то, что они будут, сомневаться не приходится, если вспомнить как бесцеремонно они с тобой обошлись.
   - О, Карло!
   - Я понимаю, об этом неприятно вспоминать, но и забывать не следует. Так вот, для нашего случая будет достаточно послать в бухту несколько лодок. Потеряешь одну или две - не беда. Ущерб будет покрыт знанием замысла врага и его возможностей. Разгадав уловки врага, ищешь им противодействие. Это все пригодится при последующих шагах.
   - Последующих шагах, - как сомнамбула, повторил де-Орто и вдруг встрепенулся:
   - Но там, Карло, стены! Я как вспомню о них, мне дурно становится!
   - На этот случай понадобятся пушки.
   - Но у меня их нет!
   - Они будут на галерах.
   - Ты мне их дашь?
   - Зачем бы я их вез за три моря? Теперь в Европе не воюют без пушек.
   - Кстати, их не было в Чембало, нет и в Кафе.
   - Зато есть у меня, - не без гордости заявил Ломеллино.
   Пока родственники беседовали, капитаны произвели перестановку кораблей и строй эскадры приобрел форму дуги, обращенной внутренней частью в сторону Чембало. Затем в нее вошли три галиоты и столько же галер. Они выстроили уже малую дугу. При построении бралась в расчет дальность стрельбы баллист, чьи конструкции топорщились на ближайших к устью башнях.

                ГЛАВА Х
                БОРЬБА ЗА ЦЕПЬ
   Алексей проснулся от громких выкриков, доносившихся со двора верхнего замка. Сердце сжалось от предчувствия чего-то неприятного. Наскоро одевшись, побежал не вниз, чтобы узнать причину тревоги, а вверх, чтобы увидеть ее. Он судорожно карабкался по вертикально стоящим лестницам с этажа на этаж и, наконец очутился на верхней площадке донжона.
   Одного взгляда вдаль хватило для того, чтобы понять, что послужило причиной тревоги. Первые лучи солнца бесстрастно освещали армаду кораблей, образовавших у входа в бухту две неравновеликих дуги. Да, не поскупилась Генуя. Видимо дорог им город Чембало, если пригнали под его стены такую силищу! И тут сердце сжалось нетерпимой болью. Оперся левой стороной груди о холодные камни парапета и замер уже не от боли, а от мысли, что намерения Генуи не ограничатся взятием Чембало. Они пойдут дальше и попытаются захватить Каламиту! Об этом, помниться, и предупреждал отец.
   Боль отпустила, и он снова стал всматриваться вдаль. Один из кораблей, находившийся крайним во внутренней дуге, выступил несколько вперед. Что если попробовать наказать его за самоуверенность и тем самым дать врагу понять, что будет иметь дело с людьми готовыми к сопротивлению. Он призывно крикнул в сторону ближайшей к устью башни.  Его увидел расчет баллисты. Он показал на тот корабль и подал руки вперед, что означало - стреляй! Его поняли и засуетились. Раздался щелчок и рычаг, наткнувшись на препятствие, вытолкнул вперед камень. Тот сделав крутую дугу, упал на палубу, зацепив при этом одну из рей. Она поломалась и парус скособочился. Удачный выстрел вызвал суматоху на корабле и восторг на башне.
   В сторону кораблей полетели камни с других баллист. Было видно, что генуэзские капитаны недооценили возможности греческих стрелков. Многие снаряды достигали цели, и корабли, стоящие во внутренней дуге, понесли значительные потери. Стрельба прекратилась как только генуэзцам удалось убраться ближе к внешней дуге.
   Вот от кораблей отошли три лодки и, став в кильватер, погребли в сторону устья бухты. Алексей подумал, что они не представляют угрозу для обороны, но если войдут в бухту их можно будет захватить, а от пленных узнать о планах врага.
   - Не стрелять! - крикнул он и поднял вверх перекрещенные руки.
   Его приказ продублировал Константин и лодки беспрепятственно продолжили свой путь. На каждой было по три матроса. Один из них стоял на носу чуть ли не в рост. С передней шлюпки заметили цепь. Впередсмотрящий обернулся к сидящему на корме и что-то сказал. Лодки не стали заходить в устье, а пошли вдоль него. Остановились у восточного мыса. Один из матросов взобрался на него. Константин раньше всех сообразил, что надо делать. Скомандовал, и с баллисты, которая была нацелена на восточный мыс, выстрелили. Заложенные в ее зев мелкие камни, веером накрыли вражеского матроса. Он кулем свалился в воду. Его выловили, и лодки, уходя от обстрела, на скорости направились к кораблям.
   Узнав, что устье залива перекрыто цепью, де-Орто растерялся. По словам матросов она накрепко заделана на мысах и под ней корабли не пройдут. Как теперь попасть в бухту? В отчаянии он вскочил в связную лодку и помчался к флагманскому кораблю. Как кошка, преодолевая одышку и дрожь в коленях, взобрался по веревочной лестнице на борт «Св. Георгия». Оттолкнув часового, ворвался в каюту генерала. Окно каюты было зашторено.
   - Кто там? - раздался голос из-за занавеси, - Уже утро?
   - Карло, это я - Джованни!
   - Ты уже взял крепость? Молодец!
   - Нет, Карло, я пришел сказать, что вход в бухту перегорожен цепью!
   - Зачем мне это знать? - спросил Ломеллино, выходя из спальни.
   - Я хотел спросить, что мне делать дальше? Ведь ты ничего о цепи не говорил.
   Едва сдерживая гнев, генерал сказал:
   - Я тебе говорил о сюрпризах. Это один из них.
   - Так что с ней делать?
   - Избавляться!!
   - Как? Матросы говорят, что она крепко заделана и ее просто так не снимешь.
   - Рубить!!
   - Извини, Карло, я не знаю как это делается.
   - Иди к моему капитану, и он тебе все объяснит.
   Губы де-Орто дрогнули: вот-вот расплачется.
   - О, Карло, зачем ему знать, что я такой беспомощный?
   Тонкие губы Ломеллино растянулись в улыбке.
   - Ладно. Сделаем иначе. Прикажи своему капитану выделить комплект инструментов для рубки железа и матросов к нему. Неужели это так сложно?
   - Теперь я вижу, что не сложно.
   - Вот и иди. Приходи ко мне только после взятия крепости. Это приказ!
                ***
   К восточному мысу устремилась шлюпка. В ней четверо. Это видел Алексей. По его команде в бухте засуетились и вскоре в сторону устья помчался баркас с лучниками на борту. Едва два матроса взобрались на скалу и начали приноравливаться к рубке цепи, как из устья бухты вылетел баркас и с него в сторону мыса полетели стрелы. Лодка поспешно отгребла от скалы и остановилась на недосягаемом для стрелков расстоянии. С нее видели как враги сбросили с мыса убитых матросов, а инструмент забрали с собой.
   Несмотря на запрет, де-Орто поспешил к родственнику. Тот не успел еще одеться. Насупив брови, выслушал его сбивчивый рассказ и, не скрывая неудовольствия действиями шурина, спросил:
   - Так зачем ты прибежал? Прибежал, чтобы поделиться со мной очередной своей глупостью?
   - О, Карло!
   - Что Карло? Неужели не мог сообразить, что посылаешь людей не на праздник, а на войну? Почему не прикрыл?
   - Спасибо, Карло! Я только постоял возле тебя и мне стало ясно, что нужно делать!
   - Иди, Джованни, и дай мне хоть одеться, - сказал Ломеллино и улыбнулся ему вслед.
   Он понял, приказывай - не - приказывай, а шурин все равно будет к нему врываться, ибо у него, как и у его сестры, умственные способности совершенно не согласуются с древностью рода, а это гарантия того, что и для следующего шага придется снова переставлять ему ноги. Что делать, раз взялся помогать - помогай!
                ***
   Де-Орто распорядился и две галиоты направились к устью бухты с задачей охранять рубящих цепь. С одного из них спустили шлюпку, и она направилась к мысу. С башен крепости посыпались камни и галиоты, потеряв часть такелажа, отошли мористее. Раздались глухие удары кувалды. На этот звук выскочил из устья баркас, и на невольных кузнецов посыпались стрелы. С кораблей тоже стреляли, но многие стрелы не достигали цели, а которые и долетали, то впивались не в живую плоть, а в деревянные щиты, которыми со стороны моря были прикрыты люди. Бедняги, находившиеся на скале, оказались слишком легкой добычей.
   Баркас скрылся между скалами, а на галиотах стали думать как все же выполнить поставленную перед ними задачу. Матросы уже успели обозвать этот мыс «Эшафотом» и никак не стремились оказаться на нем. Тем временем, с третьей галиоты де-Орто костерил капитанов и требовал незамедлительного выполнения приказа. В шлюпку сели три «смертника», которым капитан обещал награду, и, не торопясь, погребли к «Эшафоту». Сверху посыпались камни и матросы, опасаясь быть убитыми еще до восшествия на лобное место, остановили движение лодки. Де-Орто, видя это, закричал в рупор:
   - Дайте этим сучим детям щиты! Пусть они прикроют свои трусливые задницы!
   Вторая лодка подвезла щиты и «смертники», воодушевленные вниманием высокого начальника к их уязвимым частям тела, направились к мысу. Прикрываясь щитами, они смогли взобраться живыми на скалу, но, чтобы рубить цепь должны быть свободны руки. Отложили щиты и принялись за работу. Одна галиота, рискуя парусами, подошла к устью, чтобы закрыть выход баркасу, но и это не помогло. Мыс был удачно накрыт камнями и у одного из матросов повисла рука. Другой отделался ушибом головы. Он подхватил раненого товарища и сполз с ним в лодку, радуясь тому, что может на «законном» основании остаться живым. Но радость была преждевременной. Из-под цепи вылетел баркас и с ходу врезался во вражескую лодку. Она перевернулась и матросы оказались в воде. С ближайшей галиоты баркас засыпали стрелами, и он замер, покачиваясь на тихой волне. Среди погибших был Иетр, староста рыбаков.
   Из рупора раздалось довольное рычание, а затем призыв-обещание:
   - По пять золотых дам тем, кто перебьет эту проклятую цепь!
   Де-Орто пришлось повторить свой призыв несколько раз, пока перед ним не возникли два солдата. Их лица были обрамлены густыми черными волосами. Из-под них поблескивали не менее черные глаза, а над всем этим выступали увесистые носы. Пораженный такой обильной волосатостью, де-Орто некоторое время рассматривал их, а затем повторил свое условие. Солдаты переглянулись и один из них сказал:
   - Синьор капитан, мы согласны сделать эту работу за двадцать золотых.
   Де-Орто задохнулся от такой наглости.
   - Каждому?!
   - Нет, синьор капитан, каждому по десять, а сложить, то и получится двадцать. Мы братья, поэтому всегда складываем.
   - Согласен. Немедленно в лодку. Перерубите - двадцать золотых ваши!
   - Нет, синьор капитан, мы бы хотели получить деньги вперед.
   - Не надо нарушать условие! - урезонил их «капитан». - Я сразу сказал - перерубите - золото ваше!
   - Тут что-то не так, синьор капитан, перерубим цепь на «Эшафоте», а деньги будут на корабле. Не могли бы вы, синьор, быть рядом с нами и тут же произвести расчет за проделанную работу?
   - Выдумали! Вернетесь и получите!
   - Но нас могут убить на обратном пути.
   - Могут! Тогда вам вообще ничего не нужно будет
   - Но золото будет уже наше.
   - Вы сначала перерубите, и только тогда оно будет ваше!
   - Перерубим, синьор капитан. Ведь мы кузнецы!
   Если бы у бывшего консула были деньги, он отдал бы их. Желание овладеть крепостью было сильнее всех других чувств, и он, не морщась, отсчитал бы эти проклятые кружочки, но их у него не было! Когда он кричал о золотых, то в это время думал о цепи, а не о том как он будет рассчитываться.
   - Я сказал после, значит после - твердо сказал он и добавил, - учтите, я мог бы послать вас туда и без денег.
   Братья пошептались на каком-то тарабарском языке и один из них сказал:
   Так и быть, синьор, мы согласны на «после», но не могли бы вы показать нам эти монеты?
   - Вы думаете я ношу с собой такую сумму?!
   - Мы понимаем, синьор, но мы можем подождать пока вы вынесете их из каюты.
   - Вы мне не верите, сучьи дети?
   - Простите, синьор капитан, если мы вас обидели. Мы не хотели этого. Дело в том, что я давно не видел золота, а брат мой вообще  его не видел.
   - Золотые мои, откуда вы такие? - спросил де-Орто, очень хорошо понимая братьев - он и сам давно не видел золота.
   - Мы из Армении, синьор капитан. Я - Вардан, а брата зовут Гайк. Мы верим вам, синьор капитан, у вас честные глаза.
   - Перерубите цепь, и я вас озолочу! - пообещал синьор с честными глазами, заранее зная, что не только озолотить, но и посеребрить он их не сможет, но это будет после, а сейчас - цепь и только она!
   Эти переговоры вызвали большой интерес у экипажа корабля. Смертельное задание получило привкус развлечения и поэтому возбудило азарт. Он перебросился на соседние корабли и началось повальное гадание по трем аспектам: перерубят или не перерубят, останутся живыми или нет, рассчитается с ними начальник или нет? Заключались пари на деньги, на вещи, на услуги.
   Армяне стали центром внимания. Теперь все знали их имена, хотя не каждый мог твердо обозначить каждого из них по причине их внешнего сходства, многие стремились дотронуться до них, что вызвало недоумение и неудовольствие братьев, ибо мешали им собираться
   Они же развязали свои мешки и достали оттуда панцири и легкие салады с назатыльниками. Начали экипироваться. Верящие в успех мероприятия удивились этому и расстроились. Ведь стоит в такой амуниции попасть в воду, как сразу устремишься на дно. Попытались отговорить братьев так «наряжаться». Вардан спокойно пояснил:
   - Если и случится попасть в воду, то все равно утонем, ведь мы не умеем плавать. Озеро Севан от нашей деревни далеко было.
   Эта новость привела к лихорадочному пересмотру заключенных пари. Количество оптимистов значительно уменьшилось, но зато повысились их ставки
   Кроме экипировки, братья удивили окружающих тем, что у них для этого случая был собственный инструмент. Они взяли с собой не кувалду, а молоток весом не более трех фунтов и два остро отточенных зубила.
   Солнце склонилось к горизонту, когда лодка с братьями направилась к «Эшафоту», а к устью бухты - галиота. Снова посыпались камни, но лодка не остановилась: гребца прикрывали щитом, а броневая защита хорошо выдерживала каменный дождь. Братья, несмотря на тяжесть доспехов, легко взобрались на мыс - сказалась привычка лазить по горам. Вардан осмотрел место рубки и осуждающе покачал головой.
   - Смотри, Гайк, где они рубили. Место же висит. Они могли так тюкать до самого Страшного суда и ничего не добиться.
   - Вижу, - ответил Гайк, - они же не кузнецы, а матросы.
   Вардан выбрал место на цепи, которое плотно лежало на скале, слегка постучал по нему и, убедившись, что оно не вибрирует, приставил к нему зубило, предварительно поплевав на лезвие. Удар молотка и на звене осталась глубокая зарубка. Второй удар Гайку сделать не удалось - крупный камень ударил в спину и он буквально лег на зубило, выбив его из руки Вардана. Оно, звеня, отскочило в сторону. Гайк успел дотянуться до него и предотвратил падение в воду. Вардан, увидев это движение, радостно промолвил:
   - Вижу, твои кости целы!
   - Бог миловал, - ответил Гайк и, приняв стойку, ударил молотком по зубилу.
   - Слабый удар, - заметил Вардан, - видно спина не дает замахнуться?
   Гайк кивнул головой. Они поменялись местами и продолжили работу. Защитники крепости поняли, что мелкими камнями эту пару не собьешь. Стали посылать в них крупные камни, но кузнецы - не корабль, в них попасть труднее. Из-под цепи показался баркас.
   - Ложись, - крикнул Вардан, который первый увидел это.
   Они упали головами в сторону стрелков и стрелы только скользили по их панцирям. С галиоты тоже начали стрельбу. Когда экипаж баркаса был перебит, корабль отошел от мыса, ибо стал нести значительные потери от обрушившегося на него каменного потока. Братья же, избавившись от угрозы быть застреленными, ускорили темп работы и цепь, дрогнув, сползла в воду. Это событие вызвало восторженные крики на кораблях и гробовое молчание в крепости. Даже баллисты перестали швыряться камнями.

                ГЛАВА ХI
                ГОРОД В ОГНЕ
   Алексей с высоты донжона руководил боем, радовался успехам своих бойцов, но одновременно видел как упорен враг. Он нес большие материальные и людские потери, но ни на миг не снижал свое стремление открыть доступ в бухту. И вот их усилия дали результат. Теперь ничто не мешает им ввести в бухту свои корабли.
   Весть об этом какими-то путями достигла ушей населения города, и Алексей увидел как оно устремилось по единственной дороге в ближайший лес, где переждут страшные дни мародерства, а потом вернуться в свои дома и все пойдет как в былые времена, с той разницей, что произвол властей будет более разнузданным. Ведь правильно сказано, что все возвращается на круги свои, но только в худшем виде. Терзаясь, люди будут вспоминать предшествующие дни, как светлое прошлое, и одновременно проклинать его, Алексея, за то, что сначала поманил, а потом не смог защитить.
   Какая-то неведомая сила нашептала ему,  что стоит перевалиться через парапет и удариться о камни, как сразу исчезнут все терзания. Сделал движение, но вдруг пронзила мысль, что в нем происходит борьба чистого с нечистым, и он становится рабом греха. Перекрестился, покаялся короткой молитвой и медленно отошел от парапета. Святой дух победил.
   Солнце еще не кануло в море, как три вражеских судна, одно за другим, вошли в бухту. Выстрелы баллист, установленных на башнях нижнего замка, засыпали корабли камнями, что нанесло им существенные потери, так как на их борту были не только экипажи, но и десантные отряды. При первой же возможности, десант резво устремился в обезлюдевший город. Там было безопасней, чем на кораблях. За ними на берег сбежали и многие матросы.
   Враг не щадил немощных стариков, которые не могли сами передвигаться, поэтому и остались в городе. Опустошенные дома безжалостно поджигались, ярко освещая те места, где еще не успели побывать грабители. В городе орудовала не армия, а свора перепившихся бандитов. Город горел, его кровавые блики отражались в бухте, в крепости стали гуще тени.
   Константин приказал Тавриону произвести вылазку с задачей уничтожить как можно больше врагов. Выйти через ворота было невозможно так как бухта контролировалась врагом. Одна галиота стояла у Консульского причала, а две других у рыбацкого берега. Отряд Тавриона, вооруженный только мечами, быстро, воспользовавшись валгангом, преодолел стену.
   Таврион выбирал еще не ограбленные дома и устраивал в них засаду. Потерявшие бдительность генуэзцы, становились легкой добычей для его бойцов. Случилось так, что и дом Петра, стоявший на пригорке, был еще цел. Юноша прошел по пустым комнатам. Он думал застать Маланью, но ее не было. В доме, как всегда порядок, только крышка сундука была отброшена, и он был почти пуст.
   Тут послышался топот многих ног, и во двор вломилась ватага грабителей. Кто-то бросился в сарай, но оттуда раздался не визг свиньи, а вопль человека. В доме же они напоролись на меч Тавриона. Он покинул этот дом только после того как генуэзцы, разобравшись в обстановке, вознамерились взять штурмом этот непокорный объект
   В бухту вошла галера, и с нее снова высадился десант. В нем не было необходимости, но таково было решение командующего де-Орто. Грабить было нечего, поэтому начался стихийный дележ уже награбленного.
   Закипел самый настоящий бой, но только не за город. Это вынудило де-Орто сойти на берег, чтобы попытаться прекратить самоуничтожение вверенного ему войска. Но когда его чуть самого не убили, он вернулся на корабль.
   В это время, воспользовавшись тем, что все внимание моряков сконцентрировано на событиях в городе, приоткрылись створки крепостных ворот и между ними проскочили люди с зажженными факелами. Они стали забрасывать ближайший к ним галиот. Тот запылал.
   Отряд Тавриона под напором опомнившегося врага стал отходить к берегу бухты. Сарай, у которого он поменялся местами с Маланьей, ярко горел, освещая причалившие к берегу галиоты. Третья галиота пылала у крепостных ворот. Командир поставил задачу, и в галиоты полетели горящие головешки. Скоро и эти корабли запылали. Преследователи, вместо того, чтобы броситься на врага, устремились на суда, чтобы успеть спасти, занесенную туда добычу. Этим воспользовался отряд Тавриона и скрылся в темноте.
   Де-Орто слишком поздно оценил обстановку - его флот уже горел. Он пытался воодушевить матросов и солдат на тушение пожаров, но им было не до него - они спасали своё добро, добытое грабежом. 
   Капитан единственной не горевшей галеры, отвел ее к центру бухты, оттуда наблюдал за происходящим на берегу. Среди метающихся силуэтов он заметил массивную фигуру де-Орто. Тот неподвижно стоял у берега и видимо размышлял, над дальнейшими действиями вверенного ему войска.
   Капитан решил, что на борту корабля ему будет гораздо удобнее и безопаснее этим заниматься. Он подозвал к себе матроса и, показав на застывшую на берегу фигуру, приказал доставить ее на борт.
   - Как мне к нему обратиться? - спросил матрос.
   Капитан проинструктировал посланца и тот направился к берегу. Согласно указанию, матрос не приткнул лодку к берегу, а остановился поодаль от него и стал звать:
   - Синьор консул, синьор консул!
   Де-Орто сразу не сообразил, что зовут его, но в ту сторону все же посмотрел и увидел машущего ему матроса.
   - Синьор консул, - снова крикнул он, - я сейчас подгребу, а вы быстренько прыгнете в лодку, а то эти пьяницы могут опередить вас.
   Капитан галеры встретил де-Орто почтительным поклоном и не менее приятными словами:
   - Синьор командующий, поздравляю вас с завоеванием города. Моя пехота пока на берегу, но экипаж удалось удержать. Какие будут дальнейшие указания?
   Уставший до изнеможения «командующий» не знал каких указаний ждет от него этот учтивый капитан, поэтому спросил первое, что пришло в голову:
   - У вас пушки есть?
   - Четыре пушки в вашем распоряжении, синьор командующий!
   - В таком случае ударьте по крепости!
   - Укажите цель, синьор командующий.
   - Цель - ночь! - выкрикнул де-Орто и выкинул вперед руку. Так его предки когда-то приветствовали Цезаря.
   Галеру развернули к крепости кормой. На ней и были установлены пушки. Один за другим прозвучали четыре выстрела. Они перекрыли все звуки, раздававшиеся в округе до этого, их всполохи ослепили всех вокруг. Это случилось в ночь на воскресенье 6 июня 1443 года.
                ***
   Солнце осветило сначала крепость, а потом заглянуло в бухту. Над городом, прижатый утренним туманом, низко стелился удушливый дым. На воде курились три ребристые коробки сгоревших галиот. На берег выносились трупы героев, погибших при «штурме» города. Так это будет представлено в реляциях. Потом их погрузят на галеру и вывезут в открытое море похоронят с почестями.
   С площадок крепостных башен осажденные молча созерцали результаты ночного побоища. Но ни штабеля убитых врагов на берегу, ни сожженные галиоты, сквозь ребра которых светило солнце, не могли утешить их души. Они были потрясены ночным громом и теперь, глядя на черные тела пушек, не в силах были представить как из них мог вырваться тот грохочущий треск. Никто из них никогда не видел этих, завезенных из Европы, чудищ, поэтому их страх был сродни суеверному.

                ГЛАВА ХII
                ПУШКИ И ЗОЛОТО
   Ломеллино встретил родственника на палубе «Св. Георгия» и, обняв, восторженно сказал:
   - Джованни, ты - герой! Взять такой город за один день! Признаться, я собирался ждать этого события не меньше недели! А тут за один день! Надеюсь и на крепость ты потратишь не намного больше времени. Дерзай, мой мальчик, и родина оценит твои заслуги!
   После этой тирады Ломеллино направился не в каюту, как ожидал де-Орто, а к трапу. При этом громко сказал:
   - Нет, дорогой Джованни, я не собираюсь отнимать у тебя заслуженную славу.
   «Дорогой Джованни» и словом не обмолвился, а тут получалось так, будто он предлагает Карло поделиться своим успехом. У трапа, где они оказались вдвоем, Ломеллино поинтересовался:
   - Ты что-то хотел спросить меня?
   - И многое, Карло, но ты не пригласил меня в каюту, а я так хотел услышать твое напутствие.
   - А что по-твоему я сейчас делал?
   - Ты хвалил меня и это пригодится в будущем, но никак не поможет взять крепость.
   - Разве я не воодушевил тебя?
   - Воодушевил, Карло, воодушевил! После этого я готов пробить стену собственным лбом! Только прикажи!
   - Не надо, Джованни. Даже паршивый забор крепче твоего лба, а тут стена. Самая маленькая пушка сделает это гораздо лучше твоего лба. Таким образом, прокладывай себе путь в крепость пушками. Вспомни как легко это сделали твои враги.
   - О, Карло, ты опять об этом! Ты забыл, что я до сих пор не знаю как они это сделали?
   - А это и необязательно знать, Джованни. У каждого полководца свой почерк. Для начала подскажу. Спусти пушки с галеры на землю, поставь там, где найдешь нужным и начинай долбачить стену. Когда она завалится, не спрашивая разрешения у врага, вводи в брешь свои войска. Да, чуть не забыл. Алексея, принца теодоринского, оставишь живым. Генуя хочет поиграть с ним в политические игры.
   - Как жаль, - воскликнул де-Орто, - я хотел поиграть с ним в «кошки-мышки».
   - Кто же тебе мешает это сделать? Кошка же не всегда съедает свою жертву. Порою даже отпускает, а потом хлоп лапой. А то подбросит кверху и ловит ртом, но не ест. Я думаю, и ты сможешь хорошо позабавиться.
   - Чтобы я делал без тебя, Карло! - расчувствовался де-Орто.
   - Мы родственники, Джованни, и этим все сказано. Иди, да помогут тебе святая Мадонна и ее сын - Иисус Христос! Да, чуть не забыл. Пополудни я пришлю к тебе еще одну галеру с отрядом. В общем у тебя будет более тысячи человек. Этого вполне хватит, чтобы мышка оказалась в твоих нежных лапках.
                ***
   Алексей стоит на площадке донжона и отрешенно смотрит вниз. Каким-то смазанным взглядом видит как галера подошла к Консульскому причалу, и с нее сняли пушки. Он даже не задумался над тем, зачем они это делают. Его мозг занят событием прошедшей ночи - пушечной канонадой. Почему ни одна из этих пушек не прогремела у него над ухом в то время когда он уговаривал отца пойти на этот безумный шаг? Но почему он считает, что этого не было? Разве предсказание гадалки не было подобным пушечному грому? Как она сказала? «Будете иметь дело с жестокой действительностью и с жестоким принуждением». Какой еще грохот тебе, глупец, нужен был?
   Услышал грозное предупреждение - замри! Не шевели ни одним пальцем, не спорь с судьбой! Но нет! Тебе хочется испытать себя, поэтому пренебрегаешь не устраивающими тебя мрачными предсказаниями, и бросаешься, сломя голову, в неизвестность. Расплата за попрание указаний свыше - неукоснительна и, к сожалению, никогда не бывает недостаточной.
   Раздался пушечный выстрел, потом еще и еще. Это вывело его из забытья, и он осмысленно посмотрел в сторону откуда пришли эти страшные звуки. На севере над крепостной стеной появился не то дым, не то пыль. Неужели началось? Быстро. Спешат. Он начал спускаться вниз. У башни его встретил встревоженный Константин.
   - Они рушат стену, господин, - сказал он.
   - Пойдем.
   Они взошли на площадку ближайшей от пушек башни. Там уже находился Таврион. Он показал на участок стены, находившийся между привратной башней и той, на которой они стояли.
   - Они сюда стреляют.
   Напротив стены пригорок был срезан и на образовавшейся площадке были установлены четыре пушки. Их тела опирались на подложенные поперек бревна, а тыльная часть упиралась в забитые в землю колья. За ними располагались два решетчатых очага, где тлели угли. Из углей торчали металлические прутья. Ими воспламеняли порох, насыпанный у запального отверстия.
   Стоящие на башне заворожено наблюдали за манипуляциями канониров.
   - Сейчас выстрелят, - сказал Таврион, и выстрел последовал.
   - Так и будем стоять? – буркнул Алексей. - Надо же что-то предпринимать.
   - Давай поразмыслим, - предложил Константин. - Сейчас мы не можем им помешать. Ворота под присмотром галеры и отряда, сгрудившегося рядом, их не откроешь. Отсюда достать не сможем ни стрелой, ни камнем из баллисты. Дальнобойность у пушек гораздо выше наших возможностей. Они, как видно, все рассчитали.
   - Я не согласен с тобой, командир, - сказал Таврион, - всего предусмотреть невозможно. Вот смотри. Они ожидают, что мы, потеряв голову, ринемся в ворота. Слева все их войско. А что есть справа? Кроме пушкарей, никого.
   - Но там и нас нет, - заметил Алексей.
   - Правильно, господин. Вот здесь мы и должны появиться.
   - Разве только ночью, - сказал Константин, - днем через стену незаметно не перелезешь.
   - Так думают и наши враги, но есть и другой путь. О нем еще Петр говорил, царство ему небесное.
   Все трое перекрестились.
   - Ты намекаешь на торец стены над обрывом? - спросил Константин.
   - О нем. Там есть небольшой выступ, по нему и можно пройти на ту сторону.
   - Интересно! - воскликнул Алексей. - Мы не знали о нем раньше?
   - Я знал, - ответил Константин, - и даже осмотрел это место. Вся беда в том, что там держаться не за что - стена гладкая, как стекло. Мальчишки как-то лазили, а взрослым это не под силу. Стоит чуть отклониться или посмотреть вниз и…
   - А я пройду! - заявил с задором Таврион.
   - Пусть так, но что ты один сделаешь?
   - Зачем один? Я перелезу, протяну за собой веревку, держась за нее, пройдут и другие!
   - Следует попытаться, - сказал Алексей.
   - Вот и хорошо! - воскликнул Таврион. - Я и веревку со штырями уже приготовил!
   - Только так, Таврион, в бой не ввязываться, - приказал Константин. - Всех все равно не перебьешь. Твоя основная и единственная задача - уничтожить пушкарей. Выполнишь и сразу уходи тропинкой между теми холмами.
   Константин показал рукой на седловину, поросшую лесом.
   - Вы будете налегке, - продолжал Константин, - поэтому сможете оторваться от погони. Ночью мы будем вас ждать. Отвлечем врага суетой у ворот, а вам спустим лестницы с валганга.
   С высоты башни они видели как Таврион выбежал во двор и заливисто свистнул. К нему стали сбегаться его бойцы. Раздался очередной выстрел и башня вздрогнула. Алексей с тоской посмотрел в сторону удара ядра о стену и его осенило. Он сказал Константину:
   - Спустись вниз и прикажи разбирать казармы и весь материал сносить к той стене. Так мы подкрепим ее, а если обрушится, то врагу трудно будет преодолеть наши завалы.
   Внизу закипела работа. «Теперь к выстрелам пушек будут меньше прислушиваться, все будут заняты делом», - подумал Алексей и обернулся снова к пушкам. Все по-прежнему: у пушек суетились, у ворот бездельничали. Вдруг раздалась зычная команда:
   - Приготовиться! Сомкнуть ряды! Открыть ворота!
   И тут же раздались удары о воротные запоры. Что за безумие?! Кто разрешил? Он видел как вражеский отряд встрепенулся, сонливость как рукой сняло. Даже артиллеристы замерли и уставились в сторону ворот. Вдруг справа что-то мелькнуло.
   Он посмотрел в ту сторону и увидел бегущих к пушкам бойцов Тавриона. Мечи взметнулись и канониры безропотно, как бараны, повалились на землю. К ним бросились на выручку, но спасать уже некого! Несутся по тропинке воины Тавриона, а он, подобный сверкающей звезде, за ними. Остановится, подпустит к себе наиболее резвого преследователя, поразит его мечем и снова бежит.
                ***
   Де-Орто, узнав о гибели артиллерийских расчетов, обратился к капитану галеры с требованием их субституции. Тот пожал плечами и, стараясь быть вежливым с родственником генерала, ответил:
   - Да будет известно синьору командующему, что специалисты пушечных дел - не камни и на дороге не валяются. Эти ребята, которых вы не уберегли, были из Баварии.
   Уныние и досада охватили де-Орто. Как теперь брать крепость? Почему Карло не предупредил его о ценности этих пушкарей? Только собрался на очередной поклон к родственнику, как в бухту вошла обещанная галера с пехотой на борту. Корабль занял место у причала. Де-Орто взошел на борт и сразу столкнулся с человеком одетым в доспехи из гнутого листового железа. Шлем, украшенный пучком перьев, он надел уже при де-Орто и только после этого доложил:
   - Разрешите представиться, синьор командующий, я - Каспар Бернулли, направлен сюда синьором генералом в ваше распоряжение как командир велитов, участвующих в осаде крепости. Разрешите высаживаться?
   - Выгружайтесь, - буркнул де-Орто и отстранил рукой офицера, преградившего путь. Ему сейчас не солдаты нужны, а канониры. Где капитан?
   - У вас пушки есть? - спросил он подбежавшего к нему капитана.
   - Так точно, синьор командующий!
   - А расчеты к ним есть? - с трепетом в голосе поинтересовался  он.
   - Конечно есть, - ответил, удивленный вопросом, капитан. - Без них пушки просто груда металла.
   - Вы правы, капитан. Точно такая груда металла у меня под крепостью.
   - А где расчеты?
   - Они по пути в рай.
   - Вы их не охраняли?
   - Охраняли, - соврал де-Орто, - но враг оказался хитрее нас. Поэтому вы отдадите мне расчеты, а пушки оставите себе.
   Капитан не поверил заверению своего временного начальника, но, зная, что тот родственник генерала, решил подчиниться.
   - Хорошо, синьор, я дам вам восемь человек, умеющих стрелять из пушек, но, прошу вас, охраняйте их заботливее, чем вас охраняет ваш ангел-хранитель.
   Таким образом, стрельба из пушек к вечеру возобновилась. Рядом с ними расположился большой отряд пехотинцев. Алексей понял, что прошлый успех не повторить.
   К ночи артиллерийская стрельба прекратилась. В крепости ждали возвращения Тавриона. Фокус с воротами решили не повторять, считая, что враг не так глуп, чтобы клюнуть на эту простую хитрость. Их, наоборот, это насторожит. Во второй половине ночи послышался шум и звон мечей. Со стены спустили лестницы, но никто к ним даже не приблизился. Что с Таврионом и его ребятами, так никто и не узнал.
   С рассветом пушки снова начали свой неторопливый «разговор» со стеной. Связь между камнями ослабевала, и они начали вываливаться из стены.
   Осажденные тоже не теряли зря времени. С внутренней стороны стены был возведен высокий бруствер, который, по замыслу защитников, должен воспрепятствовать проникновению врага в крепость.
   Стена завалилась, но восторг генуэзцев был кратковременным - они увидели новое препятствие из хаотического нагромождения камней. Де-Орто потребовал, как учил Ломеллино, не ждать приглашения врага и героически преодолеть завал.
   - Что вы за солдаты, если пасуете перед грудой камней? - кричал он.
   - Мы не знаем глубины завала, - пояснил Каспар Бернулли свою нерешительность, - нужно провести разведку.
   Знакомое слово «разведка» несколько охладило пыл «командующего», но не надолго. Желание блеснуть перед Карло своими успехами, подвигло возразить:
   - Какая разведка?! Взберетесь на завал, все и увидите! Вперед! Я приказываю - вперед!
   Велиты полезли на камни. Едва они достигли вершины, как были тут же обстреляны. Снаряды двух баллист сбивали с ног, стрелы пронзали. Атакующие и до этого не проявляли рвение, а тут совсем сникли. Пятясь, спустились под прикрытие бруствера. Подсчитали потери и выяснили, что пронзенных стрелами и ушибленных камнями из баллист много меньше, чем поломавших ноги при лазании по завалу. У некоторых кости прорвали не только кожу, но и штаны. Они истошно кричали. Им оказывали помощь, но вопли не утихали. Бернулли в раздражении сказал:
   - Нужно открывать ворота. Иначе в крепость не войдем.
   - Глупости, - возразил де-Орто, - кто им помешает устроить такой же завал у ворот? Выходит зря стену пробивали?
   - Не знаю, - сказал Бернулли. - Но подождать до следующего утра придется. Уберем раненых, забудется весь этот ужас, тогда, возможно, повторим попытку.
   Де-Орто, не дослушав его, подбежал к завалу и, вскочив на камень, прокричал:
   - Ребята, еще один рывок и крепость наша! Каждого, кто будет участвовать в этой атаке, озолочу! Вперед за золотом, ребята!
   Призыв был услышан, даже раненые стали меньше вопить. Рядом с «командующим» начали скапливаться велиты. Подошел Бернулли. Он спросил:
   - Как конкретно вы будете рассчитываться с людьми, синьор?
   Де-Орто не успел ответить, ибо из-за спины офицера вышел солдат, украшенный густой черной бородой. Он сказал, обращаясь к де-Орто:
   - Подождите отвечать, синьор капитан, если помните, вы должны мне и моему брату целых двадцать золотых! Брат тут рядом. Я могу его позвать. Извините, капитан, что напомнил об этом, но, как я думаю, прежде чем  залазить в новые долги, нужно было бы рассчитаться со старыми.
   - Замолчи, негодяй, - прикрикнул де-Орто, - как ты смеешь мне указывать?!
   Вардан несколько смутился. Это заметил Каспар. Он спросил у начальника:
   - Вы действительно должны им, синьор?
   Де-Орто ничего не оставалось делать, как утвердительно кивнуть головой.
   - Это, синьор, меняет положение дел. Мои велиты не сделают и шага в сторону крепости, пока вы не расплатитесь с этими людьми. Мы знаем, что они честно заработали эти деньги. Не будь их, мы бы до сих пор болтались бы в море.
   - Но я не знал, что они живы, - оправдывался де-Орто.
   - Гайк, иди сюда, - крикнул Вардан
   Перед начальством появился другой бородач. Увидев «капитана», он спросил:
   - Вы принесли наши золотые, синьор?
   Этот вопрос вызвал недовольные выкрики у стоявших рядом велитов.
   - Вы чего? - оторопел Гайк, - он действительно нам должен.
   - Успокойся, Гайк, - сказал Бернулли, - ты не так понял ребят. Они возмущены тем, что вам до сих пор не отдан долг.
   - Я не ношу с собой такую сумму! - в свою очередь возмутился де-Орто.
   - Скажите, синьор, где лежит наше золото, и мы отнесем вас туда на руках, - сказал Вардан.
   - Не надо никуда меня нести, я завтра отдам вам эти деньги, - заверил де-Орто.
   - Вот и договорились, - удовлетворенно сказал Бернулли. - Завтра вы рассчитаетесь с ребятами, а затем продолжим разговор о штурме, и о том как вы собираетесь нас «озолотить».
                ***
   Де-Орто сел у Консульского причала в лодку и приказал матросу грести на рейд к «Св. Георгию». Тот, не догадываясь о настроении начальника, заартачился:
   - Это далеко, синьор, вам бы лучше на корабле.
   - Замолчи или я убью тебя своими руками! - закричал синьор, хватаясь за меч.
   Матрос, не вступая в дальнейшую дискуссию, усердно заработал веслами. Долгий путь позволил де-Орто обдумать свой будущий разговор с Карло. Он решил быть откровенным и полностью признать свою вину в образовании долга.
   Ломеллино находился в каюте за изучением какой-то бумаги. Не отрывая от нее взгляда, спросил:
   - Ты взял крепость? Поздравляю, Джованни!
   Де-Орто уже привык к подобным шуткам, поэтому, не смутившись, ответил:
   - Нет, Карло, этому помешала одна небольшая неприятность.
   - Тебе ее подстроил принц Алексей?
   - Не совсем так. Вернее, я подстроил ее себе сам.
   - Это большая неожиданность, Джованни, но я готов и ее выслушать. Говори.
   Де-Орто рассказал как он ловко расправился с цепью, но поэтому и влез в непомерные долги. А тут еще бунт в штурмовом отряде. Когда «исповедь» закончилась, Ломеллино сдержанно сказал:
   - Не казни себя, Джованни. Во всем этом виноват я, а не ты. Я должен был знать, что у тебя за душой нет ни дуката. А война с каждым годом становится все накладнее. Кондотьеры дорого сейчас обходятся, поэтому без денег с нашими вояками много не навоюешь. Я должен был заранее субсидировать тебя деньгами.
   С этими словами он подошел к массивному дубовому шкафу и достал оттуда шкатулку, инкрустированную различными породами дерева, от чего она больше подходила обворожительной плутовке, чем строгому военачальнику. Золотым ключиком он открыл ее, вынул оттуда кожаный мешочек и подал шурину. Тот взял его и сразу понял, что он пустой. Что за шутки? Ломеллино тем временем отсчитывал золотые.
   - Двадцать, - сказал он, - держи.
   Де-Орто подставил мешочек и монеты улеглись в него.
   - Сейчас, единственно, что я позволяю себе делать, это считать золото, - заявил, улыбаясь, Карло, - остальное за меня делают люди. Эту двадцатку отдашь своим армянам и похвалишь их за усердную службу. Сколько ты обещал Бернулли? Кстати, он хороший и опытный офицер. Можешь ему полностью доверять. Так сколько ты ему обещал?
   - Я не называл сумму, - признался де-Орто, - я только сказал: «озолочу». Наверное, погорячился?
   - Хотя и смело сказано, но ничего. Твоя горячность объяснима. В бою и не такое случается, - успокоил его Ломеллино. - Эти люди знают цену каждому своему шагу. Лишнее не запросят. Дам я тебе еще сорок золотых и дели их с Каспаром как хочешь.
   Де-Орто вернулся на галеру нагруженный золотом, как грузчик кирпичами, и сразу лег спать, чтобы поутру удивить кое-кого своей щедростью.

                ГЛАВА ХIII
                ГОРА, НО НЕ АРАРАТ
    До утра защитники крепости трудились над завалом и брешь, пробитая артиллерией, стала похожей на затянувшуюся рану, которая уже и не кровоточила, но все еще не могла считаться здоровым телом.
   Каспар с тоскою смотрел на это сооружение, думая, что преодолеть его будет также трудно как нетронутую стену, а разрушить ядрами и того труднее. Он уже начал жалеть, что заупрямился и не согласился на штурм разбитой стены. Сегодня же преодолеть завал будет намного труднее. Всему виной то, что хотел сорвать хоть какой куш.
   К нему подошел Вардан, наиболее сообразительный его велит, и сказал:
   - Вай, какую гору успел выстроить принц Алекс, пока наш синьор капитан искал золото. Я уже одну такую видел и звалась она Арарат.
   Озабоченный Каспар невнимательно его слушал, но все же спросил:
   - Где такая?
   - Вай, не знаешь где гора Арарат? Она у нас в Армении. На нее еще пророк Ной посадил свой ковчег. Помнишь?
   - Что-то вспомнил, - думая о своем, ответил командир, - это когда всемирный потоп был?
   - Конечно! Знаешь, все знаешь! А знаешь как на эту гору, перед которой стоим, взобраться? Она только похожа на Арарат, но совсем меньше.
   - Вот над этим и думаю, - ответил Бернулли.
   - А ты не стой, а вели пушкарям поднести кули с порохом к тому месту где я скажу и пусть взорвут все сразу.
   - И что будет?
   - Будет много пыли, а когда она развеется, будет дыра в этой горе. Ты по ней скучаешь? Вчера была, а сегодня нет?
   Под руководством Вардана люди стали разбирать завал, углубляясь внутрь его. Каспар же поспешил к артиллеристам. Те с большой готовностью откликнулись на просьбу командира и сами поднесли к подножию завала весь порох, что был у них в наличии. В это время на позиции появился де-Орто. Он удивился тому, что делают солдаты.
   -Вы собираетесь разобрать завал? Ведь на это уйдет уйма времени!
   -Нет, синьор, - ответил Бернулли, настроение которого, в предвкушении фейерверка, намного улучшилось, - мы не разбираем, а ищем.
   - Глупости, что вы тут можете найти, кроме этих же камней?
   - Золото, синьор. Вардан заверил, что вы именно здесь спрятали то золото, которым обещали всех озолотить.
   - Что за ерунда? Прикажите немедленно прекратить эти пустые работы!
   - Вы возмущены, синьор? Неужели он ошибся? Вардан иди сюда!
   Армянин подошел, отряхивая с камзола пыль. Его иссиня-черная борода была припорошена пылью и казалась серой.
   - Вот синьор с тобой не согласен, - сказал Бернулли подошедшему.
   - С чем вы не согласны, синьор капитан? - поинтересовался Вардан.
   - Что ты тут намолол?
   Вардан недоуменно посмотрел на «капитана», а потом на Бернулли. Тот пояснил:
   - Синьор утверждает, что под завалом золота нет, но и где оно на самом деле, тоже не говорит.
   Из сказанного армянин понял, что Каспар продолжает издеваться над «капитаном» и, чтобы подыграть, наивно спросил:
   - Тогда где оно, синьор капитан?
   - У меня в кармане, - гордо ответил де-Орто и вынул оттуда кожаный мешочек, врученный ему Ломеллино, и, отсчитав в ладонь солдата двадцать золотых,  сказал:
   - Это твои с братом, а это, - он протянул Каспару мешочек, - тебе. Здесь тридцать золотых. С этого момента ты мой должник.
   Растроганный Вардан поцеловал руку, раздающую золото, а Бернулли, закладывая монеты в карман, ворчливо сказал:
   - Это гораздо меньше, синьор, чем вы обещали. Вы собирались озолотить всех, а тут, в лучшем случае, на тридцать человек.
   - Вы думаете, Каспар, что вся ваша гвардия будет достойна награды? Дай Бог и тридцать набрать.
   - Как сказать, синьор, мои люди так и рвутся в бой.
   - То-то я вижу, вместо того, чтобы ринуться на эти развалины, вы, как кроты, в них копаетесь.
   - Побойтесь Бога, синьор, мы хоть и солдаты, но никак не самоубийцы.
                ***
   Все активные силы осажденных были сконцентрированы у завала. Среди них был и Алексей. Чувствуя, что штурм задерживается, он решил обозреть лагерь врага и определить их намерения. На верхней площадке башни он застал Константина. Тот, отвечая на молчаливый вопрос архонта, сказал:
   - Атаки скоро не будет. Я уже хотел спуститься и предложить отдохнуть. Генуэзцы это уже сделали. У стены копошатся всего человек десять. Что они собираются делать так и не пойму. Неужели руками хотят разобрать эту громадину? Они будут разбирать, а мы складывать.
   Алексей подошел к парапету и выглянул из-за него. Все так, как только сейчас было сказано. Его взор привлекли два генуэзца, которые, разговаривая, показывали руками на завал. К ним подошел третий. Разговор оживился. Алексей спросил Константина:
   - Присмотрись. Один, из этой троицы, мне кажется знакомым.
   Тот прищурил глаза и начал всматриваться. Потом сказал:
   - Далеко. Лиц не видно. Подожди, мы сейчас кой что сделаем.
   Он отошел к люку и крикнул туда:
   - Офтальмос, иди сюда!
   - Что за странное имя? - удивился Алексей.
   - Это кличка. Его так назвали за удивительно острое зрение.
   - А нет ли у тебя парня по имени Отос? Мы бы тогда не только увидели, но и услышали о чем говорят.
   - Пока не попадался.
   В люке показалась голова. Она спросила:
   - Звали?
   - Звал, - ответил Константин. - Давай сюда, дело есть.
   Воин подошел к парапету.
   - Говорят у тебя зрение, как у орла? - спросил Алексей.
   - Проверьте, архонт, и вы убедитесь, что это правда.
   - Вон стоят три человека. Опиши мне их.
   - Справа стоит простой воин. Вы, наверное, видите его бороду. Он улыбается.
   - Переходи к другому.
   - Другой уже начальник. У него на голове шлем с перьями, грудь прикрыта панцирем голубоватого цвета, левую щеку пересекает глубокий шрам. Он зловеще улыбается тому, третьему. Я бы не хотел с ним встретиться в бою.
   - Боюсь, что придется, - пробормотал Константин и громко сказал: - Берись за третьего.
   - О, это совсем господин! Его синий сюртук сшит из дорогой ткани, а пуговицы блестят так, будто сделаны из золота. Рубаха белая, а воротник…
   - Опиши лицо.
   - Усы топорщатся, как у кота. Волосы прикрыты шляпой, но виски черные, чуть седые.
   - Щеки, щеки.
   - Щеки круглые, чуть надутые. Он чем-то доволен. Губы толстые особенно нижняя, подбородок широкий, нос большой, с горбинкой.
   - Неужели это бывший консул? Неужели жив остался? - прошептал Алексей.
   - Как видим, остался, - согласился Константин, - и не только живой, но и процветает. Зря тогда послушали Самуила.
   - Что сейчас об этом говорить? - возразил Алексей. - Знать бы еще что они там обсуждают.
   - Может вам поможет то, что я видел до этого? - спросил Офтальмос. - Я здесь с ночи.
   - Говори, - разрешил Алексей.
   - Первым подошел к завалу тот со шрамом. Он просто стоял и смотрел. К нему подошел тот с бородой. О чем-то недолго поговорили. Бородач показывал на пушки и на завал. Я думал, начнется стрельба, но ошибся. От пушек начали носить небольшие мешки и складывать их вон там.
   Офтальмос показал на серую груду.
   - Так это не камни? - удивился Константин.
   - Нет, это мешки с порохом. Потом подошел вот тот господин…
   - Все ясно, - остановил Офтальмоса Константин. - Ты сможешь достать до него стрелой?
   - Нет, командир, ни я и никто другой не достанет.
   - Ну, а до мешков?
   - И до них не достать.
   Тогда так, - сказал Константин, обращаясь к Алексею, - вы побудьте здесь, а я спущусь вниз и покомандую.
   - Что ты надумал? - спросил княжич.
   - Потом, надо спешить, - ответил Константин уже от люка.
   Во дворе крепости он приказал принести к завалу десяток факелов. Потом вручил их воинам и сказал:
   - Сейчас вы зажжете их и взберетесь на завал, но так, чтобы вас не было видно с той стороны. Я же буду вон на той башне. Вы будете смотреть на меня. Если понадобится сдвинуться в какую-либо сторону я покажу рукой. По моей команде, я махну рукой, подниметесь на вершину завала и дружно бросите факелы как можно дальше.
   - А не лучше бы, командир, нам самим посмотреть на то место, куда нужно бросить?
   - Согласен. Положите факелы и бегом за мной.
   Алексей удивленно наблюдал как из люка один за другим выскакивали люди и становились рядом с Константином.
   - Видите эти три фигуры? - спросил он, когда все сгрудились возле него. - А теперь смотрите ближе к нам. Видите отдельно лежащую груду камней? Это не камни, а мешки с порохом. Вот их и нужно поджечь. Примерились? Бегом вниз!
   Как раз в это время Каспар поведал де-Орто об идее Вардана подорвать завал. Пока он осмысливал услышанное, кто-то завопил:
   - Берегись!
   Глаза забегали, пытаясь увидеть то, от чего следует беречься. Он увидел как над стеной взметнулись дымящие факелы, затем что-то грохнуло, и он потерял сознание. Когда каменный дождь прекратился, Каспар поднял голову. Чуть поодаль от него лежал де-Орто. Живой? Он подошел к нему и дотронулся. Тот будто пошевелился.
   - Вы живы, синьор?
   - Не знаю, - забормотал тот, - я видел чертей. Они вылезли из ада с факелами в руках, задрожала земля, и я провалился в преисподнюю.
   - К счастью, синьор, вы все еще на грешной земле, - заверил Бернулли. - Вставайте, синьор, вас ждут великие дела.
   С помощью Каспара де-Орто поднялся. Колени его дрожали как у глубокого старца. Теперь Бернулли подошел к Вардану, который лежал не шевелясь. Услышал стон.
   - Ты ранен? - спросил командир.
   - Не знаю. Дай руку, попробую встать.
   Поднялся, покрутил головой, будто искал нужное ей положение.
   - Что-то голова кружится, - сказал он.
   - Пойди в тень и полежи там, - посоветовал Каспар.
   Он хотел еще что-то сказать, но его отвлек де-Орто.
   - Вы поняли, что это было? - спросил он нетерпеливо.
   - А вы нет? - удивился Каспар. - Видите вот эту ямку? Там лежал наш порох. Теперь его нет.
   - И где он?
   - Вы и сейчас не поняли? - удивился Бернулли. - Порох тю-тю, взорвался.
   - Что же теперь делать? - растеряно спросил де-Орто. - Вы убедили меня в необходимости подрыва этой кучи камней, а теперь…Я так надеялся.
   - Мы, синьор, хотели схватить Бога за бороду, но он обиделся и решил нас проучить. Будем послушны и продолжим воевать по-старому
   На башне видели результат взрыва и были очень огорчены тем, что бывший консул остался жив. Везет же. В стане врага раздалась команда и вблизи от завала начало строиться каре. В руках передних были большие штурмовые щиты. Константин побежал вниз.


                ГЛАВА ХIV
                ТРУБА И ЗОЛОТО
   Вслед за Константином начал спускаться и Алексей. Делал он это в ритме своих мрачных мыслей - медленно. Внутреннее тулово башни было полностью заполнено пороховой гарью и от этого казалось преддверием ада. Архонт не ускорял шаг, хотя от дыма першило в горле и слезились глаза. Он нашел объяснение своей неспешности: «Нужно ли спешить тому, кто спускается в ад?»
   Во дворе крепости царила деловая суета - устанавливался боевой строй. У самой кромки завала две шеренги копьеносцев. Лезвия пик устремлены вдоль склона, а тупые концы оперты в лунки, выбитые в земле. За копейщиками дугой выстроились лучники. Их колчаны были забиты татарскими стрелами. Рядом с баллистами лежали груды мелких камней. При виде этой боевой суеты настроение Алексея улучшилось. Он спросил у Константина:
   - Все ли тут? Я чувствую нас значительно меньше, чем вражеского войска.
   Константин пожал плечами и ответил:
   - По науке, архонт, чтобы добиться успеха, атакующих и должно быть больше обороняющихся. Противник это знает, поэтому их больше. Будь иначе - не сунулись бы.
   Алексей понял, что здесь его вмешательства не требуется, поэтому отошел в сторону. Но что-то полезное хотелось сделать. Он повернулся к трубачу, который стоял за его спиной и сказал ему:
   - Не стой, как памятник мировой скорби, а играй. Играй все, что можешь, - и тут же уточнил: - Играй все, кроме сигнала к отступлению.
   Окрестности огласили скрипучие звуки боевой трубы. Они тревожили, призывали к действию, настраивали на боевой лад. И, как оказалось, вовремя. На вершине завала появились первые атакующие. Неся перед собой большие прямоугольные щиты, они неуклюже переваливались с камня на камень. Когда падали, то идущие следом переступали через них. На генуэзцев с трех сторон порскнули стрелы, ударили в лоб камни. Те, не выдержав убийственного потока, остановились, а потом, пятясь, скрылись там, откуда пришли. Труба запела мажорно, призывая к радости. Ей вторили боевые возгласы победителей.
   На другой стороне стояла гнетущая тишина, нарушаемая только воплями раненых и покалеченных. Каспар, наблюдая все это, усиленно думал. Он искал выход из этого тягостного положения. Гнать людей на новый штурм - обречь операцию на провал. Нужен какой-то необычный перелом, какой-то скачек в настроении.
   Понимая это, не мог ничего путного придумать. Что-то мешало. Что? Прислушался к себе и тут как пронзило - мешала труба. Ее звучание проникало в мозг и там хозяйничало! Мысли, будто обволоченные этими неприхотливыми звуками, не задерживаясь, покидали голову, как птенцы свое родное гнездо. Почти спонтанно, под воздействием злобы и отчаяния, он закричал:
   - Пять золотых за эту проклятую трубу! Кто принесет мне эту злодейку, тому отвалю пять золотых!
   Его отряд засуетился. Будто и не было уныния, только сейчас  довлевшего над ним. Людей не пришлось выстраивать в колонну - они сами это делали, и, что самое интересное, все стремились занять в ней первые ряды. Люди забыли о смерти, но помнили о золоте. Они понимали, что у первых больше шансов овладеть той трубой, которая вдруг зачем-то понадобилась их командиру..
   Бернулли пришлось вмешаться в построение отряда. Наведя порядок и умерив пыл наиболее рьяных поклонников золотого тельца, он дал команду к штурму:
   - Вперед, Генуя!
   Стремительная атака подстегивалась пронзительными звуками трубы. Если она звучит, значит к ней еще никто не добрался, значит есть надежда овладеть ею.
   Звуки влекли, будто манящее пение мифических сирен. Убитыми были выстланы камни, на них ложились последующие. Но они шли нанизываясь на копья, падали сраженные камнем или стрелой.
   Наконец, генуэзцам удалось выйти на оперативный простор – ворваться во двор крепости.
   Завязались локальные схватки, что заставило греков отвлечься от обороны завала. В крепость проникали все новые и новые силы, и осажденные, неся большие потери, вынуждены были отступать в сторону верхнего замка. Его ворота захлопнулись только тогда, когда в них пытались ворваться наиболее ретивые генуэзцы. Первая фаза боя закончилась.
                ***
   Разобрали завал у нижних ворот, и в крепость вошли Бернулли и де-Орто. Они обозрели поле боя. Камней на завале не было видно, их прикрывали трупы. Они же, нанизанные на копья, лежали у его основания.
   К Каспару подошел велит и протянул ему помятую сигнальную трубу. Тот без вопросов принял ее, и вынув из кармана уже отсчитанные -пять золотых дукатов, отдал солдату.
   - Как вы думаете, синьор, - обратился он к де-Орто, - пять золотых не такая уж большая плата за такую победу?
.   Де-Орто что-то промычал в ответ. Его обуяло чувство обиды - ограбили! Он оставил себе каких-то десять золотых, тогда как смело мог бы утаить все тридцать, а этот ловкач спокойно обошелся бы и десятью.
   Бернулли будто читал его мысли и решил им помешать. Он направил на «командующего» трубу и, приложившись, дунул. Раздался шипящий звук. Де-Орто возмущенно отмахнулся, а Бернулли, улыбнувшись, отбросил трубу в сторону.
   - Сейчас, - сказал он, - кто-то опять ее принесет, но вы свидетель, что я за нее уже расплатился.
   - Сдалась она вам, - пробурчал в ответ де-Орто, - лучше предложите врагу сложить оружие.
   - Вряд ли он это сделает, - возразил Бернулли. - Он видит какая участь постигла не успевших укрыться за воротами.
   - Так запретите своим бандитам бесчинствовать!
   - Если я это сделаю, синьор, их злоба обратится на меня. Мои велиты ожесточены большими потерями, поэтому не берут пленных. Сейчас они считают греков виноватыми в смерти их товарищей, а стоит мне вмешаться, как я сразу стану единственно виновным в этой мясорубке.
   - Вижу вы не менее их кровожадны.
   - Потому я не священник!
   - Давайте обратимся к тем, - де-Орто махнул рукой в сторону верхнего замка, - и хотя бы пообещаем им жизнь, а там видно будет.
   - Э, нет, уважаемый синьор, не в моих правилах обманывать людей, даже врагов. Если им уготована смерть, то они получат ее от меня в чистом виде, без всяких иллюзий.
   - К слову пришлось, - вспомнил де-Орто, - генерал Ломеллино приказал оставить принца Алекса живым. Он зачем-то понадобился Генуе.
   - Он останется живым, за остальных не ручаюсь.
   Они пошли к верхнему замку, переступая через трупы и ручейки истекающей.крови.
                ***
   Алексей и Константин с площадки донжона наблюдали за событиями, происходящими в крепости. Стычки в нижнем замке уже прекратились. Их последнее убежище было окружено со всех сторон. Даже со стороны обрывов не было чисто - там стояли вражеские корабли.
   - Что будем делать? - спросил Алексей.
   - Драться, - ответил Константин.
   - Более подробно не можешь?
   - Подробности у врага, архонт. Что он предпримет, на то и отвечать будем. Позволь мне спуститься вниз.
   - С Богом, Константин, - ответил Алексей. - Я же закроюсь в башне. Пусть они еще над ней потрудятся.
    Только вышел из донжона, как ему доложили, что генуэзцы, под прикрытием лучников, засевших на ближайших от замка башнях, затащили пушку в узкое пространство, между воротами и стеной.
   Орудие уперли казенной частью в стену, а жерло направили на ворота. Раздался первый выстрел. Ядро ударилось о створку ворот и разлетелось на мелкие кусочки. Защитникам замка оно не принесло потерь, но некоторые из генуэзцев были ранены. Канонирам принесли щиты.
   Прикрываясь ими, они продолжили обстрел. Стреляли до тех пор пока одна из створок  не превратилась в решето. Это позволило добить ее топорами, и в открывшееся пространство устремились осаждающие.
   Началась резня. Греки отчаянно сопротивлялись, понимая, что спасению прийти неоткуда. Константина загнали в угол между донжоном и крепостной стеной. Позиция для обороны отличная, но надолго ли? Его могут преспокойно расстрелять из лука. Отличная цель. Генуэзцы один за другим пробуют сразиться с ним, но каждый раз это оборачивается не в их пользу. Все меньше желающих показать свою ловкость, но их понукают сгрудившиеся зеваки. Подошел Бернулли.
   - Что вы тут завозились? - спросил он с любопытством.
   Ему объяснили. Константин, воспользовавшись паузой, опустил руку, давая ей хоть немного отдохнуть. Он узнал этого человека по шраму через левую щеку. Каспар посмотрел насмешливо на своих воинов и сказал:
   - Мало я вас гонял, если не можете справиться с паршивым graeculus (презрительно - грек)
   - Он, командир, вертится, как змея.
   - Мне стыдно за вас, бездельники. Смотрите и учитесь.
   Он вынул меч, помахал им перед своим носом, размял руку и, обращаясь к Константину, сказал:
   - Защищайся, graeculus!
   Грека не нужно было предупреждать, он был готов защищаться уже не по закону сохранения жизни, а по простому желанию дать урок этому заносчивому генуэзцу.
   Каспар приблизился к нему и сделал ложный выпад. Перенеся тут же тяжесть тела на другую ногу, устремил меч вперед. Константин успел отреагировать на все его движения и меч врага пропорол воздух. Бернулли от удивления остановился.
   - От такого удара, - сказал он в восхищении, - еще никто не уходил! Что ж попробуем иначе.
   Меч со страшной скоростью замелькал перед лицом грека. Он, как завороженный, следил за ним. Угадать с какого положения враг совершит выпад - невозможно. Оружие в какой-то миг устремилось к горлу. Константин отклонился вправо и, в этом же наклоне, направил меч в не прикрытое панцирем подбрюшье врага. Каспару ничего не оставалось как согнуть колени и принять укол меча в защищенную панцирем грудь. От толчка он завалился, но тут же, как кошка, вскочил на ноги.
   - Ты чуть не убил меня! - закричал он.
   - Сожалею, что только «чуть», - ответил Константин, снова принимая стойку.
   - Как тебя зовут грек? - спросил Каспар, делая шаг назад.
   - Кому надо, те знают. Знакомиться не будем, - твердо ответил Константин.
   - Ты останешься жив, если согласишься служить у меня.
   - У меня уже есть господин, другой не требуется.
   - Это тот, что бросил тебя и спрятался в башне?
   - Я помог ему это сделать. Его жизнь нужнее, чем моя.
   - Так ты отказываешься? - удивленно спросил Каспар. - Еще раз спрашиваю: будешь служить у меня? Учти, цена твоему ответу - жизнь!
   - Отвечаю - нет!
   Бернулли перевел взгляд на, слушавших этот диалог, велитов. Не скрывая восхищения, воскликнул:
   - Вы чувствуете, мерзавцы, какого врага мы победили?
   В ответ восторженные крики. Каспар вложил меч в ножны и после этого мрачно, будто неохотно сказал:
   - Не в моих правилах дарить жизнь врагам, но тебе, грек, я делаю исключение. А сейчас иди в донжон и скажи своему господину, что ему тоже дарят жизнь, но уже не я, а Генуя. Пусть без опаски выходит.
   - Он там не один, - ответил Константин.
   - И что из того? - возмущенно спросил Бернулли. - Неужели ты надеешься, что я буду дарить жизнь направо и налево?
   - Тогда убей меня…если сможешь!
   - Что ты делаешь со мной, презренный graeculus? Меня, потомка знаменитого Луция, ты превращаешь в какого-то мягкотелого славянина?!
   - Я не тронусь с места, - ответил Константин. - Греки не хуже римлян могут умирать, да и воевать вы у нас учились!
   - Порази меня гром, если я не пойду на поводу у этого грека! Иди и скажи всем в башне, что они останутся живы, если сейчас же сдадутся!
   - Я согласен, но убери своих людей от двери. Я не хочу, чтобы они вошли туда раньше меня.
   - Не трудись, Константин, - раздался голос сверху, - я все слышал и мы выходим.
   Открылась дверь донжона и на пороге показался архонт.
   - Наши мечи остались там, - сказал он, делая шаг вперед.
   Когда генуэзцы ворвались в верхний замок, де-Орто, улучив момент, прошел в ратушу и, убедившись, что там нет врагов, а мебель вся на месте, уселся в кресло и почувствовал себя на верху блаженства. Он слышал возгласы восторга, но продолжал нежиться.
   Когда вышел из ратуши, то увидел как к воротам ведут немногочисленных пленных. Заметив в группе Алексея, бросился к нему, но был отогнан стражей. Разыскал Бернулли и напомнил о договоре, тот ответил:
   - Опоздали, синьор, теперь это мой пленник, и я лично сдам его генералу и получу за это вознаграждение.
   - Не вы, а я сдам его! - крикнул де-Орто. - Я приказываю!
   - Не надо кричать, синьор, а то мои велиты очень непонятливы, да и не остыли еще после боя. Они могут посчитать вас моим врагом, тогда и я с ними не справлюсь, не то что вы.
   Спокойно произнесенные угрозы отрезвляюще подействовали на де-Орто. Он решил не связываться с этим солдафоном и действовать через Ломеллино.
   Пленников распределили по галерам и приковали к веслам, а Алексея отвезли на «Св. Георгия» и, выделив закуток на корме, посадили на цепь.
   Ломеллино спокойно принял известие о взятии крепости. Другого он и не ожидал. Де-Орто предложил ему посетить поверженное Чембало и отвести душу.
   - Нет, милый Джованни, я уже не в том возрасте, чтобы радоваться развалинам, совершенными моими людьми. Скажу тебе по секрету. Когда я прибываю в Геную, то в храме Сан-Лоренцо исповедую перед священником свои грехи и молю о прощении не только для себя, но и для своих солдат. Мой падре, очень хорошо понимает мои терзания, поэтому, в нарушение обряда, это между нами, произносит не обычную короткую формулу разрешения от грехов: «разрешаю тебя», а длинную: «да помилует тебя Всемогущий Бог и отпустит тебе все твои прегрешения, и введет тебя в жизнь вечную». Признаться, от этих слов становится благостно и на какое-то время перестаешь чувствовать себя солдатом. Это самое лучшее время в моей неприкаянной жизни, Джованни. Жаль только она быстро кончается. Вот я рассказал тебе об этом и мне, представь себе, даже от этого стало легче. Нет, друг мой, я не буду обременять свою душу видом еще одних развалин.
   На робкую просьбу де-Орто дать ему поговорить с пленным принцем, удивился.
   - Разве ты не «поговорил» с ним в крепости?
   Пришлось рассказать о коварстве Бернулли.
   - Что ж время упущено, мой друг. Там ты мог делать с ним, что хочешь, а здесь… Извини, но корабль не место для пыток или других шумных дел.
   Почувствовав глубокое огорчение родственника, попытался успокоить его:
   - Ты знаешь, что следующим этапом нашего похода будет Каламита. Когда войдем в порт, я прикажу привязать принца к мачте, чтобы он мог стать беспомощным свидетелем падения единственного порта своего государства. В это время ты и сможешь поговорить с ним. Твой торжественный вид еще более усилит его душевные муки и это будет компенсацией твоих физических страданий.
   Вопреки ожидаемому восторгу, Ломеллино услышал:
   - Позволь, Карло! Что значат твои слова? Разве я не остаюсь в Чембало?
   - Разве я обещал тебе это? - спросил удивленный генерал. - Согласно инструкции, полученной мною в Генуе, я должен оставить в Чембало не консула с его администрацией, а коменданта с гарнизоном. Я уже распорядился и комендантом назначен Бернулли. Ты же вернешься в Кафу и предстанешь там перед Консульским Советом.
   Заметив как сузились плечи и повис нос родственника, начал успокаивать.
   - Ты зря волнуешься, Джованни. Между судом в Генуе и Советом в Кафе ничего общего. Там судят, а здесь обсуждают. Там выносят приговор, а здесь решения. Я уверен, что ты своими героическими действиями во время этой кампании полностью себя реабилитируешь.
   - Карло, я не хочу в Каламиту, я не хочу в Кафу, я хочу здесь остаться! - неожиданно, не только для генерала, но и для себя, воскликнул де-Орто.
   Ломеллино слегка поморщился, но все же доброжелательно ответил:
   - Это выше моих возможностей, мой друг. Я в силах сделать из тебя героя, но избавить от доброжелательной беседы на Консульском Совете никак не могу. Я не могу нарушить инструкцию.
   Проследив, как уныние охватило его родственника, Ломеллино понял, что уговоры здесь не помогут, приказал:
   - С этого дня ты будешь находиться на «Св. Георгии». Тебе выделили каюту. Там найдешь еду и питье, к тебе будет приставлен слуга. Иди и отдохни перед серьезной работой в Каламите.
   9 июня генуэзская флотилия, вытянувшись в кильватерную струю, покинула чембальский рейд и направилась к Каламите. К вечеру она вошла в просторную бухту. Спустя три века ее будут называть Северной бухтой города Севастополя.


                ГЛАВА ХV
                ГОРОД ВОЮЩИХ СОБАК
В Каламите уже были наслышаны о страшном громе, создаваемом пушками, поэтому появление в Каламитской бухте генуэзских кораблей вызвало в городе нешуточную панику. Она была подогрета еще и тем, что генуэзцы, без всяких церемоний безжалостными таранными ударами галер потопили три корабля греков, а четвертое, как на учениях, расстреляли из пушек. Панике способствовало и то, что комендант города Диомид сам поддался страху, впал в отчаяние и совершенно не влиял на деловую обстановку в городе.
   В это время карай Самуил и десяток его спутников поднимались по дороге ведущей в Каламиту. Они стали свидетелями триумфа генуэзского флота. Закатное солнце окрашивало в цвет крови паруса  генуэзских кораблей. Зловещая картина.
   Самуила послали в Каламиту с заданием ускорить высылку вспомогательного отряда в Чембало. Диомиду заранее были переданы деньги и оружие для оснащения трехсот человек. Наблюдая картину уничтожения греческих кораблей карай понял, что потребность в отряде отпала, т.к. Чембало снова захвачен генуэзцами.
   Впору было поворачивать обратно, но Самуил, наоборот, подстегнул коня и вскоре, после крутого подъема, а затем резкого поворота, очутился перед воротной башней, которая полностью перекрывала въезд в город. Справа от нее высится отвесная скала, слева крутой обрыв.
   Путник видит перед собой одинокое строение - башню. А где же город? Он открывается перед ним только после прохода через ворота. За башней пустое пространство и, пройдя триста шагов, путник войдет непосредственно в город – крепость Каламиту.
   Уже в вечерних сумерках Самуил въехал в город и направился сразу к дому коменданта. По пути отметил, что, вопреки традиции, городские улицы полны народу. Слышатся женские вопли, детское рыдание и мужские проклятия.
   Он застал коменданта за неподобающим для его должности занятием - он закладывал свое имущество в мешки. Рядом суетилась его жена и кое-кто из челяди. Увидев вошедшего карая, Диомид густо покраснел, но прерывать работу не стал.
   - Так-то ты встречаешь гостя, - упрекнул его Самуил.
   Диомид выпрямился, зло сверкнул глазами, вытер рукавом рубахи пот с красного лица и только после этого ответил:
   - Разве ты гость? Ты карающий меч квириоса. Уйдите все! - крикнул он домочадцам.
   - Какие у тебя основания так меня обзывать? - спросил Самуил.
   - Неужели забыл? Всякий раз, приезжая сюда, ты пытался затащить меня на эшафот? Не вышло, Бог миловал.
   - Не Бог, Диомид, а закон. Теперь он спрашивает тебя: почему не послал в Чембало отряд?
   - Пытался это сделать, но не успел.
   - У тебя было достаточно времени. Ты не выполнил приказ.
   - Я не мог его выполнить. В городе только и разговоров о генуэзской силе, никто не хотел рисковать жизнью, даже за деньги. А сейчас о чем говорить? Ты видел, что они уже здесь.
   - Ты, вместо того, чтобы пресекать вредные разговоры, вызвавшие панику в городе, занялся укладыванием вещей. Думаешь люди не знают чем комендант занимается?
   - Это только сегодня.
   - Этого и сегодня не должно было быть. Вместо того, чтобы готовить город к обороне, ты складываешь барахло. Властью, данной мне квириосом, я арестовываю тебя, Диомид, за невыполнение приказа и создание в городе панического настроения!
   Самуил выглянул за дверь и в комнату вошли его люди. Деомид неожиданно рассмеялся. Показывая на вошедших, спросил:
   - И это вся твоя сила, Самуил? Тогда знай, завтра же здесь будет Ломеллино! Я собирался открыть ему ворота уже сегодня, но ты тут всунулся в наши дела. Значит их откроют завтра или послезавтра и город подвергнется разграблению. И ты не сможешь помешать этому. Ты это понимаешь?
   Самуил,направляясь к выходу, сказал своей охране:
   - Ведите его за мной.
   - Куда ты собираешься меня вести? - спросил Диомид, не двигаясь с места, - неужели в тюрьму? На улице нас растерзает толпа. Люди считают меня виновником всех их бед. Хочешь посадить, веди в подвал. Он под этим домом и ты знаешь о нём.
   - Ты прав, - согласился карай, - людям незачем знать, что комендант арестован. Это не уймет панику.
   Они спустились по лестнице вниз и очутились в длинном коридоре. Двери, ведущие в подвальные отсеки, располагались по одной стороне. Он остановился у одной из них.
   - Дальше есть еще одно отделение, - сообщил Диомид, - посади меня туда.
   Самуил открыл указанную дверь и факел осветил небольшую квадратную комнату. Она была совершенно пуста. Только в одном углу валялся мусор, похожий на перегнившую солому. Карай осмотрелся и удивленно спросил:
   - Почему тебе именно здесь захотелось сидеть?
   - Мне вообще сидеть не хочется, - ответил комендант, - но коль иначе нельзя, то позволь мне выбрать место с соломкой. В других комнатах и этого нет.
   Тонкий слух Самуила уловил в голосе Диомида не горечь или тоску, а легкий оттенок торжества. Не могла солома так резко изменить его настроение. Он подошел к мусору, разгреб его ногой. Оружия нет, только тряпки и остатки той же соломы. Осмотрел гладкие стены. Признака дверей нет. Окно. До него не достать, да и зарешечено. Ничего нет того, что могло бы помешать содержанию здесь узника.
   - Хорошо, сиди тут, - решил Самуил.
   - Может факел оставишь?
   - Может тебе еще и жену сюда?
   - Хорошая мысль, Самуил. Приведи ее сюда. Заверяю, что она не откажется.
   - Прекратим болтовню, - сказал Самуил и вышел из камеры.
   Сразу выяснилось, что дверь закрывается только на засов - замка нет. Самуил выставил пост у камеры, а сам поднялся наверх. Там ему доложили, что у двери дома дожидается депутация граждан. Они хотят говорить с комендантом. Самуил велел провести их в кабинет коменданта.
   Депутация из семи человек. Возглавляет седой старик по имени Феодосий. Самуил знал его как главу общественного Совета города. Когда расселись, Феодосий спросил:
   - А где Диомид?
   - Арестован за невыполнение приказа квириоса. Он не сформировал отряд для обороны Чембало.
   - Тогда арестовывай и меня, - сказал Феодосий, - да и их можешь посадить, - добавил он, махнув рукой в сторону делегации.
   - Почему? - удивился карай.
   - Это мы запретили ему возиться с этим отрядом.
   - Интересно.
   - Ничего интересного. Вы там в своем Феодоро неизвестно чем занимаетесь. Зачем вам понадобилось Чембало? Вам рыбы мало? Не велика потеря, что там правит Кафа. Мы хотим жить в мире со всеми и со всеми торговать.
   - Можно подумать, что вы не знали как эти торгаши измывались над вашими единокровными братьями.
   - Где те греки, которые были недовольны своей жизнью? Считают ли они себя счастливыми, взлетев на небо?
   Задавая эти вопросы, старец весь трусился от волнения.
   - Успокойся Феодосий, сейчас не время обсуждать правильность действий квириоса. Враг стоит у стен города. Нужно защищаться.
   - Мы не безумцы! - вскричал старец.
   - Как это понимать?
   - Понимай так, что мы сдадим город без сопротивления. Сейчас пойдем и откроем башню.
   - Мне придется обратиться к народу.
   - Не теряй зря время, Самуил. Мы - глас народа.
   - Это так? - обратился Самуил к другим депутатам.
   В ответ дружные кивки головами. Самуил с грустью воспринял это и сказал:
   - Ваш «глас», к сожалению, расходится с указаниями квириоса, но я не могу не учитывать ваше настроение, поэтому предлагаю разойтись до утра, но до этого времени не предпринимать никаких действий.
   Всю ночь Самуил потратил на выяснение действительного положения дел. Выяснил, что Диомид, представляя в городе верховную власть, не защищал ее интересы, а шел на поводу у большинства населения. Все упиралось в то, что каламитцы не были заинтересованы в освобождении Чембало - давнего конкурента их города. Кто не знает, что без конкурентов спокойнее живется? Знаешь, что прибыль никуда не денется, диктуешь цены, и с достоинством принимаешь уважение и почет. Какой дурак, ради удовлетворения амбициозных замыслов Феодоро, откажется от этих благ?
   Выяснив, что ему не удастся поднять людей на оборону города, Самуил заменил стражу у ворот своими людьми и отправил в Феодоро гонца с описанием обстановки в городе и с требованием инструкций.
                ***
   Утром представители народа снова были в кабинете коменданта. Они сразу потребовали освобождения Диомида. За ночь его жена обегала наиболее влиятельных жителей города, втолковывая им, что мужа посадили за то, что он готов был сдать город генуэзцам и объявить его жителей подданными их дожа
   Самуил понимал, что, выпустив коменданта, он сядет на его место. Но он не успел ответить на требование делегатов, так как в кабинет вошел один из его людей и сообщил, что у дальней башни ждет делегация генуэзцев.
   - Мы пойдем туда и объявим о сдаче города! - объявил Феодосий.
   - Греки, где ваша гордость? - возмутился Самуил. - Вас еще не побили, а вы уже готовы пластаться, как трусливые псы!
   - Когда побьют поздно будет сдаваться, - ответил Феодосий.
   - Да что мы медлим? - крикнул один из делегации, - давайте свяжем его!
   К Самуилу бросились, но уловив движение руки, направленное к рукояти меча, остановились. Он усмехнулся и твердым голосом сказал:
   - Все остаются здесь. К воротам пойдем я и Феодосий. Узнаем требования врага, тогда продолжим совещание.
   Начальник стражи доложил, что генуэзцев пять человек.
   - Сначала посмотрим на них, - сказал Самуил и вошел во внутрь башни. У первой же амбразуры остановился и заглянул в нее.
   Делегация стояла у кручи и что-то обсуждала. Их лица не были веселы. Видимо их озадачивало необычное расположение башни. Один из них выделялся массивной фигурой. Он посмотрел в сторону башни и Самуил узнал бывшего консула Чембало! Раздобрел. Будто и не плавал в одиночку по зимнему морю. Интересно узнает ли он его? Скорее всего - нет. Сейчас на Самуиле не барашковая шапочка, а стальной шлем с наносьем, а под легким плащом панцирь, украшенный серебряным рисунком в виде пасти медведя.
   Заиграла труба и калитка открылась. Из нее вышла делегация города в составе двух человек. В ответ заиграла генуэзская труба. Их делегация выстроилась в шеренгу, вперед вышел де-Орто. Самуил сделал шаг вперед, и тот же шаг сделал Феодосий. Они стали рядом. Де-Орто торжественно сказал:
   - Великий Карло Ломеллино, генерал Генуи, велел предложить вам безоговорочную сдачу города без предварительных условий!
   Самуил, чтобы не дать выступить Феодосию, поспешил сказать:
   - Я комендант Каламиты, заявляю от имени великого квириоса Феодоро решительный протест и требую немедленно покинуть наши воды!
   Генуэзец откровенно усмехнулся и, не повышая голоса, ответил:
   - В бухте наш флот и шесть тысяч пехоты на нем. Чембало в наших руках, а сын вашего квириоса - наш пленник. Ваши требования, комендант, не подкреплены силой, поэтому не подлежат удовлетворению. Повторяю требование - сдача без предварительных условий. Иначе, поставим здесь пушки и разнесем эти ворота вдребезги!
   При этих словах де-Орто показал рукой где будут стоять орудия и затем развел руками. Так разлетятся ворота.
   - А мы, - ответил Самуил, - посадим в башню три десятка наших лучников и они, как мух, перебьют ваших пушкарей.
   - Не забывайте, комендант, что нас много и всех не перебьете!
   - У нас стрел и камней на всех хватит!
   В разговор вступил Феодосий. Он сказал:
   - Мы просим дать нам время на размышление. Завтра до захода солнца мы спустимся к берегу и вы услышите наш ответ. Скорее всего он вас удовлетворит.
   Самуил побагровел от возмущения, но оспаривать Феодосия не стал - противник не должен знать об их разногласиях.
   Послы, как и положено, раскланялись, заиграли трубы, и они разошлись.
   Едва Самуил пересек линию городских ворот, как был окружен толпой. Вперед выступил крепкий на вид горожанин и сказал:
   - Сдай оружие, Самуил, и скажи куда дел коменданта.
   С Самуилом не было его людей, да и драться со своим народом он не намерен, поэтому безропотно сдал меч. Его провели к дому коменданта, а Феодосий пошел освобождать Диомида. Через некоторое время на крыльцо вывели стражника, который охранял коменданта и поставили рядом с его начальником. Феодосий вышел на крыльцо один. Вид у него был растерянный.
   - Где ты его спрятал? - спросил он Самуила.
   - Кого? - не понял тот.
   - Диомида! Кого еще?
   - Они ту дверь открыли? - спросил он стражника.
   - Ту, которую я охранял.
   - Давайте я сам посмотрю, - предложил Самуил.
   Его пропустили в дом, он прошел по подвальному коридору и остановился у нужной двери. Внесли факел. Коменданта в камере не было.
   Самуила отвели в кабинет коменданта. Там его ждал негодующий Феодосий.
   - Ты убил его! - закричал он. - Убил, а нам говоришь, что арестовал!
   - А куда, по-твоему, я дел труп? - спросил Самуил.
   - Мало ли закоулков в доме!
   - Не забывай, Феодосий, сейчас лето. Принюхайся и скажи где он?
   Старик понял, что говорит вздор, тем более и жена Диомида говорила, что его закрыли в подвале.
   - Так куда же он мог деться? - недоуменно спросил Феодосий.
   - Может ангелы унесли? - предположил один из присутствовавших.
   - Ерунда. Диомид никогда святым не был.
   - Это могли быть черные ангелы.
   Самуил вспомнил как комендант просился именно в это отделение подвала и, сопоставив с его исчезновением, стал о чем-то догадываться.
   - Развяжите мне руки, и я скажу куда подевался Диомид, - сказал он.
   - У тебя не язык завязан, а руки. Можешь и так говорить.
   - Я не так выразился. Развяжите руки, и я покажу вам как он исчез.
   Развязали, повели в подвал.
   - Светите сюда, - сказал Самуил, присматриваясь к куче мусора.
   Зачем Диомид ее сдвинул? Посмотрел на прежнее место и заметил, что одна из плит, укрывавшая пол, сдвигалась с места - просматривались швы.
   - Светите сюда, - сказал он, хлопая ладонью по плите.
   Затем, обдирая ногти, он приподнял плиту. Перед ним открылась черная пустота. Распрямился и проговорил с торжеством в голосе:
   - Демонстрирую подземный ход, через который комендант, не прощаясь, покинул нас.
   Сняли еще одну плиту и отверстие расширилось. Вниз вела лестница. Снарядили двух ребят с факелом и дали задание пройти до конца этим подземным ходом и выйти наружу. На обратном пути было велено считать шаги. Посланцы вернулись и доложили, что это действительно подземный ход. Его протяженность пять тысяч шагов и выводит он в какое-то глухое ущелье, заросшее кустарником. Тропинок и дорог вблизи нет. 
   Феодосий попросил горожан разойтись и ждать решения общественного Совета. Самуил был приглашен на Совет в качестве представителя квириоса.
   - Говори, Самуил, - предложил Феодосий.
   Карай понимал, что его предложение отстаивать город до последнего не будет принято, поэтому решил не лезть на пролом. Он сказал:
   - Каков Диомид? Я лишний раз убедился, что он негодяй.
   Старик, неожиданно для карая, улыбнулся и примирительно ответил:
   - Не буду оспаривать твое утверждение, но согласись, что он подсказал нам правильный выход из тупика.
   - Где ты увидел тупик? - деланно удивился Самуил.
   - Не смеши меня, карай, - сказал Феодосий, - их даже не один, а два. Не видеть их может только слепой. Сопротивление, к которому ты призываешь - тупик! Раньше мы хотели сдаться на милость победителей, это тоже тупик! Тебе мало?
   - Странно ты мыслишь, Феодосий, - заметил Самуил. - Сопротивление врагу это не тупик, а естественное стремление каждого человека. Да и сдача врагу без боя не тупик, а предательство!
   - Кому нужно то сопротивление, если оно заранее обречено? - спросил старик. - Ты грозил тому генуэзцу, что посадишь тридцать лучников и тем сдержишь натиск врага? Ты веришь этому? Это чистая бравада. Так вот мы, благодаря Диомиду, нашли самый простой выход из, казалось бы безвыходного положения. Мы оставим врагу пустой город.
   Самуил понимал, что у него нет достаточных сил, чтобы принудить горожан к сопротивлению. Но он должен сделать все возможное и невозможное, чтобы мог с достоинством посмотреть в глаза больному квириосу. Вдруг найдутся люди, которые захотят остаться в городе, чтобы отстаивать его. Он сказал:
   - Соглашаясь с тобой, Феодосий, я ставлю только одно условие. Исход из города должен быть добровольным. Кто захочет остаться, чтобы отстаивать город, тот мог бы это сделать без препятствий с вашей стороны.
   - Я принимаю твое условие, Самуил, - ответил Феодосий, - но ты зря думаешь, что в Каламите найдется хоть один безумец, который бы не понимал бесполезность сопротивления. Ты это и сам понимаешь, но пресловутый долг пред квириосом, не позволяет тебе сказать об этом вслух. Слава Богу, я оговорил отсрочку до следующего вечера. До этого срока люди смогут спокойно, прихватив с собой все, что посчитают нужным, покинуть город.
   Феодосий обратился к членам Совета за поддержкой, и он ее получил.
   - Как видишь, Самуил, я, не в пример тебе, не одинок, - с торжеством в голосе сказал старик. - Теперь же, прошу тебя, коль ты считаешь себя комендантом, дай команду осветить дорогу к подземному ходу и завтра к полудню ты останешься в этом городе один, и тогда у тебя появится выбор между жизнью и смертью.
   Сразу после полуночи к дому коменданта потянулись люди. Их было не много, но они были. С рассветом людской ручеек превратился в реку. Горожане, сомкнув зубы, терпеливо ждали своей очереди подойти к лестнице, ведущую в спасительную неизвестность.
   Самуил через окно наблюдал этот исход. Каждый что-то нес. Некоторые дети несли, прижав к груди, собак или кошек. Они для них были дороже всего, что было в этом городе. К полудню поток иссяк и к Самуилу вошел Феодосий.
   - Я был прав, - сказал он торжественно, - город пуст. Прощай, Самуил.
   - Иди, Феодосий, Бог тебе судья.
   Старику почувствовались слезы в словах карая, но он не мог их видеть: тот, не оборачиваясь, смотрел в окно. Хлопнула дверь, и Самуил остался в пустом городе.
   Спустя некоторое время он пошел в сторону городских ворот. По улицам, задрав хвосты, бегали собаки. Они ошалели от свободы. Солнце бесстрастно освещало покинутые дома. Открытые двери, как рты великанов, удивленно уставились на одинокого путника. Что он делает в этом безлюдье?
   Миновав городские ворота он прошел к одинокой башне. Ворота и здесь настежь. И его людей нет. Видно подрядились какому-нибудь богатому горожанину перенести дорогие вещи. Он не стал никого осуждать, понимая, что их присутствие не помогло бы ему, наоборот, их отсутствие позволяло избежать бессмысленного искушения повоевать.
   Он соединил створки ворот и поставил на место все запоры. Пусть генуэзцы попрыгают возле башни. То же самое сделал и с городскими воротами. В доме коменданта он открыл один из шкафов и вынул оттуда наполовину наполненный мешок. В нем были деньги, пересланные для оплаты наемников. Диомид был трусом, но не вором. Забросив мешок за плечо, Самуил спустился в подвал. Возле лаза в подземелье он увидел старуху. Она, словно кошка, свернувшись в клубочек, спала на кучке гнилой соломы. Он растолкал ее и спросил:
    - Вы почему остались?
   Старуха приподнялась на локте и сощурившись от света факела, ответила:
   - Там лестница.
   Самуил, как здоровый человек, не понял ее.
   - Ни и что? - спросил он.
   - У меня нет сил удержаться на ней.
   - Тут же недавно прошел Феодосий. Почему он вам не помог?
   - Он пытался, но и у него мало сил. Сказал, что скоро ты придешь и тогда поможешь. Еще он сказал, чтобы ты не забыл закрыть за собой эту дырку. Ну как, поможешь?
   Он взял ее под мышки и кой как просунулся с ней через узкий лаз. Спустил на пол и сказал:
   - Идите, здесь не заблудитесь. Я вас догоню.
   Он вернулся в камеру и сразу же сбросил мешок с деньгами вниз. Затем повозился с плитами и уже с лестницы поставил их на место. Теперь враг не будет знать каким путем жители покинули город и не сможет устроить погоню.
                ***
   Ломеллино был недоволен итогом переговоров с противником. Он выговаривал де-Орто:
   - Зачем ты согласился ждать до следующего вечера? Такая фора ничем не обоснована. Представь себе, что до следующего вечера они не появятся. Что будешь делать? Бросаться ночью на ворота? Возможно они и ждут от нас этой глупости. Так вот, мой друг, выходи завтра не позже полудня к воротам и требуй их открытия. Если воспротивятся, круши и врывайся в город.
   Когда солнце вошло в зенит, у ворот одинокой башни заиграла труба. На ее призыв никто не откликнулся. Начали стучать по воротам. Такой грохот мог поднять и мертвого с могилы, но в ответ тишина. Озадаченный де-Орто потоптался у башни, и вызывал штурмовой отряд, который прятался тут же за поворотом. И вот площадка перед башней заполнена генуэзцами. К де-Орто подошел командир отряда Пачино.
   - Как обстановка? - спросил он.
   - Ничего не пойму.
   - Давай послушаем.
   По команде Пачино все обратились в слух. Тишина донесла тягостный собачий вой.
   - Странно, - сказал Пачино, - прямо-таки город воющих собак. Неужели там некому их успокоить?
   - Эти греки опять что-то придумали, - угрюмо сказал де-Орто.
   К ним приблизился один из велитов.
   - Позвольте, синьоры, мне, старому собачнику, сказать по этому поводу слово. Так вот, собака воет только в двух случаях. Если умер хозяин или он ее просто покинул. Выводы за вами, синьоры.
   - Скорее всего в городе нет людей, - заметил Пачино.
   - Не может быть! - произнес смущенно де-Орто.
   Неужели обманули? Он не думал о том как все жители города могут враз исчезнуть, его смущал сам факт их отсутствия. Ведь это повод для новых упреков со стороны Карло. Это, скажет он, результат твоей излишней доверчивости, Джованни. Тебя, как мальчика, обвели вокруг пальца. Ты теперь можешь подсчитать во что обошлась нам твоя беспечность.
   Пачино тем временем осмотрелся.
   - Чья умная голова поставила здесь башню? Ее не обойдешь и не перелезешь. Остается ломать ворота.
   Он подошел к воротам и потрогал створки.
   - Крепкие. Топорами не порубишь. Будем разбивать из пушки.
   Самуил, выйдя из подземного хода услышал первые выстрелы и злорадно усмехнулся. Пушка была мелкого калибра, поэтому взламывала ворота всю ночь. Только к утру их сумели открыть. Остановились у других ворот. Здесь все было проще. Приставили к стене лестницу и выглянули. Ни души. Спустились на ту сторону и открыли ворота. Пачино уже давно понял, что основная добыча из города исчезла, но все равно бодро крикнул:
   - Ребята, вперед! Город ваш!
   Вскоре запылали первые дома. Это не месть бежавшим жильцам, это - ритуал - захваченный город не может не гореть!
   


               
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

    ХИТРЫЙ МАНЁВР

    МЫ ИХ НЕ ОБИДЕЛИ, ОНИ
   САМИ СЕБЯ ОБИДЕЛИ
       КОРАН, СУРА 16, 119



                ГЛАВА I
                КОНСУЛЬСКИЙ СОВЕТ
   Консул Кафы Батисто де-Форнари схватился за голову когда прочел протокол допроса принца Алекса. Если даже принять во внимание, что ответы давал откровенный враг Генуи, и они были тенденциозными, все равно картина вырисовывалась удручающая.
   Из текста протокола следовало, что консул Чембало, де-Орто, пользуясь слабым контролем со стороны Кафы, довел до абсурда изъятие рыбной пошлины, чем привел к общему обнищанию аборигенов. Они, воспользовавшись поддержкой Феодоро, подняли восстание. На разрешение этого конфликта были использованы не предусмотренные сметой расходов значительные средства. Они, думал консул, не могут быть оправданы даже тем, что в Хазарии ликвидирован единственный морской конкурент Кафы - Каламита. Этот порт, как побочный продукт, был захвачен у Феодоро в результате военных действий.
   А что если рассматривать взятие Каламиты как успех данной экспедиции? Нет, не успех, а значительный успех? Попытаться доказать, что это неоспоримая удача и ее не было бы без консула де-Орто. Якобы, этот идиот стал прямо-таки отцом выдающегося результата. Если бы подобный исход дела заранее планировался в недрах генуэзского двора и затем был бы так же блестяще осуществлен, то, безусловно, вошел бы в анналы как выдающийся пример создания ситуации, в которой враг делает не только вынужденный, но и роковой для себя шаг. Батисто прикрыл глаза - он доволен. Если все это и притянуто за уши, то все же хорошо придумано.
   Теперь что делать с де-Орто? Осудить или наградить? Самым справедливым было бы: сначала повесить за создание ситуации приведшей к войне, а затем посмертно наградить за создание условий к овладению Каламитой. К сожалению, такую красивую дилемму нельзя претворить в жизнь. Нет, не о де-Орто печаль. Забота о самом себе. Ведь от оценки деятельности консула Чембало, будет зависеть и его судьба. Значит с повешением де-Орто он поторопился. Неизвестно как это удастся, но он должен беречь консула Чембало, как самого себя.
   Из протокола допроса явствует так же и то, что татарский хан Хаджи-Гирей подталкивал князя Теодоро на противодействие Кафе и помогал ему в этом деньгами и оружием. Этот факт может послужить поводом для карательной экспедиции против татар. Ее успешность перечеркнет все прошлые упущения де-Форнари и позволит ему предстать чистым ангелом перед руководством Генуи.
   Консул откинулся на спинку кресла и позволил себе несколько расслабиться - его дела не так уж плохи как показались сразу. Главное добиться на Консульском Совете полного понимания его тактики. Во-первых, не допустить осуждения де-Орто и, во-вторых, добиться решения о проведении карательной экспедиции против татар.
   Консульский Совет состоял из одиннадцати человек. Наиболее «опасными» для консула были два асессора, назначаемые Генуей. Они неукоснительно защищали интересы метрополии. Если удастся вовлечь их в русло его, де-Форнари, взглядов или как-то нейтрализовать, то можно будет с легким сердцем возвращаться в Геную.
                ***
   В повестке дня Консульского Совета значился только один вопрос: «Итоги чембальской кампании и ее последствия». Генерал Ломеллино осветил военную сторону этого события, его дополнил консул. Искусно обойдя неприглядную роль де-Орто, он довольно подробно остановился на приобретении - порте Каламита. Конец выступления он посвятил татарской теме.
   - До нас доходили слухи, что татарский хан, проявляя дипломатическую активность, подталкивает против нас теодоринского князя. Сейчас этим слухам есть документальное подтверждение. Принц Алекс признался, что получал от хана деньги и оружие, предназначенные для поддержки противоправных действий населения Чембало. Над этим фактом нам следует глубоко задуматься и сделать надлежащие выводы. Уже почти двести лет, с появления в Хазарии нашей блистательной колонии, никто не смел диктовать нам свою политику. Теперь, как видим, это пытается делать татарский хан.
   Татары, оказав военную помощь княжеству Феодоро, ввергли его в авантюрную операцию, в итоге отбросили эту страну на задворки политической жизни полуострова, усилив, тем самым, свои позиции. Мы сейчас не знаем истинных планов Хаджи-Гирея, но уже эта возня за нашей спиной дает мне право утверждать, что цель татар - изменить расстановку политических сил в Хазарии в свою пользу.
   Отсюда, синьоры, - продолжал консул, - следует, что татарское ханство на сегодня - наш враг. Кто-то скажет: удивил. Согласен. Где их нет этих врагов и у кого их нет? Но враг - врагу рознь. Возьмите Феодоро. Они наши давние враги, но уже много десятков лет, чувствуя наше превосходство, не задирали нас. Такого врага можно терпеть еще сто лет. Другое дело татары. Они проявили активность и добились выгодного для себя результата. Если их во время не остановить, то они могут стать серьезной угрозой нашей колонии. У них, при желании, найдутся к нам основательные претензии. Достаточно вспомнить проблему восемнадцати деревень Судакского округа. Мы уже много лет единолично управляем ими и не платим арендную плату. Упаси Бог, дать им силу и позволить предъявить к нам свои требования. Чтобы такого не случилось, я предлагаю воспользоваться благоприятной ситуацией и совершить упреждающий удар по одному из уязвимых мест ханства. Если уважаемое собрание в принципе согласится со мной, то я попрошу генерала Ломеллино возглавить эту карательную экспедицию.
   Закончив выступление, де-Форнари грузно опустился в кресло и стал обмахиваться клетчатым платком, который вынул из-за обшлага камзола. Он ждал ответа генерала, но того опередил асессор Висконти Берти. Он был сухощав, как арабский скакун, и его жара совсем не донимала. Его голос был скрипуч словно лошадиное ржание.
   - Я бы сказал, что синьор консул разохотился, - так начал Берти свое «ржание». - Республика вынуждена была послать сюда экспедиционный корпус, чтобы исправить ваши, синьор консул, ошибки и восстановить status quo, вы же хотите расширить его обязанности. Подтасовывая сущности, вы пытаетесь привести нас к мысли, что в отношениях с татарами существует единственный путь разрешения вопросов - военный. У вас, синьор Батисто, нет успехов на дипломатическом поприще, так вы, упоенный победами генерала Ломеллино, пытаетесь приобщиться к ним. Нет, синьор консул, я предлагаю вам самому, собственными руками, собственной головой заработать славу и не впутывать сюда генерала.
   Висконти, садясь, встретился взглядом с другим асессором. Веноста понял его взгляд как требование выступить. Этот молодой, но флегматичный человек был явно не готов к выступлению. Он посмотрел на потолок и увидел там барельеф, изображавший голову с широко открытым ртом. Тот как бы намекал смотрящему на него открыть рот. Веноста так и сделал.
   - Синьоры, - сказал он, - я не поддерживаю уважаемого де-Форнари и вот почему. Нельзя жить одним днем. Удобно опираться на сильную личность, но сегодня Ломеллино здесь, а завтра будет в другом месте, а Кафа с ее землями остается. Нужно опираться на что-то постоянное. Например, как уже подсказал уважаемый синьор Берти, на дипломатию. Ведь люди не зря придумали этот вид отношений между собой и всякий раз дают ему предпочтение перед любыми другими. Ведь мы никогда заранее не знаем в чью пользу закончатся те или другие стычки, тогда как дипломатическая работа допускает многие варианты решения вопроса. Давайте не будем рисковать.
   Веноста сел на свое место и опять посмотрел на тот барельеф, будто ожидал увидеть его с закрытым ртом. Де-Форнари отметил для себя, что его основные оппоненты выступили, и ни один из них не назвал имени де-Орто. Консул наклонился к уху канцлера Доменико Бертини и попросил его не тянуть с выступлением, но тут попросил слова капитан аргузариев Джорджио. Он сказал:
   - Мне как человеку военному хотелось бы услышать мнение генерала по плану его милости синьора консула.
   Ломеллино пришлось выступить.
   - Уважаемое собрание хочет знать мое отношение к плану достопочтенного синьора де-Форнари. Что ж его намерение не вызывает у меня возражений. Оно обоснованно. Дипломатические пути, о которых напоминали выступающие до меня синьоры, были бы уступкой наглому и бесцеремонному соседу. Что касается моего участия в осуществлении этого плана, то скажу, что мои действия основываются на инструкциях, полученных в Генуе, а там поход против татар не предусмотрен. И следующее, что я сделаю, это вернусь в Средиземное море и продолжу войну против короля Арагонии. Но, чтобы окончательно не разочаровать уважаемое собрание предложу вместо себя синьора Джованни де-Орто. Этот человек отличился при взятии Чембало и Каламиты. Он сумеет оправдать ваше доверие и в борьбе с татарами.
   - Но у него нет войска! - воскликнул массарий Вирениус.
   - Были бы деньги, а войско найдется, - напомнил Ломеллино.
   - Но и денег нет! - парировал все тот же массарий.
   - Совсем хорошо! - удивился генерал, - вы хотите воевать, не имея ни войска, ни денег. Такой фокус, уважаемые синьоры, не проходит.
   Пришло время выступить канцлеру Бертини. В кабинете летали мухи и их жужжание стало слышным. Всем было интересно, что скажет хранитель печати колонии.
   - Как ни старался синьор Ломеллино, нас успокоить, ему это не удалось, - так начал свое выступление канцлер. - Генерал отказывает нам в войске, которое до сего дня получает сполна денежное довольствие и, единственно что делает, это тратит его в городских тавернах. Он предлагает вместо себя синьора де-Орто, который, прежде чем отличиться при взятии Чембало, опозорился его сдачей. Я обращаюсь к вам, Карло Ломеллино, и призываю принять наши заботы ближе к сердцу и сократить дистанцию между вами и нами до размера протянутой руки. И последнее. Дайте оценку действиям де-Орто! Прямую оценку, генерал, без всяких уверток!
   - Вы шантажируете генерала! - вскричал асессор Берти.
   Карло поднял руку и спокойно сказал:
   - Не волнуйтесь за меня, Висконти. Я отвечу уважаемому канцлеру и думаю мой ответ удовлетворит его. Говорю прямо, уважаемый Бертини, синьор де-Орто искупил свою прежнюю вину в процессе той военной операции, которой я руководил. И вспоминать сейчас о его прежних ошибках будет так же неприлично, как потешаться над раной бога войны Марса, полученной им под стенами Трои. С кем не бывает. Если вы не передумаете воевать с татарами, то для этого в качестве руководителя экспедиции рекомендую де-Орто. Не потому, что он военный гений, нет, но потому, что лучшего среди вас я не знаю. Дело ваше как вы воспримете мое мнение, но другого не будет. И еще, если позволите, пару бесплатных советов.
   - Нам нужны войска, а не советы! Советы мы можем сами давать!
   - Остановитесь, синьоры, - привстал консул и, когда установилась тишина, сказал:
   - Мы с нетерпением ждем ваших советов, Карло.
   - Спасибо, Батисто, - ответил Ломеллино, - первый совет будет заключаться в выборе объекта нападения. Из двух жизненно важных для татар пунктов - Кырк-Ор и Солхат, я бы выбрал второй из мною названных. Кырк-Ор отпадает уже по той причине, что его с наскоку не возьмешь. Он находится на горе и его легко оборонять. Солхат же располагается на равнине и, как положено, обнесен стенами. Насколько мне известно, татары за все время своего пребывания в этом городе ни разу не ремонтировали его крепостных сооружений. Найти уязвимое место и доломать его не составит труда. И другая важная составляющая. Достигнуть Солхата можно будет за светлое время суток. Утром вышли, а к вечеру вы уже у его стен. У врага почти не будет времени на подготовку к обороне и, что не менее важно, на коротком пути реже встречаются неожиданности. Это военная часть моего совета. Теперь самое главное. Где взять деньги?
   - Вот именно! - не выдержал Гверчино.
   - Деньги вы возьмете в самом Солхате! - сообщил Ломеллино, не скрывая улыбки.
   - До него еще дойти надо! Он смеется над нами! Его еще захватить надо! Кто будет захватывать, если у нас нет армии?!
   - Вы правы, синьоры, - успокоил разбушевавшуюся аудиторию Ломеллино. - Солхат, как сейф без ключей, вам еще недоступен. Так где взять деньги? Их вы возьмете у самих себя. Успокойтесь и дослушайте до конца. Используйте кредиты. Редко кто устоит перед тем, чтобы в течение месяца получить пятьдесят процентов прибыли на вложенный капитал! Или я не прав?
Среди общего гама, раздался голос капитана Джорджио:
   - Генерал, вы призываете недооценивать врага, который когда-то завоевал полмира!
   - Наши предки, капитан, в свое время завоевали не меньше!
   - Тише, синьоры! - призвал к порядку консул. - Ваши советы, синьор генерал, стоят того, чтобы их обсудить. Заранее скажу, что лично я готов принять их за указание к действию, но синьор генерал, я еще раз прошу вас самому возглавить экспедицию, а де-Орто пусть участвует не вместо вас, а с вами.
   - Это не соответствует моему принципу, синьор консул, а он гласит: если хочешь быть чистым, алкай только из одного блюда. Я служу Генуе и никому больше. Все мои действия соответствуют указаниям оттуда. Что касается руководства экспедицией, то это ваш выбор. Мое же мнение вы знаете.
   Консульский Совет поручил де-Форнари провести беседу с отсутствующим на Совете де-Орто и поручить ему возглавить поход на Солхат. Массарии Вирениус и Гверчино получили задание изыскать кредиторов, с выплатой сорока процентов дивидендов от вложенной суммы.
   Идя навстречу консулу, Ломеллино согласился на вербовку волонтеров из своего войска, но за дни проведенные в походе они не получат армейского содержания. Кроме этого, он отдал в аренду четыре пушки с боеприпасами и боевыми расчетами. Члены Совета выработали единый текст воззвания к добровольцам. В нем поход представлялся увеселительной прогулкой, сопровождаемой пушечным фейерверком, от которого татары разбегаются, как зайцы, а волонтеры, кроме денежного содержания, получат возможность улучшить свое благосостояние за счет противника.
            
                ГЛАВА II
                ПОБОИЩЕ
   На белом свете нет существа глупее человека. Любая тварь, чуя опасность, уходит от нее в сторону или прячется в нору, а человек? Твердо зная, что на войне убивают, он легко подается на посулы и с готовностью вручает свою судьбу вербовщику, уповая на то, что убьют не его, а другого. Так что же делает человека таким глупым? Пресловутая Надежда. Это она, подлая, не дает во время свернуть с неправильно выбранного пути. Это она, коварная, удерживает его в своих тенетах до последнего вздоха. «Надежда умирает последней», любят повторять оставшиеся в живых. Не их, а мертвых следовало бы спросить! Только те знают что такое Смерть, и как она бесцеремонно обходится с Надеждой!
   Так думал Марко Кассимо, молодой человек лет двадцати, слушая зазывные вопли городских глашатаев. «Кто запишется в легион Джованни де-Орто, - кричали они, - тот за несколько дней станет настолько богатым, что сможет открыть свое дело или купить себе дом! А повезет, так и то и другое! Записывайтесь в легион Джованни де-Орто, победителя греков в Чембало и Каламите!»
   Рядом с глашатаем стоял стол, за которым писарь вел учет волонтеров, а над ним возвышался легионер. Каждого записавшегося, он проверял на наличие рук и ног и отдавал другому легионеру, а тот отправлял новобранца в фургон, охраняемый уже двумя стражниками.
   В Кафу Кассимо приехал только вчера из Генуи и у него не было здесь ни знакомых, ни родственников. Чтобы сэкономить деньги на переезд, он нанялся на судно гребцом. Сейчас в его кармане пять грошей, с заработанными в море, но этого, как он понимал, мало для начала любого дела.
   К столу писаря была небольшая очередь. Вокруг стола зеваки или еще не решившиеся. Что если рискнуть? Всего несколько дней и ты богач! И Марко стал в очередь. Впереди всего четыре человека, все они были оборвышами, и он, Марко, выделялся от них добротностью одежды. Неужели его обманули, заверив, что Хазария настолько благодатный край, что там последний бедняк ест с серебряной тарелки? Что-то в этой толпе он кажется самым богатым.
   Пинок в спину отвлек его от этих мыслей. Назвал фамилию и почувствовал на себе грубые ощупывания, затем снова толчок, и он в фургоне среди таких же глупцов, как и сам.
   Они смотрели на него, а он на них. Грязные лица, не менее грязные волосы, которых вряд ли когда-либо касался гребень. Марко уже начал думать, что ошибся, попав в эту компанию, но покинуть ее мешали два стражника, сидевших на краю повозки.
   - Ребята, куда нас повезут? - обратился он к ним лишь для того, чтобы начать разговор.
   - Разве ты не понял, что записался на бойню? - спросил один из них.
   - И, как я вижу, изрядно поторопился, - добавил другой.
   - Почему ты так думаешь? - пробормотал Марко, удивляясь совпадению его мыслей с заявлением стражника.
   - А ты посмотри на себя и на них. Им уже, кроме своих костей, нечего продавать, а ты бы еще мог продержаться с месяц только за счет продажи своей одежды.
   Добрые советы, как весна, имеют свойство запаздывать, поэтому ими и не удается воспользоваться. Марко лишний раз в этом убедился когда услышал ответ на свою скромную просьбу:
   - Видно ты прав, мой друг, отодвинься чуть-чуть, я вылезу.
   - Я тебе вылезу. Сиди и не рыпайся. Ты в списках, и я за тебя отвечаю.
   Поехали. Фургон изрядно трясло на булыжной мостовой, пока не выехали за город. На грунтовой дороге тряска сменилась покачиванием и подпрыгиванием на ухабах. Остановились перед высокими воротами, встроенными в еще более высокие стены. Створки распахнулись и волонтеры оказались в большом дворе, абсолютно лишенном растительности. В глубине двора стоял длинный одноэтажный дом, похожий своей изысканностью на скотный сарай.
   Последующие дни были заполнены воинскими упражнениями, включающими в себя бой на деревянных мечах и стрельбу из лука.
   Марко быстро выделился из общей массы сообразительностью и умением владеть оружием. Ему подчинили десять человек и велели учить тому, что он уже умел сам. Нравы в казарме были самыми дикими. У него пытались украсть одежду, и он вынужден был не снимать ее даже на ночь. Хотели избить, но на его защиту стал, симпатизирующий ему, командир отряда Вардан. Этот армянин пользовался непререкаемым авторитетом у волонтеров. О его боевых подвигах ходили легенды.
   Он рассказывал Марко, что служил в корпусе Ломеллино, но после победы над греками расторг договор о военной службе и вместе с братом Гайком открыл свое дело. Они купили небольшой загончик для содержания рабов и сейчас успешно ими торгуют.
   На вопрос Марко, что заставило его вернуться на военную службу, откровенно ответил - жадность. Большие и быстрые деньги можно найти только на войне. Вот он и пошел за ними, оставив у дела брата. Вернется, купит на рынке место и станет независимым работорговцем, а в Кафе это самое прибыльное ремесло
   - На войне иногда убивают, - заметил Марко
   Вардан усмехнулся в усы.
   - Скажи, ты умирать собрался, поэтому и пришел сюда?
   - Да, нет. Вроде надеюсь выжить.
   - Вот и я надеюсь. Все надеются. Сюда никто не пришел умирать. После победы над греками, успех в войне против татар обеспечен, поэтому я здесь.
                ***
Известие о намерении Кафы отомстить татарам за вмешательство в ее дела в ханском окружении было встречено с изрядной тревогой. Поражение улу-бея Феодоро вообще ослабило позиции Хаджи-Гирея среди соотечественников, а фряги, проявив силу, доказали, что не зря чванятся, поэтому могут позволить себе наказать соседа, посмевшего играть в свою политику.
   Грустным пришел Хаджи-Гирей к Джанике. Выслушав его печальные рассуждения, она сказала:
   - Твое время только начинается, Хаджи-Гирей, и Аллах не позволит его прервать. Помни это всегда и будь уверен, что все твои действия угодны Всевышнему. На этот раз Он дал твоему народу настоящего врага. Помнишь, мы когда-то о таком говорили? Победишь этого врага и народ сплотится вокруг тебя еще плотнее. Обратись к Аллаху с благодарственной молитвой, и Он укажет тебе правильный путь. Помни об этом и никогда не позволяй себе раскисать. Это тебе совет на все случаи жизни, а сейчас иди к себе и призови Басыра и спроси его, что он думает по этому поводу. После этого действуй быстро, не жалея ни себя, ни людей. Так всегда поступал мой покойный муж, если попадал в трудную ситуацию
   Мурза Басыр уже знал о намерениях фрягов захватить Солхат. Он категорически отказался защищать город изнутри. Только в открытом бою, по его мнению, можно будет надеяться на победу. В поле пушки не так страшны, как для сидящих за стенами, и это убедительно доказал эмир Эдигей в битве на реке Ворскле. Но они вообще станут обузой для противника, если атаковать его на марше. Вот тут и скажется преимущество воина-степняка перед неповоротливым волонтером. Поэтому бой следует ввязываться без промедления и всеми силами, не тратя время ни на глубокие размышления, ни на подсчет сил противника.
   Хаджи-Гирей согласился со всеми соображениями мурзы, и к вечеру следующего дня отряд Басыра в количестве трех тысяч всадников был готов для совершения перехода от Карасубазара до Солхата.
.                ***
   Основной костяк легиона де-Орто составляли воины корпуса Ломеллино, которые, по горячей просьбе родственника, были отпущены на «вольные хлеба». По прикидкам сведущих людей, в походе против татар достаточно было набрать шесть тысяч человек пехоты и не менее шестисот телег. Де-Орто за короткий срок набрал нужное количество тех и других и приурочил начало кампании к самому длинному дню года - 22 июня.
   В назначенный день и час воины корпуса Ломеллино, высадились с судов на городские причалы и стройной колонной, под звуки труб и барабанов, потянулись к воротам «12 апостолов». Здесь сразу же произошла небольшая заминка.
   Едва де-Орто со своими приближенными миновал ворота, как вслед за ним подъехал передовой конный отряд. Генуэзцы так упивались былой славой и так были воодушевлены предстоящим походом, что забыли о высоте свода ворот, под которыми проезжали. Вознесенный над головами передовой штандарт, уперся в камни и древко переломилось словно тростинка.
   Над строем пронесся не крик, а многоголосый вопль. Он, как волна, прокатился по колонне и скоро вся Кафа знала о случившемся. Незадачливый знаменосец был тут же наказан тумаками, а отряд не только не вышел за ворота, а наоборот, попятился от них.
   Де-Орто доложили о случившемся, и он вынужден был вернуться, чтобы потребовать немедленного движения вперед. Ему объяснили, что поломать штандарт - плохая примета и тут без церкви не обойтись, иначе поход будет неудачным.
   - Какие еще неудачи!? - вскричал де-Орто. - У нас нет времени на молебны! Замените палку и все тут! Мы должны сегодня же до захода солнца достигнуть Солхата и успеть окружить его!
   Воля командира оказалась сильнее суеверия и войско продолжило путь, оставив злокозненный штандарт для ремонта.
   За стенами города простирались аванборги. Здесь и состоялась встреча воинов Ломеллино и волонтеров Вардана.
   Началось построение колонны. Впереди расположился штаб де-Орто. Его отбор шел не по признакам воинской квалификации, а по личной симпатии. Штабисты были одеты в богатые одежды, над их шлемами и беретами колыхались разноцветные перья, под ними, перебирая ногами, гарцевали откормленные лошади.
   Следом пошла конная группа из трехсот воинов, которые должны были во время осады выполнять функции гонцов и связных. За ними двинулась пехота, а за ней, замыкая колонну, волонтеры Вардана. Всего в колонне было насчитано более семи тысяч человек.
   Когда войско прошло, за ними потянулся транспорт из 612 телег. В них были погружены пушки, ядра и пороховые комплекты, лестницы для преодоления стен, запасы дротиков и стрел. И то, что большинство телег оказались пустыми, никого не смущало. Транспорт должен быть полностью загруженным на обратном пути. Но необходимость в нем неожиданно появилась еще по дороге к Солхату.
   В этом году июнь не изменил себе, был жарким и безветренным. Солнце, как и положено ему в это время года, быстро взобралось на нужную высоту и принялось безжалостно выпаривать со всего живого последнюю влагу. Дорога на Солхат шла меж холмами, поросшими лесами и представляла собой длинную извилистую печь, заполненную не только жаром, но и пылью, поднимаемой идущими впереди.
   Несмотря на то, что у каждого волонтера была исправная пара ног, не всякий мог похвастаться здоровым сердцем. Некоторые из них отставали и продолжали свой путь уже усевшись на телеги. Вслед за немощными, взобрались ленивые, а за теми - остальные. Те, кому не хватило места на повозках, снимали, раскаленные под солнцем доспехи, и вручали их более удачливым собратьям.
   Де-Орто знал что жара развезла его воинство, поэтому не заставлял надевать доспехи, но и не объявлял привал. Он был доволен уже тем, что движение продолжается несмотря на жару. Вперед и только вперед! Посылаемая к Солхату разведка, докладывала, что путь к городу открыт. Леса, которые окаймляли дорогу слева и справа далеко просматривались и казались безжизненными.
                ***
   Уже на подходе к Солхату, на одном из холмов появилось несколько всадников. Они зорко всматривались в длинное, ползущее в сторону города, серое тело колонны. Только голова ее, от ярких камзолов и перьев, была многоцветной.
   - Пора начинать, - сказал один из всадников
   - Да, великий хан, сейчас они закончат поворот, и я дам сигнал.
   - Ты сказал воинам, чтобы не стреляли по голове колонны?
   - Все эти люди будут твоими пленниками, великий хан.
   Было четыре часа пополудни когда где-то в лесу прозвучала труба. «И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих» (Откровение, 6,14).
   Мало кто сразу оценил обстановку и сообразил укрыть свое бренное тело под повозкой. Многие бессмысленно заметались, пытаясь избежать смерти, но падали, не успев понять откуда она пришла. Если бы коварная Надежда, расставаясь с телом, имела окраску, то пространство над колонной было бы заполнено ее цветом, а так только дорога стала красной. А это цвет расплаты за беспечность.
   В сторону колонны, по всей ее длине, с обеих сторон летели стрелы.. Крики и стоны неслись над дорогой, а навстречу им радостные возгласы стрелков.
   Марко Кассимо ехал на телеге, груженной пороховыми зарядами, поэтому «пассажиров» на ней было меньше, чем на других. С начала обстрела возникла паника. Лошадь вздыбилась и забилась в дышлах, заднее колесо телеги отлетело. Кассимо свалился на землю. Он не спешил вскакивать, ибо уже слышал вскрик возницы и скрежет стрел, впивающихся в борта телеги. Лошадь перестала буйствовать и, понуро опустив голову, принюхивалась к запаху крови. Когда стрелы перестали ударяться в телегу, Марко понял, что теперь нужно ждать их хозяев. По мере того как стихали голоса на дороге, громче кричали в лесу.
   Приподнялся, прислушался. Галдеж все ближе, спрятаться некуда. Осталось притвориться убитым. Рядом было несколько трупов. В каждом из них торчала стрела. «И будут падать среди вас убитые, и узнаете, что Я Господь», вспомнил он слова из Библии.
   Он подполз к вознице. Тот лежал на боку. Когда падал с телеги стрела сломалась и теперь ее обломок торчал из груди. Остаток с оперением был рядом. Марко подобрал его. Затем, измазавшись в крови, лег рядом с возницей на спину и приставил обломок стрелы к животу. Так и замер, безвольно откинув правую руку. В бедро кололо что-то острое, порох, сыпавшийся из распоротых мешков, попал под рубаху вызывая зуд. Голоса уже близко, поэтому он не мог даже пошевелиться.
   Его счастье, что, забравшись на телегу, он сразу снял с себя сюртук и сапоги. Рубаха, измазанная кровью, видимо, не прельстила татар.
   Когда враги отошли, Марко смог пошевелиться и несколько уменьшить свои страдания. Он сдвинулся и нащупал под собой мешочек с острым предметом. Не вставая, развязал тесемки и поднес к глазам. В мешочке было огниво. Приподнялся и увидел, что татары, погнав впереди себя несколько телег, устремились в голову колонны. Там поживы было больше.
   Вспомнил, что где-то рядом ехал Вардан. Пополз в ту сторону и вскоре увидел черноволосого человека, раздетого донага. Единственно, что осталось нетронутым, черный шнурок, охватывающий шею. К нему была привязана кожаная ладанка. Марко перерезал бечеву и спрятал амулет в карман. Потом поднес тело армянина к телеге, в которой ехал сам и положил его на мешочки с порохом. Татар поблизости не было.
   Он отпряг лошадь, отогнал ее в лес и привязал к дереву. Затем вернулся к телеге, вспорол один из мешков с порохом и пошел снова в лес, оставляя за собой серую пороховую дорожку. Когда взрывчатое зелье кончилось, посмотрел в сторону лошади - она была еще далеко. Он вернулся к возу и взял другой мешок и затем продолжил пороховую дорожку в сторону лошади. Закончив работу, присел на корточки и стал ждать.
   Солнца ему не было видно, но впереди, на дороге, тени удлинялись и, по всему день клонился к вечеру. Он представил себя татарином, наблюдающим за дорогой, и понял, что был для них хорошей мишенью. Почему ни Вардан, ни другие командиры не догадались выслать боковые дозоры? Они могли бы во время предупредить о приближении врага. Неужели стремление вперед было таким затмевающим, а самоуверенность такой подавляющей, что забыли об осторожности, не подумали о возможном нападении во время марша?
   Марко услышал на дороге многие голоса. Это могли быть только татары. Он вынул из кармана огниво и приготовился высекать огонь. Из-за поворота дороги появилась группа всадников. Они, не торопясь, ехали мимо множества трупов и о чем-то живо переговариваясь.
    Удар кресала о кремень и сноп искр впился в матерчатый фитиль. Он затлел. Марко посмотрел на дорогу. Всадники приближались к возу, на котором лежало тело Вардана. Помахав фитилем, он оживил огонь и поднес его к запасенным заранее сухим листьям. Подул и те вспыхнули. Пламя весело побежало, съедая на ходу пороховую дорожку.
   Кассимо вскочил на лошадь и ударил в бока голыми пятками. Она неожиданно резво понесла его в сторону Кафы. Вскоре за спиной раздался оглушительный взрыв. Он оглянулся и увидел большой огненный факел. Это были поминки по его командиру и другу.
   Жители города Солхата, узнав о победе татар, устремились к дороге, чтобы хоть чем-то поживиться, но были остановлены, докатившимся до их ушей громом, а чуть позже по дороге пронесся горячий порыв воздуха, похожим на дыхание дракона. Пока размышляли над происхождением грома среди ясного неба, время ушло, и на землю опустилась ночь, и горожане вернулись под свои крыши.
   Зато на следующее утро город опустел. Не только резвые, но и ленивые с восходом солнца выбрались на дорогу. Все, что татары оставили нетронутым, было подобрано. Телеги рубили на дрова, а колеса забирали для продажи.
Радость от возможности безнаказанно грабить была так велика, что впору устраивать ритуальные танцы. Они позже, а сейчас другая забава: отрезать у поверженных врагов головы. Обезглавленные останки оттаскивали с дороги в ближайшие ямы и там оставляли на съедение диким зверям и бродячим собакам. Головы свезли на открытую поляну и сложили из них две пирамиды, вершины которых украсили шлемами, убранными перьями диковинных птиц.
   С самых дальних стойбищ приезжали правоверные, чтобы посмотреть на яркое проявление военной доблести и могущества их великого хана.

                ГЛАВА  III
                ПОСЛЕ ПОБОИЩА
   Марко не нужно было спрашивать дорогу в Кафу - он был не один. Оставшиеся в живых, кто на лошадях, кто пешком, задворками, как птицы осенью, потянулись к югу. Только так, в стороне от дороги, среди лесистых холмов, можно было найти спасение от беспощадных татарских сабель и стрел. Но и здесь небезопасно. Всадников спешивали свои же собратья по оружию, грабили, убивали, чтобы беспрепятственно воспользоваться одеждой жертвы.
   Кассимо тоже подвергся нападению, но отбился кнутом, который оказался в его руках совсем случайно. Он был засунут бывшим хозяином лошади за подпругу.
   Сделав большой круг по лесным тропинкам, генуэзец, уже  глубокой ночью, выехал на широкую дорогу. Он миновал аванборги и оказался  у городских ворот. Они были закрыты.
   Прибывшие раньше сообщили, что стража получила строгое указание ворота не открывать, на стены никого не пускать.
   - Они боятся, что мы полезем на стены? - искренне удивился Марко, приглядываясь к пятисаженной каменной громаде.
   Ему никто не ответил и только прислушавшись, он понял всю наивность своего вопроса. Он услышал беспрерывный гул людских голосов, раздававшихся со стороны города. Это могли быть родственники, ушедших в поход легионеров. Не  все же так одиноки, как он.
   В эту ночь Кафа не спала. Город уже знал о жестоком поражении. Стражники могли не пускать людей на стены и держать закрытыми ворота, но они не в силах перехватывать голоса, звучавшие все громче. Их и услышал Кассимо. И у ворот, ведущих в консульскую часть города, скопилась возмущенная толпа горожан, требующая наказания виновных в бесславном поражении генуэзцев.
   Уже сутки как консул де-Форнари не покидал кабинета. Свечи были погашены, и он молча стоял у открытого окна, через которое доносились многочисленные вопли и злобные выкрики. Еще не зная подробностей битвы, он хорошо представлял себе последствия поражения. Татары не преминут воспользоваться случаем и потребуют восстановления положений договора 1381 года, которые Кафа уже давно не выполняла. Это самое малое, на что они смогут пойти. Кто удержит их от прямых нападений на город и его владения? Постоянно держать в Хазарии многотысячный корпус Генуя не в состоянии. Де-Форнари не знал как по-другому можно было бы удержать молодого и спесивого хана.
   За спиной скрипнула дверь. Консул не оглянулся на звук, давая понять вошедшему, что встречаться ни с кем не желает. Раздался легкий кашель, по которому узнал секретаря.
   - Что тебе? - спросил он, по-прежнему не оборачиваясь.
   - Ваша милость, в приемной ждут вашего приглашения оба асессора, капитан аргузариев и нотариус.
   - Всполошились? Впрочем, что там. Пусть заходят, побеседуем. Кто будет приходить, пусть все заходят. Да, скажи, консул Таны (Азова) приехал?
   - Приехал, ваша милость.
   - Пригласи и его. Пришли зажечь свечи и закрыть окна.
   Переступив порог консульского кабинета, асессор Берти недовольно сказал:
   - Я чуть ли не с полночи пробыл у вас под дверью.
   - Кто просил вас об этом? - поинтересовался консул.
   - События, которые меня крайне взволновали.
   - Вы как-то повлияли на них своим присутствием в моей приемной?
   - Ваша ирония совсем не к месту.
   - Так же как и ваши возмущения, - заметил канцлер Бертини, садясь на свое место. - Татары у нас под носом, а мы сетуем на мелкие неудобства.
   - Кстати, синьоры, прошу вспомнить, что я был против нападения на татар, - не унимался асессор.
   Консул окинул его мрачным взглядом.
   - Синьоры, неужели и асессор Берти во пророках? - спросил он и, не дожидаясь ответа на свой риторический вопрос, продолжил:
   - О битве под Солхатом я знаю не больше вашего. Живые свидетели находятся по ту сторону ворот. До рассвета они там и останутся. Днем узнаем подробности, но и без них понятно - мы понесли поражение. Сейчас следует продумать последствия этого события и решительными действиями свести до минимума их возможное значение. Ваши предложения, синьоры.
   Наступило тягостное молчание, сквозь закрытые створки окон слышны были гневные выкрики, собравшихся у ворот борго.
   - Мне кажется, - сказал массарий Гверчино, - что для нас сейчас страшны не татары, а население.
   - Не нужно преувеличивать внутреннюю опасность и преуменьшать внешнюю угрозу, - не согласился консул. - На карту поставлено само существование колонии. У нас под боком появилась сила, которая способна нарушить многолетнее равновесие.
   - Как получилось, что мы ее просмотрели? - поинтересовался Вирениус, второй массарий.
   - Кому нужен сейчас этот анализ? - спросил Бертини. - Нам следует задуматься над путями, ведущими к ослаблению последствий нашего поражения.
   - Беда в том, - проговорил Джоржио, капитан агузариев, - что татары имеют большие резервы населения за пределами Хазарии.
   - Вы правы, - согласился канцлер, - кочующие в приазовье ногайские племена - большое подспорье для наших татар.
   От двери раздался голос:
   - Не совсем так, синьоры.
   Члены Совета посмотрели в ту сторону. Там стоял уже немолодой человек, одетый в дорожное платье. Консул представил его:
   - Это, синьоры, консул Таны Захария Гизольфе. Садитесь, Захария, и скажите с чем вы не согласны?
   - Вы, синьоры, - продолжал Гизольфе, садясь, - должно быть не знаете, что среди татарских племен можно наблюдать не только единство, скрепленное родством крови и веры, но и разногласия. Мне не раз приходилось слышать, что ногайский хан Сеид-Ахмет весьма недружелюбно отзывается о хане здешних татар.
   - Кто может объяснить различие между «нашими» татарами и ногайцами? - поинтересовался  асессор Веноста
   - Принципиального различия нет, - пояснил консул Таны, - И у тех и у других предками были гунны. Ногаями эти племена стали называться по имени их хана Ногая, двоюродного брата хана Берке-Агуль, который в свою очередь был родным братом известного всем Бату-хана. Берке первым из монгольской верхушки принял ислам.
   - Откуда вы все это знаете? - удивился Веноста.
   - В Тане многие бывают. Среди них случаются и знающие люди. Общаясь с ними, что-то и сам познаешь.
   - Вы говорили о разногласиях между татарами, - напомнил де-Форнари. - Нельзя ли более подробно. И как это может нам пригодиться?
   - Все объясняется очень просто, синьор консул. Сеид-Ахмет, считает себя преемником ханов Золотой Орды, поэтому желает получать дань со всех улусов, в том числе и с татар, поселившихся в Хазарии. «Ваши» же татары считают себя независимыми от любых других ханов, отсюда и разлад.
   - Как далеко, по-вашему, зашли их противоречия? - спросил Бертини.
   - Так далеко, что Сеид-Ахмет готов воевать с непокорными, но до сих пор не сделал это потому, что боится. У «вашего» хана, говорят, на службе состоит хороший военачальник. Татары его очень уважают, а враги боятся.
   - Вот видите, - заметил Берти, который обидевшись на консула за «пророка», до сих пор молчал, - а мы, как Цезарь: «пришел, увидел, победил!».
   - Вы правы, Висконти, - согласился с ним консул Кафы. - Наш полководец оказался гораздо хуже татарского. Но давайте подумаем над тем, как воспользоваться сообщением уважаемого синьора Захария и подтолкнуть ногайского хана на решительные действия. В этом я увидел наше спасение.
   - Ваша милость, - обратился Гизольфе к своему старшему коллеге, - я слышал, что «ваши» татары, опасаясь нападения со стороны Орды, бдительно охраняют подступы к полуострову. Их дозоры так и снуют по приазовским степям. Незаметно проехать в Хазарию просто невозможно. Люди Сеид-Ахмета ищут возможности неожиданного нападении, но не находят их.
   - Так за чем остановка!? - воскликнул Бертини. - Мы даем ногайскому хану корабли, перевозим его войска морем и высаживаем их в тылу «наших» татар. Вопрос внезапности решен!
   Де-Форнари покачал головой.
   - Вы забыли, канцлер Бертини, что по закону мы не имеем права вмешиваться во взаимоотношения аборигенов?
   - Какие они аборигены? Они появились в Хазарии гораздо позже нас!
   - И вместе с тем это другой народ и мы не имеем права…
   - Бросьте, Батисто! Любой закон, при необходимости, можно обойти. В данном случае корабли будут принадлежать частным лицам, а у них один закон - нажива.
   Консул всматривается в лица присутствующих, пытаясь угадать их отношение к высказанному мнению. Он заметил как оба асессора, представляющие в Совете интересы Генуи, поедали его глазами, ожидая от него кощунственного заявления. Де-Форнари сказал:
   - Доменико, вы толкаете меня на преступление. Вы сами понимаете, что следовать вашему совету я не могу, поэтому давайте лучше сейчас разойдемся, а к концу дня, когда узнаем все подробности битвы, соберемся снова. К этому времени у нас появятся более реальные предложения по затронутому вопросу. Спасибо, синьоры, вы свободны. Прошу остаться консула Таны и капитана аргузариев.
   За окнами брезжил рассвет.
   - Садитесь поближе, - пригласил оставшихся де-Форнари. - Разговор будет серьезным и сугубо секретным.
                ***
   Взошло солнце и с городских башен доложили, что пространство перед крепостью свободно от врага и можно открывать ворота. В город хлынула толпа, мало напоминающая тех, кто сутки назад бодро вышагивал в обратном направлении. 
   Джоржио, капитан аргузариев, стоял у ворот «12 апостолов» и что-то высматривал. Он обратил внимание на стройного юношу, уверенно сидящего на пегой лошади. В его руке был кнут с коротким кнутовищем, рубаха и штаны испачканы кровью. Длинные, слипшиеся от пота каштановые волосы, лезли ему в глаза, и он отметал их четким движением руки. Такие жесты присущи людям решительным и умеющим владеть своим телом.
   Капитан приказал подвести к нему этого всадника. Двое аргузариев пробились сквозь толпу и взяли пегую лошадь под уздцы.
   - В чем дело? - крикнул Марко, а это был он, поднимая над головой плеть.
   - Спокойно, малый, - сказал один из аргузариев, - тебя хочет видеть наш капитан.
   Лошадь вывели из толпы и поставили рядом с начальником. Кассимо увидел среднего роста офицера, одетого без всяких излишеств. Его худое лицо украшал тонкий, как руль галеры, нос. Кассимо соскочил наземь и, поклонившись капитану, сказал:
   - Я к вашим услугам, синьор.
   - Ты был там?
   - Да, я оттуда.
   - Ты ранен?
   - Нет, синьор, это чужая кровь.
   - Ты сражался?
   - Нет, синьор, я, как и все, прятался.
   - Но вид у тебя бравый.
   - Вы правы, синьор, но этим я обязан своим родителям.
   - Вот как? Расскажи, что там было?
   - Избиение младенцев, синьор.
   - Что ты собираешься  теперь делать?
   - Продам лошадь и плотно поем. Я со вчерашнего утра ничего не ел.
   - Сколько за нее хочешь взять?
   - Думаю к моим пяти грошам прибавить еще семьдесят.
   - Это примерно триста аспров.
   - Я не знаю такой монеты.
   - Это тоже серебро, но мельче чем грош. У татар аспра называется акча. Поешь, а дальше что будешь делать?
   - Вы, синьор капитан, каждого вернувшегося оттуда так расспрашиваете?
   - Скорее всего на тебе и остановлюсь. У тебя есть семья?
   - У меня нет семьи и нет пристанища. Два дня прошло с того момента как я ступил на эту землю.
   - Тогда сделаем так. Ты продаешь эту лошадь, а вечером в Консульском замке разыщешь меня - капитана аргузариев Джоржио. Я предложу тебе хорошую работу.
   - Вы даже имени моего не знаете!
   - Для меня имя твое не имеет значения. Важно, что среди убитых горем людей, я увидел только тебя бодрым и неунывающим.
   - Бойтесь ошибиться, синьор капитан, моя сегодняшняя бодрость имеет причину. Я ушел в поход с пятью грошами в кармане, а вернулся с этими же грошами и с лошадью, за которую получу не менее семидесяти монет.
   - И все же я остаюсь при своем мнении. Твое физическое здоровье бросается в глаза. Так что до вечера. Но не спеши. Сейчас тебе принесут сапоги, сюртук и все остальное. Приоденешься. Иначе тебя не впустят в Консульский замок.
   Марко, приняв одежду и тут же переодевшись, вскочил на лошадь и осмотрелся. Основная масса людей уже схлынула. Несколько женщин, уткнувшись носами в стену, рыдали. Они, должно быть, узнали о горькой участи своих родных или близких. Тут он вспомнил о Вардане. Где искать его брата по имени Гайк?
   С высоты лошади было хорошо видно куда направляется основной поток людей. Марко влился в него, понимая, что так дружно люди движутся только на рынок.
   Он подъехал чуть ли не вплотную к внутренней стене, за которой высилась центральная часть города, украшенная Консульским замком. Между башней святого Климента и храмом святой Марии размещалась рыночная площадь. По окружности она была уставлена ларьками, в центре же находилось несколько возвышений, с которых обычно продавали рабов. Но сейчас площадки были заняты корзинами с фруктами и овощами. Значит сегодня рабов не продают. Найти Гайка будет трудно.
   Марко сошел наземь у коновязи. Увидев новичка, к нему подошли два черноволосых мужчины и на ломанном итальянском языке спросили сколько он хочет получить за лошадь. Он назвал цену в грошах. Ему предложили перевести их в аспры. Марко с благодарностью вспомнил капитана, который сделал это несколько раньше.
   - Триста пятьдесят, - ответил он.
   Покупатели загалдели, удивляясь высокой цене. Юноша терпеливо дождался когда иссякнет их красноречие, и назвал новую цену:
   - Триста аспров.
   Опять возмущение, опять требование снизить цену. Марко молчал, боясь продешевить. К торгующимся подошли еще несколько человек. Они были, как и первые, черноволосы и бородаты. Присматриваясь к ним, Кассимо подумал, что они очень похожи на его старшего друга Вардана.
   - Вы не знаете армянина по имени Гайк? - спросил он и добавил:
   - У него был еще брат по имени Вардан.
   - Почему был? - спросил один из волосатиков
   - Потому что он вчера погиб.
   Армяне забыли о лошади и стали, причитая, вспоминать каким хорошим человеком был Вардан.
   - Мы сейчас найдем Гайка, и ты все ему расскажешь, - сказал один из них.
   - А лошадь вы будете покупать? - спросил Марко.
   - Какая лошадь? Такой человек погиб!
   К нему больше никто не подходил. Видно было, что известие о поражении под Солхатом сказалось на базарной активности. Кассимо начал подумывать о снижении цены. Оставлять себе лошадь он не мог из-за собственной неустроенности.
   К нему подошел черноволосый мужчина. Из-под густых бровей на Марко посмотрели грустные глаза и ему показалось, что на него смотрит Вардан. Они сделали шаг друг к другу и обнялись. Рыдания сотрясали их плечи.
   - Расскажи, как погиб мой дорогой брат? - попросил Гайк, не разжимая объятий.
   - Подожди, - сказал Марко, - у меня что-то есть для тебя.
   Он полез в карман и вынул оттуда ладанку на черном шнурке. Гайк, схватив вещь, поцеловал ее и зарыдал еще горше. Их окружила толпа, но узнав в чем дело, молча разошлась. В этот день многие оплакивали и отпевали своих близких. Церкви, обычно пустые, заполнились людьми как в храмовые дни.
   - Пойдем ко мне, - сказал Гайк, вытирая слезы рукавом полукафтана.
   Его борода и усы были мокрыми от слез. Марко покачал головой.
   - Пока не могу, - сказал он. - Продам лошадь, тогда.
   Гайк отошел в сторону и вскоре к Марку подошел один из прежних покупателей и, протягивая полуоткрытый кисет, сказал:
   - Здесь триста акча. Можешь не пересчитывать.
   Марко сунул мешочек в карман со словами:
   - Лошадь твоя, бери.
   - А кнут отдашь? - спросил покупатель.
   - Лошадь твоя, кнут мой. Он не продается.
   Марк сунул кнутовище за голенище сапога и пошел следом за Гайком.
   Они молча шли по узким и извилистым улочкам соборга - второй части города, огороженной внешней стеной. Кроме рынка, здесь размещались каравансараи, зерновые склады и обнесенные высокими и глухими заборами дворы. В один из таких они вошли. В глубине двора стоял большой двухэтажный дом, а по обе его стороны - сараи, разделенные на клетки. У каждой дверь, а в ней зарешеченное окошко. Из некоторых на них смотрели грустные глаза.
   На второй этаж вела деревянная лестница. Они поднялись по ней и очутились в прохладной комнате. Гайк, показав на скамью, стоящую возле стола, сказал:
   - Садись, сейчас помянем брата и поговорим.
   Он вышел, а Марко подошел к окну и посмотрел во двор. Желтоватые стекла окрасили воздух в жаркий цвет, от чего он казался раскаленным. Полуголый человека, обливаясь потом, тащил небольшую бочку, поставленную торцом на площадку с полозьями. За ним шла женщина с черпаком. Вот они остановились у сарая. Женщина ключом открыла замок и из-за двери в ее сторону высунулась глиняная миска, поддерживаемая голыми руками. Плеснув в нее еды, она закрыла дверь и бочку потащили к другой клетушке. Шла кормежка рабов. Марко насчитал пятнадцать закрытых клеток, а всего их было сорок. Помнится, Вардан назвал свои владения «небольшим загончиком». Как видно, он поскромничал. Интересно сколько стоят в Хазарии рабы?
   В комнату вошли две женщины, одетые в черное. Они молча поставили на стол супник, из которого поднимался ароматный пар, блюда с темными сухими колбасами, переложенными пучками зелени, и стопку лепешек. Вслед за этим были внесены тарелки, медные кубки и кувшины с вином.
   Вошел хозяин. Он был строг и молчалив. Сел за стол и разлил вино по кубкам.
   - Садись ближе, - сказал он Марку, - и давай, помолясь, выпьем за упокоение души раба божьего Вардана.
   Когда поминальная часть обеда закончилась, и Марко подробно рассказал о случившемся на солхатской дороге, Гайк спросил:
   - Выходит похоронить его нельзя?
   - Я его кремировал. Его нельзя похоронить, но нельзя и надругаться.
   Армянин молча перекрестился, затем проговорил:
   - Когда все уляжется, покажешь место, а теперь скажи, что ты собираешься делать здесь в Кафе?
   - Пока не знаю. У ворот меня встретил капитан аргузариев, долго расспрашивал, а потом пообещал дать работу. Вечером все будет ясно.
   - Если не понравится у капитана, приходи ко мне. Брата нет, а один я не справлюсь. Все равно человека придется брать. Пусть этим человеком будешь ты.
   - Спасибо, Вардан. Извини. Спасибо, Гайк.
   - Не извиняйся. Видно мой брат присутствует здесь и одобряет мое решение. Поэтому ты и сказал «Спасибо, Вардан».
   - Наверное, ты прав, - согласился Марко. - Но скажи Гайк откуда ты берешь рабов?
   - Этого добра везде хватает. Можно купить и здесь, в Кафе. Можно в Солхате, но самые дешевые и свежие рабы в Гезлёве. Это татарский городишко на западном берегу Хазарии. Туда приводят рабов с Подолии, Волыни, Молдавии. Бывает и из Руси, но те рабы самые строптивые и их берут только на галеры, а для домашней работы они не годятся. Самые удобные рабы - это мальчики и девочки. Они хорошо расходятся. Их увозят отсюда в Египет. Но еще выгоднее торговать молодыми красивыми женщинами. Они идут нарасхват. Только мы с братом этим товаром не пользуемся. Девкам нужны хорошие условия, иначе через несколько дней молоденькая женщина превращается в старуху и тогда пропали твои денежки.
   - А сколько стоит купить или продать раба.
   - Все зависит от спроса. Много рабов, цены падают. Вот брат, когда уходил воевать, приказал продать как можно больше товара. Я это и сделал, кое-где даже уступал в цене. Ведь надеялись, что после Солхата товара много появится...
   Гайк замолчал, опустив голову. Марко снова задал, интересовавший его, вопрос:
   - Так за сколько можно купить раба?
   - Я сказал уже, - недовольно ответил Гайк, - всяко бывает.
   - Ну, все же. Вот я лошадь продал за триста аспров.
   - Ты хорошо ее продал. Такова, пожалуй, и средняя цена раба. Молодую женщину можешь продать и за шестьсот аспров, а старую и за сто не купят. Молодого мужчину, хорошего работника за четыреста возьмут, а за старика и пятидесяти не дадут. На его кормежку больше потратишь. Ты, я вижу, серьезный человек, поэтому приходи, поговорим.
   Гайк проводил Марко до калитки.
   Кассимо вошел в борго, внутреннюю часть города, в которой кроме Консульского дворца, находились судебные учреждения, массария, дом латинского епископа и самые лучшие магазины. Юноше показалось, что он снова вернулся в Геную и сейчас увидит прекрасный храм «Сан-Лоренцо», но на самом деле очутился у роскошного кафедрального собора «Святой Агнессы».
   Крутая крыша, покрытая ребристым свинцом, надстройки над ней, с цветным застеклением, и над всем этим - шпиль, украшенный крестом. Марко постоял у ступенчатого портала. Заходящее солнце освещало килевидные, узорчатые дубовые двери, над ними мраморную плиту с надписью, четыре мраморные же колонны с позолоченными капителями. Перекрестился и пошел через площадь к Консульскому дворцу.
   У стражника спросил как пройти к капитану. Тот направил его в конец коридора. Марко толкнул дверь и очутился в небольшой комнате. За столом сидел Джорджио. Перед ним стоял глиняный кувшин с тонким горлом и медные чашки.
   - Проходи, - сказал он юноше, - и выпей холодного нектара.
   Марко пригубил вина и почувствовал, что оно больше напоминает уксус, чем нектар. Выдержав характер, допил, не морщась. Поставил кубок на стол и вытер губы тыльной стороной ладони.
   - Еще? - спросил капитан, берясь за кувшин.
   - Спасибо, пока хватит.
   - Тогда приступим к делу. Скажи как ты появился в Кафе?
   Выслушав короткий рассказ юноши, удовлетворенно хмыкнул.
   - Ты мне подходишь. Сначала послушай несколько скучных сообщений. О том, что мы проиграли татарам войну, ты знаешь. Теперь требуется взять реванш. Своих сил у нас для этого маловато, поэтому остается прибегнуть к чужим. Пока все ясно?
   Марко недоуменно пожал плечами.
   - То, что вы сказали, и дураку понятно, - ответил он, - а вот зачем вы мне все это говорите, не догадываюсь.
   - Потом поймешь, но с этого момента все, что услышишь, будет государственной тайной. Обещаешь хранить ее? Клянись.
   - Клянусь, услышанное здесь, никому не рассказывать.
   - Пойдем дальше. По закону Генуэзской республики Кафа не имеет права вмешиваться в дела других держав. Нарушения этой статьи влечет за собой большие штрафы и даже смерть. А сейчас появилась потребность столкнуть лбами ногайских и «наших» татар Если это удастся осуществить, то считай Кафа, как колония Генуи, будет спасена. Иначе же она вынуждена будет идти на поводу у татарского хана и танцевать под его зурну. До сих пор понятно?
   Марко кивнул головой. Капитан налил вина и, отпив от своего кубка, продолжал:
   - Сейчас начнется самое интересное. Я уверен, что ты до сих пор не понял зачем я тебе все это рассказываю. Поясняю. Тебе предстоит предложить ногайскому хану некоторую услугу, от того как все обернется и будет зависеть судьба колонии.
   - Кроме меня вы никого не могли найти? - спросил Кассимо, догадываясь об опасности предстоящей миссии.
   Джоржио недовольно поморщился и жестко сказал:
   - Я тебя выбрал, поэтому другого не будет!
   Чтобы успокоиться, приложился к кубку. Затем продолжал:
   - В твоем распоряжении будет корабль. Капитану будет приказано подчиняться только тебе. Ты пойдешь на нем к Тане. Это наш город в устье Дона. В Тане встретишься с консулом. Он поможет тебе совершить остальную часть пути. Выедешь в степь, найдешь ногайского хана и заявишь ему, что есть несколько кораблей, хозяева которых спят и видят как бы перевезти его войско в Хазарию. Ты должен убедить хана согласиться на эту услугу. Она обойдется ему дешево, можно сказать даром.
   - А если он заподозрит что-то? Ведь даром ничего не делается.
   - Ты прав. Поэтому назовешь цену - сто аспров за один конец корабля, а там, если нужно будет, сбавишь.
   - Сто аспров уже мало.
   - Ну, назови для начала двести, но не испугай его. Нам очень нужно, чтобы он клюнул на наше предложение.
   - А сколько помещается на одно судно?
   - Всяко бывает. Ну считай, с лошадьми, человек 80.
   - Выходит много кораблей понадобиться.
   - Это уже не твоя забота. Тебе нужно будет добиться его согласия. Пусть он отправит с тобой доверенных лиц и они окончательно обсудят с хозяевами кораблей все детали.
   - А как я представлюсь?
   - У тебя будет письмо к хану от группы частных лиц, доверяющих тебе, Лиону Джулиану...
   - Марко Кассимо, - поправил юноша.
   - Будет так, как я сказал. Для хана, как ни назови, ты - гяур или фряг. Доверяющих тебе, Лиону Джулиану, - повторил капитан, - вести переговоры с ханом ногаев Сеид-Ахметом. Теперь все ясно?
   - Куда я должен буду вернуться из Таны?
   - Капитан знает. Вернетесь в Солдайю (Судак). Там тебя будет ждать местный консул. На этом твоя миссия заканчивается.
   - А что делать с ногайцами?
   - Консул будет все знать. Когда вернешься в Кафу я беру тебя к себе на службу. За все услуги ты получишь пятьсот аспров, кроме того будешь обеспечен добротной одеждой. На все время выполнения задания тебя обеспечат хорошей едой. С тобой будут двое слуг, и они же будут охранять тебя. С ними ты встретишься на корабле. Никто, кроме тебя, не знает о цели твоей миссии. Капитан судна возит тебя, слуги охраняют и прислуживают, а ты решаешь поставленные перед тобой задачи. Все ясно?
   Марко кивнул головой.
   - Сейчас тебя проводят в порт к причалу святого Ильи. Там тебе покажут небольшое суденышко под названием «Сан-Себастьян». Капитана зовут Доменнико Бриг. Представишься как Леон Джулиано, так я тебя им назвал. Тебя примут с почетом и выделят каюту. Сразу же отправляйся в путь. Чем быстрее вернешься, тем лучше. Давай выпьем за удачу.



                ГЛАВА  IY
                ПОСЛЕ ПОБОИЩА -2
   Ночь опустилась внезапно и шум битвы увяз в ней, снижая постепенно свой накал. Факелами была обозначена часть дороги, предназначенная для сбора ясыря. Руководил этим временным лагерем бей Ширин, владелец Карасубазара. Многие пленные не могли долго стоять на ногах и садились, даже ложились в теплую дорожную пыль. Они были настолько ошеломлены внезапным нападением и последующим пленом, что единственными звуками, издаваемыми ими, были стенания. Некоторые из них были по пояс раздетыми. Это днем им было жарко до такой степени, что забыли куда и зачем идут. Теперь они, обхватив плечи руками, пытаются согреться и унять дрожь, сотрясающую их с головы до ног. Те, кто сумел сохранить одежду, а это в основном всадники, ведут себя более достойно, теша себя надеждой скорого выкупа. Они не могли похвастаться чопорным видом, но человеческое достоинство в противовес простонародью, сумели сохранить. Это различие заметил Ширин и в толпу вошли несколько татар с бичами в руках и начали охаживать ими всех облаченных в одежды. Над дорогой разнесся дикий вопль, ублажающий слух победителей.
   К Мухаммаду подъехал Хаджи-Гирей, сопровождаемый группой всадников. Он спросил, показывая на пленных:
   - Веселишь душу?
   Ширин, скривив в улыбке лицо, сказал сквозь зубы:
   - Терпеть не могу ясырей, которые так угрюмо на меня смотрят. Как в Коране говорится - радую их мучительным наказанием.
   - Значит я ошибся ты не себя, а их веселишь? - улыбнулся хан.
   Ширин кивнул головой и сказал одному из своих людей:
   - Кифает (достаточно).
   Тот подъехал к толпе пленных и крикнул:
   - Кифает!
   Избиение прекратилось, но затем в толпу зашли кузнецы и начали надевать оковы на руки и на ноги пленных. Слава Аллаху, железа хватило на всех. Фряги везли его с собой, надеясь оковывать правоверных, а попали в него сами.
   Хаджи-Гирей, следуя приглашению Таянчара, позвал с собой Ширина и поехал в Солхат.
   Дворец наместника был самым большим и наиболее благоустроенным строением в городе. Под светом факелов искрились мраморные стены, их пламя отражалось и в венецианских оконных стеклах. Пораженный увиденным, хан остановил у ворот лошадь. Показывая камчой на здание, спросил:
   - Кто из нас хан, Таянчар, ты или я?
   Мурза, склонившись к гриве коня, дрожащим от страха голосом, ответил:
   - О, благолепный хан, как я, исполненный ничтожества, могу даже подумать о таком? Этот дом твой, великий хан.
   Хаджи-Гирей положил руку на плечо Таянчара и сказал кротким голосом:
   - Ты по праву владеешь этим прекрасным дворцом, мурза. Но хорошо, что я его увидел. Теперь я знаю какими будут мои чертоги.
   Таянчар соскочил наземь и, припав губами к стремени хана, замер. Тот, поддав слегка ногой, сказал:
   - Так и будем стоять у ворот?
   Мурза, перебежав к голове лошади, схватил ее под узду и повел к главному входу дворца. Затем, подставив плечо под руку хана, помог ему сойти. Хаджи-Гирей, оказавшись рядом с ним, промолвил:
   - Ты, я вижу, приступил к своим обязанностям, актачу-бей. Что ж, поздравляю тебя. Теперь ты всегда будешь рядом со мной.
   Таянчар припав к руке хана, стал перед ним на колени.
   - Вставай и веди нас во дворец, - приказал повелитель.
   Хозяин, полусогнувшись, повел гостей во внутренние помещения. Он ввел их в небольшую комнату, украшенную коврами, посередине журчал фонтан, отделанный розовым мрамором, по стенам низкие диваны, на них шитые золотом подуши. Перед диванами стояли инкрустированные столики.
   Хаджи-Гирея усадили на самые высокие подушки, по правую сторону от него сел Мухаммад Ширин, а по левую - темник Басыр. Когда все заняли свои места, слуги начали обносить гостей едой. Желтоватый пилав с мясом жеребенка был главным блюдом. К нему, вместо кумыса, поставили кувшины с вином и фрукты.
   Пока слуги делали свою работу Мухаммад поделился воспоминаниями. Несколько лет тому назад в этой же комнате, на месте хана, сидел эмир Эдигей, а он, Ширин, чуть поодаль. Были и другие карачеи. Они решали вопрос отделения Крыма от Золотой орды. Как много с тех пор воды утекло в этом фонтане, сколько битв пронеслось над головами крымцев и вот, наконец, они, под руководством собственного хана, разгромили гяуров. Кто бы мог подумать тогда, что возникнет Крымское ханство, и что оно будет таким победоносным?
   Басыр при этом заметил:
   - Я тогда тоже был здесь. И хочу удостоверить, что планы наши так далеко не заходили. Теперь мы, оседлав генуэзского тигра, стали главной силой в Крыму!
   Таянчар, отхлебнув вина, спросил:
   - Скажи, Басыр, что страшнее всего для оседлавшего тигра?
   - Оседлавшему тигра уже ничего не страшно!
   - Ты не прав, мой верный темник, - возразил хан, доселе молчавший, - скачущему на тигре, страшнее всего остановка.
   Раздался смех, а затем славословия в адрес повелителя. Хаджи-Гирей не стал их выслушивать, поднял руку. Смолкли восторженные голоса, хан сказал:
   - Я благодарен своему актачу-бею за вопрос. Мы, оседлав тигра, не должны останавливаться, иначе он нас загрызет. Сейчас необходимо, сидя у него на хребте, диктовать наши условия. Мы должны получить как можно больше выгоды из нашей победы.
   - Ты прав, великий хан, - согласился с ним Ширин-бей. - Мне известно, что еще хан Тохтамыш заключил с франками договор. Восемнадцать деревень, которые под Судаком, были отданы им в аренду, но власть над ними оставалась за нами. Гяуры, воспользовавшись ослаблением Орды, перестали платить дань. Сейчас самое время поставить над этими деревнями нашего человека и взять с Кафы плату за прошедшие годы и брать ее впредь!
   - Что ты на это скажешь, Таянчар? - спросил хан. - Ведь это ты должен был брать деньги с фрягов. А может ты их брал, но Мухаммад этого не знает?
   - Нет, великий хан, я не получал от них денег. В Бату-Сарае  знали о том, что фряги не платят дани, но им было не до этого. Последний раз Кафу осаждал эмир Эдигей, но и ему не нужна была дань - он требовал выдачи сыны Тохтамыша. А заставить фрягов выполнять договор можно было только силой.
   - Что ты скажешь, актачу-бей, сейчас о нашей силе? Сможем мы заставить их платить дань?
   - Сможем, великий хан, сможем, - поспешно заверил Таянчар. - Пошли к ним Мухаммада и он заставит их раскошелиться.
   - Правда, бей?- спросил Хаджи-Гирей.
   Ширин заметно смутился и не спешил с ответом. Хан сказал:
   - Не молчи, Мухаммад, твое слово для меня много значит.
   - Великий хан, - вымолвил Ширин, - я не так уверен в нашей силе, как Таянчар. В открытом бою мы сможем разгромить еще не один отряд, особенно если они будут так же беспечны, но взять приступом крепость мы не сможем. Гяуры это знают и не будут нас бояться.
   - Что скажет Басыр?
   Темник провел ладонью по усам и бороде и только после этого ответил:
   - Я согласен с беем. Пугать мы можем, но угрожать нам нечем. Франки имеют флот, а это постоянное подкрепление живой силой и провиантом. Помешать этому мы не сможем. Крепостные укрепления не разрушить без камнеметных машин или пушек. Лезть на стены у нас некому - мало народу. На долгую осаду у нас опять-таки мало сил. И потом. Если скопимся у Кафы, мы не сможем противостоять ногаям со стороны Оркапы.
   - Выходит мы не сможем воспользоваться нашей победой? - спросил огорченный Хаджи-Гирей.
   Басыр пожал плечами.
   - Мы взяли неплохие трофеи и много пленных. Это позволит поторговаться с фрягами. Им нужно будет выкупать своих людей и на это потребуется много денег.
   - Мне, Басыр, понравилась твоя мысль, - заметил Ширин. - Разгромить мы их не сможем, но считаться с нами - заставим.
   - Откуда фрягам знать о наших возможностях? - спросил Таянчар, - Нужно быть понахальнее. Будем обещать мир в обмен на нужные нам уступки.
   - Согласен, - сказал хан, - и пока не поздно, сделаем так. Таянчар и Мухаммад, ждете здесь Метисултана. Вместе всё продумываете. Когда будете готовы - поедете втроем в Кафу. Если удастся поставить нашего человека над теми восемнадцатью деревнями, то им будешь ты, Мухаммад.
   - Назовем его тудуном, великий хан, - предложил Таянчар.
   - И сделаем тудунство привилегией рода Ширинов, - добавил Хаджи-Гирей.
   Мухаммад низко поклонился хану.
   - И последнее, на этот вечер, - сказал Хаджи-Гирей, - если удастся брать с фрягов дань, я начну строить себе дворец.
   - Великий хан, - вмешался Басыр, - ты сможешь начинать, не дожидаясь дани. У тебя будут хорошие деньги от выкупа ясыря.
   Несколько захмелевший Ширин сказал, отмахнувшись от Басыра:
   - Дворец подождет. Пришла пора хану жениться.
   Басыр, обиженный пренебрежительным жестом, отпарировал:
   - Не появилась ли у тебя, бей, дочь на выданье?
   - Ты угадал, доблестный воин, - охотно ответил Мухаммад, - у меня действительно подросла дочь. Как лоза гибок ее стан, а сама она прекрасна, как свежий розовый куст.
   - Ну, ты прямо поэт, Мухаммад, - заметил Таянчар.
   - Это он меня соблазняет, - пояснил Хаджи-Гирей. - Только скажи, Мухаммад, как зовут твою юную красавицу.
   - Айше, ее имя. Подумай, хан, не пожалеешь.
   Из-за высокого забора, через открытые окна донесся гул многих голосов. Прислушались. Таянчар послал выяснить причину шума. Прибежал слуга и доложил, что жители города ждут открытия ворот, чтобы направиться на место битвы.
   - Разве уже рассвет? - поинтересовался Мухаммад. - Неужели мы просидели всю ночь?
   - Не забывай, бей, что летом ночи коротки, как овечья жизнь, - сказал Таянчар. - А вот уже и голуби заворковали. Слышите?
   Сквозь ветви деревьев начал пробиваться робкий свет, повеяло прохладой.
   - Все! - сказал Хаджи-Гирей. - Пора и совесть знать, хозяин может подумать, что мы ночевать здесь собрались.
   Он встал и потянулся всем телом, да так, что косточки затрещали.
   - Поедем на дорогу? - спросил Басыр.
   - Куда люди, туда и мы, - ответил Хаджи-Гирей и направился из комнаты.
   Мухаммад посмотрел ему вслед и позавидовал молодости: всю ночь просидел, не спал, а встал и сразу пошел - свежий, отдохнувший. Кряхтя, вылез из-за стола и устремился следом.
   Жители Солхата, покинувшие ночью побоище, снова устремились туда, едва дождавшись открытия ворот. Татары и армяне, караимы и евреи - все побежали на Кафинскую дорогу, чтобы поживиться оставшимся там добром. Ходили по дороге,  выискивали, опустив глаза, оброненные кошельки, деньги и другие менее ценные, но пригодные в хозяйстве, вещи. Наиболее смелые углублялись в лес, где вылавливали заблудившихся там франков.
   Хаджи-Гирей, усевшись под горой на седло, положенное на камень, наблюдал за дележом добычи. К нему подволокли четыре бронзовых пушки. Он поднялся с седла и погладил каждую, благодаря за то, что не стреляли. Их гладкая и прохладная поверхность была приятна для руки, да и вид у них был приятным для глаз. Он выпрямился и, найдя Басыра, поманил к себе.
   - Что будем с ними делать?
   - Раньше мы лили из них кувшины и миски. Я думаю, не будет ошибкой, если и сейчас так же поступим.
   - А если поставим на стены и будем стрелять из них?
   - У нас, великий хан, нет охотников до такого оружия. Помню при Ворксле, когда хан Темир-Кутлуй побил поляков, то у тех были пушки, но стреляли из них наемники-немцы.
   - Понятно. Красивые они. Жаль выбрасывать.
   - Зачем, великий хан выбрасывать, кувшины с них тоже красивыми получаются. У кузнецов есть специальные формы, их забивают в землю, а потом льют расплавленный металл и получают хорошие кувшины. Их даже беи покупают.
   - Хорошо. Прикажи делать из них кувшины, но деньги за них пусть отправят в мою казну. Проследи сам за этим.
   - Я так и сделаю, великий хан.
   Вскоре пушки привязали к лошадям и поволокли в город. Каждый заботился о своем доходе.
   Как и было задумано, ни один из всадников, ехавших в авангарде генуэзского войска, не был убит. Многие были ранены, ушиблены, а теперь и побиты плетьми, но все были живы. И не мудрено. За живого, богатого пленника можно взять с родственников не менее 100 курушей, а это стоимость 100 лошадей, цены на которых после таких битв катастрофически падают. Пленники же остаются в цене, и она растет, если до родственников доходят слухи о суровом к ним отношении.
   Теперь красочная толпа истерзанных гяуров стоит перед Хаджи-Гиреем, и он, всматриваясь в грязные лица, пытается угадать кому он обязан победой. Чья беспечность и глупость возвеличила его? Хан ищет глазами «героя» и не может угадать - все они на одно лицо.
   - Кто среди них главный? - спросил хан, потеряв надежду самому его найти. Басыр передал вопрос дальше и вот из толпы вытолкнули фряга, отличавшегося от других дородностью. Воины поставили его перед ханом на колени и прижали голову к земле.
   - Поднимите ему голову, - недовольно сказал Хаджи-Гирей.
   Дернули за волосы и хан увидел заплывшее синяками лицо и два испуганных глаза.
   - Как тебя зовут?
   Пленный промолчал, не поняв вопроса. Басыр позвал переводчика и тот стал рядом с пленным. Он повторил вопрос.
   - Джованни де-Орто, - последовал ответ.
   - Это твое войско я разгромил?
   Последовал кивок головой.
   - Отвечай хану, а не маши головой как осел! - закричал переводчик.
   - Сколько у тебя было людей?
   - Шесть или восемь тысяч.
   - Плохой начальник, если не знаешь сколько у тебя войска. Вот я знал, что у меня три тысячи, поэтому и побил тебя.
   - Не поэтому, - возразил де-Орто.
   - Почему же? - живо поинтересовался хан.
   - Было жарко.
   Ответ вызвал улыбку у хана и откровенно издевательское хихиканье у приближенных. Чем дальше от хана, тем откровеннее было веселье. Скоро оно вылилось в во всеобщий смех. Хаджи-Гирей с интересом прислушивался к нему.
   - Видишь как ты нас рассмешил? Фрягам было жарко, а татарам прохладно. Разве нас не одно солнце палило? Этого, - хан показал на де-Орто, - отправьте в Кырк-Ор, я там продолжу с ним беседу, а остальных держите в Солхате и продавайте тем, кто больше заплатит.
   Победа и две пирамиды человеческих голов возвысили хана в глазах народа. На всем пути от Солхата до Кырк-Ора люди целовали отпечатки копыт его коня, с его именем связывали надежды на счастье детей и внуков.

                ГЛАВА Y
                НА ЗЕМЛЕ НОГАЕВ
   Для Марко Кассимо несколько дней плавания по спокойному Азовскому морю показались самыми счастливыми днями в его жизни. Ему никто никогда не прислуживал, а тут сразу двое слуг стремятся выполнить любое его желание. Да и капитан судна попросил звать его просто Доменнико, тогда как, в свою очередь, пассажира величал «синьор Джулиано». С первых шагов на судне его только так и звали, из-за чего он стал забывать свое настоящее имя. С этой минуты и нам будет удобнее называть его Леоном Джулиано, а не Марко Кассимо.
   Вот из морской глади показались зубчатые верхушки крепостных башен Таны. За ними вырисовывались зубцы стен и сами стены. От нечего делать Лион насчитал 11 башен. Навстречу кораблю вышла лодка, в которой находился лоцман. Он взошел на судно и занял место рядом с капитаном. Под его руководством «Сан-Себастьян» спокойно прошел речным фарватером и пришвартовался к городской пристани.
   Синьор Гизольфе, консул Таны, принял Джулиано без промедления в своем кабинете на втором этаже ратуши. Окна выходят на площадь. Слышится цокот копыт, окрики стражников и призывы торговцев. На этом фоне голос консула звучит как голубиное воркованье:
   - Ваша миссия, синьор Джулиано, необычна уже тем, что вам, коренному генуэзцу, придется общаться с народом, который вы вовсе не знаете. Это так интересно.
   - Я пытался обратить внимание капитана аргузариев на данный казус, - ответил Леон, - но он пропустил это мимо ушей.
   - Его можно понять. Ему дали задание в кратчайший срок подобрать подходящего человека и он это выполнил.
   Конечно Гизольфе не стал говорить юноше о секретном совещании у консула Кафы. На нем перед Джорджио была поставлена нелегкая задача найти мнимого представителя корабельных хозяев. У него не должно быть родственников в Кафе, он должен быть малоизвестен в городе, быть в меру тщеславным, но находчивым и инициативным. На взгляд Гизольфе, капитан хорошо справился с этой частью программы. Юноша, сидящий по другую сторону стола, вел себя раскованно, не чувствовал стеснения в общении с незнакомым человеком старше его годами и положением.
   - Для меня, - сказал Леон, - до сих пор остаются  неизвестными критерии, которыми он пользовался, выбирая меня.
   - Об этом вы его спросите по возвращению, а сейчас слушайте мои советы. Они пригодятся вам во время посещения ногайских земель.
   - Первая попытка общения с татарами для меня уже кончилась плачевно.
   - Я бы дал другую оценку этому событию, - возразил консул. - Вы остались живы и свободны, чему и радуйтесь. Тысячи наших соотечественников не могут этим похвастаться. Так что вам повезло.
   У юноши мелькнула мысль спросить консула - откуда у того такая осведомленность - ведь он не рассказывал ему о своем приключении на кафинской дороге? Но он сдержал себя, не желая ставить пожилого человека в неудобное положение. Он смиренно слушал советы консула, которые были просты и должно быть полезны.
   - Все путешествующие по ногайским степям рискуют своей жизнью и свободой. Безопасность передвижения может обеспечить конвой в пятьсот человек. Сами понимаете, что такими людьми мы не располагаем, поэтому ограничимся теми, что есть. Возьмете с собой своих слуг и я дам переводчика. Он из крещеных татар. При встрече с ногайцами не показывайте страха. Больше самоуверенности. Предъявите им любую бумагу, читать они все равно не умеют, и они сразу умерят свой разбойничий пыл. А там действуйте по обстановке. Будьте настойчивы, но рук не распускайте - у них высокое чувство собственного достоинства, поэтому упаси Бог ударить кого-либо их них.
   Еще долго длился инструктаж, а когда он кончился, Леон спросил:
   - Синьор капитан и вы, синьор консул, дали мне много полезных советов, но ни вы, ни он не сказали что я должен говорить хану.
   Гизольфе улыбнулся.
   - Но что-то вы знаете, например, о цели своей поездки?
   - Я вручаю хану письмо судовладельцев и от себя добавлю, что они готовы помочь хану в переброске его войск в Хазарию для войны с крымским ханом. Вот и все.
   - Больше ничего и не надо. Единственно, что вы сказали неверно, это назвали полуостров Хазарией. Татары называют его - Кырымом. Если ногайский хан клюнет на наше предложение, то пусть вышлет делегацию для подробного обсуждения вопроса.
   - Я совершенно не знаю лоции Азовского моря. А он может спросить меня о пунктах погрузки и выгрузки войск.
   Консул с интересом посмотрел на смышленого юношу и подумал еще раз, что капитану удался подбор кандидата.
   - Это хорошо, Леон, что вы знаете о существовании лоции…
   - Я, как любой генуэзец, немного еще и моряк.
   - Прекрасно. Я не думаю, что хану понадобятся такие детали, но для вас могу назвать два пункта. Посадку войск можно было бы произвести на лимане Балисыра. Это пустынная местность на западе Кипчакской степи, недалеко от Тамани. Высадку же можно осуществить где-то у мысов Китень или Казантип. Это уже в Крыму. Ногаи могут предлагать свои пункты посадки и высадки. Это их право. Единственно, что может ограничить их желание - это глубина береговых вод. На Азове много мелких мест. Думаю, большего вам знать нет необходимости.
   - И последний вопрос, синьор консул. Вот я выеду из города. В какой стороне искать хана?
   - Сразу поедете на юго-восток. Хан кочует, поэтому никто точно не укажет его месторасположение.
                ***
   На другое утро из ворот Таны выехал небольшой отряд и направился в сторону реки Кубань. Скоро широкая дорога разбежалась на малые дорожки, а затем и вовсе на тропинки. Чаще всего они пролегали среди зарослей ковыля. Его серебристые метелки приветливо кивали путникам.
   Леон впервые в степи и поэтому сравнивает ее с морем. Такой же простор для глаз, небесный купол поднят высоко над головой, под ним вереницей бегут легкие облака. Иллюзию моря создает сизая дымка на горизонте, да все тот же ковыль, пушистые метелки которого похожи на вспененные волны. Высоко над головой беспрерывно звучат звонкие песни невзрачных серых птичек. В этом - различие от моря. Там назойливые чайки носятся прямо над головами, а голоса их похожи на предсмертный вскрик человека. И совсем уже не с чем сравнить пронзительные посвисты сусликов, раздающихся со всех сторон. Первое время Леон поворачивал за каждым свистом голову, но скоро понял, что так можно и шею свернуть.
   Вдалеке показался одинокий всадник, но тут же скрылся среди больших ярко - зеленых кустов.
   - Скоро гостей жди, хозяин, - сказал переводчик.
   Леон посмотрел вслед скрывшемуся всаднику и спросил проводника:
   - Скажи как тебя зовут
   - Ахмет меня зови.
   - А мне сказали, что ты крещенный.
   - Правильно сказали, хозяин, только никому больше об этом не говори. Ногаи будут презирать меня, и я буду плохо тебе помогать.
   Леон только сейчас обратил внимание на то, что Ахмет одет не так как он. Если на нем и на слугах была европейская одежда, то на татарине, одетая на голое тело, короткополая кофта из овечьей шкуры, шерстью наружу, а на голове войлочный малахай.
   Как и предсказывал Ахмет впереди показался отряд всадников. Они остановились, а потом, разбившись на две группы, помчались навстречу. Ехавший впереди Леон, приостановил свою лошадь, но Ахмет крикнул:
   - Не останавливайся, хозяин, езжай как ехал.
   Ногаи поравнялись с посольством и начали кружить вокруг, сбивая плетьми лиловато-красные головки татарника.
   - Теперь остановись, хозяин, - шепнул Ахмет.
   Круг вокруг посольства сомкнулся. Один из ногаев крикнул:
   - Куда направляетесь?
   - К Сеид-Ахмет-хану посольство из Таны, - ответил переводчик.
   - Говоришь посольство! - крикнул ногай, - а где подарки?
   Ахмет перевел вопрос Джулиано. Ногаи, довольные своим главарем,
начали смеяться. Леон несколько растерялся - о подарках с ним никто не говорил.
   - Что будешь отвечать, хозяин? - спросил переводчик.
   - Скажи, что за нами едет большой обоз, там и подарки.
   Ахмет скупо улыбнулся уловке и перевел ответ. Он озадачил ногаев.
   - Почему мы его не видели?
   - Он далеко, отстал от нас, - ответил Ахмет.
   - Врешь, шайтан! - крикнул ногай. - Город рядом, а обоз далеко?
   - Что будем делать? - спросил переводчик. - Они плохо верят в существование обоза.
   - Скажи, что обоз вышел после нашего отъезда.
   Ахмет перевел и тут же спросил:
   - У тебя, хозяин, хоть деньги есть?
   Леон только сейчас вспомнил о кисете с деньгами.
   - Сколько им дать?
   - Дай по две акче каждому, а начальнику - три.
   Когда ногаи получили мзду, Ахмет спросил в какой стороне искать стоянку хана. Старший махнул плетью в южном направлении и, этим же движением, опустил ее на круп лошади. Ногаи, будто их не было, скрылись в поднятой ими пыли.
   Двинулись дальше. Ахмет спросил:
   - Почему едешь к такому большому начальнику и без подарков?
   - Я не знал, что нужны какие-то подарки, - ответил, смущаясь Леон, - мне дали только письмо. Деньги и то мои.
   Татарин, вздохнув, сказал:
   - Хороший Бог Иса, но начальники ваши жадные. Ахмет думает, что его обманули, когда крест накладывали. Богатство к нему так и не пришло.
   Джулиано не был богословом, поэтому не стал отговаривать нестойкого христианина не брать грех на душу, он сказал:
   - Ты прав, Ахмет, рыба ищет где глубже, а человек где лучше.
   Солнце ушло на запад, тени удлинились, пора было подумать о стоянке. Устроили ее возле песчаного берега какой-то небольшой речушки. От нее шла приятная прохлада, но к полуночи повеяло холодом. Костра не зажигали из-за отсутствия дров - во всей степи ни деревца. Ахмет, увидев как ворочается хозяин, подошел и укрыл его попоной.
   - А ты как? - спросил Леон, просыпаясь.
   - Я уже не хочу спать.
   - Тогда и я не хочу, поехали.
   На востоке небо начало светлеть. Прохладный воздух забирался под одежду, вызывая легкую дрожь. Ахмет перевернул свою одежонку шерстью внутрь и ему стало тепло.
   - Хорошо придумано, - заметил Леон, показывая на кофту.
   - Ты прав, хозяин, в ней и зимой тепло, и летом не жарко. Хочешь, хозяин, я расскажу одну байку, которая когда-то произошла в этой степи?
   Ахмет подъехал поближе к Леону и их стремена звякнули. Полилась его неспешная речь.
   - Кочевал один татарин в этой Кипчакской степи и вот как-то заехал к нему в гости один ногай. Сидят, греются у слабого огня. Тогда, как и сейчас, нечем было костер разжечь. Только задумал татарин угостить гостя кебабом.
   Оглушил он жирную барашку, зарезал ее, нанизал мясо на железный вертел. А гость спрашивает: «На чем же будешь готовить, если дров нет?» Татарин молча снял одно колесо из арбы, порубил его и испек гостю прекрасный кебаб.
   Только после этого сидит татарин на одном месте - арба на одном колесе не едет. А в арбе жена - красавица ехать хочет. Страдает татарин, а сам говорит себе: «Если опять приедет гость, придется второе колесо рубить». А потом успокоил себя - арба без одного колеса так же, как и без двух - не едет. Только подумал, как видит к нему направляется обоз из семи повозок. А это тот ногай даровал гостеприимному хозяину многие нужные вещи и в том числе новое колесо для арбы.
   С того времени как только татарин хочет оказать гостю особое почтение, он рубит колесо арбы, даже если есть дрова, и жарит на нем кебаб. А если поссорится с кем татарин, то говорит: «Что ты ко мне прицепился? Разве ел я твой кебаб, испеченный на огне из колеса твоей арбы?» И это вошло в поговорку нашего народа.
   - А когда попоной один другого укрывает, такой поговорки нет? - спросил Леон.
   Ахмет весело улыбнулся.
   - С попоной что сделается?
   Несколько дней уже едет посольство. Такое ощущение, что они кружат на месте - все эти дни ландшафт не меняется. Даже перехватывающие их ногаи кажутся одними и теми же. Отсчитывает Леон из своего кисета монеты и чувствует как тот
легчает. Задыхаясь от злости, мечтает выложить капитану все, что о нем думает.
   - Смотри, начальник, там стойбище, - сказал Ахмет, показывая камчой куда-то вдаль.
   Леон присмотрелся и ничего кроме призрачного движения нагретого воздуха не увидел. Недоуменно посмотрел на татарина. Тот опять ткнул камчой вдаль.
   - Хорошо смотри. Дым вижу.
   Снова посмотрел Леон в указанном направлении и не увидел дыма. Удивился, но коня подвернул и поехал следом за татарином.
   Стойбище было небольшим, но хорошо охраняемым. Только показались верхушки юрт, как навстречу выехала группа всадников. Узнав, что к хану едет посольство, они разрешили ему следовать за собой. У крайней юрты велели сойти с лошадей и ждать высочайшего повеления.
   Некоторое время спустя Леона молча повели к юрте, украшенной белым войлоком. Полог предупредительно подняли, и он очутился в прохладном полумраке - свет скудно проникал через небольшое дымовое отверстие.
   - Кто такие?
   Голос справа. Леон посмотрел туда и увидел небольшого, но толстого человека, утонувшего среди множества подушек. Леон ответил.
   - Что у вас есть для великого хана?
   Леон показал свиток. Стоящий рядом ногай взял его и передал своему начальнику.
   - Какие подарки привезли?
   Услышав ответ, начальник заерзал на подушках и завизжал:
   - Как ты смел появиться здесь, не приготовив подарки для хана и его лучших людей?
   Посол пожал плечами.
   - Уведи их, - приказал начальник стражнику.
   «Вот и поговорили», - подумал  Леон, очутившись со своими людьми в другой юрте, лишенной не только подушек, но и обыкновенного войлока. Только сухая, не топтаная трава покрывала землю. Было видно, что эту юрту до них никто не занимал. Они провели остаток дня и всю ночь в этом месте. Им принесли поесть немного мяса и кувшин кумыса. На вопросы, приносившие еду, не отвечали, за пределы юрты не выпускали.
   Они не знали, что недалеко отсюда предложение гяуров интенсивно обсуждается. Сеид-Ахмета оно очень заинтересовало. Его осуществление сулило несомненный успех. То, что гяуры потерпели жестокое поражение от Хаджи-Гирея было ногаям известно, поэтому понятно их желание помочь его врагу. Оно совпало со стремлением Сеид-Ахмета стреножить этого игривого жеребенка - Хаджи-Гирея. Крым не платит дань. За это следует проучить. А если удастся изгнать Хаджи-Гирея из Крыма или убить его, то это будет совсем хорошо.
   Предложение владельцев кораблей следует принять и готовить войско для десанта. Другая часть ногайской армии с шумом пойдет на Оргазы и выманит Хаджи-Гирея из Крыма. Когда десант займет перешеек, крымский хан, оказавшись между молотом и наковальней, вынужден будет бежать. Посольство отпустить с миром, посла наградить. Пусть у него останется хорошая память о ногаях. Он передаст ее своим хозяевам и с ними будет легче общаться.
   На следующее утро Леона привели в уже знакомую ему юрту. На этот раз его усадили на подушки и толстый хозяин угостил его густым, темным супом. Леон с опаской поднес плошку ко рту и, прежде чем начать пить, понюхал. Из нее пахнуло чем-то жаренным. Попробовал. Вкусно. Хозяин высказал почтение послу и через переводчика сказал, что великий хан награждает его конем и набором оружия.
   - А теперь, - сказал он, - отправляйся обратно и скажи, пославшим тебя, что великий хан через пять дней пришлет своих послов в Тану. Там, и только там, они и будут вести нужные переговоры. Для безопасности с тобой поедут наши люди.
   До Таны Леон добрался без приключений. Гизольфе, выслушав его доклад, сказал:
   - Вы оправдали доверие капитана аргузариев, и он вознаградит вас. А сейчас садитесь на свой корабль и отправляйтесь в Сугдею.
   - Зачем туда, может сразу в Кафу? - спросил Леон. - Ведь в Сугдею я должен был везти ногаев. Обстановка изменилась и впору вернуться сразу в Кафу.
   Консул почему-то нахмурился и сказал, как отрезал:
   - Вам приказано плыть в Сугдею, туда и плывите!
   - Хорошо, - согласился Леон. - но я хотел бы продать здесь подаренную мне лошадь.
   - Я не советовал бы вам это делать здесь. В Кафе лошади идут по более высокой цене.
    Так и быть. А как мне попрощаться с Ахметом?
   - Это кто такой, - удивился консул, - не переводчик ли ваш?
   - Он самый.
   Гизольфе опять нахмурился и ответил недовольным тоном:
   - Его нет в городе.
   Леон не стал настаивать на своей просьбе, хотя и мог бы это сделать, потому что видел Ахмета по пути сюда. Он почувствовал, что отношение к нему резко изменилось.
   Тот же лоцман вывел их корабль в море и они, пользуясь попутным ветром, устремились в сторону Хазарии. Боспорским проливом они вошли в Черное море.
   Ночь. Звездный купол висит над головами. О скулы корабля бьются  невидимые волны, вдаль уходят темные берега. И вот они среди безбрежной морской стихии. Леону вспоминается его плавание по Средиземному морю, время радужных надежд. Сейчас совсем другое настроение. Смутное неудовлетворение происходящим. Почему с ним так обошлись? Задание он выполнил, почему консул Таны не разрешил возвратиться в Кафу? Что ему делать в той Сугдее?
   Леон стоял возле своей каюты, расположенной на корме и видел как равномерно наклоняются и выпрямляются тела гребцов. Они под светом мачтового фонаря кажутся бронзовыми. По срединному проходу, поигрывая бичом, прогуливается надсмотрщик. Леон подошел к нему, чтобы спросить где находится капитан. Тот махнул рукой в сторону носа корабля.
   Доменнико, капитан «Сан-Себастьяна», стоял, задумавшись, у самого форштевня. Здесь удары волн были слышнее и их брызги долетали до палубы. Воздух был насыщен морской прохладой. Услышав шаги Леона, Доменнико оглянулся.
   - И вам не спится, синьор Джулиано? - сказал он приветливо.
   - Хочу спросить у тебя - до Кафы далеко?
   - Мы идем в Сугдею.
   - Это я знаю. Но Кафа ближе.
   - Что из этого? Мне приказано доставить вас в Сугдею.
   - А если мы ошибемся и окажемся в Кафе?
   - Кто этому поверит, синьор? Бриг - капитан этой старой лоханки - опытный моряк и спутать север с западом никак не может.
   - А если я попрошу?
   - Я не хочу терять работу, синьор Джулиано.
   - Я заплачу. И хорошо заплачу.
   Доменнико долго смотрел на искусителя, наконец, сказал:
   - Я должен вас арестовать, синьор, за посягательство на честь должностного лица, но я этого не сделаю и прошу вас, синьор Джулиано, никому не говорить о нашем разговоре, иначе я понесу наказание.
   - За что? - невольно вырвалось у Леона.
   - За невыполнение инструкций. У должностных лиц нашей колонии расписан каждый шаг. Отступление в ту или другую сторону карается большим штрафом, а то и увольнением. Сейчас, услышав предложение о взятке, я не арестовал вас. Вот и нарушение.
   - Извините, синьор Бриг, я не знал о существовании таких диких инструкций.
   - Доменико. Доменико. Только так по-прежнему зовите меня синьор Джулиано. Я простой человек, а вы удостоены высокой чести представлять достопочтенного консула Кафы.
   - Не совсем так, Доменико.
   - По крайней мере, мне так сказали, и я убедился в вашей добропорядочности и благородстве.
   - Что ж, пусть будет так, - согласился Леон и повернулся, чтобы идти в свою каюту, но был остановлен капитаном.
   - Синьор, у меня к вам просьба.
   - Слушаю, Доменико.
   - Когда будете в тех высоких кругах, вспомните о капитане «Сан-Себастьяна» и замолвите за него словечко. Я бы хотел получить более новый корабль.
   - Хорошо, Доменико, как представится такой случай, я это сделаю.
   - Спокойной ночи, синьор.
   Когда Леон, после сна, вышел из каюты, то день был в разгаре. С правой стороны от корабля виднелся гористый берег. За мысом показались другие горы, на вершине одной из них торчали крепостные башни, схваченные между собой каменными стенами. Возле одного из причалов пришвартовались. Их никто не встречал, но нет - к борту подбежал мальчик, сожженный летним солнцем до коричневого цвета, и спросил мальчишеским фальцетом:
   - Синьоры, эту посудину зовут «Сан-Себастьян»?
   Получив утвердительный ответ, мальчик побежал к одному из портовых сооружений и скрылся за дверью. Вскоре оттуда вышел аргузарий и направился к судну. Поравнявшись с ним, спросил:
   - Есть на этом корабле синьор Джулиано?
   - Это я, - ответил Леон.
   Полицейский снял шляпу и поклонился так низко, что ее перья коснулись земли.
   - Прошу вас, синьор, сойти на берег. Вас ждет его милость - консул Солдаи, синьор Гварко Марионе.
   Слуги свели подаренного Леону коня на берег, погрузили на него поклажу и пошли следом за господином, а тот, в сопровождении аргузария, направился к портовым воротам, которые охранялись трехэтажной башней. Маленькая кавалькада миновала их и пошла улицей, глубокой как ущелье, с правой стороны ее высились крепостные стены и, встроенные в них, башни. Дорога резко повернула вправо и они очутились перед открытыми крепостными воротами.
   Они шли молча между густо стоящими строениями пока не оказались снова перед стеной и башней. Путь преграждал небольшой ров. Они остановились перед ним. Полицейский заливисто свистнул и из стены башни выпал небольшой деревянный мостик и улегся перед ними, перегородив ров.
   Оставив слуг с конем за мостом, Леон, вслед за полицейским перешел его и очутился в пустой комнате. Они миновали ее и по каменной лестнице спустились в небольшой внутренний двор. Стены и башня делали его похожим на глубокий колодец. В башне дверь, украшенная портиком.
   - Вам сюда, - сказал аргузарий, и открыл перед ним дверь.
   Леон вошел в светлую комнату. Или она таковой показалась после дворового сумрака? Сощурившись, разглядел у открытого окна человека. В это время тот оглянулся.
   - Синьор Джулиано?
   Леон, сняв берет, низко поклонился. Консул подошел к нему и пожал руку. Усадив гостя, Марионе сказал:
   - Рад встрече с вами. Надеюсь, вам у нас будет не плохо.
   - Ваша милость, вы не ошиблись? - спросил Леон. - Я не вижу смысла в моем пребывании здесь.
   - Ну, как вам сказать, - на гладко выбритом лице консула пробежала тень смущения. - Мне сообщили из Кафы о скором вашем прибытии и приказали принять вас здесь как дорого гостя. Вы должны будете пробыть здесь некоторое временя…
   - Позвольте, ваша милость, после выполнения задания…
   - Остановитесь, милый друг, ни слова больше. Мне приказано, под страхом смерти не интересоваться заданием, которое вы выполняли. И поверьте, я знаю о причине вашего задержания здесь не больше вашего. Поэтому, без вопросов, направляйтесь к месту вам отведенному.
   - Выходит меня арестовали?
   - Не совсем так. Вы будете получать нормальную пищу, за вами будут ухаживать ваши же слуги. Только передвижение ваше, даже в пределах замка, будет ограничено. Вам отвели для проживания хорошее место. Думаю, вам понравится. Я буду вас навещать и сообщать новости. Кроме как со мной и с вашими двумя слугами, вы ни с кем не должны видеться и тем более разговаривать. Поверьте, что это серьезно. А сейчас можете идти. Куда? Возвращайтесь той же дорогой, что пришли сюда. В нужном месте вас встретят.
   Леон вышел от консула и снова очутился в дворе-колодце. Осмотрелся – полицейского нигде нет. По лестнице поднялся в ту башню, в которой вмонтирован подъемный мостик. Он, как и прежде был перекинут через ров. Перешел. Там Леона встретили его слуги. Никого из служителей замка с ними не было. Не было и коня  с поклажей.
   - Где моя лошадь? - спросил Леон.
   - Ее отвели в конюшню синьор, - ответил один из слуг, который был постарше годами и звали его Антонио.
   - Хорошо. А оружие, которое было на нем?
   - Его, синьор, отнесли куда-то и сказали, что вернут при вашем отъезде отсюда. В замке, синьор, без особого на то указания, оружие никто не носит.
   Лион осмотрелся. Из-за домов нельзя было видеть Главные ворота, но когда он сюда шел, они были открыты. Вполне возможно они и сейчас открыты, а его судно еще не отчалило. Он скажет Доменико, что поговорил с консулом и теперь пора отправляться в Кафу.
   - Идите за мной, - приказал он слугам и направился в сторону Главных ворот.
   - Синьор, - позвал его Антонио, - вам не туда.
   Тот, удивленный, остановился. Слуги подошли к нему, младший годами, его звали Клемент, перекрыл дорогу к Главным воротам.
   - Вы, что делаете, собаки?! - вспылил Леон.
   - Синьор, вам не туда, - повторил Антонио.
   - Откуда ты знаешь, свинья, куда нужно идти твоему господину?! Отступи, дай пройти.
   Клемент не отошел. Он полез за пазуху и вытащил оттуда нож! Леон опешил от неожиданности.
   - Вы пойдете, господин, туда, куда мы вам укажем, - сказал слуга.
   - Ничего не понимаю, - прошептал Леон.
   - Успокойтесь, синьор, ничего страшного не произошло, - сказал Антонио. - Мы остаемся вашими слугами, но одновременно являемся и охранниками. Нам приказано отвести вас в Дозорную башню.
   - Кто приказал?
   - Это не имеет значения, синьор. Если вы не пойдете добровольно, мы потащим вас силой, но тогда могут быть повреждения тела. Разве консул не сообщил вам, что вы его гость?
   Поняв, что попытка побега сорвалась, Леон спросил:
   - Откуда у вас такая осведомленность? Ведь вас не было со мной у консула?
   Антонио, крупный мужчина, зарделся, как девочка.
   - Извините, синьор, мы не на все ваши вопросы можем отвечать.
   - Совсем хорошо, - удивился Леон, - неужели у вас есть от меня тайны?
   - Это как раз тот вопрос, на который мы не можем ответить, синьор.
   - Неужели вы все это, - Леон махнул рукой, - знали со дня нашего отъезда?
   - Синьор, мы молчим.
   - Ладно, ведите.
   Здесь следует дать некоторые пояснения. Читатель уже знает об ограниченных дипломатических возможностях консула Кафы. Таким образом, решение консула де-Форнари о помощи ногайскому хану можно было расценивать как государственное преступление. Такое сложное положение заставляло его быть очень осторожным.
   Даже отсутствие подарков у посла было продуманным. Во-первых, сами подарки должны быть отмечены где-то в документах, а это прямая улика. Во-вторых, посол к ногаям без подарков - нонсенс, что может говорить только о каком-то диком, неорганизованном случае, в котором кто-то осведомленный не мог бы принимать участия.
   После выполнения задания было решено придержать посла в сугдейском замке и выпустить только в том случае, если появится уверенность в полном отсутствии угрозы разоблачения. И другое. Если угроза обострится - посла уничтожить. Сделать это должны будут слуги Леона, которые сразу же уедут в Тану и там будут отсиживаться.
   Так Леон Джулиано, он же Марко Кассимо, оказался в почетном заточении. Его жизнь была в безопасности до того времени, пока его деятельностью не заинтересовались лица, желающие навредить консулу Кафы.

                ГЛАВА VI
                ОБМЕН

   До Кырк-Ора пленника везли на арбе, поэтому кандалы не были большой обузой, но когда, уже в крепости, повели между домами к тюрьме, де-Орто почувствовал всю тяжесть железа соединенного в деталях тонкими цепями. Прошел всего десяток другой шагов, а с лодыжек содралась кожа и каждое движение сопровождалось невыносимой болью.
   Его провели узким проходом, мучительный спуск по вырубленной в скале лестнице, и он  в большой полутемной пещере. Два квадратных столба подпирали ее невысокий свод. Посчитал, что здесь и будет находиться, но ошибся.
   Один из сопровождавших, отошел в угол и поднял с пола небольшой деревянный щит. Под ним открылся квадратный люк, ведущий куда-то в глубину. Установили лестницу и велели спускаться. Он попытался это сделать, но кандалы не пускали: длина цепи между ногами была короче, чем расстояние между окантовкой люка и первой перекладиной лестницы. Татары молча наблюдали над его усилиями и когда поняли в чём трудность, позвали кузнеца и тот снял ножные цепи. После этой операции, де-Орто спустился и оказался в каком-то закутке. Лестницу сразу же вытащили, а люк закрыли щитом. Джованни остался наедине со своими болями и тоской на сердце.
   Осмотрелся. Сумрачно. Перед ним что-то наподобие дверного проема, дальше пещера. Шагнул и нога, не найдя опоры, повисла. Он не удержался и полетел вниз. Ударился не сильно: разница уровней пола и того закутка, из которого он «вылетел» была невелика. Поднялся на колени и осмотрелся. Эта комната гораздо меньше той, что наверху: не разгуляешься. В стене дыра, которую нужно было считать окном. Поднялся и подошел к ней. Почувствовал легкое движение воздуха. Выглянул. Высота!
   Поспешно выдернул голову из проема и отвернулся к противоположной стене. Она была пуста и бесстрастна, как взгляд мертвеца. Захотелось присесть, но не нашел ни малейшего возвышения - все было гладко. Заскрежетал зубами от внезапно вспыхнувшей злости и бессильно опустился на холодный каменный пол.
   Хаджи-Гирей рассказал Ази-апте о битве под Солхатом и между прочим поведал о предложении Ширина выдать за него замуж свою дочь Айше. Это сообщение очень заинтересовало ее. По крайней мере, больше, чем известие о победе на кафинской дороге - она начала верить в счастливую звезду своего подопечного.
   - Я рада, - сказала Джанике, - что ты об этом побеспокоился. Твои дела идут хорошо, и пришло время подумать о продолжении рода. Имя Гиреев должно блистать в веках незатухающей звездой.
   - Так значит следует заниматься этим делом?
   - Я займусь им сама. Это приятные хлопоты.
   - Ази-апте, а не хотела бы ты посмотреть на одного фряга?
   - Ты сюда привез ясыр?
   - Только одного и не знаю, что с ним делать. Выкуп получить проще всего, но надо подумать о более полезном его использовании.
   - Он из знатных?
   - Толком и сам не знаю. Известно только то, что он командовал побитым нами войском. Привести его?
   - Только не сегодня, - сказала Джанике, - я тебе скажу когда.
   Де-Орто изнывал в своей темнице от одиночества и многих других лишений. Кормили один раз в день, спустив на веревке кусок жесткого вареного мяса и кувшин теплой воды. Ошейник и браслеты на запястьях причиняли саднящую боль при самом незначительном движении. Татары, не зная языка, не принимали во внимание его просьбы, к жестам не присматривались, и он понял, что обречен на медленное и мучительное умирание.
   В один из дней в его темницу опустили лестницу и велели подниматься. Он взялся за перекладину и почувствовал, что не сможет одолеть высоту. Усердно кряхтел, но не сумел подняться ни на один шаг - ногу поднимал, но не мог ее выпрямить из-за слабости мышц и боли в колене. Татарин, наблюдавший над его усилиями, сбросил веревку. Джованни подвел ее в подмышки и сделал узел. Его тянули сверху, а он, напрягая силы, преодолевал неподатливость не только ног, но и всего своего тела.
   Добрался до верхней пещеры и совсем обессилел. Стал на колени и хотел подняться, но не смог. Один из татар выбежал наружу и вскоре вернулся с каким-то пожилым, богато одетым соотечественником. Это был Метисултан, который после смерти Шахбаза выполнял обязанности управителя двора. Он велел расковать пленника, покормить и дать умыться. Вечером за ним придут.
   Его повели по узкой улице в сторону слабо тлеющего заката. Джованни смотрел на розовые блики затухающей зари и слезы непроизвольно катились по его впалым щекам. Потрясения последнего года сделали из циничного здоровяка сентиментального старца.
Возле одной из калиток велели ждать. Он сразу же уселся на каменную скамью, и почувствовал блаженство оттого, что удобно сидит. Ему казалось, что так можно сидеть вечно.
   Из калитки вышел Метисултан. Ясыря поставили перед ним. Де-Орто сказал татарину:
   - Я так долго не выдержу.
   Он не задумывался над тем почему кого-то должно беспокоить его долгое или недолгое пребывание в темнице, он сказал эту фразу вслед одолевавшим его мыслям. И, к своему удивлению, услышал ответ на ломанном итальянском языке:
   - Вам не придется здесь долго быть. Идите за мной.
   Пленника ввели в освещенную многими свечами комнату и поставили на колени у самой двери. Он обрадовался этому - на ногах долго не простоишь, а так можно сесть на пятки. Из-за занавеси вышел молодой мужчина, одетый в зеленый шелковый халат, обшитый золотом, и пожилая женщина в темном платье, с такой же косынкой на голове. Метисултан поклонился им. В мужчине де-Орто узнал хана.
   - Пусть скажет как его зовут, - приказал хан.
   Джованни назвался.
   - Расскажи о себе.
   Джованни рассказывал, а Метисултан медленно переводил. Татары узнали о родовитости пленника, о консульстве в Чембало, о пленении сына князя Алексея.
   - Где сейчас сын тудуна Феодоро? - спросил хан.
   - Он в Кафе.
   - Его содержат в тюрьме?
   - По поручению консула я сам отводил его туда.
   - Что они собираются с ним делать?
   - Не знаю, может, будут судить.
   - За что?
   Этот вопрос задала женщина. Джованни пожал плечами и подумал, что судить человека всегда есть за что.
   - Ему могут предъявить обвинение в подстрекательстве к восстанию, - ответил он и вспомнил, что примерно так оценивали в Кафе и его деятельность. Не будь рядом Ломеллино, возможно гремел бы он кандалами, но уже на «родной» каторге.
   Он сидел на пятках, а между татарами шел оживленный разговор, который пленнику не переводили.
   Сначала Джанике глубоко задумалась над словами фряга, а потом спросила:
   - Что ты, Хаджи-Гирей, намерен предпринять, чтобы не допустить суда над Алексеем?
   - Извини, Ази-апте, почему я должен что-то предпринимать? Ведь это не мой брат.
   - Ты забыл с чего все началось?
   - Нет, я помню кто подтолкнул тудуна, но у него была своя голова на плечах. Он понимал, что делал. Теперь пусть и выкручивается.
   - Что ты собираешься делать с этим фрягом?
   - Не знаю, но скорее всего продам. Ведь он часть моей военной добычи, а не ты ли меня учила, что от нее отказываться неразумно?
   Джанике поняла намек и ей стало грустно оттого, что этот юноша, которому она преподала полезный урок, посмел укорить ее. Она сказала:
   - Позволь, Хаджи-Гирей, дать тебе еще один совет.
   - Я обидел тебя, Ази-апте?:
   - Нет, совсем нет. Так вот слушай. Умные люди говорят, что привычка к человеку приходит как странник, остается с ним как гость, потом и вовсе становится хозяином. Я не хотела бы видеть тебя равнодушным к судьбам людей и, тем более, чтобы это вошло в привычку. Она как червь в яблоке подточит то, что соединяет тебя с твоим народом и людьми, живущими рядом с тобой, и ты упадешь на землю и будешь никому не нужным.
   - Я не пойму, Ази-апте, к чему эти слова?
   - Охотно поясняю. Когда-то я дала тебе совет, чтобы ты не упускал принадлежащее тебе по праву. Ты же используешь его, чтобы оправдать свои ошибки.
   - В чем они?
   - Ты подтолкнул тудуна Алексея на борьбу против Кафы. С твоей помощью он ее начал и теперь, когда ему стало очень плохо, ты позволяешь себе оставаться в стороне. Отсюда я и делаю вывод, что ты черств и равнодушен.
   - Человеческое милосердие, Ази-апте, не безгранично.
   - Не говори ерунду, Хаджи-Гирей, никто не просит о милости. Речь идет о человечности.
   - Хорошо. Пусть будет по-твоему. Что я должен сделать, чтобы заслужить твоей похвалы?
   Джанике грустно посмотрела на хана - неужели она что-то недосмотрела в нем?
   - Дело не в моем отношении к тебе. Ты можешь помочь тудуну Алексею выручить сына. Вот и помоги! Ты посмотри на этого несчастного. Думаю тюрьма в Кафе, не меньше, чем здесь, выжимает из человека соки.
   - Что я должен сделать? - чуть повысил голос хан.
   - Отдай этого фряга тудуну Алексею, и он найдет, что с ним делать дальше.
   - Что ты скажешь на это, Метисултан? - спросил Хаджи-Гирей.
   От неожиданности тот поперхнулся, посмотрел на госпожу, но она отвернулась. Он сказал:
   - Отдай этого пленника тудуну и совесть твоя будет чиста.
   - Вы как сговорились, - буркнул хан. - У меня она и так чиста. Да ладно. Приведи его в порядок и отправь к тудуну с надлежащей охраной.
   - Пусть его сопровождает Метисултан, - предложила Джанике.
   - Пусть сопровождает, - согласился Хаджи-Гирей и приказал увести пленника.
   Наутро де-Орто снова подняли в верхнюю камеру, там и оставили. Узник получил возможность разминать ноги ходьбой. Настроение улучшилось, и он с большим аппетитом вгрызался в принесенный ему кусок мяса.
   Прошло несколько дней и Джованни вывели из темницы и, посадив на лошадь, крепко привязали. После этого, ничего ему не объясняя, куда-то повезли. Впереди ехал тот татарин, по приказу которого его освобождали от цепей, следом другой татарин держал повод от его лошади и еще четверо ехали сзади. Путь оказался не таким уж и длинным, и они к полудню очутились у высокой горы, увенчанной каменными стенами и башнями.
   Далее дорога прижалась к скале, а справа от нее зияла пропасть, похожая на вход в ад. Де-Орто старался не смотреть в ту сторону. У ворот пришлось постоять, дожидаясь пока придет разрешение на проезд в город. Джованни пытался угадать куда его привезли и не мог. Совершенно новое место, а стража говорит на греческом языке. Где это может быть?
   Проехав городом небольшое расстояние, они оказались перед величественным зданием с мраморными лестницами. Метисултан поднялся наверх и там узнал, что квириос больной и никого не принимает, но с уважаемым гостем побеседует его жена - Ефросинья.
   В зал вошла невысокая просто одетая женщина, в темном платке на голове. Ее лицо выглядело усталым. Метисултан низко поклонился ей, она ответила кивком и пригласила сесть за стол. Татарин представился и поинтересовался здоровьем тудуна. Женщина, глубоко вздохнув, ответила:
   - Скверно. Его гнетут наши неудачи. Паршивые лавочники, там в Кафе, после захвата Каламиты вообще нас за людей не считают. Мы шлем запросы, желая выяснить судьбу сына, но они отмалчиваются. Я поехала бы к ним сама, но не могу ни на один день оставить мужа без присмотра. А ему с каждым днем становится все хуже. Не знаю, увидит ли его Алексей живым.
   Метисултан понял как прозорлива оказалась Джанике, уловив самое необходимое, что нужно было сделать для их соседей. Он сказал:
   - Позвольте, байбике, сообщить вам зачем я сюда приехал. Может после этого вам станет несколько легче.
   - Да, да. Извините, меня старую, за излишнюю болтливость. Говорите. В этом доме так давно не было хороших новостей.
   - Я привез вам одного человека, с его помощью вы развяжите языки тем, в Кафе.
   - Говорите яснее не томите.
   - Хан Хаджи-Гирей, да продлятся его годы, взял в плен командующего войсками, которые шли на Солхат. Вы слышали о нашей победе?
   - Наслышаны. Это принесло некоторое облегчение.
   - Так вот этот пленник с сегодняшнего дня в вашем распоряжении.
   - А что с ним делать?
   - Вы сообщите в Кафу, что этот человек у вас в плену, и вы намерены обменять его на своего сына.
   - А они обменяют?
   - Конечно, де-Орто, так зовут того человека, не консул Кафы и не генерал Ломеллино, но и не из простых. Достаточно сказать, что он был консулом Чембало.
   - Это его побил мой сын?
   - Да, его.
   - Так, продолжайте.
   - Я повторюсь. Вы предлагаете обмен.
   - А захотят они менять сына квириоса на какого-то неудачника, которого все бьют?
   - Не совсем так, байбике, у него были и удачи. Достаточно сказать, что это он отбил у вас Чембало и пленил вашего сына, а потом захватил Каламиту.
   - И это все он?
   - Даже больше, он сопроводил, по его словам, вашего сына в кафинскую тюрьму.
   - Вот как. Тогда велите привести его сюда.
   - Только распорядитесь выставить к нему охрану. Я сейчас же возвращаюсь обратно и людей своих заберу.
   - Конечно, конечно, - засуетилась княгиня. - Вы пообедаете у нас?
   - Нет, байбике, нам нужно до конца дня вернуться домой.
   - Тогда с Богом. Передайте нашу нижайшую благодарность хану за столь великодушный поступок. Я буду молить Господа о его здравии.
   - Я все это передам. Передайте, байбике, от имени блистательного хана Хаджи-Гирея пожелание доброго здравия сиятельному тудуну Алексею.
   Когда Метисултан спустился вниз, возле пленного стояли греки в ожидании команды на принятие его под охрану.
   К нему подошел полноватый мужчина, опоясанный кожаным ремнем, на котором висела дорогая сабля - ее эфес и ножны были украшены золотом и самоцветными камнями.
   - Меня зовут Самуил, - представился он. - Госпожа велела принять у вас под охрану, привезенного вами пленника.
   Де-Орто развязали и стащили на землю. Он едва стоял на затекших ногах.
   - Пусть сядет, - сказал Самуил, показывая на стоящую недалеко скамью. Пленника подвели к ней, и он, усевшись, начал разминать руки и ноги. Татары молча уехали. Возле него остались два грека, вооруженные пиками. Прошло немного времени и их начальник, выйдя на лестницу, крикнул:
   - Ведите его сюда!
   Джованни подняли, и он с усилием, опираясь о поручень, стал преодолевать ступеньку за ступенькой. Вошел в большой зал и увидел, сидящую за столом, пожилую женщину. Рядом с ней стоял начальник его охраны.
   Женщина долго смотрела на пленника. Ему было неуютно под ее пристальным взглядом. Наконец она спросила:
   - Где сейчас мой сын?
   Вздрогнув от пронзившей его догадки, что он в логове греков, Джованни, запинаясь, спросил:
   - А кто ваш сын?
   В разговор вмешался мужчина:
   - Не выдавайте себя за дурака, де-Орто. Вы прекрасно знаете, что речь идет о сыне тудуна Алексея.
   - Ах, вот как, - проговорил Джованни. - Если речь идет об Алексе, то он смело сражался и при поражении достойно сложил оружие.
   - Я спросила вас о другом, - перебила его женщина. - Где мой сын сейчас?
   - Последний раз я его видел в тюрьме города Кафы.
   - Говорят вы сами его туда определили.
   - Я только выполнял приказ.
   - Скажите, - спросил Самуил, - если мы предложим обменять вас на Алексея, ваши власти пойдут на это?
   - А что вас смущает? - поинтересовался де-Орто. - Моя родовитость уходит корнями во времена Римской империи.
   И, подумав, добавил:
   - Там в Кафе меня уж очень хотят заполучить, будь хоть персидский шах у них в плену, они и его не пожалели бы за мою голову.
   - Откуда такая уверенность? - поинтересовался карай.
   - Знаю я их! - гневно воскликнул де-Орто. - Им, после поражения под Солхатом, очень понадобится козел отпущения!
   - Значит вы уверены, что обмен состоится? - спросила Ефросинья.
   Де-Орто, как тот козел, мотнул головой.
   - Но вы сами не особенно рветесь на роль козла? - задал вопрос Самуил.
   - Что мне остается делать?! Гнить в ваших узилищах?- воскликнул Джованни. - Хватит! Я по вашей милости уже один раз чуть не подох.
   - Значит вы все же узнали меня? - быстро спросил карай.
   - Как я мог вас не узнать, если вы снились мне не один раз в виде черта с рогами.
   - Это нехороший сон, - заключила Ефросинья, - но, как я поняла, вас с охотой обменяют на моего сына. Этого достаточно. Самуил, прошу тебя, охраняй его хорошо. Он должен живым предстать перед своим начальством.
   Де-Орто подтолкнули к выходу, но он, задержавшись у двери, сказал:
   - Госпожа, для более скорого решения вопроса обмена, позвольте кое-что предложить.
   Получив согласие, пояснил:
   - Дайте мне клочок бумаги и перо. Я напишу слезливое письмо консулу Кафы и ему сразу очень захочется со мной увидеться.
   Ефросинья посмотрела на карая, тот сказал:
   - Письмо не помешает, ваше сиятельство, но это он сделает там.
   Самуил при этом кивнул куда-то головой.
   - Увидев свое узилище, - продолжал он, - наш пленник напишет так жалобно, что кафинский консул сам прослезится.
   Его повели по городу между домами и вывели на свободную площадь, которую преграждала стена с встроенной в нее высокой цитаделью. Ее фасад был прорезан бойницами. Они прошли сквозь небольшие ворота и очутились на густо застроенном узком пространстве. Слева колодец, справа церквушка. Миновали их и направились в самый конец, где высилась одинокая дозорная башня. Подошли к ней и остановились перед ступенями, ведущими вниз. Толчок в спину и де-Орто начал считать ступени. Восемь. Поворот вправо и еще две ступени. Он оказался в небольшом мрачном помещении, потолок которого подпирался одним, грубо вырубленном в скале, столбом. Впереди стена, а в ней три дубовые двери, закрытые засовами.
   По знаку Самуила одну из дверей открыли, за ней темнота.
   - Вот здесь вы и будете ждать обмена, - сказал карай.
   - Здесь же темно как в могиле! - воскликнул Джованни. - Через неделю я буду слепым, как крот!
   - Вы правы только наполовину. Чтобы этого не случилось, вас будут один раз в день выводить на поверхность посмотреть на белый свет. Другой тюрьмы у нас, к сожалению, нет.
   - Я хочу написать письмо.
   - Чуть позже, синьор. Сначала осмотритесь, осмыслите свое положение, а к этому времени принесут письменные принадлежности, и у вас будет возможность изложить на бумаге свои впечатления.
   Джованни втолкнули в вырубленную в скале камеру, проскрежетал засов, и он остался в полной тьме. Она была настолько густой, что он не видел собственной руки, которой ощупывал стены и пол. Нашел каменную скамью и сел на нее, облокотившись о холодную стену. Спиной, прикрытой одной рубахой, он чувствовал неровности ее и даже немного почесал о них зудящую, давно не мытую, кожу.
                ***
   Письмо Джованни де-Орто вызвало в кафинских высших кругах панику. Они уже похоронили его, списали на него свою неудачу - этим и успокоились. А тут он жив, хочет вернуться и готов предстать перед справедливым судом.
   Консул де-Форнари к этому времени отбыл в Геную с полным отчетом о своих победах и поражениях, списав де-Орто из числа живых. И вот он объявился. Теперь извольте с ним снова возиться! В связи с тем, что без последствий данный вопрос нельзя было оставить, новый консул Кафы, Симоне Грело, собрал Совет. На нем решили обменять пленника, заключить под стражу и, после следствия, отдать под суд.
   Вернулся Алексей домой в страшном изнеможении, тюрьма и в Кафе - тюрьма. Мать долго плакала, увидев сына, и приказала ему не появляться сразу перед отцовыми глазами. Только через неделю он приобрел более или менее подобающий вид, и Ефросинья повела его к отцу.
   Алексей, привстав с подушек, долго молча рассматривал его, и откинувшись на них произнес:
   - Слава тебе, Господи, ты жив и здоров. Теперь и помирать можно.
   Сказав эту фразу, он прикрыл глаза и больше их не открывал. Сын бросился к нему на грудь и выплакал на ней все свои страдания, прегрешения и обиды. Мать за его спиной молилась за упокой души раба божьего Алексея до тех пор пока не пришел священник.

                ГЛАВА VII
                ПРОТИВОБОРСТВО

   Хаджи-Гирей собрал Малый меджлис в который, по его повелению, должны были входить, кроме него самого, Джанике, Таянчар, Метисултан, Басыр и от карачеев Мухаммад Ширин. Но Ширин приболел, а Басыра срочно выехал на Оргазы
   Хан не стал откладывать совещание, тем более Таянчар так и светился от желания доложить результаты переговоров. Собрались вчетвером и мурза начал:
   - Великий хан, фряги так напуганы нашей победой, что дают согласие на все наши предложения. Они согласны платить тебе ежегодную дань в размере двухсот пятидесяти тысяч акча. На деньгах, которые они чеканят, будет изображаться твоя тамга и твой титул. Они согласны рассмотреть вопрос совместного управления Судакским округом, они обязуются препятствовать продаже рабов мусульманского вероисповедания.
   - Они готовы подписать бумаги? - спросил Метисултан.
   - Вот тут чего-то топчутся. Ссылаются на то, что старый консул сдал свои дела, (он при нас уезжал в Геную), а новый только приступил к своим обязанностям и еще не во всём разобрался. Кроме этого, говорят они, предстоит утверждение всех решений в Генуе. Так что все эти дела займут много времени.
   - Их следует поторопить, - промолвила Джанике.
   - Что ты предлагаешь, Ази-апте? - спросил Хаджи-Гирей.
   - Наступить им на мозоль и не сходить с него до тех пор, пока не подпишут нужные нам документы.
   - Не получится, Ази-апте. Пока Сеид-Ахмет дышит нам в спину, мы не можем отвлекаться на осаду Кафы. Нет у нас таких сил.
   - Может выйти за Оркапы и разделаться с Сеид-Ахметом, а потом с Кафой? - осторожно спросил Таянчар.
   - Жаль, тут нет Басыра, - ответил хан. - Он тебе на кулаках объяснил бы, что затрагивать ногайского хана нам не следует. У него во много раз больше народу. Почему сейчас у нас нет пополнения людьми с Итиля? Потому, что Сеид-Ахмет препятствует этому. Он знает, что пока у нас в Крыму малолюдно он будет жить спокойно и даже дань требовать не стесняется.
   - Получаются какие-то качели, - заметила Джанике, - фряги нас не трогают - боятся. Мы их не трогаем - боимся, но уже Сеид-Ахмета. И тот нас не трогает. Кого же боится Сеид-Ахмет?
   - Мне кажется, - задумчиво произнес Хаджи-Гирей, - тут что-то другое. Я слышал, что Сеид-Ахмет очень осторожный человек. Возможно не хочет рисковать.
   - Но так он никогда не получит от нас дань, - заметила Джанике.
   - Ты права, Ази-апте, - мрачно согласился хан, - меня беспокоит отсутствие Басыра.
   - Я послал за ним, - сказал Метисултан.
   - Знаю, но почему он уехал, не сказав мне ни слова? Видно очень спешил.
   В это время в комнату, в которой шел совет, вошел слуга и сообщил, что от Басыра приехал гонец.
   - Наконец-то, - вздохнула Джанике.
   Посланец, распластавшись у порога, выкрикнул, не переводя дух:
   - Великий хан, туменбаши сказал: большое войско ногаев идет сюда. Туменбаши готовит отпор и просит подкрепления.
   - Ты давно в пути? - спросил хан.
   - Солнце только начало подниматься, великий хан, когда я выехал. Я загнал двух лошадей, великий хан.
   Хаджи-Гирей посмотрел в окно - солнце еще не перевалило за полдень.
   - Отправляйся обратно, - приказал он гонцу, - и скажи туменбаши: к ночи я буду на Оркапы с подкреплением.
   И, обращаясь к присутствующим, сказал:
   - Сеид-Ахмет едет за данью. Таянчар, мчись к Ширин-бею, пусть собирает свое войско и направляется с ним к Оргазы.
   - Великий хан, - взмолился мурза, - Мухаммад не послушает меня!
   - Передай мое повеление! Иди!
   Таянчар посмотрел в сторону Джанике, ожидая от нее поддержки, но та, не посмотрела на него. Ему ничего не оставалось, как подчиниться.
   Через три часа две тысячи всадников под командой самого хана помчались в сторону Оргазы.
   Солнце клонилось к западу, когда отряд Хаджи-Гирея подскакал к первой воде Гнилого моря. В это время его внимание привлекла большая пыль на востоке. Это могло быть войско Ширина, но по времени - рано.
   - Проверь чья это пыль и сразу возвращайся, - сказал он одному из своих гонцов.
   Отряд вырвался на степной простор и помчался на восток на соединение с войском Басыра. Вскоре встретился гонец от него. Его вид несколько встревожил хана. Было видно, что тот только недавно вышел из боя: кожаные доспехи порезаны, а медный шлем изрядно помят, левый рукав был залит еще не потемневшей кровью. Если уж окружение Басыра вступило в прямое столкновение, то, надо думать, темнику не сладко. Гонец передал сообщение туменбаши: ногаи наступают и сдержать их нет сил. Если отряд хана, ударит в лоб, то это не спасет положение. Хан со своим войском должен укрыться за ближайшим курганом и ждать приближения боя. Только неожиданный налет с тыла может вызвать заминку у врага и его остановку.
   Хаджи-Гирей доскакал до первого холма, за которым можно было укрыть его небольшой отряд и сразу послал гонцов и на восток и на запад. На востоке нужно было выяснить расстояние до войск врага и установить связь с Басыром, а на западе уяснить почему не возвращается гонец, посланный на разведку еще до Оркапы.
   Было уже темно, когда вернулись гонцы с запада. Они были в растерянности: у рва их обстреляли и не пустили в Крым. На предложение выяснить отношения, убили парламентера. В сумерках они не смогли разобрать кто им противостоял. С тем и уехали.
   Это сообщение заставило хана встревожиться. Что это? Сговор и мятеж или еще что-то? Неужели Ширин сговорился с Сеид-Ахметом и поднял на него руку? Ведь только недавно состоялась свадьба, и его дочь вошла в спальню хана. Если не это, то что?
   Вернулись гонцы от Басыра и сказали, что с наступлением темноты бой прекратился и возобновится с рассветом. Уговор остается прежним, но туменбаши просит хана несколько приблизиться, используя для укрытия другие холмы. Это предложение несколько смутило Хаджи-Гирея - он не хотел далеко отходить от перешейка пока не выяснит кто там сидит, но, подумав, решил - главная трудность все же у Басыра и нужно ему помогать. Хан передислоцировался поближе к темнику, и они встретились. Выяснилось, что добиться победы имеющимися силами почти невозможно. Одна надежда была на удар с тыла. Теперь же с остановкой боя, внезапности достичь будет труднее - скорее всего враг ведет разведку и уже знает о подошедшем подкреплении.
   - Может лучше отступить пока темно и спрятаться за Оркапы? - спросил Басыр.
   - Я не сказал тебе свою новость, - ответил Хаджи-Гирей, - на Оргазы кто-то засел. Я посылал туда людей, но их обстреляли и не пустили через ров и даже убили посла. Что ты на это скажешь?
   - Скажу, что кто-то нас переиграл, - помрачнев, ответил Басыр.
   - Что будем делать?
   - Давай подумаем. Если мы вернемся к Оркапы и не сумеем пробиться, то окажемся лишенными маневра и нас с двух сторон зажмут и сбросят в гнилые воды.
   - А если послать туда отряд, поставив ему задачу прорваться в Крым. Если удастся, пойдем за ним и там остановим врага, а если нет, то отойдем на север.
   - У нас нет времени для такого маневра.
   Басыр видел как растерян его хан. Желая помочь ему, сказал:
   - Можно уже сейчас уходить на север.
   - Это же конец всему!
   - Нет, хан, это еще не конец. Ты остаешься жив и это главное. У тебя будет немного войска. Разберемся спокойно в обстановке и решим что делать. Попросишь у князя литовского помощи и вернешься в Крым. На это уйдет не больше шести месяцев. Не ты первый так сделаешь и, наверное, не последний.
   Хаджи-Гирей подумал и согласился. Он подозвал к себе начальника личной охраны и сказал:
   - Конча, бери с собой десять человек и уходи отсюда. С рассветом ты должен влиться в войско ногаев и с ними пройти в Крым. Там оторвешься от них и помчишься в Кырк-Ор. Ты должен там очутиться раньше врага. Скажешь Джанике ханум, что я велел закрыть ворота и защищаться. Назначаю тебя начальником крепости. Пусть передадут Айше, жене моей, что я скоро вернусь. Все, иди.
   - Постой, - остановил Кончу Басыр. - Пока темно, проберись на место боя и постарайся переодеться в одежду ногаев, а доспехи сбрось. В них тебя быстро разоблачат.
   Раздалась тихая команда и войско Хаджи-Гирея бесшумно снялось с места и неспешно направилось на север. С рассветом они перешли на полный аллюр и благополучно достигли земель литовского княжества.
   Конча последовал совету туменбаши и сразу направился к месту схватки и, ползая на животе, его воины раздели нескольких погибших ногаев, сняв с них войлочные малахаи и овчинные рубахи.
   С рассветом в войске Сеид-Ахмета начался переполох - исчез враг! Посланные в разведку воины доложили, что крымцы ушли на север и их уже не догнать. Зачем погоня? Хану нужен Крым с его богатствами, а не какой-то там мальчишка. Последовала команда «Огге!» и войско ногаев помчалось к Оркапы.
   Конча пристроился к правому плечу колонны и ехал вместе со всеми, не отличаясь от других. На перешейке войско хана соединилось со своим десантом и, удвоившись в численности, помчались в глубь полуострова. Запылали первые деревни. Началось очередное завоевание Крыма.
   При первой же возможности Конча отъехал в сторону небольшой деревеньки и, не разоряя ее, помчался прочь от ногаев, войско которых превратилось в стаю саранчи, пожирающей все, что попадается на пути ее лёта.
   Появление Кончи в Кырк-Оре произвело легкий переполох. Начальник крепости немедленно приступил к выполнению своих обязанностей. Сначала нужно было определиться с наличием боевой силы. Его десять человек оказались ее основой. Боеспособных татар в крепости и в ближайшей округе фактически не оказалось - их всех забрал с собой Хаджи-Гирей. Несколько десятков караев и те почти без оружия. Вот и весь гарнизон крепости Кырк-Ор.
   Учитывая, что не все караи могут хорошо стрелять из луков, их сконцентрировали у южных ворот, называемых Кучук-капу. Здесь обороняющимся достаточно было уметь швырять камни на головы противника. Со своими бойцами Конча занял место у Орта-капу. Дальше была еще и Восточная стена, но она была не достроена и на ее оборону понадобилась бы не одна сотня защитников.
   Среднюю стену, пересекающую скалу от обрыва до обрыва, было легче защищать. Она имела особенности, присущие только ей. Общая длина, с севера на юг, составляла примерно пятьсот шагов. В середине стены - Орта-капу.
   Особенность же состояла в том, что у северной половины стены был ров, вырубленный в скале, глубиною аршина три, а шириною аршин шесть, а у южной ее части рва не было! Недосмотр? Отнюдь. Южная сторона стены была возведена по крутому склону скалы, кончающимся обрывом. Строитель посчитал, и вполне правильно, что на этой косине сильно не повоюешь. И уж совсем невозможно установить камнеметные машины или таран.
   Северная часть стены у ворот имела выступ аршин восемь. Это создавало возможность защищать ворота не только с фронта, но и с фланга. Дубовые полотна открывались вовнутрь и закрывались дубовым бревном, которое с трудом поднимали четыре человека.
   Все осмотрев, Конча представил себя штурмующим это укрепление. Вот он идет по косогору и больше думает не о том как залезть на стену, а что сделать, чтобы не свалиться в пропасть. Неприятное ощущение. Охотников воевать тут будет не очень много, поэтому следует обратить внимание на северную часть стены. Здесь перед стеной ров. Мешает? Да, но преодолим. На дне скопилась грязь, ветки и листья. Закрыт с обеих сторон, чем похож на большое корыто. Хорошо было бы наполнить водой: поднимется мусор, и не будет видно дна. А у страха глаза велики - не зная глубины, кто полезет в воду? Только тот, кому жить надоело.
Значит останется оборонять только ворота, а для этого и десяти человек достаточно! Поставить их на выступе и к воротам доступа не будет. Значит есть возможность отстоять Кырк-Ор!
   С такой радостной мыслью он побежал к Джанике. Та не приняла его - молилась. Воин переговорил с Метисултаном. Тот одобрил план защиты крепости, но усомнился, что в крепости найдется столько воды, чтобы наполнить ров. Он велел позвать к себе старшину караев.
   - Суюн-ага, - сказал Метисултан вошедшему караю, - вот начальник крепости требует много воды для заполнения рва у Орта-капу.
   На смуглом лице карая отразилось недоумение.
   - Где мы найдем столько воды?
   - Вот тебя и спрашиваем - где взять столько воды?
   Суюн-ага почесал лохматую бороду и решительно сказал:
   - Нет у нас такой воды!
   - А что если мы наполним ров не полностью, а только на один аршин? - спросил Метисултан у Кончи, - грязь поднимется и дна не станет видно.
   Конча согласился, и карай, ворча пошел искать воду.
   У порога он спросил, оглянувшись:
   - Мы успеем съездить вниз за водой?
   - Это не следует делать, - сказал Метисултан, - враг уже гуляет поблизости. Оттуда бегут люди, а ты хочешь туда.
   - В колодце мало воды, господин. Мы сейчас выльем воду в ров и останутся сухие бочки. Надо хоть раз съездить.
   Конча решился:
   - Давайте сделаем это быстро. Бочки вешайте на лошадей, а не на ослов. Сделайте цепочку - не всех сразу посылай, а с промежутком времени так, чтобы не толпиться у колодца. Мы будем сверху следить и если заметим опасность - ударим в барабан. Тогда пробирайтесь к Кучук-капу и мы вас пропустим.
   Метисултан, прежде чем отпустить Кончу, спросил:
   - Как получилось, что нас побили?
   - Вся беда в том, эфенди, что Оркапу заняли войска ногаев, а мы остались в степи между ними и войском Сеид-Ахмета.
   - Но откуда на перешейке оказались ногаи?
   - Об этом никто не знает.
   К вечеру удалось благополучно завезти воду и заполнить ров на нужную глубину.
   Только в середине следующего дня ногаи появились в окрестностях крепости. Запылали дома. Несколько всадников поднялись к южным воротам. Они их сразу не увидели, а когда увидели, то было поздно: в проходе, стиснутом скалами, быстро не развернешься. На них посыпались камни, и они не смогли от них защититься. В этом и была зловещая тайна Кучук-капы.
   Первый успех придал защитникам бодрости. Трупы сбросили с кручи, где их увидели другие ногаи. В направлении южных ворот бросилась большая масса людей, но и они были побиты. Спасшиеся назвали это место Нари-капу (Адовы ворота) и враг туда больше не совался. Караи радостно пели:
                Сел я на коня - имею колчан,
                В колчане имею три стрелы,
                Если ими убью трех врагов,
                То от хазарского князя - мне награда.
                Хлопьями падает снег,
                Батюшка Эрби режет барана,
                Богачи свадьбу правят,
                А сын хазарский скачет на коне.
   Зато у Орта-капу штурм был более настойчивым. Как и предвидел Конча, враг рвался только к воротам. Пытались их поджечь, стреляя факельными стрелами, но безуспешно - дубовое дерево, смоченное с утра водой, никак не загоралось.
   Ближе к вечеру заиграла труба и забил барабан. К воротам направилась вражеская делегация, состоящая из четырех человек. Один дудел, другой бухал в барабан, третий размахивал белым флагом, а четвертый важно, на коротких и кривых ногах шел за ними. Недалеко от ворот они остановились.
   Коротконогий вышел вперед и, напрягая голос, крикнул:
   - Великий хан Золотой и Синей орды Сеид-Ахмет не хочет проливать кровь правоверных, поэтому предлагает вам мир. Откройте ворота, и вы убедитесь в его миролюбии.
   Конча, когда увидел делегацию, послал за Метисултаном, так как не считал себя вправе вести переговоры.
   - Подожди, - крикнул он вниз, - сейчас придет начальник и выслушает тебя.
   Тут он увидел, что один из парламентариев, а именно барабанщик, мелкими шашками, как-то боком направился ко рву. Чтобы не допустить этого, Конча закричал:
   - Эй, барабан, еще один шаг, и я стреляю!
   Тот замер и тут же спросил:
   - Утонуть здесь можно?
   - Иди к своим! - ответил Конча, натягивая лук.
   Барабанщик неохотно вернулся на свое место. В это время  на помост влез Метисултан.
   - Что они хотят? - спросил он у Кончи, переводя дыхание.
   - Они, эфенди, предлагают открыть ворота, но мне кажется им захотелось нас поближе рассмотреть.
   Метисултан высунулся из-за стены и крикнул:
   - Чего хотите?
   Посол повторил фразу о миролюбии. Ему в ответ прозвучало:
   - Уходите! Совсем уходите!
   Развернувшись, посольство ушло.
   Была еще одна попытка штурма ворот, но настолько вялая, что не могла быть успешной. Ногаи лишний раз показали, что не умеют брать крепости, их удел - степь.
   Войско Сеид-Ахмета захватило всю степную часть полуострова и везде хан получил заверения в преданности и в готовности платить подать.
   Кафинская власть признала Сеид-Ахмета ханом Крыма и поспешила заверить его о сотрудничестве. Удачно проведя операцию по переброске войск ногаев в Крым, генуэзцы обеспечили себе, как они думали, спокойную жизнь на многие годы.
   На радостях выпустили Леона из заточения, и он снова стал называться Марко Кассимо. Капитан аргузариев рассчитался с ним, дав ему пятьсот аспров, но категорически отказался возмещать затраты, ушедшие на подарки ногаям. Обиженный Кассимо отказался работать у капитана и ушел, хлопнув дверью. Он сразу же направился к Гайку, и тот сделал его компаньоном, приняв в качестве вступительного взноса, имевшиеся у него деньги.


   ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

   ПОТЕРИ И ПРИОБРЕТЕНИЯ

   И ПРОДАЛИ ОНИ ЕГО ЗА МАЛУЮ
    ЦЕНУ ОТСЧИТАННЫХ
    ДИРХЕМОВ
    КОРАН, СУРА 12, 20
            








                ГЛАВА I
                НЕ ХВАЛИСЬ БИЧОМ

   Многодневный переход через земли Великой Литвы закончился у стен Трокая - резиденции великого князя Сигизмунда. Было раннее утро, по озеру, которое окружало замок плавали утки и, гортанно крича, носились белые чайки. Влажные от тумана стены поблескивали серыми лбами валунов, заложенных в их основание, и это создавало обманчивое чувство незыблемости.
   Хаджи-Гирей постоял у начала моста, ведущего к воротам крепости. Они были закрыты. На башнях поблескивали шлемы стражи. Он понял, что его не ждали. Вернулся к своему войску и велел ставить палатки.
   К нему подъехал Басыр и молча стал наблюдать как выполняется указание хана.
   - Мы рано сюда явились, - сказал Хаджи-Гирей.
   Тумен-баши посмотрел в сторону ворот и глаза его зло сверкнули.
   - Это они заспались, великий хан. У князя земли много, она - щит его, поэтому и спится сладко.
   - Ты считаешь - у него забот меньше нашего?
   - Наши заботы непомерны, господин мой, чужие разве могут быть такими?
   Этим временем открылись ворота, заиграла труба на башне и на мост выехала небольшая кавалькада красочно одетых всадников. На фоне серых камней они казались павлинами, распустившими хвосты. Хаджи-Гирей повернул коня им навстречу.
   Они сошлись у устья моста. Передний всадник, одетый в короткий щеголеватый жупан из козлиной кожи, подбитый зеленым бархатом, снял перед ханом шляпу, украшенную пышными перьями, и чуть кивнул головой - его крепкая шея казалась несгибаемой. Он сказал, не представившись:
   - Повелитель Крыма, вас с нетерпением ждет великий князь Литвы Сигизмунд. Прошу следовать за мной.
   Хаджи-Гирей дал знак Басыру остаться, а сам с небольшой охраной поехал знакомым путем в замок.
   Сигизмунда Кейстутовича можно было с большой натяжкой назвать великим князем Литвы. Дело в том, что после смерти Витовта его преемником был назначен брат Ягайло - Свидригайло. Но его прорусская политика вызвала неудовольствие польской знати, и она, в обход короля Польши и самого Свидригайло, предложила родному брату Витовта Сигизмунду стать великим князем Литвы. Тот принял предложение и тут же попытался избавиться от соперника. Он сумел вытеснить конкурента с исконно литовских земель, но русские города Смоленск и Витебск остались верными опальному князю.
   Среди недовольных новым князем были не только русские, но и, не желавшие подчиняться Польше, литовцы. Это создавало нервозную обстановку при дворе Сигизмунда, он чувствовал, что окружен людьми, на чью верность нельзя рассчитывать.
   В таком не совсем легитимном положении находился великий князь Литвы, когда его вынужденно посетил Хаджи-Гирей.
   Сигизмунд принял хана без лишних церемоний, обнял как брата и усадил за стол, уставленный всевозможной едой и питьем. Сам же, обойдя его, сел по другую сторону. Перед каждым из них стояло по золотому кубку, куда слуга налил густое темно-зеленое вино. Князь поднял свой кубок и сказал:
   - За благополучное прибытие на мою землю.
   Хан кивнул головой и, пригубив вина, поставил сосуд на стол. Сигизмунд же допил свое вино до дна, после чего спросил:
   - Скажи, хан, что привело тебя ко мне?
   Хаджи-Гирей кратко рассказал о своих злоключениях и в конце добавил:
   - До сих пор не знаю как Сеид-Ахмет перехитрил меня.
   Сигизмунд вдруг встрепенулся.
   - Подожди, - сказал он, - ведь мы с тобой разговариваем на литовском языке. Откуда ты его знаешь?
   И пришлось хану рассказывать о своей жизни в стране липовых лесов. Удовлетворив любопытство князя, он попросил и того рассказать о себе. Сигизмунд налил уже сам в свой кубок вина и, приподняв его, посмотрел на гостя. Тот покачал головой, в знак того, что пить больше не будет. Князь понял и молча осушил свой кубок. Вытер ладонью усы и спросил:
   - Ты, наверное, знаешь, что я младший брат знаменитого Витовта?
   - Я знаю об этом, - ответил хан, - и когда увидел тебя, то сразу подумал, что вижу перед собой помолодевшего князя.
   - Да, все говорят, что мы похожи, но Ягайло пренебрег моим родством.
   - А по праву наследования…
   - Интриги, все интриги, - перебил собеседника князь. - Польский король никогда не отличался постоянством, а на старости лет вообще стал размазней. Но дух Витовта ему всегда был ненавистен, поэтому и согласился на выдвижение Свидригайло, хотя и знал о его русской настроенности.
   - И что из этого вышло?
   - Конфуз, если не сказать - святотатство. Свидригайло сразу же стал притеснять католическую веру и прогнал со своего двора епископа. Ягайло делал вид, что не замечает этого, но польские вельможи не могли терпеть и обратились ко мне. В то время я был князем стародубским. Я спрашиваю: как же король, а они мне - забудь о нем и делай как мы велим. Они дали мне денег, я нанял хорошее войско и, воспользовавшись тем, что Свидригайло безвылазно купал свой нос в вине, ударил по нему. Он опомнился когда увидел, что остался без земель. Сейчас в его власти только Смоленск и Витебск. Тогда Ягайло и смирился. Меня на сейме провозгласили великим князем Литвы, а я поклялся в преданности польской короне.
   - Значит у тебя сейчас все улеглось?
   - Какое там! - воскликнул Сигизмунд. - Только и началось!
   Отвечая на недоуменный взгляд хана, пояснил:
   - Мои приближенные как сбесились. Они, как та девка, которая и замужем стремится сохранить свою невинность. Они не хотят считаться ни с Польшей, ни со мной. Чего хотят, сами не знают.
   - Смени их.
   - Где гарантия, что новые будут лучше? Да и вообще, если знаешь, что напротив добра - зло, напротив благочестивого - грешник, а напротив жизни - смерть, стоит ли привередничать? Только мать способна устоять перед соблазнами и не предать тебя, а все остальные - твои враги и убийцы.
   Князь горько усмехнулся, причем его вишневого цвета губы слегка перекосило.
   - Видимо, - продолжал он, - в противоположность брату, я не могу найти ту золотую середину, которая бы устраивала всех в моем окружении.
   После недолгого молчания, неожиданно сообщил:
   - Меня охраняют поляки, но они все пьяницы и продажные шкуры!
   - Что-то не пойму, - заметил хан, - неужели среди тысяч народу нельзя подобрать несколько десятков преданных слуг?
   - Подбирал, но они оказывались еще большими свиньями, и я вынужден был расставаться с ними.
   - Ты их прогонял?
   - Нет, рубил головы.
   Прерывая возникшую паузу, он, понизив голос, сказал:
   - Признаюсь тебе, что сижу здесь и боюсь, что Свидригайло опомнится и пойдет на меня войной. Я не верю своему войску. Они все предатели!
   - Чем я могу помочь тебе? - спросил Хаджи-Гирей, хотя совсем недавно мечтал получить помощь от князя.
   - Я ждал этот вопрос и весьма благодарен тебе за него, - ответил Сигизмунд, - мне уже от этого стало легче.
   Хан пригубил из кубка и подумал, что у него, изгнанника, положение много лучше, чем у этого владельца громадных земель. По сути он беженец, но рядом с ним верные люди и это гарантия грядущей победы. А этот человек, при таких владениях, одинок и обречен на вечные метания. Его мысли прервал князь. Он спросил:
   - Ты хочешь мне служить?
   Хаджи-Гирей несколько смутился - в его планы не входило кому-либо служить.
   - Что ты понимаешь, великий князь, под службой?
   - Конечно не быть постельничим или конюшим. Я хотел бы, чтобы твои люди охраняли меня. Ты бы мне очень помог.
   - Что ж я согласен тебе помочь. Прикажу подобрать людей. Они заменят поляков и, думаю, оправдают наше доверие.
   Сигизмунд заметно оживился.
   - Нет, погоди, мы сделаем что-то похитрее.
   - Что именно?
   Сигизмунд сделал знак слугам, чтобы вышли и, когда остались вдвоем, ответил:
   - Если я сменю  охрану, то они притихнут.
   - Кто они?
   - Мои враги. А я хочу вывести их на чистую воду. Твои люди будут охранять меня тайно.
   - Как ты это себе представляешь? Ведь даже ребенок отличит татарина от поляка.
   - Для этого ты останешься жить в замке и твои люди будут охранять тебя!
   - Что-то не пойму как мои люди, охраняя меня, будут охранять тебя?
   - Сейчас поймешь. Пойдем, я покажу тебе все на месте.
   Они вышли из трапезной и очутились в коридоре, с одной стороны которого был ряд окон, выходивших во внутренний двор, а с другой - двери. Остановились у той, что охраняли два стражника, вооруженные алебардами. Они отдали честь князю и распахнули перед ним обе створки дверей. Переступили порог и оказались в небольшой комнате, единственной мебелью которой были итальянский стол с точеными ножками и два стула с кожаной обивкой.
   - Здесь я беседую с нужными мне людьми, а там провожу ночи, - показал князь на противоположную дверь. - Ночью перед нею стоят еще двое стражников. Пойдем, покажу.
   Почти все пространство спальни занимала громадная кровать под балдахином. У одной из стен дубовый шкаф и столик с зеркалом. На нем едва теплился масляный светильник
   - Вот тут я по ночам и дрожу, - сказал грустно Сигизмунд.
   Хаджи-Гирей осмотрелся. Спальня казалась мрачной из-за темно-красной оклейки стен и небольших окон, забранных в густые решетки.
   - Такое впечатление, - заметил Хаджи-Гирей, - что ты тут не спишь, а держишь оборону. Но как ты думаешь использовать моих людей?
   - Они будут охранять меня прямо тут.
   Хан, удивившись, сказал:
   - Они пройдут мимо стражников и все будут знать, что они здесь.
   Князь хитро улыбнулся и подошел к одному из шкафов.
   - Сейчас все станет ясным, смотри сюда, - проговорил он, поворачивая ключ в замке.
   Распахнул створки шкафа. Открылось полупустое нутро: на вешалках два кафтана, расшитых золотом. Сигизмунд оглянулся и увидев сосредоточенное внимание хана, торжественно сказал:
   - Смотри самое главное.
   Рука князя что-то сделала в глубине шкафа. Сдвинулась задняя стенка и впереди открылся темный проем.
   - Там потайная комната, - почему-то прошептал он. - О ней никто не знает. Все это сделали под моим руководством два немецких мастера.
   - Не может так случиться, что они где-нибудь проговорятся?
   - Думаю, это не случится, - ответил князь. - Я дал им много денег и велел убираться в милую их сердцу Саксонию.
   - Раз так, то у тебя, на случай опасности, есть хорошее укрытие.
   -Ты прав. Но для того, чтобы спрятаться, нужно время. Дадут ли его убийцы? Поэтому и сплю, как кура на насесте.
   - И все же, князь, ты должен мне сказать как незаметно мои люди попадут в этот шкаф.
   Сигизмунд зажег свечу от масляного светильника, и вошел в потайную комнату. Хан последовал за ним.
   Здесь не было ни окон, ни дверей, за исключением, конечно, той в которую они вошли. У одной из стен на низких ножках стояла жесткая походная кровать.
   - В особенно тревожное время я коротаю здесь ночи, - грустно сказал Сигизмунд.
   Хаджи-Гирей еще глубже прочувствовал всю трагедию великого князя, имеющего много земель, но еще больше врагов. Вздохнув, сказал:
   - Я готов тебе помочь. Только до сих пор не пойму как это сделать.
   Князь отодвинул кровать и, освещая свечой освободившуюся часть пола, сообщил:
   - Здесь вход в подземелье. Оно сообщается с одной из комнат замка. В ней и будут твои апартаменты. Твои люди пройдут сюда. Один из них спрячется в шкафу, а остальные будут ждать сигнала.
   - Наконец все стало на место, - обрадовано воскликнул хан. - Теперь, как только скажешь, мои люди будут здесь.
   - Не будем испытывать судьбу и сделаем это прямо сегодня.
   - Договорились, - согласился Хаджи-Гирей, - но нужно как-то и мне устроиться.
   - Сейчас все сделаем. Давай вернемся в трапезную, и я вызову туда гетмана, он и займется твоим размещением.
   - Гетман, - повторил хан. - Что-то не помню, чтобы у Витовта были гетманы.
   По дороге в столовую князь рассказал, что эта должность установлена по велению короля Ягайло. Гетману предписано руководить материальным обеспечением войска. Это снимает часть забот у князя, но создает щель, через которую Польша следит за поведением своего вассала.
   - Зачем тебе такое счастье?
   - Мне нечего скрывать от Польши, - с некоторой долей гордости заявил Сигизмунд, - пусть подсматривают.
   - Тогда почему гетман не обеспечит твою безопасность?
   Князь остановился и, осмотревшись, прошептал:
   - Боюсь, что гетман именно тот человек, который хочет от меня избавиться.
   - Зачем это ему?
   - Зачем, зачем! Такая у него гадкая натура!
   - Так отстрани его!
   Сигизмунд зашептал еще тише:
   - Не могу, это прерогатива сейма Польши.
   - Так убей его! – в унисон прошептал хан
   - Тише, не кричи. Рад бы, но пока не за что зацепиться.
                ***
   Гетман Румбольт, войдя в столовую, куда его вызвал князь, с достоинством поклонился. Хан узнал в нем того человека, который сопровождал его в замок. Теперь он обратил внимание на стройные ноги гетмана, обутые в высокие желтые сапоги, украшенные серебряными шпорами. Когда гетман, по знаку князя, подходил к столу, они позванивали. Очень мелодично позванивали и это вызвало у Хаджи-Гирея чувство некоторой зависти - у него ноги были не такие прямые, да и сапоги без шпор.
   - Вы уже знакомы с моим другом Хаджи-Гиреем, крымским ханом? - спросил князь и тут же спохватился: - Да, так вы же и привели его сюда.
   Несмотря на это замечание гетман поклонился хану, а тот в ответ слегка кивнул.
   - Так вот, пан гетман, хан будет жить в замке. Я выделяю ему бывшую спальню моего брата. Распорядитесь.
   - Слушаюсь, ваша светлость, но как быть с размещением людей его величества? Их много.
   - Где они сейчас?
   - Сразу за воротами.
   - Пусть на милю отойдут.
   - Мало, ваша светлость.
   - Много, мало. Тогда пусть остаются там, где находятся.
   - Разрешите, ваша светлость, я оговорю этот вопрос с его величеством.
   Сигизмунд посмотрел на Хаджи-Гирея. Тот наклонил голову.
   - Хорошо, но не задерживайтесь. До вечера хан должен занять свои апартаменты.
   Они вместе выехали за пределы замка, и гетман, обозрев татарский лагерь, спросил:
   - Вы надолго?
   - К зиме снимемся, - ответил хан, не желая вступать в подробные разговоры.
   Гетман опять спросил:
   - А что это вас сюда занесло?
   - Решил посетить свою родину, - сказал хан первое, что пришло в голову.
   - У вас большой двор?
   - Он перед вами. В моих обычаях путешествовать скромно. Со мной охрана и несколько слуг.
   Румбольт понимал, что татарин обманывает его. Становище мало похоже на царскую ставку. Что уж говорить, если среди снующих по лагерю людей, нет ни одного нарядно одетого. Да и сам хан облачен в простой и запыленный халат, а на голове у него вместо роскошной чалмы обычный войлочный колпак. Что пытается скрыть от него этот человек?
   - Пожа-алуй, - растянул это слово гетман, - я не смогу дать разрешение на размещение вашего лагеря под самыми стенами замка. Вам придется отъехать отсюда не менее чем на пять миль
   - Но князь велел разместить нас здесь! - напомнил хан.
   - Он сказал это не подумав.
   - Мне придется обратиться к князю.
   - Ваше право, но сначала назначьте человека с кем бы я мог обсудить проблемы вашей передислокации.
   - Нет, я сначала встречусь с великим князем.
   С этими словами Хаджи-Гирей отъехал от гетмана в сторону своего лагеря. Румбольт остался на месте и видел как хан поравнявшись с убогой палаткой, без посторонней помощи соскочил с лошади на землю. К нему подошел всего один человек, и они вместе вошли в палатку. «Тоже мне хан», - пробурчал гетман и тронул коня.
   Он первым встретился с Сигизмундом и высказал свое категорическое несогласие с тем, чтобы «татарская орда» долго стояла под замком, вытаптывала траву и заражала воздух дымами своих вонючих костров. Их место у города Лида, где они обычно размещаются.
   Князь пытался несколько раз остановить возмущенного гетмана, но не смог - тот слушал только себя. Наконец он замолчал и уставился на своего господина рачьими выпуклыми глазами. Князь спросил вполне миролюбиво:
   - Что могло вас так расстроить, Румбольт? Неужели в Литве мало травы?
   Тот с заметной обидой ответил:
   - Если я веду себя с вами, ваша светлость, как глина перед горшечником, то это не значит, что и перед чужеземным владыкой я должен быть покладистым. Он возмутил меня своей неуступчивостью.
   Высказанная мысль показалась князю оскорбительной и он гневно произнес:
   - Вы делаете мне одолжение?! И какое вы имеете право так отзываться о царской особе? Его, видите ли, возмутили! Вы забываетесь, пан Румбольт! Ваше дело чтить и подчиняться, а не осуждать помазников божьих! Будьте добры оставить татарское войско у замка. Все! А теперь распорядитесь приготовить апартаменты для хана там где я указал!
   - Он такой же хан, как я Папа римский!
   - Замолчите! Человек попал в беду, но он и после этого не перестает быть царем! Идите, пан гетман, и делайте что я сказал и меньше разглагольствуйте!
   Камнепад в горах может случиться и от порыва ветра. Вот он срывает с места, засохшую ветку, она цепляет камешек и тот катится под уклон, увлекая за собой другие. Если количество и вес камней достигает критической массы, они обрушиваются вниз, сметая все на своем пути. Веточка, продолжая лежать на прежнем месте, даже не догадывается, что явилась причиной столь страшного явления.
   Румбольт же, выслушав повеление князя, поспешил удалиться, чтобы преждевременно не высказать накопившуюся злость против того, кто низвел роль князя Литвы и вассала Польши до сидельца, дожидающегося когда враги Речи Посполитой перемрут естественной смертью. А тут появился этот кочевник и сразу пригрел, почуяв родственную душу. Достойных царей не изгоняют на задворки!
                ***
   Заговорщики, как на пожар, собрались в одном из складов арсенала. На них из всех закоулков смотрели злые глаза крыс. Но и они, эти шесть человек, призванные сюда Румбольтом, излучали зло не менее чем те голодные зверьки.
   - Время пришло, - сказал гетман и все его поняли.
   Они уже не один раз здесь собирались, казалось бы все оговорили, но до сих пор не могли определиться со временем. То рано, то поздно. Теперь было сказано заветное слово. Осталось назначить час и за дело. Где-то так и было бы, но не в Польше. Жизнь тем и шляхетна (благородна), что дает право высказаться любому, по любому поводу, в любом месте и в любое время. Начал дорадник пан Янут.
   - Прежде чем мы назначим час справедливого возмездия, я бы хотел, напомнить уважаемому собранию, что Сигизмунд - отпрыск знатных кровей, поэтому умереть должен от рук близких по знатности вельмож, то есть, нас с вами. Наемников не должно быть. И другое. Он должен знать почему умирает. Его не убивают, а карают за предательство интересов Речи Посполитой.
   - Хорошо, уважаемый пан дорадник, все ясно, - остановил его пан Бралович. -  Осталось назначить час свершения кары.
   Янут не согласился:
   - Не торопитесь, достопочтенные паны. Мы долго ждали этого часа, поэтому должны превратить его в торжественный ритуал. Например. Нас здесь шесть человек. Все должны будут не только войти в княжескую спальню, но и вонзить свое оружие в его тело!
   - Зачем такие сложности, пан Янут? - удивился Бралович, вздергивая кустистые брови.
   - Как зачем? - в свою очередь удивился Янут. - За свои поступки мы отвечаем не только перед законом, но и перед Богом. Если закона нам бояться нечего - мы сами закон, то Бог нам не подвластен, и он должен видеть, что мы все едины и равны в своих поступках!
   - А не кажется ли вам пан Янут, что в силу плохого владения оружием, некоторые из нас будут только помехой в этом деле, - спросил пан Бржеский.
   - Шляхетный пан, - ответил ему Янут, - фехтовать не придется. С нами будет уважаемый гетман. Неужели вы не уверены в ловкости и смелости пана гетмана?
   - Представьте себе, - продолжал спорить Бралович, - ворвутся в небольшое помещение шестеро одышливых субъектов. В желании быстрее покончить с этим делом, они будут только помехой друг другу.
   - А куда вы будете спешить, пан Бралович? - спросил Янут, расплываясь в саркастической улыбке, от чего его глазки, подпертые щеками, превратились в узкие, опушенные светлыми ресницами, щелки.
   - Действительно, - вступил в дискуссию Румбольт, - спешить будет некуда. В охрану будут поставлены надежные люди. По моей команде те, которые будут стоять непосредственно у спальни, покинут свой пост и присоединятся к своим товарищам в коридоре. Мы входим в спальню, ставим князя на колени, и пан Янут, как самый знатный из нас, объявит нашу волю. Мы её исполним, по нашему зову стражники вернутся, уложат князя в постель, уберут следы свершившегося. На следующее утро мы объявим, что князь умер от разрыва сердца.
   - Поставить Сигизмунда на колени - хорошая мысль, пан гетман, - сказал Янут, - в этом положении он будет достаточно унижен и, главное, нам будет сподручнее колоть его.
   Назначили время экзекуции и разошлись.
                ***
.   Хан в бывших покоях Витовта чувствовал себя неуютно. Ему казалось, что старец подсматривает за ним из всех темных углов. Только одна радость - он имел возможность спокойно молиться святой Марйам у распятия ее сына Исы. Он чувствовал как, благодаря молитвам, из его головы исчезают мрачные мысли и на смену им приходит надежда на благополучное возвращение в Крым
   Несмотря на то, что Сигизмунд охранялся татарами, он по-прежнему чутко спал. Сквозь дрёму услышал какую-то суету за дверью. Не открывая глаз, прислушался, и ему почудился шёпот и шарканье многих ног. Может смена караула?
   Дверь внезапно распахнулась, и в спальню ворвались люди. От движения воздуха огненный язычок масляного светильника заколебался и по стенам запрыгали тени. У князя перехватило дыхание, и он не смог вскрикнуть, но был еще в состоянии съежиться в комок и подползти под подушки.
   Румбольт отбросил одеяло.
   - Его здесь нет! - вскричало несколько голосов.
   Это был провал! Их перехитрили! Заговорщики невольно подвинулись к двери, чтобы своевременно выскочить из этой западни, но тут услышали то ли вскрик, то ли писк:
   - Варта, варта!
   Молча бросились на звук и увидели торчащие из-под подушки дрожащие ноги. С удвоенной злостью Румбольт схватил князя за одну из них и сдернул с постели. Раздался душераздирающий вопль. Заговорщики вздрогнули, но когда увидели как распахнулись створки шкафа и из него, как из геенны огненной, начали выскакивать бесы, то вообще остолбенели.
   Только Румбольт попытался оказать сопротивление, но был ранен в плечо и рука с кинжалом повисла вдоль туловища. Остальные сдались без сопротивления, даже не вынув оружие из ножен. Сигизмунд вылез из-под кровати, куда заполз, чтобы не быть затоптанным, и, обретя голос, закричал:
   - Змова! Убийцы! В кандалы их! Вяжите!
   Татары, успешно справившись с задачей, выразили свой восторг дикими криками, приведшими в смятение не только заговорщиков, но и самого князя.
Вскоре были повязаны и заговорщики, и стража, стоявшая у дверей.
   Замок наполнился тревогой. Татары, словно завоеватели, носились по коридорам, врывались в помещения, и по команде приставленных к ним людей, хватали их обитателей. Сигизмунд, чтобы не дать вмешаться в это дело королю или сейму, поспешил учинить расправу над зачинщиками покушения
   Подручные палача вынесли из застенков дубовую плаху и установили ее посередине внутреннего двора. Рядом поставили ивовую корзину для складывания голов казненных. Плотник ускоренными темпами затесывал четыре жерди под колья, предназначенных для стражников - простолюдинов, вовлеченных в этот заговор. Ямы под их основания копали вдоль стены, с тем расчетом, чтобы в последующие дни они не мешали. Ведь смерть, посаженных на кол, наступает не сразу. Подготовка к казни приводила в трепетный ужас обитателей замка, даже тех кто остался на свободе.
   Вечером внутренний двор осветили факелами. От их чада и от взволнованного дыхания многих десятков людей, воздух стал густым и настолько тяжелым, что у некоторых вызывал кашель. На высоком крыльце поставили два кожаных кресла. Возле них стали четверо барабанщиков. К плахе подошел палач, одетый в красный балахон, и положил на нее широкий, хорошо отточенный топор. Сложив руки на груди, он замер над ней, как изваяние. Его помощник проверил остроту кольев приставил их к стене. На этом нехитрые приготовления закончились.
   На крыльцо вышел князь Сигизмунд и вслед за ним татарский хан, чьи люди этой ночью спасли жизнь повелителю литовцев.
   Никто не знал, что днем между этими царствующими особами состоялся неприятный разговор. Князь хотел, чтобы татары перед казнью бичевали преступников. За это князь обещал щедрую награду исполнителям и свою милость хану. Хаджи-Гирей твердо отказался от такой сомнительной чести. Сигизмунд, желавший сделать казнь как можно более устрашающей, очень обиделся на хана, но так и не смог его переубедить.
   Они сели рядом и князь махнул рукой. Первым на казнь привели Румбольта. Его тело прикрывала только белая рубаха, окровавленная с правой стороны, правая рука безжизненно висела. Следов врачевания не было видно. Хаджи-Гирей снова обратил внимание на красивые желтые сапоги. Шпоры на этот раз были сняты.
   Гетмана подвели к плахе и велели стать на колени. Он отказался это сделать, сказав во всеуслышание:
   - Меня приговорили к казни, а не к унижению. На колени я могу стать перед алтарем или женщиной, но не перед плахой.
   Палач подозвал помощника и хотел принудить жертву опуститься на колени, но Сигизмунд, желая показаться справедливым, движением руки остановил его.
   - Гетман, - громко сказал он, - вы весьма запоздало вспомнили о чести, но пусть будет так. Люди, кто возьмется отрубить голову этому человеку с одного разу без положения на плаху?
   Толпа замерла. Из нее никто не вышел. Князь крикнул:
   - Плачу золотой!
   Результат тот же.
   - Два золотых! Три!
   Из толпы вышел татарин, который был много ниже Румбольта. Он что-то сказал. Хаджи-Гирей перевел:
   - Он готов отрубить голову этому человеку за пять золотых.
   Князь было возмутился, но вовремя одумался.
   - Скажи ему, что я согласен.
   Выслушав перевод, татарин вытащил из ножен саблю, со свистом рассек ею воздух и подошел к жертве. Он повернул Румбольта лицом к себе и, как бы примериваясь, приложил саблю к его шее. Он увидел как глаза жертвы наполнились ужасом. Вполне возможно, что сейчас тот жалел о своей глупой строптивости. Одно дело не видеть орудие смерти, а другое наблюдать как оно устремится к твоей шее. Румбольт окаменел от страха и не шелохнулся даже тогда, когда увидел как татарин подпрыгнул, крутнулся в воздухе, издал гортанный крик и послал саблю к шее. Голова сразу отвалилась в сторону, а тело постояв некоторое время, фонтанируя кровью, рухнуло на камни площади. Рубаха окрасилась в красный цвет.
   Татарин вытер о штаны убитого свою саблю, бросил ее в ножны и, подойдя к крыльцу, низко поклонился. Князь велел сказать, чтобы за наградой он пришел завтра утром. Татарин обиделся, но потом быстро сказал:
   - Тогда разреши снять с него сапоги.
   Хаджи-Гирей перевел просьбу подданного. Князь в раздумье проговорил:
   - Это имущество его родственников. Да ладно, пусть берет.
   Татарин, получив разрешение, подскочил к трупу и сноровисто снял с него сапоги. Взяв их под мышку, с достоинством вклинился в толпу. Перед ним брезгливо расступались.
   С другими преступниками проблем не было. Все послушно клали головы на плаху, и они скатывались в корзину. Стражников, не снимая с них штанов, усадили на колы, вкопали их в ямы и оставили мучительно умирать.
                **
   На следующее утро, за завтраком, Сигизмунд сказал Хаджи-Гирею:
   - Некоторое время я смогу спокойно спать.
   - Ты думаешь, - спросил хан, - все может повториться?
   - Жить просто и доверчиво я уже не смогу, - ответил князь.
   - Ты когда-то так жил?
   - Когда был в Стародубцеве князем.
   - Так вернись туда.
   - Гордыня не позволяет.
   В это время вошел слуга и, наклонившись в уху князя, что-то сказал. Тот выпрямился на стуле и возмущенно спросил:
   - Нельзя было подождать?
   - Он сказал, что день давно начался, а было обещано утром.
   Хаджи-Гирей понял, что разговор идет о вознаграждении татарина, снесшего голову Румбольту. Он позволил себе вмешаться в разговор:
   - Извини, великий князь, что вмешиваюсь, но у нашего народа слово господина ценится на вес золота. Обещал утром, значит утром и отдай.
   Сигизмунд недовольно нахмурился, но приказал слуге:
   - Вели казначею выдать ему три золотых.
   Хан удивленно посмотрел на князя - не ослышался ли?
   - Ты будто бы сказал - три, великий князь, а обещано было пять.
   Сигизмунд еще более строго нахмурил брови и, не глядя в глаза хану, ответил:
   - С повелителями не торгуются. Я сказал - три, значит - три!
   - Но ты согласился на пять.
   - Ты неправильно меня понял, - сказал, как отрезал, князь.
   - Иди, - бросил он слуге.
   Ошеломленный Хаджи-Гирей долго молчал. Князь набросился на еду. Его крепкие зубы со скрипом вгрызались в зажаренное мясо. Хан прервал молчание:
   - Песок в море и капли дождя не исчислит и мудрец, но три от пяти отличит даже простой воин. Зачем тебе лишние враги?
   - Ха, ха, ха, - деланно рассмеялся князь, - ты приказываешь бояться каждого встречного?
   - Я ничего не приказываю, князь, - жестко ответил Хаджи-Гирей, - но порядочность должна быть обязанностью каждого повелителя.
   - Ты обвиняешь меня в непорядочности?! - воскликнул Сигизмунд.
   - Понимай, как знаешь, но тому, кто правит плугом, нужно не забывать кормить вола - хвалиться бичом может только глупец.
   - Ты еще и глупцом меня обзываешь! - вскипел князь.
   Хаджи-Гирей поднялся со своего места.
   - Не я виноват, что ты дал повод так думать. Позволь мне уйти.
   - Уходи навсегда! Сегодня же уводи своих людей в Лиду и будь там до моего указания!
   Хаджи-Гирей поклонился князю и вышел. Это была их последняя встреча. Через некоторое время Сигизмунда убили его же люди. Великим князем стал малолетний сын Ягайло - Казимир. Это еще больше приблизило Литву к Польше.

                ГЛАВА II
                СГОВОР
   Симон Грелло, сменивший де-Форнари на посту консула Кафы, был веселым и доброжелательным человеком, что среди консулов, присылаемых из Генуи, случается довольно редко. «Долгожители» Кафы, привыкшие к грубовато - деловым отношениям с его предшественниками, чувствовали себя весьма неуютно. По крайней мере, они, как ни старались, не могли отвечать ему взаимностью. Его мягкость встречалась с обычной неучтивостью, а дружелюбие с привычным хамством. Всеми осуждалась его страсть много говорить, а так как консулу не с руки произносить речи на рыночной площади, то он использовал для этого Консульские Советы. Часто эти достопочтенные собрания, в связи с вышесказанным, превращались в театр одного актера.
   На этот раз Грелло объявил, что Совет должен будет обсудить отношения колонии с ее ближайшими соседями. Встав из-за стола, он обозрел уважаемое собрание и улыбнулся, не встретив ни одной ответной улыбки. Это не смутило его, и он, как обычно, начал свою пафосную речь.
   - Нужно отдать должное моему предшественнику благочестивому синьору Батисто де-Форнари и доблестному генералу Ломеллино, умелыми действиями которых на полуострове Хазария на многие годы восторжествовала спокойная жизнь. Теперь Теодоро правит испуганный на век молодой князь Алексей. Он, лишившись последнего порта на море, вынужден платить нам пошлины за обслуживание его грузов. Мы контролируем его торговлю и знаем чем дышит это княжество и каковы его перспективы. Другой наш противник - хан крымских татар окончательно потерял власть над своим народом и довольствуется ролью побирушки с литовского стола.
   Могу обрадовать уважаемое собрание, - продолжал он, - буквально вчера наместник хана Сеид-Ахмета заверил меня, что у повелителя ногаев нет к нам никаких претензий. Даже больше, управление деревнями, что в Солдайском округе, полностью остается за нами.
   Еще долго говорил консул, восторгаясь чужими и своими деяниями. Когда он замолчал, тут же выступил канцлер Доменико Бертини.
   - Вы чрезвычайно наивны для занимаемой должности, синьор консул, - сказал он, медленно поднимаясь со своего места. - Какой-то азиат в чем-то заверил вас, и вы, вместо того, чтобы просеять его слова на мелкое сито и большую часть развеять по ветру, готовы вырубить их на мраморе. Вы знаете почему наместник кажется такой овечкой? Он до колик в животе боится возвращения Хаджи-Гирея, потому что тот не подбирает крошки со стола литовского князя, как вы изволили нас заверить, а накапливает силы. Если бы сейчас в Литве правил Витовт, то буквально завтра мы увидели бы здесь его войско, сопровождающее нашего визави! Так-то, синьор консул, на самом деле обстоят наши с вами дела.
   Не успел Бертини усесться на место, как вскочил массарий Гверчино. Он переждал одобрительные выкрики в адрес предыдущего оратора и сказал:
   - Синьор канцлер в своем выступлении, не в пример синьору консулу, правильно оценил положение дел в Хазарии. Мы должны не убаюкивать себя под татарскую зурну, а наметить пути противодействия им.
   - Синьоры, - не выдержал возражений консул, - Мы не можем быть инициаторами «противодействия», как выразился уважаемый массарий, Устав колонии запрещает нам вступать в конфликты с аборигенами. Только налаживание добрых отношений с ними - гарантия нашего пребывания здесь.
   - Если бы ваш предшественник, де-Форнари, рассуждал подобно вашему, синьор консул, то той благодати, которую вы сейчас испытываете, не было бы и в помине, - вклинился в спор второй массарий Вирениус
   - Мы не можем, синьоры, - возразил консул, - принимать за правило те исключения, благодаря которым были достигнуты известные результаты.
   Все это время Гверчино не садился на место, желая продолжить прерванную речь. Наконец он уловил момент и, возвысив голос, задал риторический вопрос:
   - Вам известно, синьор консул такое понятие как «дипломатия»?
   Грелло только пожал плечами. А массарий продолжал:
   - Кто вам мешает попытаться наладить отношения с известной среди татар женщиной по имени Джанике? Даже не входя к ней в доверие, а только общаясь с нею, мы можем много больше узнать о планах Хаджи-Гирея, чем знаем сейчас. Дальше, насколько я знаю как массарий, вы, синьор консул, побеседовав с наместником из Солхата не одарили его ни одним аспром. Или вы открыли для него личный кошелек?
   - Не говорите ерунды, массарий Гверчино. Откуда у меня, только начавшего службу, могут появиться деньги?
   - Благодарю вас, синьор консул, за откровенность. Тогда почему вы, не обратились в казначейство с требованием выдать вам на представительские нужды энную сумму денег? Азиаты не только любят подношения, но они могут быть и благодарными за это. Ублажив наместника, мы могли бы иметь не только второй источник достоверной информации, но и относительно доброго союзника. И последнее, синьор консул, было бы неверным надеяться на вечный испуг князя Алексея. В борьбе за Чембало он показал себя искусным дипломатом и смелым воином. Он перехитрил наши власти и смог у них под носом организовать и осуществить грандиозное мероприятие, погасить которое нам стоило неимоверных затрат. Мы испугали его, но не отняли жажду власти и стремление отстоять свои исконные земли, которых лишили его не кто-нибудь, а мы. Будь я на месте консула, я бы не упивался его испугом, а обязательно привлек бы князя Теодоро на свою сторону. Можно было бы, в качестве награды за примерное поведение, обещать ему возврат Каламиты. Вот что такое дипломатия в условиях Хазарии, синьор консул.
   - Спасибо за интересные предложения, синьор Гверчино, - поблагодарил консул, - я не премину ими воспользоваться при первом же удобном случае.
   - При желании «удобный случай» можно создать немедленно, но можно не создать его вовсе, - заявил капитан аргузариев Джорджио. - Я прошу, синьора консула посмотреть на проблему с другой стороны. Татарка Джанике по-прежнему является знаменем крымского суверенитета и поэтому опасна. Не будь Хаджи-Гирея, появился бы другой. Синьор консул поделился с нами своими благими ощущениями. Они естественны для человека, не пережившего ужас недавнего противостояния. Де-Форнари, будь он сейчас здесь, не позволил бы себе такого блаженного настроения. Он сумел бы в этом кажущемся затишье найти ростки тревоги, и мы сейчас стояли бы на ушах в поисках решений. Мое мнение, синьор консул - необходимо не только дипломатически влиять на обстановку, как предложил синьор Гверчино, но изыскивать и более радикальные меры.
   Это заявление вызвало шумную реакцию. Капитан молча слушал реплики в свой адрес. Они были противоречивы: от одобрения, до осуждения. Консул спросил:
   - Хотя я и не приемлю радикализм в любом его проявлении, хотел бы знать, синьор капитан, что вы хотели этим сказать?
   - Ответ, ваша милость, как говорят в таких случаях, лежит на поверхности. И вам, и мне, и любому здравомыслящему человеку известно, что идея страшнее самого острого меча. Идея сплачивает вокруг себя многих единомышленников, оставляя в их мозгах стремление ее осуществить, а меч менее опасен тем, что представляет только себя. Так вот, Джанике - источник всех наших предыдущих бед. Она, охвачена мечтой сделать Хазарию независимой от Золотой орды и тем претворить в жизнь планы своего мужа эмира Эдигея. Она породила, образно говоря, хана Хаджи-Гирея. Сейчас мы от него на какое-то время избавились. Если даже его никогда не будет, проблема восстановления крымского ханства не умрет, если будет жива Джанике. Она найдет другого хаджи-гирея и нам снова придется с ним бороться. Вот почему мне нравится мысль массария Гверчино в части завоевании души ханского наместника в Солхате. До сих пор Кырк-Ор не принадлежит Сеид-Ахмету, до сих пор там царствует Джанике. Почему наместник терпит такое положение? Мы не знаем. Может, следует объяснить ему чем опасна для него лично эта женщина? А заодно подсказать идею ее нейтрализации.
   - Слава Богу, - оживился консул, - слава Богу, что не нам придется заниматься этим противозаконным делом. Вам, капитан, следовало начинать с этого свою длинную речь, и она стала бы много короче.
   - Кому, как не вам, синьор консул, знакомо желание выговориться, - ответил капитан, садясь на место.
   - На этот раз вы, синьоры, - заметил консул - перещеголяли меня, но я на вас не в обиде. От ваших горячих речей не только дрожали стены, но и на мой стол кое-что полезное упало. Я готов хоть сейчас исправить свою ошибку и передать в руки наместника хана согласованную с казначейством сумму денег. Предлагаю послать туда с деньгами «знатока» дипломатических тонкостей массария Гверчино.
                ***
   Наместник Сеид-Ахмета в Солхате мурза Кублай был немало удивлен когда ему доложили, что в город вошел небольшой караван генуэзцев, а караванбаши заявил, что он следует к дворцу наместника. Только вчера Кублай вернулся из Кафы и вот оттуда караван. Чем объяснить его появление? Пока так рассуждал, доложили, что массарий Гверчино просит принять его. Мурза направился в комнату приемов, и велел ввести туда, так называемого караванбаши.
   Генуэзец вошел и с достоинством поклонился Кублаю, сидевшему на возвышенном месте. Хозяин и гость молча рассматривали друг друга. На мурзе был надет синий шелковый халат, а ноги в красных сапогах свешивались, не доставая пола. Фряг был тоже невысокого роста, хотя, по всему, не хотел таким казаться - его голову увенчивала шляпа с высокой тульей, а сапоги были на высоких каблуках. Гость и хозяин были и прежде знакомы друг с другом поэтому их лица выражали радость от новой встречи.
   -Позволь, доблестный Кублай, передать тебе поклон от высокочтимого консула Кафы - проговорил Гверчино.
   - О, какого важного человека прислал ко мне мой друг Симоне, чтобы передать поклон. Садись денежный человек рядом со мной и рассказывай новости.
   - Главная новость, уважаемый мурза это та, что консул Кафы просит у тебя прощения за невольное невнимание, совершенное им по отношению к тебе.
   На смуглом лице татарина проявилось искреннее удивление.
   - Я что-то не припомню такого, - сказал он. - Консул Симоне хорошо меня принимал, и я им доволен. В чем же его невнимание, достопочтенный казначей?
   - Я, наверно, был неточен, когда сказал, что это проступок синьора консула, - проговорил Гверчино, - скорее всего это мое упущение.
   - Совсем хорошо, - воскликнул наместник, - говори же, наконец, чем теперь уже ты провинился.
   - Ты прав, мурза, консул тебя хорошо принимал.
   - У-у-ух, - простонал татарин, - да, заговоришь ты наконец?!
   Массарий понял, что хозяин созрел для достойного принятия подношения, поэтому сказал:
   - Когда ты еще был в Кафе, высокочтимый консул велел мне приготовить для тебя серебро, но я, занятый другими делами, не передал его синьору, а тот забыл мне напомнить. Так деньги и пролежали в казначействе, пока синьор консул не вспомнил о них.
   - Ты привез мне деньги? - оживился мурза.
   - И не только. В качестве извинения, к ним приложены меха с вином и наша новинка, называемая «Итальянским ликером». Чрезвычайно вкусная вещь.
   - Так вели принести деньги сюда, а вино отправь в подвал, где оно будет хорошо себя чувствовать. А сейчас я приглашу сюда своих самых достойных людей и мы с тобой весело проведем время.
   - У меня к тебе просьба, мурза, давай сначала поговорим с глазу на глаз.
   - Желание гостя для меня закон.
   Когда караван был разгружен, а мешочек с серебром перекочевал в закрома мурзы, тот, распорядился принести еды.
   - Так о чем ты хотел со мной поговорить? - задал вопрос Кублай, запуская руку в груду мяса.
   - У тебя и у нас в Кафе, уважаемый мурза один враг - Хаджи-Гирей.
   - Это так, - согласился хозяин, - но он сейчас далеко и совсем не беспокоит нас.
   - А если потревожит?
   - Тебя кусала блоха? Ты сильно пострадал от ее укуса? Так и Хаджи-Гирей не сможет сильно побеспокоить.
   - А если ему поможет Литва?
   - Литовский Сигизмунд сидит в своем замке посередине озера, поджав под себя хвост. Он боится высунуть нос из своей конуры. Ему бы со своими делами разобраться.
   - По твоему, мурза, опасности со стороны Литвы сейчас нет?
   - Почему это вас так беспокоит? Ведь Литва может угрожать нам, а не вам?
   - Мы свои планы, мурза, основываем на добрых отношениях с ханом Сеид-Ахметом. Хорошо хану, хорошо нам.
   - Это я знаю и ценю, поэтому могу обрадовать: ни Литва, ни бывший хан нам не угрожают.
   Массарий перестал задавать вопросы и углубился в поглощение еды. Мурза, прикрыв глаза, обдумывал состоявшуюся беседу. Следует доложить хану о тревоге фрягов и предложить ему обложить их данью, которая может быть названа «платой за страх».
   - А что ты скажешь о Джанике, союзнице Хаджи-Гирея? - спросил массарий.
   Вопрос был неожидан, поэтому мурза некоторое время молчал, не открывая глаз.
   - Кого может волновать стареющая женщина? - наконец спросил он, не меняя позы.
   Гверчино досадливо поморщился - зачем так примитивно толковать его вопрос? Неужели татары не понимают ее решающей роли в образовании Крымского ханства? Массарий так и задал вопрос Кублаю. Тот поерзал по подушкам в поисках более удобного положения и, подобрав под себя ноги, ответил недовольным тоном:
   - Великий хан Сеид-Ахмет, да прославится его имя, приказал мне: «Кублай, береги дочь Тохтамыша Джанике. Головой ответишь, если с ней что случится» Вот так сказал великий хан.
   Ответ вверг генуэзца в глубокое раздумье: рушилась надежда на использование мурзы как орудия уничтожения Джанике. Он не догадывался, что Кублай, уловив интерес представителя Кафы к царице Кырк-Ора, нашел нужным немного поиграть. На самом деле Сеид-Ахмет, посетовав на то, что сразу не смогли взять крепость, решил сохранить жизнь дочери Тохтамыша и не препятствовать ее людям свободно посещать долину и вообще приказал делать вид, что это место никого не интересует. Наместнику же вменено в обязанность следить за людьми прибывающими издалека и воспрепятствовать всеми силами появлению здесь самого Хаджи-Гирея.
   Для выполнения этого приказания Кублаю нужны были свои люди в Кырк-Оре, но ввести их туда оказалось нелегким делом. Начальник стражи крепости по имени Конча с недоверием относился к каждому новому человеку и, при первой же возможности, выпроваживал его.
   Заметив растерянность собеседника, Кублай, чтобы усилить свои ложные трудности и придать им более достоверный вид, добавил:
   - Сеид-Ахмет приказал снести голову тому сотнику, который попытался захватить Кырк-Ор. Он спросил его: «Разве ты не знал кто живет там?» Юзбаши ответил, что знал, но не придал этому значения. Вот и поплатился головой.
   - В наше время, - со вздохом заключил он, - жизнь стала дешевле чеснока.
   Гверчино вздохнул вслед за ним, но по другому поводу. Ему показалось, что его миссия с треском проваливается и Джанике уготовано умереть естественной смертью. В свою очередь, мурза, понял, что переусердствовал и лишил своего гостя последней надежды. Чтобы дать фрягу возможность выйти из сложного положения, он спросил:
   - Почему тебя так интересует дочь Тохтамыша?
   Массарий, проявив максимум лукавства, сделал вид, что равнодушен к этой проблеме. Он демонстративно пожал плечами и только после этого сказал:
   - Почему ты так решил?
   - А разве это не так?
   - Нет, интерес какой-то есть, - неохотно сознался Гверчино, - но не настолько, чтобы об этом говорить и днем и ночью. Она нас интересует только со стороны угрозы восстановления власти Хаджи-Гирея или кого другого. Нам кажется, что она может содействовать этому.
   Кублай наклонил голову в знак согласия и промолчал. Фряг вынужден был продолжать:
   - Власть Сеид-Ахмета и твоя, как его наместника в Хазарии, Геную очень устраивает, поэтому мы стремимся предупредить возможные политические изменения на полуострове.
   - Вы преувеличиваете значение Джанике в этом вопросе.
   - Нет, это вы преуменьшаете его.
   Мурза недовольно посмотрел на собеседника.
   - Так мы ни до чего не договоримся, - сказал он. - Ты можешь сказать прямо, что Кафа хочет получить от меня - мурзы Кублая? Ведь не зря ты привез деньги?
   Такая прямая постановка вопроса несколько смутила Гверчино, он замешкался и даже запершило в горле.
   - Выпей кумысу, - посоветовал мурза, улыбаясь одними глазами.
   Сделав глоток, фряг ответил:
   - Кафу смущает легкомыслие мурзы Кублая. В его обязанности входит обеспечение status quo на полуострове, а он спокойно взирает на существование клубка змей у него под боком.
   Наместник хотел что-то возразить, но массарий остановил его.
   - Погоди, - сказал он. - Можно только гадать как отнесется Сеид-Ахмет к сообщению о восстановлении Крымского ханства и какая судьба будет уготована его наместнику. В Хазарии оставаться нельзя, бежать некуда. Что будешь делать? Погоди, ответ я знаю - ты скажешь, что это никогда не случится и ошибешься. Вдова Эдигея спит и видит когда здесь воцарит какой-нибудь другой хаджи-гирей. У нас есть сведения, что когда-то Ширин-бей сопротивлялся ее замыслам, но она его победила. Сейчас же ей никто не противодействует, даже мурза Кублай. Почему бы ей не повторить свой опыт?
   - Что ты от меня хочешь?
   - Это ты должен хотеть, а не я!
   - Ты считаешь, что ее нужно убить?
   - Вот ты опять спрашиваешь у меня. А как ты считаешь?
   - Она дочь Тохтамыша.
   Стало душно. Гверчино чувствовал себя обложенным со всех сторон подушками. Досадливо сказал:
   - Пусть она будет дочерью самого Чингисхана, которого вы чтите, но как закрыть глаза на то, что она растоптала его заветы о единстве татарской орды? Она недостойна почитания!
   - Как жаль, что тебя не слышит мой хан - великий Сеид-Ахмет.
   - И что бы тогда?
   - Не знаю, - вздохнул мурза, - может, наградил, а может и голову снес.
   - За что «голову снес»?
   - За то, что посягаешь на жизнь дочери хана.
   - Не лицемерь, Кублай! Мало ли вероломно убито людей принадлежащих к золотому роду?
   - Ты немного ошибаешься, дорогой гость, к алтан уруг относятся только мужчины, женщины же только почитаются, да и то не все.
   - Тогда чего ты боишься?
   - А кто сказал, что я боюсь? Я сказал, что нет от хана команды.
   - Без нее нельзя обойтись?
   - Можно, но зачем?
   - Мне начинать все сначала?
   - Зачем? Я не глухой и хорошо слышал как ты упорно толкаешь меня на убийство, а я тебе отвечаю, что нет резону делать это. Что тут еще непонятно?
   Массарий почувствовал как взмокла спина. Пожалуй, мешки легче таскать, чем разговаривать с этим татарином. Решившись, спросил:
   - Сколько?
   В ответ услышал то, чего боялся услышать:
   - Много, очень много. Чтобы добраться до нее, придется многих убить. А начинать нужно с Конче. Иначе не подступишься.
   - Скажи, сколько? - в отчаянии воскликнул массарий.
   - Ты хочешь все быстро, - упрекнул мурза, - а большое дело так не делается.
   - Слушай, Кублай, ты довел меня до такого состояния, что я готов сам тебя убить!
   Мурза улыбнулся и сказал:
   - Сколько привез, знаешь?
   - Сам считал.
   - Я не считал, но вези еще столько и этого хватит, чтобы убрать Конче.
   - Но речь идет о Джанике!
   - Еще два раза столько.
   - У тебя совсем совести нет, мурза!
   - Спокойная жизнь, денежный человек, дорого стоит. Кому, как не тебе, это знать?
   - Но это не столько нам нужно, сколько вам.
   - Разве не ты ко мне приехал?
   Гверчино решил, что дальнейший разговор бесполезен. Глотнув слюну, проговорил:
   - Ты понимаешь, Кублай, что я такими суммами не распоряжаюсь, потребуется решение консула, а то и самой Генуи.
   - И тогда о вашем намерении узнает так много людей, что осуществлять его станет невозможным. Учти, моего имени в Генуе не должны знать.
   - Согласен. Первую партию денег ты получишь еще в этом месяце.
   -Тогда и начнем, а теперь, как я обещал, устроим веселье.
   Гверчино отрицательно покачал головой.
   - Мне не до веселья. Лучше поеду домой.
   Хозяин не настаивал. Они тепло распрощались.

                ГЛАВА III
                КРЫСЫ

   Уехал гость, слуги убрали со столов остатки еды и питья, а Кублай, как сидел на подушках, так и остался там. Прикрыв глаза веками, думал, что Аллах поистине его любит. Он обратил внимание Сеид-Ахмета на него и тот сделал его своим наместником в Крыму. Потом он ломал голову над тем как избавиться от злосчастной дочери Тохтамыша и тут же является  фряг и говорит, что согласен платить немалые деньги только за то, что он, Кублай, исполнит свою мечту. И совсем необыкновенный поворот событий - по наитию свыше Кублай сохраняет жизнь воину Хаджи-Гирея, приближает его к себе, и вдруг представляется единственный случай когда можно будет получить с него за все доброе.
   Мурза приоткрыл глаза и, увидев сидящего у порога слугу, приказал:
   - Позови Мустафу.
   Слуга бесшумно скрылся, а Кублай, устав сидеть, прилег тут же на подушках.
   Мустафа вошел в комнату и удивился, обнаружив господина спящим. Слегка кашлянул. Тот, не открывая глаз, сказал:
   - Подойди ближе.
   Оказавшись у ног господина, Мустафа присел на пятки. Не меняя позы, Кублай заговорил монотонным голосом:
   - Однажды, когда я мчался во главе своих воинов, мне повстречался атлы, который стал задавать глупые вопросы. Из них я узнал, что тот атлы мой враг. Я должен был убить его, но сдержался и, наоборот, приблизил к себе. Как ты думаешь, Мустафа, я правильно поступил?
   Вместо ответа тот что-то промычал и принялся целовать сапоги господина. Мурза, приоткрыв глаза, следил за его действиями.
   - Довольно, - проговорил он, - а то всю краску с сапог слижешь. Как я понял, ты не забыл моей доброты и, как я думаю, готов служить мне.
   - О, господин, я готов выполнить твою волю!
   Кублай не преувеличивал когда сказал, что Мустафа обязан ему жизнью. Это его послал Хаджи-Гирей выяснить чья пыль движется от Сиваша. Гонец, поравнявшись с впереди скачущим воином, поехал рядом и стал расспрашивать чей это отряд. Воин, не отвечая ему и не останавливая бега коня, приказал набросить на шею Мустафы аркан.
   Так он вместе с отрядом и с петлей на шее доскакал до Оркапы. Там его спешили и подвели к тому воину, которому он задавал вопросы. Это был юзбаши Кублай. Мустафа ничего не скрыл из того, что ему было ведомо, и начальник с удовлетворением узнал, что хан Крыма находится за пределами Оркапы.
   Позже к ним присоединился еще один отряд и ворота в Крым оказались закрытыми. Мустафу все это время держали под арестом. Позже Кублай принял его в сотню, а став наместником, вообще включил в свою охрану.
   Так Мустафа очутился в Солхате. Здесь он, с разрешения начальника, обзавелся семьей и небольшим хозяйством. Теперь же наступило время отдавать долги.
   Мурза поднялся с постели и свесил ноги. Мустафа припал к ним щекой и замер.
   - Отпусти мои ноги и слушай внимательно что я скажу, - сказал Кублай, слегка отталкивая его.
   Мустафа уставился на господина взглядом преданной собаки.
   - Тебе я поручаю очень ответственное дело. Если выполнишь его до конца, станешь богатым человеком. Сейчас же, пока тебя не будет в Солхате, я обещаю тебе, что твоя семья, не будет ни в чем нуждаться.
   - О, господин…
   - Помолчи и слушай. Сейчас ты поедешь к Хаджи-Гирею в Литву и расскажешь ему о том как тебя пленили, а потом заставили служить наместнику хана Саид-Ахмета мурзе Кублаю. Ты, чтобы остаться живым, подчинился, но всегда, так скажешь, считал своим господином Хаджи-Гирея. Ты сумел войти в доверие к ногаям и вот при первой же возможности бежал из Крыма.
   Ты расскажешь хану о том как вероломно фряги вступили в сговор с Сеид-Ахметом и переправили его войско в Крым. Тот отряд, с которым ты встретился, как раз и был тем, что переправился на кораблях фрягов. Скажешь также, что его друга мурзу Таянчара наместник хана ногаев мурза Кублай пленил и умертвил.
   Хан захочет использовать тебя в качестве своего гонца в Крым. Ты с неохотой согласишься и, вернувшись сюда, сразу приедешь ко мне, а потом, после моих дополнительных указаний, продолжишь свой путь. Тебе все ясно?
   - Да, господин. Только почему ты думаешь, что Хаджи-Гирей захочет меня вернуть сюда?
   - На Оргазы перехвачено несколько его посланцев. Они стремились в Кырк-Ор. Кстати, можешь рассказать хану, что был свидетелем захвата одного из них. Скажешь, что ростом он был с тебя, а во рту не хватало двух передних зубов. Ты это будто бы заметил когда тот кричал от боли во время пытки. Ты же ничем не мог ему помочь.
   Когда все вопросы были решены и Кублай понял, что посланец готов к выполнению задания, сказал:
   - Помни, Мустафа, что семья твоя будет ждать тебя в благополучии. В этом ты убедишься когда вернешься в Солхат для встречи со мной. Выполнишь задание - разбогатеешь.
   - А какое будет задание, господин?
   - Всё в своё время.
                ***
   Мустафе не составляло большого труда узнать, что крымские татары обосновались у города Лиды.
   Это место, еще раньше было выделено Тохтамышу Витовтом, и с той поры стало пристанищем для тех татар, которые по тем или иным причинам не посчитали нужным вернуться в орду. Большинство из них служили в литовском войске, а некоторые обзавелись хозяйством и навсегда расстались с кочевой жизнью.
   Проезжая окрестностями города Новогрудка, Мустафа встречал огороженные плетнем юрты, внутри ограды видел хорошо обработанную землю и, так как дело было осенью, то и колосящиеся злаки.
   Скота у них было именно столько, сколько могли прокормить и это сразу сняло необходимость совершать дальние переходы в поисках пастбищ. Прибыль, получаемая от земли и скота, обеспечивала насущные потребности и не требовала постоянных набегов на чужие земли.
   Хаджи-Гирей, узнав о прибытии человека из Крыма, велел привести его к себе. Хан быстро вспомнил кто перед ним стоит. Бывший гонец рассказал господину свою историю, разбавив ее сообщением о коварстве фрягов. Это произвело впечатление. Басыр, присутствовавший при встрече, заскрежетал зубами от бессильной ярости. Хан же сказал, грустно улыбнувшись:
   - Это месть гяуров за поражение под Солхатом.
   И потом обращаясь к Мустафе спросил:
   - Скажи на Оркапу строгий досмотр? Мы посылали в Крым своих гонцов, но до сих пор ни один из них не вернулся.
   - Там заяц не проскочит, великий хан.
   - А как же ты «проскочил»?
   - Я там служил и однажды при мне пытали одного человека. Он хотел пробраться через Оркапу из Литвы. Он был с меня ростом и впереди у него не было двух зубов. Он очень кричал когда его били палками по пяткам.
   Мустафа передернул плечами, будто снова прочувствовал весь ужас пытки.
   - Ты мог бы вернуться обратно? - спросил Басыр.
   - Зачем мне возвращаться, господин? Новости я рассказал, а сейчас буду служить великому хану.
   - Лучшей службой будет, если ты вернешься обратно.
   - Зачем, господин?
   - Это я тебе скажу позже, а сейчас выйди и подожди снаружи.
   Когда воин вышел, Басыр вопрошающе посмотрел на хана. Тот сказал:
   - Ты все сделал правильно и твоя мысль отправить этого человека в Крым мне понравилась.
   - Скажи, мой хан, какую задачу перед ним поставить, и я все сделаю.
   - Пусть будет так, как и в прошлый раз. Он передаст Ази-апте, что у меня все в порядке, что я обзавелся второй женой и у меня скоро будет сын. Но главное у меня нет денег, чтобы заняться формированием войска. Пусть, сколько сможет, перешлет.
   - Что передать Айше, которая жена твоя там, в Крыму?
   - Пусть ждет. Моей вины нет, что наше расставание затянулось.
   - Ты не будешь возражать, мой хан, если я с этим человеком пошлю Файзы? Его Джанике-ханым знает и ей легче будет принимать решение по деньгам.
   - Ты хорошо придумал, Басыр.
                ***
   Мустафа ехал рядом с онбаши Файзы и все время думал как ему поступить. Темник Басыр никакого задания ему не дал, оставив ему только роль проводника. Старшим был Файзы, и только он все знал. Томимый неизвестностью, Мустафа сказал, как бы себе, но так, чтобы слышал и онбаши:
   - Не знаю как мне удастся провести чужого человека через Оркапы.
   Файзы, прервав свое молчание, ответил:
   - Об этом нужно было темнику говорить, а сейчас поздно задавать вопросы неизвестно кому.
   - Говорил я ему, но он не хотел слушать. Может не доверяет?
   - Если он отправил тебя со мной, то доверяет.
   На подъезде к Оркапы, Файзы осмотрелся и, ничего не говоря, поскакал в сторону от их маршрута.
   - Ты куда? - крикнул Мустафа.
   Онбаши махнул рукой, призывая следовать за собой. Тому ничего не оставалось делать как повернуть за ним и вскоре они стояли на невысоком кургане.
   Солнце было у них за спиной, поэтому не мешало всматриваться вдаль. Перед ними раскинулась плоская, как стол, желтая степь. Слева вдалеке кто-то гнал большую отару овец. Она казалась серым самодвижущемся камнем. Впереди отары группа всадников в виде черных точек. Файзы, показывая на виднеющийся вдалеке другой курган, сказал:
   - Поедем к нему и оттуда посмотрим.
   - Что ты увидишь оттуда, кроме сухой травы? - спросил Мустафа.
   Онбаши ничего не ответил и погнал коня вниз. До следующего кургана ехали молча. Поднялись и увидели блестевшую под заходящими лучами солнца, воду лимана.
   - Вот и приехали, - сказал Файзы, показывая вперед плетью.
   - Что ты узнал нового, забравшись сюда? - ехидно заметил Мустафа.
   - Не знаю как ты, - ответил онбаши, - а я, сколько раз ни проезжал это место, всегда незаметно для себя, оказывался за Оркапы. Я не хочу, чтобы это повторилось сейчас. Ногаи могут увидеть меня раньше, чем я их, и тогда начнутся неприятные расспросы.
   - Чего ты боишься? Ведь я говорил, что у меня там знакомый начальник.
   - Я этого не слышал. Мне ты сказал, что не знаешь как провести чужого человека. Или забыл?
   - Это я так.
   - Тебе «так», а мне не хочется потерять голову, поэтому решил сам пробираться.
   - Так что ты задумал?
   - Первое, что мы сделаем, это дождемся ночи. Второе, через Оркапы ты пойдешь один.
   - А ты?
   - Встретимся, знаешь где? Сразу за Оркапы есть два озера. Из одного из них еще соль добывают.
   - Оно называется Талал-Гол?
   - Кажется. Минуешь его, там и жди меня. Теперь скажи - ты петь умеешь?
   - Какой татарин не мечтает стать муэдзином?
   - Вот и хорошо. Будешь ехать и призывать правоверных на молитву.
   - Нет. Я буду петь песни.
   - Еще лучше.
   - А ты, что будешь делать?
   - Буду слушать как ты поешь.
   Они съехали с кургана и, облюбовав небольшую ложбинку, стреножили коней и легли отдыхать до наступления полной темноты.
   - Скажи, Файзы, - спросил Мустафа, - зачем ты хочешь, чтобы я пел?
   - Мне твой голос нравится.
   - Врешь. При тебе я еще не пел, и ты не мог слышать как я это делаю.
   - Ах, Мустафа, Мустафа, разве не видно, что я много старше тебя? Значит и умнее тебя. Мне стоит посмотреть на человека, и я знаю на что он способен.
   - А на что я еще способен?
   - Давай лучше вздремнем, а в Крыму я отвечу на твой вопрос.
   Когда небосвод усыпало звездами они тронули коней в путь, оставив за спиной Повозку вечности. Проехали в темноте некоторое расстояние и Файзы остановился.
   - Дальше ты поедешь один, - сказал он. - Сделает твой конь тысячу шагов, тогда запевай. Сначала тихо, а потом во всю глотку. Будешь петь до тех пор, пока тебя не перехватит стража. Дальше делай как договорились - встретимся у Талал-Гола.
   Мустафа медленно поехал вперед, а Файзы спешился и пошел следом за ним - шаг коня на мягкой степной земле, если он без всадника, почти не слышен.
   Вот раздалась протяжная песня в исполнении Мустафы. В ночной тишине она звучала как чириканье воробья на рассвете, оповещающего, что он жив и готов к общению с подобными себе. Онбаши услышал также быстрый цокот копыт, пригнулся и увидел на фоне звездного неба скачущих всадников. Не боясь быть услышанным, побежал рядом с конем и приблизился к Мустафе настолько, что стал различать слова песни. Тот пел о красавице, которая упорно не замечает его ухаживания.
   Всадники подскакали к певцу. Тот перестал петь.
   - Кто такой? - крикнули ему.
   - Передайте привет, - в свою очередь крикнул Мустафа, - моему другу Тегине!
   Всадники подъехали к певцу ближе, и один из них сказал:
   - Что-то такого мы не знаем.
   Мустафа заерзал в седле и, схватившись за голову, воскликнул:
   - Как я мог спутать имя своего лучшего друга?! Передайте привет Тинбеку!
   - Это другое дело, - удовлетворенно заметил один из стражников, - можешь ехать. Там, - он махнул рукой на север, - никого не видел?
   - Нет там никого, - заверил Мустафа. - Поэтому и песни пел, что скучно стало.
   Стражники хлестнули коней и умчались в темноту. Мустафа же продолжил путь, а Файзы, переждав немного, поехал вслед за ним. Он не гнал коня, стараясь проехать опасное место без излишнего шума. Хотя теперь он и знал пароль, решил не рисковать.
   Пароль. Откуда его знает Мустафа? А может это не пароль, а просто слова похожие на него? Следует запомнить имя начальника Оргазы и воспользоваться им, если встретится с патрулем при возвращении.
   - Передайте привет Тинбеку, - шепотом повторил он
   У озера Талал-Гол они встретились и долго ехали на юг. Когда далеко на горизонте появились небольшие возвышенности, Мустафа забеспокоился: вот-вот приблизятся к Кырк-Ору, а ему еще нужно заехать в Солхат.
   Ему казалось, что Файзы будет возражать и сделает из его намерений целую проблему. На самом деле все оказалось намного проще. Мустафа, как о чем-то незначительном, сообщил о необходимости свернуть в сторону Солхата для встречи с семьей. Онбаши не возражал, но предупредил, что тот должен прибыть в Кырк-Ор побыстрее - возможно на следующий день придется возвращаться. Мустафа пообещал не задерживаться и, махнув спутнику рукой, ударил коня под бока и помчался на восток.
   Сначала он заехал к себе домой и убедился, что Кублай сдержал слово, после чего с легкой душой направился к дворцу наместника. Тот принял его сразу же. Недолго всматривался в лицо своего посланца, заметив лишь заострившиеся скулы и покрасневшие от ветра веки глаз.
   - Чем порадуешь? - спросил он, откидываясь на подушки.
   Мустафа подробно рассказал о своем пребывании в Литве и о совместном с Файзы возвращении в Крым. Господин с удовлетворением воспринял сообщение, что в Кырк-Оре его человека ждут.
   - Вот это главное, что я хотел услышать, - сказал Кублай и продолжил: - Тебе надлежит закрепиться там. Пусть Файзы уезжает обратно один, а ты должен остаться в Кырк-Оре.
   - А если пошлют с ним?
   - Притворишься больным. Я распоряжусь и тебе дадут такое снадобье, употребив которое ты на некоторое время перестанешь надевать штаны.
   - Я не умру?
   - Ты будешь жить моими молитвами, - улыбнулся Кублай. - Слушай самое главное. Тебе нужно будет войти в доверие к начальнику крепости Конче с тем, чтобы иметь доступ к царице Джанике. Слышал о такой?
   - Нет в Крыму татарина, кто бы не слышал о ней!
   - Вот и хорошо. При первом же удобном случае, ты убьешь ее. Чем скорее, тем выше будет награда.
   Сидящий на пятках Мустафа, заерзал. Кублай заметил это и его желтое лицо покрылось пятнами гнева.
   - Неужели ты думал, что останешься в Кырк-Оре для того, чтобы забавлять царицу? Нет, Мустафа, пусть этим занимаются другие, а ты должен сделать что я сказал!
   - Господин, давай я лучше убью Конче, - предложил тот. - Говорят он хороший воин. Зачем тебе женщина?
   - Кого убивать - выбираю я! - возмущенно воскликнул Кублай. - Кончу ты можешь убить, если будет мешать выполнить задание! Убив Джанике, ты не только отблагодаришь меня за то доброе, что я тебе сделал, но и получишь много денег!
   С этими словами он полез за подушки и вынул оттуда увесистый кожаный мешочек. Подбросив его на ладони, сказал:
   - Это серебро, здесь 400 акча, ты их получишь, когда я узнаю, что царица умерла.
   Мустафа с грустью посмотрел на мешок и опустил глаза.
   - Ты, что? Не хочешь иметь столько денег? - удивился начальник.
   Еле разжимая губы, тот ответил:
   - Я сделаю все, что ты скажешь, господин.
   - Вот и ладно. Я не сомневался, что ты из тех, кто помнит добро. Да, вот еще что. Пароль, которым ты пользовался, я не стану менять. Ты заверишь того онбаши, что он может смело проезжать через Оркапы, пусть только передаст привет твоему другу Тинбеку.
   На следующий день под вечер Мустафа был уже в Кырк-Оре. Он назвал свое имя и его беспрепятственно впустили в крепость. Онбаши сообщил ему, что завтра поутру они уезжают. Оркапы будут проезжать ночью по одному, как и в прошлый раз.
   - А сейчас, - продолжил он, - пойдем к госпоже, она хотела тебя видеть.
   Джанике приняла их приветливо и угостила кумысом. Всматриваясь в лицо Мустафы, она видела, что он чем-то смущен и приняла это за естественное состояние, которое испытывает человек при встрече с незнакомой женщиной, да еще такого высокого положения.
   - Вы первые, - сказала она, - кто смог пробраться к нам от Хаджи-Гирея. Будем надеяться, что с твоей помощью, Мустафа, мы наладим постоянное сообщение с нашим ханом. Не считаешь ли ты, что твой друг на Оркапы заслуживает вознаграждения?
   Смуглое лицо Мустафы покрылось еще более темными пятнами. Он заерзал на подушках, борясь с желанием обзавестись некоторой суммой денег. Здравый смысл победил, но настроение испортилось. Да и кого обрадует потеря даже незначительного количества серебра, если карман у тебя совершенно пуст?
   - Нет, байбике, - сказал он, не скрывая сожаления, - мой друг Тинбек многим мне обязан, поэтому не требует плату за услугу.
   - Выходит, Мустафа, я должна тебе. С тобой я рассчитаюсь как только все уляжется, и мы снова увидим здесь нашего дорогого хана. Надеюсь, много времени для этого не понадобится. А сейчас, Файзы, пока светло, пойдем я выдам тебе деньги для Хаджи-Гирея.
   Они вышли из дома, и, пройдя по двору в сторону обрыва несколько шагов, оказались перед приземистым строением. Это был килар. Слуги подвели сюда лошадь, у которой вместо седла со спины свешивались переметные мешки, изготовленные из кожи. Джанике подошла к массивной дубовой двери, вынула из кармана платья небольшой ключ и открыла замок.
   - Ты останешься здесь, - сказал Файзы Мустафе, - будешь принимать груз и вкладывать его в переметные сумы.
   Сказав это, онбаши поспешил за Джанике. Через некоторое время он вынес два небольших кожаных мешка и, оставив их у двери, снова скрылся за нею. Мустафа подошел к «грузу» и поднял один из мешков. Он оказался тяжелым, словно набит камнями. С усилием затолкал оба в переметные сумы и заметил как те обтянули лошадиный хребет. Еще два мешка вынес Файзы, и они снова улеглись тяжелым грузом на спину лошади. Затем вышла сама Джанике.
   - Лошадь отведите ко мне во двор, - распорядилась она, - там мешки будут охранять до вашего отъезда.
   Было уже темно когда Мустафа остался один в небольшой комнате, вырубленной в скале. Первое, что он сделал, выглянул в отверстие, вырубленное в сторону обрыва, и ничего, кроме звездного неба не увидел. В случае чего, ему придется выбираться через это окно. Для этого и веревка припасена.
   Он завалился на каменное ложе, покрытое овечьими шкурами и стал обдумывать дальнейшие действия. Он жалел, что не придется уехать с Файзы. Ведь в этих мешках определенно не камни, а серебро или золото. Можно было бы, убив онбаши, завладеть этим богатством и скрыться в неизмеримых пространствах Литвы. Какая жалость, что придется оставаться в Кырк-Оре.
   Здесь он вспомнил, что для этого ему следует заболеть, иначе не сможет выполнить указание Кублая. Он приподнялся в постели и нащупал в кармане небольшой мешочек, достал из него несколько перемолотых стеблей незнакомого ему растения и начал с отвращением жевать.
   Дававший снадобье эким, сказал, что средство подействует быстро и ему следует к этому быть готовым. Дожевав содержимое мешочка, Мустафа прислушался к состоянию живота и услышал легкое журчание в левой его стороне - «лекарство» срабатывало.
   На следующий день Файзы был немало раздосадован тем, что его напарник заболел.
   - Зря я тебя домой отпускал, - посетовал он, - видно жирным барашком тебя жена угощала.
   - Может кумыс у госпожи был испорченным, - высказал предположение Мустафа.
   - Тогда и со мной, что-то случилось бы, а так все в порядке.
   Онбаши доложил о случившемся Джанике и та разрешила ему ехать одному, Она сказала, что до перешейка Файзы будут сопровождать люди из Кырк-Ора. Они, спрятавшись, проследят за его переходом через перешеек и доложат о результатах.
   Мустафа не смог даже проводить онбаши, так сильно одолела болезнь. Через ночь она стала ослабевать и тут ему сообщили радостную новость - Файзы благополучно миновал Оркапы.
   Его там остановили, но имя Тинбека помогло не только беспрепятственно проехать, но и избежать досмотра. С этого времени авторитет Мустафы возрос до небес. Сам Конча, суровый страж Кырк-Ора, проникся к нему уважением и назначил в охрану госпожи.
                ***
   Обязанности сторожей у дверей Джанике были очень просты: никого не пускать без ее разрешения в дом. Днем допекали всякие просители. Но Мустафа научился быстро отличать их от «солидной» публики и отгонял подальше, не удосуживаясь сообщать об этом госпоже. Ночью же вообще нечего было делать - сиди у дома и считай звезды.
   Уже в первые дни Мустафа мог погубить Джанике на выходе из дома, но не стал это делать по той причине, что не сумел бы скрыться и был бы тут же схвачен.
   Была и другая возможность - сбросить ее с обрыва во время прогулок, но здесь мешали другие соображения. Он знал, где находится ключ от килара - в кармане платья госпожи. Если он сбросит ее со скалы, то и ключ улетит в пропасть, а этого он не мог допустить.
   Мустафа, узнав где хранятся сокровища Кырк-Ора, решил овладеть хоть его частью, поэтому осталась одна реальная возможность  расправиться с госпожой и одновременно заиметь ключ - убить ее ночью во время сна, когда душа временно отлетает в чертоги Аллаха и спящий становится и не мертвым и не живым. Тогда и грех убийства будет легче замолить.
   С этих пор Мустафа стал внимательней присматриваться к жизни дома, стараясь заглянуть внутрь, чтобы узнать где спит госпожа. В дом его не пускали, а окна всегда были закрыты плотными белыми занавесками. Но вот ему повезло - он обнаружил щелку в занавеси, через которую можно было заглянуть во внутренности покоев госпожи. Он прильнул к окну и сквозь мутное стекло сумел рассмотреть аккуратно прибранную кровать. Удача! Раздался едва слышный скрип двери и в комнату вошла служанка. Обогнув кровать, она проследовала в другую комнату.
   Услышав легкий шум за спиной, Мустафа отскочил от окна и мерным шагом пошел вдоль стены. Пусть видят как он добросовестно несет службу. Вот в дом вошла госпожа.
   Он остановился у приоткрытой двери и прислушался к тому, что происходит внутри. Скрипнула дверь в спальню госпожи, и он услышал голос Джанике. Она за что-то выговаривала служанку. Может быть заметила как он подглядывал в окно? Сердце сжалось от предчувствия неприятностей. Прошел снова вдоль стены и увидел, что теперь занавеска в том окне плотно задернута!
   Дождавшись смены, Мустафа поспешил в свою комнату-пещеру, чтобы в ее полутемной прохладе поразмыслить над сложившейся обстановкой. Теперь он не сомневался, что Джанике видела как он подглядывал. Что она предпримет? Расскажет Конче и тот, в лучшем случае, снимет его с этого почетного поста и назначит на другой? А может и построже накажет? При любом раскладе, кроме позора, он потеряет доступ к госпоже и это усложнит выполнение задания Кублая.
   Если его не снимут до вечера, то до утра, надо думать, этим никто заниматься не станет. Значит нужно действовать немедленно. Следующая его стража выпадает на вторую половину ночи. Значит в это время он и должен осуществить замысел.
   Убив Джанике, он разыщет ключ. Тот должен быть, если не в кармане платья, то где-то рядом. Пробраться в килар не представит трудности. До этого он думал найти в крепости укромное местечко и спрятать там часть украденного богатства, но теперь от этой мысли придется отказаться. Останется довольствоваться только тем, что сумеет унести за один раз.
   Из-под шкур он достал веревку, сплетенную из конского волоса. На ней были навязаны узлы, чтобы не скользили ладони. Привязал один конец к заготовленной заранее кизиловой палке. Она длиннее ширины окна, поэтому обопрется о стену. Другой конец веревки выбросил в окно, и она, размотавшись повисла вдоль наружной стены. Оставив все как есть, он бросился на постель и быстро уснул, не терзаясь сомнениями.
   Проснулся от призыва муэдзина, сообщившего, что «молитва лучше сна». Мустафа никогда не считал, что «молитва лучше сна», но сейчас встал лицом к Мекке, опустил руки вдоль тела и начал молится. Затем совершил поясной поклон и произнес хвалу Аллаху. Произнося слова «Мир вам и милосердие божье», он думал не о Джанике, а о своей семье, которая скоро не будет знать нужды.
   Пришло время, и он принял стражу у дома царицы Кырк-Ора. Немного походил, вслушиваясь в тишину. Подошел к наружной двери и приложил к ней ухо. Ни звука, ни шороха. Слегка толкнул дверь, и она бесшумно приоткрылась. Просунул голову в образовавшуюся щель и ничего в темноте не увидел. Слышалось ровное дыхание человека. Это могла быть служанка, которая должна была находиться возле госпожи на тот случай, если той что-то понадобится.
   Мустафа не стал обнажать саблю, а вынул нож, машинально потрогал пальцем лезвие и ощутил его остроту. Крадучись вошел в комнату. Служанка спала у самого порога. Переступил через нее и очутился возле спальни госпожи. Помня, что дверь открывается с шумом, осторожно тронул ее пальцем и услышал, едва уловимый ухом, скрип. Он еще раз прикоснулся и дверь, отзываясь на толчок, опять скрипнула. Но теперь можно было боком протиснуться. Вытягиваясь в струнку, он прошмыгнул в спальню госпожи и тут позволил себе вздохнуть.
   Джанике спала на спине. Ее лицо белело под едва уловимым светом из окна. Она чему-то улыбалась. Мустафа приблизился и, прервав улыбку, зажал рот жертве рукой и воткнул ей нож в горло. Она содрогнулась, изо рта раздался глухой вскрик.
   Когда тело замерло, а покрывало окрасилось кровью, Мустафа вытер нож и, держа его в руке, приступил к поискам ключа от хранилища. Начал с платья, которое лежало в ногах убитой, и сразу же нащупал твердый предмет. Он чуть не вскрикнул от радости. Переложив ключ в свой карман, отправился в обратный путь. Служанка продолжала крепко спать, и он снова переступил через нее.
   Выбравшись из дома, устремился к заветной цели - килару. Он без труда открыл дубовую дверь. Ступени вели вниз. Вторая дверь была только прикрыта, и он очутился в кромешной темноте хранилища. Достал из кармана кресало и ударил им по кремню, чтобы зажечь фитиль.
   В тусклом свете пучка искр успел увидеть мелькнувшую перед глазами серую молнию и тут же почувствовал резкую боль на лице. Упустив кресало на пол, он схватился за лицо руками и сразу ощутил под ними, что-то мягкое. Крыса! Отбросил, но тут снова в него впились десятки коготков и тонкие зубы начали терзать тело. Он их сбрасывал, но зверьки с еще большим остервенением рвали его лицо и руки. Они добрались уже и до горла, и его охватил безотчетный ужас. Он закричал, не думая о последствиях.
   Служанка, спавшая под дверью госпожи, услышав в ночной тишине истошный вопль человека, выбежала на улицу, с целью узнать у сторожа об источнике крика, но его на месте не оказалось. Она, обеспокоенная, вернулась в дом и прошла на половину госпожи, чтобы разбудить ее. Даже в темноте было видно, что покрывало залито чем-то черным. Приблизилась и в ужасе увидела кровь! Дико закричав, выбежала из дому и устремилась куда-то по улице.
   Теперь вопли человека, терзаемого крысами, перемежались с визгом перепуганной женщины. Только мертвые могли не откликнуться на этот ужасный дуэт.
   Со всех концов крепости сбегались люди. Женщину схватили, но она забилась в истерике и не могла ничего вразумительного сказать. Конча узнал служанку госпожи и устремился к ее дому. В свете факелов, увидел  Джанике убитой.
   Не задерживаясь здесь, он метнулся из комнаты и сразу направился к хранилищу, откуда доносились странные звуки К этому времени Мустафа, одолеваемый крысами, уже не кричал, а громко стонал. От света факела зверьки разбежались по углам, оставив нарушителя их покоя поверженным на пол.
   По повелению Метисултана могилу Джанике начали вырубать рядом с местом захоронения ее деда Хаджи-бека, а ее убийцу привели к нему на допрос.
   Старик с ненавистью смотрел на представшего перед ним человека, посмевшего поднять руку на саму царицу Кырк-Ора. Лицо и одежда его были окровавлены.
   - Ты почему это сделал? - спросил Метисултан
   Мустафа, несмотря на то, что был в самом плачевном состоянии, решил не выдавать мурзу Кублая. От него зависело благополучие его семьи, а ему самому все равно один конец - смерть.
   - Мне нужен был ключ от двери в килар, где хранились деньги, - невнятно ответил он, потому что губы болтались клочьями, а само лицо страшно болело от каждого их движения.
   - Больше ты ничего не хочешь сказать?
   - Нет.
   Метисултан, обращаясь к Конче, спросил:
   - Ворота закрыты?
   - Мы их не открывали с ночи, господин.
   - Пусть они еще долго будут закрытыми. Чем позже внизу узнают о смерти Ази-Джанике, тем лучше. Отправь этого человека обратно в килар. Он туда стремился, пусть там и умрет.
   Услышав приговор, Мустафа содрогнулся всем телом и, преодолевая боль, проговорил:
   - Господин, не отправляй меня туда! Я за это скажу тебе кто подослал меня убить байбике.
   - Говори без всяких условий.
   - Но пообещай, что не отправишь меня к крысам! Я не молю о пощаде, но не отправляй меня туда!
   - Говори, нечестивец!
   - Ты не отправишь меня к крысам?
   - Мне не нужны твои признания, - в гневе воскликнул Метисултан, - ими не воскресишь человека! Уведи его! - приказал он Конче.
   Мустафа пытался сопротивляться, но его огрели плетью, и он понял, что это бесполезно.
   Вскоре из килара снова понеслись вопли, но столпившийся возле него народ слушал их молча, понимая, что этот человек, убивший любимую байбике, заслужил такую страшную смерть.
   Во второй половине дня могила была готова и к ней на носилках принесли тело царицы Кырк-Ора, завернутое в зеленый саван. Вопреки правилам, все население крепости, в том числе и женщины, сошлись к месту погребения. Не плач, а вой стоял над толпой, заглушая торопливое чтение сур Корана.
   Уже глубокой ночью, когда тело Мустафы сбросили с обрыва, Метисултан и Конче встретились в осиротевшем доме Джанике.
   - Нужно сообщить о случившемся горе Хаджи-Гирею, - сказал старик.
   - Позволь, господин, мне самому отправиться туда.
   - Подумай, Конче, кто тогда будет охранять крепость? Кублай спит и видит  как овладеть ею. Если он узнает о смерти несравненной и о твоем отсутствии, то не преминет этим воспользоваться. Посылай кого угодно, но сам оставайся.
   В эту же ночь небольшой отряд, с заводными конями был отправлен в Литву для оповещения хана о смерти Ази-апте. Он с боем прорвался через перешеек и это послужило для Кублая знаком того, что царица мертва, а Мустафа убит. Он вынул из-за подушек кисет, который показывал Мустафе, и, удовлетворенно подбросив его на ладони, велел отнести в дом Мустафы.

                ГЛАВА IV
                В КЫРК-ОРЕ
   Если сказать, что Хаджи-Гирей был потрясен известием о смерти Джанике, то это будет преуменьшением. Он был убит. С широко открытыми глазами он немо уставился в одну точку. Сидевший рядом с ним Басыр, махнул рукой посланцу из Кырк-Ора, чтобы тот вышел из юрты. Не гоже посторонним видеть глубокие переживания вершителя судеб.
   - Уйдите все, - едва слышно прошептал хан.
   Басыр вышел, за ним последовали слуги. Хаджи-Гирей сразу же упал на подушки и зарыдал, с трудом сдерживая, рвущиеся наружу вопли. Он никогда не испытывал такого горя. Ему и в голову не могло прийти, что Ази-апте, как и все люди на земле, смертна.
   Когда прошел первый приступ горя, он провел по мокрому лицу рукавом халата и снова замер, уставившись немигающим взором в дымовое отверстие. Он не видел нависшее над юртой серое небо, готовое исторгнуть заряд снега, но ему все равно стало зябко и он задрожал мелкой дрожью. Вспомнил, что в доме у Ази-апте зимой всегда была тепло.
   Поднявшись с подушек, он вытер белой холстиной мокрое лицо и хлопнул в ладоши. В юрту вошел слуга.
   - Пусть все войдут, - приказал он.
   Входящие низко кланялись и, не поднимая головы, чтобы не смотреть в лицо хану, садились по местам. Посланец Кырк-Ора, Ейтяк, как и прежде, остался стоять у порога напротив господина.
   - Расскажи как это случилось, - велел хан.
   - Это было ночью. На страже у дома госпожи стоял Мустафа. Он пробрался в ее спальню и убил ударом ножа в горло. Потом выкрал ключ от килара и пробрался туда. На него набросились крысы, и он начал кричать. Его крики услышала служанка. Она проснулась и увидела, что ее госпожа убита. Тогда закричала и она.
   Их крики подняли всех на ноги. Конче побежал в дом госпожи, а я вскочил в склад и обнаружили там Мустафу, облепленнго крысами. От света факела и моего крика они разбежались. Мустафу потащили к Метисултан-аге. Тот был очень зол на убийцу, поэтому велел отправить его обратно на съедение крысам.
   - Убийца говорил, зачем он это сделал? - спросил Басыр.
   - Сказал, что позарился на золото. Правда, когда услышал приговор, то хотел что-то добавить, но ага не стал его слушать.
   После небольшой паузы Басыр с неудовольствием заметил:
   - Погорячился старик, - но тут же предложил: - Позволь, мой хан, позвать сюда онбаши Файзы. Если помнишь, Мустафе было приказано вернуться сюда, но он остался в Крыму. Файзы что-то говорил мне об этом, но я тогда не особенно внимательно слушал.
   Кивок головы, и слуга побежал разыскивать онбаши.
   Вскоре тот вошел в юрту и остановился у порога.
   - Скажи, Файзы, - спросил темник, - Мустафе было приказано вернуться с тобой, но ты его оставил в Кырк-Оре. Почему?
   - Он, господин, серьезно заболел и байбике велела не ждать пока он выздоровеет.
   - Что с ним было?
   - Исал, господин. Я так думаю, что он объелся жирного барашка когда заезжал к своей семье в Солхат.
   - Ты отпускал его?
   - Да, господин. Он сказал, что давно не был дома. Да и мне он больше не нужен был. Я и отпустил его на один день.
   - Скажи, Ейтяк, Мустафа долго болел?
   - Я и не знал, что с ним такое было, - ответил посланец с Кырк-Ора.
   В юрте установилась тишина. После паузы Басыр спросил Файзы:
   - Расскажи как ты проходил через Оркапы?
   - Туда, господин, я пробрался после того как остановили Мустафу и патруль отъехал от того места, так что ни я их, ни они меня не видели. А вот сюда я ехал один и днем. Меня заметили сразу. Они еще не приблизились ко мне, как я прокричал им как учил Мустафа, и они сразу повернули обратно.
   - Что ты кричал?
   - Передайте привет моему другу Тинбеку!
   - Это похоже на пароль, - заметил Басыр.
   - Да, господин. Мне тоже так показалось.
   Темник посмотрел в сторону Хаджи-Гирея, ожидая, что тот захочет высказаться, но он молча смотрел в одну точку. Тогда Басыр сказал:
   - Похоже, мой хан, нас обвели вокруг пальца.
   Не дождавшись ответа на свой вывод, продолжил:
   - Мустафу подослали к нам, и он об этом пытался рассказать Метисултану, но тот не стал его слушать. Мы знаем как бдительно охраняется Оркапы. Предатель был простым воином, даже не онбаши, но он, оказывается, знал очень важный пароль. Не иначе ему шепнули его не для того, чтобы он беспрепятственно проходил Оркапы, а для того, чтобы вошел к нам в доверие. И все это, мой хан, было подготовлено в Солхате.
   Наступила тишина и все присутствующие уставились на Хаджи-Гирея. Они видели как потемнело его лицо и как часто оно передергивалось судорогой. Никто до этого такого не наблюдал. Наконец хан резко выпрямился и начал говорить не своим мягким и чуть приглушенным голосом, а каким-то скрипучим и громким.
   - Хватит отсиживаться в Литве! Что мы тут высидели, кроме того, что потеряли самого дорогого нам человека! Готовь, Басыр людей. Завтра снимаемся и помчимся в Крым. Первое, что я сделаю, это сожгу Солхат - змеиное гнездо наших недругов. За голову Кублая плачу 200 акча, если его представят мне живым - 300! Все! Завтра с рассветом уходим!
                ***
   Оркапы войско Хаджи-Гирея прошло, как свет сквозь тьму. Заставы и засады были сметены без малейшей остановки. Уже в Крыму вперед и по флангам была выслана разведка, в обязанности которой входило уничтожать всех встречных. Благодаря этому и скорости передвижения Солхат был захвачен врасплох.
   Воины хана устремились через открытые ворота и вскоре город запылал. На штурм дворца наместника была выделена особая группа и Кублай был пленен. По приказу хана его привязали к седлу и под охраной повезли в Кырк-Ор, куда направился и Хаджи-Гирей.
   Конче доложили, что к Биюк-капу приближается группа всадников в количестве не менее ста человек. Для гарнизона крепости такой отряд мог представлять серьезную угрозу, и ее начальник объявил тревогу.
   С башни Биюк-капу в сторону дороги были нацелены стрелы и дротики. Не доезжая шагов триста до ворот отряд остановился и к ним направился одинокий всадник. Это был Ейтяк. Приблизившись, он залихватски крикнул:
   - Вы узнаете меня, лодыри?
   С башни ответили:
   - Как не узнать любителя крепкого кумыса.
   - Вы видите, что за моей спиной стоит отряд во главе с великим ханом Хаджи-Гиреем! Открывайте же ворота, лентяи!
   - Не можем, Ейтяк. Начальник приказал никому не открывать, даже если сам пророк, да прославится его имя, посетит нас.
   - Так зовите быстрее Кончу!
   - Он уже здесь, - крикнул тот, выглядывая из-за парапета. - Попроси Ейтак, подъехать сюда самого хана.
   Воин ругнулся и повернул коня к оставленной группе. От нее отделился всадник и Конча убедившись, что перед ним его господин, приказал открыть ворота.
   Более грустной встречи, чем встреча Хаджи-Гирея с Метисултаном, трудно себе представить. Двое мужчин, один старый, а другой молодой, в едином порыве обнялись и, уткнувшись друг другу в плечи, горько рыдали. Все, кто был рядом, не могли удержаться от слез.
   Вскоре рыдания охватили весь город. Это были всеобщие поминки по уважаемой и любимой государыне. Затем всеобщий плач перешел в моление. И постепенно горе отлетело и так легко всем стало на душе, будто ангелы опустились на эти камни и молились вместе с ними за упокой души мученицы Джанике.
   После небольшой беседы с Метисултаном, Хаджи-Гирей приказал привести к нему солхатского пленника. Тот вошел в комнату и остановился у порога, не пытаясь пасть на колени. Хан нахмурил брови и Кублай, получив увесистый удар в затылок, упал плашмя и уткнулся лицом в ковер.
   - По твоему приказу убили Ази-Джанике? - спросил хан.
   - Я слышал она сама себя убила.
   - О, собачий сын! - воскликнул Метисултан, - как ты мог сказать такое?!
   Кублай промолчал.
   - Разве ты не знаешь, что душе подобает умирать только с дозволения Аллаха? - продолжал старик.
   - Я это твердо знаю, - последовал ответ, - поэтому и лежу перед вами. А так мог несколько раз убить себя, до того как меня схватили.
   - Подожди, Метисултан, - попросил хан, - а то допрос превратиться в богословский спор. Так ты, Кублай, утверждаешь, что не подослал сюда Мустафу для убийства Джанике?
   -Утверждал и утверждаю!
   Хаджи-Гирей посмотрел на Метисултана и в его взоре был заметен упрек: почему как следует не допросил убийцу, почему поспешил с его казнью? Лицо старика покрылось гневным румянцем, и он, метнув злой взор в сторону пленника, сказал:
   - Недавно на этом месте стоял Мустафа и тоже не хотел говорить правду, но когда узнал какая смерть его ожидает, то сразу заговорил. Ты хочешь знать что испугало этого убийцу?
   - Вы все равно меня убьете.
   - Правильно, но смерть смерти - рознь. Одно дело тебе быстро пронзят сердце или отсекут голову, а другое тебя отдадут на съедение крысам.
   В комнате наступила недобрая тишина. Один выбирал себе способ отправиться в чертоги Аллаха (все мы, грешные, считаем себя достойными рая), а другие надеялись, что им удастся запугать преступника и получить от него нужные признания.
   - Что вы хотите знать? - спросил Кублай.
   - По твоему приказу убили Джанике?
   - Это шайтан попутал меня. До приезда из Кафы одного фряга, я и не помышлял о ее убийстве. Это он уговорили меня убить эту достойную женщину.
   - Зачем это нужно было Кафе?
   - Они боялись, что лишившись тебя, Хаджи-Гирей, она вздумает поставить в Крыму нового хана. Им лучше иметь дело с Сеид-Ахметом, чем с кем другим, поставленным ею.
   Удовлетворившись ответами, Хаджи-Гирей вызвал Конче и сказал ему, показывая на Кублая:
   - Этот человек сознался в своих злодеяниях и достоин смерти. Отсеки ему голову.
   Конче начал вынимать саблю, пристально посматривая на жертву. Метисултан, всполошившись, воскликнул:
   - Только не здесь! Отведи его подальше и сделай так, чтобы его голова улетела в обрыв раньше тела.
   Совершив суд над Кублаем они пошли к могиле Джанике, и Хаджи-Гирей поклялся на ней, что отомстит всем, кто виновен в ее смерти.   
   Вскоре войско хана устремилось к Кафе. Пылающие аванборги стали сигналом того, что в Хазарии власть переменилась. Огорченный консул направил морем к хану ногаев тайного гонца с известием, что в Крыму властвует Хаджи-Гирей, а сам начал думать как избавиться от такой напасти.
   Чтобы сжечь слободские лачуги у Хаджи-Гирея сил хватило, но он поставил перед собой задачу захватить и сам город. Басыр понимал, что ханом руководит не трезвый расчет, а жажда мести, поэтому старался внушить ему мысль, что эта затея очень опасна. Ведь у них не хватает людей даже для того, чтобы обложить весь город, поэтому о каком штурме может идти речь? Хан не хотел его слушать. Он разослал гонцов ко всем карачеям с требованием немедленно прислать к стенам Кафы все, имеющееся у них войско, и стал ждать.
   Ответы он получил быстрее, чем предполагал. Все они были одинаковы: у крымских беев нет войск. Это был знак неповиновения.
   - Чем мы еще можем насолить Кафе? - спросил Хаджи-Гирей у Басыра, когда стало ясно, что нужно уходить.
   - Мой хан, будем довольны тем, что смогли уже сделать и давай уйдем, пока за спиной у нас не стоит войско Сеид-Ахмета
   - Нет, Басыр, я еще не напился их крови! Какое зло мы еще можем им сотворить?
   - Когда здесь был эмир Эдигей, то ему предлагали перекрыть городу доступ к воде и так вынудить фрягов сдать город, но когда выяснилось, что никто не знает откуда и как поступает в город эта вода, он отказался от этой затеи. Тогда у него было в сотню раз больше войска, чем у тебя сейчас.
   - А это хорошая мысль, - сказал Хаджи-Гирей. - Мы разрушим трубы и лишим город воды, но не для того, чтобы захватить его, а только чтобы навредить ему.
   Уговоры Басыра не терять времени на пустую затею, не возымели действия. Хан приказал искать людей, которые знали бы как приходит в город вода. Но эти сведения оказались строгой тайной итальянцев и жители аванборгов не были в нее посвящены. После недолгих раздумий, хан решил совершить обманный уход от стен города и, дождавшись когда из ворот будут выходить люди, захватить их и докопаться до нужных сведений.
   Так и было сделано. С шумом небольшой лагерь татар снялся с места и скрылся по направлению Солхата. В городе допускали, что это уловка, поэтому из двух ворот выпустили сначала вооруженных людей и только после этого комиссию, которая должна была подсчитать ущерб, нанесенный набегом татар. Генуэзское войско пошло к границам аванборга, а чиновники занялись своей печальной работой.
   Татары вернулись, но встретили яростное сопротивление. По численности силы были примерно равны, но боевой задор, вызванный злостью, за понесенные унижения, был на стороне фрягов. Кроме этого, увидев, что татары вернулись, консул послал на выручку еще и отряд конницы.
   Хаджи-Гирей участвовал в сражении и был ранен вражеским копьем в левое плечо. Басыр, убив копьеносца, передал хана на руки своим людям и приказал отступать. Сам же, с небольшой группой воинов, стал яростно отбиваться от наседавшего врага, желая дать хану возможность подальше уйти от места боя.
   Генуэзцы, не желая нести лишние потери, прекратили наскоки на этих сумасшедших. Они окружили отряд и начали расстреливать его издали. Татары, как обезумевшие волки, бросались то в одну, то в другую сторону, но везде встречали противодействие более сильного противника. Весь отряд Басыра был истреблен. Тут же сложил голову и сам великий воин.
   Потерявшего сознание Хаджи-Гирея, ускоренным шагом везли к Солхату в надежде найти там врача и вынуть из тела хана лезвие копья, вошедшее под левую ключицу и вышедшее со спины. Город встретил ханское войско запустением, вызванным предыдущим набегом. Но где оставшиеся в живых люди? От древнего старика удалось узнать, что жители города следили за передвижениями войска и когда увидели, что оно возвращается, предпочли покинуть город и спрятаться на ближайших лесистых холмах.
   Потеряв надежду чем-либо помочь хану в этом мерзком городе, Конче приказал двигаться в сторону Кырк-Ора, послав вперед гонца с требованием выслать на встречу его отряду врача с необходимыми медицинскими припасами. Здесь он узнал от воина, чудом вырвавшегося из окружения, что Басыр погиб.
                ***
   Хаджи-Гирей открыл глаза и увидел черноту. Подумал, что ослеп. Перевел взгляд на окно и узрел звездное небо. Стало легче. Рядом кто-то слегка посапывал. Рука нащупала женщину. От прикосновения она проснулась и сразу же вскочила на ноги. Это была Айше.
   - Ты чего испугалась, дурочка? - спросил он тихим голосом.
   - Извини, господин мой, за то, что уснула. Я не должна была это делать.
   - Когда еще спать, если не ночью?
   - Нет, господин, я должна была ухаживать за тобой. Ведь ты был так плох. Ты не открывал глаза и все время просил воды.
   - Успокойся, Айше. Видишь я живой и снова хочу пить. Но дай мне не воды, а кумысу. Он подкрепит мои силы.
   - Я сейчас, - сказала жена и выбежала из спальни.
   Хаджи-Гирей долго тянул из чашки прохладный и вкусный напиток. Насладившись им, он передал посуду жене и, прикрыв глаза, начал вспоминать. Всплыло в памяти разгоряченное боем, оскалившееся лицо генуэзца и его замах копьем. Один миг, как завороженный, смотрел на тусклое лезвие хан, попытался отклониться от броска, но не успел. Железо без труда воткнулось в его тело и больше он ничего не мог вспомнить.
   - Я давно так лежу? - спросил он.
   - Два дня и две ночи, господин.
   - Расскажи что было.
   - Люди говорят, что тебе нужно опять уходить из Крыма.
   - Кто говорит?
   - Метисултан говорил.
   - А Басыр что говорит?
   - Он убит, господин, - после паузы ответила Айше.
   Хан резко приподнялся с постели и застонал от резкой боли. Жена бросилась к нему, но он отстранил ее здоровой рукой.
   - Откуда знаешь?
   - Это все знают.
   В голове зароились панические мысли. Как он теперь будет жить без Джанике и без Басыра? Кто поддержит? Кто даст хороший совет? Кто остановит от неправильных действий, кому пожалуется? Он с ужасом подумал, что теперь самому придется принимать все важные решения. Теперь нет людей, которые могли с ним спорить и не соглашаться. Это они уберегали его от многих ошибок. Кто теперь это будет делать?
   - Как он погиб?
   - Говорят, он отправил тебя, а сам остался, чтобы позволить увезти тебя подальше. Там его и достала стрела.
   В окно стал пробиваться свет и Хаджи-Гирей смог рассмотреть лицо своей жены. Оставлял совсем девчонкой, а сейчас перед ним, хоть и молодая, но уже зрелая женщина. Лишенное помады лицо было естественной желтизны, сквозь которую пробивался робкий румянец. Черные глаза резко контрастировали с желтоватыми белками, а легкие веки, окантованные густыми ресницами только подчеркивали их красоту. У него сжалось сердце - неужели опять расставаться?
   - Где мой сын? - спросил он.
   - Доулет спит на моей половине, господин.
   - Не называй меня так. Зови мужем.
   - Хорошо, мой муж. Но я еще не привыкла к тебе.
   Хаджи-Гирей привлек к себе жену так, что ее голова легла на больное плечо. Это вызвало легкую боль, но он не стал отстранять ее, а наоборот прижал крепче. Усилившаяся боль была ему приятна как искупление от невольных грехов.
   Наутро, к радости домочадцев, Хаджи-Гирей встал с постели и вышел из дому. Первым он увидел Ейтяка, который охранял дом господина. Приказал позвать Метисултана и Конче. Прошел по улице, чувствуя легкое кружение головы. Встречавшиеся кланялись и желая благополучия и здоровья молодому хану.
   Когда он вернулся в дом, то его уже ждали Метисултан и Конче. Слуги принесли пищу, и они, воздав хвалу Аллаху, принялись за еду.
   - Я слышал, Метисултан, что ты опять прогоняешь меня из Крыма, - проговорил хан, улыбаясь старику.
   Тот чуть не поперхнулся едой, чем совсем развеселил господина. Конча, не привыкший к присутствию на столь высокой трапезе, воздержался от проявлений веселости и был вознагражден одобрительным взглядом старика.
   - Не совсем так, - ответил, откашлявшись, Метисултан, - не я выгоняю тебя, а обстоятельства. У нас совсем мало войск. Карачеи, боясь мести Сеид-Ахмета, отказываются тебе помогать. Со дня на день можно ждать здесь ногайское войско. Тебе придется закрыться в Кырк-Оре и терпеть массу унижений. И главная беда в том, что тебе отсюда уже не выбраться.
   - А ты как думаешь, Конча?
   - Я думаю как ты, хан. Как скажешь, так я и поступлю.
   - Совсем плохой ответ, Конча.
   Увидев смущение на лице воина, Хаджи-Гирей разъяснил:
   - Для простого бойца ответ хорош, но для тебя, Конча, он совсем плохой. Я позвал тебя сюда, чтобы объявить свою волю. Отныне, Конча, я делаю тебя мурзой и назначаю туменбаши моего войска. Пусть у меня сейчас мало войска, но со временем, надеюсь, будет десять раз по десять.
   - Ты назначаешь меня вместо Басыра, великий хан? - не удержавшись, воскликнул облагодетельствованный воин.
   - Ты правильно меня понял.
   - О, это великая честь, господин!
   - Не только честь, но и ответственность, мурза. Мне нужен такой помощник, чтобы не боялся противоречить мне и тем более не боялся принимать решения и давать советы. Вот почему твой ответ и показался мне плохим.
   - Если хочешь знать мое мнение, господин, то я согласен с агой. Наши враги сильнее нас, поэтому следует держаться от них подальше.
   Хаджи-Гирей удовлетворенно кивнул головой и взялся за чашку с кумысом.
   - Как я понял, господин, - сказал Метисултан грустно, - ты забираешь у меня Конче.
   - Ты правильно меня понял, уважаемый ага.
   - Тогда вот что я тебе скажу, мой хан, забирай с собой и те сокровища, что были накоплены моим отцом и эмиром Эдигеем. Теперь их некому будет защищать, да и тебе они будут нужнее.
   - Я понимаю тебя, ага, но Кончу не могу оставить. Ему нужен простор, а мне помощник. Взамен я оставлю тебе сотню воинов во главе с Ейтяком. Он уже неплохо показал себя и еще покажет. Деньги же я возьму. Я удивляюсь как это еще на них не позарились люди Сеид-Ахмета. А сейчас, мурза, продумай как разместить на телегах то сокровище, которое отдает нам ага. О том, что они будут загружены золотом и серебром должны знать как можно меньше народу. Сделай так, чтобы завтра утром все было готово к походу
   Конча вскочил с места.
   - Разреши выполнять, великий хан?
   Получив разрешение он направился к двери, но возле нее резко остановился.
   - Великий хан, - обратился он, - но там крысы.
   Хаджи-Гирей улыбнулся.
   - Ты их боишься?
    Конча смущенно пожал плечами.
   - Они меня не знают, господин, и бросятся защищать добро, а байбике так их любила.
   - Он прав, Хаджи-Гирей, - сказал Метисултан, - этих крыс нельзя убивать. Джанике нас бы за это осудила. Позволь я пойду туда и успокою их. Они меня знают.
   - Подожди. Конча, иди пока готовь обоз.
   Когда Конча вышел, хан сказал Метисултану:
   - Мы тут говорили и как-то получилось будто бы ты остаешься здесь. А я, ага, предлагаю тебе уехать со мной.
   - И оставить Кырк-Ор на разграбление? Согласись, что только я могу предъявить свои права на это место. Уйду, и оно станет ничьим. Представляешь, сколько охотников на него появится?
   - Ты, пожалуй, прав. Но учти, Айше с сыном я заберу.
   - Вижу ты надолго покидаешь нас.
   - Как получится. Обстановка сложная. Я не верю в то, что карачеи быстро поумнеют, а без их доброй воли, сам понимаешь, мне в Крыму не удержаться. В Польше новый король - Владислав, сын Ягайло. Ему не до моих забот. В Литве слабый князь Сигизмунд. Он себе не может дать толку. Спасибо уж за то, что не гонит меня со своих земель, ну а помощи от него ждать не приходится. Остается рассчитывать на свои силы. Если довезу добро до Литвы, то смогу заняться комплектованием армии. Сколько на это уйдет времени? Не знаю. Сколочу войско и тогда направлюсь не в Крым, а на Дон, где буду громить Сеид-Ахмета. Если справлюсь с ним, то и карачеи признают меня своим ханом. Вот какой окольный путь, Метисултан, мне предстоит проделать.
   - Хватило бы на это моих оставшихся дней, - вздохнув, сказал тот. - Самым большим моим счастьем будет дождаться тебя, Хаджи-Гирей.
   Утром хан посетил могилу Джанике и поклялся, что возрадует ее в чертогах Аллаха своими победами. Еще он поклялся, что возведет над ее могилой прекрасное дюрбе, и люди будут еще долго чтить ее память.
   Под охраной Кончи тяжело груженый обоз двинулся к Оркапы. Чуть позже и Хаджи-Гирей покинул Кырк-Ор. Жители крепости столпились у обрыва и с грустью следили за уходящим вдаль войском. Метисултан видел как мало у хана осталось людей и подумал, что вряд ли дождется счастливого часа его возвращения.

                ГЛАВА V
                ОШИБКА СЕИД-АХМЕТА
   Сеид-Ахмета бесила необходимость повторять то, что когда-то им уже было сделано. Совсем недавно был захвачен этот беспокойный клочок земли, называемый Крымом, а сейчас предстоит снова его завоевывать.
   По доносам, у Хаджи-Гирея было настолько большое войско, что он осмелился обложить Кафу. (Кто мог знать, что это была авантюра, стоившая жизни Басыру?) Поэтому ногайскому хану пришлось изрядно потрудиться, чтобы собрать с обширных просторов кипчакской степи достаточное, по его разумению, войско.
   Под звуки дудок и барабанов армия ногайского хана двинулась к Оркапу. Но вскоре, высланная вперед разведка, доложила, что из Крыма совсем недавно вышла большая группа всадников, оставившая на сырой земле бесчисленное количество следов. Среди них были глубокие колеи телег, что говорило о том, что вышедшее с полуострова войско увезло с собой немалую поживу.
   Последнее сообщение особенно сильно рассердило ногайского хана и он поклялся, что вспомнит это карачеям. Как могли они, его вассалы, беспрепятственно выпустить из Крыма обоз с добычей?
   Именно этот вопрос и задал Сеид-Ахмет карачеям, когда собрал их в шатре неподалеку от разрушенного Солхата. Они не торопились с ответом, они переглядывались. Взгляды непроизвольно скрестились на Мамаке, сыне недавно умершего Мухаммада Ширина. Сказалась давняя привычка, во всех сложных ситуациях, прислушиваться к голосу Ширинов. Мамаку, в свою очередь, не на кого было опереться, и он вынужден был отвечать.
   - Великий хан, - сказал он, - появление Хаджи-Гирея было для нас великим потрясением, и мы не знали падать ниц перед ним или браться за оружие. Но он нас не трогал…
   - Вам мало того, что он сжег Солхат и убил моего наместника? - зло спросил Сеид-Ахмет.
   - Мы собирались на него напасть, великий хан, но он нас опередил, убравшись из Крыма.
   У хана побелели глаза от гнева, морщинистое лицо перекосилось, а пальцы, унизанные перстнями и обхватившие поручни походного трона, задрожали от напряжения.
   - Вы собирались! - повторил он злобно. - Хорошо! Можете не спешить и сейчас!
   Глаза его заметались по лицам присутствующих на Совете и остановились на туменбаши Кошаке, маленьком, толстом человечке.
   - Кошак!
   Тот вскочил на ноги и тут же бросился ниц перед троном повелителя.
   - Поднимись, - приказал хан, - и осмотрись. Видишь вон там расположились мои вассалы - крымские карачеи. Ты сейчас слушал их лепет. Их там пятеро. Возьми свой тумен раздели его на пять частей и направь каждый отряд в гости к этим карачеям. Пусть скажут там, что их хозяева пируют у меня, и они, желая сделать хану приятное, пригласили его воинов порезвиться в их владениях. Они могут там пробыть до того времени пока ты их не отзовешь. Убивать, конечно, никого не надо, но и стесняться не следует. Уж очень добренькими они оказались для моих врагов, так пусть теперь их гостеприимство распространится и на моих воинов.
   - Как я узнаю, великий хан, где их владения?
   - А их слуги зачем? Пусть каждый карачей выделит тебе своего представителя, и они приведут наших воинов куда надо.
   - Понял, великий хан! - радостно воскликнул туменбаши и вприпрыжку устремился к выходу.
   Его провожали веселые напутствия сановников Сеид-Ахмета и мрачные взгляды карачеев. Барын, перенесший много унижений от своего «друга» Мухаммада, теперь нашел повод отыграться на его сыне. Он зашептал ему, брызгая слюной:
   - Ты, надутый индюк, не в пример отцу своему, убог мыслью. Разве так разговаривают с ханом? Зачем всегда лезешь вперед?
   Мамак, потемнев лицом, не отвечая на упреки, угрюмо молчал. Хан же продолжал излагать свои мысли:
   - Этот шелудивый пес, который назвался Гиреем, чувствует себя здесь хозяином благодаря вашему преступному равнодушию. Сегодня я даю вам бескровный урок, завтра, если это повторится, я нанесу вам более существенные потери. Как это будет выглядеть, вы увидите на примере Кырк-Ора. Хотя, нет…
   Сеид-Ахмет хлопнул ладонью по своим же губам и они расплылись в широкой улыбке.
   - Нет, не я разрушу это змеиное гнездо, а вы, карачеи, своими же руками уничтожите его! - воскликнул он. - Там ни один человек не останется живым, ни один дом целым! А чтобы так и вышло, за вашими действиями будет наблюдать туменбаши Кошак. Но это чуть позже, сейчас же ешьте-пейте, но из лагеря ни шагу. Вернется Кошак, доложит о вашем гостеприимстве, вот тогда и возьметесь вместе с ним за Кырк-Ор.
   Сеид-Ахмет замолчал и, прикрыв глаза мясистыми веками, вслушивался в одобрительный гул, раздавшийся под сводом шатра. Карачеи молча терпели издевательские реплики придворных хана.
   После званного обеда их, донельзя униженных, унизили еще больше, поместив всех на ночь в одну юрту. На войлоках, брошенных прямо на землю, карачеи расползлись подальше друг от друга. Наибольшая пустота, как символ глубочайшего презрения, была около Ширина.
   Тот с горечью заметил это, но не стал домогаться  людской любви, а обратился за пониманием к Аллаху. Став на колени, он начал молиться. Остальные карачеи, один за другим, последовали его примеру и скоро юрта наполнилась невнятным бормотанием. Им некуда было спешить, им ни с кем, кроме Всевышнего, не хотелось говорить, поэтому молитвы были неспешными и длинными.
   Но всё, даже взывания к Аллаху, имеет свой конец. Один за другим они замолкали и, продолжая находиться в согбенных позах, углубились в свои печальные мысли. И уже когда темнота совсем сгустилась, раздался голос старика Мансура.
   - Вот сижу и думаю. Сеид-Ахмету мало наших унижений, он решил связать нас с собой еще и кровью.
   После долгого молчание откликнулся Барын:
   - Он лишил нас выбора.
   - Нам некуда отступать, - добавил Аргын, владелец восточных степей.
   - Да, Хаджи-Гирей не простит нам предательства, - заметил Яшлав.
   Снова наступила тишина. Все ждали что скажет Ширин. Но тот медлил, боясь снова попасть впросак. Кто-то недовольно проворчал:
   - Молчишь, Мамак? Вот сейчас мог бы и высказаться.
   Мамак последовал совету.
   - Я согласен, - сказал он, - Хаджи-Гирей будет нами очень недоволен. А он вернется обязательно. За те деньги, что он увез с собой, можно не только Крым прибрать к рукам.
   - Так что же делать? - раздался из темноты чей-то растерянный голос.
   - Это вы меня, убогого мыслью, спрашиваете? - нарочито зло удивился Мамак. - Среди нас есть более достойные. Спросите хотя бы у Барына.
   - Здесь не место для обид, - в ответ заметил тот. - Сейчас решается судьба крымского юрта, который мы и представляем. А твой род, Мамак, самый богатый из нас.
   Часто бывает, что общее горе объединяет не только разных людей, но и заведомых врагов. «Гостевой набег» и принудительное сидение в юрте несколько смягчили застарелые распри карачеев. На этом фоне Хаджи-Гирей казался им с ангельскими крылышками. Мамак, почувствовал свою потребность в этой непростой обстановке, осторожно спросил:
   - Как вам покажется такое предложение? По велению Сеид-Ахмета мы соберем свои силы, чтобы захватить Кырк-Ор, а нападем на него самого?
   - Хорошая мысль, - похвалил Мамака Мансур, - но хватит ли у нас сил, чтобы с ним справиться?
   - Нет, мы не можем так рисковать, - категорически заявил Барын. - Возможно, унижая нас, Сеид-Ахмет только и ждет подобных действий. Расправившись с нами, он только усилит свою власть.
   - Барын прав, - заметил Яшлав, - на наших родах держится Крымское ханство. Мы ошиблись когда отказались поддержать Хаджи-Гирея.
   - Это ты, Яшлав, ошибаешься сейчас, - возразил Аргын. - Нам под Кафой была уготовлена общая могила. Это было бы похуже Кырк-Ора.
   - И вот мы пришли к тому, с чего начали, - продолжал Аргын. - Нас загнали в волчью яму, и мы не можем из нее выбраться.
   - А ты, Аргын, видел хоть одного волка, который бы выбрался из нее живым? - спросил несколько обиженный Яшлав.
   - Что удивляет, уважаемые беи, - проговорил Мансур, - так это то, что в нашем споре мы все правы. Но самым смелым из нас оказался молодой Мамак. Он указал нам выход из «волчьей ямы» - собраться всем в стаю и разом накинуться на зарвавшихся охотников. Внезапность может обеспечить успех, но риск настолько велик, а возможные потери настолько велики, что решиться на это может только безумец.
   В темноте послышались голоса неудовольствия.
   - Тише, уважаемые беи, - продолжал Мансур, - не дайте страже ворваться сюда и, чего доброго, отстегать нас бичами. Я предлагаю более хитрый план. Нам ничего не остается, как подчиниться воле Сеид-Ахмета и напасть на Кырк-Ор, но мы предупредим Метисултана о нападении и будем вяло вести осаду. Усердие будем демонстрировать только перед Кошаком. Одновременно нужно послать к Хаджи-Гирею гонцов с известием о наших делах. Как только он появится со своим войском у Оркапы, мы повернемся и нападем на Сеид-Ахмета с тылу.
   - Опомнись, дорогой Мансур, - возразил Аргын, - Сеид-Ахмет даст нам всего несколько дней на взятие Кырк-Ора, а чтобы Хаджи-Гирею собрать войско нужны месяцы. Давайте не будем заставлять кобылу жеребиться раньше времени, из-за того, что нам ездить не на чем. Давайте делать то, что реально. Предупредим Метисултана и поможем ему запастись водой и пищей, если попросит, дать ему людей. В конце концов Кырк-Ор крепость сильная и взять ее за считанные дни, даже при большом желании, будет невозможно, это не саблей в степи помахать. Кошак в этом скоро убедится. Многочисленность ханского войска здесь не поможет. К воротам  такие узкие подходы, что широкий поток сразу превратится в ручеек, который всегда можно забросать камнями.
   - И все же Хаджи-Гирей должен знать, что мы с ним, - сказал Барын.
   - Будь мы умнее, - снова заметил Яшлав, - то можно было бы поддержать его тогда под Кафой.
   - Не говори ерунды, - возразил Мансур, - я и сейчас под Кафу не дал бы людей.
   - Почему? - спросил Мамак.
   - А потому, что с Кафой надо не воевать, а торговать!
   - И давно ты такой умный стал? - съязвил Яшлав.
   - Поживи с мое - поумнеешь и ты.
   Ночью в юрте стало совсем холодно и это убавило желание спорить. Беи, как простые чабаны, завернулись в кошмы и собрались спать. Уже засыпая, Мамак сказал:
   - И все же Сеид-Ахмет совершил большую ошибку, обидев нас.
   И ничего странного не было в том, что на эти слова никто не откликнулся - они отражали мысли всех карачеев.
                ***
   Кошак доложил Сеид-Ахмету о благополучном исходе принудительного гостеприимства, и тот велел отпустить карачеев, напомнив свой приказ о захвате Кырк-Ора. На это было отведено пять дней.
   Прошли заказанные пять дней, а Кырк-Ор не только не пал, но, наоборот, с каждым днем усердие осаждающих шло на убыль. Кошак видел как вяло бежали к воротам крепости атакующие и как резво устремлялись вспять. Ночью же вообще никаких действий карачеи не предпринимали, ссылаясь на сложные подступы к обоим воротам. Туменбаши понимал несостоятельность их доводов, но никак не мог переломить их, как он думал, преступное нежелание воевать. С этим он и направился к Сеид-Ахмету, в надежде получить более широкие полномочия против карачеев.
   Хан внимательно выслушал своего незадачливого военачальника. Усмехнувшись в седые усы, приказал позвать к себе Мансура. Кошак знал этого молодого человека, который совсем недавно появился среди ногаев, поменяв христианскую веру на ислам. Он пользовался доверием хана, поэтому был неизменным участником обсуждения самых тонких вопросов. Придворные не любили этого неофита и называли его между собой «Мокрогубым» за то, что он часто облизывал губы.
   Мансур появился в дверях шатра и тут же упал на колени.
   - Ты звал меня, великий хан?
   - Проходи, Мансур, - сказал Сеид-Ахмет благожелательно, - и расскажи что ты видел на Кырк-Оре. Скоро ли наш прославленный туменбаши порадует своего хана радостной вестью?
   Кошак понял, что находился под негласным надзором и ему стало обидно за такое недоверие. Мансур же, низко кланяясь, приблизился к ложу повелителя и уселся перед ним на пятки, оставив Кошака за своей спиной. Это еще более оскорбило туменбаши. Он прислушался к ответу «мальчишки». Тот говорил:
   - Все идет как ты задумал, великий хан. Туменбаши постоянно ругает карачеев, но они не стремятся выполнять его требования. Они играючи осаждают, а те со стен крепости игриво замахиваются камушками. И те и другие, великий хан, напоминают мне сонных мух.
   - Ты слышал? - обратился хан к туменбаши.
   - Я только сейчас докладывал тебе, великий хан, то же самое. Позволь мне вести разговор с карачеями с помощью плетей. Они не понимают доброго слова.
   - Как ты думаешь, Мансур, дать ему разрешение?
   - Зачем, великий хан? Ведь все и так идет хорошо.
   - А вот Кошак недоволен.
   - Он не знает твоего плана, великий хан.
   Сеид-Ахмет с удовольствием наблюдал за растерянностью своего военачальника. Тот действительно, несмотря на прохладу в шатре, весь покрылся испариной
   - Не удивляйся, Кошак, - сказал хан, - Мансур прав - все идет хорошо. Когда я первый раз увидел кручи Кырк-Ора, то подумал, что взять эту крепость будет очень трудно. Мы немного посуетились возле нее и пришли к выводу, что лучше не ввязываться в серьезную осаду. Тем более там оставалась дочь Тохтамыша, и я не хотел ее обижать. Сейчас там ее нет, а Хаджи-Гирей нанес мне оскорбление, разорив Солхат, и поэтому заслуживает наказания. Его самого я достать не могу, но досадить ему в моих силах. Я и решил взять Кырк-Ор, вырезать его население и разрушить дома, и все это сегодня же сделаешь ты, Кошак.
   Туменбаши передернул плечами, будто от холода, и, достав из кармана халата холстину, вытер с лица пот.
   - Разве тебе не хочется показать карачеям как надо воевать? - спросил хан миролюбиво.
   - Надо их самих заставить это делать! - зло выкрикнул туменбаши.
   - У тебя было время. Почему не заставил?
   - Они понимают только язык плетей! Разреши, великий хан…
   - Нет, Кошак, этот язык не для карачеев. Зачем нам лишние враги?
   - Они и так враги.
   - Не скажи. В этот раз они не помогли Хаджи-Гирею, и он вынужден был бежать из Крыма. И это хорошо. Я наказал их за то, что они беспрепятственно его выпустили. Они это понимают и впредь будут осмотрительнее. Сейчас же преподнесу им еще один урок. Они поймут, что я могу обойтись и без них.
   - Но, господин, что изменилось? От того, что они толкутся там, крепость не стала более доступной.
   - Ты прав, Кошак, но только отчасти.
   И, обращаясь к Мансуру, сказал:
   - Сядь рядом со мной и расскажи туменбаши об изменениях на Кырк-Оре
   Мансур выполнил указание и, облизнув губы, начал свое сообщение:
   - За пять дней шутовской осады, великий хан, которой руководил туменбаши, находящиеся в крепости, свыклись с мыслью, что им ничто не угрожает. Я не исключаю, что ночью кое-кто из карачеев даже пьет кумыс вместе с Метисултаном. Туменбаши уговаривал их, кричал на них, но они не меняли своего поведения. Возможно и плети не помогли бы.
   - Я тоже так думаю, - вставил Сеид-Ахмет.
   Мансур продолжал:
   - Но нельзя не отметить, великий хан, что мы вплотную приблизились к выполнению твоего плана. Поэтому прошу дать указание туменбаши сегодня ночью подвести к Орта-капу своих людей, приставить к стенам самбуки, взобраться на них и, открыв ворота, ворваться в крепость.
   - Слышал, Кошак?
   Тот заерзал на своем месте и гневно посмотрел в сторону «Мокрогубого»
   - Легко сказать, - зло заметил туменбаши, - где гарантия, что нас не встретят камнями и стрелами?
   - Гарантий нет, - согласился Мансур, - но будем надеяться, что, убаюканные вялой осадой, осажденные не проявят чудеса бдительности и не встретят наших людей дождем камней и стрел. Пусть кто-то запоздало вскрикнет и бросит камень, но это будет последнее, что он сделает перед отправкой на небо.
   - Допустим это так, - проговорил Кошак, - но ты не учел, Мансур, другого. С правой стороны от ворот находится ров. Он прорублен так близко к стене, что на той площадке самбуки не поставишь. С левой стороны стена идет под уклон. Опять самбуки не поставишь - завалятся.
   Мансур покачал головой и грустно посмотрел на хана. Взгляд мог означать только одно: «какие непонятливые у тебя, хан, военачальники». Кошаку же он сказал:
   - Прикажи, туменбаши, у трех лестниц обрезать на нужную длину правые ножки и самбуки ровно станут на эту косину.
   Кошак залился румянцем - было стыдно, что сам не додумался до этого. Саид-Ахмет довольно усмехнулся.
   - Теперь, надеюсь, вопросов нет, - сказал он. - Ты, наверное, понял, что, пока ты воевал с карачеями мы здесь время зря не теряли. Сначала я сам возмущался карачеями, а потом догадался, что их хитрость можно использовать против них же. Посоветовался с Мансуром и решили ждать момента. Тебя специально не ставили в известность - не хотели мешать. Теперь, когда враг усыплен, самое время расправиться с ним.
   Кошак с облегчением вздохнул - хорошо, что это план хана, а не Мокрогубого.
   Карачеев удивило, что так долго нет Кошака. Они привыкли к тому, что он каждый вечер собирал их в своей юрте, которая была разбита в долине, и выговаривал за вялое ведение войны. Дождались темноты, а начальника все не было. Об этом передали в крепость, высказав догадку о падении интереса к осаде. Такое сообщение вызвало ликование в Кырк-Оре.
   Безлунная ночь способствовала Кошаку подвести незаметно свой отряд к Орта-Капу. Нависшие над крепостью тучи усиливали темноту и нельзя было увидеть есть ли на стенах стража. Молча подошли ближе, но камни на головы не посыпались. Даже любящая мать не ведет себя так тихо у кроватки спящего младенца, как воины, несущие лестницы к стене. Они, тихо ступая босыми ногами по камням, ни слова не говоря, приставили лестницы к стенам. Каждую из них двое держали внизу, а трое полезли вверх. Тишина. Спустились вниз и увидели двух сторожей, мирно спящих под воротами. К лестницам подошла подмога, но лезть уже не пришлось - ворота распахнулись и в крепость, с победными криками, ворвалось ногайское войско.
   Встревоженные карачеи выскочили из юрт и стали свидетелями своего позора - перед ними на скале горел город, который они пытались сберечь. В замешательстве они скрипели зубами и невнятно бормотали проклятия.
   На утро Кырк-Ор стал похож на потухший вулкан: слегка  дымили остатки пожарищ.



                ГЛАВА VI
                ЗНАК БЕДЫ
   Тихий, слегка морозный вечер стоял над горой Мангуп, столицей княжества Феодоро. Полная луна, освещая плато, усыпанное снегом, делала его очень похожим на большую четырехпалую ладонь левой руки. Из всех пальцев только отогнутый мизинец виделся здоровым, а остальные будто бы исковерканы ревматизмом. От этого «ладонь» казалась принадлежащей очень старому человеку.
   На свободном от строений пространстве, возле «большого пальца», три мальчика играли в снежки. Это были дети правящего князя Алексея. Старшего мальчика звали тоже Алексеем и ему было 12 лет, Иоанну - 11 лет и Исааку - 10. Недалеко от них находился Михаил - наставник старшего мальчика. Ребята весело перебрасывались снежками, «воюя» каждый за себя.
   Такая разобщенность в какой-то степени была вызвана особенностями воспитания детей в княжеской семье. Старший, который был наследником правящего князя, должен оставаться греком не только по крови, но и по воспитанию, второй, оставаясь греком по крови и православным по вере, получал татарское воспитание. Он должен будет помогать старшему брату в общении с этим народом. Младший воспитывался в караимском духе и должен был ведать столицей, в которой проживает много представителей этого народа.
   Когда мальчикам надоело швыряться снежками, они принялись скатывать снег в  снежные шары, чтобы возвести из них снеговиков. Это вызвало еще большее соперничество и азарт. Не красота сооружений, а их размеры должны были определить победителя. Наиболее решительный и азартный Алексей подбирался к самому обрыву с тем, чтобы воспользоваться не истоптанным еще снегом.
   Михаил заметно обеспокоился его неосмотрительностью и, не дойдя до обрыва два шага, провел ногой на снегу линию и сказал подопечным:
   - Ближе этой черты к краю не подходить!
   Дети послушно отошли в сторону. Минуло немного времени, азарт захлестывал ребят, они испытывали острый недостаток строительного материала, поэтому очертя голову катали по площадке шары в поисках остатков снега. Вот кто-то из мальчишек внезапно вскрикнул, взмахнул руками и посунулся на животе вперед ногами к обрыву. Он судорожно хватался за землю и пальцы оставляли узкие полосы на снегу. Оставшиеся двое замерли на месте и видели как руки брата мелькнули за краем «ладони», и он исчез в бездонной глубине.
.   Михаил, бросившись за ним, тоже заскользил вниз и только, ухватившись за что-то широко расставленными руками, сумел приостановить скольжение. Полежав немного не шевелясь, он перевернулся на живот и тогда выбрался на безопасное место. Мальчики подошли ближе и увидели узкую полоску льда, сходящую за край скалы. Она была очищена от снега и зловеще поблескивала под лунным светом. Откуда тут лед? Ведь дождя не было, а снег только выпал и не таял еще! Откуда лед?
   Воспитатель, наклонившись в сторону обрыва, прислушался, поворачивая голову, как птица, то в одну, то в другую сторону. Бездна хранила молчание. К нему подошел Иоанн.
   - Дядя Михаил, - сказал он, дотрагиваясь до его руки, - там Алексей. Это он туда упал.
   Михаил обернулся и посмотрел в лица мальчиков - от испуга они были белы как тот же снег.
   - Идите за мной, - сказал он детям и быстрым шагом направился к дворцу. Испачканный снегом воспитатель удивил своим видом стражников, несших свою службу на веранде, но они не стали его останавливать - помешало выражение лица Михаила, отражавшее глубокое горе и смятение. За ним, поспешая, топали два княжича. А где третий?
   Михаил вбежал в покои князя без доклада и, упав на колени, воскликнул:
   - Господин, ваш сын Алексей свалился в пропасть!
   Князь не сразу понял весь ужас случившегося.
   - Что, что? - переспросил он, не веря ушам.
   Михаил повторился.
   - Где он сейчас?
   - Там, господин!
   - Что же ты стоишь? - прокричал Алексей, вскакивая с места.
   - Я хотел, господин, бежать туда, но вспомнил, что без вашего разрешения меня все равно за ворота не пропустят.
   - Вели седлать коней! - приказал князь.
   В бешеной скачке они чуть сами не свалились в пропасть когда огибали оконечность Восточного мыса. Подъехали к месту падения. Мальчик темным пятном лежал на белом не топтаном снегу. Опустившись перед ним на колени, Алексей понял, что уже ничем помочь не сможет - снежинки, усыпавшие лицо сына, лежали друг возле друга, не тая.
   Останки мальчика положили в зале на стол и, несмотря на глубокую ночь, во дворце началась печальная суета. Князь, постояв некоторое время над трупом, на негнущихся ногах пошел в свой кабинет.
   Некоторое время сидел за столом, обхватив голову руками и думал о превратности человеческой жизни. Почему старые и немощные живут, а дети, которые еще и пожить не успели, отдают Богу душу? В дверь постучались и послышался голос его матери - Ефросиньи.
   - Алексей, - позвала она, - открой. Мне хотелось бы с тобой поговорить.
   Князь не спеша поднялся и открыл дверь. Он молча стоял в дверном проеме, не отступая в сторону.
   - Пропусти меня, - сказала мать.
   - Я хочу побыть один.
   - Я лучше знаю, что тебе надо, - ответила Ефросинья, решительно отодвигая сына в сторону.
   - Мыкать горе легче вдвоем, - продолжала она, входя в кабинет. - С кем, как не с матерью, лучше всего разделить горе? Пусть твоя женушка этого не понимает, но я-то натерпелась на своем веку.
   Она подошла к столу и увидела, что он пуст.
   - Ты чем сейчас занимался? - спросила она.
   Алексей молча пожал плечами: нужно ли говорить чем занимался отец, только сейчас потерявший сына? Но мать была неотступна.
   - Ты не хочешь разобраться с тем, что случилось? - спросила она.
   Алексей глубоко вздохнул и, садясь за стол, ответил:
   - Я хотел бы побыть один.
   Ефросинья, будто не слыша, что сказал сын, спросила:
   - Где сейчас Михаил?
   - В тюрьме.
   - Прикажи привести его сюда.
   - Мама!
   - Что мама? Делай, что я тебе сказала. И скажи там, если придет Самуил, пусть заходит без доклада.
   - А он зачем?
   - Я его послала осмотреть место откуда упал Алексей.
   - Можно было дождаться утра.
   - Неужели ты еще не понял, что эту беду нам подстроили?
   - Все может быть.
   - Так ты пошлешь за Михаилом или мне самой это сделать?
   Алексей вышел за дверь и распорядился. Когда вернулся, мать сказала:
   - Кто-то хотел, чтобы твой первенец не стал твоим преемником.
   - Кому мог мешать этот мальчик?
   - Алексей, нельзя быть таким наивным. Он не просто мальчик, он твой наследник! - воскликнула мать и продолжала:
   - Это твой отец подал мысль дать будущим внукам разное воспитание. Казалось бы разумное решение…
   - Почему «казалось бы»?
   - А потому, что оно вызвало у татар надежду увидеть на нашем престоле их воспитанника.
   Алексей угрюмо молчал. Мать продолжала:
   - Я так думаю: татары, убрав с дороги наследника - грека, надеются увидеть твоим преемником человека, воспитанного в их духе.
   - Какой абсурд - воскликнул Алексей, - это же все мои сыновья!
   Ему еще больше захотелось остаться одному, но он не мог заставить себя воспротивиться матери, которая с годами становилась все более властной и нетерпимой.
   В кабинет вошел Самуил. Высокая барашковая шапка с загнутым верхом была припорошена снегом, намокшие седые усы угрюмо свешивались вдоль уголков рта. Он посмотрел на заснеженные сапоги и остался стоять у порога.
   - Что ты выходил? - нетерпеливо спросила княгиня.
   - Я видел, госпожа, место откуда упал мальчик.
   - Ну!
   - Там узкая полоска льда, усыпанная снегом. Стоит на нее кому-то стать, как сразу заскользит вниз.
   - Собственно это мы уже знаем со слов Михаила, - заметил Алексей.
   - Да, господин, но я внимательно все осмотрел и понял, что этот лед не возник сам по себе. Кто-то, еще до снега, вылил на это место не менее двух ведер воды.
   - Что я тебе говорила! - проронила княгиня.
   - Какая-то дикость, - пробормотал Алексей. - Допустим это так, но для того, чтобы на этот лед ступил мой старший сын нужно было угадать, что именно он будет здесь играть, что именно он, а не кто другой станет на этот лед.
   - По-твоему, это трудно было подстроить? - спросила мать.
   - Для этого нужно, чтобы Михаил стал и предателем, и убийцей одновременно!
   - Что могло помешать ему?
   Алексей развел руками и посмотрел в сторону Самуила, будто желая от того услышать возражение на заявление матери. Карай угрюмо молчал, внимательно рассматривая лужицу воды, набежавшую на пол от растаявшего снега. Не дождавшись поддержки, князь ответил:
   - Михаил - грек и этим все сказано!
   Ефросинья в свою очередь развела руками и тоже посмотрела в сторону Самуила. Тот же, услышав слова господина, поднял голову и бросил взгляд в его сторону. Княгиня заметила это.
   - Видишь, - сказала она, - как мимоходом можно обидеть преданного нам человека. По-твоему если грек, то не может быть изменником, а любой другой пожалуйста.
   - Как видно, я действительно сказал глупость, - согласился Алексей, - но от меня в таком состоянии трудно ждать каких-то разумных высказываний. Но в пользу Михаила говорит тот факт, что он бросился вслед за поскользнувшимся мальчиком и чуть сам не свалился в пропасть.
   - Откуда тебе это известно?
   - Я поговорил с детьми, и они в один голос рассказывали как воспитатель хотел спасти их брата.
   В кабинет бесшумно вошел комнатный слуга и доложил, что привели Михаила. Ефросинья велела его пока не впускать и, обратившись к караю попросила:
   - Скажи свое мнение Самуил.
   - Мне трудно, госпожа, быть судьей в этом скорбном деле. У меня нет оснований обвинять Михаила, но я согласен с вами, что здесь что-то нечисто. Этот лед не мог возникнуть сам по себе.
   - А мог ли воспитатель как-то преднамеренно подтолкнуть мальчика на него?
   Самуил потоптался на месте, посмотрел на пустующую скамью и только после этого сказал:
   - Позвольте мне сесть, госпожа. Я чувствую предательскую слабость в коленках. Боюсь, что сяду прямо на пол.
   Алексей внимательно посмотрел на своего боевого друга и будто сейчас только заметил, что за годы, прошедшие после войны с генуэзцами, он изрядно сдал. Карай же, получив поспешное разрешение, сел на скамью и снял шапку. Слежавшиеся под ней, тронутые сединой, волосы были мокры от пота. Он пригладил их ладонью и только после этого ответил на вопрос:
   - Взрослый человек, госпожа, может что угодно сделать с ребенком. Я думал об этом когда был на месте трагедии, поэтому внимательно просмотрел переплетение следов и представил себе как все это случилось. Мальчики игрались поодаль от того злосчастного места, но возле льда я видел утоптанный снег, будто кто-то охранял его. А так как, кроме Михаила и детей там никого не было, то значит это был он. Мальчики вздумали делать снежных баб и им стало мало снегу. Они начали приближаться к обрыву. Я видел в снегу полосу, проведенную Михаилом вдоль края. Она предупреждала детей об опасности, но полоса заканчивалась у зловещего льда. Возле него остались отпечатки последних шагов Алексея. Других детских следов рядом не было.
   Самуил замолчал, уставившись глазами в одну точку на полу. Ефросинья спросила:
   - Но как могло случиться, что именно Алексей оказался у этого места?
   Карай, не поднимая головы, мрачно сказал:
   - Я не могу, госпожа, что-либо твердо утверждать, но это могло быть так. Мальчик, желая собрать побольше снегу, увлекся и приблизился к ограничительной полосе. Вдоль нее снег был собран. Он видел полосу слева, а дальше ее не было, но там был снег! Вот он и шагнул… Могло быть и по-другому. Михаил мог привлечь его внимание жестом, показав место где снег еще не тронут его братьями.
   Мать посмотрела в сторону сына. Тот сидел за столом, обхватив голову руками. Она приказала ввести Михаила.
   Бывший ментор остановился у дверей, низко опустив голову. Поза вполне соответствовала моменту. Ефросинья рассматривала его так, будто видела впервые.
   - Подними голову, - резко приказала она.
   Михаил, встретившись с ее ненавидящим взглядом, зябко передернул плечами.
   - Расскажи, паршивец, как ты погубил моего внука? - строго велела она.
   Не успел тот открыть рот, как Алексей со злобой крикнул:
   - Чего тебе, скотина, не хватало? Или сено было несвежим, или стойло холодным?
   С этими словами он бросился к нему и замахнулся, но увидев покорно опущенную голову, по которой собирался ударить, остановился и кулак его повис в воздухе. Князь отошел в сторону и угрюмо сказал:
   - Отложим этот разговор до утра. Уведите его!
   Удивленная мать, уловив в голосе сына непреклонность, не стала перечить. Она дождалась момента когда за Михаилом закрылась дверь и только тогда спросила:
   - Что же ты намерен делать дальше?
   - Сейчас узнаешь. Самуил, - обратился он к караю, - выставь, стражу на том месте где играли дети и чтобы никто там не топтался! Завтра утром мы оба пойдем туда и при белом свете ты мне снова все расскажешь и покажешь. Я не хочу на нездоровую голову принимать решения.
   Когда карай ушел выполнять приказ, Алексей посмотрел на мать вопрошающим взором, который можно было понять однозначно: «Надеюсь, ты сейчас оставишь меня в покое?» Ефросинья будто не поняла его.
   - Продолжим, сын мой, - сказала она.
   - Что еще? - мрачно удивился тот.
   Она, делая вид, что не замечает недружелюбного тона, расстегнула на кофте застежку и вынула из-за пазухи желтоватый пергаментный свиток. Протягивая его сыну, сказала:
   - Ты еще не родился, как твой отец прочел мне этот пергамент. После этого он сказал: «Кто последний из нас останется, должен будет передать этот пергамент нашему старшему сыну. Ему нужно будет сказать, что нельзя ни влево, ни вправо уклоняться от того, что здесь велено, но если по воле Божьей жизнь и повернется к нам не той стороной, то следует помнить - это все же не конец света».
   - Мама, - воскликнул Алексей, - ведь сколько лет прошло, неужели нельзя было отложить это на потом?
   - Прочтешь этот пергамент и поймешь почему я вспомнила о нем сегодня и почему знать его содержание нужно сейчас, а не «потом».
   -Хорошо, читай, - смирился сын.
   - Нет, сынок, чтение этого пергамента - привилегия мужчины.
   Алексей неохотно развернул свиток, пододвинул к себе свечу и монотонным голосом, будто перед ним Библия, начал читать.
                «Писано в Трапезунде в 6868 году
                от сотворения мира со слов Стефана,
                сына Василия, потомка великомученика
                Феодора Гавры.
   Я, Стефан Гавра, диктую эти строки по настоянию преподобного архимандрита монастыря Святого Саввы отца Никанора, которому я поведал о встрече, случившейся у стен этого монастыря. Он считает ее знамением Божьим, почему мой рассказ и должно стать известным моим потомкам.
   Был я совсем молод, когда проходил мимо этого славного монастыря в сопровождении верного слуги моего Матвея. Он охранял меня от всяких назойливых попрошаек, которых в этих краях всегда было великое множество.
   На подходе к монастырским воротам, мою дорогу заступил худой, какжердь, старец. Тело его прикрывал ветхий хитон, волосы всклочены, а в руках посох в виде суковатой палки. Слуга хотел отшвырнуть его с моего пути, но тот так на него посмотрел, что бедный Матвей смутился и занесенной рукой почесал свой затылок. Старик пробормотал:
   - Каким слепым нужно быть, чтобы не отличить посох праведника от хвоста шелудивой собаки.
   А потом громко сказал уже мне:
   - Здравствуй, отрок Стефан, сын достойного Василия Гавры. Меня зовут Лукит. Скоро пройдет год, как я жду тебя здесь. Я должен передать тебе то, что наговорил для тебя Великомученик Феодор, явившийся ко мне во время моего молитвенного бдения.
   В ответ я вежливо поздоровался с Лукитом, но с недоверием посмотрел ему прямо в глаза. Его слова могли быть простой уловкой, чтобы получить от меня подаяние. Многие знали, что я потомок великого Феодора, основателя Трапензунской империи, мученически погибшего от рук сельджуков. Почему бы и старцу этого не знать? Лукит понял мои сомнения.
   - Ты не веришь мне, отрок. Я узнал тебя по Божьему знаку на голове твоей.
   А в то время, пока голова моя не стала совсем седой от старости, в моих темных волосах был клок светлых волос. И нужно ли говорить, что об этом тоже многие знали, и даже спорили кто пометил меня Бог или Дьявол? Старик сказал, что это Божий знак. Может он хочет так ко мне подольститься? Лукит опять заметил мое смущение. Тогда он молвил:
   - Понимаю тебя, Стефан. Это пятно видит каждый, но Бог, устами Феодора поведал мне еще и о тайной мете. Ею Господь метит угодных ему людей. Укажу тебе ее, и ты убедишься, что не из праздности я остановил тебя.
   Он приблизился ко мне и на ухо прошептал:
   - У тебя в паху, с левой стороны, есть родимое пятно величиной с глаз суслика.
   Старик не ошибся, поэтому я утвердительно кивнул головой.
   Я так подробно излагаю события, чтобы мои потомки поняли, что это не моя досужая выдумка, а истина, которую я не мог бы выдумать. И передаю это не с целью развлечь их, а по необходимости указать правильный путь.
   Далее Лукит строго сказал мне:
   - Хочу напомнить тебе, сын мой, что рок, начертанный Богом, неукротим и его нельзя обратить вспять. Можно только следовать указаниям Всевышнего.
   О чем тут спорить? И я молча кивнул головой.
   - Судьба, мой мальчик, - продолжал он - пошлет тебя на землю, окруженную со всех сторон водой. Ты станешь квириосом ее и предтечей династии. Божье благословение будет сопутствовать тебе и твоим потомкам при неукоснительном исполнении трех важных условий. О них я и должен поведать тебе.
   Прежде чем продолжить, старец осенил себя крестом и, убедившись, что я сделал то же самое, торжественно сказал:
   Первое условие, Стефан. Твое государство должно будет носить имя Святомученика Феодора Гавра и называться Феодоро.
   Он снова перекрестился и после этого продолжал.
   Второе условие. После тебя, все квириосы твоей страны должны будут носить имя Алексей. Только правителям с этим именем будут благоволить Небеса. Если случится иначе и престол займет человек с другим именем, то это следует понимать как знак беды, как тяжелую болезнь, которая, как известно, никогда не исчезает бесследно.
   После этих мрачных слов, Лукит вздохнул и снова заговорил.
   Третье условие. Если в Феодоро появятся сразу два претендента на престол, то это приведет к крушению государства и прекращению твоего рода.
   Лукит, как человек сбросивший тяжелый груз с плеч, облегченно вздохнул и спросил дружелюбно:
   - Ты убедился, Стефан, что мое ожидание встречи с тобой было не пустой тратой времени и вызвано серьезной причиной? В твоих владениях не должны забывать День поминовения Феодора Гавра, и 2 октября в храме должны идти богослужения в его память.
   Не дожидаясь моего ответа, он благословил меня, дотронувшись ладонью до моей головы, и, не оглядываясь, пошел прочь, стуча клюкой о дорожные камни. Я смотрел ему вслед до тех пор, пока не увидел как он будто воспарил в зыбком мареве.
   Сейчас у меня пятеро детей и старшего сына зовут Алексей. Он и будет наследовать мне в созданном мною государстве.
   Этот пергамент завещаю моим предкам в надежде, что указания Божьи, поведанные мне старцем Лукитом, помогут им не делать неверных шагов.
   Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного. Аминь».
   Алексей умолк и немигающим взором уставился на пламя свечи. От его частого дыхания оно трепетало, как крыло бабочки, попавшей в паутину. Ефросинья, не дождавшись, от него хоть слова, проговорила:
   - Как видишь, сынок, есть над чем подумать.
   Алексей оторвал взгляд от свечного пламени и уставился на мать так, будто спрашивал ее как она здесь очутилась. Затем, будто опомнившись, сказал:
   - Думай не думай, а сына не вернешь.
   - Сверни пергамент и спрячь подальше. Пусть полежит.
   - Пусть полежит, - повторил сын и опять замолчал.
   Ефросинья надеялась, что Алексей начнет обсуждать содержимое пергамента, но не дождалась.
   - Тогда я пойду, - сказала она устало, - попробуй уснуть.
   Алексей что-то буркнул в ответ и, обхватив голову ладонями, оперся локтями о стол. Так он просидел некоторое время, а потом, облокотившись о руку, уснул тревожным сном. Пергамент лежал рядом с ним и казалось, что его округло загнутые края стерегут его беспокойный сон.
                ***
   Это февральское утро выдалось морозным и ясным. Выпавший ночью снежок, искрясь под холодными лучами солнца, спокойно лежал на крышах и на улицах. Но мир и спокойствие города были встревожены известием о смерти старшего княжича. Население направилось в церкви, чтобы поставить свечи за упокой души погибшего отрока Алексея.
   Князь, одетый в овчинный тулуп, стоял на веранде дворца и видел как темные фигуры молча шли в излюбленные ими храмы, которых в городе было множество. Он ждал пока слуги сметут с лестницы снег. Можно было бы не ждать и пройти прямо по снегу, но какая-то неосознанная боязнь упасть, сдерживала его. Внизу на площади терпеливо поджидал Самуил.
   Морозный воздух несколько освежил Алексея, и он почувствовал, что в состоянии не только двигаться, но и думать. Прочитанный пергамент всплыл в памяти. Вот почему уже которое поколение страной Феодоро правят только Алексеи. Теперь же, после его смерти, эта традиция будет прервана. Он попытался себя успокоить: так ли велика беда, если Иоанн, родив первого сына, назовет его Алексеем и все станет на место? Значит еще не все потеряно и, как говорил отец, еще не конец света.
   Нерешительными шагами, словно после тяжелой болезни, князь спустился с лестницы и молча пошел в сторону новой крепостной стены. За ним последовал Самуил. Встреченные жители города сходили с дороги и почтительно снимали шапки перед опечаленным квириосом. Он, не останавливаясь, молча проходил.
   Они обогнули церковь Константина и Елены и, миновав внутренние ворота, вышли в ремесленную часть города, в которой жили караи. Слева от нее, в стороне Соснового мыса, виднелась большая заснеженная и незастроенная площадь, на ней вчера и резвились дети. От их забав остались два сиротливых снежных шара, третий улетел впереди Алексея.
   Выпавший ночью снег присыпал старые следы, но, при внимательном
рассмотрении, их еще можно было увидеть. Остановились, и карай показал линию, проведенную сапогом Михаила. Затем, подойдя едва ли не к краю пропасти, стал на колени. Алексей наклонился над ним. Самуил дунул на снег и сразу обнажились следы взрослого человека.
   - Вот здесь Михаил стоял, как на страже, - пояснил он. – Видите, рядом тот лед. До поры, до времени Михаил сюда никого не подпускал.
   Карай чуть повернулся и снова дунул. Стали видны отпечатки подошв, носки которых были направлены от края пропасти. Он продолжал:
   - Михаил, видя как мальчик приближается к роковому месту, сделал шаг назад, стоя спиной к обрыву. Вот его следы. Он не предупредил беднягу, а молча ждал когда тот, успокоенный присутствием взрослого, ступит на лед. Затем он, оставшимся в живых, детям продемонстрировал попытку спасти несчастного.
   Алексей, слушая взволнованный рассказ старого карая, трясся мелкой дрожью. Его взгляд был прикован к смертельному льду.
   - Посмотри, - сказал он, встряхнув головой, - что это там торчит из-под снега?
   Самуил проследил за его взглядом и увидел, что по обеим сторонам ледовой дорожки высились два небольших снежных холмика. Карай, не вставая с колен, подполз к одному из них и очистил снег. Их взору открылся вбитый в землю деревянный кол толщиной с запястье. Самуил попытался его вытащить, но не смог. Алексей подал караю камень и тот ударами по бокам начал его расшатывать. После некоторых усилий ему удалось вынуть штырь. Они рассмотрели его. Конец, бывший в земле оказался заостренным. Он вошел в скальную расщелину, поэтому так крепко сидел. Была открыта еще одна страница этого печального события.
   Алексей, держа колышек в дрожащей руке, сказал караю:
   - Пройди к воротам и вели стражнику привести сюда Михаила.
   Самуил отошел, а князь, опустившись на колени, воткнул штырь на прежнее место и слегка пошатал его. Затем восстановил снежный бугорок над ним и отошел в сторону. Он стоял рядом со снежным шаром и гладил его холодную, казавшейся мраморной, поверхность. Послышался скрип снега под сапогами, и он увидел как, миновав ворота, на площадку вышел Михаил в сопровождении Самуила. Куда делся ухоженный вид воспитателя? Только одну ночь просидел в тюрьме, и как сдал. Что его больше мучит - страх за свою жизнь или совесть?
   - Мучит совесть? - спросил Алексей.
   Узник бросился на колени и стал целовать сапоги князя.
   - Мучит, господин, мучит. Я готов понести любое наказание за свою оплошность.
   - Ты говоришь оплошность? - с горечью в голосе спросил Алексей. - Ну, да ладно. Встань, и расскажи как все было.
   Михаил послушно изложил свою версию случившегося. Наиболее драмотично звучала концовка
   - Я бросился, за ним и попытался схватить за одежду, но не успел. Уже перед самым краем мне удалось за что-то зацепиться, и я остался жив. Лучше бы я лежал рядом с мальчиком, чем сейчас стоять перед вами.
   Алексей что-то шепнул Самуилу, а затем громко сказал ему же:
   - Теперь ты расскажи как было дело.
   Карай повторил свое видение случившегося, но не упомянул о кольях. Михаил, выслушав его, перекрестился.
   - Вот святой крест, - горячо проговорил он, - я не хотел смерти мальчика. Если бы это было так, как говорит Самуил, то стал бы я рисковать жизнью, бросаясь за мальчиком на лед? И прошу, квириос, вспомнить, что никого нельзя осуждать на основании одних лишь предположений. Почему караю верите, а мне, греку, нет?
   - Потому что Самуил нейтральный человек и ему нет смысла врать - сказал Алексей. - Но давай сейчас проверим твои утверждения. Ты чуть не героем представился когда рассказывал как кинулся спасать моего сына. Покажи мне как всё было.
   - Вы хотите, чтобы я опять стал на этот лед?
   - А почему бы нет? Я, например, не верю, что ты даже пытался спасти своего воспитанника.
   - Вы могли бы об этом спросить у мальчиков. Они все видели.
   - Ты их обманул. Я не верю, что было так, как ты говоришь. Лёд гладкий, уклон большой. Ты не мог остановиться, посунувшись вниз.
   Князь заметил как Михаил испуганно посмотрел в сторону льда и его взгляд задержался на едва заметных возвышениях по обеим его сторонам.
   - Если останусь жив, поверите?
   - Поверю.
   Михаил подошел к началу ледяной дорожки и, перекрестившись, поставил на нее ногу. Она сразу поползла вниз. Он поспешно поставил рядом другую, и тут же, широко раскинув руки, упал на спину. Его ладони, загребая снег, ухватились за спасительные колья, но один из них выдернулся из земли и сила инерции бросила Михаила вправо. Одной рукой он не смог остановить скольжение и, когда понял это, дико закричал. Но это было по другую сторону скалы.
   Самуил осторожно подошел к краю обрыва и заглянул вниз. Михаил лежал, распластавшись на снегу. Карай повернулся к Алексею.
   - Готов, - сказал он.
   - Туда ему и дорога, - ответил князь и, не оглядываясь, пошел к воротам.
                ***
   На третий день после гибели Алексея в церкви святых Константина и Елены громко зазвонили колокола, призывая население города и окрестностей на заупокойную панихиду. Вскоре храм оказался до отказа заполнен народом, а от множества зажженных свечей было так светло, что стали различимы самые дальние его уголки, а богато украшенная алтарная преграда засияла вызолоченной медью и, вставленными в медные обоймы, цветными стеклами. Священников было больше, чем обычно - они пришли из других церквей. Их дружный хор возносил к небу святые песнопения, они перемежались стенаниями и причитаниями прихожан.
   Квириос Алексей отличался от своих членов семьи, одетых в черное, траурной белой одеждой. Плотно прилегающий кафтан из белого атласа был обшит золототканой каймой, белые же штаны были забраны в красные шевровые сапоги. Как белый траурный цвет, так и красные сапоги были издавна привилегией византийских императоров, теперь и феодоринских квириосов.
   Рядом с ним находились его жена Варвара и мать. За их спинами стояли служанки, готовые при первой же необходимости оказать необходимую услугу. Помогать чаще всего приходилось Варваре, которая, не в пример свекрови, не могла совладать со своими горестными чувствами и часто впадала в полуобморочное состояние.
   Мальчика похоронили возле деда в родовой усыпальнице, которая находилась рядом с цитаделью, над самым обрывом.
   Поминальную кутию из вареной пшеницы с медом ели в общем зале дворца. Священник прочел отрывок из послания апостола Павла к коринфянам, который начинался словами: «Но скажет ли кто-нибудь: как воскреснут мертвые? и в каком теле придут?» У присутствующих на поминках, молитва вызвала слезы, а мать погибшего мальчика Варвара причитала в голос и ее всю трясло.
   Алексей положил ей руку на плечо, укрытое от холода шерстяным вязаным платком, и что-то прошептал на ухо. Она благодарно посмотрела на него и, встав из-за стола, в сопровождении мужа, вышла из зала. Ефросинья, наблюдавшая за этим, недовольно сдвинула брови - эта «размазня» (так она называла за глаза невестку) не может сдерживать себя.
   Среди присутствующих был и Константин, брат Варвары. Он приехал сюда, как только узнал о несчастье. В крепости Фуна, расположенной недалеко от Кафы, Константин был наместником квириоса.
   Ефросинья когда-то была противницей женитьбы Алексея на простолюдинке, попавшей на глаза молодому князю только по тому случаю, что была сестрой его товарища с детства.
   Старая княгиня кичилась своим высоким происхождением, идущим от корней Великих Комниных, императоров Трапезунда. Ее усилиями старшую дочь Марию удалось выдать за Давида, будущего императора этой страны. В ее понимании, мягкий и спокойный характер молодой жены сына свидетельствовал о ее низком происхождении.
   По окончанию процедуры поминок, Алексей встал со своего места и, сделав Константину знак рукой, вышел из зала. Тот последовал за ним. Ефросинья подвела под благословение к священнику своих внуков и отпустила их с няней, наказав не выходить из дома. Она осталась одна в зале, наблюдая как слуги убирают со стола. Ей очень хотелось быть сейчас рядом с сыном и участвовать в беседе мужчин, но, опасаясь нарваться на грубость, сдержала свое желание.
   Алексей, пропустив в свою комнату Константина, запер дверь на задвижку.
   - Так будет вернее, - проговорил князь.
   Он сел за стол, на котором кроме канделябра с погашенными свечами ничего не было, и пригласил Константина занять место на другой стороне. Тот, сделав это, невольно вздохнул. Его состояние Алексей понял по-своему, поэтому сказал:
   - Не беспокойся, я Варвару в обиду не дам.
   - Спасибо, - ответил Константин, - за Варвару я спокоен, другое меня тревожит.
   - Что же?
   - Из рассказа Самуила о случившемся, я понял, что ты не собираешься искать того, кто толкнул Михаила на преступление. Признаться, такая евангельская кротость меня тревожит. Убивают наследника престола и всё ограничивается наказанием исполнителя, а главный преступник, толкнувший Михаила на убийство, спокойно ходит по земле.
   На этот раз глубоко вздохнул Алексей. Он посмотрел шурину в глаза и горько усмехнулся.
   - Я понимаю твою тревогу, - сказал он, - и будь я на твоем месте, то поступил бы в соответствии с обычаем - начал бы мстить. Но я квириос и за моей спиной тысячи семей, которые хотят спокойно жить, несмотря на то, что у меня предательски убили сына. Я догадываюсь откуда пришла беда. Эти ширины-барыны только и ищут повод, чтобы пограбить мои земли. К сожалению, я не всегда могу дать им отпор. Будь сейчас здесь Хаджи-Гирей, было бы с кем разговаривать, но иметь дело с фантомами, в виде крымских беев, просто бессмысленно.
   - Стало быть татары могут безнаказанно творить все, что хотят?
   - Не совсем так. На прямое нападение, мы достойно ответим, на подспудное - соответствующе. Если мне представится случай сделать им пакость, я не премину этим  воспользоваться.
   - С этим ясно, - подвел итог Константин.
   - Тогда ответь мне на некоторые вопросы, - сказал Алексей. - Как обстоят дела в Фуне? Хватит ли хлеба до нового урожая и нет ли у тебя льняного волокна для моих ткачих, а то люди совсем поизносились и вынуждены покупать полотно на стороне?
   Решив хозяйственные дела, родственники обсудили политические вопросы. Главным было - отношение с Кафой. Больше всего обрадовал слух, что Генуя, намерена восстановить мирные отношения с Феодоро и собирается вернуть ему Каламиту. Этот порт, находящийся вне пределов генуэзской колонии, оказался только обузой для ее экономики. Было с радостью воспринято сообщение, что генуэзцы разрешили жителям Фуны торговать с Сугдеей.
   Что касается татар, то Константин сказал:
   - Если твое заявление, Алексей, о том, что ты готов сделать татарам гадость не пустой звук, то у меня есть предложение.
   Уловив молчаливое внимание, продолжил:
   - В последние месяцы татары все глубже проникают к нам в горы. Иногда в поисках пропавших овец, а порой из желания поохотиться. Мы на это смотрим снисходительно и никаких препятствий им не чиним. Но, сам понимаешь, что можно поступить и по другому.
   - Ты подал неплохую мысль, - сказал князь после небольшого раздумья. – Подумай, как татар, «заблудившихся» в наших владениях, не наказывать и тем более не изгонять, а захватывать в плен и тайно продавать генуэзцам в качестве рабов.
   - У татар есть договор с Генуей, запрещающий продавать мусульман в рабство, - возразил Константин.
   - Я это знаю и поэтому сказал «продавать тайно» и добавлю - по дешевке, за половинную цену.
   - Это может быстро открыться и нам несдобровать.
   - Согласен. Так может случиться, если ты сам этим займешься. Тебе же следует организовать группу верных людей, которой и поручить это занятие. Ты обеспечишь им прикрытие, а они должны пообещать, что в случае неудачи, будут утверждать что действуют от своего имени.
   По лицу Константина было видно, что этот план ему не совсем по душе, но, вспомнив о коварно убитом племяннике, сказал:
   - Хорошо. У меня есть один человек, которому можно будет поручить это дело.
   - Только он будет знать тебя как организатора, - заметил Алексей и добавил:
   - Можно сделать по-другому. Пусть твой посланец расскажет подходящему человеку в Кафе о возможности поживиться. Он же будет наводить охотников за рабами на цель. Наш риск будет сведен до минимума, но… соответственно и прибыль.
   - Думаю, нам тут не прибыль важна, а возможность безнаказанно насолить татарам.
   - Ты прав, мой друг, - согласился Алексей. - Когда строишь планы, то порой теряешь нить Ариадны и забываешь с чего начал. Нам действительно важно иметь не доход, а возможность мстить. Так ты согласен заняться этим?
   Константин молча кивнул головой.

                ГЛАВА VII
                ПРАВЬ НАМИ!
   Крым угнетал Сеида-Ахмета отсутствием привычных просторов. Еще больше он стал ему неприятен, когда по совету Мансура въехал на одну из высоких гор и увидел себя в окружении моря.
   - О, юдоль Шайтана! - воскликнул он. - Как неприязненна ты мне, предательски зыбкая и вечно неспокойная соленая вода!
   Потом, повернувшись на север, где в дымке виднелся степной простор, опять воскликнул, но уже с любовью в голосе:
   - О, степь, великий дар Аллаха! Как ты хороша для глаз и приятна для души!
   После этих слов он повернул коня и начал спускаться вниз, чтобы быстрее окунуться в привычную и милую душе степную ширь.
   Оставив своим наместником в Солхате Кошака, хан покинул Крым. Но устремился не в кипчакские просторы, а на север в сторону литовского Подола. Он напомнит князю Литвы, что давать приют врагам хана Синей Орды весьма невыгодное дело.
   В то время киевские земли были почти бесхозными из-за затянувшихся распрей между Литвой и Польшей, поэтому набег был удачным для татар и в той же мере разорительным для населения Подола. В кипчакскую степь потянулись обозы с добычей и табуны захваченного скота, а в сторону Крыма, побрели тысячи людей, участь которых должна решаться на рабовладельческих рынках Кафы и Гёзлева.
   Крымские карачеи затаили злобу на Сеид-Ахмета, а его наместника, виновного в разгроме Кырк-Ора, просто возненавидели. Подгоняемые обидой и ненавистью, они, поборов неприязнь друг к другу, чаще стали собираться вместе и строить планы мщения. После долгих и горячих споров, пришли к выводу, что без единого и твердого руководства их устремлениям не дано будет сбыться. Единственный выход из тупика - привлечь к их планам фигуру, которая стояла бы над клановыми интересами. Таким человеком, по убеждению беев, мог стать литовский изгнанник. Карачеи добрым словом вспомнили прозорливую Ази-Джанике и решили послать к хану депутацию, чтобы узнать о его планах и посвятить в свои. Возглавить депутацию поручили Мамаку.
   В целях сокрытия действительных намерений карачеев, был распространен слух, что Ширин собирается совершить набег на Литву. Это известие было с восторгом встречено в Солхате. Кошак усмотрел в этом решении не только желание бея обогатиться, но и его окончательный разрыв с бывшим ханом.
   Ему было понятно, что каждый набег из Крыма создает у литовцев естественное недоверие к татарам, проживающим рядом с ними, и конечно усложняет хану общение с вельможами этой страны. И, что особенно важно, организатор набега, в свою очередь, становится личным врагом Хаджи-Гирея.
   Одобряя этот поход, Кошак преследовал только политический интерес, поэтому не стал распространяться, по поводу того, что набег может оказаться малоприбыльным: недавняя акция Саид-Ахмета значительно опустошила Подол.
   Двухтысячный отряд бея Ширина миновал Оркапы и устремился на север, но как только солнце опустилось за горизонт бег коней был остановлен. Возле Мамака собралась кучка приближенных ему людей. Короткие наставления и войско, изменив направление, помчалось на восток в сторону русских земель. Небольшая кучка людей во главе с Ширином осталась на месте. Были зажжены костры и началось приготовление пищи.
   Утром группа Мамака продолжила путь на север, но вскоре была остановлена конным разъездом. По тому, что стальной шлем его начальника был украшен целым ворохом цветных перьев, а плечи покрывала ярко-желтая епанча, то можно было догадаться, что патруль польский. Воины этого народа, в отличие от других, любили ярко украшать себя. Мамак слышал, что у поляков с литовцами идет спор за владение Подолом, но все же надеялся, что в пути будет встречаться только с литовскими разъездами, а не с польскими, которые считались более въедливыми. С немалой тревогой в сердце, он выехал вперед.
   - Кто такие? - спросил поляк на плохом татарском языке, подъезжая вплотную к Ширину. Правая рука его угрожающе лежала на эфесе меча.
   - Посольство крымских беев к великому князю литовскому Казимиру, - елейным тоном соврал Мамак.
   Усы цвета сухой травы у поляка вздернулись, и он грубо сказал, перемежая татарские слова с польскими:
   - Его светлость Казимир не великий князь, а наместник польского короля в Литве!
   Мамак не уловил в этом большой разницы, поэтому смиренно согласился:
   - Ты прав, большой начальник, мы едем к наместнику польского короля.
   - То-то, - удовлетворенно заметил поляк и, приподнявшись в седле, чтобы дальше видеть, спросил:
   - А вы случайно не разведчики? За вами не следует большое войско?
   - Нет, начальник, мы мирные люди, - поспешно заверил Мамак.
   Его воротило от своей елейной безропотности, но он понимал, что эта встреча может стать роковой, если поляк заподозрит, что он едет не к Казимиру, а к своему хану.
   - Нас предупредили, - сообщил поляк, - что в нашу сторону направляется большой отряд татарской конницы. Ты видел его?
   - Нет, начальник, я не видел его, но ночью, когда мы остановились на привал, и еще не разожгли костры, за нашей спиной раздался большой гул от многих копыт. Мы встревожились, но топот ушел мимо нас в сторону восхода. Так что мы его не видели.
   - Как тебя зовут, татарин?
   - Я - бей Мамак Ширин. Может, слышал такое имя?
   - Не доводилось, но я запомню его и, если узнаю, что ты соврал, то я, Ян Палацкий, достану тебя из-под земли!
    С этими словами поляк, вздыбив коня, развернулся на одном месте и  помчался в сторону от татарского посольства. Вслед за ним и весь разъезд. Мамак посмотрел им вслед и покачал головой: уж слишком гонористым и глупым оказался встреченный им поляк.
                **
   Хаджи-Гирею доложили, что к его стойбищу приближается посольство крымских карачеев. Радостно забилось сердце от предчувствия значительного события.
   После последнего похода в Крым, откуда удалось вывести всю казну, принадлежавшую Ази-Джанике, и богатства Солхата, изгнанник значительно поправил свои дела. Он и его приближенные приобрели добротные одежды, а вместо палаток у пурпурового шатра хана разместились белоснежные юрты его жен и приближенных лиц.
   Темник Конче оказался хорошим организатором. Он комплектует войско, оснащая его доброкачественным оружием. Численность армии хана превысила десять тысяч человек, а люди все идут - многие хотят служить богатому хану, который обещает большой поход в кипчакские степи. Молодые татары, в большинстве своем родившиеся вдалеке от исконной родины, теперь с нетерпением ждали начала похода, чтобы самим увидеть громадный синий небосвод, охватывающий со всех сторон ровные, как стол, степные просторы.
   Хаджи-Гирей окинул взглядом внутренности шатра и остался доволен. Стены, забранные желтым шелком сияли мягким светом, справа и слева от входа расположены просторные ложа, покрытые коврами. На них разложены мягкие подушки, сияющие золотым шитьем.
   Тахт самого хана, изготовленный из дорогого заморского дерева, лучится самоцветными камнями, искусно вставленными в золотые обоймы. Красиво изогнутые ножки его попирают красочный персидский ковер, расстеленный по всей поверхности пола.
   Прежде чем предстать перед ханом, Ширину и его свите было предложено привести себя в порядок, потом дали возможность посетить мечеть, расположенную в одной из юрт, и они замолили там грехи, накопившиеся за время путешествия. И уже вечером, когда солнце скрылось за ближайшим лесом, бею сказали, что хан ждет его.
   Мамак, войдя в шатер, остановился, пораженный красотой и роскошью убранства. В свете почти бездымных факелов поблескивали обтянутые шелком стены, искрился тахт хана, но всего прекраснее были сам хан и его приближенные.
   Многоцветные, вышитые золотыми и серебряными нитями, парчовые и атласные халаты, к тому же блеск брильянтов и горение красных и синих яхонтов на пальцах рук напоминали какую-то прекрасную сказку, а каждый огненный рубин казался частицей его, пламенеющей от восторга, души.
   Оторопевший бей шнырял глазами по углам шатра и везде находил повод для восхищения. Нигде и никогда в Крыму он не встречал такой роскоши и богатства. Взгляд остановился на самом хане и сердце бея затрепетало от сильного чувства преданности ему.
   Какая-то неведомая сила бросила его на пол, и он пополз по ковру словно кесертка. Остановился у самого трона и, приподнявшись на колени, схватил, ближайшую к нему, левую руку хана и стал целовать ее, обливаясь слезами.
   Так мог вести себя только блудный сын, встретивший через много лет расставания своего горячо любимого отца. Хаджи-Гирей и все присутствующие понимали состояние бея, поэтому никто не шелохнулся, и никто не произнес ни слова. Глубокая тишина повисла в шатре. Только всхлипывания и чмоканье нарушали ее.
   Когда Мамак несколько опомнился, то услышал эту тишину и, отпустив руку хана, осмотрелся. Он увидел доброжелательные лица. Многие из них были залиты слезами радости. Он посмотрел на хана и был потрясен добротой лучившейся из его глаз. Он многое хотел сказать, но горло перехватило удушье. Поборов его, воскликнул, выразив словами то, о чем так много думал за последние дни:
   - О, великий хан, мы умоляем тебя, правь нами!
   Как глас неба прозвучали в тишине эти слова, и она была сразу нарушена. Всеобщий взрыв восторга взмыл под купол. Многие вельможи вскочили и бросились лобызать руки хану и обнимать Мамака. Его бы задушили, если бы не стража, которая затолкала бея за трон, и начала всех приблизившихся к нему прогонять, ударяя ножнами сабель.
   Когда порядок был наведен, и Хаджи-Гирей усадил Ширина справа от себя на подушки, вельможи, затаив дыхание, стали ждать слова хана. Тот долго молчал, собираясь с мыслями: случившееся потрясло его. Наконец он, с хрипотцой в голосе, сказал:
   - Приветствую тебя, мой брат Мамак! Ты приехал из далекого Крыма, и тот сразу стал для нас ближе. Ты немногими словами смог выразить наше общее желание - вернуться туда. Я не знаю с какими наказами ты явился перед нашим уважаемым собранием, но твои слова вселяют надежду, что это то, о чем мы все мечтаем.
   Когда хан остановился и посмотрел на бея, тот понял, что настал его черед сказать что-то значительное
   - Ты прав, мой господин, - произнес он, - крымские карачеи послали меня к тебе, чтобы передать их желание видеть тебя снова на крымском престоле. Они готовы под твоими знаменами участвовать в изгнании из Крыма собаки Сеид-Ахмета и его ставленников. Мы разом с тобой ударим на войска ногайские и, с позволения Всевышнего и силой Его святого Корана, это черное стадо будет изгнано с наших земель!
   - Да будет так! - произнес хан.
   - Да будет так! Да будет так! - прогремело под сводом шатра.
                ***
   На другой день состоялась встреча в узком кругу. Их было трое - Хаджи Гирей, Конче и Ширин. На этот раз хан сидел не на троне, а на подушках рядом с собеседниками. Перед каждым из них, на невысоких столиках, находилась еда и питье.
   Хаджи-Гирей вспомнил как неприязненно к нему относился Мухаммад Ширин и как теперь льстив его сын Мамак. Видно серьезно досадил ему и другим беям Сеид-Ахмет, если так резко изменилось настроение. А сколько сил пришлось приложить Ази-Джанике, чтобы доказать этим низколобым карачеям, что только твердая воля чингисида может дать Крыму спокойствие и благополучие.
   - Скажи мне, славный Мамак, как тебе удалось выбраться из Крыма и не знает ли Сеид-Ахмет куда ты направился? - спросил хан.
   - Мне пришлось, мой господин, сообщить собаке Кошаку, что я собираюсь совершить набег на Литву, и он поверил. Я собрал своих людей, вывел за Оркапы и направил их в сторону Руси, а сам продолжил путь к тебе.
   - Как будешь возвращаться?
   - Все продумано, мой господин. Я приказал своим людям ждать меня у озера Сут-су. Оттуда вернемся вместе, и я буду рассказывать о своих подвигах, совершенных на русской земле и преподнесу Кошаку хороший бакшиш. Это окончательно его успокоит.
   - Но твое войско направлялось в Литву, - заметил Конче.
   - Ты прав, - согласился Мамак, - но я скажу, что по дороге передумал. Я скажу, что там, где прошел славный Сеид-Ахмет, судьбой обманутому, Ширину делать нечего. Такие слова понравятся Кошаку, и он успокоится.
   - Ты, я вижу, боишься наместника Сеид-Ахмета? - спросил Конче.
   Мамак хотел обидеться, но увидев смеющиеся глаза хана, в свою очередь улыбнулся.
   - Правильнее будет сказать - опасаюсь, - пояснил он. - Иди, знай откуда выскочит эта дранная собака. Урок, данный крымским беям его хозяином Сеид-Ахметом, надолго нам запомнится.
   - А что это за урок? - поинтересовался хан.
   Ширин рассказал о вынужденном гостеприимстве, оказанном войску ногайского хана и добавил:
   - Что помешает ему сотворить нам другую, еще худшую, гадость?
   - И что дальше? - спросил Хаджи-Гирей.
   - В каком смысле? - не понял Мамак.
   - Так и будете кормить сеидово войско?
   - Что ты, мой господин. Зачем бы я ехал к тебе, если бы не хотел освободиться от этой коросты? Крымские беи, направляя меня сюда, просили передать, что ты можешь рассчитывать на их помощь в борьбе с этой собакой. В нужный момент мы примем участие в войне с ногаями.
   - Сколько вы сможете выставить людей? - спросил Конче.
   Мамак поспешно ответил:
   - Около десяти тысяч.
   Хаджи-Гирей и Конча переглянулись.
   - Мало, - сказал хан. - Ваша доля - двадцать тысяч.
   Ширин заерзал на подушках, потом потянулся за кумысом и сделал несколько нервных глотков.
   - У тебя трудности? - поинтересовался Конча.
   - Еще какие! - воскликнул Ширин. - Этот собака Сеид-Ахмет не пускает людей в Крым. Да, признаться, не многие к нам и рвутся. Говорят, когда Ази-Джанике собирала войско для тебя, хан, то Басыр ездил на Итиль и там находил людей. Сейчас такой возможности нет. Скажу вам, и вы не поверите. Если посчитать, то у нас рабов больше чем наших мужчин. Вот сейчас я взял две тысячи человек с собой и после этого вынужден был, для поддержания порядка в улусе, посадить на коней женщин.
   - Мы тебя поняли, Мамак, - прервал его Хаджи-Гирей. - Тогда, надо думать, ты привез с собой деньги, чтобы мы могли здесь нанять недостающее войско. Я угадал?
   Смуглое лицо Ширина покрылось румянцем, и он снова заерзал на подушках.
   - Нет, мой господин, ты не угадал. Я не привез денег. Сеид-Ахмет совсем ограбил нас.
   - Тогда зачем ты сюда приехал, Мамак, рассказать как жестоко с вами обращается ногайский хан? Тогда мы, в свою очередь, тебе посочувствуем, и ты уедешь ни с чем. Вы этого хотели?
   - Нет, господин, мы рассчитывали, что ты…
   - …освободишь нас. Ты это хотел сказать? - вскипел Хаджи-Гирей и ударил кулаком правой руки по ладони левой. Мамак вздрогнул.
   - Что ж, ждите, - продолжал хан. - Ждите когда я вас освобожу. Но тогда, братья-карачеи, я сделаю все возможное, чтобы свести на нет ваши привилегии. Я лишу вас права содержать военную силу и задушу вас податями. Вы этого хотите?
   - Нет, господин.
   - Тогда что ждете, что выгадываете? Или вы хотите, чтобы я, победив Сеид-Ахмета, пришел в Крым еле живой и встретил бы там, пышущих здоровьем карачеев, готовых снова диктовать мне свою волю? Не выйдет!
   Как далеки от действительности были разговоры о покладистости Хаджи-Гирея, о его скромности и бесхитростности. Ширин увидел перед собой не котенка, а рассерженного барса, готового вцепиться в глотку врага.
   Видимо нынешнее представление карачеев о хане ушло в прошлое и им придется иметь дело не с наивным мальчиком, а с возмужавшим и жестким человеком, испытавшим за прошедшее время многие невзгоды.
   Хан не только не бросился на дешевую наживку, но смело диктует свои условия! А беи рассчитывали на то, что он с готовностью и благодарностью откликнется на призыв освободить их и будет лезть из шкуры, чтобы снова заполучить их под свои знамена. Это серьезная ошибка. Что теперь делать?
   Эти мысли, у оторопевшего карачея, промелькнули как высверк сабли и после этого в голове установилась звенящая пустота - он не знал чем ответить на негодующую тираду хана.
   Хаджи-Гирей после вспышки гнева, не обращая внимания на растерянность бея, углубился в невеселые мысли, вызванные появившимися сложностями. В шатре установилась томительное ожидание.
   Конче с любопытством наблюдал за словесным единоборством двух больших господ и ему очень захотелось стать тем человеком, который смог бы подсказать им выход из затруднительного положения. Он прервал установившуюся тишину:
   - Ты говоришь, бей, что на вас работают много рабов?
   Мамак, будто очнувшись от забытья, уставился пустыми глазами на темника и только спустя мгновения понял о чем его спрашивают. Он живо ответил:
   - Да, я так говорил и не отказываюсь от своих слов.
   - Тогда почему бы вам, карачеям, не создать из них тумен?
   - Дать им оружие? - удивился Мамак.
   - Почему бы не дать? Поставить над ними хороших юзбаши и пусть воюют. Всем оставшимся живыми обещать свободу.
   Ширин, покачав головой, сказал:
   - Я сомневаюсь, что удастся столько собрать.
   - Ты же говорил, что в Крыму рабов больше, чем правоверных! - удивился Конче.
   - Это так, но среди них много женщин и малолеток.
   - Что же они у вас все делают? - в свою очередь удивился Хаджи-Гирей.
   Бей пожал плечами и, как неразумным, стал объяснять:
   - Каждый мусульманин, кроме четырех жен, может иметь и наложниц. Этому Коран не препятствует. Некоторые из правоверных для утех имеют еще и мальчиков. Кроме этого, их всех используют и по хозяйству.
   Хан откинулся на подушки и испытывающе посмотрел на Мамака.
   - Сейчас, - сказал он, - я окончательно убедился в том, что карачеи и их ближайшее окружение, утонувшее в роскоши и неге, только во сне борются с Сеид-Ахметом, а для борьбы наяву не собираются даже пальцем пошевелить.
   Наш друг Ширин, - продолжил он, обращаясь к Конче, - наглядно доказал это. Мы тут с тобой из кожи лезем, чтобы накопить силы, а, попираемые ногаями карачеи, тем временем подставляют наложницам спины для почесывания.
   Когда я узнал, что из Крыма приехал уважаемый бей, то подумал, что настал час расплаты за понесенные унижения, но Ширин развеял мои надежды. Езжай домой, Мамак, и скажи тем, кто послал тебя, что в детские игры я не играю. Я возьмусь за дело только тогда, когда буду уверен, что Сеид-Ахмет после первого же моего удара будет окончательно повержен. Только тогда мы сможем окончательно избавиться от его власти.
   Остановив взгляд на понуро сидящем бее, хан продолжал:
   - Чтобы одолеть ногаев, как мы подсчитали с Кончей, у нас должно быть не менее сорока тысяч войска. И этого хватит только в том случае, если мы войдем в их степи скрытно, не дав опомниться. Только так нам будет гарантирована победа. Ты, Мамак, говоришь, что больше десяти тысяч вы там в Крыму выставить не сможете.  Допустим, вам сложно будет набрать два тумена, тогда давайте деньги и мы здесь с Кончей будем искать наемников. Бродячего люда среди литовцев, поляков и немцев хватает. Скажешь неоткуда деньги взять? А обложите налогом всех хозяев, имеющих рабов. Допустим, за каждую голову положите десять акча. Не может уплатить - пусть продает раба. Сколько тогда соберете денег? Правильно, много. Вот вам и выход из положения.
   Пока Мамак осмысливал слова хана, Конча сказал:
   - Позволь, мой господин, выразить сомнение.
   - В чем ты сомневаешься? - удивился тот.
   - То, что ты сейчас сказал о налоге, мой господин, у карачеев может не получиться. Ведь они каждый себе голова. Кто у них будет считать рабов, кто у них будет выколачивать деньги? Ведь никто из них добровольно не поделится своим богатством, а заставить их это сделать просто некому.
   - Конче, - воскликнул Хаджи-Гирей, - ты проник в самую сущность карачеева нутра! Как тебе это понравилось, Мамак?
   Ширин долго молчал, а когда заговорил, то голос его звучал как скрип трущихся пустых мельничных камней:
   -Ты, мой господин, как мудрая змея, ползущая по склону горы. Ты хорошо видишь вокруг и у тебя быстрый ум, а Конче похож на слепого крота, который роет землю и, уткнувшись носом в камень, топчется на месте, вместо того, чтобы обойти его. Ты рождаешь мысли, а Конче, в них уткнувшись, хрюкает.
   - Так, ты хочешь сказать, что мой темник не прав? - удивился хан.
   - Совсем не прав, мой господин. Его послушать, так карачеи - несмышленые дети. Я передам твой совет, пославшим меня сюда людям, и уверен, что они не оставят его без внимания.
   - Как я понял тебя, бей, мне следует ждать из Крыма деньги?
   - Да, мой господин. Мы соберем нужную сумму, и ты получишь ее в самом скором времени.
   Хан удивленно посмотрел на Ширина и перевел взгляд на Конче. Тот, ухмыльнувшись, пожал плечами.
   - Скажи, бей, - проговорил недоуменно Хаджи-Гирей, - зачем мы полдня толкли воду в ступе, если у тебя заранее был готов нужный ответ?
   - Ты ошибаешься, мой господин, ответ родился только сейчас. Я убедился, что деньги карачеев попадут в надежные руки, поэтому дал такой ответ.
   - А раньше ты этого не знал? - спросил обиженный Конча.
   - Догадывался, но не знал.
   - Ладно, - прервал назревающий спор Хаджи-Гирей, - остановимся на том, что в скором времени мы получим нужную сумму денег для набора десяти тысяч воинов. Я правильно тебя понял бей?
   Получив утвердительный ответ, хан снова спросил:
   - А остальные десять тысяч воинов вы приведете с собой?
   - Приведем, великий хан!
   - Рад слышать, но теперь нужно договориться о сроках.
   Когда все вопросы были решены, Мамак попросил Хаджи-Гирея показать ему его племянников, которых родила его сестра Айше.
   Вскоре в шатер привели трех мальчиков - погодков. Они диковато осматривались. Видно в шатер их не часто приглашали, а возможно вообще попали сюда первый раз. Одеты они были в простенькие халаты, подпоясанные матерчатыми кушаками. На головах были одинаковые войлочные, овальной формы шапки с отогнутыми узкими полями. Розовые щечки свидетельствовали о хорошем здоровье мальчиков. Их подвели к отцу, и он, поставив детей возле себя, повернул их лицом к дяде.
   Подталкивая вперед старшего мальчика, он сказал:
   - Вот мой тонгуч бала ему десять лет и зовут его Девлет-Яру, второго я назвал - Нур-Девлет, а третий - Хайдар. Вот пока и все, уважаемый родственник, из того, что родила мне твоя сестра, но у меня есть еще два мальчика, но это от других жен.
   И, обращаясь к сыновьям, сообщил им:
   - А это, дети, ваш дайцы, поздоровайтесь с ним.
   Каждый из мальчиков подошел к Мамаку и поцеловал ему руку. А тот дарил им, приготовленные заранее, подарки. Их у детей принял, стоявший рядом аталык, а они, как щенята, с любопытством уставились на дядю. Их внимание обрадовало Ширина, и он, расставив руки, сказал:
   - Идите ко мне и расскажите как живете.
   Дети, подталкиваемые аталыком, несмело приблизились к дяде и он сгреб их в охапку. Они прижались к нему и замерли от избытка родственных чувств.
   - Кто из вас хочет поехать в Крым? - спросил дядя шепотом.
   Мальчики прислушались к его голосу, а Девлет-Яру поинтересовался:
   - Это туда где родилась наша мама?
   - А вы знаете где она родилась?
   - Она нам много рассказывала о месте где жила, - уточнил мальчик.
   - Кстати, - вмешался в разговор отец, - ты, Девлет-Яру, тоже родился в Крыму. Только был совсем маленьким, когда выехал оттуда.
   - А наша мама знатного рода, - заметил Хайдар.
   - Вы и это знаете? - обрадовался дядя. - И к какому же роду она принадлежит?
   - К Ширинам, - чуть не в один голос ответили мальчики.
   - Какие молодцы! - воскликнул Мамак.
   Каждого из них он поцеловал в щеку и отпустил, так и не узнав хотят ли дети в Крым, а Хаджи-Гирею сказал:
   - Я рад, мой господин, что твой первенец - мой родственник. Когда Всевышний призовет тебя к себе, из него хороший хан получится.
   - Об этом еще рано думать, - уклончиво ответил Хаджи-Гирей.
   Ни он, ни Мамак не знали, что Девлет-Яру никогда не будет ханом, а станет им мальчик, который еще не родился. Таковы уж превратности судьбы.
                **
   После отъезда Ширина Хаджи-Гирей еще активнее стал готовиться к походу в ногайские степи. Его радовало то обстоятельство, что крымские беи остановили свой выбор на нем и теперь готовы изрядно потратиться, чтобы вернуть его на царство. А сколько Джанике приходилось чуть ли не с пеной у рта доказывать свою правоту этим крымским столпам.
   Великий князь Литвы, которым после смерти Сигизмунда стал младший сын польского короля Ягайло Казимир, несмотря на свою молодость, а ему в то время было 17 лет, уже сносно ориентировался в татарских делах.
   Сеид-Ахмет часто грабил южные области литовских земель, поэтому был врагом Литвы. Хаджи-Гирей изгнан ногайским ханом из своих владений, поэтому был врагом Сеид-Ахмета. Казимир, прослышав, что Хаджи-Гирея посетил эмиссар из Крыма, пожелал узнать подробности и пригласил хана к себе в Вильно.
   Со времени последней встречи с Витовтом хан еще не был в литовской столице, поэтому с волнением приближался к этому славному городу, оставившему в его памяти яркие воспоминания от встреч с великим человеком. Его глаза цвета южного неба, его улыбка и умные речи были  для Хаджи-Гирея незабываемы.
   Он не раз замечал за собой, что невольно пытается подражать Витовту. Он имитировал в своей речи интонации голоса  старшего друга и даже повторял его жесты. Особенно запомнилось как старый князь, когда хотел усилить свою горячую речь, бил крепко сжатым кулаком правой руки по ладони левой. Раздавался хлесткий звук, заставлявший спорящего с ним вздрагивать.
   Казимир принял хана в знакомом тому кабинете княжеского замка. Хаджи-Гирей обратил внимание на то, что молодой князь был безус, но высоко взметнувшиеся брови, в сочетании с умными, но грустными глазами придавали его лицу значительность и важность. Да и выглядел он стар ше своих лет. Возможно виной этому были грустные глаза
   После знакомства и короткой информации о встрече с Ширином, Казимир задал вопрос:
   - Чем я смогу помочь тебе?
   У Хаджи-Гирея была уже продумана просьба, поэтому он тут же сказал:
   - Всего одно прошение, великий князь.
   - Так говори же, - поторопил тот.
   Хан не заставил себя уговаривать:
   - Чтобы быть уверенным в победе, мне необходимо, великий князь, застать Сеид-Ахмета врасплох. Для этого нужно будет зайти в ногайские степи с той стороны, откуда он никогда не будет меня ждать.
   - И откуда же?
   - Со стороны русских земель. От Лиды я хотел бы пойти на Могилев, а там до рязанской украины. Пусть думают, что я стремлюсь там повоевать, но я, не доходя до этих мест, сверну круто на юг и пройду русские владения с миром до самых ногайских степей. Я потрачу на это много времени, но зато внезапность мне будет обеспечена.
   - Так что требуется от меня?
   - Договориться с русскими князьями, чтобы они беспрепятственно пропустили меня с войском через свои земли.
   - Это будет очень трудно сделать, - сказал Казимир и тут же поправил сам себя, - если не сказать невозможно. С московским князем Василием у нас, кроме государственных разногласий, появились еще и церковные. Покойный Витовт был дедом этого князя, и они как-то еще ладили, но у меня с ним не получается. Давай посмотрим карту и попробуем найти другой путь.
   Хаджи-Гирей без энтузиазма согласился. Принесли карту, нарисованную на пергаменте, и расстелили на столе. Ею пользовался еще Витовт. Казимир быстро нашел расположение Могилева и поставил на это место палец.
   - Вот сюда ты дойдешь беспрепятственно. Посмотри есть ли смысл двигаться дальше на восток? Под Могилевом ты перейдешь Днепр и спокойно можешь повернуть на юг. Здесь тебе никто не помешает достигнуть ногайских степей.
   Хаджи-Гирей долго всматривался в мало понятные линии. После чего сказал:
   - Знающие люди советовали идти дальше на восток, а потом уже сворачивать.
   - Может, они и правы, - согласился Казимир, - но этот путь не только долог, но и опасен. Пусть я сумею договориться с Василием, но там могут встретиться еще с десяток местных князей. Они не будут знать о моем договоре с московским князем и посчитают, что ты пришел с ними воевать. Ты конечно преодолеешь этот путь, но с какими потерями!
   Хан надолго задумался. У этого князя не только глаза, но и голова умная. Но не хотелось самому дураком показаться.
   - Тогда, - сказал он, - я не вижу большой необходимости вообще идти на Могилев. Пойду с Лиды сразу на юг и выиграю время.
   Казимир бросил взгляд на карту и снова поставил палец на Могилев.
   - Смотри, - пригласил он, - вот тут Могилев. Здесь ты спокойно преодолеешь Днепр и пойдешь на юг. Дальше перед тобой широких рек не будет. Теперь смотри сюда.
   Он провел пальцем по изгибам Днепра, миновал Киев и остановился на том месте где река, изогнувшись, потекла на запад.
   - Направляясь с Лиды на юг ты пойдешь вдоль Днепра и вот здесь на излучине вынужден будешь переплывать реку на глазах у ногаев. По ширине Днепр у Могилева намного уже чем здесь внизу. Кроме этого, у тебя не будет ни лодок, ни плотов. Вот теперь выбирай.
   Хаджи-Гирей быстро оценил преимущество могилевского варианта и согласился с князем. Расчувствовавшись, сказал:
   - Ты хорошо помог мне. Я тебе за это пришлю голову твоего врага - Сеид-Ахмета!
   Казимир чуть улыбнулся.
   - Если хочешь сделать мне подарок, то пришли живого Сеид-Ахмета. За все грабежи, которые он совершил, я посажу его на цепь. Он будет ползать у меня в ногах, моля о пощаде, а я буду наслаждаться угасанием его жизненных сил.
   Хан еще раз восхитился умом своего собеседника - он не только разбирается в хитросплетениях карты, но и знает толк в мести. Наблюдать за долгими муками врага, наверное, приятнее, чем увидеть его короткие предсмертные конвульсии, а тем более тухлую голову с остекленевшими глазами.
   - Я доставлю тебе это удовольствие! - горячо пообещал он.
   - И еще не все, Хаджи-Гирей.
   Тот вопросительно посмотрел. Князь улыбнулся.
   - У меня к тебе просьба, хан, - сказал он. - Когда разделаешься с Сеид-Ахметом, возвращайся в Литву.
   Увидев удивление, князь пояснил:
   - Я хочу иметь крепкую дружбу с крымскими татарами и с их ханом, поэтому буду рад хорошо проститься с тобой. Я хочу видеть крымское ханство сильным, поэтому, кроме моего доброго напутствия, ты получишь благословение на престол от моего брата, короля Польши. Это будет означать, что ты - крымский хан находишься под постоянным покровительством польской короны и всегда сможешь рассчитывать на ее помощь.
   - Я сделаю так, как ты сказал, - коротко ответил Хаджи-Гирей.
                ***
   Объединенное войско Хаджи-Гирея и крымских беев наголову разгромило ногайского хана Сеид-Ахмета и пленило его самого. В Вильно состоялась своеобразная коронация крымского хана в присутствии всех карачеев полуострова.
   Когда в 1447 году Казимир стал королем Польши, то велел перевезти все еще живого Сеид-Ахмета в темницу краковского замка. Тому до конца дней своих суждено было пробыть в сыром подвальном закутке, и со щемящей тоской вспоминать дорогие сердцу степные просторы, кляня тот день когда ввязался в крымские дела.

                ГЛАВА VIII
                СОБЫТИЯ В КАФЕ
   Восстановление Крымского ханства было воспринято в Кафе как величайшее бедствие, сравнимое разве что с моровым поветрием. Генуэзцы понимали, что Хаджи-Гирей не простит им коварного участия в его изгнании.
   Какой-то десяток лет, в течение которых в Хазарии, в понимании кафинцев, царили мир и спокойствие, сейчас могут смениться жестким противостоянием. По всей видимости, заканчивались те времена когда Генуя могла беспрепятственно наказывать и, при необходимости, милостиво прощать своих врагов. Недавнее заключение мирного договора с Феодоро и возврат ему Каламиты создали для колонии вообще оранжерейный климат. Что предпринять в такой обстановке?
   Между Кафой и Генуей засновали легкие корабли, на которых перевозились письменные вопли в одну сторону и строгие инструкции в другую. В Крыму наступило затишье перед бурей.
   Хаджи-Гирей, несколько дней осматривался, еще не совсем веря в то, что скитания и неопределенность кончились. А потом повседневные заботы настолько увлекли его, что он совершенно забыл о своих внешних врагах.
   Вопрос размещения семьи, близких и нужных ему людей сразу стал со всей остротой. В восстановленном Кырк-Оре места  всем не хватало. Да и приехавшие с ним литовцы, предложенные Казимиром в качестве советников, наотрез отказались селиться в «заоблачных высотах». Они, указывая на раскинувшуюся внизу, прекрасную в своем весеннем цветении, долину Ашлама, предлагали и самому хану переселиться туда.
   Хан вынужден был согласиться с их разумными доводами и после недолгих обсуждений было определено место в неглубоком ущелье между Кырк-Ором и христианским скитом. Вскоре там закипело строительство дворцового комплекса.
   Завершив самые неотложные дела, Хаджи-Гирей обратил свой взор в сторону Кафы. Годы скитаний, случившихся по милости генуэзцев, долго будут тревожить его душу, и вряд ли всё это может уложиться в стройный ряд воспоминаний. Только жестокое наказание фрягов может успокоить ее. Прежде чем, что-то делать в этом направлении, он решил посоветоваться с нужными людьми.
   В комнате, где когда-то Джанике принимала карачеев, собралась небольшая группа советников. Среди них был и старый Чурнай - друг Гиясэддина, отца хана.
   - Пришло время, - сказал Хаджи-Гирей, - напомнить Кафе о ее коварном вмешательстве в наши дела. Еще десять лет назад я намеревался предъявить этим лавочниками серьезные требования, но они меня опередили. Сейчас, среди вас, - хан сделал широкий жест, - нет ни одного, кто бы присутствовал при том обсуждении. Ази-Джанике и Шахбаз, Метисултан и Басыр, все они сейчас в чертогах Всевышнего.
   Мусульмане произнесли Фатиху, а литовцы (их было двое) перекрестились. Хаджи-Гирей продолжал:
   - Тогда мы хотели потребовать от фрягов возврата в наше ведение 18 деревень, расположенных в Судакской долине. Еще при хане Тохтамыше был подписан договор с Кафой о том, что управление этой округой должно принадлежать татарам. Фряги, воспользовавшись смутой в Золотой Орде, прибрали к рукам эти деревни и получают оттуда продовольствие и налоги. Мы же не получаем ничего! Что будем делать?
   Присутствующие зашевелились, шурша подушками.
   - Они, мой господин, - сказал Конча, - не захотят добровольно отказаться от своих прав. Придется пошуметь под стенами этого змеиного гнезда.
   - Ты, прав, Конче, - согласился хан, - но я бы хотел услышать не только предположения, но и предложения.
   Чурнай, не приподнимая истонченные временем, чуть ли не прозрачные веки, сказал, преодолевая одышку:
   - Сейчас, хан, сильнее тебя вокруг на сотни парасангов никого нет, поэтому будь смелее и требовательнее. Бери не только то, что тебе принадлежит по праву, но и больше!
   Голос старика сорвался, и он, тяжело дыша, замолчал.
   - Спасибо, Чурнай-ага. Мы так и сделаем, как ты нас учишь. Только я хочу услышать от своих советников дельные предложения.
   На некоторое время в помещении восстановилась глубокая тишина. Ее прервал Кондрат Зубрицкий, литовец. Он поднялся с подушек, застегивая пуговицы на мухояровом кунтуше, и басовито откашлялся.
   - Нам, господин, незнакомым с твоим противником - Кафой, трудно что-либо советовать, но, исходя из общепринятых правил, на наш взгляд, следует подумать над тем, как ты будешь управлять той территорией, которую сможешь отвоевать. В твоем праве доверить управление самим генуэзцам и брать с них только ренту, а можешь назначить своего человека, который будет править этими землями по твоей доверенности и постоянно отчитываться перед тобой в полученных прибылях.
   - Я назначу своего человека и назову его тудуном, - прервал литовца хан, - и им будет Мамак Ширин. Он хорошо помог мне в борьбе с Сеид-Ахметом и это будет ему наградой.
   - Потом, мой господин, - продолжил Зубрицкий, - следует решить где будет находиться этот человек. Для лучшего решения могущих возникнуть спорных вопросов, мне кажется, резиденция Ширина должна находиться в самой Кафе.
   - Правильно! - воскликнул хан. - Пусть выделяют ему дом! Это положит начало нашему овладению Кафой! Это очень хорошая мысль, и она мне нравится. Чем еще мы можем унизить этих заносчивых торгашей?
   После некоторого всеобщего молчания поднялся второй литовец. Его звали Ян Кориатович. Он был моложе своего соотечественника, но под густыми светлыми бровями лучились умные глаза. Он говорил по-литовски, но все собравшиеся его понимали.
   - Мой господин, - сказал он, - досадить врагу, имея за плечами внушительную силу, очень легко. Для этого есть множество апробированных способов. Вспомним некоторые из них. Ты можешь заставить генуэзцев чеканить свой герб на их! монетах.
   - У меня тамга, а не герб, - поправил хан.
   - Пусть будет тамга, мой господин, - продолжил Ян. - Потом можно эту же тамгу поместить на городском знамени. Такие, казалось бы, безобидные действия очень болезненно влияют на моральное состояние противника и показывает твоим доброжелателям кто в этом месте в действительности хозяин. И, наконец, мой господин, я бы посоветовал потребовать от колониальных властей, предоставления статуса официального татарскому языку. Это, как ничто другое, покажет их зависимое положение на этом полуострове.
   Хаджи-Гирей, прикрыв глаза веками, сидел молча, вслушиваясь в слова литвина, и его сердце радостно стучало. Если удастся добиться всего того, что сказали советники, он будет самым счастливым человеком на земле. После нескольких лет унижений, его ханство приобретет политический вес, а он, бывший литовский кмет, станет могущественным владыкой, с которым вынуждены будут считаться не только Кафа и Феодоро, но и более сильные государства. Когда литвин остановился, он сказал:
   - На первое время достаточно предложений и поможет нам Аллах осуществить их. Конча, готовься сильно испугать фрягов. Чем беспощаднее будет наш налет, тем большего мы достигнем. Разговаривать с фрягами начнем только после того, как они почувствуют нашу силу! Скажи, Чурнай, ты сможешь вести с ними переговоры?
   Старик приподнял веки и через силу улыбнулся.
   - Нет, Хаджи, - сказал он, - я не смогу принять участие в столь славном деле. Но я рад присутствию сейчас здесь и тому, что до моих ушей доходят твои умные слова. Мне будет что рассказать твоему отцу когда встречусь с ним в жилище вечности.
   - Все мы там будем, - вставил Конче, чтобы как-то смягчить грустную речь Чурная, но тот, недовольно посмотрев на темника, продолжал:
   - И еще, Хаджи, бойся того, что знание исчезнет и знающие умрут. Мы, старики, покидая временное земное жилье, уносим с собой многие знания о прошлой жизни. Молодые люди, захваченные круговертью событий, не осмысливают прошлое и теряют связь времен. Я бы хотел тебе посоветовать, Хаджи, пока я живой, приставить ко мне человека, знающего письмо, и пусть он запишет мои слова о твоем отце и деде. Но и этого, я считаю, мало. Пошли людей на Итиль, пусть и там поспрашивают стариков. Потом пусть соберут все знания вместе и составят родословие предшественников рода Гиреев. И, как вода оживляет землю, так знание прошлого рода твоего позволит расцвести ему на благо нашему народу.
   Было видно с каким трудом говорит Чурнай, поэтому никто его не перебивал, но когда он остановился и откинулся на подушки, заговорили все сразу. Хан, подняв руку, навел тишину. Он проникновенно сказал:
   - Твои слова, уважаемый Чурнай, заставили меня прямо тут забыть обо всех сегодняшних невзгодах и попытаться вспомнить о моих предках. К стыду своему, я недалеко ушел. И тогда я понял насколько мы становимся ничтожными, если не стремимся воздать должное своему прошлому, как слабы мы духом и как далеки от истины. Пусть Аллах даст тебе долгую жизнь, Чурнай, а я обещаю тебе узнать обо всех моих предках и передать эти знания своим детям.
   - Да будет так, - ответил старик.
                ***
   На следующий день в Кырк-Ор съехались карачеи, и Хаджи-Гирей рассказал им о своих планах и потребовал выделения войск для их осуществления. Ни один из беев не посмел возражать ему и это было еще одной победой молодого хана.
   Мамак, узнав о предстоящем назначении его на выгодную должность, остался очень довольным и вызвался вести переговоры с фрягами. Хаджи-Гирей дал согласие.
   Прошло еще несколько дней и перед стенами Кафы появилось большое татарское войско и тут же запылали аванборги. Их жители бросились к городским воротам, но мало кто успел прошмыгнуть под спасительные своды. Тяжелые створки захлопнулись, решетки опустились и город насторожился, не зная о намерениях врага. А пока татары произвели сортировку захваченных в плен людей. Мусульман призвали в свои ряды, а христиан оковали и повезли в Гезлёв для продажи на невольничьем рынке.
   Власти Кафы предприняли несколько яростных, но безуспешных вооруженных вылазок, с целью заставить татар убраться от города. Когда поняли, что хан располагает большими силами и не намерен ни в чем уступать, весьма встревожились. О серьезности его намерений свидетельствовал красочный шатер воздвигнутый на Лысой горе, видный с любого места города. Его торжественный вид вызывал у горожан чувство подавленности.
   Приближалась зима, скоро прекратится судоходство по Черному морю, а с этим исчезнут последние надежды на помощь Генуи, и наступят окаянные мёрзлые дни. К весне голод и холод настолько ослабят силы, что это может привести к самым неожиданным последствиям. Если прежде кочевники, убедившись в крепости стен Кафы, ограничивались грабежом окрестностей и уходили восвояси, то теперь им, основательно обосновавшимся в Хазарии, захочется избавиться от конкурента, а для этого не обязательно захватывать город, достаточно крепко держать осаду. Для генуэзцев оставался единственно доступный выход из затруднительного положения - переговоры.
   Заиграли трубы, приоткрылась калитка, находящаяся недалеко от ворот святого Георгия, и за пределы города вышла группа людей. Над ними - белый флаг. Пройдя несколько десятков шагов, они остановились. Снова заиграла труба, призывая противника обратить внимание на парламентеров.
   Находясь возле шатра, Хаджи-Гирей наблюдал за группкой фрягов и давал последние наставления Мамаку:
   - Видишь как робко они себя ведут. Будь строг и немногословен. Сначала выслушай их, а лишь потом предъяви наши требования. Не вступай в рассуждения и не спорь с ними.
   - Я все сделаю, как ты сказал, - ответил бей, довольный возложенной на него миссией.
   Он вскочил на коня, пропустил впереди себя пеших зурнача и барабанщика и тихим шагом направился в сторону города. За ним ехали охранники, над одним из них развевался белый флаг.
   Парламентеры встретились в середине небольшой площади, заваленной мусором в окружении обугленных остатков жилищ. Мамак не стал сходить с коня, поэтому возвышался над фрягом, хотя тот был выше его ростом. Холодно поприветствовали друг друга и генуэзец сказал:
   - Я - капитан аргузариев Джорджио, уполномочен достопочтенным консулом Кафы вести с вами переговоры.
   Мамак, всмотревшись в этого уже немолодого человека, подумал, что его, в противовес ему, Мамаку, совсем не радует роль парламентера
   - Я - Ширин-бей, представляю здесь Великого хана Великой Орды и Престола Крыма добродетельного Хаджи-Гирея, да продлится жизнь его и счастье.
   - Я не возражаю, - дипломатично заметил капитан и продолжал:
   - Мне поручено сказать, что консул Кафы и высшее руководство в Генуе весьма удивлены столь жестокими действиями со стороны вашего хана. Для этого мы не давали повода. А если у вас и были к нам претензии, то их можно было решить путем переговоров.
   - Ты, капитан, не сегодня родился, поэтому должен знать, что поиски поводов - удел слабых. Мы же сейчас мстим по праву сильнейшего. Мы разгромили вашего друга Сеид-Ахмета, а сейчас очередь за вами.
   - Здесь какое-то недоразумение. Саид-Ахмет не был нашим другом, но не будем спорить. Лучше скажите, чтобы уйти отсюда, что вы от нас хотите получить?
   - Наш великий хан хочет от вас очень мало, - заверил Мамак. - Передай консулу или кто там у вас принимает решения, следующие требования: во-первых, вы возвращаете в наше ведение те 18 деревень, что находятся в Судакском округе, и хан сам назначит правителя этих земель. Во-вторых, на монетах, что чеканятся в Кафе, вы воспроизводите имя хана и его тамгу. В-третьих, татарский язык, в пределах вашей колонии, должен стать языком официальным. И последнее, вы платите нам ежегодную дань - три тысячи акча.
   Джорджио понимал, что эти требования не вызовут восторга ни у консула, ни у Генуи, но не стал что-то доказывать татарину и, скрывая горечь, ответил:
   - Я передам эти условия, пославшим меня. Скоро вы получите наш ответ.
   - Мы не спешим, - ответил, с ухмылкой, Мамак.
   Капитан бросил взгляд в сторону Лысой горы и увидел группу людей, стоящих у входа в шатер. Значит хан наблюдал за переговорами. Он дал знак трубачу и тот огласил окрестности тревожными звуками. Татарский зурнач заиграл свою мелодию и его поддержал барабанщик.
                **
   В Кафе началась активная дипломатическая работа. Требования татар Генуя оценила как чрезмерные и было решено поторговаться, обратившись с разъяснениями к самому хану. Но к этому времени шатер на Лысой горе был свернут, и хан, даже визуально, стал для генуэзцев недосягаем. Мамак же, оставленный продолжать осаду, на все просьбы о встрече с ханом, отвечал односложным «ёкъ» и требовал неукоснительного выполнения известных генуэзцам условий.
   Консул доложил Генуе об упрямстве татар и получил оттуда указание.
   Метрополия согласилась на аренду деревень Судакского округа и назначение татарами «префекта компании», так было решено называть ставленника хана. Ему выделят дом в соборго. В не лучшем районе города, но этого татары еще не знали. Остальные требования нуждались в обсуждении.
   Мамак поехал в Кафу, чтобы, условно говоря, положить первый камень в здание официальных отношений между генуэзской колонией и Крымским ханством. Но первый опыт оказался неудачным. И вот почему.
   Встречать и сопровождать татарского вельможу было поручено базарному приставу Марко Кассимо, под чьим присмотром было соборго, и массарию Якопо Берти, заменившего умершего Вирениуса.
   Сразу от ворот, они направились к дому где должна находиться резиденция префекта. Дом снаружи Мамку понравился. С хорошим настроением начался обход будущих апартаментов, но вид множества крошечных комнат вызвал у Мамака недоумение. Берти, заметив как портится настроения татарина, стал еще рьянее нахваливать эти клетушки. И, когда Берти в раже продавца «упорхнул» в следующую комнату, а Мамак, задумавшись, приостановился, пристав зашептал ему на ухо:
   - Не соглашайся, бей, жить в соборго. Здесь от базара и каравансараев всегда шумно, а уж какой это дом, сам видишь. Требуй, чтобы тебя поселили в борго, рядом с палаццо консула.
   Бей посмотрел на плутоватое худощавое лицо шептавшего и понял, что это его длинный нос только что щекотал ему ухо. Ширин улыбнулся фрягу, как старому знакомому, и тут же, подойдя к массарию, с вызовом спросил:
   - А где ты сам, ничтожнейший, живешь?
   Чиновник смутился и одновременно обиделся. Его узкая бородка дернулась, и он, вкладывая в слова максимум сарказма, ответил:
   - Не в юрте конечно!
   Ширина будто ударили по лицу. Он потянулся к сабле, но во время одумался.
   - Я припомню тебе эти слова, собака! А своему консулу передай, что я никогда не соглашусь жить в доме, похожем на пчелиные соты и притом рядом с базаром! Мое место там, где его дворец!
   С этими словами он прямо с крыльца дома, так и не ставшего его пристанищем, вскочил в седло и направился в сторону городских ворот. Вслед ему неслись призывы Берти вернуться, но префект компании не внимал им.
   - Какая муха его укусила? Ты что-нибудь понял из того, что произошло? - спросил обескураженный массарий у того, кто только что шептал татарину на ухо. Тот, шмыгнув простуженным носом, с деланным сочувствием ответил:
   - Видно в детстве его кусали не клопы, а пчелы. Он вспомнил об этом при осмотре этих маленьких комнатушек и ему стало не по себе.
   - Не говори ерунды! - воскликнул чиновник. - Тебе все смешки, а каково мне? Что я скажу консулу?
   - Так и скажи, что этот дом напомнил татарину улей, а жить он хочет в хоромах, похожих на палаццо.
   - Но ведь ты сам предложил этот дом!
   - Правильно. Я выполнил твой заказ. Вспомни, как ты мне сказал: дом должен быть приличным, но не дорогим. Я тебе сразу напомнил, что у дешевой рыбки плохой фюме. Что ты мне ответил?
   Массарий глубоко вздохнул, не желая вспоминать свои слова. За него это сделал сам пристав:
   - Ты сказал, что этот невежественный рыбак будет рад и такому бульону. Как видишь, не получилось.
   - Разве ты не мог подобрать что-либо приличнее? - пробубнил Берти.
   - Были бы деньги, я бы мог всё соборго положить у твоих ног.
   Видя растерянность массария, пристав посоветовал:
   - Не упоминая о доме, ты можешь сказать консулу, что татарин наотрез отказался жить в соборго и требует выделить ему дом в борго. Разве не так?
   - Так, - согласился чиновник и, облегченно вздохнув, поспешил на доклад к консулу.
   Пристав посмотрел ему вслед и довольная улыбка озарила его лукавое лицо. Скольких чиновников он, Марко Кассимо, сумел обвести вокруг пальца? Не пересчитать. Теперь настала очередь и самого консула. Тот вздумал, поселив префекта в соборго,  взвалить все печали на плечи Кассимо, но тот, ловким щелчком, отправил татарина подальше от себя и поближе к консулу.
   Место чиновникам, в том числе и татарским, в борго! Пусть там потеснятся и выделят префекту и его свите дом, а на подвластной приставу территории по-прежнему будет единоначально править торговля и нажива.
   Марко, прежде чем стать базарным приставом, два года успешно проработал с Гайком. Всё было бы хорошо, не стань к ним придираться базарный пристав. Сначала завышал торговые пошлины, затем, в стремлении уличить несговорчивых работорговцев в продаже местных жителей в качестве рабов, замучил экспертизами.
   В Кафе много нарушителей установки, по которой запрещалось превращать жителей кафинских владений в рабов. Но какой, уважающий себя работорговец, пройдет мимо опустившегося пропойцы, чтобы не подобрать его, подкормить, а потом продать на галеры - лучшее место для протрезвления? Там, не то что вина, и воды не всегда вволю. Так этот пристав довел свои претензии до такой степени, что изрядная доля прибылей стала уходить на гашение штрафов.
   Марко предлагал Гайку смириться и хорошо «позолотить ручку» Роналдо (так звали того пристава), но армянин упорно не соглашался. Так неприятен он ему был.
   Наконец, противостояние дошло до того, что им пригрозили лишением патента. Загнанные в угол работорговцы, начали усердно искать выхода из тупика. Первая мысль - убить пристава. Просто, но опасно.
   Гайк был единственным торговцем, который не уступал вымогателю. Все знали об этом и убийство Роналдо было бы самым интересным финалом их противостояния. Люди избавились бы от распоясавшегося мздоимца и серьезного конкурента одновременно, а в качестве бесплатного приложения получили бы представление в виде казни убийцы. Если в паре с Кассимо, то и убийц.
   В один из невеселых вечеров Марк сидел с Гайком за столом и молча потягивал вино. Они думали как избавиться от Роналдо. И вдруг Марк, то ли от вина, то ли еще от чего-то высказал сумасшедшую мысль:
    - Слушай, Гайк, а что если я сам стану базарным приставом?
   Тот посмотрел на него непонимающе, а потом, кисло улыбнувшись, ответил:
   - Почему бы тебе сразу не стать генеральным синдиком или, на худой конец, капитаном аргузариев?
   - Синдиком мне не стать - кишка тонка, но базарным приставом сделаться, можно, если конечно сильно захотеть.
   - Как ты себе это мыслишь?
   - Я уже не тот Марк, каким был, когда мы с тобой познакомились. Кроме своего родного языка, я хорошо знаю армянский и татарский языки, а это очень важно для кандидата на эту должность. В борьбе с Роландо я недурно усвоил правила торговли, наизусть знаю пошлинные тарифы и пути пресечения нарушений. В конце концов мы хорошо знакомы с капитаном Джорджио. Ты знаешь, что он не раз предлагал мне стать аргузарием. Я обращусь к нему и попрошу помочь мне сделаться приставом. Правда, это будет стоить больших денег, но потом это все окупится.
   - Что ж, - сказал Гайк после тяжелого раздумья, - есть смысл попробовать. Но учти, если ты станешь приставом, то не сможешь со мной работать.
   Теперь задумался Марк. Напарник прав: базарный пристав, по закону, не может заниматься коммерческой деятельностью. Значит, придется от нее отказываться.
   - Велика беда, Гайк, - промолвил Кассимо, - тебе нужно будет взять к себе просто работника, а не совладельца. Мои деньги останутся в деле, и я буду негласно участвовать в нем.
   - А если к этому добавить, - сказал армянин, - что меня не будут донимать постоянные придирки и угрозы дурака Роландо, то выгода будет колоссальной. Так что я согласен.
   Как договорились, Марко пошел сначала к капитану аргузариев, захватив с собой кувшин хорошего вина и, на всякий случай, небольшую сумму денег. У стражника узнал, что капитан на месте. Направился знакомым коридором, толкнул дверь и вошел в комнату. Сколько бы раз сюда ни входил Марко, ему сразу вспоминался тот день, когда получал задание на поездку в ногайские степи. Вспоминались кислое вино, которым угощал начальник, и свою наивность.
   Джорджио, как и тогда, сидел за столом и потягивал вино из знакомой медной чаши. Увидев Кассимо, радостно воскликнул:
   - Проходи, мой молодой друг, и попробуй винца, которым прохвост Роландо не забывает меня угощать!
   Такое начало не вселяло уверенности в успехе дела. Выходит, у Джорджио хорошие отношения с «прохвостом». Гость, со стуком, поставил свой кувшин с вином на стол и, надеясь на удачу, сказал:
   - Если ты еще можешь отличать кривое от прямого, то испей моего вина и тогда скажи чьё лучше.
   - Марко, - торжественно промолвил капитан, - я и без этого знаю, что среди нас сволочей, Роландо самая большая сволочь, но это не мешает мне наслаждаться его винцом.
   - Выпей моего, Джорджио, - настаивал Марко, - и скажи чье вино лучше!
   - Ты рискуешь проиграть, мой друг, ведь ты не знаешь вкуса роландова вина.
   - Зато, я его самого хорошо знаю! Если мое вино окажется хуже, то я уйду, и ты никогда не узнаешь зачем я к тебе приходил.
   Капитан с интересом уставился на гостя.
   - А если твое окажется лучше? - спросил он.
   - Ты пообещаешь мне, что пошлешь Роланда к черту и будешь пить только мое вино!
   - Зачем так категорично ставить вопрос? Можно же пить сразу его и твое вино. Ведь это, надеюсь, безобидная игра.
   - Для меня, если это и игра, то не безобидная.
   - Постой, постой, Марко, я, наверное, смогу сказать зачем ты пришел.
   Полупьяный капитан уставился прищуренными глазами на гостя.
   - Не напрягайся, - остановил его Марко, - а лучше хлебни моего вина, если не хочешь меня обидеть.
   - Жаль, мой друг, что ты не хочешь продолжить игру.
   С этими словами, Джорджио вытащил крепкими зубами пробку из кувшина и понюхал его содержимое. Прищелкнув языком, воскликнул:
   - Какой аромат! Определенно это вино нездешнее.
   - Ты не угадал, Джорджио. Какой купец будет завозить вино в Хазарию, если тут своего питья хоть залейся?
   - Ну, как сказать, - возразил капитан, - хорошее можно было бы и завести.
   - Так вот это вино я привез из Сугдеи. Пока ты держал меня там взаперти, я сумел обзавестись кой-какими связями. Теперь я знаю у кого можно купить хорошее вино. Кстати, когда я его завозил сюда, то базарный пристав Роландо, в нарушение закона, взял с меня пошлину не пятнадцать аспров за бочку, а целых двадцать.
   - Не удивляюсь, - ответил капитан, заполняя свою чашу из принесенного кувшина, - за хорошее вино можно взять и все тридцать.
   - По закону, да будет тебе известно, качество продукта на тариф не влияет.
   - Знаю, знаю, - заверил Джорджио и, еще раз понюхав вино, но уже из чаши, и сделал глоток.
   Подкатив глаза к потолку и почмокав губами, сказал:
   - Теперь я понимаю твою смелость. Это очень хорошее вино и несравненно лучше чем его.
   Капитан допил чашу, налил снова, но, не прикладываясь к ней, спросил:
   - Теперь говори зачем пришел? Или ты хотел пожаловаться, что с тебя слупили лишнюю плату за провоз вина? Скажи сколько было бочек и я заставлю этого пройдоху вернуть тебе деньги.
   - Нет, Джорджио, - печальным тоном возразил Марко, - дело намного серьезнее.
   Столь многозначительное заявление, не подвигло капитана спрашивать. Он молча ждал. Кассимо был вынужден продолжать:
   - Я пришел требовать снятия Роландо с должности пристава и просить о назначении меня на его место!
   Рука Джорджио, державшая кубок, дрогнула. Желая скрыть это, он поднес кубок ко рту и залпом выпил вино.
   - Ты же знаешь, - сказал он, вытирая ладонью губы, - что не я назначаю и снимаю базарных приставов.
   - Знаю, - согласился Марко, - но ты можешь, предъявить факты многих его злоупотреблений, мимо которых никто не посмеет пройти.
   - Признаться, Марко, будь моя воля, я это сделал бы и без твоей просьбы, но у него большие связи. Разворошив этот муравейник, я могу и сам пострадать. Ты думаешь мало желающих спихнуть старика Джорджио? Я сижу на этом месте до тех пор, пока всех устраиваю и никого не трогаю.
   - Я понял. Скажи кого бы я мог еще привлечь к этому делу?
   - Обоих массариев, но там ты кувшином вина не отделаешься.
   Кассимо вспыхнул от обиды.
   - Неужели ты считаешь меня неблагодарной свиньей?
   - Ты меня не так понял, мой друг. Я хотел сказать, что это будет очень дорого стоить.
   - Я готов на любые траты, - заверил Марко.
   - Вот и отправляйся прямо сейчас к массариям и объяви им о своей готовности произвести большие траты. Я же, со своей стороны, подкреплю их документами, изобличающими Роландо. Конечно, я это сделаю только в том случае, если массарии захотят с этим возиться, и сами меня об этом попросят.
   Марко последовал совету капитана и через полгода в Кафе появился новый полицейский пристав, а старого привлекли к суду генеральных синдиков. Его присудили к большому штрафу и к телесному наказанию, которое, на радость многим торгашам, было исполнено тут же на базарной площади. Консул сообщил в Геную о факте успешной борьбы с коррупцией.
   Ну, а сейчас Марко пришел к Гайку и рассказал ему о своей победе над самим консулом.
   - Ты говоришь татарин на тебя внимательно посмотрел и даже улыбнулся? - спросил Гайк.
   - А что это тебя заинтересовало?
   - Мне кажется, что улыбка такого вельможи может нам пригодиться.
   Марко недоуменно посмотрел на друга. Тот, заметив это, пояснил:
   - Этот татарин будет искать друзей среди чиновников и жителей города. Без них он будет без глаз и без ушей. Вот ты к нему и подберешься. Тебе будет легко это сделать - лицо у тебя запоминающееся, и он не сможет тебя так скоро забыть.
   - Предположим, я так и сделаю, но зачем это нам?
   - Все очень просто. Татарский вельможа, в обмен на твои услуги, может оказаться полезным в операциях с товаром. Ведь в основном он идет от татар. Если мы первыми будем узнавать о намечающихся набегах, то уже здесь будет немалая выгода. Перед массовым прибытием нового товара, мы быстренько избавимся от залежалого и получим прибыль. Иначе он бы у нас застрял надолго, а это - лишние затраты.
   - У тебя, Гайк, умная голова. Ни золота, ни серебра от него нам не нужно, а только несколько слов!
   - Но ему придется платить и золотом и серебром, - заметил армянин.
   - Никогда бы не подумал, что пустое слово может так дорого стоить!
   - Пустое слово, действительно, ничего не стоит, - возразил Гайк, - но вовремя сказанное слово, наполненное нужными сведениями, бывает и цены не имеет. Вот если бы перед побоищем на солхатской дороге кто-то предупредил нас, что татары скрытно намерены обрушиться на полусонное войско, разве не отбились бы от них? И брат был бы жив и татары не лезли бы к нам, как сейчас, прямо на голову.
   - Я все понял, - заверил Марко. - Теперь осталось ждать когда тот татарин поселится в борго и бегом к нему. А вдруг он не такой, как наши чиновные сквалыги?
   Гайк усмехнулся и ответил:
   - В Писании спрашивается: «Кто был искушаем золотом и остался непорочным?». Отвечу: я таких не знаю. Может ты знаешь?
   - Нет, Гайк, я тоже таких не знаю.

                ГЛАВА IX
                РОДОСЛОВНАЯ
   «Да, время течет неустанно, как вода с высокой горы», - подумал с грустной гордостью Хаджи-Гирей, рассматривая с высоты трона своих восьмерых сынов. Если старшему Девлет-Яру было уже 18, то младшему Авас-Тимуру только 8 лет. Старшие сидели по правую сторону от трона, а младшие по левую. Все они были присмиревшими от необычной обстановки - они в первый раз вступили под своды зала, где будет собираться Диван - новшество, которое ввел их отец.
   Всего несколько дней прошло с того момента когда хан и его окружение покинули Кырк-Ор и поселились в долине Ашлама в месте, которое называлось Саладжик.
   Протянувшаяся с востока на запад долина, была тщательно огорожена земляными валами, а по обе стороны ограды были поставлены крепкие дубовые ворота. Внутри ограды разместился ханский дворец, укрытый четырьмя высокими стенами, образующими квадрат. По углам высятся башни, а в западной стене невысокий свод, перекрытый воротами, окованными железом. Знающие люди говорили, что в этой небольшой крепости хан будет не в меньшей безопасности, чем на Кырк-Оре.
   Кроме сынов хана в зале собрались и сановники. Они еще не освоились в новом здании, поэтому Диван-эфенди Мансур, которого хан приблизил к себе за помощь в пленении Сеид-Ахмета, разводит каждого по местам и просит впредь сидеть только здесь. Кроме муфтия и карачеев присутствовали и четверо сераскеров - представителей и военачальников ногайского народа. Были здесь и подданные короля Польши Казимира, которые исполняли обязанности советников хана.
   Убедившись, что все приглашенные сидят на уготованных им местах, Мансур приблизился к хану и, облизав губы, приложил правую руку сначала к сердцу, потом ко лбу и сказал:
   - Велишь начинать великий государь?
   Уловив легкий кивок головы, попятился назад и только после этого повернулся и провозгласил:
   - Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного тебе, сыр-китабы Тегиня-ага надлежит зачитать родословную нашего великого хана, да одарит его Аллах длительным правлением, которую подготовил достопамятный Чурнай, да одарит его Всевышний своей милостью. Начинай, Тегиня-ага.
   С подушек встал сыр-китабы, развернул пергаментный свиток и, поклонившись в сторону хана, принялся читать.
   - «Белая история рода Чингисхана и его потомков» - так назвал Чурнай-ага свой труд. А вот что в нем говорится.
    Все приготовились внимать. Тонкий голос Тегиня-аги переливался как соловьиная трель и был приятен для слуха.
   - «Когда сверху утвердилось синее небо, а снизу темная земля, - продолжал сыр-китабы, - Аллах сотворил из праха Адама и дал ему душу. Из правого ребра его была сотворена проматерь Хава.
   Она каждый год рожала по одному сыну и одной дочери. Потом первого сына женили на второй дочери, второго сына на первой дочери. Так множилось и крепло племя человеческое, а когда оно достигло сорока тысяч, прародитель Адам почил в возрасте тысячи лет, а год спустя почила и праматерь Хава.
   Люди стали умножаться на земле, но все их помышления оказались направленными на зло, и пожалел Всевышний, что создал человека. И сказал Аллах: «Истреблю с лица земли людей». Жалко ему стало только Нуха, который обрел благодать перед его очами. И сказал Всевышний ему: «Войди ты и все семейство твое в ковчег, ибо через семь дней я начну изливать дождь на землю. И так будет продолжаться сорок дней и ночей, пока не истреблю все существующее».
   Послушал его Нух и случилось все так, как сказал Аллах. Живыми остались только те, кого взял он к себе в ковчег. Среди них были и три сына его: Сам, Хам и Яфс. Весь род человеческий, который живет поныне, - их потомки.
   Все тюрки, иранцы, юнане, китайцы и европейцы - потомки Яфса.
   Все арабы, ассирийцы, финикийцы, каирские гаварланы - потомки  Сама.
   Все хабаши, суданцы, занзибарцы и другие темнокожие - потомки Хама.
   У Яфса было восемь сынов: Тюрк, Хазар, Саклаб, Китай, Камары, Тарха, Жапон и Манжур.
   Все народы, называвшиеся хуннами, маджарами, булгарами, аварами, монголами, татарами, манчжурами, финнами, джунгарами - потомки Тюрка, а ему дали прозвище - «Детище Яфса». Он был мудрым и благонравным человеком, много ходил по разным местам, высматривая удобное для поселения место. И облюбовал одно из них и назвал его Иссык-Куль.
   У Тюрка было четыре сына: Тонк, Хакал, Биржасар и Амлак.
   - Сын Тонка - Елчехан. От него Ден Бакуйхан. От него Куюкхан. От него Аланчихан.
   Два сына были у Аланчи: Татар и Монгол. Они были близнецами.
   Весь подвластный ему эль Аланчи разделил между сыновьями. С той поры эль, что был во владении Татара, стал называться татарами, а эль, подчиняющийся Монголу - монголами.
   Много лет братья и их потомки жили мирно, но потомок Татара - Суюниш-хан напал на Елхана - потомка Монгола, и разгромив его, стер имя монголов с лица земли.
   Но сын Елхана Киян и его младший брат Негиз бежали с остатками людей и скота и укрылись в долине Ерганахун, окруженной неприступными горами. Попасть в эту долину можно было по единственной узкой и крутой дороге. Проходя по ней, люди Кияна, чтобы не дать врагу воспользоваться ею, портили ее, засыпая камнями и землей.
   Прошло четыреста пятьдесят лет и монголы, умножившись числом, решили покинуть гостеприимную долину, но не нашли дороги из нее. Тогда, наметив гору, лежащую на их пути, начали рушить ее, раскалывая камни огнем. Работа длилась так долго, что вышли из долины дети тех, кто начал ее. День, когда это случилось, монголы стали называть «Днем освобождения» и отмечали его как большой праздник.
   В то время ханом монголов был потомок Кияна - Бортэ чэнэ. Он совершил нападение на татар и возвратил себе земли отцов. И тогда все те, кто не был монголом, присоединились к ним и тоже стали называться монголами.
   После Бортэ чэнэ ханом стал его сын Коймарал. Как зима и лето сменялись ханы, пока у хана Жулдыза в схватке не были убиты два его сына. От старшего сына остался его сын Дауын-Баян, а от младшего - дочь Аланчу. Жулдыз поженил их и, когда умер, ханом стал его внук. После смерти Дауын-Баяна править элем стала Аланчу.
   И вот когда она без мужа понесла, люди спросили ее, как это произошло. Она ответила, что ночью с неба, сквозь дымовое отверстие в юрте, спустился  яркий луч света. Он обернулся человеком с багрово-зелеными глазами и проник в нее. Она хотела спросить его, кто он такой, но язык не повиновался и тело стало неподвластным. Люди сразу не поверили ей и стали следить за ее юртой, и вскоре сами убедились, что Аланчу посещает человек, посланный Небом, в виде светлого луча.
   От небесного луча Аланчу родила трех сыновей. Все они были наделены зелеными глазами с багровым оттенком».
   При этих словах в зале раздался негромкий ропот - ведь и у их хана тоже удивительные зеленые глаза. Все посмотрели в его сторону, но он, смежив веки, слушал. Между тем Тегиня-ага продолжал:
   - «Одного из них, Боданжара, люди избрали ханом. После него ханом стал Бука-хан. От него Дотоменен-хан, потом Кайдо-хан. Менялись спокойно ханы и пришла очередь Тумен-хана. У него было девять сынов и среди них близнецы - Кажул и Кабул. Кажул стал прадедом знаменитого Амир-Тимура, а Кабул - прадед Чингисхана.
   Когда умер Тумен, то ханом стал Кабул. У него было четверо сынов, среди них Бартан. Он и стал ханом после Кабула. У Бартана было тоже четверо сынов и среди них Есугей-багатур.
   Есугей вел нескончаемую войну с татарами и в то время родился его первенец. А случилось это в год курицы, в первый день лета, в полдень шестнадцатого дня. При родах, повивальная бабка обратила внимание на сжатый кулачок мальчика. Разжала его и увидела в ладошке сгусток запекшейся крови. Старейшины усмотрели в этом предсказание великой судьбы мальчика и то, что он за свою жизнь прольет много крови.
   Когда на третий день после родов праздновали пеленание новорожденного, с войны вернулся его отец. Он привез с собой поверженного татарского хана - Темучина. Следуя обычаям монгольского народа, отец и назвал своего сына именем побежденного врага - Темучином.
   Умер Есугей и в год Барса ханом всех монголов стал Темучин. Только не сразу укрепилась его власть. Было у него много врагов, хотевших лишить его не только власти, но и жизни. Среди них были и его братья.
   Проведал об этом некий мудрый и проницательный старец из племени Баяут. Он начал ходить по улусам и везде рассказывал одну и ту же сказку: «Жил на земле змей с одним туловищем-хвостом, но с тысячью головами. И смотрели эти головы в разные стороны, и даже думали они по-разному. Кто-то считал, что это хорошо, так как все видят и все слышат они.
   Как-то поехала по этой местности грохочущая повозка. Все головы слышали ее громыхание и попытались спрятаться от напасти, но туловище-хвост осталось на месте оттого, что тянули его головы в тысячу разных сторон. Проехала повозка по хвосту и все головы враз стали безжизненными.
   В другом же месте жил другой змей, но у него, наоборот, была одна голова и тысяча хвостов. Появилась и там та страшная повозка. Увидела змея угрозу, грохочущую по земле, и уползла в нору, а за ней и все хвосты последовали. Проехала повозка по нужному ей месту и никого не убила».
   Заканчивал старец свои речи следующими словами: «Если не хотите, чтобы повозка судьбы раздавила вас, не горячитесь, будьте твердыми, и не склоняйте свои головы в ту или другую сторону, а следуйте за головой, которую избрали сразу».
   Люди же, слушая старца, отвечали: «Подобно тем хвостам, мы будем следовать за Темучином и отдадим силы свои ему».
   Укрепилась власть молодого хана и получил он после этого титул Чингисхана. А представители народа на курултае приняли такую присягу: «На врагов передовым отрядом мчаться, // Для тебя всегда стараться // Жен и дев прекрасных добывать, // Юрт, вещей, вельмож высоких, // Дев и жен прекраснощеких, // Меринов, статьями знаменитых, брать // И тебе их тотчас доставлять».
   Мы не будем здесь говорить о том, как этот великий человек потряс вселенную, а продолжим повествование и расскажем как Чингисхан не терпел предателей.
   Заканчивалась междоусобица и привели к Чингисхану, захваченного соперника Джамуху. Тот сказал: «Черные вороны вздумали поймать селезня. Что за это делают у тебя хан?» На это Чингисхан ответил: «Мыслимо ли оставить в живых тех людей, которые подняли руку на своего природного хана? И кому нужна дружба подобных людей?» И велел он на глазах Джамухи умертвить аратов, поднявших руку на своего хана.
   У Чингисхана было четыре сына: Джучи, Чагатай, Угедей, Толуй. Еще при жизни он разделил всю завоеванную территорию между сыновьями.
   У его старшего сына Джучи было тоже четыре сына: Орда, Бату (Батый-хан), Бургэ-оглан (Берке-хан) и Тока-Темир.
   У Тока-Темира было тоже четверо сынов, младшим был Оз-Темир.
   У Оз-Темира был сын Сарыжа. От него Коншик. От него Толектемир. От него Жэбэнэ. От него Хасан. От него Мухаммад. От него Таштемир. От него Гиясэддин.
   И вот у жены этого достойного человека в ночь предопределения «Ляйлятуль-Кадр», когда мусульманам был ниспослан Коран и в день когда открываются судьбы людей, в весеннем месяце рамадан родился мальчик, которого назвали Хаджи-Девлет.
   Прошло немного времени после этого радостного события, и благословенный Таштемир собрался вознестись в чертоги Аллаха. Он призвал к себе сына своего Гиясэддина и попросил его принести к нему, недавно родившегося, внука. Взял он его на руки и, заливаясь слезами, проговорил: «О, как огорчительно мне умирать, не увидев его во цвете лет! Я знаю, внучок мой, что ты будешь любим Аллахом и станешь во главе царского рода, и многие народы покорятся тебе!»
   А сыну своему Гиясэддину он велел беречь Ходжу, ибо враги рода будут стараться не дать ему выполнить предопределение Всевышнего.
   Теперь можно сказать, что слова, сказанные Таштемиром, оказались  пророческими и Гиясэддин, следуя указанию отца, сумел уберечь своего сына от рук врагов и отрок Хаджи-Девлет стал Хаджи-Гиреем и Божьей милостью высокочтимым ханом Великой орды, Великого юрта Крымского престола, Кипчакской степи и многих татар и ногаев.
   Да одарит его Аллах длительным правлением!»
   Тишина прервалась всеобщим ликованием. Даже дети хана, сразу притихшие, но потом  возбужденные радостными возгласами, вскочили со своих мест и пустились в пляс у трона отца.  Члены Дивана, в основном убеленные сединами старики, поднялись и стали ритмично прихлопывать. По щекам хана лились слезы радости, и он не вытирал их, ибо и его руки были заняты выбиванием ритма.
   Когда восторг пошел на спад, Хаджи-Гирей, почувствовав это, поднял над головой руки, помахал ими и опустил их. Мансур понял этот знак и, обернувшись к присутствующим, взмахом рук приказал утихнуть и рассесться по местам. В зале опять установилась тишина, нарушаемая только тяжелым дыханием переусердствовавших стариков. Хан молча слушал эти хриплые звуки и ему казалось, что это он сам так тяжело дышит, взбираясь на вершину, называемой Властью. Эта гора уже выше грозовых облаков Недоверия и теперь солнце Любви и Согласия светит ему, а ветер Судьбы никогда не сдует его с этой вершины.
   Старики восстановили дыхание и в шатре повисла могильная тишина Молчание хана явно затянулось и нетерпеливый Мансур пытался обратить на это его внимание, но тщетно - хан сидел задумавшись. Наконец Хаджи-Гирей сам услышал эту тишину. Он приподнял веки и увидел, уставившиеся на него, десятки преданных глаз.
   - Продолжай, - сказал он Мансуру и тот сделал знак Мамаку.
   Ширин приехал из Кафы, чтобы доложить хану о своей деятельности на посту тудуна и рассказать о слухах, связанных с успехами османов на Анатолийском полуострове. Доклад Ширина было решено вынести на Диван.
   И вот Мамак, оперируя цифрами, рассказывает о большой выгоде, получаемой ханом от владения деревнями Судакского округа, о попытках кафинских чиновников присвоить себе часть доходов. О его, Мамака, решительных действиях, направленных на пресечение их поползновений.
   Закончив первую часть выступления, он сразу перешел к османской теме.
   - Великий хан, - сказал он, - все чиновники Кафы только и говорят об угрозе со стороны османов. Их особенно беспокоит активность нового султана Мехмед II. Ему румский император платит дань, и у него в Анатолии почти не осталось врагов. Сейчас его войска успешно воюют на Балканах.
   - Чем все это грозит Кафе? - спросил нетерпеливо Хаджи-Гирей.
   - Они боятся падения Константинополя, столицы Румелии. Если это случится, то фряги потеряют единственный выход из Черного моря, а с этим морское сообщение с Генуей. У них останется только длинный и небезопасный сухопутный путь через Валахию.
   - Если Мамак прав, - сказал хан, - то недалек тот час когда фряги здесь, в Крыму, захлебнутся собственной мочой! Как вам это нравится, приятели мои? - обратился он к Дивану.
   Уняв возникший шум, Мансур ответил за всех:
   - Великий хан, это самая радостная весть со времени создания Корана.
   - Продолжай, Мамак, - повелел хан, удовлетворенный ответом.
   Ширин несколько замешкался, но потом, собравшись с мыслями, сказал:
   - Фряги больше всего боятся, мой господин, нашего союза с султаном османов. Они говорят, что тогда не будет им спасения ни на море, ни на суше.
   - Так и говорят?
   - Так и говорят, мой господин.
   - А ты им, что отвечал на это?
   - Я только слушал.
   - А о чем думал при этом?
   - В душе я злорадствовал, великий хан, и это мешало мне думать.
   Хан улыбнулся хитрому ответу тудуна. Он понял, что Мамак не хочет предвосхищать его решение, хотя оно должно было быть очень простым.
   - Хорошо, - сказал он. - Тогда ответь мне, мой приятель, что бы ты сделал на моем месте?
   Мамак чуть не поперхнулся от неожиданного вопроса, но, увидев устремившиеся на него завистливые взгляды членов Дивана, гордо ответил:
   - Я бы искал дружбы с Мехмедом, султаном османов.
   Хан удовлетворенно улыбнулся и, обращаясь к Дивану, сказал:
   - Жду вашего мнения по поводу предложения бея Ширина.
   Как всегда, быстрее всех сориентировался Конча.
   - Великий хан, - произнес он торжественно, - султан Мехмед будет рад помочь тебе сокрушить Кафу - змеиное гнездо гяуров.
   - Почему ты так думаешь?
   - Я имел беседы с османскими купцами, и они в один голос говорят, что их султан, следуя заповедям Пророка, пронесет зеленое знамя по всему миру. Они говорят так же, что он с болью в сердце смотрит на то как в Крыму хозяйничают неверные.
   - Это не купцы, это лазутчики турецкие! - неожиданно выкрикнул литовец Кондратий Зубрицкий.
   Его басовитый голос пронесся громом над головами присутствующих и будто вогнал их в плечи. Даже бесстрашный Конче вздрогнул и резко повернулся в сторону говорящего.
   - Зачем кричишь? - спросил он
   - А затем, что ты распространяешь крамольные слухи, - ответил литовец и, обращаясь к Хаджи-Гирею, сказал:
   - И тебе, хан, не подобает выслушивать такое! Супостат Мехмед - враг короля Польши, а Казимир, хан, союзник твой! Значит Мехмед и твой враг!
   По шуму, раздавшемуся в шатре, можно было понять, что возбужденная речь представителя Казимира не получила одобрения у членов Дивана. Сам Хаджи-Гирей, поборов в себе гневное чувство, с горечью в голосе промолвил:
   - То, что ты сейчас здесь сообщил, Кондрат, всем известно давно, но жизнь не стоит на месте. Пройдет немного времени и Мехмед покорит Урумию и повернет свой взор в нашу сторону. Он спросит: «С кем ты, Хаджи-Гирей - хан Крымский?» Я ему скажу: «С Казимиром».
   - Казимир далеко, а Мехмед близко! - воскликнул Конче.
   Хан недовольно поморщился, но не стал выговаривать своему темнику. Он продолжал:
   - Я не забыл то доброе, что мне сделал мой друг Казимир, но согласись, что времена меняются. Король польский не помог мне сокрушить Кафу, а я просил его об этом. Почему он не помог мне? Ответь, Кондрат!
   - Я уже говорил тебе, хан, что границы Польши и Литвы очень неспокойны…
   - Я действительно слышал это, - перебил Хаджи-Гирей литовца. - Только причина на самом деле совсем другая.
   - Какая же?
   - А та, что твой король не хочет ссориться с папой Римским. Папа не позволит католикам Польши помогать мусульманам в их борьбе с католиками Генуи. Тогда как правоверный султан только и ждет обращения к нему. У нас же избавление от засилья фрягов стоит на первом месте. Не так велик Крым, чтобы делить его на кусочки.
   - Позволь мне сказать слово, - обратился другой литовец - Ян Кориотович.
   - Что ты можешь сказать, чего я не знаю? - спросил Хаджи-Гирей.
   - А то, хан, что ты спешишь сменить Казимира на Мехмеда. Не так уж безоблачна жизнь у турецкого султана. Византийский император обратился к папе Римскому Николаю V с просьбой объявить крестовый поход против турок. Всё говорит за то, что папа сделает это в скором времени и тогда Мехмеду будет не до Крыма и тем более не до тебя, хан. Что тогда будешь делать?
   К хану обратился Мамак:
   - Позволь мне, великий хан ответить на этот вопрос?
   Получив разрешение, сказал:
   - Наши литовцы умалчивают об одном интересном обстоятельстве.
   - О каком? - чуть ни в голос спросили те.
   - Вы говорите, что константинопольский император обратился к папе Римскому, но умалчиваете его ответ императору. Или вы не знаете его? В Кафе об этом говорят даже на базаре. Так вот папа сказал императору, что поможет ему только в том случае, если народ византийский примет католическую веру.
   - Интересно, - сказал Хаджи-Гирей, - и что император на это ответил?
   - Император, великий хан, рад бы перейти в католичество и сохранить свой престол, но народ у него непонятливым оказался, и ни в какую не хочет менять веру, даже под угрозой османского нашествия.
   - Вы знали об этом? - после небольшой паузы спросил Хаджи-Гирей у литовцев.
   - Это все базарные сплетни! - вскричал Зубрицкий. - В Византии работают наши миссионеры и они довольны результатами своей миссии.
   - Пока ваши проповедники будут рассуждать о силе католической веры, Мехмед будет у стен Константинополя! - воскликнул Конче.
   - Хан, ты не можешь так легкомысленно отказаться от дружбы польского короля! Заклинаю тебя, не делай этого, - промолвил Ян.
   Хаджи-Гирей понял, что дальнейший спор бесполезен и, махнув рукой, велел всем сесть по своим местам. Посмотрев на нахохлившихся литовцев, сказал:
   - Как вы все понимаете, я еще не решил как поступить. Здесь мы обсуждали мнение бея Ширина, а не мое. Польский король, когда он был еще в Литве, хорошо помог мне, и я не собираюсь это забывать. Пока я в Крыму границы его страны не были потревожены татарскими набегами, хотя охотников было много. Разве это не свидетельствует о моей верности нашим соглашениям. Я уже говорил, что Казимир не откликается на мою просьбу помочь в борьбе с Кафой, и вы знаете почему. Что после этого мне остается делать? Терпеть вечно у себя под боком этих лавочников?
   Литовцы, как по команде вскочили со своих мест, но были остановлены властным жестом хана. Он продолжал:
   - Здесь есть над чем подумать. Как поступить, я решу позже, а сейчас прошу всех в трапезную. Там мы сможем хоть на время забыть повседневные заботы.
   Хан встал и первый покинул зал через дверь, находящуюся за троном.
   Перед входом в трапезную комнату приглашенных ждали слуги, с серебряными чашами с водой. Совершив омовение, вельможи проходили в светлое помещение, уставленное по стенам узкими мягкими диванами и рассаживались. Возле каждого стояли низкие столики. В середине комнаты мелодично журчал небольшой фонтан. Его вода изливалась в мраморный бассейн, в котором плавали красно-золотистые рыбы с выпуклыми и грустными глазами. Стены комнаты были, как в мечети, расписаны арабской вязью. Первоначальная тишина прервалась восхищенными обсуждениями увиденного. Всем понравилось новое обиталище хана, оно напоминало, известный по рассказам, дворец Бату-хана в Сарае, хотя там в интерьере было гораздо больше золота.
   Вошел Хаджи-Гирей и услышал много восторженных отзывов о своем дворце. Пока слуги вносили еду, хан слушал их, довольно улыбаясь. Приступили к трапезе и наступила тишина, нарушаемая только причмокиваниями. Так гости выражали удовлетворение пищей. Когда начали есть фрукты, хан сказал:
   - Мы сегодня, не желая этого, очень рассердили наших друзей из Литвы.
   - Мой господин, - обратился Мамак, - я не все успел рассказать тебе.
   Уловив обращенное на него внимание хана, он продолжал:
   - Когда я начал работать в Кафе, то охраняли ее стены триста воинов. Сейчас их осталось только сто! Генуя, нуждаясь в деньгах, все больше и больше урезает бюджет своей колонии и это сказывается на ее оборонительных способностях.
   - Весьма важное сообщение, - заметил Хаджи-Гирей. - Можно ожидать, что придет то время, когда, осадив город, можно будет перелезть через его стены как через забор соседа.
   - Вот именно! - воскликнул тудун. - И еще не все.
   Сделав паузу и убедившись в оживившемся интересе к своей особе, Мамак удовлетворенно улыбнулся.
   - Руководство города, мой хан, очень обеспокоено тем, что увеличилось количество фрягов, уезжающих в Геную. Люди бегут из Кафы!
   Последнее сообщение было встречено восторгом. Хан поднял руку и, дождавшись тишины, сказал:
   - Если бы служба бея Ширина на посту тудуна не приносила прибыли казне, то только вот такие сообщения оправдали бы ее пребывание там!
   Переждав шум одобрения, он продолжал:
   - У меня появилась уверенность, что следует немедленно предложить нашу дружбу султану Мехмеду. Здесь нет моих литовских советников, поэтому можно прямо сказать, что время, когда мы в своей политике опирались только на Польшу и Литву, прошло.
   - Великий хан, - уловив паузу, вмешался в разговор Конча, - твое правильное решение следует как можно быстрее осуществить, иначе опоздаем.
   - Что ты имеешь ввиду?
   - Османы захватят Константинополь и Мехмед может спросить: «А где вы были раньше?» Он уже сейчас должен знать, что в Крыму есть сила, готовая поддержать его.
   - Разумное замечание, - согласился Хаджи-Гирей и, обращаясь ко всем, спросил:
   - Кого пошлем к султану османов?
   Наступившая тишина, нарушаемая только журчанием воды в фонтане, прервалась громкими предложениями - многие хотели представлять хана на встрече с Мехмедом. Хаджи-Гирей удовлетворенно наблюдал за этим. Больше всех суетились братья Ширины.
   - Говори, Мамак, - сказал он.
   - Позволь, мой господин, предложить в качестве твоего посла к османам моего младшего брата, Эмина. Мы сможем, от твоего имени за свой счет, подготовить, достойные подарки султану Мехмеду.
   Столь важный аргумент был в пользу рода Ширинов, и хан не мог пропустить его мимо ушей, поэтому послом, без обсуждения, был назначен молодой Ширин.
   Тут же стал вопрос о пути следования посольства. Эмин показал свои знания не только в географии, но и в политике. Это было удивительно, если учесть, что ему едва исполнилось двадцать лет, и прожил он их в основном в Карасубазаре. Этот, приятной наружности, юноша сначала поблагодарил хана за доверие, а потом сказал:
   - У нас есть два пути достижения ставки султана османов - сухопутный и морской. Пройти степями ногаев будет очень просто, но дальше путь пойдет по горам Кавказа, населенными разбойными народами, и преодолеть их будет очень сложно. Лучший путь это - морской. Можно сесть на корабль, идущий в Трапензунд, и мы в Анатолии. Это наиболее безопасный и быстрый путь.
   - Из какого места ты хотел бы отправиться? - спросил Конче.
   - Проще и быстрее это сделать из Кафы. Там корабли часто отправляются на юг.
   - А если из Каламиты? – спросил Конча. - Ведь это порт нашего друга Алексея. В Кафе, если узнают, что ты направляешься к османам, могут помешать твоему отъезду.
   - Ты прав, Конче, - согласился Эмин, - но в Каламите ты давно был?
   - Я там вообще не был.
   - Так вот слушай. Фряги, перед тем, как вернуть этот порт урумам, сожгли все причалы, а до этого Ломеллино пожег их корабли. С тех пор Алексей не может восстановить ни флот, ни город. В Каламите сейчас больше собак, чем людей.
   Хаджи-Гирей внимательно слушал разговор и думал, что в роду ширинов вырос незаурядный человек. Он будет хорошей сменой Мамаку. Хан сказал:
   - Я согласен с тобой Эмин, что ехать нужно из Кафы, и с тобой Конча согласен, что фряги не буду рады, узнав о посольстве к османам, поэтому, избрав морской путь, нужно так засекретить посольство, чтобы ни одна мышь не догадалась о его существовании.
   Хаджи - Гирей окинул взглядом притихшую аудиторию и, поблагодарив ее за оказанное ему и его дворцу внимание, разрешил удалиться, повелев остаться Эмину, Мамаку и Конче.
   Они перешли в другую комнату, благо теперь во дворце было много помещений, и удобно устроившись на подушках, продолжили разговор.
   - Вот что я надумал, - сказал хан. - Ты, Конча, поедешь в Феодоро с моей просьбой к олу-бею Алексею. Объяснишь ему, что нам нужно будет тайно провезти морем в Трапензунд одного человека и трех-четырех его сопровождающих. Мы не хотим, чтобы фряги знали об этом человеке, поэтому просим олу-бея, найти возможность послать к своему родственнику, императору Трапензунда, человека, а наши люди будут как бы его сопровождать. Скажешь, что у них будет несколько тюков груза и одеты они будут как ромеи. Понятно?
   - Понятно, мой господин. Скажи только когда ехать?
   - Поезжай завтра. Возьми с собой гонцов. Первый гонец должен будет вернуться в этот же день и привезти ответ олу-бея - «да» или «нет». Второй гонец должен будет сообщить день когда человек Алексея сможет направиться в Кафу.
   - Будет исполнено, мой господин.
   -И еще. Только сегодня я понял как хорошо иметь свои корабли. А дальше потребность в них может возрасти. Если удастся изгнать из Крыма фрягов, то иметь корабли будет просто необходимо. Кто из вас скажет, что нужно сделать для того, чтобы завести свой флот?
   - Нужны деньги, мой господин, - сказал Мамак.
   - Нужны люди, знающие мореходное дело, - сказал Эмин.
   - Нужно место, где бы они находились, - добавил Конче.
   - И это все? - спросил хан. - Сколько будет стоить один корабль?
   - Чтобы построить корабль на кафинской верфи, мой господин, - сказал Мамак, - это будет стоить тысячу триста - тысячу пятьсот аспров.
   - Кафа нам платит дань - в год три тысячи аспров, вот пусть и построит на них два корабля. А как быть с экипажами?
   - Среди моряков есть и татары, мой господин, - ответил Мамак. - Они нанимаются сначала гребцами, а потом становятся и матросами. Их можно отобрать, подучить и команда готова.
   - Признаться, - сказал хан, - я никогда не был на корабле и, тем более, не знаю насколько сложно морское дело. Есть среди нас хоть один человек, который бы понимал в этом?
   - Боюсь, что среди татар такого человека не найти, - ответил Мамак.
   - Вот что, Конча, - обратился Хаджи-Гирей к темнику, - будешь у Алексея, спроси его об этом.
   - Разреши, мой господин, предложить несколько другое - вмешался Мамак. - Если мы будем там строить свои корабли, то и надзор за строительством должен будет осуществлять наш знающий человек. А лучшие мореходы сейчас в Кафе. Какая разница кому платить деньги уруму или фрягу? Только пользы будет больше от фряга.
   - С тобой можно согласиться. Хорошо, Конча, не поднимай этот вопрос перед Алексеем. Но учти, Мамак, всю ответственность за это дело ты берешь на себя. Ты подыскиваешь человека, знающего морскую науку, договариваешься с казначеями об оплате строительства кораблей на кафинской верфи. А с хозяином ее договоришься вот о чем. Для исполнения нашего заказа он должен будет принять на работу тех татар, которые потом и будут плавать на этих кораблях.
   Мамак, не пытаясь скрыть восхищение, воскликнул:
   - Великий хан, ты своим умом превзошел самого Сулеймана! Я обещаю тебе добросовестно выполнить твои указания.
   - Много буде зависеть, Мамак, от того человека, которого тебе удастся подобрать.
   - Я понимаю это, великий хан, и буду очень внимательным.
   Они разошлись поздно вечером, довольные принятыми решениями. В это же время в дверь дома, который занимали литовские советники, постучали. Дверь приоткрылась и из темноты в дом промелькнула тень.
   - Не зажигайте свечи, - раздался шепот.
   - Чего ты боишься, Ильяс? Здесь все свои, - возразил басовитый голос.
   - Там тоже были все свои, господин, а я все же здесь.
   - Ну, ладно. Говори, с чем пришел?
   - Великий хан решил послать к османам посольство.
   - Вот как. Что дальше?
   - Он сказал, что время, когда он опирался на вас, прошло.
   - Понятно. Кто будет послом и каким маршрутом он направится к османам?
   - Главным будет брат тудуна Мамака, Эмин. А ехать… Сразу они выбрали урумский порт, но потом остановились на Кафе.
   - Не боятся, что генуэзцы помешают им?
   - Хан хочет все сделать тайно.
   - Как?
   - Он не сказал.
   - Что еще?
   - Все, господин. Я помог вам?
   - Помог, помог. Держи.
   В ладонь Ильяса перекочевала монета, и он выскользнул за дверь.
   На утро из Саладжика, как птицы из гнезда, выпорхнули два гонца. Один направился на север с сообщением польскому королю о перемене политики крымского хана, а другой - на восток, в Кафу, с уведомлением консула о том, что Хаджи-Гирей намеревается в ближайшие дни отрядить к туркам посольство во главе с Эминеком, братом префекта Мамака. Посольство будет как-то засекречено.
Чуть позже на юг, в сторону горы Мангуп направилась группа всадников во главе с Конче.
   Хаджи-Гирей был разбужен пением придворного муэдзина, призывающего к молитве. Не разлеживаясь, хан встал и хлопнул в ладоши. В спальню, кланяясь, вошли слуги и стали перед господином на колени. Они держали в руках кто умывальник, кто чашу, а кто полотенце. Хан начал совершать вуду с того, что прополоскал горло и рот, умылся и помыл руки до локтей, пригладил мокрыми руками волосы и отпустил слуг. После краткой молитвы в домовой мечети, он позавтракал в одиночестве и приказал найти и привести к нему смотрителя коз, оставленных на Кырк-Оре.
   Смотрителя нашли быстро - он ночевал в деревне у брата. Войдя в комнату, в которой находился хан, смотритель упал на колени и, распластавшись на ковре, замер в ожидании указаний.
   Хаджи-Гирей нетерпеливо проговорил:
   - Подними голову и скажи почему ты находишься здесь, а не там, где я тебя оставил? Разве не тебе я поручил ухаживать за козами Джанике-ханым?
   - Мне, господин, мне, но я вчера спустился сюда, чтобы сообщить тебе о большом горе - последняя коза байбике сдохла!
   - Ну, а потомство осталось?
   - Его много, господин!
   - Вот пока и смотри за ним. Скоро я прикажу поселить на Кырк-Оре оленей, тогда тебе прибавится забот и не будет времени отираться здесь в Саладжике. Почему ты находился во дворце, когда я принимал гостей?
   - Прости меня, великий хан, но меня попросил мой брат помочь ему прислуживать за столом. У него многие слуги заболели.
   - А кто твой брат?
   - Он у тебя, господин, чашангыр-баши. Его Ильяс зовут.
   - Ну, ладно, можешь идти и готовься принимать оленей.
                ***
   Мамаку доложили, что фряги пропускают приезжих в Кафу только через Георгиевские ворота, остальные же проходы наглухо закрыты. Это создает большое неудобство и столпотворение, что вызывает возмущение народа. Это сообщение заставило Ширина взволноваться, и он послал своего человека разыскать базарного пристава по имени Марко и спросить у него чем вызваны такие  чрезвычайные меры. Ответ пристава еще более встревожил префекта: приказано задерживать подозрительные группы татар, которые направляются не на базар, а в порт. Кроме этого, шепнул Марко, в самом порту находятся люди, высматривающие татарина по имени Эминек. У полиции есть приметы этого человека.
   О, Аллах, откуда все это стало известно фрягам? Что они еще знают? Мамак велел пригласить к нему пристава для обстоятельной беседы, но тот отказался, ссылаясь на чрезмерную занятость. Тогда Ширин, одевшись попроще и взяв с собой только одного слугу, поехал сам на встречу с ним.
   Основной поток людей у Георгиевских ворот уже схлынул и пристава там не оказалось. Мамак собирался направиться на его поиски, но тут увидел как из воротного свода выехала группа всадников. Они направлялись в сторону борго. Впереди ехал урум в синем кафтане, разукрашенным золотым шитьем. Его малиновая шляпа была увенчана пушистыми страусовыми перьями. За ним следовали пять всадников. Их одежда была менее яркой, но так же добротной. Среди этой пятерки Мамак с трудом узнал своего брата. Бороду он сбрил, оставив усы. Шляпа надвинута на самые глаза. Он совсем не отличался от своих спутников. За ними тарахтела повозка, груженная холщовыми тюками. Она направилась, минуя борго, прямо к порту.
   Кавалькада же выехала на дворцовую площадь. За нею последовал и Мамак. Чтобы быть менее заметным, он оставил лошадь слуге и пошел в борго пешком. Он видел как у консульского замка главный урум спешился и проследовал через главный вход в апартаменты консула. Остальные продолжали сидеть на лошадях. Их напряженные фигуры выражали нетерпеливое ожидание и скрытое волнение. Что им стоило сойти наземь и вести между собой тихую и непринужденную беседу? Хорошо хоть догадались не торчать перед самым портиком и отъехали в сторону.
   Мамак изнервничался, пока увидел, выходящего из замка урума. Его сопровождал какой-то фряг. Он пошел в сторону ворот, ведущих в порт, и ему их открыли. За ним проехали всадники. Ширин поспешил в соборго, где оставил лошадь со слугой. Он поехал в порт через другие ворота и видел как «урумское» посольство погрузилось на корабль.
   Ширин зашел в портовый кабачок и, как простой хамал, заказал кружку бузы. Когда справился с питьем и выглянул от двери в сторону пристани, то увидел как заветный корабль отходит от берега. Голова сразу закружилась. Может быть от бузы, а возможно и от осознания того, что задуманное осуществилось.
   В этот же день в Саладжик из Кафы направился гонец.


   ЧАСТЬ ПЯТАЯ

   ПОД СЕНЬЮ ВСЕВЫШНЕГО

    И АНГЕЛЫ ВХОДЯТ
    К НИМ ЧЕРЕЗ ВСЕ ДВЕРИ
          КОРАН, СУРА 13, 23




                ГЛАВА I
                ТУРЕЦКАЯ УГРОЗА

   10 апреля 1453 года старейший «морской волк» Кафы Доменнико Бриг пришвартовал свой корабль к свободному причалу и увидел на берегу большую толпу, встречающих. То, что галеру встречали не было ничего удивительного. Где еще могут быть самые дешевые товары и свежие новости? Но как раз с новостями капитан и не хотел делиться.
   Он приказал команде собраться у своего мостика, а трап, чтобы никто не мог сойти или взойти на корабль, велел затащить на борт,. Удивленные действиями капитана, матросы негромко перешептывались. Бриг спустился с мостика и жестом рук пригласил к нему приблизиться.
   - Друзья, - сказал он, не повышая голос, - все вы сейчас сойдете на берег и у вас начнут требовать новостей. Не приказываю, а прошу вас, не говорите то, что вы видели на входе в Босфор. Я понимаю, что те события, свидетелями которых вы были, в скором времени станут достоянием всех, но нельзя допустить, чтобы толпа о них узнала раньше, чем консул Кафы. Мы не должны стать источником тревожных слухов и распространителями паники в городе. Вы все заинтересованы в благоденствии Кафы, и сейчас залогом этому будет ваше молчание. Можно было бы задержать вас на борту до моего возвращения от консула, но я это не делаю, потому что понимаю ваше естественное желание побыстрей об¬нять своих милых женщин. Еще раз прошу вас, господа, ни слова о том, что видели на Босфоре. Не подведете своего старого капитана?
   Каждый матрос посчитал своим долгом подойти к Доменнико и лично сказать, что не подведет его. Трап был переброшен на причал и команда, кроме вахтенных, организованно покинула корабль. На борт вошел стивидор с грузчиками и началась разгрузка. Капитан же быстро переоделся в парадную одежду, ведь идет к консулу, и направился в борго.
   Консул Кафы Бартоломео ди Якопо всего несколько дней как занял этот почетный, но хлопотный пост. Ему были хорошо известны события и интриги, происходящие в Генуе, потому новостей оттуда не жаждал. Он был удивлен настойчивостью капитана «Януса», желающего без промедления доложить о чем-то важном, случившимся с ним во время перехода из Генуи. Что может быть интересного во время путешествия по морю? Разве что шторм. Ну, да ладно.
   Бриг, как шквалистый порыв, вбежал в кабинет и, чуть согнувшись в поклоне, сразу от порога заговорил:
   - Ваша милость, нас ждет большая беда.
   Такое необычное начало развеяло неверие во что-то новое, и он устремил на капитана заинтересованный взгляд небольших круглых глаз, осененных бесцветными ресницами.
   - На подходе к Константинополю, - продолжал Бриг, - я обратил внимание на необычное движение людских масс по обеим сторонам пролива. Над городом стоял дым и слышался гром. Как мы быстро поняли, ваша милость, то было не божье проявление, а турецкие пушки обстреливают крепостные стены города. По проливу сновали турецкие корабли, много кораблей, и, чтобы избежать столкновения с ними, мне пришлось крутиться как угрю на сковородке. Короче говоря, турки штурмуют Константинополь!
   Ди Якопо, выбивая пальцами правой руки дробь на столешнице, спросил:
   - И что это вы так всполошились?
   Если бы капитана сейчас ударили по голове, то он бы не так удивился, как тому, что услышал. Ему сразу расхотелось о чем-либо говорить, но он заставил себя сказать то, что консул должен был понять и без его слов.
   - Если турки возьмут Константинополь, ваша милость, то перекроют Босфор и мы потеряем…
   - Капитан, - прервал его консул, - прекратите панику! Дож Генуи Пиетро ди Кампофрегозо и высшие чины республики не хуже вас знают обстановку в Византии, но направляя меня сюда, заверили, что Босфор для нас не будет перекрыт! Никогда!
   - Даже если турки станут его хозяевами?
   - Даже если.
   - Мне бы вашу уверенность, ваша милость.
   - Что вам мешает проникнуться?
   - Мой многолетний опыт, ваша милость. Та пуповина, которая связывает нас с нашим домом называется Босфором. В ближайшие дни она будет перерезана, и мы окажемся в мешке. Татары нам дышат в затылок, турки схватят за горло…
   - Ваши вопли, капитан, - преддверие паники. Немедленно прекратите их! Иначе… Ну, да ладно. Что вы, в конце концов, кроме крика, можете предложить мне?
   Доменнико, подавив обиду, сказал:
   - Ваша милость, я прожил в Кафе, считайте, всю жизнь. И я уверен, что мое душевное состояние ничем не будет отличаться от настроения многих генуэзцев, когда они узнают эту новость. Меня легко упрятать в тюрьму, обвинив в паникерстве, но это вы не сможете сделать со всем народом. Когда я спешил сюда, то думал упредить события и дать вам время на обдумывание ситуации. Сейчас вижу, что ошибся.
   Доменнико повернулся и направился к выходу из кабинета, но был остановлен у самой двери.
   - Постойте, капитан, - сказал консул. - Я думаю, будет интересно послушать и другие мнения по этому поводу. Соберем Совет и обсудим на нем ваше сообщение.
   - С этого и нужно было начинать, ваша милость.
   - Хорошо, хорошо. Не учите меня, а приходите сюда сразу после полудня.
   Бриг пошел на корабль, чтобы снова переодеться. Он ругал себя последними словами за то, что так вырядился, за то, что помчался сломя голову к консулу.
   На подходе к своему «Янусу» он столкнулся со знакомым купцом. Тот, как убегающий от лисы заяц, делал петли на причале и едва не сбил его с ног.
   - О, Доменнико, как я рад, что дождался тебя! - воскликнул он, обнимая капитана.
   Капитан неприветливо спросил:
   - Чего тебе, Паолино?
   - Зайдем туда, - предложил купец, показывая на ближайшую портовую таверну.
   - Нет времени. Говори, зачем я тебе понадобился?
   - Скажи, Доменнико, ты скоро отплываешь туда?
   Паолино махнул рукой в ту сторону где, как знал каждый кафинский генуэзец, находилась их родина.
   - Я только оттуда.
   - Знаю. Но когда обратно?
   - Зачем тебе?
   Купец осмотрелся и только после этого, снизив голос до шепота, сказал:
   - Турки вот-вот возьмут Константинополь. Хорошо было бы проскочить.
   - Откуда ты это взял?
   - Мне под большим секретом рассказал один матрос.
   Пообещав купцу своевременно предупредить его об отплытии, Бриг поднялся на корабль. Здесь его ждал старый друг Марко Кассимо. Как он мог забыть, что тот должен был прийти?
   - Какая муха, Доменнико, тебя укусила, что ты не дождался меня? - спросил он недовольно.
   - Прости, Марко, нужно было сделать срочный визит к консулу.
   - Ты разговаривал с тем молодым боровом?
   - Боровом? - переспросил Бриг. - А ведь правда он похож на откормленного поросенка! - воскликнул он. - Я так был расстроен, что сразу не присмотрелся.
   - Что же тебя расстроило? - участливо спросил Кассимо.
   - Да, ты, наверное, и сам все знаешь.
   - Если ты о Константинополе, то знаю.
   - Откуда?
   - Ты, Доменнико, забыл, что я - базарный пристав. А все новости идут с базара.
   - И как ты оцениваешь эту новость?
   - Надо быстрей набивать карманы золотом и бежать отсюда.
   - Думаю, что ты прав, - вздохнув, согласился капитан. - Тут я привез тебе кое-что для продажи. Возьмешь?
   - Затем и пришел.
   Они прошли в капитанскую каюту. Доменнико начал открывать ящики шкафов и скоро стол был завален дешевыми, но красивыми ювелирными поделками генуэзских мастеров. Такой товар татары и армяне покупают для своих женщин, поэтому он всегда в цене. Марко сгреб все в мешок и спросил:
   - Свистнешь когда сам бежать задумаешь?
   Доменнико тяжело опустился на стул и только после этого сказал:
   - Боюсь, Марко, что не скоро. Может побегу в самый последний момент. Я только из Генуи, но не почувствовал себя на родине. Меня тянуло обратно в Кафу, хотя тут своего, кроме этого корабля и небольшого домика, до сих пор ничего нет.
   - А золото где держишь?
   - Этим рейсом отвез его в Геную и вложил в банк святого Георгия. Там оно целее будет.
   - Теперь надо быть к нему поближе, а то и не попользуешься.
   - Все в руках Господних.
   - Да, чуть не забыл. Есть интересное предложение.
   - Ты о чем? - поинтересовался Бриг.
   - Татары вздумали создать свой морской флот.
   Капитан долго, ничего не говоря, смотрел на собеседника. Потом спросил:
   - Это серьезно?
   - Так мне сказал один татарский вельможа.
   - И он был в своем уме?
   - Думаю, что да. Он просил меня найти ему хорошего моряка, который бы знал как строят корабли и как ими управляют. Я подумал, что таким человеком мог бы стать ты. Разве я не прав?
   - Надеюсь, ты не называл моего имени?
   - А что тебя пугает?
   - Только сейчас меня обозвали паникером и готовы были посадить за решетку. Теперь мне предлагают стать пособником наших врагов. Избави меня Бог от такой работы. Нет, Марко, и не проси.
   - Чудак. В Кафе моряков как бродячих собак. Не ты, так другой. А они обещают хорошо платить.
   - Я сказал нет.
   Проводив друга, Бриг удивленно спросил себя: почему он обманул Марко и сказал ему, что вывез золото в Геную? Оно, как и прежде, лежит в его доме под половицей. Неужели он не доверяет своему другу? И вдруг понял, что у него подспудно сработал инстинкт самосохранение. Кассимо, неся службу на базаре, где свирепствуют законы голого чистогана, не может не испачкаться, и кто знает как он повел бы себя, узнав, что Бриг держит золото в доме, а не в банке в Генуе. Воздав должное своей предусмотрительности, капитан начал собираться на Консульский Совет.
                ***
   Консул Бартоломео, окинув взглядом кабинет, остался доволен дружным сбором членов Совета. Был и приглашенный капитан Бриг. Он скромно сидел у самой двери. Где тот утренний напор?
   - Синьоры, - обратился консул к присутствующим, - я так неожиданно вас собрал по весьма тревожной причине. Весть, которую совсем недавно принес мне капитан Бриг, обеспокоила меня. Мне рассказывали о хладнокровии этого уважаемого человека и его преданности нашему делу. Но и он не смог удержаться от громогласных слов при встрече со мной.
   Доменнико подумал, что консул успел порасспросить о нем  и теперь пытается смягчить свой утренний упрек в его адрес. А тот, тем временем, продолжал:
   - Сначала, синьоры, мы послушаем славного капитана, а потом я расскажу вам, что предшествовало этим событиям, и потом все это обсудим. Пожалуйста, синьор Бриг.
   Доменнико повторил то, что говорил консулу. В конце он добавил:
   - Синьоры члены Совета, каждый из вас, направляясь сюда, видел Босфор, эту мутную, похожую на широкую реку, воду. Вы не замечали как проходили из Мраморного в Черное море и обратно - Босфор их надежно соединял. Теперь наступило время когда он будет их разъединять! Признаться, я с трудом представляю себе то, что нас ожидает в недалеком будущем.
   Едва замолк трагический голос капитана, как в тишине раздался спокойный вопрос канцлера Бертини:
   - Синьор консул, вы недавно из Генуи и, наверное, вели там разговор о возможных последствиях турецкой экспансии? Почему вы до сих пор не информировали нас об этом? Или ждали пока капитан Бриг не откроет перед нами возможность краха нашей колонии?
   - Не преувеличивайте, синьор канцлер.
   - Но вы согласны, что перекрытие Босфора - равносильно гибели колонии?
   - Я опять повторяю - не преувеличивайте! - не скрывая раздражения, ответил  Бартоломео и продолжал:
   - Если вы думаете, что в Генуе не понимают опасности турецких действий, то ошибаетесь. Мы поддержали обращение императора Византии к римскому папе Николаю V, где говорится о помощи гибнущему христианскому государству. Понтифик обещал оказать ее при условии, что Константин ХI Палеолог, император Византии, согласится на унию, то есть на слияние исповеданий и признание главенства над византийской церковью папы римского.
   - Рим, как всегда, стремится к владычеству над миром! - воскликнул судья Павел.
   Он был греческого вероисповедания и ему, как никому другому из присутствующих, был неприятен такой поворот событий.
   - Почему бы, - продолжал он, - Генуе, ради спасения колонии, не оказать самой помощь Константинополю?
   Консул Бартоломео скептически посмотрел на судью и сказал:
   - Мы уже один раз в 1261 году помогли Византии, и папа Урбан IV отлучил нас от церкви. Сейчас же, если бы и хотели, в одиночестве противостоять туркам мы не сможем.
   - Что же получается, - проговорил растерянно канцлер, - если греки откажутся признать главенство папы римского, то считай это конец не только им, но и нам?
   - Все не так мрачно, синьоры, - попытался успокоить канцлер. - Вопрос унии решается до сих пор. Император и его окружение согласны на условия папы и уже в храме святой Софии прошло богослужение по католическому обряду, но народ взбунтовался. Толпы людей вышли на улицы и выкрикивали: «Лучше полумесяц, чем кардинальский пурпур! Лучше турецкий тюрбан, чем митра латинян!» Только войска смогли разогнать их по домам и навести в стране порядок. Сейчас католические миссионеры работают с народом.
   - Мне кажется турецкий ятаган помешает им довести дело до разумного конца, - высказал свое мнение другой судья по имени Томазо.
   - Возможно вы и правы, - согласился консул. - При таком развитии событий нам остается уповать на Бога и крепость наших стен.
   - Позвольте мне, ваша милость, - приподнялся со своего места капитан аргузариев Джорджио. - Возможно вы, как новый консул, не знаете еще, что из того небольшого выбора что вы нам предложили, остается уповать только на Бога и забыть об остальном. Крепостные стены уже не один десяток лет не видели кельмы каменщика. Зайдите в любую башню и вы получите удовольствие созерцать сквозь трещины в стенах голубое небо Хазарии. У нас не только пушек нет, но которые есть у турок, у нас нет и сил, способных оборонять стены и башни. В последние годы Генуя, ссылаясь на трудное экономическое положение, постоянно снижает затраты на оборону города. В прошлом году количество людей, умеющих профессионально обращаться с оружием, снижено до ста человек. Я спрашиваю вас, синьор консул: не проще ли было бы по-доброму убраться из этой колонии и оставить эти земли тем, кто способен не только выкачивать прибыль, но и защищать их!?
   - Вы сами понимаете, синьоры, что вопрос, заданный мне капитаном аргузариев, не в моей компетенции, - ответил Бартоломео ди Якопо, - и осуждать политику метрополии я тоже не имею право, так как нахожусь у нее на службе. Я согласился ехать сюда добровольно и должен принимать все, что здесь увижу, как должное. Единственное, что я могу обещать, это послать срочную депешу нашему уважаемому дожу с описанием наших нужд в обороне и ждать от него положительного ответа. И последнее, ради чего я вас сюда пригласил, не сейте панику, пресекайте ее на каждом шагу, внушайте народу, что Генуя не оставит нас в беде.
   И, обращаясь к Бригу, добавил:
   - Капитан, готовьтесь к отплытию. Загрузитесь и ждите от меня послания к дожу. По его получении сразу же снимайтесь с якоря.
                **
   Доменнико Бриг, выходя из Босфора в Мраморное море, а было это днем, не сходил с капитанского мостика и пристально всматривался в правый берег, на котором, вдоль бухты Золотой Рог, раскинулся Константинополь. Кривые улочки его взбирались круто вверх и срывались вниз - город, как и Рим, был расположен на семи холмах. До корабля доносился густой колокольный звон и гулкие выстрелы турецких пушек, пробивающих бреши в стенах крепости. Каким бы верующим ни был капитан, но он понимал, что церковный колокол не чета пушке, хотя и отлиты они из одного металла. Корабль вошел в Мраморное море и город скрылся с глаз, будто утонул в нем. Сейчас он, Бриг, на самом деле везет в Геную свои небольшие сбережения, чтобы вложить их в Георгиевский банк, но все увиденное повергло его в такое уныние, что он не знает как теперь правильно поступить. То, что он вернется в Кафу, сомнений не было, но когда, после этого, он снова появится в Генуе? Не получится ли так, что между ним и его деньгами расположится Турция, и он не сможет ими воспользоваться?
   Капитан спускается с мостика и чувствует себя постаревшим. Будто обручем сковало плечи, а ноги с трудом переступают по ступеням лестницы. Оказавшись в каюте, захотел лечь. Сказывались волнения последних дней, да и годы не юношеские. Не снимая сапог и не раздеваясь, он упал на жесткую койку и тут же уснул. Вскоре послышались всхлипывания и стоны: бравого капитана мучили кошмары.
   Галера «Янус» вошла в спокойное Лигурийское море и устремилась к цели своего плавания - к Генуе. Сначала показались из-за горизонта Лигурийские горы, а потом и сам город, расположенный на его склонах. Десять военных фортов защищали подступы к нему. Галера вошла в гавань, имеющую форму полукруга и пришвартовалась у свободного причала. Кончилось многодневное плавание.
   На следующий день, закончив все портовые формальности и сдав груз, Доменнико направился в Колониальную комиссию, чтобы отдать письмо консула к дожу и решить вопрос возврата домой. Знакомый чиновник по имени Галеацо, к которому он пришел на прием, долго вертел в руках письмо дожу, будто решая как с ним поступить. На удивленный вопрос капитана ответил:
   - Вы правы, синьор Бриг, я не знаю, что с ним делать. Я не могу его распечатать, оно адресовано не мне. Не могу отдать в высокую канцелярию, поскольку там никто его читать не станет.
   - Что-то не пойму, - сказал капитан, - неужели здесь, в метрополии, порядка меньше, чем у нас в колонии?
   - И раньше канцелярия дожа была невнимательна к просьбам с мест, - ответил Галеацо, - а после последних событий вообще отказывается что-либо решать.
   И тут Доменнико узнал, что «последними событиями» было падение Константинополя. После пятидесяти трех дней обороны, 29 мая 1453 года, турки захватили его. Император Константин XI Палеолог сражался как простой воин и погиб вместе со своей страной. Капитан вспомнил, что примерно этого же числа «Янус» проходил Босфор и понял, что тот колокольный звон, который до сих пор стоит в его ушах, возвещал о последних днях и города и самой византийской империи.
   - Понятно, - только и промолвил он и надолго задумался.
   Он пытался представить себе обстановку, сложившуюся в Кафе. Чиновник по-прежнему вертел в руках злополучное письмо. Бриг остановил взгляд на этом свитке и спросил:
   - Скажите, кто имеет право вскрыть это письмо? Я пойду к нему и вернусь к вам с уже распечатанным.
   Галеацо направил его в канцелярию правителя.
   Капитана, имеющего на руках письмо адресованное дожу, беспрепятственно пропустили в канцелярию. Там повертели его и, отложив в сторону, велели уходить. Бриг воспротивился. Он сказал канцеляристу:
   - Синьор, я чувствую, что это письмо вас не сильно заинтересовало?
   Чиновник удивленно посмотрел на непонятливого посетителя и повторил:
   - Можете идти.
   Бриг пояснил:
   - Я сейчас только из Колониальной комиссии и там очень хотели бы знать содержание этого письма, но они не решились открыть его. Не будете ли вы так любезны сделать это своими руками, и я бы отнес его туда?
   Чиновник канцелярии с любопытством посмотрел на пожилого человека с обветренным морскими ветрами лицом, и спросил:
   - Кто вы? На посыльного не похожи.
   - Я - капитан галеры и вчера прибыл сюда из Кафы. В этом письме наш консул просит о помощи, и оно никак не должно затеряться. В Колониальной комиссии обещали содействие.
   Чиновник снова взял письмо в руку и, подбросив его на ладони, сказал:
   - Я знаю вашего консула. Он с огнем в глазах и блеском в лице, но, к сожалению, со сквозняком в голове. Мы были против его назначения в Кафу, но Колониальная комиссия настояла на его кандидатуре. Пусть она теперь и возится с ним.
   С этими словами чиновник схватил за концы шнурка, выглядывающие из-под печати и потянул их. Сургуч раскололся на две части.
   - Берите, - сказал он, протягивая нераскрытый сверток капитану, - я даже читать его не буду, заранее знаю какую чепуху он здесь написал.
   Казалось радоваться надо такому простому решению проблемы распечатывания письма, но Бриг не испытывал этого чувства. Наоборот, тоска, вызванная мыслью, что Кафа никому не нужна и брошена на произвол судьбы, глодала его душу.
   Он передал Галеацо свой разговор в канцелярии дожа и добавил:
   - Видно нам в Кафе скоро конец.
   Чиновник укоризненно покачал головой.
   - Нет, Доминнико, мы не допустим этого. Сейчас рассматривается вопрос о передаче управления колониями Банку святого Георгия.
   - Я слышал о нем, - ответил капитан, - но никогда не думал, что какой-то банк может что-то делать лучше государства.
   - В Кафе, я чувствую, мало знают об этом банке, если тебя удивляет его могущество, - сказал Галеацо. - Так вот слушай и рассказывай другим. Как ты знаешь, государства любят вести войны и транжирить деньги. Своих ресурсов для этого у них всегда не хватает, и они имеют привычку занимать деньги у богатых людей. А вот расчеты с ними вести не любят. Когда наше государство окончательно запуталось в кредиторах и поняло, что не в состоянии управлять расчетами с ними, то ничего лучше не смогли придумать, как передать эти функции самим заимодавцам. Те, не будь дураки, организовали закрытое общество и назвались «Банком святого Георгия». Ему скоро пятьдесят лет и с каждым годом его богатства растут.
   Для того, чтобы следить за порядком и ходом дел, всем обществом ежегодно избираются восемь протекторов. Образован также комитет из ста членов, который ведет сбор общественных налогов и управляет ими. Комитет независим от правительства и, даже больше, его решения имеют одинаковую силу с государственными решениями. И еще не все. Вступающие на должность государственные чиновники, должны под присягой обещать не посягать на  права «святого Георгия».
   Ошеломленный капитан только и проговорил:
   - Так это по сути государство в государстве!
   - Так и есть, - подтвердил Галеацо, - но с той разницей, что государство правит с помощью законов, а банк посредством денег.
   - Так кому молиться?
   - Молись святому Георгию и не ошибешься.
   Перед отплытием в Кафу Бриг вложил свое золото в банк святого Георгия.
                ***
   Преодолевая встречное течение, «Янус» медленно проследовал из Мраморного моря в Босфор, стараясь держаться середины пролива. Был июнь, и он, как всегда в это время, был затянут густым туманом. Доменнико, стоя на мостике, внимательно всматривался в молочную пелену, пытаясь своевременно заметить встречные корабли или другие возможные препятствия. Мучила неизвестность. Что придумают турки для того, чтобы помешать свободному проходу чужих кораблей?
   С левого борта, где в тумане угадывался поверженный город, уже не слышны пушечные выстрелы и не звонят колокола. Зловещая тишина прерывалась изредка пронзительными возгласами муэдзинов.
   Вдруг откуда-то из белой мглы со стороны левого борта раздался гортанный крик и сразу же прозвучал пушечный выстрел, а потом с правого, один за другим, раздались два пушечных выстрела. Они произвели некоторое замешательство среди гребцов. Галера несколько сбавила ход и ее течением чуть занесло в сторону. Стали слышны ругань надсмотрщиков и хлесткие удары бичей. Капитан приказал прекратить громкие выкрики, которые помогут врагу нацеливаться на их корабль и сразу наступила тишина. Только ритмичные всплески весел нарушали ее.
   Снова раздались пушечные выстрелы, но они, как и прежде, не были опасны. Даже всплесков от упавших в воду ядер не было видно. Бриг понял, что турки установили пушки на двух прибрежных башнях, которые были возведены по обеим сторонам пролива еще византийцами. От каждой из них, до середины пролива не менее ста пятидесяти семифутовых саженей и если корабль держать строго по фарватеру, то ядра не достанут его.
   Вскоре выстрелы прекратились и галера смогла благополучно выйти из пролива на черноморский простор. Первая попытка противоборства с турками оказалась удачной и это подняло настроение. Оказывается не так страшен черт, как его малюют!
   Несколько дней имя капитана Брига было на устах у многих кафинцев. С ним связывали надежды на удачное преодоление турецкой блокады. С ним хотели познакомиться, его задабривали. Никогда еще Доменнико не был так популярен, как сейчас. Даже консул, приглашая его на званные приемы, усаживал поближе к себе и просил повторять бесчисленное количество раз босфорскую историю.
   Капитан чуть не лопался от гордости и часто, лежа в своем доме на просторной кровати, вспоминал каким бедняком и безвестным он был в начале своей жизни в этом городе. Как он умолял знатных и богатых замолвить о нем словечко, а они тут же забывали  о своих обещаниях.
   Но усилия консула не смогли погасить слухи о безраздельном владычестве турок в проливе. Все лето и до глубокой осени этого года Кафа была в перманентной  панике. Как ни пыталась администрация остановить поток беженцев-генуэзцев из колонии, корабли, направляющиеся в Геную, были всегда переполнены ими. Освободившиеся места на рынке и в мастерских, должности в конторах  сразу же занимались армянами. Они покупали по бросовым ценам дома и другое имущество, которое не увезти с собой, и богатели прямо на глазах. Армян на полуострове становилось все больше и больше, отсюда не без основания, кое-кто стал называть Крым Приморской Арменией.
   Колониальная комиссия, которая руководила черноморскими поселениями из Генуи, понимала, что генуэзское правительство, увязшее в бесконечной войне с Арагонией, не в силах оградить Кафу от турецкой угрозы, и предложила дожу уступить черноморские колонии «Банку святого Георгия», как более сильному финансовому учреждению, способному еще как-то оживить колонию.
   Получив предварительное согласие дожа, протекторы Банка провели собрание, на котором предложение о приобретении колонии было принято 248 голосами, против 27. Так голосуя, акционеры Банка исходили из того, что отклонение этого предложения приведет к безусловному крушению колонии и потере барышей.
   И вот 15 ноября 1453 года дож Пиетро ди Кампрофрегозо объявил о передаче на вечные времена «Банку святого Георгия» всех черноморских владений, в том числе и Кафы. За Банком признавались все законодательные права. Его протекторы немедленно вручили дожу 5500 ливров (примерно 1200 червонцев) и с тем сделка состоялась.
   В Генуе был образован, так называемый, «Хазарский трибунал», который обосновался во дворце святого Георгия и, собираясь два раза в неделю, решал дела колонии. Кроме всего, он оценивал деятельность должностных лиц и выносил по этим вопросам безапелляционные приговоры, влекущие за собой даже смертную казнь. Чиновники в Кафе, хоть чем-то запятнавшие свою репутацию, были смещены.
   Была создана служба наземных гонцов, которая разработала маршрут через Валахию до порта Ликостомо (Констанца), а там по морю до Кафы или Каламиты. Этим путем и была принесена в Кафу радостная и обнадеживающая весть о смене хозяина колонии. Но радость была короткой.


                ГЛАВА II
                УПУЩЕННАЯ ПОБЕДА
   Глубокой ночью в ворота ханской крепости Саладжик требовательно застучали.
   - Что надо? - крикнул сторож из-за ворот.
   - Гонец из Кафы от тудуна Мамака!
   - Жди до утра.
   - Буди начальника, плевок верблюда! Мне приказано без задержки предстать перед ханом!
   - Иду, иду.
   После переговоров у ворот, гонца впустили в крепость и провели в дом Конче. Темник вышел в комнату, где его ждал гонец. Тот упал на колени и прижался лицом к ковру.
   - Говори, - разрешил Конча.
   - Господин, тудун Мамак велел передать, что вчера вечером к берегам Кафы подошел османский флот.
   - Сколько кораблей?
   - Много, господин.
   - Сколько много?
   - Не знаю, господин. Считать корабли не было времени. Я едва успел выбраться из города. За моей спиной закрылись ворота.
   - Кто видел корабли?
   - Я был тогда в порту, господин, и обратил внимание на то, как фряги забегали и стали показывать на горизонт. А там черно стало от многих кораблей. Они приблизились и всем стало ясно чьи они. Я тогда помчался к тудуну, а он послал меня сюда.
   - Ошибки не может быть?
   - Нет, господин. Фряги в один голос кричали: «Турки, турки!»
   Конче задумался. Если все так, как говорит гонец, то значит началось. Впереди брезжит большая и славная победа. Эмин, когда был с посольством у султана, то договорился о совместных действиях против фрягов. Поэтому нужно объявить большой сбор и вести войска к стенам Кафы.
   - Поедешь в Карасубазар к Ширинам, - сказал он гонцу, - и передашь повеление хана немедленно выступить к Солхату.
   Посмотрев в окно, за которым только чуть посветлело, решил не будить хана. Доложит ему о случившемся после утренней молитвы, а пока сделает все самое необходимое.
   Еще не взошло солнце, как из Саладжика во все стороны помчались гонцы ко всем карачеям с требованием о немедленном выступлении.
                ***
   Итак, 11 июля 1454 года турецкий флот в количестве 56 кораблей, без препятствий со стороны генуэзцев, вошел в кафинскую бухту. Галеры и каравеллы, стоявшие у причалов, были сразу же захвачены без сопротивления - экипажи успели покинуть корабли и спрятаться за крепостными стенами.
   Еще никогда, за всю историю существования колонии, а ей уже более 150 лет, Кафа не была блокирована с моря, потому что всегда противостояла только кочевникам. Теперь же приходилось иметь дело с державой, располагавшей не только флотом, но и артиллерией. Такая  необычная ситуация вызвала серьезную тревогу в городе, но вскоре она вылилась в отчаяние - аванборги стали занимать татарские войска. А это означало гибель если не от пушечных залпов и татарских сабель, то от голода. Вот на Лысой горе взметнулся ханский шатер. Это одна из примет того, что татары пришли надолго. Но самым зловещим признаком их серьезных намерений было то, что они не жгли и не грабили слободские лачуги - самим могут пригодиться.
   Торговая жизнь в городе сразу приобрела уродливые формы: цены на продукты питания подскочили до небес, а недвижимость и непродовольственные товары продавались за бесценок. Люди обратились к Богу - все храмы стали посещаемы, как в великие праздники. Священники с пафосом возносили молитвы о спасении от вражеского нашествия и с удовольствием пересчитывали серебро. На стены выносили иконы и окропляли их святой водой, но от этого на них не смыкались трещины. Люди это видели и им становилось жутко от одной мысли, что первое же попадание турецкого ядра в эту трещину расширит ее, а второе может и вовсе обрушить стену. Не меньшие переживания вызвала картина, открывшаяся после того, как воинский начальник города расставил на стенах всю свою «грозную» силу. Десятки саженей разделяли один шлем от другого. Чему могла противостоять эта жиденькая воинская наличность, взобравшаяся на старые трещиноватые стены и башни?
   В Консульском замке не хуже обывателей понимали весь ужас предстоящей баталии. В кабинете консула Деметрио Вивальди царила паника. Что делать? Чем ответить врагу? Пушек нет, гарнизон состоит всего из ста человек наемников, порт заблокирован, за стенами полчища татар, кормить население города нечем. Констатация этих фактов никому не придала бодрости, и паника могла стать ее объективным проявлением.
   Консул с тоской смотрел на поникшие плечи и унылые лица членов Совета. Какая жалость, что именно ему довелось решать такие непомерные задачи. Генуя, как государство, не смогла обеспечить неприступность своей колонии, а «Банк святого Георгия» просто не успел закрыть эту проблему.
   Перед отправкой в Кафу на «Хазарском трибунале», образованном банком для руководства колониальными делами, его заверили, что в самое ближайшее время будут налажены дипломатические отношения с Турцией, а Кафу поддержат военной силой и выделят средства для ремонта крепостных сооружений.
   С тех пор прошло два месяца, и все осталось как было. И вот теперь ему, Доменико Вивальди, волею судьбы, приходится становиться одной из жертв скаредной политики Генуи.
   Он всматривается в лица коллег, ища, если не поддержки, то хотя бы сочувствия, но они или отворачиваются, или смотрят в пространство, не замечая его ищущего взгляда. Но вот что-то разумное мелькнуло в глазах капитана аргузариев. Этот пожилой человек каждый год, при смене консулов, получает хвалебную характеристику и поэтому всегда остается на своем посту.
   - Вы что-то хотите сказать в наше утешение, синьор капитан? - задал консул вопрос, который без всякой натяжки свидетельствовал о его растерянности.
   Джорджио грустно улыбнулся и, прокашлявшись, ответил:
   - Утешать, синьор консул, за время своей службы я так и не научился, но думать она меня просто заставляет. Так вот, синьоры, как я думаю, у нас есть один небольшой шанс, который может помочь нам выйти сухими из воды.
   Такое многообещающее заявление внесло оживление среди присутствующих. Капитан, сделав паузу, продолжал:
   - Вчера, когда турки появились у нас на рейде, я приказал немедленно закрыть все городские ворота. Так, синьор консул, мы поступаем всякий раз когда возникает малейшая угроза городу. И вот, закрыли ворота и тут же поймали крупную рыбу. Кого бы вы думали?… Префекта компании - Мамака! Он, со своей женой и сыном пытался улизнуть из города. Уговаривал стражу открыть ворота, пытался подкупить ее, но не вышло.
   - Синьор капитан, вы очень интересно рассказываете, но как это поможет нам, как вы говорите, «выйти сухими из воды»?
   - Очень просто, синьор консул. Прикажите мне арестовать префекта, и я это тут же сделаю. Будем надеяться, что татарам он дорог, и они, пока этот человек у нас в подвале, не решатся с нами воевать.
   - Это абсурд! - воскликнул канцлер Бертини. - Двойной абсурд!
   - Поясните, - предложил консул
   - Тут и ребенку все ясно. Префект пользуется привилегиями посла. Это записано в договоре с татарами. Арестовав его, мы нарушим договор и обозлим татар еще больше.
   - Вы сказали «двойной абсурд», - напомнил консул. - Так что вы приготовили на второе?
   - Вам мало первого? - огрызнулся Бертини.
   - Все ясно, - заключил консул, - второго не будет. Кто еще хочет высказаться?
   После небольшой словесной перепалки, при которой ничего существенного не было высказано, Вивальди произнес:
   - Властью, данной мне «Банком святого Георгия», приказываю: капитану аргузариев Джорджио, арестовать префекта Мамака. Его семью и челядь изолировать в доме и никого, слышите, никого не выпускать оттуда и никого не впускать туда. Что касается того, что мы обидим татар…
   - Я сказал «обозлим», а не «обидим»! - выкрикнул Бертини.
   - Как вы думаете, синьор канцлер, если татары ворвутся в город будет иметь значение эта игра слов?
   Бертини забормотал что-то невнятное и замолк. Тишиной воспользовался капитан. Он сказал:
   - Синьор консул, еще один момент нельзя упустить.
   - Говорите.
   - Татары должны как можно быстрее узнать о пленении префекта. Это можно сделать двумя путями. Первый, - выпустить из города нескольких татар, но перед этим показать им префекта, томящегося в подвале. Второй, - начать переговоры.
   Вдруг подал голос массарий Якопо Берти.
   - Синьор консул, если арест префекта поможет нам сохранить в целости город и наши жизни, то клянусь, никогда не буду выступать против существования этой должности в нашей структуре. Каким противником префекта я был раньше!
   - Вы и должны оставаться его противником, синьор Якопо, но будьте при этом противником разумным, - сказал консул.
   - А сейчас нужно, - продолжил он, - обсудить предложение капитана и решить как сообщить татарам об аресте префекта? Ваши предложения, синьоры.
   - Уважающее себя государство, синьор консул, - сказал канцлер, - а мы пока представляем таковое, не должно нарушать общепринятые каноны. Я за прямые переговоры.
   - У вас есть кандидатура на посланца города?
   - Да, синьор консул. Капитан Джорджио уже имеет опыт переговоров с татарами, знает их язык и вообще смелый человек.
   Деметрио Вивальди заметил, что несколько человек облегченно вздохнули. Видимо желающих рисковать головой в этой комнате не было. Он посмотрел в сторону капитана и тот, встав, сказал:
   - Я готов, ваша милость.
   - Вы понимаете, капитан, что татары, узнав о судьбе префекта, могут взять вас в заложники? Могут и убить.
   - Синьор консул, вы зря напоминаете мне об этом, ибо я все уже продумал. Если они так поступят, то будет ясно, что штурм и гибель города состоятся в ближайшие дни. И мы с вами, синьор консул, вскоре встретимся в заоблачных высотах. Думаю, вы и префекта не забудете с собой прихватить.
                ***
  Вместе с тем в ханском шатре ждали прибытия начальника турецкой эскадры - адмирала Демир-Кяхьи. Он должен был высадиться недалеко от города, пересесть с лодки на коня и прибыть к месту встречи. По этому случаю, Хаджи-Гирей, оделся, как на праздник - в чалме сияла жемчужина по имени «Цветок моря». А сейчас хан принимал Эмина Ширина. Обсуждалось отсутствие в татарском лагере тудуна Мамака Ширина. Бей говорил:
   - Когда ко мне примчался гонец и приказал выступать к Солхату, то я подумал, что мой брат Мамак у тебя. Расспросив гонца, понял, что он остался в Кафе.
   - Так же обманулся и я, - сказал хан, - когда думал, что он, послав ко мне гонца, направился в свой улус.
   - Что будем делать, мой хан? Если он остался в Кафе, то фряги могут его убить.
   - Могут, Эмин, могут. Могут убить и меня, и тебя. На то война.
  - Так ты отдашь его на съедение фрягам?! - воскликнул Ширин, вскакивая с подушек.
   - Сядь, бей, и послушай что я тебе скажу, - спокойно проговорил Хаджи-Гирей. - Пойми, Эмин, мы стоим перед возможностью одним ударом покончить с фрягами. После победы над Кафой у нас не будет врагов в Крыму! Не об этом ли мы, еще недавно, могли только мечтать?
   - Там нет твоего брата, хан, - вскричал Ширин, - поэтому ты так спокойно рассуждаешь о победе!
   Вошел Мансур и доложил, что турецкий адмирал приближается.
   Хаджи-Гирей посмотрел на взъерошенного Эмина и сказал:
   - Оставим на время этот разговор. Нельзя османа держать у порога, - и, обращаясь к Мансуру, приказал:
   -Проследи, чтобы все наши беи были здесь и сопроводи гостя ко мне со всеми почестями.
   Демир-Кяхьи вошел в шатер вслед за Мансуром и, не доходя до ханского трона трех шагов, привычно опустился на колени, поклонился и приветствовал хана по-татарски. Тот ответил ласковым тоном:
   - И я приветствую тебя, славный воин Демир-Кяхьи. Встань с колен и садись рядом со мной. Мы обсудим с тобой все, что касается священной борьбы с этим мерзким городом.
   Пока адмирал занимал указанное ему место, Хаджи-Гирей рассматривал его. Он впервые видел турка-моряка и был удивлен, что он ничем не отличается от ранее им виденных османов. Как и многие чиновные люди, он был тучен от обильной еды, усы, как два гороховых стручка, спускались от носа ко рту, подбородок тщательно выбрит. На голове желтый тюрбан с воткнутым в него страусовым пером, а на плечах, поверх скромного халата, красный ягмурлук. Хан еще удивился этому - дождя не предвиделось, но потом подумал, что он должен надежно укрывать хозяина от морских брызг, ведь перед ним моряк.
   Когда все приглашенные на Совет собрались, Хаджи-Гирей сказал Мансуру:
   - Доложи.
   - Великий хан и славный адмирал, наши воины в количестве шести тысяч человек обложили город и готовы никого не выпускать из-за его стен.
   - Это и все? - удивился турок, уловив паузу в докладе Мансура.
   - Пока все, - сказал тот и продолжал:
   - У нас, уважаемый черибаши нет камнеметных машин и пушек тоже нет. Когда вы своими пушками пробьете стену, то наши воины ворвутся в город и во имя Аллаха покончат с этим змеиным гнездом.
   Удивлению Демир-Кяхьи не было предела. Он приложил к приоткрытым губам палец и долго смотрел на Мансура, часто моргая глазами. Наконец, сказал, не вставая с места:
   - Посылая меня сюда, великий визирь Абдулла-паша поставил передо мной четкую задачу - блокировать кафинский порт, что я и сделал. У меня на кораблях только экипажи. И потом, если кто разбирается, моя флотилия состоит из «карамавн», но мы их кличем просто «мавна». Они вооружены легкими орудиями, называемыми «дарбузен». Ими можно сбивать мачты, пробивать борта, но нельзя рушить стены, поэтому ждать от меня дырки в стене, это все равно, что дожидаться от мерина потомства.
   Слова турка звучали высокомерно и обидно. Хаджи-Гирей не стал упрекать его в этом (сначала нужно взять Кафу, а потом считаться), поэтому сказал миролюбиво:
   - Можно сделать вывод, уважаемый Демир-Кяхья что многочтимый Абдулла-паша не совсем хорошо был осведомлен о крепости стен этого города, если не дал тебе больших пушек.
   - Не совсем так, мой хан. Когда твой посол был в ставке султана, да продлятся его дни, то он заверил визиря, что если мы перекроем морское сообщение Кафы, то остальное вы сделаете своими силами.
   - И он был прав, славный воин. Он имел в виду долгую осаду. Но мне хотелось бы побыстрее разделаться с этим мерзким городом. Поэтому я и заговорил о пушках.
   В шатер заглянул ханский слуга и что-то сказал, стоящему у двери стражнику. К нему подошел Мансур, и они переговорили.
   - Великий хан, - сказал диван-эфенди, - у фрягов трубят и машут белым флагом. Видимо хотят начать переговоры.
   Хаджи-Гирей и адмирал переглянулись.
   - Прикажи дать сигнал согласия на переговоры, - сказал хан Мансуру, - и пусть посла  ведут прямо сюда.
   Диван-эфенди вышел, а хан продолжал:
   - Теперь, когда мы выяснили чем располагаем, то следует готовиться к длительной осаде. Надеюсь, что до осени фряги не дотянут. Голод и жаркая погода, сопровождаемая нехваткой воды, помогут нам.
   - Откуда известно, что у них не хватит воды и продовольствия? - спросил турок.
   - У нас в Кафе есть свой человек тудун Мамак. Он мне говорил, что в городе нет и никогда не было больших запасов продовольствия, а вода в город поступает по трубам, которые нужно чистить, иначе они забиваются илом и вода не идет.
   - А нельзя их вообще поломать? - спросил адмирал.
   - Мы до сих пор не знаем где они проходят. Даже Мамак не мог узнать это.
   - Деньги развяжут любой язык.
   - На этот раз, уважаемый Демир-Кяхьи, деньги не помогли. Это самая строгая тайна этого города.
   В шатер вошел Мансур и, поклонившись хану, спросил:
   - Позволь, великий хан, ввести посла?
   Получив разрешение, он выглянул за дверь и что-то сказал. В шатер ввели делегата осажденного города. Присутствующие некоторое время с интересом рассматривали высокого и стройного фряга. Его лицо было чисто выбрито, черный берет прикрывал седые волосы, на хана смотрели спокойные глаза. Он поклонился ему едва согнув шею. Мансур хотел поставить его на колени, но был остановлен:
   - Не нужно, - сказал Хаджи-Гирей и обращаясь к послу сказал:
   - Говори.
   - Я здесь по поручению его милости синьора консула Кафы. Зовут меня Джорджио, я капитан аргузариев. Синьор консул поручил мне узнать о ваших намерениях и, если есть, то и о требованиях.
   - У нас нет к вам требований, - ответил хан, - а намерения очень просты - стереть с лица земли ваше змеиное гнездо.
   - Если так, то моя миссия выполнена, и я могу удалиться.
   Джорджио поклонился хану и сделал замедленное движение в сторону двери.
   - Постой! - крикнул в нетерпении Эмин. - Где сейчас мой брат Мамак?
   Капитан посмотрел в сторону кричащего и его губы тронула едва заметная улыбка - именно этот вопрос он и ждал. Ответил подчеркнуто доброжелательно:
   - Если ты, уважаемый, говоришь о префекте компании по имени Мамак, то он сейчас в подвале консульского замка.
   - Что вы собираетесь с ним делать? - спросил хан, опередив Ширина.
   - Все будет зависеть от тебя, хан. Если вы нанесете ущерб городу и пострадает его население, то Ширина постигнет такая же участь.
   - Вы не посмеете это сделать! - пригрозил Эмин.
   - А как вы сможете нам помешать?
   - Я убью тебя! - в ярости вскричал бей.
   Джорджио сдержал смех, но улыбку скрыть не мог. Он весело сказал:
   - На другой день, после моей смерти, твой брат догонит меня на небесах, и мы вдвоем будем проклинать тебя оттуда.
   - Прекратите препираться, - велел Хаджи-Гирей.
   - Скажи, фряг, - продолжал он, - на что вы надеетесь? Не лучше ли было бы отпустить Мамака и сдать город. Я обещаю, что не трону ни одного из вас. Подгоните корабли и уезжайте в свою Геную со всем своим богатством.
   - Это надо понимать так, что ты, хан, предлагаешь нам добровольную сдачу?
   - Ты правильно меня понял.
   - Этого не будет. Мы согласны выпустить префекта и уплатить разумную дань на условии, что вы и турки покинете наши пределы раз и навсегда!
   - Ты не от великого ума так говоришь, - заметил Хаджи-Гирей, - у вас нет надежды на спасение. Год простоим под вашими стенами, но своего добьемся!
   - Правильно! - воскликнул доселе молчавший турок.
   - Все понятно, - сказал Джорджио и пожал плечами. Он поклонился хану и, бросив взгляд в сторону Эмина, направился к выходу. Его никто не задерживал.
   Удалился посол фрягов и в шатре повисла гнетущая тишина. Ее нарушил Эмин:
   - Великий хан, - сказал он решительным голосом, - в убийстве своего брата я участвовать не буду!
   - Это как понимать? - удивился Хаджи-Гирей.
   - Я увожу своих людей.
   - Ты понимаешь, что говоришь? Ты не посмеешь этого сделать! - воскликнул хан.
   - Посмею и никто не сможет мне помешать!
   С этими словами Ширин вышел из шатра. Хан растеряно посмотрел ему вслед. Опомнившись, крикнул Конче:
   - Задержи его и спрячь где-нибудь.
   Темник бросился выполнять приказ, но его пригвоздил к месту властный голос престарелого карачея Сефера Барына:
   - Остановись, Конче!
   И обращаясь к хану, сурово сказал:
   - Не то делаешь, хан. Ты, не думая о последствиях, предаешь одного Ширина и пытаешься арестовывать другого. Ты зачем нас сюда позвал?
   - Что непонятного, Сефер? Идет война. И вот выясняется, что один Ширин неповоротлив, а другой своенравен. Что по-твоему я должен делать?
   - Я еще раз спрашиваю тебя, хан, зачем ты нас сюда позвал?
   - Воевать с исконным врагом, а сейчас мы сидим и думаем как лучше сломить его.
   - Думаешь ты и осман. Еще этот недоумок Мансур что-то лепечет, а остальные молчат. Когда это было, чтобы с карачеями не советовались, когда это было, чтобы карачеев, как баранов отправляли на бойню и вязали?!
   - Хорошо, что ты предлагаешь?
   - Сначала с почетом верни Эмина, а потом я скажу, что предлагаю.
   Пока слуга, по знаку хана, бегал за Ширином, в шатре образовалось, как бы, два обособленных друг от друга клана. Возле трона шептались хан, турок и Мансур, а в глубине шатра сгрудились карачеи. Только Конче остался в стороне от тех и от других. Вернулся Ширин и молча сел на свое место. Сефер медленно поднялся с подушек и прошел на середину шатра. Его дубленное ветрами и временем лицо выражало решимость, глаза, устремленные на хана были колючи, как острие шемшира. Он перевел дух и начал говорить:
   - Когда ты был молодым, хан, я любил тебя.
   - Ты прав, Сефер, - согласился Хаджи-Гирей, - ты еще мне прекрасного коня подарил. Я до сих пор благодарен тебе за это.
   - Подожди, Хаджи, дай сказать. Так вот я любил тебя за твою смелость и ум, а главное за то, что ты уважал старших. Вспомни. Ты раньше, что-нибудь делал без совета с карачеями? Правда, возле тебя была умнейшая женщина - Джанике-ханым, но и ты был не промах. Теперь побывал в Литве и тебя будто подменили. Ты возгордился, Хаджи, и перестал считаться с карачеями, на которых держится твое ханство. Учти, у тебя подросли сыновья и нам теперь есть из кого выбирать! А сейчас мы уведем своих людей, и ты увидишь чего ты стоишь на самом деле.
   - Теперь ты подожди, Сефер, и дай мне сказать.
   Лицо Хаджи-Гирея покрылось красными пятнами и голос его дрожал от нетерпения. Он продолжал:
   - Я действительно многим обязан Джанике-ханым и вечная ей память, но, наверное, и я сам чего-то стоил, если вы так долго меня терпели и, после многих лет разлуки, снова призвали меня на престол. Под моим руководством и с вашей помощью мы избавились от многих врагов и окончательно утвердились в Крыму. Теперь, когда осталось сделать последний шаг и стать полновластными его хозяевами, вы вдруг взбунтовались. Давайте же, карачеи, сначала добьем врага, а потом будем выяснять отношения. Я призываю вас к здравомыслию.
   - Очень жаль, Хаджи, что ты так ничего и не понял! - воскликнул Барын. - Ты словом не обмолвился о том, что за стенами этого города, в подвале томится уважаемый всем нашим народом карачей. Мы тут, не жалея времени, ведем разговоры и удлиняем срок его пребывание в каменном мешке. Даже больше, ты намерен отдать его на растерзание фрягам ради установления своей власти над всем Крымом! Запомни, хан, даже капля крови карачея не прольется ради этой затеи!
   С этими словами Сефер направился к выходу из шатра и все беи, как дым по ветру, потянулись за ним. Они выходили молча, устремив взгляды вперед. Последним был Эмин. У дверей он оглянулся, будто желал убедиться, что за ним никого не осталось, и решительно переступил через порог.
   Хаджи-Гирей посмотрел в сторону османа. Тот, покачав головой, сказал:
   - Наш султан, да продлятся его дни, иногда тоже выясняет отношения с янычарами. Но пока всё обходилось.
   - Да, если бы этот шишман къурсакъ пошевелился и во время выехал из Кафы, то и беды не было бы.
   - Мне кажется, мой хан, твоих карачеев можно понять. Они сильны своей сплоченностью. Только ее они могут противопоставить тебе.
   - А почему они должны мне противостоять? Разве не одни у нас цели?
   - Цели, мой хан, может и одни, но методы разные. Сейчас ты пренебрег жизнью одного карачея, завтра другого, и они, в конце концов, могут потерять свое лицо. Вот этого они и не хотят допустить, даже ценой упущенной победы.
   - Что ж, все придется начинать сначала, - грустно заключил Хаджи-Гирей.
   - И знаешь, хан, что самое печальное из всего произошедшего?
   И отвечая на недоуменный взгляд собеседника, черибаша пояснил:
   - Самое печальное то, что мы с гяуров не смогли даже дань содрать.
   - Да, поспешили, - согласился Хаджи-Гирей. - Я тогда и не подумал об этом.
   - Зато я думал, но не решался вмешаться в ваш спор.
   - Ну, что ж, Демир-Кяхьи, возвращайся назад и доложи великому визирю все, что видел и слышал. Я же в самое ближайшее время налажу отношения с карачеями и буду снова ждать тебя, но уже с большими пушками.
   - Пушки будут, мой хан, но прикажи Мамаку впредь быть порасторопнее.
   - Ты видишь как им приказывать.
   Хан встал с престола и проводил османа за порог. С высоты холма было видно как татарские войска, покидая позиции, выходили на солхатскую дорогу. За их спинами пылали хижины разграбленного аванборга.
                **
   Вслед за татарами, турецкий флот снялся с якорей и покинул кафинскую бухту. Стало ясно, что беда прошла стороной.
   Несколько дней спустя из подвала выпустили префекта и тот, ругаясь последними словами, со всей своей семьей покинул Кафу. После этих событий, капитан аргузариев еще более укрепил свои позиции и стал самым уважаемым человеком в городе.
   Консул Деметрио Вивальди отослал в Геную петицию, в которой слезно просил ускорить присылку инженера и выделение средств для ремонта крепостных укреплений, а так же воинского контингента для их обороны. Во всех церквах прошли молебны, славящие Бога за избавление города от вражеского нашествия. Доминнико Бриг пришел к своему другу Марко Кассимо и напомнил о том, что тот предлагал ему поступить на службу к татарам. Оказывается у него турки угнали корабль, и он остался без «лошади». Если татары не передумали строить два корабля, то, при разумном подходе, за эти же деньги можно будет построить и третий. Жизнь продолжалась.

                ГЛАВА III
                ТЩЕТНЫЕ ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ.
   Нельзя сказать, что Хаджи-Гирей не задумывался над тем, что сыновья для его врагов могут стать объектом шантажа. Слова сказанные Барыном под Кафой не были пустой болтовней, а вполне продуманным напоминанием. Помни, хан, свет клином на тебе не сошелся.
   К тому времени в сознании карачеев и других влиятельных людей ханства успела утвердиться мысль, что править ими может только чингисид, а конкретно потомок рода Гиреев. Уже никакой Ширин не заявлял о своих правах на царство. Поэтому Хаджи-Гирей видел, и вполне обоснованно, угрозу своей власти только в своих сыновьях. Сами они не давали повода для тревог. Их поведение вполне укладывалось в рамки их возраста и принятых обычаев. Ни один из них не погрешил строптивостью или стремлением выйти из-под влияния своего отца. Но что стоит змею-искусителю, в лице посланца карачеев, нашептать на ухо одному из них льстивые слова о его исключительности и одновременно втоптать отца в грязь? Даже непогрешимый Адам не устоял от соблазна, а что говорить о юноше с неокрепшим умом? Он понимал, что, если не хочет быть зарезанным или, в лучшем случае, просто свергнутым с престола, то нужно быть очень осторожным и предусмотрительным. Постоянно думая об этом, Хаджи-Гирей старался поддерживать хорошие отношения с карачеями.
   Приехал из Кафы Мамак, обозленный на весь белый свет, но когда узнал, что из-за его неповоротливости турки и татары отступили от стен Кафы, впал в безумную ярость и убил свою жену Нияру. Она была виновата в том, что не смогла расстаться с домашним скарбом и, хватаясь то за одно, то за другое, задержала побег тудуна из города. Вот и говорите после этого, что историю делают великие.
   Мамак корил брата Эмина в излишней щепетильности - нужно было жертвовать его жизнью ради великой цели и оправдывал хана, а тот, в свою очередь, успокаивал всех тем, что не за горами следующий, и возможно, последний поход на Кафу. Решительная позиция уважаемого бея положила конец острым трениям между ханом и карачеями, но, что скрывать, Хаджи-Гирей продолжал чувствовать себя не только униженным, но и оплеванным. Возможности нанести ответный удар по сплотившимся беям у него не было, поэтому осталось ждать удобного случая, а пока всеми путями нужно укреплять свои позиции, чтобы не стать когда-нибудь жертвой примитивного дворцового переворота.
   Хаджи-Гирей пригласил к себе Мансура и Конче, которым всецело доверял, и спросил у них совета. Разговор был тайным и откровенным. Внимательно выслушав советчиков, хан тут же призвал к себе старших сыновей, чтобы обсудить с ними неотложные семейные и государственные проблемы.
   Они робко вошли в приемный зал ханского дворца и увидели, что отец сидит не на троне, а на подушках и приветливо им улыбается. Это сразу сняло тяжесть с их сердец, и они тут же из настороженных зверьков превратились в вполне нормальных юношей. Даже больше, самый младший из них - Менгли, весело подбежал к отцу и не только поцеловал его руку, но ухитрился чмокнуть того  в щеку. Хаджи-Гирей посадил его рядом с собой. Вслед за Менгли и другие подходили к хану и целовали ему руку.
   Отец долго, не пряча улыбку, рассматривал своих сынов. Девлет-Яру - самый старший. Это сын Айше, его первой жены из рода Ширинов. От нее же и второй сын - Нур-Девлет. От нее же и третий - Хайдар. Им уже за двадцать лет, и они вполне могли бы править вместо него. Несмотря на то, что отец и мать у них одни и те же, сами они разные даже внешне. А уж что говорить о характерах.
   Девлет-Яру спокойный задумчивый юноша. Его любимое занятие - встречаться с заезжими гостями и выспрашивать у них о тех местах, откуда они приехали. Он наизусть знает Священную Книгу мусульман и многие видят в нем будущего крупного религиозного авторитета. Он рвется совершить хадж в Мекку, но отец, не желая преждевременного возвышения сына, сдерживает его порыв.
   Нур-Девлет, в противоположность старшему брату, беспокоен и завистлив, никогда не упустит случай показать себя. Он завидует Девлет-Яру даже в том, что тот ухитрился родиться раньше и лишил его права называться первенцем. Любимым его занятием были лошади. Он мог сутками не сходить с коня или дни и ночи проводить в конюшне лелея и холя своих любимцев.
   Хайдар самый младший из троих, но самый на вид важный. Он во всем подражает старшим, даже подпоясывается так, чтобы казалось, что у него живот висит. Любит вести со стариками задушевные беседы. Много знает об обычаях народа, мечтает увидеть Итиль, а если удастся, то Онон и Керулен.
   Кутлук-самана и Кылдыш, четвертый и пятый сыновья. Они от ногайской княжны Халифе. Оба своей угрюмостью и неразговорчивостью напоминают мать. Их интересы не идут дальше хорошей еды и игр с собаками.
   Шестой сын - Менгли. Он от любимой наложницы - черкешенки - Гульсары.  Он еще бала, ему всего восемь лет, но он отличается веселым нравом и живым умом. Он красив как его мать. Черные брови дугой, губы полные крови, а щеки надуты как бычий пузырь и красны как заходящее солнце. Отец мог не приглашать его на эту встречу, но желание увидеть мальчика победило. Появился повод, и он его использовал.
   Усевшись по местам, дети затихли и в этой напряженной тишине раздался добрый голос отца-хана:
   - Я пригласил вас к себе, дети мои, чтобы увидеть поближе и поговорить о важных делах. Кто-то из вас уже настолько вырос, что отцовы стены кажутся ему тесными. Я угадал?
   Ответом было смущенное молчание.
   - Да, это так, я в этом уверен, - продолжал Хаджи-Гирей, - поэтому решил помочь некоторым из вас почувствовать себя взрослыми, поручив весьма серьезные задания.
   Он остановился и увидел как напряглись лица детей. Тишину нарушало только сопение простуженного Менгли.
   - Так вот. Девлет-Яру, я решил направить тебя своим представителем к османскому султану. Вы знаете какой позор мы перенесли, когда ушли из-под стен Кафы. Причина этому несогласованность наших действий. Ты, Девлет-Яру, находясь при дворе султана, будешь видеться с великим визирем и поэтому сможешь заранее предупредить нас о возможном походе на Кафу.
   Ты, Нур-Девлет, поедешь в Польшу к моему другу Казимиру. Он когда-то хорошо помог мне, но последнее время наши отношения немного разладились. Тебе придется их восстанавливать. Постарайся понравиться королю. Он старше тебя не намного, и у вас могут появиться общие интересы. Мы можем предложить ему защиту его южных границ и взять на себя обуздание разгулявшиеся разбойников, которые постоянно грабят его окраины. Подумай какие деньги следует взять с него за эту услугу.
   Вы оба, сыны мои, без моего разрешения, ни в коем случае, не должны возвращаться в Крым и не можете покидать страну, в которой будете находиться. Ваши гонцы должны будут знать только меня. Остальные подробности вы узнаете от Мансура. В течение нескольких дней он будет рассказывать вам о ваших обязанностях, и вы разъедитесь по этим странам со многими знаниями.
   - Меним бабай-хан, разреши спросить, - обратился Девлет-Яру.
   - Говори, сынок, - ласково ответил хан.
   - Смогу я оттуда совершить хадж?
   Хаджи-Гирей несколько задумался, но потом сказал:
   - Это твоя давняя мечта, и я не возражаю, если ты совершишь это богоугодное дело. Только убедись перед отъездом, что во время твоего отсутствия османы не вздумают наведаться в Кафу. А у тебя Нур-Девлет нет вопросов?
   - Я их задам Мансуру, меним бабай-хан.
   - Хорошо. Теперь настала очередь Хайдара.
   Третий сын гордо выпятил живот.
   - Ты, Хайдар, останешься здесь и будешь командовать моим войском. У тебя в подчинении будет Конча, но это не значит, что ты не будешь прислушиваться к его советам. Он ученик Басыра и много воевал, искуснее аскера, чем Конче у нас нет, поэтому не пренебрегай его опытом, если хочешь стать настоящим аскербаши.
   - Меним бабай-хан, у меня появился вопрос, - обратился Нур-Девлет.
   - Говори, - разрешил отец.
   - Я бы лучше хотел командовать войском, чем ехать к какому-то Казимиру.
   Хан нахмурил брови и после недолгого молчания ответил:
   - Разве я спрашивал у кого-нибудь его желание? Ты, как и все другие, сделаешь то, что я сказал!
   - Ясно, меним бабай-хан, ясно, - поспешно сказал Нур-Девлет.
   Покорные слова не отпечатались на лице этого юноши. Оно было, как пеплом, покрыто чувством зависти к обоим братьям. К Девлет-Яру по той причине, что он едет к мусульманскому владыке и сможет оттуда уехать, чтобы повидать исламские святыни. К Хайдару за то, что тот останется дома и будет иметь возможность водить за собой целые отряды всадников.
   Старший сын, в противоположность Нур-Девлету, был спокоен и его лицо, даже неподвижное, излучало какой-то едва видимый добрый свет.
   Хайдар довольно улыбался, чувствуя себя возвеличенным над теми, кто до сих пор считал его мальчиком. Рано улыбаешься, подумал Хаджи-Гирей, ты будешь под неусыпным присмотром очень строго наставника.
   - Теперь я обращаюсь к вам, Кутлук-Самана и Кылдыш, вы оба поедете в Солхат и будете там учиться в медресе. Покидать Солхат и приезжать в Саладжик без разрешения тамошнего шейха я вам запрещаю.
   Братья равнодушно приняли новый поворот в их судьбы и на этом закончилась встреча с детьми. Но нет…
   Ведь Менгли ничего не получил от отца-хана, но он и не ждал ничего. Все это время, очень важное для ханского семейства, он сидел рядом с отцом и забавлялся золотым шитьем его халата. Сначала нежно гладил рукав, а потом, нащупав, вылезшую золотую ниточку, начал тянуть за нее. Теперь у него на пальчике несколько блестящих колечек и их может стать еще больше, если нитка не оборвется или отец не пошевелится.
   Хаджи-Гирей почувствовал, что его тянут за рукав и, скосив глаза, увидел, что сын, можно сказать, раздевает его. Сначала вспылил, но увидев сосредоточенное личико Менгли, улыбнулся и слегка потрепал его за ухо. В это время и оборвалась ниточка. Мальчик поднял на отца удивленные зеленовато-серые глаза и тому показалось, что увидел в них багровый отсвет. Это заставило вздрогнуть от предчувствия чего-то значительного, но скрывающегося от него в тумане будущего.
   - Идите, - сказал хан детям, одновременно придерживая Менгли.
   Мальчик притих, прижавшись к его боку, наблюдая как старшие братья подходили к отцу и по очереди, став на колени, целовали ему руку.
   Когда они остались вдвоем, Хаджи-Гирей взял сына на руки и крепко прижался к его щечке своей колючей щекой. Мальчик замер от блаженства и обнял отца за шею. Так они сидели некоторое время, пока родитель не сказал:
   - Я бы хотел, Менгли, чтобы ты был первым, но жаль - ты только шестой.
   Мальчик не понимал отцовой печали, но, желая сделать ему приятное, уверенно ответил:
   - Меним бабай-хан, я буду первым, если ты пожелаешь!
   Отец грустно улыбнулся детскому лепету, и она долго не сходила с его губ.
   Прошло две недели и дворцовый комплекс Саладжика заметно опустел. Уехали с женами в чужие страны старшие сыновья хана, а двое других отправились на учебу в Солхат. Их мать, не скрывая слез, провожала их как на войну.
   Хаджи-Гирей, стоя на одной из башен, тайно следил как выезжали из долины его сыновья. Пока они движутся в одном направлении, а потом разъедутся в разные стороны, и он долго не будет их видеть. От этой мысли стало легче на душе - он лишил карачеев возможности управлять им с помощью его же детей.
                ***
   Наступил спокойный, неспешный и тягучий период семейной жизни. Она и для ханов бывает в тягость, поэтому Хаджи-Гирей начал искать возможность вырваться из семейных пут. Он вспомнил о том, что давно хотел поселить на Кырк-Оре оленей. Ему казалось, что Ази-апте одобрила бы его мечту. Как хорошо будет приезжать туда и наблюдать этих гордых красавцев и кормить их с рук.
   Он велел прислать к нему хранителя коз. И вот тот предстал перед ним.
   - Скажи как тебя зовут? - поинтересовался хан. - Я что-то забыл.
   - Ахмет, великий хан.
   - Буду помнить. Козы все целы?
   - Их стало больше, чем было при байбике. Ведь мы их не режем.
   - Ты помнишь я тебе говорил об оленях?
   - Как не помнить, мой хан. Я приказал заготавливать корм и для них. Но это лето очень сухое и травы мало собрано. Тут ее уже совсем не осталось. Козам хватит. А вот оленям не знаю. Сказали, что в лесу трава еще есть. Я ездил туда и видел, что на полянах ее много, поэтому решил послать туда людей на заготовку.
   - Оленей видел?
   - И оленей видел, мой хан, и косуль видел. Это такие маленькие олени. Они чуть больше коз.
   - Тогда поедешь со мной ловить их.
   - Как прикажешь, великий хан. Только разреши сказать.
   Получив согласие, Ахмет продолжал:
   - Там в лесу я встретил урума и разговорился с ним. Он сам из крепости Фуна. Она на скале находится, как наша Кырк-Ор, только меньше. Так он говорил, чтобы поймать оленя или косулю нужно копать яму-ловушку и подманивать их туда голосом, похожим на писк их козлят.
   - А что нельзя догнать на коне и набросить аркан?
   - Это в степи можно так сделать, а в лесу, мой хан, и на лошади сильно не разгонишься и арканом не размахнешься - кусты-ветки мешать будут.
   Хаджи-Гирей ненадолго задумался.
   - Пожалуй ты прав, Ахмет. Тогда езжай в тот лес, найди того урума и скажи ему, что я нанимаю его для ловли оленей. Пусть он все, что нужно подготовит, а мы к тому времени приедем, и я с ним расплачусь. Да, вот еще что. Не говори там, что от имени хана действуешь. Скажи, что какой-то богатый татарин хочет завести у себя в саду оленей.
   Выполняя повеление хана, Ахмет, не заезжая в Кырк-Ор, сразу направился в тот лес, где встречался с урумом по имени Павел. Как можно было догадаться, в лесу, на том месте где расстались, никого не застал, поэтому направился к той крепости, в которой, как говорил урум, он жил.
   Это был замок Фуна. Он находился на небольшой скале и принадлежал княжеству Феодоро. Это одно из тех немногих укрепленных мест в Готии, которым генуэзцы не смогли овладеть. С трех сторон замок был защищен стенами, а с юга, где были только парапеты, зияли скальные обрывы.
   Крутая каменистая дорога привела Ахмета к выступающей из крепостной стены, высокой полукруглой башне. В ее правой части были встроены небольшие ворота. Слева воротная ниша прикрывалась каменным уступом, поэтому, подошедший к воротам, оказывался в узком пространстве между стеной и этим уступом. Прежде чем с верхней площадки башни раздался окрик, татарину долго пришлось стучать по дубовой створке ворот. Ахмет чуть отступил от них и, задрав голову, ответил:
   - Скажи Павлу, что Ахмет его здесь ждет.
   - Какой Павел тебе нужен, у нас их несколько?
   - Я с ним в лесу встречался. Ростом с меня, но молодой.
   - Ты хочешь сказать, что моложе тебя?
   - Совсем молодой. Усы есть, а бороды нет.
   - Подожди немного. Пойду, поищу такого.
   Терпение Ахмета было вознаграждено - заскрипели засовы, одна створка ворот приоткрылась и из-за нее выглянул его знакомый урум. Когда татарин рассказал ему о просьбе его богатого хозяина, Павел задумался.
   - Чтобы ловить оленей, - сказал он, - нужно разрешение нашего архонта, хозяина замка. Давай я схожу к нему и спрошу согласия.
   - Не забудь сказать ему, что мой хозяин сполна заплатит.
   Павел вернулся в замок и поднялся на второй этаж донжона, в котором жил Константин - архонт Фуны.
   - Господин, - обратился Павел, когда вошел в комнату, где Константин играл со своими детьми, - кажется, клюнуло.
   Архонт отправил детей к матери и, усаживаясь в неглубокое кресло, сказал:
   -Слушаю.
   - Помните, я говорил, что встретил татарина в лесу и отпустил его с миром?
   - Как не помнить.
   - Так вот этот татарин приехал снова. Его богатый хозяин хочет завести у себя в саду живых оленей.
   - Скажи ему, что я разрешаю отловить двух оленей - самку и самца.
   - Ясно, господин.
   - Скажи еще, что охотников должно быть не более пяти человек, ты будешь шестым. И еще. Поезжай в Кафу и передай тому человеку, что намечается хороший улов. Как ты думаешь, когда всё будет готово?
   - Двух недель, господин, хватит.
   - Так и скажешь татарину.
   На этот раз Павел вышел за ворота и сообщил радостную весть - архонт разрешил отловить двух оленей. Ахмета удивило, что число охотников ограничено. Почему?
   - Мы должны быть уверены, - пояснил урум, - что у вас нет намерений нанести нам урон. Вас будет мало и это гарантия того, что не нападете на нас.
   Ахмет пожал плечами, но не стал спорить, понимая, что не от Павла это зависит. Он понимал так же, что хан может захотеть выехать на охоту с большой свитой, но не сможет это сделать. Как он перенесет такое ограничение своей воли?
   - Но твои люди помогут нам в отлове животных? - спросил Ахмет.
   - К вашему приезду, - заверил Павел, - олени буду уже отловлены и вам останется только взять их и отвести к себе.
   - Нужны будут веревки?
   - Чем больше, тем лучше.
   Совсем не радостный возвращался Ахмет в Саладжик, но к его удивлению, хан спокойно отнесся к сообщению об ограничении числа охотников.
   - Ты можешь молчать, Ахмет? - неожиданно спросил он.
   Тот поклялся, что ни словом не обмолвится, если того захочет хан.
   - Тогда сделаем так, - сказал Хаджи-Гирей, - ты сам подберешь трех человек из живущих в Кырк-Оре. Накануне отъезда приедешь ко мне и я скажу где вы меня будете ждать.
   Когда Ахмет ушел, хан, оставшись один, подумал, что неожиданно для себя, придумал интересную забаву. Он ночью через потайную калитку, ключ от которой только у него, тайно выберется из Саладжика и поедет с Ахметом на охоту. Пусть здесь немного побудут без него. Потом ему расскажут кто как себя вел, кто что говорил. А чтобы по дороге его не узнали, он переоденется в простой халат, на голову нацепит войлочный колпак. Только надо будет заранее отправить с Ахметом хорошую лошадь с удобным седлом.
   Когда подошел срок отъезда, и Ахмет увел ханскую лошадь из Саладжика, в семье хана все шло своим чередом. Как обычно, после второй вечерней молитвы и ужина, он приходил в комнату с фонтаном для встречи со своими женщинами и детьми. На этот раз пригласил к себе Гюльсару и ее сына Менгли. К этим двум членам своей семьи у него была особая привязанность, поэтому именно с ними он решил встретиться перед тайным исчезновением.
   Гюльсара ввела за руку Менгли, и они низко поклонились господину и отцу. Наложница была изысканно одета в китайские шелка, голову ее украшала малиновая шапочка с золотым навершием в виде сказочной птицы, и все это прикрывала тонкая кисея розового цвета. Ее лицо было слегка подрумянено и от него исходило здоровое женское тепло.  Менгли, оторвавшись от матери, подбежал к отцу и приложился губами к его руке. Тот похлопал его по спине и усадил рядом с собой.
   - Садись там, где тебе понравиться, Гюльсара.
   - Я бы хотела сесть рядом с тобой, мой повелитель, - проговорила она и, наклонившись, поцеловала его руку.
   Хан обнял ее тонкий гибкий стан, притянул к себе и почувствовал как упруго и нежно ее тело.
   - Мне тоже нравится чувствовать тебя рядом, - сказал он.
   Прежде чем сесть, Гюльсара попросила:
   - Позволь, господин, внести лакомства, которые я велела приготовить специально для нашей встречи.
   - Разве я тебе говорил, что приглашу сегодня? - удивился хан.
   - Мы с Менгли мечтаем об этом каждый день.
   Хаджи-Гирей не скрывал удовольствия когда ел вяленые ломтики дыни, засахаренные фрукты, орехи и запивал это все охлажденным шербетом. Чтобы и наложнице сделать приятное, он подошел к украшенному росписью и позолотой шкафу, вынул оттуда черепаховый гребень изогнутый дугой. Колодочка его была отделана золотом.
   - Возьми, это, - сказал он.
   Гюльсара прижала к губам подарок.
   - О, великодушный и достославный, мой светлый хан, будь ты благословен Аллахом.
   - Хорошо, хорошо, - остановил ее Хаджи-Гирей, - за это расскажи мне одну из своих многочисленных сказок, которые мы с Менгли так любим слушать.
   Его сын, почувствовав доброжелательную обстановку, сначала робко, а потом, не встретив противодействия, решительно взобрался к отцу на колени. Тот прижал его к себе и приготовился слушать.
   Гюльсара почему-то не торопилась и, встретив удивленный взгляд хана, сказала:
   - Пришла мне на ум одна сказка, но, боюсь, женщина там не очень симпатичная.
   - Ну, не всем же быть такими как ты.
   - Тогда слушай, мой светлый и добрый повелитель.
   Гюльсара прижалась к боку хана и, прикрыв глаза, начала рассказ.
   - Давным-давно некий царь Хорезма, беспокоясь о благополучии народа, решил развлечь его и устроил бега вокруг города. Победитель, как объявили на базарной площади, удостаивался чести быть подпоясанным шарфом самой Зухры, дочери этого властелина.
   Юноши города были наслышаны о красоте принцессы, поэтому желающих состязаться было множество. Среди них был сын бедного горшечника - Юнус. Он любил Зухру до потери сознания, хотя никогда и не видел ее.
   К несчастью, внимания Зухры хотел добиться и Кутруб-джин. Он был стар, как вавилонская башня, но, несмотря на это, был очень самоуверенным. Ему казалось, что, прими он образ юноши, то обязательно всех победит и овладеет шарфом царевны, а там…
   Бег начался от места где сидели царь с принцессой и здесь же должен был закончиться, но только с другой стороны. Наш юноша сразу вырвался вперед и уже никто не мог его опередить. Многие задыхались и падали, а потом вставали и, понурив головы, шли домой. Близко от Юнуса находился только один бегун, и это был Кутруб. Но как тот ни пыжился, обогнать юношу не мог. Это доказывает, мой повелитель, что на крыльях любви летишь быстрее, чем на крыльях корысти.
   Все ближе и ближе заветное место и все чаще, и чаще спотыкается джин. Наконец он понял, что не победит. В великом гневе обратился джин в ворона и, только так, пролетев по прямой, смог обогнать Юнуса. Сидя на дереве рядом с царевной, он видел как юноша, разогнавшись, не смог резко остановиться, поэтому пробежал несколько шагов от трибуны. Этим и воспользовался джин. Все ждали возвращения, победителя, но он внезапно исчез с глаз людей. Его звали, искали, но все напрасно.
   Кто мог догадаться, что ползающая у их ног черепаха - это и есть тот юноша, которого ищут? Об этом знал только ворон, зловеще каркающий с высокого дерева.
   Когда Юнус понял кем он стал, то подполз под кресло, в котором сидела его любимая и залился горькими слезами. Ночью он долго шел неизвестно куда и остановился в какой-то прохладной пещере, со стен которой стекала вода.
   Ночь сменилась светлым днем, но Юнус даже не выглянул из своего убежища. Он, сетуя на свою долю, молил Аллаха вернуть ему человеческий образ. Прошло много дней и ночей, и вот он выполз из своего убежища и увидел, что находится в прекрасном саду. Благоухали розы, на разные голоса пели птицы, а ручьи, звеня на камнях, вплетались в этот мелодичный венок счастья и покоя.
   Где-то за розовыми кустами раздался нежный голосок. Черепаха поползла в ту сторону, но переливчатый смех звучал уже в другом месте. Так и не смог Юнус увидеть ту, кому принадлежал этот голос, но ему каза0лось, что только Зухра могла так мелодично смеяться.
   Он продолжал молить Аллаха, но уже не о том, чтобы стать человеком, а о том, чтобы тот помог ему быть рядом с любимой.
   И вот снится ему сон. Джибраил, сложив свои белоснежные крылья, опустился рядом с ним и говорит грустным голосом:
   - Плохая новость, Юнус. Кутруб-джин противоборствует с Аллахом и не дает сделать тебя человеком.
   - Я уже свыкся со своей участью и не прошу об этом, - отвечает во сне Юнус, заливаясь слезами. - Пусть Аллах сделает хотя бы так, чтобы я был рядом со своей любимой.
   Джабраил взмахнул крылами и улетел. На следующую ночь он вернулся.
   - Аллах долго думал над твоей просьбой, - сказал он, - и решил, что только твоя смерть сможет приблизить тебя к твоей любимой девушке.
   - Как это произойдет? - удивился Юнус.
   - Не знаю, - грустно ответил Джабраил.
   - Я слышал что черепахи долго живут, - вспомнил юноша. - Когда я умру Зухра успеет состариться, а то и вообще умрет раньше меня. Пусть Аллах снова думает.
   Улетел ангел, а Юнус стал просить Аллаха о быстрой смерти. Он уже несколько дней подряд не слышал голоса Зухры, поэтому и не выходил из пещеры. А она была слаба здоровьем и врачи запретили ей гулять в саду.
   Но вот снова зазвучал ее звонкий голосочек и Юнус пополз в ту сторону. На этот раз ему повезло. Он увидел ее возле павлинов. Она восторгалась их красотой и ее можно было понять - нет красивее птицы, чем павлин. Черепаха подползла к самым ее ногам и принцесса невзначай споткнулась об нее. Она вскрикнула от испуга, но, увидев обо что оступилась, воскликнула:
   - Какая мерзкая тварь здесь ползает!
   И тут ее можно было понять: павлин и черепаха - полная противоположность друг другу!
   Юнус же тем временем, высунув голову из-под панциря, влюбленными глазами смотрел на усладу своего сердца. Он первый раз увидел ее, но ему показалось, что знает ее давно - так его представления о ней совпали с действительным образом. А между тем одна из спутниц Зухры поясняла:
   - Это черепаха, моя принцесса.
   - И зачем только Аллах создал таких страшилищ?
   - Видимо для того, моя госпожа, чтобы у красивых девушек были черепаховые гребни.
   - Тогда чего вы ждете? Хватайте эту образину и, чтобы завтра же у меня был новый черепаховый гребень!
   Уже несколько дней Зухру расчесывают новым гребнем и всякий раз она испытывает необыкновенное блаженство. И когда ей становилось грустно, она заставляла себя причесывать и печаль покидала ее.
   Со временем она догадалась оставлять гребень в волосах, чтобы никогда не расставаться с ним. Множеством пальцев касался Юнус волос любимой, награждая  её радостью, отнятой когда-то у него самого злым джином.
   С того времени Зухра никогда не болела и всегда была в хорошем настроении. Поэтому и сейчас каждая женщина мечтает обзавестись настоящим черепаховым гребнем, чтобы радовать повелителя своим здоровьем и прекрасным настроением.
   Когда в комнате наступила тишина, нарушаемая только журчанием фонтана, Хаджи-Гирей поинтересовался:
   - Скажи честно, Гюльсара, ты сама придумала эту сказку?
   Женщина выглянула из-под руки хана и в свою очередь спросила:
   - Она не понравилась тебе, поэтому ты так решил?
   - Нет, милая, сказка очень хорошая, но уж слишком к месту пришлась. Я подарил тебе черепаховый гребень, а ты тут же рассказала мне сказку о нем.
   - У меня хорошая память, повелитель, и я в детстве любила слушать старух, да и сейчас не упускаю случая, поэтому я много чего знаю.
   - Поэтому мне всегда интересно с тобой, моя милая, - признался хан.
   - А уж если обо мне говорить, повелитель, то без тебя я жизни не представляю.
   В это время Хаджи-Гирей обратил внимание на спящего сына. Он приник головой к животу отца, а ноги его свесились на подушки.
   - Уснул Менгли, - сказал он.
   - Позволь я его возьму, - попросила Гюльсара.
   Хаджи-Гирей немного подумал и сказал:
   - Пусть остается у меня. Ты иди, а он останется.
   Такое решение огорчило наложницу, но она сдержалась от изъявления чувств и только спросила:
   - Наш сын не помешает тебе, повелитель?
   Хаджи-Гирей, в свою очередь, тоже понимал, что Гюльсара не ожидала такого окончания их встречи и должна быть обижена, но она, как всегда, беспокоилась о нем, а не о себе, поэтому мягко ответил:
   - Не волнуйся, милая. Хайырдыр, иншалла (Дай Бог, все будет хорошо) и Менгли мне совсем не помешает.
   - Почему ты сказал «хайырдыр, иншалла»? - встревожилась Гюльсара.
   Хаджи-Гирей понял, что сказал лишнее.
   - Чего ты всполошилась? Я хотел сказать гедженъ хайыр (спокойной ночи), а  получилось так, как сказал. Оговорился.
   Женщина не поверила ему, но ей ничего не оставалось делать, как уйти в тревоге не только за любимого человека, но и за сына, который был смыслом ее жизни.
                ***
   Хаджи-Гирей, как ат хырсызы (конокрад), пробирался тропинкой по направлению к тайной калитке, выводящей за пределы Саладжика. Этот секретный путь, вьющейся среди деревьев и кустов, был сделан по совету одного араба на тот случай, если хану придется спасать свою жизнь от предателей-царедворцев. На этот раз ему ничего не грозит, но спасительный путь проверить захотелось. Ни один глаз его не видел, ни один окрик не остановил его, что вселило уверенность в надежности тайного пути.
   Еще в комнате с фонтаном он подумал, что не мешало бы на поимку оленей взять с собой сына. Теперь Менгли семенит за ним, посапывая простуженным носом. Подошли к калитке. Если бы Хаджи-Гирей не знал точно где она находится, то никогда бы не нашел. В этом месте вдоль стены были посажены колючие кусты и только напротив калитки они были без шипов. Достаточно было развести их руками и перед тобой открывалось, замаскированное под камни узкое дверное полотнище, высотою ниже человеческого роста. Увидеть калитку было мало. Нужно было иметь ключ и найти замочное отверстие для него. Хан все это знал, поэтому калитка была быстро открыта, и они, протиснувшись в дверной проем, очутились за стеной.
   - Запоминай, сынок, может когда и пригодится тебе эта калитка, - сказал отец, закрывая ее на ключ.
   - Угу, - буркнул полусонный мальчик.
   Отец и сын сделали несколько десятков шагов в темноте и встретились с поджидавшим их Ахметом. Хаджи-Гирей посадил сына на лошадь впереди себя, и они поскакали на восток, где только-только начало светлеть небо.
   Впереди высился Чатырдаг, укрытый, словно чалмой, облаками. Подхваченные легким ветерком клубы тумана, цепляясь за кроны деревьев, не хотели далеко улетать. Даже стелющийся низко над землей можжевельник получал свою долю туманной влаги. Въехали в лес и умерили скорость. Копыта лошадей мягко ступали по насту из опавших листьев. Вскоре еле заметная тропа повела вверх и сменила лиственный покров на сыпучий щебень.
   Остановились на свободной от деревьев небольшой просеке. Ахмет обратился:
   - Мой хан…
   Тот движением руки остановил его.
   - Зови меня Хаджи-ага.
   - Как скажешь…, Хаджи-ага. Сейчас ты постоишь здесь, а я поеду к замку и узнаю как дела.
   - Почему мы должны ждать? Разве ты не сказал, что я заплачу?
   - Говорил…, Хаджи-ага, и они должны были нас здесь ждать, но, как видишь, их нет.
   - Ладно, иди.
   Хаджи-Гирей спустил Менгли на землю и сам сошел с лошади. Его спутники сделали то же самое и, набросив поводья на сучки, разбрелись по лесу. Скоро он перестал слышать их голоса. Сын опустился на колени под орешником и стал собирать плоды. Хаджи-Гирей подошел к этому дереву и потряс его. С высохших розеток посыпались орехи и застучали по спине мальчика. Он вскочил на ноги и любопытством стал наблюдать за отцом.
   В это время на просеку выскочила косуля. Трепетными ноздрями втянула воздух и внезапно подскочила, подобрав под себя тонкие ноги, и стремительно скрылась среди деревьев и кустов. Только после этого Менгли крикнул восторженно:
   - Меним бабай, олень!
   - Нет, сынок, это только косуля.
   - Мы ее будем ловить, меним-бабай?
   Хаджи-Гирей не успел ответить, ибо увидел как на него какие-то люди из-за деревьев наставили, заряженные стрелами, луки.
   - Мырк этме! (Не шевелись!), - приказал один из них и направился к хану.
   Его держали под прицелом и связывали руки. Потом накинули на голову мешок и посадили на лошадь. С Менгли поступили так же.

                ГЛАВА IY
                В ПЛЕНУ
   Сняли мешок, развязали руки, унесли факел и Хаджи-Гирей остался в кромешной тьме. Где он, кто его выкрал? Похитители при нем между собой не разговаривали, а с тех пор, как насунули мешок на голову, он ничего не видел, да и сейчас, в этой темноте, как слепой. Пытался вспомнить лицо, человека, сказавшего «мырк этме», но что это даст? Он не мог определить даже его национальность. Набросить халат или снять халат может любой. Тот мог быть и татарином, и караем, и урумом. Возможно и кем-то другим. Неужели карачеи сотворили с ним эту пакость?
   Он, ощупывая камни, обошел помещение, в котором находился, и понял, что его поместили в подвал с низким сводчатым потолком и осклизлой от сырости дверью. Послышался какой-то шорох. Прислушался.
   Щелкнул засов и заскрипели проржавевшие дверные петли. В проеме показался человек. За его спиной кто-то другой нес факел. Они вошли в подвал, но лицо переднего по-прежнему не освещалось и Хаджи-Гирей мог видеть только контуры его тела. Самой заметной его частью была окладистая борода. На плохом татарском языке вошедший спросил:
   - Твой сын говорит, что ты хан. Это правда?
   О, ужас! Только сейчас он вспомнил, что с ним был Менгли. Где он сейчас? Что с ним? Он сказал это вслух.
   - Твой сын в полной безопасности, - ответил бородач. - Так ты действительно хан? Или мальчик врет?
   - Он говорит правду.
   - Тебя зовут…
   - Но кто ты? Почему меня тут держишь?
   - Я спросил как тебя зовут! - повысил голос бородатый.
   - Не кричи! Ведь я хан, а ты кто?
   - Скажи имя!
   Хаджи-Гирей презрительно отвернулся.
   - Посидишь, поумнеешь, - сказал тюремщик и пошел к выходу.
   Снова густая темнота и неопределенность. Единственно, что мог уяснить себе хан - его выкрали не карачеи. Не мог их человек так плохо говорить по-татарски. Тогда кто? Неужели фряги выкрали его?
                ***
   Гайк поднялся по лестнице на второй этаж, еще чувствуя за воротом сырость только что покинутого подземелья. Вошел в комнату и, к радости своей, увидел там друга и напарника Марко Кассимо. Тот сидел за столом и перед ним стоял кувшин с вином. Видно было, что он уже познакомился с его содержимым.
   Гость поспешно вышел из-за стола, и они по-братски обнялись.
   - Давно тебя не было, - заметил Гайк.
   - Все дела, но тут решил проведать, как услышал, что появилось пополнение.
   - Как ты мог узнать? - удивился армянин. - Ведь я велел всем молчать.
   Садясь на прежнее место, Марко ответил:
   - Базар, мой друг, всасывает новости, как младенец молоко матери, но изрыгает их, как перепившийся, блевотину. Грязное место - базар, Гайк, но без него нельзя. Где будешь покупать-продавать товар, откуда будешь черпать новости?
   - В виде блевотины, - добавил армянин.
   - Что делать, если других не бывает? Так скажи - есть пополнение?
   - Есть, - сказал Гайк, - но не знаю как им распорядиться.
   - А в чем сложности?
   - Скажу, и ты не поверишь.
   - Неужели меня, базарного пристава, можно еще чем-то удивить?
   - Мои люди выловили возле замка Фуна шесть человек татар.
   - Удачно. Не так часто, но и такое бывает, - заметил Марко. - Не этим же ты хотел меня удивить?
   - Не этим, - согласился армянин, - но среди пойманных…
   - Бей ширинский! - подхватил пристав, - но, как мне известно, он поехал сегодня в сугдейский округ.
   - Не спеши, Марко. Дай сказать. Среди них оказался сам хан крымский и его сын!
   Кассимо резко прислонился к стене и, не мигая, долго смотрел на друга. Обретя дар речи, спросил:
   - Это ты серьезно?
   Гайк кивнул головой и в комнате наступила тишина. Она прервалась бульканьем жидкости. Это пристав наливал в свою чашку вино.
   - Налей и мне, - попросил армянин, подставляя другую посудину.
   Они выпили, но от этого не стали разговорчивее. Марко молчал, молчал и Гайк, дожидаясь ответа на свое сообщение.
   - Он сам назвался? - наконец спросил пристав.
   - Не совсем так. Сначала мальчик, ему лет восемь, сказал, что среди захваченных его отец - хан крымский. Мы не поверили сначала, потому что рассчитывали поймать просто богатого татарина, но тот настаивал на своем. Тогда я спустился в подвал и поговорил с ним.
   - И он назвался?
   - Сказал, что мальчик говорит правду, но имя отказался назвать.
   - Почему?
   - Наверное гонор не позволяет.
   - Так ты думаешь, что он и вправду хан?
   - Не знаю что и думать. Но то, что я здорово влип - это точно.
   Друзья опять молча выпили.
   - У меня есть предложение, - сказал Марко.
   Убедившись, что Гайк готов слушать, продолжал:
   - Сначала нужно удостовериться, что этот татарин действительно хан. Я знаю в Кафе только одного человека, не считая, конечно, бея ширинского, кто своими глазами вблизи видел крымского хана. Это капитан аргузариев Джорджио. Если конечно не возражаешь, можно привести его сюда и показать того татарина. Он и скажет хан тот человек или самозванец.
   - Капитан аргузариев, - повторил Гайк. - Ведь это власть! Меня засадят за незаконную добычу рабов!
   - Не бойся. Я сумею так поговорить с Джорджио, что он забудет о своем долге и будет помнить только о плате за услугу.
   - Допустим, что это на самом деле хан. Что тогда с ним делать? Продавать нельзя - какой дурак его купит, отпускать нельзя - мстить начнет.
   - Если хочешь, можно спросить совета у Джорджио. Он крутится в высших сферах и знает побольше нашего.
   - Его знания совсем другого рода.
   - Выбирать-то не с чего.
   - Хорошо, веди своего капитана. Но учти, Марко, выручать меня из тюрьмы тебе придется.
   - Думаю до этого не дойдет, - заверил Кассимо. - Ну, я пошел?
                ***
   Капитана аргузариев Марко нашел только на следующий день в порту. Тот сажал турецких купцов на судно, отправлявшееся в Трапензунд. Оттуда они сами должны были добираться до родных очагов. На вопрос Кассимо, что натворили эти люди, капитан ответил, что они собирали возле себя группы хамалов-татар и стыдили их за усердную работу на гяуров. За ними и раньше замечались стремления противопоставить мусульман христианам, но терпение властей кончилось.
   - Что это ты, базарный пристав, прилип ко мне? - поинтересовался капитан, когда понял, что Марко не собирается уходить.
   - Дело есть. И очень серьезное.
   Зашли в ближайшую таверну и, усевшись в спокойном уголке, заказали себе кувшин вина.
   - Неужели тебе надоело быть базарным приставом, и ты решил стать массарием? - пошутил капитан, делая глоток из чаши.
   - Нет, Джорджио, на этот раз не обо мне речь. Но, прежде чем я расскажу о деле, дай слово, что не воспользуешься тем, что узнаешь во вред мне и другому человеку.
   - А этот другой человек - твой друг - армянин?
   - Зачем так прямо? Дай сначала слово.
   - Мое слово, Марко, дорого стоит. Ты это знаешь.
   - Цену сам назовешь.
   Джорджио удивился щедрому посулу, но, зная честность просителя, согласился.
   Гайк их встретил торжественно настороженный - не каждый день в дом простого армянина приходит такой важный городской чиновник. На стол были выставлены питье и еда. Чуть прикоснувшись к тому и другому, Джорджио сказал:
   - Продолжим трапезу позже. Сгораю от любопытства. Говори, армянин, зачем я тебе понадобился.
   Гайк посмотрел на Марко и, уловив ободряющий кивок головой, обратился к капитану:
   - Вам, синьор, нужно будет спуститься ко мне в подвал и молча посмотреть на одного человека. Если вы в нем кого-либо узнаете, то, выйдя наверх и скажете мне кого узнали.
   - И это все? - искренне удивился тот.
   - Пока все.
   - Пока все, - задумчиво повторил капитан. - Вы меня совсем заинтриговали. После такой преамбулы, я готов спуститься не только в подвал, но и в ад, чтобы опознать там недавно умершего Николая V - папу римского.
   - Разве папа может быть грешен? - удивился армянин.
   - Еще как! Этот торговался с Византией как последняя базарная торговка и позволил туркам беспрепятственно уничтожить христианскую страну. Такому греху нет прощения.
   -Вай, вай. А я и не слышал об этом.
   Гайк, взяв у слуги факел, сам освещал путь капитану. Они прошли затхлым коридором и очутились у тупиковой двери. Прежде чем отодвинуть засов, армянин предупредил:
   - Все делаем молча, синьор.
   - Да, да. Я понял, - ответил тот, чувствуя, что волнуется.
   Открыв дверь, Гайк жестом пригласил капитана пройти. Тот повиновался и очутился в небольшом еще более затхлом помещении. Перед ним стоял среднего роста человек, одетый как татарин. Из под надвинутой на лоб войлочной шапки, сверкали негодующие глаза. Армянин поднес факел ближе и Джорджио чуть не вскрикнул. Он зажал рот рукой, будто сдерживал рвоту, и поспешно вышел из подвала. Уже за его спиной закрылась дверь и скрежетал засов, а он все держал ладонь у рта. Очутившись во дворе, он, не дожидаясь хозяина, молча поднялся на второй этаж. Здесь его с нетерпением ждал Кассимо. Капитан сел на свое место за столом и только после этого спросил у, вошедшего за ним, армянина:
   - Где вы его схватили?
   - Кого «его», синьор?
   - Кого же еще! Хаджи-Гирея!! Хана крымского.
   - Так это действительно он?
   - Без сомнения!
   - О, Боже мой, что теперь делать?! - воскликнул Гайк.
   - Чего это он? - удивленно спросил капитан у Марко.
   Тот, как мог прояснил ситуацию. Гайк, схватившись за голову, замер у стола. Джорджио, наблюдая за ним, слегка улыбнулся.
   - Подожди убиваться, армянин, - сказал он, -  я, пожалуй, смогу помочь твоему горю.
   Гайк поднял голову и с надеждой посмотрел на него. А капитан продолжал:
   - Марко сказал, что ты собираешься заплатить мне за труды столько, сколько я скажу. Так?
   -Это правда, синьор.
   - Так вот. Денег мне не надо.
   Армянин с недоверием спросил:
   - Совсем не надо?
   - Совсем, - подтвердил капитан. - Ты отдашь мне хана
   Пораженный Гайк не мог вымолвить ни слова. Кассимо тоже не все понимал.
   - Зачем он тебе? - спросил он.
   - Пока сам не знаю, - откровенно ответил Джорджио, - но, думаю, пригодится.
   - Нет, я не отдам его, - неожиданно возразил Гайк и пояснил: - Он виноват в смерти моего брата, и я его убью.
   - Подумай хорошо, парень, - посоветовал капитан. - Ведь его будут искать. Обратятся к консулу, а тот поручит мне организовать розыск. Допустим, я, помня данное слово, буду искать не там где надо, но префект татарский уже обзавелся хорошими связями и, поверь, он не будет сидеть сложа руки. И очень скоро  татары проложат к тебе дорожку. О последствиях сам подумай. Ты будешь врагом не только татар, но и консула. Чтобы замять этот скандал, он сдаст тебя татарам с потрохами, независимо от того будет жив хан или нет. И твою семью пустит по миру. Убийц нигде не милуют.
   - Это будет не убийство, а кровная месть!
   - Чудак. Ты будешь первым простаком, который посмел объявить короля личным кровником. Таких, как я знаю, до сих пор не было.
   Гайк схватил с блюда кусок мяса и стал рвать его зубами. Марко молча наблюдал эту сцену, наконец, сказал:
   - Мне кажется, что Джорджио прав. Тебе, Гайк, следует как можно быстрее избавиться от этого человека.
   - Они там что-нибудь сделают с ним, а отвечать мне все равно придется! - выкрикнул тот, брызжа слюной вперемешку с крошками мяса, которые падали ему на бороду.
   - Я обещаю тебе, Гайк, что твое имя нигде не будет произнесено, - сказал капитан, - но для этого все надо делать быстро, пока не разгорелся скандал. Кстати, и сына его тебе придется отдать.
   Хозяин дома от злости заскрежетал зубами. Капитан, не обращая внимания на переживания армянина, добавил масла в огонь:
   - Будь готов и к тому, что консул решит вернуть и тех татар, что ты захватил вместе с ханом. Ведь формально мы мусульманами не торгуем. У нас это предусмотрено в договоре с татарами.
   - И откуда он взялся на мою голову! - воскликнул Гайк, воздевая руки к потолку.
   Генуэзцы переглянулись и улыбнулись друг другу. Джорджио сказал:
   - Я думаю, армянин, мое предложение избавит тебя от многих бед. Давай я приду к тебе ночью со своими людьми, и мы тайно переведем хана в подвал консульского палаццо, а сына его отдадим под присмотр в один из монастырей. И они не будут даже догадываться у кого находились первоначально. Остальные татары пусть пока побудут у тебя, но они тоже не должны знать где обитают, иначе наши усилия сохранить в тайне твое имя будут напрасны. Согласен?
   - Не знаю. Дай подумать.
   - Думай, а я пока поем.
                ***
   Переполох начался с того, что прислужники, стоявшие у ханской опочивальни, чтобы войти в нее и помочь повелителю совершить омовение, так и не дождались хлопка царственных десниц. Они обратились к куллар-агасы - своему начальнику. Тот вошел в ханскую спальню и увидел, что она пуста!
   И вот уже третий день в ханском дворе не знают покоя. За это время выяснилось, что никто не видел как хан выходил за пределы Саладжика - были допрошены стражники, совершавшие патрулирование территории и несшие службу у ворот.
   Последней, кто видел Хаджи-Гирея, была его наложница Гюльсара. Но и она не внесла ясности в тайну его исчезновения. Повелитель, как всегда был добр и приветлив. Она показала гребень, который он ей подарил при последней встрече. Единственно, что вызвало удивление, это оговорка хана. Как можно было перепутать «хайырдыр, иншала» с «геджень хайыр»? Видимо он чем-то был озабочен и его что-то тревожило. Но что?
   В ханской конюшне обнаружили недостачу одной лошади. Конюх заявил, что накануне исчезновения господина, лошадь по его приказу была передана Ахмету, смотрителю коз на Кырк-Оре. Ахмета тоже не было на месте. Родственники поведали,  что он отправился на ловлю оленей и еще не вернулся. Ждут со дня на день.
   Может быть хан тоже отправился на ловлю оленей? Но зачем было брать с собой малолетнего сына? Как всегда бывает, жизнь щедро ставит вопросы, но неохотно на них отвечает.
   Многие заметили, что Хайдар, распоряжаясь поисками отца, не очень удручен его исчезновением. На фоне убитой горем, плачущей Гюльсары, он вообще выглядел счастливым человеком, хотя и пытался хмурить брови. По его распоряжению к Мамаку в Кафу был направлен гонец с приказанием провести тщательные, но тайные поиски пропавшего. По совету Конче он не стал сообщать старшим братьям об исчезновении отца. Сделай это, они всё бросят и примчаться в Крым. С приездом Нур-Девлета начнется дележ власти, и неизвестно как поведет себя тихоня Девлет-Яру. А так, пока отца нет, Хайдар, не имея рядом других претендентов на престол, может смело объявить себя ханом. Пусть день, пусть неделю или месяц, но он побудет им! А если выяснится самое худшее (это с каких позиций посмотреть), то он может закрепиться на этом месте навечно!
   Прошло еще несколько дней, и Хайдар решил собрать карачеев и объявить им о тщетности поисков. Теперь уже по совету Мансура, он послал каждому бею символический подарок и свою признательность за его полезный вклад в благополучие Крымского ханства. Этот необычный жест со стороны молодого принца был благосклонно принят карачеями. Они, приехав в Саладжик, без излишней болтовни утвердили Хайдара ханом, оговорив срок - до окончательного выяснения судьбы пропавшего. Теперь у новоявленного царя появилась возможность использовать время, отпущенное Аллахом, для утверждения своей власти.
   Первое, что он сделал в этом направлении, прекратил всякие поиски отца, и жизнь в Саладжике, а там и во всем ханстве, вошла в свое прежнее русло. Среди придворных стало плохим тоном вспоминать о бывшем хане. Безутешно плачущую Гюльсару хан велел отправить в Кырк-Ор и не выпускать ее оттуда. Других жен и наложниц выселили из ханского замка непосредственно в Саладжик. Братьям были отправлены сообщения о смене власти и категорическое указание не покидать страны, в которых они находятся.
                ***
   Гайк уступил капитану аргузариев, и в одну из ночей Хаджи-Гирею снова скрутили руки, завязали плотной тканью глаза и отвезли в другой подвал. В нем, в отличие от предыдущего, было небольшое оконце и хан мог видеть смену дня и ночи. Воздух был более сухой и, главное, он увидел своих тюремщиков - это были фряги.
   Первое, что пришло на ум после такого открытия, было слово «измена». Первоначальный анализ, прокрученный в ханской голове, оправдал Ахмета. Не мог ничтожный человек так тщательно организовать похищение. Даже его возможная связь с Ширинами не дала бы такого результата. Ширины могли убить, но выкрасть и сдать фрягам… Зачем это им? Не укладывалось в голове. Что еще?
   Он вспомнил, что захват произошел недалеко от замка Фуна. А это владения княжества Феодоро. Неужели князь Алексей? Зачем это ему? Ведь отношения между Феодоро и Крымским ханством всегда были дружескими.
   Хаджи-Гирей прикладывал горящий лоб к камням, и они несколько охлаждали его, но не приносили облегчения. Неизвестность изводила.
   В коридоре послышались твердые шаги. Время кормежки не пришло. Это могла быть смена караула, но нет - открывается засов. Что это? Дверь распахнулась и в камеру вошел фряг, одетый заметно богаче, чем его тюремщики. Двубортный сюртук из тонкого синего сукна с блестящими пуговицами под золото, синий же аксамитовый берет, украшенный блестящей бляхой. Присмотревшись, Хаджи-Гирей вспомнил, что уже видел этого человека. Именно он вел с ним переговоры при неудачной осаде Кафы.
   Вошедший осмотрелся и удовлетворенно заметил:
   - Здесь вам, ваше величество, удобнее, чем было раньше. Вижу есть скамья и ложе, на котором можно отдохнуть. Пусть оно не царское, но вполне…
   - Кто ты такой и по какому праву меня здесь держат? - прервал посетителя хан.
   - Прошу прощения, ваше величество, что не представился. Я - капитан аргузариев. Зовут меня Джорджио. Что касается права, то вы - пленник Кафы.
   - Не говори ерунду! - воскликнул Хаджи-Гирей. - У нас не было военных действий и меня не могли пленить. Меня вероломно выкрали!
   - У каждого свои методы и оценки, хан. Вы нападаете на нас, сжигаете и грабите, уводите в рабство наших людей. И все это называете безобидным словом - набег. Мы более цивилизованные люди, поэтому решили, не разворачивая кровопролитных военных действий, безболезненно, как для вашего народа, так и для нашего города, обезглавить врага. Считаю, мы с этой задачей хорошо справились.
   Хаджи-Гирей, сев на скамью, надолго задумался. Выходит его выкрали фряги, но как это им удалось? Неужели князь Алексей помог? Но к чему эти ненужные раздумья, когда есть более актуальные проблемы, напрямую связанные с его судьбой?
   - Что вы намерены делать дальше? - спросил он.
   Джорджио довольно улыбнулся.
   - Значит юридический спор о вашем статусе закончен,и мы переходим к более важным темам. Спрашивая о наших дальнейших действиях, вы, естественно, интересуетесь своей судьбой. Я угадал?
   Хан только пожал плечами.
   - Так вот могу уведомить вас, - продолжал капитан, - что все будет зависеть от вашего поведения.
   - Где мой сын?
   - Он вполне в приличном месте, под присмотром заботливых людей.
   - Точнее!
   - Он в одном из женских монастырей.
   - Но мой сын мусульманин!
   - Не волнуйтесь, он им и останется. Мы политики, а не миссионеры.
   - Я хочу, чтобы вы вернули мне сына!
   - Мальчик будет очень страдать, находясь в подвале.
   - Вы нас обоих выпустите из заточения, и мы вернемся домой. За это я обещаю забыть о том, что случилось.
   - Ваше величество, стоило бы нам заваривать всю эту кашу, только для того, чтобы чуть-чуть подержать вас в подвале?
   - Так чего вы добиваетесь?
   - Гарантий того, что вы никогда на нас не нападете.
   - Я обещаю, что никогда на вас не нападу.
   - Этого мало, ваше величество. Нужен еще и залог.
   - Какой?
   - Ваш сын, ваше величество.
   Хаджи-Гирей резко выпрямился на скамье и тут же ссутулился, опустив руки меж колен. Он долго молчал. Когда заговорил, то его голос звучал глухо:
   - Я не могу оставить у вас сына. Лучше убейте его.
   - Мы скорее убьем вас, ваше величество.
   - Ну тогда мы ни о чем не сможем договориться.
   - Думайте, ваше величество.
   С этими словами Джорджио повернулся и вышел из камеры. Дверь сразу же захлопнулась. Слышались удаляющиеся шаги, а с ними уходила и надежда на скорое освобождение.
   Консул Кафы Паолино Пичинино с нетерпением ждал возвращения капитана аргузариев со встречи с Хаджи-Гиреем. Когда первое оцепенение, связанное с сообщением о пленении крымского хана и тем, что он находится в одном из кафинских подвалов, прошло, неописуемый восторг охватил ставленника Генуи. Он, потирая руки, как расшалившаяся кошка, метался по кабинету. Потом забежал за свой стол и, ударив по столешнице обеими ладонями, прокричал:
   - Все, капитан Джорджио, татары нейтрализованы!
   - Как вы себе это представляете, ваша милость? - осторожно спросил тот.
   - Главное, капитан, кроме нас с вами, никто не должен знать, что Хаджи-Гирей в Кафе. Только соблюдая тайну, мы сможем добиться того, что я сейчас сказал.
   Он сел за стол, откинулся на спинку кресла и некоторое время молча сидел с закрытыми глазами. Его молодое лицо было так живо, так гримасничало, что Джорджио казалось, что он видит мысли, проносящиеся в его голове. Вот он открыл глаза и ободряюще улыбнулся подчиненному.
   - Мне, капитан, - проговорил он, - не следует знать как попал в Кафу этот человек. В любом случае этому предшествовало нарушение закона, о чем я не должен знать. Но, я не могу, при всей моей законопослушности, упустить этот момент и не связать татарам руки. Это тот случай, когда цель оправдывает средства. Мы проведем эту операцию настолько тонко, что в Генуе будут знать только ее результат. А он будет таким великолепным, что им не придет в голову спросить как мы его достигли. Итак, слушайте меня, капитан. Вы сейчас же спуститесь в подвал и переговорите со своим пленником.
   Консул сделал ударение на слове «своим» и, как понял Джорджио, тем самым отгородился от предполагаемых нарушений закона, предоставив самому капитану выпутываться из его тенет. Пичинино продолжал:
   - Не пытайтесь сразу всего добиться. Пусть покуражится - нельзя не учитывать его высокое положение. Будьте с ним предельно вежливы и постарайтесь понравиться ему. Не пытайтесь его запугивать пытками или расправой. Все, чего мы от него добьемся, должно быть получено без унижений и осмысленно. Осмысленно! - повторил консул.
   - Теперь главное. Конечным результатом вашей работы должен стать негласный договор между Кафой, которую представляете вы, и конкретным крымским ханом. Смысл договора будет заключаться в том, что Хаджи-Гирей, хан крымский, просит оставить своего сына Менгли-Гирея в Кафе для воспитания того в духе западной культуры. В свою очередь, Кафа обязуется содержать Менгли-Гирея и обучать его наукам за свой счет по достижению мальчиком совершеннолетия. Учтите, капитан, до совершеннолетия! Раньше этого срока мы мальчишку не отдадим. А когда отдадим, то он будет больше генуэзцем, чем татарином!
   - И, как я думаю, ваша милость, - сказал Джорджио, - пребывание сына хана в стенах города будет гарантировать нас от новых набегов татар.
   - К этому я и веду, капитан! Даром - не наш стиль! Но затраты на воспитание татарского принца окупятся сторицей!
   Перед тем как отпустить капитана для первой беседы с ханом, консул спросил:
   - У вас есть более приличная одежда?
   Отвечая на недоуменный взгляд капитана, пояснил:
   - Человеку в хорошем платье больше верят. Восточные люди тонко чувствуют магию богатой одежды.
   - Да вы правы, ваша милость. Будь Хаджи-Гирей одет так, как я его видел в шатре при переговорах, то вряд ли на него поднялась бы рука тех людей, которые захватили его.
   - Вот видите. Так оденьтесь, капитан, во все лучшее и благословят вас Господь и Дева Мария!
   Едва Джорджио, после встречи с Хаджи-Гиреем,  вошел в кабинет консула и еще не произнес ни слова, как появился секретарь и доложил, что в приемной появился префект Ширин и просит срочно принять его для важного сообщения.
   - Проси, - велел консул и, обращаясь к Джорджио, сказал:
   - Надеюсь, он не прибавит нам забот.
   Капитан только и успел, что пожать плечами, как в кабинет ввалился Мамак. Поздоровавшись, сел в предложенное кресло и без предисловий спросил:
   - Вам, наверное, известно, что мой повелитель - хан всех татар и ногаев - Хаджи-Гирей внезапно исчез, и до сих пор мы ничего не знаем о его судьбе.
   Консул сделал скорбно-удивленное лицо и ответил, вкладывая в слова максимум сострадания:
   - Да, уважаемый префект, этот слух дошел до моих ушей, но я до сих пор надеялся, что это только слух. Теперь же…позвольте выразить свое сочувствие.
   Мамак, слегка наклонив голову, сказал:
   - В связи с этим, совет наиболее уважаемых людей нашего государства решил возвести на престол сына исчезнувшего хана - Хайдара. С этого момента я, здесь в Кафе, представляю его волю.
   - Прекрасно, - ответил консул. - А как все же идет поиск пропавшего хана?
   - Пока безрезультатно.
   - Ну, хоть какие-то зацепки есть?
   - Только догадки, но ими не следует занимать ваше внимание.
   - Ну почему же? Тут и капитан аргузариев, возможно он чем-то поможет.
   - Мы не нуждаемся в чьей-либо помощи, - с достоинством ответил Мамак и встал, чтобы уйти.
   - Так вы говорите нового хана зовут Хайдар? А если появится прежний хан, что будете делать?
   Консул был явно не удовлетворен количеством информации, полученной от префекта, поэтому стремился разговорить его, но тот не был расположен обсуждать дела татар с фрягом, пусть и консулом, поэтому ответил неопределенно:
   - Там видно будет.
   Едва закрылась за Ширином дверь, как Пичинино нетерпеливо спросил:
   - Как дела там, в подвале?
   Джорджио изложил состоявшийся разговор и выразил мнение, что с ханом нелегко будет договориться.
   - Возможно вы и правы, - согласился консул, - но, не кажется ли вам, что сообщение префекта может помочь нам воздействовать на него.
   - Каким образом, ваша милость?
   - Подумайте сами. Вот вы сидите в подвале. Вы спокойны за свою жизнь потому, что нужны вашим тюремщикам. От вас какие-то очень заинтересованные лица ждут уступок. Вы торгуетесь, в надежде на выгодное для вас решение проблемы. Ваше упрямство, конечно, продлевает срок пребывания в неволе, но ни в коем случае не угрожает вашей жизни. Так?
   - Согласен.
   - Теперь я нарушу вашу уверенность в своей нужности. К вам приходят и, с облегчением, говорят, что необходимость в вас отпала, поэтому переговоры прекращаются, и вы становитесь всего-навсего обузой, от которой нужно побыстрее избавиться. Каким станет ваше настроение?
   - Хуже некуда.
   - Этого мало. Вы в растерянности начинаете горько сожалеть, что еще вчера упрямились, не желая идти на уступки. Ваш противник, уловив этот момент, снова выдвигает свои условия, отвергнутые накануне, и вы идете на попятную. Каково?
   - Слишком просто, ваша милость. Хаджи-Гирей - крепкий орешек.
   - Это лишь схема, уважаемый капитан. Вдохнуть в нее душу придется вам. Только сейчас нам сообщили, что место на крымском престоле занято неким Хайдаром.
   - Это сын хана.
   - Для нас этот факт не имеет значения. Важно, что без нашего пленника обходятся. Он оказался совсем не нужен. Как говорят, с глаз долой, из сердца вон. Когда вы сообщите об этом хану, каково будет его настроение?
   - Думаю, не возрадуется.
   - Вот вам и повод для того, чтобы еще раз посетить вашего пленника.
   - Позвольте, ваша милость, я сделаю это завтра.
   - Бога ради! Можете завтра, можете через неделю, если уверенны, что место пребывания хана не станет известным еще кому-нибудь уже сегодня.
   - Сделаю все, что в моих силах, чтобы это не случилось.
   - Ваших сил, я знаю, не так уж много. Вот поэтому, капитан, необходимо спешить. Как только побываете у хана - сразу ко мне. Я буду ждать.
   Темнота на юге наступает быстро и пока Джорджио завершал самые неотложные дела, к окну его кабинета прилипла густая чернота. Увидев это, он выпроводил последнего посетителя и встал из-за стола. Парадный сюртук, в который он вырядился по велению консула, стал тесноват, и в нем он неуютно себя чувствовал.
   Потушив свечи, он вышел в коридор и направился не к парадному выходу, как обычно, а в противоположное крыло консульского замка. В самом конце коридора было две лестницы. Одна, узкая, винтовая вела на второй этаж, а вторая каменная уходила в подземелье. Сейчас он спустится вниз, а потом, после разговора с ханом, поднимется по винтовой лестнице и не нужно будет обходить все здание, тем более выходить из него.
   Хан лежал на жесткой постели, закрыв глаза и забросив руки за голову. Он не отреагировал на то, что помещение кто-то вошел с факелом. Джорджио сел на табурет и кашлянул. Тот же результат.
   - Вы спите, ваше величество? - спросил он, теряя терпение.
   Не меняя позы и не открывая глаз, Хаджи-Гирей ответил:
   - Тебе мало дня, так ты еще и ночью приходишь.
   - Есть весьма важная новость, ваше величество.
   - Говори, я слушаю.
   - Сегодня днем у консула был префект Ширин.
   Хан открыл глаза и слегка повернул голову в сторону своего тюремщика.
   - Он потребовал моего освобождения?
   - Вовсе нет, ваше величество. Он сообщил, что у татар, вместо вас, теперь новый хан.
   На какое-то мгновение Хаджи-Гирей замер, но тут же вскочил.
   - Кто посмел назваться ханом пока я жив?! - вскричал он.
   Джорджио был рад такой бурной реакции, поэтому с удовольствием назвал имя посягнувшего на власть.
   - Хайдар! - повторил имя Хаджи-Гирей и захохотал
   Смех был настолько неожидан, что капитан вздрогнул.
   - Этот напыщенный петух и вдруг хан! – веселился пленник.
   - Вот видите, ваше величество, какую хорошую новость я вам принес.
   - Замолчи! Ничего хорошего в ней нет! Что еще говорил Ширин?
   На капитана смотрели строгие глаза.
   - Он был очень немногословен.
   - Они меня ищут?
   - Зачем, ваше величество? Их вполне устраивает новый хан.
   - Не ври! Этого не мог сказать Ширин!
   - Прямо не говорил, но его молчание было красноречивее слов. Он имел вид очень довольного человека.
   - Устрой мне с ним встречу, и я дам тебе много денег.
   - Ваше величество, вы до сих пор не осознали всей трагичности своего положения. Теперь, нужно признать, что не только вы, но и мы потерпели фиаско…
   - Выражайся яснее!
   - Я хотел сказать потерпели неудачу. После того, как вы потеряли престол, наш интерес к вам пропал. Выходит, все наши усилия пошли кошке под хвост. Жаль, но нам придется иметь дело с новым ханом. Такова действительность.
   - Подожди хоронить меня, - мрачно заметил Хаджи-Гирей. - Повтори, что ты говорил мне утром? Какие условия ты ставил?
   Джорджио, преодолевая внезапно возникший восторг, усомнился:
   - Стоит ли ворошить старое? Мы думали, что имеем дело с ханом, а оказалось с простым татарином.
   - Я еще раз говорю - не спеши хоронить меня.
   Капитан встал с места и, повернувшись к двери, спокойно сказал:
   - Уже ночь. Ты, хан, наверное, спать хочешь, да и я устал. Поговорим в другой раз.
   Хаджи-Гирей, вскочив с ложа, бросился к двери.
   - Ты отсюда никуда не уйдешь, пока не договоримся! - прошипел он.
   Джорджио улыбнулся.
   - Мне достаточно крикнуть и стража ворвется сюда.
   
- Ты не успеешь это сделать! – прошипел хан и бросился на фряга.
   Его цепкие пальцы охватили горло, сжали его. Они оба повалились на каменный пол. Джорджио начал хрипеть. Хан чуть расцепил пальцы, дал вздохнуть врагу, после чего спросил:
   - Будешь говорить со мной?
   - Да, - прохрипел капитан.
   Хаджи-Гирей вскочил на ноги и, схватив табурет, сел у двери. Джорджио встал и увидел, что его лучший костюм был основательно испачкан.
   - Ну, ты и змей, Хаджи! – определил он, садясь на «царское» ложе.
   Несмотря на физические и материальные потери, он был доволен тем, что хан «вынудил» его вести переговоры.
   - Посиди тут, сам станешь таким.
   - Ты прав, но пойми и меня. О чем нам с тобой теперь говорить?
   - Ты так рассуждаешь потому, что многого не знаешь. Не торопись уходить и послушай меня. Тогда ты поймешь, что был не прав.
   - Говори, я слушаю, - с мнимым неудовольствием согласился капитан.
   - Ты, наверное, знаешь, что Хайдар - мой сын, но можешь не знать, что он - третий сын. Впереди него два вполне здоровых и умных брата. Когда они узнают о происшедшем, то вернутся в Крым и попытаются свергнуть его. Хайдар будет сопротивляться. Начнется междоусобица. Ты думаешь, карачеям это понравится? Или, ты думаешь, они этого не понимают? Без борьбы Хайдар уступит престол только мне! Поэтому, когда я вернусь, сразу все станет на место. Теперь понимаешь почему я говорю, что хоронить меня рано?
   - Хорошо. Возможно ты и прав, - осторожно согласился капитан, - что ты предлагаешь?
   - Я хочу услышать условия моего освобождения.
   - Они не изменились. Ты обязуешься не нападать на Кафу. Гарантия - твой сын! Он остается в Кафе до своего совершеннолетия. Достойное содержание мы ему гарантируем. К нему смогут приезжать отец и мать.
   - Нет уж. Меня сюда на аркане не затащишь.
   - Дело твое, - согласился Джорджио. - Мать сможет убедиться, что ее сына не обижают, и он всем обеспечен и доволен.
   - Подожди. Здесь в Кафе находится Ширин. Он сможет проведывать моего сына?
   - Думаю, что сможет.
   - Тогда я согласен. Когда ты меня выпустишь?
   - Мы составим бумагу, ты ее подпишешь и с Богом.
   Хан встал с табурета и сел рядом с фрягом. Положив руку ему на колено, сказал:
   - У меня будет просьба.
   - Говори.
   - Ты должен будешь отпустить людей, которые были со мной.
   - Я их выпущу, но сначала ответь на мой вопрос, - сказал капитан.
   - Спрашивай.
   - Ты хочешь, чтобы все знали, где ты находился?
   Хан несколько задумался, потом спросил:
   - А сохранить это в тайне возможно?
   - Очень просто. У нас в Кафе, о том, что ты здесь, знают только я и консул. Мы будем молчать. Ни один стражник не знает твоего имени, если конечно ты не назвался когда приносили еду.
   - Нет, я молчал.
   - Вот и думай, - стоит ли отпускать тех людей, которые сразу разболтают о случившемся с ними?
   - Согласен. Тогда отпусти одного Ахмета. Он мне очень нужен.
   - Как я понял, и в твоей Орде не будут знать действительного положения дел?
   - Ты правильно понял.
   На следующий день, перед самым закрытием ворот, из города выехали два всадника и галопом помчались в сторону Солхата.


                ГЛАВА V
                НА КРЫЛЬЯХ ДЖИБРАИЛА.
   Была ночь, когда Хаджи-Гирей с Ахметом подъехали к Саладжику. Здесь хан сошел с коня и, предупредив еще раз своего спутника о сохранении в тайне всего случившегося с ними, велел ехать в Кырк-Ор, а сам остался.
   Когда Ахмет исчез в темноте, хан прошел к потайной калитке и открыл ее. Никем не замеченный, он проделал обратный путь во дворец и, пройдя мимо спящего слуги, в котором узнал старика Шевкала, вошел в свою спальню. Скудный свет, бросаемый масляным светильником, позволил увидеть, что ложе занято. Подошел ближе и понял, что на нем почивает «новый» хан. Неистовый гнев охватил Хаджи-Гирея. Многие унижения, испытанные им в дни плена, вылились в ярость. Он сдернул висевшую на стене саблю и взмахнул ею. Что-то удержало его руку, и он, повернув кисть, начал плашмя бить спящего сына. Тот закричал, пытался вскочить с постели, но был снова уложен ударом по голове.
   В спальню вскочил испуганный Шевкал, но увидев разъяренного «старого» хана, немедленно выскочил за дверь и поднял такой визг, что разбудил не только всех обитателей дворца, но заставил одуматься и Хаджи-Гирея. Он прекратил экзекуцию и, опустив оружие, стал тупо наблюдать за тем как сын, замолкнув, постепенно приходит в себя. Поднял голову и замер, увидев того, кто его избивал. Он что-то пытался сказать, но отец опередил его:
   - Как ты посмел занять мое место!?
   Окончательно «добитый» появлением отца, испуганный Хайдар не стал  вступать в объяснения. Он ужом проскользнул мимо него и стремглав выскочил в коридор.
   Здесь же ночной служка рассказывал скопившимся придворным, как он был испуган внезапным появлением Джибраила. Голова ангела уходила в небо, а в руках у него был человек. Он наклонился и бережно опустил того с рук на пол. Это был «старый» хан. Ангел, взмахнув крылами, улетел прочь, будто и не было вокруг каменных стен и крыши.
   Внезапное появление окровавленного и истерзанного Хайдара вызвало поначалу растерянность у присутствующих, а потом успокоенность: рассказ слуги имеет реальное подтверждение. Кто еще мог избить действующего хана, как не его отец? Если Джибраилу не были преградой крепкие стены, то для Хаджи-Гирея не было помех в праве наказать своего отпрыска, пусть и ставшего на какое-то время ханом. Хайдар, шатаясь, прошел сквозь толпу придворных, и никто ему не посочувствовал. Коридор быстро опустел – люди не хотели попасть под горячую руку «старого» хана.
   Остался только Шевкал. Ему было положено здесь находиться до утреннего намаза. Вид Хайдара поверг его в ужас. Если хан посчитал нужным так избить своего сына, то что предстоит испытать ему - слуге, проспавшему появление повелителя? Только подумал, как услышал требовательный хлопок ладоней - хан звал к себе.
   Приоткрыв дверь, он протиснулся в образовавшуюся щель и тут же упал у порога, уткнувшись носом в ковер.
   - Прикрой дверь, - сказал хан.
   Слуга, не поднимая головы, извернувшись, выполнил приказ и принял прежнее положение. Хаджи-Гирей спросил:
   - Что там говорили?
   - Где, повелитель? - переспросил слуга. От страха он совершенно потерял способность думать.
   - Где, где? - передразнил раздраженно хан. - Там где ты проспал меня, а потом ревел, как ишак.
   - Прости, повелитель! Но я не спал, - по привычке всех слуг, стал оправдываться  Шевкал.
   - Так о чем был разговор?
   Слуга, как в бреду, стал повторять то, что говорил придворным. Хаджи-Гирей прервал его:
   - Я спрашиваю, что они говорили, а не ты!
   - Они не говорили, повелитель. Они, разинув рты, слушали.
   - Слушали твои бредни или визг Хайдара?
   Слуга не уловил в голосе господина суровых ноток. Воспряв духом, ответил:
   - Хайдара мало было слышно, повелитель. Люди меня слушали. Но я не сон рассказывал, повелитель. Может, я и прикрыл глаза, но когда в помещение проник небесный дух, то мне показалось, что я в мечети. Открыл глаза и увидел не имама, а Джибраила. Голова ангела уходила в небо, а в руках у него я рассмотрел своего любимого хана. Ангел бережно опустил его на пол. Потом хан вошел в опочивальню, а Джибраил, взмахнув крылами, улетел на седьмое небо, чтобы рассказать Аллаху о твоем, повелитель, благополучном возвращении на землю.
   - Хватит, - остановил слугу хан и задумался.
   Если человек так убежденно рассказывает, то возможно и на самом деле, что-то подобное могло случиться. Может это был знак Божий, отметивший его благополучное возвращение? Хаджи-Гирей спросил:
   - Как люди отнеслись к тому, что ты рассказал?
   - Они разинули рты, повелитель!
   Хан удовлетворенно кивнул.
   - Впредь, - сказал он, -  всем об этом рассказывай, но не увлекайся. Не посмей что-то выдумывать. Говори только то, что видел своими глазами и то, что я уже знаю.
   -Слушаюсь, повелитель! - с готовностью ответил слуга и добавил: - Если даже мулла захочет что-то прибавить, я не соглашусь с ним.
   Внезапно Хаджи-Гирею пришла в голову, как ему показалось, удачная мысль. Он сказал:
   - Я подскажу имаму выслушать тебя, а потом ты проедешь по всем Джума-Джами, где будешь рассказывать, что видел.
   - Это для меня великая честь, повелитель! - воскликнул Шевкун.
   - Я знаю, но смотри не заврись. Когда вернешься я награжу тебя.
   Слуга уполз за дверь, а Хаджи-Гирей, чувствуя большую усталость, не раздеваясь, прилег на постель. Прежде чем уснуть, он подумал, что нашлось хорошее объяснение его длительному отсутствию. От себя он будет рассказывать, что в ночь исчезновения к нему явился Джибраил и пригласил, в знак особого расположения Аллаха, посетить небесные чертоги. А так как с ним рядом был сын Менгли, то ангел велел взять и его. Спросят о судьбе сына. Что ответить на это? Усталость не позволила найти приемлемый ответ и он забылся тревожным сном.
                ***
   Прошло несколько дней, в течение которых Хаджи-Гирей восстанавливал нарушенный Хайдаром порядок. Единственно, что он оставил без изменения - не вернул Гюльсару из Кырк-Ора. Если сейчас придворные и жены в открытую не интересовались судьбой Менгли, то Гюльсара не преминет спросить о сыне, и своими стенаниями помешает как-то разумно обосновать необходимость нахождения его в вертепе врагов.
   Все эти дни хан не удосужился призвать к себе ни Мансура, ни Конче, а это было плохим признаком, поэтому они с тревогой ждали решения своей судьбы. Их невольное участие в возведении на престол Хайдара и, тем самым, предательстве предполагалось суровое наказание. Они были приятно удивлены, когда, по зову хана вошли в комнату с фонтаном и увидели повелителя в сравнительно благодушном настроении.
   Хаджи-Гирей не думал наказывать своих царедворцев, они действовали по обстановке и были правы, что, на время его отсутствия, поддержали выдвижение на трон Хайдара, а не какого-либо самозванца со стороны карачеев. Сам этот факт говорит об укреплении авторитета рода Гиреев, и уже даже Ширины не претендуют на царское место.
   Но Хаджи-Гирею было важно знать и то, как ближайшие сподвижники воспримут его чудесное возвращение. Миссия Шевкала, активно поддержанная духовенством, имела громадный успех в народе и придала самому хану ореол любимца Аллаха. Теперь во всех Джума-Джами в пятничную службу, когда хатибы произносят хутбу и воздают хвалу Аллаху, то испрашивают благословение у него не только Пророку, но и благочестивому хану Хаджи-Гирею. Таким образом, каждую пятницу его имя произносят вслед за Пророком, а это не только почет, но и благословение от Аллаха.
   По мнению хана, в народе не осталось сомневающихся в случившемся чуде, но как это воспринимают царедворцы? Тем более, он никак не может придумать веского обоснования пребывания его сына в Кафе. Ему хочется увидеть прекрасную Гюльсару, но он не может решиться на встречу. У него нет четкого объяснения, почему она лишилась сына.
   Он смотрит на распластавшихся у порога Конче и Мансура, и, заполнившая его душу невольная тревога, не позволяет поднять их. Что уготовили ему эти два человека? Когда убедился, что сколько ни смотри на их спины, ответа не получишь, велел встать.
   По лицам поднявшихся видно, что, лежа на полу, они многое пережили. Конче, правда, быстро пришел в себя и, не теряя времени, приблизился к хану и приложился к его руке. Мансур же, облизывая губы, еще не твердо стоял на трясущихся ногах. Хан ободряюще улыбнулся ему и тот, преодолевая страх, подошел и Хаджи-Гирей почувствовал на тыльной стороне ладони его холодные и мокрые губы.
   - Достаточно, - сказал он, отнимая руку, - садитесь.
   Пока он думал с чего начать разговор, Мансур опередил его.
   - Позволь, великий хан, поздравить тебя со счастливым возвращением! - сказал он, вкладывая в свои слова искренние радость и восторг. - Мы все восхищены вниманием, которое оказал тебе Всевышний и Милосердный!
   После этих слов Хаджи-Гирей провел ладонями по лицу и замер в молитвенной позе. За ним последовали и другие. Совершив молитву, хан сказал:
   - То, что вы сделали в мое отсутствие, было подсказано Аллахом, поэтому сделано правильно. У меня нет к вам претензий.
   Он увидел как просияли лица царедворцев и улыбнулся им. Они стремительно сползли с подушек и снова распластались на ковре.
   - Встаньте, - строго сказал хан и добавил, - вам предстоит услышать от меня важные сообщения, поэтому лучше, если ваши уши не будут закрыты руками.
   Когда прежние места были заняты, Хаджи-Гирей продолжал:
   - Отныне генуэзцы, которых мы зовем фрягами, не являются нашими врагами.
   Он остановился, чтобы насладиться их удивленными лицами.
   - Даже больше - они наши друзья. Я, по велению Аллаха, оставил в Кафе своего любимого сына Менгли в качестве залога нашей дружбы.
   На этот раз удивился сам Хаджи-Гирей, когда услышал свои слова. Не иначе как Всевышний подсказал ему такой легкий выход из трудного положения. Еще утром он мучился неизвестностью, а теперь нужное решение пришло само собой.
   - А как, - дрожащим голосом спросил Мансур, - воспримут это известие османы?
   - Очень просто. Они смирятся с тем, что Крым для них недоступен. Кафа, без нас, им не по зубам, а мы тем более. Я теперь считаю, что наша вражда с фрягами была ошибкой. Чем они плохи для нас? Тем, что плавают в море и ползают по горам? Пусть и впредь занимаются этим. Наши степи по-прежнему остаются нашими и Кафа на них не претендует. Фряги учат нас торговать, дают работу, осевшим на землю татарам, в конце концов те 18 деревень, которыми правит Мамак, дают в казну немалую прибыль. Не забудьте и то, что на знамени Кафы и на ее монетах обозначена тамга рода Гиреев. Скажите, зачем нам с ними враждовать?
   Конче ответил, переглянувшись с Мансуром:
   - Ты прав, великий хан, и мы целиком с тобой согласны, но что скажут карачеи?
   - Сначала вызовем сюда Мамака, как главу рода Ширинов, и поговорим с ним. Ты, Мансур, проведаешь его настроение, а потом и я послушаю его. Остальных карачеев объездишь сам. Я с ними и встречаться не буду. Пусть не думают, что хан всегда готов их слушать. У меня есть и другие дела.
   - Выходит так, великий хан, что у нас и врагов уже не будет? - выразил свое удивление Конче.
   Хан засмеялся, ему вторил Мансур.
   - Нет, Конче, - успокоил Хаджи-Гирей, - без врагов не бывает. Но теперь мы настолько окрепли, что не являемся легкой добычей и, даже больше, мы уже в силах выбирать врагов сами.
   Мансур и Конче опять переглянулись и в их взглядах можно было прочесть не только удивление, но и восторг. Сколько уверенности в словах хана, какое убеждение! Уловив их настроение, Хаджи-Гирей сказал:
   - Да, мои приятели, этот месяц многому меня научил. А теперь к делу. Для начала займемся княжеством Феодоро. У меня есть подозрение, что Алексей ведет нечестную политику. Тебе, Мансур, следует послать надежных людей в татарские деревни, что находятся у горы Мангуп. Пусть они разведают настроение людей, узнают как им живется вблизи урумов, как те к ним относятся? А тебе, Конче, нужно самому объехать ту гору и присмотреться к ней. Представь себе, что завтра я прикажу тебе взбираться на ее кручи, чтобы захватить тот город.
   Мансур спросил:
   - Скажи, мой хан, если можешь, какие козни против нас строит мангупский Алексей?
   Хаджи-Гирей сам еще ничего не знал о «кознях» князя и, если упомянул о них, то больше для обоснования изменений в политике. Есть подозрения участия урумов в его пленении, но об этом пока рано говорить. И, вместе с тем, он был уверен, что, если постараться, то можно всегда найти и другие поводы для вражды.
   - Тебе, Мансур, - ответил хан, - стыдно задавать такие вопросы. Чему тебя только учил Сеид-Ахмет? Разве тебе неизвестно, что царь приближает к себе тех советников, которые в состоянии обосновать любую его глупость?
   У придворных сразу пропало желание задавать вопросы, и они покинули покои хана с ощущением того, что прикоснулись к чему-то необыкновенному.
   Настало время и для Ахмета. Хаджи-Гирей встретился с ним в Кырк-Оре, в своем бывшем доме, отстроенном после погрома, совершенным Кошаком. В женской половине его жила Гюльсара. Наложница была оповещена о прибытии хозяина и ей было велено ждать.
   Хан усадил Ахмета напротив себя и повел с ним тихую и неспешную беседу. Смотритель коз (ему так и не удалось стать смотрителем оленей) рассказывал о своих злоключениях и отвечал на вопрос повелителя:
   - Я много думал, великий хан, над нашим пленением и решил, что все это козни Павла и его хозяина. Когда я стоял под воротами Фуны и ждал возвращения Павла, то слышал как стражники пересмеивались друг с другом и говорили о рыбе, попавшейся на крючок.
   - На каком языке они говорили?
   - На урумском, мой хан, но я немного понимаю его
   - Почему ты не рассказал мне об этом еще тогда?
   - Сразу, мой хан, я не встревожился. Только потом, когда сидел в подвале, вспомнил об этих словах.
   Ахмет, в отличие от хана, просидел все дни пребывания в плену в темном и сыром подвале и от этого, как он считал, у него начали слезиться глаза. Он стал плохо видеть и поэтому просит хана освободить его от присмотра за козами.
   Хаджи-Гирей убедился в том, что Ахмет никому не рассказывал об их совместном приключении, поэтому решил пожаловать ему столько денег, чтобы тот не бедствовал до конца своей жизни.
   - Я удовлетворю твою просьбу, - сказал он, - но прежде ты должен будешь выполнить одно мое поручение. Нужно будет пленить этого Павла и привезти его сюда, в Кырк-Ор. Я дам тебе десять человек, которые помогут тебе в этом.
   - Справлюсь ли я, господин. Я такой плохой стал…
   - Тебе ничего сложного не придется делать. Ты вызовешь того негодяя из крепости и его схватят уже без тебя.
   - Я постараюсь, великий хан.
   Отпустив смотрителя коз, Хаджи-Гирей встретился с Гюльсарой. Она приняла без ропота сообщение повелителя о том, что их сын отдан на воспитание в Кафу. Восприняла с радостью разрешение вернуться в Саладжик и обещание хана организовать ее поездку в Кафу для встречи с Менгли.
                ***
   Ахмет ведет своих людей к замку Фуна. Там где дорога позволяет, рядом с ним едет онбаши Тогай и не устает наставлять старика:
   - Я уже говорил тебе, къартбаба, что урума надо выманить из ворот. Только тогда мы сможем его схватить. Неужели это так трудно?
   - А я тебе уже который раз говорю, что урум только нос высовывает из-за ворот.
   - За нос его не вытащишь, - вздыхает Тогай, - что-то надо придумать.
   - Вот и думай. Ты - онбаши, а я только смотритель коз.
   - Но каких коз! Ханских!
   Снова разошлись, преодолевая крутую узкую тропу. Снова съехались, попав в светлую буковую рощу. Онбаши хлопнул Ахмета по плечу.
   - Придумал. Ты скажешь тому носу, что у тебя захромала лошадь, и ты хочешь купить у него новую за полную цену, а эту оставишь бесплатно за услугу.
   - Но у меня совсем нет денег!
   - Да, къартбаба, козы тебе ума не прибавили. Зачем тебе деньги? Нос захочет посмотреть подарок и выйдет из ворот, а мы его тут и схватим.
   - Он закричит, выбежит охрана и тогда меня схватят, - закончил его мысль Ахмет.
   - А ты не разевай рот. Как увидишь, что твоего знакомого схватили, сразу беги.
   Они подъехали к замку под вечер, птицы одна за другой умолкали и лес, казалось, задергивался голубой кисеей. Сопровождающие Ахмета воины спешились в лесу и некоторые из них, прячась за валунами, стали пробираться к надвратной башне.
   Когда все заняли свои места, а в замке, как казалось, не всполошились, Ахмет  появился из-за деревьев и, громко понукая лошадь, которая действительно хромала из-за воткнутой в ногу колючки, подъехал к башне. Здесь он спешился и, подойдя к воротам, требовательно постучал рукояткой камчи. Повторился почти тот же разговор, что был раньше, но на этот раз стражник находился не на верхней площадке (дул холодный ветер), а внутри башни и кричал через амбразуру.
   Приоткрылась створка ворот, из-за нее выглянуло знакомое лицо Павла.
   - Смотрю и глазам своим не верю, - проговорил он. - Как ты тут очутился, Ахмет? Мне сказали, что тебя и твоего хозяина  кто-то повязал. А оленей, приготовленных для него, пришлось прирезать.
   - Было такое несчастье, - поддержал разговор Ахмет, - но хозяину удалось откупиться от похитителей и вот я здесь.
   - Что тебя привело сюда? - с легким любопытством спросил Павел.
   - Ехал мимо, а лошадь ударилась о камень и захромала. А мне еще далеко ехать. Расстроился, но тут вспомнил о тебе. Кто меня еще выручит в этих краях, если не ты?
   - Так ты хочешь, чтобы я лечил ее?
   - Нет, зачем? Продай мне какую-нибудь лошадь за полную цену, а эту я оставлю тебе бесплатно.
   - Ты таким богатым стал, что лошадьми разбрасываешься? - недоверчиво спросил урум.
   - Это хозяин у меня богатый. Я ему скажу, что лошадь пала, и я вынужден был купить другую.
   - У тебя хозяин дурак?
   - Зачем дурак? Он просто добрый.
   - Что-то тут не так, татарин. Где ты видел добрых, среди богатых?
   - Ну, что мы спорим, урум? Ты мне лошадь, а я тебе лошадь и деньги. Если бы она не захромала…
   - Хорошо, проведи ее так, чтобы я  посмотреть мог.
   Ахмет повел лошадь от ворот.
   - Разверни ее, чтобы я все видел! - крикнул Павел.
   Татарин оказался непонятливым и повернул лошадь так, что ее прикрыл уступ. Павел вынужден был выглянуть из-за него и тут же был схвачен. Ему зажали рот ладонью и бегом понесли в лес. Ахмет бежал впереди них. Когда они проехали буковую рощу, то услышали крики со стороны замка. Всполошились урумы, но было уже поздно - татар прикрывал не только лес, но и густые сумерки.
                ***
   Узнав, что Павел в кырк-орской тюрьме, Хаджи-Гирей приказал урума не допрашивать. Одновременно Ахмет, по велению хана, стал начальником крепости. И вот первое новшество: то присматривал за козами, а теперь наблюдает за дорогой ведущей из Саладжика. Начальник крепости должен своевременно узнавать о приближении ханского кортежа.
   Прошло несколько дней, прежде чем Хаджи-Гирей нашел время для поездки в Кырк-Ор. Только небольшая охрана сопровождала его, и наблюдатели чуть не прозевали царский выезд. Ахмет, как ошпаренный, вскочил на лошадь и помчался на встречу с дорогим хозяином. Увидел его у самых ворот, соскочил на землю и бросился чуть не под копыта ханской лошади. Хаджи-Гирей довольно улыбнулся и не стал топтать усердного служаку.
   - Веди меня к своему уруму, - сказал он миролюбиво.
   Ахмет взял ханскую лошадь под уздцы и повел ее по Главной улице крепости.
   - Где находится урум? - спросил хан.
   - В темнице, мой повелитель, но я приведу его в твой дом.
   - Не надо. Веди туда.
   Ахмет свернул с Главной улицы и повел ханского коня узкими проходами, заваленными мусором от еще не восстановленных домов. У входа в тюрьму хан, с помощью Ахмета, сошел с коня и, оставив свою охрану снаружи, спустился по вырубленной в скале лестнице и очутился в полутемном помещении, потолок которой подпирался двумя столбами. Стражник, находившийся там, вскочил со скамейки сначала на ноги, а потом, увидев хана, распластался на каменном полу.
   - Где урум? - спросил Хаджи-Гирей Ахмета.
   - Внизу, мой повелитель.
   Хан уселся на скамью и жестом велел стражнику удалиться. Тот отполз к выходу и только там стал на ноги.
   - Скажи всем, - велел хан Ахмету, - чтобы отошли от лестницы на пять шагов.
   Пока начальник крепости выполнял приказ, Хаджи-Гирей осмотрелся. Он увидел короткую лестницу, прислоненную к стене, деревянную крышку, что-то прикрывающую. Вернулся Ахмет и, приподняв крышку, открыл вход в другую пещеру. Опустил туда лестницу и крикнул:
   - Вылезай, урум!
   Послышался звон цепей и из люка высунулась голова, покрытая черными, торчащими во все стороны, волосами. Голова осмотрелась и ее взгляд остановился на хане. Неизвестно, что в это время Павел подумал, но он глубоко вздохнул и только после этого стал выбираться наружу. Оказавшись в верхней пещере, он прислонился к стене и, не сводя глаз с господина, спросил у Ахмета:
   - Это и есть твой богатый хозяин?
   Тот не успел ответить. Ему помешал хан.
   - Теперь выйди и ты, - приказал он Ахмету.
   Когда Хаджи-Гирей остался наедине с узником, он спросил:
   - Как получилось, что я со своими людьми очутился в плену у фрягов?
   - Кто ты, господин? Я не знаю тебя.
   - Знакомится не будем. Отвечай на мой вопрос.
   - Я тебя впервые вижу, господин.
   - Разве ты не Павел, разве не с тобой договаривался Ахмет о ловле оленей?
   - Со мной.
   - Вот и рассказывай.
   - Я не знаю, господин, кто тебя захватил, и как ты очутился в Кафе.
   - Скажи - все урумы так глупы, как ты?
   - За всех не ручаюсь.
   - А за себя?
   Павел пожал плечами.
   - Неужели ты надеешься выбраться отсюда здоровым и честным?
   - Я не знаю, что ты от меня хочешь.
   - Тебя пытали когда-нибудь? - повысив голос, спросил Хаджи-Гирей. - Тебя били по пяткам? Тебе затыкали под ногти такие остренькие колышки?
   - Нет, господин, не приходилось.
   - Учти, так или иначе, я узнаю все, что мне надо. Если будешь упорствовать, то говорить начнешь после того как испытаешь страшную боль. Ты этого хочешь? Скажи «да» и я велю призвать палачей.
   - Спрашивайте, господин.
   - Я уже спросил. Отвечай!
   - После того, как Ахмет заказал мне оленей, я поехал в Кафу и там на базаре встретился с лавочником, торгующим выделанными шкурами. Я рассказал ему о желании татар поохотиться у нас в лесу. Он все понял, дал мне горсть серебра, и я ушел. Остальное все делалось без меня.
   - Ты, урум, ничего не понял, но я тебя предупреждал. Для начала пощекочем твои пятки.
   Хаджи-Гирей подошел к выходу из пещеры и позвал Ахмета.
   - Позови людей с палками, пусть поучат этого глупца.
   - Слушаюсь, великий хан!
   Догадавшись с кем имеет дело, Павел так удивился, что не мог вымолвить ни слова, а тем временем в пещеру входили татары. В руке одного из них были две тонкие кизиловые палки. Урум хорошо знал крепость этого дерева. Преодолевая спазмы в горле, прошептал:
   - Великий хан, я готов все рассказать.
   - Быстро поумнел! - удивился Хаджи-Гирей 
   Он велел всем выйти и приготовился слушать. Павел от пережитого совсем ослабел. Он с трудом удерживался на ногах.
   - Можешь сесть, - разрешил хан.
   Павел сполз по стене и сел, вытянув ноги. Проглотил слюну и, прикрыв веками глаза, заговорил:
   - Все началось с трагической гибели старшего сына квириоса Феодоро. Архонт замка Фуна Константин ездил на его похороны. Он вернулся весьма озабоченный. Я заметил это и осмелился спросить о причине.
   - Чем ты занимаешься в том замке? - перебил его хан.
   - Я руковожу всей хозяйственной службой и являюсь помощником архонта.
   - Продолжай.
   - Константин долго думал, прежде чем ответить на мой вопрос, но потом, махнув рукой, сказал: «Хочешь не хочешь, но заниматься этим придется». После этого он рассказал, что квириос винит в смерти своего сына татар. Ему кажется, что они подкупили воспитателя и тот погубил мальчика.
   Хаджи-Гирей не мог скрыть удивления.
   - Зачем это нам?
   - Не знаю, господин. Боюсь, что и квириос этого не знает, но он убедил себя и всех своих, что это проказы татар.
   - Дальше.
   - Так вот князь договорился с архонтом Фуны, что тот будет мстить татарам, вылавливать их в окрестностях замка и продавать работорговцам Кафы.
   - И многих вы уже продали?
   Павел несколько смутился, но встретившись взглядом с ханом, решил не врать:
   - Человек двадцать.
   Хаджи-Гирей заскрипел зубами. После паузы сказал:
   - Продолжай. Расскажи как и кому продавали?
   - Когда попадался один человек, то мы хватали его сами и отвозили в Кафу. Там оставляли у торговца шкурами, получали деньги и все. А в случае с тобой, мы вызвали их людей.
   -Как имя того торговца?
   - Он армянин и его зовут Арам.
   - Он сам торгует рабами?
   - Думаю, что он только посредник.
   Хан понял, что Арам находится между Павлом и тем чернобородым, до которого хотелось бы добраться и отбить у него охоту торговать татарами. Это, как ему подумалось, сделать будет не трудно. Но как добраться до самого князя? Хаджи-Гирей не намеривался кому-либо прощать унижения, а тем более князю, который был организатором этого разбойного дела.
   - Открою тебе секрет, - сказал хан многозначительно.
   Павлу было не до чужих тайн. В знак чего он шевельнул рукой, но хан оставил без внимания этот жест отчаяния.
   - Я решил жестоко наказать твоего квириоса, - сказал он.
   - Это твое желание, - равнодушно ответил Павел. - Выполнение того от меня не зависит
   - Зависит.
   - Значит ты меня выпустишь?
   В голосе урума прозвучала, едва скрытая, легкая надежда. Хан улыбнулся.
   - Нет. Ты останешься здесь до той поры пока твой князь не умрет! Если он умрет без твоего вмешательства, то ты никогда отсюда не выйдешь.
   - Извини, господин, но как я смогу, находясь в этом каменном мешке, убить князя Алексея, если он далеко отсюда на высокой горе?
   - Думай. У тебя для этого будет много времени. По истечению месяца, если ничего не придумаешь, к тебе каждый день будет приходить палач и отпускать удары по пяткам. Сколько - я решу потом.
   - Позволь, господин. Допустим, я придумаю, но так, что мне нужно будет выбраться отсюда…
   - И не мечтай, - перебил его хан. - У тебя, надеюсь, есть родственники, близкие люди, которые ради твоего освобождения будут готовы на многое. Если нужны будут деньги, я их дам. Теперь все понятно?
   - Кроме одного, господин. Кому я смогу рассказать о своем плане?
   - Ахмета знаешь? Вот ему и расскажешь.
                ***
   Когда Хаджи-Гирей вернулся в Саладжик, его там поджидал Мансур, готовый доложить о результатах поездки его людей к подножью Мангуп-горы.
   Хану было крайне интересно узнать эти новости, поэтому принял его без промедления. Развалившись на подушках он, прикрыв глаза, слушал обстоятельный рассказ своего царедворца.
   Среди мусульман, проживающих в пределах княжества Феодоро, зреет недовольство политикой урумов. Квириос Алексей, бывший всегда другом татар, соизволил ограничить их права и вдвое увеличил налоги. Некоторые татарские семьи, не желая мириться с несправедливостью, уезжают из пределов Феодоро. Люди говорят, что все это началось после неожиданной смерти сына квириоса. В его гибели князь обвиняет кого-то из беев, а страдать приходится всему народу.
   - Мне кажется, великий хан, - продолжал Мансур, - следует поискать этого бея, и выяснить виноваты мы или нет.
   - Ты серьезно так думаешь? - поинтересовался хан.
   Мансур понял, что не угадал настроения повелителя. Он, как опытный царедворец, моментально выдал другой вариант.
   - Можно и по иному поступить, мой хан. У квириоса подрос наследник по имени Иоанн. В детстве он воспитывался уважаемым Хидырбегом. Их уже разлучили, но Иоанн его помнит. Когда бывает в его деревне, то обязательно заходит к нему и оказывает почести. Последнее время он подружился с сыном Хидырбега  Эгупом.
   - Что-то ты стал многословен, мой друг. К чему ты клонишь, рассказывая мне эти мелочи?
   - Ты прав, мой хан, - охотно согласился Мансур. - Я так болтлив от того, что никак не могу высказать мысль, которая преследует меня все эти дни.
   - И что тебе мешает?
   - Боюсь твоего гнева, мой хан.
   - А не боишься, разболтавшаяся сорока, что я велю пощипать тебе перышки?
   - Ой, мой хан! Молчу, молчу!
   - Наоборот, говори!
   - Если бы Иоанн стал квириосом Феодоро, то это было бы очень хорошо для нашего народа. Но беда в том, что Алексей, его отец, не собирается умирать.
   - И что дальше? - спросил Хаджи-Гирей.
   - Дальше? - повторил Мансур и выпалил: - Его следует убить!
   Вельможа не знал почему хан так спокойно воспринял его предложение и был приятно удивлен когда услышал:
   - Я знал, Мансур, что мысль у тебя всегда находится между бровями. Стоит тебя ударить меж глаз, как она сразу выскакивает.
   - Ты доволен мною, мой хан? - выпалил обрадованный вельможа.
   - Пока нет, - улыбнулся Хаджи-Гирей. - Буду доволен только тогда, когда узнаю, что Иоанн стал князем Феодоро.
   - Позволь действовать, мой хан? - радостно спросил Мансур.
   - Только с умом. Не забывай, что Алексей - мой друг.
                ***
   Квириос Алексей скоропостижно скончался в 1456 году в возрасте 44 лет. Его место унаследовал Иоанн, которого в скором времени, за доброе отношение к татарам, стали называть Олобеем (Улу-бей - великий князь) и эта кличка заменила ему имя, с ней он и вошел в историю.
   Павел, не пригодившийся в качестве убийцы, после двух лет заключения, был выпущен на свободу инвалидом.

                ГЛАВА VI
                ВЕРФЬ
   «И побелели его глаза от печали, и он сдерживал скорбь», - вспомнил Мансур слова из Великой Книги, когда увидел как воспринял Хаджи-Гирей сообщение о вторжении хана Золотой орды Ахмета в земли ногаев. После победы над Сеид-Ахметом, уже многие годы никто не посягал на придонские степи. И вот теперь, сын Кичима Ахмет пытается отобрать у него завоеванное с таким трудом. Потеря ногайских степей означала бы снова оказаться загнанным в Крым и сидеть там после этого смирно и тихо, как мышь в кувшине.
   Да, поистине Дешт-и-Кипчак неисчерпаема и неистребима. Сколько ни воюй с ней, все равно снова и снова, по прошествии лет, из ее глубин появляются все новые полчища и начинай все сначала.
   - Что ты знаешь об этом человеке? - спросил Хаджи-Гирей у Мансура.
   Они сидели в комнате с фонтаном. Тут же были Конче и Хайдар, который после позора избиения совершенно потерял вкус к жизни и призывался на такие совещания только с той целью, чтобы показать людям будто ничего не изменилось.
   - Он еще молод, - отвечал Мансур, - поэтому многое о нем не скажешь. Его поставили на царство мурзы, которые устали от междоусобиц. Ахмет отстроил Сарай и стал править из этого города. Но мурзы потребовали от него более активных действий, но видно не боевой у него характер. Это сразу стало заметно после первого же столкновения с руссами. А сейчас он с позором возвращается из-под Переяславля Рязанского. Он бежал оттуда, свалив неудачу на своего темника Казата. Тот, якобы, благоволит руссам.
   Из рязанских земель, Ахмет не пошел на Итиль, а там на Сарай, а свернул на Дон и теперь приводит к присяге ногайских беев и обкладывает их данью. Говорят он боится возвращаться на Итиль с пустыми руками, поэтому решил содрать с овцы хоть шерсти клок.
   - И ты называешь ногайские степи клочком шерсти? - возмутился Хаджи-Гирей.
   - Нет, великий хан, это Казат так говорит. Это мне его слова передали.
   - А что говорят о самом Казате? - спросил Конче.
   - У него уже седая борода, и он был правой рукой еще у Кичима. Но этот хан мало воевал, поэтому и Казат не успел чем-то отличиться. Но у Ахмета лучшего военачальника не было, поэтому он доверился ему.
   - Сколько у него войска? - спросил Конче
   - Я спрашивал об этом, - ответил Мансур, - но мне не могли назвать даже приблизительно. Одни говорят двадцать тысяч, другие пятьдесят.
   - Что будем делать? - спросил Хаджи-Гирей.
   - Воевать, - не задумываясь ответил Конче.
   - А ты что думаешь? - обратился хан к Мансуру.
   - Я соглашусь с Конче, если он пообещает победить Ахмета.
   - Ну, что, Конче, разобьешь Казата? - спросил Хаджи-Гирей с едва заметной улыбкой. Видимо первое потрясение от услышанного прошло.
   - Увы, мой хан, Аллах не любит хвастливых гордецов.
   - А ты, не хвастаясь, скажи.
   - Надо думать, мой хан. Много думать. Только тогда победа будто сама придет.
   - Ты прав, мой друг. Сколько тебе для этого времени надобно?
   - Пока Мансур рассказывал нам об Ахмете, мой хан, я придумал главное с чего нужно начинать.
   Прочитав в глазах хана заинтересованность, он продолжал:
   - Нам нужно повторить хитрость Сеид-Ахмета, но в обратную сторону.
   - Корабли? - чуть не задохнувшись от восторга, спросил Хаджи-Гирей.
   - Корабли, мой хан, - повторил Конче. - Часть нашего войска пойдет в обход через Оргазы, а другая, переправившись морем, ударит с тыла.
   - Мансур, ты не знаешь когда будут готовы наши корабли?
   - Ширин говорил, что они строятся, но когда будут готовы не говорил. Признаться, великий хан, я его и не торопил.
   - Вот сейчас поторопи. Езжай сам в Кафу и заставь их работать и днем и ночью.
   - Будет сделано, великий хан.
   Хайдар при этом не проронил ни слова, и этого никто не заметил.
                ***
   Чтобы не был заметен внезапно проявившийся интерес к строительству кораблей, Хаджи-Гирей прикрыл поездку Мансура выездом Гюльсары в Кафу для встречи с сыном. Мансура же включил в состав ее свиты.
   Пятьдесят разодетых всадников, на лучших лошадях ханства, подобранных в масть, выехали из Саладжика и сразу вызвали восторг у встречных зевак. У них  разбегались глаза и открывались рты от изумления. Впереди выезда важно шествовал верблюд. Большая голова была украшена золотистыми и красными шерстяными кистями. Толстый и длинный хвост животного был перевит красными шнурами, а на спине лежал темно-красный ковер, вытканный желтыми цветами. На нем между горбами, как в люльке, сидела сама царица. Она была скромно одета в черное платье, ее голову покрывал такой же платок, а лицо прикрывала белая ткань, оставляя открытыми только глаза. Мусульманская женщина не должна вызывать озабоченности у посторонних мужчин. Но, даже при такой ее непритязательности, и дураку было ясно, что на верблюде восседает не какая-то простушка, а красивая и очень важная особа.
   В Кафу кортеж въехал в середине дня, вызвав своим появлением большой интерес обывателей. Заранее предупрежденный Ширин, встретил царицу у Георгиевских ворот и, возглавив процессию, направился в борго к консульскому замку. Здесь, как было договорено, ее встретил сам консул. Поводырь верблюда поставил животное на колени и Гюльсара, подав руку консулу, ступила на брусчатку. Она тут же отказалась от приглашения отобедать и попросила провести ее к сыну. Этикет был соблюден и генуэзцу ничего не оставалось, как передать инициативу префекту Ширину, а самому откланяться.
   К этому времени на площадь вышла жена Мамака Диляра и его сын Сейтак. Они, Гюльсара, Диляра и Сейтак, пошли к Менгли, а Ширин, вскочив на лошадь, вместе с Мансуром и охраной поехал на судостроительную верфь.
   Мать и ее спутников провели по коридорам замка, и они очутились в небольшой, но уютной комнате, обставленной книжными шкафами. И вот из противоположной двери вышел Менгли. Каким красавцем он стал, как вырос! Обегая массивный дубовый стол, он бросился в объятья матери. После первых приветственных слов и обычных вопросов, он сказал, делая широкий жест рукой:
   - Это библиотека, анай. Я сам читаю эти книги, а раньше мне их читал воспитатель.
   - Тебе хорошо здесь? - спросила Гюльсара.
   - Хорошо, анай.
   Ответ прозвучал искренне и был несколько неожидан для матери, которая надеялась услышать, если не стенания, то сетования на вынужденное пребывание в окружении гяуров вдали от семьи. Но чуть подумав, решила, что будь сыну плохо, то все равно ничем не смогла бы ему помочь, поэтому такой ответ должен был ее обрадовать. И она сказала:
   - Я рада это услышать, сынок.
   Менгли потянул ее за руку.
   - Идем, анай, я покажу тебе комнаты где я живу.
   Они прошли коридором. Встреченные фряги останавливались и низко кланялись знатным синьорам, идущим рядом с сыном крымского хана.
   - Здесь я сплю, - сообщил Менгли, вводя мать в распахнутые слугой двери.
   Небольшая комната была заполнена широкой кроватью, стены украшены гобеленами, а стрельчатые окна, выходящие во внутренний двор, были забраны в густые решетки. Поэтому, несмотря на солнечный день, в спальне был полумрак.
   - Мне здесь нравится, - сказала Гюльсара, вспомнив беленные стены и узкую тёшек в своей спальне.
   Диляра, до сих пор молчавшая, сказала:
   - Мне Сейтак говорил, что и кормят Менгли хорошо.
   - Это так? - спросила Гюльсара.
   - Да, анай. У нас здесь в palazzo хорошие повара.
   Мать заметила, что сын свободно, не запинаясь, выговорил иностранное слово.
   - Ты знаешь их язык?
   - Да, синьор Антонио говорит, что у меня способности к языкам.
   - А кто это Антонио?
   - Один из моих учителей. У меня их несколько. Я учусь не только читать, но умею считать. Ты знаешь, анай, у греков был ученый по имени Пифагор?
   - Не слышала о таком.
   - А слышала ты о Гомере или Вергилии?
   - Нет, сынок.
   - Это так интересно!
   Менгли начал было рассказывать матери о хитроумном Одиссее, но был остановлен ею:
   - Ты лучше скажи - не скучаешь ли по дому?
   - Нет, анай, мне здесь еще не надоело. Вокруг столько интересного! Да и Сейтак ко мне приходит. Мы с ним играем во дворе.
   - А ты не забудешь наш язык?
   - Нет, анай. Ко мне приходит один важный синьор по имени Джорджио, и мы с ним говорим только по-татарски. Да и отец Сейтака приходит. Да тут и многие фряги знают наш язык.
   Когда Менгли провожал мать на площадь, и они несколько отдалились от Диляры, Гюльсара спросила:
   - А как ты ладишь с Сейтаком? Говорят, он очень нервный.
   Мальчик несколько смутился, но потом ответил:
   - Он очень обидчив и иногда пытается меня побить, но я не уступаю ему.
   Менгли не стал рассказывать матери, что Сейтак не только обидчив, но и нечестен в играх. Он постоянно пытается обмануть соперника, а если это не удается и его разоблачают, то лезет в драку, пытаясь кулаками доказать свою правоту.
   Когда царица вышла на площадь, Мансур уже ждал ее. Он дружески обнял Менгли и помог его матери взобраться на верблюда. Животное встало на ноги и, гордо задрав голову, плавно двинулось в путь. Гюльсара оглянулась и увидела, что сын машет ей вслед рукой. Она махнула ему в ответ и почувствовала, что ей очень хотелось бы остаться с Менгли и не возвращаться в Саладжик.
                ***
   Мансур сообщил хану, что недалек тот день когда корабли спустят на воду. Сейчас капитан Доменнико готовит команды и просит прислать деньги для найма или покупки гребцов. Несмотря на просьбы ускорить оснащение судов, категорически отказался производить работы ночью. Он боится сжечь их - сейчас все работы производятся внутри и там много древесной стружки, а это хорошая пища для огня. Лучше потерять день-два, но избежать этого бедствия.
   Хаджи-Гирей согласился с доводами капитана, но тут же возник вопрос: что делать, если хан Ахмет уйдет из ногайских степей? Не воевать же с ним в Дешт-и-Кипчак? Для такой войны не хватит сил. Можно не только не вернуть ногаев в свое подданство, но потерять и Крым. Как удержать сарайского хана на Дону?
   - Нет худа без добра, великий хан! - воскликнул Конче.
   - Что ты еще придумал?
   - А тут и придумывать нечего! Я пошлю в придонские степи отряд в сотни три и поручу им щекотать Ахмета за пятки. Он будет ждать удара основных сил, будет нервничать, соберет свое войско в кулак, а мы, тем временем, переправимся и ударим по нему с двух сторон.
   - Пожалуй, это лучшее, что можно сейчас придумать, - согласился с Кончей Мансур.
   - Так тому и быть, - решил Хаджи-Гирей. - Пошли командиром этого отряда юзбаши Файзы. Он вцепится в Ахмета как репейник в шерсть собаки. А сейчас, Конче, езжай в Кафу, отвези деньги капитану и переговори с ним о переправе войск в придонские степи. Но сначала возьми с него слово о молчании.
   - Я не скажу ему, мой хан, с какой целью мы будем переправляться..
   - Сам факт переправы может навести на мысль о ее цели, поэтому возьми слово.
   - Слушаюсь, мой хан. Но, боюсь, что на два корабля много не погрузишь.
   - Вот и обсуди это с фрягом. Наметь ближайшие точки между погрузкой и разгрузкой. И готовься к тому, что тебе самому придется возглавить эту экспедицию. А ты, Мансур, разошли карачеям мой приказ о необходимости готовиться к походу. Сбор войска у Солхата. Там мы с Кончей согласуем свои действия, поделим силы и разойдемся. Он на восток, а я на север.
                ***
   Три корабля стояли на стапелях носом к воде и были готовы к спуску. Капитан Доменнико Бриг, находясь рядом с татарским вельможами - Ширином и Кончей, слушая их похвалы, ни видом своим, ни словами не высказывал удовлетворения и тем более радости. Наоборот, он был очень озабочен. Кто его помнил капитаном каботажного суденышка, то очень удивлялись изменениям произошедшим в облике этого когда-то легкомысленного и невзрачного человека. Он стал важен и рассудителен. И больше всего удивлялись его живучести. Он лишился собственного корабля, который с большими усилиями удалось приобрести, но не впал в уныние, как такие же неудачники, а смог войти в доверие к префекту Ширину и получил хороший контракт на строительство судов для татар, а в счет оплаты за труды построил и себе корабль. Ему завидовали, и он это знал, поэтому посчитал нужным несколько охладить пыл заказчиков:
   - Радоваться, господа, будем тогда, когда эти коробки обретут свои команды и заколышутся на волнах подальше от берега.
   - Почему ты так говоришь? - спросил недовольно Ширин.
   - У меня и у тебя, префект, есть враги. Наш успех им как кость в горле, поэтому не лишне будет  поостеречься.
   - Ты это серьезно? - встревожено спросил Конче.
   - Серьезнее я никогда не был. Эти сундуки могут загореться  от простой лучины.
   - Что ты предлагаешь?
   - Та охрана, которую мы раньше выставляли, сейчас недостаточна. Сейчас можно, не подходя к стапелям, забросать эти коробки факелами. Ох, как будут радоваться наши враги, если почти готовые корабли превратятся в кучу тлеющих головешек!
   - Вот что, Мамак, - решительно сказал Конче, - обратись к консулу или к кому там еще и попроси разрешения ввести в город наш отряд для охраны кораблей.
   - И делать это немедленно, - добавил Бриг.
   - А почему ты раньше молчал? - спросил недовольно Ширин.
   Капитан пожал плечами.
   - Раньше нечего было жечь. Кому нужны доски? А вот сейчас, когда эти красавцы обрели достойный вид - самый раз сделать нам больно.
   - Все понятно, - сказал Конче - Сейчас нужно действовать и не время задавать вопросы. Езжай, Мамак, к консулу, а я отправлю к хану гонца с просьбой прислать завтра к воротам Кафы сто человек для охраны кораблей. Эту ночь я сам буду сторожить и не покину это место пока не буду уверен, что безопасность кораблей обеспечена.
   Ширин без особой радости пошел к лошади, а капитан Бриг сказал Конче:
   - Тебе, господин, придется задержаться здесь дней на десять.
   Тот удивленно посмотрел на фряга и спросил:
   - Почему так долго?
   - За эти дни мы укомплектуем команды и спустим корабли на воду.
   - Так ты хочешь сделать из меня сторожа?! - возмутился Конче.
   - Зачем сторожа? - улыбнулся Бриг. - Начальника охраны.
   - Меня, Конче, и начальником охраны?!
   - Извини, господин, - без тени смущения сказал фряг, - я не знаю чем ты ведаешь у хана, но лучшего начальника охраны, как я думаю, мне сейчас не найти.
   Конче некоторое время молчал, осмысливая сказанное и представил себе, что будет, если он допустит уничтожение кораблей.
   - Ты считаешь, - спросил он Брига, - что их очень трудно будет охранять?
   Капитан сделал широкий жест рукой.
   - Посмотри, - сказал он, - этот кирпичный забор, который окружает верфь, больше похож на решето, чем на стену. Он уже сто лет как не ремонтировался. Здесь злоумышленники сожгли не один корабль.
   - Почему не ремонтируете?
   - Генуя здесь не строит, поэтому страдает тот, кто вложил деньги в корабли. Твой хан оплатил бы ремонт этих стен?
   - Но, как я понимаю, - уклонился от ответа Конче, - и со стороны моря можно сюда подобраться.
   - Можно, - согласился капитан, - но труднее. До сих пор жгли корабли с суши.
   - Все понятно, - сказал Конче, - будем действовать.
   Он, как обещал, послал в Саладжик гонца с просьбой выслать людей для охраны верфи и просил разрешения остаться в Кафе на десять дней для надзора за спуском кораблей на воду.
                ***
   Консул Кафы Якопо Торрилья вызвал к себе капитана аргузариев Джорджио и задал ему необычный вопрос:
   - Я знаю, капитан, вы просто ходячая история нашей колонии. Так вот скажите: часто ли случались пожары на городской верфи?
   - При мне их было два, ваша милость.
   - Всего-то?
   - Попыток было много больше, но хозяева кораблей, перед спуском их на воду, усиливают охрану и им удавалось помешать поджогам. В связи с чем вы задали мне этот вопрос?
   Якопо Торрилья не спешил с ответом, он думал. Джорджио с любопытством изучал очередного властительного посланца Генуи. Сколько уже перебывало их на его веку? Не счесть. Консул морщит высокий бугристый лоб. По преданию, что-то похожее было и у Сократа. Неужели и у великого философа случались запоры мысли?
   - В свое время, - наконец проговорил Торрилья, - консул Деметрио Вивальди совершил большую ошибку, дав согласие татарам на строительство двух кораблей. Сейчас «Хазарский трибунал» допрашивает его, пытаясь выяснить его личную заинтересованность в этом деле. Нам же велено исправить эту ошибку.
   - Каким образом, ваша милость?
   - Я считал вас, капитан, более догадливым, - укорил консул.
   - Неужели сжечь?
   - Наконец-то!
   - Помилуйте, ваша милость, но мы служим государству, а не бандитам!
   - Успокойтесь, - прервал его консул, - и скажите кому вы служили, когда с моим предшественником Паолино Пичинно пленили татарского хана и заставили того дружить с нами?
   - Вы неправильно информированы, ваша милость.
   - Допустим, но ipso facto (в силу самого факта) вы с Пичинно недалеко ушли от вульгарных вымогателей. Так что не вздумайте воскликнуть вслед за Цицероном «o tempora. o mores!» (о времена, о нравы!), ибо это будет звучать не только смешно, но и лицемерно. Поэтому слушайте установку «Банка святого Георгия»: татары не должны иметь на Черном море не только кораблей, но и лодок! Чем они дальше будут от берега, тем безопаснее будет нам! Это ясно, капитан?
   Джорджио наклонил голову.
   - А теперь слушайте приказ. Капитану аргузариев Джорджио предписывается принять все необходимые меры для ликвидации морской угрозы со стороны татар! Если не выполните этот приказ, капитан, даже святая Мадонна не спасет вас от суда! Самое меньшее – лишитесь должности.
   - Я бы хотел расписаться под приказом, - сказал Джорджио.
   - Удовлетворимся тем, что я его произнес, а вы услышали.
   - Понятно, - проговорил капитан и тут же сообщил: - Они усилили охрану, ваша милость.
   - Знаю! Они просили ввести в город сто стражников для охраны верфи, но я согласился только на десять! Чувствуете разницу?
   - Но там, ваша милость, один из трех кораблей принадлежит капитану Бригу.
   - Ну и что? Зачем он вообще брался за это дело?
    Джорджио еще никогда не стоял перед дилеммой: сделать человеку гадость или лишиться должности? С уничтожением кораблей татар можно было бы смириться, но как отдать на заклание судьбу человека, ради сохранения должности? Какими глазами он будет наблюдать за превращением жизнерадостного и доброжелательного человека в опустившуюся образину? Это будет его неискупимым позором.
   Капитан аргузариев не мог не выполнить приказ руководства, но в его силах сделать так, чтобы мерзкое поручение завершилось провалом. К тому же, у консула не должно появиться веских оснований для отдачи под суд, хотя снятие с должности ему обеспечено.
                ***
   Заканчивались последние приготовления к спуску кораблей на воду: настилались палубы, возводились надстройки. Готовые мачты лежали рядом. Их погрузят на борт и установят уже на плаву.
   Когда Конче узнал, что консул разрешил ввести в город только десять человек, то понял, что опасения Брига приобрели реальные очертания и его вмешательство в охрану кораблей просто необходимо. Он стал искать способ усилить стражу и нашел. Он приказал выловить как можно больше бродячих собак и прикормить их на верфи. Вскоре возле каждой дыры в заборе были привязаны по две собаки: одна изнутри, другая снаружи. Кроме этого на ночь их привязывали и возле кораблей. Одобрив это новшество, Доменнико вскоре отметил, что прекратились кражи досок и других материалов.
   В один из горячих предспусковых дней на верфь зашел базарный пристав Марко Кассимо. Он не спеша осмотрел корабли и, оставшись довольным их видом, сказал сопровождавшему его Бригу:
   - Надеюсь, Доменнико, ты скоро поднимешь паруса.
   - Не забегай вперед, Марко, дай хоть спустить эти коробки на воду.
   - Разве может что-то помешать? Ты чего-то боишься?
   - Боюсь. И с каждым днем все больше.
   Пристав оглянулся и, ни слова не говоря, потянул друга за рукав, приглашая отойти подальше от кораблей. Над верфью стоял неумолчный собачий лай, поэтому Марко пришлось наклониться к уху Доменнико, чтобы он мог слышать его шепот.
   - Мои базарные бездельники, - говорил он, - что-то зашевелились. Это бывает лишь тогда, когда у них появляется выгодное дельце. Они достали где-то совершенно новые факелы и, что самое интересное, как мне сказали, у них есть порох.
   При последних словах Бриг резко отклонился от пристава. Он спросил с хрипотцой в голосе:
   - Откуда у этих чомпи может появиться порох?
   - А ты подумай.
   Но, не дав капитану времени поразмыслить, продолжал:
   - Я прослежу за ними и может быть сумею тебя предупредить о их планах, но ты и сам не плошай. В оставшиеся до спуска дни собак могут отравить, поэтому корми их лучше чем своих рабочих.
   - Кто нанял этих негодяев?
   - Откуда мне знать? Ведь они этого и под пыткой не скажут, - ответил Марко и, пожав руку капитану, поспешно покинул верфь
   Базарный пристав не мог сказать Бригу, что его визит вызван просьбой капитана аргузариев.
   Когда Конче узнал, о сообщении Кассимо, то сразу подумал, что самое страшное для них - это порох. Злоумышленники могут, не подходя к забору, с расстояния расстрелять корабли из луков, прикрепив к стрелам мешочки с порохом и зажженные фитили.
   Он обошел окрестности верфи и определил возможные точки обстрела. С этого времени каждую ночь на отмеченных им деревьях сидели вооруженные охранники, откуда обозревали местность.
   Теперь перед окончанием рабочего дня, а заканчивался он в сумерках, все, занятые на строительстве рабочие, становились в цепочку от среза моря до корпусов кораблей и, передавая друг другу ведра с водой, обильно их обливали. Уходили рабочие, но Бриг и Конче оставались. Они, неся перед собой масляные светильники, проверяли трюмы кораблей, надстройки на тот случай если кто-то вздумает в них спрятаться. Они доверяли только себе.
   И вот в одну из ночей, в то время когда даже собаки перестают брехать и кладут сонные морды меж лап, над верфью осветилось небо - несколько зажженных факелов полетели через забор, а воздух прорезали светлячки - это стрелы, пущенные из луков, несли на себе горючий материал. Окрестность огласилась яростным лаем, послышались и человеческие крики и стоны. Это стражники, невидимые в кронах деревьев, беспрепятственно расстреливали поджигателей. Бриг выпустил Конче на лошади за ворота, а сам стал с ведром в руке у кромки моря и с трепетом, следил за полетами огненных снарядов, надеясь в душе, что его усилия не понадобится. Собственно так оно и получилось. Факелы догорали на песке, не долетев до кораблей, а редкие стрелы, попавшие на палубы, не смогли поджечь сырые доски. Такому благоприятному исходу содействовали и усилия Конче, который, догонял и хлестал бичом зарвавшихся факельщиков и лучников.
   Шуму возле верфи было так много, что на это не могла не отреагировать городская охрана. Прибежали несколько аргузариев во главе с капитаном. Они увидели одинокого всадника, мелькающего между деревьями. Зычный голос Джорджио заставил умолкнуть даже собак, а всадник, опустив руку с бичом вдоль ноги, направился к нему.
   - Что тут у вас стряслось? - спросил капитан, узнав в подъехавшем татарина, который возглавил охрану верфи. - Кого ты хлестал?
   - Тех, кто хотел сжечь наши корабли, - ответил Конче.
   - Ну и сожгли?
   - Если хочешь, пойдем посмотрим.
   Татарин, не слезая с лошади, поехал впереди, а за ним, в сопровождении подчиненных, пошел Джорджио.
   Ворота открыл Бриг, и они увидели, что все корпуса судов целы. Джорджио подошел к Доменнико и сказал:
   - Все в порядке капитан! Я рад. А ты?
   Плечи Брига внезапно затряслись, он поспешно передал ведро одному из пришедших, а сам, прикрыв лицо руками, зарыдал. Джорджио прижал его лицо к своей груди и сказал, гладя его спину:
   - Успокойся, Доменнико. Спускай свои лоханки на воду и плыви куда захочешь.
   - О, Джорджио, если бы ты знал, что я пережил! - сквозь слезы сказал Бриг.
   - Догадываюсь, мой друг, но сейчас все позади и тебе пора успокоиться.
   - Да, да, я понимаю, но нервы уже не те.
   Бриг вытирал мокрое лицо рукавом сюртука, а Джорджио с любопытством рассматривал татарина, который сошел с лошади и поправлял, съехавшее на бок, седло. Легкая фигура, движения четкие и резкие. Какая-то уверенная сила исходила от этого человека. Капитан аргузариев вспомнил как тот вертелся на лошади меж деревьев. Казалось вот-вот врежется в какое-то из них, но в мгновение, они, слитые воедино, меняли направление и устремлялись к новой цели.
   - Как зовут тебя, воин? - спросил Джорджио.
   - Конче, - ответил тот, продолжая возиться с лошадью.
   Это имя было знакомо капитану аргузариев, оно не раз звучало в донесениях агентов и в разговорах при обсуждении татарских дел. Вот он каков этот знаменитый преемник не менее знаменитого Басыра!
   - Как же ты здесь очутился?
   Вместо него ответил Бриг:
   - Наш консул помешал как следует организовать охрану верфи, поэтому Конче вынужден был все заботы взять на себя.
   - Ясно, - только и сказал капитан аргузариев и глубоко задумался.
   Из этого состояния его вывел один из подчиненных. Он доложил:
   - Синьор капитан, мы нашли поблизости от верфи пять трупов и двух раненных. Это всё бродяги с базара.
   - Убитых погрузите в лодку и утопите в море, - распорядился начальник, - а раненным пусть окажут помощь, и я их потом допрошу.
   - Ты найдешь тех, кто организовал этот разбой? - с надеждой в голосе спросил Бриг.
   - Обязательно, мой друг, - ответил Джорджио, направляясь к воротам.
   Перед тем как их пройти, он посмотрел в сторону моря и увидел, показавшийся из воды, солнечный диск. Он ознаменовал начало нового дня, который может стать последним днем его карьеры. Чтобы не томиться в ожидании отставки, он сразу же направился в борго.
   Якопо Торрилья вошел в приемную и увидел дремавшего в кресле капитана аргузариев. Он кашлянул и капитан открыл глаза. Увидев консула, не вставая, потянулся, хрустнув суставами, и только после этого поднялся, ответив на приветствие.
   - Заходите, - сказал Торрилья, открывая дверь кабинета, - и расскажите, что за суматоха случилась этой ночью.
   Джорджио во всех подробностях поведал о своей неудаче. Лицо консула помрачнело и он, не скрывая неудовольствия, сказал:
   - Я не знаю как ваша беспомощность, капитан, отразится на моей судьбе, но вашей карьере пришел конец. С этой минуты вы - не капитан аргузариев, а просто синьор Джорджио. Остальное за «Хазарским трибуналом».
   - Я это ожидал, ваша милость, но позвольте высказать одно соображение, связанное с моей, как вы говорите «беспомощностью».
   - Оправдываться бесполезно, синьор Джорджио.
   - Я не оправдываюсь, я пытаюсь объяснить причину неудачи.
   - Нужны ли подробности?
   - Они нужны, ваша милость.
   - Что ж, извольте.
   С этими словами Торрильо уселся за стол и приготовился слушать.
   - Помните, ваша милость, как вы запретили татарам хорошо организовать охрану верфи?
   - Я не вмешивался в их проблемы. С точки зрения нашей безопасности, я запретил вводить в город целую сотню всадников. Только десять человек! Но вы и с ними не справились!
   - И знаете почему?
   - Я уже сказал о вашей беспомощности.
   - Не совсем так, ваша милость. Все дело в том, что, получив ваш отказ, татары вынуждены были принять контрмеры, и они нашли удачное решение восполнения нехватки людей.
   - Я слышал о бродячих собаках, которых они собрали со всего города.
   - От этого факта, ваша милость, нельзя отмахнуться. Собаки не дали моим людям приблизиться к забору и тем более пролезть сквозь дыры.
   - У вас было время нейтрализовать собак.
   - Их хорошо кормили. Наш яд оказался не таким вкусным. Но есть и другая причина неудачи. И вы о ней не знаете.
   - Значит вы мне плохо докладывали.
   - Не совсем так, ваша милость, о ней и я узнал только сегодня.
   - Интересно.
   - И очень, синьор консул. Дело в том, что возглавил охрану верфи правая рука хана Хаджи-Гирея по военным вопросам сам Конче!
   - Мне это имя ни о чем не говорит. Вы назвали его так, будто это сам дьявол.
   - Хуже, ваша милость. Это дьявол в человеческом образе. Я, в противовес вам, наслышан о нем. Для него не существует неразрешимых проблем.
   - Ну, это вы слишком!
   - Факты говорят об этом. В нашем же случае, ваша милость, правильнее было бы разрешить татарам ввести сюда сто человек, чем вынуждать Конче остаться здесь и взвалить оборону верфи на свои плечи.
   - Это преувеличение!
   - Вы не видели, ваша милость, а я видел, как вертелся этот человек на лошади среди деревьев и бичевал моих людей. Будь на его месте пять или десять всадников, они бы не сделали того, что сделал он один. И примите во внимание другое. Его люди, как можно было ожидать, не сидели за забором, а находились на деревьях! Они все видели, сами оставаясь невидимыми! Они подстреливали моих людей, как уток!
   - Вы еще больше, синьор Джорджио, убедили меня в своей беспомощности. И потом, - добавил консул после небольшого раздумья, - мне кажется, что у вас самого было мало рвения выполнить эту задачу. И я хвалю прозорливость государственных мужей Генуи, которые приняли годичный цикл пребывания чиновников на ответственных должностях за правило. За это время человек, допущенный к власти и финансам, не успевает пустить глубокие корни или обзавестись друзьями, могущих повлиять на решения должностного лица. Вот сейчас я, без излишней сентиментальности, снимаю вас с должности, а знай я вас несколько лет подряд и множество раз пребывая с вами в разных ситуациях, возможно дрогнуло бы сердце.
   - Последний вопрос, синьор консул. Кому сдавать дела?
   Торрилья сделал вид, что задумался.
   - Сдайте дела Марко Кассимо. Это конечно не лучшая кандидатура, но другой мне предложить не смогли.
   Джорджио чуть не подпрыгнул от радостного удивления.
                ***
   Напуганный нападением на верфь, капитан Бриг быстро свернул береговые работы, спустил корабли на воду, отбуксировал их подальше от берега и там стал заканчивать монтаж оборудования и парусно-гребного вооружения. Благо погода благоприятствовала этому.
   Пребывание Конче в Кафе потеряло смысл, и он заторопился в Саладжик. Перед отъездом он обсудил с Бригом маршрут переправки войск из Крыма в ногайские степи. Сбор войска наметили у мыса Зюк, а высадку в устье реки Кубань, в районе Метреги (Тамань). Эти места и этот маршрут были хорошо знакомы капитану, поэтому он обещал беспрепятственную и быструю переброску.
Выпустив в свободное плавание два ханских корабля, укомплектованных татарами, Доменнико Бриг выполнил контракт. Впервые на морских просторах появились суда, несущие на кормовых флагштоках голубое полотнище с золотой ханской тамгой.
   Собаки еще несколько дней продолжали охранять опустевшее место, доедая остатки когда-то обильной пищи.

                ГЛАВА VII   
                БИТВА НА ДОНУ
   Юзбаши Файзы не удалось удержать хана Ахмета в пределах ногайских степей. Погрузив в обозы скудную добычу, он ушел в сторону Итиля.
   Такой поворот событий приостановил намерения Хаджи-Гирея немедленно расправиться с золотоордынским ханом, но отряд Файзы в Дешт-и-Кипчак оставил. Сотник следил за передвижением вражеских сил и постоянно сообщал об обстановке в Золотой орде.
   Хаджи-Гирей, без всяких объяснений, отозвал своего старшего сына из Турции. Это вызвало недоумение в османских высших кругах. Там уже привыкли к мысли, что крымский хан в знак особого расположения к султану держит возле него фактически наследника. Это расценивалось как гарантия добрых отношений между странами. Так что нарушилось?
   В Крым для выяснения причин был направлен Халил-бей. Он высадился в бухте крепости Каламита и, не поднимаясь в город, проследовал в направлении Саладжика. В ближайшем же лесу устроил стоянку. Там пробыл трое суток. Все это время к нему приезжали турецкие купцы и сообщали крымские новости.
   Халил-бею было достаточно этих встреч, чтобы предугадать трудности своей миссии. За последний год в корне изменилось отношение между Хаджи-Гиреем и его соседями. С воцарением в Феодоро князя Иоанна (Олубея) добрососедские отношения его страны с татарами превратились в дружеские. В свою очередь, Кафа пошла на большие экономические и политические уступки татарам, чем привлекла к себе их симпатии. В такой обстановке интересы ислама, которые до этого превалировали, ушли на второй план. И совсем не понятно как это гяурам удалось заполучить сына хана в качестве воспитанника. Это не было продиктовано никакими видимыми причинами. Здесь какая-то тайна, раскрыть которую пока не удается.
   С таким неприятным багажом и появился турок в Саладжике. После обстоятельной беседы с Мансуром, он получил заверения, что хан Великой орды и Престола Крыма его примет.
   Встреча состоялась в комнате с фонтаном. Участие в ней приняли Мансур и Конче. После обычных в этом случае приветствий, Халил-бей сказал:
   - Султан Великой Порты Мехмед II, посылая меня сюда, велел узнать: когда хан Крыма намерен выполнить свое предназначение стать столпом ислама на испоганенной неверными земле?
   Хаджи-Гирей и Мансур переглянулись. Хан наклонил голову в знак согласия, и Мансур поспешил ответить турку:
   - Свои намерения великий хан никогда не менял, но обстановка…
   - Подожди, Мансур, - остановил его Халил-бей, - я с тобой вчера проговорил целый день и знаю, что ты скажешь. Мне, - обратился он к хану, - интересно знать твое мнение, Хаджи-Гирей. Каково будет мне передавать визирю, а то и самому султану, слова царедворца, а не хана?
   - Ты прав, Халил-бей, - согласился Хаджи-Гирей, - мой друг Мансур несколько поспешил, но я бы не хотел, чтобы ты считал его слова противоречащими моим. Так вот обстановка, о которой вспомнил Мансур, действительно требует некоторой сдержанности в стремлении избавиться от фрягов на этой земле.
   - Это серьезное заявление, хан. Оно должно быть четко обосновано, иначе звучит как отговорка.
   - Ты вчера слушал Мансура, теперь послушай меня. Боюсь только, что ничего нового ты не услышишь. Главная причина нашего спокойного отношения к Кафе заключается в том, что нам это выгодно. Когда мы решили строить свое государство, то поняли: земля должна быть не под копытами наших лошадей, а под нашими собственными ногами и обрабатываться нашими же руками. Так живут все люди на земле, чем мы хуже их?
   Чтобы жить безбедно, нужно уметь брать от земли богатства. Этого умения нам и не хватало. Вот и пришлось обратиться к опыту других народов. Оказывается, Феодоро и Кафа совсем не мешают нам существовать, а, наоборот, помогают. Мы, кочевники, учимся у урумов ухаживать за плодовыми деревьями, чтобы они не только согревали наши жилища в виде дров, а давали обильные плоды для нашего пропитания. На землях урумов селятся татары и находят там достаток и доброе к себе отношение.
   Особую выгоду мы имеем от фрягов. 18 деревень, что в Судакском округе принадлежат нам и приносят хороший доход. Посмотри, над дворцом консула развевается флаг с моей тамгой. Татары имеют работу. В любом учреждении колонии знают наш язык и всегда готовы общаться с нами. Мы учимся у них торговать и уже торгуем сами, получая хорошую прибыль. Сейчас построили два корабля на их верфи, и они плавают, принося прибыль. Где ты видел кочевников, самостоятельно плавающих по морю?
   - Я слышал, что фряги пытались их сжечь, - вставил посол, - и вы не настояли на том, чтобы найти виновных. Разве это не факт злобного к вам отношения и вашего смиренного бездействия?
   - Ты прав, Халил-бей, это не свидетельствует о добром к нам отношении, но следует учесть, что консул Кафы не оставил этот случай без последствий. За допущенное к нам насилие и неумение его предотвратить, с должности снят капитан аргузариев.
   - Его зовут Джорджио, и этот преступник назначен аталыком твоего сына! Что на это скажешь, хан?
   - Скажу, бей, что тебе хорошо поют в уши. Скажу, что этот человек не преступник, он не был даже под судом. Ведь не он поджигал корабли. Его в колонии уважают и разве плохо, что сына будет воспитывать уважаемый человек? Он хорошо знает наш язык и всегда доброжелательно относился к нашему народу. Ни один татарин не может сказать о нем плохо. Почему такому человеку не воспитывать моего сына?
   Так вот я продолжу. Как-то я представил себе, что мы захватили Кафу. Набили сундуки их добром. Добро проели, а дальше что? Что мы будем делать с этим городом? Мы даже водой не сможем его напоить. И тогда я решил, что не следует рубить дерево приносящее драгоценные плоды.
   В комнате умиротворяющее журчал фонтан. За окном слышалось тягучее пение зурны. Покой. Но покой не в душе посла. Он язвительно спросил:
   - Ходят слухи, хан, что ты побывал в плену у фрягов, поэтому и изменил свою политику. Это так?
   - В старину, уважаемый бей, на подобные вопросы отвечали: «Не болтай попусту подобно птенцу гуся серого».
   - Но ты так и не ответил на мой вопрос! - почти выкрикнул Халил-бей
   Хаджи-Гирей пожал плечами и, не скрывая раздражения, ответил:
   - Пророк, да прославится имя его, говорил: «Соизмеряй свою походку и понижай свой голос. Ведь неприятный из голосов, конечно, голос ослов». Так и тебе, бей, не следует ему уподобляться.
   Посол покраснел от негодования. Первой мыслью было прервать переговоры, но когда представил себя докладывающим о невеселых итогах миссии, понял, что его личные переживания не будут приниматься во внимание. Их, наоборот, посчитают причиной таких плачевных результатов.
   - Хорошо, - сказал он, - не хочешь отвечать, не надо. Известно, и ты не скрываешь того, твой сын в Кафе. Не это ли является причиной твоего миролюбия? И если так, то что ты сделал, чтобы вернуть его под свой кров?
   - Тебе, бей, шептали в уши не те слова. А ты, как голодная рыба, заглотал их. Ты сам сказал, что о моем пленении ходят только слухи. На них я тебе и ответил надлежащим образом. Что касается сына, находящегося сейчас в Кафе, то заверяю тебя, там он находится по моей воле. Тебе, наверное, известно, что по рождению, он шестой, поэтому стать ханом ему не доведется? Так вот я вспомнил обычай наших предков, когда при сватании, начиная с девяти лет, мальчиков оставляли временно на попечение сватов. Почему бы, подумал я, не сделать то же самое, но с фрягами? Предложил, и те с готовность взяли Менгли на свое полное обеспечение. Он получит европейское образование и, я думаю, пригодится нашему народу.
   - Слушая тебя, хан, я подумал, что не плохо было бы встретиться здесь с этим мальчиком. Сколько ему сейчас лет?
   - Это надо было у его матери спросить, - ответил хан, - но, как мне помнится, ему уже лет шестнадцать. Что касается твоей встречи с ним, то, к сожалению, опоздал. Он совсем недавно был дома. На празднике жертвоприношения и сейчас было бы неправильно снова звать его сюда.
   Это была явная ложь, но как иначе убедить турка в том, что он заблуждается в своих подозрениях?
   - Да, он весело провел здесь время, - сказал Мансур.
   - Но его все равно почему-то тянуло в Кафу, - добавил Конче.
   - Да, я его с трудом удерживал здесь, - уточнил хан.
   Халил-бею ничего не оставалось, как принять на веру эти дружные лжесвидетельства.
   - И еще один вопрос, - обратился турок. - Что сказать великому визирю, если он спросит: готов ли хан крымский поддержать наш флот при осаде Кафы?
   - Ответ ты знаешь, бей. Я не буду поддерживать флот султана…
   Халил-бей почувствовал недоговоренность.
   - Ты заявил, что не будешь поддерживать наш флот, но, хотя бы, мешать ему не будешь?
   Хаджи-Гирей надолго задумался. В его ответе прозвучала грусть:
   - Мне не хотелось об этом говорить, но раз ты настаиваешь. Вполне возможно, бей, мы не только не поддержим ваш флот, но и помешаем высадке вашего войска на берегах Крыма.
   Теперь надолго задумался турок. На такое категорическое заявления он не рассчитывал. Лучше бы хан юлил, изворачивался, хитрил, тогда бы оставалась хоть какая-то надежда, а так…
   - Жаль, - сказал он, - очень жаль
   Расставались церемонно, но без тепла.
                ***
   Только уехал из Саладжика раздосадованный посол Великой Порты, как прискакал гонец от Файзы с сообщением, что золотоордынский Ахмет собирает войско для нового похода на руссов.
   Природа готовилась к осеннему увяданию и время для нападения на северные территории было выбрано удачно. До холодов еще есть время, но основные хлеба уже убраны, поэтому будет чем загрузить обозы. Возможно Ахмет учел ошибки, помешавшие ему добиться успеха в прошлом походе, но он не мог знать, что крымский хан готовится перехватить его войско на пути к цели.
   Местом стычки было выбрано самое близкое схождение Итиля и Дона. Войско Золотой орды уже отойдет от своих улусов, но еще не войдет во враждебные ему земли руссов, поэтому не будет настроено на отражение внезапного нападения.
   Как было задумано, один тумен ушел с Кончей для переправы на кубанский берег, а четыре тумена с ханом во главе направился через Оргазы в ногайские степи. Хаджи-Гирей понимал, что силы Ахмета будут превышать те, какими он располагал, но внезапность нападения с тыла должна была не только уровнять их возможности, но и прибавить крымскому войску бодрости.
   Конче стоял на вершине мыса Зюк и наблюдал за переправой своего войска. Два корабля беспрерывно курсировали между мысом и устьем Кубани. Чтобы увеличить скорость движения судов, он посадил на весла самых сильных воинов, освободив от этой работы штатных гребцов, измотанных непосильным трудом и скудным питанием. На каждый корабль помещалось всего шестьдесят человек с лошадьми, отсюда на переправу тумена понадобится не менее десяти дней. Он не знал другого способа, кроме замены гребцов, каким можно было бы ускорить перевозку войск. Конче послал в Кафу гонца к капитану Бригу, с просьбой, если он не в море, помочь с переправой. Гонец вернулся с сообщением, что фряга в городе нет. Пришлось довольствоваться тем, что есть.
   Закончилась морская эпопея и возле мутных вод Кубани собрался весь тумен. Лошади и люди отдохнули и были готовы к длительному переходу. Конче, наметив маршрут, выслал вперед разведчиков, которым было наказано разыскать Файзы и установить с ним связь. Главным же было выяснить расположение золотоордынцев.
   Прошло пять дней спешного рейда и, наконец, разведчики принесли сообщение о двигающемся впереди ахметовском обозе. Он вышел позже основного войска и теперь торопливо продвигался на север, чтобы успеть принять ожидаемую добычу. Конче решил захватить обоз и уничтожить всех людей. Только так он мог сохранить в тайне пребывание в тылу врага.
   Для тумена уничтожение обоза было чем-то вроде развлечения. Что стоило для многих сотен воинов, истосковавшихся по настоящей сече, изрубить в лапшу две-три сотни возчиков? Дело было совершено рано утром, когда притомившейся обоз, совершивший ночной переход, собирался сделать привал, чтобы восстановить силы едой. Им не удалось даже понять откуда на них навалилась эта неведомая напасть. Солнце не успело оторваться от горизонта, как над обозом установилась тишина, нарушаемая лошадиным ржанием. Люди молча смотрели на дело рук своих. Над убитыми поднималась легкая дымка. Это кровь, выливаясь из ран, парила на морозном воздухе.
   Оставив с обозом приболевших в пути воинов, Конче устремился дальше, но вскоре был остановлен гонцом Файзы. Тот доложил, что впереди на расстоянии двух дневных переходов движется войско Ахмета. Выяснив это обстоятельство, темник разослал во все стороны патрули с приказом излавливать всех встречающихся на их пути и уничтожать, а сам стал подбираться к врагу, как лиса к зайцу.
   Настало время наладить связь со своим ханом. Для этого он решил привлечь самого Файзы, который своими действиями в Дешт-и-Кипчак приобрел славу великого воина.
   Юзбаши подъехал к Конче и спросил:
   - Ты звал меня, господин?
   Да, вот так и сказал «господин». Ведь было время когда Конче находился в подчинении у Файзы и вот теперь… Темник не заметил на задубевшем от ветров и непогоды лице, ни смущения, ни попытки придать этому слову насмешливый характер.
   «Господин» подъехал вплотную к своему бывшему начальнику и обнял его, потершись о его щеку своей.
   - Давно мы не виделись, Файзы, - сказал он.
   - Да, наши пути разошлись, - согласился юзбаши.
   - Я бы хотел, мой друг, чтобы ты перестал метаться по степи и побыл, хоть немного, рядом со мной.
   - За этим и позвал меня? - удивился Файзы.
   Конче несколько смутился от такого прямого вопроса, тем более он действительно сразу не думал говорить то, что сказал. Предложение побыть сотнику рядом с собой пришло в голову неожиданно и, по всей видимости, было связано с тем, что Файзы показался ему предельно уставшим.
   - Нет, Файзы, есть и другая просьба. Выдели из своих людей несколько самых ловких. Мы направим их на связь с ханом. Пора ему узнать о нас побольше.
   Юзбаши покачал головой и солнце, отразившись от его блестящего стального шлема, мазнуло по глазам Конче.
   - Нет, господин, - сказал он, - ехать к хану поручи мне.
   - Почему ты так хочешь?
   - Это очень важное задание. От выполнения его будет зависеть успех всего нашего дела. Поручи его мне, господин.
   - Мне кажется, Файзы, что тебе нужно отдохнуть.
   - Сейчас ты скажешь, что Файзы стар и будешь вроде прав. Но вспомни, Конче, что говорили старики: «Смотри не на возраст седока, а на лошадь, на которой он сидит». А еще Басыр любил повторять слова эмира Эдигея. Он говорил, что сердобольность у воина должна находиться на острие сабли. Чем быстрее убьешь врага, тем милосерднее будешь к своим сородичам.
   - Ну, что ж, старый упрямец, пусть будет по твоему. Давай сойдем с коней, и я нарисую на земле свои соображения по будущей операции. Ты потом перерисуешь это хану.
   Умчался в ночь Файзы, а Конче, постепенно сокращая двухдневный интервал между своим туменом и войском Ахмета, продолжал следовать на север. Патрули и разведка обеспечивали тайну передвижения.
   Хан Ахмет начал нервничать после того, как выяснилось, что гонцы, посылаемые на юг с задачей поторопить обоз, начали бесследно пропадать. Единственным утешением было то, что с продвижением на север не было никаких проблем. Разведка постоянно докладывала, что путь чист.
   И тут случилось так, что за целый день ни с юга, ни с севера не вернулся в ставку ни один гонец. Это повергло хана в недоумение.
   - Что ты на это скажешь, Казат? - спросил он всадника, ехавшего чуть сзади него и слышавшего разговор с юзбаши, ведающим разведкой.
   Ответ последовал не сразу. Казат или глубоко задумался, или задремал под неспешно-равномерный шаг коня. Хан взмахнул камчой, чтобы ударить животное, а может быть и замешкавшегося с ответом аскербаши, но тот перехватил карающую руку и сказал:
   - Ударишь коня - унесет он меня в степную даль и не услышишь мой ответ. Ударишь меня - лишишь дара речи от испуга, и снова не получишь ответа. Зачем машешь камчой?
   - Замолчи старый болтун, - вспылил хан, - и отвечай на мой вопрос!
   Из-под лисьего малахая сверкнули злые раскосые глаза, будто сама лиса, попавшая в капкан, смотрела на Казата.
   - Ты хочешь получить быстрый ответ, хан? Получи - плохо! Плохо, что не возвращаются гонцы, плохо, что мы уже несколько дней не знаем о происходящем за спиной, а теперь и впереди.
   - Я и без тебя знаю, что это плохо, - перебил его Ахмет. - Скажи лучше, что делать?
   - Я бы остановился и попробовал бы узнать куда исчезают люди.
   - Ты, как всегда, советуешь стоять, а не двигаться. Так мы придем к цели глубокой зимой. Кони будут вязнуть в снегу, а люди дрожать от холода.
   - Если ты заранее знаешь мой ответ, зачем спрашиваешь? Хочешь двигаться даже вслепую, двигайся. Только куда придешь?
   - Хорошо, - согласился Ахмет, - объяви привал и разошли во все концы людей, но так, чтобы я уже к вечеру знал обстановку.
   - Это бесполезная затея, великий хан, - ответил Казат. - Сколько времени осталось от этого дня? Люди потолкутся рядом и должны будут возвращаться.
   - Согласен! Но к утру я должен буду все знать!
                ***
   К рассвету Ахмет действительно многое узнал. Впереди обозначилась полоса вражеских войск, и она с каждым мгновением приближалась. Загрохотали барабаны, заиграли дудки. Войско золотоордынцев не успело выстроиться в боевые порядки, как конная лава навалилась на него. Началась сеча.
   Хаджи-Гирей возможно и победил бы, первоначально все к этому и шло, но Казат сумел организовать оборону, и к ночи противоборствующие стороны отошли на исходные позиции.
   Допрос пленных выявил, что сражаться приходится с крымским ханом.
   - Да, далеко этот выродок забрался, - сказал Ахмет, сидя с Казатом в походном шатре.
   - Надеюсь, - заметил аскербаши, - что он сейчас собирается бежать отсюда, чтобы зализать раны. У него было не так уж много сил, а полегло, как мне кажется, не меньше половины.
   - Да и у нас потери велики, - грустно сказал хан.
   - Ослабил он нас сильно, - согласился Казат, - вот теперь и подумай кто в действительности благоволит руссам, я или хан крымский?
   - Какая разница, Казат? Черные тучи, белые облака. Они одинаково закрывают солнце нашей победы. Что было, то было. Так ты думаешь, что Хаджи-Гирей ушел?
   - Скоро узнаем, мой хан. Я послал людей проследить за ним. Вот-вот должны вернуться первые гонцы.
   - А если он останется и снова вступит в бой?
   - Тогда я скажу, что он глупец и нам нужно будет, преследуя его, ворваться в Крым и лишить его головы.
   - Руссы подождут?
   - Не они нас кусают.
   - Ты прав, Казат. Нам нужно было сразу нацелиться на Крым, усмирить его, а потом с новыми силами…
   В шатер вошел слуга и сообщил, что за порогом ждет гонец с докладом.
   Скоро в шатре прозвучало зловещее: крымское войско далеко не ушло и по всем признакам готовится к новой схватке.
   - Тем же займемся и мы, - сказал Казат и, с разрешения хана, вышел из шатра, чтобы отдать нужные распоряжения.
   Едва рассвет открыл для глаз степные дали, как на горизонте появилось крымское войско. Ахмет ждал немедленного нападения, но оно не случилось. Противник, потоптавшись, застыл на месте, преграждая путь на север. Чего добивается этот самоуверенный выскочка? Неужели ему мало вчерашней выволочки? Подъехал Казат.
   - Этот недоносок, - сказал он, - будто ждет нашего нападения. У него нет никаких надежд на победу. Почему не бежит от нас?  В чем подвох?
   Ахмет усмехнулся и, повернувшись в седле, окинул взглядом, раскинувшуюся перед ним, степь.
   - Тебе, старый воин, всюду мерещится  подсиживание. Твоя нерешительность порой изводит меня. Кругом гладкая степь, какие могут быть неожиданности? Командуй. Все равно нам не обойтись без схватки.
   Казат взмахнул рукой, и над степью разнесся сигнал к наступлению. Конная лава устремилась на север, чтобы смести с пути зарвавшегося врага.
   Уверенные в победе золотоордынцы, настолько увлеклись завязавшейся битвой, что сразу не заметили как на юге потемнел горизонт, а затем эта темная масса приобрела очертания множества всадников и послышался грозный гул тысяч конских копыт.
   Ахмет раньше Казата услышал этот страшный топот. Он оглянулся и замер от охватившего его испуга. Не теряя из виду мчащуюся на него лаву, он протянул руку и дотронулся до Казата. Тот оторвал взгляд от, развернувшегося перед ним боя и тут же на мгновение замер, увидев приближающуюся гибель.
   - Бежим, хан, - сказал он каким-то будничным тоном, отчего у Ахмета засосало под ложечкой.
   Увидев, что повелитель замер и по-прежнему не двигается с места,  Казат огрел камчой его коня. Тот от неожиданности вздыбился и Ахмет едва удержался в седле.
   - Вперед! - крикнул Казат и, огрев еще раз коня хана, устремился следом.
   Все, кто увидел, что повелитель улепетывает, метнулись за ним. Постепенно все больше и больше людей, охаживая коней, стали покидать поле боя и уходить в сторону Итиля.
   Конче не стал догонять, умчавшегося в сторону, врага, а устремился на выручку к хану. Тот продолжал упорный бой с остатками ахметовского войска. Вскоре оно, окруженное со всех сторон, прекратило сопротивление.
   Это случилось в 1465 году.

                ГЛАВА YIII
                БРАТЬЯ
   Победа на Дону заставила окрестные страны с интересом посмотреть в сторону Крыма и задуматься над происходящими там процессами. На их глазах неприметное, незаконнорожденное дитя Золотой орды превращалось в удалого и мускулистого юношу, способного постоять за себя, а если нужно, то отстаивать свою выгоду перед сильными мира сего. Москва и Краков, Стамбул и Генуя, Рим и Прага стали взвешивать на весах интересов возможные последствия происходящих событий и определять необходимость своего участия в них.
   Хаджи-Гирей чувствовал подспудную борьбу, развернувшуюся вокруг его ханства. Все чаще и чаще Саладжик стали посещать ранее совершенно незнакомые люди, представляющие интересы, как свои собственные, так и пославших их известных и мало известных государей. Некоторые из них просили разрешения остаться на более длительные сроки с тем, чтобы поближе ознакомится с совершенно неизвестным Европе народом.
   Хан гордился этим вниманием, но ему не нравилось стремление каждого гостя внушить свое видение мира и тут же получить согласие с ним.
   Как защитной занавесью, он прикрывался своими сыновьями, которые снова были рядом с ним. Он поручал им встречать гостей и вести с ними бесконечные и часто бессмысленные беседы. Гости, убеждаясь в узости мышления каждого из принцев, стремились заполучить в собеседники самого хана, справедливо предполагая, что только от него смогут получить вразумительные ответы и четкие обещания.
   Обуреваемый неизвестными доселе заботами, хан стал плохо спать и чаще начал проявлять раздражительность. Домочадцы относили это на счет преклонных лет его. К этому времени ему было около шестидесяти лет. Жизнь, наполненная невзгодами, беспрерывной борьбой не только с врагами, но и с самим собой, оставляла многие зарубки на сердце, которое 28 августа 1466 года не выдержало и остановилось
   Смерть Хаджи- Гирея была неожиданностью для его окружения. Только вчера человек молился и разговаривал, сердился и радовался, ел и пил, а утром оказался молчаливым и холодным.
   Его похоронили в тот же день в Саладжике и Крымское ханство вступило в полосу разногласий, грозящих превратить его в заурядную орду, разрываемую на части тщеславными претендентами на власть.
   По праву наследования ханом должен был стать Девлет-Яру, но второй сын умершего Нур-Девлет считал старшего брата ущербным ввиду мягкости характера и равнодушия к земным благам. Он не может стать ханом - грубый народ, привыкший к понуканиям и строгостям, не поймет его. Нур-Девлет только себя считал способным занять отцово место.
   Ему возражал Хайдар, единственный из братьев вкусивший сладость власти, и поэтому готовый бороться за нее снова не только в стенах ханского дворца, но и за его пределами.
   Братья Кутлук-самана и Кылдыш, науськанные своей матерю Халифе, тоже не преминули предъявить свои права. Кутлук-самана заявил, что ногайцы только и ждут сигнала, чтобы провозгласить его царем Крыма. Это, казалось бы поспешное заявление, вызвало переполох среди претендентов. Каждый из них спросил себя: а кто конкретно внутри ханства его самого поддерживает? И никто из них не мог дать ответа на этот простой, но очень важный вопрос.
   Конча и Мансур не забыли испытанных ими ощущений при возвращении исчезнувшего хана, поэтому категорически отказалось ввязываться в дворцовые дрязги. Они заявили, что будут честно служить любому, кто станет их повелителем и уехали в Кырк-Ор, поклявшись покинуть его только по зову нового хана.
   Нур-Девлет, подавив первую растерянность, вызванную отказом Кончи и Мансура поддержать его, решил обратиться  к карачеям, но тут же отверг эту мысль. Карачеи предпочтут старшего по возрасту наследника, ибо недостатки его характера им  покажутся достоинствами.
   Пятеро братьев сошлись в комнате с фонтаном, чтобы попытаться самостоятельно решить вопрос власти в пользу одного из них. Они не совсем ласково смотрели друг на друга. Даже в глазах у Девлет-Яру, вместо обычного томления, можно было уловить искорки злости. Но он умел не только сдерживать себя, но и разумно рассуждать.
   - Не думаете ли вы, братья мои, - спросил он, - уподобить отчий улус тому многоголовому змию, о котором говорили наши предки, и привести наш народ к поруганию и гибели?
   - Именно этим ты и занимаешься, не желая уступить мне место! - воскликнул Нур-Девлет.
   - Если уступать, то почему обязательно тебе? - подчеркнуто удивился Хайдар.
   - А потому, что я самый умный из вас!
   Такое заявление не было новостью для братьев. Они не раз слышали это и никогда не пытались доказывать обратное, но на этот раз Девлет-Яру посчитал нужным высказаться:
   - На этот случай послушай что сказал Пророк, да прославится его имя. Он сказал: «Не криви свою щеку пред людьми и не ходи по земле горделиво. Поистине Аллах не любит всяких гордецов хвастливых». И другое, братья мои, - продолжил он, - почему бы нам не приложиться к источнику народной мудрости и не спросить мнения карачеев. Помнится, они не раз доказывали свою пользу.
   Это предложение вызвало единодушное возмущение у остальных братьев.
   - Они все решат не в нашу, а в свою пользу! - воскликнул Нур-Девлет.
   - Лучше спросить сераскеров! - заявил Кылдыш.
   - Ноги карачеев и сераскеров не будет здесь!. - возгласил Хайдар.
   - Правильно, они еще больше нас запутают! - высказал предположение Кутлук-самана.
   В горячке спора они не заметили как в комнату вошел Менгли, их шестой брат. Он стоял, облокотившись о дверной косяк, и слушал как братья, перебивая друг друга, спешат выкриками утвердить свое мнение. Уловив паузу в споре, он спокойно сказал:
   - Вы, братья мои, скорее перегрызетесь, чем до чего-либо разумного договоритесь.
   Братья изумились, увидев отщепенца, о котором и думать забыли. На нем был скромный синий халат, с немногими вышивками, и желтая, ничем не украшенная, чалма. Но рубашка под халатом была явно не татарского происхождения. Тонкая белая ткань обтягивала его грудь, а волнистый воротник облегал шею.
   - Ты откуда такой взялся? - спросил Нур-Девлет, преодолев удивление.
   - Узнал, что скончался отец и приехал поклониться его праху.
   - И это все? - спросил Хайдар.
   - А что еще? Не ждете же вы и моего участия в дележе власти?
   - Убирайся туда, откуда пришел! - выкрикнул Нур-Девлет.
   - Не волнуйся, брат, повидаюсь с матерью и уеду.
   - Брат, - повторил Нур-Девлет. - Ты сын наложницы, а не брат мне!
   - Разве у нас не один отец?
   Не отвечая на вопрос, Нур-Девлет выскочил из комнаты, толкнув у двери не успевшего отклониться Менгли, и быстро вернулся, неся в руке простой холщовый халат. Подойдя к Менгли, сказал, вложив в слова столько презрения, что у того не оставалось надежды на доброе к нему отношение:
   - Возьми. Вот этот отцов халат - все твое наследство. Это все, чего ты заслуживаешь со своей матерью. Завтра утром ты должен убраться из Саладжика и больше здесь не появляться. Нарушишь - убью собственными руками!
   Менгли молча принял «наследство» и вышел из комнаты, оставив за собой гнетущее молчание. Его прервал Хайдар:
   - Ты ведешь себя, Нур-Девлет, как будто уже хан.
   - Я и есть хан, но только мои братья никак этого не замечают!
   - Нужно прекратить затянувшиеся препирательства- сказал спокойно Девлет-Яру.  - За ними мы не услышали призыва к вечерней молитве. Пойдемте в мечеть и поговорим со Всевышним. Может он нас наставит на путь истины.
   Он первый встал со своего места и направился к выходу. Братья последовали за ним.
                ***
   Менгли узнал от матери, что его братья еще в день похорон отца завели спор о престолонаследии. Попытки карачеев как-то повлиять на них, встретили почти единодушное сопротивление. Уже который день они грызутся между собой и все домочадцы с содроганием ждут результата. Единственно, кто почти всех устраивает - это Девлет-Яру, но он мягок и не настойчив, поэтому скорее всего ханом станет самовлюбленный и неистовый Нур-Девлет. С его воцарением многие устои Хаджи-Гирея будут повергнуты, и с этим кончится благоденствие народа.
   - Ты, анай, удивила меня способностью к анализу, - сказал Менгли.
   Гюльсара лукаво улыбнулась, но ответила серьезно:
   - Кто соизмерял интересы женщин? Кто спросил, что их интересует? Ты, сын, уже взрослый и должен понимать, что у женщин, как и у мужчин есть ум, которым каждый пользуется с благословения Всевышнего.
   Встреча матери с сыном происходила в комнате, занимаемой придворными слугами. Мать не могла провести взрослого сына на женскую половину дворца, а у сына, ни здесь, ни даже в Саладжике, не было своего пристанища. Только в Кафе у него было жилье, которого мог лишиться по мере того, как фряги потеряют к нему интерес. Он и братьям не нужен. Менгли вспомнил об отцовом халате и показал его матери.
   Гюльсара взяла его, подержала на вытянутых руках и не расправляя, приложилась к нему губами и заплакала.
   - Успокойся, анай, - попросил сын.
   Мать халатом же вытерла лицо и, посмотрев сыну в глаза, сказала:
   - Этот халат я сама вышивала твоему отцу. Он был в нем, когда мы последний раз все были вместе. Я рассказывала ему сказку о черепахе, а ты уснул у него на коленях. Потом его целый месяц не было здесь, а тебя я увидела только в Кафе.
   - Я тоже это помню, анай. Мне, после этого вечера, никогда не было так хорошо.
   - Да, сынок, отец тебя очень любил. И мне кажется, если бы Аллах так внезапно не забрал его к себе, то его взгляд остановился бы на тебе. Он говорил мне, что я родила ему самого умного, самого доброго и самого красивого сына.
   Менгли приложился к руке матери, и она оросилась его слезами. Гюльсара гладила его плечи и тоже плакала.
                ***
   Приехав в Кафу, Менгли едва успел привести себя в порядок после дороги, как в комнату вошел его аталык и друг Джорджио. Он был настолько озабочен, что не заметил неудовольствия Менгли, который собирался развернуть халат отца, чтобы хорошо рассмотреть его и найти ему достойное место в своей комнате.
   - Что там в Саладжике? - спросил Джорджио, садясь в единственное кресло.
   Менгли подробно рассказал о событиях, свидетелем которых был. Передал и разговор с матерью. С этими словами взял в руки халат и произнес с горечью:
   - Вот все, что мне осталось после отца.
   - Не жирно, - оценил «наследство» аталык.
   - Братья не знали как еще меня унизить, - согласился Менгли и, с внезапно возникшей яростью, бросил халат на скамью.
   Что-то звякнуло. Менгли нагнулся и поднял с пола небольшой ключ, изготовленный из литой бронзы.
   - Что это? - спросил Джорджио, всматриваясь в предмет.
   - Ключ. Он выпал кармана отцова халата, - ответил Менгли, рассматривая его.
   - Где тот замок, который он открывает? - поинтересовался фряг.
   - Не знаю… Хотя постой.
   Лицо юноши озарилось радостью.
   - Я кажется что-то вспомнил. Ана говорила, что отец, в последний вечер нашей общей встречи, был в этом халате.
   - Ну и что?
   - А то, что отец ночью разбудил меня, и мы пошли садом к стене, окружавшей дворец. Я очень хотел спать и поэтому мало что помню, но я не забыл его слова. Он сказал: «Запомни, сынок, эта калитка может тебе пригодиться». Мы очутились за пределами Саладжика, сели на лошадь и поехали. А потом нас в лесу схватили.
   Менгли с удивлением смотрел на лицо аталыка. Оно посветлело, будто подсвечивалось изнутри, старческие морщины разгладились, глаза заблестели.
   - Давай все по порядку, - сказал он дрожащим голосом. - Ты сам помнишь в каком халате был отец во время вашего ухода из дома?
   Менгли отрицательно покачал головой.
   - Разверни его, - предложил Джорджио, - и я тебе скажу в нем ли был твой отец в ту ночь.
   - Откуда ты можешь знать?
   Бывший капитан аргузариев не стал вступать в объяснения.
   - Показывай и не задавай лишних вопросов.
   Менгли развернул халат и Джорджио узнал его. Он сказал:
   -Все ясно. Это тот халат, а ключ, стало быть, от той калитки. Я еще не знаю, как он нам пригодится, но чувствую, что халат не такое уж плохое наследство. Видимо отец и на том свете заботится о тебе. По моему у тебя появился шанс стать ханом.
   Менгли вспыхнул от неожиданной радости.
   - Повтори, что ты сказал! - вскричал он.
   - Не спеши, - остановил его аталык. - Побудь в этой комнате и никуда не выходи и тем более ни с кем не разговаривай. Короче, запрись и жди меня. Я скоро вернусь.
                ***
   Джорджио, забыв о возрасте, бежал по коридорам дворца, взлетал по лестницам и, с тяжело бьющимся сердцем, очутился у дверей приемной консула. Прежде чем войти в нее, он сделал несколько глубоких вздохов. В приемной его остановили - консул был у себя, но занят. Теперь он не может, как раньше, врываться в его кабинет без доклада, поэтому ничего не оставалось, как ждать. Он уселся у двери на скамью и, прикрыв глаза, стал думать.
   Дверь кабинета открылась и из него, вместе с посетителями вышел и Антонио Джиузичи - очередной консул Кафы. Джорджио мало с ним общался, поэтому чуть не упустил его, сразу не узнав среди других синьоров.
   - Ваша милость, - обратился он к нему, когда тот уже прошел мимо.
   Консул обернулся.
   - Вы ко мне? - удивился он. - Зайдите к вечеру. Сейчас я занят.
   - Ваша милость, - воскликнул Джорджио, - не уходите! Если вы покинули кабинет не из-за всемирного потопа, то, прошу вас, вернитесь! Выслушайте меня, и вы поймете, что здесь более важной проблемы вам решать не приходилось!
   Антонио Джиузичи пожал плечами и, не скрывая недовольства, сказал:
   - Что за проблемы, Джорджио? Если это пустые слова, то я перестану вас уважать. Извините, синьоры, - обратился он к своим спутникам, - я вынужден вернуться. Вам придется подождать меня. Я быстро!
   Консул вошел в кабинет и остался стоять у двери.
   - Что там у вас, Джорджио?
   - Прошу вас, ваша милость, сядьте за стол и выслушайте меня серьезно.
   Недовольно ворча, консул выполнил его просьбу.
   - Говорите и побыстрее, - приказал он.
   - Ваша милость, мы недавно говорили с вами о событиях в татарской орде, и вы высказали мысль о том, что Менгли пора отпускать на вольные хлеба.
   - Да, он стал нам не нужен, поэтому нет необходимости тратиться на него. И вы, по моему, согласились со мной.
   - Так и было, ваша милость, но обстановка изменилась, и у меня появилась надежда сделать его ханом!
   - Это настолько невероятно, что я вынужден спросить - не заболели ли вы, Джорджио?
   - Ваша милость, моя голова свежа, как никогда! Я готов подтвердить свое предположение соответствующим разъяснением.
   - Говорите, но боюсь, что это бред.
   - Вовсе нет, ваша милость.
   Джорджио рассказал о встрече Менгли с братьями о их «подарке», о ключе.
   - Если ваша милость даст согласие, - продолжал он, - то можно будет беспрепятственно проникнуть в дворцовую крепость татар и тайно похитить всех братьев Менгли! После этого у него не будет соперников и нашего парня провозгласят ханом!
   Пораженный Джиузичи сверлил взглядом своего собеседника и лихорадочно думал.
   - Вы авантюрист, Джорджио, - наконец сказал он. - А если неудача? Вы представляете в какой скандал ввергаете меня и «Банк святого Георгия»?
   - Я во всем с вами согласен, синьор консул, но до сих пор все мои, так называемые, авантюры приносили успех и Кафа использовала их в своих интересах. Вам напомнить о них?
   - Не нужно. Я наслышан о ваших подвигах, но, согласитесь, такого масштаба авантюры еще не было.
   - Не было и такой опасности. Не секрет, что любой из братьев Менгли - наш враг. Через год, а то и раньше, турки станут у наших стен, а татары им помогут и во всех католических храмах города можно будет служить заупокойную мессу.
   - Не боитесь, что реквием нам с вами споют еще раньше?
   - Не исключаю, ваша милость, и такой вариант, но представьте себе несоразмерность жертв - наши две головы и судьба всей колонии?
   - Нужно подумать, Джорджио.
   - Нет, ваша милость, вы отсюда не выйдете пока не примете решение.
   - Вы меня арестовали? - удивился консул.
   - Как хотите понимайте, но я не шучу.
   Откинувшись на спинку кресла, Антонио Джиузичи впал в глубокое раздумье. Бывший капитан аргузариев, наблюдая за ним, вспоминал, что уже не одного консула ввергал в подобные заботы и пока все получалось.
   - Пожалуй, следует связаться с Генуей и получить от них санкцию.
   Это были мысли вслух, произнесенные шепотом, но они вызвали у Джорджио взрыв негодования.
   - Синьор консул, - воскликнул он, - в нашем распоряжении сутки, не более!
   - Но вы представляете на что вы меня толкаете? Я должен арестовать принцев крови чужого государства и взамен предложить им своего ставленника! Где еще вы такое встречали?
   - Вы будете первопроходцем, ваша милость.
   - Избавьте меня от такой чести!
   - Синьор консул, допустим вы отказались от моего предложения и в положенный срок отбудете в милую вам Геную. Вскоре вы узнаете, что колония пала под ударами турок. Как вы после этого будете себя чувствовать?
   - Моя совесть будет чиста!
   - Ой ли? Неужели мысль о тысячах безвинно погибших не тронет вашу душу, и вы не задумаетесь над тем, что будь вы решительней, этого можно было избежать?
   - Но может быть неудача, и мы с вами ускорим этот процесс!
   - Он уже идет независимо от нас и сдержать его можно только так, как я сказал. Не сделаете этого - заказывайте реквием. Если же нас с вами и постигнет неудача, то мы, всего-навсего, пострадаем несколько раньше других. Но люди, погибшие после нас, будут помнить, что мы с вами все же пытались их спасти.
   Бывший капитан видел, что «его милость» колеблется, не решаясь сказать слово, которое развязало бы ему руки.
   - Синьор консул, - продолжал налегать он, - я не собираюсь вмешивать вас в это дело. Если постигнет неудача, и я останусь жив, то заявлю, что это была моя личная инициатива. Вы же, в любом случае, можете сказать, что никогда не позволили бы мне совершить такой безрассудный поступок.
   - Тогда что вы от меня хотите?
   - Когда я привезу в город татарских принцев, прошу вас не строить удивленное лицо, а дать команду капитану аргузариев Кассимо спрятать их в самые глубокие подвалы дворца и охранять как самых опасных преступников.
   - Как после этого поведут себя татары?
   - Утверждать что-то определенное, ваша милость, я не могу, но, как мне кажется, они увидят в этом возможность избежать свары в королевском семействе, которая ничего хорошего им не сулила.
   - Хорошо, Джорджио. Вы меня убедили. Тем более вы воспитатель татарского принца, и он попросил вас помочь ему захватить престол.
   - Вы правильно меня поняли, синьор консул.
   Джорджио направился к двери, но остановился.
   - Ваша милость, прикажите Кассимо уже сегодня произвести ревизию своих подвалов и побеспокоиться о том, чтобы пять камер, не меньше, были готовы принять узников.
   - Идите, Джорджио, идите и не вздумайте его сами втягивать в это дело.
   Меняются консулы, подумал Джорджио, но неизменным остается их желание на чужом горбу въехать в рай.
                ***
   Комната Менгли была открыта, а он сам уснул, сидя в кресле. Джорджио закрыл дверь на ключ и только после этого разбудил юношу. Тот, увидев аталыка, сказал:
   - Тебя долго не было.
   - Ты прав, мой друг, но зато теперь мы можем заниматься твоим делом.
   Менгли вскочил на ноги и, став рядом с Джорджио, спросил с дрожью в голосе:
   - Ты не пошутил тогда?
   - Нет, Менгли, - заверил аталык, - я не шутил тогда и еще более серьезен сейчас. Но все настолько срочно, что давай сразу же займемся делом. Представь себе такую ситуацию: я арестовываю твоих братьев, и ты становишься единственным претендентом на крымский престол. Что ты на это скажешь?
   - Я согласен, но сделать это будет очень трудно. Дворец полон слуг.
   - Я не об этом, мой друг. Я хочу знать как ты отнесешься к аресту братьев?
   - Ты боишься, что мне станет их жалко?
   - Мало ли…
   - Они отреклись от меня. Почему я должен их жалеть?
   - Согласен. Теперь слушай дальше. Ключ, который выпал из оставленного тебе в наследство халата, скорее всего от той потайной калитки, через которую вы вышли за пределы дворца. Что если ты вернешься во дворец тем же путем?
   - Я уже говорил - мало что помню.
   - А что, собственно, нужно помнить? Ты заблудишься в саду?
   - Я не знаю в каком месте калитка.
   - Это не проблема. Мы знаем, что она существует и это главное. Будем искать и найдем.
   - Она маленькая и ночью ее можно не заметить.
   - Я пошлю человека, и он днем найдет ее.
   - Там на башнях стража и его могут прогнать или убить.
   - Дельное замечание. Я учту его.
   - Тогда скажи - зачем мне проникать во дворец?
   - Ты будешь не один. С тобой буду я, а со мной несколько вооруженных людей. Мы тайно, с твоей помощью, пробираемся во дворец. Без шума арестовываем твоих братьев и увозим их в Кафу, а ты остаешься во дворце и на следующее утро объявляешь себя ханом. Возражать тебе будет некому.
   - Как в сказке, - с грустью сказал Менгли.
   - Ты не веришь в успех дела? - с тревогой спросил Джорджио.
   - Что от того - верю я или нет? Достаточно кому-то испугаться и закричать, как сразу же поднимется тревога и нам не поздоровится.
   - Разумно, - заметил аталык и спросил:
   - Мне помниться, что с матерью ты встречался в комнате слуг. Это так?
   Получив подтверждение, продолжал спрашивать:
   - Стало быть дворцовые слуги тебя знают?
   - Да, многие из них меня видели, а с некоторыми из них я разговаривал.
   - Тогда сделаем так. Во дворец ты войдешь один. Осмотришься и прикажешь слугам убраться с нашего пути. И еще. Нужно будет знать где находятся твои братья. Опять понадобятся слуги.
   - Я начинаю представлять себе как все это может произойти, - проговорил Менгли, - и вот что надумал. Мне нужно будет взять с собой Талыча.
   - Нового слугу?
   - Да, моя мать прислала мне недавно красивый халат, вышитый ее руками, а привез его Талыча, которого я знал с детства. Я и оставил его у себя вместе с халатом.
   - Согласен. Твоего Талычу знают во дворце и это еще один козырь в нашу пользу. А теперь, мой друг, разреши мне удалиться, чтобы подыскать нужных нам людей. Времени у нас очень мало.
                ***
   Стоял погожий осенний день. Под стеной саладжикского дворца какой-то старик, опираясь на клюку, пас козу, удерживая ее на веревке. Он был настолько немощен, что животное само тянуло его к облюбованному им месту, и он, с трудом переставляя дрожащие ноги, плелся следом. Плечи старика были укрыты ветхим халатом серого цвета, а голову покрывала серая же тряпка.
   Стражники, с высоты башен, заметили его сразу, но не стали отгонять от стены, понимая, что в эту осеннюю пору лучшего места для выпаса козы ему не найти. Они видели как старик, устав стоять на ногах, сползал с помощью клюки на землю и ложился, держа козу за веревку обеими руками. Полежав, он, кряхтя, поднимался, делал несколько шагов и снова ложился.
   Так продолжалось до тех пор пока коза, насытившись, не улеглась рядом с ним. А солнце к тому времени склонилось к закату. Старик приподнялся с земли и, прикрыв глаза ладонью от его еще ярких лучей, посмотрел вдоль дворцовой стены и, дернув за веревку, повел козу прочь от неё. Стража видела, что он забыл взять с собой клюку. Но она никому не мешала, поэтому так и осталась на том месте, где ее оставили.
                ***
   Осенняя безлунная ночь черна как внутренности камина, поэтому с высоты башен не были заметны ползущие к крепостной стене фигуры.
   - Где то здесь, - прошептала одна из фигур и вскоре поднялась с палкой. - Вот моя заметка. А калитка напротив.
   Фигура подошла к стене и стала обшаривать ее.
   - Есть, - прошептала она, стоявшему рядом, человеку.
   - Теперь отойди, - сказал тот и в свою очередь стал ощупывать стену.
   - Есть, - прошептал и он.
   После невидимых со стороны манипуляций, кусок стены отошел и перед ним открылась еще более черная мгла.
   - За мной, - еле слышно сказал человек и, согнувшись, чтобы не удариться о притолку, вошел в черноту. За ним последовали  другие.
   Не доходя несколько шагов до дворцового здания, группа остановилась.
   - Теперь, Менгли, твоя очередь, - сказал тот, кто перед этим открывал калитку.
   От группы отделились два человека - Менгли и его слуга Талыч. Они направились не к главному входу во дворец, который освещался двумя факелами и охранялся, а обошли здание и воспользовались дверью для слуг.
   Талыч шел впереди, хорошо ориентируясь в темных лабиринтах коридоров. Впереди показался свет. Это мужская часть дворца, занимаемая царской семьей. Талыч выступил вперед и встретился нос к носу с одним из ханских слуг.
   - Селям алейкум, Касим, - сказал он шепотом.
   - Алейкум селям, - прошептал тот в ответ, изрядно растерявшись.
   Из темноты выступил Менгли и стал рядом с Талычем. Он был одет в зеленый халат, шитый золотом, а на голове высилась чалма, скрученная из желтого китайского шелка. Касим отступил назад и начал озираться. В любой момент он мог закричать. Поняв это, Менгли сказал:
   - Спокойно, Касим. Ты, что не узнал меня?
   - Нет, господин, я узнал тебя. Ты - сын царицы Гюльсары, но вы оба должны быть в Кафе?
   - Правильно Касим, а сейчас, как видишь, я здесь. Ты у чьей двери стоишь?
   - Хайдара.
   - Очень хорошо. Но мне нужен Нур-Девлет. Где его дверь?
   - Дальше, господин.
   - Проводи меня туда, а вместо тебя тут побудет Талыч.
   - Как скажешь, господин.
   Менгли с Касимом пошли вглубь коридора и скрылись в темноте, а Талыч стремглав бросился к выходу. Вскоре у двери в спальню Хайдара остановился Джорджио.
   - Загляни туда, - сказал он.
   Талыч приоткрыл дверь и увидел в тусклом свете, распластавшегося на постели, господина.
   - Он тут, - прошептал слуга.
   Джорджио отодвинул его от двери и первый вошел в спальню. Хайдар так и не понял, что с ним стряслось. Крепкая рука зажала рот и вскоре в нем торчал кляп, а руки были связаны веревкой.
   - Лежи спокойно и останешься жив, - сказал ему незнакомец и тут же вышел из спальни. С Хайдаром остался только один человек. В руках у него кинжал.
   А тем временем Менгли шепотом ругал слугу, который уснул у двери, ведущей в спальню Нур-Девлета. Подошел Талыч и кивнул господину головой.
   - Ладно, я передумал будить Нур-Девлета, - сказал Менгли. - Где спит Девлет-Яру?
   Слуга, завороженный богатой одеждой господина и испуганный своей провинностью, с охотой пояснил:
   - Его спальня, господин, в другом конце коридора.
   - А раньше есть кто-нибудь из моих братьев?
   - Да, господин. Тут недалеко спальни ногайцев.
   Менгли понял, что так слуги прозвали Кутлук-самана и Кылдыша. Тут он заметил, что Касим, прижавшись спиной к стене, пробирается в ту сторону, откуда пришел. Еще пару шагов и он скроется в темноте.
   - Стой на месте, помет верблюда, - прошептал он зло.
   Слуга замер и в этот момент в полосе света показался Джорджио. Он был одет как татарин, даже чалма на голове. Услышав окрик Менгли, он тут же подскочил к Касиму и зажал тому рот рукой. Выскочили из темноты его спутники и скрутили обеих слуг. Менгли направился с Талычем дальше, а Джорджио вошел в спальню к Нур-Девлету и вскоре покинул ее, оставив хозяина связанным и с кляпом во рту.
   Без всяких неожиданностей обезвредили и других претендентов на ханский престол.
   Связанных по рукам братьев, садом вывели за калитку, а там, взгромоздив на лошадей, повезли в сторону гор.
   Над Саладжиком взошло солнце, знаменуя начало нового царствования.


            Крым, Евпатория, январь 1999 года
 
                СЛОВАРЬ
             РЕДКО УПОТРЕБЛЯЕМЫХ СЛОВ И ТЕРМИНОВ


   АВАНБОРГ – передовое укрепление, предместье.
   АГА – начальник, хозяин, старший.
   АГАРЯНЕ – народы, исповедующие ислам.
   АЗАН – призыв к молитве.
   АЗИ-АПТЕ – святая тетя, тетя побывавшая в Мекке.
   АКТАЧА-БЕЙ – стоящий у стремени
   АКЧА – мелкая серебряная монета
   АЛТЫН-ОРДА – Золотая орда, военно-административная организация.
   АНА – мать, мама.
   АНАЙ - матушка
   АПТЕ – тетя
   АРГУЗАРИЙ – полицейский.
   АРХОНТ – в данном случае комендант замка.
   АСКЕРБАШИ – начальник войска
   АСПР – так в Европе называлась акча.
   АСЕССОР – судебный заседатель.
   АТАЛЫК – опекун, воспитатель.
   АТЛЫ – всадник.
   АХМАК – глупец.

   БАЛА - ребёнок
   БОРА – сильный с-в ветер
   БОРГО – аристократическая часть г. Кафы. (см. Соборго).

   ВАЛГАНГ –насыпь под крепостной Сеной.
   ВАРТА – стража.
   ВЕЛИТ – легко вооруженный солдат.
   ВУДА – омовение, акт очищения

   Год  6868 – 1360 н.э.
   ГЯУР – иноверец, человек другой веры.

   ДАЙЦЫ – дядя по матери.
   ДЕДЕ – дедушка..
   ДЕШТ-И-КИПЧАК –степь между Черным и Каспийским морями..
   ДЖИБРАИЛ – ангел, наиболее приближенный к Аллаху.
   ДЖУБЕ – широко ходящий конь.
   ДИВАН – канцелярия, дворцовый совет.
   ДОНЖОН – главная, отдельно стоящая башня.
   ДОРАДНИК – советник.

   ЁК – нет.

   ЗМОВА – заговор.

   ИСАЛ - понос

   ЙИГИТ – парень, молодец.

.
   КАЛГА –после хана второй по значению человек в ханстве.
   КАРАЙ – самоназвание караимов.
   КАРАМАВНА – галера средней величины.
   КАРАЧЕЙ – глава могущественного рода в Крыму.
   КАРТБАБА – дедушка.
   КАФА (КЭФФЕ) – ныне г. Феодосия.
   КВИРИОС – владетель (князь)
   КЕНАСА – молитвенный дом караимов
   КЕСЕРЕТКА – ящерица.
   КИЛАР – склад, кладовая.
   КИЧИК-КАПЫ – малые ворота.
   КМЕТ – крестьянин.
   КУРУЛТАЙ – съезд монгольских народов.
   КЫРК-ОР – крепость в Крыму, сейчас известна как Чуфут- Кале.

   МАРАВЕДИ – монеты, чеканились в Испании из сплава серебра
   МАССАРИЙ – казначей.!
   МЕДЖЛИС – парламент.
   МЕНИМ ХАН – мой хан (обращение).
   МУРЗА – дворянский титул

   НОГАЙЦЫ – татары-степняки, отколовшиеся от Золотой орды
   НУКЕР – воин

   ОНБАШИ – командир десяти воинов.
   ОР-БЕЙ – начальник крепости Перекоп
   ОРГАЗЫ – популярное у татар название Перекопа.
   ОРДА – стоянка, военно-административная организация у тюрок.
   ОР-КАПУ – ворота Перекопа.

   ПАРАСАНГ – мера длины – 7 км.
   ПОВОЗКА ВЕЧНОСТИ – созвездие Полярной звезды.

   САЛАДЫ – шлем.
   САЛАДЖИК – деревня в долине под Кырк-Ором.
   САМБУКИ- штурмовые лестницы
   СИНДИК – прокурор.
   СОБОРГО – деловая часть города.
   СОЛХАТ – ныне г. Старый Крым.
   СУБСИТУЦИЯ – замена одно другим.
   СУТ-СУ – озеро (молочная вода).
   СЫР-КАТИБ – хранитель государственной книги.

   ТАМГА – родовой знак.
   ТАХТ – трон.
   ТЕМНИК – военачальник.
   ТЕНБЕЛЬ – ленивый
   ТЕШЕК – постель.
   ТОНГУЧ БАЛА – первенец.
   ТОРУН – внук, племянник.
   ТРАПЕНЗУНД – государство в Анатолии, ныне Турция.
   ТРЕМИССИЙ – золотая монета, византийской чеканки.
   ТУДУН – князь, наместник хана в Судакском округе.
   ТУМЕН – крупная воинская единица

   УЛУ-БЕЙ – великий князь
   УЛУС – родоплеменное объединение.
   УРУМ – грек.

   ФАТИХА –первая сура Корана.
   ФРЯГ – название европейцев.
   ФЮМЕ – бульон.

   ХАМАЛ – грузчик
   ХУТБА – проповедь, пятничная молитва.

   ЧАШАНГЫР - кухня
   ЧЕМБАЛО – ныне г Балаклава
   ЧЕРИБАШИ – начальник войска.
   ЧИНГИСИД – потомок рода Чингисхана.
   ЧОМПИ – наемный рабочий.

   ШАРИАТ – свод мусульманских законов
   ШЕЙХ-ИСЛАМ – здесь – высший духовный руководитель.
   ШЕМШИР - клинок
   ШИРИНЫ –главенствующий род среди карачеев Крыма.
   ШИШМАН-КЪУРСАК – пузатый.

   ЭЛЬ – народонаселение.
   ЭМДЖЕ – дядя по отцу
   ЭФЕНДИ – вежливое обращение к мужчине.

   ЮРТ – родина, родной очаг.

   ЯГМУРЛУК – плащ.
   ЯЛОС – ныне г. Ялта
   ЯНЫЧАРЫ – отборная турецкая пехота.