1. Эмир Эдигей

   Елене Морозовой,
верной спутнице по жизни,
   посвящаю этот труд.




   Александр Стома
    Исторический роман - трилогия
   Книга первая «Эмир Эдигей»
   23 п.л.

                СОДЕРЖАНИЕ

   ПРЕДИСЛОВИЕ                1
   ЧАСТЬ ПЕРВАЯ   КОЗНИ, КОЗНИ, КОЗНИ                4
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ   НЕСУЩАЯ СМЕРТЬ                47
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ   ОДНА СУДЬБА НА ДВОИХ              144
   ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ   МЕЧТА СБЫВАЕТСЯ К БЕДЕ   228
   ЧАСТЬ ПЯТАЯ   РЕЦЕПТ ДОЛГОЛЕТИЯ                257
   СЛОВАРЬ  для 1-й книги                299
                ПРЕДИСЛОВИЕ

   Честно говоря, долго не решался браться за многостраничную эпопею – опасался провинциального примитива. И рад, что ошибся. Речь пойдет о трилогии Александра Николаевича Стомы. Каждый роман назван по имени главного героя повествования – «Эмир Эдигей», «Хан Хаджи-Гирей» и «Хан Менгли-Гирей».
  Утверждаю, уровень трилогии весьма высок и серьезен, хотя и читается очень легко. Важны не только занимательно приключенческая фабула, малоисследованные пласты истории, а судьбы и характеры героев, глубокая психологическая проработка их мыслей, действий и поступков, естественных с позиций тех давних исторических реалий.
  Итак, кто же они – властители, о которых большинство рядовых читателей практически ничего не знают – а жаль!
   Эмир Эдигей (1352—1419), основатель Ногайской Орды. Среди тюркских народов поныне популярен героический эпос, повествующий о борьбе эмира Эдигея с золотоордынским ханом Тохтамышем.
  По мере ослабления Золотой Орды Крымский юрт приобретал все большую самостоятельность, а в начале ХY в. образовалось независимое Крымское ханство во главе с Хаджи-Гиреем. Кстати, только из романа А.Н. Стомы я узнал о возникновении самого имени новой династии.
  «А как тебя зовут, мальчик? – спрашивает будущего хана Джанике, дочь Тохтамыша и вдова недавно погибшего Эдигея.- «Хаджи-Девлет-Гирей, апте Джанике». - «Хорошее имя. Оно достойно властелина Крыма. Но почему Гирей? Это имя, похоже, не наше». - «Ты права, апте Джанике. Человек, носящий это имя, долго заменял мне отца. Когда я хотел его вознаградить, он отказался от подарка. Тогда я решил взять его имя в память о достойном уважения человеке».
   После смерти Хаджи-Гирея ханом – вопреки всем обычаям и правилам - стал его шестой сын Менгли-Гирей. С какими трудностями и приключениями – об этом в последней части трилогии. Именно в период правления Менгли-Гирея, в 1475 году, Крымское ханство стало вассалом Турции.
   «География» трилогии не ограничивается территорией Тавриды. И начинается она весьма далековато – в Кракове, столице Польши: «Ядвиге, дочери венгерского и польского короля Людовика, было шесть лет, когда ее обручили с сыном австрийского герцога – Вильгельмом…» Но, как известно, короли могут все – но только не жениться по любви. Оказавшаяся бесправной перед собственной шляхтой, убившей ее любимого, Ядвига вынуждена выйти замуж за жестокого литовского князя Ягайло, в конце концов организовавшего и ее убийство.
   Среди реальных действующих лиц романов – также Витовт (1350-1430), великий князь Литвы. Умелый военачальник и могущественный князь в глубокой старости воспылал стать королем Литвы. Польша воспротивилась. И вот результат: «Если до этого Витовта подогревала изнутри непомерная жажда власти и возвышения, то сейчас этот огонь внезапно погас, а вместе с ним и смысл жизни». «Он умер от огорчения, - поведал Таянчар. – Ему не дали стать королем Литвы».
   Так что – перед нами книги об истории с географией? Мне тоже так казалось. Поначалу. Потом, вчитавшись, понял: вовсе нет. Не знаю, думал ли о том автор, но – это РОМАНЫ О ВЛАСТИ. И безудержной за нее борьбе. Зачем? – вот она, вечная загадка человечества.
  Хотя, казалось бы – к чему она?  Неимоверный труд без отдыха и радости, ответственность, ложные друзья, фальшивое славословие, одинокая жена, развращенные дети, зависть, ненависть, презрение, угроза гибели... Зачем же они стремятся к власти?! 
  Поистине, каждый выбирает по себе. Далекий от власти окружен друзьями, противник власти – соратниками, около власти – завист¬никами, стремящийся к власти – призраками, у  власти – охранни¬ками, потерявший власть – судьями, переживший власть – воспоминаниями. И все же, убеждены герои повествования, «власть - единственная пища, которой люди никак не могут насытиться», власть - «самое ценное, дарованное людям Аллахом».
  Хотя, если подумать, и без нее нельзя. Ибо «немощность власти ведет к бесконтрольной анархии», будто предвосхищая ситуацию в Украине-ХХI в., утверждает автор устами одного из героев. Вывод? Тоже пугающий: «Власть становится сильной, когда у народа появляется враг». Если такового нет – его создают искусственно из прежде мирного соседа. В то стародавнее время – из генуэзцев Кафы, греков Феодоро. Даже собственных соплеменников и единоверцев. «Наш народ, ослепленный безумием, терзает свое тело и упивается своей же кровью». Это – век ХY-й или нынешний, ХХI-й?
  А там, где власть, там и коварство. Без любви. Тохтамыш убивает любимую жену, Эдигей садит на ханский престол Темир-Кутлуя, а потом сам же организует его убийство. Жестокой смертью карает заведомо безвинного преданного ему слугу, друга детства…
   Да, банальность, да, общеизвестная истина, уже почти не воспринимаемая. Тем более необходимы большая смелость и тонкое искусство, чтобы ненавязчиво напомнить: как только начинаются распри внутри народа и с другими народами, побеждает их общий враг и уничтожает всех. Пока на полуострове было единение татар, генуэзцев, армян, греков, готов, был мир и радость честного труда. Стоило разгореться вражде, как враг легко овладел прежде неприступным Крымом, а жители истребляются или обращаются в рабство.
   Привлекает редкая способность автора избегать разделения героев повествования на «черных и белых», положительных и отрицательных. Читаешь об одной противодействующей друг другу стороне - сочувствуешь ей, потом их противникам. Убеждаемся: у каждого народа свои герои. Так было, и такими они были, и это мы понимаем и принимаем, даже когда принимать не хочется. У каждой эпохи и каждого народа своя логика. Можно ли ныне обвинять кочевников в бесконечных набегах, грабежах, убийствах? Так невольно проникаешься толерантностью автора, его исторической мудростью.
   Отмечаю глубокое знание автором истории, нравов, обычаев, о которых идет речь на страницах трилогии. И еще, на мой взгляд, трилогия ценна живыми образами и характерами действующих лиц. Особенно ярко выписаны Эдигей, Хаджи и Менгли Гиреи, мудрая Джанике, незадачливый консул Чембало де-Орто, славные генуэзцы Джорджио и Кассимо, мальчишка Бахши, своими остроумными идеями не раз помогавший защитникам крепости на Мангупе. Эти образы свидетельствуют, что автор не «засушил» свое детище излишней документальностью.
  Особняком стоят Антонио и Оберто, два генуэзских проходимца, оказавшихся во главе Кафы в самый трудный период ее истории. Впрочем, именно алчность этих подонков и привела к раздорам в стане прежде миролюбивых к другим и друг к другу татарских вельмож и, в результате – вторжение Турции. Ради той же наживы и личного спасения Антонио и Оберто  помогли захватчикам войти в осажденный город. За это и поплатились.
   «Теперь слушайте приговор, вынесенный светлейшим пашой: «Учитывая особую опасность этих двух предателей-гяуров, повелеваю предать их смерти… Трупы утопить в море».
  Нельзя не сказать, хотя бы коротко, о языке романов – живом, естественном и при этом сугубо индивидуальном - каждый изъясняется с присущими его национальности и положению в обществе. Особенно понравившиеся словесные необычности и находки я по ходу чтения сразу выписывал. Вот некоторые из них: «Оркапы (Перекоп - Л.Т.) войско Хаджи-Гирея прошло, как свет сквозь тьму»,«…сидеть ему там после этого смирно и тихо, как мыши в кувшине», «Заострившийся сизый нос казался сорняком, попавшим в стог соломы», «лицо его покрылось пеплом грусти», «Зачем дразнить льва, если укрыться негде?».
  Читая про трех мушкетеров, не думаешь, было ли так на самом деле - там важна приключенческая фабула, и не больше. Читая трилогию Александра Стомы, не задумываешься  о приключенчестве, просто погружаешься в давнюю эпоху и живешь ею. И только на мгновение мелькает: не может современный автор в столь мельчайших подробностях знать то, что делалось более полутысячи лет назад, и вряд ли сохранилось много материалов о той эпохе. Но и выдумать  всего этого невозможно! И вновь тонешь в давних
сверхинтересных и убедительных событиях…
   Лично мое мнение - книга будет жить долго, чему свидетельствует присвоение автору звания лауреата городской премии имени С.Э. Дувана по номинации литература и журналистика.                Леонид  ТЕРЕНТЬЕВ,
член Союза журналистов СССР
















  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
 КОЗНИ, КОЗНИ, КОЗНИ

         ЛУЧШЕ БЛЮДО       
        ПРИ НЕМ ЛЮБОВЬ, НЕЖЕЛИ
        ОТКОРМЛЕННЫ
        НЕМ НЕНАВИСТЬ.
        БИБЛИЯ, ПРИТЧИ СОЛОМОНА (15-17)



                ГЛАВА I
                НЕСНОСНАЯ ДЕВЧОНКА

   Ядвиге, дочери венгерского и польского короля Людовика, было шесть лет, когда ее обручили с сыном австрийского герцога - Вильгельмом. Высокие помыслы отцов, мечтавших о воссоединении своих владений, не интересовали детей: они наслаждались общением, которое показалось очень коротким - будущее определено, можно разъезжаться. После этого они два года не встречались и вот эрцгерцог получил разрешение на свидание с суженной.
   Быстрые кони, казалось, ползли как коровы, а летний день был коротким как миг. Наконец он в замке под Будой. О, как расцвела его нареченная! Поколения валахов формировали облик своих красавиц. Горячая кровь степных кочевников и своенравие ляхов сформировали такой характер, что воспитатели девочки чаще хватались за голову от ее непредсказуемых поступков, чем за платочек, чтобы вытереть ей слезки.
   Самой безобидной ее шуткой было отвязать оседланного коня и, подведя его к крыльцу, взобраться на него и мчаться по узким улочкам замка, а если открыты ворота, то и по окрестным полям. Нежелание учиться грамоте повергало в ужас преподавателей, боящихся за ненужностью остаться без работы.
   Вильгельм же без труда заинтересовал свою нареченную сказаниями о жизни рыцарей. Он ей рассказывал о подвигах Сигфрида и коварстве Гунтера. Ядвига от души смеялась над последним, когда узнала, что тот провел свою первую брачную ночь, висящим на стене. Так его супруга - могучая Брунгильда, поиздевалась над немощным мужем.
   - Я буду Брунгильдой! - воскликнула девочка.
   - А я - Сигфридом! - парировал юноша.
   - Конечно не Гунтером, - смеясь, заметила Ядвига, - но где ты возьмешь шапку-невидимку?
   - Там не сказано где он ее взял. Наверное, надо еще что-то почитать, - смутился Вильгельм, но затем горячо заверил: - Я найду место, где прячут эту шапку! - и, подумав, добавил: - А ты тем временем реши - не лучше ли тебе стать Кримгильдой? Она - красивая и верная жена. Ты уже сейчас красива, осталось только стать моей женой. Брунгильда же - воительница. Хочешь, как она, стрелять из лука, метать камни и копья?
   - А почему бы и нет? - задиристо спросила девочка и глаза ее блеснули.
   Вильгельм подумал, что самое время заняться боевыми упражнениями, а то, чего доброго, взбредет его невесте в голову перед самым алтарем испытать его.
   Так они провели три восхитительных дня, оставивших в их непорочных душах светлый след, имеющий свойство не меркнуть и через многие годы.
   Ядвига вполне официально провожала жениха, восседая на пятнистой, как барс, низкорослой лошадке. Пыталась горячить ее хлыстом, ставить на дыбы, но тщетно. Эту скотинку долго и тщательно подбирали. Расставаясь, они поклялись встретиться следующим летом, еще не зная, что судьба распорядится иначе.
                ***
   Короля Венгрии и Польши Людовика небо не одарило сыном. Три дочери: Екатерина, Мария и Ядвига. А тут шляхте вздумалось иметь собственного короля, до этого они довольствовались королем-совместителем. Людовик предложил им в качестве королевы - старшую дочь. Те согласились, но Екатерина скоропостижно умерла. Настал черед Марии, но тут умирает сам Людовик, и она становится королевой Венгрии и Польши. Поляки продолжают хотеть своего короля в Кракове. Так очередь дошла до Ядвиги.
   Ей было двенадцать лет, когда в 1384 году на ее еще детскую головку возложили корону Речи Посполитой. Сразу же началась борьба за ее руку. Так князь Мазовии Зимовит вообще силой пытался овладеть короной Польши. Ему помешал муж Марии Сигизмунд. Он загнал не в меру горячего поляка в его «стойло», и тот вынужден был смириться.
   Интерес к польскому престолу проявила и Литва. Ее князь Ягайло через своих послов заверял шляхту, что готов принять католическую веру и, в последующем, воссоединить Литву с Польшей.
   К тому времени литовцы только начинали выходить из язычества. С ними активно и успешно работали православные священники, что не могло не тревожить католический Рим. Ему бы ухватиться за предложение Литвы, но тевтоны, боясь усиления Польши, пренебрегли интересами церкви и стали распространять о Ягайло самые дикие слухи.
   -Не соглашайтесь, ваше величество, - говорили королеве их агенты, - этот литовец настоящий дикарь. Его тело все в шерсти, а одежда сшита из шкур зверей. Живет он в лесу и у него нет ни городов, ни замков.
   Ее не слишком богатый запас образов рисовал литовского князя похожим на Гунтера с клыками над нижней губой. Она решительно отвергла этого претендента на ее руку.
   А тут Вильгельм стал герцогом Австрии. Немецкие соседи подсказали ему, что, если его величество не передумало жениться на Ядвиге, ставшей королевой Польши, то самое время поторопиться, иначе потеряет ее.

                ГЛАВА II
                В КРАКОВЕ ПЕРЕПОЛОХ
   Пока Ягайло слал послов, под стенами Кракова собственной персоной появился Вильгельм. Польские вельможи, узнав об этом, впали в тревожное раздумье. Что делать с этим безумцем? Какая польза им от далекой Австрии? Подписанный много лет назад контракт о помолвке не может быть обязательным для польской королевы. Что такое какой-то контракт по сравнению с великой перспективой воссоединения двух народов под одной короной и под единым латинским крестом?
   Герцога впустили в город, но сразу предупредили, что в королевский замок ему дорога закрыта. Его светлость поселили во францисканском монастыре и стали призывать к благоразумию и вернуться в свои владения.
                ***
   Ядвига только пробудилась ото сна, как ее фрейлина Бася Ольшевская шепнула ей на ушко:
   - Ваше величество, герцог австрийский, ваш нареченный, в Кракове!
   Королева уже поднималась с подушек, но, услышав новость, снова на них опустилась. Она закрыла глаза и еле дышала. Пани Бася испугалась:
   - Ой, что с вами, ваше величество?
   - Успокойтесь, - прошептала Ядвига, не открывая глаз.
   - Вы слышали, что я вам только что сказала?
   - Слышала, - прошептала королева и более громко спросила: - Что вы так всполошились? Подавайте одеваться.
   Пока Ядвигу одевали, а пани Бася терзалась догадками о дальнейших действиях повелительницы, королева пыталась представить себе своего нареченного. Какой он сейчас? Насмотревшись на разъевшихся поляков, она допускала, что и Вильгельм стал им подобным, хотя во сне видела его таким же стройным, каким помнит: серые добрые глаза, вьющиеся каштановые волосы, стеснительная улыбка, приоткрывающая сверкающие белизной зубы.
   Одевшись, направилась в домовую церковь на утреннюю молитву. Она была удивлена, увидев рядом с ксендзом Петра Вышу, епископа Краковского. Робко подошла под благословение. Совершив обряд, епископ сказал ласково:
   - Помолитесь, дочь моя.
   Она читала молитвы, но мысли были далеки от Бога. Обращаясь к нему, она, чувствуя себя грешницей: думала о Вильгельме. Святой отец видел блуждающий взор и замирающие губы.
   - Вы чем-то озабочены, дочь моя? - спросил он королеву, когда та, поцеловав распятье, отошла от него.
   Ядвига не решилась на откровенность, поэтому схитрила:
   - Да, ваша светлость, увидев вас сегодня здесь, я подумала, что что-то случилось.
   - Больше ничего вас не тревожит?
   - Разве только пасмурная погода, ваша светлость.
   Епископ понял, что эта девчонка играет с ним в кошки-мышки, а он-то, встревоженный появлением герцога в Кракове, хотел пораньше встретиться с ней и вызвать на откровенный разговор, чтобы определить свои дальнейшие действия. Увы, не получилось.
   Вернувшись в свои покои, королева велела прислать к ней маршалка пана Заскоку. Явившись, тот молча поклонился и, потупив взор, замер. Ядвигу раздражает его привычка прятать глаза, поэтому строго спросила:
   - Почему я не от вас узнаю, что в Краков приехал герцог австрийский?
   Услышав в ответ невнятное бормотание, приказала:
   - Поезжайте к нему лично и пригласите ко мне на приватный обед.
   Лицо маршалки из розового стало пунцовым. Он продолжал стоять.
   - Так идите же!
   Запинаясь, пан Заскока пролепетал:
   - Позвольте, ваше величество…
   - Что еще не ясно?!
   - Я только хотел сказать вашему величеству, что пан подканцлер запретил впускать герцога в королевский замок.
   Лицо королевы покрылось красными пятнами гнева. Глотнув воздуху, она громко прошептала:
   - Если не выполните, велю снести вам голову!
   Маршалка вздрогнул и простонал:
   - Если я впущу его, то это же, только быстрее, сделает со мной пан подканцлер.
   Увидев как презрительно сжались губки королевы, он понял, что она не прониклась его тревогой. Тогда бросился на колени, проверещав как раненный заяц:
   - Не губите, ваше величество!
   Ядвига пнула его ногой, и носок туфли попал пану в нос. На ковер закапала кровь. Он, зажав нос пальцами, выбежал за дверь, радуясь, что легко отделался.
   Королева еще не остыла, когда в покои вошел подканцлер Лоевский. Степенно подойдя к королеве, он слегка склонил голову. Можно было только предполагать, что ему мешало сделать поклон более глубоким: греховная гордыня или толстая шея, слегка выпирающая из массивного стана. Сложив на животе руки, он выжидающе замер.
   - Что вы стали столбом, как жена Лота? - визгливо выкрикнула королева. - Немедленно отмените свой глупый приказ!
   - Я не понимаю вас, - спокойно проговорил подканцлер, покрываясь при этом багровой краской.
   - Все-то вы прекрасно понимаете! Почему приказали не пускать во дворец герцога Вильгельма?
   - Это сделано в интересах вашего государства, ясновельможная королева.
   - Ясновельможная королева, ясновельможная королева - повторила Ядвига, - а разговариваете со мной как с ребенком! Не забывайте - я действительно королева!
   - Не забываю, ваше величество, - досадливо поморщившись, проговорил подканцлер, - но есть обстоятельства, которые выше королевских прихотей.
   Ядвига откинулась на спинку кресла и, прищурив рысьи глаза, проговорила, чеканя каждое слово:
   - Вот как - прихоти! Но я сделаю так, что вы и с ними будете считаться!
   Она оттолкнулась от спинки кресла и стремглав бросилась к двери. Королева бежала по коридорам замка, за ней фрейлины. Встречные в испуге прижимались к стенам и стояли с разинутыми ртами до тех пор, пока мимо них не протрусил пан подканцлер и не прокрался пан маршалка.
   Ядвига без помех пробежала к Главным воротам и, остановившись возле стражников, закричала:
   - Отворите немедленно ворота!
   Те подтянулись, но не сдвинулся с места. Плюмажи на касках вибрировали в унисон с мелкой дрожью их тел. Королева бегала между ними и била кулачками по панцирям.
   - Откройте, я вам приказываю! - кричала она в истерике.
   Не дождавшись действий с их стороны, она выхватила у одного из стражников секиру и бросилась к воротам. Искры посыпались от соприкосновения лезвия с оковами ворот. Иногда секира, попав по дереву, застревала, и тогда Ядвига, извиваясь телом, вытаскивала ее. Обезоруженный жолнер топтался возле нее и робко просил вернуть оружие. Придворные стояли поодаль, боясь подойти к госпоже. Подканцлер несколько мгновений понаблюдал борьбу девчонки с неподатливыми воротами и подал команду:
   - Носилки королеве!
   И уже, обращаясь к стражнику, крикнул:
   - Забери оружие, раззява!
   Жолнер ловким движением перехватил секиру, но королева, оставшись с пустыми руками, не успокоилась. Она бросилась на ворота и застучала по ним кулачками, крича:
   - Отворите, отворите, я вам говорю!
   Обессилев, опустилась прямо на брусчатку и замерла в позе отчаяния. Глаза загнанного зверёныша ненавидяще смотрели на скопившуюся толпу. К ней подошел подканцлер и, кланяясь ниже обычного, сказал:
   - Вас ждут носилки, ясновельможная королева.
   Ему пришлось повторить эту фразу трижды, прежде чем она поняла что от нее хотят. Она выкрикнула:
   - Мне не нужны носилки! Откройте эти проклятые ворота! Я пешком пойду к Вильгельму!
   - Ваше величество, будьте благоразумны, - призвал королеву пан Лоевский, - ворота не смогут открыть, пока вы под ними сидите.
   Она осмотрелась и, опираясь о створку ворот, встала. Подканцлер продолжал:
   - И зачем вам, ваше величество, идти пешком, когда можно поехать к герцогу в палантине? Что подумает этот господин, если увидит вас идущую по улицам города, как простолюдинку?
   - Он не подумает, а узнает, как вы издеваетесь над своей королевой! Об этом узнает не только он, но и сестра моя, королева Венгрии!
   - И все же я прошу, ваше величество, сесть в палантин. Пока вы садитесь, ворота откроют. Пани Бася!
   Фрейлина подала королеве руку и повела ее к носилкам. Ядвига заняла свое место, Бася села напротив. Восемь челядинцев подняли их и понесли в открытые ворота. По камням моста защелкали копыта лошадей свиты, и небольшая процессия втянулась в узкие улочки города.
   Ее несли, а она не знала куда. Выглянула из-за занавески и встретилась глазами с паном маршалком. Он улыбнулся какой-то кривой улыбкой. Нос его заметно распух. Она отклонилась, не желая видеть его жалкое лицо. Куда ее несут? Тут носилки опустили на землю.
   Выглянула. Ворота! Опять ворота! Так и с ума можно сойти! Но это определенно какой-то монастырь. Сердце тревожно забилось. Она слышала, что строптивых королей не только убивают, но и ссылают в монастыри, где они кончают свои дни за изнуряющими молитвами. Ее натуре была отвратительна такая перспектива. Попыталась что-то крикнуть, но горло перехватило, и она чуть не задохнулась.
   Ворота открылись. Носилки пронесли и поставили у крыльца приземистого дома. Дверь отворилась, и из нее вышел монах в коричневой сутане, на веревочном поясе висели янтарные четки. Рыцари низко ему поклонились. Это был приор, настоятель монастыря.
   «Если заключение, то почему в мужском монастыре? - удивилась королева. - Хотя от Лоевского, хитрого и жесткого политика, можно и не такое ожидать. Какую сейчас он гадость задумал?» Дверь дома опять открылась, и на крыльце показался щегольски одетый высокий юноша. Бархатный малиновый камзол нежно обнимал его стройную фигуру, из-под него выбивалось тонкое белье в кружевах. Бархатные же штаны с лентами, белые чулки и красные башмаки заканчивали его туалет.
   Юноша легко спустился со ступеней и, не обращая внимания на толпу придворных, приблизился к носилкам. Только тут она узнала его! Вильгельм! Четыре года разлуки преобразили его. Ей бы выпорхнуть из носилок, но она не смогла даже встать. Хватило сил только на то, чтобы отодвинуть занавеску. На герцога смотрели глаза рыси - прекрасные, восторженные.
   - Милая моя Кримгильда, твой Сигфрид нашел тебя!
   - Как хорошо, что ты не надел шапку-невидимку, иначе я не увидела бы тебя.
   Пани Ольшевская почувствовала себя лишней, поэтому сказала:
   - Разрешите, госпожа, я выйду.
   - Разумеется, - согласилась королева, - Мой Сигфрид, займите место рядом со мной.
   Вильгельм вошел в носилки и руки их сплелись. Ядвига прошептала:
   - Если бы ты знал, что я натворила, то назвал бы меня Брунгильдой.
   - О, милая, как я страдал, не видя тебя!
   - Нас теперь никто не разлучит, - заверила королева. - Поцелуй меня.
   Пока влюбленные обменивались нежностями, за пределами носилок шла тихая, но нервная беседа.
   - Признаться, - говорил приор, - я не ожидал увидеть здесь королеву.
   - Ее невозможно было удержать, - пояснил подканцлер. - Кто-то донес ей, что герцог в Кракове, и она обезумела.
   - Не следует удивляться - наушников пруд пруди, но что будете делать? Вильгельм приехал с намерением жениться на королеве.
   - Не бывать этому! - гневно прошептал пан Лоевский.
   - У него на руках контракт о помолвке.
   - Выкупим!
   - Не думаю, что он захочет с ним расстаться.
   - Правдами или неправдами, но заставим! Сначала успокоим обещаниями, ибо verba voland (слова улетают), а там что-нибудь придумаем.
   - Какие обещания, если не секрет?
   - Вплоть до того, что пообещаем выполнить контракт,…если будут настаивать.
   - Будут. Герцог только об этом и говорит.
   - Он один, а нас много. Говорят же: «и Геркулесу не одолеть многих».
   Подканцлер бросил взгляд на носилки, в которых по-прежнему ворковали голубки, и посчитал, что они там засиделись.
   - Куда бы вы, святой отец, могли пригласить нас для более полезной беседы.
   - Извините, что сразу это не сделал, - засуетился приор. - Позвольте пригласить вас в свой дом. У меня есть чем вас угостить.
   - Приглашайте, - согласился подканцлер.
                ***
   Приор Гутлебен принял гостей в зале, украшенном охотничьими трофеями - свидетелями его бурной молодости. Пока слуги сервировали стол, королева и герцог стояли у окна и о чем-то тихо разговаривали. К ним подошел подканцлер.
   - Не помешаю? - спросил он учтиво.
   Личико королевы светилось счастьем. Ему стало еще тревожнее.
   - Это пан Лоевский, подканцлер, - представила его герцогу королева
   Вильгельм шаркнул ножкой и приподнял над головой шляпу. Вельможа чуть наклонил голову.
   - Я говорю герцогу, - с детской непосредственностью поведала Ядвига, - что не согласилась бы долго пребывать в этой кошмарной комнате. Эти головы страшны даже в таком виде.
   - Бойтесь живых, ваше величество, мертвые не кусаются, - многозначительно заметил пан Лоевский.
   - Надеюсь, подканцлер, - сказал герцог, показывая рукой на голову медведя с оскаленной пастью, - вы убедились, что я, хоть и живой, но также безобиден как этот экспонатус?
   Лоевский же, кивнув в сторону головы вепря, ответил:
   - Вы больше смахиваете на него.
   Вильгельм густо покраснел, а королева, догадавшись, что милого как-то обидели, заморгала густыми ресницами, от чего глаза ее, как уголья на ветру, то вспыхивали, то гасли.
   - Извольте объясниться, милостивый государь, - потребовал герцог.
   - Охотно, ваша светлость, - улыбаясь, ответил Лоевский, - Не вижу ничего оскорбительного в том, что я сравнил вас с этим смелым и настойчивым зверем. Хотя допускаю, что и в нем, при желании, можно найти обидные свойства, но я не о них. Согласитесь, что и медведь не во всем безупречен.
   - Я не хуже вас, подканцлер, знаю повадки вепря. Он, пробираясь сквозь заросли, не заботится о том, что ждет его впереди…
   - И это все потому, что в наших лесах ему нет равного по силе, но появился человек с оружием огненного боя, и он все чаще становится жертвой своей самоуверенности. Но это к вам, ваша светлость, опять-таки не относится.
   - Господа, вы более неинтересной темы не могли найти? - возмутилась королева.
   Пан Лоевский, с деланным смущением, поклонился, а герцог сказал:
   - Прости, милая, я не мог не отреагировать на выпад нашего друга.
   - И вместе с тем…
   - Просите, ваше величество, - перебил ее подканцлер, - я подошел к вам с единственной целью узнать о ваших дальнейших намерениях, дабы избежать в будущем тех недоразумений, что имели место.
   Молодые замешкались, а подканцлер уточнил свой вопрос:
   - Ваше величество хотело увидеться с герцогом, я пошел вам навстречу. Что дальше?
   - Дальше мы будем венчаться, - ответила королева, с обожанием посмотрев на герцога.
   - И прямо здесь, в монастыре, - уточнил герцог.
   Пан Лоевский горестно вздохнул.
   - Это будет большой ошибкой
   - Мы не хотим, чтобы вы и дальше нами помыкали, - промолвил герцог и, повернувшись к Ядвиге, спросил: - Я прав, дорогая?
   - Я думала об этом же.
   - Ваше величество, - миролюбиво заметил подканцлер, - не делайте трагедии из мимолетных неудобств. И как на моем месте поступили бы вы, ваша светлость, если бы со дня на день ждали у стен Кракова князя Литвы? Он также претендует на руку несравненной королевы.
   - Прежде чем предлагать руку королевы дикарю из Литвы, я бы вспомнил, что на берегах Дуная ждет зова своей прекрасной Брунгильды первый человек Австрии, Габсбург Вильгельм.
   - Сколько воды утекло, - с напускным сожалением промолвил подканцлер.
   - У меня контракт, освященный церковью! - горячо возразил герцог.
   - Коль здесь вспомнили о святом месте, - сказал приор, подходя к ним, - то напомню, что Божьи каноны святы, но Божьи пути неисповедимы. Иногда мы только фиксируем его волю, считая своей.
   - Вам ли говорить подобное, святой отец! - возмутился Вильгельм.
   - Что вас смутило, сын мой? Божья воля диктует условия, а нам грешным только и остается, что следовать им.
   - В этом случае не Провидение, а вполне земной пан подканцлер диктует нам свою волю.
   - Вы, похоже, богохульствуете, сын мой.
   Герцог не успел ответить, ибо этот богословский спор прервала королева, которая с нервным нетерпением до сих пор слушала его:
   - Как странно, - воскликнула она, - в своих мудрых речах вы ни разу не вспомнили о таком пустяке как воля королевы! Вы пытаетесь окрутить ее то с одним, то с другим, не спросив ее мнения!
   Подканцлер, без тени смущения, пояснил:
   - Желание королевы для нас свято, но здесь не та обстановка, чтобы выяснять его. Сейчас мы ведем приятную светскую беседу перед трапезой.
   Приор, уловив момент, широким жестом пригласил гостей к столу. Герцог подставил королеве стул и сам сел рядом. За ними последовали подканцлер и хозяин. Ядвига только сейчас вспомнила, что с утра ничего не ела. Она без жеманства принялась за еду. Утолив голод, сказала, обращаясь к приору:
   - У вас, святой отец, хороший повар.
   Тот, покраснев от удовольствия, ответил:
   - Рад, что доставил вам удовольствие, дочь моя. Я передам вашу оценку Янеку, моему повару. Поверьте, он будет на седьмом небе.
   Чуть позже приор сообщил:
   - Если мои высокочтимые гости не возражают, я могу рассказать притчу, которую вспомнил в связи с именем Янек.
   Ядвига - любительница всяких сказок, тут же воскликнула:
   - С удовольствием послушаем, святой отец!
  Подканцлер слегка наклонил голову. Приор, уловив этот жест, продолжил:
   - Мне еще молодому рассказали эту притчу, но она так запала в мое сердце, что до сих пор не могу забыть.
   Надо ли говорить, что после такого вступления внимание гостей настолько обострилось, что они перестали обмениваться неприязненными взглядами и обратились в слух - у них появился общий интерес.
   - Так вот, - начал приор свое повествование, - жил в Кракове бедный ремесленник по имени Янек. Отец его, Тадеуш, умер внезапно, оставив сыну массу долгов. Не было дня, чтобы его не тревожили кредиторы. Извелся наш ремесленник и уже был готов наложить на себя руки, но ему приснился сон. Видит Янек отца. Тот строго спрашивает: «Почему ты до сих пор не сходил в Прагу?» Сын попытался уточнить: что ему делать в Праге, но не успел - отец исчез из его поля зрения.
   На следующую ночь Янек снова видит отца и сразу задает тот вопрос. Тадеуш отвечает: «Взойдешь на Карлов мост и тебе станет ясно, где искать клад». Больше ничего не сказал. Что остается делать Янеку?
   Кладет в котомку краюху хлеба, две луковицы и, помолившись в ближайшем костеле, направился в Прагу. Там он без труда нашел Карлов мост и остановился изумленный. Где тут может быть зарыт клад, если мост каменный и вокруг камни. На концах его стояли башни, в которых сидели стражники, взимающие плату за проезд и проход по мосту. У Янека не было денег, чтобы оплатить переход на другую сторону, но и там, как он догадывался, был тот же камень. Искать здесь клад - высшая глупость, но и уйти он почему-то не мог. Вот и стоит, переминаясь с ноги на ногу. Молит Бога, чтобы тот вразумил его.
   Стражник заинтересовался топчущимся бродягой. Подошел к нему и спросил участливо: «Ты хочешь перейти на ту сторону, а у тебя нет денег?» «Нет, добрый служитель, мне туда не надо. Там одни камни». «А что ты там хотел увидеть?»
   Янек рассказал о своих надеждах, чем рассмешил стражника. «Если бы я был таким же простаком, как ты, - смеясь, сказал он, - то мне давно уже предстояло бы топать в Краков». «А что пану нужно было бы в нашем городе?» Смеется чех: «Мне тоже приснился сон, только я не дурак, поэтому и башмаки целы». «А что тебе приснилось?» - поинтересовался Янек. «Да так. Ерунда. Будто пришел я в Краков и в доме Янека, сына Тадеуша, нахожу под очагом клад». «Что же не пошел?» «Потому что не дурак! Ты знаешь, сколько в Кракове людей с этим именем?» «Не знаю, но и я - Янек, сын Тадеуша». «Вот-вот, - еще веселей рассмеялся стражник, - сегодня вижу первого поляка, да и тот Янек, сын Тадеуша!» Бедный ремесленник понял тщетность своих попыток найти клад и, поругивая отца, направился в обратный путь.
   - Так и не нашел он клад? - разочаровано спросила Ядвига.
   - Не забегай вперед, дочь моя. Слушай дальше. Вернулся Янек домой, а у него заимодавцы уже все вещи вытащили. Только треснутый котел, что висел над очагом, не тронули. Впал в отчаяние наш ремесленник, схватил котел и грохнул его о камни очага. Да так, что камни разлетелись во все стороны, обнажив лежащий под ними глиняный сосуд. Схватил и его Янек, чтобы разбить, да остановился - уж очень тяжел был кувшин. Отбил залитое смолой горло и увидел, что сосуд полон золота!
   Опять забежала вперед Ядвига:
   - Святой отец, сказка мне понравилась, но какой смысл в нее заложен?
   На это раз приор похвалил королеву:
   - Твой вопрос, дочь моя, говорит о пытливости ума. Смысл же этой притчи весьма неожидан, хотя и прост. Я уверен, что и другие наши слушатели не совсем вникли в то, что заложено в этой мудрости, но не буду испытывать и дальше ваше терпения. В притче, дочь моя, заложены две мудрости. Первая - обрети сокровище свое там, где живешь. Вторая - пути небесные сияют одинаково для всех, только увидеть их, дано не каждому.
   - Это как-то ко мне относится? - спросила королева.
   Приору не дал ответить Вильгельм. Он со злостью воскликнул:
   - Не о тебе речь, Ядвига! Это намек на то, что я не там ищу свое счастье!
   Францисканец осенил себя крестом и только после этого сказал:
   - Сын мой, вы подтверждаете мысль, что сущее, постигаемое одним, может быть непонятно другим. Рассказывая эту притчу, я абстрагировался от присутствующих здесь и вспомнил о ней только в связи с именем моего повара. Только и всего, сын мой.
   Слушая этот философский спор, пан Лоевский пришел к решению, неожиданному даже для него самого. Он сказал:
   - Чтобы погасить смутные сомнения, обуревающие герцога, я предлагаю ему поселиться в королевском замке. Не этого ли вы добивались, ваша светлость?
   - Хотел, но сейчас не хочу! - твердо заверил Вильгельм. - Мы вернемся в замок только мужем и женой!
   Пан Лоевский переглянулся с приором и сокрушенно покачал головой.
   - Подумайте, - сказал он, - собирается венчаться королева, а не обычная простолюдинка. Да и та в один день не решает свою судьбу. Народ Польши не поймет нас, если не будет заранее оповещен о бракосочетании королевы. Нельзя лишать его радости соучастия в столь значительном государственном событии, а меня и других слуг ваших, ваше величество, приятных забот.
   Влюбленные переглянулись, при этом королева прикрыла глаза.
   - Хорошо, - согласился герцог, - мы согласны, но сколько ждать? День, месяц, год?
   Подканцлер заметно оживился.
   - День - мало, год - много, остановимся на месяце. Надеюсь, герцог, за это время на вашей родине не случится переворот?
   - Это мои заботы, подканцлер.
   - Вот и хорошо. Как вы думаете, святой отец, месяц - не малый срок?
   - Столь важный вопрос, как бракосочетание королевских особ, в компетенции его преосвященства епископа Краковского.
   - Вот видите как все сложно, - заметил подканцлер.
   - Видим, видим, - нетерпеливо воскликнула Ядвига, - я уже устала от бесконечных разговоров. Едемте в замок!
   Когда, поблагодарив приора за гостеприимство, все вышли на крыльцо, подканцлер спросил у герцога, сколько у него свиты.
   - Десять человек, - ответил тот, - Восемь стражи, один слуга и мой друг, барон Визе.
   - Сделаем так: слуга и барон поедут с вами, а остальные пусть останутся там, где были. Об их довольствии всем необходимым побеспокоится пан маршалка.
   - Я бы не хотел расставаться со своими людьми, - возразил герцог.
   - В замке, ваша светлость, достаточно охраны. Там вам ничего не будет угрожать.
   - Но, видимо, и слуг там в достатке.
   - Я не хотел бы лишать вас людей, к которым, как я предполагаю, вы привыкли.
   - Соглашайся, Вильгельм, - вмешалась королева, - я действительно очень устала.
   Когда высокие гости покинули монастырь, приор Гутлебен тут же за обеденным столом написал подробный отчет о состоявшейся встрече и отправил его с нарочным магистру Тевтонского ордена.

                ГЛАВА III
                ДЕНЬГИ ДЛЯ ПОДКУПА
   Когда в русле широкой реки появляется остров, водный поток не останавливается, а наоборот - ускоряется, ибо тому же количеству воды, необходимо пройти более узкое пространство. Так и появление в королевском замке герцога Габсбурга не изменило уклад его обитателей, но заметно оживило. Перешептывание с уха на ухо, взгляд из-за угла, вытянутая шея в сторону едва слышных голосов были обычным явлением в замке. Сейчас же эти привычные особенности придворной жизни так активизировались, что непосвященному человеку показалось бы, что во всех темных углах замка поселились шипящие змеи.
   Все и придворные, и поварята ждали развития событий. Как принимать герцога: как родоначальника династии или как нежеланного гостя? Прошло несколько дней и обстановка прояснилась: его встречали ледяным взглядом и на заданный вопрос следовал ответ больше похожий на собачье урчание, а за спиной слышались смешки. Несмотря на это, Вильгельм продолжал надеяться.
   Подпитывало его чаяния доброе отношение королевы. Он по-прежнему был у нее желанным гостем. Это создавало иллюзию благоденствия, поэтому на тревожное сомнение Ядвиги ответил:
   - Чего ты боишься, милая? Что слуги? Главное - наша любовь. Всякие лоевские не могут с этим не считаться. Кстати, буквально сегодня, Заскока, здороваясь со мной, мило улыбался, а подканцлер вчера остановил меня у своих апартаментов и поинтересовался моим здоровьем.
   - А что ты там делал?
   - Проходил мимо.
   Герцог не стал уточнять, что часто дефилирует в этой части замка, в надежде на то, что подканцлер, встретив его, пригласит к себе и обсудит с ним проблемы венчания. Вообще его не замечали, но на этот раз чинуша снизошел и поинтересовался его здоровьем. Хотя этим и ограничилось их общение. Но и это было принято за хороший знак. Желающий обмануться - да обманется.
   - Так вот, как мне кажется, - продолжал герцог, - приветливость этих важных персон говорит о том, что наши дела еще не так уж и плохи.
   Королева с грустью посмотрела на него.
   - Вильгельм, - сказала она, - нельзя быть таким наивным. Разве ты не знаешь, что лев, собираясь броситься на свою жертву, приветливо машет хвостом? - и после небольшой паузы добавила: - Я чувствую, что нас разлучат.
   Герцог задумался и уже без наигранной бодрости сказал:
   - Видимо мы допустили ошибку, согласившись на месячный срок. Мы позволили им прийти в себя и дали время на обдумывание какой-нибудь гадости.
   - Может мне снова начать буянить? - спросила Ядвига и глаза ее блеснули.
   - Не знаю, что и делать, - грустно сознался жених.
   - Так с тобой барон Визе. Посоветуйся с ним.
   - Мы только об этом и говорим. Он - мой гофмаршал, поэтому хотел наладить деловые отношения со своим коллегой - Заскокой, но тот избегает его. Барон пытался пообщаться с дворцовой челядью, но все его попытки оказались тщетными. Как только он заговаривает обо мне, они замолкают.
   - Вот, а ты говоришь, что наши дела не так плохи.
   - Так не хотелось ламентировать (сетовать), - с тоской в голосе, сознался герцог.
   Ядвига почувствовала, как сжалось ее сердце от сознания того, что ее любимый оказался беспомощнее ее самой. В ней проснулся инстинкт женщины, а с ним и стремление взвалить на свои плечи все заботы, связанные с возникшими проблемами. Она строго сказала:
   - Нам, Вильгельм, не до мелочей, вроде тех, как мы выглядим друг перед другом. Мне думается, в своих планах Лоевский и рассчитывает на нашу неискушенность в придворных уловках. Мы, не имея представления о намерениях подканцлера, оказались в пустоте. Кругом люди, а мы как бы отдельно от них.
   - Я же об этом и говорю, - с раздражением заметил Вильгельм.
   - Вот и хорошо, милый, - согласилась королева. - Теперь следует найти пути к сердцам этих людей.
   - А что их искать? Путь к сердцу человека лежит через его кошелек.
   - Мудрые слова, Вильгельм. Люди становятся говорливей, когда их ладошку щекочут белыми, а еще лучше, желтенькими кружочками. Так за дело, милый!
   Лицо герцога внезапно покраснело и он, обратив взор на ковер, лежащий у ног королевы, начал рассматривать его узоры.
   - Что с тобой, Вильгельм? - встревожилась Ядвига. - Или я что-то не то сказала?
   - Все так, милая, но дело в том, что я, отправляясь сюда, так спешил, что взял с собой очень мало денег.
   Ядвига облегченно вздохнула.
   - Не беда, - сказала она, - я распоряжусь и подскарбий выдаст нужную мне сумму.
   - И об этом сразу узнает Лоевский.
   - Ты прав, Вильгельм. Еще не хватало, чтобы он спросил для чего мне эти деньги.
   - Вот именно.
   В покоях королевы наступила тишина, но ненадолго. Ядвига резкими движениями начала сдергивать с пальцев кольца, приговаривая:
   - Тогда продадим вот это, тогда продадим вот это.
   - Погоди, - попытался остановить ее герцог, - твои кольца в замке все знают и Лоевского первого оповестят о распродаже.
   Ядвига растерянно посмотрела вокруг и просияла, когда увидела, что в комнату входит Бася Ольшевская.
   - Я не помешаю, ваше величество? - спросила она, остановившись у дверей.
   - Наоборот, пани Бася, вы можете нам помочь.
   - Я к вашим услугам, ваше величество.
   - Но прежде обещайте мне, что услышанное сейчас не станет достоянием посторонних ушей.
   - Обещаю, ваше величество.
   Снизив голос до шепота, королева сказала:
   - Мне, пани Бася, понадобились деньги. Много денег. По некоторым причинам я не могу взять их у подскарбия, поэтому приходится искать их на стороне. Вы не могли бы подсказать источник? Примерно через полмесяца я их верну с лихвой.
   - Сколько нужно денег, ваше величество?
   Королева посмотрела на герцога.
   - Я считаю, - сказал тот, наморщив в раздумье лоб, - что пятидесяти флоринов хватит.
   - Это золото? - спросила фрейлина. Получив утвердительный ответ, попросила:
   - А не могли бы вы перевести эту сумму в серебро, в гроши?
   - Серебро - неудобный металл - занимает много места, - тоном владельца несметных богатств заметил герцог и тут же согласился на серебро: - Но если так, то это будет полторы-две тысячи грошей.
   - Ой, - воскликнула фрейлина.
   - Что «ой»?
   - Я такой суммы даже не видела! Признаться, мне нечего будет и заложить.
   - Это и не потребуется, - сказала королева, протягивая фрейлине свои кольца.
   Их было четыре. Два с брильянтами, одно со звездчатым яхонтом и еще одно с васильково синим сапфиром. Герцог, тем временем, снял с шеи золотую цепь, на которой крепился массивный, покрытый голубой эмалью, нательный крест. Бася все это сложила в сумочку, где хранились нитки для вышивания.
   - Я пойду в город, - сказала Бася, - и там все это заложу. Когда я смогу этим заняться, ваше величество?
   - Немедленно! - воскликнул герцог.
   - Да, да, идите, не мешкая, - согласилась королева, - и без денег не возвращайтесь. Я жду вас завтра утром. А сейчас пришлите сюда кого-нибудь, я сделаю распоряжения.
                ***
   Ольшевская уже в своей комнате выложила на туалетный столик драгоценности и стала ими любоваться. Попробовала надеть на свои пальцы, но они не налезали. Досадливо сморщившись, прошептала:
   - И пальчики у нас тонкие, и заморские рыцари нас любят, а вот денежек у нас нет. Стоит ли после этого быть королевой?
   Только начала переодеваться для прогулки по городу, как в дверь постучали. Растерявшись, промолчала. Дверь приоткрылась и в щель просунулась голова пана маршалки.
   - Вы здесь, пани Бася? - спросила голова.
   Как она забыла закрыться на задвижку? Если промолчит, то может войти без разрешения.
   - Я переодеваюсь, пан маршалка, подождите за дверью!
   Но Заскока уже входил:
   - Я не смотрю в вашу сторону, моя птичка, - заявил он, направляясь к столу, на котором сияла груда драгоценностей.
   - О, - воскликнул он, - какое очарование! Откуда это у вас, ясновельможная пани?
   - Мне их дала королева.
   - Для чего?
   - Она попросила их почистить.
   - И цепь с крестом?
   - И цепь с крестом.
   - Ваши родители, моя ласточка, были хорошими католиками. Они не учили вас врать. Идите сюда и посмотрите на эти прелести. Что вы будете здесь чистить?
   - Так я же их уже почистила! - соврала пани Бася.
   - Ах, какая вы быстрая, - рассмеялся маршалка. - Ведь я видел, как вы вышли от королевы и как зашли сюда. О чем вы шептались с королевой? Молчите? Вас отправить в подвал к пану Михалу?
   - А что я такого сделала, что сразу и к палачу? - вызывающе спросила фрейлина.
   - Пока ничего, но если будете отмалчиваться, палач придется очень к месту. Так говорим или идем к пану Михалу?
   - Королева взяла с меня слово - молчать.
   - Я понимаю вас и даже сочувствую. Хорошо, пани Бася, я помогу вам. Вы можете мне ничего не говорить, и перед королевой ваша совесть будет чиста. Вы можете молчать и под пыткой. Это позволит вам гордиться собой. Только прежде чем решиться на такое подумайте - стоят ли те слова мучений, которые вам придется перенести? Самое страшное из всего этого не муки, ожидающие вас, а то, что королева не узнает о них. Вы, если останетесь живой, будете гнить в застенках, а мы объявим ваш розыск, распространив слух, что вы подло похитили драгоценности королевы и бежали с ними. Ну, так как? Пойдемте в подвал или будем говорить?
   - Я все скажу.
   - Тогда говорите, как на духу, зачем королева дала вам эти драгоценности?
                ***
   Пан маршалка разыскал подканцлера в замковом костеле, где тот о чем-то беседовал с епископом. Заскока, не без трепета, подошел к ним и, низко поклонившись, сказал:
   - Ваша светлость и пан подканцлер, позвольте помешать вашему разговору ради очень важного сообщения.
   - Вы бы отдышались сначала, - недовольно пробурчал Лоевский.
   - Говорите, сын мой, - разрешил епископ.
   Маршалка подошел к ним поближе, облизнул губы, и, пришептывая, начал свое «важное сообщение».
   - Я намеривался зайти к королеве, но тут увидел пани Ольшевскую, которая поспешно вышла из ее покоев. Заподозрив неладное, увязался за нею. Она скрылась в своей комнате и долго оттуда не выходила. Я заглянул туда и увидел на столе какие-то блестящие вещи. Это были драгоценности королевы и нательный крест герцога.
   - Вы узнали, как эти вещи попали к ней? - нетерпеливо спросил подканцлер.
   - Она долго упиралась, но я заставил ее говорить. Она сказала, что королева велела заложить эти драгоценности за пятьдесят флоринов.
   - Зачем ей такие деньги?
   - Этого пани Ольшевская не знает, но рядом с королевой был герцог.
   - Весьма интересно, - заметил Лоевский. - Знать бы, что они задумали?
   - Начнем с того, - сказал епископ, - что королева посчитала необходимым обойти законные пути получения денег. Отсюда вывод: задуманное ею не вполне согласуется с нормами христианской морали.
   - Скорее всего, эти деньги понадобятся для организации подкупа, - высказал предположение подканцлер, - и это, пожалуй, не самое неприятное, на что она могла бы решиться. Вспомним рубку ворот.
   - Не дай Бог! - перекрестился Заскока.
   - Чтобы этого избежать, дайте ей деньги, - предложил епископ. - Пусть подкупает.
   - Правильно, - поддержал подканцлер, - это отвлечет ее от более радикальных поступков.
   - Кстати, - продолжил свою мысль прелат, - будет полезным поинтересоваться, куда королева подевала свои драгоценности. Ей нужно будет изворачиваться и врать. Это не только унизит ее, но и подорвет желание общаться с герцогом.
   - Это хорошая мысль, - согласился Лоевский. - Вам, пан Заскока, и карты в руки. Будьте настойчивы и придирчивы в разговоре с королевой. Чем неприятнее ей будут ваши вопросы, тем больше шансов остудить ее любовные порывы. Завтра утром побывайте с фрейлиной  у подскарбия и, оставив драгоценности в залоге, получите пятьдесят флоринов. Где она сейчас?
   - Я велел ей оставаться в комнате и никуда не выходить, - ответил пан Заскока, - Для гарантии приказал стражнику наблюдать за дверью.
   - Это правильно. Отвезите ее в крытой карете в Краков и познакомьте ее, на всякий случай, с одним или двумя скупщиками драгоценностей. Вдруг королева захочет узнать подробности. А сейчас идите. Я вами доволен.
   - Постойте, - остановил Заскоку епископ. - Мне думается, есть резон, - сказал он, обращаясь к подканцлеру, - вернуть королеве крест герцога. Это, в какой-то степени, умалит его значение в их совместном деле.
   С уходом маршалки в костеле стало тихо, только где-то под сводами ворковали голуби. Тишину прервал подканцлер:
   - Как мне кажется, ваша милость, мы получили реальную возможность избавиться от герцога.
   - Если умно распорядимся ею. Я подскажу местному ксендзу быть наиболее внимательным при исповеди этой фрейлины. Как ее фамилия? Да еще. Вам будет  полезно знать, что магистр Тевтонского ордена поддерживает герцога и доволен, что вы приютили его в замке.
   - Я догадываюсь, откуда эти сведения. Приор Гутлебен уж очень хотел мне угодить, когда я был у него в гостях вместе с королевой. Магистр же опасается усиления Польши, поэтому и подсовывает нам в короли маломощного герцога и боится Ягайло. Боится унии настолько, что упускает из виду возможность обращения целого народа в католичество. Вот вам пример, ваша милость, когда национальная корысть превалирует над интересами веры.
   - Не страдайте, сын мой, таких примеров больше, чем хотелось бы. Нам нужно быть уверенными в праведности наших замыслов и не допускать религиозных диспутов.
   - Так вы благословляете нас, ваша милость?
   - Я вас давно благословил, сын мой. Бог с вами.
                ***
   На следующий день пани Бася, весьма поблекшая после перенесенных злоключений, вошла в покои королевы и сразу же была спрошена:
   - Достали?
   Уловив утвердительный кивок, королева жестом руки отправила слуг за дверь. Ольшевская протянула ей увесистый кожаный мешочек. Ядвига двумя руками подбросила его.
   - Сколько?
   - Пятьдесят флоринов, ваше величество.
   - Вам удалось найти золото?!
   - Ваши кольца очень понравились скупщику, и он расщедрился на золото. Даже крест не понадобился.
   - Вы хотите сказать…
   - Да, ваше величество, цепь пана герцога не понадобилась.
   Фрейлина положила на колени королевы, руки ее были заняты мешочком с золотом, цепь с крестом и застыла в поклоне, пряча от взгляда королевы пылающее лицо
   - Спасибо, пани Бася, я не забуду вашей услуги.
   - Рада служить, ваше величество, - заверила пани Бася, и голос ее только слегка дрогнул. Она начала входить в роль предательницы.
                ***
   Получив от королевы деньги, герцог поспешил в свои апартаменты. Альфред Визе, увидев сияющее лицо герцога, воскликнул:
   - Предвижу хорошие новости, Вильгельм!
   Тот подбросил вверх мешочек с деньгами и Визе ловко подхватил его. Так же проворно голодная собака принимает в разинутую пасть кость, брошенную хозяином.
   - Когда начнем метать бисер перед свиньями? - спросил барон, развязывая шнурок, стягивающий горло мешочка.
   - Немедленно, мой друг. Отсчитай для начала пять монет. Двумя одари Заскоку. Пусть он подавится ими, но не раньше, чем я стану королем. Третий отдашь местному ксендзу.
   Уловив удивленный взгляд барона, пояснил:
   - Я не исключаю того, что нам придется обвенчаться с королевой вопреки козням Лоевского, и тогда нам пригодится этот попик. Попробуй поговорить с ним на эту тему. Остальные монеты разменяй на серебро и мечи его перед каждым кто покажется тебе достойным нашего внимания. Чем больше людей будут знать, что у меня есть деньги, тем лучше. Я уверен, что скоро мы будем знать не только то, что намеривается сделать подканцлер, но и то, что ему снилось прошедшей ночью.
   Барон Визе, позванивая золотыми, направился на выполнение задания. Не найдя маршалка, пошел в костел. Как ни старался мягче ступать по камням, устилавшими пол храма, сапоги его, отбивая шаги, казалось, выдают его греховные намерения.
   Пред алтарем показался священник в белом одеянии. Барон подошел под благословение, потом зажег свечу и помолился у распятия. Ксендз не уходил, предполагая, что такой вельможа не может посетить костел только для того, чтобы поставить свечу. У него определенно должны быть более серьезные намерения и не ошибся.
   - Святой отец, - обратился к нему Альфред, - я бы хотел внести лепту на содержание храма.
   - Что же вам мешает сделать это, сын мой?
   - Ничего, - заверил Визе и, вложив в протянутую ладонь монету, продолжал: - Это от имени герцога Вильгельма Габсбургского. Он надеется, что его венчание будет проходить в этом храме.
   Ксендз вспомнил предупреждение его преосвященства.
   - Нет, сын мой, коронация и венчание польских цезарей совершается в кафедральном соборе.
   - А что если королева захочет венчаться здесь?
   - Если желание королевы благословит епископ Краковский, то я с удовольствием проведу обряд.
   - А если без епископа?
   Священник пристально посмотрел на барона и, вздохнув, спросил:
   - Вам вернуть золотой?
   - Что вы, святой отец! Разве я что-то не то сказал?
   - А вы и не заметили?
   - Неужели вас удивило мое невинное любопытство?
   - Любопытство так дорого не ценится.
   - Святой отец, не связывайте дар герцога с моим простодушным вопросом. Дело в том, что богатство герцога равно его скромности. Он не любит пышных торжеств. У нас на родине соборная кирха меньше и проще вашего приходского костела. Зная это, я позволил себе предположить, что герцогу захочется провести венчание менее пышно, чем это принято обычно.
   - Допустим, что все так, как вы говорите, - согласился ксендз, - но мое прежнее заявление остается в силе.
   - А если отступление от него будет хорошо оплачено?
   - Вам вернуть золотой?
   - С вами, святой отец, просто невозможно что-либо обсуждать, - досадливо заметил барон. - Я ухожу, чтобы вернуться к вам еще раз после того, как вы положите этот золотой в церковную кружку и тогда вам уже нечего будет мне возвращать.
   - Вы плохо кончите, сын мой, если будете так настойчивы в своих неправых делах.
   Замечание священника не обидело Альфреда, он просто пропустил его мимо ушей, так как находился под впечатлением своего умелого общения с этим святошей, который все время пытался выдать себя за бескорыстного служителя культа. Будто барон не заметил, как алчно блеснули его глазки при виде золотой монеты и как судорожно сжались пальцы в кулак, когда она пощекотала его ладонь. Трудно представить себе как был бы разочарован этот ханжа, если бы барон соблаговолил вернуть себе монету. Можно быть уверенным, что два-три таких желтеньких кружочка сделают его более сговорчивым, а пять…
   Барон вышел из костела и сразу зажмурился от яркого солнца, склонившегося  к западу. Нужно взяться за поиски Заскоки.
   Он встретил его в одном из замковых переходов. Маршалка шел от Ольшевской, которая, обливаясь слезами, как же - предала госпожу, рассказала о том, как королева поверила ей и передала деньги герцогу. Несмотря на несколько ироничное отношение к переживаниям фрейлины, у маршалки как-то исподволь и у самого испортилось настроение. Поэтому встреча с бароном его вовсе не обрадовала. Увильнув от его объятий, строго сказал:
   - Извините, я очень занят.
   Альфред Визе, наоборот, был в хорошем настроении, поэтому пустился в разглагольствования:
   - О, пан маршалка, кому, как не мне, знать о вашей занятости. Ведь там, дома, я состою при тех же обязанностях и…
   - Знаю, знаю…
   - Поверьте, я не задержу вас надолго. Не успеет оплыть самая тонкая свеча, которую когда-либо ставил старый скряга, я освобожу вас от присутствия своей персоны с осознанием того, что не разочаровал вас.
   «Как стелет, как стелет, - думал пан Заскока под это словесное урчание, - и все ради того, чтобы я дал себя озолотить».
   - Уговорили, барон, - сказал он вслух, - пойдемте.
   Кабинет пана маршалка удивил Визе: небольшая комната, беленые стены, грубый стол и такая же скамья у стены. Уловив блуждающий по стенам взгляд барона, Заскока пояснил:
   - Эта комната предназначена для конфиденциальных встреч. Эти голые стены не позволят незаметно подсмотреть или приложить ухо.
   Не дав Визе открыть рот, спросил:
   - Так зачем я вам понадобился? Неужели подвальный виночерпий налил герцогу кислятины вместо вина? У нас это случается. Этот шельмец уже давно заслуживает утопления в его же кислом пойле. Его счастье, что королева до сих пор предпочитает вину молоко и сливки. Боюсь, что замужество ее величества станет началом конца этого гуся лапчатого.
   - Вы правы, пан маршалка, герцог большой ценитель хорошего вина, поэтому не потерпит на своем столе подобие уксуса. К счастью, тот парень, о котором вы изволили сейчас вспомнить, поставляет нам приличное вино.
   - Так это прекрасно! - чуть не вскричал маршалка, - а я, представьте себе, так волновался. Чем, думаю, я не угодил его светлости?
   - Наоборот! - в свою очередь воскликнул барон, - мой друг, герцог Вильгельм, очень признателен вам за внимание к нему и велел мне, от его имени, вознаградить вас двумя золотыми!
   С этими словами, Визе вложил в ладонь маршалки указанную награду. Заскока сотворил на лице маску восторга. Она была настолько выразительной, что будь барон лучшим физиономистом, то заметил бы фальшь, а так, приняв все за чистую монету, тем более свой восторг маршалка подкрепил словами. Он сказал:
   - Как щедр ваш господин, барон! Если бы королева так же высоко ценила мои услуги, то я очень скоро стал бы Крезом!
   - Заверяю вас, пан Заскока, как только герцог станет королем вашей прекрасной страны и мужем несравненной Ядвиги, так ваши карманы никогда не будут расставаться с золотом!
   - А много золота у вашего герцога?
   - О! Множество сундуков!
   - Тогда, как вы думаете, барон, дай мне герцог не два золотых, а три - он бы не разорился?
   - Конечно, нет!
   - Тогда сделайте любезность, барон, и положите к тем двум милым желтеньким братикам еще одного, скучающего, как я догадываюсь, в вашем кармане.
   Визе ничего не оставалось делать, как выполнить просьбу маршалки.
   - Теперь, барон, мы расстанемся, сохранив чувство признательности друг к другу. Вы - за то, что я уделил вам так много времени, а я - за ту награду, которой оценил мой труд ваш господин.
   Если бы Визе, выходя из кабинета, оглянулся, то увидел с каким презрением смотрел ему вслед «озолоченный» маршалка.
   Барон Визе, не тратя оставшиеся монеты, поспешил к герцогу с докладом. Выслушав его, тот сказал:
   - Когда я стану королем, то первое, что сделаю, то брошу маршалку в подвал и конфискую все его имущество!
   - А пока…
   - А пока, будем платить, но не за разговоры о кислом вине или тухлых яйцах. Нам нужно конкретное содействие. В первую очередь необходимо найти подступы к подканцлеру. Во вторую, - оказать влияние на приходского ксендза и добиться того, чтобы его скаредное нутро победило здравый смысл и осторожность. Для достижения этих целей я не буду жалеть денег.
   Барон подумал, что его суверен вряд ли достигнет поставленных целей, располагая только той мизерной суммой, что у него сейчас в кармане. Эта мысль получила подтверждение уже через несколько дней.
   Основным потребителем золота герцога оказался не кто иной, как пан маршалка. Он привлекал Визе не столько своей осведомленностью, сколько обещаниями новостей. Правда, от него герцог узнал, что подканцлер послал князю Ягайло письмо с просьбой не торопиться и не пересекать границы Польши, а стать лагерем под Хелмом. Это было самое значительное известие из всех произносимых Заскокой. Именно оно поддерживало надежду герцога на благополучное разрешение его бракосочетание с королевой.
   Визе уже был своим человеком в доме маршалки. Здесь его обильно кормили и поили. Хозяин, как правило, без стеснения, высоко ценил новости, которые собирался изложить барону. Полученные деньги, прятал в шкатулку, и запирал ее в дубовом шкафу. Только после оплаты, барон узнавал очередную банальность, за которую и ломаного гроша было бы жалко. Вот одна из них.
   Заскока, содрав с барона очередную порцию золота, доложил ему, что страх ксендза перед епископом можно преодолеть только за сто форинтов. Обещание дать их после коронации герцога не были приняты страждущей стороной. Таким образом, и эта новость, как другие, осталась без практического применения.
   Наступил день, когда Визе пришел за новостями с пустыми карманами. О его неплатежеспособности Заскока был осведомлен, ибо каждый грош из тех пятидесяти флоринов был прослежен и учтен. Когда барон пригубил послеобеденный бокал вина и напомнил хозяину, что жаждет новостей, то тот, едко усмехнувшись, сказал:
   - Прошу пана положить передо мной хотя бы два золотых, так как имею такие новости, что без их блеска буду заикаться.
   - Заикайтесь, пан маршалка, я сам в детстве страдал этим недугом.
   - Не буду знать, сколько времени нужно будет заикаться.
   - Столько, сколько понадобится. Я не жадный, все оплачу.
   - Докажите.
   - Разве я когда-либо обманывал вас?
   - Эти новости стоят дорого, тут не до уступок.
   Альфред начал суетливо обшаривать карманы и, конечно, ничего в них не нашел.
   - Какая досада, - проговорил он, хлопая себя по бокам, - как сейчас помню, отсчитал десять флоринов и положил их на стол. После начал переодеваться для визита к вам. Конечно, я их оставил на столе.
   Маршалка всплеснул руками.
   - Так бегите, барон! Наши слуги - сплошь воры!
   Визе оказался взволнованным меньше чем Заскока. Он сказал:
   - Наш слуга, пан маршалка, достоин доверия.
   - О чем вы говорите?! Где вы видели достойных доверия слуг?! Я тоже доверял. Расскажу вам один случай. А связан он с той самой шкатулкой, куда я обычно складываю флорины. Так вот как-то открываю ее, а она пустая! С ключом от шкафа, как вы могли заметить, я никогда не расстаюсь. Позвал плотника и кузнеца и поставил перед ними задачу: как вор, ничего не повредив, мог забраться в шкаф? Они долго колдовали возле него, пока не сообразили, как было совершено преступление. Если бы я знал, как все было просто! Не хотите ли, барон, сами решить эту задачку?
   - Нет, пан маршалка, я плохой отгадчик.
   - Тогда подойдем к шкафу, и я сам открою вам его секрет.
   - Какая необходимость?
  - Вы сами увидите как это интересно.
   Заскока взял барона за рукав и подвел к шкафу и подергал за ручку дверцы.
   - Закрыта? Убедились? Теперь смотрите!
   Маршалка расставил пошире ноги и наклонился перед шкафом так, что
 руками достал до нижней кромки дверец. Поддел их и выпрямился. Дверцы оказались у него в руках.
   - Вот так просто, барон, тот вор справился с этим дубовым чудищем.
   - Что-то я не понял, - сказал Визе.
   - А что тут понимать? Вы видели, как снялись дверцы с петель? В петлях и есть весь фокус. Так вот, после этого случая я вынужден был уволить всех слуг. А я им так доверял. Так что спешите, барон, а то недосчитаетесь десяти флоринов, а они вам, ой как, пригодятся. У меня целая куча новостей для вашего герцога.
                ***
   Альфред застал своего господина за поздним обедом и в изрядном подпитии.
   - Где ты всё ходишь? - недовольно спросил герцог приказал слуге: - Налей ему вина, самую большую чашу. Пусть знает, как оставлять меня одного.
   Барон, видя как выливается содержимое кувшина, подумал, что, опьянев, не сможет убедить герцога в том, что дело проиграно и пора думать об отъезде.
   - Я бы хотел, прежде чем напиться, рассказать, что-то вашей светлости.
   - Успеется, - возразил герцог, - ночь велика. Не люблю трезвенников, когда сам пьян.
   - Ух, - произнес Визе, ставя, пустую чашу на стол.
   - Еще? - спросил герцог.
   - Пока хватит. Нам есть что обсудить.
   Герцог, отослав слугу, приказал:
   - Говори!
   Выслушав невеселый рассказ своего гофмаршала, Вильгельм проговорил сквозь зубы:
   - Ты паникер и глупец, Альфред, поэтому отстраняешься от миссии, которую я тебе доверил. Так бездарно спустить на ветер пятьдесят флоринов мог только такой идиот, как ты!
   - И кого ты поставишь вместо меня? - спросил барон, наливаясь гневом.
   - Не твое дело! Единственное, что я тебе еще доверю, когда стану королем, - отрубить голову вымогателю Заскоке! Надеюсь, ты это сделаешь более умело, чем распорядился деньгами! Хотя нет. Я посажу его на кол! Говорят у поляков - это любимый вид казни.
   - Я верну тебе эти деньги! - неожиданно для себя воскликнул Визе.
   - Как это тебе удастся? – злорадно ухмыльнулся герцог.
   - Не твое дело! Завтра утром ты их получишь!
   Барон еще сам не знал, где раздобудет попусту растраченные флорины, но настолько уверовал в такую возможность, что не мог думать иначе. Он потянулся к кувшину, и опрокинул остатки вина в свое жаждущее нутро.
   Изрядно пьяные, они разошлись по спальням. Герцог, укладываясь в постель, бормотал, что завтра же даст Ядвиге команду «рубить ворота». Барон же, проклиная Заскоку, а с ним и всех поляков, подошел к окну и стал пристально всматриваться в кромешную тьму. И тут, в тусклом оконном стекле увидел свое отражение, а над ним что-то похожее на веревочную петлю! Он резко повернулся, чтобы увидеть её наяву, но вместо этого больно ударился головой о рядом стоящий шкаф. И тут же, забыв о петле, вспомнил о другом шкафе, в котором шкатулка! Стоит только нагнуться и снять с петель дверцы, как она с деньгами в твоих руках!

                ГЛАВА IY
                СЮРПРИЗЫ ПАНА ЛОЕВСКОГО
   Герцог Габсбург еще валялся в постели, когда слуга доложил, что приходил курьер от пана подканцлера и от его имени просил пана герцога явиться к нему в удобное для герцога время.
   Вильгельм торопливо оделся и направился по указанному адресу, надеясь услышать что-либо приятное для себя и королевы. Перед уходом спросил у слуги:
   - Барон проснулся?
   - Нет, ваше величество, он еще не выходил из спальни.
   - Пусть подождет меня, пока я вернусь от подканцлера.
   Пан Лоевский был в своей резиденции, и Вильгельм посчитал это хорошим признаком - значит ждет. Широко улыбаясь, что было необычно, подканцлер поинтересовался, как спалось герцогу и, что ему снилось. В свою очередь герцог озаботился здоровьем подканцлера. Только после этого, Лоевский приступил к делу. Он спросил:
   - Вы не будете возражать, если я преподнесу вам сюрприз?
   - Сделайте милость, - радостно согласился Вильгельм.
   - Тогда следуйте за мной.
   Они пришли в ту часть замка, где герцог еще не был. Честно говоря, он считал, что они направятся сразу к епископу и будут утрясать сроки свадьбы, а тут… Они все дальше уходили в сторону от ухоженных светлых коридоров и углублялись в такие проходы, где все сильнее пахло сыростью и мышами. Они остановились у спуска в подвал.
   - Вы зачем меня сюда привели? - удивленно спросил герцог.
   - Я обещал вам сюрприз. Он за той дверью.
   - Это вход в чистилище?
   - Вы увидели во мне черта?
   - Нет, конечно, но что мне там делать?
   - Вы хотите увидеть сюрприз? Спускайтесь.
   Вильгельм, с трудом преодолевая страх, спустился к двери подвала и остановился. Подканцлер из-за его спины открыл ее. Оттуда удушливо пахнуло дымом, сыростью и еще черт знает чем.
   - Проходите, - предложил Лоевский.
   - Зачем мне туда? - пожал плечами герцог.
   - Там сюрприз.
   - Я передумал и желаю вернуться.
   - Поздно, герцог. Идите за мной.
   Подканцлер обошел Вильгельма и, спустившись еще на две ступеньки, оказался в сумрачном чаду. Оттуда послышался его зов, приглушенный сводами подвала:
   - Я жду вас, герцог.
   Вильгельм оглянулся, собираясь улизнуть, но, увидев наверху стражника с секирой, который вполне мог символизировать старуху с косой, понял, что пути отступления перекрыты. На непослушных ногах, с запоздалым предвидением чего-то неприятного, он спустился в подвал.
   Свет дымных факелов мельтешил в глазах, но он все равно увидел дыбу и висящего на ней человека, раздетого по пояс. Прямо перед ним в нелепой позе, свесив ноги, сидел прилично одетый человек. Его белое лицо, будто лишенное крови, было чем-то знакомым. Чтобы не мучиться догадками, герцог отвел от этого страшного лица глаза. Взгляд его упал на деревянный стержень, и он догадался, что это пыточный кол!
   - Вы всегда так зло шутите, пан подканцлер? - спросил он, едва сдерживая дрожь в голосе.
   - О каких шутках речь, герцог? Один человек висит на дыбе, другой нанизан на кол, а вам шутки?
   - Я ухожу! - сказал решительно герцог. - Мне не понравился ваш спектакль, подканцлер, и об этом узнает королева!
   - Слепец! - воскликнул Лоевский. - Неужели вы не узнаете человека, вздернутого на дыбу?
   - Я ухожу!
   - Уходите, но сначала подойдите к дыбе.
   Герцог сделал шаг в указанном направлении и под возглас «ах!» содрогнулся.
   - Не может быть, - прошептал он.
   Но пытаемый услышал его и даже увидел, потому что простонал:
   - Спаси меня, Вильгельм.
   - Альфред, я сделаю это! - воскликнул герцог, впадая в транс.
   Он повернулся лицом к подканцлеру, собираясь выразить ему свое возмущение, но тот опередил его.
   - Теперь, герцог, посмотрите направо, и вы увидите еще одного своего подельщика.
   Невольно повернулся и встретился со страдающими глазами пана Заскоки! Только сейчас он понял, что тот сидит на колу! Ему стало дурно, он пошатнулся. Его придержали, но он рванулся из рук и истерично закричал:
   - Не трогайте меня! - а потом, обмякнув, спросил: - За что вы их так?
   - Будто не догадываетесь, - мрачно ответил Лоевский.
   Герцог несколько пришел в себя, поэтому вполне осознанно, заметил:
   - Вы посягнули на жизнь моего подданного! Вы ответите за это!
   - Войну объявите? - с ехидцей спросил подканцлер.
   - В Австрии много поляков. На них найдется нужное количество палачей!
   - Если они будут вмешиваться в ваши государственные дела, толкать ваших подданных на измену отечеству и воровать имущество ваших граждан, то вешайте, рубите головы - я слова не скажу!
   - И все это вы приписываете барону Визе? Докажите!
   - Скажите, герцог, сколько флоринов вручила вам королева для подкупа ее подданных?
   - Владыки не подкупают подданных, они награждают их!
   - Вы циник, герцог! Поэтому прекращаю дискуссию и официально заявляю: вы, герцог Вильгельм Габсбург, вошли в доверие королевы Польши, похитили у нее драгоценности и, обменяв их на золото, при содействии барона Альфреда Визе  начали подкуп должностных лиц государства и церкви с целью добиться руки королевы, а там и короны. Альфред Визе, ради достижения этих преступных целей, пошел на воровство. Он забрался к пану Заскоке в жилище и пытался выкрасть у него золото, которое тот накопил, вступив с вами в преступную связь. Вы обещали Заскоке пост подканцлера, как только придете к власти.
   - Я не обещал ему это! - выкрикнул герцог и повернулся в сторону маршалки. Встретившись с ненавидящим взглядом, содрогнулся и ему расхотелось говорить
   - Прекрасно, герцог! - воскликнул подканцлер, - вы выдали себя с головой. Вы действительно не обещали маршалке этот пост, но все остальное обвинение косвенно признали. Да простит меня Всевышний…
   - Вас королева не простит!
   - Вы не дослушали меня, герцог. Я обратился к Богу, а не к королеве, и надеюсь, что он меня простит, если я усажу вас на этот свободный кол! Будете сидеть рядом с паном маршалком и любезно делиться с ним своими острыми ощущениями от пребывающего внутри вас этого милого колышка.
   - Вы не посмеете!
   - А что мне помешает? Новый король Ягайло, узнав об этом, наградит меня. Королева, можете быть уверены, и слезинки не прольет, узнав, как предательски вы ускакали в свою Богемию.
   - Вы не сделаете этого!
   - Вы меня еще плохо знаете, герцог. Если я посадил на кол своего друга Заскоку, вас же и рука не дрогнет. Кстати, вы заслужили этого больше, чем эти двое несчастных. Приступайте, пан Михал.
   К Вильгельму подошел человек одетый в красную холщовую рубаху. Добродушно улыбаясь, сказал:
   - Спокойно, пан герцог. Я только замерю ваш рост. Это, представьте себе, в ваших же интересах. Точность замера обеспечит правильность установки полочки, на которой вы будете сидеть, стержень проникнет на нужную нам глубину и не повредит желудок.
   - Не подходите ко мне, - истерически крикнул Вильгельм.
   Палач сделал знак рукой и герцога схватили с двух сторон и повернули спиной в сторону палача. Тот приставил к ней рейку и, отложив пальцами нужное место, перенес этот размер на кол.
   - Вот здесь будет полочка.
   Он выбрал нужную дощечку с дыркой посередине и накинул ее на стержень. Она остановилась на отмеренном месте.
   - Кресло готово, пан подканцлер, - доложил палач.
   - Спасибо, пан Михал. Отпустите его, пусть постоит - он еще насидится.
   Обращаясь к жертве, спросил:
   - Как думаете, герцог, я правильно делаю, что не тороплюсь усаживать вас в это весьма жесткое кресло? Ведь, если сядете, то не встанете целых три дня.
   Потрясенный герцог молчал. Палач же (само радушие) сказал:
   - Не три, ясновельможный пан, а целых пять дней просидит его светлость. Желудок будет цел, питья в бочке вдосталь. Так что пять дней до встречи со святым Петром я пану обеспечу.
   - Вы очень заботливы к своим клиентам, пан Михал, - заметил Лоевский, - жаль только они этого не ценят.
   Вильгельм с ужасом прислушивался к диалогу этих страшных людей. Висящий на дыбе барон и изнемогающий на колу Заскока не позволяли принять их слова за пустую болтовню. Вильгельм легко представил себе, как гладкий заостренный стержень воткнется в его анальное отверстие и, разрывая кишки, устремится вглубь тела, вызывая жгучую боль. Тут же всплыл эпизод из детства. Он поймал шмеля и насадил его на иглу. Пронзенное насекомое трепетало, а маленький палач наслаждался своим могуществом. Он долго не был на этом месте, а когда вернулся, то увидел на игле высохший комочек. Он был невесом и совершенно неинтересен. Под башмачком мальчика останки шмеля превратились в пятно пыли. Дунул ветерок и пятно исчезло, будто и не было этого шмеля. Теперь в насекомое превратился он сам. Его мысли прервал участливый голос подканцлера:
   - Вы не устали стоять, ваша светлость?
   Вильгельм был близок к обмороку, поэтому не ответил. Попросить воды, но ее подадут из той протухшей бочки. Покачнулся и невзначай облокотился о кол. Почувствовав укол, дернулся и упал бы, но его подхватили заботливые руки пана Михала. На этот раз он не стал вырываться, а повис на них. Пан Лоевский, наблюдавший за этой сценой, удовлетворенно сказал:
   - Вы мне нравитесь, ваша светлость. Ваша стойкость вызывает уважение и мне хочется дать вам шанс. Вы не сядете на этот кол, если немедленно покинете нашу страну.
   - Вы меня изгоняете?
   - Вы правильно меня поняли, ваша светлость. Вам достаточно будет поклясться, что покинете нас и больше сюда не вернетесь, и я вас отпускаю с миром.
   Герцог даже не раздумывал:
   - Я согласен, но…
   - Без «но», герцог.
   - Но я должен повидаться с королевой!
   - Никогда!
   - Как жестоко и низко.
   - У вас есть выбор - место еще не занято.
   - Освободите барона Визе.
   - Он еще не все нам рассказал. Если будет умницей, то догонит вас через пару дней. Мы дадим ему резвую лошадь. А нет, так тут и останется.
   - Не по вине плата.
   - Вы хотели сказать расплата?
   - Не вижу разницы.
   - К вашему сведению, герцог, - платят за товар, а расплачиваются за глупость. И так?
   - Я согласен.
   - И…
   - … и клянусь.
   - С этого момента вы должны будете делать то, что вам скажет этот человек, - сказал Лоевский, показывая в темноту, - пан хорунжий, подойдите.
   Оттуда вышел крупный человек в шлеме и плаще, под ним тускло поблескивала кираса. На широком кожаном ремне висел палаш и круто изогнутый кинжал. Грубое лицо солдата было изуродовано шрамом.
   - Пан хорунжий, - обратился к нему подканцлер, - это пан герцог, как вы, надеюсь, уже поняли. Относитесь к нему вежливо в соответствии с его высоким титулом. Если же он попытается нарушить данную здесь клятву, убейте его без сожаления. Ваша ответственность кончается за границей Польши. Но прежде отведите его на Восточную башню замка, и пусть герцог полюбуется оттуда открывшимся видом.
 - А это еще зачем? - встревожено спросил Вильгельм.
   - Не бойтесь, - усмехнулся подканцлер, - там вам ничего не грозит. Убить вас было бы легче здесь. То, что увидите - будет моим вторым сюрпризом. После него вы станете совсем паинькой. Идите.
   Барон на дыбе застонал. Можно было с трудом уловить отдельные слова:
   - Не уходи…, спаси…, не оставляй…
   Герцогу было впору заткнуть уши, чтобы не слышать эти душу раздирающие слова. Он, как только позволяли дрожащие ноги, поспешно покинул подвал.
   Пан Лоевский с усмешкой смотрел ему вслед и, едва захлопнулась дверь за спиной герцога, весело рассмеялся, что, казалось бы, было неуместно в этом мрачном заведении.
   - Как мы его, пан маршалка? - спросил он сквозь смех. - Чего сидите? Вставайте или спрыгивайте, это уж как вам удобно.
   - Сам я не слезу, - едва слышно прошептал пан Заскока.
   К нему подошел пан Михал и, взяв под мышки, стянул с кола, которого на самом деле не было.
   - Как мы его? - снова повторил Лоевский.
   - Не плохо, - равнодушно ответил маршалка.
   - Не слышу радости!
   - Откуда ей взяться у сидящего на колу?
   - Но его же не было!
   - Но я так страдал, будто на самом деле сидел на нем.
   - А я-то думал: каков артист, - заметил подканцлер.
   Маршалка сделал шаг и пошатнулся, вызвав взрыв веселого смеха. Диссонансом прозвучал протяжный стон, раздавшийся из темного угла, где стояла дыба. У барона Визе болели не столько суставы, сколько душа от мысли, что поляки провели его с герцогом как малых детей.
   - Что с ним делать, - спросил палач у подканцлера.
   - Он не нужен ни нам, ни герцогу, как мы смогли в этом убедиться, поэтому пусть его еще поспрашивают, а там… как получится. Останется жив - отпустим, нет - царство ему небесное.
   Посмотрев в сторону пана маршалки, подканцлер весело сказал:
   - Вымойте этому страдальцу лицо, а то так и пойдет измазанным в глине. Перепугает всех девок в замке.
   Таким веселым пана Лоевского еще никто не видел.
                ***
   Поистине, если в одном месте что-то прибывает, то в другом в той же пропорции убывает. Таким мрачным и убитым горем герцог еще никогда не был. Когда он высунул голову в люк, выводящий на верхнюю площадку Восточной башни, то чуть не задохнулся свежестью февральского воздуха. Несколько мгновений постоял, не шевелясь и, только подгоняемый снизу хорунжим, преодолел внезапно возникшую слабость. Он подошел к зубчатому парапету и увидел предмостное поле, а за ним избушки предместья. День пасмурный, подстать настроению. Зачем он здесь. Ставший за его спиной хорунжий, сказал многозначительно:
   - Посмотрите влево, пан герцог.
   Вильгельм присмотрелся и увидел в серой дымке воинский лагерь. Тускло мерцали костры, глухо гудели рожки. В самом центре лагеря высился шатер, а над ним лениво трепыхал штандарт.
   - Чье это войско? - спросил он тусклым голосом, показывая этим, что ему совершено не интересен ответ.
   - Это войско великого князя Литвы - Ягайло!
   Это имя вывело из Вильгельма из полусонного состояния.
   - Мне говорили, что он стоит под Хелмом!
   - Вас обманывали, пан герцог. Великий князь уже пять дней стоит под городом и ждет разрешения королевы на визит.
   - Она никогда не пойдет на это! - выкрикнул в бессильной злобе герцог.
   Он пытался еще что-то выкрикнуть, но горло перехватила спазма, и он только махнул рукой. Хорунжий, наблюдая его состояние, подумал, что его подопечному самое время броситься вниз головой с башни, но коль такой вариант не был предусмотрен подканцлером, он взял герцога под руку и, направив к люку, сказал:
   - Нам пора вниз…, но только по лестнице, пан герцог.
   Если бы это был последний сюрприз Лоевского. Когда герцог, в сопровождении своей и польской охраны, подъезжал к городским воротам, к нему подскакал всадник на пегом коне и радостно прокричал:
   - Счастливого пути, пан герцог!
   Вильгельм посмотрел в его сторону и онемел - во всаднике он узнал маршалку Заскоку! Не помня себя, хлестнул свою лошадь, сбил кого-то с ног, вынесся за пределы города и, захлебываясь слезами и встречным ветром, повторял бессвязно:
   - За что такая кара? зачем жить? инквизиторы! звери!
   Польская охрана помчалась за ним и догнала. Она окружила беглеца. Подъехал хорунжий и начал было отчитывать его, но, увидев в каком состоянии тот находится, только сказал:
   - Пан герцог, прошу вас, больше не рискуйте так, а то я могу подумать, что вы убегаете.
   - Идите все к черту! - вскричал герцог и с этими словами выхватил из-за борта кафтана лист бумаги, разорвал его надвое и швырнул по ветру. Один кусок успел подхватить хорунжий. Поняв, что это официальный документ, приказал найти другую половину. После чего, один из охраны был отправлен обратно в город с указанием вручить пану подканцлеру оба куска этого документа.


                ГЛАВА Y
                КЛЫКИ И ШЕРСТЬ
   Уже два дня королева Польши не видит своего нареченного. Она скучает, а от этого нервничает, но никому не говорит, почему такое с ней происходит. Наконец решается и просит Ольшевскую узнать, не заболел ли герцог? Фрейлина возвращается и докладывает, что двери его покоев закрыты, и слуги не знают где он.
   Тогда она посылает за паном маршалком. Тот, узнав кем интересуется королева, отправился к пану подканцлеру за указаниями.
   - Без паники, пан Заскока, вы надеялись, что она о нем и не вспомнит? - упрекнул маршалку подканцлер. - Теперь самое время вручить ей половинку порванного контракта (молодец хорунжий) и сообщить, что ее возлюбленный тайком бежал из Кракова. Его пытались догнать, но безуспешно.
   - Она не поверит этому, - твердо заявил маршалка. - Зачем нам за ним гоняться? Да и зачем ему было бежать?
   - Я понимаю, пан Заскока, делать вид, что сидишь на колу намного легче, чем шевелить мозгами. Поусердствуйте и добейтесь такого положения, чтобы она уже сегодня дала согласие на брак с Ягайло!
   - Это невозможно! - вскричал пан маршалка.
   Пан подканцлер нахмурился и, казалось, вот-вот разразится бранью, но сдержался, понимая, что волнения последних дней не могли бесследно пройти для них обоих.
   - Вам ли говорить, любезный маршалка, что западные католики на дух не принимают Ягайло? Я не знаю, как они переварят изгнание Габсбурга, могут через Римскую курию вернуть его в наши владения и заставить женить его на Ядвиге. Князь Ягайло нам больше нужен, чем мы ему. Он может плюнуть на нас и уйти в свои леса и оттуда рычать на нас диким зверем. В конце концов, он окажется под присмотром Москвы. Этого нельзя допустить.
   - Согласен.
   - Попробовали бы не согласиться! Но этого мало, надо хоть что-то делать!
   - Разве не я рассказал вам о намерениях герцога?
   - Вы, вы, но упиваться этим не следует, жизнь не престает спрашивать с нас новых поступков и более решительных действий. От вас требуется готовить королеву к браку с Яковом Ягайло. Уже сегодня она должна понять неотвратимость этого акта.
   - Я буду стараться, - заверил Заскока, - но с такой фантастической скоростью…
   - Пожалуй, вы правы, - прервал его собеседник, - сегодня, согласен, не получится, но завтра - крайний срок!
   - Ничего себе - утешили, - ответил Заскока.
   - Пусть вас утешает ксендз, а я нацеливаю. Старайтесь, пан маршалка, и пан Михай забудет ваш незабвенный образ!
   - Ну и шуточки у вас, пан подканцлер, - от них бросает в дрожь.
   - Ваше счастье, что я редко шучу и никогда не предаю. Вот и старайтесь.
                ***
   Пан маршалка вошел в покои королевы с таким видом, будто только сейчас похоронил близкого ему человека. Ядвига встревожено спросила:
   - Что-то случилось?
   Не торопясь с ответом, маршалка пересек комнату и, приблизившись к королеве, протянул ей половинку брачного контракта.
   - Что это? - удивленно спросила Ядвига.
   - Это все, что осталось от герцога.
   Королева заметно побледнела и с трудом выдавила из себя:
   - Он, он… погиб?
   Маршалка понял, что не то сказал, поэтому поспешил успокоить ее.
   - Извините, ваше величество, я не хотел вас испугать. Я хотел сказать, что это все, что я нашел в его комнате. Извините, я так волнуюсь.
   Королева только сейчас обратила внимание на осунувшееся лицо своего придворного, и ей стало его жалко - ведь это в заботах о ее благополучии так выматывается человек.
   - Я вас понимаю, пан маршалка, извольте изложить подробности.
   - Я сам мало что знаю, ваше величество, но могу заверить, что герцога в Кракове нет.
   - Не может быть! Мне не сказал и уехал?
   - Он вообще никому ничего не сказал. Подкупил стражу у ворот и будь таков. Сейчас арестовали этих стражников. При обыске у них нашли золото.
   - Золото?!
   - Золото, ваше величество, во флоринах. Подкупил и бежал.
   - Зачем он это сделал?
   - Говорят, он последнее время много пил.
   - Это ложь! Я не видела его пьяным!
   - Он пил ночью со своим другом. Ему не хватало отпускаемой меры, поэтому тратил деньги на дополнительные дозы, - усердствовал маршалка. - Мне кажется, ваше величество, он почувствовал себя недостойным вашей руки и запил.
   - Не вам судить об этом!
   - Виноват, ваше величество, но я, как поляк, мечтаю о таком короле, каким был Казимир Великий! Ваш батюшка, король Людовик, не мог и предполагать, что вам суждено будет стать королевой Речи Посполитой, иначе не было бы того обручения. Видимо герцог взвесил свои возможности и впал в уныние, от этого и запил. Потом решил больше не досаждать вам, разорвал контракт…
   - Где вы нашли его?
   - На столе в покоях герцога. Слуги хотели уже выбросить его, но я узнал эту бумагу. Ведь герцог не один раз показывал мне ее. Искали другую половину, но не нашли. Возможно, он забрал ее с собой на память.
   Королева, грустно понурив голову, долго молчала, потом, обратившись к фрейлине, сказала:
   - Пани Бася, возьмите эту бумагу и положите в мою шкатулку. Это будет памятью о Гунтере.
   - О Вильгельме, ваше высочество, - попытался поправить королеву Заскока.
   - О Гунтере, - повторила Ядвига. - Идите, вы мне больше не нужны.
   Маршалка не торопился уходить. На вопрошающий взгляд королевы, сказал:
   - Разрешите напомнить, ваше величество, что у стен города ждет вашего благосклонного внимания великий князь Литвы.
   - Знаю!
   - Вы не можете сказать, когда соизволите его принять?
   - Идите же! - нетерпеливо повторила королева, топнув при этом ножкой.
   Оставшись одна (пани Бася не в счет), Ядвига тихо заплакала. Слезы лились светлыми бусинками по бледным щекам и скатывались на платье. Она этого не замечала. Ее мысли из Кракова вырвались на простор и метались где-то среди милых ее сердцу лесов и рек. Она закрыла глаза и увидела себя у зеленого берега Дуная. С нею прекрасный юноша. Они вместе рвут полевые цветы для венка. Им помогают добрые эльфы. Эти сказочные существа создали легкий ветерок, под дуновением которого стебельки сами находят свое место в прекрасном сплетении желтых, голубых и белых цветов.
   Рука девушки находит руку юноши, и они идут к реке. Там для них приготовлена лодка, украшенная цветами и ветками ивы. Они входят в лодку и она, без их участия, устремляется к стремнине. эльфы вдруг встревожились и пытаются вернуть утлое суденышко к берегу, но ветер усиливается. Это дверги - угрюмые и злые карлики, увидели счастливых людей, и им стало не по себе. Девушка и юноша пока еще не замечают борьбы добра и зла и продолжают, держась за руки, любоваться друг другом. Лодка выходит на стремнину, вода бурлит у борта. Юноша замечает опасность и пытается повернуть суденышко к берегу, но коварные дверги противодействуют этому и переворачивают лодку.
   Она видит себя на берегу. Исчезли дверги - бури нет. Сияет солнце. Успокоенная река лижет мшистый камень, а у берега горбатится серое днище лодки. Она видит, как днище медленно превращается в гроб! Над ним стенают чайки - плакальщицы. Это эльфы выражают ей свое горе. Внезапно наступает темнота, и она слышит голос юноши: «Я убит, я убит!» Сердце разрывается от горя. И она снова слышит голос, но уже женский:
   - Вам плохо, ваше величество?
   Это встревоженная Ольшевская спрашивает. Она прикладывает к ее лицу влажный платок, в ноздри ворвался резкий ароматный запах и она открывает глаза.
   Двое суток королева не выходила из своей спальни.
                ***
   Дипломатическая возня вокруг предполагаемого бракосочетания польской королевы с князем Литвы ни на день, ни на час не останавливалась. Краков направлял к Ягайло послов, которые заверяли, что с отъездом герцога вопрос решится сразу же после выздоровления ее величества. С запада зачастили эмиссары магистра Тевтонского ордена. Они настаивали на возвращении герцога Габсбурга в Краков и на его бракосочетании с королевой. Епископ Петр Вышу, как мог, гасил опасения тевтонов усилением Польши через унию с Литвой, и привлекал их возможностью обращения в христианство целого народа, прозябающего сейчас в язычестве. Необходимость ускорить этот процесс диктовался активностью православной церкви - недруга католицизма. За последнее время ей удалось обратить в православие несколько родов этого народа. Если не пресечь этот процесс, то скоро на границах Речи Посполитой появится враждебное ей и всему католичеству государство. Этого хотят единоверцы - тевтоны?
   На третий день поутру королева позволила себя убрать и сразу же направилась в церковь, чтобы помянуть умершего Вильгельма. Епископ, узнав, что королева в храме, тут же поспешил туда. Он застал ее молящейся у распятия. Не стал ее беспокоить и дождался когда она, отмолившись, подошла к нему под благословение.
   - Дочь моя, вам тяжело? - обратился к ней прелат, завораживая добрым взглядом.
   - Мне было тяжело, ваша светлость, сегодня стало легче, а после молитвы, я уже могу смотреть на белый свет.
   - Рад это слышать. Ваша душа еще больше просияет, если мы сможем обсудить с вами одно очень важное богоугодное дело.
   После небольшого раздумья королева сказала:
   - Я догадываюсь о чем пойдет речь и готова выслушать вас, ваша светлость, готова даже выказать свое отношение к этому делу, если оно вас интересует, но прошу вас сделайте так, чтобы после этого им меня больше никто не докучал.
   - Вы имеете в виду пана подканцлера?
   - Я сказала - никто!
   - Хорошо. Сколько от меня будет зависеть - я это сделаю.
   - Заранее предупреждаю, что любого, посмевшего при мне заговорить на эту тему я буду отсылать прочь! Не знаю почему, но я не могу видеть подканцлера!
   - Это пройдет, дочь моя. Вы молоды и вами больше управляют чувства, чем разум. Со временем это пройдет, а сейчас давайте присядем.
   Они, как простые прихожане, сели на одну из скамей и оттуда сразу же прозвучали очень значительные слова:
   - На востоке от вашей страны, дочь моя, прозябает в язычестве многочисленный народ Литвы. Православная Русь пытается обратить его в свою схизму. Если мы не противостоим ей, то этот дружественный нам народ станет нашим врагом. От вас, королева, зависит так много, что я позволю ваш будущий подвиг сравнить с деяниями святой Елены, матери Константина Великого. Вы слышали о них, дочь моя?
   Ядвига прошептала:
   - Я очень люблю святую Елену.
   - Ваша миссия, дочь моя, будет не менее важной, чем деяние этой святой подвижницы. Князь Литвы, Ягайло, заверил нас, что готов перед венчанием принять католичество. За ним последуют его родственники, а там и весь народ. С вашим именем, королева, будет связано обращение в истинную веру целого народа.
   Епископ всмотрелся в грустное лицо королевы и, не уловив в нем ожидаемого просветления, заметил:
   - Если Бог, дочь моя, един в трех ипостасях, то человек в двух, присущих ему: в разуме и чувствах. Великая цель познается сначала разумом, а потом уже чувством. Особо велика ответственность царствующих особ. Даже на смертном одре они не отказывались решать государственные дела.
   - Умирающий не имеет выбора, - пробормотала Ядвига.
   - Не отсутствие выбора, дочь моя, а высокий долг, ответственность перед Богом и людьми дают силы делать это. Что касается выбора, то он есть у каждого христианина, независимо от того на смертном он одре или нет. Каждый волен погубить или спасти свою душу. Будь по другому - не было бы чистилища. Совершая обряд помазания на престол, церковь дает королю не только скипетр - символ власти, но и возлагает ответственность за торжество божественных целей католической церкви.
   Слушала Ядвига умные речи святого отца, а сама думала о своем. Когда епископ выдохся и сделал паузу, она воспользовалась этим.
   - Я слышала, - промолвила она робким голосом, - что Ягайло - грязный и уродливый карлик. Одет он в звериные шкуры и поедает мясо, едва опаленное огнем. Нужен ли моему народу такой король, а мне муж?
   Вышу едва удержался от смеха. Собравшись, ответил:
   - Это невежественные слухи, дочь моя. Ягайло вполне нормальный человек. Убедиться в этом вы сможете, послав к нему в лагерь доверенного человека. Он посмотрит и расскажет вам, как в действительности выглядит этот человек.
   - Вы намекаете на пана маршалку?
   - Нет, дочь моя, я ни на кого не намекаю, но если вы доверяете ему, то ваша воля.
   - Нет, ваша светлость, пан маршалка не облечен моим доверием. Но пусть Ягайло и не урод, но каким он может быть внутри, если всю жизнь провел в дремучих липовых лесах?
   - В Евангелии от Иоанна, дочь моя, есть такой эпизод: Иисус говорит  Филиппу: иди за мной. Филипп же зовет за собой брата Нафанаила и говорит ему: «Мы нашли того, о ком писал Моисей и пророки», то есть нашли мессию. Нафанаил ответил на это: «Из Назарета может ли быть что доброе?» Понимаешь, дочь моя, как он ошибся? Вот что значит поспешно судить о людях. Вы говорите - лес, а давно ли на месте Кракова шумели дубравы?
   - Мне нужно подумать, - сказала королева, уставившись взглядом в узорчатые камни пола.
   - Думайте, дочь моя, но не забывайте об ответственности перед Богом.
   Провожая ее взором, епископ подумал, что человеческая печаль древнее беспечной радости, поэтому легче проникает в души людей, понуждая их обращаться к Богу. Чем больше в жизни людей печалей, тем привлекательней им церковь. И это хорошо.
                ***
   Пан Лоевский, выслушав совет епископа не беспокоить до времени королеву, решил не следовать ему. Пусть церковь заботится о душах, а он будет печься о государстве. Он должен добиться скорейшего согласия королевы на въезд Ягайло в Краков и их встречу.
   Войдя в покои королевы, подканцлер приложился к ее руке, хотя обычно это не делал. Подняв голову, он встретился с глазами полными затаенной, недетской грусти. Тут же вспомнилось пожелание епископа и ему стало чуть-чуть стыдно.
   - Как вы себя чувствуете, ваше величество? - спросил он, преодолевая смущение.
   - Так, наверное, чувствует себя человек, который день и ночь носил грузы. Я очень устала.
   - Вы так тяжело переживаете отъезд герцога?
   - Я так тяжело переживаю его смерть! - резко ответила королева и прикрыла лицо руками.
   Подканцлер, пораженный этим заявлением, некоторое время молчал, затем, как мог мягче, сказал:
   - Ваше величество, я разбирался и могу заверить, что герцог вполне благополучно, хоть и тайно, покинул пределы Польши.
   Ядвига промокнула глаза желтым батистовым платочком и, как простая крестьянка, шмыгнула носом. Только после этого тихо проговорила:
   - Я вас не виню. Он утонул в Дунае.
   Невольно вздрогнув, подканцлер спросил:
   - Откуда вы это взяли?
   Королева не стала отвечать. Она снова приложила к глазам платочек и, окаменев, замерла в этой скорбной позе. Пан Лоевский отошел к окну, дав знак пани Ольшевской подойти к королеве.
   За окном шла обычная жизнь. Вот к воротам направилась караульная смена. А вот и пан Заскока, словно воробей, подпрыгивая, идет по двору. Куда это он?
   - Вы еще здесь, пан подканцлер? - услышал он голос королевы.
   Подошел к ней и только тогда ответил:
   - Интересы государства, ваше величество требуют моего присутствия здесь.
   - Это вы так о моем обручении с князем Литвы?
   - Вы правы, королева, это вопрос важен настолько, что я вынужден настаивать на его решении.
   - Вы сейчас будете рассказывать о выгоде этого брака для страны?
   - Нет, ваше величество, вам это известно не хуже чем мне. Я хотел бы подчеркнуть, что у нас нет выбора…
   Он вздрогнул, от неожиданного взрыва смеха. Это королева истерически рассмеялась. В это время в покои вошел пан маршалка. Он спросил у Лоевского:
   - Чем вы ее рассмешили?
   Подканцлер не удостоил его ответом. Королева внезапно замолчала и, отняв от лица платочек, сказала:
   - Вы, в противоположность его преосвященству епископу Краковскому, унылый скептик, пан Лоевский. Совсем недавно его преосвященство убеждал меня, что для христианина не бывает безвыходных обстоятельств, а вы утверждаете обратное. Разве вы не католик?
   - Ваше величество, извините, мне не до религиозных рассуждений. Интересы страны заставляют меня быть настойчивым.
   - Ее величество, - вступил в обсуждение государственных проблем пан Заскока,- до сих пор не уяснила себе, что она и Польша - едины. Не так ли, пан подканцлер?
   - Помолчите! - рассердился Лоевский.
   Ядвига, прикрыв ладошкой рот, откровенно зевнула.
   - Господа, - сказала она, - выслушайте мнение пани Баси по поводу сватовства вашего князя.
   - Я бы не хотел, ваше величество, превращать серьезное обсуждение в светскую беседу, - возразил недовольно подканцлер.
   - И, вместе с тем, послушайте мнение моей фрейлины, которое целиком отвечает моим мыслям. Говорите, Бася.
   Ольшевская поклонилась госпоже и, откашлявшись, сказала:
   - Ясновельможные панове почему-то не озаботились пониманием того, что королеву может интересовать, как выглядит ее суженный.
   - Разве мало того, что он - великий князь? - удивился пан Заскока.
   - Мало, - возразила фрейлина. - У него, говорят, изо рта торчат клыки, а тело покрыто шерстью, как у медведя. Как за такого выходить замуж?
   - Вы это серьезно? - удивился Лоевский. - И вы так думаете? - обратился он к королеве, скептически улыбаясь.
   - А почему бы и нет? - ответила Ядвига. - Скажу больше. Я для вас даже не девка с улицы. Я - корова, которую тянут к быку, не интересуясь ее чувствами к нему.
   Звенящая тишина была ответом на ее заявление. Даже пан маршалка, легкий на язык, молчал. Наконец, подканцлер соизволил ответить:
   - Я бы мог обидеться, ваше величество, но интересы Польши не позволяют мне это сделать. И, вместе с тем, прошу вас не обострять по пустякам важный государственный вопрос.
   - Хорош пустяк! - возразила королева. - Как бы вы себя чувствовали, пан подканцлер, ложась в постель с… обезьяной?
   - Хорошо, ваше величество, вы хотите узнать, откуда у князя Литвы торчат клыки и как он покрыт шерстью, пожалуйста, узнавайте. Посылайте к нему в стан своего человека, и пусть он опровергнет или подтвердит тот абсурд, который мне приходится здесь обсуждать.
   В этот же день к Ягайло умчался гонец с уведомлением, что завтра поутру к нему прибудут люди от королевы для определения его клыкастости и волосатости.
   В обозначенное время в лагерь литовцев въехал скромный кортеж во главе с паном Заскокой. Пани Ольшевская приехала в открытой коляске. Князь Литвы, сама любезность, подал руку женщине и она, польщенная таким вниманием, радостно спорхнула на землю. В шатре был накрыт стол, гости мыли руки пахучей водой, лившейся из серебряного с позолотой рукомойника. Ольшевскую и Заскоку усадили на почетном возвышенном месте. Ягайло сел не рядом, а напротив - пусть смотрят.
   Великий князь, следуя совету подканцлера, который просил обратить внимание на волосатость, был чисто выбрит, а усы и бородка тщательно подстрижены. В душе Ягайло потешался над собой, сравнивая себя с остриженным бараном, но эта жертва стоила титула короля Польши. Тонкого сукна кармазинный кафтан и белая рубаха выгодно оттеняли крепкую розоватую шею, бугрившуюся небольшим кадыком. Голову украшала бархатная шапочка, увенчанная небольшим, но пышным пером, неизвестной Басе птицы.
   Зеленые глаза князя прямо-таки излучали вопрос: «Как я вам нравлюсь?» Он ей нравился. «Быть тебе, Ядвига, женой этого прекрасного рыцаря», - думала она. Он старше Вильгельма и чуть пониже его ростом, но статью не уступит.
   Подвыпивший пан маршалка, наклонившись к посланнице королевы, спросил громким шепотом:
   - Как вам клыки и шерсть князя? Вам не страшно?
   - Не говорите глупости, пан маршалка.
   Заскока отклонился от нее и, с нарочитым удивлением, поинтересовался:
   - Вы на самом деле считаете это глупостью?
   - У вас глаз нету или они на затылке?
   - Поздравляю, наши мнения сошлись!
   - Вам ли обижаться, - заметила фрейлина, не забывая при этом играть глазами в сторону князя.
   На прощание гостей одарили подарками, а королеве была передана миниатюра с изображением Ягайло. Художник (не итальянец), как умел, изобразил рыцаря в сияющих доспехах, полы красного плаща, опушенные горностаем, стягивала под шеей тканевая полоса, зафиксированная золотой заколкой с изумрудом. Таким нехитрым способом живописец оттенял цвет глаз своего героя. Пани Бася, выражая восторг, поцеловала изображение, за что была удостоена великокняжеским поцелуем в лоб.

                ГЛАВА VI
                ЛИТВА ЖЕНИТСЯ НА ПОЛЬШЕ
   На другой день ворота Кракова распахнулись, и в них въехал, сопровождаемый большой свитой, великий князь Литвы Яков Ягайло. Это случилось 12 февраля 1386 года.
   Во все стороны помчались гонцы, извещавшие, что 18 февраля состоится свадьба королевы Польши с великим князем Литвы, что означало - Литва женится на Польше. Тут же Ягайло был окрещен по католическому обряду и назван Владиславом, что ознаменовало: попытки магистра Тевтонского ордена помешать этому событию оказались тщетными.
   «К чему такая спешка?» - мучилась риторическим вопросом королева. Она разочаровалась в женихе, сравнив его вид с восторженным описанием пани Ольшевской. Ей не хотелось выходить замуж за человека, который по всем статьям проигрывал Вильгельму, но кто ее спрашивал?
   Пан маршалка, следуя указаниям подканцлера, делал все, чтобы удержать королеву от безумных поступков. На ее вопрос о спешке ответил так:
   - Ваше величество, вы бы знали, как радуется народ, узнав о вашем скором бракосочетании. Народ в восторге! Мы обязаны поддержать это чувство быстрыми действиями, иначе люди устанут, отчего могут возникнуть трудности. Вам они нужны?
   - О моих ли нуждах вы печетесь? - спросила Ядвига, горько усмехнувшись, - и не свой ли восторг, пан Заскока, вы приписываете народу?
   - Я часть народа, ваше величество, и горжусь этим. А трудности могут прийти с запада, там по-прежнему возражают против вашего бракосочетания с князем Литвы.
   - Как я их понимаю, - прошептала королева и, легким движением руки, отправила неприятного собеседника за дверь.
   Венчание было совершено в кафедральном соборе святой Марии. Сотни рыцарей и придворных были свидетелями этого торжества. Население, взбодрясь дармовым вином и пивом, несмотря на февральскую стужу, носилось по узким улочкам города в поисках еще не осушенных бочек и новых приключений. Если вначале были слышны восторженные выкрики во славу королевы и новоиспеченного короля, то потом они сменились многоголосым ревом дерущегося панства.
   На свадебном пиру польские и литовские рыцари мерились крепостью глоток. Среди этого бедлама, королеву успокаивало только то, что ее муж почти не пил и не поддавался общему разгульному веселью. Он был невозмутим, каким и должно быть королю. Его родной брат, Скиргайло, пил много, но не пьянел. Его зычный голос часто перекрывал всеобщий гвалт.
   - Панове, - кричал он, - поднимем кубки за прекрасную королеву и доблестного короля! Пусть счастливо живут многие годы!
   - Виват, виват! - отвечали рыцари хорошо промытыми глотками.
   Королева старалась улыбаться, а Владислав высоко поднимал кубок и потом только подносил ко рту. Двоюродный брат короля - Витовт, был вообще воплощением скромности. Вокруг его тарелки не валялись обглоданные кости, а в ней самой - кусок черного хлеба, а к нему герлаш - горка тушеных овощей, заправленных салом и сметаной. Такая же овощная смесь лежала на тарелке королевы, и ей было приятно сознавать, что среди этой пьяной и обжирающейся своры нашелся хоть один человек, не делающий из еды культа.
   Раньше всех с пиршества ушли совершенно трезвые, но крайне озабоченные немецкие гости. Их одолевала мрачная мысль: кичливой Польше дали зубы.

                ГЛАВА YII
                КОРОЛЬ СКАЗАЛ: «ТАК НАДО»
   На следующий день братья посетили молодых и в их столовой ели яичницу с ветчиной. Королева, уставшая от свадебной суеты и суматошной ночи, во время которой муж устанавливал свой авторитет, была бледна и неразговорчива.
   Не вникая в беседу братьев, она меланхолично рассматривала их лица. С некоторым чувством досады выяснила для себя, что из трех мужчин, сидящих за столом, ее муж наиболее невзрачен. Хорош Иоанн Скиргайло. Широко расставленные глаза излучали отвагу и доброту одновременно. Светлые, пышные волосы, опустившиеся до плеч, казались шелковыми, и их очень хотелось потрепать и погладить. Единственно, что не красило это лицо - зубы. Они чуть выпирали изо рта и казалось, что он все время щерится, как лошадь, которую дергают за узду.
   Ростом братья нечета Вильгельму, да и утонченности не хватает, но мужество так и прет из них. Особенной статью выделяется двоюродный брат Ягайло, Александр Витовт. Казалось, что он в любой момент, прямо из-за стола, готов вскочить на коня и мчаться, размахивая мечом. Его голубые глаза смотрят жестко и настороженно. Когда Ядвига впервые посмотрела ему в глаза, невольно зажмурилась, таким пронзительным был его взгляд. Впалые щеки заросли светлой щетиной. Он бреется не так тщательно как Владислав. Усы, правда, подстригает, и они не свешиваются на губы. А губы! Они красивой формы и сочны, как спелая вишня. Куда губам Ягайло, которые тонки и уголки их опущены вниз. Вечно обиженный.
   Витовт был мало занят разговором, поэтому заметил не только внимание королевы к своей особе, но и ее скучающий вид. Желая вовлечь ее в общий разговор, сказал:
   - Смотрю я на вас, королева, и вижу в вас свою мать, Бируту. Такой же красивой и обаятельной она была в свои молодые годы. Тем и увлекла моего отца. Ох, и пришлось ему побороться за ее руку, не меньше чем тебе, Яков.
   Чем больше слушал король похвалу в адрес жены, тем ближе сдвигались его белесые брови, но он не стал комментировать слова брата, а только недовольно напомнил ему о своем новом имени:
   - Запомни, теперь меня зовут Владиславом!
   - Прости, Владислав, привычка.
   Королева, чтобы не упустить интересную ей тему разговора спросила у Витовта:
   - Пан Александр, вы не могли бы подробнее рассказать о том, как ваш отец добивался руки матери?
   - Я знаю эту историю, - заметил Ягайло, - и могу заверить, что в ней нет ничего интересного.
   Ядвига недовольно передернула плечами
   - Какими несносными бывают мужчины, - сказала она, - когда думают, что только им надлежит знать что интересно женщине. Не отсюда ли все беды людей?
   - Если бы, милая, было все так просто - воскликнул король, - но все равно каюсь и прошу брата поведать заинтересовавшую королеву историю. Правда, если ты, Александр, не станешь этого делать, я не обижусь.
   При этих словах Витовт нахмурил брови и его губы сомкнулись в прямую линию. Он пытался заглянуть в глаза Ягайло, но тот был занят яичницей. Тогда он пригубил вина и начала рассказывать. (Чтобы не прерывать его в дальнейшем, отметим, что в голосе рассказчика звучали нежные нотки, когда он говорил о матери, и добросердечные, когда шла речь об отце).
   - Мой отец, славный Кейступ, вел очередную войну с тевтонами и, возвращаясь из похода, недалеко от городка Эльбенга в деревеньке, насквозь продуваемой балтийскими ветрами, увидел свою будущую жену и мою мать. Она стояла на пригорке рядом с единственно растущей там березой и что-то говорила, находящихся внизу людям. Развевающиеся на ветру белокурые волосы закрывали ее лицо и отец, не видя его, проехал мимо, но был остановлен криками людей: «Убить его, убить!»
   Рыцарь повернул коня к толпе. Девушка говорила: «Вы неразумны, как рыбы, поэтому бедны и голы. Вы, как они, готовы пожрать друг друга. Вы говорите, что этот человек крадет у вас птицу и яйца из-под них, но никто не поймал его за руку!» Энергичный жест в сторону парня, стоявшего отдельно от толпы. «Вы вините его только за то, что он поселился среди нас уже взрослым человеком и поэтому вы не можете знать какого он племени и кто его родил. Вы можете презирать его безродного, но убить! Разве за это убивают? Я запрещаю вам даже прикасаться к нему! Нарушите мой запрет - беда упадет на ваши головы! Вы знаете, слова Бируты не уносятся ветром!»
   Люди послушались ее и стали расходиться. Остались только девушка и тот парень. «Не бойся, - заверила его Бирута, - они не тронут тебя». Спасенный отошел в сторону, а отец подъехал к пригорку. Он уже успел рассмотреть ее, и был очарован гордой посадкой головы, утонченным овалом лица и алыми, как кровь губами. Он на коне, она на пригорке - глаза на одном уровне, и взгляды их встретились. Что он увидел? Голубые сапфиры или кусочки чистого и светлого осеннего неба? Сердце рыцаря радостно забилось.
   Рассказ прервал разочарованный голос королевы:
   - А говорите, что я похожа на нее. У меня карие глаза, а у Бируты - голубые.
   Владислав ехидно улыбнулся - рад посрамлению брата. Витовт тоже улыбнулся, но улыбка его была доброй. Так улыбаются ребенку, слушая его наивный вопрос.
   - Схожесть людей, дорогая невестка, - мягко сказал он, - определяется не столько цветом волос или глаз, сколько их сутью. Возьмите красную розу и красный же мак. Цвет один, а суть у них разная. А если сравнить красную розу, допустим, с желтой, то какая из них прекрасней? Так какая разница, какого цвета огонь в глазах? Главное - он есть! А статью и величественностью вы схожи, как сестры. А когда мне рассказали, как вы рубили ворота, то, еще не видя вас, подумал, что вы подстать моей матери.
   Если бы он в это время смотрел в сторону Якова-Владислава, то увидел бы перекошенное злобой лицо и догадался бы, что как раз об этом Витовту и не следовало, было вспоминать.
   - Хватит об этом! - ворчливо сказал король, скривив губы. - Надоело!
   - Нет, нет, продолжайте! - потребовала королева.
   Витовт посмотрел в сторону короля, но тот опять уткнулся в тарелку. Князь, нахмурив брови, продолжил свой рассказ:
   - Так вот у отца бешено заколотилось сердце и, как ему показалось, задымилась бородка от тех голубых огней. «Кто ты?» - спросил он, с трудом унимая дрожь в голосе. «Ты слышал мое имя, рыцарь». «Слышал, но кто ты?» «Я могу повторить свое имя». «Нет, я хочу знать, чем ты занимаешься?» «В деревне у женщин одно занятие - ходить за скотиной».
   Тут к ним приблизился тот парень, которого защитила Бирута. Он слышал их разговор и понял, что без его помощи рыцарь так и уедет, не узнав, кто на самом деле есть его спасительница. Он сказал: «О, благородный рыцарь, ты разговариваешь с богиней!» Отец посчитал такое заявление преувеличением, но все же решил поближе познакомиться с заинтересовавшей его девушкой. Он приказал сделать привал в этой деревне.
   Объявив свое решение отряду, он взял девушку за руку и велел вести его в ее дом. «Зачем?» - спросила она недовольно. «Веди и не болтай!» - приказал рыцарь. Жилище ее родителей было таким же убогим, как и все остальные дома в деревне. Родители Бируты были испуганы появлением в их лачуге знатного рыцаря, доспехи которого были покрыты серебром, а над граненым шлемом развивались перья заморской птицы, с плеч его свисал алый плащ из тонкой шерсти, закрепленный у шеи золотой застежкой.
   Рыцарь не стал выгонять крестьян из их жилища, а наоборот, велел своим слугам накрывать стол. На грубо сколоченную столешницу постелили роскошную льняную скатерть и уставили ее снедью. Кейступ пригласил родителей к трапезе и за столом рассказал о себе и расспросил об их житье. Затем объявил, что хочет жениться на их дочери, чем очень испугал стариков. Выяснилось, что их дочь не только бедного происхождения, но и соблюдает обет безбрачия, поэтому не может стать ничьей женой. Она посвятила свою жизнь богам, ведет подвижническую жизнь, поэтому считается в деревне чуть ли не святой.
   После безуспешных переговоров, Кейступ приказал отряду стать в деревне на постой. «Если не отдадите за меня свою дочь, я загоню вас и деревню в нищету», - заявил он родителям Бируты.
   Воины без ограничений стали пользоваться благами деревни: резали скот и птицу, выгребали закрома. Их лошадям понравилось крестьянское сено. Крестьяне взвыли. Они собрались у дома Бируты и, став на колени, стали упрашивать ее отказаться от клятвы. Она знала, что своим отступничеством вызовет гнев богов, но решила пожертвовать собой ради спасения деревни.
   Она молча прошла сквозь толпу, взошла на пригорок, где отец впервые увидел ее и, став на колени у березы, начала молиться. Отец ждал внизу, держа две лошади на поводу. Спустившись к нему, она сказала: «Я твоя». Кейступ отвез ее в Троки. Там она окрестилась и тут же обвенчалась с отцом.
   Движением руки королева остановила Ягайло, собиравшегося что-то сказать, и задала вопрос:
   - А что заставило твою мать дать такой страшный обет?
   - Отец спрашивал ее, но она не хотела отвечать. Уже после моего рождения, когда прошло много лет, она открылась ему. Она была десятилетней девочкой, когда ей было видение. Ей привиделось, что какой-то мужчина уводит ее из дому. Родители падают ему в ноги, умоляют отпустить дочь, но он молча ведет ее в лес. Перед ним расступаются краснокожие сосны, и он ведет ее словно по полю, но тут, откуда ни возьмись, перед ними возникла береза. Мужчина хочет обойти ее, но та заступает и заступает ему путь. Мужчина вынужден был бросить руку девочки и тут же исчезает с ее глаз. Бирута запомнила, как страдали ее родители при расставании с ней, поэтому и решила никогда не покидать их. Она пошла в лес, нашла там молодую березку, вырыла ее и заботливо посадила на том бугре. Затем здесь же дала клятву посвятить всю свою жизнь богам.
   Потом были другие видения. Она осмысливала их и толковала односельчанам. Те поступали так, как велели боги и поэтому многие беды обходили их стороной. Только скудную природу не могли побороть молитвы их богини.
   - Она и отцу твоему не смогла противостоять, - заметила Ядвига, глубоко вздохнув.
   - Видимо так хотели боги, - ответил Витовт.
   - Ты грешишь, Александр! - почти радостно воскликнул Ягайло, - ты теперь католик и должен говорить не боги, а Бог. Не так ли Иоанн? - обратился он к брату, который не отвлекался на разговоры и поэтому допивал уже не первую чашу вина.
   - Именно так, ваше величество! - почти крикнул тот и с грохотом поставил на стол пустую посудину.
   Король, будто уксусу выпил, так поморщился, собирался что-то сказать, но отвлекся вопросом заданным его высокопоставленной супругой. Она спросила:
   - А где сейчас ваша мать, Александр?
   Витовт не отвечал. Отпивая малыми глотками вино, он через окно грустно смотрел вдаль. Ядвига решила, что ее вопрос не был услышан, поэтому переспросила. Ответил Ягайло:
   - Могла бы, милая сообразить, что она умерла. Ведь Александру сейчас, если не ошибаюсь, уже больше тридцати пяти! Так или я действительно ошибаюсь?
   - Ты прав, Яков, - ответил Витовт, созерцая по-прежнему вид за окном.
   - Владислав! Сколько можно повторять!?
   - Извини, привычка, - равнодушно откликнулся тот и, повернувшись лицом к Ядвиге, сказал: - Ваш муж, королева, прав - Бирута, моя мать, умерла… в один день с отцом. …Она не могла жить без него.
   Забыв приличия, Ядвига спросила:
   - Как это случилось? Расскажите!
   Витовт снова стал смотреть в окно, и его ответ прозвучал откуда-то издалека:
   - Я лучше промолчу.
   - Вам тяжело об этом вспоминать? - не унималась королева.
   - Очень.
   - Извините. Я, наверное, жестокая.
   - Скорее всего - любопытная.
   Ядвига была удовлетворена ответом и, обращаясь к Ягайло, сказала:
   - Я покину вас, мой супруг. Поскучайте без меня.
   Он проводил жену до дверей и, оттуда же, спросил недовольно:
   - Что это тебе вздумалось рассусоливать о своей матери?
   Витовт смерил его тяжелым взглядом и, промолчав, стал есть. Ягайло, не дождавшись ответа, проговорил с угрозой в голосе:
   - Хорошо. Можешь не отвечать, но учти, тебе эта откровенность не пройдет даром.
   Увидев, что Скиргайло тянется к кувшину с вином, со злостью выкрикнул:
   - Хватит пить! Ну и братьями наградил меня Господь!
   - Чем мы тебе не сподобились? - удивился Иоанн, - уже и выпить нельзя.
   - Дуракам нельзя!
   - Это я-то дурак? А ты тогда кто?
   - Я - король!
   - Неужели сразу поумнел?
   Ягайло сумел догадаться, что перебранка на эту тему далеко заведет, поэтому миролюбиво сказал:
   - Забудем об этом и займемся лучше серьезными вопросами.
   - Разве этой ночью ты не их решал? - плотоядно ухмыльнулся Иоанн.
   - Лучше помолчи, - презрительно бросил король и, нахмурив брови, добавил: - я хочу объявить свою волю.
   Дождавшись, когда братья обратят на него внимание, торжественно сказал:
   - Братья мои, как король Польши, я слагаю с себя титул великого князя Литвы и объявляю им своего брата…
   В столовой наступила полная тишина. Насладившись ею, Ягайло закончил фразу:
   - …Скригайло Иоанна!
   Тут же раздался восторженный вопль:
   - Виват королю Польши, Владиславу мудрому!
   Это вновь испеченный великий князь выражал свое согласие с назначением.
   Витовт после некоторого молчания напомнил королю:
   - Ведь ты обещал мне.
   - Я передумал. Могу же я передумать?
   - Что послужило причиной для этого?
   - Твой трогательный рассказ.
   - Разве почитание родителей перестало быть обязанностью детей?
   - Не играй словами, Александр! Ты знаешь от чьей руки погиб твой отец! Ты должен был забыть об этом, но, как я вижу, и не пытаешься это сделать!
   - Не могу.
   - И я не могу! Вот и посчитались!
   - Это несправедливо
   - Переживешь!
   - Братья! - воскликнул Иоанн, - что вы завелись? Вы не хотите выпить за здоровье нового великого князя? Давайте я за вами поухаживаю.
   Скригайло потянулся за кувшином, но был остановлен окриком короля:
   - Сиди, пьяный дурак!
   - Опять оскорбляешь. Учти, теперь я не просто твой брат, я еще и…
   - Замолчи, сказал! Мне все равно кто ты, - в гневе выпалил Ягайло, - умолкни, а то, захочу, затихнешь навеки!
   - Не захочешь, мой добрый король, я тебе - ой как - нужен!
   Витовт спросил:
   - Что же ты, Яков, дашь мне?
   Ягайло взорвался:
   - Я - Владислав! и заруби это на носу! Что дам тебе? Тебе даю срок до сегодняшнего вечера, чтобы ты убрался с глаз моих!
   Витовта тоже покинуло спокойствие. Он потянулся к поясу, но там не было привычного меча. Король, уловив это движение, закричал:
   - Убирайся немедленно! И по-хорошему! Учти, в Литве и в Польше тебе места нет! Иоанн, проследи!
   - Прослежу, ваше величество! Нашего братца в Литве не будет!
   Витовт мрачно сказал:
   - Учти, Троки мои и я князь там!
   - Забудь о них! В твоих интересах уехать туда, где бы я не мог тебя достать! Уж очень сильно ты навредил себе и мне!
   Князь Витовт, его жена Анна и малолетняя дочь их - Софья к вечеру покинули Краков и направили коней на запад к городку Оломуцу, что на Моравской земле. Там находился родовой замок Анны.
   Королева Ядвига восприняла внезапный отъезд Витовта как дурной знак. Уже второй, приятный ей человек, покидает ее, не прощаясь. У нее испортилось настроение. Не зная, что было причиной исчезновения Александра, она выместила накопившуюся озлобленность на Владиславе. Надо отдать должное, Ягайло стойко держался, не отвечая грубостью на ее несправедливые упреки, даже больше, он, как мог, старался развлечь ее, посылал к ней шутов и комедиантов, но все бесполезно. Она продолжала, открыто демонстрировать свою неприязнь к мужу. По замку поползли слухи, что королева не пускает супруга в свою спальню.
   Подканцлер, узнав о непорядке в святом семействе, поспешил на помощь, но нарвался на резкий отпор: «Не лезьте в мою семью! Я сам разберусь!»
   Другая встреча состоялась после того, как пан Лоевский узнал кого король назначил великим князем Литвы. Пьяница Скригайло не мог обеспечить нужную Польше политику. Мирной беседы опять не получилось. Король заявил: «Так надо!»
   Подканцлер пытался образумить зарвавшегося выскочку:
   - Ваше величество, позволю себе напомнить вам, что в Литве есть  Рада, на которой следовало бы…
   Король не дал завершить фразу.
   - Спасибо за напоминание, хотя я об этом и не забывал. Я прибегну к Раде только в том случае, если не буду знать, как поступить. В данном случае у меня полная ясность, и я ни в чьих советах не нуждаюсь! Запомните это на будущее, подканцлер, если хотите и дальше им оставаться.
   Хотя с паном Лоевским еще так грубо никто не разговаривал, он вынужден был смиренно снести унижение, успокаивая себя тем, что имеет дело с человеком воспитанным в дремучем лесу. Испросив разрешение удалиться, он с поклоном покинул покои короля.
 
                ГЛАВА VIII
                СОПЕРНИКОВ НУЖНО УНИЧТОЖАТЬ

   Несколько дней спустя подканцлер вновь у короля. На этот раз он был не столько встревожен, сколько растерян. Король это заметил. Он сказал:
   - Что вы, пан Лоевский, заладили приходить ко мне каким-то вздернутым? Того и гляди, ножками заболтаете. Вы бываете когда-либо в нормальном человеческом состоянии?
   - Простите, ваше величество, - извинился Лоевский, стойко проглотив двусмысленную шутку короля, - так случается, что прихожу к вам в случаях меня очень тревожащих. И на этот раз есть причина для беспокойства. Хотя само событие можно было бы назвать и приятным.
   - Так и начинайте с приятного. Огорчений, как я уже успел заметить, у нас выше крыши.
   - Мне только что сообщили, - бодро начал Лоевский, - что у города Сайбург, переправляясь через Дунай, утонул герцог Вильгельм.
   К удивлению подканцлера, король принял это потрясающее известие так спокойно, будто ему сообщили об очередном восходе солнца. Но он все же перекрестился вслед за вельможей.
   - Вы, я вижу, сильно огорчены, - с издевкой заметил Ягайло.
   - Не то слово, ваше величество, я потрясен!
   - Понимаю. У вас было время полюбить его.
   - Вы меня не так поняли, ваше величество!
   - Как же можно иначе истолковать ваше «потрясение»?
   - Сейчас поясню. Примерно на третий день после отъезда герцога, я вошел в покои королевы и увидел ее в слезах. На мой вопрос о причине этого, услышал потрясший меня ответ. Она сказала, что оплакивает гибель герцога в водах Дуная!
   - Не может быть! - воскликнул король. - Он тогда был еще жив!
   - Правильно, ваше величество! Он не мог так быстро доехать до того места.
   Сказал и замер: откуда королю известно время смерти герцога? Вместо разъяснения, услышал:
   - Пошлите грамоту с соболезнованием и какого-нибудь чиновника для участия в похоронах.
   - Труп не нашли, ваше величество.
   - Жаль. Но что это меняет? Все равно шлите наши соболезнования.
   Обратив внимание на озабоченный вид подканцлера, сказал:
   - Что вы мучаетесь? Вы и так провозились с ним дольше, чем это позволяли приличия.
   - Вы бы знали, ваше величество, сколько пришлось повозиться, чтобы его выставить из Польши.
   Ягайло усмехнулся и в тон ответил:
   - Вы бы знали, пан подканцлер, сколько пришлось повозиться, чтобы утопить этого мальчишку.
   Пан Лоевский задохнулся от изумления, а король спокойно добавил:
   - Да, да и сделали это по моему приказу. Я уже два дня знаю, что он покойник. Могу рассказать подробности, если они вас интересуют.
   Вельможа, еще не преодолев изумления, кивнул головой. Ягайло, понимая его состояние, не стал дожидаться словесного выражения просьбы. Великодушным жестом пригласил его сесть рядом с собой.
   - Для вашего сведения, уважаемый пан, - промолвил король, - вы остались при должности в знак моего одобрения ваших действий в отношении немецкого посягателя на польский престол. Ну, а теперь по существу. Мои люди прослеживали каждый шаг герцога в замке и не упустили его при выезде за пределы Польши. Там они и получили мой приказ убить этого неудачника.
   - Зачем? - спросил подканцлер и тут же осекся.
   - Я вас понимаю, - криво усмехнулся Ягайло. - Ваше христианское воспитание призывает к милосердию, но мне, бывшему язычнику, по-прежнему близки заповеди, по которым не следует щадить ни соперников, ни вообще врагов. Советую учесть эту черту моего характера и впредь не задавать неуместных вопросов. Так вот мои люди перед самой переправой через Дунай обогнали герцога и, прежде чем он появился на этом месте, успели напоить перевозчиков и уложить их мертвецки пьяных в кустах. Все переправочные средства угнали на другой берег и там спрятали, а тут оставили только одну лодчонку. За перевоз назвали такую цену, что герцог едва наскреб ее на себя самого. Он надеялся на том берегу достать денег для перевоза остальных. На середине реки лодка перевернулась, ударив его по голове бортом или чем-то там еще. Сами понимаете, его не спасали.
   Лоевскому было о чем подумать, но он поспешил заявить:
   - Не хотел бы я, ваше величество, быть вам врагом.
   Ягайло усмехнулся кривой улыбкой.
   - Если вы и впредь будете следовать этой мысли, то я гарантирую вам свое покровительство, независимо того, как к вам будет относиться королева.
   Стало понятно, что мир и согласие в святом семействе королем не планируется.
   - Позвольте еще вопрос, ваше величество.
   - Пользуйтесь случаем - когда еще мы так удобно посидим рядком.
   - Признаться, ваше величество, назначение Скиргайло великим князем Литвы было для меня полной неожиданностью.
   - Для меня тоже, - признался Ягайло и, предупреждая дальнейшие расспросы, добавил: - Это наши семейные дела, подканцлер, поэтому обойдемся без подробностей. Хотя я с вами согласен, что это место должен был занять Витовт. Я угадал ваше мнение? Может через год-два все вернется на круги своя, но сейчас пусть будет так, как я решил, и больше к этому не будем возвращаться. Все.
   Пан Лоевский встал и, ниже чем обычно, поклонился королю. Тот это заметил и довольно усмехнулся. Уже у двери король остановил подканцлера.
   - Одна просьба, ясновельможный пан, сделайте так, чтобы та востроносенькая пани, что служит у королевы…
   - Бася Ольшевская?
   - Кажется. Она приезжала ко мне в лагерь. Сделайте так, чтобы она осталась у королевы и впредь. Мне кажется эта женщина с понятием.
   - Вы правы, ваше величество, ваше желание я доведу до сведения пана Заскоки.
   - Вы этот пустяк не можете решить сами?
   Пан Лоевский не стал объяснять королю, что этот вопрос прерогатива пана маршалки, поэтому поспешно заверил:
   - Будет сделано, ваше величество.
   Куда делась ваша спесь, пан Лоевский?
   По уходу придворного, Ягайло, прикрыв ладонью глаза, остался сидеть на диване. Он думал. Ему удалось стреножить Лоевского - «великого» политика и интригана. Если бы не взбрыкивания Ядвиги, то можно было бы считать начало королевствования вполне удачным. Разве не ясно, что боги, в том числе и католический Бог, сделав его королем Польши, благоволят ему. Стало быть, все его действия были угодны Господу, и он может не терзать себя сомнениями.
   Разве он виноват в том, что умирающий отец на нем, Якове, остановил свой выбор и провозгласил великим князем Литвы? Кейступ, этот неугомонный завистник, не смирившись с поражением, продолжал строить козни. Дошел до того, что убил близкого великому князю, человека - Войтылу, единственной виной которого была женитьба на племяннице Кейступа. Видите ли - не спросили его согласия. Этот сумасброд посчитал, что решения его, Ягайлы, было недостаточно. В конце концов, дело не в простолюдине Войтыле. Спустить такое Кейступу - значит признать его право оспаривать решения великого князя.
   Ему, с помощью Скиргайло, удалось заманить Кейступа и его сынка в западню. Витовт сбежал, а Кейступ свое получил. Тут же сгинула и ведьма Бирута.
   Витовт притих и он посчитал, что тот смирился, поэтому приблизил его к себе, но как  оказалось - поспешил. Сидит еще в этом ведьмином  сыночке гадкий червячок. Стоило Ядвиге пощекотать ему бочок, как сразу зашевелился.
   Мысли перекинулись на королеву. Она оказалась капризной и взбалмошной девицей. Таких в Литве учат батогом. Здесь Польша и она не хуторянка. Потерпим. Пусть родит ему сына, а там… Мысли стали путаться и король уснул. Снилось ему что-то приятное - он улыбался и чмокал губами.

                ГЛАВА IХ
                В ЗАМКЕ У ВИТОВТА
   В ворота замка, в котором поселился со своей семьей и дружиной князь Витовт, громко постучали. В жидких ноябрьских сумерках были видны пять всадников, понуро сидящих на тяжело дышащих лошадях. Видно долгий путь проделали они, прежде чем остановились перед этим замком.
   - Что надо? - выкрикнули с привратной башни.
   - Нам сказали, что это поместье воеводы Александра Кейстутовича.
   - Вы русичи?
   - Да, мы - люди великого князя московского Дмитрия Ивановича. У нас дело к воеводе.
   - Ждите.
   Через короткое время ворота медленно разошлись, наполняя сырой воздух скрипучей музыкой ржавых петель.
   - Проезжайте. Вам прямо.
   Своды ворот заполнились ленивым цокотом копыт. Впереди короткая улочка, в конце которой дом в два этажа. Над его дверью мерцал факельный огонь. Когда подъехали, из двери вышел простоволосый человек в плаще, накинутом на плечи. Всадники спешились, и один из них подошел к нему и низко поклонился.
   - Я - Александр Поле, - сказал он, - боярин московский.
   - Я - князь Витовт. С чем пожаловали?
   - Князь, вот этот малец, - боярин показал стоящего невдалеке мальчика, - сын нашего князя. Его зовут Василий. Мы бежим из татарского плена.
   Витовт подошел к мальчику и обнял его.
   - Рад твоему приезду, Василий. Будь моим гостем. Веди своих людей в мой дом.
   Русичи вступили в слабо освещенный огнем из очага небольшой зал с белеными стенами, полом, покрытым каменными плитами и потолком из дубовых досок. На противоположной от двери стене был вырублен греческий крест. Гости стали перед ним и осенили себя крестными знамениями. После трехлетнего татарского плена они впервые почувствовали себя свободными. Василий даже прослезился.
   Слуги суетились, раздувая огонь в очаге, ставя на грубо сколоченный дубовый стол сальные свечи, блюда с хлебом и кувшины с домашним пивом. Со второго этажа, по узкой деревянной лестнице, сошла жена князя Анна, а за ней, чуть отстав, девочка лет семи. Это была Софья.
   Боярин низко поклонился княгине. Василий же подскочил к ней и поцеловал, протянутую к нему, руку. Анна притянула его к себе и поцеловала в лоб.
   - Страдалец мой, - сказала она так жалостливо, что Василию захотелось расплакаться, но, увидев выглянувшее из-за юбки матери девичье личико с хитрыми глазками, сдержался и только прижался к женщине.
   Анна взяла детей за руки и повела к столу. Усадила их по бокам от себя. Детям пододвинули только сейчас подогретую молочную кашу, а взрослые, пригубив пива и заев его мягким сыром, принялись за кашу, сдобренную салом. Княгиня поинтересовалась, чем кормили мальчика у татар. Узнав, что основной пищей было мясо и кумыс, огорчилась. Что же хлеб?
   - Были пресные лепешки, но и то редко, - поведал Василий. - А вот в Молдове, - оживленно добавил он, - мне понравилась кукурузная каша с брынзой и сметаной. Как она называлась, дядя Александр?
   - Дай Бог память, кажется - балмуш.
   - А как тебе наша каша? - спросила Анна.
   - Она вкусная, - после некоторого раздумья ответил княжич, - но никак не пойму из чего она сварена.
   - Это и не мудрено, - улыбнулась княгиня. - В ней и полба, и толокно, и горох. Ну, конечно, кислое молоко, творог и сметана.
   - Как здорово! - воскликнул мальчик. - Дядя Александр, у нас такую кашу делают?
   - Видишь ли, княжич, из меня плохой кухарь, да и молочного я мало ем.
   Софья, до сих пор молчавшая, выглянула из-за матери и спросила с изрядной дозой ехидства:
   - Ты любишь покушать? Ты обжора, да? Я так могу целый день ничего не есть.
   Мальчик смутился. Он действительно любил поесть, а после татарского плена, во время которого мечтал о кашах с молоком и медом, только и мог думать и говорить что о еде. Чтобы как-то парировать выпад девчонки, он спросил:
   - А ты готовить умеешь?
   - А ты думаешь, я к тебе в кухарки пойду?
   Мальчик еще больше смутился и ничего не ответил. Взрослые с доброй ухмылкой прислушивались к их диалогу, а отец девочки заметил:
   - Нашей Софье палец в рот не клади - отгрызет.
   Поздняя трапеза закончилась уже после того, как желтый лик луны заглянул в узкое окно палаты, обозначив на полу стрельчатый фасон. Анна увела детей наверх, а князь и боярин остались за столом, чтобы обсудить дело, приведшее русичей в центр Европы.
   - Тебе, князь, должно быть понятно, почему мы, направляясь в Москву, бежим прочь от нее?
   - Догадываюсь. По Муравскому шляху вы бы далеко не ушли.
   - Правильно. Сначала мы скакали степью, определяя путь по звездам, а потом вышли на Кучманский шлях. Тогда стало легче. Три месяца в дороге.
   - Куда дальше?
   - Теперь на Москву через Польшу и Литву. Другого пути нет. Вот и прошу помочь. Не могу княжичем рисковать.
   Витовт вместо того, чтобы ответить, наполнил чаши пивом. Отпили.
   - Ты, наверное, боярин, понимаешь, что, если я не в Кракове и не в Вильно, и даже не в Троках, то я - не король Польши и не великий князь Литвы, а простой изгнанник, власть которого не простирается за стены этого замка.
   Поле отпил из чаши и следом крякнул, и только потом ответил:
   - Хотя в Москве и знали о твоей беде, но, когда я получил разрешение великого князя на побег, то там было прямо указано обратиться к тебе.
   - Странно.
   - Я выполняю волю своего князя.
   - Это понятно. Видимо твой князь плохо знает о моих отношениях с королем и Скиргайло. Если я обращусь к ним за помощью, то вреда будет больше, чем пользы.
   - Что же делать?
   - Допивай пиво, и пойдем спать. Утром продолжим разговор. За ночь, может быть, что-то прояснится.
   Они поднялись на второй этаж. Дети еще не легли. Софья держала правую руку княжича ладонью вверх и, кого-то, копируя, растягивая слова, говорила:
   - Твоя судьба начертана в лучах линий на твоей ладони. Вот линия жизни, а вот головы. Они у тебя пересекаются, значит, ты будешь хорошим мужем, ты будешь уважать и почитать обычаи семьи.
   - Ты лучше скажи, каким я воином буду?
   Софья несколько замешкалась, посмотрела в сторону матери и, уловив ее кивок, сказала:
   - Твой побег из плена говорит, что ты смелый человек, а такие бывают хорошими воинами.
   Мальчик смущенно улыбнулся, а князь восхищенно спросил:
   - Неужели, дочка, сама додумалась?
   Щеки Софьи окрасились легким румянцем.
   - Это мама говорила, что на такое могут решиться только смелые люди.
   Боярин довольно рассмеялся.
   - Умна у вас дочь, княгиня, и, что особенно приятно, еще и красива.
   - Она - копия своей бабушки Бируты, матери моего мужа.
   Боярин внимательно посмотрел на князя, потом снова ни Софью, после чего вымолвил неопределенно:
   - Неисповедимы пути твои, Господи.
   Его растерянность развеселила княжескую чету.
   - Утром, боярин, при белом свете рассмотришь, - весело посоветовал Витовт, - а сейчас - спать.
   На другой день, дети еще спали, а мужчины спустились вниз, чтоб на свежую голову обсудить возникшие проблемы. Витовт сказал
   - Как я думаю, княжичу придется здесь задержаться.
   - Почему?
   - Нужно время для того, чтобы ваш князь смог попросить у Ягайло разрешения пропустить княжича через его владения.
   - Великий князь не ведает где мы сейчас. Как он сможет это сделать?
   - Вот тут я вам помогу. Ты пошлешь ему письмо…
   - А кто доставит?
   - Мой человек.
   - А если его перехватят и король узнает, где мы? Он обидится, что не обратились к нему напрямую.
   - Он не обидится, а, наоборот, обрадуется и сразу же сообщит хану, где находится беглец. У него с Крымом доверительные отношения.
   - Дело хуже, чем я мог предполагать, - хмуро заметил Поле.
   - Вот поэтому и нужен ваш князь. Ягайло, после его просьбы, не посмеет выдать княжича татарам, и вынужден будет дать распоряжение пропустить его беспрепятственно через все границы. Даже больше, он побеспокоится о его охране. Ведь в дороге всякое случается.
   - Согласен, случается. А как твой человек пройдет?
   - Он растворится в народе, как дрожжи в тесте. Он сам народ.
   Принесли письменные принадлежности и боярин начал диктовать. Витовт, не перебивая, слушал. Когда дошла очередь до заверений, а там и до подписи, князь сказал:
   - Напиши еще о том, что у Витовта есть дочь и он, когда придет время, не прочь выдать ее за княжича Василия.
   Боярин улыбнулся в бороду.
   - Признаться, князь, я и сам подумывал об этом и намечал сказать Дмитрию Ивановичу о твоей умнице и раскрасавице уже дома. А раз просишь, сделаю это сейчас. Только, боюсь, письмо длинное получится. Хватит ли бумаги?
   К вечеру письмо было готово, и Витовт вызвал курьера. Это был парень, одетый в простую суконную поддевку, за спиной болтался колпак для прикрытия головы, темно-русые волосы спускались до плеч. Он низко поклонился сначала князю, а потом и гостю.
   - Садись, Евнутий, - пригласил князь, - и пей пиво.
   Тот привычно занял место за княжеским столом и придвинул к себе чашу. Пока Евнутий пил, князь молчал. Когда пиво было выпито, и парень вытер рот рукавом, Витовт сказал:
   - Пойдешь в Москву с письмом боярина и вручишь его самому великому князю московскому Дмитрию.
   - Я готов, ваше сиятельство, - ответил Евнутий, вставая со скамьи.
   - Сиди, - приказал ему князь и, обращаясь уже к боярину, сказал: - Думаю, нужно ознакомить парня с содержанием письма на тот случай, если писанку придется уничтожить.
   - А кто про дрожжи говорил? - не удержался боярин, чтобы не съязвить.
   - Береженного Бог бережет, - спокойно ответил Витовт. - Дорога длинная, у Ягайло руки загребущие. Зачем зря рисковать?
   Ознакомившись с письмом, Евнутий положил свиток под рубаху.
   - Мне сюда возвращаться, ваше сиятельство?
   - Будешь ждать меня в Троках. С посольством князя Дмитрия оставишь двух своих людей. Они, после короля, приведут послов сюда. Учти, где находится княжич, могут знать только твои люди, больше никто! Даже послы княжеские!
   Когда посланец ушел, боярин спросил:
   - Чувствую, князь, ты скоро уедешь?
   - Через пару недель. Мне легче будет из Трок следить за прохождением вашего посольства. Да и вообще, я, как валун, уже стал зарастать мхом. Пора  выбираться на простор. Уезжать будешь уже без меня.
                ***
   С того 1386 года Витовту понадобилось шесть лет, чтобы добиться титула великого князя Литвы. Мы видели как он, подобно зайцу, выжидал в укромном месте своего часа. Час пришел и Витовт, волком набросился на Скиргайло и изгнал его из Литвы. Тот укрылся в Киеве, надеясь отсидеться, но не в характере «серого» выпускать из зубов добычу. В Печерском монастыре Скиргайло выпил отравленного вина и отошел в мир иной.
   Витовт настолько окреп, что Ягайло вынужден был признать его великим князем Литвы и доверить выполнение различных государственных дел. Так в Витебске взбунтовался брат Ягайло - Свидригайло. Он жестоко расправился с наместником короля и стал единоличным владельцем Витебска, Орши и их земель. Король поручил Витовту наказать отступника. Тот без особых усилий овладел мятежными городами и отослал закованного Свидригайло в Краков. В Витебск наместник короля уже не назначался. Эти земли с молчаливого согласия  Ягайло остались в составе Литвы.
   И еще. Случайную встречу с княжичем Василием Витовт превращает в великую удачу, женив его на своей дочери. Когда Василий стал в Москве великим  князем, то распри между Литвой и Русью приобрели вялотекущий характер. Агрессивная политика Витовта порой ставила его в трудное положение, но он благополучно выходил из него благодаря терпеливой добропорядочности великого князя Василия.
   Современники, не без основания, восхищались умом и удачливостью Витовта. В конце концов, он и сам уверовал в свою исключительность, забыв народную мудрость: на каждую бочку всегда найдется затычка.
   За последствиями этого печального упущения нам удастся проследить в последующих текстах этого повествования.


               
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ

   НЕСУЩАЯ СМЕРТЬ

    И СКОЛЬКО МЫ ПОГУБИЛИ
    ПОКОЛЕНИЙ ПОСЛЕ НУХА!
         КОРАН, СУРА 17-18




                ГЛАВА I
                ТАЙНЫЙ ГОНЕЦ
   Солнце клонилось к горизонту, освещая широко раскинувшееся становище татарского хана Тохтамыша - город, построенный за один день усилиями рабов и воинов. На самом чистом месте возвышается ярко-желтый парчовый шатер грозного хана. Место ограждено невысоким забором, в нем двое ворот: одни для Властелина мира, другие для гостей и челяди.
   Сразу за оградой разместились различные службы и шатры приближенных к хану лиц. Чуть поодаль - наиболее значительные люди Золотой орды с их родственниками и слугами. Далее, по убывающей значимости, все остальные. Тысячи лошадей и верблюдов, перегоняемые с одного места на другое, поднимают густую пыль, закрывающую не только границы становища, но и сами юрты.
   Эмир Эдигей Мангыт отвел взгляд от становища и посмотрел на неподвижные воды реки Кумы, на берегу которой он и стоит. Река, по всей видимой ему длине, отражает, разлившийся по небу, пунцовый закат и от этого кажется заполненной кровью.
   Это видение задержало внимание старого воина, который не раз видел подобные кровавые разливы, но сотворенные не природой, а его воинами. От реки идет запах сырой свежести, а от тех кровавых потоков несло возбуждающим ароматом славы и подвигов.
   В памяти всплыли видения прошлых боев и эмир, чтобы избавиться от них встряхнул головой, увенчанной позолоченным шлемом. Нельзя отвлекаться на прошлое, следует сосредоточиться на сегодняшнем дне.
   Тохтамыш только сейчас открыл цель похода орды к берегам Кумы: он намерен здесь, у отрогов Кавказа, дать бой своему обидчику - Аксак-Тимуру (в Европе - Тамерлан) и разгромить его. Дело в том, что три года назад хан потерпел жестокое поражение от этого грозного воина и вот теперь мечтает о реванше. Каким глупцом надо быть, чтобы злить льва Самарканда.
   Видит Аллах, что Эдигей пытался отвратить хана от опасной затеи, но не был услышан. Тохтамыш, снедаемый завистью к великому воину, забыл, что благодаря Аксак-Тимуру он стал ханом Дешт-и-Кипчак.
   Как зять хана, эмир Эдигей пользовался большей свободой в изложении мыслей. Он и напомнил тестю об этом факте. Тохтамыш вскочил с подушек и, закатив глаза, закричал, брызгая слюной.
   Не все, из этого потока слов можно было разобрать, но главное эмир понял: хан никому, кроме Всевышнего не обязан властью и удивляется, что его зять не знает этого. «Ты не даешь исполнить то, - несколько успокоившись, продолжал он, - что предначертано мне Аллахом - наказать этого безродного выскочку! «Потрясатель вселенной»! Кто это выдумал? На самом деле он не может сотрясти даже постели, на которой спит с вдовой Хусейна! А ты, - обратился он непосредственно к зятю, - вкушающий мои милости, не имеешь права не считаться с моими желаниями!» Умолкнув, уставился  на эмира, сверля его злым взглядом угольков-глаз. Больше ничего не сказал, а только взмахнул рукой, что означало: «Идите все вон!»
   Из груди эмира исторгнулся непроизвольный вздох. Он бросил взор на водную гладь и увидел, что река посерела. Она добросовестно отражала цвет небесной выси. Тохтамыш ждет от зятя такого же бездумного отражения его мыслей. Ошибается. Мангыты, наиболее почитаемый в орде род, никогда не жили чужим умом.
   Обратился снова к стойбищу. Зажглись тысячи костров, улеглась пыль. Слышались знакомые с детства звуки: вот скрипуче играет кобыз, в такт ему гремит бубен, кто-то поет, переливисто играя голосом, лают собаки, ржут кони, взвизгивают женщины. Звуки мирной жизни уходят вдаль и там затихают.
   Эдигей вошел в свой шатер, освещенный масляным светильником. Слуги, кланяясь хозяину, вышли. Остался только один, который ни на миг, без команды, не покидает господина. Видя необычно хмурое лицо хозяина, слуга отошел к двери и стал ждать указаний.
   Усевшись на подушки, эмир снова впал в раздумье. Подхалимы часто сравнивают Тохтамыша с Бату-ханом, основателем Золотой орды, забывая при этом, что данный хан будучи великим организатором, был бездарным военачальником.
   К счастью внука Чингисхана, он это хорошо понимал, поэтому всегда прислушивался к советам своего полководца Субудая и военное счастье никогда не покидало его. Тохтамыш, в противоположность Бату-хану, слушает только себя и тех, кто всегда поддакивает ему.
   Отдав за Эдигея свою дочь Джанике, хан надеялся сделать строптивого эмира ручным. Но кому польза от этой покладистости? Будь Субудай эхом своего хана, что бы тот мог совершить? А так, пятьдесят лет провоевал этот одноглазый уйгур и ни одного поражения! У Эдигея не менее славный боевой список, но разве об этом помнит Тохтамыш?
   Преданность. Может ли она быть вечной? А что вообще вечно? Даже Луна, детище Аллаха, меняет свой лик в зависимости от времени пребывания на небе. Вот она кругла и прекрасна, как лицо монгольской красавицы, позже превращается в символ магометанской веры, а там вообще скрывается с глаз. Очистившись от прежних ошибок и грехов, она снова сияет первозданной красотой. Так вот его преданность Тохтамышу находится в последней четверти и может исчезнуть, как и лик Луны.
   Если мнит себя Бату-ханом, то и следовал бы проторенными им путями - шел бы на Москву, на Киев. Понятно, что орда не может жить без добычи, но пополнять ее следует за счет тех, кто плохо бережет свое добро и где оно заведомо есть. Что он может получить от Тимура? Полупустой обоз и несколько тысяч пленников, которых еще и кормить надо. Это в случае эфемерной победы, а если поражение? Потери буду неисчислимы: от потери власти до истребления под корень всего народа.
   Эдигей вспомнил текст письма, переписанного ему одним из писарей хана (у эмира везде свои люди). Это было послание Аксак-Тимура, которое хан приказал скрыть от всех, в том числе и от эмира. Эдигей достал из шкатулки свиток и, расправив его на колене, стал произносить текст, едва шевеля губами.
   «Во имя всемогущего Аллаха спрашиваю, с какими намерениям ты, хан кипчакский, управляемый демоном гордости, выступаешь из своих пределов? Разве забыл ты последнюю войну, когда рука моя обратила в прах твои силы, богатство, владения?
   Неблагодарный! вспомни, сколь некогда оказал я тебе милостей! Еще можешь раскаяться. Хочешь ли мира? Хочешь ли войны? Избирай, мне все едино. Но самая глубина морская не скроет врага от нашей мести».
   Тимур прав - «демон гордости» обуял хана, иначе не решился бы на этот поход. И вряд ли Иблис его когда-либо отпустит, а это ручательство того, что Тохтамыш заведет народ в такую яму, что оттуда не выбраться.
   Уже не раз у него возникала мысль избавиться от этого сына осла, но все не было удобного случая. Сейчас наступило время решать - идти до конца с ним или свернуть в сторону? Если осилит Тимур, то сразу захочет заменить провинившегося Тохтамыша на угодного победителю. Кого выберет великий эмир, с кем будет советоваться? Если своевременно оказать ему услугу, то можно будет рассчитывать на его внимание, а отсюда и на участие в назначении нового хана.
   По «Юре», завету Чингисхана, ханом может быть только его потомок - чингисид. За многие века этот наказ не нарушался. Даже всесильный Аксак-Тимур зовется «великим эмиром», а не ханом, хотя, казалось бы, кто осмелился бы упрекнуть его, назовись он этим титулом. Как говорят, кто скажет льву, что пасть его зловонна? Но нет, даже он не посмел переступить через завет Чингисхана.
   Поэтому и он, Эдигей, не может даже мечтать о ханском достоинстве, а отсюда необходимо подыскать подходящего чингисида, которым можно было бы управлять, как собака хвостом, и своевременно предложить его кандидатуру Аксак-Тимуру.
   Эдигей начал мысленно перебирать имена известных ему чингисидов и решил, что наиболее подходящим кандидатом в ханы может стать Темир-Кутлуй, внук знаменитого Урус-хана. Тохтамыш терпит его только потому, что тот ничем не выделяется из серой толпы придворных и никогда не стремился кого-либо подмять под себя. К Эдигею он относится с почтением, как тот того заслужил своими воинскими подвигами и знатным происхождением. А если…
   Еще не осмыслив это «а если», он уже начал действовать: опустил ноги на ковер и, ощущая легкое покалывание ворсы, подошел к уснувшему слуге и пнул его ногой. Тот вскочил так стремительно, что ему могла позавидовать кобра.
   - Позови катиба, - приказал эмир, - пусть это будет тот, что мне подарил великий хан.
   - Он из фрягов?
   - Не знаю, разберись сам.
   Оставшись один, эмир обратил лицо к кибле, стал на колени и начал молиться: «Во имя Аллаха, милостивого, милосердного! Истинно, в сотворении небес и земли, и во смене ночи и дня есть знамение для людей с разумением».
   Это была его любимая молитва и произносил он ее всякий раз когда собирался сделать решительный шаг. Повторив молитву три раза и проведя ладонями по лицу, почувствовал как оно освежилось, а в глазах посветлело. И, вообще, на сердце стало спокойнее. Он понял, что молитва дошла до Бога.
   Появился слуга и, остановившись у порога, пропустил в шатер катиба. Эмир, обращаясь к нему, спросил:
   - Это тебя подарил мне великий хан?
   Услышав утвердительный ответ, показал ему место, а слуге приказал:
   - Будь снаружи. Отведи всех на три шага от шатра и никого сюда не впускай.
   Катиб расстелил на низком столике-подставке бумагу и, взяв в руку перо, замер в ожидании. Эмир, усевшись на подушках, задумался. Он обдумывал письмо Аксак-Тимуру.
   Текст должен быть коротким и деловым. В нескольких словах о замыслах хана и несколько шире о своих намерениях. Вот они: после небольшой стычки, он пошлет в обход тимурова войска свои тумены и там сразу прекратит борьбу. Великому эмиру останется ударить по оголенному флангу ханских войск  и разгромить его. При необходимости, тумены Эдигея могут участвовать в преследовании Тохтамыша до его полного разгрома.
   Залогом серьезности его намерения является то, что с письмом он шлет чингисида Темир-Кутлуя, который, если великий эмир не будет возражать, займет трон Дешт-и-Кипчак.
   Закончив диктовку, эмир приложил в конце написанного оттиск своей печати и приказал свернуть лист. Обратил внимание на то, как писарь, сгорбившись над столом, трясущимися руками скатывает бумагу. Усмехнулся. Катиб понял, что невольно проник в самую сокровенную тайну ханского двора и теперь опасается за свою жизнь. Что ж, страхи обоснованы: «подарку хана» и в мелочах нельзя было доверять.
   Подождав пока тот обвяжет свиток шерстяной ниткой и зальет концы воском, сказал:
   - Можешь идти.
   Эмир тут же после ухода катиба выглянул наружу и, подозвав жестом слугу, приказал:
   - Убейте его без шума, тело бросьте в реку.
   Спустя некоторое время слуга вернулся и доложил, что все сделано.
   - Молодец, - похвалил его эмир, - а теперь разыщи Темир-Кутлуя и пригласи его ко мне. Пусть идет без промедления.
   Слуга ушел, а эмир снова заходил по ковру. Как хорошо, думал он, что во веки веков сладкого шербета на всех не хватает. Вот он посулит Темир-Кутлую сладость в виде ханского престола и тот, оценив подарок, сразу проникнется преданностью к своему благодетелю и конечно не побежит с изобличающим письмом к хану. Здесь можно быть спокойным. А чтобы добрался посланец до ставки Тимура, следует обеспечить его охрану. Десяток воинов хватит.
   Дверь открылась и вошел Темир-Кутлуй. Чтобы предупредить поклон (не следует будущему хану так опускаться) эмир поспешил к нему и обнял. Потершись щеками, сказал ласково:
   - Садись, сынок, - и сам первый опустился на подушки.
   Гость был одет просто: глухо запахнутый на груди, серо-зеленый халат,  войлочный колпак с полями и зеленые гутулы на ногах. Совсем простой воин. Может эта простота и помогает ему сохранить жизнь.
   - Сынок, - обратился эмир, - вот хочу для одного богатура достать звезду с неба, да не знаю следует ли это делать?
   - Отец, я готов помочь тебе в этом.
   Ответ понравился, но верный привычке во всем сомневаться, спросил:
   - Не передумаешь?
   - Я готов, отец, быть твоей тенью до своих последних дней.
   - Верю, сынок, но то, что ты сейчас услышишь…
   - Не продолжай отец. Я готов на все и знаю, что случись со мной беда, мои дети не останутся сиротами. У них будет очень заботливый дедушка.
   Эдигей достал из-под подушки свиток и, показывая его, сказал, понизив голос:
   - В нем твоя и моя судьба. Я здесь пишу, что после Тохтамыша ханом хочу видеть тебя. (О шербете нужно сказать сразу). Все так и будет, если ты доставишь это письмо Аксак-Тимуру.
   Услышав это имя, Темир-Кутлуй невольно подался вперед, будто намеривался соскочить с тахты.
   - Ты испугался, сынок? - с плохо скрываемым недоверием спросил эмир.
   - Извини, отец, я не испугался, а только удивился, услыхав имя этого человека. Еще раз извини.
   - Ничего. Тимура ты можешь найти в Дербенте. Если он захочет выслушать тебя, то скажи, что Тохтамыша пора проучить за его чрезмерную заносчивость и за нечестность к людям, оказавшим ему милость. (Здесь эмир вспомнил и о своих обидах). Нет, скажешь не «людям», а «человеку, вознесшего его на высоты власти». Скажешь, что эмир Эдигей всепокорнейше ждет его указаний. Мои предложения - в этом письме. Воспользуется ими - победа ему обеспечена. Ты останешься с войском Тимура. Там мы и встретимся. О детях я побеспокоюсь.
   - Понятно, отец, когда ехать?
   - Этой ночью. К рассвету тебя не должно быть в улусе. Если кто спросит, говори, что едешь в Сарай с моим поручением. Эмир Эдигей, мол, поручил тебе подыскать место для строительства дворца, в котором собирается поселить свою молодую жену и дочь Тохтамыша – Джанике. С тобой будут десять воинов. Возьми пайзцу, она поможет тебе, но показывай ее только тогда, когда в этом будет крайняя необходимость.
   Эмир протянул Темир-Кутлую золотую пластину продолговатой формы, концы ее были закруглены. На одной стороне пайзцы было изображено солнце, купающееся в кучевых облаках, а на другой - полумесяц, нежно окутанный трепетной пеленой. И надпись: «Да выдана великим ханом Тохтамышем от вечного неба. Лишаются жизни люди неверные монголам». Темир-Кутлуй приложил пластину ко лбу и сердцу и, расстегнув халат, повесил на шею.
   - Слушай дальше, - продолжал Эдигей, - Раз ты едешь в Сарай, то туда и держи путь. Итак, ты едешь вдоль Кумы, не переправляясь. Недалеко от Каспия она уходит в пески, вот там и свернешь на юг, к Дербенту. Смотри только, чтобы кони не увязли в песке. А там, да поможет тебе Аллах! После первой же встречи с Аксак-Тимуром шли ко мне гонца. Если эмир примет мое предложение, то гонец должен сказать «Да», если не принимает, то «Нет». Одно из этих слов мне нужно будет знать до начала битвы. Пароль: «Аллах с теми, кто творит добро».
   - Понял, отец. Сколько у меня времени?
   - Не позже, чем на пятый день ты должен отправить человека к Тереку. Я буду где-то там. Иди, сынок.
   Они обнялись. Темир-Кутлуй направился к выходу. Вслед ему эмир сказал:
   - Там где-то за дверью Басыр. Пришли ко мне. Он подготовит для тебя людей.
   
                ГЛАВА II
                КАК ВЫИГРЫВАЮТ ВРЕМЯ
   Исполнив все задуманное, Эдигей прилег на подушки, чтобы уснуть, но сон не шел - мозг продолжал работать в заданном ритме. Может статься так, что Тохтамыш уже завтра поднимет орду и двинет ее к горам. Тогда Аксак-Тимур поспешит ему навстречу и Темир-Кутлуй разминется с ним и все старания окажутся напрасными.
   Как отсрочить выступление ханского войска к берегам Терека на дни, отведенные Темир-Кутлую? Можно дать совет - задержаться, но Тохтамыш, в силу своего своенравия, если не сказать самодурства, не упустит случая высказать собственное мнение и даст приказ о немедленном выходе. Нужно, наоборот, отвлечь его мысли о войне. Чем? Охотой! На эту забаву он может клюнуть, но опять же, замысел не должна исходить от «слишком умного» Эдигея. Не вставая с постели, позвал слугу. Тот сразу откликнулся:
   - Я весь внимание, господин.
   - Пригласи госпожу.
   Слуга побежал выполнять волю хозяина, а Эдигей, продолжая лежать, думал.
«Госпожой» он назвал свою четвертую жену - Джанике. Тохтамыш благосклонно отнесся к просьбе зятя взять Джанике в поход. Как-никак - отец. Он посчитал, что зять успел полюбить его дочь и не хочет с ней надолго расставаться.
   Первое время Эдигей, заполучив в жены пятнадцатилетнюю девчонку, радовался, но вскоре понял какую стерву заполучил в качестве жены.
   Высокомерна и своенравна, как отец, не в меру болтлива и плохо ласкает во время близости. Как-то спросил ее: «Чему тебя учила мать?» Она приподнялась на локотке и заносчиво сказала, что мама учила ее всегда помнить чья она дочь. Он дал ей увесистую пощечину и пинком ноги сбросил с постели на пол. Потом, свесившись, зло шептал ей в лицо, что она раз и навсегда должна забыть кто ее отец и твердо помнить кто ее муж!
   Она лежала голая, свернувшись змейкой (как гибки молодые кости!) и тряслась, то ли от холода, то ли от унижения. Выдержав паузу, он позвал ее. Она приподнялась на колени и, прося прощения, начала целовать его руки и лицо. Он овладел ею и тут же потребовал родить сына.
   В шатер заглянул слуга.
   - Госпожа просит разрешения войти.
   - Впусти, а сам оставайся снаружи.
   Джанике вошла в сопровождении евнуха и двух служанок. Они, кланяясь, поставили принесенные с собой сосуды и вещи госпожи. Когда она отпустила своих людей, Эдигей привлек ее к себе и спросил:
   - Как чувствуешь себя, моя радость.
   Джанике приложилась губами к его руке и только после этого  ответила:
   - Мне кажется, что я понесла, мой господин.
   Он отдвинулся и, посмотрев с упреком в ее прекрасные, чуть раскосые глаза, сказал:
   - Могла бы ЭТО узнать поточнее, спросив у старшей служанки. Ты же знаешь как я жду сына.
   - Знаю, мой господин, поэтому я так и сделала, но она сама в сомнении. Прошло мало времени и ЭТО определить трудно.
   - Понял. Береги себя, а сейчас возьми от меня подарок, - сказал эмир ласково и протянул ей массивный золотой браслет, украшенный головой дракона.
   Щеки жены покрылись легким румянцем, она поцеловала руку дающего и сказала:
   - Спасибо, мой муж. Я рада этому подарку как знаку того, что ты любишь меня, а не потому, что это золото.
   - Ты хорошо сказала, Джанике, но не пренебрегай золотом. Оно украшает женщину не хуже чем хорошая сабля мужчину.
   Утром, еще в постели, Эдигей сказал жене главное, ради чего и пригласил ее к себе.
   - Ты знаешь, жена, что мы скоро расстанемся?
   - Почему?
   - Я с войсками уйду к кавказским горам, а ты уедешь в Крым к своему деду.
   - Ты не можешь взять меня с собой? Хочешь я поговорю с мамой, а она с ханом?
   - По поводу отъезда ни маме, ни, тем более, отцу - ни слова.
   - А зачем мне туда ехать?
   - Тебе мало моего решения?
   - Прости, Идике, - сказала Джанике, назвав мужа ласковым именем, она рассчитывала на снисхождение.
   - Впредь думай, - ответил он строго. - Хотя мы можем отсрочить день расставания, но для этого нужно, через маму, уговорить хана устроить облавную охоту. На это уйдет несколько, нужных нам, дней. Самое главное, не говори никому, что это я тебе подсказал. В свою очередь, мать не должна упоминать твоего имени, когда будет просить хана устроить охоту. И последнее, не говори матери или кому-либо другому о твоем отъезде в Крым.
   - Боюсь, Идики, мне трудно будет объяснить маме зачем мне сдалась эта охота.
   - Я понимаю, ты никогда не видела это чудо. Так вот слушай. Где-то выберут площадку и построят там крепкие помосты. И у тебя будет свой помост. Теперь  представь себе, ты сидишь под навесом и ешь сваренные в меду орешки, запивая их холодным шербетом. Перед тобой певцы и музыканты услаждают слух прекрасными звуками, а тут вдруг на площадь врываются обезумевшие от страха волки, лисы, джейраны и другая живность. За ними гонятся охотники. Звери, окруженные оградой и вооруженными людьми, мечутся.
   И тут начинается самое интересное зрелище - кто кого! Ты увидишь как звери, спасая свою жизнь, становятся безумно храбрыми, а люди, впадая в охотничий азарт, превращаются в хищных зверей. При этом, животные, сумевшие живыми преодолеть ограду, не преследуются, а люди, попавшие под копыта джейранов или в зубы волков спасают свои жизни сами, без чьей-либо помощи.
   - И ты хочешь, чтобы я смотрела на весь этот ужас?
   - Это не ужас, Джанике, это невинная картинка из книги жизни, читать которую приходится каждому из нас, и чем глубже мы будем понимать ее, тем больше вероятность остаться живым в жизненных передрягах. Я сомневаюсь, что даже тебе, моей жене, удастся избежать столкновения с жестокостями жизни. В таких случаях нужно держать себя в руках и не терять голову.
   - Ты хочешь, чтобы все это я рассказала маме?
   - Нет, Джанике, маме ты скажешь: «Ах, как я хочу посмотреть на скачущих джейранов!» И ей этого будет достаточно.
   - Я поняла, Идики, и все сделаю так, как ты сказал.
   Оставшись один, Эдигей подумал, что идея отправить жену в Крым к хану Кырк-ора и ее дедушке по матери, весьма удачна. Ей и его будущему сыну там будет намного спокойнее, а если его, Эдигея, постигнет неудача, то у Тохтамыша не будет оснований обвинить Джанике в соучастии.
                ***
   Эмир с утра начал объезжать свой улус, встречался со знатью и стариками. Пил кумыс во многих юртах и везде спрашивал мнение о предстоящей битве. Люди понимали опасность противостояния Тохтамыша и Аксак-Тимура и выражали надежду, что Аллах просветит ум великого хана. Но вот эмира разыскал посыльный и пригласил на военный Совет.
   Эдигею было отведено место слева от царского трона. Он занял его и стал ждать появления хана. Тот вышел и, не садясь, обвел присутствующих хмурым взглядом, что-то прошептал про себя и только после этого сел. Откинувшись на спинку трона, сказал:
   - Я приглашал на Совет Темир-Кутлуя. Почему его нет?
   Векиль Зуфер приблизился к хану и, низко кланяясь, пояснил:
   - Его до сих пор не нашли, великий хан. Жена говорит, что он уехал сегодня ночью, не сказав куда.
   Эдигей никак не думал, что так сразу Темир-Кутлуй может понадобиться хану. Он сразу же отбросил мысль, что люди хана могли за это короткое время что-то пронюхать.
   - Разреши, великий хан, сказать слово, - обратился Эдигей, вставая с подушек. - Это я виноват, что этого человека не смогли разыскать. Я, не зная, что он тебе понадобится, отправил его в Сарай с поручением.
   - С каким еще поручением?
   Вот еще одна неожиданность: приходится прилюдно врать, а это опасно.
   - Он поехал в Сарай по моей просьбе.
   - По какой еще просьбе?
   - Позволь, великий хан, сказать тебе это наедине.
   - Хорошо, - смирился Тохтамыш, - но ты лишил его возможности поруководить одним интересным делом.
   - Сожалею, великий хан, но он скоро вернется.
   Хан уже не стал отвечать на эту реплику. Он «сел на своего любимого конька» и начал разглагольствовать о предстоящем «великом походе» против Аксак-Тимура. Эмир Базан, сидящий справа от хана, пробурчал:
   - Великий поход требует такой же великой подготовки.
   Многие не слышали этой фразы, но Тохтамыш уловил смысл сказанного.
   - О, старый ворчун! - воскликнул он и, обращаясь к Совету, сказал: - Эмир Базан будет ворчать и в день Воскрешения, недовольный тем, что мост, по которому он пройдет до райских садов будет недостаточно широк.
   Шутка хана вызвала веселое оживление, не смеялся только Эдигей. Он сказал, перекрывая голосом веселый шум:
   - Эмир Базан прав! Любое войско готовится с учетом силы противника! Наше преобладание в численности не запугает Аксак-Тимура. Он не может не знать, что наше войско разбавлено рабами, которым обещана свобода. Они уже один раз не смогли умереть в бою и сдались, спасая свои ничтожные жизни. Станут ли они и в этот раз рисковать?
   Тохтамыш не стал отвечать на вопрос, а продолжил изложение своих мыслей:
   - Я думал, что моим войскам надоело стоять в этой неуютной местности. Кругом пески, В реках соленая вода, ветры несут пыль. Она даже в мой шатер попадает! Я хотел выйти к Тереку, где можно было бы более удобно расположить шатры и откормить лошадей.
   Хан с улыбкой прислушивался к возгласам одобрения, но он не был бы Тохтамышем, если бы не показал, что только его мнение имеет значение.
   - Я вижу, - сказал он, - что был прав, думая о передислокации, но… только сейчас я изменил свои намерения. Вы слышали как мои эмиры жаждут о дополнительной подготовке войск, но не знаете, что моя несравненная жена Тогайбек просит меня организовать охоту на диких зверей. Так вот, учитывая пожелания моей жены и эмиров, я принимаю такое решение: отвожу пять дней на обучение войска перемещению в конных массах, совместив это с загоном диких животных в указанное мною место.
   Среди всеобщей тишины раздался восторженный возглас Базана:
   - Именно это я и хотел предложить! И еще, великий хан. К Тереку нужно послать усиленный отряд для разведки местности и подготовки места для размещения твоего шатра, откуда ты будешь наблюдать позорное бегство Аксак-Тимура.
   Жестом руки Тохтамыш прекратил словоизвержение Базана и проговорил:
   - Повелеваю: эмиру Эдигею подготовить отряд для отправки к Тереку и завтра же отправить его туда. Обоим эмирам провести обучение войска во время охоты. Векилю Зуферу подготовить места для размещения моих жен и других близких мне людей. Теперь идите, я доволен вами.
   Эдигей был тоже доволен. Охота позволит и ему отработать тот обходной маневр, который он задумал провести во время битвы, да и его посланцу хватит времени, чтобы доехать до Дербента и встретиться там с Аксак-Тимуром. Он сразу же направился к юрте своей жены Джанике.

                ГЛАВА III
                УРОК КРАСОТЫ
   Приход мужа удивил Джанике. Он никогда не приходил без предупреждения. Что случилось? Она всматривается в его задубевшее лицо. Видит привычные морщины и шрам, пересекающий левую щеку. Глаза хоть и усталые, но в них заметен какой-то необычный задор. Это и успокоило ее. Видимо у мужа дела идут хорошо, и он пришел отдохнуть рядом с любимой женой.
   Она велела служанкам помочь господину привести себя в порядок, а сама подумала, что мужа будет интересовать ее разговор с матерью. Когда она заговорила с ней об охоте, то та, удивленная, стала выспрашивать подробности последней встречи с мужем.
   Джанике невзначай рассказала о предстоящем отъезде. Тогайбек еще больше удивилась. Такие решения не принимаются без серьезной причины, а если еще и делаются в тайне, то и вовсе есть над чем задуматься. Дочь, соглашаясь с матерью, так и не смогла удовлетворить ее любопытства, потому что сама ничего не знала.
   Вот он умытый и переодетый в легкий хлопковый халат предстал перед нею и она велела накрывать на стол. Он с аппетитом ел желтый от жира рассыпчатый пилав и, словно расшалившийся щенок терзал жаренное куриное мясо. Отхлебнул кумыса и, откинувшись на подушки, сытно отрыгнул. Когда все было убрано, Джанике отослала служанок, и они остались вдвоем.
   - Твоя мать, - сказал Эдигей, - выполнила твою просьбу. Завтра начнется охота.
   - Я рада, что помогла тебе.
   Эмир внимательно посмотрел на жену. Детское личико приобретает женственные черты. Щеки округлились и скулы меньше выступают. Оно стало похожим на лунный лик в его полной силе. Темно-карие глаза приветливо спокойны, стан будто отлит из бронзы, а волосы завиты в сотню косичек, которые змейками опустились на ее плечи. Хороша у него жена, но почему на ней нет украшений? Одна лишь нитка мелкого жемчуга.
   - Что это ты, Джанике, мало украшаешь себя? Появляешься передо мной как простая девчонка . Или у тебя нет украшений?
   Женщина смутилась. На ней нет не только дорогих украшений, но и платье из простой ткани, хотя и красивого розового цвета, платок на голове шелковый, но без золотых или серебряных нитей, на пальцах всего два кольца, да и то одно из них железное - память детских лет.
   - У меня все есть, мой господин, но я с детства приучена к опрятности и скромности. Мама говорила, что знатность рода не требует подтверждения разными безделицами. Это безродные кичатся непомерным количеством золотых побрякушек, да наложницы, чтобы показать всем как их любит их господин. А еще мама говорила, что красота женщины должна быть натуральной.
   Губ Эдигея едва коснулась улыбка.
   - Твоя мама, Джанике, - мудрая женщина, но она переусердствовала в утверждении, что натура - единственное украшение женщины.
   - Разве моя мама не права?
   - Только отчасти, моя девочка. Красоте нет предела, как и мужеству, мудрости или подлости. Эти качества множатся воспитанием, упражнениями, обучением, общением с людьми и с природой, но проявляются в столкновениях с трудностями, несправедливостью и желанием достичь высот власти.
   - Извини меня, мой повелитель, но у меня есть возражения на твои слова. Мужество и все другое, о чем ты говорил, это - душевное состояние, а красота или дана женщине Аллахом, или не дана. Тут воспитанием ничего не поправишь.
   Эдигей откровенно любовался зардевшимся от волнения личиком жены. Ему нравилась ее рассудительность, поэтому сказал миролюбиво:
   - С тобой можно было бы согласиться, если бы я не знал, что люди очень хорошо могут сделать из дурнушки раскрасавицу, а из красавицы, наоборот, уродину. Но это крайности. Я же попытаюсь показать тебе как можно ярче выразить красоту. Вот смотри.
   Эдигей взял в руки саблю, которая до сих пор лежала рядом на подушках, и вынул клинок из ножен. Лезвие голубого воронения тут же покрылось бликами огней, освещавших юрту. Форма его в сочетании с цветом, напоминала струю воды, изгибающуюся под своим весом. Мерцание огней создавали иллюзию движения.
   Джанике потрогала сверкающую сталь и ощутила благородную холодность ее и готовность вонзиться в плоть. Она инстинктивно отдернула руку и виновато посмотрела на мужа. Тот довольно усмехнулся.
   - Испуг помешал тебе увидеть красоту оружия, - сказал он.
   - Это не так, Идике, я вижу красоту этой сабли.
   - Ты правда считаешь ее красивой? - с легкой усмешкой спросил муж.
   Ее обидела эта усмешка. Вспомнив о своем высоком происхождении, коротко ответила:
   - Я так сказала.
   - Теперь смотри.
   Эмир вложил клинок в ножны и положил саблю ей на колени.
   На фоне розового платья оружие засверкало чеканным золотом и цветными каменьями, среди которых преобладала бирюза. С оконечности рукоятки косила глазом литая из золота голова лошади. Глаза, изготовленные из фиолетового сапфира, казались живыми. Огни, отражавшиеся в них, усиливали этот эффект. Джанике прикрыла ладошкой доступ света к голове лошади и глаз потух, открыла - ожил. Эдигей, довольно улыбаясь, следил за игрой со светом. Он радовался, что жена уловила особенность украшения сабли.
   Ну, что? - спросил он, когда заметил, что внимание жены переключилось на другие детали отделки оружия.
   - Мне нравится.
   - Это и все, что ты можешь сказать?
   - Извини, Идики, но я не нахожу нужных слов, чтобы выразить свое восхищение.
   Эдигей, довольный таким признанием, взял из рук жены саблю и, поднеся к масляному светильнику, стал сам ее рассматривать, цокая языком и тряся головой. Потом положил на подушки, молча постоял и, обратившись к жене, сказал:
   - Покажи свои украшения.
   Джанике вынула из индийского шкафчика, украшенного слоновой костью, шкатулку из тиса и открыла ее. Перед глазами опытного воина, словно звезды упавшие с неба, засверкали брильянты, рубины, сердолики, изумруды.
   - Я вижу, - сказал он, - эти украшения достойны жены эмира. Их только осталось носить. А ты что носишь?
   Он показал пальцем на нитку жемчуга и этим же пальцем подцепил ее и рванул на себя. Джанике и ахнуть не успел, как матовые шарики, только висевшие на нитке, врассыпную полетели на ковер. Невольно наклонилась, чтобы начать подбирать их, но была остановлена рыком мужа:
   - Прекрати! Если я увижу тебя без серег и без шапочки с навершием, то прикажу не выпускать из юрты. Я не хочу, чтобы злые языки говорили, что Эдигей Мангыт жалеет для жены драгоценностей, а то, еще хуже, подумают, что я отдал их другим женам. Может на самом деле отдать?
   Джанике, потупив глаза, молчала.
   - Позови служанок и прикажи одеть себя так, будто хочешь показаться другой ханше.
   - Нужно ли это делать на ночь, Эдигей?
   - Нужно! Когда я еще смогу так долго побыть с тобой и увидеть тебя во всей красе?
   Служанки одели госпожу в платье из китайского шелка, пуговицы, в виде шариков, отделаны узорчатым золотом, тонкую талию обвил сафьяновый красный пояс, украшенный золотым набором. В мочки ушей вставили брильянтовые серьги, а на голову надели шапочку с навершием в виде золотого орла, сидящего на пойманной им жертве. Глаза хищника отсвечивали желтой шпинелью.
   Эмир со своего места с терпеливым удовлетворением наблюдал за превращением простенькой девицы в величественную ханум. Его взгляд остановился на почти опустевшей шкатулке. Внимание привлекла великолепная серебристо-белая жемчужина, совершенной круглой формы, размером с голубиное яйцо. Взял ее, положил на ладонь и сразу вспомнил, что уже держал ее в руке.
   Это было в год собаки. Тохтамыш, набрав силу, решил проучить русичей за позор Мамая и отказ платить дань. Князь Дмитрий бежал из Москвы, появилась надежда захватить город малой кровью. Не вышло - русские оборонялись упорно, ибо понимали: пощады не будет, татары пришли мстить за недавнее поражение.
   Эдигей, угадывая их состояние, посоветовал Тохтамышу пуститься на хитрость. Она удалась, и ликующая орда ворвалась в город. Эмир, шествуя по царским палатам, с гордостью наблюдал как по ним шастают его простые воины и тащат все, что попадет под руку. Тут он увидел остолбеневшего от счастья нукера. В его руке что-то сияло.
   Подошел ближе и удивился – на ладони воина лежала изумительной красоты жемчужина. Увидев эмира, он протянул ее ему. Эдигей положил жемчужину в карман и тут же забыл о ней. Вскоре, как-то бездумно вынул ее в присутствии хана. Тот узрел великолепную вещь и удивленно выпучил глаза. Жемчужина вкатилась в его ладонь, а затем и в его же бездонный карман. Там и осталась.
   Позже она, забранная в золото, оказалась в шапочке Тогайбек. Люди заметили, что в соседстве с жемчужиной, глаза ханши приобретают особое сияние. Заговорили, что эта жемчужина приносит здоровье и счастье ее хозяину. Тохтамыш, узнав об этом, пожелал вернуть жемчужину себе, но Тогайбек проявила характер и отказалась лишаться украшения. И вот жемчужина неведомым путем вернулась к своему хозяину. Это хороший признак.
   Одев госпожу, служанки отошли в сторону. Только одна из них осталась держать перед госпожой зеркало. Джанике, увидев свое отражение в нем, ахнула: перед ней, во всей красе стояла очень помолодевшая мама! Брильянты на серьгах сверкали, отбрасывая во все стороны голубые стрелы, нежные щечки, как бархатные подушечки, глаза сияют, отражая брильянтовые лучи, пухленькие губы спорят по сочности цвета с рубинами, нашитыми на шапочку. Она замерла в ожидании суждения мужа. Он с напускной строгостью спросил:
   - Кто теперь не узнает жену эмира?
   Служанки, словно сороки, дружно заверещали, восхваляя красоту и богатство госпожи.
   - Ты убедилась, жена моя, - спросил Эдигей, - что хорошая одежда и умело подобранные драгоценности раскрывают красоту женщины?
   - Да, мой господин,  ты оказался прав. Я стала…, как сабля в ножнах.
   Эмир от души рассмеялся. Служанки онемели от неожиданности: они впервые слышали смех вечно мрачного хозяина. Отсмеявшись, он, все еще улыбаясь, сказал:
   - Не знаю, можно ли тебя сравнить с саблей, но язычок у тебя остер.
   По знаку эмира служанки вышли из юрты и Джанике осталась наедине с мужем.
   - Подойди сюда, - подозвал ее Эдигей к шкатулке. - Скажи, откуда у тебя эта жемчужина?
   - Мама дала.
   - А отец знает?
   - Не знаю. Я об этом ее не спрашивала.
   - А почему она ее тебе отдала? В приданном ее не было.
   - Она подарила ее мне на счастье.
   - Почему она это раньше не сделала?
   Джанике, потупив глаза, молчала.
   - Говори же.
   - Я сказала маме, что ты отправляешь меня в Крым. Она тогда заплакала и дала мне ее.
   - Все же сболтнула. Я же просил.
   - Я не заметила как это получилось. Прости меня.
   - О чем еще говорила с матерью?
   Джанике молчала, потупив глаза.
   - ты что-то утаиваешь от меня, - сказал эмир, прищурив и без того узкие глаза, - ты моя жена и ничего не должна скрывать от меня.
   - Отец-хан жалеет, что выдал меня за тебя.
   К своему удивлению, эмир не только не обиделся, а как-то будто обрадовался. Обрадовался своей предусмотрительности: он опередил хана, послав Аксак-Тимуру письмо.
   - Отчего такая жалость?
   - Он не верит тебе.
   - А что мать?
   - Она считает наш брак удачным и возражает отцу. В ваших неладах она винит его самого. Отец-хан один раз набросился на нее с кулаками, называя змеей. Она боится его.
   Эмир задумался. У хана своя правда, у его жены - своя.
   - Твоя мать - умница, - сказал он и, будто нехотя, добавил: - Хан ведет нас туда, где, в лучшем случае, нас ждет бесславие, а в худшем - смерть.
   - И это может случиться в том походе?
   - Да. Он может оказаться для нас последним.
   - Значит ты, отправляя меня в Крым…
   - Да. Ты вся в маму.
   Джанике обняла мужа и крепко прижалась к его щеке.
   В эту ночь Эдигей испытал редкое блаженство от общения с женой. Он посчитал, что это результат того переодевания и, вспомнив как она сравнила себя с саблей, улыбнулся. Он даже представить себе не мог, что на этот раз жена отдавалась ему не по супружескому долгу, а по душевному порыву.

                ГЛАВА IV
                ТОХТАМЫШ ХИТРИТ
   После утреннего намаза орда пришла в движение. Конные массы, возглавляемые бенликбаши, уходили вправо и влево от стойбища. Женщины, старики и рабы разбирали юрты, сворачивали войлока и все это укладывали на возы, в которые запрягались волы и верблюды. Они уходили на юг, где через несколько дней должны появиться и войска. На освободившемся месте, чуть поодаль от ханского шатра, готовили место для приема зверей и животных, которые будут согнаны с громадного пространства, охваченного облавой.
   Тумены Эдигея неслись широким фронтом вперед, сверкая саблями. Затем, исполняя команду, не снижая скорости, резко меняли направление и уже мчались в другую сторону. Лишь птицы могли соперничать с ними в резвости, но то в воздухе!
   Только баши высокого ранга осознанно воспринимали эти маневры, тогда как рядовые воины, послушные команде, мчались бездумно по песчаной пустыне, заботясь лишь о том, чтобы удержаться в строю, чтобы не свалиться с лошади, чтобы лошадь не споткнулась. Все эти «чтобы» гарантировали жизнь, нарушение их - верную смерть под копытами собратьев по оружию. По пути движения останавливались небольшие отряды. Это будущие загонщики. Так образовывалась живая изгородь, сквозь которую только птицы могли пролететь.
   На третьи сутки Эдигей остановил бег своего войска. Он убедился, что основная его масса четко выполняет команды и теперь готова к активным боевым действиям в соответствии с его указаниям. После встречи с туменами Базана кольцо облавы замкнулось. Насколько хватал глаз, горели ленты костров. На них готовили пищу и они же отпугивали всякую живность от попыток уйти из кольца.
   Только померкли звезды как войско, гоня перед собою все живое, начало медленное, но шумное  движение в южном направлении. Эдигей и Базан, оставив свои тумены, поскакали в том же направлении, но за пределами загона. Через день они уже были в ставке хана.
   Здесь готовились к празднику: возводились помосты, вышки, строгались вертела и готовились огнища для жарений на них крупной дичи.
   Встретившись с Тохтамышем и доложив ему о результатах учений, Эдигей, сославшись на недомогание, попросил разрешения не участвовать в охоте. Он проспал остаток дня и всю ночь. Утром проснулся от громких криков, топота копыт и рева животных. Вышел из шатра и прошел к помосту, на котором находилась Джанике. При виде мужа, глаза ее засветились радостью. Он отметил для себя, что она со вкусом одета, а на голове красуется шапочка с навершием. Эдигей приобнял ее за плечи и сел рядом.
   Впереди метались животные. Сайгаки и волки, лисы и зайцы, кабаны и дикие козы. Эдигей видел как несколько сайгаков и волков, сгрудившись в стаю и, поборов страх, устремились к загонщикам. Они прорвали живую преграду и умчались в вольную степь. Мирные животные и злобные звери сумели сплотиться в борьбе за жизнь и победили. Почему Аксак-Тимур и Тохтамыш не могут объединить свои силы, чтобы совместно двинуться на своих настоящих врагов? Его мысли прервала Джанике. Она теребила его за руку и тревожно говорила:
   - Идики, Идики, посмотри!
   Он увидел как истекающий кровью сайгак топчет поверженного им человека. Люди пытались криками испугать животное, но оно было в таком состоянии, что его уже ничем не испугаешь. Эдигей свесился с помоста и крикнул:
   - Басыр, убей его!
   От помоста побежал воин, на ходу вынимая саблю. Высверк оружия и животное упало, дергая ногами. Эмир крякнул от удовольствия: хороший воин Басыр. Не зря он назначил его юзбаши и начальником своей охраны.
   Вся, видимая с помоста площадь была усеяна тушами животных. Только единицы оставались живыми. Некоторые продолжали метаться, но большинство настолько устали, что ложились на землю и безропотно ждали своей участи. Их не спешили добивать - люди тоже устали.
   Один за другим начали вспыхивать костры. Эмир посмотрел в сторону ханского помоста - он был пуст.
   - Что-то засиделись мы, - сказал он жене.
   - Ты задумался, а я не хотела тебе мешать.
   Эдигей  не успел дойти до своего шатра, как был остановлен ханским посланцем и приглашен на пиршество.
   Тохтамыш сидел на горе подушек под навесом, сооруженным у его шатра. Он молча наблюдал как на углями дозревала туша джейрана. Сок с него окроплял угли и тут же испарялся, наполняя воздух аппетитными запахами. Ни у одного костра, а их сотни, нет такого аромата, как у этого. Только повара хана имеют редкие пряности и бальзамы. Под навесом стоит беспрерывный гул голосов. Это придворные, в ожидании вкусной еды, обсуждали эпизоды охоты, иногда слышались порывистые всплески смеха.
   Эдигею поднесли серебряный таз с водой для споласкивания рук и поставили перед ним низкий столик. Он, как и другие, стал ждать начала пиршества. Тохтамыш хлопнул в ладоши и под навесом установилась тишина.
   - Только сейчас мне сообщили, - с заметным удовольствием сказал он, - что на Тереке еще нет войск Аксак-Тимура. Кочующие там племена не видели и их разведчиков. Так вот, за те дни, что мы потратили на охоту, наш враг не проявил активности. С чем и поздравляю вас.
   Он отпил кумысу, прислушиваясь к возгласам одобрения и, довольный, продолжал:
   - Кто занимает поле сражения первым, тот приобретает дополнительную силу. Кто явится с запозданием, тот вынужден разворачивать войска под диктовку ранее пришедшего. Завтра после утреннего намаза мы снимаемся с места. Пойдем к Тереку. Это самая умная река среди рек мира. Она крутится меж гор и отбирает с них падающую и бегущую влагу, поэтому она всегда с водой, а весной питает еще множество озер. Следуя примеру этой реки, я собрал со всех улусов и покоренных народов мужчин, умеющих держать оружие. Я дал его и рабам. Пусть завоевывают себе свободу, а мне победу!
   Эдигею было скучно слушать эту болтовню, скорей бы принесли еду и тогда прекратились бы эти пустые речи.
   - Вы, мои огланы, - продолжал Тохтамыш, - хорошо отработали маневр по охвату противника с флангов. Мы им воспользуемся! Мы окружим врага, оставив ему только «золотой мост» для отступления и будет это устье Терека! Аксак-Тимур увязнет в болотах и там мы завершим его разгром!
   Речь хана воодушевила его подданных и они в едином порыве вскочили с мест и стали выкрикивать:
   - Слава солнцеликому! Пусть царствует великий хан!
   Эти слова были подхвачены за пределами навеса и покатились все дальше и дальше. Здесь уже было тихо, а из-за горизонта все еще неслись восторженные клики. Под навесом установилась тишина - слушали. Казалось не ветер приносит сюда оры простых воинов, а само небо рождает их в облаках и заботливо опускает на землю.
   После пира Тохтамыш пошел в свой шатер и позвал за собой Эдигея. Посадив рядом, сказал:
   - Возьми с собой тысячу нукеров и еще кого посчитаешь нужным и поезжай к Тереку. До прихода моего войска найди удобное место для сражения и придумай как загнать Аксак-Тимура в болота.
   Эмир, привстав, низко поклонился. Затем смиренно спросил:
   - Я сделаю все, что ты повелел, великий хан, только скажи почему ты меня выбрал для этой цели? Ведь можно послать бинлибашу, и он это сделает не хуже меня.
   Тохтамыш лукаво улыбнулся.
   - Нужно ли говорить тебе как важна для нас эта битва? Место, которое ты выберешь, должно стать полем победы, и первый шаг к ней сделаешь ты! Разве можно такое поручить простому бинлибаше? Кроме этого, я планирую именно тебя послать в преследование поверженного Аксак-Тимура до самого Самарканда! Представь себе сколько богатств успел собрать там этот выскочка!
   Эмира не прельстили сладкие речи хана. Он, направляясь к своему шатру, не переставал мучиться мыслью: что побудило Тохтамыша отослать его подальше от основного войска? Сколько ни думал, ответа не нашел. А он был в следующем.
   Тохтамыш знал, что в последнее время у его зятя сложились хорошие отношения с чингисидом Тимур-Кутлуем. Такой союз не мог не натолкнуть на тревожные мысли. Ведь все чингисиды - соперники властвующего хана, поэтому их малейшее сближение с эмирами или авторитетными мурзами бралось на заметку и анализировалось.
   До поры, до времени поведение Темир-Кутлуя не вызывало тревоги, но кого не соблазнят высокие посулы? И вдруг он исчезает. Эмир говорит, что отослал его с поручением в Сарай. Проверено. Там Темир-Кутлуя нет и не было. Хан не стал уличать Эдигея во лжи, догадываясь, что тот скажет на это: выходит посланец погиб по дороге в Сарай. Скорее всего Темир-Кутлуй со дня на день вернется в ставку. Вот тут-то присутствие Эдигея будет излишним. Его посланца схватят и с пристрастием допросят. Полученные признания уличат эмира в предательстве, и тогда придет время его ареста. Там, у берегов Терека, вдали от многолюдья, это будет очень легко сделать.
   Хан, сытый по горло не только едой, но и заботами, никого не хотел видеть, поэтому решил лечь спать, без помощи слуг. Он снял с себя чалму, сапоги и халат и, в изнеможении, завалился на постель. Через некоторое время в шатер заглянул векиль и, увидев, что хозяин спит, велел слуге погасить лишние светильники и самому расположиться на своем месте - у входа в шатер.

                ГЛАВА Y
                ТАК ПОВЕЛЕЛ ЭМИР
   Эдигей, еще не заходя в свой шатер, послал за госпожой. Джанике пришла к нему в своем обычном одеянии: розовом платье и платке. Только на шее была не та жемчужная нитка, а сердоликовое ожерелье. Подавив неудовольствие, муж спросил:
   - Ты готова ехать?
   - Готова, мой господин, я все уже уложила. Осталось свернуть войлока и ковры. Юрту разбирать?
   - Ничего не разбирай и ничего не сворачивай. Возьмешь с собой самое необходимое. Еда будет следовать за тобой в одной из арб. Две арбы загрузишь вещами, служанку возьмешь только одну. Кто у тебя самая любимая?
   - Сусанна.
   - Ее оставишь здесь.
   - Почему, мой господин?
   - Так надо. Арбы подойдут прямо сейчас. Загрузив их, сразу, без задержки, отпустишь. Позже подъедет Басыр. Помнишь, тот кто убил того сбесившегося джейрана? С ним будут две свободные лошади. Это для тебя и служанки.
   - Ты хочешь, чтобы я весь путь проделала на коне?
   - Что ты всполошилась? Наши женщины…
   - Извини, Идике, я же говорила тебе, что понесла.
   Эдигей спросил:
   - Это достоверно?
   - Да, мой господин.
   - На лошади ты проедешь только до границ становища, а там пересядешь в кибитку. Я поручу Басыру беречь тебя, очень беречь.
   - Когда мы увидимся снова, Идики?
   - Не знаю, - ответил он, едва сдерживая волнение. Ему приятен был этот вопрос, ему нравилось, что она зовет его «Идики» (так его звали в детстве), он понимал, что становится чувствительным в общении с этой девочкой, но и это не вызывало неудовольствия. От чего это? От любви к ней или от наступающей старости?
   - А сам где будешь? - спросила Джанике.
   - Я уезжаю из становища, поэтому такая спешка. Слушай дальше. Сусанне скажешь, что уезжаешь в Крым. Она приедет туда позже, я позабочусь об этом. Когда подъедет Басыр, ты его спросишь: какой дорогой вы будете ехать? Спросишь обязательно, не забудь. Этот вопрос и ответ Басыра должна будет слышать Сусанна. Поняла?
   - С ней ничего плохого не случиться?
   - Думай о себе! Теперь иди. Времени и у тебя, и у меня в обрез.
   Задолго до рассвета, а именно в полночь, становище покинул большой отряд, возглавляемый эмиром Эдигеем. За Кумой от него отделилась примерно сотня  всадников и направилась на запад. Через некоторое время этот отряд встретился с кибиткой и тремя арбами. Два всадника пересели с лошадей в кибитку и небольшой караван взял направление на север. Им предстояло снова пересечь Куму  и, достигнув реки Кубань, выйти на Калмиускую сакму, которая и приведет к Цухалу
                ГЛАВА VI
                СОН ТОХТАМЫША
   Тохтамыш спал очень беспокойно. Слуга, расположившийся у порога, то и дело вздрагивал от стонов и взвизгов, доносившихся от постели хана. Слуге страшно. В слабом мерцании масляного светильника, он воочию видел как иблисы терзают тело его господина.
   У хана была причина для беспокойства. Ему снилось, что из ступней его голых ног, словно черви, начали вылезать волосы. Они были черны и жестки, как у конского хвоста. Брадобрей срезал их, но они продолжали расти. Вот уже куча этих волос валяется на ковре, а они все растут и растут. Он, в панике, зовет лекаря, но тот не едет.
   Вдруг исчезают волосы и в шатре, вместо лекаря, появляется Эдигей! Таким разодетым он его никогда не видел. На нем халат шитый золотом, а на белоснежной чалме сияет большая жемчужина. От нее исходит фиолетовый свет, который слепит глаза и вызывает слезы. За спиной эмира - женщина, но хан не видит ее лица из-за сияния жемчужины. Эдигей так широко улыбается, что видны его белоснежные зубы. Их не могут прикрыть рыжие усы и борода. Почему рыжие? Ведь у Эдигея они черные с проседью.
   Хан с надрывом крикнул: «Уйди!» Женщина послушалась и поплыла по воздуху и растворилась в нем. А эмир захохотал. Его хохот был беззвучным, поэтому до боли терзал уши. Хан застонал и проснулся. Боль в ушах прошла, но сердце, казалось, мечется по всему телу: то оно в голове застучит, то где-то в животе.
   Прикоснулся к лицу: оно влажно от холодного пота, с тревогой потер ступни одна о другую и не ощутил волос. Стало легче на душе. Осмотрелся. У порога спит слуга. Значит это был сон. Что им было сказано?
   Вспомнил, что видел Эдигея. Он был разодет, а волосы рыжие. Рыжим был и Чингисхан. Не на царство ли рвется? Вдруг вспомнил - жемчужина, и жаркая волна охватила все тело: почему она у Эдигея? И тут опять вспомнил, что это был сон. Жемчужина, которая, как говорят, приносит счастье ее владельцу, не у эмира, а у его жены! Нужно сегодня же забрать ее.
   Он стал снова засыпать, но вдруг истошные крики и суматошный собачий лай разорвали тишину. Только успокоившееся сердце, снова тревожно застучало. Вспомнился Эдигей. Неужели?  Неужели сейчас полог шатра взовьется, и в него вбегут убийцы!? Полог взвился, но вбежал испуганный слуга. Упал в ноги хану и срывающимся голосом закричал:
   - О горе, великий хан! Там носится взбесившийся волк! Его не могут убить!
   У хана отлегло от сердца, он оттолкнул слугу ногой, которую, в страхе, успел спустить с постели.
   - Прекрати кричать, ярамаз! Выйди вон!
   Слуга исчез, а хан спрятал озябшую ногу под одеяло и, чувствуя себя уставшим, прикрыл глаза. Смолк шум, но забрезжил рассвет, а с ним раздался призыв муэдзина: «Идите на молитву! Молитва лучше сна!» После омовения и молитвы Тохтамыш приказал слуге позвать Ифраима.
   Этот иудей был у хана катибом, но он еще умел объяснять приметы и толковать сны. Все, за что брался этот человек, у него получалось. Ум его (как он сам утверждал) был силен трояко: глубиной, добытой неустанным изучением Торы, опытом его древнего народа и поддержкой Яхвы, еврейского бога. Что он не мог, так это владеть саблей. Хан прощал ему это, соглашаясь с тем, что махать саблей может и дурак.
   - Селям тебе, великий царь, - проговорил  Ифраим, опустившись на колени.
   На хана смотрели внимательные глаза, чуть прикрытые тяжелыми веками. Большой нос угрюмо свисал, деля седые усы на две равные части. Тохтамыш хлопнул ладонью по подушке возле себя, приглашая сесть рядом. Удивленный катиб, подполз ближе к хану и остановился.
   - Садись рядом, писать не будем, - сказал хан, снова хлопая ладонью по подушке. - Сегодня будешь разгадывать сон, который я видел этой ночью.
   - Как скажешь, великий хан, - ответил Ифраим, садясь на указанное место, - но, прежде чем выслушать тебя, скажу, что сегодня под утро в становище забежал бешеный волк, а это дурное предзнаменование.
   - И что из этого?
   - Я бы посоветовал тебе, великий хан, придержать выход войск, хотя бы на один день.
   - Что даст этот день?
   - Многое, великий хан. О бешеном волке знают всё и всем известно, что, в связи с этим, нельзя в этот день начинать большие дела. Завтра будут веселее садиться на коня, и ты наверстаешь потерянный день: под веселым всадником конь скачет резвее.
   - Менять планы - тоже плохой признак, - недовольно пробурчал хан.
   - Тогда, как знаешь, великий повелитель, - не стал возражать катиб.
   - Чем спорить, лучше послушай, что мне приснилось.
   - Я весь внимание, повелитель.
   Тохтамыш, долго и путано, стараясь не упустить мелочей,  рассказывал о ночных видениях. Иудей, прикрыв глаза мясистыми веками, спокойно слушал. Это кажущееся безразличие раздражало хана. Он привык к чуткости и сопереживанию своих подданных, а этот будто спит. Он замолчал.
   - Ты все рассказал, великий царь? - спросил иудей, приоткрыв веки.
   - Хватит. Меня в пот бросает, когда вспоминаю как волосы лезли из моих ног, а ты сидишь и будто спишь.
   - Я слушал и вникал, великий хан. Ты не сказал: смирен ли был эмир Эдигей?
   - Он хохотал, но я не слышал, а только видел.
   Ифраим глубоко задумался, но, почувствовав нетерпение хана, тщательно подбирая слова, сказал:
   - Единственно в чем я уверен, мой повелитель, сон очень сложный. Поэтому, я хотел бы просить твоего разрешения посоветоваться с имамами.
   Хан недовольно засопел и резко сказал:
   - Если бы мне нужны были имамы, то я бы призвал их к себе без твоего совета! А так я позвал тебя, тебе и толковать этот сон!
   - Хорошо, великий хан, но мне нужно подумать.
   - Думай! Сиди и думай!
   Хан позвал слугу и начал одеваться, потом ему подали еду, и он ел в одиночестве, не удостоив Ифраима и чашкой кумыса. Тот понял, что такое угрюмое настроение хана не сулит ему ничего хорошего.
   Ифраим знал о делах в становище не меньше хана, а в некоторых моментах, может быть и больше. До хана, должно быть, не дошло известие о гибели простого катиба Альберто. А Ифраим не только знал, но успел и поразмыслить над этим. Эмир вызывает к себе писаря, диктует ему письмо, после чего убивает. Так поступают, если текст письма должен знать только его автор. Кого на этом свете боится эмир? Только хана. Следовательно, от него и скрывали письмо. И это накануне великой битвы! Что было в том письме, кому адресовано? Вот какие вопросы должен был решать хан, а не сны разгадывать. Но Ифраим, если хочет еще пожить, сказать об этом не может.
   А тут еще сон. Он заведомо плохой, но кто любит скверные вести, да еще перед сражением? Остановить поход на один день он уже пробовал. И что из этого получилось? Остается один выход - врать, а затем бежать.
   - Я готов, великий хан.
   - Говори, я слушаю.
   - Ты по-прежнему не хочешь, великий хан, чтобы я обратился к ученым?
   Увидев как сдвинулись брови повелителя, поспешно проговорил:
   - Хорошо, хорошо. Я готов без них открыть тайны твоего сна, но для того, чтобы согласовать природный инстинкт с искусством толкования необходимо большое душевное равновесие и высвобождение духа от всех земных забот и волнений.
   Тохтамыш, не сходя с места, протянул руку к груде подушек и вынул оттуда небольшой кожаный мешочек. Он бросил его на колени иудея, который сразу прикрыл его полой халата.
   - Мой разум, великий царь, до поры до времени был затененным и неясным, но его прояснило сияние твоего лица, величайший властелин мира. И я ясно увидел проявления судьбы, уготованной тебе Аллахом, и выраженной в этом сне. Многое еще скрыто от моих глаз, но то, что вижу, не утаю от тебя.
   Ифраим сделал паузу, необходимую для лучшего восприятия слушателем его многозначительных обещаний, и, возвысив трагическое звучание голоса, продолжал:
   - Наши волосы растут к небу и к сердцу, но никак не к земле. Что хотел сказать Всевышний, соединив небо и землю? Мой скудный ум видит в этом предзнаменование того, что твои победоносные войска преодолеют горы Кавказа и дойдут до Самарканда. (Вот польза знать о делах больше, чем тебе положено по твоему скромному положению). Ты согласен, великий царь, с таким толкованием?
   Желающий обмануться, да обманется!
   - Согласен. Тем более, ты не мог знать об этих моих планах. Но причем здесь Эдигей?
   - Он твой верный оглан и должно быть ты готовишь его для выполнения великой задачи. Он еще не знает об этом, но уже радуется.
   - Но почему жемчужина, которая у меня, оказалась у него?
   - Это одно из темных мест твоего сна, великий царь. Могу только сказать, что эта драгоценность - знак счастья. Отсюда следует: кто ею владеет, тот и победит. Она у тебя, а во сне у Эдигея - значит, победа будет общей. Я так понимаю этот намек Всевышнего.
   - Тогда почему его смех вызывал у меня ярость, а не радость?
   - Во сне, великий царь, наши чувства часто отражают противоположное тому, что происходит в действительности.
   После долгого раздумья Тохтамыш сказал:
   - Хорошо, иди.
   Ифраим, с трепетом ждавший решения повелителя, несказанно обрадовался разрешению удалиться. Это чувство и толкнуло его на необдуманный поступок. Он спросил:
   - Ты доволен, великий царь, толкованием твоего сна?
   Вот она человеческая слабость к похвале, даже не заслуженной. Тохтамыш посмотрел на него и, не скрывая презрения, сказал:
   - Оно не стоит тех денег, что я тебе дал. Иди, а то отберу.
   На этот раз иудей не стал испытывать судьбу - ушел, бормоча на ходу:
   - Не видеть тебе Самарканда, как мне Израиля. Скажи я тебе всю правду, то эти деньги мне бы и не понадобились, ибо сразу стал бы добычей твоего палача Бактемира. Чувствую, что скоро ему и без меня будет много работы.
   Тохтамыш конечно не слышал, что шептал себе под нос Ифраим, но чувство тревоги не покидало его и после благоприятного толкования сна. Он не слышал, как в шатер вошел векиль. Когда тот кашлянул, недовольно спросил:
   - Чего тебе?
   - Члены Совета ждут, великий хан.
   Из-за этого дурацкого сна забыл, что приказал до второй молитвы собрать Совет.
   - Пусть уходят, я их позже призову, - раздраженно сказал он, чувствуя, что сейчас ни о чем, кроме сна думать не может.
   Зуфер, пятясь, вышел, а Тохтамыш продолжал думать о сне. Если бы еврей правильно растолковал его, то это сразу же почувствовалось - исчезла бы тревога, а так…. Снова представил себе смеющегося Эдигея и жемчужину на его белой чалме. Жемчужина! Вот что не дает ему покоя!

                ГЛАВА YII
                ЖЕСТОКАЯ РАСПРАВА
   Хан вышел из шатра. Ничего не изменилось, если не считать, что за Кумой высоко поднялась пыль. Это войско двинулось к Тереку. Он направился к шатру его любимой жены Тогайбек. Метнулись евнухи, поднялись с земли стражники, умолкли голоса. Взметнулся полог и у порога возник евнух ханши, дородный Ридван. Хан иногда подшучивал над ним, ибо имя его аналогично имени архангела, охраняющего ворота в Рай.
   Не ответив на «салам», он вошел в шатер и молча уселся на свое место. Невольницы, ухаживавшие за госпожой, замерли.
   - Продолжайте, - приказала им Тогайбек, показывая тем самым, что здесь она хозяйка. Невольницы снова принялись заплетать ее волосы во множество косичек.
   - Как ты спала, моя жена, - спросил хан, лишь бы не молчать.
   Не повернув головы, Тогайбек ответила:
   - Не могу сказать, что хорошо. Это исчадие ада, я говорю о волке, испортило лучшую часть ночи. Ты слышал, как его гоняли?
   - Слышал.
   - Я даже выходила из шатра и видела его.
   - Зачем было рисковать? - недовольно спросил хан и посмотрел в сторону евнуха.
   Ридван поежился.
   - А ты как спал, господин? - в свою очередь поинтересовалась Тогайбек.
   - Плохо. Сны не давали покоя.
   - Что-нибудь нехорошее?
   - Да нет. Ифраим успокоил. Теперь то же самое предстоит сделать и тебе.
   Ханша, отодвинув от себя служанок, повернулась лицом к мужу.
   - Что я должна сделать, мой господин?
   - Самую малость. Ты вернешь мне ту жемчужину, что я как-то тебе подарил. И это успокоит меня окончательно.
   Повисла тишина. Слышались далекие голоса, лай собак, но все это за пределами шатра. Наконец ханша, с трудом выдавливая из себя слова, сказала:
   - Я не смогу это сделать, мой господин.
   Она поспешила пояснить, ибо видела, как изменилось лицо хана:
   - Я отдала ее Джанике. Ведь она наш ребенок. Пусть ей будет счастье.
   Преодолев вспышку гнева, хан угрюмо сказал:
   - Пошли за ней и пусть принесет сюда эту жемчужину.
   По знаку госпожи одна из служанок опрометью бросилась выполнять повеление хана, но так же быстро вернулась и, упав у порога, вскричала:
   - Она уехала, великий хан!
   Сообщение было настолько неожиданным, что муж и жена в один голос спросили:
   - Как уехала?
   - Не знаю, господин.
   - От кого узнала?
   - От Сусанны, служанки госпожи.
   - Зови ее немедленно!
   И вот в шатер вбежали обе служанки. Они упали у порога. Одна там и осталась, а другая поползла в сторону хана. Остановилась чуть поодаль, уткнув нос в ковер.
   - Где госпожа, - спросил хан каким-то необычно скрипучим голосом.
   - Она уехала, великий хан.
   - Приподнимись и расскажи все толком.
   - Еще не взошла луна, как за госпожой заехал Басыр, стражник ее мужа, и она поехала в Крым.
   Если бы тот волк, что всполошил ночью становище, ворвался сейчас в шатер, то не мог бы так изумить хана и испугать его жену. Она недоверчиво спросила:
   - Откуда знаешь? Она тебе сказала?
   - Что вы, госпожа! Джанике-ханум этого мне не говорила. Просто я была рядом, когда госпожа спросила у Басыра какой дорогой будут ехать в Крым, он ответил госпоже, что через Бычий брод.
   - Ты подслушивала, негодница! - возмутилась ханша.
   - Нет, госпожа! Я была рядом, когда моя госпожа спросила об этом Басыра. Я в это время подавала ей ее брата, Кадыр-Берды.
   - Кадыр-Берды уехал с ней!? - выкрикнула вопрос Тогайбек.
   - Наверное, госпожа. Больше я его не видела.
   - О, Аллах! - воскликнул Тохтамыш. - Неужели она увезла моего младшего сына?
   Вопль всесильного хана был подобен рыку раненого льва. В шатре повеяло холодом. Это ангел смерти, Израил, пролетел над головами. Хан метался по шатру до тех пор, пока силы оставили его. Он, тяжело дыша, рухнул на подушки. Тогайбек подошла к нему, но была остановлена ненавидящим взглядом.
   - Ридван! - закричал хан, хотя евнух был рядом с ним. - Немедленно поставь стражу у юрты Мелии, матери мальчика! Если ее там нет - искать! Брось в яму ее евнуха и сразу же возвращайся!
   Рыдван, несмотря на полноту, резво выбежал из шатра. Хан начал допрашивать Сусанну.
   - Ты сама видела, что мой сын уехал с Джанике?
   - Госпожа посадила Кадыр-Берды впереди себя на лошадь и больше я их не видела.
   - Что она взяла с собой?
   - Раньше подошли две арбы и по ее приказу на них погрузили ее вещи.
   Хан метнул в сторону жены злобный взгляд.
   - И ты ничего не знала?
   - Ты прав, господин, я ничего не знала.
   - Какая ты после этого мать?
   - Не забывай, мой господин, что она жена знатного человека.
   Тохтамыш, будто наткнувшись на стену, удивленно посмотрел на жену и уже вразумительно сказал:
   - Да ты права. Это его дела. Что же он задумал? - и вдруг истошно закричал: - Мамбет!
   В шатер вскочил начальник стражи хана. Он остановился у порога и, наклонив голову, вперил взгляд в хана.
   - Мамбет, - сказал ему Тохтамыш, - немедленно пошли сотню кешиктенов в сторону Бычьего брода. Пусть они вернут мою дочь Джанике со всем ее сопровождением. Если кто попытается помешать этому - убить без сожаления! Да, там должен быть еще мой сын, Кадыр-Берды. за жизнь дочери и сына твои посланцы отвечают головой! Ридван! Возьми эту сучью дочь, - показал он на Сусанну, - и брось ее в яму!
   Когда Тохтамыш вышел из шатра Тогайбек, на его пути оказался Ридван. Он бросился к его ногам повелителя и, волнуясь больше, чем обычно, проговорил:
   - Позволь, повелитель, сказать тебе то, что ты еще не знаешь, а я не могу скрыть это от тебя.
   - Встань и говори!
   Ридван поднялся на ноги, но согнулся в почтении так, что и самому хану пришлось наклониться, чтобы слышать лепет этого ничтожного человека.
   - Великий хан, Тогайбек-ханум знала, что ее дочь, жена эмира Эдигея, собирается уезжать в Крым.
   Услышав эти слова, Тохтамыш резко выпрямился, будто кто-то дернул его за узду. Он тут же схватил Ридвана за ухо и поднял его голову. Их взгляды встретились. Ярость и страх, страх и ярость метались в них.
   - Откуда знаешь?
   - Мне рассказала об этом служанка госпожи - Сение. Дело в том, что несколько дней назад в шкатулке госпожи не стало жемчужины, о которой ты спрашивал. Я взволновался, но Сание успокоила меня, сказав, что госпожа отдала жемчужину своей дочери, которая собирается уезжать в Крым.
   - Понятно, - сказал Тохтамыш. - Я возвращаюсь, а ты позови в шатер госпожи Бактемира
   Хан пошел к шатру Тогайбек, а Ридван замер на месте. Он смотрел вслед повелителю и уже жалел, что рассказал ему о сообщении Сание. Если хану понадобился палач, то будут жертвы. Как он не догадался заткнуть пасть этой дочери Иблиса, когда она вкладывала в его уши те страшные слова. Теперь он, коль этого не сделал, вынужден был опередить эту же Сание и первым доложить об этом хану. То, что это был верный ход, свидетельствуют его дальнейшие действия - ишь как побежал, да и палача велел прислать. Ридван отсрочил свою смерть ценою смерти других и остался доволен своей находчивостью.
   Тяжело дыша от обуревающего его гнева, Тохтамыш вошел в шатер жены, вызвав еще большее смятение, чем в первый свой визит. Он сел на прежнее место и стал что-то шептать. Что он шепчет? Молитву или проклятие? Нет, в таком распаленном состоянии не молятся. Проклятие? Тогда кому? Тогайбек жестом приказывает служанкам удалиться. Зачем лишние свидетели семейной драмы?
   Служанки пошли к выходу, но были остановлены неожиданным рыком хозяина. Он видел и сквозь опущенные веки.
   - Кто из вас Сание? - спросил он голосом, не предвещавшим ничего хорошего.
   Одна из служанок ойкнула и тут же повалилась на ковер и поползла к ногам повелителя.
   - Это я, великий хан.
   - Говори!
   - Что говорить, великий хан?
   - Знала твоя госпожа, что ее дочь собирается уезжать?
   - Знала, знала, повелитель!
   Тогайбек опустила голову, поняв, что ее предали.
   - И жемчужину отдала дочери в то же время?
   - Отдала, великий хан, отдала!
   - Сама это видела?
   - Нет, великий хан. После ухода Джанике-ханум, госпожа велела перетереть украшения и я, перетирая их, не увидела жемчужины. Я забеспокоилась, а в это время подошел ко мне Ридван. Я ему и сказала о нехватке жемчужины. Он тогда обратился к госпоже, но она успокоила его, сказав, что все в порядке.
   - Слыхала? - спросил хан у жены, вкладывая в это слово столько ненависти, что она вздрогнула. - Зачем ты отдала ей жемчужину?!
   - Это моя дочь и я хотела ей счастья.
   - Ты уверена, что она не в руках Эдигея?
   - Я думаю, что она в руках дочери.
   - Ты думаешь! А я знаю, что она в руках моего врага - Эдигея!
   - Зачем ты так? - упрекнула ханша, - ведь он муж твоей дочери. Давай дождемся ее возвращения и убедимся, что ты не прав.
   - Ты не доживешь до этого часа!
   - Почему, мой повелитель? Она через месяц - другой вернется.
   - Не дождешься! Ты предала меня! Ты обманула меня! ты отдала в руки моего врага талисман, который был залогом моей победы над Тимуром!
   - Жемчужина у Джанике, я уверена в этом! - закричала Тогайбек, поняв, что решается ее судьба.
   В шатер, низко кланяясь, вошел Бактемир, а за ним, словно выпоротая собака, Ридван. Хан, показав на Тогайбек, приказал:
   - Убей ее!
   Ханша метнулась, но, схваченная крепкой рукой палача, замерла. Бактемир достал из-за пояса нож.
   - Без крови! - остановил его хан и отвернулся, чтобы не видеть глаз жены, умоляющих о пощаде,.
   Палач спокойно вложил нож в ножны и повалил госпожу на ковер, нащупал рукой подушку и положил ей на лицо. Когда тело перестало биться, встал.
   - Кого еще, господин? - спросил он, оглядывая присутствующих.
   - Удуши и эту, - показал хан на Сание.
   Служанка даже не дернулась, чтобы убежать или заявить свое несогласие с решением хана. Страх сковал все ее члены. Палач подошел к ней, стоящей, и, обхватив хрупкую шею двумя руками, сжал их. Бактемир отпустил руки, и она упала рядом с госпожой, которой только сейчас заплетала косички.
   - Кого еще, господин? - снова спросил палач.
   - Ты, я вижу, разохотился, - мрачно пошутил Тохтамыш.
   - Это моя работа, господин.
   Хан посмотрел на Ридвана и тот будто сразу оплыл, став похожим на бесформенную кучу дерьма.
   - Ладно, пока всё, - сказал хан, но тут же вспомнил: - Там Мамбет посадил в яму служанку. Ее зовут…
   - Сусанна, великий хан, - подсказал Ридван.
   - Так убей и ее.
   - Без крови? - поинтересовался палач.
   - Смотри сам, - равнодушно ответил хан.
   Палач ушел. Живые, оставшиеся в шатре, начали свободнее дышать, а мертвые становились еще мертвее - их члены сковывались. Тохтамыш сбросил ногой подушку с лица Тогайбек и посмотрел на него. Ему захотелось наступить на это, ставшее ему ненавистным, лицо, но сдержал себя. Нельзя при подданных унижать их господ, даже мертвых. Обращаясь к Ридвану, сказал:
   - Похорони ее, но без шуму, а девку бросьте в реку.
                ***
   Вернувшись в свой шатер, он приказал векилю Зуферу привести к нему Мелию. Эта наложница досталась ему вместе с женой Тогайбек. Та была у нее вроде подружки. До этого обе жили в Кырк-оре, что в Крыму. Отец Мелие был авар и служил отцу Тогайбек - Хаджи-беку.
   В шатер втолкнули Мелие. Она упала перед ханом и зарыдала. Тохатмыш посмотрел на узкие девичьи плечи и ему почему-то стало жаль ее, но, вспомнив, что эта скулящая сука лишила его сына, вспылил.
   - Чего разревелась? - спросил он грубо.
   - Ой, мой господин, меня бросили в яму! Там много всяких насекомых и червей! Они ползали по мне! - при этих словах она содрогнулась всем телом
   - Где мой сын!?
   Женщина затряслась от страха. Приподняв голову, ответила дрожащим голосом:
   - Ой, мой господин, он так хотел увидеть своего дедушку, что я не могла отказать ему.
   - Что может хотеть трехлетний ребенок?
   - Ой, мой господин, Кадырчик очень смышленый ребенок. Я ему рассказывала о своей родине, и он полюбил ее не меньше, чем я. Ему очень захотелось подергать дедушку за седую бороду.
   - Эмир Эдигей знал, что Кадыр-Берды увозят?
   - Я с ним никогда не разговаривала, мой господин.
   - Кто надоумил тебя отправить моего сына в Крым?
   - Никто, мой господин, я сама подумала, что ему там будет лучше, чем здесь, и я уговорила Джанике взять его. Она так любит его. Ведь это ее братик. Я виновата перед тобой, мой господин, что не спросила тебя
   Тохтамыш осуждающе посмотрел на нее и, обращаясь к Зуферу, сказал:
   - Отправь ее в юрту и пусть ее охраняют евнухи. Пройдет идда, и когда убедишься, что она не беременна, отправишь ее в самое дальнее становище и выдай замуж за самого бедного парня. Никто не должен знать, что она была моей наложницей! Это и тебя касается, негодница! Ты слышишь?
   Наведя в семье порядок, Тохтамыш почувствовал, что голоден. Он хлопнул в ладоши.

                ГЛАВА VIII
                ПОГОНЯ
   Караван Джанике, как уже знает читатель, состоял из трех арб, крытой маджары и сотни воинов, ехавших на лошадях. Командовал ими юзбаши Басыр. В арбы и кибитку были запряжены лошади, поэтому караван мог развивать хорошую скорость. В кибитке находились Джанике, ее служанка Шейда и малолетний сын Тохтамыша - Кадыр-Берды.
   Уже более суток караван движется без остановки. На едва обозначенной дороге изрядно трясет. Джанике уж не раз возмущалась такой спешкой, но Басыр каждый раз отвечал: «Так надо».
   Юзбаши разрешал воинам поочередно спать прямо на лошадях. Тогда они подъезжали к маджаре и ехали рядом, закрыв глаза. Другие постоянно то разъезжались, то съезжались. Так Басыр следил за окружающей обстановкой. Джанике видела его всегда бодрствующим и удивлялась, как он всё это выдерживает.
   Когда наступил третий рассвет, и встало солнце, Джанике поняла, что они едут на север. Она позвала Басыра. Он подъехал, широко улыбаясь. Был хмурым и вдруг заулыбался. Почему?
   - Мы не заблудились, Басыр?
   - Госпожа заметила, что мы свернули? - спросил он, продолжая улыбаться.
   - Это даже Кадырчик заметил, - недовольно ответила Джанике.
   - Он умный мальчик, но эмир Эдигей еще умнее. Он сказал мне: «Басыр, доедешь до Кубани, свернешь на север и поедешь Восточным Ногаем, а там выедешь на сакму и она приведет тебя к Цухалу».
   - Ведь ты говорил, что мы поедем в Крым через Бычий брод.
   - Говорил, госпожа, говорил, - подтвердил юзбаши. - Так говорить велел эмир. Он предполагал, что за нами могут послать погоню, так вот ей нужно было указать место, где нас искать. Когда мы с тобой говорили о Бычьем броде, нас слышали. Возможно, эти слова дойдут до ушей хана. Да прославятся его дни! Погоня со скоростью ветра помчится к тому месту, где нас нет, а мы будем плестись дальше в другом направлении.
   - Ничего себе «плестись», - возмутилась Джанике, - меня всю растрясло.
   - Сейчас, госпожа, мы едем медленнее, чем сразу, но еще медленнее нельзя.
   - Вспомни, Басыр, тебе говорил эмир, что меня нужно беречь?
   - Я это хорошо помню, госпожа. Я и делаю все возможное. Подумаю, что можно будет еще сделать.
   - Думай, Басыр, - сказала Джанике и отпустила юзбаши жестом руки.
   Караван продолжал путь, а сбоку от дороги начали разводить костер. Группа воинов во главе с онбаши Файзы осталась, чтобы сварить в котле несколько дроф, которые до этого свободно разгуливали по степи. И продолжали бы гулять, если бы на них не наткнулись воины Басыра.
   Файзы отослал трех нукеров следить за дорогой, а остальные уселись у котла, дожидаясь когда закипит вода и мясной дух донесется до их чутких ноздрей. Наиболее нетерпеливые или голодные запекали мясо прямо на огне и ели его фактически сырым.
   Мясо сварилось и началось пиршество, но тут воин, поставленный на кургане, стал подавать знаки. Сидевшие у котла, посчитали это просьбой быстрее подменить его. Отмахнувшись, они продолжали есть. Тогда, махавший с кургана, помчался к костру. Файзы, заметив это, встал и пошел ему навстречу. Он намеривался сделать замечание нетерпеливому обжоре, но изменил свой план, так как услышал, что тот кричал:
   - Почему не смотрите? Там скачут пять нукеров! У них на головах блестящие шлемы!
   Файзы приказал воину:
   - Скачи к юзбаши и скажи, что видел.
   Воин подъехал к костру, ему дали ногу птицы и он, вонзив пятки в бока лошади, помчался догонять обоз. Остальным было приказано спокойно продолжать еду.
   Вскоре показалась пыль, а за нею и те, кто поднял ее. Это были кешиктены хана. От всех других воинов ханского войска они отличались экипировкой. Металлические шлемы и такие же нагрудники надежно защищали их в ближнем бою. Лошадиная сбруя была украшена серебром или покрытой им медью.
   Онбаши подошел к выехавшему вперед воину и представился, а потом, не дав ему что-либо сказать, добавил:
   - Если наша пища не покажется вам слишком бедной, то просим к нашему костру.
   - Селям, - ответил старший, - что вы тут делаете?
   - Мы в дозоре, господин.
   - Здесь не проезжали на арбах?
   Файзы, не задумываясь, ответил:
   - Проезжали. Там женщина с ребенком и служанка. Мы их пропустили.
   - Есть ли там сопровождение?
   - Ты имеешь в виду арабаджи?
   - Я спрашиваю о воинах, дурья башка!
   - Нет, воинов я не видел.
   - Странно, - сказал кишиктен, - а ну поедем за ними! Собирайтесь! Быстро!
   Воины Файзы, ворча, начали неохотно увязывать котел, складывать в тряпье мясо. Кешиктен все подгонял. Не успели разогнать коней, как увидели впереди пыль.
   - Ты говорил, что их не сопровождают, - крикнул кешиктен, указывая плетью на горизонт.
   - Это может быть наш начальник, - ответил Файзы, - он погнался за сайгаком, поэтому и отъехал в сторону.
   - Ты ничего о нем не говорил!
   - Но ты и не спрашивал.
   Впереди показался отряд, во главе которого скакал Басыр. Юзбаши поравнялся с кешиктенами и строго спросил:
   - Кто такие?
   Кешиктен, увидев на груди Басыра бляху сотника, поспешно ответил:
   - Мы разыскиваем преступников, бежавших из ставки великого хана.
   - Кто эти преступники?
   - Мы знаем только то, что они уехали на арбах. Среди них две женщины и ребенок. Вот он (кивок в сторону Файзы) сказал, что видел их. Вы скачете оттуда, вы их тоже видели?
   - Он что-то путает, - усмехнулся Басыр. - Там никого нет.
   - Так не бывает! - вспылил кешиктен. - Если этот видел, то и ты должен был видеть!
   - Как ты смеешь кричать на юзбаши! - возмутился Басыр и выхватил саблю.
   Он был более проворным, чем кешиктен, поэтому не его голова полетела с плеч. Через мгновение кешиктены были порублены. Только одному удалось вырваться из смертельного кольца, но и он далеко не ускакал. Его прыть остановил волосяной аркан. Кешиктена подняли на ноги, и Басыр его спросил:
   - Сколько вас?
   - Была сотня.
   - Где остальные?
   - Скачут в сторону Бычьего брода.
   - А как вы тут очутились?
   - Рифат, которого ты сейчас убил, увидел следы, ведущие на север. Юзбаши приказал проверить, чьи они.
   Кешиктен внимательно следил за движениями руки юзбаши и, когда тот дотронулся до эфеса сабли, взмолился:
   - Начальник, не убивай меня. Если ты едешь в Крым, то я могу тебе пригодиться, я хорошо знаю эти места.
   - А я и не думал тебя убивать, - ответил Басыр, - ведь ты не виноват, что тебя послали в погоню.
   Со всех кешиктенов сняли оружие и доспехи и похоронили в ближайшей ложбине, присыпав песком. Поблагодарив Файзы за хорошую службу, Басыр оставил его в тылу каравана, а сам поехал вдогонку.
   Что предпримет юзбаши кешиктенов когда, возвращаясь ни с чем от Бычьего брода, обнаружит, что те пятеро, посланные в разведку, не вернулись. По возвращении в ставку, он должен будет доложить, что не нашел беглецов и неизвестно как потерял пять человек. Вряд ли у него хватит смелости на такой доклад. Значит, помчится искать тех пятерых.
   Басыр прикинул время, необходимое для того, чтобы доехать до Бычьего брода, потом вернуться до места поворота каравана на север и только после этого пойти по следам своих воинов, и ему стало весело. Не догонит его кешиктен, нет у него столько дней для метания по степи. Ведь его с нетерпением ждет сам великий хан. Он вынужден будет вернуться и конечно понесет наказание.
   Басыру стало весело и легко. Первое испытание он выдержал с честью и эмир, будь он рядом, похвалил бы его. И он запел. Он пел о том, как ярко светит солнце, как жаворонки звонкими голосами славят его удачу. Под ногами у коня мягкая трава, но он сыт и поэтому не пытается ее сорвать. Враги пытались помешать герою, но он поверг их, и теперь они ищут дорогу к вратам рая.
   Джанике прислушалась к его пению. Голос приятный, но слова…. О каких врагах он поет? Она выглянула из-за полога кибитки и увидела счастливое лицо воина. Ей сразу расхотелось задавать глупые вопросы.

                ГЛАВА IХ
                ПЕРЕД БИТВОЙ
   Эдигей, преодолев безводные Ногайские степи, привел свое небольшое войско к быстрым водам Терека. Лошади и люди с жадностью утоляли жажду холодной и сладкой водой, которую не пили с тех пор как покинули берега Итиля.
   Разосланные в разные концы дозоры докладывали, что обнаружили свежие конские следы, оставивших отпечатки стершихся, но добротных подков. Ногайцы лошадей не подковывали, значит это следы передовых отрядов Тимура. Эдигей усилил наблюдение.
   Под шатер хана и его ставку он облюбовал холм стоящий левее от реки. На восток от него простиралось широкое поле, вполне достаточное для развертывания войск. На запад от холма - перелески. Там можно хорошо поместить обоз и резерв. Таким образом, правый фланг тохтамышева войска будет избавлен от обхода - мешает река, но и сам он будет стеснен в движении. Зато с левой руки простор необозримый и возможности маневра не ограничены. А так как левым флангом всегда командует он, Эдигей, то это у него будут большие возможности для маневра. Исполняя обход, он уведет свои войска далеко на север и вернется уже в тыл Аксак-Тимура, но не для борьбы с ним, а для сотрудничества. А пока….
   Эдигей сошел с холма и приказал срезать его вершину, чтобы можно было расположить шатер хана. С восточной стороны, вниз от шатра, нужно соорудить площадку. На ней разместятся военачальники, гонцы и сигнальщики. Эмир объехал холм и обратил внимание на то, что с запада склон пологий. По нему будет удобно подниматься и спускаться. Значит, здесь земляные работы не нужны.
   Выехал на поле предстоящей битвы, представил себе место, где должен будет находится штаб Аксак-Тимура. На этом месте не было возвышенности. Это должно обрадовать Тохтамыша. Пусть радуется. Тут же послал бинлибашу определить направление предстоящего отступления войск Тимура. Поверженный враг должен очутиться в болотах и утонуть в них.
   Все проведенные здесь дни Эдигей ждал гонца от Темир-Кутлуя, но его не было. Вечером, когда солнце ушло за горизонт, а в лагере зажгли костры, чтобы готовить еду, эмир уже в который раз поднялся на холм. Вершина уже приготовлена под шатер хана. С трудом нашел камень, на который можно было присесть. Сел и тоскливо начал вглядываться в даль, скрытую темнотой.
   Что если Темир-Кутлуй не смог выполнить поручение? Останется одно - добиваться победы. Вдруг они действительно разобьют Тимура. Он представил себе, как Тохтамыш раздует щеки, словно верблюд перед плевком, и будет всенародно стыдить его, Эдигея, за неверие в предназначение Тохтамыша быть любимцем Аллаха.
   Эмир поднял глаза к верху и увидел на севере, откуда завтра начнут прибывать войска, Повозку вечности. Ее звезды равнодушно взирали на него и даже не пытались дать ему знак. Ему, как никогда, захотелось помолиться. Отвернулся от бесполезной Повозки вечности и, став на колени,  зашептал: «Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного, наставь на путь праведный. Прибегая к твоему знанию, прошу дать мне силу совершить то, что будет благом для моей религии, для моей жизни. Если же ты знаешь, что это дело будет злом, то отведи его от меня, а меня от него, и дай мне достичь блага, где бы оно ни было и чтобы я удовольствовался этим».
   Повторив молитву три раза, почувствовал, что она дошла до Аллаха - голова просветлела. Ему не хотелось спускаться с холма. Улечься бы прямо тут, на сырую землю, дабы не растерять блаженства, полученное от молитвы. Едва поднялся с камня, чтобы приказать слуге принести войлок, как услышал едва уловимый шорох. Только в ночном безмолвии можно услышать такое шуршание. Возможно, мышь проскочила. Но он услышал голос:
   - Аллах с теми, кто творит добро.
   Сел и стал ждать. На площадку вышел воин, таких у него тысячи, и низко поклонился эмиру.
   - Кто ты? - спросил тот.
   - Я посланец, но не от Темир-Кутлуя, а от самого великого эмира Тимура. Зови меня Дильшадом.
   - Да продлит Аллах дни твоего господина, Дильшад.
   - Великий эмир, Эдигей Мангыт, в свою очередь желает тебе милости и благополучия. Он приказал передать тебе, что не принимает твоего предложения, но не потому, что не доверяет, а потому, что хочет разгромить Тохтамыша в честном бою. Для тебя у него другие планы.
   - И какие же?
   - Этого я не знаю. Должно быть, скоро придет другой посланец и он будет знать это.
   - Почему тебе не доверили? - недовольно спросил Эдигей.
   - Я уже давно покинул ставку великого эмира. Я уже несколько дней слежу за тобой, но не мог приблизиться. Тебя хорошо охраняют.
   - Видно не так уж хорошо, если ты пробрался сюда.
   - Меня трудно заметить, ведь я обучался у китайцев. Мне было велено беречь тебя и ни в коем случае не подвергать разоблачению.
   - Передай великому эмиру, что я готов выполнить его указание, но как хорошо было бы, если бы я знал его уже сегодня.
   - Я только в общих чертах знаю планы своего господина. Тебе могу предложить не заметить засаду, если ты ее вообще заметишь.
   Эдигей молчал. Его бесила несерьезная игра с ним - командующим левым крылом ханского войска! Преодолев гнев, он сказал спокойно:
   - Боюсь, этого будет мало, чтобы помочь твоему господину. У хана вдвое больше войск, и он просто раздавит великого эмира со всеми его засадами.
   В темноте Эдигей не видел лица собеседника, но по голосу понял, что тот усмехнулся, говоря такие слова:
   - Ты, господин, и твой хан плохо знаете наши возможности. Ты прав в том, что нас будет несколько меньше, чем вас, но у нас нет необученных воинов. Что может сделать раб, если ему обещана свобода? Он уже один раз не стал рисковать жизнью и поэтому стал рабом. Думаешь, он в этот раз пожертвует собой? Ведь мертвому свобода не нужна. Знаешь, что по поводу вашего большого войска сказал великий эмир? Он сказал: мясника не испугать большим количеством баранов.
   Эдигей тяжело переживал сказанное. Ведь то же самое он говорил Тохтамышу, но тот пропускал его доводы мимо ушей. А тут простой воин…
   - Ты, Дильшад, как я догадываюсь, не простой воин?
   - Великий эмир, из уважения к тебе, не мог на встречу с тобой послать простого воина. Я - мурза.
   - Но ты ползаешь, высматриваешь как…
   - Ты ошибаешься, эмир. Я не один в вашем войске. Со мной много людей и мы не только ищем встречи с тобой, но и следим за тем, что ты делаешь. Вот ты послал человека подготовить западню нашему войску. Проследив за ним, мы узнали, где готовится «золотой мост». Согласись, чтобы понять замыслы, допустим, темника, то мало быть простым воином.
   Не дождавшись возражений, Дильшад понял, что эмиру не до дискуссий, поэтому решил уходить. Он сказал:
   - Если сможешь, будь завтра на этом же месте. Возможно, завтра прибудет новый посланец эмира.
   - А что там Темир-Кутлуй?
   - Я его не видел, - ответил Дильшад, - знаю только, что он хорошо принят в ставке великого эмира.
   Эдигей снова попытался рассмотреть лицо собеседника, но света звезд для этого было мало, да и сам Дильшад не стремился к тому, чтобы его разглядели. Но, вместе с тем, голос этого человека казался ему знакомым.
   - Мурза, мы раньше с тобой не встречались?
   - Нет, эмир, я не имел счастья раньше с тобой встречаться.
   С этими словами Дильшад бесшумно исчез в темноте. Эдигей посмотрел ему вслед, и сразу расхотелось оставаться на этом холме. Теряя в темноте опору для ног, он стал шумно спускаться по западному склону.
   Эдигей в попытках связать свою судьбу с Аксак-Тимуром не учел одного важного обстоятельства: великий эмир с презрением относился к тем, кто пытался войти в его сердце через предательство. Таких он обычно не удостаивал своим ответом и вниманием. Эдигей оказался исключение. Его посетил человек Тимура, но лишь для того, чтобы внести смятение в его душу.
   Дильшад знал, что на другой день посланца от великого эмира не будет, не будет и в последующие, но ему было велено так сказать. Пусть Эдигей надеется и ждет. Поняв, что ожидаемое не сбывается, впадет в недоумение, а там и в уныние, а это не лучшее состояние, которое нужно полководцу перед сражением. Тимур завязывал битву задолго до ее начала.
                ***
   На следующий день горизонт на севере затянуло пылью. Это приближалось ханское войско. Теперь его движением и размещением руководил Эдигей. С восточной стороны холма, от самого Терека и до горизонта растянулись конные массы тохтамышева войска. В это же время, в клубах пыли подтягивалась армия Аксак-Тимура. На третий день накопление войск закончилось, на холме засиял парчовый шатер Тохтамыша.
   С высоты холма было видно, что с выбором места во вражеской армии проблем не было, ибо она прямо с походного строя устремилась туда, где ее хотел видеть Тохтамыш. Какими-то неведомыми путями хан узнал и о фразе, которую произнес Аксак-Тимур, увидев на холме его гордый бунчук. Он якобы сказал: «Хочешь драться на этом месте, Тохтамыш, пожалуйста».
   Хан собрал последний перед битвой Совет. С высоты трона он оглядывает своих придворных и военачальников и ему кажется, что у всех сияют глаза от предвкушения великой победы, только эмир Эдигей почему-то хмур. Почему он не ловит взгляда своего повелителя? Неужели интереснее смотреть на загнутые носки своих красных сапог? Что он в них еще не видел? Не свидетельствует ли это о презрительном отношении к самому хану? Вспомнился сон, и горячая волна гнева опять окатила его грудь. Стало жарко. Распахнул полы халата. Придворные, заметившие это движение, сделала то же самое.
   Накануне хан выслушал доклад эмира и одобрил его действия. Дальше этого разговор не пошел. Тохтамыш не стал спрашивать о Джанике и, тем более, не стал рассказывать о смерти его тещи. Значит, у эмира не должно быть повода для грусти. Так почему он так угрюм?
   По знаку векиля Зуфера, всех присутствовавших начали обносить кумысом. Пригубил из чаши хан, пригубили другие, готовые в предстоящей битве разделить свою судьбу с судьбой повелителя. Так же с кумысом поступил и Эдигей, но хану показалось, что он слишком мало отпил и слишком далеко от себя отставил чашу. Думая об этом, строго сдвинул брови, что заставило всех замолчать. Под сводом шатра установилась тишина, словно ангел пролетел.
   - Мы должны решить, - нарушил тишину Тохтамыш, - когда начнем битву. Можно это сделать немедленно, а можно завтра с утра. Как видите, у нас есть выбор, а это говорит о том, как я был прав, когда торопил вас.
   Началась тягучая процедура обсуждения. Все знали, что их мнения, вместе взятые, ничего не стоят по сравнению с суждениями эмиров и самого хана. Но так было принято, и они говорили. Базану надоело слушать пустые речи и он, поднятием руки остановил их.
   - Великий хан, - сказал он, - у каждого здесь выступающего будет возможность доказать преданность тебе не на словах, а на деле, поэтому предлагаю приступить к делу. Согласно дислокации, мне отведено место у реки Терек, поэтому враг меня не обойдет, а атаковать в лоб, думаю, не решится. Поэтому все основные события развернутся на левом крыле. Поэтому туда и необходимо бросить основную массу конницы.
   Его прервал Тохтамыш, который все больше и больше распалял себя:
   - Ты, Базан, - выкрикнул он, - ничего не сказал о себе и пытаешься много сказать о других!
   - Тогда, великий хан, я замолкаю и жду твоих указаний.
   - Когда ты поймешь, эмир, что ты должен иметь и свои суждения!
   - Я и пытался их изложить.
   - Ты ничего не сказал! Говори ты, Эдигей!
   Как раз в это время Эдигей думал о несостоявшейся встрече с новым посланцем Тимура и поэтому до сих пор не знал как себя вести в предстоящей битве. Задумавшись, он не слышал приказа Тохтамыша.
   - Говори, Эдигей!
   На это раз услышал.
   - Да, великий хан. Я задумался.
   - Тебя не касается наш разговор?
   - Касается, великий хан, и я готов высказать свое мнение о предстоящей битве.
   - - Сделай одолжение своему хану, но я бы не хотел выслушивать длинные речи. Скажи, кто будет бить Хромца, если Базан собирается только стойко стоять?
   - Слова эмира Базана говорят о его здравом рассудке, великий хан.
   - А я думаю иначе! Что тебе могло понравиться в его беспомощном блеянии?
   - Великий хан, позволь все же сказать.
  - Говори! Я только тем и занимаюсь, что уговариваю тебя выступить! Так говори, чего молчишь?
   Эдигей едва сдержался, чтобы не ответить грубостью.
   - На фоне той ярко выраженной готовности разгромить Тимура, которую высказали твои придворные, великий хан, мое выступление будет не таким радостным. Я уверен, великий хан, что еще не поздно решить твой спор с Аксак-Тимуром, не ввязываясь в драку. Ты знаешь, что он не хочет войны с тобой, и вывел свои войска только потому, что ты привел свои. Остановись хан и не делай того, что не принесет тебе славы.
   Уже с первых слов эмира в груди хана закипела дикая злоба. Он с трудом сдерживал себя, понимая, что говорит не простой сановник, а прославленный боец, которого в трусости никак не обвинишь. Но как ни сдерживал себя хан, голос его выдал - он был до неприличия визгливым - хану не пристало так опускаться.
   - Ты попрал, Эдигей, свои обязанности воина, превратившись в нудную старуху, которая уговаривает своих внуков не драться! Ты забыл, что Хромец подверг нас позору! Сейчас пришло время расквитаться с ним! Для этого я собрал громадное войско, которое разгромит не только этого безродного выскочку, но сумеет пройти дорогой Искандера Двурогого! Что тебе не ясно?
   - Войско у нас большое, слов нет, - спокойно ответил Эдигей, - но у Мамая оно было тоже велико, только где оно?
   - Нашел на кого мериться! Ты забыл, что я разгромил Мамая? А кто взял Москву? Мамай или я?
   Тохтамыш несколько отдышался, а потом уже нормальным тоном сказал:
   - А сейчас повелеваю. Базану скучно на правом фланге. Хорошо, бери под свое командование левое крыло. Эдигея ставлю на правое крыло. Я не могу доверить решающее крыло человеку с повернутой назад головой! И последнее. Выбросите из головы мысль о переговорах с Хромцом! Нас может рассудить только битва!
   - Веди нас вперед, великий хан! - на разные голоса завопили сановники.
   Тохтамыш взмахом руки остановил славословие и, дождавшись тишины, сказал:
  - А вообще, эмир Эдигей, я могу и пересмотреть свое решения. Возможно, правым крылом буду командовать я сам, а ты будешь стоять рядом и молча наблюдать как я делаю победу!
                ГЛАВА Х
                БИТВА НА ТЕРЕКЕ
   Выполняя завет Мухаммада, посланника Аллаха, что «войдет в Рай тот, кто будет молиться в прохладное время», оба противостоящих друг другу войска, в предрассветных сумерках начали утренний намаз. На огромное поле, место предстоящей битвы, были вывезены переносные мимбары, с которых начали читаться суры из Корана. Сотни тысяч мусульман, слушая проповеди, еще раз, уже перед самой битвой, убеждались в правоте своих предводителей и были готовы сложить головы в их славу, тем более, всем погибшим на поле брани была твердо обещана обитель вечного пребывания. Многим становилось сладостно на душе, и они мысленно возвышались над землей и видели даже лик Аллаха. Теперь возможность погибнуть не пугала их. Наоборот, вопреки обычным человеческим инстинктам, погибель становилась чем-то желанным, дающая возможность вознестись прямо с поля боя в тенистые сады с реками из меду очищенного, где встретят его большеглазые девственницы, мужа любящие. Едва солнце показалось из-за горизонта, молитвенное действо прекратилось, и войска обратили друг к другу просветленные лица.
   По мере возвышения светила над горизонтом, с востока подул низовой ветер, понесший за собой пыль, истертую тысячами ног. Воины Тохтамыша вынуждены были прикрывать лица платками и щурить глаза. А воины Аксак-Тимура видели сияющий в лучах восходящего солнца ханский шатер, и им казалось, что именно так должен выглядеть чертог Аллаха, к которому необходимо стремиться.
   Войско Тохтамыша окончательно установило боевые порядки. Впереди стройные ряды пехоты, перед которыми гарцевали редкие всадники. В их задачу входило зачинать бой. Основные силы конницы были сосредоточены на левом фланге. Количество ее было так велико, что какая-то часть размещалась далеко в тылу в качестве резерва.
   Аксак-Тимур, чтобы уровнять фронт по ширине, вынужден был раздвинуть от центра фланги, оставив в промежутках очень мало войск. Так проявилось численное превосходство тохтамышевой орды.
   Хан, до этого молча наблюдавший перестроение войск, горделиво сказал, обращаясь к сановникам:
   - Вы теперь поняли, почему не нужно было мириться с Хромцом?
   Сановники не замедлили выразить восторг. Только Эдигей не радовался. Он, приложив ладонь ко лбу, зорко всматривался в даль.
   - Что ты там увидел? - спросил хан, недовольный тем, что эмир, отвлекшись какой-то ерундой, не удостоил его вниманием.
   Эдигей протянул руку вперед.
   - Посмотри туда, великий хан, - сказал он, - видишь тот холм? Его раньше не было. Он вырос за одну ночь.
   - Удивил! - презрительно воскликнул Тохтамыш. - Хромцу не на чем было стоять, вот и приказал насыпать. И не холм, а так - бугорок.
   - Ты прав, повелитель, но нам следует задуматься над тем, откуда он брал землю и что на этом месте стало.
   - Будто не знаешь, что получается после того, как выберут землю! - засмеялся хан, - яма!
   Его смех охотно подхватили сановники. Эдигей, едва сдерживая гнев, сказал:
  - Нам нужно было бы знать, где эта яма или ямы, чтобы не послать туда конницу.
   - Ах, вот ты о чем? - на мгновение озаботился хан, но тут же нашелся: - Мои воины не слепые! Они вовремя заметят ямы, которые нарыл Хромец, и объедут их.
   Эдигей вспылил так, что не думал о чем говорил:
   - Даже собака, - бросил он зло, - прежде чем поднять ногу, обнюхает то место, а ты посылаешь конницу, не зная куда!
   Придворные, которые услыхали эти слова, замерли в ужасе, ожидая жесткой, если не жестокой реакции хана, но тот спокойно ответил:
   - Вот сейчас и пошлем.
   Тохтамыш взмахнул платком, и сразу запели трубы, извещающие о начале сражения. Он не думал прощать Эдигею сравнения с собакой, но решил отложить кару. После победы месть будет слаще.
   Легкая конница поскакала вдоль вражеских шеренг, осыпая их стрелами. Отстреляв колчаны стрел, она вышла из пространства, разделяющего вражеские войска. В него, выставив перед собой длинные копья, и устремилась ханская пехота. С противоположного холма, который хан назвал бугорком, тоже раздался звук труб, и передняя шеренга тимурова войска стала на одно колено, выставив вперед копья, оперев тупые концы в землю. Вторая шеренга получила простор для интенсивной стрельбы. Пространство между войсками стало темным от тучи стрел, летящих навстречу друг другу, и заполнилось всяческими звуками: взвизгивали стрелы, срываясь с тетивы, рассекая воздух - свистели, трещали древки ломающихся копий, гудела земля от тысяч ног, вопили раненые, надсаживали глотки живые.
   Плотные ряды тохтамышевой пехоты представляли собой прекрасную цель для тимуровых лучников - ни одна стрела не пролетала мимо живой мишени. Не все добежали до частокола из копий, а кто и добежал, то, извиваясь, повис на них. Живые попятились назад. Онбаши и юзбаши, как могли, гнали их вперед, показывая чудеса личной храбрости. И скоро стало некому командовать.
   С высоты холма было видно, что атака захлебывается. Темники двинули вперед новые силы, надеясь на то, что у врага кончатся стрелы, и простреливаемое пространство можно будет преодолеть без потерь. Тохтамыш крикнул темникам:
   - Прикажите - пусть бегут быстрее! Скоро у врага не будет стрел!
   - Посмотри, хан, - привлек его внимание Эдигей, - видишь, там что-то передают по шеренгам, а за их рядами проезжают арбы.
   - Вижу и что?
   - А то, что, скорее всего передают колчаны со стрелами, поэтому кончатся они не скоро.
   - Что ты предлагаешь?
   - Пошли Базана в обход, пусть помешает снабжать центр стрелами.
   - Это мелочи. Мы и без этого прорвемся, - ответил Тохтамыш
   Он приказал пехоте отойти и, разделившись на две колонны, ударить в промежутки между флангами, а центр атаковать конницей. Пехота выполнила приказ, а кони, натыкаясь на трупы, вздыбливались, становясь хорошей целью для лучников. Атака захлебнулась. Поняв это, Тохтамыш приказал Базану направить конный резерв в обход правого фланга врага.
   Пока проводился маневр, пехотные клинья, преодолев глубину построений вражеского войска, вышли в его тыл и сразу попали под удар вражеской конницы. Пехоту Тохтамыша начали кромсать. Сквозь пыль трудно было что-то рассмотреть. По эволюции движения этой же пыли, можно было предположить, что его конница обходит какие-то препятствия. Хан, вытянув руку в том направлении, изумленно смотрел как метались конные массы.
   Эдигей, понимая бесполезность топтания конницы у центра, отвел ее. Аксак-Тимур почему-то не стал вступать в освободившееся пространство. Тохтамыш,  заметив это, укрепил этот отряд остатками резерва, снова бросил его на прорыв центра.
   В то время когда конница Тимура добивала прорвавшуюся в ее тыл пехоту, конница Базана, наконец справилась с искусственными препятствиями и устремилась в тыл врага. Завязалась жестокая битва. Тут и проявилось численное превосходство армии Тохтамыша. Она давила на Аксак-Тимура по всем направлениям.
   Эдигей видел, что хан уже окончательно уверовал в победу. Ему вынесли из шатра тронное кресло и подали золотой кубок, наполненный кумысом. Он только пригубил его, как тут же отставил в сторону. Его привлекло какое-то оживление на вражеском холме. Люди покидали его! Он пустел! Все понятно - Хромец собирается бежать! Но на том «бугре» все же остался один человек, одетый в белые одежды. Вот он повернулся в сторону Мекки и, воздев руки к небу, повалился в глубоком поклоне. И так несколько раз. Было ясно, что человек молился.
   - Победа, победа! - закричал Тохтамыш, показывая рукой на замершего в молитвенном поклоне человека, и приказал Эдигею двинуть вперед правое крыло.
   - Победа, слава великому хану! - закричали сановники. Только Эдигей не поддался общему восторгу. Он продолжал внимательно наблюдать за молящимся человеком. Затем, заметно прихрамывая, тот спустился с «бугра» и ему подвели лошадь. Взвилось знамя! Так это был сам Аксак-Тимур!
   До сих пор сражение велось фактически только левым крылом тохтамышева войска. Правое крыло только сдвинулось с места, как тут же было атаковано ударными силами тимурова войска. Аксак-Тимур лично возглавил этот натиск. Эдигей замер от ощущения чего-то небывалого: Тимур, оставив в своем тылу большую часть вражеского войска, презрев его, начал наступление на врага по другому флангу! Это было похоже на акт отчаяния!
   Правое крыло ханского войска явно уступало гвардейцам Хромца, и его знамя все ближе приближалось к холму, на котором замер в испуге мнимый победитель. Вот знамя накренилось и пропало. Появилась надежда… Но его подняли, и оно продолжило движение в сторону холма. У Тохтамыша в резерве имеется десять тысяч таких же гвардейцев. Хромец рискнул, а Тохтамыш поостерегся. Если не победит, то с чем останется? Червь сомнения уже прогрыз оболочку его самоуверенности, и он… побежал! Побежал по западной стороне холма, которая, как помнит читатель, была удобной для такого рода действия.
   У подножья холма два кешиктена подвели к хану резвую лошадь и помогли взобраться на нее. Военачальники, приказав трубить отступление, устремились за ханом. Среди них был и наш герой - эмир Эдигей.
   Это случилось летом 1395 года.


                ГЛАВА ХI
                ТАМ ЧЕЛОВЕК!
   Караван Джанике впервые встретился с широкой водной преградой - рекой Дон. По берегам заросли камыша, а дальше широкая водная гадь, которую без подсобных средств не преодолеешь. Слева высились высокие стены генуэзско- венецианского города Тана. Перед ними мощенный булыжником мост, ведущий к городским воротам. У его начала стоят двое стражников с алебардами. Они одеты в одинаковые коричневые камзолы, под которыми просматривались тусклые нагрудники.
   Басыр отослал Файзы проверить, нет ли где поблизости удобной переправы, а сам направился к мосту. Юзбаши не дали даже взойти на него - стражники перегородили путь алебардами. Они что-то спросили его на незнакомом языке, он ответил, что не понял. Теперь не поняли его. После еще нескольких безуспешных попыток понять друг друга, Басыр повернул назад и встретился глазами с тем кешиктеном, которому на днях подарил жизнь. Тот подошел ближе и сказал:
   - Они спросили тебя, юзбаши, что тебе надо в этом городе.
   - Ты знаешь их язык?
   - Да, юзбаши, я ему научился в войсках Мамая. Там было много фрягов из Кафы. Сначала я стал понимать их речь, а потом и говорить научился.
   - Понятно. Так как тебя зовут?
   - Сеут (Счастливый).
   - Ты и впрямь счастливый - заметил Басыр. - Спроси их, где можно переправиться через реку?
   Стражники не стали вступать в обсуждение проблемы и отослали юзбаши к начальнику ворот, который, по их словам, все знает.
   Басыр с Сеутом пошли по мосту. Сеут сказал:
   - Прошу тебя, юзбаши, верь мне. Я благодарен тебе за подаренную мне жизнь, поэтому буду служить тебе до тех пор, пока ты это посчитаешь нужным.
   Они вошли под своды ворот и снова были остановлены. Стражники вызвали начальника. Он появился из каморки, вделанной в основание ворот. Лицо начальника было густо покрыто волосами, только глаза и рот были свободны от них. Он до хруста костей потянулся.
   - Чье козлиное рыло посмело разбудить меня в такую рань? - проворчал он одышливым баском, уставившись на татар мутными глазами.
   Сеут подумал, что фряг больше, чем они, похож на козла и улыбнулся этой мысли.
   - Что это вам так весело стало? - закричал начальник ворот. - Думаете так и пройдете? Мимо Николо Дотто ни одна мышь не проскочит! Если хотите пройти в город, то пусть один из вас сыграет со мной в кости и потом честно рассчитается за проигрыш. Затем заплатите пошлину, и милости прошу в город. Вам нужна переправа? Найдете Симона Виньози, и с ним будете решать этот вопрос. А сейчас один из вас ко мне!
   Николо ударом ноги распахнул дверь в каморку и стал ждать выполнения его приказа. Сеут тем временем перевел требование Дотта Басыру. Тот, выслушав требования фряга, молча повернулся и пошел вон из города. Начальник ворот, потеряв ожидаемый доход, разразился неудержимой бранью, среди которой слова «козлиный пот» и «козлиная душа» были самыми приятными. Стражники на мосту, услышав брань начальника, пытались остановить татар, но, увидав взметнувшиеся сабли, убрали алебарды.
   - Что будем делать, - спросил Сеут.
   - Ждать Файзы.
   Когда подошли к обозу, то услышали, как на одной из башен города протрубили тревогу и вслед за этим увидели справа по реке облако пыли. Совпадение или отработанные действия? Пыль могли поднять люди Файзы, ему время возвращаться, но по какому случаю тревога? Не связанно ли это с обидой начальника ворот? Иди, знай, что он собирается предпринять. Надо быть готовым ко всему.
   Басыр дал команду загнать обоз в камыши и занять возле него круговую оборону. Их тылом стала река. Появились и конники, поднявшие пыль. Впереди скакал Файзы. Подъехав, он доложил:
   - Как ты приказал, Басыр, я доехал до первого ногайского становища. Их мурза сказал, что брод от них в двух днях быстрой езды.
   Лицо юзбаши омрачилось. Два дня быстрой езды обернутся для его каравана шестью днями. Неужели опять придется встречаться с этим неприятным человеком? Он посмотрел в сторону ворот и увидел, что из города по мосту едут два всадника. Один был явно стражником - коричневый камзол определял это, а второй был в красном кафтане, из-под которого белел кружевной воротник рубашки. Над шляпой развевался розовый плюмаж. Всадники направили коней к Басыру.
   - Селям алейкум! - поприветствовал его горожанин.
   - Алейкум селям! - ответил Басыр и, приложив правую руку к груди, чуть поклонился.
   Фряг приподнял шляпу и тут же заговорил по-татарски:
   - Тебя, доблестный воин, приветствует народный представитель города Таны - Коррадо ди Гоаско.
   - А я - Басыр, юзбаши войска эмира Эдигея.
   - Говорят, Басыр, ты пытался пройти в город, но наш полупьяный начальник ворот не пустил тебя?
   - Немножко не так, господин. Я сам не захотел въезжать в город, где от начальника ворот несет, как от дракона, а злости в нем, как у своры голодных псов.
   - Понятно, Басыр, но, как видишь, не все так злы и зловонны.
   Юзбаши не стал отвечать на это замечание, хотя и мог сказать, что человек ценится не кружевами, а делами. Коррадо почувствовал глубину обиды татарина, поэтому миролюбиво спросил:
   - Тогда скажи, зачем тебе понадобилось въехать в город?
   - Мне нужно было переправиться на тот берег.
   - А сейчас не нужно?
   - Нужно, но я решил обойтись без ваших услуг. Плохой город.
   - Ай, ай, - воскликнул Коррадо, - не совсем правильно будет обижаться из-за одного непутевого сына, на весь город.
   - По-моему, тот, кто стоит у порога дома, является лицом его. Разве не так?
   - Ты прав, Басыр. Синьор Дотто будет наказан за неучтивое отношение к гостям. А сейчас предлагаю воспользоваться нашими услугами. Мы переправим тебя и твоих людей без проволочек.
   Басыр не посчитал нужным отказываться от предлагаемых услуг, тем более выбирать было не с чего.
   - Выводи арбы и следуй за мной, - сказал он Файзы.
   Юзбаши не догадывался о причине такого разительного изменения отношения к нему и его проблеме. По нему, кто-то в городе узнал о ненадлежащем поведении воротного начальника и посчитал нужным загладить допущенное хамство.
   На самом деле, все было несколько сложнее. Ди Гоаско, услышав трубные звуки всеобщего сбора, сразу же бросился к той башне, с которой трубили. Поднявшись на нее, не увидел полчищ врагов. Чуть поодаль от города, какая-то сотня татар занимала оборону вокруг нескольких телег.
   У народного представителя города Таны были основания для тревоги. Совсем недавно в сторону Кавказа ушло громадное войско Тохтамыша. В городе  знали о вражде хана с эмиром Самарканда, называемого в Европе Тамерланом, поэтому с волнением ждали результатов битвы. Кто бы ни стал победителем, он будет проходить мимо Таны и обязательно остановится перед переправой через Дон. А там, чем черт не шутит, задумает поживиться богатством  небольшого городка, посмевшего утвердиться на пути великих кочевий.
   Когда ди Гоаско узнал, что трубили по распоряжению полупьяного начальника отряда «Грифон», то был до крайности возмущен - Дотто не имел права на такой приказ, а когда разобрался в деталях, то вообще впал в негодование - нашли время конфликтовать с татарами. В нынешней обстановке, малейший повод может стать началом огромнейшей беды. Немедленно убрать этот караван от стен города! Единственная реальная возможность выполнить такое намерение - переправить татар на другую сторону реки. Чтобы все получилось быстро, Коррадо решил заняться этим сам. В столь тревожной обстановке, он только мельком подумал о том, что городу выгодно совершить эту операцию. Хорошие прибыли лучше неоплаченных беспокойств.
   Своды ворот усердно отражали цокот копыт по булыжной мостовой. Боковым зрением Басыр пытался увидеть своего обидчика, но того не было. Когда выехали не небольшую площадь, Коррадо остановил кавалькаду и, обращаясь к Басыру, сказал:
   - Если хочешь, то можешь поприсутствовать на разбирательстве с Николо Дотто.
   -У меня нет желания видеть этого ярамаза, - ответил тот.
   - Тогда вперед, - распорядился ди Гоаско.
   Они проехали через весь город и уткнулись в уже другие ворота. По команде фряга они открылись. За ними была река. Двор перед нею был застроен складами. У самой воды высилась башня, сложенная из красного кирпича. На другой стороне реки - точно такая же башня. Среди преобладания серых тонов, они были очень заметны. Между ними была протянута цепь. Будто кто-то боялся, что башни разбегутся. Что за чушь? В городе они видели перегороженные цепями улицы. Коррадо не вмешивался в живое обсуждение цепных проблем. И только когда к нему за разъяснениями обратился Файзы, ответил:
   - Только перегородив реку цепью, мы смогли сохранить свое право на нее. Нужно проехать - плати пошлину и проезжай.
   - Вы и с воды золото гребете! - изумился онбаши.
   - Этому может удивляться только степняк. У рачительного хозяина, вода - не меньший источник дохода, чем земля.
   - А как ее перепрыгивают?
   - Прыгать не приходится, - пояснил Коррадо, - в башне есть запас цепи. Она накручена на барабан. Крутит человек барабан - цепь опускается, крутит в другую сторону - поднимается.
   В противоположность ди Гоаско, Басыр был не так словоохотлив. Когда фряг спросил его о цели поездки, тот ответил: «Сопровождаю людей». В кибитке возможно и были люди, но Коррадо их не видел и не слышал. Это настораживало. На вопрос о перспективе развития конфликта между Тохтамышем и Тамерланом, Басыр ответил совсем неучтиво. Он сказал:
   - Зачем  мне, юзбаши, знать о делах великих людей?
   Последним переправили Басыра. Ему подали лодку, куда он и ввел своего коня. Портовые рабочие оттолкнули от причала суденышко и оно, погоняемое мощными гребками, пошло к противоположному берегу. Юзбаши, держа в руке повод, стоял, устремив взгляд на берег, к которому стремился. Коррадо ждал, что он оглянется и махнет рукой - не дождался. Ну и на том спасибо. Главное седлано - город избавлен от соседства крупной вооруженной группы.
                ***
   Люди Басыра заполнили все бурдюки чистейшей речной водой, омылись сами и искупали лошадей. За Доном начинались необозримые степи. Здесь кочевали ногайские семьи, но хватало и бродячих разбойников. Юзбаши знал нравы степи, поэтому строго приказал быть настороже.
   Их путь пролегал по дороге, пробитой в зарослях конопли. За весну она вымахивает в рост человека, к осени высыхает настолько, что когда ее раздвигают колеса маджары, шуршит, как парча,.
   Басыр всматривается с высоты седла в равномерно колеблющееся море трав. Иногда они вздрагивают. Кто их потревожил? Это может быть зверь, а если затаившийся человек? Нет. Пока это всего-навсего порыв ветра.
   С востока потянуло легким запашком гари. Он знал, как уходить от открытого пламени, но очень опасался невидимого огня. Тот подползает с наветренной стороны, пожирает высохшую траву без дыма, поэтому плохо видим в лучах солнца. Его удается заметить только тогда, когда задымит одежда.
   Особенно опасны преднамеренные поджоги. Ими добиваются рассеивания сплоченной группы людей. Идет, например, караван, вокруг него поджигают траву и ждут, когда он превратится в стадо обезумевших баранов. Тогда и вылавливают, оставшихся без присмотра, верблюдов, лошадей, на спинах которых навьючены грузы. Попадаются люди, и их грабят.
   Охваченный тревожными мыслями, юзбаши не сразу услышал зов, раздавшийся из кибитки госпожи. Ломая травяные стебли, помчался к ней. Из-за полога выглянула Шейда.
   - Госпожа просит подать ей коня, - сообщила она, приоткрывая платок, чтобы этот статный воин мог увидеть ее обворожительную улыбку.
   Басыр нахмурился из осознания того, что вынужден, будет отказать госпоже в ее просьбе. Шейда, принявшая его неудовольствие на свой счет, перестала улыбаться и спросила вызывающе:
   - Ты, почему медлишь, Басыр?
   - Скажи госпоже, что сейчас не время садиться на коня.
   Шейда исчезла и из-за полога выглянула Джанике.
   - Почему так, Басыр? - спросила она.
   - Опасная дорога, госпожа, вот выедем в открытую степь…
   - Когда это будет?
   - Еще не скоро, госпожа.
   Увидев, как посуровело лицо Джанике, спросил:
   - Почему настаиваешь, госпожа?
   Джанике смутилась. Из-за ее спины показалась Шейда.
   - Плохо быть глупым, Басыр, - сказала она насмешливо, - а еще хуже быть любопытным от своей глупости!
   Юзбаши густо покраснел и тут же крикнул:
   - Коней госпоже и ее служанке!
   - Я не поеду! - воскликнула Шейда. - Кадырчика нельзя оставлять одного.
   - Поедешь, - твердо сказал Басыр. - Кадыр-Берды поедет со мной на коне, как настоящий мужчина. И возьми с собой нож.
   Служанка передала мальчика юзбаши и, засунув за кушак нож, прямо с повозки вскочила в седло. Она придержала за узду коня госпожи и помогла ей сесть в седло.
   Женщины свернули сразу в заросли травы, а караван, пройдя несколько шагов, в ожидании, остановился. Прошло какое-то время, и Басыр услышал женский визг. Могло показаться, а если нет, то это мог быть крик какой-нибудь птицы, а то и предсмертный вопль суслика, попавшего в пасть корсара. Он спросил у находящегося рядом воина:
   - Ты слышал?
   - Слышал что-то, - ответил тот.
   Значит не показалось. Он передал мальчика этому же воину, приказав стоять на месте, а сам тронул коня в направлении звука. Впереди была видна небольшая возвышенность, заросшая травой. К ней и направился. Он не был уверен, что слышал крик женщины, поэтому ехал медленно, чутко прислушиваясь к каждому звуку, но когда увидел вылетевшую из-за холма Шейду, огрел коня плетью и помчался навстречу. Проскакивая, уловил:
   - Там человек!
   Конь пластался, врезаясь мордой в заросли травы, ему бы поднять ее, но понукаемый плетью, не мог это сделать. Обогнув холм, увидел Джанике, сидящую на коне. Отлегло. Натянул поводья и дикая скачка кончилась так же, как и началась - внезапно.
   - Что случилось, госпожа? - крикнул он.
   Она только призывно махнула рукой. Подъехал. Она полушепотом сказала:
   - Там раненый… Он голый.
   - Он испугал госпожу?
   - Нет, - раздраженно ответила Джанике. - Шейда увидела его и закричала. Я испугалась ее крика, но когда увидела, поняла, что этот человек нам не опасен. Наоборот, ему нужна помощь.
   Басыр, досадуя, что из-за какого-то неизвестного поднялась такая паника, сказал недовольно:
   - Зачем он нам нужен? Поедем, госпожа, не будем вмешиваться в судьбу этого человека. Аллах решит ее без нас.
   Джанике нахмурила брови и перед юзбаши предстал надменный и волевой человек. Действительно, как он посмел перечить ей? Это все дорога, которая сближает и сглаживает сословную разницу. Он склонил голову к гриве коня и смиренно спросил:
   - Какие будут указания, госпожа?
   - Я уже сказала - ему нужна помощь!
   Басыр спешился и пошел в указанном направлении Человек был совершенно голым, если не считать чалмы, брошенной ему на голову шутником-разбойником. Он лежал, уткнувшись носом в землю и слегка постанывал. Басыр услышал шорох травы, оглянулся. К нему подходили его воины. Юзбаши распорядился:
   - Привезите одежду и попону, чтобы нести его.
   Раненого одели, обмыли рану и перевязали. Его положили на арбу и караван двинулся дальше. Лицо «найденыша» показалось Джанике знакомым. Поручив Шайде ухаживать за ним, сказала Басыру, что видела этого человека в окружении отца и поручила выяснить как он здесь очутился?

                ГЛАВА ХII
                ПЬЯНИЦА ДОТТО
   Город Тана входит в состав причерноморских колоний Генуи, административным центром которой был город Кафа. Тана управляется консулом, который, в свою очередь, подчиняется консулу Кафы. Город располагается на восточной окраине колонии, граничит с бескрайними степями Дешт-и-Кипчак, владением Золотой орды. Сюда направляется транзит в Европу из Индии, Китая, Московии, отсюда в страны Азии следуют товары из Византии, Генуи, Венеции.
   Чем активнее движение товаров, тем богаче город, поэтому привлечение купцов и защита их имущества была первейшей обязанностью городской администрации.
   Приезжающие в Тану люди должны были оставить свое личное оружие в гостинице и не выносить его во все время пребывания в городе. На рыночной площади к одной из колонн был прикреплен образец ножа, длиннее которого никто не мог иметь при себе даже в ножнах. Рыночные надзиратели строго следили за правильностью мер и весов и строго наказывали нарушителей. Доносчики, выявившие нарушителя, получали половину штрафных денег. Было и такое правило: у непроданной за день красной рыбы, продавец обязан был отрубить хвосты, что предупреждало продажу этого скоропортящегося продукта на следующий день.
   И это не все. Город не считал лишним содержать для поддержания внутреннего порядка, три отряда стражников по сто человек каждый. Они, кроме дежурства на стенах и возле ворот, днем и ночью патрулировали улицы и пресекали не только кулачные, но и словесные стычки.
   Мы оставили Коррадо ди Гоаско в тот момент когда он, закончив переправу каравана татар. Благодаря его находчивости, город избавлен от вооруженного отряда, который, задержись еще на несколько дней, мог стать инициатором сговора с каким-нибудь ногайским мурзой. Повод? Наглое поведение пьяницы Дотто. Чувство мести - начало начал многих конфликтов.
   Хотя положение исправлено, о случившемся необходимо доложить консулу города Бенусу Гонциани. Коррадо и направился к ратуше, которая, как не трудно догадаться, находилась на Ратушной площади. Дверь в кабинет была распахнута, поэтому Коррадо, не стучась, переступил порог. Консул стоял у окна. Услышав шаги, обернулся и сразу зашел за стол.
   - Скажите, синьор Коррадо, это вы велели трубить большой сбор? Как ни пытаюсь, никак не могу выяснить какая в этом была необходимость?
   - Это, всего-навсего, ваша милость, незаконная инициатива пьяницы Дотто. Ему не понравилось, что начальник татарского каравана отказался играть с ним в кости.
   - Он продолжает свои выверты?
   - Как видите, ваша милость. И он, спьяну, велел трубить тревогу. Когда я услыхал звук трубы, то бросился на стену и увидел, что татары, а их не меньше сотни, уже изготовились к бою. Выяснив в чем дело, я поехал к начальнику каравана и извинился пред ним за того пьяницу. Потом предложил ему переправиться с помощью наших средств. Только сейчас я с этим справился. Так что конфликт улажен, ваша милость.
   - По вашему, это был конфликт? - усомнился консул, сопровождая свой вопрос саркастической улыбкой. Она и заставила ди Гоаско разразиться пространной речью:
   - Вы тут недавно, ваша милость, поэтому в вашем понимании пожар - это когда кругом все пылает, а если только начинает тлеть, это так - забава. Лет пятьдесят тому назад, здесь в Тане, заспорили на рынке два человека, венецианец Андреоло Чиврано и татарин Ходжа-Омар. В драке, Андреоло убил Омара. В вашем понимании, синьор консул, это простая ссора, недостойная внимания потомков и зачем помнить их имена?
   - Это убийство, а не простая ссора, синьор Коррадо, - с некоторой долей обиды, ответил консул и добавил: - Мне помнится, я что-то слышал об этой стычке.
   - Вот- вот - стычка… - съязвил Коррадо, - после этой «стычки», ваша милость, город несколько лет не мог восстановить прежнее свое благополучие. Эта «стычка» вылилась во всеобщий погром. В город ворвались ногайцы. Татары громили магазины и лавки, убивали десятками, а то и сотнями. Убытки составили миллион дукатов золотом, ваша милость. После этого и начались те строгости, о которых вы как-то говорили, синьор консул, что город вам напоминает тюрьму, в которой даже выпить и побуянить нельзя. Теперь посмотрите на события сегодняшнего утра. Пьяный Дотто оскорбляет татарина. И не просто татарина, а их большого начальника. Я сам видел как они строили оборону у ворот города.
   - Вы сказали, их было не больше сотни, - заметил консул. - Вы не преувеличиваете опасность?
   - А вы знаете, синьор консул, сколько на сегодня этих самых татар проживает внутри города? Не морщите лоб, ваша милость, я вам скажу. Их не менее трех тысяч.
   - Неужели так много?
   - А вы думали меньше? Они нужны городу, они полезно работают, но, не дай Господь, их обидеть! Так вот, Дотто обижает их соплеменника. Тот, допустим, решает мстить, об этом узнают «наши» татары и во что это, как вы думаете, могло вылиться? Так был конфликт, ваша милость, или его не было?
   - Наша полемика, дорогой синьор ди Гоаско, напоминает мне притчу о дохлой собаке. Я вам ее напомню, если забыли. Как-то мимо этой неприглядности проходит Иисус с учениками. «Как смердит!» - говорят ученики. «Как белы зубы!» - сказал Иисус. Они видят один и тот же предмет, но как разнятся оценки! Иисус даже в этой падали нашел что-то прекрасное! Вот в чем высота духа, уважаемый Коррадо!
   - Если я вас правильно понял, ваша милость, вы следуя примеру Иисуса, призываете видеть в оскале татарина красивые зубы, а не угрозу нашему городу.
   - Ну не совсем так, милый Коррадо, я всего-навсего призываю вас не драматизировать события.
   - Следуя этому призыву, вы, синьор консул, оставите проступок Дотто, без заслуженного наказания?
   Гонциани только сейчас решил сесть в кресло. Опустившись в него, он показал и собеседнику на стул.
   - Признаться, мой друг Коррадо, - сказал он, опираясь на стол руками, - мне с первых дней своей службы здесь, хотелось избавиться от этого синьора. Он не только пьяница, но и плохой человек. Стоит выразить неудовольствие в его адрес, как сразу слышатся угрозы. И они, как мне кажется, не беспочвенны. Я не исключаю того, что однажды проснусь среди ночи и увижу перед собой его перекошенное злобой лицо. От одного его вида можно умереть.
   - Так что же, ваша милость, мешает убрать его? Убрать хотя бы от ворот. Он собрал вокруг себя подонков подстать себе и творит там все, что взбредет в его пьяную голову. Уже за сегодняшнее самовольство, я бы его вздернул!
   - Это слишком, милый Коррадо. Люди отряда «Грифон» поддерживают его. Уже поэтому с ним надо быть осторожным.
   - Хорошо, посадите его под замок.
   - Посадим, а дальше что?
   - Выждем. Если стражники не взбунтуются, то…
   - Повесим?
   - А почему бы и нет?
   - Вы, Коррадо, не думаете о последствиях. Он уроженец этого города. Представляете какие у него здесь корни?
   - Догадываюсь, вы вспомнили о корнях не зря, вы его не накажете.
   - Помилуйте, как можно без наказания? Я сейчас его вызову и, если хотите, при вас…пожурю.
   - Простите, ваша милость, но мои нервы не выдержат вида такой жуткой экзекуции - ответил ди Гоаско и покинул кабинет.
                ***
   Через несколько дней, после описанных событий, появились первые признаки приближения больших воинских масс. Первыми предвестниками этого явились рыжие корсаки. Они заметались у городских стен и скрылись в прибрежных камышах. Появились и сайгаки. Те долго пили воду в реке, а потом  устремились  на восток. За ними кабаны, козы, волки. Никогда еще в окрестностях города не было столько дичи.
   Горожане, воспользовавшись таким изобилием, устроили великолепную охоту. На рынке упали цены на мясо, но выросли на соль. Гонциани послал гонцов к Цухалу, чтобы сообщить заготовщикам соли о возросшей цене на нее. Одновременно началась подготовка к длительной осаде. Делались заготовки дров для подогрева смолы и камней для метательных машин. Пополнялись запасы пшеницы и другого зерна.
   Вот появился и главный признак движения большого войска - большая пыль. К счастью для города, она клубилась чуть восточнее его расположения. Это продолжалось день и ночь. К утру следующего дня взошедшее солнце было чисто, как лик ребенка. В городе стало известно, что мимо промчалось войско Тохтамыша, потерпевшее поражение от Тамерлана. Значит следует ждать победителя.


                ГЛАВА ХIII
                КУДА ПРЫГНЕТ ТИГР?
   Тохтамышева орда не смогла закрепиться в Сарае и, оставив столицу на разграбление, устремилась в степи, зажатые между Доном и Итилем.
   Аксак-Тимур, верный своему принципу: самолично назначать правителей порабощенных народов, осчастливил этим сына Урус-хана Нузи-оглана. Оставив новому хану угольки и руины от когда-то блистательной столицы, великий эмир устремился в погоню за разгромленным им ослушником.
   К этому времени Тохтамыш, прижавшись к правому берегу Итиля, ушел в земли булгар, оставив нетронутой дорогу, ведущую в земли Московии. Он рассчитывал на то, что Аксак-Тимур не станет идти по следам поверженного войска, от которого мог бы заполучить только, истощенных бегством, рабов и лошадей, а пойдет правильным путем - на Русь, которую уже много лет не грабили и она стала соблазнительной, как непознанная  девка.
   Как и предполагал Тохтамыш, его преследователь пошел вдоль берега Дона, чье русло безошибочно выводило в подмосковные земли. Следует ли удивляться тому, что один грабитель угадал действия другого?
   Снова на Русь, прищурив и без того узкий глаз смотрит алчный завоеватель. Жуткая перспектива истребления нависла над ней. Тринадцать лет тому назад ее святые земли залил кровью жестокий Тохтамыш, а теперь воззрился его победитель, чья зловещая слава докатилась и до Москвы.
   Великий князь Василий Дмитриевич занялся подготовкой к отражению напасти. Под его стяги, памятуя о Куликовской победе, шли во множестве и охотно. Князь обратился к митрополиту Киприану с просьбой востребовать от города Владимира икону Владимирской Девы Марии, привезенной из Константинополя еще Андреем Боголюбским. Только под угрозой вторжения врага в земли московские владимирцы согласились на время расстаться со святыней.
                ***
   Взяв Елец, Аксак-Тимур приостановил движение своих войск на север. Появилась необходимость подкормить лошадей и дать возможность людям погулять по захваченной территории. Куда дальше он пойдет, никто не знал. Не знал этого и сам Тимур. Очень не хотелось упускать хорошую добычу, но его мучило досадное предчувствие неудачи. Он потерял аппетит, плохо спал, его раздражала всякая мелочь, на него удручающе действовал беспрерывный грай ворон, густо обсевших соседние деревья. Ворон выбивали стрелки, вылавливали соколами, но их меньше не становилось. Ему стало казаться, что чем дольше он пробудет на этой земле, тем больше сил потеряет. Не желая показаться слабым, он скрывал свое состояние от людей, а от этого становился все более жестоким. Местность, занятая его войсками, была завалена трупами и обезображена сгоревшими деревнями.
                ***
   Тимур-Кутлуй вошел в свою юрту и тяжело опустился на подушки. На него удручающе подействовал военный Совет, с которого он только что вернулся.
   Великий эмир сидел на походном троне, подобрав под себя пятки и, прикрыв глаза, безучастно слушал произнесенные к месту речи. Кто-то призывал повторить подвиг Бату-хана и прославить себя не только в Индии, но и в Европе. Другие просили не забывать о трескучих российских морозах и громоздком обозе, и призывали вернуться к родным очагам. И никто даже не обмолвился о Тохтамыше. Неужели они не собираются добивать его? Разве Тимур, слывущий чуть ли не провидцем, не понимает, что, оставленный им на ханском престоле Нузи-оглан, явится легкой добычей для Тохтамыша? Почему не прошел по его следам и не добил окончательно? Что за манера не доводить дело до конца?
   Вообще Темир-Кутлуй, как ни пытался, не мог понять Аксак-Тимура. Он с удивительным равнодушием воспринял послание Эдигея, не удостоив его ответом. Тех людей, что были с Темир-Кутлуем куда-то увели и он их больше не видел. Он думал, что ему дадут под команду тумен, но не дали и сотни, приглашали на военные Советы, но ни разу не спросили его мнения. Выступил по собственной инициативе, выслушали, но никак не ответили. Его оставили при дворе, обеспечили слугами, но он все равно чувствовал себя ягненком, попавшим в чужое стадо
   Вошел слуга и спросил не желает ли господин принять купца Бальдо Левенского? Лицемеры! Этот же слуга, при первой возможности, плюнет ему в лицо. Кто тут считается с его желаниями!?
   - Пусть войдет, - буркнул он слуге.
   Бальдо единственный человек в этом многочисленном лагере, который интересует Темир-Кутлуя. И все потому, что купец постоянно интересуется им самим и высказывает созвучные душе Темир-Кутлуя мысли. Он даже позволяет себе поругивать великого эмира. Фактически только с ним он может отвести душу и посетовать на свою судьбу.
   Левенский вошел и низко склонился, выражая этим свое глубокое почтение высокородному хозяину. Тот вскочил с места и, обняв гостя, ощутил теплую ворсистость кафтана. Вот как бывает - не знатен, не участвует в набегах, а богат. Откуда это ему перепадает? Посадив Бальдо рядом с собой и поглаживая его спину, спросил:
   - Ты не откажешься вкусить моего хлеба? Я только собирался поесть.
   - С удовольствием, - воскликнул гость, - я голоден, как собака!
   Пока слуги заносили еду и расставляли ее перед господами, говорили о погоде и интересовались здоровьем друг друга, хотя ни то и ни другое для них не было актуальным. Как только остались вдвоем, купец сказал:
   - Я вижу, мой друг, ты продолжаешь грустить.
   - У меня есть на то причины, Бальдо. Вот я пригласил тебя отведать моего хлеба, а мой ли он? Я чувствую себя породистой лошадью, которую держат в стойле и не выпускают из боязни, что она поломает себе ноги. Меня кормят, не обижают плетью, периодически показывают людям, а дать испытать свои возможности не дают!
   - Я уже говорил тебе, Темир-Кутлуй, что ты великому эмиру не нужен, хотя бы потому, что как чингисид напоминаешь ему о его собственном невысоком происхождении. Такие люди бывают нужны ему только в том случае, если где-то нужно сменить хана. Посадит на престол, а потом дергает за веревочки, как китайцы своих кукол. Тебе приходилось видеть как ловко они с ними справляются?
   - Не приходилось.
   - Вернешься с эмиром в Самарканд, там увидишь.
   - Дальше Дешт-и-Кипчак я не поеду!
   - И правильно сделаешь, - неожиданно согласился купец.
  Он вытряхнул из окладистой рыжей бороды крошки хлеба.
   - Мне кажется, - продолжал он, - Нузи-оглан долго не продержится. Уйдет великий эмир в свои края, а Тохтамыш скок на шесток и снова зацарствует. А там, гляди, и ты эмиру пригодишься.
   - Вот как, - только и промолвил Темир-Кутлуй. Несколько подумав, спросил:
   - Тогда скажи, если даже ты, купец, это понимаешь, почему Аксак-Тимур так поступил? Почему не меня поставил на престол Бату-хана? Ведь меня эмир Эдигей не дал бы в обиду!
   - Не говори так громко, - остудил чингисида Бальдо, - великий эмир разрешает горячиться только себе.
   - Нет, но ты скажи!
   Левенский, прежде чем ответить, послал горсть риса в свой золотозубый рот, прожевал его и, только убедившись, что с собеседника несколько сошел пыл, спокойно сказал:
   - Потому так и сделал, что всё хорошо понимает.
   - Ты хочешь сказать, что так сделано преднамеренно? Ведь начнется борьба!
   - Вот это и нужно великому эмиру. Ему так спокойнее будет жить. Кстати, великий эмир считает, что населению мира нужен только один правитель и это он сам. Когда станешь ханом, учитывай это и не задирайся с ним. Тогда и процарствуешь дольше.
   После длительной паузы, Темир-Кутлуй сказал уже спокойно:
   - Как мне кажется, я должен немедленно покинуть улус Аксак-Тимура. Ты поможешь мне?
   - Я твой друг.
   - Знаю, поэтому и спрашиваю. Я кругом обложен, без твоей помощи не обойдусь. Пока мое намерение не дошло до ушей эмира, надо поспешить.
   - Быстро не получится, - возразил Бальдо. - Тебя хватятся сразу. А почему бы не попробовать обратиться к Ахмет-аге, начальнику канцелярии великого  эмира? Выразить ему признательность за гостеприимство и, получив разрешение, уехать.
   - Куда? В сады Эдема? - с нескрываемой горечью усмехнулся Темир-Кутлуй. - Он сочтет мою благодарность за добровольно высказанное желание быть удушенным. Вызовет палача и…
   - Пожалуй, ты не прав, - прервал его Бальдо, - не в смысле палача, а в том, что, приехав в ставку великого эмира по своей воле, ты имеешь такое же право на свободный отъезд.
   - Поэтому и спрашиваю: поможешь мне бежать?
   - Конечно помогу, - заверил Левенский, - но как это сделать пока не знаю.
   - Что тут не знать? - удивился Темир-Кутлуй, - ты часто водишь караваны. Возьми меня стражником.
   - Хорошо, хорошо. С первым же караваном ты уедешь, но беда в том, что я пока не знаю, когда это случится. А теперь скажи, что решили на Совете? В какую сторону двинет войска великий эмир? Север, юг, восток? А может и на запад?
   Темир-Кутлуй досадливо сморщился и зло сказал:
   - Говорили много, но эмир молчал. Тогда откуда решению быть?
   - А ты говорил?
   - Меня не спрашивали. Если бы спросили, то я бы посоветовал кончать с Тохтамышем.
   - Конь и во сне овес видит, - рассмеялся Бальдо.
   - Ты прав, мой друг, я его часто вижу во сне.
   Левенский поблагодарил друга за угощение и, пообещав беспрерывно думать о его проблеме, вышел из юрты. Боковым зрением увидел как от наружной стены отскочил один из слуг Темир-Кутлуя.
   Чингисид тут же завалился спать, а Бальдо, миновав свое жилище, остановился у юрты, собранной из белоснежного войлока. Это была резиденция могущественного начальника канцелярии Ахмета-аги.
   Левенский показал пайзцу и его без задержки пропустили во внутрь юрты. Ахмет-ага сидел на небольшом диванчике и что-то диктовал, сидящему перед ним писарю. Он показал купцу место, на которое тот мог присесть и продолжал диктовать. Это была схема размещения туменов в походной колонне войска великого эмира. Значит скоро в дорогу. Но куда? Ведь Тамерлан не открыл направление даже военному Совету.
   Ахмет-ага отослал всех из юрты и только после этого разрешил Левенскому говорить.
   - Он готов уехать, мой ага, - сообщил Бальдо.
   - А готов ли он бороться за власть?
   - Готов, Ахмет-ага, он сказал, что его поддержит эмир Эдигей, но он считает, что великий эмир должен был добить Тохтамыша.
   - Не дождутся. Пусть сами решают свои дела. Вот запустим в эту свору еще и Темир-Кутлуя и в Дешт-и-Кипчак совсем весело станет!
   - Когда ему можно будет ухать?
   - Да когда угодно! Мы его провожать не будем.
   - Ясно. Можно удалиться?
   - Подожди. Есть дело посерьезнее. Скажи, ты был в городе Тана?
   - Был, эфенди.
   - Расскажи все, что знаешь об этом городе.
   - Богатый город, эфенди. Подстать Кафе. Женщины так украшены, что сними с них камни и золото, то можно оснастить целый тумен!
   - Лучше скажи как он укреплен?
   - Я не военный, мой эфенди, но могу сказать, что стены высоки и крепки. Башни полны оружия, а склады заставлены бочками с солониной, вязками сушеной рыбы и…
   - Ров?
   - Ров есть. Он с трех сторон, а с четвертой река. Измором их не возьмешь, эфенди.
   - И приступом не возьмешь - стены крепки.
   - Это так, эфенди.
   - Вот теперь слушай приказ. Тебе два дня на подготовку каравана. Пойдешь в Тану на лошадях. Стражниками будет командовать мой человек по имени Дильшад. Караван твой, товар твой, прибыль тоже твоя, но командовать всем будет Дильшад. Его и слушай. Он один будет знать о действительной цели твоей поездки.
   - Могу я взять с собой Темир-Кутлуя?
   - Бери, но с тем условием, что он покинет тебя где-то в пути. В Тану его не тащи.
   Купец вышел из белой юрты в превосходном настроении. Впереди его ждет хорошая прибыль: Тана город торговый, а товар припасён не только ходовой, но и дорогой. Особо тешило самолюбие купца осознание, что он знает куда прыгнет тигр. Военный Совет не знает, Тохтамыш мучается в неведении, русский князь в страхе, а Левенский, уловив выгодное дельце, готов посочувствовать им, но не более.
   Через два дня, скрываясь в вечерних сумерках, становище Аксак-Тимура  покинул караван на лошадях и направился в южном направлении. Впереди ехал удачливый купец Бальдо Левенский, а рядом с ним легко вооруженный начальник стражи по имени Дильшад. Среди стражников был и Темир-Кутлуй.
   Когда совсем стемнело, Бальдо придержал лошадь и скоро очутился рядом со своим другом. Тот сказал:
   - Я порывался сказать тебе слова благодарности, Бальдо, но меня к тебе не подпустили.
   - Не обижайся, мой друг. Это начальник стражи оберегает мою драгоценную жизнь. Я с ним ругаюсь, но он говорит, что доверяет только себе. Сейчас еле оторвался от него.
   - Надеюсь, на привале встретимся?
   - Какой привал? Будем ехать без остановки, пока лошади тянут.
   - Боишься, что товар испортится?
   Тут бы сказать «да» и больше не было бы вопросов, но Левенский не мог упустить возможность показать свою значимость. Он ответил:
   - Нет, товар не испортится еще сто лет.
   - Тогда почему такая спешка?
   - Это не моя тайна, Темир-Кутлуй.
   - Какая может быть тайна в простом караване? – удивился чингисид.
   - Караван не простой, мой друг, поэтому меня так охраняют.
   Темир-Кутлуй с уважением посмотрел на своего друга, который так бережно хранит чужую тайну. Бальдо это заметил и остался доволен произведенным эффектом. Насладившись, спросил:
   - Так ты не передумал возвращаться в стан Тохтамыша? Тогда самый раз.
   Левенский остановил лошадь.
   - Езжай на восток, - сказал он, - а мы продолжим путь на юг. Мой совет тебе, спеши уехать как можно дальше от этих мест.
   - А что такое?
   Левенский мог вовсе не отвечать на этот вопрос, мог отделаться ничего не значащей фразой, но не удержался показать свою осведомленность:
   - Скоро этой дорогой пойдет великий эмир. Сам понимаешь, ваши пути не должны пересекаться.
   - Тебе известно куда пойдет Аксак-Тимур!? - с нескрываемым изумлением спросил татарин.
   Бальдо пожалел, что в темноте не видит глаз друга, но он догадывался каким восторгом они сияют, поэтому был в не меньшем восторге от своей осведомленности. Тохтамыш не знает, Василий московский не знает, а он, Бальдо, знает!
   - Да, что там, - небрежно ответил Левенский. - Я и тебе кусочек своих знаний могу отпустить. Можешь посоветовать Тохтамышу душить Нузи-оглана. Тамерлан пресытился твоим ханом и больше его не тронет.
   Не сходя с коней, они обнялись и их пути разошлись.
                ***
   Спустя несколько дней, волы и верблюды с трудом сдвинули с места тяжело груженные маджары и тысячи осей натужно заскрипели. Взметнулись ввысь вороньи стаи, оглушив округу неимоверным граем. Отдохнувшие кони легко понесли к югу своих седоков.
   Московские лазутчики поспешили сообщить своему князю, что грозный воитель снялся с места, чтобы вернуться в свои степи. Когда убедились, что это не хитрый маневр, а самое настоящее отступление изумлению не было предела,. День его начала совпал с прибытием в Москву Владимирской иконы Божьей Матери. Этот день, 25 августа, стал праздником Сретенья Богоматери, праздником спасения Руси от татарского разорения.
   Аксак-Тимур унес в могилу действительную причину своего отступления из пределов Руси. Никто так и не смог безукоризненно аргументировать его. Только истинный самодержец, не добив Тохтамыша и не ограбив Русь, мог решиться на такой парадоксальный поступок. Как и другие, необъяснимые человеческими мерками явления, отнесем и это в заслугу божественных сил. Со смирением, и мы поклонимся иконе Владимирской Божьей Матери.

                ГЛАВА ХIY
                СТРАННЫЙ КАРАВАН
   Консул Бенус Гонциани узнал о прибытии в город нового каравана от встревоженного Коррадо ди Гоаско. Видите ли его беспокоит то, что караванбаши, вопреки экономической целесообразности, не воспользовался бесплатным бродом, а предпочел высокооплачиваемый перевоз. Он выгадал каких-нибудь два дня, но потерял целую сотню дукатов. На вопрос куда он спешил, ответил что хотел опередить конкурентов, которых фактически не было и нет.
   - О, Коррадо, - воскликнул консул, - купеческие помыслы также неисповедимы, как и пути Господни.
   - Где вы видели купца, ваша милость, поступающего себе в убыток?
   - Мой отец когда-то сказал мне: «Сын мой, кажущийся убыток, еще не убыток». Поэтому прошу вас, не быть столь категоричным в подсчете чужих доходов или убытков.
   - Я не первый караван встречаю, ваша милость, и могу добавить к тому, что уже сказал, что этот караван отличается какой-то воинской подтянутостью. Начальник стражи очень строг и, как мне кажется, независим от купца.
   - Какой смысл, дорогой Коррадо во всех этих ваших наблюдениях? Как, по-вашему я должен на них ответить? Что вы ждете от меня?
   - Я хотел бы, ваша милость, чтобы вы, как и я, прониклись тревогой.
   - Если я после каждого визита ко мне, а их десятки за день, буду проникаться тревогой, то быстро превращусь в неврастеника. Вы этого добиваетесь?
   - В наше время, ваша милость, нет ничего опаснее благодушия. Так вот от него я и хочу вас избавить.
   Гонциани нахмурился и недовольно сказал:
   - Так и быть, я готов сделать все, чтобы выяснить подоплеку ваших тревог. Давайте поближе познакомимся с этим караванбаши, для чего пригласим его на обед. Кстати, узнаем новости о Тохтамыше.
   - О Тамерлане, ваша милость. Караван навьючивался в его улусе.
   - Так это вообще интересно! Мы так мало знаем об этом незаурядном человеке!
   - Лучше бы о нем совсем не знать, - угрюмо проронил ди Гоаско.
                ***
   Бальдо Левенский, посоветовавшись с Дильшадом, не только принял приглашение консула отобедать у него, но и приготовил ему тороватые подарки, в которые входили собольи и лисьи меха, штуки аксамита и камки с золотой струей. Не каждый князь удостаивался такого дара, но Дильшад успокоил купца обещанием, что все это вернется к нему сторицей.
   Консул принял купца и его начальника стражи в ратуше, у себя в кабинете. Чуть в стороне сидел ди Гоаско. После обмена любезностями и обсуждения конъектуры рынка, консул спросил:
   - Скажите, любезный синьор Бальдо, что заставило вас перевозить вьюки на лошадях, а не на верблюдах. Ведь на них можно увезти гораздо больше товару.
   Левенский золотозубо улыбнулся и, похлопав по плечу Дильшада, сказал:
   - У меня пронырливый начальник стражи. Он своевременно узнал, что мои конкуренты готовят такие же караваны и посоветовал мне опередить их. Через пару недель ваш город завалят подобным товаром и цены на него упадут. Кто не знает, что товар и деньги тогда что-то значат, если быстро оборачиваются?
   - По этой же причине вы не воспользовались бродом?
   - Вы правы, синьор консул. К тому времени когда здесь появятся наши конкуренты, мы уже распродадим свой товар.
   Ди Гоаско не преминул задать и свой вопрос:
   - Мне кажется, синьор Бальдо, расходы, понесенные вами на переправе, сделали изрядную брешь в вашем кармане.
   - Вы правы только в одном, синьор Коррадо, тарифы на перевоз у вас действительно высоки. Что касается моего кошелька, то я открою его перед вами, синьор, по распродаже товара и вы убедитесь, что купец Левенский никогда в убытке не остается.
   - Верю, синьор Бальдо, поэтому с большим удовольствием восприму сообщение о вашем отъезде из города, в надежде на ваше скорое возвращение с новой партией товара.
   В этих словах Левенскому послышался намек на подношение, поэтому решил: пришло время вручить подарки. Он сказал:
   - Чтобы синьоры с еще большим нетерпением ждали нашего возвращения, я хочу сделать вам наше скромное подношение.
   Дильшад вышел и вскоре вернулся, за ним внесли два тюка с подарками. Их открыли и кабинет, в котором преобладали серые тона, расцветился всеми цветами радуги. Ни один нормальный человек не мог бы не восхититься переливами мехов, узорочьем аксамита, блеском каменьев и теплым свечением золота. Дильшад наблюдал за фрягами и с удовлетворением видел как расцвело лицо консула, который может впервые видел такие богатства. Но его удивило и встревожило окаменевшее лицо другого фряга. Почему он так насторожен? Почему не радуется? Он заметил как фряги переглянулись и лицо консула сразу помрачнело. Дильшад подтолкнул замешкавшегося напарника и тот поспешно проговорил:
   - Синьор консул, в знак ваших заслуг в процветании торговли в этом городе, от чистого сердца примите от нас эти скромные подарки.
   Гонциани посмотрел в сторону Коррадо, но тот в это время рассматривал что-то интересное на противоположной от него стене. Невольно вздохнув, консул сказал:
   - Уважаемые синьоры Бальдо и Дильшад, я очень признателен вам за такие щедрые подношения, но, к сожалению, принять их наш закон запрещает.
   Левенский не на шутку огорчился. Он всплеснул руками и несколько мгновений молча смотрел на консула, а затем, как из Везувия, выплеснул:
   - Не верю! Не верю, что на свете могут существовать такие дикие законы! Если они даже есть, то их безусловно придумали больные на голову глупцы! Плюньте на них, синьоры, забирайте эти вещи, они ваши!
   «Бойтесь данайцев, дары приносящих!» Ди Гоаско не мог бы вразумительно ответить почему ему вспомнилась эта поговорка, но она вспомнилась. Обращаясь к Левенскому, он сухо сказал:
   - Вы, любезный синьор, ставите уважаемого консула в неловкое положение. Закон действительно запрещает ему и другим должностным лицам города принимать какие-либо подарки.
   Купец воскликнул, воздев руки к верху:
   - О, как одичала Европа! Весь мир с почтением принимает подарки и от души их дарит, а вы лишили себя и других этой радости! Ну как после этого азиаты будут налаживать с вами добрые отношения? Вы, отказавшись от вековых обычаев, обособились от всего мира!
   - Зачем так превратно истолковывать столь простую истину, синьор Бальдо? - удивился Гонциани. - Этот закон помогает должностному лицу не попадать в зависимость от богатых дарителей. И он же разрешает принимать подарки в виде съестных припасов, но в ограниченном количестве. Их можно принять столько, сколько нормальный человек съест их за день и ночь.
   - Допустим, - не сдался Бальдо, - тогда возьмите эти подарки не для себя лично, а для города. Не можете? Возьмите для нищих!
   - В городе нет нищих, синьор Бальдо! - заверил ди Гоаско.
   - Синьор Коррадо прав, - подтвердил Гонциани, - поэтому, милый синьор Бальдо, уносите ваши дары и прошу не обижаться, - и, обращаясь к ди Гоаско, сказал:
   - Там внизу синьор Дотто со своими людьми. Спуститесь и передайте ему мою просьбу проследить за тем, чтобы эти прекрасные вещи, без изъятья, покинули здание ратуши. Освободитесь, приходите в столовую. Мы с гостями будем вас ждать.
   Дильшад, сославшись на то, что должен проследить за переносом тюков, от обеда отказался. Левенский и Гонциани только вышли в коридор ратуши, как сразу раздался мелодичный звук трубы, призывающий на обед.
   - Мы во время справились с делами, - сказал консул и повел гостя в столовую.
   Раскрылись высокие дубовые двери и они оказались в небольшом зале, центральное место которого занимал, укрытый белоснежной скатертью, стол. Он был уставлен фарфоровой посудой. Два золотых кубка стояли по разные стороны стола. Бальдо догадался, что из одного из них будет пить он. На языке появилось знакомое предвкусие хорошего вина. Признаться, он уже соскучился  по нему. Находясь постоянно среди азиатов, он, кроме кумыса, ничего не пил. Правда, и кумыс иногда бьет в голову, но это совсем другие ощущения.
   Пришел Коррадо, и они сели за стол. Слуги молча подносили еду и наливали вино, но вот один из них, по знаку консула, взял в руку изощренно изрезанный хрустальный сосуд, в котором была желтоватая жидкость, и подошел к Левенскому. Гонциани, глядя в его сторону, торжественно сказал:
   - Дорогой синьор Бальдо, позвольте предложить вам испить этот божественный ликер. Он создает ничем не сравнимое чувство принадлежности к высшим божествам.
   - Я почувствую себя Юпитером? - пьяно пошутил Левенский.
   - Да, вы станете олицетворением солнечного света, грозы и бури.
   - Я смогу метать молнии?
   - Это уж как получится, - мрачно пошутил ди Гоаско.
   - Наливайте, - сказал Бальдо, подставляя кубок.
   Он сделал большой глоток и тут же задохнулся. Столь жгучую жидкость он еще не пил, но по мере того как восстановилось дыхание и ушло ощущения ожога, по телу разошлась блаженная теплота. После нескольких  следующих глотков его охватила сладостная нега.
   - Удивительный напиток! - воскликнул он, подставляя слуге свой бокал.
   Гонциани, довольный восторгом гостя, сказал:
   - Этот ликер нам недавно привезли из Генуи. Им мы потчуем самых дорогих гостей.
   Далее последовали откровения  Левенского, в процессе которого хозяева узнали о прекрасных человеческих качествах Тамерлана. Ему напомнили о пирамидах из голов поверженных врагов, но и тут Бальдо нашел оригинальное оправдание этому жестокому феномену. Оказывается, великий эмир, выстраивая эти ужасные сооружения, пытается отучить человечество от войн. Увидит некто десятки тысяч людских голов уложенных тщательно в геометрическую фигуру и ему до конца дней своих не захочется воевать! Дело дошло до того, что он стал требовать от консула верноподданнической присяги Тамерлану. Тот подал знак Коррадо, и Левенского взяли под руки и вывели на улицу. На свежем воздухе Бальдо совсем развезло и он, опираясь о руки сопровождающих, начал что-то бормотать по-татарски. Ди Гоаско прислушался, но ничего не понял. Они вошли в гостиницу, когда он спросил у купца по-татарски:
   - Как тебе, Бальдо, понравился консул нашего города?
   Левенский внезапно остановился и топнув ногой, проговорил:
   - В этом городе он единственный человек, которого можно пощадить.
   - Это как понимать? - удивился ди Гоаско.
   - Какой ты непонятливый, Дильшад! - воскликнул Бальбо, - пощадить, это значит оставить живым! А его дружка Коррадо я бы лично заколол! Запомни, Дильшад, мою волю!
   Услышав эти страшные слова, ди Гоаско остановился, а затем попятился, не желая, чтобы Левенский догадался, что только сейчас разговаривал не с Дильшадом, а с ним. Он зашел за угол коридора и прислушался. Вот Левенского завели в его комнату, и он попытался расцеловаться со своими помощниками. Те, громко топая, пробежали к выходу из гостиницы. Коррадо был готов последовать за ними, но услышал как кто-то возмущенно воскликнул: «Ты что делаешь, козлиная морда!?» Пошел на голос, но тут же был остановлен стражником. На голове у него был лисий малахай. Татарин!
   - Кто там кричит? - спросил его ди Гоаско по-татарски.
   - Туда нельзя! Уходи! - ответил строго стражник.
   Коррадо не стал спорить и быстро направился к выходу, а там снова в ратушу. Консул удивился, увидев ди Гоаско, и тут же рассердился, когда понял по его возбужденному лицу, что тот пришел по более серьезному делу, чем пожелать спокойной ночи.
   - Коррадо, вы не могли дождаться утра?
   - Я, ваша милость, спешу сообщить вам радостную новость.
   - Какие радостные новости в самую полночь? В это время обычно проворачиваются всякие темные делишки.
   - Есть и темные делишки, но для начала радостное - вам намереваются сохранить жизнь!
   - Что за дикие шуточки, Коррадо!?
   Ди Гоаско рассказал о многозначительной болтовне Левенского, что заставило консула задуматься.
   - Там же в гостинице я услышал голос, - продолжал ди Гоаско.
   Консул был рад отвлечься от мрачных мыслей, поэтому пошутил:
   - Вам уже слышатся голоса?
   - Голос, ваша милость, весьма земной голос. Он принадлежал не кому-нибудь, а нашему Дотто!
   - Интересно. И что же он сказал?
   - Интересно не то, что он сказал, а откуда раздался голос.
   - Как я понял, вы слышали его в гостинице?
   - Вы правы, ваша милость, в гостинице! - раздраженно подтвердил Коррадо, - но из комнаты, которую охраняет татарин!
   - Что за небылицу вы говорите, Коррадо? С каких это пор…
   - С тех пор, ваша милость, как там поселился скромный начальник стражи не менее скромного каравана - некто Дильшад. У комнаты Левенского нет охраны, а у подвластного ему человека есть!
   - Ну это их дела. Так что же там делал Дотто? И его ли голос вы слышали?
   - Вы помните как он говорит? Он говорит с хрипотцой и придыханием, а тут он крикнул и просто задохнулся. Я его голос среди тысячи голосов узнаю! А что он там делал, ваша милость, вам и предстоит узнать.
   - Нам, Коррадо, нам. Но у нас, кроме ваших догадок, в руках ничего нет. Он может свободно опровергнуть их, доказав, что был у черта, у дьявола, но не у татарина. Потом, я  бы не стал драматизировать возможное пребывание Дотто у этого охранника. Ведь вы сами передавали ему мое поручение.
   - Но сколько времени прошло!
   - Время, дорогой Коррадо, понятие относительное. И что вы имеете против того татарина? Весьма учтивый молодой человек.
   - Позвольте, ваша милость, вернуться к высказываниям Левенского. Боюсь, что этот «учтивый» появился здесь не с добрыми намерениями.
   - А…?
   - А по наши души!
   - Вижу вы испуганы, - заметил Гонциани.
   - Я корчусь от страха!
   - И хотите, чтобы я составил вам компанию?
   - Хочу, чтобы вы прониклись и поняли что! нам угрожает! Хочу, чтобы вы начали действовать и, наконец, убрали Дотто от ворот!
   - Это будет сложно сделать. Ворота, можно сказать, его курятник.
   - Оставите его и тогда наши головы будут стоить не дороже выеденного яйца!
   - Как мрачно, как я устал от всего этого. Нам необходимо отдохнуть, синьор Коррадо. Спокойной вам ночи.
                ***
   Этому печальному расставанию предшествовал вполне драматический спектакль, играющим режиссером которого был Дильшад. Первое действие разыгралось еще в ратуше. Люди Дильшада понесли вниз тюки и были настолько неловки, что содержимое одного из них вывалилось у самых ног Николо Дотто. Тот замер от вида такого богатства, но в чувство его привел ди Гоаско, который передал приказ консула. Поднимаясь по лестнице, Коррадо еще слышал как Дильшад распекал своих неуклюжих подчиненных. Татары подбирают скарб и, должно быть, в суете не заметили, что у ноги Дотто валяется золотая бляха, оторвавшаяся от дорогого пояса, который только сейчас положили в тюк. Дотто незаметно наступил на нее и замер. Татары, понукаемые начальником, понесли тюки из ратуши, а Николо упустил перчатку на пол, поднял ее, а с нею и бляху. К нему подошел Дильшад.
   - Как я понял, синьор Дотто, вы будете сопровождать нас до самой гостиницы? - спросил он.
   - О, вы знаете наш язык? - приятно удивился Николо.
   - Я его выучил, достопочтенный синьор, специально для того, чтобы иметь возможность пообщаться с вами. Ведь вы не знаете татарского?
   - Вы шутник, начальник.
   - Мое имя - Дильшад. Прошу так и называть.
   - А я - Николо. И вы можете так меня называть.
   Они вышли из ратуши и направились к гостинице. Впереди несли тюки. Татарин чувствовал неприязнь к этому излишне волосатому человеку, но служба заставляла пренебречь этим.
   - Только сейчас вспомнил, - сказал он, - что у меня в гостинице имеется прекрасное вино. Я бы мог угостить вас им, синьор Николо, если бы вы нашли для этого время.
   - К вашим услугам, синьор Дильшад, - с готовностью ответил Дотто, так как он всегда страдал жаждой.
   Они вошли в номер где уже лежали те мешки.
   - Вот здесь и расположимся, - сказал Дильшад и, усадив за стол Дотто, поставил перед ним кувшин, запечатанный сургучом. - Пейте.
   - А вы?
   - И я выпью, но только кумыс.
   Когда кувшин с вином опустел и Дотто собирался  уже уходить, Дильшад достал из только что принесенного мешка пояс и развернул его на столе. От его вида у Дотто зачесался нос. На красной коже были равномерно расположены золотые бляхи вперемешку с золотистым лазуритом. Чередование блях в одном месте прерывалось.
   - Ай, ай, - с огорчением проговорил Дильшад, - я бы подарил тебе, Николо, этот пояс, но, как вижу, не хватает одной бляхи. Зачем тебе плохая вещь? Правда?
   Дотто растеряно посмотрел на пояс. В его голове промелькнула мысль, что подобранная им бляха, похоже, от этого пояса. Он сказал:
   - Не беда, Дильшад. Я беру его и таким.
   - Ты готов взять испорченную вещь?
   - А что такого? Закажу ювелиру такую же пластинку из меди и велю ее позолотить. Никто и не догадается. Так что давай.
   Дильшад пристально посмотрел ему в глаза и не увидел в них ни малейшего угрызения совести, только удивительное бесстыдство. Но именно такой хам ему и нужен. Сейчас осталось чуть-чуть вспугнуть его и захлопнуть силки.
   - А ты не задумывался над тем, за какие заслуги я собирался тебе его подарить? - спросил Дильшад, выразительно посмотрев на Дотто.
   Тот пожал плечами и беспечно ответил:
   - Говорят, агаряне любят делать подарки.
   - Они не меньше любят и брать.
   - Не люблю загадок, козлиный пот, - проговорил Дотто и его глаза на сей раз недовольно блеснули.
   Дильшад, заметив это, усмехнулся.
   - А разгадка, Николо, у тебя в кармане. Поройся и найдешь ответ. Еще в ратуше я отрезал от этого пояса золотую бляху и подкинул тебе. Ты клюнул ее, как голодный воробей. Ищи, ищи, я не шучу.
   Дотто с неохотой стал рыться в карманах, заранее зная, что они пусты, если не считать той золотой вещицы. Он неохотно вынул ее. Дильшад приложил ее на то место где был пропуск в стройном чередовании золота и лазурита, и пояс приобрел совершенный вид. Далее татарин медленно сворачивает пояс. Дотто следит за его движениями и думает, что и сам бы мог это сделать, но не будет мешать - видимо это доставляет Дильшаду удовольствие. Вот пояс свернут, но, вместо того, чтобы перекочевать в руки Дотто, положен обратно в мешок!
   Обманутый в радужных ожиданиях, Дотто вскипел:
   - Ты что делаешь, козлиная морда?! (Этот вопль и услышал Коррадо).
   Дильшад вперил в него долгий и неподвижный взгляд, от которого у Дотто пошли мурашки по спине. Он хотел что-то сказать, но язык как бы прилип к гортани. Зато услышал спокойный голос татарина:
   - За такие слова тебя нужно было бы  высечь, но ограничусь тем, что вытолкаю тебя отсюда в шею. Ты - плохой человек. Ты даже не вор, ты грязный и неучтивый хапуга!
   Дотто умерил свой пыл, не мог же он так задешево остаться без дорого подарка, и просяще сказал:
   - Не обижайся, Дильшад, я погорячился. Хочешь, я тебе завтра же в самом людном месте рынка освобожу лавку?
   - И все? - спросил татарин, широко улыбаясь.
   - Две лавки! Давай пояс и две лавки твои!
   Дильшад снова полез в мешок и, достав пояс, протянул его фрягу
   - Держи, но лавки твои мне не нужны.
   - Тогда что тебе нужно? - удивился Дотто, пряча пояс в карман.
   - Позже узнаешь, но помни, ты мой должник.
   - Я добро помню, - с чувством признательности ответил Дотто.
   На этом они расстались и каждый из них был удовлетворен результатами встречи. Дильшад «опоясыванием» по рукам и по ногам начальника городских ворот, а тот, как ребенок, не задумываясь над последствиями возникшей зависимости, радовался дорогой игрушке.

                ГЛАВА ХY
                ВЕЛИКИЙ ЭМИР НЕДОВОЛЕН
   Тамерлан, двигаясь на юг, задумал сделать краткую остановку у города Таны. Его шатер поставили в прямой видимости от города, демонстрируя тем самым доверительное отношение к его обитателям.
   В городе же, хотя и понимали, что устоять против такого войска не смогут, сдаваться все же не собирались. На стенах под котлами со смолой задымили очаги, выдвинулись к парапетам башен камнеметные машины, ворота наглухо закрылись, ров начал заполняться речной водой.
   Великий эмир видел как ощетинился город, но, на удивление, воспринял это спокойно. Обычно он болезненно относился к непочтению его грозной славы, а тут или спит, или занимается маловажными делами. Пошли пересуды. Вспоминая внезапный уход из русских земель, высказывали предположение, что и тут постоят и уйдут. Грабить же здесь, кроме Таны, нечего. Ногайские орды откочевали подальше в степь и вернутся сюда только после ухода страшного Аксак-Тимура. Может, постарел, поэтому так много спит, может истратил весь свой воинственный раж, поэтому так мало воюет? Эти толки доходили до ушей великого эмира, но он в ответ только усмехался.
   На вторую ночь после остановки у стен Таны, эмиру доложили, что поймали лазутчика, которого тот час отвели к Ахмет-аге. Что-то буркнув в ответ, он так и не встал с постели, но вскоре почувствовал, что не сможет уснуть пока не узнает, что выпытали у пойманного. Сунув ноги в мягкие чувяки, направился к юрте Ахмета. От города ветер принес раздражающую вонь расплавленной смолы. Уже за одно это город должен поплатиться.
   Перед Ахмет-агой стоял человек одетый по-европейски. Бросилась в глаза его волосатость. Таких людей эмир не любил, считая их коварными и лживыми.
   - Уведите его, - сказал он стражнику, - пусть постоит там.
   После этого уселся на подушки и подвинул к себе чашу с кумысом.
   - Рассказывай, - приказал он Ахмету.
   - Этого человека прислал Дильшад
   - И что он передал? - нетерпеливо спросил эмир.
   - Просит не начинать штурм. Дня через два все решится.
   - Прикажи позвать фряга.
   Лазутчика ввели.
   - Представься, - приказала Тамерлан.
   - Начальник отряда «Грифон» - Николо Дотто, ваша милость. Я охраняю городские ворота.
   - Сколько войск в городе?
   - Три сотни.
   - И с этими силами вы смеете оказывать мне неуважение?
   Дотто, поняв перед кем он стоит, низко поклонился и учтиво ответил:
   - Мы и не думаем сопротивляться, ваше величество.
   - Тогда зачем смолу плавите, воздух портите?
   - Это по инструкции, ваше величество. Если в степи появляется вражеское войско, мы обязаны это делать.
   - По инструкции и ворота откроете?
   - Этого в инструкции нет, ваше величество, но я думаю скоро откроем. Наш консул разумный человек.
   - Ладно, пусть идет, - сказал эмир.
   Скоро лающий голос Дотто можно было слышать под сводами ворот.
                ***
   Утром следующего дня Бенус Гонциани принял в своем кабинете главу купеческой гильдии города - Фабия. Тот с порога заявил:
   - Синьор консул, меня уполномочили спросить вас о намерениях в связи с появлением у стен города войск Тамерлана.
   - Они самые скромные, синьор Фабий. У нас нет сил отогнать пришельца в степь, но защищать от него город мы будем.
   - А не правильнее будет, синьор Бенус, сделать попытку откупиться от него? Наши и ваши подношения могли бы смягчить его боевой пыл.
   - Захватив город, он возьмет неизмеримо больше, чем мы сможем ему предложить.
   - Ему дорого время, он не может долго стоять под нашими стенами, у него нет лишних войск, которые он мог бы оставить здесь без ущерба для себя, поэтому есть надежда, что он согласится получить меньше, но быстро и без потерь.
   - Откуда вы знаете, что Тамерлан куда-то спешит?
   - Мы - купцы, синьор Бенус, и поэтому нам надлежит знать больше, чем администраторам. Ведь мы рискуем состоянием, а вы только креслом. Позвольте, синьор консул, направить к эмиру делегацию и узнать о его намерениях.
   Тамерлан купцов не принял, но Ахмет-ага снизошел до короткого разговора, во время которого заявил, что великий эмир не любит когда перед ним закрывают ворота, а тем более портят воздух расплавленной смолой. Сам же он очень занят, поэтому позволит себе встретиться только с главой города
   Фабий снова в кабинете консула. Теперь он не так категоричен, но по-прежнему ведет речь о переговорах.
   - Признаться, синьор Фабий, я уже успел убедиться в необязательности народов, кочующих по степям. Они хитры и лживы.
   - Поверьте, синьор Бенус, среди них, как и среди нас, есть негодяи, но есть и порядочные люди.
   - И к какой категории вы отнесете Тамерлана?
   Фабий, запустив пятерню в свою седую бороду, медлил с ответом. Консул, вспомнив Левенского, сказал:
   - Тут один из купцов расхваливал его так, что хоть к ране прикладывай. И это о человеке, который прославился во всем мире жестокостью и коварством!
   - Позвольте возразить, синьор консул. Я был в Самарканде и мог убедиться, что страной руководит мудрый и уравновешенный политик. Народ там живет зажиточно, торговля преуспевает, а наука процветает.
   - Вы думаете, что он пришел сюда, чтобы дать нам процветание?
   - Конечно нет, - ответил Фабий после усердного теребления бороды, - но я готов отдать ему все, лишь бы он отсюда ушел.
   - Я вас понимаю, синьор Фабий, и готов попытать счастья там, где по логике вещей его не должно быть.
   Делегация во главе с консулом города Таны подошла к шатру, в котором пребывает сам Тамерлан. Дверь открылась, делегаты вошли во внутрь и остановились пораженные роскошью убранства. Все сияло и лучилось. Стены задрапированы золотистым китайским шелком, пол устлан золототканым ковром, позолоченный трон усыпан алмазами и другими каменьями. Среди этого блеска сидит на троне скромно одетый человек и спокойно осматривает вошедших. Распорядитель шепнул консулу, что тот должен упасть на колени и ползти по направлению к трону. Гонциани пренебрег этим советом и, сняв шляпу, низко поклонился. За ним то же самое сделали все остальные делегаты. Тамерлан не стал настаивать на больших почестях и дал знак к началу переговоров.
   Консул говорил о готовности выплатить указанную великим эмиром сумму, но требовал гарантии, что Тамерлан уйдет, как только получит выкуп. Это развеселило эмира.
   - Ты хочешь получить гарантии? - спросил он. - Пожалуйста! Как тебе их дать? Могу сказать, а ты слушай, могу написать, тогда читай эту бумажку днем и ночью.
   Насладившись смущением консула, продолжал:
   - Знай, любезный, я веду битвы не ради стяжания, а во имя любви к славе! Хлебом можно насытиться, а славой никогда! Теперь подумай. Прибавит ли мне славы твой паршивый город, затерявшийся в ногайских степях? Многие не знают, что он вообще существует. Если хочешь, я могу показать тебе маджары забитые добром. Их колеса уже не выдерживают того веса, а мне идти еще через горы. Зачем нам лишнее? Я клянусь тебе своей седою бородой, что не трону твой город и удовлетворюсь подарками, количество которых ты согласуешь с моим начальником канцелярии.
   - Я верю тебе, великий эмир, - сказал в ответ Гонциани.
   Переговоры закончились, делегаты откланялись и вышли из шатра, а Аксак-Тимур, не сходя с трона, снял с головы чалму, а затем и седую бороду, которая была привязана через голову. Он отдал ее слуге со словами:
   - Сожги ее коварную, а пепел развей по ветру.
   Названая сумма выкупа была такой мизерной, что город выплатил ее в тот же день.


                ГЛАВА ХYI
                ТИГР МАХНУЛ ЛАПОЙ
   Тана празднует освобождение от страха. На рыночной площади купцы бесплатно поят вином и пивом всех желающих, на ратушной площади пьют вино и пиво за счет казны. На стенах потушили костры под котлами, но ворота по-прежнему оставались закрытыми. Со степи подъезжали всадники и стучали по ним и требовали открыть, но тщетно.
   Народ веселился, а руководство города ломало голову в догадках: почему Тамерлан не уводит войска, почему вдоль стен начали ездить группы хорошо одетых всадников и при этом что-то обсуждать?
   С заходом солнца город превратился в место дикого разгула. Несмотря на это порядок есть порядок. В свое время прозвучал вечерний колокол, который называли еще и «винным», за то, что после его звучания запрещалось продавать спиртное. По этому же сигналу горожанам запрещалось находиться  вне помещения. Некоторое время спустя стража, в большинстве своем тоже пьяная, стала ходить по улицам и вылавливать нарушителей порядка. В эту ночь они были особо свирепы - руководство города обещало премию, если не случится пьяный бунт или всеобщая драка. Кого-то сопровождали  до дому тумаками, а буянов заталкивали в деревянные клетки, приготовленные для этого случая на рыночной площади.
   Еще не стихли вопли избиваемых горожан и крики стражи, как у главных ворот поймали какого-то торгаша, пьяного в дым. Доложили начальнику. Купец? Хорошо одет? С этого, козлиный пот, можно сорвать хороший куш. Введите!
   Только втолкнули торгаша в каморку Дотто, как тот закричал во всю свою пропитую глотку:
   - Ах ты козья морда, какое имел право бродить в ночное время у самых городских ворот?!
   Пьяный пошатнулся и упал бы, если бы не уцепился за рукав начальника. Тот вообще рассвирепел и готов был ударить его, но тут услышал внятный шепот:
   - Остынь, Николо, и вели своим дуракам выйти отсюда.
   Дотто опешил. Он сразу не узнал Дильшада в европейской одежде! Несколько смущенный, он закричал на своих подчиненных:
   - Что рты разинули, козьи души?! А ну, вон отсюда!
   Стражников как ветром сдуло, а Дильшад сдвинул шляпу со лба и слегка усмехнулся. Дотто определил, что он вообще не был пьяным! Артист!
   - Ну и маскарад ты устроил, Дильшад! - с некоторым восторгом сказал Дотто.
   - О маскараде потом, Николо, а сейчас прикажи открыть ворота.
   Тот от удивления открыл рот и его лицо стало похожим на зловонную пещеру, укрытую тенистой порослью. Несколько опомнившись, сказал:
   - Ночью, Дильшад, ворота открывают только по письменному указанию самого консула.
   Лицо Дильшада перекосило яростью.
   - Консул тебе подарки делал или я?!
   Дотто не столько испугался, сколько удивился - таким злым он его еще не видел.
   - Пойми, Дильшад, - проговорил он смиренным тоном, - любой стражник, получивший от меня такой приказ, обязан заколоть меня. Ты этого добиваешься?
   - Как мог такое подумать? - искренне удивился татарин. - Ну, а ворота все равно нужно открыть.
   - Ты можешь сказать зачем?
   - Мне нужно выйти.
   - Так идем, я выведу тебя через калитку.
   - Меня женщина! ждет у ворот! Что она подумает обо мне, если я выйду через калитку?
   - Крикни ей, чтобы она шла к калитке.
   - Это ты своей шлюхе будешь кричать, а я к своей женщине выйду через ворота!
   - У ворот стражники, Дильшад, не могу же я их прогнать?
   - Может тебе это поможет? - спросил татарин и бросил на стол увесистый мешочек. Дотто подхватил его чуть не на лету и сноровисто развязал. Из него хитро подмигнули золотые кружочки. Много кружочков!
   - Да тут весь город можно напоить! - воскликнул он.
   - Вот и пои, но побыстрей!
   Николо вынул две монеты, а мешочек положил в карман.
   - Я сейчас, - сказал он и выбежал.
   В стражне, скорчив веселую рожу, закричал:
   - Что я говорил? Купец откупился от наказания золотом! А сейчас марш за питьем и едой! Кто смелый?
   Смелыми были все. Они были и быстрыми. Скоро грубо сколоченный стол был заставлен мисками с жареными курами, кусками говядины и свинины. Стол украшал громадный осетр, который внесли на глиняном блюде два человека. Рядом с ними кувшины с вином и ломти пшеничного хлеба.
   Свободные от службы стражники, восхвалив начальника, приступили к пиршеству. Дотто зашел за Дильшадом, и они направились к воротам. Под сводами дымили два факела, тускло освещая полотно ворот и двух караульных возле них.
   - Хотите выпить, ребята? - спросил начальник.
   - Хотим! - в голос ответили стражники, но тут же смутились, предположив, что начальник над ними шутит.
   - Уже колокол звонил, неужели еще где-то пьют?
   - Не только пьют, но и закусывают! - заверил Дотто. - Если хотите, бегите в стражню, я тут за вас постою.
   Николо подошел к воротам и, показывая на поперечную деревянную балку, сказал:
   - Сначала нужно снять это бревно. Его консул приказал водрузить, чтобы не дать одному человеку открыть ворота. Помоги.
   Тужась, сняли.
   - Когда ты уйдешь, - сказал Дотто, - я один эту дубину не поставлю на место.
   - Подождешь меня, я скоро вернусь, тогда и поставим, - заверил Дильшад.
   Дотто повозился с засовами и створки чуть разошлись. Только он потянул, чтобы их шире раздвинуть, как они, словно от порыва ветра, с грохотом распахнулись и в открывшееся пространство ворвалась целая толпа людей. Это были воины Тамерлана! Дотто, сбитый с ног ударом воротного полотна, пытался подняться, но подскочил Дильшад и, наступив ему на грудь, сказал:
   - Лежи спокойно, Николо, тебе уже некуда спешить.
   С этими словами, он вынул из-за пояса нож и воткнул его в горло начальника стражи. Потом нащупал мешочек с деньгами и переложил его в свой карман.
   Ворвавшиеся воины не разбежались по городу, а сгрудились тут же, поджидая своего начальника, которым и был Дильшад. Тот вышел за ворота продудел голосом какой-то ночной птицы. Сразу же, где-то рядом, прозвучала команда и вслед за ней раздался дробный цокот лошадиных копыт. К открытым воротам рвалась конница Тамерлана. На крепостных стенах раздались запоздалые крики и тревожный звук трубы. Дильшад взял своих людей и побежал с ними в сторону городской ратуши.
   Первые же необычные звуки у ворот подняли ди Гоаско с постели. Он выглянул в окно и увидел столпившихся у воротной башни людей. Сердце подскочило к горлу - враги! Он выскочил еще на пустую улицу и побежал к ратуше. За его спиной раздались первые торжествующие крики рвущихся  к городу врагов: «Уррах, машалла!»
   Гонциани, к удивлению, находился у дверей ратуши. Он пытался остановить бегущих к реке людей, чтобы узнать причину паники. Коррадо бесцеремонно затащил его в помещение и, не сдерживая ярости, закричал:
   - Умерьте свое глупое любопытство, Бенус, и давайте, пока не поздно, спасаться!
   - Зря вы думаете, Коррадо, что я об этом не побеспокоился, - с обидой в голосе заметил консул, - моя жена уже в подвале с вещами. Но вы мне все же скажите как они смогли прорваться в город?
   - Какая, черт побери, разница?!
   - Что будет с городом?
   - Об этом узнаете, если успеете сбежать! Останетесь, ничего не узнаете!
   Они очутились перед дверью, ведущей в подвал. Из-за двери проникал свет. Вошли, консул закрыл за собой засов и они пошли вглубь помещения. В мерцании факелов Коррадо увидел жену и двух заспанных детей
   - Молодец, Стефания, хорошо успела, - похвалил консул жену, - все взяла?
   Та, наспех одетая, наклонила голову. Ди Гоаско был крайне удивлен: он всегда считал консула очень непредусмотрительным человеком, а тут…
   Они прошли во второе отделение подвала и остановились возле ящика, сбитого из дубовых досок.
   - Помогите сдвинуть, - обратился к ди Гоаско консул.
   - Зачем? - удивился тот.
   - Сейчас узнаете. Двинули!
   Их усилия позволили ящику чуть сдвинуться с места, но в это время раздался сильный стук в дверь подвала. Стефания  вскрикнула, дети заплакали, а мужчины замерли от неожиданности. Прислушались. Кто-то крикнул по-татарски:
   - Она закрыта изнутри! Дубовая и очень крепкая!
   За этим раздался другой голос, но кричали уже по-итальянски:
   - Бенус Гонциани, мы знаем, что вы в подвале. Выходите и останетесь все живы. Так решил великий эмир!
   Лицо консула, всегда непроницаемое и спокойное, внезапно перекосилось от гнева и он, выскочив на середину подвала, закричал:
   - Немедленно убирайтесь из города! Ваш эмир лжец и клятвопреступник!
   - Ай, ай, так оскорбить великого человека! Это вам так просто не сойдет! Вы - мертвец, Гонциани!
   Почувствовался запах смолы, которой было пропитано дверное полотно и показались языки пламени - дверь подожгли! С удвоенной энергией беглецы накинулись на ларь и сдвинули его с места. Под ним ничего не было!
   - Посвети ближе, - приказал Гонциани жене, - и не дрожи!
   Коррадо взял у женщины свечу и наклонился над полом.
   - Где-то здесь должен быть рычаг, - шептал консул, шаря по швам каменных плит, устилавших пол подвала. - Вот он! Помогите поднять, Коррадо.
   По мере того как они поднимали металлический рычаг, плита опускалась вниз. Открылся люк, через который мог пролезть даже толстяк. Видимо, когда сооружалось это подземелье, консулом был солидный человек.
   Первым в подземелье спустился консул - он принимал внизу жену и детей, последним Коррадо. Когда он ставил на место плиту, то слышал - татары еще возились с входной дверью.
   Пошли по устланному камнем узкому коридору. Пол был ровным, высота достаточная, чтобы не горбиться и не биться головой о камни потолка.
   - Куда мы придем? - спросил ди Гоаско.
   - К Цепной башне, - ответил консул.
   - На той или на этой стороне?
   - К сожалению, на этой.
   Отодвинули ржавый засов двери, перекрывающей подземный ход, открыли ее и в лицо ударила речная свежесть. Они ступили в Цепную башню. Через амбразуры была видна река, а на ней лодки, забитые людьми. Они гребли в сторону Азовского моря. Татар вблизи не было.
   Консул открыл ключом другую дверь, и они вошли в помещение, в котором Коррадо еще не был. В сторону реки оно было прикрыто густой металлической решеткой. Ди Гоаско приподнял свечу и увидел возле нее хорошо просмоленное небольшое судно. Консул с помощью рычага приподнял решетку и пред ними открылась водная гладь. С небольшими усилиями сдвинули лодку на воду. Коррадо сел на весла и лодка легко заскользила вниз по реке. Он видел как над городом взметывались все новые и новые языки пламени.


         
                ГЛАВА ХVII
                ИСХОД И ВОЗВРАЩЕНИЕ ИФРАИМА
   Весь день кибитка Джанике бежала по Калмиусской сакме, дороге ведущей в Крым. К вечеру она свернула с дороги и поехала прямо по рыхлой почве, заросшей низкой и колючей травой. Кибитка подскочила на кочке и Джанике, зазевавшись, ударилась головой об остов кибитки. Рассердилась и велела позвать Басыра. Шайде, высунувшись из-за полога, прокричала его имя. Его повторили всадники и вот оно дошло до ушей юзбаши. Он подъехал.
   - Разве мы уже не едем в Крым?, - высунувшись из кибитки спросила сердито Джанике. - Почему сошли с дороги?
   - Так надо, ханум, чем  дальше мы сейчас отъедем от дороги, тем безопаснее будет.
   - Для кого? Я уже набила себе шишку! Это и называется безопасностью?
   - Сожалею, ханум, но это только шишка, а я пекусь о вашей жизни и свободе.
   - Кто хочет посягнуть на меня?
   - Не знаю, ханум, но по поведению птиц и зверей я понял, что с севера движется большое войско. Я решил ему не мешать.
   - Я не думала, Басыр, что ты такой пугливый! Птички всполошились! Так опереди тех, кого опасаешься!
   - Я бы так и сделал, ханум, если бы был один и не отвечал за тебя и Кадыр-Берды головой. Потерпи, ханум, я послал в разведку людей. К утру они должны вернуться и тогда решим что делать дальше. Сейчас же нужно уйти как можно глубже в траву. Нас не должно быть видно с сакмы.
   Привал устроили между морем и курганом, на котором стояло каменное изваяние, похожее на женщину. На холме Басыр поставил дозор, а остальным разрешил развести небольшие костры, углубив их в песок.
  К юзбаши подошел Ифраим. На голове, под войлочным колпаком, виднелась серая от пыли повязка. Он заметно похудел, теперь нос вообще доминировал на его лице. Что хочет этот нехороший человек, который в улусе прослыл колдуном?  Пусть бы сказал и уходил. У него есть свой костер и приставленный человек. Но Ифраим явно не торопился. Он сел на корточки у костра и протянул к нему руки - последнее время он постоянно мерз. Юзбаши не сводил глаз с кипящей в котле воды. Там варились куропатки. Они так отяжелели к осени, что их легко было ловить даже руками. Они выпархивали из-под ног и тут же садились. Вот и хватай за хвост
   - Что скажешь, Басыр, если я покину ваш караван? - спросил Ифраим.
   - Ты уже в Крым не хочешь?
   - Хочу, но я поеду туда другой дорогой.
   - В Крым ведут два пути: через Цухал и Бычий брод. Будешь возвращаться?
   - Зачем? Есть и третий путь. Его мало кто знает.
   Басыр заинтересовался - не каждый день узнаешь новую дорогу.
   - Где она?
   - Зачем она тебе? Ведь ты едешь через Цухал и тебе не надо в Солхат.
   - Чем больше человек знает дорог, тем легче ему уйти от опасности.
   Ифраим сел на лежащее рядом седло. Юзбаши понял, что еврей скоро не уйдет. Он вынул из котла куропатку и, посолив ее, протянул Ифраиму. Тот поблагодарив и откусив немного от птицы, начал рассказывать:
   - Впереди нас, если ехать вдоль моря, есть озеро. Оно называется Сут-су (Молочная вода) и от моря оно отделяется песчаной косой. Едешь по этой косе и видишь слева дорогу, исчезающую в море. Но это только кажется. Она называется Цениске и, как мост, уходит вдаль. Слева Азовское море, а справа - Гнилое море. В конце Цениске - небольшая  генуэзская крепость, она перекрывает въезд в Крым. Если не хочешь встречаться с фрягами, сворачивай вправо и форсируй узкое и неглубокое Гнилое море.
   - Ты так и пойдешь?
   - Я выгадаю целый день, а то и больше.
   - Ты спешишь?
   - Я давно должен быть в Солхате. Ведь я говорил тебе, что исполняю поручение великого хана.
   - Но у тебя нет пайзцы!
   - Разве ты забыл, что меня ограбили и чуть не убили!
   - Но в Солхате этого не видели. Кто поверит?
   - У меня там влиятельные друзья.
   - Дело твое. Когда уходишь?
   - Вот доем куропатку и в путь. Ты дашь мне лошадь?
   - Была бы пайзца, то дал бы, а так как дашь?
   - Ты же видел меня голым! - не на шутку разозлился Ифраим. - Где у меня могла быть пайзца?
   - Известно где - на шее.
   - Так она там и была! Подлые ногаи забрали ее! - возмущенно проговорил еврей. - Ты не бойся, Басыр, скажи где будешь в Крыму и я  тебе его верну.
   - Не нужно. Оставишь себе. Только быстрей уезжай.
   - Машалла! Когда я снова увижу великого хана, то расскажу какую услугу ты мне оказал, и он тебя наградит!
   - Не надо, - возразил Басыр, - лучше не говори. Я не должен был спасать тебя. Если бы не госпожа, остался бы ты в степи подыхать. Коня не могу давать - нет пайзцы. Опять нарушение. Так что лучше не говори, а, если не можешь держать язык за зубами, то иди пешком.
   - Я хотел как лучше, - виновато сказал Ифраим, - все будет как ты сказал.
   - Ладно. Бери седло, на котором сидишь, а лошадь даст Файзы.
   Еврей ушел, а Басыр, глядя ему вслед, думал, что тот был обузой для отряда и его отъезд очень кстати. Потом Басыр плохо верил в то, что хан послал его в Крым с поручением. Ему перед великой битвой было не до этой далекой земли. Изобличить Ифраима во лжи Басыр не мог, поэтому расставание с ним было лучшим способом избавиться от сомнений.
   Впервые за все время пути, Басыр серьезно задумался над исходом битвы с Аксак-Тимуром. Кто победил? Уже глубокой ночью Басыр забылся тревожным сном у потухшего костра. Он еще спал, но уже ощущал содрогание земли от многих копыт. Поднял голову и увидел, что воины, стоящие на кургане, не проявляют беспокойства. Значит возвращается разведка. Прижался головой к земле и снова услышал топот. Скоро он узнает кто всполошил птиц.
   Воины спешились невдалеке. Старший, разминая на ходу затекшие ноги, подошел и низко поклонился Басыру.
   - Говори, Сеут, - велел юзбаши, приподнимаясь с земли.
   - Мы мчались, господин, в потоках ветра. Солнце посылало последние лучи, когда мы увидели большую пыль. Мы спрятались в траве. Я подполз к дороге и увидел своими глазами чужую конницу.
   - Как догадался?
   - Они были оснащены даже лучше, чем наши кешиктены. У всех блестящие шлемы и круглые, с шишками, щиты. У темника на груди сиял алмазный полумесяц.
   - Сколько видел темников?
   - Только двух, но их могло быть больше. Пока они проезжали мимо меня, совсем темно стало.
   - Куда они направлялись?
   - Думаю, в Крым.
   - Не мог проследить, чтобы знать точно?
   - Я спешил вернуться, господин. Ты сам приказал к утру доложить.
   - Хорошо. Чье это войско было?
   -Чужое, господин. Скорее всего - Аксак-Тимура, уж очень ладно они выглядели.
   Вот и ответ на мучивший вопрос. Эмир Эдигей оказался прав - Тохтамыш разбит. Аксак-Тимур послал в Крым войско, чтобы уничтожить остатки былого тохтамышева влияния. Чем больше они оставят угольков и трупов, тем щедрее будет Аксак-Тимур на похвалу. Чтобы не нарваться на эти бандитские войска, нужно ждать их ухода из Крыма.
   Отпустив Сеута отдыхать, Басыр направил Файзы к озеру Сут-су, чтобы разведать местность и найти место для длительной стоянки. Сам же направился к Джанике, чтобы доложить обстановку. Госпожа, как можно было ожидать, была недовольна.
   - Почему, Басыр, ты все время такой испуганный? Мама говорила, что Кырк-ор - неприступная крепость!
   - Нам не дадут до нее доехать, ханум.
   - Откуда ты знаешь?
   - Я - воин, госпожа, и меня учили предвидеть действия врага и соизмерять с ними свои возможности.
   - И долго ты будешь соизмерять?
   - Не знаю, госпожа. Я пошлю в Крым разведку и они сообщат нам время ухода из него войск Аксак-Тимура.
   - Это еще несколько дней! Давай подъедем ближе к Цухалу и будем ждать.
   - Впереди, госпожа, голая степь. Там негде будет спрятаться. Здесь же мы отсидимся за озером. Если враги будут возвращаться через Цухал, то нас они не заметят.
   Джанике не пыталась скрыть недовольство решением Басыра, но ей ничего не оставалось, как смириться. Стойбище у озера оборудовали с расчетом на длительное пребывание. Песчаная почва позволила углубить в землю не только кибитку и арбы, но и коновязь. На кормежку лошадей выводили только ночью
С дороги, проходящей у северной оконечности озера, лагерь был не виден.
   Сеут, с десятью воинами, снова был послан в разведку, на этот раз в самый Крым. Ему было настрого приказано в стычки не ввязываться, а только следить за передвижениями врага и немедленно сообщить о его уходе с полуострова.
                ***
   Пошла череда дней и ночей, не отличающихся друг от друга. Воины, свободные от несения караульной службы, прикрывшись попонами, отсыпались, в ямах, отрытых в песке. С каждым днем ветер становился острее, а ночи холоднее.
   В один из таких серых дней караульные заметили трех человек, идущих со стороны моря. Они шли, шатаясь от порывов ветра. Среди этой троицы оказался хорошо всем знакомый - Ифраим. Он сильно похудел, повязки и войлочного колпака на голове не было. Седые волосы, как стрелы в шее джейрана, торчали во все стороны. Его спутники были гораздо моложе, поэтому и выглядели лучше.
   - Что случилось? - не скрывая неудовольствия, спросил Басыр Ифраима - где твоя лошадь?
   - Разреши нам сесть, - едва ворочая языком, проговорил Ифраим, - мы три дня  и три ночи не ели, не пили и не спали.
   Им дали воды и немного еды. Поев, они начали дремать. Басыр велел растолкать еврея.
   - Сначала расскажи куда дел лошадь, а потом будешь спать, - сказал он ему.
   Ифраим плеснул на лицо воды и только после этого начал свой рассказ:
   - Как ты знаешь, я поехал в Крым через Цениске. В удобном месте перешел через Гнилое море, лошадь замочила только живот, и поехал в сторону Солхата. Уже показались леса и невысокие горы - чувствовал, что скоро буду у цели. Ночь застала меня в небольшой ореховой рощице, а проснулся я от ужасных криков. Прячась за деревьями, вышел на опушку и увидел внизу пылающую деревню. Потом все стихло, отряд, совершивший погром, ушел в ту сторону, куда направлялся и я. Что было делать? Пока думал, услышал топот копыт. Думал, возвращается тот отряд, но нет. Это была громадная масса конницы, которая мчалась в сторону Кафы. Подумалось, что новый Ногай ворвался в Крым и снова рушит все подряд. Решил не рисковать и уносить ноги.
   Так я снова очутился на берегу Гнилого моря. Как ни искал, но не смог найти то место, где до этого переправился. Направил коня в воду, а он не хочет идти. Раздувал ноздри и поворачивал ко мне голову, будто что-то хотел сказать. Я стегал его как злейшего врага. Он вошел в воду. Вот поплыл, я сполз с его спины и, ухватившись за гриву, поплыл рядом. Но высокая волна накрыла его и он утонул. Я бил по воде руками и истошно кричал. Кричал от страха, совершенно не надеясь, что меня кто-то в этом пустынном месте может услышать. К счастью, ошибся. Почувствовал, что тянут за ворот халата. Когда очнулся, то понял, что нахожусь на берегу, а не на дне морском. Вот эти люди меня и спасли. Они бежали из того селения, которое сожгли на моих глазах.
   Ифраим снова плеснул воды на лицо и продолжал:
   - Солнце и ветер быстро высушили мою одежду. Тело стянула соль и мне было трудно не только идти, но и дышать. Они посоветовали окунуться в море, что я и сделал. Сразу стало намного легче. Без глотка воды и без корки хлеба мы пошли по Цениске, направляясь в сторону озера, зная, что там пресная вода. У меня в глазах до сих пор стоит белая полоса песка, по которой я шел эти дни. Как хорошо, что я вас встретил.
   На этих словах Ифраим запрокинул голову и захрапел. Басыр без чувства сострадания посмотрел в его изможденное лицо и направился к госпоже, чтобы доложить о первых новостях из Крыма.
   В эту ночь ветер еще более усилился. Теперь не только море взбесилось, но и озеро. Камыш, растущий в изобилии у озера, под порывами ветра стонал и трещал. Утром Басыру доложили, что на берегу моря лежат три утопленника: двое мужчин и одна женщина, а из воды вытащили лодку, на которой и плыли эти люди.
   Когда он подошел к этому месту, то там уже суетились люди. Среди них были те двое, что пришли вместе с Ифраимом. Они откачивали одного из утопленников. При приближении начальника один из них поднялся с колен и что-то сказал ему. Басыр слов не понял, но догадался, что говорят о том человеке, которого пытаются спасти - он подает признаки жизни. Басыр присмотрелся к нему и узнал в нем того фряга, который организовал его переправу через Дон. Он приказал перенести больного к костру, а остальных похоронить.
   Юзбаши присел на корточки возле спасенного. Тот перевел на него взгляд и вдруг улыбнулся.
   - Ты узнаешь меня, Басыр? - спросил он.
   - Узнал, но забыл твое имя.
   - Коррадо ди Гоаско.
   - Хорошо, Коррадо, а кто с тобой был?
   - Консул Таны и его семья. Где они?
   - Утонули. Тебя спасли те фряги, что вчера к нам случайно пристали. Так чего вы уехали из своего города?
   - Его захватил Тамерлан. Нам удалось бежать. Нас было пятеро в лодке. Сначала смыло девочку. Обезумевшая мать бросилась ее спасать и сама стала тонуть, мы засуетились и не заметили как очутились в воде. Поплыли к берегу, но волны, как я вижу, оказались сильнее нас.
   - Не зря наш народ не любит море, - сказал задумчиво Басыр и спросил: - Скажи, куда ты направлялся?
   - Почему ты об этом спросил?
   - Твою лодку выловили и она на берегу. Те два фряга, что откачивали тебя, знают эти места и они могут указать нужный тебе путь. С ними, если захочешь, можешь продолжить свое плавание.
   - Ты меня гонишь?
   - Я вынужден это делать, Коррадо. В моем караване не должно быть чужих людей.
   - Вот как, но хоть ветер дашь переждать?

                ГЛАВА ХYIII
                ГОРДЫЙ БЕДНЯК
   Только на третий день пути Темир-Кутлуй встретил первое становище. Между великими армиями было великое безлюдье. Кто же этот смельчак, который осмелился жить в таком разбойном месте? То, что он беден, было видно сразу: маджара, крытая выгоревшим войлоком, две дырявые юрты. На треноге висел черный котел, а под ним веселый костер. Рядом суетилась женщина, а двое детей тут же сидели на корточках. Они ждали еду. Три лошади, опустив головы, щипали сухую траву, обходя кустики сизой полыни.
   Из юрты вышел старик и, сощурившись, рассматривал приближающегося всадника. Не доезжая до старика, Темир-Кутлуй сошел с коня и, ведя его на поводу, подошел ближе.
   - Селям алейкум, - сказал он, поклонившись.
   - Алейкум селям, - ответил старик, - проходи в юрту, добрый человек, гостем будешь.
   Подбежали мальчики и взяли у Темир-Кутлуя повод его лошади. Чтобы при входе в юрту не наступить на порог и не обидеть тем самым старика, он сделал широкий шаг. Хозяин это заметил и проникся к гостю доверием. Он принял от него колчан и лук и положил их слева на груду войлока, потом, налив две чаши кумысу, жестом пригласил гостя сесть.
   - Ты, хозяин, как я вижу, не сильно словоохотлив, - заметил Темир-Кутлуй, отпил из чаши и назвал свое имя.
   - Ты прав, Темир-Кутлуй, старик Абулхаир последнее время больше молчит, чем говорит. Я чаще с Аллахом говорю, чем с людьми. Такие уж мои годы.
   - У тебя большая семья?
   - Вон старуха лежит, больная, а остальных ты уже видел.
   Темир-Кутлуй только сейчас обратил внимание на едва шевелящуюся кучу тряпья.
   - А где же отец твоих внуков?
   - Будто не знаешь, что хан всех здоровых мужчин призвал под свои знамена.
   - Знаю. Еще не вернулся?
   - Как видишь. Может, убили, а может в плену у Тимура, - сказал Абулхаир обречено и продолжал: - В надежде на победу и хорошую добычу, я старался идти за войском, но когда проскакали первые беглецы, я понял, что дело плохо и хотел сниматься, но не успел. Ночью на мое становище ворвался небольшой отряд тимуровских головорезов. Ими командовал Дильшад (так его называли) Он нас не тронул, но приказал разжечь костер и сидеть возле него, а его люди ушли в тень. Я позже понял смысл всего этого. На наш огонь забегали отступающие, надеясь найти здесь покой, а находили смерть. Их всех убивали. Под утро Дильшад приказал погрузить на мою пару волов и трех верблюдов оружие, вещи убитых и то добро, что нашли у меня. Перед отъездом он мне посоветовал уезжать в сторону, а то здесь пройдет тимурово войско и мы лишимся последнего имущества, а то и жизней. Так я очутился здесь.
   Старик прикрыл ладонями лицо и что-то зашептал. Он разговаривал с Аллахом. Когда опустил руки, то глаза его были сухими, как песок в пустыне.
   - Тебе плохо, отец? - встревожено спросил Темир-Кутлуй.
   - Да, сынок, мне плохо, но никто, кроме Аллаха, мне не поможет. Лучше скажи чем я могу тебе помочь?
   - Скажи, отец, ты не знаешь в какой стороне искать улус эмира Эдигея?
   - Ты спрашиваешь об Идике Мангыте, сыне Кутти Кабаби?
   - О нем, отец. Так ты знаешь где его искать?
   Абулхаир не отвечал. Его руки потянулись снова к лицу, но усилием воли, он их снова опустил на колени. Потом очень грустным голосом сказал:
   - Когда-то мы с ним силки на зайцев ставили. Детьми тогда были.
   - Ему рассказать о тебе?
   - Зачем?
   - Он богатый человек. Может помочь.
   - Он богатый, а я гордый. Хотел бы, сам нашел, а так не надо.
   - Так ты знаешь где его искать? И живой ли он?
   - А что с ним станется? В бою погибают простые люди. Эмиры и ханы гибнут от рук наемных убийц или близких к ним людей.
   - Всяко бывает, - осторожно возразил Темир-Кутлуй.
   - За мою жизнь, сынок, несколько ханов было над нами, но ни один не умер своей смертью. Урус-хана убил Мамай, Мамая - Тохтамыш. Кто убьет Тохтамыша - не знаю.
   - Не совсем так, отец, - с улыбкой возразил Темир-Кутлуй, - Урус-хан умер от простуды.
   - И ты веришь, что хан может умереть от простуды?
   - Так говорят. А Мамая убили фряги в Кафе.
   - А кто их руку направил?
   Темир-Кутлуй, чтобы прекратить этот спор, пошутил:
   - Ты, Абулхаир-ага, кочуешь с самого краю, а все знаешь.
   - Поживи с мое, ответил старик и спросил: - Кумысу еще хочешь? А может, подождешь и поешь то, что приготовит моя невестка?
   Темир-Кутлуй понял это приглашение, как предложение уехать. Видимо старику действительно одному лучше.
   - Нет, отец, нужно ехать. Не терпится с твоим другом встретиться.
   - С ним многие хотят встретиться. Захочет ли он?
   - Захочет, - заверил гость. - Так скажи где его искать?
   - Он на восходе. Езжай прямо, никуда не сворачивай. Перейдешь две речки, а третью не переходи. Сверни вниз по течению и там будет улус Эдигея.
   - Якши, сагх ол! (Хорошо, спасибо тебе!)
   Отдохнувший конь резво взял с места. С первым его шагом Темир-Кутлуя стали осаждать неприятные мысли. Как он объяснит эмиру невыполнение задания? Поверит ли его объяснениям? Захотелось повернуть обратно и влиться простым воином в войско Аксак-Тимура. Только кто позволит? Кровь Чингисхана, переданная ему через старшего сына Чжучи в шестом колене, обязывает. Его скорей убьют, чем позволят быть простым воином. Его происхождение - счастье и наказание, свобода и оковы, благополучие и беда. Что из этого будет предназначено ему, один Аллах знает.
   Если Эдигей потеряет к нему интерес, то власть, как аргамак промчится мимо. Аркан может скользнуть по шее скакуна, но с шеи чингисида - никогда. Аксак-Тимуру он не конкурент, поэтому остался жив. Тохтамыш, которому предстоит возвращать бездарно потерянный трон, может видеть в молодом Темир-Кутлуе опасного соперника и поэтому постарается избавиться от него. А кто ему помешает начать это с сынов соперника? Эта мысль заставила подхлестнуть и так резво бегущего коня.


                ГЛАВА ХIХ
                РЫБУ ЗА ХВОСТ НЕ ПОЙМАЕШЬ
   К становищу Эдигея Темир-Кутлуй подъехал когда небо, закрытое тучами, перестало подсвечиваться закатным солнцем и посерело как, шерсть барана. На въезде в становище его остановили, и он был вынужден показать пайзцу. Как он посчитал, это было безопаснее, чем называть свое имя. Золотая пластина вызвала трепет и уважение - он был пропущен без вопросов.
   Оставил коня у коновязи и подошел к юрте эмира уже в темноте. Отдал пайзцу слуге, охранявшему вход. Тот скрылся в юрте и тут же вернулся и, низко кланяясь, пригласил пройти.
   Эдигей, как чаще всего бывало и раньше, сидел на подушках один. Возле него лежала толстая книга, украшенная серебром, а на ней пайзца, отражавшая блики масляных светильников. Темир-Кутлуй низко поклонился.
   - Простор потомку Чингисхана и моему названному сыну! - торжественно произнес эмир. - Да будет им доволен Аллах!
   Темир-Кутлуй замер на месте, не зная как понимать эту пышную фразу, но все сомнения исчезли когда Эдигей, резво поднявшись с подушек, устремился к тому, кого только сейчас назвал сыном. Обнялись и потерлись щеками.
   Эмир, не перебивая, слушал взволнованный рассказ своего посланца и только когда тот упомянул о помощи Бальдо Левенского, задал свой первый вопрос:
   - Ты ему платил?
   - Мне нечем было платить, отец, но он и не требовал.
   - Тогда почему он тебе помогал?
   - Не знаю. Мы познакомились с ним по пути в урусские земли
   - Где сейчас этот фряг?
   - Должно быть в Тане. Он спешил, и мы расстались по пути в этот город. Он говорил, что войска Аксак-Тимура должны пойти на юг и ему хотелось поторговать до их прихода.
   - Когда вы расстались?
   - Дней пять прошло.
   Эмир, прикрыв глаза, задумался. Темир-Кутлуй, боясь потревожить его, сидел не шевелясь. За прошедшее время Эдигей совсем не изменился. Казалось, что оно не властно над его задубевшим лицом. Ту Темир-Кутлуй заметил, что сквозь щелки век за ним наблюдают внимательные глаза. По спине пробежал озноб - решается его судьба.
   Кто угадает когда в следующий раз споткнется конь и на какую ногу? Нет такого провидца! Нет также и человека, который бы мог угадать, что предпримет Эдигей после долгих раздумий. Вот и на этот раз, он, вместо того, чтобы дать оценку кутлуевым страданиям, вызвал слугу и велел подавать еду. Слуга вышел и в юрте нависла гнетущая тишина. За нею же продолжалась жизнь: перекликалась стража, ржали кони, лаяли собаки. Вдруг в эту обыденную разноголосицу прорвалась заунывная песня. Пели о терзаниях верблюжонка, которого разлучили с матерью. Вслушиваясь в простую, но печальную мелодию, эмир сказал:
   - Обещай мне, сын мой, когда станешь ханом, люди будут петь и веселые песни.
   Наверное вид Темир-Кутлуя стал таким несуразным, что рассмешил самого Эдигея! Он смеялся, вздернув кверху бороду. Вошедшие слуги замерли у входа - они боялись помешать господину. Сквозь смех, эмир махнул рукой и перед ними поставили столики, а на них парящие чашки с шорбой, лепешки и куски вареного мяса. Эмир, приглашая к еде, сказал:
   - Извини, сынок, что я, прежде чем угостить тебя, посчитал нужным узнать новости.
   - Жаль только, что нового в них было очень мало, - ответил Темир-Кутлуй.
   - Ошибаешься, сынок, новости были и не мало.
   - Значит ли это, отец, что ты не разуверился во мне? Мне казалось, что я только время зря потерял.
   - Не совсем так, сынок, но сначала поедим. Впереди серьезный разговор.
   Покончив с едой и отослав слуг, эмир сказал:
   - Сейчас от тебя, сынок, потребуется скрыться. Тохтамыш не должен даже догадываться, что ты вернулся. Он должен продолжать думать, что ты исчез безвозвратно. Когда ты понадобишься, я тебя позову. Самое трудное - найти тебе безопасное место.
   - Зачем все это, отец?
   - Тохтамыш узнает от меня, что Аксак-Тимур ушел в свои земли и сразу захочет разделаться с Нузи-огланом. Я помогу ему в этом. Вот тут ты и понадобишься.
   - Извини, отец, но я не все понимаю.
   - И не удивительно. Тобою очень интересовался Тохтамыш, и я вынужден был распространить слух, что тебя кто-то видел мертвым. Теперь он уверен, что кроме Нузи-оглана, у него соперников нет. В нужный момент я призову тебя и покажу  народу. Уверен, что он захочет  видеть тебя ханом. Когда всё, надеюсь, стало ясным, давай подумаем о месте, где бы ты мог затаиться.
   - По дороге сюда, отец, я гостил у прекрасного старика по имени Абулхаир.
   - Постой, у Абулхаира? Он не сын Манбетая?
   - Он не называл имени своего отца, а я не спрашивал, но рассказывал, что в детстве ставил силки с тобой.
   - Это он, - мечтательно сказал Эдигей. - И ты знаешь, что мы с ним побратимы?
   - Анды? Нет не говорил.
   - Тогда мы, как взрослые, надрезали себе пальцы и выдавили кровь в чашу с молоком. Потом и выпили его по очереди. Родители узнали об этом и мне здорово досталось. И не потому, что Абулхаир был из бедной семьи, а оттого, что он был из неблагополучной семьи. Их мужчин убивали первыми, женщин уводили в полон. Родители боялись, что их беды падут и на мою голову. А так он был хорошим другом, хоть и старше меня. Как он сейчас?
   - Беден, как дервиш. Сынов потерял, остался со старухой-женой и внучатами.
   - Как я понял, ты думаешь поселиться у него?
   - Очень спокойное место.
   - Согласен. Только ехать придется немедленно. Утром я отправлю за тобой небольшой караван с самым необходимым для тебя и анды.
   - Я могу встретиться с детьми?
   - Нет. Утешься тем, что у них все есть и они здоровы. Встреча их только расстроит, это могут заметить люди Тохтамыша. О последствиях можешь догадаться.  И последнее. Люди, сопровождающие караван, останутся с тобой, будут прислуживать и охранять.
   Два воина вывели Темир-Кутлуя за становище. Они знали пароли, поэтому прошли без каких-либо заметных особенностей. В степи расстались молча. Провожатые вернулись в стан, но уже другой дорогой.
                ***
   Тохтамыш собрал военный Совет и сообщил то, что фактически все уже знали: Аксак-Тимур увел свои войска на Кавказ. Без излишних обсуждений была осуждена недальновидная политика Нузи-оглана, который посмел принять власть от самаркандского выскочки. С целью свергнуть ставленника, было принято решение двинуться на Сарай.
   В процесс работы Совета к хану подошел начальник его охраны Мамбет-ага и что-то нашептал ему на ухо. Тохтамыш внимательно слушал и по мере этого взгляд его тяжелел. Мамбет отошел в сторону, а хан продолжал молчать. Когда заговорил, то голос его звучал спокойно.
   - Вот тут начальник охраны доложил, что, что в прошлую ночь караульные пропустили в мой стан человека, который не знал пароля. Что вы по этому поводу скажете?
   Послышались возмущенные голоса:
   - Докатились! Как такое могло случиться?! Наказать виновных!
   Когда негодование умерилось, Тохтамыш с усмешкой сказал:
   - Самое главное - стража ни в чем не виновата!
   Всеобщее смущение и переглядывания, что могло означать: «Чудеса!», а Тохтамыш продолжал удивлять:
   - Караульным была предъявлена золотая пайзца!
   Последнее слово он выкрикнул, что заставило многих вздрогнуть. Хан приказал Мамбету:
   - Рассказывай дальше!
   - О, великий хан, - начал тот, приложив руку к груди, - тот человек показал страже золотую пайзцу и, оставив лошадь у коновязи, пошел дальше пешком. Было темно и мои люди не видели куда он направился.
   Тохтамыш жестом остановил Мамбета, чтобы уточнить:
   - Вы должны знать, что владеть золотой пайзцей удостоены мною только эмиры, но ни один из них не доложил мне, что в эту ночь принимал человека, заслужившего столь высокого доверия.
   Хан замолчал, вперив взгляд куда-то вдаль. Он ждал покаяния. Откликнулся эмир Базан:
   - У меня, великий хан, эту ночь никого не было, а пайзца у меня всегда с собой.
   С этими словами он распахнул халат и полез под рубашку. Тохтамыш махнул рукой: «Не надо!» Настала очередь другого эмира.
   - У меня, великий хан, эту ночь никого не было, кто бы предъявил золотую пайзцу - заявил Эдигей спокойно, - она лежит у меня в шкатулке. Если великий хан…
   - Да, да, вели принести ее, - поспешно приказал Тохтамыш, невольно обнажив свои тайные мысли.
   - Повинуюсь, великий хан, - ответил Эдигей, едва сдерживая желание сказать грубость. - Мамбет, - обратился он, - помоги выполнить повеление великого хана, пусть прикажут Абибу принести шкатулку.
   Мамбет послал за слугой, а в шатре установилась напряженная тишина. Абиб вошел и тут же упал на колени. Тохтамыш сказал ему:
   - Приблизься к господину и дай ему то, что принес.
   Эдигей принял шкатулку и, достав из-за пазухи золотой ключик, вставил его в замок и тот мелодично звякнул. Крышка открылась и эмир показал содержимое шкатулки хану. Тот пошевелил рукой: «Убери». Слуга выполз из шатра, а все взоры обратились к хану. Тот, несколько смущенный, спросил:
   - Кто объяснит мне этот китайский фокус?
   Базан спросил у Мамбета:
   - Ошибки не могло быть?
   - При свете костра этот знак высокого доверия видели двое стражников, - ответил тот.
   - А лицо предъявителя они видели?
   - Оно было прикрыто шапкой. Пайзца запрещает вглядываться в лицо такого человека.
   - Это мог быть лазутчик Нузи-оглана, - высказал предположение Эдигей.
   -. Я тоже так думал, - живо согласился Тохтамыш, - но к кому он шел?
   - Что странно, великий хан, - уточнил Мамбет, - обратно он не выходил, а лошадь кто-то увел.
   - Прикажи, великий хан, - обратился к нему Эдигей, - Мамету-аге провести поиск. Я готов помочь ему людьми.
   - Ты прав, эмир, но я предлагаю тебе самому этим заняться. Ведь ты не один раз предупреждал меня о происках Нузи-оглана и вот пример твоей правоты.
   Эдигей едва удержался, чтобы не улыбнуться. Сделав строгое лицо, он сказал:
   - Позволь, великий хан, и Мамбету не уходить от этого вопроса.
   - Он будет тебе помогать.
   Многих удивило такое решение, среди удивленных был и Мамбет. Он высказал свои сомнения хану уже после того, как они остались наедине. Тот, улыбнувшись, ответил:
   - Я доволен, что ты так думаешь, значит и Эдигей считает, что я сглупил. Теперь слушай. Не сделал бы я этого, ты сразу бы столкнулся с противодействием его людей. Сейчас же ты будешь иметь свободный доступ к нему. Вот иди и проси у него указаний, а твои люди в это время пусть послоняются по его улусу, пусть задают только один вопрос: «Кого из чужих ты этой ночью видел?» Слуг и спрашивать не стоит - они будут молчать. Если кто кого-то видел, пусть сразу ведут к тебе. Главное, узнать у кого был тот человек.
   На следующий день у Мамбета были новости и он поспешил поделиться  ими с ханом.
   - Мне, великий хан, - сказал он, - стоило больших усилий, чтобы что-то узнать. Люди в становище эмира, как в рот воды набрали, но только человек не блоха. Это она неизвестно как попадает под рубаху. Нашли одного, видевшего как к юрте эмира ночью подходил человек. Его удивила резвость слуги.
   - Кто этот свидетель?
   - Он возил воду на эмирову кухню.
   - Сейчас не возит?
   - Сегодня утром он утонул в Итиле. Мои люди видели его мертвым.
   - Да, рыбу за хвост не поймаешь, - задумчиво заметил хан. - Что еще?
   - Вчера эмир отправил караван. Возможно лазутчик и ушел с ним. Люди Эдигея охотно рассказывают, что их господин узнал, что невдалеке находится кочевье его анды и он послал туда подарки.
   - Анда? Как он узнал о нем?
   Мамбет заметно смутился.
   - Я не спрашивал об этом, великий хан.
   - Вот теперь и спроси у самого эмира.
   - Но этот вопрос, великий хан, не будет относиться к поиску того человека и может разозлить эмира.
   - Ты боишься его? - ревниво спросил Тохтамыш.
   - Я боюсь только тебя, великий хан!
   - Вот и спроси.
   Мамбет без обычной готовности пошел выполнять указание хана. Ему, как и всем, был известен крутой нрав эмира. Тому ничего не стоит убрать со своего пути неугодного ему человека. Может так случиться, что эмиру не то что не понравится этот вопрос, а вообще покажется опасным. Он не будет знать, что задать его сам хан велел и прикажет тайно убить Мамбета. Конечно, хан - не дурак и быстро разоблачит убийцу, но это будет уже без него. Нужно ли так рисковать? Мамбет, подходя к юрте Эдигея, решил действовать по обстановке и не спешить с вопросом.
   Переступив через порог, Мамбет замер. У Эдигея царило застолье! На подушках восседали знатные мурзы его рода. Перед ними поставлены изысканные яства, в хрустальных кубках не кумыс пенился, а искрилось рубиновое вино. Появление начальника ханской охраны вызвало искренний восторг захмелевших гостей.
   - Проходи, Мамбет, - радушно воскликнул Эдигей. - Садись рядом с доблестным Джанибеком.
   Ополоснув руки, Мамбет занял место рядом с неизвестно чем прославленным мурзой. После того как новый гость отведал еды и отпил вина, эмир, с несвойственным ему добродушием, проговорил:
   - Расскажи, Джанибек,  какую радость ты мне вчера принес. Расскажи, а мы вместе с уважаемым Мамбетом, снова послушаем.
   Мурза улыбнулся начальнику охраны и, прокашлявшись, начал свой рассказ:
   - Есть у меня, Мамбет-ага, табун диких лошадей, которых я выловил в ногайских степях И вот на этих днях вырвался он из загона и умчался в знакомые ему места. Собрал я своих людей и пустился вдогонку. Что стоило возвратить этот табун в загон, не буду говорить. Только возвращаюсь обратно и вижу одинокое кочевье. Тишина, даже собаки не лают. Тут из дырявой юрты выскочил старик и приглашает отведать кумысу. Спрашиваю: «Кто тебя охраняет?», а он говорит: «Были собаки, но какие сдохли, а какие ушли в степь мышковать. Там им сытнее». Чтобы не обидеть старика, попил у него кумысу и тут узнаю, что он из нашего рода мангытов, а зовут Абулхаир. Дальше больше - оказывается он анда нашего эмира! Оставил ему еды, а сам помчался сюда в потоках ветра, чтобы обрадовать эмира, а он меня чуть плетьми не наградил. Почему, говорит, не привез сюда анду?
   - Мог бы уже и забыть, - заметил Эдигей, - ведь так небитым и остался, а сейчас и хлеб у меня ешь.
   Присутствующие рассмеялись, а Мамбет нахмурился - эмиру определенно шайтан помогает. Джанибек отвечает эмиру:
   - Ведь я хотел его взять с собой, но он уперся. Не хочу, говорит, перед андой нищим показаться, вот разбогатею, тогда и встретимся.
   - Жди когда осел верблюдом станет! - воскликнул незнакомый Мамбету средних лет мужчина.
   - У тебя, эмир, я вижу, гость.
   Эдигей, когда понял о ком идет речь, охотно пояснил:
   - Ты, Мамбет, редко бываешь в народе, поэтому еще не знаешь мурзу Кизима, сына моего славного друга Конанбека. Много лет тому назад Конанбек повздорил с Урус-ханом и увел свой улус в Заяицкие степи. Вот теперь сын привел улус обратно.
   Хотя такому сообщению Тохтамыш не обрадуется, но рассказать ему, что эмир накапливает силы, надо. Мамбет изобразил радость на лице и кивнул Кизиму. Тот ответил очень учтивым поклоном.
   Узнав о пиршестве у Эдигея, Тохтамыш спросил у Мамбета:
   - Тебе не кажется, что Эдигей переиграл?
   - Я не заметил, - великий хан.
   Тохтамыш пояснил свою мысль:
   - Ты когда-нибудь слышал, чтобы этот сын осла устраивал пиршества? То-то. Даже при женитьбе на моей дочери, он был так мрачен, что казалось находится не на свадебном пиру, а участвует в похоронном обряде. Я не верю ему!
   - Я тоже не верю ему, великий хан! Я даже подумал не шайтан ли ему помогает?
   Хан недовольно нахмурился и сказал:
   - Ты не во время вспомнил о злом духе. Нужно очиститься, иначе Аллах нам не поможет!
   Они в один голос три раза произнесли:
   - Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Прибегаем к Аллаху за помощью против шайтана-раджима.
   Очистившись, хан задумался. После сказал:
   - Сделаем так. Пошли вдогонку за тем караваном своих людей. Пусть они незаметно обгонят его и привезут ко мне того анду. Я допрошу его, а после, если не передумаю, отдам Эдигею, как награду за верную службу.
   - А что ты, великий хан, хотел бы у него узнать?
   - Главное убедиться, что он вообще существует и узнать кто его открыл Эдигею. Что-то я не верю в убегающие табуны.
   - О, великий хан, твоя мудрость достойна самого Сулеймана!
   - Ты прав Мамбет, - согласился с ним Тохтамыш, - будь иначе, я был бы только начальником охраны, а не ханом.
   В этот же день двое нукеров с заводными лошадьми умчались вслед каравану.
 
                ГЛАВА ХХ
                ОПЕРЕДИВШИЕ КАРАВАН
   Встав поутру, Темир-Кутлуй вышел из юрты, которую занял до прихода каравана. У костра суетилась невестка Абулхаира. Увидев молодого мужчину, она прикрыла лицо краем темного платка и низко поклонилась. Несмотря на то, что на нем был простой холщовый халат и черная войлочная шапка, женщина чувствовала его знатное происхождение, поэтому оказывала ему глубокое почтение. Он же, желая быть попроще, подошел к огню и, наклонившись над котлом, сказал:
   - Хорошо пахнет, Мергубе.
   Женщина неожиданно прыснула.
   - Ты чего? - удивился Темир-Кутлуй.
   Мергубе, пряча за платком лицо, покрасневшее от смущения, ответила:
   - Господин, должно быть, проголодался, если пустой кипяток ему хорошо пахнет.
   Теперь он покраснел и ему хотелось сказать, что если «пустой» кипяток пахнет, то значит она после последней варки плохо почистила котел. Но только подумал - говорить не стал. Зачем портить хорошее отношение мелкими упреками?
   - Ты права, Маргубе, голодному коню и сухая трава овсом кажется, - ответил он, улыбаясь.
   Она сказала:
   - Сейчас, господин, положу хурут, заправлю луком и будем есть.
   Темир-Кутлуй поднял голову и на фоне восходящего солнца увидел силуэты двух всадников, а рядом с ними заводных лошадей. Это не караван! Метнулся к юрте, крикнув на ходу:
   - Маргубе, меня здесь нет!
   Через дыру в стене юрты он видел подъезжавших всадников. На них была хорошо подогнанная одежда, на голове шишкастые шлемы. Они могли быть кешиктенами Тохтамыша! Что им здесь надо? Маргубе (вполне правильно) продолжала возиться у костра, делая вид, что только он ее интересует.
   - Женщина! - крикнул один из всадников, - кто хозяин этого куреня?
   -Он уехал на охоту, - ответила та, продолжая возиться у котла.
   - Ты плохо отвечаешь, женщина! Или тебя муж не учил как нужно разговаривать с гостями?
   Маргубе выпрямилась и, придерживая платок рукой, ответила:
   - Извини, хороший человек, я спешу сварить хурут, чтобы накормить тебя и твоего спутника. Муж учил меня, но его жизнь забрал Аллах, и он сейчас в небесном Саду.
   - Аллах не забудет его подвигов! Но ты не сказала как зовут хозяина?
   - Его зовут Абулхаир-баба, но зачем он тебе? Его все равно нет и скоро не будет.
   - Кому же ты готовишь так много еды?
  - Вот тебя накормлю, а там еще дети и свекровь.
   - А мы мужчину видели возле тебя. Куда он делся?
   - Какой мужчина? Я же говорила тебе, что мой муж погиб.
   Воин сошел с коня и, бросив поводья женщине, пригрозил:
   - Если врешь, то будешь бита. Метин, - сказал он напарнику, - проверь ту юрту, а я эту.
   Переваливаясь на затекших ногах, он направился к той юрте, в которой притаился Темир-Кутлуй. У Маргубе замерло сердце. Глубоко вздохнув, захватила в легкие дым от костра и сильно закашлялась. Воин оглянулся в ее сторону и подумал, что эта женщина опасно больна, поэтому у нее не стоит не только шорбу есть, но и кумыс пить. С этой мыслью он откинул полог и вошел в полумрак юрты. В его шею вонзился нож и он, хрипя, повалился на пол.
   Второй кешиктен, по имени Метин, вышел из юрты и, ведя коня на поводу, подошел к костру.
   - Ты права, женщина, там спит старуха, а с ней и дети.
   Осмотревшись, спросил:
   - А где мой начальник?
   Маргубе неопределенно махнула рукой.
   - Он еще там? - спросил Метин, показывая на вторую юрту.
   - Возможно, я за ним не следила.
   - Что он там может делать?
   - Не знаю. Я заходить туда боюсь. Он показался мне сильно резвым.
   - Ты права, женщина, мой начальник не упустит…
   Метин, не закончив фразу, бросил взгляд на Маргубе и засмеялся.
   - Начальник, - позвал он, переступая порог юрты.
   На его голову обрушился тяжелый удар и он упал. Очнулся после того как на его лицо вылили воду. Приоткрыл глаза и увидел женщину, пошевелился и понял, что связан.
   - Это ты меня? - спросил он удивленно.
   - Живой! - воскликнула женщина и выбежала.
   Метин попытался ослабить путы, но ощутив пинок ногой, понял, что в юрте он не один. Повернул голову и увидел мужчину, одетого в синий холщовый халат, лоб скрывала низко надвинутая шапка.
   - Развяжи! - потребовал от него Метин, чтобы скрыть охватившее его чувство страха.
   - Зачем бы я тебя связывал? - ответил мужчина.
   - Так это ты меня связал, а я думал та женщина.
   Темир-Кутлуй невольно улыбнулся. Заметив это, Метин совсем расхрабрился.
   - Развяжи, я тебе сказал!
   - Будешь приказывать своим женам, а сейчас ответь: кто тебя сюда прислал.
   - Спроси это у моего начальника!
   - Не могу, твой начальник ищет сейчас дорогу в темно-зеленый сад.
   - Ты убил его?!
   - Будешь болтать попусту, пойдешь вслед за ним.
   - Зачем убивать будешь? Я тебя не знаю и ты меня не знаешь.
   - Я сказал - хватит болтать! Скажи кто послал тебя сюда, с какой целью?
   - Нас послал сюда Мамбет-ага за человеком по имени Абулхаир.
   - Откуда он узнал об этом человеке?
   - Я простой воин, откуда мне знать эти подробности?
   - Кешиктены знают больше, чем им положено. Говори!
   Метин от него отвернулся. Темир-Куттлуй выглянул из юрты и крикнул Маргубе:
   - Принеси огонь! Этому дураку холодно стало.
   Женщина удивилась такому заявлению, но огонь принесла, положила его в очаговое углубление и стала раздувать. Сухая трава весело разгорелась. Подложив хворост, Маргубе вышла из юрты. Темир-Кутлуй, обращаясь к Метину, спросил:
   - Так скажешь откуда Мамбет узнал об Абулхаире?
   - Неужели ты думаешь, что начальник ханской стражи! будет рассказывать свои тайны простому воину? Вопрос твой глупый.
   - Сейчас мы узнаем кто из нас глупый! - воскликнул Темир-Кутлуй.
   Он срезал ножом подошвы сапог Метина. Делал он это нервно, поэтому поранил ступни пленника. Не обращая внимания на его ругань, подтащил к костру. Метин понял чем грозит ему его вынужденное упрямство, поэтому сказал:
   - Я на самом деле не могу ответить на твой вопрос, но я знаю другое.
   - Говори!
   - Перед тем как сюда ехать, мы искали человека, который предъявил страже золотую пайзцу.
   - Вы его хотели поймать?
   - Как поймаешь того, кого не знаешь?
   Темир-Кутлуй схватил Метина за ноги и пододвинул ближе к огню.
   - Подожди, - вскричал тот, - я вспомнил как Мамбет сказал: если поймаем Абулхаира, то узнаем кто был человек с золотой пайзцей!
   Это сообщение заставило Темир-Кутлуя задуматься. Оказывается становище Абулхаира не является тайной, даже для Мамбета. Как это все открылось? Сразу отбросил этот запоздалый вопрос, главное, здесь оставаться нельзя, нужно искать другое пристанище.
   - По пути сюда, встречали караван?
   - Ночью видели его огни, но проехали мимо. Нам было приказано обогнать его.
   - Тогда почему его еще нет? Вы ничего там не натворили?
   Метин невольно усмехнулся и это заметил Темир-Кутлуй. Он наклонился и схватил того за ноги.
   - Подожди! Спроси еще раз!
   - Я ждал караван, а приехали вы! Почему?
   - Караван остановился на ночевку и мы увидели его костры. Решили придержать его. Подобрались к стоянке и обрезали все путы у лошадей и верблюдов, рассчитывая на то, что поутру им придется долго собирать своих животных.
   Нужно бежать! Мамбет, не дождавшись ни Абулхаира, ни своих воинов, пошлет сюда целый отряд, от которого уже не отобьешься. Нужно перехватить караван и направить его в другую сторону. Темир-Кутлуй проверил путы на руках и ногах Метина и затем вышел из юрты. Здесь он вскочил на лошадь и поехал навстречу каравану.
   Солнце еще не перевалило на вечер, как он встретил его. Возглавлял караван мурза Кизим, которого он до этого не знал. Кизим согласился с доводами Темир-Кутлуя и сразу же направил караван на юг. Темир-Кутлуй должен был вернуться, дождаться Абулхаира и уже вместе с ним пуститься вдогонку за караваном. Когда найдут безопасное и удобное место для стойбища, Кизим вернется в улус Эдигея и доложит о месте нового стойбища.
   Кешиктенский конь бодрой иноходью преодолевал степное пространство. Под этот шаг хорошо думалось. Темир-Кутлуй подумал, что Эдигей, включив мурзу в состав каравана, оказал ему, Темиру, большую честь. Теплая волна благодарности охватила его тело.
   Маргубе заплакала, узнав о необходимости расставаться с последним добром, потому что Темир-Кутлуй решил имитировать ограбление. Пусть тот, кто еще раз сюда наведается, подумает, что до него становище подверглось нападению банды булгар, которая увела или убила хозяев. Осталось ждать Абулхаира. Чтобы ускорить его возвращение, Темир-Кутлуй собрался поехать к ближайшему холму, но был остановлен вопросом Маргубе:
   - А что будем делать с тем? - и она показала на юрту, где находился Метин.
   Он только вспомнил об этом кешиктене! Слез с коня и вошел в юрту. Косой луч солнца, проникший через дыру в войлоке, ослепил глаза. Он отклонился от него и посмотрел на место у очага. Метина там не было. Где? И в этот момент услышал дробный стук копыт! Выскочил из юрты и увидел пыль и изумленных детишек, с открытыми ртами, смотревших вслед ускакавшему всаднику. Пыль стлалась в сторону того холма, к которому он только сейчас хотел ехать.
   - Вернется отец, сразу снимайтесь и идите туда! - крикнул Темир-Кутлуй и показал на юг, тут же вскочил на коня и помчался вслед за беглецом.
   Въехал на холм. Перед ним расстилалось ковыльное поле, в небе пели жаворонки, но всадника не было видно, даже пыль не клубилась. Неужели успел так далеко ускакать? Мог и улечься в ковылях, ведь коня своего увел. Отлежится в них до того как преследователь проскачет мимо и ищи тогда ветра в поле. Что он мог слышать из его разговора с Маргубе? Чтобы ни слышал, а планы менять не будем.
   Когда он вернулся, Абулхаир распекал невестку за то, что она не присмотрела за пленником. Темир-Кутлуй рассказал ему о произошедшем и старик полностью согласился с его намерениями. Единственно в чем он возражал, это не хотел разбить котел и оставить его на месте. Пришлось с ним согласиться, да и булгары не дураки и не стали бы разбивать такую дорогую вещь, а тем более оставлять ее на пепелище.
   Когда загрузили котел и уже собирались покинуть разгромленное стойбище, Абулхаир грустно сказал Темир-Кутлую:
   - Мне не привыкать все время куда-то бежать. Только подумай, сынок, стоит ли тебе кочевать вместе со мной?
   - Ты меня прогоняешь, Абулхаир?
   - Могу ли я тебя гнать? Я только подумал, что рядом со мной трудно стать счастливым.
   Темир-Кутлуй был так тронут такой откровенностью, что дрогнувшим голосом ответил:
   - Если не возражаешь, Абулхаир, будем вместе добывать наше счастье.
   - Пусть Аллах нам поможет.
   Подошла Маргубе и протянула им по куску запеченного на углях зайца. Так они и поехали, обгладывая заячьи косточки.


                ГЛАВА ХХI
                «ЦВЕТОК МОРЯ» МЕНЯЕТ ХОЗЯИНА
   Еще не погасли все звезды в небе, еще не блеснул свет на востоке, а Ифраима уже разбудил воин, приставленный к нему для услужения. Недовольно ворча, еврей вылез из ямы, в которой спал и, отряхивая песок, ворчливо спросил:
   - Зачем ты меня так рано будишь?
   Слуга молча показал в ту сторону, где белела крыша кибитки. Ифраим, пытаясь догадаться о причине столь раннего вызова, поплелся в указанном направлении.
   Уже многие дни на него никто не обращает внимания. Басыр хотел отправить его вместе с фрягами на той лодке, но госпожа осталась последовательной в своих решениях. Она не разрешила Басыру изгнать человека, который служит ее отцу, и сейчас выполняет его поручение. Так что изменилось? В уме, столь изощренном в придворных интригах, догадки не складывались в стройную логическую цепочку. Тайну вызова открыл Басыр, который шел от госпожи. На вопрошающий взгляд еврея, ответил:
   - Там заболел сын хана.
   Ифраим остолбенел. Слово «хан» у него ассоциировалось со словом «смерть». Когда понял, что речь идет только о сыне хана, несколько успокоился, но откуда тут сын хана?
   - Не твое дело! - сказал, как отрезал, Басыр. - Иди, лечи и не задавай глупых вопросов!
   Ифраима покоробило откровенное презрение, прозвучавшее в голосе Басыра, поэтому ответил:
   - Я - катиб, а не эким, лечить не обязан!
   - Ты будешь делать все, что я тебе скажу!
   - Может ты еще и рожать меня заставишь?
   - Могу, но родишь ты собственные кишки! Ты этого хочешь?
   Ифраим благоразумно смолчал. Не услышав ответа, юзбаши показал в сторону кибитки.
   - Иди и попробуй ослушаться! Если с мальчиком что случится, будешь рожать!
   Возле кибитки на толстом войлоке, укрытый легким одеялом, сшитым из шкуры красной лисы, лежал мальчик, возле него на корточках сидела Джанике, Шейда суетилась у костра, над которым висел медный котел и в нем что-то кипело. Ифраим узнал Джанике по ее слегка раскосым и властным глазам. Он ей низко поклонился.
   - Приблизься, эким, - сказала она.
   - Я не эким, госпожа, я - катиб.
   Нахмурив брови, Джанике высокомерно сказала:
   - Катиб нам не нужен, поэтому будешь экимом!
   Вспомнив угрозу Басыра, покорно сказал:
   - Как прикажете, госпожа. Что с мальчиком?
   - Исал.
   Ифраим понимал беспокойство Джанике - потерять ребенка мучительно, а ханского еще и опасно. Но почему к нему самому Господь так немилостив, почему не выпускает его из опасного ханского круга? Ему стало жутко от осознания того, что непомерный груз ответственности взвалится сейчас уже на его плечи! Его передернуло так, будто за ворот положили кусок льда.
   Джанике была занята заменой пеленок, поэтому не заметила страданий экима. Она выпрямилась и, показывая ему испачканную пеленку, сказала:
   - Вот смотри. Уже два дня так. У меня было гранатовое яблоко, мы делали отвар из его корки и поили им мальчика, но не помогло. Теперь надежда на тебя, эким.
   - Джанике ханум, я не отказываюсь лечить, но не зови меня так!
   - Буду звать! - жестко сказала она и добавила: - Вылечишь Кадырчика, останешься жить, умрет мальчик - умрешь и ты.
   Ифраим ощутил слабость в коленях, но с трудом пересилив страх, взял в руки пеленку, внимательно изучил пятно на нем. и сделал успокоительный вывод: крови нет, только зеленая слизь, значит не все потеряно! Он передал пеленку Джанике и та безропотно ее приняла - эким вступил в свои права! Он наклонился над мальчиком и приподнял одеяло. Глазки закрыты, лобик холодный, но влажный, животик приподнимается в ритме частого дыхания.
   - Итак, госпожа, - сказал он ободряющим голосом,  каким обычно разговаривают врачи с родственниками больных клиентов, - все будет хорошо! Продолжайте давать отвар гранатовых корок, а я скажу Басыру от твоего имени, чтобы послал людей в степь на поиски курая.
   - Пошли от своего имени, эким, он послушается, - поправила Ифраима Джанике.
   - Хорошо, госпожа. Будем лечить ребенка настоем курая. Это должно помочь.
   Юзбаши  безоговорочно отреагировал на просьбу Ифраима и в степь уехала группа всадников в поисках курая. Кочевники знают эту траву. По мере созревания, курай отрывается от земли и под порывами ветра катит до тех пор, пока не зацепится за что-либо. Поэтому он больше известен под именем «Перекати-поле». Сухой курай жарко горит и, если нет дров, степняки заготавливают его. Эта же трава, мелко изрубленная и залитая кипятком, дает целебный настой, хорошо исцеляющий понос. Да, поистине Аллах сотворил небо и землю согласно требованиям мудрости!
   Ифраим перенес свое ложе ближе к кибитке ханум, ему дали два куска войлока, и он теперь в своем дырявом халате ночами не так мерз. Прошло время и в один из вечеров его пригласили к костру госпожи. Кадыр-Берды начал выздоравливать, поэтому сразу повеселел. Ножки еще были слабы, чтобы бегать, но язычок настолько «окреп», что он не раз веселил взрослых. Сейчас он разговаривает со щенком суки, которая прибилась к каравану. Он обратился к Джанике:
   - Мама, посмотри какой красный язычок у собачки и у меня такой будет?
   - Спроси у эким-аги, он лучше меня знает, - пошутила Джанике.
   - Эким-ага, скажи и у меня будет такой язычок?
   Ифраим и впрямь почувствовал себя врачом, поэтому без смущения ответил:
   - Цвет языка, султан (в смысле - принц) восстановится обязательно, но более следует заботиться о длине его.
   - Это так? - спросил мальчик и, высунув язык, захекал, как собака.
   Все засмеялись, а Ифраим назидательно сказал:
   - В народе, султан, по этому случаю говорят, чем короче язык, тем длиннее жизнь. Видишь, у собаки длинный язычок, поэтому и жизнь ее коротка.
   Мальчик сразу убрал язычок и с грустью посмотрел на щенка. Джанике улыбнулась и, подсвеченные костром, зубы блеснули. Ифраим подумал, что дочь хана очень мила. Шайде подала Ифраиму новые сапоги. Джанике сказала:
   - Это тебе за лечение, эким-ага, - и тут же спросила: - Скажи когда ты последний раз видел отца?
   Еврей сделал вид, что подсчитывает, а сам подбирал слова, чтобы не сболтнуть лишнее.
   - Тогда великий хан был еще у Кумы. Он призвал меня к себе и, прежде чем дать задание, с которым я и направляюсь в Крым, предложил разгадать сон.
   - А каким был этот сон?
   Ифраим понял, что, как ни берегся, все равно проговорился. Джанике нетерпеливо подгоняла:
   - Ты бы знал как я люблю слушать сны! Они как сказка! Ты забыл сон?
   - Нет, госпожа, сон был самым простым. Твой слуга предсказал великому хану победу, но, как мы теперь знаем, я ошибся.
   - Что ж ты так оплошал?
   - О, госпожа, если бы ты знала как трудно и опасно говорить владыке то, что он не хочет слышать.
   Глаза Джанике неожиданно сверкнули гневом.
   - Значит ты лгал хану!?
   Все, конец! Сейчас она отдаст его в руки Басыра, а там…
   - Как ханум могла подумать такое?! - воскликнул он, скрывая испуг под маской удивления. - Я предлагал великому хану созвать знающих людей, но он не согласился со мной, хотя сон и был замысловатым.
   - Ты только сейчас сказал, что он был простым!
   - Правильно, ханум, это я сказал в том смысле, что он не был сложным, а только замысловато затуманенным. Дело в том, ханум, что осенью воздух недостаточно чист и прозрачен. В это время опадают листья с деревьев и воздух становится зыбким и шероховатым. Он сбивает, возникающие во сне образы с их пути, что делает видимость мутной и слабой, поэтому осенним снам не всегда следует доверять.
   - Ты совсем меня запутал. Ладно, рассказывай!
   Ифраим чувствовал себя увязшим в зыбучих песках - любое движение, совершаемое в целях спасения, невольно приближает тебя к гибели. Извинившись за то, что плохо помнит детали, он начал бессвязный рассказ, рассчитанный на то, что госпоже надоест слушать эту нелепицу и она прогонит его от себя. Но тут прозвучало слово «жемчужина» и она сразу насторожилась. Потребовала вспомнить все, что было с той связано.
   Когда еврей окончательно выдохся и стал повторяться, она перестала задавать вопросы и глубоко задумалась. «Бедная мама», - прошептала она и облако печали опустилось на ее лицо. Глаза, прикрытые густыми ресницами, смотрели вдаль, ничего не видя перед собой. Наконец он услышал вопрос, произнесенный грустным шепотом:
   - Скажи, где сейчас находится ставка моего отца?
   - Не знаю, госпожа, - ответил Ифраим на этот раз искренне.
   Джанике велела позвать Басыра, но на этот вопрос и он не смог ответить. Джанике, вспылив, потребовала изменить маршрут и начать поиски становища отца. Лицо Басыра стало похожим на камень, а в голосе послышался скрежет несмазанной тележной оси.
   - Без приказа эмира, госпожа, я этого сделать не могу!
   - Но я приказываю!
   - Желание госпожи для меня свято, и я его выполню, если госпожа скажет мне, что желает видеть мою голову, отделенной от туловища!
   - Я уговорю эмира и он тебя пощадит!
   Юзбаши криво усмехнулся и уже спокойно сказал:
   - Чары жены, даже такой как ты, госпожа, слабее закона. Как только я позволю себе отступить от указанного мне маршрута, сразу стану преступником и нет закона, который спас бы меня от заслуженной смерти.
   Джанике несколько смутилась, а Басыр, воспользовавшись этим, продолжал:
   - Позволь, госпожа, предложить другое. До места нам ехать дня три. Как только появится Сеут, мы сразу двинемся в путь. Потерпи, госпожа, еще дней пять, а там, когда приедешь в Кырк-Ор, будешь все решать со своим дедом.
   Басыр почувствовал как его кто-то тянет за рукав. Посмотрел. Это был Кадыр-Берды. Он погладил мальчика по голове, но тот, расширив глазенки, воскликнул:
   - Ой, что это?
   Его пальчик показывал в небо, которое пересекали следы падающих звезд. Юзбаши посмотрел на госпожу и, не увидев в ее глазах прежней строгости, сказал:
   - Это ангелы, Кадыр-Берды, мечут стрелы в шайтана, который послал на тебя хворь.
   - И теперь я стану здоровым?
   - Да, мой маленький господин, как только стрела настигнет шайтана, ты сразу почувствуешь себя сильным.
   И уже обращаясь к Джанике, спросил:
   - Я могу узнать, госпожа, почему возникла мысль вернуться в стан великого хана?
   Джанике невольно бросила взгляд в сторону Ифраима и, увидев как тот скорчился, словно от удара, твердо сказала:
   - Это никому не нужно знать.
   Басыр послушно наклонил голову, но ему это не помешало ожечь ненавидящим взглядом «экима». Тот понял, если в ближайшее время не уберется подальше от юзбаши, жди серьёзных неприятностей. Но где взять коня? Его мысли прервала Джанике:
   - Вот ты рассказал, что отцу приснилась жемчужина и, наверное, заметил как я расстроилась, узнав об этом? Так вот скажи - правду ли говорят, что людям снится то, о чем они думают?
   - Чаще всего так и бывает, госпожа. Образы сна несут в себе отражения душевных волнений и мыслей, свойственных характеру и переживаниям того, кто видит сон.
   Джанике задумалась. Ифраим, чуть смежив веки, наблюдал за ней. Ему казалось, что она что-то пытается сказать ему, но не решается. Вот она подняла голову, чтобы посмотреть на него. Он успел прикрыть глаза, и она увидела глубоко пассивного человека, которому чужды чужие заботы. Тогда сказала:
   - Я расскажу тебе один секрет, эким, но он не должен попасть в другие уши. Ты готов меня выслушать?
   - Госпожа, я следую учению, которое предписывает хранить уста свои закрытыми и открывать их только в том случае если появилась необходимость скрыть свои мысли.
   - Вот как?, - удивилась Джанике.
   Сердце Ифраима замерло. Неужели опять сболтнул то, что не надо? Но опасения оказались напрасными - Джанике, тем же спокойным тоном, продолжала:
   - Ты хорошо сказал, еврей, поэтому я и открою тебе свой секрет. Жемчужина, которая снилась отцу, у меня! Он думает, что она у мамы, а она у меня. Она передала мне ее перед самым моим отъездом. Отец спросит: «Где жемчужина?» Что мама ответит ему? Теперь ты понял, что мне просто необходимо вернуть маме эту дорогую вещь, иначе ей будет плохо.
   Ифраим слушал, подкладывая сушняк в костер. Прибежал человек от Басыра и передал его просьбу притушить огонь. Эким отклонился от костра, предоставив возможность воину выполнить приказ юзбаши. Пока тот это делал, он думал. Ничего значительного в голову не приходило. Воин ушел, и пауза должна быть прервана. Ифраим медленно, подбирая слова, заговорил:
   - Басыр был прав, госпожа, когда сказал, что эмир, отправляя свою жену в Крым, имел на это веские основания. Я знаю, твой муж, госпожа, как орел, видит далеко. Разве не так?
   - Что дальше?
   - Тебе нужно продолжать свой путь.
   - Ты плохой советчик, еврей! - вспылила дочь хана. - Неужели ты не понял, что моей маме плохо?!
   - Понял, госпожа, но ты не дослушала меня.
   - Так говори быстрей!
   - Ты, госпожа, не можешь вернуться к отцу…
   - Я прикажу тебя высечь!
   - Не торопись с этим, госпожа. Ведь ты можешь послать жемчужину с доверенным человеком.
   - Это уже что-то, но кого ты считаешь таким?
   - Если я назову его, госпожа, то это будет не твой, а мой доверенный человек. Ты должна назвать его сама.
   Джанике задумалась, а Ифраим, пользуясь паузой, пытался представить себя в роли ее избранника. Вероятнее всего, она остановится на нем. Он должен отказаться, ведь он не сможет выполнить ее поручение.
   - Я решила, - твердо сказала Джанике, - моим посланцем будешь ты!
   Его сердце тревожно забилось - нужно решать! Счастье или беду сулит ему этот подарок судьбы? В его руки попадет дорогая вещь, которая может возместить потерю того золота, которое отобрали ногайцы, но другое дело, он не только подведет эту женщину, но и ее мать. А, собственно, кого он жалеет? Не она ли только сейчас грозилась высечь его, а чуть раньше обещала убить, если он не вылечит мальчишку? Его на каждом шагу унижают, а он терзается совестью. Решил согласиться, но не сразу. Хлюпнув простуженным носом, сказал:
   - Госпожа забыла, что мне предстоит выполнить поручение великого хана, и только после этого я смогу вернуться в его ставку.
   - Так делай это быстрее! Почему до сих пор сидишь здесь?!
   - Разве не я лечил султана?
   - Он уже здоров, а ты еще здесь!
   О, женщины, вы всегда правы в своих заблуждениях!
   - Если бы я уехал раньше, госпожа, как бы я узнал о жемчужине? - смиренно спросил он.
   - Прекратим спор! Но сегодня ты должен уехать!
   - Если Басыр даст коня.
   - Даст!
   - Я одного уже утопил в Гнилом море.
   - Если нужно будет, утопишь десять!
   - Госпожа, все важные дела принято делать с утра. Ночь не лучшее время, чтобы преодолевать Гнилое море.
   - Ладно, поедешь сразу после утренней молитвы.
   Ифраим пришел на свое место и не увидел слуги. Войлок был унесен, костер потух. Это Басыр начал свирепствовать. Ифраим лишний раз убедился, что обманув Джанике, поступил правильно. Он не только спасает жизнь, уехав подальше от юзбаши, но и поправит свое имущественное положение. Не став обострять отношения жалобой на Басыра, он
выкопал ямку на месте костра и улегся. Его согревала мысль, что это последняя ночь его вынужденного бесправия. Завтра он будет не только свободным, но и богатым.
   Было еще темно когда Ифраим проснулся от шума. Поначалу подумалось, что кто-то напал на лагерь - вжался в песок, но постепенно стал понимать, что возгласы звучат радостно и не перемежаются криками ужаса. Прислушался и понял, что в лагерь вернулся Сеут, значит Крым свободен от войск Аксак-Тимура! Исчезло напряжение.
   Он встал. Вместо молитвы прочел стихи Соломона: «Доколе ты, ленивец, будешь спать? Когда ты встанешь от сна своего? Немного подремлешь, немного поспишь, немного сложишь руки, полежишь и придет, как прохожий, бедность твоя и нужда твоя, как разбойник». Ифраим отряхнул с себя песок и бодрым шагом направился к кибитке госпожи.
   Там молились. Впереди двое мужчин, а за ними двое женщин. Один из мужчин - Басыр, а второго Ифраим не знал. Чуть в стороне со щенком играл Кадыр-Берды. «Эким» подошел к нему и спросил о здоровье. Мальчик улыбнулся ему, показав мелкие, но острые зубки. Он подхватил щенка под живот и, протягивая экиму, сказал:
   - Хоста копек! (Больная собака).
   Ифраим погладил щенку живот, приложил к уху и объявил, что тот уже здоров. Мальчик радостно рассмеялся. Любуясь оживленным личиком султана, с горечью подумал, что все дети одинаково хороши и забавны. Это продолжается до той поры пока они не начинают осознавать себя евреями, татарами, греками, поляками и еще там кем, тогда сразу становятся, если не врагами, то чуждыми друг другу. Зачем люди взялись строить Вавилонскую башню? Как хорошо жилось бы людям без деления на нации!
   Ифраим еще играл с мальчиком, когда молящиеся встали с колен. К нему подошел Басыр и сказал, что его ждет госпожа. Джанике и незнакомый мужчина усаживались по разные стороны костра. Над другим костром висел котел и служанка в нем что-то варила. Ифраим подошел и, низко поклонившись, поздоровался. Голос мужчины прозвучал как рык медведя, так он был густ и неприветлив.
   - Это посланец моего дедушки, его зовут Шахбаз-ага, - сообщила Джанике, - садись эким-ага, послушаешь новости.
   Сердце Ифраима тревожно забилось - какие новости его приглашают послушать? У него единственное стремление - убраться отсюда побыстрее, ему новости не нужны! Этот мужчина в зеленом кафтане не может заменить жемчужину со всеми новостями света! Он, не садясь, спросил слегка дрожащим от нетерпения голосом:
   - Госпожа уже не спешит отправить меня в путь?
   Джанике заметно смутилась и, обращаясь к гостю, сказала:
   - Эким-ага прав. Ему действительно нужно ехать. Я отправлю его и вернусь.
   Шахбаз хмуро посмотрел на Ифраима, но ничего не сказал. Джанике резво встала и подошла к Шайде и приказала приготовить еду для экима, а воину, который помогал служанке, велела отправиться к юзбаши и передать ее повеление: выделить хорошую лошадь с полным снаряжением и немедленно привести ее сюда. Воин побежал выполнять указание, а ханум повела еврея к кибитке. Она влезла во внутрь, а он остался снаружи.
   Джанике, раскрыв шкатулку, достала жемчужину. Не мигая, рассматривала голубоватое чудо, чувствуя что может делать это бесконечно. Сказочный свет струился из жемчужины. В тусклом войлочном пространстве он то вспыхивал, то притухал. Она дышит! Появилось желание на прощание что-то сказать этой необыкновенной красавице. Едва разжимая губы, прошептала:
   - Я расстаюсь с тобой, «Цветок моря», чтобы вернуть тебя той, кому ты сейчас нужна больше, чем мне. Помоги моей маме, «Цветок моря», избавь ее от беды.
   Джанике показалось, что жемчужина потускнела, убрав голубоватый свет куда-то внутрь. Она подносила жемчужину к отверстию в войлоке, надеясь, что та оживет под солнечными лучами, но та продолжала тускло отсвечивать. Неужели грустит? Она поднесла жемчужину к губам и нежно приложилась к ней. Что-то блеснуло, но это могло ей показаться, ибо «Цветок моря» так и не засиял.
   Вложила жемчужину в приготовленный заранее кисет, выглянула в щелку и увидела Ифраима. Он как-то скукожился, нос его совсем обвис и казалось, что вот-вот оторвется и, как груша, упадет к ногам. У нее сжалось сердце: тому ли человеку она доверяет такое важное дело? Появилось желание вернуть жемчужину в шкатулку, но подумав, что ее колебание может дорого обойтись маме, решительно подошла к краю и спрыгнула на землю. Протягивая Ифраиму маленький, расшитый золотом, малиновый мешочек сказала:
   - Дай слово, Ифраим, что ты не будешь развязывать кисет и смотреть на то, что внутри.
   - Обещаю, госпожа!
   - Тогда торопись, - сказала она, показывая на только что подведенную лошадь.
   - Я готов, Джанике-ханум, - ответил Ифраим, окидывая животное оценивающим взглядом. Это была буланая кобылица. Под светло-рыжей шкурой  перекатывались округлые мышцы, сухая голова посверкивала красноватым глазом. Он потрепал лошадь за холку и, схватившись за крутую луку седла, вскочил на нее.
   - Пусть тебе поможет твой Бог и мой Аллах, - сказала ему Джанике. - Торопись. У меня терзания в груди.
   Ифраим ударил пятками в бока лошади и направил ее в сторону моря, чтобы по пересыпи выехать к Цениске. Упругие струи холодного воздуха проникали через прорехи в халате к телу и холодили его. Он оглянулся. Лагерь Джанике скрылся за камышами. Его никто не преследовал! Тепло разлилось по телу.
   Показалась белая полоса Цениске, на которую он должен был, за короткий срок уже третий раз ступить, но, поравнявшись с ней, он не дернул поводья, не направил лошадь влево, а продолжил путь по пересыпи.
   Басыр был прав когда сказал, что знающему много дорог, легче избежать беды. Он оставил короткий путь врагам. На длинной дороге, ведущей к Цухалу, они не станут его искать. Они знают, что он едет в Солхат, а он даже заезжать туда не станет. Он помчится прямо в Кафу, в многолюдье легче затеряться, да и богатых там побольше, чем где-либо. Будет кому жемчужину предложить. Он засунул руку за пазуху и нащупал мешочек. В нем перекатывалась круглая вещица. Ее размер обрадовал его. Он засмеялся и заколотил пятками по бокам лошади.


                ГЛАВА ХХII
                В ПОГОНЮ!
   В этот же день караван Басыра продолжил свой путь к Цухалу. Вечером, сидя у костра, Шахбаз рассказывал Джанике о том месте, где ей доведется жить. Слушая, она не верила, что люди могут все время обитать на такой высоте, куда даже не все птицы залетают! Посланник деда терпеливо объяснял, что люди ко всему привыкают. Нужно только не подходить к краю пропасти и, тем более, не смотреть вниз. Она поинтересовалась: будут ли они проезжать город Солхат?
   - Мы, госпожа, зовем этот город - Крым, но почему он тебя интересует? Где ты слышала о нем?
   Джанике вначале смутилась, но тут же решила, что может рассказать о своих тревогах доверенному ее деда.
   - Ты видел как я сегодня утром отправила человека? Он сейчас выполняет поручение моего отца в Солхате или, как ты сказал, в Крыму. Выполнив его, он вернется в ставку отца. Я дала ему очень важное и спешное поручение.
   - Если так торопилась, то почему не отправила кого-нибудь сразу отсюда?
   - Слишком деликатное поручение, ага. Ифраим вхож в окружение хана, поэтому ему будет легче его выполнить.
   - Как ты сказала? Ифраим? Это его имя? Он эким?
   - На самом деле он катиб, а не эким. Это мы так его звали пока он лечил Кадырчика, а зовут его Ифраим. Почему ты так встревожился?
   - Он не вернется к хану, госпожа, - уверенно сказал Шахбаз.
   У Джанике перехватило дыхание.
   - Почему ты так думаешь, ага? - спросила она глухо.
   - Он преступник. Его разыскивали люди хана.
   Джанике почувствовала как сердце покинуло ее - на этом месте оказалась пустота, зато под ребрами в животе почувствовала жжение, она побледнела и покрылась испариной. Шахбаз, увидев это, позвал служанку. Та дала госпоже воды, уложила на войлок, подложив под голову подушку, и стала обмахивать куском ткани.
   Наступила ночь и только тогда Джанике попросила приподнять ее. Шайде принесла подушки и, обложив ими госпожу, усадила. К ней подсел Шахбаз.
   - Разреши узнать, Джанике ханум, - спросил он, - что тебя так расстроило? Поручение очень серьезное?
   Джанике, в знак согласия, прикрыла глаза.
   - Может его догнать и вернуть?
   Снова прикрыла глаза.
   - Он поехал в город Крым?
   - Так он говорил, - еле разжимая губы, ответила Джанике. - Пошли за Басыром.
   Когда Басыр пришел, Шахбаз рассказал ему о том, что случилось с госпожой, а та сообщила с чем отправила Ифраима. Басыр воскликнул:
   - Я убью его!
   - Ты не в меру горяч, юзбаши, - заметил Шахбаз.
   - Госпожа знает как я его не любил!
   - Не шуми, Басыр, - попросила Джанике.
   - Госпожа права, - сказал Шахбаз, - давай спокойно обдумаем как изловить этого негодяя. Он, зная, что путь в ставку хана ему закрыт, но жемчужину принял, отсюда следует, что он еще и вор!
   - Прежде чем выпустить ему кишки, я отрублю ему руки!
   - Нет, Басыр, - возразил Шахбаз, - его жизнь принадлежит хану. Ему и решать степень его вины и наказания. Наша же задача изловить его и отобрать жемчужину.
   - Я позвала тебя, Басыр, чтобы выслушать дельный совет, а ты только кричишь, - упрекнула Джанике.
   - Прости, госпожа, но ты знаешь…
   - Знаю, знаю. Хватит об этом.
   - Он говорил мне, что поедет через Цениске, так он называл косу, которая проходит вдоль Гнилого моря.
   - А если он поедет через перешеек? - спросил Шахбаз.
   - Может быть и так, - согласился Басыр, - но через Цениске он быстрее попадет в Солхат. А он только о нем и говорил.
   - Вот и посылай туда погоню, - предложил Шахбаз.
   - Я поеду туда сам! Разреши, госпожа!
   - Нет, Басыр. Мой господин и муж - эмир Эдигей, поручил тебе охранять меня, а не гоняться за зайцами. Я не могу отменить его приказ.
   Юзбаши понял, что она чисто по-женски отомстила ему. Скрыв обиду, сказал:
   - Я бы послал онбаши Файзы, но у него мало хитрости. В бою он очень хорош, а в поиске слабоват.
   - Я все равно не могу тебя послать, Басыр, - твердо заявила Джанике.
   Шахбаз не вмешивался в обсуждение, а когда госпожа посмотрела на него, сказал:
   - Ехать нужно мне.
   - Если это твоя добрая воля.
   - Так и есть, госпожа. В городе Крым у меня много знакомых среди торгового люда. Они помогут найти этого вора. Ты, Басыр, дашь мне трех воинов. Пусть одним из них будет Файзы.
   Юзбаши побежал выполнять указание, а Джанике говорила Шахбазу:
   - Ты должен знать, что жемчужина в малиновом аксамитовом кисете.
   - Какая она?
   - Голубоватого цвета, а величиной с голубиное яйцо
   - Разве такая бывает?
   - Сам убедишься, когда найдешь.
   - Только бы не продал!
   К кибитке подъехали три всадника, с ними была заседланная лошадь.
   - Поезжай, Шахбаз-ага. Да поможет тебе Всевышний! - напутствовала Джанике.
                ***
   Небольшой отряд вихрем вылетел на Цениске и помчался по ней, выбивая копытами комья песка, который еще долго витал в воздухе. Проехав изрядную часть пути, Шахбаз придержал лошадь и, свесившись с седла, стал всматриваться в дорогу. Не успел он что-то сказать, как раздался удивленный голос Файзы:
   - Господин, здесь давно никто не проезжал! Еврея на этой дороге не было!
   - Ты прав, онбаши.
   - Будем возвращаться?
   - Зачем? Проедем чуть вперед и переправимся через Гнилое море. Если Ифраим поехал другой дорогой, то мы будем в городе Крым раньше его
   - А если он в Крым вообще не поедет?
   - Поедет. Ему нужно сбыть жемчужину, а для этого город Крым самое подходящее место. Лучшего места не найти, разве что Кафа.
   Помчались дальше и вскоре, удачно переправившись, ступили на твердую землю Крыма.
   Шахбаз, дитя степей, волею Аллаха очутился среди серых скал Кырк-Ора и никак не мог привыкнуть к тому, что, забираясь вверх по кручам, приходится вести коня на поводу, обливаясь вместе с ним потом. Он расхваливал это место Джанике для того, чтобы не огорчать ее до встречи с этими камнями, воздвигнутыми для испытания людей.
   Другое дело город Крым или, как его зовут караи - Солхат. Легкие подъемы и спуски, медовый воздух долин вперемежку с сухим ароматом чабреца, пряные запахи сосновых рощиц, разогретых жарким солнцем, и грибная прохлада буковых лесов, неодолимо влекли его. Он любил бывать в этих местах.
   Сам же город мил прекрасными мечетями и гостеприимными караван-сараями. А сколько проточной воды в городе! Фонтаны струились на площади, проливались у мечетей и синагог, журчали во дворах богатых граждан. Сталкиваясь с вечной нехваткой воды в Кырк-Оре, он всегда вспоминал об этом прекрасном городе.
   Когда Шахбаз приезжал в этот благословенный Аллахом город, то всегда посещал Мюск-Джами. Не было в городе мечети красивее ее. Золотые купола, белоснежные стрелы минаретов, а внутри во весь зал - ковер! Но главная прелесть этого дома Аллаха - благоухание! Кому посчастливится быть у мечети в дождливый день или сразу после него, тот удостоится счастья вдыхать божественный запах мускуса, источаемого ее святыми стенами. Внутри же аромат не иссякает даже в сухое время года.
   Старики рассказывают об этом чуде так: жил человек по имени Юсуф и был он беден, но, несмотря на это, поклялся, что все равно построит мечеть. Аллах услышал его клятву и помог ему разбогатеть. После многих лет скитания по миру, Юсуф вернулся в Солхат и построил там мечеть, которой не было равной в мусульманском мире. Лучшие материалы вложил в нее. Из Индии пришел корабль груженный мускусным порошком. Его привезли в Солхат и добавляли в раствор, которым скрепляли камни и штукатурили стены. Божий дом получился не только прекрасным, но и ароматным! Дай, Аллах, этому человеку высшее место в Раю и прими его с приветствием и миром!
   Шахбаз так увлекся своими мыслями, что совершенно не следил за дорогой. Лошадь, умерив шаг, остановилась перед развилкой троп. Куда везти тебя дальше, дорогой хозяин? Всадник осмотрелся. Густая листва буков и кизиловых кустов закрывали пространство. Он привстал на стременах, раздвинул ветки и ему показалось, что вдалеке мелькнул золотой купол Мюск-Джами.
   Выехали на свободное от деревьев место и пред ними в низине открылся город, охваченный, как браслетом, белоснежными стенами. В предместье чернели развалины караван-сарая, разрушенного отрядом Аксак-Тимура. Город остался цел только потому, что у врага не было времени и надлежащих средств для того, чтобы штурмовать крепостные стены.
   От ближайших ворот внутрь города  шла улица, доходящая до противоположных ворот. Слева от этой сквозной улицы, располагались мусульманские кварталы, украшенные мечетями и дворцом наместника хана Алтын-Орды. Справа, меньшую часть города, занимали караи и армяне. Здесь не было высоких строений, поэтому все они утопал в зелени деревьев.
   Солнце стояло низко над лесом и вот-вот скроется за ним. Приближалось время вечернего намаза и закрытия ворот. Если не поспешить, то придется ночевать под открытым небом. Караван-сараи только в городе, за его стенами все разрушены. Пользуясь связями, Шахбас сумел выторговать комнатку, в которой он поселился вместе с Файзы, остальных оставили во дворе сторожить лошадей.
   Перед сном обсудили дальнейшие действия. Первое, что нужно сделать - выяснить Ифраим еврей или карай. Караев, потомков хазар, часто называют евреями из-за исповедуемой ими иудейской веры. Это также неправильно, как называть татар арабами лишь по той причине, что они мусульманской веры. Выяснить это нужно по той причине, что будь он караем, то может легко затеряться среди единоплеменников.
   Следует также узнать какой день наступает, если суббота, то еврея следует искать у синагоги, а если карая, то у кенасы. И евреи и караи не могут в этот день не посетить Божий дом. Если же этот день не суббота, то нужно идти на базар. У Шахбаза есть два знакомых куюмджи - Сургак и Техин-хазар. Они помогут в розыске вора. Купцы любой национальности не любят больше воришек чем разбойников с большой дороги.



                ГЛАВА ХХIII
                ПОИСК
   Едва солнце осветило ближайшие к городу холмы, как Шахбаз был уже на ногах. По пространству переливались призывы муэдзинов. Совершив намаз и, узнав, что наступила среда, поспешили на базар.
   Хорошо идет торговля в Солхате - перевалочном пункте между Судаком и Кафой. Над базарной площадью стоит несмолкаемый гул многих голосов, прерываемый эмоциональными выкриками на разных языках.
   Прилегающие к базару улицы заняты крымчаками. Они, ловко орудуя иголками и шильями, тачают чувяки и сапоги, и тут же продают их.  Здесь же скорняки-караи выделывали каракулевые шапки, уздечки, седла. Пекари-армяне выставляют на продажу румяные лепешки-лаваши, испеченные в тандырах.
   Рядом на мангалах поджаривают мясо татары, а в казанах, в кипящем бараньем жиру, как живые, надуваются и одновременно вертятся чебуреки - любимая еда торгового люда. Только и слышишь: «Чебурек сыджак (горячий)!» Стаи голодных собак с вожделением поглядывают на кровавые туши мяса, завидуя пиршеству бесчисленных мух.
   Шахбаз и его спутники присели на корточки возле мангала и, обжигая пальцы, жадно съели по два чебурека. Проходя мимо горки ароматных желтых груш, съели по одной, шумно втягивая в себя обильный фруктовый сок.
   По окружности базарной площади в крытых галереях размещались лавки местных купцов. Шахбаз, не останавливается возле них. Он направляется к тому месту где находятся ювелирные и чеканочные лавки.
   Приказав онбаши высматривать Ифраима, Шахбаз подошел к самой богатой ювелирной лавке, принадлежащей Техин-хазару. Лавочник, заметив знакомое лицо, заулыбался, показав из-под усов два ряда белоснежных зубов, которые, учитывая профиль деятельности их хозяина, могли быть и жемчужными. После приветствий, Шахбаз сказал:
   - Мой друг, ты знаешь, что я к тебе без нужды не прихожу.
   - Мог бы и приходить, но я не обидчив, тем более хорошо помню как ты купил у меня дорогой пояс и бусы крупного жемчуга для своей четвертой, самой молодой жены! Что ты у меня сегодня купишь?
   - Сегодня, Техин-хазар, я у тебя ничего не куплю, я пришел по более важному делу.
   - Какое дело, мой Шахбаз, может быть важнее торговли?
   - Сейчас скажу, и ты со мной согласишься.
   Татарин коротко поведал историю жемчужины. Карай долго возмущался глупости вора: такую драгоценность невозможно незаметно продать. Любой ювелир потребует доказательств на право собственности. Малейшее сомнение, и он откажется ее покупать, так как, объявись подлинный владелец, он не только отберет драгоценность, но еще добьется наказания покупателя.
   Жемчуг размером с голубиное яйцо на дороге не валяется, и его хозяин всегда известен специалистам. Вот он, незаметный куюмджи из Солхата, знает, что у хана Тохтамыша имеется необыкновенный инджи (жемчуг). Только у очень богатых людей бывают такие драгоценности. В конце монолога, карай спросил:
   - Ты говоришь, что дочь Тохтамыша едет к нам?
   - Да, я сказал это.
   - Она молода, красива, богата?
   - Эмир Эдигей ее муж!
   - О, какой великий человек ее муж! Значит она захочет украсить себя дорогими украшениями?
   - Какая женщина этого не хочет?
   Ответ, хоть и неопределенный, воодушевил Техин-хазара.
   - Шахбаз, я помогу ханум вернуть ее жемчуг! - воскликнул он, - но дай мне слово, что она узнает, кто ей помог и не забудь напомнить, что я хороший, очень хороший куюмджи!
   Получив нужное заверение, Техин-хазар перешел на шепот:
   - Теперь слушай меня. В Солхате тебе делать нечего. Я оповещу всех куюмджи и можешь быть спокоен. Еврей, он не карай, это точно, тут и останется, если вздумает кому-то предложить жемчужину. Сам же езжай в Кафу. На базаре, что возле церкви святой Агнессы, найдешь Сургака.
   - Разве он не здесь?
   - Скажи, что делать на одной ладошке двум хорошим ювелирам? Я помог ему купить дом и лавку в Кафе и теперь мы оба довольны, а то иногда и ссориться приходилось. Один переехал, а всем стало хорошо. Так вот расскажешь ему то, что говорил мне. Скажи, что я взялся помогать тебе. Потолкайся по базару пару дней и возвращайся сюда. Там можешь оставить своего человека. Если здесь не будет новостей, поедешь опять в Кафу и так будешь разъезжать покуда не поймаем этого вора.
   - Я согласен. Тут останутся двое моих людей.
   - Покажи мне их и пусть остаются. Только скажи им, чтобы без моей команды еврея не хватали.
   - Как это? - удивился татарин, - если они увидят его, то обязательно схватят!
   - А дальше что?
   - Скрутят, обыщут и дождутся меня.
   - А если у него не окажется жемчужины?
   - Куда она денется?
   - Если он не окончательный дурак, то ее с собой носить не будет. Он должен где-то спрятать ее и лишь потом искать покупателя. Когда убедится в серьезности намерений покупателя, тогда покажет ему драгоценность, да и то в людном месте, иначе и прирезать могут. Серьезный покупатель без совета специалиста такую дорогую вещь не купит. Так что мимо нас твой еврей не прошмыгнет.
   Шахбаз, согласившись с доводами ювелира, подозвал онбаши и приказал ему во всем слушаться уважаемого Техин-хазара.
   - Вообще-то, - сказал ювелир Шахбазу, - ты можешь оставаться в Кафе до той поры, пока я тебя не позову.
   - Э, нет. Как договорились, через два дня я буду, - возразил татарин.
   В сопровождении одного из воинов он поехал в сторону столицы генуэзцев. Не любил он этот город. Надменные фряги чувствовали себя хозяевами на полуострове. Лет пятьдесят тому назад они накликали на Крым страшную болезнь - кара-алет. В это время сын великого Узбек-хана Джанибек-хан осаждал этот нехороший город и его войско заболело этой болезнью.
   Хан видел в этом происки врагов. Он начал мстить им, забрасывая в город, с помощью камнеметных машин трупы людей, умерших от кара-алет. Войско Джанибека истаяло, как лед в жаркую погоду, и хан вынужден был снять осаду и уйти из Крыма.
   Народ полуострова весь вымер, только спрятавшиеся на скалах Кырк-Ора остались живы. Болезнь не могла победить хрустальный воздух этой крепости.
   Долгие годы люди боялись селиться в Крыму. Когда сам Шахбаз, еще совсем молодой, приехал сюда с берегов Итиля, многие селения заросли травой и были пусты.
   Фряги же времени зря не теряли. Они прибрали к рукам Судак и деревни вокруг него. Они воспользовались тем, что татарские ханы боялись им препятствовать. Даже эмир Мамай - ниспровергатель ханов, дружил с ними. Эти коварные собаки, отблагодарили его - зарезав, как паршивого барана.
   Хан Тохтамыш, заключив с ними договор, искал случая проучить коварных фрягов, но, видимо, не ему это суждено будет сделать. Все равно придет их час, и Шахбаз очень хотел бы дожить до него.
   Охваченный такими мрачными мыслями, Шахбаз ехал по прекрасной кафинской дороге, плавно огибавшей невысокие, поросшие лесом, холмы. Поселения, что встречались по бокам дороги, были разрушены отрядами Аксак-Тимура. На их развалинах копошились люди - тут скоро снова начнется жизнь.
   Как ни разрушат страну, торговля всегда оживает первой. Дорога, по которой он едет, тому свидетельство. В обе стороны беспрерывно движутся караваны и отдельные возы. Что только они не везут: ковры, посуду, кожи, продукты, уголь, дрова.
   Если бы Шахбаз отвлекся от своих мыслей, то обратил бы внимание на женщину, восседавшую на осле так гордо, будто едет на аргамаке. Он ее обогнал и продолжал путь к городу, а женщина, голову которой окутывала мараме, остановила бег осла и пристально посмотрела вслед всаднику, одетому в зеленый кафтан. Внезапно женщине стало жарко, и она отбросила плотный платок с лица и сразу стали видны усы, а над ними вислый нос. Это был Ифраим!
   Проследив за зеленым кафтаном, он увидел как тот проехал в город через ворота святого Георгия. Тогда Ифраим повернул осла прочь от города. Какое счастье, что он трусил на осле! Будь на коне, давно бы въехал в город, а там и состоялась бы нежелательная встреча. Он не сомневался, что этот татарин выполняет поручение Джанике. Не важно как та догадалась, что Ифраим обманул ее, главное, он об этом узнал. Он возблагодарил Бога за то, что тот надоумил его продать лошадь, купить осла, а с ним и женскую одежду.
   Возможно зеленый кафтан (Ифраим забыл имя этого человека) уже побывал в Солхате и, не найдя его там, поехал в Кафу. Плохи дела. Рано или поздно, но его найдут. Надо выбираться из Крыма. Как ни хотелось продать жемчужину в этом, славящимся базарами, крае, нужно уезжать. Поедет в Литву. И там есть богатые города. Он повернул осла в сторону Солхата. Не заезжая в этот город, он направится к Цухалу.
   Солнце спряталось за лесом и сразу стало темнеть, Ифраим решил, что пора подумать о ночлеге. Хлестнул осла хворостиной и направил его вверх по склону холма - чем дальше от дороги, тем безопаснее.
                ***
   Два бестолковых и дня провел Шахбаз среди базарной толчеи города Кафы. Оставив у лавки Сургака своего человека, в самом мрачном настроении, отправился в Солхат. Всю дорогу взбадривал лошадь плетью и только перед воротами города умерил его прыть. Встретившись со спокойным взглядом  Техин-хазара, разочарованно вздохнул, тот же развел руки.
   - Что будем делать? - мрачно спросил Шахбаз.
   - Сначала узнаем о здоровье друг друга, а потом…
   - Мне не до шуток, Техин-хазар.
   - С каких это пор, Шахбаз, обычная вежливость наших народов, стала шуткой? Не будь рабом своего настроения, а будь его господином.
   Татарин через силу улыбнулся и сказал приветливо:
   - Ты прав, Техин-хазар, но пойми и меня. Я так надеялся. Там ничего и тут ничего. Где же он? За это время можно было бы и пешком сюда дойти, а он на коне!
   - Мудрый Соломон, Шахбаз-ага, говорил: «Не понимаю три вещи: путь орла в небе, пути змеи на скале и пути корабля в море». Этот царь никогда не был купцом, иначе задумался бы и над путём вора. Гадать куда он пойдет - бесполезное занятие. Наберись терпения, мой друг, и надейся.
   - Знать бы сколько ждать.
   Вдруг Техин-хазар посмотрел вдаль и шепотом сказал:
   - Тихо, тихо. Сейчас, как мне кажется, будет ответ на твой вопрос.
   Шахбаз проследил за взглядом карая и увидел, что в их сторону, расталкивая толпу локтями, пробирается молодой карай. Его серая каракулевая шапка иногда скрывалась в массе недовольных людей и татарин приподнимался на носки, чтобы увидеть ее. Но вот он перед лавкой. Низко наклонился к хозяину, сказал:
   - Он там.
   -Пойдем, - повелительно сказал Шахбаз.
   Карай удивленно посмотрел на него и спросил у ювелира:
   - Что хочет от меня этот человек?
   Техин-хазар улыбнулся и успокоил:
   - Все в порядке, Давид, ты поведешь его к своему хозяину.
   И обращаясь уже к Шахбазу, сказал:
   - Не суетись, мой друг, птичка в клетке. Насладись сладостью ожидания.
   Едва ли Шахбаз слышал последние слова, схватив за рукав Давида, он тащил его в сторону лавки его хозяина. На ее подступах остановились и Шахбаз начал высматривать в толпе Ифраима. Его не было! Рядом с хозяином, на которого кивком головы показал карай, стоял совсем другой человек. Его черные волосы не были покрыты шапкой, что обычно позволяли себе делать христиане. Подошли ближе, и Шахбаз услышал разговор на незнакомом ему языке.
   - Зачем ты привел меня сюда? Здесь нет того человека!
   - Не знаю. У этого армянина оказалась редкая жемчужина. Вот хозяин и послал меня к Техин-хазару.
   Татарин подошел к лавке и заглянул через плечо армянина. На прилавке лежал малиновый кисет, а в пальцах хозяина лавки сияла жемчужина!
   - А ну покажи! - сказал Шахбаз, протягивая руку.
   Ювелир отклонился, готовый скрыться в глубине лавки. Поняв свою оплошность, татарин сказал:
   - Я от Техин-хазара.
   Давид подтвердил это кивком головы.
   - На смотри, - сказал карай, протягивая жемчужину.
   Армянин что-то возмущенно заговорил, но на его шее захлестнулся аркан, и он захрипел. Это Файзы усмирил его. Шахбаз был в недоумении: армянина и жемчужину он видел впервые.
   - Где ты ее взял, - спросил он строго, с трудом преодолевая смущение.
   Ответил лавочник:
   - Этот армянин здесь недавно, поэтому не знает вашего языка. Я спрашивал его об этом. Он сказал, что получил ее в наследство от своего дедушки.
   - И ты веришь ему?
   - Мне ее не покупать, поэтому и не задумывался над этим.
   Шахбаз вложил жемчужину в кисет.
   - Пойду к Техин-хазару, там и будем разбираться, - сказал он лавочнику. Тот кивнул головой. Файзы, сняв аркан с шеи армянина, затянул его на руках
   Шли молча, проталкиваясь сквозь базарную толпу. Шахбаз гадал: та ли это жемчужина, которую он искал? Файзы тоже был в недоумении - что делать с этим армянином? Ведь юзбаши строго наказал ему не убивать Ифраима, а привезти к нему. Он сам хотел с ним посчитаться. Кого теперь везти?
   Техин-хазар рассматривая жемчужину, прищелкивал языком, затем понюхал кисет и уверенно сказал:
   - Перед тобой вор, Шахбаз. В этот кисет жемчужину положила женщина, а не его дедушка. Сейчас я найду тебе переводчика и поговоришь с этим человеком где-то за городом. Мои уши не переносят поросячьего визга.
   - Хорошо, Техин-хазар, но как ты узнал все это? - удивился тот.
   Карай протянул ему кисет.
   - Понюхай сам. Мог так пахнуть его вонючий дед? - и тут же спросил у армянина:
   - Скажи, кем был твой дед?
   Армянин, закатив миндалевидные глаза, с восторгом воскликнул:
   - О, он был большой человек!
   - Он был царем армян?
   - Ой, что ты! Он был старостой нашей деревни!
   Карай перевел диалог с армянином и сказал Шахбазу:
   - Этот пройдоха даже врать не умеет. Спрашивай, Шахбаз, и ты узнаешь правду. Вот и переводчик пришел. Помоги этому человеку, Эзра, потом придешь, я с тобой расплачусь.
   Они вышли за город и забрались в развалины караван-сарая. Армянина поставили у стены и Шахбаз спросил через переводчика:
   - Откуда у тебя жемчужина?
   - Господин плохо слышит? Ведь я уже говорил, что это мне оставил дедушка. Царство ему небесное!
   Увидев как нахмурились брови татарина, поспешно добавил:
   - Я забыл, что ты не знаешь нашего языка. Переведи ему, - сказал он, обращаясь к Эзре, - что это наследство от моего дедушки.
   Шахбаз, выслушав перевод, сказал Файзы:
   - Выбей из него правду.
   Онбаши вынул из-за пояса плеть и начал молча хлестать ею армянина. Тот пытался увернуться, но это у него плохо получалось. Тогда он крикнул:
   - Стой, дай сказать!
   Когда избиение прекратилось, он, еле ворочая языком, прошептал:
   - Заберите ее себе и отпустите меня. Я ничего вам плохого не сделал.
   Эта просьба смутила Шахбаза. Взять и отпустить. А вдруг эта жемчужина не та, что украл Ифраим, и он привезет госпоже вещь, украденную у другого человека? Если такое случится, то жемчужина останется у еврея, и он, Шахбаз, будет виновником во всей этой неприглядной истории. Нет, на такое он не пойдет.
   - Забрать я ее смогу и без твоего разрешения, - ответил он армянину, - но мне нужно видеть человека, у которого ты ее взял.
   - Как ты можешь увидеть моего дедушку, если он лежит в земле, далеко отсюда?
   Шахбаз зло посмотрел на армянина и, обращаясь к Файзы, сказал:
   - Не бей его больше по голове. Как мы узнаем где тот еврей, если он перестанет говорить? Хлещи по спине и думай, что наказываешь своего любимого осла.
   Онбаши содрал с армянина плотную суконную безрукавку и, оставив в одной рубахе, принялся стегать по спине. Тот извивался, пробовал уползти за камни, но плеть его везде доставала, и скоро он, после каждого удара, только конвульсивно подергивался. Шахбаз дал знак остановиться.
   - Мне показалось, что ты хочешь что-то сказать? - спросил он, - или мне на самом деле показалось?
   - Дайте воды.
   - Может тебе шербету подать? – съехидничал Файзы.
   - Надо дать, - решил Шахбаз, - пойди, скажи, чтобы нашли воду.
   Он наклонился над армянином и прислушался к его дыханию. Оно было прерывистым, но не слабым. «Будет жить», - подумал Шахбаз.
   Принесенной водой спрыснули лицо армянина и дали отпить несколько глотков. Фазы приподнял его и прислонил спиной к стене. Переводчик, чтобы лучше слышать, присел рядом.
   - Говори, - приказал Шахбаз.
   - Вчера ночью я нашел в лесу человека, - заговорил армянин. - Он был мертв. Рядом лежал нож. Я испугался и убежал.
   - А жемчужина догнала тебя и вскочила к тебе в карман?
   - Нет. Я залез к нему за пазуху. Она была там. А я искал кошелек. Его не было, а она была. Я и решил ее продать.
   Вскоре небольшая кавалькада поехала в сторону горы Агармыш, где, по словам армянина, он нашел убитого. Поднялись почти до вершины. Внизу темнел армянский монастырь Сурб-хач. Армянин повернулся в его сторону и долго молился. Ему не мешали. Поднялись чуть выше и очутились возле груды камней. Из-под нее стекал тоненький ручеек. Армянин показал вперед:
   - Он там.
   Спешились и пошли за камни. За ними лежал труп человека. Мухи облепили лицо и грудь, залитую уже почерневшей кровью. Это был Ифраим.
   - Кто перерезал ему горло? - спросил Шахбаз.
   - Я не убивал, - поспешил заверить армянин.
   - Расскажи как ты его нашел?
   - Я шел через эту гору, чтобы попасть в армянский монастырь. Увидел ручей и решил напиться. Тут заметил пасущегося осла. «Где хозяин?» подумал я, и тут же увидел убитого.
   - Кому нужно было убивать человека, если не ограбить его? Ведь жемчужину ты у него взял.
   - Но кошелька не было.
   Подошел Файзы, который только что осматривал труп.
   - Вот что я нашел, господин, - сказал он и протянул нательный крест с порванным шнурком. - Здесь была драка, господин.
   Шахбаз взял в руку крест и посмотрел на армянина, тот заметно смутился.
   - Ты прав, Файзы, - ответил Шахбаз, - у еврея с убийцей была драка, во время которой тот и потерял крест. Так армянин?
   - Не знаю. Я в это время здесь не был.
   - Вот сейчас проверим, - сказал Шахбаз, - если у тебя христианский знак на месте, ты не убийца, а если нет, то…
   - Я не здесь его потерял! - воскликнул армянин, шаря за пазухой, - он у меня был там, когда меня избивали. Он там потерялся! Поедем, я там его найду!
   Шахбаз посмотрел на труп и обратил внимание на то, что с него не сняты сапоги.
   - А ты, армянин, не так прост, как пытаешься показаться. Ты догадывался о ценности жемчужины, поэтому и пренебрег новыми сапогами и не снял их. Сними их сейчас!
   С большим трудом, но обувь была снята. Шахбаз сказал переводчику:
   - Возьми их себе
   Показывая на армянина, спросил:
   - Что будем с ним делать?
   - Не знаю как у армян, но у нас убийца несет кровавое возмездие.
   - Вот и исполни его.
                ***
   Через два дня грустная Джанике молча приняла из рук Шахбаза кисет с жемчужиной. Она уже знала, что в то время, когда пыталась помочь матери, ее уже не было в живых и все из-за этой вещицы. Не развязывая, бросила кисет в шкатулку. Шахбаз подумал, что эта жемчужина заслужила такое пренебрежительное к себе отношение - на ее счету три жизни.


                ГЛАВА ХХIV
                ЭДИГЕЯ ПЫТАЮТСЯ УЛИЧИТЬ
   Словно селевый поток орда Тохтамыша устремилась на юг. Все живое между великим Итилем и тихим Доном было истреблено, а земля истоптана сотнями тысяч копыт и изрезана бесчисленными колесами. Когда до Сарая осталось не менее двух переходов, пришла весть, что ставленник Хромца Нузи-оглан вывел навстречу свои войска.
   В своем походном шатре Тохтамыш собрал Военный Совет. Ни у кого не было сомнений, что у великого хана хватит сил справиться с самозванцем. Хан, прикрыв глаза ладонью, слушал, никого не перебивая. Один за другим выговаривались «стратеги», так и не предложившие что-либо, что могло отличать предстоящую битву от других уже состоявшихся.
   Эдигей, уловив момент когда голоса, как ночной костер, притухли, сказал:
   - Великий хан, я согласен, что предложения, высказанные здесь, обеспечат тебе победу над ненавистным Нузи-огланом, но можно, я думаю, победить его без больших потерь и без особого напряжения.
   Эмир прислушался к тишине, бывшей уважительной реакцией на его многообещающее заявление, продолжал:
   - Как ты уже сказал, великий хан, у нас впереди целая ночь. Этого времени вполне достаточно для того, чтобы заслать в тыл войск самозванца один или два тумена конницы. Они пройдут, прикрываясь высоким берегом Итиля. Чем дальше тумены углубятся в расположение врага, тем лучше.
   Хан обвел присутствующих вопрошающим взглядом и, не обнаружив желающих возразить эмиру, сказал:
   - А ты не думал, эмир, что их там могут обнаружить и уничтожить?
   - Думал, великий хан, поэтому предлагаю совершить отвлекающий маневр по нашему правому крылу. Сделать это шумно и бестолково. Это отвлечет врага от берега реки.
   - А ты уверен, что там за ночь смогут пройти два тумена?
   - Ты прав, великий хан, - согласился Эдигей, - можно обойтись и одним. Десять тысяч лучших всадников, оказавшихся в тылу, и у более стойкого противника вызовут панику.
   - Что скажешь, эмир Базан?
   - Я согласен бестолково пошуметь, это у нас хорошо получается, но проход по узкому берегу целого тумена, да еще под носом врага, занятие не столько рискованное, сколько убийственное для тех, кто будет его совершать.
   Тохтамыш одобрительно поглядел на Базана и, обращаясь к Эдигею, спросил:
   - Что скажешь в ответ?
   Лицо Эдигея осветилось - он любил деловые обсуждения, что редко случались на таких Советах. Он ответил:
   - Мой боевой друг, как всегда, мыслит широко. Слушая его, я подумал, что необходимо будет уменьшить шум от прохождения тумена. Я прикажу двигаться в один конь, расстояние между головами не менее десяти шагов. Это даст возможность выбирать тот грунт, от которого будет меньше всего шума. Даже в случае обнаружения, наши потери будут незначительными. Желающий чихнуть скорее отрежет себе нос, чем потом захочет лишиться головы. Это что касается шума. Теперь о том шуме, который нужно будет создать. Базан, надеюсь, свою задачу выполнит, но кроме этого, великий хан, во всем стане нужно создать видимость беспечности. Свободные от операции люди должны громко разговаривать и даже распевать песни. Это хорошо получается, если люди хлебнут немного архи. Разреши, великий хан, выдать людям пару бурдюков архи, пусть повеселятся.
   План эмира Эдигея был принят к исполнению, особенно радовались те, кому довелось идти в обоз, чтобы получить вожделенные бурдюки.
   Эмир лично участвовал в подготовке рейда по берегу реки. Юзбаши еще не знали какую задачу пред ними поставят, поэтому удивлялись приказу, по которому должны были убрать из строя всех мало-мальски простуженных бойцов, седла не должны скрипеть, а оружие не бряцать. Каждый воин должен был обзавестись четырьмя кусками войлока и веревками, достаточными для того, чтобы обязать каждое копыто своей лошади. Вдоль берега (понизу и поверху), под большим секретом, были направлены дозоры с задачей определить границу расположения врага и очистить дефиле от случайных людей и убрать возможные препятствия, могущие усложнить проход лошадей.
   К вечеру, изрядно уставшего Эдигея, вызвал к себе хан. Тохтамыш был не один.  Возле него сидели сыновья: Джелалэддин и Бахтибек. Чуть поодаль - начальник охраны Мамбет. Низко поклонившись хану, Эдигей остался у порога, надеясь ответить на один-два вопроса и уйти, но владыка жестом руки приказал садиться.
Проходя мимо детей хана, эмир посмотрел на личико Джелалэддина и ему вспомнилась Джанике. Интересно, знает ли она как погибла ее мать? Надменное лицо Бахтибека было похожим на маску. Этот йигит спит и видит себя ханом.
   - Скажи, Эдигей,  - обратился хан, придав голосу необычно доброжелательный тон, - как идет подготовка к сражению и когда, по твоему мнению, ее следует начинать?
   И благостный тон и сам вопрос, в котором неясностей для хана не было, несколько насторожили эмира, но он, преодолевая тревогу, спокойно ответил:
   - Посланные разъезды, великий хан, докладывают, что проход по берегу реки открыт, границы расположения войск определены, к ночи закончим сосредоточение войск. Как и было решено на Совете, после вечернего намаза, подготовленный тумен пойдет вдоль берега Итиля. Завтра, после утреннего намаза можно будет начинать битву. Но будет ли она? Я считаю, врага охватит паника и он не сможет оказать достойного сопротивления
   Тохтамыш удовлетворенно наклонил голову и сказал:
   - Я доволен тобой, эмир. Но вот Мамбет новость принес. Думаю тебе будет интересно ее послушать.
   «Что может знать этот сучий сын, чего я не знаю?» - подумал Эдигей и, в ожидании новостей, посмотрел в сторону Мамбета, но неожиданно последовал вопрос с другой стороны. Бахтибек, с детской непосредственностью, спросил:
   - Скажи, эмир, когда ты последний раз видел Темир-Кутлуя?
   Удивленный Эдигей, спросил у Тохтамыша:
   - Я должен отвечать твоему сыну, великий хан?
   Тот, не стремясь скрыть довольной улыбки, милостиво разрешил:
   - Только если это тебя не затруднит. Ты знаешь, нынешнюю молодежь каждая мелочь интересует.
   - Последний раз, султан Бахтибек, я видел этого человека незадолго до битвы на Тереке. Тогда я послал его в Сарай, но он так и не вернулся.
   Улыбка сошла с лица Тохтамыша, а Бахтбек напрягся, как тигр перед прыжком. Он въедливо сказал:
   - Ты говорил, как я помню, что он погиб?
   - Не совсем так, султан, слухи о гибели Темир-Кутлуя дошли до меня когда я даже об этом не думал. Зная добросовестность этого человека, я вынужден был допустить, что он действительно погиб. У тебя есть другие соображения, султан?
   Бахтибеку явно не понравился нравоучительный тон эмира. Он зло посмотрел в сторону Мамбека.
   - Почему ты молчишь?! - спросил он возмущенно.
   Глаза Мамбета и хана встретились. Тохтамыш наклонил голову.
   - У меня есть другие соображения, эмир, - сказал начальник стражи. - Сегодня в ставку вернулся один мой воин по имени Метин. Я посылал его и еще одного за Абулхаиром, твоим андой.
   - Да, да, - прервал его Тохтамыш, - это я хотел сделать тебе подарок и послал за ним. Ну и что? Привез?
   - Нет, великий хан, - виновато ответил Мамбет. - Абулхаира там не оказалось. Он был на охоте, но был другой человек. Он коварно напал на моих людей и одного убил. Метину удалось бежать. Он и рассказал.
   - И что же со страху он там увидел?
   Начальник охраны не стал отвечать на явно издевательский вопрос. Он выпалил:
   - Человек, который на них напал, был Тимур-Кутлуй!
   - Он назвался? - с не меньшей издевкой спросил Эдигей.
   - Зачем? Мамбет его узнал!
   - А меня он там не видел? - упиваясь ехидством опять спросил Эдигей.
   - Он видел что видел! - обиделся Мамбет. - Тебя не видел!
   - А мог бы, - заметил эмир, - ведь со страху всякое видится.
   - Но он его на самом деле узнал! - вскричал Бахтибек.
   Лицо хана от этого вскрика недовольно перекосилось. Эмир это заметил и подумал, что несдержанный верблюжонок хорошо помогает ему. Он ответил:
   - Ты мне, султан, напомнил случай, произошедший со мной в сходные с тобой годы. Иду я по лесу и песни распеваю. Ты тоже любишь песни петь, султан? - не дождавшись ответа, продолжал: - Вдруг на меня что-то навалилось сзади. Я извивался, кричал и, наконец, вырвался.  Бегу и кричу: «Шайтан! Шайтан!» Прибежали люди, окружили то место, где я обнаружил шайтана и вскоре, смотрю, несут на палке моего обидчика - тушу молодого медведя! Наверное, он хотел со мной поиграть, а я испугался. Вот какие картинки видишь, султан, когда испугаешься.
   Хан хмуро посмотрел в сторону Мамбета, ожидая от него более веских аргументов.
   - Я могу привести этого воина! - воскликнул он. - Его зовут Метин!
   Эдигей понял, что на сей раз отбился. Он сказал:
   - Какая разница как зовут труса? И что он может сказать, кроме того, что ты уже сказал? И потом, великий хан, почему тебя так интересует Темир-Кутлуй? Он может помешать твоей победе над Нузи-огланом?
   - Сколько вопросов! - возмутился Бахтибек. - Вот ты говорил, что будь Темир-Кутлуй жив, то он сразу бы к тебе явился! И он же был у тебя!
   Эдигей, не скрывая возмущения, потребовал:
   - Великий хан, если султан говорит с твоего голоса, то так и скажи мне прямо, а если нет, то избавь меня от подозрений своего сына. И вообще, если посчитаешь нужным, давай продолжим этот разговор после сражения.
   Тохтамыш смерил эмира угрюмым взглядом. Так палач, затрудняясь в выборе казни, смотрит на свою жертву. Подавив вздох, он сказал:
   - Иди, Эдигей, ты прав, завтра многое станет ясным
   Проходя мимо Джелялэддина, эмир похлопал его по плечу. Как ни говори - родственник - брат жены.

                ГЛАВА ХХY
                ЧИСТОЙ ПОБЕДЫ НЕ БЫВАЕТ
   Вернувшись в свою юрту, Эдигей велел прислать к нему мурзу Джанибека. Тот явился с мурзой Кизимом. Увидев их, эмир покрылся пятнами гнева. Мурзы, недоумевая, остановились у порога.
   - Ты когда вернулся? - спросил он у Кизима.
   - Только сейчас, милостивый эмир, шел к тебе и встретился  у самого порога с Джанибеком.
   - Почему Метин приехал раньше тебя?
   - Я не знаю такого.
   - Это кешиктен хана, - пробурчал эмир, - он был в курене у Абулхаира и видел Темир-Кутлуя.
   - Темир-Кутлуй говорил мне о гостях Абулхаира, но ничего об этом кешиктене. Позволь, господин, я найду его и он все сразу забудет.
   - Этим займутся другие. Расскажи, что успел сделать.
   Выслушав Кизима, эмир надолго задумался, потом сказал ему:
   - Сделаешь так. Догонишь Темир-Кутлуя и возьмешь на себя команду над караваном. Темир-Кутлуй должен оставаться в тени. Скажи ему так, чтобы не обиделся. Затем, сразу направляйтесь резко на заход солнца. Завтра начнется сражение и вам нужно будет избежать встречи с туменами Базана. На другой день, вечером, снова двигайтесь на юг. Лошадей не гоните, идите шагом. Вас должен будет перехватить гонец Джанибека. Дальше будете действовать по его указанию. Иди, не теряй времени.
   Кизим ушел, а Эдигей спросил Джанибека:
   - И ты не знаешь Метина?
   - Не знаю, господин, но я его разыщу и сделаю с ним, что скажешь.
   - Он должен умереть немедленно, но без шуму.
   - Я это сделаю, господин Можно вопрос? Мне кажется Темир-Кутлуя надо подальше спрятать. Уж слишком усердно его Тохтамыш разыскивает.
   - Скоро ему вообще не нужно будет прятаться
   - Выходит, пришло время?
   - Кто знает когда время приходит? Чаще узнаешь когда оно ушло. Но, как бы то ни было, завтра начнется счет последним дням Тохтамыша.
   - Надеюсь, виной этому будет не Нузи-оглан? - спросил мурза.
   - Скорее - мурза Джанибек.
   Насладившись растерянностью муры, Эдигей пояснил:
   - В этом сражении, как всегда, ты будешь командовать своим туменом. В сражение вступишь по моему сигналу, но не боевых подвигов я от тебя жду, а повиновения и точного исполнения моих указаний. Я выберу время когда перед тобой почти не будет войск Нузи-оглана, поэтому ты пройдешь его боевые порядки без задержки и затем вырвешься на оперативный простор. Когда это случится, то пошлешь в сторону Дона нескольких гонцов, с таким расчетом, чтобы между ними не проскочил караван из двадцати животных. Встретившись с Кизимом, гонец должен передать мой приказ идти на соединение с тобой. Кизим поступит в твое полное распоряжение, а Темир-Кутлую ты окажешь ханские почести. Все, попавшие в твои руки разрозненные войска противника, остаются в твоем тумене. Мы же встретимся уже в Сарае. Понял свое значение в этом деле?
   - Ты оказываешь мне, господин, большую честь! - ответил мурза, низко кланяясь.
   - И ответственность, Джанибек. Не забывай об ответственности! От того как ты развернешься, будет зависеть весь успех нашей длительной борьбы с Тохтамышем. Теперь иди, разыскивай Метина и делай как знаешь.
                ***
   Битва двух ханов закончилась, едва начавшись. Стоило тумену пройти берегом реки и выйти в тыл вражеских войск, как началось массовое отступление и сдача в плен. Эмиры не мешали воинам грабить вражеский обоз. Нузи-оглан был схвачен и, по приказу Тохтамыша, посажен в яму.
   Великого хана призывают праздновать победу, но он не спешит это делать. Ни восторженные восхваления придворных, ни демонстрация богатых трофеев, ни доклад Базана о небывало низких потерях, ни сообщение о массовом переходе поверженных войск под его знамена, не радовали Тохтамыша.
   И все из-за такого пустяка как то, что он до сих пор не видел перед собой постылого лица Эдигея в маске радости. Конечно, у него много дел в войсках, но мог бы вырваться, чтобы порадовать хана верноподданным докладом о победе. Не сделал, не посчитал нужным предстать перед ханом. Тогда, как уже докладывают, по войскам ходит молва о бескровной победе над Нузи-огланом, а не его, Тохтамыша, а Эдигея! Так кто укрепил свои позиции? Чего следует ожидать в такой ситуации?
   В дверях шатра возник Мамбет. Тут же у входа упал на ковер и замер. Сердце хана невольно сжалось. Какую беду принес на хвосте этот сучий сын!? Он что-то прохрипел (голос внезапно исчез), и Мамбет, извиваясь, пополз в его сторону. Хан, в нетерпении, сделал несколько шагов навстречу и уперся ногой в его голову.
   - Говори! - крикнул он.
   Мамбет приподнял голову и, не скрывая великого горя, пролепетал:
   - Только сейчас умер кешиктен Метин!
   Завихрились в голове у хана: и радость, и возмущение. Радость - страх отступил! Возмущение - как посмел испугать повелителя! Медленно повернулся и прошел к ложу, где тяжело опустился на подушки.
   - Зачем мне знать о смерти какого-то кешиктена? - спросил он сердито.
   - Это тот кешиктен, великий хан, что видел Темир-Кутлуя!
   - Так вон оно что. Так от чего же он умер?
   - Ночью ему стало плохо. Сначала думали, что он опился архи, но когда на лице появились багровые пятна, то поняли, что он отравлен. Позвали меня, и я увидел его уже мертвым с высунувшимся языком.
   - Что-то ты, Мамбет вечно опаздываешь. Медленно бегаешь или долго спишь?
   - Прости, великий хан, виноват.
   Тохтамыш въедливо всматривается в эту согбенную фигуру и думает не Эдигею ли он уже служит? Но Мамбет не раз доказывал свою преданность и потом не сильно он привередлив, чтобы хозяина менять.
   - Я допускаю, - проговорил хан строго, - что ты не в силах воспрепятствовать птицам летать над твоей головой, но гадить себе на голову ты мог бы помешать! Почему не уберег свидетеля? Или ты думал, что мои враги такие же сонные мухи, как и ты?
   - Виноват, великий хан!
   У Тохтамыша снова появилось желание пнуть его ногой, но не достать.
   - Подползи ближе! - приказал он. - Еще, еще!
   Он пнул Мамбета ногой и сразу гнев пропал, осталась тоска. Вот Эдигея  бы так пнуть! А то и хватает власти, что на этого ублюдка!
   - Слушай Мамбет, если ты будешь и впредь прятать свою ослиную морду в ковер и при этом скулить как собака, я могу подумать, что ты у меня не начальник стражи, а паршивый наложник. Ты видел когда-нибудь, чтобы Эдигей валялся передо мной?
   - Так он эмир!
   - Для меня ты не менее значительное лицо, чем эмир! Ты не знал этого?
   - Не знал, великий хан!
   - Так знай! А то отправлю на воспитание к какому-нибудь онбаши. Он научит тебя держать голову прямо и, не мигая, смотреть смерти в глаза! Сейчас встань и сядь на свое обычное место.
   Когда Мамбет уселся на подушках у самого края дивана, хан спросил:
   - Теперь объясни. Почему ты так всполошился, узнав о смерти  простого кешиктена?
   - Так как теперь доказать, что Темир-Кутлуй живой? Я думал, великий хан, захочет продолжить разговор после сражения, а Метина нет!
   - А кому он теперь нужен?! - неожиданно вспылил Тохтамыш. - Ты хорошо улавливаешь мои мысли, Мамбет, но плохо соображаешь. Так кто, по-твоему, убил кешиктена?
   - Конечно эмир Эдигей!
   - Вот с этого и нужно было начинать!
   - Да, великий хан, все беды от него!
   - Вывод, давай вывод!
   - Его надо убить!
   - Дурак! Не об этом речь! Вывод должен быть такой: раз Эдигей убил свидетеля, то значит Темир-Кутлуй жив!
  - О, солнцеликий! О, кладезь мудрости!
   - Замолчи, болван! Из этого ты должен сделать следующий за тем вывод.
   - Правильно, великий хан, его надо убить!
   - Наконец-то. Нужно немедленно разыскать и убить Темир-Кутлуя!
   - Бегу, великий хан, выполнить твою волю!
   - Сиди!
   Начальник стражи, затаив дыхание, следил за каждым движением повелителя. Вот он прикрыл глаза ладонью и крепко задумался. Ему видится как голову хана, увенчанную чалмой, окружают мудрые мысли. Возле лба они особенно густы! Так и вьются, так и вьются! Какой умный хан, совсем умный! Не открывая глаз, хан заговорил:
   - Жаль, что я никому другому не могу доверить это важное дело. Если ты и его провалишь, то пощады не жди.
   - Может сразу анду Эдигея найти, а от него и Темир-Кутлуя?
   - Как ты найдешь анду, если знаешь только имя? Будешь ходить и спрашивать? Посылай во все концы людей, которые в лицо знают Темир-Кутлуя. Срок два дня. Когда узнаешь где он находится, бери кешиктенов и сразу туда. Понял? Вот теперь иди.
   По уходу Мамбета, Тохтамыш подумал, что сегодня не следует собирать военный Совет. Его может проигнорировать Эдигей, сославшись на неотложные дела в войсках, а без главного «виновника» победы, Совет будет политически блеклым и не принесет ясности в расстановке сил. Чтобы заполнить освободившееся время, вызвал к себе векиля Зуфера и палача Бектемира. Он еще не знал о чем будет с ними говорить, но успокоил себя тем, что к этим людям вопросы всегда найдутся.
   Первым, тяжело отдуваясь, явился палач. Хан горько улыбнулся: смерть более легка на ногу, хотя ее носитель более грузный человек, чем Зуфер. Бектемир упал на колени и, коснувшись лбом ковра, замер.
   - Где сейчас Нузи-оглан? - сердито спросил хан, хотя и знал где тот находится.
   - В яме, великий хан, - ответил удивленный Бактемир и добавил: - Его хорошо охраняют.
   - Его еще и охраняют, - проговорил задумчиво Тохтамыш. - Боишься, что этот мертвец сбежит?
   - Ты прав, великий хан, - он еще не умер, но от него уже воняет. Я подошел к яме, чтобы поговорить с ним, а оттуда, как из преисподней.
   - О чем это ты с ним мог говорить? - насторожился Тохтамыш.
   - Я пытался открыть ему некоторые секреты своего мастерства, но он заткнул уши пальцами и отказался слушать. Я начал громче говорить, а он стал выть, чтобы заглушить мой голос.
   - Зачем так мучить человека? - с легкой укоризной спросил Тохтамыш, - надеюсь, ты потом успокоил его?
   - Я так и сделал, великий хан! - воскликнул палач и лицо его засияло довольством.
   - Как же это тебе удалось? - недоверчиво поинтересовался Тохтамыш.
   Бактемир несколько смутился, но, заметив смешливый взгляд хана, осмелел:
   - Я помочился на него, великий хан, и он сразу успокоился. Зато люди очень повеселились.
   - Ты забыл, глупец, что он высоких кровей и совсем недавно был ханом?! - с несколько наигранным возмущением спросил Тохтамыш.
   - Бактемиру, мой хан, важно, что он твой враг, а не его происхождение.
   - Ты хорошо сказал, мой друг, а сейчас пойди и прикажи, чтобы яму, из которой воняет, засыпали землей.
   - А его куда? - удивился палач.
   - С ним не можешь засыпать?
   - Могу, великий хан, могу!
   - Вот и делай.
   Векиль Зуфер зашел в шатер когда судьба Нузи-оглана еще решалась. Он остановился у порога и слышал весь разговор хана с палачом. Пропустив мимо себя, окрыленного вниманием Бактемира, низко поклонился хану.
   - Проходи Зуфер и садись, - пригласил Тохтамыш, - как ты понял, с Нузи-огланом покончено, теперь я могу свободно вздохнуть.
   Зуфер несколько замешкался с ответом и хан удивленно посмотрел в его молодое, но уставшее лицо. Это и понятно. У палача меньше забот, чем у векиля. Предать смерти легче, чем обеспечить жизнь. Да и вообще, жизнь полна забот, а со смертью они исчезают. Тогда не понятно, почему люди не торопятся от них освободиться. И вообще, как близки друг от друга суета и прах. Но вот Зуфер заговорил.
   - Твоему покою, великий хан, могут помешать зловредные слухи.
   - Это ты о чем? - недовольно спросил хан.
   - До моих ушей дошло, что в улусе Эдигея упорно распространяется мысль, что между тобой и Нузи-огланом нет разницы.
   - Что за чушь! - возмутился Тохтамыш, - но продолжай!
   - Они говорят, что ты, как и Нузи-оглан, являешься ставленником Аксак-Тимура, что забыт древний обычай, когда народ, собравшись на курултай, сам назначает хана.
   - Опомнились! – зло пробурчал Тохтамыш. - Когда я водил их на Москву, и они захватывали богатую добычу, ублажали свою похоть с голубоглазыми девками, тогда молчали! Сейчас, когда покончено с Нузи, что им еще не хватает?
   - Они говорят, что наш народ, ослепленный безумием, терзает свое тело и упивается своей же кровью.
   - А когда было иначе? Сколько родственной крови пролил Чингисхан, прежде чем утвердил свою власть? Новое имя всегда утверждается путем пролития чьей-то крови! Вот сейчас с Нузи покончили, начнется новая жизнь! Тебе это не понятно?
   - Великий хан, ты спрашиваешь с меня так, будто я не чужие слова передаю.
   - А как ты хотел!? Ты, мой векиль, передаешь мне вредные разговоры, вместо того, чтобы пресекать их! Скольких негодяев ты отправил за это к Бактемиру?!
   - Великий хан, я конечно во многом виноват, но моя власть кончается там, где начинается улус Эдигея. Я знаю имена тех, кто распространяет эти нездоровые слухи, но достать их не могу.
   - Разве эмир Эдигей не подданный хана «Золотой Орды»?
   - Великий хан, прошу тебя, не зли без нужды собаку. Пусть этот вопрос не дойдет до его ушей. Ведь реальность такова, что Эдигей настолько вошел в силу, что представляет сейчас прямую угрозу твоей власти. Надо принимать срочные меры, чтобы уменьшить его силу.
   - И у тебя есть предложения? - со злостью спросил Тохтамыш, - а то вас, умников, развелось много, а дать добрый совет некому!
   - У меня есть совет, великий хан. Воспользуйся теми словами, что они сами говорят. Они не хотят проливать кровь единоверцев. А кто этого хочет? Так получается, но вот пришло другое время. Давно не было похода на Москву. Пошли туда Эдигея! Пусть ему там пообломают зубы, как Мамаю!
   - А если он их там, наоборот, заострит?
   - Вспомни, великий хан, что Аксак-Тимур не решился идти на Москву, хотя знал, что после тебя там никто не был и они успели накопить большие богатства. Почему он так поступил? Побоялся! А Эдигей уж определенно свернет себе шею!
   Тохтамыш замер в раздумье. Зуфер, прикрыв глаза веками, терпеливо ждал его решения. И вот услышал:
   - Видно я тебя не зря сделал векилем, ты иногда даешь дельные советы. Завтра, после утреннего намаза, собери военный Совет. А теперь иди.
                ***
   Узнав о намеченном военном Совете, Эдигей обрадовался. Тохтамыш не стал бы его назначать, если бы пронюхал о произошедших только сейчас событиях.. Эмиру сообщили, что тумен султана Бахтибека, посланный в Сарай готовить торжественную встречу хану, без боя сдался Джанибеку. Сам султан сбежал, но это не беда - его ищут и найдут. А вот что важно - хан об этом не знает и поэтому, без всякой опаски за свою жизнь, дарует Эдигею простор для дальнейших действий.
   На военном Совете Тохтамыш был милостив и весел. Все понимали: таким и должен быть победитель. В своей речи он чрезмерно высоко оценил вклад Эдигея в победу. Тот, с удовольствием слушая эти похвальные слова, ни на миг не задумался, что славословие врага опасно также как вино, сдобренное порцией яда. Убаюкал его Тохтамыш. Это лишний раз подтверждает истину, что ошибки свойственны всем, без малейшего исключения.
   Тохтамыш перешел ко второй части своего выступления.
   - Я решил осчастливить своим присутствием столицу великого Бату-хана. Я уже направил туда свой обоз и всех своих жен. После вечернего намаза отправлюсь и сам. Но перед этим я хотел бы несколько повиниться перед вами. В борьбе с зарвавшимися врагами я вынужден был пролить много крови наших единоверцев. Хоть Аллах и терпелив, но я понимаю, что такое долго не может продолжаться, поэтому объявляю поход на Москву!
   Радостное возбуждение было ответом на это сообщение. Лицо Эдигея заметно просияло. Такое заявление хана лишний раз подтверждает, что до него не дошли слухи о неудаче Бахтияра. Тохтамыш же, заметив радость Эдигея, подумал, что тот по-прежнему находится в заблуждении.
   Он продолжал:
   - Прошло много лет с тех пор как я отомстил князю Митьке за непочтение к нашему народу. Этот урок, как я вижу, уже забыт и нами, и врагом. Москва стала плохо платить дань и старается не советоваться с вашим ханом. Я решил наказать их! Нас ожидает большая добыча, новая кампания объединит наш народ и позволит сделать его богатым и счастливым!
   Шатер огласился радостными возгласами: «Веди нас, великий хан!» «Мы с тобой, великий хан!» Тохтамыш поднял руку и когда установилась тишина, прокричал:
   - Командовать войсками будет победитель Нузи-оглана - эмир Эдигей!
   Снова восторги. Эдигей встал и низко поклонился хану.
   После Совета хан отправил обоз в сторону Сарая. Кешиктены и тумены Базана, которые не должны участвовать в походе на Москву, пополнив запасы еды, ушли в ночь. Эмир Эдигей, послав к Темир-Кутлую гонца, с предупреждением о начале операции по захвату Тохтамыша, стал ждать назначенного времени. Дождавшись, двинул свои войска на юг, зная, что и Темир-Кутлуй выдвинется на север. Они встретились, но между ними Тохтамыша не оказалось. Тот переиграл их.
   Бахтибек все же сумел избежать ареста и сообщил отцу о неудаче. Тохтамыш, оценив обстановку, решил не вступать в противоборство с Эдигеем. Его обоз ушел не на юг, а на запад. Тумены Базана совершили такой же маневр.
   Посланный вдогонку тумен Темир-Кутлуя наткнулся на активное сопротивление, поэтому прекратил преследование. Эдигей понял, что одновременно и выиграл, и проиграл. Пришлось успокаивать себя тем, что чистой победы никогда не бывает.



            

    ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

    ОДНА СУДЬБА НА ДВОИХ

     ПОТОМ МЫ ВОЗДВИГЛИ         
    ВАС ПОСЛЕ ВАШЕЙ
    СМЕРТИ – МОЖЕТ ВЫ
    БУДЕТЕ БЛАГОДАРНЫ
      КОРАН, СУРА  2-53

                ИБО ЖИЗНЬ НАША -
                ПРОХОЖДЕНИЕ  ТЕНИ,
                И НЕТ ВОЗВРАТА
                ОТ СМЕРТИ!
                БИБЛИЯ, ПРИТЧИ СОЛОМОНА 3-5



                ГЛАВА I

                КОП ЯША!
   Столица Золотой Орды, город Сарай, построенный Бату-ханом как место отдыха от великих походов, не долго послужил своему создателю. После его смерти прошло полтора столетия, и город разросся, вытянувшись вдоль великого Итиля. Первоначальная величавость и роскошь потонули в море лачуг, в которых жили тысячи ремесленников, согнанных сюда со всех завоеванных земель. Последний разгром столицы, совершенный Аксак-Тимуром, погубил ее окончательно.
   Воины самаркандского эмира получили строгое указание не грабить и не разрушать мечеть Хан-Джами и бывший дворец Бату-хана. Если мечеть действительно не тронули, то дворцу всё равно досталось. Если алчность, порою, и трусов делает наглыми смельчаками, то, что говорить о войске, прославившемся не только отвагой, но и повальными грабежами.
   Дворец Бату-хана подвергался неоднократным попыткам разграбления. Приставленная к нему охрана, как могла, отстаивала его от окончательного разгрома. Больше всего досталось крыше, которая была покрыта листами червонного золота. Изразцовые наружные стены были изрублены топорами и закопчены близкими пожарами.
   После изгнания Нузи-оглана, войско Темир-Кутлуя вывели за город, а его самого поселили во дворце, который привели в жилое состояние. Пребывая среди развалин, но во дворце, он считал себя затворником. Зачем Бату-хан построил эту роскошную каменную тюрьму, в которой можно задохнуться от недостатка живого воздуха?
   Темир-Кутлуй не знал, что инициатором удержания его во дворце был Ахмет эфенди, хатиб мечети Хан-Джами. Тот считал, что возведение Темир-Кутлуя на ханский трон должно проводиться в самом дворце, где дух Бату-хана будет витать над этим торжеством и усилит его значимость.
   Эмир Эдигей, прибыв в Сарай и, выслушав стороны, не поддержал хатиба. Эмир напомнил, что древний обряд возведения на ханство всегда проводился в открытой степи, и сейчас нет повода что-либо изменять. Слабые попытки хатиба напомнить, что погода может испортить церемонию, была бита той же ссылкой на предков. Они, дескать, хоть и не молились тогда Аллаху, а поклонялись другим богам, но и те боги никогда их не подводили. Разве милостивый Аллах может испортить погоду в такой знаменательный день?
   И вот день назначен и, как по заказу, накануне ночью выпал первый снег. Он вызвал большое волнение среди устроителей торжества. Они знали, что вода, рожденная первым снегом, ничего не родит, а только портит, превращая землю в непролазную грязь. Если не будет мороза, то так и случится, и тогда придется отложить это мероприятие и признать, что кандидат в ханы - неугоден Аллаху.
   Весьма нежелательный для Эдигея вариант, но он, вопреки ожиданиям муллы, не пошел на попятный. В данном случае, он больше верил своим физическим ощущениям, чем чьим-то пустым предположениям. Его тело, потрепанное во многих походах, чутко реагировало на изменения погоды. В эту же ночь он не чувствовал ни ломоты в суставах, ни стеснения в груди. И когда поутру ударил добрый морозец, не один он вознес Аллаху благодарственную молитву.
   После утреннего намаза к назначенному месту потянулся народ. Курултай! Независимо оттого, что он будет проходить за тысячу парасангов от холодных вод Онона, зеленых степей, украшенных голубыми головками ургуя и озвученных пересвистами тарбаганов, красота родных мест оживет в сердце каждого татарина, если даже он родился в привольных степях приитилья и никогда не был в Монголии.
   Над толпами взметнулись бунчуки и знамена. В центре, обозначенном коврами и свободном от людей, возвышается трон, изготовленный из слоновой кости и украшенный золотом и драгоценными камнями. Над ним развевается белое полотнище старинного знамени монголов. В его середине вышит черный Кречет, который крепко держит добычу - Ворона. Чуть в стороне от трона, прямо на ковре, лежит небольшой кусок белого войлока.
   За троном возвышается ярко-пурпурный шатер. Из его дверей торжественно вышли хатиб Ахмет эфенди, эмир Эдигей, виновник торжества - Темир-Кутлуй и другие знатные люди. Они обошли трон и стали спиной к толпе, расположенной подковой лицом к кибле.
   Вперед вышел имам Хан-Джами и стал рядом с хатибом. Он призвал правоверных к молитве и Ахмет эфенди приступил к чтению сур Корана. В едином порыве люди стали на колени и склонили головы в молитвенном экстазе. По окончании молитвы началась церемония возведения на ханство.
   Сановники, взяв Темир-Кутлуя под локти, помогли ему взойти на трон. Перед троном остановился мурза Джанибек с обнаженной саблей в руках. Он положил ее на колени Темир-Кутлуя и произнес ритуальные слова:
   - Мы хотим, мы просим и приказываем, чтобы ты владел нами!
   Темир-Кутлуй, окаменев от важности момента, на миг замер, но, преодолев оцепенение, промолвил в ответ:
   - Если хотите, чтобы я владел вами, то готов ли каждый из вас исполнять то, что я прикажу, приходить, когда призову, идти туда куда пошлю, убивать кого велю?
   - Готовы! Готовы! - дружно выкрикнули, стоявшие на коврах.
   Темир-Кутлуй был готов завопить от восторга, но ритуал требовал не кричать, а торжественно провозгласить заветные слова. И он их произнес:
   - Если так, то впредь да будет слово уст моих - мечем моим!
   После этих слов Джанибек протянул руку и Темир-Кутлуй, опираясь на нее, сошел с трона и ступил на белый войлок. Поддерживая под мышки, его усадили на войлок, и тогда перед ним стал Эдигей. Проведя молитвенно ладонями по лицу, он торжественно произнес:
   - Возведи глаза к небу и познай Аллаха, и потом обрати их на войлок, на котором сидишь. Если будешь хорошо править своим государством, если будешь, щедр, правосуден и станешь чтить вельмож своих по достоинству, слава тебе, и весь мир покорится твоей власти! Но, если станешь делать противное -  будешь несчастным и отвержен всеми, и останешься в такой нищете, что не будешь иметь и войлока, на котором сидишь!
   Сказав эти зловещие слова, эмир отступил в сторону. В это время у кандидата в ханы была возможность встать и выйти за пределы войлока, дав этим знать, что он не хочет рисковать и отказывается от ханства, но он этого не сделал. По углам войлока стали четверо молодых мурз и взялись за его концы. Эмир воскликнул:
   - Коп яша! - и в этот миг мурзы дружно подняли войлок вверх.
   Многоголосое «Коп яша!» не смолкало еще некоторое время. Люди пустились на колени. Коп яша, великий хан Темир-Кутлуй!
   Хатиб Ахмет эфенди признал в душе правоту Эдигея, который настоял на проведении торжества в открытой степи. Его действия были угодны Аллаху, поэтому церемония получилась торжественной и многолюдной. 
   Никакие стены, даже украшенные золотом и красочными тканями, не могли заменить голубизну бездонного неба и бескрайней степи, заботливо припорошенной снегом. Ведь татары, как пуповиной, связаны духом с двумя их родителями: небом и землей. Теперь хан, освященный двумя этими сущностями, будет для народа и отцом и матерью!
   Так была восстановлена, поруганная жестоким завоевателем Аксак-Тимуром и честолюбивым Тохтамышем, привилегия вельмож татарского народа выбирать себе хана.



                ГЛАВА II
                БЕГЛЕЦ У ВИТОВТА
   Тохтамышева орда, скрипя тысячами колес, чавкая в грязи множеством копыт, медленно двигалась к Киеву. Встревоженные литовцы получили заверения, что хан-изгнанник не пришел завоевывать Литву, а, наоборот, ищет защиту у великого князя Витовта. О добрых намерениях татар свидетельствовало и то, что орда не расползалась по окрестностям, а заготовители корма для скотины и еды для людей щедро расплачивались серебром. Об этом доложили Витовту, и тот повелел двигаться орде к городу Лида и там остановиться, а самому хану продолжить путь в сторону Немана и разбить лагерь у стен Вильно.
   Хан отдал нужные распоряжения, и, собрав в небольшой отряд родственников и придворных, повел его к берегам великой литовской реки. Солнце вошло в западную часть неба, когда в пространстве между лесом и крепостными стенами Вильно, как по волшебству, возвысился шатер, а рядом, словно головки гигантских грибов, войлочные юрты.
   Население города, взобравшись на стены, до захода солнца наблюдало красочно одетых всадников, снующих между кибитками и юртами. Многочисленные костры, дым от которых стлался по земле, вытеснили из воздуха запах липового леса, только начавшего обрастать свежей листвой. Уже в темноте раздался призыв к молитве, а затем все стихло.
   Утром от стойбища отъехала красочная кавалькада и направилась к городским воротам. На башнях заиграли трубы, заглушив скрип открывающихся створок ворот.
   Подъезжая к стенам, Тохтамыш восхитился их крепости. Он видел глинобитные стены Самарканда и деревянные Москвы, но эти гораздо прочнее тех. Серые валуны, похожие на бараньи лбы, вызывающе выступали из подножья стен. И все же он не хотел бы отсиживаться даже за этими крепчайшими стенами. Внутри них он лишается выбора - между борьбой и возможностью избежать ее. Всю жизнь он следует правилу: «Будь милосерден к себе - беги при малейшей угрозе твоей жизни». Не зря примером для подражания, он избрал Пророка, который, почувствовав опасность, своевременно бежал из Мекки в Медину, положив, тем самым, начало своего триумфа. Под торжественные звуки труб Тохтамыш въехал в город. Из окон домов махали платками и кричали «Виват!»
   Тохтамыш и Витовт никогда раньше не встречались. Они поклонились друг другу, а затем и обнялись. Князю понравилось светло-коричневое лицо хана. А хана, в свою очередь, удивила синева глаз и вишневая краснота губ Витовта. Понравились густые, черные волосы, спадавшие на плечи.
   Взяв Тохтамыша под локоть, Витовт подвел его к камину, в котором ярко горели березовые чурки. Это было очень кстати, потому что, несмотря на теплую погоду, в зале стояла влажная прохлада. Хана усадили в кресло с высокой спинкой, на дно которого была положена, расшитая шелком, подушка. Князь сел в такое же кресло, но уже без подушки. Жена его, Анна, расположилась в кресле сбоку и чуть позади. После этого на длинной скамье расселись литовцы, а татары остались стоять за спиной своего повелителя.
   После обмена любезностями, хан сказал:
   - Я привел к тебе свой улус, князь Александр, надеюсь, ты сможешь оценить боевую удаль и верность народа Дешт-и-Кипчак.
   Витовт, скрывая усмешку в аккуратно подстриженных усах, ответил доброжелательно:
   - Я благодарен тебе, хан. До этого мне приходилось прямо-таки насильно привлекать ваш народ под свое плечо, сейчас ты пришел сам. Это особенно приятно. Скажи, что ты хочешь получить от меня, и я заранее обещаю все выполнить.
   Тохтамыш гордо обозрел своих подданных. Чувствуете, как меня уважают? После, вобрав в грудь воздух, проговорил:
   - Я бы хотел, князь, быть тебе полезным. Мне известно, что твой брат Ягайло - король польский и твой зять Василий - князь московский не всегда считаются с твоими желаниями. Ну а немцы-тевтоны вообще похожи на кусок тряпки, мотаемой ветром. В таком окружении может быть спокоен только тот, кто силен, кто имеет друга способного, обгоняя ветер, прийти на помощь. Таким другом я и хочу тебе быть!
   - Ты хорошо сказал, великий хан, но ты не обмолвился ни словом о том, что тебе от меня нужно?
   Выдержав изрядную паузу, хан, широко улыбнувшись, ответил:
   - Совсем немного, великий князь. У меня временные трудности, вызванные предательством эмира Эдигея. Этот сын шелудивой собаки, пренебрег родственными обязательствами, и, воспользовавшись моей неудачей в споре с Аксак-Тимуром, помог недостойному Темир-Кутлую занять мое место. Они пытались убить меня, но я перехитрил их и вовремя ушел. Ушел, чтобы вернуться. Вот тут мне и понадобится твоя помощь, великий князь.
   - Дело в том, великий хан, что я до сих пор ни с кем не собирался воевать, - с некоторой долей напускной грусти, заметил Витовт. - Границы княжества устоялись, и никто не посягает на них. Надеюсь, ты погостишь у меня некоторое время, а там посмотрим.
   Тохтамыш был разочарован ответом, но не посмел открыто высказаться. Поразмыслив, сказал:
   - Я рад, великий князь, что ты не раздаешь легкомысленных обещаний. Я так устал от общения с необязательными людьми, что твой ответ окрылил (на самом деле убил) меня. Я чувствую, что тебе можно доверять. Ведь это так, Александр?
   - Понимаю тебя, мой хан, - чистосердечно ответил Витовт, - ведь и со мной было нечто подобное, и я готов был бросаться на каждого кто попадался под руку. Переживать измену очень тяжело.
   - Мы с тобой люди разной веры, - подхватил эту мысль Тохтамыш, - но одинаково тяжело переживаем измену. Как дорого иметь рядом человека, которому можно всецело доверять! Правда, Александр?
   - Надеюсь, что ты, Тохтамыш, такой и есть, - заметил князь, - а что касается меня, то, если не возражаешь, пойдем в другое помещение, где я расскажу тебе одну историю. Она служит примером верности, которому я следую уже много лет.
   Тохтамыш легко поднялся с кресла, демонстрируя свою готовность следовать за хозяином замка. Витовт предложил руку Анне и, поддерживая хана за талию, повел их в другой зал.
   Они вошли в большое помещение, украшенное лепниной. На стене, освещаемой большими окнами, висели мужские и женские поясные портреты, вставленные в дорогие позолоченные рамы. Витовт подвел Тохтамыша к одному из них и сказал:
   - Это мой отец - князь Кейступ. С него я и начну свой рассказ.
   На Тохтамыша смотрели проницательные умные глаза. Задиристо вздернутая треугольная бородка, остроконечные усы, грудь охватывали сияющие латы, белые волосы, как и у сына, свешивались на плечи.
   - Вся эта история началась из-за пустяка, - начал рассказ Витовт - У Ягайло, а он тогда был еще великим князем Литвы, в любимчиках ходил один безродный человек, настоящий смерд. Так вот Ягайло отдал за него свою родную сестру.
   Мой отец не мог стерпеть такого бесчестия - его племянница замужем за смердом! По приказу отца, этого осквернителя древнего рода убили. Ягайло решил отомстить отцу и ввел свои войска в наши владения. Я выступил на стороне отца и мы обложили Ягайло и готовились к его уничтожению, но тут в наш лагерь прибыл посланец от него, брат Скиригайло. Он передал просьбу Ягайло приехать к нему для ведения переговоров, безопасность гарантировал. Мы поверили и поехали.
   Вошли в шатер и я сразу понял, что Ягайло к переговорам даже не готовился. Он сидел в пьяной компании за столом. Посуда и еда на столе были в полном беспорядке. Увидев нас, пьяно обрадовался и пригласил к столу. Отец повернулся, чтобы уйти, но был тут же схвачен. Я же успел выхватить меч и убил им одного из схвативших отца, но был оглушен ударом по голове.
   Очнулся я уже в темном и сыром подземелье. Сколько пролежал без сознания - не знаю. В камеру ввалились несколько человек, подняли меня с ложа и потащили по лестнице к двери со словами: «Сейчас ты встретишься со своим отцом!» Как только я стал на ноги, то почувствовал, что меня мутит и ноги не держат. У самой двери меня начало рвать. Мои мучители, испачканные выделениями, отпустили меня, и я повалился вниз по лестнице. Они так и оставили меня на полу. Позже пришли мои тюремщики и затащили на ложе, сказав при этом, что Ягайло отсрочил мою смерть до полного выздоровления. Тогда я понял, что моего отца уже нет в живых.
   Прошло много дней прежде чем Анна узнала где я нахожусь. Ягайло снизошел и разрешил ей посещать меня. Она приходила ко мне в сопровождении своей служанки, которую звали Еленой. Вот ее портрет.
   Витовт сделал несколько шагов и остановился у изображения молодой, просто одетой женщины. Портрет был мастерски исполнен маслом и забран в такую же, как и другие, позолоченную раму. Тохтамыш, с изрядной долей удивления в голосе, спросил:
   - Служанка? Среди высокородных - служанка?
   - Я понимаю твое удивление, мой друг, но выслушай до конца мою историю и тогда станет понятным почему она здесь очутилась.
   На лице хана удивление уступило место вниманию и князь продолжал:
   - Я уже говорил, что Ягайло не стал убивать больного. А тем временем Анна узнала где я нахожусь и добилась разрешения  посещать меня. Она лечила меня, и мне с каждым днем становилось лучше, а Ягайло, как паук, дожидался момента. Я все время думал о побеге, но постоянно отвергал эту мысль как несбыточную. Из этой ямы невозможно было бежать. От двери десять ступеней вниз, один стражник, чтобы подать еду, спускался вниз, а другой всегда оставался у дверей. При малейшей угрозе, он ее мог тут же захлопнуть.
   Я, чтобы хоть как-то отвлечься от угрозы близкой смерти и не дать Анне об этом думать, рассуждал о возможном моем освобождении, ссылаясь на то, что, если бы Ягайло хотел меня убить, то сделал бы это уже давно, а так медлит, значит не все еще потеряно.
   Анна печально слушала меня, прекрасно понимая, что это все пустое. Елена же всегда была рядом с нами, и я не раз видел как по ее щекам стекали капельки слез. Как-то она проговорила: «Разрешите сказать, высокочтимая пани». «Говори», - позволила жена.
   Потупив взор, Елена сказал: «Если позволите, я бы могла остаться здесь вместо пана». Мы с Анной онемели. Знает ли она, что ее ждет, когда раскроется обман? У меня есть хоть малая, но надежда на благополучный исход дела, а у нее и этого не будет! Увидев наше замешательство, Елена зарыдала и, сквозь слезы, начала сбивчиво говорить: «Вы, князь Александр, живым отсюда не выйдете. Вас убьют как только станете здоровым. Почему вы, пани, скрываете это от князя?» Жена тоже заплакала и, опустившись в изнеможении на мое ложе, сказала: «Она права. Ты жив, пока болен».
   Я так и не сказал им, что знал об этом раньше их. Елена же, став на колена, обхватила ноги госпожи и, заливаясь слезами просила: «Позвольте, пани, Христа ради, совершить богоугодное дело - спасти князя Александра! Окажите мне такую честь!»
   После долгих раздумий, мы согласились на эту жертву, надеясь, что оказавшись на свободе, я смогу спасти ее, вернувшись сюда с войском.
   Мы начали с того, что Анна доложила Ягайло о своем желании уехать к родителям. Тот разрешил эту поездку, предполагая, что удастся расправиться со мной в ее отсутствие. Я же симулировал ухудшение болезни. Отказывался от еды, лежал, отвернувшись лицом к стене. Вот Анна объявила о дне отъезда и, придя ко мне, просила тюремщиков не мешать ей прощаться со мной и не открывать дверь, покуда она сама не постучит в нее.
   К этому времени я, как медведь, зарос волосами. Корчась от боли, я, с помощью бритвы и ножниц, избавился от этой густой поросли, затем обменялся с Еленой одеждой, а сбритые волосы, как могли, приклеили рыбьим клеем к ее лицу. Она улеглась на мое место, укрывшись с головой тем тряпьем, что было до этого на мне.
   Мы поднялись по ступеням к двери и оглянулись. Елена лежала спиной к нам, не шевелясь. Анна трижды перекрестила ее и требовательно постучала в дверь. Я приложил платок к глазам, которые были сухи от гнева, сжигавшим меня изнутри. Анна же, оплакивая Елену, рыдала. Нас пропустили без задержки. Мы сели в карету и помчались подальше от этого страшного места.
   На пятый день я был готов к действию, но было поздно. Елена прожила только три дня. Они пришли за мной, чтобы вести на казнь, но обнаружили подмену. Ее ждали жестокие пытки, но ей удалось броситься на меч, которым ей угрожал стражник. Вот после этого я приказал написать ее портрет и повесил его здесь.
   Князь подошел к изображению Елены и приложился губами к ее рукам, молитвенно сложенным у груди. Тохтамыш подумал, что эта картина похожа на икону Мариам, мать пророка Исы, которую он видел в одной из церквей Москвы. Как и тогда в Москве, он почувствовал  восторженный прилив сил и ему захотелось сказать что-то возвышенное.
   - Я тронут твоим рассказом, князь, и вполне понимаю твои чувства. Я убедился, что ты можешь быть благодарным, жаль, что и я не смогу также убедительно доказать такое же примерами из своей жизни. Только предательство и коварство окружали меня всю жизнь.
   Отобедав, хан отказался остаться в замке на ночлег, сославшись на то, что привык к вольному небу над головой. Князь тепло расстался с ханом, пригласив на следующий день к обеду.
                ***
   Тохтамыша разбудил призывное пение муэдзина. Одевшись и совершив омовение, он направился в домовую мечеть. Там он долго и прилежно молился, надеясь, что Аллах услышит его молитвы о наказании отступников и наставит литовского князя на верный путь.
   После вчерашнего позднего обеда есть не хотелось, поэтому ограничился кумысом. Вчера он поручил Базану подумать с нужными людьми над доводами в пользу быстрейшего выступлении литовского князя против самозванца Темир-Кутлуя. Что они там напридумывали? Базан вошел в шатер и низко поклонился хану.
   - Садись и рассказывай до чего додумались ваши умные головы?
   - Великий хан, пока ты жив…
   - Вы что хоронить меня собрались? - прервал его Тохтамыш.
   - Спаси Аллах от такой мысли, великий хан! - воскликнул эмир. - Я хотел сказать, что пока ты жив, у нас есть уверенность, что посягнувшие на власть будут повержены, и ты снова воцаришься над своим народом. Поэтому мы решили, что должны беречь тебя от всяких неожиданностей.
   - Это вы хорошо придумали, - остановил его хан, - но я не об этом тебя просил. И это все?
   - Нет, великий хан, мы решили посоветовать тебе не ехать к Витовту. Скажись больным и пошли вместо себя султана Бахтибека.
   - Интересно. Что заставило вас так решить?
   - Литовский князь очень коварный человек. Вспомни как был убит его брат Скиргайло.
   Хан улыбнулся, услышав такой довод. Не скрывая иронии, спросил:
   - А я, по-твоему, не коварен?
   Базан смутился, но не зря он прослыл опытным царедворцем. Преодолев замешательство, ответил с легкой усмешкой:
   - Ты тоже коварен, великий хан, но тебя сдерживает Аллах, который, согласно заповеди, наказывает тех, кто обращает клятвы в средство обмана. Витовт же язычник и его ничто не сдерживает.
   Тохтамыш, довольный ответом, рассмеялся.
   - Скажи своим советчикам, эмир, что князь литовский - католик, и у них тоже есть свои нормы общения. Тебе же, как мне показалось, лучше бы стать имамом, а не военачальником. Рассмотрел бы я это раньше, то не стоял бы возле чужой столицы с протянутой рукой.
   Лицо эмира покрылось пятнами стыда, он потупил голову. Хан же спросил:
   - Ты можешь сказать, что получит князь, взамен на мою жизнь?
   - Ходят слухи, великий хан, что Темир-Кутлуй, да сочти, Аллах, его дни, обратился к Литве с требованием выдать тебя.
   - Я это знал еще вчера.
   - И не поостерегся, - упрекнул Базан. - Зачем было испытывать судьбу? Ведь ты сам знаешь как коварен мир. Поэтому мы и просим тебя больше не рисковать.
   - Ты бы так не говорил, эмир, если бы знал что мне приснилось эту ночь.
   Сделав паузу, предназначенную на то, чтобы Базан проникся вниманием, хан начал рассказ, придав голосу интонации торжественной таинственности:
   - Вижу, себя в пещере. По полу ползают, извиваясь, ядовитые гады. Вдали виднеется выход из пещеры, но я не могу сделать даже шаг, чтобы не наступить на змею, а они только этого и ждут, чтобы наброситься на меня. Чувствую, иссякают мои силы, вот-вот упаду в эту ползающую и шипящую гадость! И тут слышу голос…, всего одно слово: «Иди!» Я не видел сказавшего это слово, но ощущал его дыхание и меня сразу пронзила радостная догадка - рядом со мной Потрясатель вселенной, мой праотец Чингисхан! «Иди!» - повторил он, заметив мое смятение.
   Первый шаг был самым жутким. Поднял ногу, а гады так и кишат на том месте, куда я должен был ее поставить. «Иди!» в третий раз, но уже грозно, проговорил Потрясатель. Что мне оставалось делать? Я опустил ногу и гады, шипя, расползлись в разные стороны! Так и шел к выходу, сопровождаемый несмолкаемым шипением тысяч гадов. Меня осияло солнце, и я проснулся от голоса муэдзина.
   Тохтамыш благостно замолк. Базан, потрясенный услышанным, некоторое время молчал, а потом с восторгом произнес:
   - Не надо быть, толкователем снов, великий эмир, чтобы понимать, что этот сон - счастливое предзнаменование! Почувствовать рядом с собой Потрясателя вселенной и услышать его напутствие - великое счастье! Ты, великий хан, его избранник! Теперь нам никто не страшен!
   Тохтамыш с удовольствием прислушивался к радостным возгласам эмира. Когда тот замолк, проговорил заведомо безразличным тоном:
   - Вот сейчас сижу и думаю: самому ехать к князю или послать Бахтибека? Кого слушать - тебя с твоими советчиками или великого Потрясателя, который три раза сказал мне слово «Иди!»?
   Смущенный Базан ответил:
   - Великий хан, как дорожная пыль может не последовать за ветром, дующим в нужном ей направлении?

                ГЛАВА III
                СГОВОР
   Снова звенят серебряные трубы, снова народ приветствует красочную кавалькаду. Как и накануне, князь принимает хана у пылающего камина. На этот раз  кресло, в котором сидела Анна, занял наместник великого князя в Смоленске князь Ямонт. После нескольких светских реплик, Витовт сказал:
   - На этот раз, мой татарский брат, хочу сообщить тебе о готовности помочь тебе вернуть так коварно отобранный престол.
   Князь замолчал, ожидая ответа, но его долго не было. Тохтамыш, ошеломленный таким сообщением, не мог вымолвить ни слова. Наконец спросил:
   - Чем я должен отблагодарить тебя, мой литовский брат?
   Витовт слегка улыбнулся, услышав этот вопрос. Так реагируют на наивный вопрос ребенка. Он ответил:
   - Речь пойдет, мой брат, не о пустой благодарности, а о серьезной совместной работе и притом на многие годы. Сомкнувшись в плотные ряды, мы сможем совершить то, о чем порознь и думать бы не могли. Только так можно будет достичь результата, который удовлетворит и тебя и меня.
   - Говори быстрей, что я должен делать! - нетерпеливо воскликнул Тохтамыш.
   - Не торопись, брат, а терпеливо выслушай все, что я хочу тебе сказать, а потом обсудим. Так вот, первое, что мы сделаем, это свернем шею Темир-Кутлую.
   - И Эдигею, - невольно проворчал  Тохтамыш
   - Это уже детали, - недовольно заметил Витовт, - и это не все, главное - впереди.
   Тохтамыш насторожился. Что может быть главнее того, что уже сказано? Князь продолжал:
   - Ты, хан, как я вижу, забыл о своем главном враге.
   Тохтамыш удивленно вздернул брови. Витовт, увидев это, покачал головой.
   - Совсем не злопамятный человек, - обратился Витовт к Ямонту, - он забыл о Тамерлане, с которого и начались его беды.
   Тохтамыш заерзал в кресле. Он действительно забыл об этом собачьем сыне, но стоит удивляться, если и другие враги не дают спокойно жить?
   - Боюсь, князь, - ответил Тохтамыш недовольно, - этот сын собаки мне сейчас не по зубам.
   - А кто говорит сейчас? Лучше оставим его на закуску.
   - Зачем было вспоминать о нем, если «на закуску»?
   - Должна быть ясна конечная цель, - пояснил Витовт, - а теперь слушай дальше. Восстановив власть, ты займешься ее укреплением. Для этого покоришь Заяицкую орду, изгонишь моего зятя из Булгарии и восстановишь свою власть в Крыму. Во всех этих делах я буду тебе помогать, не претендуя на эти земли.
   Тохтамыш не верил своим ушам. Оглянулся на своих придворных, стоявших за спиной. Те начали кланяться. Перевел взгляд на князя - не шутит?
   - А что же тебе? - спросил он недоверчиво, не веря в бескорыстие собеседника. Такие многозначительные перспективы должны обосновываться и подкрепляться совместными интересами.
   - Мне нужна будет только Москва, - спокойно ответил Витовт.
   - Согласен! - воскликнул Тохтамыш, но тут же поспешно спросил: - А кто ее будет завоевывать?
   - Вот тут самое интересное из всего нашего плана. Воевать Москву будем вместе. Когда ты покончишь с Булгарией, то ударишь оттуда по Владимиру и Мурому, я же пойду на Москву от Смоленска. Встретимся на линии Муром-Владимир. Все, что восточнее этой линии - твое, западнее - мое.
   - Согласен. Пусть Москва остается тебе. Я понимаю, ты мстишь зятю. Он у тебя плохой, как и у меня?
   - Оба хороши. Твой помог свергнуть тебя, а мой считает меня дураком. Не знаю что лучше.
   - Дураком тоже плохо. А что он сделал?
   - Да так, вроде пустяк, а обидно, - ответил Витовт и пояснил: - Это произошло в то время, когда Тамерлан стоял под Ельцом. Я подумал тогда, что пришло время хорошо пощипать Хромца. У него был богатый обоз, но сильно ослабленное войско. Ведь ты его хорошо обессилил.
   Я послал в Москву князя Ямонта с предложением ударить по Тамерлану с двух сторон. Ямонт еще не вернулся, как Тамерлан снялся и пошел на юг. Его еще можно было догнать, и я с нетерпением ждал в Смоленске ответа Василия. Вдруг является Софья, это моя дочь, что замужем за Василием. «Ой, отец, - говорит, - я так соскучилась!» «Я тоже, - отвечаю, - а где войско?» Войска нет.
   Приезжает Ямонт и говорит, что Василий, узнав, что Тамерлан покинул русские земли, двинул войско на булгар. Три месяца он делал вид, что воюет. Я хорошо одарил дочь и ее людей и стал ждать удобного момента, чтобы проучить своего хитроумного зятя. И вот он наступил.
   - Ты будешь его убивать? - поинтересовался Тохтамыш.
   - Зачем дочь делать вдовой. Его надо проучить.. Главное, я заставлю его воевать там, где я захочу! Вот тогда и наступит очередь Тамерлана. Я, ты и он, вместе пойдем на него! Такой вот план.
   - Мы выманим Аксак-Тимура к Тереку? - спросил Тохтамыш. – Так будет вернее.
   - Потом решим. Ты и Темир-Кутлуя боишься?
   - Я и Аксак-Тимура не боюсь, не только того паршивого пса! – горячо заверил Тохтамыш. - Только прежде чем воевать с ним, нужно хорошо готовиться.
   - Разве ты был плохо готов к сражению на Тереке?
   - Я переоценил свои силы. Мне говорил об этом один человек, но я не внимательно его слушал.
   - Кто же он? Он есть тут?
  - Его нет тут, - махнул рукой Тохтамыш. - Это был Эдигей.
   - Жалеешь, что его нет с тобой?
   - Будь он со мной, то здесь был бы другой!
   - Что же ты не привлек его к себе?
   - Я отдал за него дочь!
   Витовт задумался. Этим воспользовался Ямонт. Он спросил по-литовски:
   - А ты, хан, не пробовал его убить?
   Переводчик перевел вопрос.
   - Тогда не думал, а теперь жалею об этом, - ответил Тохтамыш. - Если бы не он, Тимур-Кутлуй до сих пор пас бы овец.
   - Выходит Темир-Кутлуй не так опасен как Эдигей? - спросил Ямонт. - Ведь он чингисид.
   Тохтамыш презрительно скривился и, будто плюнув, сказал:
   - Верблюд сам по себе верблюд, но кто назовет верблюдом его помет?
   - Выходит, начинать надо с уничтожения Эдигея и только тогда можно будет легко справиться с твоим обидчиком - Темир-Кутлуем, - заключил Ямонт.
   Тохтамыш согласно кивнул головой. Витовт сказал Ямонту:
   - Вот и займись им, князь.
   - Займусь, но без помощи людей хана, нам к нему не добраться.
   Тохтамыш сразу же выдвинул нужного для этого человека:
   - Я поручаю это своему верном телохранителю - мурзе Мамбету. Он там.
   Хан, не поворачивая головы, рукой показал на шеренгу своих придворных. Мамбет же низко поклонился ему в спину.
                ***
   Мамбет и Ямонт уединились в одной из комнат замка. Им принесли еду и напитки со стола великого князя, что должно было способствовать неспешной беседе. Третьим  был переводчик по имени Евнутий. Это он, по велению Витовта возил письмо к великому князю московскому.
   Литовцы перекрестились и принялись за еду, ибо были голодны. Мамбет в то время, прикрыв глаза, еще шептал молитвы. Провел ладонями по лицу и открыл их и увидел, что литовцы уже едят. Почему не уважили? Некоторое время обиженно смотрел на Ямонта. Тот что-то доброжелательное сказал по-литовски. Мамбет не понял, а переводчик так увлекся едой, что забыл о своих обязанностях. Получив выговор, отставил от себя тарелку и приготовился к работе.
   - С чего начнем? - спросил князь.
   - Разве вы еще не начали? - с издевкой спросил Мамбет, намекая на начатую трапезу.
   - Если этим ограничимся, - отпарировал Ямонт, - Эдигей еще долго будет жить.
   - Он и так не скоро умрет, - со вздохом проговорил мурза.
   Князь едва не поперхнулся. Он поинтересовался у Евнутия, не перепутал ли он что? Переводчик переспросил Мамбета  и только после этого сказал:
   - Он не верит в то, что Эдигея вообще можно убить.
   - Час от часу не легче, - заметил Ямонт. - Спроси его почему он так думает?
   Евнутий долго слушал витиеватую, как шерсть молодого барашка, речь татарина.
   - Он говорит, - начал он пересказ, - что Аллах благоволит этому человеку. Многие больше преданы ему, чем хану. Да и сам хан часто поддается его влиянию. Мурза вспомнит такой эпизод из собственной жизни.  Он как-то наказал провинившегося стражника палками и тот умер. Об этом узнал эмир и сказал хану, что плох тот начальник, чья власть слабее палки. Великий хан разгневался и отдал Мамбета в руки палача, но тут снова вмешался Эдигей. Он посоветовал Тохтамышу не озлоблять сердца ненужными смертями и предложил дать возможность мурзе откупиться от родственников убитого табуном лошадей. Хан так и поступил. Таким решением хана были довольны и Мамбет, и родственники убитого.
   - Что же он не остался с Эдигеем? - спросил удивленный Ямонт.
   - Я спрашивал его об этом, и он ответил, что служит хану, а не эмиру. Позвольте, ваша светлость, высказать свое мнение по этому поводу. Видимо эмир окружает себя более умными людьми, чем наш собеседник. Отсюда и другой вывод, в нашем деле этот кочевник нам не помощник.
   - Ты должно быть прав, - согласился князь. - Спроси у него как охраняют эмира?
   Мамбет охотно рассказал, что на подступах к юрте Эдигея несут охрану семьдесят человек. На сто шагов к нему никто не сможет подойти незамеченным. Пароль меняется два раза в сутки. Юрты самых близких людей разбиваются вокруг жилища эмира. Новый человек становится сразу заметным.
   Выслушав перевод, Ямонт сказал:
   - Видимо Тохтамышу и его лизоблюдам еще долго придется скитаться, а то и всю оставшуюся жизнь. Передай Мамбету благодарность за оказанное содействие и, как-то мягко, откажись от его дальнейших услуг.
   Пока Евнутий строил дипломатически выдержанную фразу, Ямонт, не прощаясь, вышел из комнаты. Мамбет, выслушивая перевод, проводил недоуменным взглядом уходящего литвина, а выслушав, плюнул себе под ноги и тоже вышел. Евнутий же сел за стол и продолжил бессловесное общение с каплуном.
   Рано утром следующего дня Ямонт поспешил с визитом к Витовту. Тот был еще в постели. После вчерашнего обеда он чувствовал легкое недомогание. Увидев вошедшего Ямонта, сказал:
   - В такую рань приходят только с радостными новостями. Не притащил ли ты на веревочке самого Эдигея?
   - Увы, великий князь, я пришел сказать, что Эдигей будет долго жить, если мы будем надеяться на людей хана.
   - Не ты ли, князь, только вчера говорил обратное?
   Ямонт, садясь в кресло, сказал:
   - Кто мог предполагать, что у них выработан какой-то священный трепет перед этим человеком? Возможно он это заслуживает, но тогда становится  опасным в осуществлении задуманного нами плана.
   - И что ты предлагаешь?
   - Давайте пошлем к Темир-Кулую посольство с заверением вечной дружбы. В его состав я включу своего человека. Он и будет решать задачу ликвидации Эдигея.
   - Я бы не советовал тебе, князь, представлять татар наивными людьми. Что сможет сделать один человек, попав в незнакомое окружение?
   - Согласен, что ему будет трудно, но этот человек ловок и находчив. На худой конец, можно подстраховаться. Если он придет к мысли, что убийство эмира неосуществимая затея, то, на этот случай, дать ему письмо с правом вручения его самому эмиру. В письме вознести заслуги Эдигея до небес и попытаться внушить ему мысль стать единовластным правителем Дешт-и-Кипчак. От нас обещать посильную помощь. Такое письмо может внести смятение в его душу и толкнуть на ошибочные действия.
   - Ты меня удивляешь, Ямонт, неужели еще не понял, что Эдигей - не воробей и его на мякине не проведешь?
   - Чужая душа - потемки, Александр, авось и клюнет.
   - Не тешь себя пустыми надеждами. Вечером обратись к подканцлеру и согласуй с ним организацию посольства.
   - А письмо?
   - Письма не будет. Сумеешь убить - убивай. Нет, будем воевать.
   Прошло две недели и литовское посольство покинуло Вильно. Оно долго шло в пределах княжества Литовского, встречая на всем пути хороший прием и уважение. Такие знаки внимания распирали душу посла Спитко Оржеховского гордостью. Ему, простому шляхтичу, вознесенному в ранг посла, уже мерещился титул графа. Остановка за малым - успешно провести переговоры с татарским ханом и получить обещание быть другом, если не братом, литовскому князю Витовту.
   Оржеховский в рьяном стремлении выполнить задание, не придал значение такой «малости» как указание уходить от обсуждения выдачи Тохтамыша и, тем более, не озадачился указанием оказывать всяческое содействие толмачу Евнутию. Если бы он удосужился свести воедино эти странные инструкции, то догадался бы, что дружеских заверений он не добьется  и понял бы, что его роль в этом посольстве сведена до уровня простого гонца, которому доверено поздравить с чем-то одного суверена от имени другого.


                ГЛАВА IY
                МЕЧ БЫ ЕМУ В ПУЗО!
   По мере того как посольство углублялось в Дешт-и-Кипчак настроение Оржеховского все больше и больше портилось. Куда исчезло уважение к титулу посла? Бесплатные ужины и завтраки сменились татарскими наездами на посольство с требованиями откупа. По мере приближения к Итилю аппетиты степных разбойников становились все более разорительными. Евнутий вынужден был заплатить некому кочевому мурзе, взявшемуся охранять посольство, что спасло его от разорения и угрозы не доехать до места назначения.
   Проезжали мимо небольшого леска, ветки которого были почти все срублены. Мурза пояснил, что здесь какой-то отряд упражнялся в сабельной рубке. Конники должны были войти и выйти из леса, не снижая скорости и не оставив после себя ни одной живой ветки.
   - Вижу они не плохо справились, - заметил Оржеховский.
   - Бывает и лучше, - гордо ответил мурза.
   Шляхтич представил себе как он продирался бы сквозь эти заросли и одновременно размахивал бы тяжелым палашом. Много бы он нарубил? Он не сказал мурзе, что почувствовал себя ничтожеством, а только дипломатично улыбнулся ему.
   По мере приближения к ставке хана, посольство было не раз атаковано татарскими отрядами. Они с гиканьем неслись на литовцев и, не доезжая какой-нибудь сотни шагов, вдруг раскалывались на две части и обскакивали посольский отряд, создавая там смятение. Нервы были на пределе, несмотря на то, что Евнутий  успокаивал - это всего-навсего своеобразное выражение радости этого дикого народа.
                ***
   Литовцев расселили по трем юртам. Выполняя указание князя Ямонта, посол вынужден был пригласить Евнутия в свою юрту. Толмач тут же стал распаковывать вещи. Из одного тюка вытащил две длинные жерди и несколько коротких палок. Оржеховский молча наблюдал за его действиями. Зачем было везти эти дрова в такую даль? Евнутий связал жерди сыромятными ремнями и получилась лестница. Он приставил ее к дымовому отверстию и быстро взобрался к нему. Несколько мгновений постоял, высунувшись наружу. Слезая, сказал:
   - Все в порядке.
   - Зачем это тебе? - спросил Спитко.
   - Позвольте, пан посол, не отвечать на ваш вопрос, - проговорил толмач, пряча лестницу за войлоками. Сделав это, добавил:
   - Разве вам, пан посол, не сказали, что у меня, кроме перевода, есть и другое задание? Оно настолько секретно, что в ваших же интересах о нем ничего не знать. А сейчас распорядитесь установить у вашей юрты охрану
   - Нам может что-то угрожать?
   - Вряд ли, но любопытные могут захотеть заглянуть сюда в самое неудобное для вас или для меня время. Да и воришек здесь не перечесть.
   На следующее утро к юрте посла подошла группа из трех человек. К ним вышел Евнутий.
   - Что надо? - спросил он.
   - А ты кто? - спросил татарин, который стоял впереди. Из-под белой войлочной шапки на литвина уставился немигающий взгляд.
   - Толмач посла великого князя Литвы.
   - Веди нас к нему, мы от великого хана Золотой Орды.
   - Сейчас доложу, - ответил Евнутий, сохраняя невозмутимость не хуже татарина.
   Посол принял представителей хана, сидя на подушках. Вошедшие низко поклонились и старший сказал:
   - Меня зовут мурза Кизим. Великий хан послал сказать, что он примет тебя, посла литвинов, завтра после полуденной молитвы.
   - Хорошо, мурза, мы будем готовы к тому времени.
   Евнутий, делая перевод, не забывал следить за теми двумя татарами, которые так и обшаривал взглядом юрточное пространство. Хорошо, что все ценное было прикрыто холстиной. К ней наклонился один из них и попытался приподнять за край. Евнутий, сделав шаг вправо и с силой наступил на ногу нарушителя этикета. Тот невольно вскрикнул.
   - Что там у вас? - недовольно спросил Спитко.
   - Все в порядке, - ответил ему толмач, а удивленному мурзе пояснил: - Твой человек хотел поправить край покрывала, а я, желая ему помочь, нечаянно наступил ему на ногу.
   Кизим улыбнулся одними глазами и, обращаясь к послу, сказал:
   - Неуклюжий у тебя толмач, но это не беда. Главное тебе быть ловким. Для этого усвой несколько правил. Сразу, как войдешь в шатер хана, станешь на колени и будешь так стоять до конца приема.
   Дослушав перевод, продолжал:
   - Ближе чем на три шага к хану не подползать.
   - А если я не стану на колени, а только поклонюсь хану?
   Глаза мурзы зло блеснули
   - Тогда и переговоров не будет.
   Не услышав больше возражений, он продолжал:
   - Говорить с тобой будет не хан, а назначенный им вельможа.
   - А что хан? - удивился посол.
   - Великий хан осчастливит вас своим присутствием, но если он посчитает нужным осчастливить вас и словом, то слушая его приложите руку сначала к сердцу, затем к губам и к голове. Не спутай: сердцу, губам и к голове. В такой последовательности.
   - Зачем это?
   - Этим ты выразишь хану сердечное признание, обожание и преклонение. Каждое слово великого хана должно быть вознаграждено.
   - Понятно. Это все?
   - Нет. Ты сейчас покажешь нам подарки и мы их унесем.
   Переведя эту фразу, Евнутий добавил от себя:
   - Не соглашайтесь на это, пан посол. Скажите ему, что подарки еще не разобраны, а этим прикажите дать что-либо для успокоения их алчных сердец.
   Через короткое время Кизим прикладывал к груди латы немецкого изготовления. В мягком полусумраке юрты металл таинственно отсвечивал своими гранями. Евнутий достал два кинжала, ножны которых были украшены серебром и отдал их другим татарам. Те, поклонившись послу, тут же засунули их за кушаки.
   Утром к послу зашел Кизим, и посольство в полном составе направилось к ханскому улусу. За ними везли подарки. По мере продвижения, на дороге все меньше встречалось людей. Редкий стражник выйдет из-за юрты и проводит чужеземцев настороженным взглядом.
   - Где же люди? - спросил удивленный Спитко.
   Евнутий пояснил:
   - Здесь живут родственники хана и наиболее близко приближенные. Каждому по юрте, а то и по две. Поэтому юрт много, а людей мало.
   Подошли к воротам, вставленным в невысокий забор, окруживший пурпуровый шатер хана. По жесту Кизима ворота распахнулись и посол ступил на ковер, проложенный от самой двери, украшенной золотыми павлинами.
   Вошли во внутрь и будто утонули в нежно-розовом свете. Это отсвечивал шелк, которым шатер был обтянут изнутри. На полу лежал персидский ковер, украшенный неземными цветами. Тут и пало посольство на колени и поклонилось трону. На нем восседал хан, одетый в зеленый, расшитый золотом, кашемировый халат. Рядом с ним стоял пожилой вельможа. Его лицо пересекал шрам. Спитко понял, что этот человек и будет озвучивать слова хана.
   - Говори, - сказал вельможа властным голосом.
   Оржеховский скороговоркой произнес заготовленную речь:
   - Славнейший и высоко именитый властелин Великой Орды, позволь передать тебе почтение и уважение от великого князя Литвы Витовта и поздравить с восшествием на высокий престол, основанный великим Батыем!
   Далее посол озвучил пожелание великого князя Литвы заключить вечный мир с великим ханом. По мере того как он произносил слова о вечном мире по шатру крепчал удивленный шепоток. Вельможа, который озвучивал хана, не дослушал посла. Он возмущенно спросил:
   - Как твой князь может говорить о вечном, и вообще о мире, если под его рукой притаился наш враг - беглый Тохтамыш?
   Спитко лихорадочно вспоминает инструкцию князя Ямонта, озвученную им в предвидении такого поворота событий и одновременно не может отвести глаз от пронзительного взгляда вельможи. До чего въедливый взгляд! Но вот вельможа наклонился к хану и прислушался к тому, что тот говорил. Посол воспользовался случаем и поспешил изложить соображения руководства своей страны по поднятому вопросу:
   - Твой предшественник, великий хан, - гость великого князя Литвы. Доведись другому (посол сделал ударение на этом слове) попросить пристанища, оно будет дано и ему. Тохтамыш не совершил преступлений на нашей земле, поэтому у нас нет оснований преследовать его. Мой повелитель готов обсудить судьбу бывшего хана, но после заключения договора о вечном мире.
   Вельможа наклонился к хану и тот что-то прошептал. Кивнув в знак согласия, вельможа проговорил:
   - Божьей милостью великий хан говорит: «Беглый Тохтамыш должен быть выдан ему. Без этого переговоры о вечном мире не могут быть продолжены».
   В Литве предполагали, что договор не будет подписан, но такого скоротечного финала никто не ожидал. Посол попытался исправить положение:
   - Великий князь Витовт надеется, что договор о вечном мире послужит началом для дальнейших переговоров, где может стоять вопрос о выдаче беглого хана.
   - Неужели в твоей стране все ходят задом наперед? - спросил ехидно вельможа, - так вот - сначала Тохтамыш, а потом переговоры!
   Оржеховский спросил у толмача:
   - Что будем делать с подарками?
   - Вручать.
   Посол, преодолев растерянность, бодрым голосом провозгласил:
   - Позволь, великий хан, прежде чем покинуть твой гостеприимный дом, положить к твоим ногам дары, приготовленные по велению великого князя Литвы в знак его к тебе благорасположения.
   Вельможа наклонился к хану и, выпрямившись, сказал:
   - Подарки будут с благодарностью приняты. От имени великого хана это сделает мурза Кизим.
   Он указал рукой на дверь и литвины, став на ноги, пошли к выходу. Спитко прошептал, кипя гневом:
   - Меч бы ему в пузо, а не подарки.
   За дверью их ждал улыбающийся Кизим. Он сказал:
   - Говорил вам - отдайте подарки, не отдали. Что не ожидали такого приема?
   Оржеховский сделал улыбку:
   - Да, твой хан не отличается любезностью.
   - Его понять можно. Беглый Тохтамыш не дает ему покоя.
   Во время передачи подарков, Евнутий, переговорив с послом, спросил у Кизима:
   - От имени хана говорил эмир Эдигей?
   - Ай, ай, как вы догадались? - с деланным удивлением проговорил Кизим.
   - Ты не мог бы передать ему просьбу посла о встрече?
   - Это будет не так просто сделать, - ответил мурза, хитро улыбаясь.
   После того как в его ладонь опустились два червонных дуката, он твердо пообещал, что встреча состоится.
   Спитко, как только очутились в юрте, забегал по свободному пространству, приговаривая:
   - Сволочи! Позор! Я - литовский шляхтич, ползал на пузе! И ради чего?! И перед кем?! Позор!
   Евнутий, сидя на войлоке, бывшем его постелью, не без удовольствия наблюдал за пустыми метаниями пана. Тот внезапно остановился и, распушив учащенным дыханием усы, спросил:
   - Ты чему улыбаешься? Тебе весело!?
   - Как пан посол мог такое подумать? - удивился толмач. - Я вместе с вами не в восторге от результатов нашей миссии, но доволен тем, что мы еще легко отделались.
   - Ты в своем уме?
   - Разве пан посол не знает, что татарские ханы, чтобы досадить противной стороне, часто отыгрываются на послах, сажают их в яму или вовсе лишают жизни? Но в нашем случае это не должно случиться. Ведь нам обещана встреча с самим Эдигеем!
   - О чем мы будем говорить с этим исчадием ада?
   - О том же, что и с ханом. И не расстраивайтесь, если и здесь не встретите понимания. Главное - узнать где его жилье. Когда сделаем то, ради чего мы здесь, дай Бог, унести ноги.
   - И зачем мне все это!? - чуть не взвыл Оржеховский. - Мне сразу все это не нравилось!
   Евнутий, неожиданно для себя, вспылил.
   - Коль согласились меня прикрывать, то, прошу вас, без истерики!
   - Ты молод мне указывать! - вскипел Спитко, - я уж не говорю о твоем происхождении!
   Евнутий зло сощурил глаза и, чеканя каждое слово, ответил:
   - Здесь, пан посол, не Вселитовский сейм и даже не шляхетский пьяный сбор, где вы, до мордобития, решаете чей род древнее, а выполнение поручения князя Ямонта! Поэтому извольте делать то, что я вам прикажу! Единственно, что я допускаю в наших отношениях, вы обращаетесь ко мне на «ты», а я вам «вы»! В этом вся дань вашему возрасту и происхождению!
   С этими словами Евнутий полез за войлока и достал свою лестницу, а уязвленный со всех сторон Спитко бросился на подушки и замер в позе обиженного холодом воробья.
   Толмач вышел из юрты и сообщил стражнику что пан посол лег отдыхать и приказал к нему никого не допускать. Сделав такое распоряжение,  Евнутий вернулся в юрту и, натянув на голову войлочный колпак, приставил лестницу к дымовому отверстию. Выглянув из него, залюбовался  жизнью стойбища. Костры, шаловливые детишки, задиристые собаки, ленивые лошади безропотно отдают людям свое молоко, бараны покорно расстаются с жизнью.
   Евнутий, напрягая зрение, пытается разглядеть ханский шатер, чтобы принять его за основной ориентир. С трудом нашел его: далеко от хана забросили посла. Где же юрта или шатер Эдигея? Если рядом с ханом, то трудно будет к нему подобраться. Вдали показался обоз. Тяжело груженые телеги тянули верблюды и волы. Что везут? Заметил место разгрузки обоза и решил посетить его. Из леска, темневшего на востоке, выехала группа всадников. Там где-то Итиль. Вдруг увидел, что в его сторону направляется Кизим. Это могло быть приглашение на беседу с эмиром.
   Спрятав лестницу, Евнутий успел встретить мурзу у порога. По его просьбе доложил послу о прибытии посланца эмира. Спитко неохотно поднялся с подушек и, сидя на постели, принял мурзу. Тот сообщил:
   - Эмир Эдигей Мангыт приглашает тебя, посла великого князя Литвы, навестить его для беседы.
   - Могу я взять с собой толмача? - спросил наученный Оржеховский.
   Кизим посмотрел в сторону Евнутия и, увидев как тот подбрасывает на ладони золотой, сказал:
   - И его приглашает эмир.
                ***
   Они молча шли вслед за татарином. Спитко чувствовал себя школяром, которого ненавистный учитель за ухо выводит из класса. Евнутий же усердно пытался запомнить дорогу. Для него все юрты, как китайцы, были похожи друг на друга. Немного помогало то, что он видел эту местность сверху. Вот простых людей стало меньше, а стражников больше. Открылось свободное пространство, а посередине юрта, укрытая черными и белыми войлоками.
   - Вот и пришли, - сказал Кизимю - Я сейчас доложу.
   Евнутий, ориентируясь на дверь юрты, определил направление. Восток - там женская половина, на западе - мужская. Значит там и должна быть постель эмира. Он, как бы прогуливаясь, сделал несколько шагов в этом направлении. Все пространство было вытоптано людьми и животными. Ни травинки, ни кустика. Бугорки были невысоки, а ложбинки мелки. До ближайшей юрты шагов двести. Она ничем не отличается от юрты эмира. Только бунчука над ней нет. Прикрываясь этой юртой и можно будет подобраться к жилищу эмира.
   Показался Кизим. Увидев гуляющего толмача, озлобился.
   - Что ты там высматриваешь? - спросил он, не скрывая негодования.
   - Да так, - ответил Евнутий, - погулял немного.
   - Дома будешь гулять, а тут стой где тебя поставили!
   Оржеховский, уловив недовольный тот татарина, сказал Евнутию:
   - Прекрати перебранку! Не забывай, что ты всего-навсего толмач!
   Евнутий поклонился мурзе и, приложив руку к сердцу, виновато улыбнулся. Тот, наклонив голову в знак примирения, пригласил гостей в юрту.
   Эмир, не вставая с подушек, кивком головы ответил на приветствие посла и жестом пригласил занять места за низенькими столиками. Левая и правая сторона от эмира были закрыты шелковыми занавесями серого цвета. Евнутий поспешил занять место ближе к западной занавеси. Он щекой почувствовал ее гладкую прохладу. Кизим, низко поклонившись эмиру, вышел из юрты. Они остались втроем.
   Хозяин поинтересовался как приняли на литовской земле беглого хана. Какие у него намерения. Так как Оржеховский мало что знал, то вопросы и ответы быстро иссякли. Воспользовавшись этим, посол спросил:
   - А почему бы тебе, эмир, не проведать своего родственника? Ведь, насколько я знаю, ты зять его.
   Эдигей скупо улыбнулся.
   - Ты, - спросил он, - приглашаешь меня на собственную смертную казнь?
   - Что ты! - воскликнул Спитко, - Я и в мыслях такого не допускаю! Такую голову, как твою, эмир, нужно беречь. Кстати, так думает и Тохтамыш.
   - Это он тебе сам говорил? - не скрывая ехидства, спросил Эдигей.
   - Перед самым отъездом, - соврал посол. - Он очень уважает тебя и жалеет, что ваши пути разошлись.
   - Он жалеет не о путях, а о потерянной власти! - жестко ответил эмир. - А чтобы у твоего князя не было заблуждений и неоправданных надежд, скажи ему, что старый Мангыт остается верным Темир-Кутлую. Было бы иначе, Тохтамышу не пришлось бы лизать пятки Витовту. И еще. Можешь говорить или не говорить своему князю, но сам знай, что Тохтамыш не тот человек, на которого можно опереться. Он вероломен, как последняя багдадская потаскуха, труслив, как шакал, обожравшийся падали и глуп, как курица, гребущая от себя.
   Евнутий, слушая хозяина, не замедлил заглянуть за занавеску. Эмир это заметил. Он сказал недовольно:
   - Если хочешь знать, то я там сплю. И позволь тебе напомнить, что хозяин показывает только то, что хочет показать, а гость должен довольствоваться этим.
   - Виноват, - поклонился эмиру толмач и приложил руку к сердцу. Потом перевел последнюю фразу, сказанную хозяином послу.
   - Что ж дело твое, - ответил Спитко, - не хочешь встречаться с Тохтамышем и не надо, но давай обсудим более серьезный вопрос. Почему хан не хочет заключить с нами вечный мир? Ведь мы с открытой душой хотим мира.
   Эмир тяжело посмотрел в глаза посла и сказал:
   - Слушая тебя, посол, я представил себе курятник, в который забралась лиса. Она съела курицу, другую взяла про запас, а остальным говорит: - «Живите спокойно, я заключаю с вами вечный мир». Как ты думаешь, куры поверят ей?
   - Это не совсем удачный пример, эмир. Наш князь больше похож на волка.
   - Оказавшись в одной упряжке с Тохтамышем, он растеряет все свои волчьи качества.
   Эдигей устало махнул рукой и гости поняли, что аудиенция закончена.
   - Там ждет слуга, он проводит вас, - сказал эмир вслед.
   Слегка пьяные литовцы пошли по направлению своей резиденции. Вдруг Евнутий вспомнил: необходимо узнать, что привез тот обоз.
   Возле юрт скопилось множество возов. Грузчики носили тканные и кожаные мешки. Евнутий походил возле них, заметив рассыпанное зерно, подобрал щепотку и вложил в рот. Сопровождавший их слуга недовольно спросил:
   - Что не наелся у эмира?
   - Прогулялся и есть захотелось, - отшутился Евнутий.
   Стало смеркаться когда они вернулись в свою юрту. Слуга, узнав, что господа не будут кушать, зажег свечи и, с разрешения посла, вышел.
   - Этот Эдигей - крепкий орешек, - сказал Спитко, усаживаясь на подушки.
   - Это не новость, ясновельможный пан, - заметил толмач, - а вот новость то, что татары готовятся к походу.
   - Откуда ты это взял? - оживился посол.
   - Мы только сейчас были с вами у складов. Туда целый день свозили продовольствие.
   - Ну и что?
   - А то, что этот народ занимается заготовкой только в том случае, если готовится к большим военным кампаниям. Они собирают в одно место вяленое мясо, сыр-хурут, жареное пшено. Потом распределяют все это между воинами. Это, можно сказать, первый успех нашей неудачной миссии.
   - Неудачной! - вспылил Оржеховский. - Ты считаешь она могла быть другой?
   - Ни в коем случае! Это знают в Вильно, это знали и здесь, поэтому занялись заготовкой продовольствия еще задолго до того, как князья задумали нашу операцию. И поделом. Вы хотели бы оставить у себя за спиной такого врага как Тохтамыш? Он что заноза в пятке - пока не вынешь, ходить не будешь. Вы видели Эдигея. Он похож на идиота?
   Некоторое время посол сидел уставившись в одну точку, потом, встряхнувшись, сказал решительно:
   - Нам нужно побыстрее ехать домой. Нам нужно предупредить князя.
   Евнутий насторожился. Ему показалось, что за стеной кто-то ходит, поэтому шепотом ответил:
   - Завтра к вечеру я смогу сказать точный срок нашего отъезда. Хорошо бы не побега.
   Оржеховский издал непроизвольный стон, но ничего так и не ответил на мрачный прогноз толмача. Он залез под кошму, которая служила одеялом, и оттуда скомандовал:
   - Погаси свечи!
   Эта команда, он знал, будет исполнена без обсуждения, поэтому и произнес ее так, будто посылает человека на смерть. Хоть на этом отвести душу.
   Под утро прогремел гром и блеснула молния, осветив мертвенным светом убогую резиденцию литовского посла. Застучали крупные капли дождя, отдельные залетали внутрь через дымовое отверстие, запахло мокрым войлоком. Оржеховский сказал, высунув нос из-под одеяла:
   - Развезет дороги. Будем шлепать по грязи.
   - Вам не угодишь, ясновельможный пан, - ответил Евнутий и пояснил: - Ехали сюда, вы задыхались от пыли. Сейчас вас не устраивает грязь. Вы бываете когда-либо довольны, господин посол?
   Спитко, отбросив одеяло, зло ответил:
   - Бываю! Бываю довольным, когда наблюдаю как такой кмет, как ты, получает добрую порцию батогов за непочтение пана, ниспосланного ему самим Господом!
   Выслушав эти слова, Евнутий молча поднялся с постели и сразу вышел наружу. Оттуда послышался его голос. Он выговаривал стражнику:
   - Ты что нахохлился, как мокрая курица? Почему посторонние шляются у амбасады?
   - Никого не было, ясновельможный пан, - оправдывался стражник.
   - Я слышал шаги этой ночью!
   - То мы ходили, пан дорадник.
   - Сравнил паникадило с лучиной! Вы топаете, как лошади, а то был просто шорох!
   - Так то ж собака, пан дорадник.
   - Тут и собаке не место, болван!
   Отчитав так стражника, Евнутий вернулся в юрту и, присев рядом с послом, сказал:
   - Как слышали, пан Спитко, я получше вас могу отчитать подвластного мне человека.
   - Зачем мне этот спектакль?
   - А за тем, пан посол, что я не такой уж кмет, как вам может показаться. Я с великим князем Витовтом не один раз за одним столом сидел! Но это так, для общего сведения. А сейчас слушайте! Ваша высокая миссия, как ни печально это, закончилась. Она заранее была обречена на провал и вас за это никто не упрекнет, но если мы не выполним основную задачу - тут нам позор и унижение.
   - Ты имеешь в виду Эдигея?
   - Вам известно что я имею ввиду.
   - Выходит нам крышка?
   - Бабушка надвое сказала.
   - Ой ли? Неужели нет другого способа избавиться от этого человека?
   - Возможно и есть, но князь Ямонт избрал именно этот.
   Натягивая сапоги, посол спросил:
   - Может мы сначала выедем, а потом ты вернешься?
   - Там же грязь, пан посол. Ладно, ладно, не кипятитесь. Если серьезно, то успех операции может быть обеспечен только несуетливым поведением всего посольства. Татары ничего не должны заподозрить. Так вот. После полудня вы сообщите мурзе Кизиму, что завтра утром мы выезжаем. Если я этой ночью выполню задуманное, то у нас будет пять-шесть часов, чтобы замести следы. Если произойдет задержка, то скажетесь больным и отложите отъезд.
   - Так как ты все же собираешься с ним расправиться?
   - Сейчас увидите.
   Евнутий полез к стене, у которой была его постель. Достал тканый мешок и вытряхнул его содержимое. Вывалился арбалет и колчан с короткими стрелами.
   - Дальность стрельбы этой штуки за двести шагов, - сказал толмач.
   - Ведь для этого нужно увидеть его! - вскричал Оржеховский.
   - Тише, тише, пан посол, так вы можете распугать всех мышей! Так вот. Эмир будет убит в своей постели во время сна.
   - Где она? Кто тебе ее покажет?!
   - Я ее уже видел. Когда вы мило беседовали с эмиром, я заглянул за занавесь и увидел его ложе. Кстати, эмир укрывается одеялом из барсовых шкур. Видимо старая кровь плохо греет.
   - Если он действительно так стар, то не проще ли дождаться божьего предопределения?
   - Это не здесь решать, пан посол. Сейчас я осмотрюсь
   Евнутий приставил лестницу к дымовому отверстию и выглянул наружу.
   - А дождь уже прошел, - сообщил он оттуда.
   Через некоторое время толмач спустился вниз и сказал:
   - Я нашел юрту эмира. Теперь идите к мурзе, пан посол, заодно и прогуляетесь, а я займусь изучением подходов к цели.
   Когда Оржеховский выходил, Евнутий стоял на лестнице, высунувшись наполовину туловища в отверстие. Посол обошел свою челядь и сообщил об отъезде, те стали поспешно собирать вещи. Спитко подумал, что если безобидные слуги так стремятся уехать отсюда, то что говорить о нем, который знает какая страшная угроза нависла над посольством? Посол, направляясь к Кизиму, оглянулся и увидел толмача, торчащего над юртой. Сердце непроизвольно сжалось от мысли, что он обречен и тут же проклял тот час когда вляпался в большую политику.
   Мурзы на месте не оказалось и ему пришлось его ждать. Увидев посла, Кизим искренне удивился.
   - Что же ты не предупредил, что придешь? Я бы не заставил тебя ждать! Скажи что тебе надо и я все сделаю!
   Перемежая литовские и татарские слова, посол ответил:
   - Я завтра утром уезжаю.
   - Какая жалость! - воскликнул Кизим. - Я так привык к тебе и даже полюбить успел! Раз так решил, то твоя воля. Задерживать не буду. Завтра я сам буду тебя провожать!
   Вернулся Спитко в свою юрту и собрался отобедать. Евнутий продолжал стоять на лестнице.
   - Пан толмач, - обратился к нему посол, - хватит дышать свежим воздухом, спускайтесь в душное нутро нашей постылой юрты.
   Слуга внес еду. Евнутий продолжал стоять.
   - Поставь еду на стол и пошевели лестницу, - сказал Спитко слуге.
   Тот так и сделал. Евнутий, подогнув колени, кулем свалился на пол. Слуга, испугавшись, закричал, а посол, отпрянув от валящегося тела, упал навзничь. Наружный стражник вскочил в юрту и, увидев лежащих панов и стоящего над ними слугу, закричал:
   - Ты что натворил!?
   И тут услышал голос посла:
   - Уймись. Не кричи.
   Стражник отошел от слуги и теперь уставился на дорадника, ожидая, что и тот что-то скажет, но тот смолчал. Оржеховский встал и подошел к Евнутию. Повернул его лицом к себе и увидел в его правом глазу обломок стрелы, которая, возможно, сломалась при падении с лестницы.
   - Он мертв, - сказал стражник то, что и без него было видно.
   - Как же такое могло случиться? - растеряно спросил посол.
   - Ясновельможный пан, - обратился стражник, - я слышал как что-то просвистело. Тогда подумал, что это птица, а оказывается стрела.
   - Когда это было?
   - До вашего прихода, ясновельможный пан.
   - Это понятно, когда до моего прихода?
   -Ну, вас еще не было, ясновельможный пан.
   Спитко слегка сморщился от такого ответа и тут же подумал, что уточнять время смерти Евнутия нет необходимости. Сразу, когда увидел мертвого, было страшно, а сейчас, на удивление, стало легко, если не сказать радостно. Совсем не важно, что убит не Эдигей, а Евнутий, главное на нем нет больше никаких обязательств, и он может беспрепятственно уезжать и с чистой совестью доложить о результатах миссии.
   Стражник вышел из юрты с указанием никого не пропускать внутрь, а слуга начал наводить порядок. Разобрана лестница и спрятана за войлока, замыта кровь, протекшая по столбу из раны. Что делать с трупом? Закопать в юрте? А если пересчитают состав посольства и не досчитаются толмача? Лучше труп забрать с собой, а там предать земле. Он сказал челядинцу:
   - Вынь стрелу… Нет сначала посади убитого на войлок так, будто он сидит на лошади, а потом вынь стрелу и умой ему лицо.
   - Не понял, ваша милость.
   - Сложи войлок так, будто это спина лошади. И поторопись, пока суставы убитого не задеревенели. Теперь понял?
   - Мы возьмем его с собой?
   - Молчи и делай, что тебе сказали!
   Рассвет только забрезжил, а литовское посольство уже было готово к отъезду. Как и было обещано, его провожал Кизим. Он направился к Евнутию, чтобы попрощаться с ним, но ему сказали, что толмач внезапно заболел, да так, что потерял, бедный, сознание. Посольство уехало, а мурза поспешил к Эдигею с докладом.
   - Уехали гости, - сказал он, входя в юрту.
   - Так и уехали?
   - Так и уехали, но один, привязанный к лошади, был мертв.
   - С этого бы и начинал, - пробурчал Эдигей. - Значит Басыр не ошибся, когда сказал, что слишком любопытный литвин убит. Посол не жаловался на то, что его человека убили?
   - Наоборот, он скрывал это от меня. С помощью слуги, знающего немного наш язык, попытался убедить меня, что толмач заболел,  а чтобы не свалился с лошади, его привязали. Я дотронулся до его руки. Она была холодна. Такое бывает только у трупа. Мне кажется, господин, что можно было бы и посла убить. Еще не поздно.
   - Зачем убивать глупого врага, - спросил эмир, - если от него будет больше пользы, чем вреда? Пусть живет до следующего раза.
   - Значит пойдем на Литву?
   - Зачем спешить? Сначала пошлем туда посольство.
   Едва Кизим вышел, как к юрте приволокли человека. Это был гонец. Он примчался на взмыленной лошади. Когда пытался соскочить на землю, нога подогнулась и он свалился на землю кулем. Приблизившемуся стражнику прошептал, чтобы вели к эмиру. Кизим побежал сообщить о новости. Эдигей взволновался и приказал немедленно ввести гонца. Его внесли на руках, голова свешивалась на плечо.
   - Он ранен? - тревожно спросил эмир.
   - Он спит, господин.
   - Разбудить!
   Посланца поставили на ноги, вытерли лицо мокрой тряпкой и влили в рот немного кумысу. Тот приоткрыл глаза и, увидев эмира, открыл их шире. Он сказал, еле разжимая губы:
   - Прости, господин, что я так ослаб. Мои ноги не касались земли…
   - Не трать оставшиеся силы на пустые разговоры. Говори.
   - Разреши, господин, я сяду.
   Эмир выставил всех из юрты, а гонец, стал на колени и, усевшись на пятки, заговорил:
   - Хан Киркельский Хаджи-бек и твоя жена Джанике ханум кланяются тебе и говорят, что в Крым ворвался сын Тохтамыша Бахтибек. Ему без боя открыли ворота Солхата и он оттуда требует признания его отца ханом.
   - В Кырк-оре были его люди?
   - Пытались, но их не пустили.
   - Много войска у Бахтибека?
   - Хаджи-бек сказал, что двух туменов хватит, чтобы с ним расправиться. И еще.  Джанике ханум просила передать, что у тебя родился сын и его назвали Султан-Махмудом.
   - Это хорошая новость, - улыбаясь, проговорил эмир. - Сейчас иди спать, а потом снова поговорим.

                ГЛАВА Y
                СУЕТА ПОД КАФОЙ
   Эдигей послал к Бычьему броду большой отряд под командой мурзы Кизима, а сам с двумя туменами направился к воротам Крыма - Цениске. (С этого момента позволю себе заменить термин «Цениске» на «Перекоп». Так будет легче ориентироваться в событиях) В задачу Кизима входило запереть выход из полуострова с восточной стороны. Никогда еще Эдигей не был так радостен, отправляясь в поход. Покончить с Бахтибеком и увидеть сына - разве этого мало для радости?
   На подходе к Перекопу вперед был выслан Басыр с целью разведать обстановку у Солхата, столице наместника хана. Выполнив задачу, Басыр встретил эмира уже у стен города.
   - Мы опоздали, - сказал он.
   - Что это значит? - недовольно спросил Эдигей.
   - Ворота были открыты когда мы подъехали, - пояснил Басыр. - Мы сразу помчались к дому наместника, но султана там уже не было. Его кто-то предупредил о нашем приближении. Он ускакал в Кафу, бросив часть своих людей. Я послал вдогонку Сеута, а сам остался ждать тебя.
   Из ворот города показалась торжественная кавалькада во главе с наместником. По ее сторонам джигитовали молодые всадники, демонстрируя радость народа от прибытия столь высокого лица. Басыр сказал, показывая камчой на приближающегося наместника:
   - Мне говорили, что он и Бахтибека радостно встречал.
   - Арестуй этого сына шакала и отправь к хану. Пусть он с ним и разбирается, - ответил эмир Басыру. - Сам же езжай в Кырк-ор и скажи Хаджи-беку пусть собирает войско и спешит к Кафе. Я буду там.
   С этими словами Эдигей поднял руку в знак следования за ним и пришпорил лошадь. Подъехавший наместник успел увидеть только ее хвост.
   Кто предупредил Бахтибека? Хорошее настроение сменилось тяжелыми раздумьями. У тохтамышева рода звериное чутье на опасность. Вполне возможно оно и толкнуло Бахтибека на мысль бежать, а если нет, а если его предупредили? Тогда кто? Кто мог опередить Басыра? Гонец не мог ехать через Перекоп. Через Бычий брод? Но там обласканный Кизим. Он? Не может быть!
   Еще не видели Кафы, скрытой за холмом, а свежий воздух давал знать, что море близко. Эдигей приказал продолжать движение по направлению к городу, а сам въехал на холм и остановился на вершине, лишенной растительности.
   Он видел город, охваченный, как удавкой, могучими крепостными стенами. Перед ними широкий ров. В центре высился дворец консула, окруженный еще одним кольцом стен. Не нужно быть стратегом, чтобы не понимать, что без стенобитных машин эти преграды не преодолеть. Придется ограничиться уничтожением пригородов и объявлением блокады. С высоты разглядел небольшую рощицу и решил в ней разбить свой походный шатер. Он начал медленно спускаться с холма. Солнце осталось за спиной.
                ***
   Как только появился слух о появлении под стенами города отрядов кочевников, поступил приказ закрыть ворота. Оказавшиеся в городе жители предместий устремились к семьям, но их не пустили. Они начали шуметь, требуя открыть ворота. Со стен раздавался галдеж уже жителей города. Они определяли численность врага. По называвшимися цифрам можно было судить, что у людей в глазах и двоилось, и троилось.
   Капитан аргузариев Коррадо ди Гоаско (как видим, он благополучно добрался до Кафы и успел получить этот высокий пост), прислушиваясь к выкрикам, спустился с надвратной башни «св. Георгия» и направился к дворцу консула, чтобы доложить обстановку. По его мнению, рвущихся за пределы города жителей предместья, нужно выпустить, предоставив им самим решать свою судьбу, тем более, среди них было много татар. Оставлять их в пределах города более опасно, чем дать им уйти.
   Коррадо, переступая порог кабинета консула Христофоро дель Боско, подумал, что этому, несоразмерной толщины человеку, явно не повезло. Надо было такому случиться, что именно в его консульство произошла какая-то неразбериха в Золотой орде, и это сразу аукнулось в Кафе. Еще неизвестно с какими намерениями пришли кочевники под город, но ясное дело - не с добрыми.
   - Что они там? - спросил консул у вошедшего.
   - Пока не знаю, - ответил ди Гоаско.
   - Тогда зачем вы пришли? Могли бы не спешить
   - Там я оставил человека, ваша милость, а сам поспешил сюда, чтобы доложить, что у ворот скопилось несколько сотен народу, желающих выйти за пределы города. Я считаю, что их нужно выпустить до наступления темноты.
   В кабинете, кроме консула, находились члены Консульского Совета. Массарий Гаспар Спинола испуганно воскликнул:
   - Вы предлагаете открыть ворота?
   - А вы предлагаете сбрасывать людей со стен? - спросил язвительно капитан
   Чтобы не дать разгореться спору, консул поспешно сказал:
   - Господа, у нас нет времени на обсуждение, вечер на носу, поэтому я принимаю решение: открыть ворота, но не все, а только «св. Георгия» и «12 апостолов».
   - И вместе с тем, ваша милость, - обратился нотариус де Гандино, - следует все взвесить. В каком варианте больший риск?
   - Больший риск, синьор де Гандино, - в нашем многословии. Итак, капитан, идите, сделайте необходимые распоряжения, успокойте людей и ждите моего письменного распоряжения об открытии ворот.
   - Это самовластие! - воскликнул нотариус.
   Коррадо уже за дверьми услышал ответ консула:
   - Это осознание личной ответственности, синьоры.
   Теперь желающие выйти за пределы города сосредоточились у двух ворот. Им были приказано не мешкать, ибо открытыми ворота будут не долго. Сам Коррадо взобрался на башню ворот «12 апостолов». От них шла главная дорога в Татарию, отсюда, вероятнее всего, может быть сделана попытка ворваться в город. Рядом с капитаном стоял трубач. По сигналу его трубы будут открывать и закрывать ворота.
   Коррадо помнит, как Тамерлан до последнего рядился в шкуру овцы, поэтому пристально вглядывается в окрестности: аванборги пока не пылают, всадники снуют по улочкам, не вынимая сабель из ножен. Что ни говори, но на ближних подступах к городу врага не было. Нигде не видно какой-либо концентрации их сил. Да и откуда татары могли знать, что ворота сейчас откроются?
    Капитан обратил внимание на то, что снизу машут. Значит приказ поступил и теперь ждут сигнала трубы. Он раздался, распахнулись створки ворот и народ хлынул. В стане врага засуетились. Они определенно подумали, что город осмелился на вылазку, но вскоре разобрались и успокоились. Поток людей иссяк и только тогда раздался сигнал трубы к закрытию ворот. Коррадо, убедившись, что татары не спешат выставлять свои требования, направился к консульскому дворцу.
   По разгоряченным лицам членов Консульского совета он понял, что почетное собрание раздирают противоречия. Консул нетерпеливо спросил:
   - Все ли благополучно, капитан?
  - Все в порядке, ваша милость, народ успокоен. От татар нет требований и, видимо, сегодня их уже не будет.
   - Благодарю вас, капитан, - промолвил консул, облегченно вздохнув, и тут же сообщил: - Вот тут мы поразмыслили и пришли к предположению, что татары заявились под наши стены в погоне за сыном Тохтамыша.
   - Он же нас заверил, что за ним погони нет, - напомнил Коррадо.
   - Вы правы, капитан, но что другое может их сюда привести? Ведь у нас договор.
   - Тот договор, ваша милость, - ответил Коррадо, - не мог предусмотреть сегодняшнюю ситуацию. У Золотой орды фактически два правителя, сын одного из них нашел приют у нас, чем поставил нас в весьма щекотливое положение.
   - Вот-вот, - согласился консул, - именно об этом мы и спорим. Обсуждали разные версии, но так и не пришли к решению на тот случай, если от нас потребуют выдачи принца Бахтибека.
   - А я настаиваю, - подал голос массарий Спинола, - на том, что все эти споры преждевременны. У нас будет время обсудить требования татар после их предъявления.
   - Почему бы нам не предупредить события? - спросил дель Баско, но его прервал нотариус:
   - Почему мы всполошились априори? Почему забыли чью волю мы здесь представляем? Умаление великой роли Генуи в мировой политике - наказуемо законом! Тут появился отряд неизвестно кого и неизвестно с какими помыслами, а мы весь день чешем языки, вместо того, чтобы работать во славу отечества.
   - Хорошо, раз вы настаиваете, - вздохнув, сказал консул, - прервем наше заседание до получения требований «неизвестно от кого», как выразился синьор нотариус. Но кто это там за стенами, первым узнаете вы, Батиста ди Гандино. Я назначаю вас своим представителем на переговорах с татарами.
   - Отыгрались, - буркнул нотариус.
   - Зачем так упрощенно трактовать мое решение, - упрекнул дель Баско, - среди нас вы самый последовательный патриот Генуи. Только вам я могу без боязни поручить это ответственное дело. В помощь вам назначаю капитана ди Гоаско. Вы оба останьтесь, а остальные синьоры могут быть свободны.
   Консул некоторое время посидел, откинувшись на спинку кресла, затем, бросив руки на стол, сказал, чеканя слова:
   - Какие бы требования ни предъявили нам пришельцы, вам следует удивиться их претензиям и обещать обо всем доложить консулу!
   - А если они действительно гоняются за принцем? - спросил капитан.
   - Тем более удивитесь.
   На этом они разошлись.
                ***
   Юзбаши Басыр ввел в юрту Эдигея бедно одетого татарина. Голова его была покрыта темным платком, а ноги босы. Переступив через порог, он упал на колени и опустил голову на кошму, устилавшую пол юрты.
   - Поднимись, - приказал ему Басыр, - и расскажи господину то, что говорил мне.
   Опершись на руки, татарин приподнял голову и сказал:
   -.Многие, эфенди, видели как в город въезжал султан Бахтибек, но юзбаши почему-то выбрал меня.
   - Не тебе обсуждать решение юзбаши, - сердито заметил Эдигей. - Лучше скажи, ты до этого видел Бахтибека?
   - Не видел, господин, но кто-то в толпе видел его до этого. Он и назвал его, а другие подхватили. Такой большой человек не мог проехать незамеченным.
   - Когда это было?
   - Я не считаю дни, господин. Я помню только, что когда вернулся из города жена лежала на своей половине и стонала. Я спросил у нее почему она не встречает на пороге своего мужа, а лежит и стонет? Она ответила, что подвернула ногу. Я…
   - Остановись. Давно это было?
   - Жена уже встала после этого.
   - Не мог привести более сметливого? - спросил Эдигей у Басыра.
   - Более сметливые остались в городе, - с усмешкой ответил Басыр.
   Эмир, обращаясь к татарину, сказал:
   - Расскажи все что видел связанное с султаном.
   - Был конец дня, господин. Я подошел к воротам, чтобы идти домой и тут меня отбросили в сторону. Я упал, но голову поднял, чтобы узнать откуда пришла беда и тут увидел всадников. Передний был очень красивый, но конь под ним был очень уставший. Вот тогда кто-то и крикнул, что это султан Бахтибек, и все упали на колени, а мне и падать не пришлось. Я только голову наклонил.
   - Пусть идет, - сказал эмир.
   - Господин, - проговорил бедняк, отползая к порогу, - если я тебе помог, может и ты мне поможешь.
   Басыр пнул попрошайку ногой в бок и тот взвыл. Эдигей поморщился, но сказал Басыру:
   - Дай ему несколько монет и возвращайся.
   Юзбаши одарил свидетеля и вернулся.
   - Завтра, - сказал ему Эдигей, - поедешь к их главным воротам и потребуешь выдачи Бахтибека. В случае отказа, пригрози разорением окрестностей и последующей осадой.
   - А что если послать людей и убить его?
   - Я хочу узнать кто его предупредил. Мне он нужен живой.
                ***
   К середине следующего дня депутации обеих сторон встретились у ворот святого Георгия и разошлись, выполнив возложенную на них роль. Встреча Басыра и Коррадо не вышла за рамки официоза. Они обменялись взглядами и натянутыми улыбками.
   К тому времени как в кабинете консула собрался Совет, аванборги Кафы уже пылали. Нетронутой осталась только татарская слобода. Совет выслушал короткий доклад нотариуса о переговорах с татарами, после чего консул предложил высказаться ди Гоаско, объяснив это тем, что только капитан имеет горький опыт непосредственного общения с этим народом. Тот сказал:
   - Ваша милость, синьоры, я слышу реплики о том, что судьба принца Бахтибека в наших руках. Это заблуждение, синьоры. Его судьба в руках Эдигея. Он прискакал сюда с берегов Итиля не для того, чтобы вести с нами полемику по этому вопросу. Первая ласточка в виде сгоревших аванборгов уже прилетела, нельзя ждать других проявлений неудовольствия эмира. Предлагаю немедленно выполнить требование татар и выдать Бахтибека.
   - Вы предлагаете отдать принца на съедение Эдигею? - спросил консул.
   - Вам, ваша милость, предписано решать судьбу колонии и ее граждан. Вы за Бахтибека ответственности не несете.
   - Мнение уважаемого капитана понятно. Высказывайтесь, синьоры.
   Среди гула голосов выделился голос массария. Он, с надрывом, говорил:
   - Чем мы рискуем? Аванборги уже горят! Принести большего вреда нам монголы уже не в состоянии! Наши стены неприступны, башни хорошо вооружены.
   Коррадо вскочил со своего места и возмущенно проговорил:
   - Не заблуждайтесь, синьоры, и не тешьтесь крепостью стен, ибо в каждой стене есть ворота! Консулу Таны, чтобы погубить город, достаточно было у единственных ворот иметь только одного безответственного пьяницу!
   - Ах как страшно! - воскликнул ди Гандино. - На что вы намекаете, капитан? По-вашему, ворота могут быть открыты каким-нибудь пьяницей? Я не признаю намеков, как человек прямой, вынужден сообщить уважаемому Совету, что капитан ди Гоаско имеет в стане врага своего старого знакомого.
   - Откуда у вас такие сведения? - спросил встревоженный консул.
   - Он мне сам сказал! - с апломбом заявил нотариус. - Когда мы сближались с татарской делегацией, он шепнул мне, что во главе ее его старый знакомый. Он с ним не разговаривал, но взглядами перекидывался. Я это хорошо заметил.
   - Что вы на это ответите, синьор капитан? - спросил консул.
   - Только то, ваша милость, что мое знакомство с юзбаши Басыром не имеет никакого отношения к моей сегодняшней службе.
   - Я верю вам, капитан. У вас все, синьор нотариус?
   - Нет, не все! Мое мнение - Бахтибека выдавать нельзя. У нас договор с его отцом. Все знают, что этот договор позволил нам закрепиться в Хазарии и получить хорошие прибыли. Нового хана мы не знаем, у нас нет перед ним никаких обязательств. Почему мы должны его ублажать?
   Консул поднял руку. В кабинете установилась тишина, только две большие мухи, залетевшие в открытое окно, нарушали ее, но и они замолчали, усевшись на столешницу стола, где стали что-то вынюхивать. Консул не стал их сгонять - пусть молча делают свое дело и не мешают ему вести Совет.
   - Синьоры, я прекращаю дискуссию. Из ваших реплик и выступлений я понял, что единства мнений мы не добьемся, а действовать нужно без промедления. Мне кажется, что я нашел оригинальное решение, которое ни один из вас не удосужился высказать. Оно состоит в том, что от Бахтибека действительно следует избавиться, но не путем выдачи Эдигею, а путем почетной высылки его в Боспор. Как только его нога коснется этой земли, мы снимаем с себя всякую ответственность за его жизнь. На основании этого решения, приказываю начальнику пристани Вальтазару (Вальтазар приподнялся и поклонился консулу) выделить для этой цели корабль.
   - Я должен ждать его у корабля, ваша милость? - спросил Вальтазар.
   - Вы правильно меня поняли, - ответил консул. - Доставкой принца к кораблю займется капитан аргузариев. Думаю, он найдет подходящие случаю аргументы и избежит необходимости применять насилие.
   Нотариус посчитал необходимым высказать свое мнение:
   - Кандидатура подходящая, ваша милость, но хотелось бы услышать согласие самого капитана.
   - Это приказ, уважаемый ди Гандино, а устав…
   - О нем и речь, ваша милость. Если бы вы посылали его на смерть, то и вопросов не было бы, а так вы посылаете его уговаривать. Эта функция не столько военная, сколько дипломатическая.
   - Капитан, - обратился к нему консул, - скажите.
   Коррадо поднялся с места и, подтянувшись, ответил:
   - Я принимаю ваш приказ к исполнению, синьор консул, и заверяю, что Бахтибек, живой или мертвый, но город покинет!
   Кабинет наполнился гулом голосов, испуганные мухи взлетели и их жужжание влилось в общий шум. Массарий Спинола возмущенно воскликнул:
   - Я чувствую, этот молодчик нас далеко заведет!
   - Успокойтесь, синьоры, - обратился к Совету консул, - нельзя заявление о неукоснительном исполнении приказа, воспринимать как угрозу смертью. Решительность капитана мне нравится. Все свободны, синьоры.
                ***
   Город Кафа был четко поделен на две неравноправных части: аристократическую и плебейскую. Первая называлась «борго» и была густо застроена великолепными зданиями. Фактически это была сильно укрепленная цитадель, окружностью в две мили. Помимо замка консула, здесь размещались судебные учреждения, массария и другие государственные учреждения. Вторая - «соборго» - это остальная часть города. Тесные улочки выходили к базарной площади или к какому-нибудь храму. Здесь можно было вдосталь насладиться базарной суетой или умилиться церковной службой, стать свидетелем безмерного горя продаваемых в рабство людей и стать участником греховных прелестей увеселительных и питейных заведений.
   Султан Бахтибек располагался в одном из караван-сараев соборго, чем, конечно, был уязвлен. Консул даже за деньги отказал ему в размещении в пределах аристократического района города. Вчера, наблюдая со стены за действиями эдигеева войска, был удручен тем, что не он жжет предместья этого противного города. Промелькнула надежда: вдруг отец узнает об отсутствии Эдигея в ставке хана и, умножив свои силы литовским войском, бросится на Темир-Кутлуя, победит и придет к нему на выручку. Тогда Бахтибек вспомнит консулу свои унижения. А что сейчас? Почему не приглашают на обсуждение его судьбы? Неужели без него решат? Заскрипел зубами.
   В комнату вошел слуга и доложил, что посланец консула просит его принять.
   - Что ему нужно? - недовольно спросил Бахтибек, хотя еще со вчерашнего дня ждет приглашения к консулу.
   - Он будет говорить только с тобой.
   Султан окинул взглядом убогую комнату - на каменном полу даже кошмы нет, вскипев злобой, сказал:
   - Пусть этот гяур ждет меня во дворе.
   Бахтибек вышел к посланцу в халате обшитым золотом, на богатом поясе красовалась сабля в позолоченных ножнах. Коррадо поклонился принцу. Тот окинул его взглядом и ему стало стыдно - этого смерда можно было бы принять и в распахнутом холщовом халате. Суконный кафтан, суконные штаны, забранные в черные сапоги, даже шпага висит на широком кожаном поясе без ножен. Не отвечая на поклон, сощурив глаза, молча уставился на гяура. Тот сказал:
   - Мне поручено передать тебе, принц, что решением Консульского Совета, тебе предписано покинуть город.
   Бахтибек, закипев негодованием, вскричал:
   - Что мне делать, решаю я сам! Можешь идти!
   Коррадо вскипел не меньше принца, но помня о своей миссии, сдержал себя и сказал учтиво:
   - Тебе и твоим людям, принц, предоставляется судно, на котором ты и покинешь город.
   - Я сказал! Можешь идти или я прикажу выставить тебя отсюда!
   Капитана охватил гнев, накопленный за многие месяцы мытарств, и он, перейдя на шепот, сказал, брызгая слюной:
   - Ты сегодня же уберешься отсюда! Выбирай - корабль или ворота! Там тебя уже ждут с распростертыми объятиями!
   - Отец отомстит за меня!
   - Тохтамыш далеко, а Эдигей близко! Повторяю: убирайся отсюда, пока консул дает тебе корабль! Я не отойду от тебя, пока ты не покинешь город!
   - Назови свое имя, ничтожный, и я найду тебя!
   Коррадо назвался и Бахтибек, словно только этого и ждал, приказал своим людям собираться в дорогу. Он уже жалел, что затеял «переговоры» во дворе. Сколько человек были свидетелями его унижения. Ничего, он их «успокоит», показав голову этого гяура. Они убедятся, что грубить султану Бахтибеку может только выживший из ума глупец. Вообще-то он зря расшумелся - предложен не худший вариант. У него еще есть надежда выбраться из крымского кувшина живым.
   Конная группа татар, в сопровождении аргузариев, проследовала к пристани, расположенной на мысу святого Ильи. У самой пристани султан подозвал к себе одного из своих людей и, схватив его за ухо, притянул ко рту.
   - Слушай, Зуфер, и запоминай, - прошептал он. - Ты останешься здесь и вернешься ко мне только тогда, когда в твоем мешке будет лежать голова капитана Коррадо. Это тот, который посмел непочтительно разговаривать со мной.
   - Я запомнил его, господин.
   - Вот, возьми.
   Бахтибек протянул мешочек.
   - Это золото. Получишь в десять раз больше, когда привезешь мне его голову. Да поможет тебе Аллах.
   Ди Гоаско не мог слышать инструкций, данных Бахтибеком, но он уловил взгляд, брошенный в его сторону. Он тут же поручил одному из аргузариев следить за татарином, одетым в серый халат.
   Когда от корабля положили широкий трап, к нему подъехал Бахтибек. Один из слуг хотел взять его лошадь под уздцы и провести на борт, но султан, огрев слугу плетью, послал лошадь вперед. Та испуганная криком избитого слуги, стала на дыбы. Бахтибек, потеряв стремя, свалился на настил. К нему метнулись его люди. Султан, вскочив на ноги, стал избивать всех, кто оказался рядом. К нему подскочил человек, с которым он до этого шептался, перехватил руку с плетью и что-то возмущенно сказал. Бахтибек вырвал у него руку и взошел на трап. За ним повели его лошадь.
   Коррадо и сам наблюдал за этим татарином, но у трапа снова событие. Какой-то конь взбрыкнул и тут же свалился в воду. Его хозяин напустился на того кто шел за ним.
   - Ты зачем пырнул мою лошадь ножом?!
   Завязалась драка. Их разняли, животное вывели из воды, а татарин в сером халате куда-то исчез. Капитан осмотрелся. Не было и того аргузария, которому он поручил следить за татарином. Значит не все потеряно.
   Тохтамыш выгнал Зуфера за то, что тот не смог уследил за Ифраимоом. Так он очутился в свите Бахтибека. Сейчас Зуфер спешит на базар. Он заметил, что его перешептывание с султаном не прошло мимо внимания его будущей жертвы, поэтому нужно хоть как-то изменить свой облик. Только на базаре он может продать коня и поменять халат.
   Узкие улочки (какой дурак придумал так строить) и народ ( что они нашли хорошего в этом городе) снующий по ним, мешали разогнать коня. Он стал нервничать, но усилием воли заставил себя успокоиться. Он не должен чем-либо выделяться от других. С базара он пошел в тот же караван-сарай, где успел обзавестись друзьями.
                ***
   С каменным выражением лица Эдигей слушал сообщение Басыра об отъезде Бахтибека из Кафы.
   - Пусть едет, - сказал эмир, - на Бычьем броде его встретил Кизим.
   - А если он поедет по Цениске, кто его там встретит? - спросил Басыр.
   - Это где?
   Басыр рассказал как ею ездят и добавил:
   - Эту дорогу я узнал от еврея Ифраима.
   Эмир внимательно слушал, удивляясь, что уже постарел, а всех дорог до сих пор не знает. Подумав, сказал Басыру:
   - Немедленно езжай туда и стой там… пять дней. Если за эти дни он не появится, то поехал другой дорогой.
   - Куда мне возвращаться, эфенди?
   - Дня через три я снимусь отсюда и поеду в Кырк-ор. Вот и считай. Перед отходом с той дороги, пошлешь к Кизиму человека, пусть и он едет в Кырк-ор.
   Заканчивался пятый день бесполезного ожидания Бахтибека. Отдохнувшие кони резво бежали по ровной Цениске, выбивая копытами лепешки слежавшегося песка. Но вот от переднего дозора отделился всадник и, поравнявшись с юзбаши, доложил, что через Гнилое море переправляется человек на коне. Когда Басыр подъехал к этому месту, тот уже стоял на твердой почве. Он и лошадь, по мере высыхания, покрывались кристаллами соли, в изобилии растворенной в водах этого моря.
   - Кто ты? Как тебя зовут? - спросил Басыр.
   - О, господин, я простой человек. Зачем тебе мое имя?
   Юзбаши внимательно всмотрелся в лицо задержанного. Оно холенное. Одежду можно поменять, но лицо не заменишь. Лошадь не дорогая, но выносливая. К седлу приторочены мешки с поклажей, а к луке, как что-то дорогое, небольшой мешок, заполненный чем-то круглым.
   - Что у тебя там? - спросил Басыр показывая на него.
   - Да так, - смутился задержанный, - бурдючок с водой.
   - Покажи.
   - Зачем он тебе, господин, или пить захотел?
   - Захотел. Показывай.
   Ему помог один из воинов Басыра. Из мешка выкатилась человеческая голова. Воин подхватил ее за волосы и показал лицо юзбаши. Тот посмотрел и невольно вздрогнул - это была голова Коррадо!
   - Зачем ты убил этого человека?
   - Я не убивал! - взмолился задержанный. - Мне ее дали, чтобы я отвез к одному человеку!
   - Ты едешь из Кафы?
   - Нет, господин, я еду из Солхата. Это такой город.
   - Ладно, не будем терять время, - решил Басыр. - Этого забираем с собой. Он не Бахтибек, но лучше чем ничего.
   Услышав имя султана, задержанный вздрогнул.


                ГЛАВА VI
                БАШ НА БАШ
   На другой день отряд Басыра въехал в долину, по которой пролегала дорога, ведущая к Кырк-ору. Слева ущелье, справа глазницы множества жилищ, выдолбленных в толще скалы. Подъехали к источнику воды. Басыр приказал напоить лошадей и наполнить все бурдюки - в Кырк-оре вода привозная.
   Лошади ступили на каменную дорогу, ведущую к Южным воротам крепости. Открылись крутые обрывы, к которым, как ласточкины гнезда, прилепились жилые строения. Ворот, к которым ехали, все нет и нет,но вот за очередным поворотом они внезапно возникли. Дальше дорога, ограниченная по бокам скалами. За спиной Басыра удивленный шепот. Он остановился и спросил:
   - Посмотрите и подумайте, как бы вы себя вели, если бы получили приказ взять эти ворота?
   Один сказал:
   - Я бы подумал: «Счастлив тот, кто уже прошел это корыто» и побежал бы за ним.
   Другой сказал:
   - Я поднял бы глаза к небу, чтобы увидеть смотрит ли на меня Аллах.
   Третий сказал:
   -Я бы вернулся за угол и стал бы думать о хитрости.
   Басыр улыбнулся, похлопав третьего воина по полечу, заметил:
   - Вот ответ настоящего воина! Помните: Аллах смелых любит, а хитрых и любит, и уважает. Они живут дольше и пользы от них больше.
   Эдигей принял Басыра в доме, который был выделен Джанике ее дедом. Выслушав доклад, эмир спросил:
   - Ты говоришь, что человек, чью голову ты видел, вел с тобой переговоры?
   - Да это был он. Я не только в Кафе с ним встречался.
   - Это не важно, - перебил Басыра Эдигей, - главное, что ты видел его в Кафе. Значит тот человек, у которого была эта голова, врет, что ехал из Солхата. Что он пытается скрыть от нас? Хорошо. Приводи его в юрту. Там и поговорим.
   Басыр удивленно посмотрел на эмира и сказал:
   - Здесь же нет юрты, господин. Ты перепутал дом с юртой?
   - Ничего я не перепутал, - возразил Эдигей. - Помнишь Бурунчак?
   - Пустое место?
   - Было пустое. Сейчас я поставил там юрту, не жить же в этом каменном мешке. Так веди его.
   Басыр спустился по лестнице, отодвинул засов двери и очутился в довольно большой комнате, вырубленной в скале. Сюда был посажен его пленник. Тот, увидев Басыра, вскочил на ноги и взахлеб проговорил:
   - Выпусти меня быстрее, я уже держаться не могу!
   - Вон дыра в стене, туда и ходил бы.
   - Я туда подходить боюсь! Птицы ниже летают!
   Затворник, справив нужду, хотел вернуться в камеру, но был остановлен.
   - Успеешь. Сейчас иди за мной.
   Они пошли по узкой длинной улице. Заходящее солнце светило им прямо в глаза. Неожиданно вышли на поляну. В ее начале стояла юрта, за ней паслись кони. После доклада пленника ввели к эмиру. Некоторое время Эдигей всматривался в его лицо, а затем воскликнул:
   - Давно, Зуфер-векиль, я тебя не видел!
   Бывший векиль упал на колени и, припав к кошме, воскликнул:
   - Мир тебе, великий эмир, как я рад встрече с тобой!
   Эдигей в ответ скупо улыбнулся, а Басыр, узнав какую птичку поймал, засиял от удовольствия.
   - Но я уже не векиль у хана, - поспешил заявить Зуфер, - я советник у Бахтибека.
   - И где сейчас твой господин?
   - Я с ним расстался на пристани Кафы. Он приказал мне убить одного гяура. Его голову забрал твой человек.
   - Зачем его нужно было убивать?
   - Он оскорбил султана.
   Эдигей обдумал услышанное и, обращаясь к Басыру, сказал:
   - Сделаем так. Ты отвезешь Зуфера с той головой в Кафу. Пусть он расскажет консулу как Бахтибек отблагодарил его за гостеприимство. У консула будет возможность заняться Зуфером, коль отпустил султана.
   - Ты не сделаешь этого, эмир! - закричал в испуге Зуфер.
   - Кто мне помешает?
   - Выгода! Моя смерть ничего не исправит и ничего не испортит. Был Зуфер и нет Зуфера. Кому от этого будет жарко или холодно? А вот убьешь Бахтибека… Прикажи мне, и я привезу тебе его голову.
   - Я не верю тебе!
   - Спроси меня: почему я не векиль?
   - Почему?
   - Потому что я твой сторонник. Когда мы направлялись в Литву, я сказал хану, что он сам виноват в том, что случилось. Меня тут же избили палками и выгнали. Тогда Бахтибек и предложил мне быть его советником. Он надеялся, что я помогу ему стать ханом. Но я и в нем разочаровался. Он очень вспыльчивый, может без причины не только обругать, но и ударить. Я не привык, чтобы со мной обращались как со слугой.
   - Я могу поверить тебе, - сказал Эдигей, - но мне ни к чему голова Бахтибека. Мне нужен Тохтамыш.
   - Нет, великий эмир. До Тохтамыша я не дотянусь.
   - Тогда все. Веди его, Басыр, туда, откуда привел.
   - Не делай этого, эмир, - взмолился Зуфер, - лучше послушай меня еще.
   Эдигей жестом руки остановил Басыра. Зуфер заговорил:
   - Тохтамыш, великий эмир, старый человек и большой трус. От него большой беды твоему Темир-Кутлую не будет. А вот если убьешь Тохтамыша, то на его место станет Бахтибек. Он молодой, строптивый и отчаянный. Уж он то не будет сидеть сложа руки. Ты этого хочешь?
   - Ты знаешь, Басыр, - сказал Эдигей, - он совсем не дурак, этот Зуфер. Говори, Зуфер, что ты хочешь за голову Бахтибека? И не говори, что сделаешь все это только из любви ко мне.
   - Самую малость, эмир. Ты отдашь мне голову того гяура. Я покажу ее Бахтибеку, и он даст мне много золота.
   - И это все?
   - Нет, эмир. Я привезу тебе голову Бахтибека и ты оставишь меня служить тебе.
   - Хорошо.
   - Тогда, эмир, ты дашь мне в помощь двух человек. Они поедут со мной и я скажу султану, что они помогали мне добывать голову гяура.
   - Хорошо, Зуфер, но я окончательно тебе поверю, если ты мне скажешь кто предупредил Бахтибека о моем приближении?
   - О, эмир, это загадка не только для тебя, но и для султана.
   - Так не бывает, - проговорил Эдигей. - Человека спасают от верной гибели, а он не знает кому обязан.
   - Позволь, эмир, рассказать все как было, а выводы тогда делай сам. В Солхат прискакал гонец с требованием отвести его к Бахтибеку. Я попытался узнать кто послал его, но он твердил только то, что султану грозит беда, и он послан предупредить его об этом. Я отвел его к господину. Гонец сказал: «Беги, султан. Не сегодня-завтра здесь будет Эдигей». Бахтибек поинтересовался кем он послан и услышал, что он гонец его тайного друга. Кто он? «Мне запрещено называть его имя, господин», - ответил гонец. Султан продолжал ему не верить. Тогда тот сказал: «Когда увидишь Эдигея, будет поздно от него прятаться». Гонца посадили под стражу, а к Перекопу послали разведчиков на лучших лошадях. Вскоре пришло сообщение, что с востока идет большое войско. Бахтибек выпустил гонца, так и не узнав кто его спаситель.
   - Куда повезли султана на корабле?
   - В какое-то Боспоро.
   - Басыр, где это? - спросил Эдигей.
   - Это там где Бычий брод, господин.
   На следующий день Перекоп миновали три всадника, к луке одного из них была приторочена голова верного, но неудачливого служаки Коррадо ди Гоаско.


                ГЛАВА VII
                ЭДИГЕЙ НЕДОВОЛЕН
   Два года кочует орда хана Темир-Кутлуя по степям у берегов Итиля. Аллаху было угодно сделать эти два года незабываемыми. Летом не донимали пыльные бури, а зимой землю не сковывал ледяной панцирь. Глубокие снега хорошо укрывали поля, которые в первые же погожие дни покрывались сочными травами. При таком достатке кормов получается хороший приплод от животных, а с ним появляется много пищи. Даже старики не помнили таких благодатных дней.
   Сытый народ становится благодушным, глаза людей светятся  приветливо, гость для них - радость. Старики грели у костров старые кости и, сощурив слезящиеся глаза, рассказывали о лихих набегах, после которых недосчитывались многих дорогих им людей, но становились сразу богатыми. Только богатство это куда-то исчезало и снова нужно было собираться в поход. Их умиляли резвящиеся дети, а их стало, как никогда, много. Женщины беззлобно хлопали их по голым задницам и тут же, жалея плачущих, засовывали им в открытый ротик кусочек сочного сыру.
   Но не единой погодой дается счастье людям. Слава доброго хана Темир-Кутлуя неслась по Дешт-и-Кипчак быстрее полета сокола. Великий хан не рвет удила коней и не изводит народ в кровавых походах. Подрастала молодежь, которая хорошо набрасывала аркан на шею лошади, но не знала как рискованно мчаться в тысячной конской массе, чувствуя себя куриным перышком, летящем в потоке ветра. Охота стала развлечением, а не отработкой боевых навыков. Пищи хватало и без метания по степи за тощим сайгаком. Обильная пища наполняла щеки жиром, расслабляла и делала людей малоподвижными.
   Разнеслась весть, что у великого хана родился третий сын и он назвал его Тохтамышем в память о поверженном враге. Как хорошую новость воспринял счастливый отец известие о приближении туменов Эдигея. Он вез голову Бахтибека, который посмел вторгнуться в Крым.
   По всей огромной орде гремел праздник «Пеленания», который отмечается на третий день после рождения ребенка. Рокотали барабаны, заливались дудки, льются песни. На жарких кострах варится шурпа и жарится мясо. Ликует народ.
   Только Эдигей в этом празднике жизни видел не благополучие народа, а только беспечность и беззащитность. Ему, привыкшему к повседневной настороженности, становилось страшно от мысли, что в любой момент на орду может обрушиться Тохтамыш или, что еще смешнее, Заяицкий хан, который до этого сидел поджав хвост, а сейчас может свободно расправиться со своим извечным врагом.
   Эмир, по приезде, хотел тут же высказать хану свое возмущение его беспечностью, но не смог так сразу подавить его радость от встречи. Темир-Кутлуй, уловив деловой настрой эмира, воскликнул:
   - Отец, что могут решить какие-нибудь день-два? Давай сначала порадуемся твоему возвращению и празднику «Пеленания», а потом и займемся делами.
   Эдигей уступил, но от этого стал еще угрюмее. Когда в шатре хана собрались гости и стали произносить подходящие случаю славословия, он невольно произнес фразу, которая никак не вписывалась в общий настрой.
   - Это хорошо, - сказал эмир, - что родился еще один воин, а может и будущий хан! Боюсь только, что пока этот младенец, так громко названный, вырастет, то ему нечем будет управлять!
   Недовольный ропот и возмущенные размахивания руками только еще больше возбудили раздражение эмира. Он нахмурился и, чеканя слова, сказал:
   - Могу определенно сказать, что за время моего отсутствия Золотая орда из грозного ока вселенной превратилась в сборище ожиревших бездельников. Стоит кому-либо из врагов понять это и от Золотой орды останутся одни головешки! Поэтому я и говорю, что маленький Тохтамыш, дай ему Аллах избежать всех бед, может остаться без своего народа!
   Притихший было ропот, взметнулся с новой силой. В адрес эмира посыпались не только упреки, но и угрозы. Хан поднял руку и тут же все стихло. Голос Темир-Кутлуя звучал грустно.
   - Зачем так мрачно, отец, оценивать жизнь своего народа? Не ты ли призывал меня, когда стану ханом, сделать свой народ счастливым? Или забыл?
   - Я никогда ничего не забываю, - заявил Эдигей, - но кому нужно такое счастье, если оно может стать и горем всего народа? С давних пор установлено, что счастье нашего народа не в лежании на толстом войлоке и в пожирании жирного барашка, а в быстром беге коня, посвисте стрелы и в боевом кличе «Уррах»! Не понимать это - глупо, понимать и не следовать этому - преступление!
   С этими словами эмир встал с места, а сидел он рядом с ханом, и вышел из шатра. Вслед ему неслись возмущенные голоса. Хан сидел молча, лицо его было хмурым, как осенняя высь закрытая тучами. Оно вспыхнуло жарким гневом, когда услышал брошенную кем-то фразу:
   - Старый мерин все еще думает, что он жеребец!
   - Замолчать, - крикнул он исступленно, - замолчать! Как смеете судить этого человека?! Голоса ослов самые неприятные! Не хочу вас слушать! Вон! Все вон!
   Когда дверь шатра перестала стучать, хан открыл глаза и увидел, что в шатре остались хатиб Ахмет-эфенди и старший сын хана Шадибек. Хатиб встал со своего места и, повернувшись к кибле, принял молитвенную позу. Хан и его сын стали за его спиной.
   - Аллах не обременяет никакую душу превыше сил ее, - громким шепотом читал хатиб молитву, - получит она награду по заслугам своим и получит наказание по заслугам своим. Владыка наш, не карай нас, если забываем мы или впадаем в заблуждение, не накладывай на нас ответственность, как наложил ты на тех, кто был прежде нас. Владыка наш, не обременяй нас тем, чего нет у нас сил снести, и отпусти нам прегрешения наши и даруй нам прощение и будь милостив к нам. Аминь.
   Молитва несколько успокоила. Взгляды хана и хатиба встретились. Внимательные и добрые глаза священнослужителя приглашали к откровенности. Темир-Кутлуй поддался их призыву.
   - Вот как получается, Ахмет-эфенди, делаешь все, чтобы глаза у людей светились радостью, а тут говорят, что это плохо. Почему так получается?
   - Коль ты спросил меня, великий хан, то я должен ответить. Сытая жизнь - не все счастье. Нас окружает жестокий мир, а это лучше Эдигея никто не знает. Прислушайся к его словам. Я хотел бы сказать и другое: ты омрачил бранью души многих людей. Этого не следовало делать.
   - Да, я помню как ты учил, эфенди, что приветливая речь - хлеб духа и источник понимания, но когда я услышал поношения вслед моему названному отцу, то гнев ослепил меня, и я сделал то, что сделал.
   - Кто бы осудил тебя, великий хан, если бы велел вырвать язык у оскорбителя?
   Тут в разговор вмешался Шадибек.
   - Уважаемый Ахмет-эфенди, зачем ты осуждаешь отца? Пусть радуются, что живы остались. А по мне, нужно было бы не праздник устраивать, а послушать новости. Ведь эмир издалека приехал.
   - Замолчи, мальчишка, - прервал его хан, - тебе только дай обсуждать действия старших, - и, обращаясь к хатибу, сказал: - Ты не знаешь, Ахмет-эфенди, но у меня уже была встреча с эмиром.
   - Так что же он так вспылил?
   - Это было продолжение нашего разговора.
   - Собери, отец-хан, Совет – снова вмешался в разговор Шадибек, - и давай послушаем эмира.
   - Ты опять…
   Хатиб дотронулся до руки хана и сказал:
   - Я думаю Совет следует собрать, но после того как вы встретитесь с эмиром с глазу на глаз. Нельзя допустить повторения разногласий.
   - Я слышу мудрые слова, - ответил хан, - и конечно последую им.
                ***
   Эдигей долго не откликался на приглашение хана, но тут появился и Темир-Кутлуя сразу оставили мрачные мысли и искренне обрадовался его приходу. Уселись рядом и, прежде чем начать разговор, отпили по нескольку глотков кумысу. Эдигей заговорил первым.
   - Меня не было здесь два года, а кажется, прошла целая вечность. Так все кругом изменилось. И ты стал другим, великий хан.
   - Зачем так говоришь, отец, «великий хан»? - обиделся Темир-Кутлуй. - Ведь я по-прежнему твой сын.
   - Нет, Темир-Кутлуй, назад растет только телячий хвост. Ты - хан и это никому не следует забывать.
   Лицо Темир-Кутлуя покрылось кисеей печали, он долго молчал, затем тихо сказал:
   - Хочешь или не хочешь, отец, но вся моя жизнь будет молитвой за тебя.
   Эмир нахмурился и покачал головой.
   - Это говорит о твоей добропорядочности, Темир-Кутлуй, но для повелителя это не достоинство, а недостаток. Твоя молитва должна служить только интересам власти. Что-то другое - только мешает. Вчера, после моего ухода, ты, как мне сказали, проявил гнев и всех выгнал. Меня это приятно удивило. Власть дает Аллах и только перед ним следует держать ответ, а не перед совестью и другими подобными ей понятиями. Они только размягчают власть, и она становится добычей более беспринципных людей.
   По мере того как Эдигей высказывал свое видение власти, лицо Темир-Кутлуя мрачнело. Ему было чем возразить собеседнику, но он не стал это делать, понимая, что старого воина не переубедишь.
   - Расскажи, отец, о своем походе, - попросил он, но эмир продолжал свою мысль о власти.
   - Алчность и глупость твоего предшественника, великий хан, очень сильно ослабили наш народ. За счет наших богатств жиреют и на севере и на юге. Хан Золотой орды опасается войти во владения Литвы, боясь ответного удара. Появился Бахтибек с горсткой людей в Крыму и твой наместник распахнул перед ним ворота.
   - Я его казнил, - сообщил Темир-Кутлуй.
   - Он это заслужил. Так вот после всех этих событий, вместо готовности исправить положение, я сталкиваюсь с благодушием и овечьей кротостью. Хуже этого я ничего не знаю. Так что, великий хан, делай выводы.
   - Хорошо, отец, ты будешь рядом и поможешь мне исправить все, что тебе не нравится.
   - Это в первую очередь должно не нравиться тебе, Темир-Кутлуй. Только тогда можно будет что-то сделать.
   - Я понял, отец. Говорят, ты привез с собой голову Бахтибека?
   - Я покажу ее тебе, как только ты захочешь это.
   - Ты где его поймал?
   - О, это целая история. Кто-то предупредил Бахтибека о моем появлении в Крыму, и он сбежал в Кафу. Я осадил этот паучий город, и тогда консул выслал его. Мои люди нашли его уже в Литве. Его убили и голову привезли в Кырк-ор. Тогда я посчитал, что твое задание выполнено и решил вернуться. Хочу отметить, что твои позиции в Крыму очень слабы и, неровен час, им может завладеть Литва, а Кафа уже протянула свои загребущие руки. Те восемнадцать деревень, что должны были оставаться в нашем совместном владении перешли полностью в их власть. Беи Крыма, их там называют карачеи, стараются оставаться в стороне и не высказывать своих пристрастий. Единственно на кого можно положиться это на Хаджи-бека, владетеля Кырк-ора.
   - Так с чего начнем, отец?
   - Готовиться к войне против Витовта.
   - Он наш главный враг?
   - Он дал приют твоему врагу и сопернику, как после этого его называть?
   - Согласись, отец, когда кони откормлены, а люди набрали сил, нам легче будет выполнить эту задачу. Помнишь как мы носились по степи, поедая остатки хурута?
   -И вместе с тем, - подхватил Эдигей, - наши руки не дрожали, натягивая лук, и зады, как влитые, сидели в седле. Так вот, Тохтамыш все еще надеется вернуть себе престол. Один раз это ему сделал Аксак-Тимур, теперь подвернулся Витовт. Меня удивляет почему он до сих пор не начал поход. Ведь нас можно повязать, как ожиревших баранов. Разве не так?
   - Ты строго судишь, отец.
   - Я не кади, чтобы судить. Я только пытаюсь показать как опасна такая жизнь. Если раньше я спрашивал о готовности дать счастье своему народу, то сейчас спрошу: готов ли ты сберечь его? Ведь живем мы среди хищников, которые рыскают по степям в поисках легкой добычи.
   - Ты прав, отец.
   - Неужели до этого не понимал? И это не все. Тохтамышу удалось увезти от нас казну. Что ты сделал, чтобы восстановить ее?
   - Ничего, отец. У нас все есть, и мы обходимся без золота.
   - То-то, я вижу хан Дешт-и-Кипчак одет в простой халат! Вот я хотел предложить наградить Сеута, который привез тебе голову Бахтибека. А золота нет.
   - Я награжу его званием мурзы и дам табун лошадей.
   Эдигей горько усмехнулся. Темир-Кутлуй спросил:
   - Видел ли ты Джанике ханум? А может, привез ее?
   - Нет, она там осталась.
   - Скажи, Крым хороший край?
   - Как посмотреть. Кто там живет - хвалит, а по мне здесь лучше. Там много соленой воды. Морем называется - глазом не обозришь. Похоже на нашу степь, но пользы от него для нашего народа никакой. Первый раз я попал в Крым мальчишкой. Наш улус кочевал у реки Дон, когда нас настигла кара-алет. Мы прошли все степи Крыма - она за нами. Только на Кырк-оре смогли от нее избавиться. Спокойное место и воздух хороший, только воды своей нет.
   - А Кадыр-Берды видел, отец?
   Эдигей помедлил с ответом, пытаясь понять почему хан спросил о мальчике?
   - Нет, не видел.
   Он сказал правду. Когда спросил о нем, то Джанике ответила, что Кадырчика отправили дальше в горы. Так посоветовали знающие люди. У мальчика тяжелое дыхание, а там проживает гот, который избавляет от этого недуга. За все время пребывания в Кырк-Оре, он так и не видел мальчика.
   - А почему ты о нем спросил, - поинтересовался эмир.
   - Хочу найти ответ на вопрос: кем он для нас вырастет - другом или врагом?
   «Ты не так прост, как кажешься на первый взгляд», - подумал Эдигей и ответил:
   - Единственно что могу гарантировать - в семье Хаджи-бека ему не скажут хорошо об его отце и плохо о нас с тобой. А вообще, пусть подрастет, там увидим.
   - Боюсь, что от кривой палки мы не получим прямой тени.
   - Может быть, - согласился Эдигей и надолго задумался.
   Ему вспомнилось как при возвращении из Крыма, на одном из привалов в лагерь забрел нищий, одетый в лохмотья, на голове у него был высокий, остроконечный колпак. Он был худ, как палка, которую держал в руке.
   Один из воинов пригласил его к костру, предложил поесть, но тот, бросив в рот щепотку хурута, от остальной еды отказался. В благодарность за прием, он начал вещать воину его судьбу. Удивлению не было предела. Нищий перечислил его родословную и предсказал долгую и счастливую жизнь. Воином был онбаши Файзы. Слух о предсказателе дошел до ушей Эдигея, и он пожелал его посмотреть.
   Нищий вошел в юрту и тут же уселся на пятки у самого порога. От еды отказался, заверив, что наелся на несколько дней вперед. Эдигей всматривается в угольно-черные глаза и ему видится в них что-то тревожное для себя. Желая избавиться от наваждения, он сказал:
   - Говорят ты обладаешь даром предвидения. Может и мне что-либо скажешь.
   - Если «что-либо», то скажу: «Никогда не давай птице размышления улететь из гнезда души твоей, чтобы яйцо души твоей не сделалось болтуном».
   - Это хорошие слова и их следует повторять, - заметил Эдигей с некоторым неудовольствием, - но мне хотелось бы узнать предначертанное для меня Аллахом.
   - Ты не боишься, великий эмир, прослыть излишне любопытствующим? Ведь твоя власть на земле подобна власти Аллаха на небе. Что тебе еще не хватает? Разве не ты решаешь судьбы людей, разве не тебе Аллах сопутствует всю жизнь?
   - Видишь ли, добрый человек, мне много лет. Я со дня на день жду своего часа, а вокруг столько врагов. Хотел бы больше знать, чтобы лучше распорядиться временем, отпущенным мне Аллахом.
   - Ты хочешь знать истину?
   - Если можно.
   Нищий начал молиться. Он стал на ноги, простер руки кверху, иногда что-то выкрикивал. Эмир прислушивался, но не мог понять ни слова. Что удивляться? Ведь человек говорил с самим Богом! Молящийся вскрикнул и, согнувшись будто взвалил на плечи непомерный груз, замолчал. Когда разогнулся и уселся на пятки, начал вещать, не открывая глаз.
   - Твоя жизнь, эмир, будет полниться многими славными делами. Они останутся в памяти потомков еще многие века. Тот человек, от руки которого ты умрешь, еще младенец и тебе еще жить и жить. Самое странное в твоей судьбе, эмир, это то, что смерть твою готовят люди искренне любящие тебя.
   Тогда он подумал, что от него не зря  скрывают сына Тохтамыша. Возникло желание послать в Кырк-ор человека с тем, чтобы убить Кадыр-Берды, но когда подумал о Джанике, решил этого не делать. Пусть все идет так, как предписано судьбой.
   Теперь же, услышав вопрос хана, он подумал о роли Темир-Кутлуя в своей судьбе и как завязан здесь Кадыр-Берды, но сразу отверг эту возможность.
   - Может быть, - повторил Эдигей и добавил: - но нас должен интересовать не младенец, а его отец.

                ГЛАВА YIII
                ЛЮБОВЬ КОРОЛЕВЫ
   Темно. Чуть сереют два узких окна, от потухших свечей исходит легкий запах воска. Занавес отодвинут, открывая в неглубоком алькове кровать. Слышатся глубокие вздохи. Человек проснулся от мыслей, беспокоивших его и во сне. Великий замысел не хуже дьявола терзает душу. Он приоткрыл глаза и посмотрел на пустые пятна окон, даже переплетов не видно.
   Какое-то звериное чувство определило, что в спальне, кроме него, еще кто-то есть. Убийцы? Неужели король решил от него избавиться? Всматривается в темноту и никого не видит. Вдруг на противоположной от алькова стене появилась узкая полоска света. Легкий скрип и полоска расширилась. Выдвинулась свеча. Она слегка вздрагивает. Кричать? Потребность сразу отпала - из ниши вышла женщина! Тревога сменилась любопытством.
   Женщина поставила свечу на каминную полку и двумя руками поправила прическу. После спросила в темноту:
   - Вы спите?
   Он узнал голос королевы!
   - Неужели Ядвига? - прошептал человек, ущипнув себя за бок. Стало больно, и он понял, что не спит.
   Женщина взяла свечу и осветила свое лицо. Он увидел как блеснул язычок света в ее прекрасных рысьих глазах. Он чуть не вскочил, чтобы поприветствовать королеву, но во время вспомнил, что лежит совершенно голым.
   - Разрешите, ваше величество, я встану и оденусь.
   В ответ послышался легкий смешок.
   - Одетого я вас уже видела на приеме у короля.
   - Как же нам быть? Не лежать же мне все время в постели?
   - Сейчас узнаете, - заверила Ядвига, ставя свечу на пол так, чтобы она не освещала альков. Затем сбросила с себя одежды и оказалась не менее голой, чем человек в алькове. Уже на ходу она еще раз подправила волосы и юркнула в постель. Он почувствовал холод ее ног и жар лица.
   - Вы босиком шли сюда? - спросил он, заботливо прижимая к себе податливое тело.
   - Еще один вопрос, Александр, и я снова спущусь в это ужасное подземелье. Разве ты не должен греть свою королеву?
   Он сжал ее так, что она вскрикнула, но в этом возгласе не было страдания, был восторг.
   Человек, которого до этого мучили сомнения и страх был Витовтом, великим князем Литвы. Он только сейчас с нетерпением ждал рассвета, а теперь хотел, чтобы ночь никогда не кончалась.
   Со дня королевской свадьбы Витовт всего несколько раз имел счастье видеть Ядвигу. Эти короткие встречи, а за ними и расставания, обостряли взаимные чувства, но они не имели случая даже поведать о них друг другу. Король возможно о чем-то и догадывался, но у него не было причины уличить эту парочку не только в постыдном прелюбодеянии, но даже в намеках на него. Только пустые предположения, основанные на том, что эти мужчина и женщина будто созданы друг для друга и поэтому не могут не сблизиться, не были серьезным поводом для выяснения отношений и, тем более, для ревности. Возможно Ядвига и любила тайно братца, но он чаще бывает далеко от нее, чем близко, поэтому ее увлечение могло быть похоже на любовь к Иисусу Христу, а это не опасно.
   Ядвига, взрослея, становилась все более привлекательной. Лихачество и неугомонность оказались составными частями ее пылкого темперамента. А кому не известно, что красота и страстность подобны гремучей смеси, которая взрывается вопреки законам морали?
   Рядом с флегматичным королем его жена казалась розовокорой сосной, растущей возле серой осины. Придворных мучила догадка: когда эта неугомонная курочка заведет себе петушка? Но у Ядвиги хватало силы воли, чтобы на протяжении уже тринадцати супружеских лет не дать повод ни одной скучающей душе радостно встрепенуться от осознания того, что королева такая же шлюшка, как и многие женщины королевского двора. Такая святость была противоестественна подобно рождению двухголового теленка у коровы. Все с вожделением ждали когда у праведницы выплеснется дьявольская сущность, чтобы после этого можно было с облегчением констатировать: она такая, как все. Желанный результат мог дать блистательный рыцарь князь Витовт, но он так редко бывает в Кракове и так коротки его визиты, что интрига не успевает вспыхнуть.
   Нет, королева полюбила Витовта не как Сына Божьего. Если у Иисуса она находила успокоение души, то мысли о Витовте терзали ее и днем и ночью. Она порой ненавидела его больше, чем любила. Природа, как часто бывает, возбуждая в человеке сладостно-возвышенное чувство, называемое любовью, будто невзначай, обостряет в нем и низкие черты характера, достигая тем самым равновесия - основы всего сущего. И в случае с Ядвигой Природа осталась верной себе. Возвышающее чувство, не находящее своего выражения, превратилось в орудие пытки не только для нее, но и для ее окружения. Доставалось не только королю, но и слугам, поэтому в замке не осталось любящих ее, были только обиженные. Среди них и Бася Ольшевская, которая была ближе всех к королеве, поэтому и терпела больше всех.
                ***
   Когда до Ядвиги дошли слухи, что в столицу скоро прибудет великий князь Литвы, она забеспокоилась. Неужели и в этот раз он не узнает о ее любви? Она стала думать и вдруг вспомнила, что давно, перебирая бумаги оставшиеся от бабушки Елизаветы Локотовны, видела там схему подземелий королевского замка.
   В библиотеке, которая была не самым посещаемым местом в замке, в бабушкином архиве она нашла тот желтоватый пергамент. Развернула его и тут же впала в панику: текст, которого было очень мало, она по слогам как-то прочла, но
 линии прямые и кривые, цифры и кружочки ни о чем вразумительном ей не говорили. Впервые за все прожитые годы она пожалела, что пренебрегла образованием. Сознавая, что помощь ни откуда не придет, заставила себя перечитывать текст, всматриваться в линии, сравнивать цифры и, наконец, уловила какую-то закономерность во всех этих иероглифах. Вот контуром обозначена ее спальня. Она узнала ее по скругленным углам. От нее и начала осознанно путешествовать по пергаменту. Радость познания была омрачена тем, что от ее спальни не был прорыт подземный ход. Нашла комнату, которую выделяли Витовту в качестве кабинета и спальни. От нее шла четкая красная линия. Она соединялась с другими линиями. Ядвига проследила их и нашла комнату, из которой могла бы проникнуть в апартаменты Витовта.
   Проверив свои находки на местности, она убедилась в их безошибочности. Тогда маршалка Заскока получил указание немедленно заняться изменением интерьера спальни королевы. На время ремонта она пожелала перебраться в комнату меньшего размера. Другие предложения были отвергнуты без объяснений.
                **
   Темно. Чуть сереют два узких окна, тускло горит забытая свеча, выхватывая у темноты небольшой кусок пола. Комната наполнена звуками борьбы двух титанов. Казалось чувство меры и рамки сакральных догм им неведомы, время для них - пустое понятие, но это только казалось. Вот послышались вздохи облегчения и альков наполнился звуками нежных поцелуев и ласковых слов.
   В таком состоянии мужчины часто задают глупые вопросы. Витовт не исключение.
   - Как ты не побоялась прийти сюда?
   - Любовь дала мне крылья, - ответила королева.
   Порыв чувства был так силен, что женщина могла быть придушена, если бы не выскользнула из объятий и не оседлала мужчину. Ее белое тело сияло в предрассветных сумерках. Оно колебалось словно пламя свечи от легкого дыхания.
   Когда комната заполнилась мягким утренним светом, а свеча оплыла, затушив фитиль, Ядвига сказала:
   - Так мы с тобой и не поговорили.
   - Я еще не уезжаю.
   - Хорошо бы.
   - Ты догадалась закрыть дверь своей спальни на ключ?
   - Ключ не нашли. Я подперла дверь креслом.
   - Тогда поторопись и найди возможность сообщить мне как обошлось…
   Ядвига закончила фразу за него:
   - …это путешествие в страну сбывшихся грез.
   Витовт осторожно спросил:
   - Ты не разочарована?
   Королева горячо поцеловала его, а потом сказала:
   - Как бы дальше ни сложились наши отношения, эта ночь останется неизгладимой в моей памяти. Когда я состарюсь, то прикажу в этой комнате оборудовать часовню.
   Ядвига оделась и подошла к отодвинутой панели. Заглянула за нее и содрогнулась.
   - У меня нет свечи, а там пахнет мышами!
   Витовт взялся проводить ее. Габариты подземного хода не позволяли нести ее на руках, поэтому он вел ее за руку. Пол был выстлан ровными плитками, поэтому они шли не спотыкаясь. Послышались голоса. Витовт спросил шепотом:
   - Здесь были ответвления?
   - Кажется, были, - неуверенно ответила Ядвига.
   Щупая стены, он вернулся назад и нашел развилку. Пошли по ней и натолкнулись на стену - пришли. Ядвига нащупала рычаг и панель бесшумно отошла.
   - Я ее смазала салом, - прошептала она и, осматривая спальню, сказала: - Все в порядке. Кресло на месте. Сегодня я приду.
   Возвращаясь, Витовт дошел до развилки и углубился в нее. Оттуда по-прежнему слышались голоса, а кто откажется без риска для себя подслушать чужой разговор? Разговаривали двое.
   - Конечно, (смех). Особенно когда появляется этот красавчик.
   - Я бы на месте короля каждую ночь держал бы ее под собой! (смех)
   - И в кого бы ты превратился? (смех)
   - Не волнуйся, я здоровый.
   - Король тоже был, как бычок, а сейчас? (смех)
   - Ты прав. Он как выходит от нее, так за стенки держится.
   - Это раньше так было, а сейчас он просто ползает по стенам.
   Ох эти слуги! Ничего святого у них нет! Рука стала нащупывать рычаг, но вовремя остановилась. Это не тот случай, когда нужно проявлять свою осведомленность.
                ***
   Весь день шли переговоры между королем и князем Литвы. Лукавый король пытался решить вопрос наследования - ведь князь собирается на войну. Витовт доказал, что люди умирают не только на войне, но и в постели, а так как наследников нет не только у князя, но и у короля, то не мешало бы решать этот вопрос в комплексе. Решили отложить его до возвращения Витовта из похода.
   Военные вопросы решались проще. Ягайло одобрил план по усмирению Москвы. Если он удастся, то появится возможность противостоять тевтонам, а это шанс поставить Польшу во главе католического мира.
   Король посулил Витовту пушки и сотню кулеврин, которых в литовской армии никогда до этого не было. Все это оружие немецкого производства и стоило бешеных денег, да и обслуживать их будут немцы.
   После званного обеда Витовт поспешил в свои апартаменты, чтобы, как он думал, оповестить своих приближенных об успешных результатах переговоров. Есть все предпосылки надеяться, что после успешной кампании против Дешт-и-Кипчак и Москвы, Литва получит право стать полноправным членом унии. Потешили души литовцы и разошлись по своим местам, а князь велел слугам готовить его ко сну. Как только они начали это выполнять, как дрогнула панель, с которой князь не спускал весь вечер глаз, и тогда он закричал:
   - Пошевеливайтесь, лодыри!
   Удивленные слуги засуетились, но князь их все равно выгнал, не дав даже разобрать постель. Он закрыл свою дверь на ключ и осторожно постучал по панели. Она сразу же отошла и вслед за свечой показалась королева. Он подал ей руку и они обнялись. Князь принял от нее свечу, затушил ее (света хватало и без нее) и поставил подсвечник на каминную полку.
   - У меня плохие новости, - сказала Ядвига, усаживаясь в кресло.
   - Что случилось дорогая? - встревожено спросил князь.
   - Мне было видение.
   До Витовта доходили слухи о даре предвидения у Ядвиги, поэтому с интересом спросил:
   - И что же ты видела?
   - Сегодня после обеда я задремала в кресле. Только закрыла глаза, как все это и началось.
   - Милая, не томи мою душу.
   - Ой, страшно вспоминать! Я будто птица. Вижу реку, а за ней большое поле. Солнце необыкновенно быстро уходит с неба, освещая это поле каким-то кровавым светом. Возникают облака пыли и дыма, в нем копошатся множество людей. Вдруг задул ураганный ветер. Его создавало какое-то чудище, внезапно появившееся справа от меня. И тут…
   Голос Ядвиги дрогнул и она  замолчала. Витовт, еще не вникнув в ее переживания, спросил:
   - Это был дракон, милая?
   - В твоем голосе, Александр, я почувствовала иронию. Я бы не хотела, чтобы ты так легкомысленно отнесся к моему рассказу.
   - Прости, милая, но ты ошиблась. Я слушаю тебя очень внимательно.
   - И тут, - продолжала королева, - я увидела тебя! Ты мчался  в сторону реки на вороном коне, на плечах твоих, разодранный на полосы, алый, как кровь, плащ. Над тобой всплывает это чудище. Смех его похож на перекаты грома. Ты выхватываешь из ножен меч и рубишь им чудище, но меч выпадает из твоих рук! Сразу становится темно. Слышатся голоса. Я проснулась оттого, что меня  тронули за плечо. Это фрейлина Бася подошла ко мне когда услышала как я стону во сне. Все лицо мое было залито слезами.
   Витовт не был тронут этим рассказом - сон есть сон, но участливо сказал:
   - Мне понятна твоя тревога, милая Ядвига, ведь мы действительно готовимся к жестокой битве.
   - Ты ничего не понял! - воскликнула Ядвига. - Смысл видения в том, что ты потерпишь поражение!
   - Это исключено, моя королева, - твердо заявил Витовт. - У меня будет хорошо оснащенное войско, и я знаю как воевать с этими варварами. Не хвастаясь, скажу, моя милая, что меня еще никто не побеждал. Сейчас же я, как никогда, уверен в победе.
   Ядвига, как простолюдинка, замахала руками.
   - Как ты можешь, - воскликнула она, - быть таким самоуверенным перед такой битвой!? Уж за одно это Господь может тебя наказать!
   - У Господа, моя милая, и до этого было много возможностей наказать меня, но он почему-то не делал этого.
   Ядвига умоляюще сказала:
   - Откажись от похода, Александр.
   Князь с грустью улыбнулся.
   - Не могу, милая. Сегодня мне Ягайло дает все, а завтра может отказать.
   - Отложи поход, - словно сомнамбула повторила Ядвига.
   Витовт ласково погладил ее по колену и мягко сказал:
   - Пифия моя, как тебе объяснить, что я не могу отложить этот поход. Слишком много на него поставлено.
   Ядвига резко отодвинулась от него, глаза ее сверкнули гневом.
   - Ты сейчас назвал меня пифией! Так недолго прослыть и ведьмой! Ксендзы, прослышав это, припишут мне пифический дух и предадут церковному суду! Но мой дар не от дьявола, как вы все думаете, а от Бога! Только имя ему не Саваоф, а Любовь! Мой Бог дает радость и тоску, прозрение и ослепление, силу и слабость, жизнь и смерть! Только Любовь достойна поклонения, только ей я верю и только она будет причиной моей смерти!
Лицо королевы пылало, глаза блестели, губы казалось вот-вот воспламенятся от таких кощунственных, но прекрасных слов. Витовт не знал как отреагировать на них, но это и не понадобилось. Она спокойно сказала:
   - Не ты первый считаешь меня сумасшедшей. Любовь делает меня такой, но видно на роду мне записано любить недостойных ее мужчин. У одного страх оказался сильнее любви ко мне, а другой обменял ее на эфемерную победу.
   - Остановись, Ядвига, - мягко попросил Витовт. - Давай опустимся на землю. Ведь все наши дела начинаются и кончаются на земле. Давай поговорим спокойно о земном. Меня, например, интересует такой вопрос: ты опять прикрыла дверь креслом?
   Не будь это сказано в королевском замке, то можно было подумать что Ядвигу ужалила змея. Она вскочила с кресла и, наставив указательный пальчик в грудь князя, воскликнула:
   - У меня нет ключа от той проклятой двери, но есть отмычка от твоего сердца! Я вижу оно мерзнет, поэтому укутано в шерсть, оно едва шевелится, поэтому не способно любить! Прощай!
   Она схватила подсвечник с зажженной свечой и, не оглядываясь, устремилась к подземному ходу. Витовт, доблестно проведший сотни сражений, словно прилип к скамье, на которой сидел и поэтому не смог воспрепятствовать преждевременному уходу любимой женщины.
   Проникнув в свою спальню, Ядвига поставила свечу на ближайший к ней буфет и осмотрелась. Сердце сжалось от предчувствия беды - кресло было отставлено! Полог ее широкой кровати, как и был, задернут. Поспешно разделась и юркнула под одеяло.
   Почувствовала, что рядом кто-то лежит. Едва удержала вскрик, стала прислушиваться. Ровное дыхание прерывалось легким всхлипыванием. Так, наказанный вечером ребенок, продолжает и во сне переживать обиду. Поняла, что рядом с ней муж, король Польши! Последние годы у него что-то случилось с носом, и он даже днем иногда всхлипывает. Она уснула только тогда когда придумала объяснение своего отсутствия.
   Еще не просыпаясь, Ягайло задал себе вопрос: «Где Ядвига?» После этого проснулся. Робкий утренний свет едва пробивался сквозь балдахин. Протянул руку и нащупал ее тело. Раздался стон. Он встревожился.
   - Ядвига, что с тобой?
   Стоны повторились. В нем пробудилась жалость. Он приподнялся на локте и, заглядывая ей в лицо, повторил вопрос. Она, не открывая глаз, прошептала:
   - Мне плохо, мой милый.
   - Я велю позвать лекаря, - сказал он, пытаясь встать.
   - Лекаря не надо, - простонала она, - у меня болит живот. Видно что-то съела за обедом.
   - Так когда я пришел, ты была там? - спросил он, кивая в сторону двери, за которой была ее туалетная комната.
   Она уловила нотки радости в его голосе и поняла, что обман удался. Продолжая игру, ответила:
   - Ах, милый, зачем спрашиваешь об этом? Мне стыдно.
   - Все, все, молчу, но повара я накажу!
   - И будешь прав, милый. Я так страдаю.
   С ночной мглой рассеялись все сомнения короля, и он, бодро шагая по коридорам замка, направился в свои апартаменты, чтобы оттуда решать судьбы людей и государств. Выходящим из покоев королевы его видели двое слуг. Они удивленно посмотрели ему вслед. Один из них сказал:
   - Мы были не правы, мой друг.
   - Моя милка, - ответил другой, - говорит, хотя и по другому поводу, что один раз - еще не событие.
   Вскоре в покои королевы вошел врач и по замку разнеслась весть - ее величество заболела. Стало ясно почему король, выходя из ее спальни, был так бодр.

                ГЛАВА IХ
                КОРОЛЬ ВСПОМИНАЕТ
   Витовт, удрученный неожиданным разрывом с Ядвигой, решил к вечеру покинуть Краков. Он стоял у окна своей спальни и смотрел во двор замка. Он видел как на одном из крылец секли человека. Рядом стояла группка людей, которая явно не по своей воле очутилась там. Это было видно по тому, что при каждом вскрике истязаемого они не радовались его мучениям, а молча вздрагивали. Князь равнодушно наблюдал за расправой, не догадываясь, что наказуемый страдает за несовершенный им проступок, а грех за это лежит на королеве и косвенно на нем.
   Экзекуция еще продолжалась, когда пришли от короля и просили великого князя удостоить участием в обеде, даваемом его величеством в честь своего гостя. Удивленный князь дал согласие. Удивление было вызвано тем, что такой обед уже состоялся накануне. Чем объяснить не свойственные Ягайло щедрость и внимание?
   Истинную причину мог объяснить только король. Но он не сделает это. Не скажет же он кому-либо, что причина обеда - его хорошее настроение и внезапно появившееся желание рассказать во всеуслышанье семейную байку, которую Ядвига не знает, и, как он думает, по достоинству оценит подвиг его предка, а там и на него падет лучик былой славы, от чего потускнеет лик Витовта. Это для тех, кто еще думает, что короли высшие существа, и им не свойственны обычные людские слабости.
   За столом, рядом с королем, сидит бледная королева. Она пыталась отказаться от участия в обеде, но супруг был настойчив. Кроме них на обеде были первые лица государства и епископ Петр Вышу.
   Когда была выпита не одна чаша вина в честь руководителя будущего похода, Ягайло сказал, обращаясь к Витовту:
   - Дорогой брат, моей душе, рвущейся с тобой в поход, приходится смириться и оставаться здесь в Кракове, но я уже сейчас вижу твой шатер, установленный на Поклонной горе. Его сияние видно со стен московского Кремля и князь Василий берет дрожащей рукой ключи от города и подает их тебе на золотом подносе!
   Витовт был смущен. Даже количество выпитого не позволяло так бесцеремонно делить шкуру неубитого медведя. Подавив невольный вздох, он сказал:
   - Я готов, мой дорогой брат-король, стремиться к этому семимильными шагами, но нам перед этим предстоит сразиться с очень сильным врагом.
   - О чем ты говоришь?! - воскликнул Ягайло. - Когда еще твое войско было таким сильным? У тебя пушки! У тебя польские рыцари с войском! Наконец, у тебя в союзниках славный Тохтамыш!
   - Ваше величество правы, но я хотел бы вернуться к разговорам о Москве после битвы с татарским ханом.
   Лицо королевы то вспыхивало, то опять бледнело, но на нее никто не обращал внимание. Она стукнула ладошкой по столешнице, после чего твердо сказала:
   - Если битва состоится, то князь Витовт ее проиграет!
   Тишина, повисшая над столом была громче тысячи громов. Она заложила уши и замкнула уста, епископ несколько раз перекрестился. Безмолвие прервал король.
   - Слава Богу, - сказал он бодреньким голоском, - что королева не слывет у нас специалистом в военных делах. Разве не так, дорогая?
   Ядвига была потомственной королевой, поэтому не приняла, брошенную ей подачку.
   - Я и не пыталась что-либо высчитывать, - сказала она печально, - я следую ниспосланному мне видению.
   На этот раз епископ был готов к чему-то подобному, поэтому тут же отреагировал:
   - Дочь моя, то, что предопределено Богом, да произойдет! Смертные люди не могут знать будущего, не могут и уклониться от него. То, что задумано здесь, угодно Богу, поэтому, будем надеяться, и завершится благополучно.
   Король, уловив заминку в речи епископа, поспешил на выручку супруге.
   - Спасибо, святой отец. Думаю, что после ваших слов, королева не будет настаивать на своем опрометчивом заявлении.
   И, не делая паузы между словами, приступил к тому, ради чего и собрал за столом эту публику.
   - Тут мне вспомнился один эпизод из жизни моего отца - Ольгерда. Вы знаете, я тогда был еще безусым юнцом, но все хорошо помню. А началось все с того, что московский князь Дмитрий, кичась своей кажущейся неуязвимостью, решил покуражиться над моим отцом. Он прислал ему знамения: куриное яичко, огниво с фитилем и кусок подковы. На вопрос, чтобы значили эти предметы, посол пояснил: русы намерены на Пасху похристосоваться с князем Литвы огнем и железом.
   Ольгерд, не привыкший к грубостям и угрозам, объявил великий сбор и, прихватив с собой посла русов, двинулся на Москву. А было это в середине Великого Поста.
   По дороге встретил войско русов и разметал его, как ураган стог сена. У Можайска отпустил посла с зажженным фитилем и напутствием: «Скажи своему князю, что я буду в Москве с красным яичком раньше, чем погаснет этот фитиль».
   Поехал посол, а Ольгерд вслед за ним. Тот приехал в Москву в первый день Пасхи и застал князя Дмитрия, идущего в церковь к заутрене. Только выслушал князь своего посланца, как разошлись тучи и засияло солнце. Посмотрел Дмитрий на запад и увидел на Поклонной горе сияющий шатер князя литовского.
   Дмитрий тут же запросил мира, а Ольгерд, востребовав много серебра, вошел в Кремль и преподнес Дмитрию красное яичко. Тот взял его словно гремучую змею, а Ольгерд ударил копьем по стене княжеской палаты и оставил на ней зарубку. Я еще подошел к ней и запустил туда пальцы.
   Ягайло пригубил вина и, глянув орлом на Витовта, сказал:
   - Теперь, Александр, тебе надлежит продолжить начатое. Но на этот раз ты оставишь не одну зарубку, а две - за Литву и за Польшу! За наше содружество!
   Последние слова прозвучали как тост. Раздались восторженные возгласы и здравица в честь короля. Казалось, что зарубку в Кремле оставил не Ольгерд, а Ягайло. Королева не приняла участие в этом лицемерном восторге. Она, понурив голову, выдергивала нитки из столовой салфетки.
                ***
   С самого утра звуки множества труб нарушили тишину королевского замка. Тысячи голубей и ворон поднялись над городом. Небольшая замковая площадь была заполнена красочно одетыми рыцарями. Ягайло стоял на дворцовом крыльце. На плечи наброшен алый плащ из шелковой парчи, опушенный горностаем. Рядом с ним, сияя фиолетовой сутаной, возвышался епископ. Королевы не было.
   Витовт сошел с коня, что повторили за ним все рыцари, и, подойдя к крыльцу, преклонил перед монархом колена. Тот резво сбежал по ступеням, приподнял князя за плечи и обнялся с ним. Епископ благословил Витовта и всех рыцарей, после чего все колокольни храмов ожили. Перезвон колоколов известил народ о начале великого похода.
   Отойдя от короля, Витовт невольно бросил взгляд на окна своих бывших апартаментов. В одном из них он увидел силуэт женщины. Лица нельзя было рассмотреть, но он ясно видел, как взметнулась ее рука и осенила его крестным знамением. В знак того, что видел это, он поднял руку. Женщина тут же отступила вглубь комнаты, поэтому Ягайло, проследивший за жестом князя, подумал, что тот прощается со своей бывшей резиденцией, поэтому крайне удивился его сентиментальности.
                ГЛАВА Х
                ПОДВЕЧНИКИ ЛЕТАЮТ?
   После отъезда литовского князя в королевском замке установилась обычная размеренная жизнь, но не надолго. Вскоре по всем углам замка послышались шепотки.
   Все началось с того, что служанка из покоем королевы пожаловалась пани Ольшевской, что из покоев пропали два серебряных подсвечника, но появился бронзовый. Принялись искать, совершенно не допуская и мысли, что их могли украсть или подменить. Когда показали бронзовый подсвечник одному из слуг, то тот повел служанку в ту половину замка, где были апартаменты князя Витовта. В комнате князя на столе стоял канделябр на пять свечей, а рядом два бронзовых подсвечника. По словам слуги их раньше было три. Сверили. Они оказались похожими на тот, что оказался у королевы. Но где же серебряные?
   - Может эти? - спросил слуга, показывая на каминную полку. На ней стояли два подсвечника из серебра.
   Обескураженная служанка забрала их и тут же доложила пани Ольшевской о находке и своем недоумении. Фрейлина приказала ей заниматься своими обязанностями и не лезть не в свое дело. Но кто может похвастать, что сумел так просто пресечь женское любопытство? Как уже упоминалось, шепотки не утихали.
   Ольшевская уведомила о случившемся пана Заскоку. Тот призадумался и тут же велел пани заниматься своими делами и не пытаться анализировать произошедшее, заверив, что на досуге сам займется этим пустячным вопросом. Первое, что он посчитал нужным сделать, это опросить ночных слуг и стражу о том кого они видели проходящими мимо них во время несения службы. Назывались имена, но королевы среди них не было. Сокрытия не могло быть. Тогда что - мистика?
   Он так и доложил подканцлеру пану Лоевскому. Тот был не на шутку встревожен. Если слушок дойдет до ушей короля, то неизвестно как он это воспримет. Может так случиться, что пострадают польско-литовские отношения. Приказав пану Заскоке не лезть в высокую политику, а заниматься хозяйственными делами и успокоиться (ведь подсвечники нашлись). Пан Лоевский взял это событие на заметку и стал наблюдать.
   Пан маршалка, напуганный подканцлером, решил предупредить Ольшевскую, чтобы, не дай Бог, никаких обсуждений истории с подсвечниками!
   - Это, пани Бася, может стоить вам головы, - предупредил пан Заскока.
   Та скептически улыбнулась и торжественно ответила:
   - Я уже не та молодая дурочка, пан маршалка, которую вы могли запугать. Думать вы мне не запретите!
   - Думайте, но не болтайте!
   - А что если мысли рвутся наружу? Вы видите у меня лоб от них пухнет!
   Она отбросила локон волос, но пан Заскока никаких заметных изменений не обнаружил.
   - Не дурите, пани Бася, - строго сказал он. - Может так случиться, что в ваши мозги заберется сам пан Михал, и тогда он наведет там порядок.
   - Можете быть уверены, - заверила Ольшевская, - прежде чем это случится, я успею броситься в ноги королю.
   Пан маршалка оцепенел от такого нахального заявления, поэтому несколько растерянно спросил:
   - Чего вы добиваетесь, моя прекрасная пани?
   Ольшевская встряхнула опухшей от мыслей головой и, не скрывая злости, сказала, как выдохнула:
   - Я ее ненавижу! Мне жаль короля, которого жена и в грош не ставит! Почему вы пытаетесь скрыть тот факт, что королева ему неверна?
   - У меня, моя милая, так же как и у вас, нет фактов, на которые вы пытаетесь сослаться.
   А так как этот разговор происходил в покоях королевы, конечно в ее отсутствие, пани Бася схватила подсвечник, побывавший в апартаментах Витовта, и, показывая его пятку, воскликнула:
   - Будьте добры, ясновельможный пан, покажите мне где здесь крылышки или, на худой конец, ножки!
   - Что вы тычете мне в нос этой штукой? - возмутился пан маршалка, отстраняясь. - Неужели, вы думаете, я этого не понимаю?
   - Так какие вам нужны еще доказательства?
   - Кто нам разрешит допрашивать королеву? Кстати, вспомните, какой она была все эти дни?
   - Что с ней сделается? Как всегда груба и резка.
   - Вот видите.
   - Что я еще должна видеть?
   - Вам должно быть известно, пани Бася, если не забыли за давностью лет, что оскоромившаяся после великого поста женщина всегда становится мягкой и доброй. Выходит у них ничего не было.
   - Ха, ха, ха, - искренне рассмеялась Ольшевская, - вы серьезно считаете себя специалистом в этих делах?
   - Я наблюдательный человек, пани Бася.
   - Вы плохо знаете королеву. Ее доброта, если она вообще присутствует в ее натуре, должно быть так глубоко спрятана в нутре, что не каждый мужчина способен до нее добраться.
   - Как вы беспощадны, - заметил Заскока, - но давайте забудем об этом разговоре хотя бы потому, что пан подканцлер запретил кому-либо обсуждать эту тему. Поставьте подсвечник на место и дайте мне слово, что больше не станете искать на нем крылышек.
   - Вряд ли, пан маршалка, вас успокоит мое слово.
   - Мое дело предупредить. Вы уже не ребенок и должны понимать, что в случае чего ваши действия будут расцениваться не как производное от стечения обстоятельств, а сознательный выбор.
   - Ой, ой, сколько слов! - усмехнулась Ольшевская. - Могли бы сказать проще: «Молчи, дура!», но я не дура, пан маршалка. Я буду говорить и буду говорить там, где меня услышат.
   - Мое дело предупредить, - повторил Заскока и пошел к выходу, чувствуя спиной скептический взгляд фрейлины.

                ГЛАВА ХI
                ВЫДАЙ МНЕ ТОХТАМЫША
   Киев - провинциальный город Великого княжества Литовского, никогда не видел перед своими стенами такого обильного скопления войск. Над ними реяли знамена и штандарты различных цветов, из-за чего с высоты стен это скопище казалось большой поляной, усеянной голубыми, малиновыми, желтыми и других колеров цветами. Особняком стоял небольшой отряд рыцарей Тевтонского ордена. Их черные плащи с белыми крестами резко контрастировали с живописным литовско-польским войском.
   На левом берегу Днепра, куда переправлялось это воинство, алел великокняжеский шатер. Сейчас в нем Витовт принимал татарского посла. Его ввели в шатер и тут же поставили на колени, хотя это и не было предусмотрено этикетом. Князь приказал это сделать в отместку за унижения литовского посла в Золотой орде.
   В этой коленопреклоненной позе посол и вынужден был произнести бесценные слова великого хана. Он говорил:
   - Великий хан Золотой орды, солнцеликий Темир-Кутлуй, говорит: «Выдай мне Тохтамыша, врага моего, некогда царя великого, ныне беглеца презренного. Он мой враг, не могу оставаться в покое, зная, что он жив и у тебя живет, потому что изменчива жизнь: нынче хан, завтра беглец, нынче богат, завтра нищий, нынче много друзей, а завтра все враги. Я боюсь не только чужих, но и своих, а Тохтамыш чужой мне. Он враг мой, злой враг. Так выдай мне его, а что ни есть около него, то все тебе». Это все, великий князь.
   Витовт, слушая посла, окинул взглядом присутствующих. Спокойные лица людей, чувствующих себя сильными. Только лицо Тохтамыша покрылось испариной и было похожим на лунный лик в ветреную погоду. Это и понятно: кому приятно выслушивать гадкие слова в свой адрес.
   Витовт ответил:
   - Передай своему солнцеликому мое глубокое уважение и при этом скажи: «Великий князь Литвы своих друзей не выдает. Хан Тохтамыш - мой друг. Я хотел бы встретиться с ханом Темир-Кутлуем на реке Ворскле и обсудить более подробно наши отношения». Можешь идти.
   Посол, пятясь, вышел из шатра, а Витовт сказал:
   - Седлайте коней, панове, и на восток! Там будет решаться наша судьба. Да поможет нам Бог!
   Был август 1399 года. Многочисленное и многонациональное войско Витовта стало у пограничной реки Ворсклы, отделяющей литовскую украину от Ногайской степи. На возвышенном правом берегу установлен княжеский шатер, от которого хорошо просматривалась противоположная сторона. От берега и дальше в глубину, покуда видит глаз, вражеский стан. Бесчисленные юрты, кибитки, костры. Между ними снуют пешие и конные воины.
   Витовт, предполагая, что хан не торопится вступить с ним в единоборство, решил закрепиться на вражеском берегу, чтобы навязать противнику сражение.
Он направил на север разведку с целью отыскать удобное для переправы место. Ворскла начинает свой бег к Днепру далеко на востоке, потом сворачивает к югу и так течет, извиваясь змеей, до встречи с великой рекой. Еще одна особенность этой реки. Как соски вымени коровы, все притоки приходят к ней с одной стороны - с востока. После весенних паводков остаются озера, которые заболачивают левый берег. Поэтому для большого войска найти удобную переправу через Ворсклу весьма трудно.
   От монгольского стана протрубили сигнал и из камышей вынырнула лодка. Стоявший на носу лодки толмач кричал, что везет посла. Суденышко ткнулось носом в песок, но послу не позволили сойти на берег. Оказывается, Витовт решил принять посла в присутствии наиболее значимых своих военачальников. Когда они собрались, послу разрешили идти к шатру. На этот раз его не нужно было заставлять падать на колени. Он это сделал без понукания. Он сказал:
   - Великий хан Золотой орды и Дешт-и-Кипчак солнцеликий Темир-Кутлуй спрашивает: «Зачем идешь на меня? Я не вступал на твои земли с оружием в руках. Я хочу жить с тобой в мире и единственно прошу тебя - отдай мне беглого Тохтамыша. Забери себе, украденную им казну, оставь себе людей его и жен его».
   Витовт, не скрывая торжества, ласково спросил:
   - Разве ты не передал своему солнцеликому хану то, что я говорил в прошлый раз?
   - Как мог не передать, - поспешно ответил посол, - слово в слово передал.
   - Тогда почему твой хан снова говорит: отдай мне Тохтамыша, отдай мне Тохтамыша. Это начинает не нравиться. Поэтому прекратим об этом разговор, а хану передай такие слова: «Я, великий князь Литвы, накопил столько сил, что готов с Божьей милостью завоевать весь мир! Я не держу, хан, на тебя зла и готов сохранить тебе власть, но при условии, что ты станешь моим сыном и данником! Если согласишься на это, то будешь изображать на монетах не свою тамгу, а мою печать! Не согласишься, станешь моим рабом!» Все!
   Посол не успел закрыть разинутый от удивления рот, как был вытолкан из шатра. Он шел к лодке на непослушных ногах. «Когда успели напоить?» - подумал гребец.
   После поспешного удаления посла в шатре зашелестел многоголосый говорок. Витовт прислушался к нему и недовольно спросил:
   - С каких это пор, панове, вы начали стесняться во всеуслышанье высказывать свои мысли?
   Встал польский шляхтич пан Краковский. Его статная фигура была еще более ровной от нервного напряжения. Оно чувствовалось и в голосе.
   - Великий князь, мы не стесняемся, мы не можем прийти в себя от изумления. Всем известно, что каждая птица летает на своей высоте. Воробей не поднимется выше этого шатра, а орла не заставишь порхать с ветки на ветку.
   Послышались смешки.
   - Я не затем вспомнил о птицах, чтобы кого-то развеселить, - продолжал шляхтич. - Я хочу спросить великого князя - зачем он заставляет могущественного хана Золотой орды порхать по веткам? Неужели нельзя начать битву, не унижая противника?
   Витовт заметно побагровел, хотел ответить грубостью, но вспомнил, что Краковский не литовец, сдержался. Он сказал:
   - Можно не унижать, можно и мир заключить, но не для этого мы сюда прибыли! Я преднамеренно это сделал, рассчитывая, что, выбитый из колеи, человек или сдается, или бросается, сломя голову, в драку. И то и другое меня устраивает.
   - Вряд ли он сдастся после такого щелчка по носу, - возразил рыцарь, - мы могли бы надеяться на дань, а так битва со столь грозным противником.
   - Я вынужден, - воскликнул Витовт, - повторить, что мы собрались здесь не для ведения мирных переговоров, а для великих завоеваний! Не дань нам нужна, а весь народ Золотой орды! Кому еще что-то не понятно?
   - Понятно, великий князь! Веди нас!
   Тут вскочил с места другой польский шляхтич - пан Щуковский.
   - Неуважаемый пан Краковский говорит, что не годится тревожить монгольского хана, а то вдруг обидится. Сколько они нас унижали? Забыли? Теперь пришло время взять реванш и не моги? Я не сомневаюсь, что пан дрожит за свою шкуру! Ну как же: роскошная жизнь с молодой женой приятнее костлявой старухи с косой. Можете отправляться, пан Краковский, под бочок своей панночки и не мешать нам строить великую Речь Посполиту!
   После такого злобного выпада в шатре стало так тихо, что негромкий ответ пана Краковского услышали все. Он сказал:
   - Хочу заверить уважаемое собрание, что враг не увидит моей спины. И еще прошу: запомните мои слови и слова пана Щуковского и вспомните их после битвы.
   После этих слов со всех сторон послышались заверения и клятвы о готовности не щадить жизни ради великой победы. Витовт слушал и лицо его выражало удовлетворение.
   Едва Витовт распустил Совет, как  с противоположного берега послышался звук трубы. Неужели Темир-Кутлуй снова шлет посла? Вышел из шатра и увидел, что от противоположного берега направляются сразу три лодки. В первой сидел уже знакомый посол, а в других двух груды вещей и сундук.
   Опять в шатре стоит на коленях посол и произносит такие слова:
   - Великий хан, солнцеликий Тимур-Кутлуй, очень опечален словами великого князя, но он не теряет надежду на добрую волю и просит три дня на обдумывание последних требований великого князя. В знак нашего желания добиться разумных результатов в переговорах, прими, великий князь, наши скромные подарки.
   Витовт был крайне разочарован. Он конечно не тешил себя надеждой, что хан так сразу и изъявит желание стать его данником, но и такого хода с подарками не ожидал. И зачем ему эти три дня? Что можно за эти дни сделать? Просил бы двадцать, было бы понятно, что хитрит, а так только три.
   - Передай своему хану, - сказал он, умышленно пропуская титулы, - что отсрочка его не спасет. Чем раньше он объявит о своей покорности, тем легче ему будет выполнять мои требования. Подарки же увози обратно. Мне нужно все, а не какие-то там подачки!
   В ставке Тимур-Кутлуя царит паника, но не из-за чрезмерных требованиях Витовта, а из-за долгого отсутствия Эдигея. Уже десять дней как эмир собирает войско по дальним улусам и уже должен быть здесь, но его еще нет. Это для князя три дня были никчемным сроком, а для хана - соломинка, за которую он ухватился. Со дня на день Эдигей должен появиться.
   В литовском лагере слышат крики радости и восторга, исходившие из вражеского стана. Это встревожило Витовта. Он пригласил к себе Тохтамыша для получения разъяснений. Тот явился с улыбкой на лице. Это несколько успокоило, но любопытство осталось.
   - Чему радуются наши враги, - спросил Витовт.
   - Они чуть-чуть радовались, - ответил Тохтамыш, расплываясь в широкой улыбке, - но потом перестали
   Витовт нахмурился - не любил он блужданий вокруг да около. Хан заметил сдвинутые брови и поспешил пояснить:
   - Ты же знаешь, что эмира Эдигея в ставке долго не было. Он собирал войско для своего хана.
   При упоминании имени своего врага лицо Тохтамыша перекосилось, и он готов был разразиться бранью, но сдержался, понимая, что князь нетерпелив и потребует конкретных сведений. Вкладывая в слова максимум сарказма, он продолжил:
   - И собрал! Куда ж там, собрал! Знаешь сколько? Не догадаешься. Всего двести человек! Мой человек сам всех пересчитал! Темир-Кутлуй, этот сын шакала, завыл от тоски, когда узнал чем пополнилось его войско.
   - Это хорошая весть, - сказал Витовт, - а то я уж подумал…
   - Я тоже, князь, поначалу удивился, а потом обрадовался и поспешил к тебе.
  - Ну и прекрасно, хан. Заодно определим место твоего войска в предстоящей битве. Если не возражаешь, то я назначу тебе место в резерве.
   Тохтамыш удивился:
   - Думаешь сам справиться?
   - Не только думаю, но и уверен. В твою же задачу будет входить преследование врага. На тот случай, если сражение осложнится, то твое войско понадобится для решающего перелома хода битвы. Согласен?
   Вначале Тохтамыш огорчился. Как же, без него пытаются обойтись, а потом сообразил, что подарок сам вскочил в его руки. После битвы силы той и другой стороны будут ослаблены, а он, свеженький, захватит обоз Темир-Кутлуя, привлечет в свои ряды остатки его войска и тогда, князь Витовт, будьте добры сесть за новые переговоры!
   - Я готов идти в резерв, князь.
   - Вот и договорились. А сейчас снимаемся и идем к месту переправы.
                ***
   Нет ничего неприятнее, чем переход от ликования  к глубокому разочарованию. Такое состояние только что испытал Темир-Кутлуй. Радость от известия о прибытии Эдигея и за этим понимание, что надежды рухнули.
   Хан был близок к истерике, когда эмир появился в его шатре. Было желание встретить его упреками, но когда увидел каменное лицо названного отца, то язык сам прилип к нёбу. Слуги, не дожидаясь команды или пинка, один за другим исчезли за дверью. Хан и эмир остались наедине. Они холодно обнялись и эмир, опускаясь на подушки, устало сказал:
   - Рассказывай, что тут без меня произошло.
   - Ты уже что-то слышал, отец?
   - Слышал, слышал, но лучше ты сам расскажи.
   По мере того как Темир-Кутлуй излагал суть переговоров с Витовтом, лицо Эдигея еще больше каменело. Не дав Темир-Кутлую договорить до конца, прошипел:
   - Как ты мог, после такого плевка еще и подарки ему везти? Он тебе предлагает рабство, а ты ему подарки! Он собирается на твоих монетах ставить свой герб, а ты ему подарки! Лучше смерть, чем согласиться на такие требования!
   - Отец, я не соглашался, я только терпел, ожидая твоего возвращения. У нас мало войск, а сейчас, вижу, и ты вернулся с пустыми руками. Право не знаю что делать.
   - Пойдешь в рабство?
   - Не совсем так, отец, но подумать следует и над этим. У них пушки. Они нет, нет да гремят. Люди боятся.
   Эдигей за рукав притянул Темир-Кутлуя к себе и, наклонившись к его уху, зашептал:
   - Войска у тебя, сынок, хватит на двух Витовтов. Я не пустой приехал.
   - Но почему мне доложили, что у тебя…
   - Тише, сынок, тише. Тебе правильно доложили. Как мне кажется, и Тохтамыш уже знает, что я без войска приехал. А это совсем хорошо.
   - Что-то я не понимаю, отец.
   Эдигей прислушался к посторонним звукам, осмотрелся и, убедившись, что в шатре, кроме их двоих, никого нет, наклонившись к уху Темир-Кутлуя прошептал:
   - Я привел целый тумен.
   Хан невольно отклонился и в великом изумлении спросил:
   - Так где же он?!
   - Тише, сынок, не кричи. Я оставил его там, где Витовт предложит нам сразиться.
   - А это ты откуда знаешь?
   - Когда я направлялся сюда, то сделал небольшой крюк, намериваясь найти поле для будущего сражения и столкнулся там с литовцами. Я был там с небольшим отрядом, и они не обратили на меня никакого внимания. Да им и было не до меня. Они ставили переправу через реку. Разобравшись с обстановкой, я увел войско южнее и нашел в устье реки Котельвы, что впадает в Ворсклу, уютное болотце, заросшее камышом. В середине его лесистый остров. Туда я и поставил свой тумен. Они сейчас строят проходы через болото в сторону поля сражения. В нужный момент ударят по врагу и решат исход битвы. Видишь как все просто, великий хан?
   - Просто, если бы не пушки.
   - Ты их боишься? Слушай внимательно, сынок. То поле, на котором состоится сражение, очень просторное, и оно хорошо для конницы, но плохо для пушек. Витовт этого еще не понимает и хорошо бы еще долго не понимал.
   Темир-Кутлуй задумался. Эдигей спросил:
   - Ты грома боишься?
   - Когда с молнией, очень боюсь.
   - А этот будет без молнии.
   - Тогда ничего.
   - Вот и хорошо. А сейчас слушай внимательно.
   Эдигей снова перешел на шепот:
   - Соберешь Совет и на нем скажешь так: «Раз Эдигей не привел войско, то пусть сам и воюет». Прикажешь мне вести войско к месту сражения, а сам останешься в лагере. С тобой будет только охрана. Ночью тихонько снимешься, шатер и охрану оставишь на месте и примешь команду над тем туменом.
   - Как я его найду?
   - С тобой будет Кизим. По прибытии на место, обеспечь тайну своего пребывания. Литовцы будут проводить разведку окрестностей, ведь они не дураки, и захотят убедиться, что поблизости нет засады. Следи за любыми их передвижениями. Сигналом к выходу на поле сражения будет дымный костер. Я его расположу так, что, увидев где он взметнулся, мчись в его направлении, не останавливаясь. Это твоя задача. Понятно?
   - Понятно, отец, а что с обозом?
   - Завтра утром я вывожу войско, а ты остаешься. Ночью направь обоз на юг. Как дойдут до первой речки, там пусть и остановятся. Оставшиеся в лагере подумают, что ты ушел с обозом. И Тохтамышу так доложат. Сейчас сделай на лице печаль и собирай Совет.
   - Ты будешь на Совете?
   - Буду, но могу опоздать. Сейчас мне надо поговорить с Витовтом.
   - О чем ты будешь говорить?
   - О твоем усыновлении.
                ***
   Заиграла сигнальная труба и из камышей вышла лодка. Удивлению Витовта не было предела. Он собирался дать распоряжение снимать шатер, а тут опять эти надоевшие послы. На этот раз посол просил великого князя выйти к реке и поговорить с эмиром Эдигеем. Что-то новенькое. Дал согласие.
   Только посол вернулся, как снова заиграла труба и из камышей выехал всадник. Конь вошел в воду и остановился едва стремя коснулось воды. Эдигей был в полном боевом снаряжении, даже колчан с тремя стрелами горбился за спиной. Витовт, в желтом кафтане, спустился к берегу.
   - Я слушаю тебя, доблестный воин, - сказал он, чуть повысив голос.
   Прежде чем ответить, Эдигей решил навести порядок: он вздернул коня за уздцы - тот опустил голову, чтобы попить. Только после этого раздался его голос. Он был скрипуч, как телега кочевника. Так эмир говорил, когда желчь сарказма просто душила его.
   - Великий князь, ты предлагал нашему хану стать твоим сыном. Что ж это справедливо, если учесть твой и его возраст.
   - Я рад слышать твои умные слова, доблестный эмир, и заверяю тебя, что буду ему хорошим отцом.
   Голос эмира возвысился до дисканта.
   - Я могу, князь Литвы, обрадовать тебя еще больше! Радуйся заранее! - после небольшой паузы, понадобившейся для того, чтобы перевести дух, эмир продолжал: -  Я предлагаю тебе, князь, стать моим сыном! По возрасту я много старше тебя и вполне мог бы быть твоим отцом!
   - Ты шутишь, эмир? - удивленно спросил Витовт, не ожидавший такого предложения.
   - Ай, ай! Как ты мог такое подумать о своем названном отце? Я, наоборот, очень серьезен, мой сын. Предлагаю тебе покориться и начать платить мне небольшую дань! С любимого сына много не возьмешь, но на своих деньгах, сынок, ты будешь ставить отцову тамгу! Согласен? Ну вот и хорошо.
   Только полное оцепенение, испытанное Витовтом в эту минуту, позволило Эдигею закончить фразу. И вот князя прорвало. Он закричал:
   - Ты пожалеешь, сволочь, о том, что сейчас только пролаял!
   - Ай, ай, как можно такое говорить своему отцу? - деланно сокрушаясь, проговорил Эдигей, разворачивая коня.
   Едва он скрылся в камышах, как в сторону литовцев полетели огненные стрелы. Они не могли причинить большого вреда врагу, но четко обозначили боевое настроение кочевников. У княжеского шатра зажглась сухая трава и его стали в спешном порядке разбирать. В ответ литовцы подтащили к берегу небольшую пушку и произвели выстрел. Ядро пролетело над головами стрелков из лука и зарылось в песок. Эдигей приказал найти его. Перед ним положили каменный шар, величиною с детскую головку. Эмир ткнул его ногой и шар послушно откатился.
   - Возьмите это, - сказал эмир, - и передайте мой приказ: в каждой десятке должен побывать этот камень, каждый онбаши должен подержать его в руках. Пусть все знают, что не иблис вылетает из пушки, а обыкновенный камень. Он не опаснее стрелы! Бояться его смешно! Так и передайте - смешно!
   Эмир, стоя на пригорке видел суету в литовском лагере, но не слышал грубых окриков, которыми Витовт сопровождал свои приказы, иначе он бы порадовался тому, что сумел вывести врага из равновесия. В таком состоянии человеку свойственно делать ошибки. Вдруг начнет переправляться прямо здесь? Нет, здравый смысл возобладал и литовское войско, развернув знамена, пошло на север.
 



                ГЛАВА ХII
                БИТВА НА ВОРСКЛЕ
   Никто не мешал войску Витовта переправиться на левый берег Ворсклы. Орудия большого калибра оставили на правом берегу, их установили на высоких песчаных увалах с задачей охранять фланги. Более мелкие пушки, весом ядер до двадцати фунтов, установили на лафетах в тылу. Лафеты давали возможность стрелять через головы своего войска.
   Появились и первые отряды татарского войска. Они занимали позиции между притоками Воркслы - Котельвы и Рябины. Лазутчики Тохтамыша докладывали, что хан самоустранился от командования и с обозом ушел на юг, поручив руководство сражением эмиру Эдигею. Эти сообщения воодушевили Витовта и потешили Тохтамыша. Он уже видел себя во главе коалиции, направляющейся в сторону Самарканда. Трепещи Аксак-Тимур!
   Лишь солнце окрасило восток, как начались передвижения войск. Возле невысокой деревянной площадки скопились курьеры, которые разносили во все стороны указания князя Витовта. Рядом с ним Тохтамыш. Он приказал эмиру Базану возглавить передовой отряд и пройти с ним вдоль фронта эдигеева войска и осыпать его стрелами. Это будет не только зачином сражения, но и демонстрация передовой роли Тохтамыша в этом сражении.
   Витовт обозрел поле предстоящего сражения и еще больше уверился в успехе. Здесь начнется его вознесение на крыльях славы! От этих мыслей стало жарко. Он отстегнул застежку плаща и бросил его на оградку площадки. Вспомнилась Ядвига, видевшая, как этот плащ, порванный на полосы, развевался за его плечами. Не бывать этому!
   Войска построились. Глубина, пять линий, была достаточна, чтобы выдержать натиск любого врага. В центре полк тевтонов. Канониры уже зажгли фитили и готовы обрушить ядра на передовые порядки врага. Но что это? Передовые ряды татар так редки, что сокрушить их совсем не сложно. Что задумал Эдигей? Князь задал этот вопрос Тохтамышу. Тот всмотрелся вдаль. За войсковыми рядами холм. Интересно, были ли он раньше? Первые ряды действительно очень редки. На что надеется этот сучий сын? Витовт ждет ответа.
   - Видишь ли, князь, - вышел из раздумья Тохтамыш, - Эдигей чувствует свою слабость и не надеется сдержать твой натиск, поэтому и не старается это делать.
   - Так кто мешает ему сдаться без боя?
   - Высокомерие. Постой, князь, позволь задать один вопрос. Вот я посмотрел вправо и увидел лесок. Видишь? Он так хорошо смотрит нам в тыл. Там побывали твои люди?
   Витовт пожал плечами.
   - Мои люди пришли на это место задолго до татар. Мне доложили, что разведчики обошли окрестности и не нашли ни одного чужака. Тот лесок окружен непроходимым болотом. В нем утонул человек, который пытался перейти его.
   - А вот еще, князь. Видишь тот холм, что за войсками Эдигея? Если его не было раньше, то там нарыты ямы. Когда я был на Тереке…
   - Не время для воспоминаний, хан. Пора действовать.
   По знаку князя заиграли трубы. Им вторили полковые трубы и рожки. Вдоль фронта промчалась тохтамышева конница, осыпая стрелами редкие ряды войска противника. Ушла конница. Ждали движения войска татар, но оно продолжало стоять. Тогда раздались громы, и в ту сторону полетели ядра. Эдигеевы воины, пользуясь свободой перемещения, легко избегали прямых попаданий. Ядра жаждали живой плоти, но, не находя ее, бесполезно втыкались в песок. Вот почему так редки  их первые ряды! Как додумались? Досада посетила сердце князя. Эдигей оказался сообразительнее его самого.
   Новая команда и литовское войско всей мощью навалилось на редкие ряды татар. Поднятая пыль затмила солнце и по тому, что она двигалась на восток, можно было судить об успехе литовского оружия. Витовт был готов дать команду перенести артиллерийскую позицию вслед за продвигающимся войском, но был остановлен, каким-то необычным для поля сражения животным рёвом. Вступившая в бой конная масса поляков столкнулась с громадным стадом обезумевших коров и быков. Они мчались, сметая на своем пути все препятствия, у многих животных кровоточили бока и тлели подожженные хвосты. Коровья атака расстроила и ряды литовской пехоты. В открывшуюся брешь устремилась татарская конница. Но взревели пушки. Множество метких попаданий заставили конницу приостановить свой бег, а там и вовсе попятиться. Ее уничтожение завершила пехота.
   Первый этап сражения закончился без видимого перевеса какой-либо  стороны. Потери были обоюдно высокими. Свободная часть поля битвы была усеяна трупами и ранеными. Между ними носились обезумевшие коровы и лошади.
   Тохтамыш, вглядываясь в артиллерийские позиции, сказал:
   - Никогда не думал, что из железной трубы можно так далеко стрелять. Скажи, князь, где их можно купить?
   - Даже если купишь, стрелять не сможешь.
   - Но ты же стреляешь?
   - Ты знаешь кто там у этих орудий?
   - Твои люди. Кто еще?
   - В том то и дело, что «кто еще». Там немцы из Бургундии. Только они  умеют обращаться с этими железками и так метко из них стрелять.
   Началась вторая фаза боя. Выдвинув вперед тевтонов и русскую пехоту, Витовт атаковал ряды эдигеева войска и сразу добился успеха. Весь фронт устремился на восток. На некоторое время прекратился орудийный обстрел: батареи подтягивали вслед за ушедшим вперед войском. Эдигей воспользовался этим и, сосредоточив разрозненные войска на флангах, бросил их на охват зарвавшегося вражеского войска. Поначалу успех сопутствовал замыслу эмира, но снова заговорили орудия и дрогнули, попятившись, татары.
   Солнце уже подбиралось к зениту, освещая жаркими лучами поле жестокого боя. Тевтоны и русские, преодолевая сопротивление, неуклонно приближались к холму, на котором находилась ставка Эдигея. Тохтамыш, наблюдая эту ситуацию, с нетерпением ждал когда эмир покинет холм и настанет самое время двинуть вперед резервную армию. Вдруг его внимание привлекло взвившееся к небу пламя, а вслед за ним черный столб дыма. Он толкнул князя в бок локтем и молча показал на стелющийся дымный шлейф. Не успел Витовт осмыслить увиденное, как рядом истошно закричали:
   - Татары!
   Посмотрел вправо и увидел как от болот мчится конная масса! Как нож в подтаявшее масло врезались конники в литовские войска. Началась сеча. Орудия молчали, бесполезные в такой ситуации. Сердце Витовта на мгновение дрогнуло, всплыл образ Ядвиги: «Вдруг откуда ни возьмись вылетело какое-то чудище!» Хорошо, что резервы не тронуты. Он крикнул Тохтамышу:
   - Посылай свое войско! Бей их в тыл!
   Тохтамыш мотнул головой и поспешно сбежал по лестнице. Теплая волна благодарности охватила князя: хан в такой критический момент решил сам возглавить свое войско! Тохтамышу подвели коня, и он, вскочив в седло, что-то крикнул Базану, а сам помчался… к реке!
   Конница под руководством эмира сделала крутой вираж на свободной части поля и тоже устремилась к реке, сметая на своем пути препятствие в виде жмудской пехоты, которая из резерва выдвигалась на позиции. Витовт, наблюдая всю эту предательскую сцену, чуть не задохнулся от возмущения, но как-то повлиять на нее он уже не мог.
    Вслед за тохтамышевыми вояками побежало и литовское войско, которое было поблизости от этого места. Ничего не оставалось, как трубить отступление. Витовт еще некоторое время постоял на вышке и, убедившись, что команда к отступлению принята всеми его войсками, спустился вышки. Ноги плохо слушались. Он едва смог взобраться в седло.
   Река бурлила как кипяток. Там было тесно от желающих попасть на другую сторону. Охрана князя расчистила для него место у реки, и он направил коня в воду. Плывя к другому берегу, подумал о том, что не во всем Ядвига была права - он убежал без плаща, который так и остался на площадке.

                ГЛАВА ХIII
                ПОСЛЕ БИТВЫ
   Страх быть пойманным и азарт погони делают резвыми самых ленивых. Разница только в том, что азарт со временем притупляется, а жажда жизни непреходяща, поэтому в этом жутком состязании, как правило, побеждает убегающий. Направить бы эту энергию на достижение победы, то и бежать не нужно было бы.
   Так думал Темир-Кутлуй, сидя на валуне. Он принимает доклады юзбаши о результатах погони. Они не особо радуют. В плен попадает мелкая рыбешка. У шляхтичей и у князя резвые лошади
   Эдигей так и застал хана, сидящего на камне. Рядом терзали обоз литовцев. Эмир не подошел к хану, пока в окружности двадцати метров не очистили пространство от посторонних предметов и людей. Уловив ликующий взгляд хана, эмир, с нескрываемой досадой, сказал
   - Ты рано упиваешься победой, великий хан. Она не здесь, она впереди. Чем дольше будешь утверждать себя на этом камне, тем больше вероятность потерять место на троне.
   Темир-Кутлуй поспешил встать с валуна, но радостное настроение не покинуло его. Сделав широкий жест рукой, спросил:
   - Разве не победное поле там за рекой, отец? Разве не поверженный враг оставил нам все это богатство?
   Эдигей поморщился словно от сильной зубной боли.
   - Темир-Кутлуй, - сказал он досадливо, - у тебя есть дети, но сам ты моложе их. Тебе предложили игрушку, и ты не можешь оторваться от нее.
   - Не пойму, отец, неужели даже в такой день нельзя обойтись без упреков? Разве не мы победили, разве не мы поломали хребет врагу?
   - В том-то и дело, сынок, что мы только похлопали его по спине. Но может быть я что-то не досмотрел и ты сидел не на камне, а на животе поверженного тобой Тохтамыша?
   Темир-Кутлуй наконец понял причину неудовольствия Эдигея, поэтому, просияв улыбкой, сказал:
   - Мы пойдем следом за врагом, отец, и заставим их выдать нам беглеца. Теперь они не посмеют нам отказать!
   - Ищи ветра в поле, - ехидно заметил Эдигей. - Тебе известно в какую сторону бежал Тохтамыш?
   - Это не трудно будет выяснить, отец. Я пошлю на поиски людей и сразу устроим погоню
   - Не в догонялки нужно играть, сынок, а преследовать и уничтожать. Сейчас же время упущено.
   Эдигей свистом подозвал коня и, вскочив в седло, ускакал. Темир-Кутлуй в растерянности смотрел ему вслед. Так и не сказал отец чем он должен сейчас заниматься.
                ***
   Литовцы бежали в сторону Чернигова, оставив дорогу на Киев открытой. Так решил Витовт. Спасение остатков войска важнее чем оборона Киева.
   Первый привал сделали только после переправы через Десну. Люди настолько устали, что не было сил развести костры для приготовления пищи. Пили только воду, которая доставалась без труда.
   После непродолжительного отдыха, Витовт призвал к себе шляхтичей и рыцарей. Окинув угрюмым взглядом небольшую толпу знатных людей, предложил почтить память погибших соратников. Прочли заупокойную молитву, помолчали Витовт сказал:
   - Многие наши товарищи сложили головы за святое дело. Нет братьев моих князей Михаила и Дмитрия Брянских, нет князя Ямонта… А может кто еще блуждает в лесах? - с надеждой закончил он перечисление потерь.
   Из ряда выступил польский воевода Иван Мазовский. Его белокурые волосы, не прикрытые шлемом, были всклочены, на лице, от брови до рта, багровел рубец. Он сказал:
   - Великий князь Литвы, светлый брат мой Витовт, оставшиеся в живых соратники твои просят не казнить себя. Твоей вины в поражении нет. Виноват во всем Тохтамыш. Твоя ошибка в том, что ты доверял ему. Окажись в резерве кто-то из нас, победа была бы за нами. Прикажи, князь, изловить его и судить нашим судом!
   Пан Мазовский поклонился и сделал шаг назад. Все видели судорогу, прошедшую по лицу Витовта, но вот он провел по нему ладонью и снова властный взгляд уставился на соратников.
   - Я учту ваше мнение, мои боевые друзья, только совесть моя не позволяет мне переложить все беды на ничтожного союзника. Я уверился в своих силах и не все сделал, что должен был сделать. Кто мешал мне обследовать тот лесок откуда выскочила засада? Непроходимые болота? Так обстреляй его из пушек! Не сделал этого и поплатился. Каких людей потерял.
   Витовт снял шлем и поклонился своим соратникам. Всеобщий вздох и возгласы удивления заставили его выпрямиться и вопрошающе посмотреть на них.
   - Великий князь, ты совсем сед! - воскликнул Мазовский.
   Он поспешно надел шлем и строго сказал:
   - Если это и новость, то не самая печальная. Давайте сейчас не будем никого оплакивать. Возможно кто-то ушел на Киев. Подождем. А Тохтамыша ловить бесполезно. Он ушел со свежими силами и нам его не догнать. Будем надеяться, что Божья кара его не минет.
   Замолчал князь, молчат и его друзья, только лесные пташки продолжают щебетать, напоминая, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается. Витовт заговорил: снова:
   - Дальнейшее движение, друзья, на Слуцк. На линии Новогрудок-Минск остановимся и организуем оборону. Если татары сунутся, то отобьем их. Сейчас же соберите своих людей и сделайте все возможное, чтобы оставшийся путь пройти с поднятой головой. Помните, эта битва - не конец света! Литва и Польша еще покажут себя! Иисус и дева Мария с нами!
   Взлетели лесные щебетухи, поднятые с мест мощными возгласами:
   - Виват Литва, виват Польша! Речь Посполита не сгинет, пока мы живы! Иисус и дева Мария с нами!
   Только умолкли клятвенные возгласы, как из рядов выступил пан Щуковский. Низко поклонившись князю, он сказал:
   - Разреши повиниться, великий князь.
   Витовт с удивлением посмотрел на него. О чем будет виниться этот доблестный воин, если его шлем погнут от ударов сабель, а латы покрыты запекшейся кровью?
   - В чем твоя вина, доблестный рыцарь?
   - Я, великий князь, виноват перед светлой памятью рыцаря Краковского.
   - Значит он все же погиб?
   - Я сам свидетель этому. Погиб он геройски, и я это могу подтвердить.
   - Расскажи, чтобы все об этом знали.
   - Когда раздался сигнал отступления, и мы устремились к реке, пан Краковский выхватил полковое знамя у своего знаменосца и с криком: «За мной, ребята!» кинулся на татар. Остатки его полка помчались за ним. У реки я оглянулся и видел как качнулось знамя в его руках и рухнуло под копыта татарских коней. Он погиб, чтобы мы, здесь стоящие, смогли оторваться от врага!
   Щуковский провел ладонью по лицу и продолжал среди тишины:
   - Я каюсь в том, что позволил себе не верить ему, доблестному и честнейшему человеку. Если его душа рядом, то пусть примет это искреннее покаяние.
   Он сделал глубокий поклон и затем перекрестился.
   - И еще, - продолжал он, - Пан Краковский просил вспомнить его слова, что не станет спиной к врагу. Я свидетельствую, что он сдержал свое слово!
   Когда Щуковский стал в ряд с товарищами, Витовт сказал:
   - Дорогие друзья, думаю не ошибусь, если поручу пану Щуковскому посетить вдову героического рыцаря, нашего друга, пана Краковского и оказать ей достойные почести. Пусть пан Щуковский попросит приехать вдову пана Краковского в Вильно для назначения ей достойного содержания и наград.
   После этого Витовт пригласил у него отобедать. Тут же в лесу расстелили скатерть и на нее выставили немногочисленные кувшины с вином и блюда с жареной на кострах дичью. Пресные лепешки пекли на угольях из муки, добытой в соседнем хуторе.
                ***
   Тохтамыш понимал, что стал ненавистной фигурой не только для единоплеменников, но и для бывших союзников. Если Эдигей хотел бы иметь его в виде приправы к праздничному блюду, то Витовт в качестве шербета, чтобы подсластить горечь поражения.
   Но так как он любил только себя, то нисколько не мучился совестью и тем более не хотел стать кому-либо приправой, поэтому приказал направить ноздри коней на север, предполагая, что враги изберут западное направление. Кроме этого он снарядил пятерых самых выносливых воинов во главе с Мамбетом для поездки в сторону города Лиды. Там оставался его гарем и казна. Мамбет должен был опередить Витовта и вывезти их в недосягаемое для того место.
   Река Ворксла повернула на восток и тохтамышева орда свернула за ней. Теперь их путь шел через курское Посемье, где более ста лет назад «погулял» эмир Ногай. После этого похода место так обезлюдело, что и через век оставалось пустым. Вспоминая добрым словом своего предшественника, Тохтамыш беспрепятственно прошел эти земли и вскоре достиг берегов Итиля, где мог передохнуть и спокойно дождаться возвращения Мамбета с казной и женами.

                ГЛАВА ХIY
                КРЕЧЕТ НЕ УПУСТИТ ВОРОНА
   Эмир Эдигей, оставив большую часть войска Темир-Кутлую для похода на Киев, сам бросился на поиски Тохтамыша. Догадываясь, что беглый хан не будет отступать вместе с Витовтом, направился на северо-запад и сразу же напоролся на литовцев. Отступил и задумался. Выходит князь оставил Киев без прикрытия, значит Темир-Кутлуй доберется до него без серьезных препятствий.
   Привели пленного, и тот заявил, что среди литовского войска татар нет. На Киев Тохтамыш уйти не мог, осталось единственное для него направление - север. Если так, то по времени он уже должен подходить к Итилю. Там он Эдигею, с его небольшим отрядом, не по зубам. Ничего не оставалось, как направить коней в сторону Киева.
   На этом разочарования не закончились. Подъезжая к Днепру, Эдигей надеялся увидеть на той стороне пылающий город, но, узрев, что Темир-Кутлуй даже не переправился на правый берег, оторопел.
   По пути к ханскому шатру наблюдал вполне мирную жизнь становища. Над кострами висели черные котлы, возле них суетились женщины, от реки в бурдюках несли воду, дети играли в свои немудреные игры. О войне мог напомнить табун лошадей явно не степной породы, который гнали с водопоя, да группа изможденных людей, связанный сыромятными ремнями, сидевших под горячими лучами солнца почти без одежды. К ним не было жалости. Не хочешь доблестно сражаться - становись рабом.
   Эдигей спешился у ханского шатра и приказал немедленно доложить о себе. Вопреки всем обычаям, Темир-Кутлуй сам вышел их шатра и направился к эмиру. На глазах у многих людей они крепко обнялись, похлопали друг друга по спинам и потерлись щеками. Раздались восторженные возгласы. Хан повел эмира в свой шатер.
   Здесь эмир сменил радостную маску на обычно мрачное выражение лица и глаза его загорелись гневом. Показывая на сундучки, украшенные резными львиными головами, шкафчики вычурных форм, спросил:
   - Зачем тебе все это?
   Хана еще не покинуло чувство радости, вызванное встречей, поэтому ответил:
   - Мне нравится. Правда красиво?
   От такой наивности у эмира что-то незнакомое дрогнуло в душе, поэтому, все еще хмурясь, ответил миролюбиво:
   - Дурость все это. Да ладно. Что собираешься делать дальше?
   - Что ты имеешь в виду, отец?
   Ну уж куда дальше? Это предел всякому терпению! Он сказал, не скрывая раздражения:
   - Признаться, я спешил помочь тебе осаждать город, а ты и на тот берег не перешел! Сидишь, любуешься этими деревяшками! Ждешь когда серебро тебе в ладошке принесут!?
   - Уже принесли, отец.
   - Что принесли?
   - Серебро, отец. Киевские старшины предложили откуп. Давали сначала триста рублей серебром, я потребовал три тысячи. Они согласились, но с условием, что я уйду от города. Еще триста дал их божий дом, что в земле находится. Вот сколько серебра я имею!
   - Мог бы взять в десять раз больше, если бы захватил город.
   Хан не успел ответить как вошел слуга и доложил, что султан Шадибек просит войти.
   - Пусть войдет, - разрешил хан и, обращаясь к эмиру, сказал: - Ты говоришь, что могли взять больше, но я подумал, что без стенобитных машин город быстро не сломишь, а тут без всяких трудов такие деньги. Потом, застряв у Киева, я бы нес потери. Мог ослабеть так, что Витовту ничего не стоило вернуться, а там и Тохтамыш ждет случая. А так я серебро имею и людей сохранил.
   Во время рассуждений отца, вошел Шадибек и, услышав их, сказал:
   - Тоже еще, нашел чем хвастать. Людей сохранил. У наших женщин, смотри, сколько детей подрастает! Многих, хоть сейчас можно на коня сажать и в поход, а они до сих пор без штанов бегают.
   - Ты слишком скор на язык, Шадибек, - прервал сына хан. - Молчи пока тебя не спросят. - И, обращаясь к Эдигею, сказал: - Говорят, что по умершему нужно плакать семь дней, а по глупому сыну всю жизнь. Чем старше становится, тем больше глупеет. Вот и плачу.
   Шадибек побагровел от гнева, но смолчал. Эдигей, услышав скрежет зубов, улыбнувшись, сказал:
   - Великий хан, как может стать мудрым тот, кто гоняет волов и хвалится бичом? Дай ему серьезное задание. Пусть не только хорошо ест, но и трудно работает. Дай ему часть своей власти. Испытай его.
   Темир-Кутлуй помрачнел, а Шадибек просиял от этих слов. Хан недовольно проговорил:
   - Ты удивляешь меня, Эдигей Мангыт. Разве не слышал как предупреждают мудрецы? Они говорят: «Если не хочешь смотреть в руки сыновей своих, не заменяй себя никем, пока ты жив и дыхание не покинуло тебя».
   - Кто говорит о замене? - удивился эмир.
   - Разве не ты сказал о передаче власти? Да ладно. Займемся чем-нибудь более интересным.
   Хан достал из кисета, висящего на груди, небольшой бронзовый ключик и вставил его в замок одного из сундучков. Щелчок. Хан жестом руки приказал сыну открыть крышку. Петли пропели короткую, но приятную мелодию. Темир-Кутлуй слушал ее, закрыв глаза. Не открывая их, сказал торжественно:
   - Смотрите.
   Шадибек открыл рот от удивления, эмир подошел и тоже удивился: сундук до краев был заполнен серебряными монетами! Хан сказал:
   - Кто любопытный, может пересчитать.
   - Незачем, - резко сказал Эдигей, захлопывая крышку.
   Сундучок откликнулся жалобным стоном. Казалось, что ему открываться приятнее, чем закрываться.
   - Почему ты не держишь это в казне? - спросил эмир.
   Хан улыбнулся.
   - Теперь сделаю это. А так хотел похвастаться перед тобой, хотя понимаю, что ты видел и больше серебра.
   - Видел, но оно доставалось большой кровью.
   - Значит ты доволен тем, что я сделал? - спросил обрадованный хан.
   - Как сказать, - задумчиво ответил эмир. - Прошлогодний снег не вернешь. Подождем пока выпадет новый. Я подумал, что Киев - не конь и в степь не ускачет.
   Обрадованный хан приказал вносить в шатер еду. За низкими столиками уселись втроем и Эдигей начал рассказывать о поисках Тохтамыша. Во время трапезы, Темир-Кутлуй сказал Шадибеку:
   - Бери, сын тысячу воинов и отправляйся на поиски беглого хана. В бой не вступай, а только скажи где он находится.
   Шадибек радостно сверкнул глазами и, встав из-за стола, попросил разрешения уйти. Поклонившись, он выбежал из шатра.
   - Вот видишь, великий хан, и сын при деле и власть твоя осталась нетронутой, - сказал удовлетворенно Эдигей.
   - Да, отец, мудрость твоя неиссякаема. Спасибо тебе.
   До самых холодов носились татарские отряды по литовской Украине, оставленной Витовтом без присмотра. Только высокие крепостные стены могли избавить от разорения. Наконец Темир-Кутлуй дал команду трубить большой сбор и отправляться в кипчакские степи.
   При всем кажущемся удовлетворении действиями хана, эмир Эдигей находил в них существенные изъяны. Ему казалось, что народ Дешт-и-Кипчак теряет боевой дух и все больше и больше превращается в сообщество мелких грабителей, у которых в большей чести не владение саблей, а завязывание узлами сыромятных ремней.
   Нет, его ставленник - Темир-Кутлуй не оправдал его надежд. Не вмешайся он в его дела, кочевала бы орда до сих пор в степях, не способная не только что-то добывать, но и отстаивать свое кровное. На Ворскле все шло к тому, что Золотая орда, наследство Бату-хана, превратится в тень, а миром станет править литовский князь!
   Эдигей мерит шагами свободное пространство своей юрты и до боли в сердце чувствует его ограниченность. Ему тесно в этом войлочном круге, душа требует степного раздолья и небесной высоты! Только широкое пространство позволит оживить монгольский дух, заложенный в народе Чингисханом и обозначенном на его знамени: Черный Кречет крепко держит в своих когтях поверженного Ворона! Эдигей не позволит Кречету упустить Ворона!

                ГЛАВА ХY
                ОХ ЭТИ ЯЗЫКИ!
   Как ослабление зубов и неуверенная походка выдают старика, так крупное военное поражение наводит на мысль, что в государстве что-то неблагополучно, и сразу находятся охотники воспользоваться этим.
   Из Смоленска, который был под рукой Литвы, в русские пределы направилось посольство с просьбой вернуть обратно своего «родного» князя и, что самое интересное, он тут же вернулся вопреки желанию Витовта.
   Другой пример. Князь рязанский решил подкормиться литовским Брянском и послал туда войско во главе со своим сыном. Поход оказался неудачным, но само появление рязанцев под Брянском было результатом поражения на Ворскле.
   В Кракове оценка ворсклинской битвы была противоречивой. Объявленный траур не мог скрыть радости польского короля от ослабления его ретивого вассала. Победи Витовт, кто угадал бы его дальнейшие действия? После Москвы, первым мог стать не Тамерлан, а король Польши, сотворивший столько мерзостей своему брату, что их до Страшного суда не замолить. Но есть Бог на небесах, и он не дал рога бодливой корове!
   Ягайло был официальным выразителем национальной скорби, но в круге наиболее приближенных царедворцев он не скрывал удовлетворения посрамлением Витовта. Единственно королева искренне грустила. Король замечал это и не уставал подтрунивать над ее чувствами. Однажды он сказал ей в присутствии посторонних:
   - Что ты так печалишься, моя милая? Разве не ты предупреждала нас, недоумков, что эта битва не по плечу Витовту и будет проиграна? Будь я сейчас на твоем месте, то ходил бы с высоко поднятой головой и на каждом углу не забывал повторять: «Это я заранее знал и всем говорил, что заведомый евнух не в силах растлить даже самую неприглядную девицу!»
   Он смеялся, ему вторили. Ядвига покинула их, не дослушав пошлые шутки.
   Она закрылась в своей спальне и дала волю слезам. Последнее время она часто плакала и переживала, что не смогла повлиять на Витовта. Было и другое: она понесла. Но об этом, даже себе, она не могла сказать откровенно.
   Тринадцать лет супружества и вдруг такой сюрприз! За все эти годы и она, и король привыкли к мысли, что их брак так и останется бездетным. Что же случилось сейчас? Кто поверит, что это результат обращения ко Всевышнему? Будь все так просто, то не было бы несчастных семей. Конечно, можно было бы вытравить плод, но она не стремилась это делать.
    Какой женщине не хочется доказать второй половине, что не она причина бесплодия. Победи Витовт в той несчастной битве, было бы проще. Она бы с ним решала эту проблему, а сейчас, когда предполагаемый отец ребенка «зализывает раны» даже думать об этом страшно. Витовт ничего не должен знать!
   Ядвига, как никогда, чувствовала себя одинокой. Даже когда Ягайло стал королем и сразу заменил ее прислугу неотесанными литовками, а позже и их заменил на девок лично ему преданных, ей было не так сиротливо. Возможно потому, что у нее была пани Бася. Ее единственную не тронул король.
   Королева помнила первые годы своего царствования и не забывала какой заботливой была фрейлина и как внимательна была к нуждам девочки-королевы, но позже какая-то кошка пробежала между ними. Фрейлина стала замкнутой, ее слова сухими, а взгляды настороженными. Она стала в тягость. Вот это и усугубило одиночество.
   Прошло время и в один из вечеров, когда царственные супруги остались наедине, король посмотрел на Ядвигу непривычно ласковым взглядом и вкрадчиво спросил:
   - Милая, ты ни чем не хочешь меня обрадовать?
   Королева, предполагая, что супруг намеривается посетить ее в спальне, подняла руки к вискам и начала усиленно их тереть. Совершив определенное количество движений и, решив, что они не произвели нужного впечатления, страдальчески воскликнула:
   - Как я устала от этих постоянных головных болей!
   Ягайло, едва сдерживая раздражение, все еще ласково сказал:
   - Я весьма сожалею об этом, милая, но это не должно помешать тебе обрадовать меня.
   Ей показалось, что ее высокородный муж, как простой смерд, не воспринимает тонких намеков и ему нужно все оголить до безобразия. Она спросила в упор:
   - Как я должна обрадовать тебя, милый?
   - Ты до сих пор не догадалась, моя кошечка?
   Ее покоробило от такого фамильярного обращения, и она ответила не совсем учтиво:
   - Ой, у меня так болит голова, что я никак не соображу, что ты от меня хочешь получить? Как я должна тебя обрадовать?
   Лицо Ягайло покрылось пятнами. Он сказал резко:
   - Я уже устал от твоих женских уловок, но не могу уйти отсюда, покуда не получу от тебя четкого ответа на вопрос: ты беременна?!
   У нее перехватило дыхание, она оцепенела. С усилием разжав рот, промолвила:
   - Почему ты задал это вопрос?
   - А почему я не могу задать этот вопрос собственной жене? Да или нет?
   - Да, - ответила она так тихо, что это можно было принять за выдох.
   - Почему так нерешительно?
   Признание сделано, за ним не последовало разоблачение. Это придало уверенности.
   - Я еще сама не знаю точно это или нет.
   - Но ты сказала «да»!
   - С таким же успехом я могла сказать «нет».
   - И вместе с тем ты сказала «да»!
   - Неужели все мужчины так назойливы? - удивилась она, артистически заламывая руки. - Как ты не поймешь, что нужно иметь серьезные основания, чтобы уверенно говорить о столь серьезных вещах!
   - Странно.
   - Что странно, милый?
   - Странно то, что об этом, как о свершившемся факте, говорят на всех углах моего замка, а сама первопричина этой новости все еще сомневается.
   - Кто конкретно говорит?
   - Ну, хотя бы пани Ольшевская.
   - О, эта старая ворона!
   - Почему так неучтиво? Она же беспокоится о тебе.
   Ядвига забыла прикладывать пальчики к вискам.
   - Она не столько заботится обо мне, сколько наушничает! Поэтому вы с Заскокой и держите ее возле меня!
   - Успокойся, Ядвига, - попросил король, - и выслушай. Если ты имеешь что-то против Ольшевской, то завтра же ее не будет возле тебя, но прошу, прежде чем решиться на этот шаг, подумай. Кстати, о твоей беременности говорил и пан Заскока. Он думал, что я в курсе, но ошибся. Как думаешь, после этого, я должен был тебя спросить?
   - Ох, эти языки! Конечно, ты мог меня об этом спросить, но пойми и меня…
   - Не забудь, ты сказала «да»!
   - Правильно, сказала, но через неделю могу сказать и «нет». Вдруг это просто задержка.
   - Почему бы тебе не показаться лекарю?
   - Не говори мне о них! Ты знаешь, я их люблю так, как ту пани, которую ты так расхваливаешь.
   Ягайло печально посмотрел на ее раскрасневшееся лицо.
   - Говорят, у беременных женщин портится характер и, наверное, это правда. И все же я прошу тебя показаться врачу.
   - Я подумаю.
   - Думай, - согласился король, - но, чтобы тебе было легче принимать решение, открою одну тайну.
   Ядвига взволновалась и излишне пристально посмотрела на короля. В это же время и он посмотрел на нее и их взгляды встретились. Ей показалось, что муж все! знает, а он остался доволен, что хоть как-то заинтересовал жену. Он сказал многозначительно:
   - Я имею основание рекомендовать тебе лекаря Фишгойта. Дело в том, что я сам лечусь у него. Ведь у нас так долго не было детей. И вот результат лечение на лицо!
   У нее закружилась голова от мысли, что все страхи были напрасны и останутся таковыми, если она поддержит заблуждение мужа. Бодрым голосом сказала:
   - А я, глупая, не пойму, что стряслось с моим мужем! Иногда думала он ли рядом со мной?
   Ягайло просиял.
   - По-твоему я стал лучше?
   - Не то слово! Ты стал великолепным!
   Король, потирая руки, взволнованно заходил по комнате. Остановился и спросил:
  - Ты бы не хотела уединиться со мной в спальню?
   Ядвига вспомнила о головных болях и схватилась за виски.
   - Ой, милый, ты совсем не хочешь считаться с моим здоровьем!
   - Извини, милая. Я увлекся.
   Они нежно расстались
                ***
   На другой день королева, прежде чем объявить пани Ольшевской об отставке, решила сделать ей внушение. Потупив глаза, пани Бася слушала прописные истины, что не хорошо вмешиваться в чужую жизнь и, тем более, в королевскую. Ядвига не видела ее глаз, но губы не спрячешь! Они вытянулись в тонкую лиловатую ленточку, выражая собой высшую степень презрения.
   - Я вижу, пани Бася, вы не думаете повиниться, - заметила королева, готовясь к главному удару.
   - Ваше величество, я сказала, пану маршалку только то, что было известно всему двору.
   - Это не весь двор, а ваши досужие домыслы, моя дорогая.
   - Вы удивляете меня, ваше величество. Только ребенку, может быть, не известно происхождение пятен на вашем белоснежном личике. Как вы их ни припудривали, они все равно выступали и были видны.
   Королева, будто ее разоблачили в мелких шалостях, смущенно молчала. Ольшевская продолжала:
   - А порывы к рвоте? И это приходилось наблюдать. И потом мне непонятно, зачем это нужно скрывать? Или вы не замужем?
   Ядвига подумала, что после вчерашнего разговора с королем, ей действительно нечего скрывать, но согласие не входило в ее намерения, она строго сказала:
   - В конце концов, дорогая, кто вам разрешил вмешиваться в дела королевской семьи? Конечно, вам не понять, как важно нам знать об этом точно и не допустить широкое обсуждение раньше времени.
   Фрейлина сделала попытку к примирению:
   - Согласна, ваше величество, я не хотела вас обидеть, но, если так получилось, то прошу прощения.
   Королева не приняла пальмовую ветвь.
   - Вы много берете на себя, дорогая! Обидеть! Кто вы и кто я?! Вы не можете меня обидеть! Вы можете навредить только себе! Идите к пану маршалке и доложите ему, что я отказываюсь от ваших услуг!
   Ленточка губ сомкнулась, глаза сверкнули ненавистью. Пани Ольшевская не стала их прикрывать. Она по привычке поклонилась королеве и пошла к выходу, еще надеясь, что ее окликнут, но этого не случилось.

                ГЛАВА ХV I
                ЗАГОВОР
   Эдигей велел призвать к нему Абулхаира-агу. Так стали величать его старого друга после того как он был назначен «пробователем пищи» к самому хану. Так Темир-Кутлуй, не забыв оказанную ему помощь, отблагодарил Абулхаира.
   Анду не пришлось долго ждать. Войдя в юрту, он низко поклонился эмиру и остался стоять у порога. На хороших харчах лицо Абулхаира разгладилось, но бородка так и осталась редкой, хотя и была тщательно расчесана. И одет он был хорошо. На «пробователе пищи» был шелковый синий халат, пояс (подарок хана) отделан серебром, красные сафьяновые сапоги и белый войлочный колпак.
   - Садись, анда, - пригласил Эдигей и тут же спросил: - Что есть будешь? Небось проголодался.
   Садясь на подушки, Абулхаир, улыбаясь ответил:
   - Зачем смеешься над замученным человеком? Как ни стараюсь есть поменьше от каждого блюда, все равно к концу обеда становится много. Все думаю, вот если бы в молодости так было.
   - Ты прав, анда, может посоветовать хану дать тебе молодого помощника?
   - Разве можно? Случись что-нибудь, мне и отвечать. Лучше сам буду страдать.
   - Сам так сам, - равнодушно сказал Эдигей и надолго замолчал.
   Абулхаир не выдержал молчания. С издевкой спросил:
   - Ты пригласил меня, чтобы узнать голоден я или нет?
   «Поистине ежа и хорошей пищей гладким не сделаешь», - подумал Эдигей, а вслух сказал: - Разве тебе неизвестно, что с умным человеком приятно и помолчать?
   - До сих пор, - не принял шутку анда, - среди нас двоих был только один умный человек. Неужели с тех пор что-то изменилось?
   Эдигей понимал, что Абулхаир не примет пустых разговоров, он и в детстве был целеустремленным, но никак не мог перейти к тому из-за чего пригласил его. Стыдно признаться даже себе, но он робел перед этим стариком.
   - Скажи, Абулхаир, за то время, как ты при хане, никто не пытался его отравить?
   - Ты же видишь, Идики, что я жив и здоров. Отсюда делай выводы.
   - Но ты мог заболеть, а тут…
   - Я на вид тщедушный, а так ничего. Я не позволяю себе болеть.
   - Хан тебе доверяет?
   Абулхаир не скрыл удивление, услышав такой вопрос.
   - Ты доверил бы свою жизнь ненадежному человеку? То-то, но скажу откровенно, у хана есть еще один способ защититься от яда.
   - И какой же?
   - Это тайна, но тебе можно ее знать. У хана, среди множества колец, есть одно самое незаметное. Оно на среднем пальце левой руки. В это кольцо вделан кусочек рога индустанского зверя. Перед едой хан подносит его ко рту и кончиком языка касается. Этого, говорят, достаточно, чтобы защититься от любой отравы.
   - Значит ты можешь остаться без работы?
   - Надеюсь, что хан будет продолжать делиться со мной куском барашка.
   - Что ты о нем думаешь?
   - О хане или о барашке?
   - Не дури. Я спрашиваю о хане.
   - Ты его не хуже меня знаешь Он добрый человек.
   - Ты не считаешь, что для человека у власти доброта не лучшее качество.
   Абулхаир удивленно посмотрел на Эдигея.
   - Знаешь, Идики, я не ищу недостатков у людей, которые ко мне хорошо относятся. Я не гонялся за ветром и никогда не стремился обнять свою тень - я довольствовался тем, что имел. Кто я, чтобы судить великого человека?
   Эдигей понял, что Абулхаир ему не помощник. Мог бы и раньше догадаться, но ему так нужен был этот человек.
   - Ты прав, анда, я доволен тобой. Жаль только ничего есть не захотел.
   Абулхаир направился к выходу, обернувшись, сказал:
   - Жаль, Идики, я мало лупцевал тебя, когда бегали еще без штанов. Тогда не был бы таким хитрым.
   - Ошибаешься, анда, я вовсе не хитрил с тобой Соскучился и вот позвал тебя. Узнал как живешь и легче стало.
   - Опять хитришь, Идики. Как тебе удалось узнать у меня как я живу, если не поинтересовался  возрастом моих внуков и здоровьем невестки, которая как дочь мне.
   - Ну и въедливым ты стал, Абелхаир, на старости лет.
   - Не поленись, эмир, вспомнить, что и в детстве я не любил брехунов. Мало тебе тогда доставалось?
   На этот раз Эдигей не скрывал своих чувств: он нахмурил брови и, махнув рукой, резко сказал:
   - Иди!
   После ухода Абулхаира эмир велел разыскать Джанибека и Кизима и уточнил:
   - Пусть дождутся друг друга и войдут вместе.
   Он заходил по юрте. Так лучше думалось. Вообще встреча с андой зря не прошла. У него в голове стал выстраиваться план. Вошли мурзы, а он так и продолжал ходить. Остановился и указал на столик, на котором стояли чаши и кувшин с кумысом.
   - Присаживайтесь, разговор будет длинным.
   Отпив от чаши, Эдигей многозначительно сказал:
   - То, о чем мы будем здесь говорить, должны знать только вы и я. Пришло время, - продолжал эмир, - уяснить того ли человека мы возвели на ханский престол.
   Он замолчал, чтобы дать возможность мурзам усвоить сказанное. Джанибек был искренне удивлен. Это было видно по тому как замерло его лицо. Кизим же, наоборот, как тянул из чаши кумыс, то так и продолжал это делать. Можно было подумать, что услышал о том, что завтра наступит новый день. «Ну и выдержка», - подумал эмир и снова заговорил:
   - Мне трудно говорить об этом. Могут сказать, что старый Мангыт слишком придирчив к молодому хану, но подумайте сами над тем, что я вам сейчас расскажу.
   Эмир пересказал им свои мысли, иллюстрируя их теми эпизодами, которые мурзы могли не знать. Закончил свое сообщение такими словами:
   - Случись со мной что-нибудь, и кто тогда будет руководить народом Дешт-и-Кипчак? Темир-Кутлуй добрый человек, но такой хан нам нужен? Его надо убирать и ставить другого. Я вижу на его месте Шадибека. Он хоть и сын Темир-Кутлую, но зла ему не занимать. Он мне напоминает этим Тохтамыша. Иногда я думаю не сын ли он ему? Но это не главное. Главное - его характер. Ваше слово, мурзы.
   Первым, следуя старшинству, заговорил Джанибек:
   - Все что ты сказал, великий эмир, очень серьезно и действительно требует разрешения. Я согласен, что Темир-Кутлуя нужно менять на Шадибека. Пора.
   Эдигей посмотрел на другого мурзу. Тот наклонил голову в знак согласия с услышанным. Эдигей недовольно погрозил пальцем.
   - Нет, мурза Кизим, в этом деле жестами не обойтись. Требуется твердое слово. Здесь и только сейчас!
   - Как я могу, великий эмир, не согласиться с мудрыми словами, которые только сейчас услышал. Мне понятна твоя тревога, и я рад, что твои решительные действия  помогут разрешить их. Шадибек зол на отца, поэтому не станет для нас препятствием, наоборот, с радостью займет освободившееся место.
   - Я доволен вами, мурзы. Теперь нужно решить как будем избавляться от Темир-Кутлуя.
   Мурзы потянулись к чашам и послышались звуки глотания.
   - Его можно прогнать, - сказал Джанибек, ставя чашу на стол.
   - К Тохтамышу добавим Темир-Кутлуя? - саркастически спросил Эдигей.
   - Тогда отравить, - поправился Джанибек.
   Эдигей покачал головой и сказал:
   - Я думал об этом. Не получится. У него мой анда служит «пробователем пищи». Он очень преданный хану человек, кроме этого у хана есть чудодейственный перстень, он надежно предохраняет от ядов.
   - Я понял так, великий эмир, - сказал Кизим, - что ты уже все продумал. Может, скажешь сразу, что мы должны делать?
   - Ты тоже так думаешь, Джанибек? - спросил Элигей.
   Получив утвердительный ответ, продолжал:
   - Он должен умереть достойно, как вы понимаете - без пролития крови. Вспомним как погиб сын Потрясателя Вселенной, Джучи. Ему сломали хребет. Думаю, так же следует поступить и с Темир-Кутлуем.
   - Это должны сделать мы? - спросил Джанибек.
   - Нет. Ваши руки должны быть чистыми.
   - Тогда кто?
   - Двух человек вы найдете. Это должны быть люди не нашего племени, и они не должны знать кого в действительности убивают. Вы им скажете, допустим, что это проворовавшийся хранитель зерна.
   - Но тогда нужен будет второй труп.
   - Вот его вы и сделаете.
   Эдигей, отпустив мурз, зашагал по юрте. Слуги, наблюдая за бодрствующим хозяином, с тревогой думали, что следует ждать важных событий. Велик их господин и громадны его заботы.

                ГЛАВА ХYII
                ОТ МИХАЯ К КАЗИМИРУ
   - Так и сказала? - спросил задумчиво пан Заскока.
   Пани Ольшевская молча кивнула головой. Пан маршалка посмотрел ей в глаза и  увидел не тревогу, а злобу. Это насторожило его. Желая как-то разрядить обстановку, сказал:
   - Мне думается, что королева, прежде чем дать вам отставку, договорилась об этом с королем.
   - Бабушка надвое сказала. Она могла обойтись и без него.
   - Возможно, - не стал спорить Заскока, - но вам нужно готовиться к худшему.
   - Пусть к худшему готовится королева!
   Маршалка оторопело отстранился от нее и с тревогой в голосе сказал:
   - Вы что себе позволяете? Вы в своем уме? Как у вас язык повернулся?
   - Вот как! Мне и слова уже сказать нельзя! - вскипела пани Ольшевская.
   - Я давно, пани Бася, знал, что с вашим характером не фрейлиной быть, а солдатами командовать
   - А вам, а вам, пан маршалка, только хороводы водить!
   - Вот и поговорили, - ответил пан Заскока, мысленно поругав себя за то, что связался с этой вздорной женщиной.
   - Довольно, - сказал он строго. - В замке вы будете находиться до тех пор пока по вашему поводу не выскажется король. Если он не предложит вам другой должности, то в этот же день вы нас покинете.
   - Вам так не терпится от меня избавиться?
   - Я не Бог.
   - Именно поэтому, пан маршалка, я не советую вам трогать меня, пока я сама не захочу покинуть это осиное гнездо.
   - Что вы задумали?
   - Когда услышите злобное жужжание ос, то знайте, что это я их потревожила! В это время я помашу вам ручкой, а пока не трогайте меня!
   Фрейлина, не прощаясь, направилась к выходу из кабинета пана маршалка. Он только и успел сказать ей вслед:
   - Ох, Бася, и накличете вы беду на свою голову.
                ***
   Пани Ольшевская, свободная от своих прямых обязанностей не сидела без дела. Она, за многие годы пребывания в замке, впервые смогла посетить многие его закоулки и переговорить с разными людьми. Возвращаясь в свою комнату, она с усердием смертника, пилящего тюремную решетку, обдумывала добытые сведения и намечала дальнейшие шаги.
   Пани Бася была добродетельной христианкой и верила в чудесные деяния святых угодников, но, она твердо знала, среди обитателей замка святых не было. Отсюда и чудес в этом злачном месте не могло быть.
   Кроме этого, она хорошо знала апартаменты королевы, «обнюхала» все уголки той спальни где королева обитала в бытность Витовта в замке, но ничего интересного для себя не нашла. Что если то же самое сделать и с берлогой князя?
   Пани Ольшевская без труда раздобыла ключи от обиталища Витовта и открыла заветную дверь. Осмотрелась. Распятие Христа. Стол, на нем шандал и бронзовые подсвечники, скамья у стены, кресло и шкаф с умывальными принадлежностями. Ковер убран. На фоне ореховых панелей, грубые каменные плиты пола напоминали о тех давних временах когда люди довольствовались малым и не думали об уюте.
   Альков! Вот оно гнездовище разврата и место унижения короля! Она должна видеть его! Решительным движением отдернула зеленый полог. Здесь нежилось ее королевское величество в объятиях пошлого князя литовского! Дикая злоба обуяла ее, и она плюнула на постель. Горькая обида пульсировала мыслью: почему порочная королева выходит чистой из греха, а она, образец невинности, так жестоко страдает? Она устремила взгляд на распятие. Стала перед ним на колени и зашептала молитву, призывающую Господа воздать каждому по заслугам.
   Успокоившись, начала изучать спальню. Ничего интересного. Вдруг ее осенило. Не иначе, ее услышали на небесах! Зачем королева брала с собой подсвечники? Коридоры замка освещаются факелами, а ближе к королевским покоям и свечами. Зачем ей понадобились подсвечники? Что еще она могла освещать? Неужели подземный ход?! Она поспешно покинула апартаменты Витовта и направилась во временную спальню королевы.
   Дверь в эту комнату, как и раньше, не закрывалась на ключ. Обошла помещение, заглянула даже в ту комнату, где стояло кресло с дырой, а под ним керамический сосуд. Гладкие стены этой комнаты не могли быть  хранилищем тайн. Вышла. Мысленно представила себе направление витовтовых апартаментов и подошла к ближайшей к ним стене. Теперь она знала, что искала - вход в подземелье. Он должен быть где-то здесь, если вообще мог быть. Она ощупывала и пыталась оторвать от стены деревянные панели. Тщетно. Подошла к камину. Перед ним стояла небольшая скамья с откидывающейся спинкой. Обошла ее вокруг и вернулась снова к камину. Осмотрела выступающие части. Кругом нетронутая пыль. Но вот один из карнизов оказался более чистым. К нему прикасались! Попыталась сдвинуть его - не получилось. Била кулачком - ни с места! Отчаявшись, уперлась в него, надавила всем весом и, о чудо, панель, что была рядом, отошла от своего места!
   Неописуемый восторг охватил ее, все тело мелко дрожало. Заглянула за панель и увидела черноту подземного хода! Схватила свечу и выбежала в коридор, чтобы зажечь ее от ближайшего факела.
   - Что с вами? - раздалось за спиной.
   Обернулась. На нее встревожено смотрел пан Заскока. Возможно ее вид был не совсем обычный, ибо маршалка повторил свой вопрос. Она, в диком восторге, схватила его за руку и потащила за собой.
   - Куда вы меня тянете? - спросил он, пытаясь вырваться.
   - Молчите и идите за мной, - сказала Ольшевская, но руку отпустила.
   И вот они снова в бывшей спальне королевы. Прикрыв за собой дверь, пани Бася молча показала на сдвинутую панель.
   - Ну и что? - спросил маршалка.
   - Как что?! - воскликнула женщина. - Там подземный ход!
   - Эка невидаль, - разочаровано проворчал пан Заскока, -  я-то думал вы нашли здесь гремучую змею. А тут…
   - Вы тупица, пан маршалка! - в негодовании произнесла она, подскакивая к панели. - Вы знаете куда ведет этот подземный ход?
   - Нужно посмотреть план.
   - Я вам без плана скажу, что он ведет в спальню князя Витовта!
   - И что вы собираетесь делать с этим великим открытием? - спросил пан маршалка и посмотрел на фрейлину тяжелым взглядом.
   Та так увлеклась своей ролью разоблачительницы, что не заметила этого, поэтому категорично заявила:
   - Король должен знать кто отец будущего ребенка!
   - Тише, вы! - зашипел испуганный пан маршалка. - Замолчите немедленно или вам не поздоровится!
   - Не смешите! Король с радостью узнает истину!
   - Вы глупая женщина, пани Бася, если не знаете, что всякая истина опасна, а эта в особенности. Почему вы не допускаете, что король преднамеренно заблуждается? А вы тут подскочите на одной ножке. Если вы немедленно не поумнеете, то я за вашу голову и ломаного гроша не дам.
   - Вы блюдолиз, пан Заскока! - выкрикнула Ольшевская и с резвостью молодой козочки выскочила за дверь.
   Маршалка выскочил за ней, но ее в коридоре уже не было. Он спросил у проходившего слуги:
   - Тут пробежала сумасшедшая, ты видел ее?
   Слуг показал за поворот.
   - Догони немедленно и веди сюда! Будет кричать, заткни ей глотку! Беги!
   Пан Заскока вернулся в спальню, поставил на место панель, предварительно заглянув в подземный ход и снова вышел в коридор. Здесь его ждал слуга с возмущенной Басей.
   - Вы что себе позволяете?! - возмущенно спросила она.
   Заскока не ответил на пустой вопрос. Он спросил у слуги:
   - Ты где ее догнал?
   - У покоев его величества, ясновельможный пан. Пани пыталась прорваться к его величеству, но охрана ее не пускала. Поэтому они были рады, что я увел пани с собой.
   Маршалка вынул из кармана серебряный грош и дал его слуге.
   - Теперь, - сказал он, - веди пани к Михалу и скажи, чтобы держали ее там до моего прихода.
   Радостный слуга (нежданно-негаданно заработал целый грош) потащил Ольшевскую по указанному адресу.
   - Не имеете права! - кричала она. - Я ничего не украла!
   - Лучше бы ты украла костел святой Марии, - пробурчал пан маршалка и направился к пану подканцлеру.
                ***
   Выслушав взволнованный рассказ маршалка, пан Лоевский спросил:
   - Где она сейчас?
   - В гостях у Михала.
   - С кем она до этого общалась?
   - Думаю, только со мной.
   - Передайте мой приказ Казимиру. Эту стерву посадить в самый дальний каменный мешок и пусть там гниет! Ее предупредите, если будет болтать, язык вырву!
   - Понял, пан подканцлер, но как распорядиться с вскрывшимися фактами?
   Пан Лоевский оторвал взгляд от шкатулки, в которой что-то искал, и внимательно посмотрел в глаза маршалки.
   - Вы твердо уверены, пан Заскока, что без вас и без Ольшевской мы не сможем разобраться в этом вопросе?
   Пан маршалка почувствовал щемящую слабость в паху.
   - Виноват, пан подканцлер.
   - Тогда слушайте. Вы прямо здесь, не сделав и шага, забудете все, что мне говорили. Если услышите хоть слово на эту тему, сразу, без моей дополнительной команды, отправляйте болтуна к пану Казимиру! Вы должны понимать, что вопросы большой политики должны решать люди, уполномоченные на это королем и церковью! А теперь идите. Если эта пани будет продолжать болтать, то оставьте ее у Михала для немедленного повешения!
   В подвале у ката дымили факелы, слышались сочные шлепки бичей о тело, раздавались стоны. Один пытаемый висел на дыбе, второй разлегся на пыточной скамье. Рабочую обстановку нарушало не громкое щенячье взвизгивание. Не увидев Ольшевскую, пан Заскока не на шутку испугался. Вдруг не довел ее тот слуга!
   - Сюда приводили женщину? - спроси он у Михала.
   Кат показал в темноту, откуда доносился этот визг.
   - Она сразу забилась туда и сидит. Команды не было, мы ее и не трогаем.
   - Идите сюда, пани, - позвал пан Заскока.
   Ольшевская вылезла из своего убежища, отряхивая с волос и лица куски жирной паутины.
   - Зачем вы туда залезли? - спросил Заскока.
   - Мне страшно.
   - Я вас предупреждал.
   - Отпустите меня. Я сама уйду из замка.
   - Поздно, милая пани. Теперь не я распоряжаюсь вашей судьбой.
   - А кто?
   Пан Заскока будто не слышал этот вопрос. Он потребовал от Михала двух человек с факелами для сопровождения пани к пану Казимиру. В подвале палаческой была дверь, открывающая доступ в коридор, который соединял его с тюрьмой. Ею и ведал пан Казимир. В тюрьму можно было попасть и другим ходом, но пану Заскоке этот путь был удобнее.
   Вперед пошел факельщик, за ним пан Заскока, потом пани Бася и замыкал эту скорбную колонну другой факельщик. Ольшевская толкнула Заскоку в спину.
   - Вы куда меня ведете?
   - На жительство к пану Казимиру.
   - Это к тюремщику? Я не хочу туда!
   - И я не хочу, - ответил Заскока, - но таков приказ.
   - У вас нет сердца.
   Заскока промолчал, тем более они уже миновали коридор и вошли в небольшой подземный зал с несколькими дверями и окнами, забранными в решетки. На скамье сидел старик, одетый в серый казакин, висевший на нем, как на палке, на сером фоне бесцветная борода тюремщика казалась белой. Увидев маршалку, он вскочил и низко поклонился.
   - Нам нужно одно свободное место, - сообщил чиновник.
   - Места есть на любой вкус, ясновельможный пан. Пан Михал так усердно работает, что до меня редко кто добирается. Вижу пани не прошла через его руки и попала ко мне свеженькой, как яблочко в августе.
   - Вот видите, пани Бася, к какому кавалеру я вас привел, а вы еще раздумывали.
   Женщина, потрясенная увиденным, промолчала, но тюремщик говорил без умолку:
   - Я буду рад принять в свое почтенное заведение столь приятную даму и обязуюсь беречь ее, как свой единственный глаз.
   - Ты много говоришь, Казимир, - заметил Заскока.
   - Виноват, ясновельможный пан, но это только с вами, а так я молчун.
   - Смотри, Казимир, в наше время болтуны долго не живут. А теперь посади эту женщину в самую дальнюю камеру. Ни ты, ни никто другой не должны с ней разговаривать. Если нарушишь запрет, то лишишься головы, а она языка.
   Ольшевская, преодолев оцепенение, вскричала:
   - Вы - изверг, пан маршалка! Я проклинаю вас!
   Тот, проявляя завидное спокойствие, ответил:
   - Не спешите меня проклинать, уважаемая пани. Я еще могу вам пригодиться, ибо буду единственным человеком в замке, кто будет помнить где вы находитесь. Если хотите выйти отсюда, то молите Бога, чтобы я до этого момента оставался жив и был в своей памяти.
   Казимир снял факел со стены и, открыв одну из дверей, сказал Ольшевской:
   - Прошу за мной, пани.
   Маршалка остался в зале и вскоре услышал скрежет ржавых петель и истошный крик женщины. Он перекрестился. Вернувшись, Казимир сказал:
   - Эта женщина не просто преступница, она - глупая преступница. Вы слыхали? Она пожелала мне потерять последний глаз. Она не понимает, что я теперь для нее и сиделка, и мама. Скоро она будет умолять меня простить ее. Если вы хотите, чтобы она жила, я, так и быть, прощу ее.
   Тюремщик уставился на маршалку своим единственным глазом, другой был закрыт шрамом.
   - Ты простишь ее, Казимир, без всяких просьб с ее стороны, - сказал Заскока, - она, покуда молчит, должна жить. Запомни это, Казимир, и не пытайся с ней заговаривать.
   - Я так и сделаю, ясновельможный пан. С клиентами, если я и говорю, то только об обеденном меню.
   - У тебя разнообразно кормят? - удивился Заскока.
   - Нет, ясновельможный пан. Поэтому и возникают разговоры. Они забывают, что я - тюремщик, а не повар. Что приносят, тем и кормлю.
   - Понял. Итак, смотри за ней хорошо.
   - Будьте спокойны, ясновельможный пан, она тут, как в утробе матери. Ей тут будет тепло, сыро и темно.

                ГЛАВА ХVIII
                НЕПОСТИЖИМЫ ДЕЛА АЛЛАХА
   Сразу после вечернего намаза к хану неожиданно пришел эмир Эдигей. Ему хотелось узнать новости от Шадибека. Новости были. Султан нашел Тохтамыша, но тот ушел в заитильские степи. Шадибек продолжает преследование, но у него не хватает сил, чтобы начать поимку беглого хана.
   Когда шел этот разговор за стенами шатра раздался шум. Хан хотел послать слугу, чтобы узнать чем вызвано это беспокойство, но его опередил эмир. Он решил сам разобраться с виновниками шума и примерно их наказать.
   Выйдя из шатра он увидел Джанибека и Кизима. Они пререкались с начальником ханского караула. Он не хотел менять своих людей на приведенных мурзами. Он собирался пройти в шатер и доложить хану о непорядке.
   - Делай, что тебе говорят, - приказал эмир и начальник караула подчинился.
   Вернувшись, Эдигей сказал, что спорили два караульных, спутавших время стражи. Вскоре в шатер вошли оба мурзы. Хан удивился их неурочному приходу, но заметив, что эмир отнесся к этому равнодушно, не стал спрашивать почему они нарушили приличия. Кто-то из-за двери позвал слугу, тот вышел и больше не вернулся. В шатре возникла необычная напряженность. Хан почувствовал это. Он спросил эмира:
   - Что происходит, отец?
   Эдигей, уставив взор на золототканый ковер, промолчал. Хан встал и направился к выходу и в это время услышал из-за спины:
   - Берите его.
   Мурзы подскочили к Темир-Кутлую и заломили ему руки. Тот вскрикнул от боли. Кизим свободной рукой закрыл ему рот, но был укушен. Рука метнулась к затылку хана и голова дернулась от удара. Чалма свалилась на ковер.
   Его повязали, заткнули рот тряпкой и посадили на подушки. Растерянный взгляд хана уставился на эмира, но тот отвернулся. Ему трудно было посылать на смерть человека, которого любил и, без лицемерия, считал сыном. Он чувствовал, что не сможет дать последнюю команду, а Темир-Кутлуй крутил головой, чтобы как-то вытолкнуть кляп и успеть сказать своему названному отцу, что он по-прежнему любит его и верит ему. Эмир, злясь на свою нерешительность, прошипел:
   - Что ждете? Заверните его!
   Мурза Кизим бросился на другую половину шатра и вынес оттуда небольшой ковер, в который и закатали хана. Вошли два стражника, взвалили груз на плечи и понесли вслед за мурзами.
   Мрачная процессия вошла в хозяйственную часть стойбища, занятую юртами-складами. Кизим открыл замок одной из дверей, толкнул ее ногой и сказал:
   - Вносите.
   Стражники положили ношу на земляной пол и тут же вышли. Они отсчитали сто шагов, как было велено, и остались ждать дальнейших указаний. Кизим выкатил из ковра Темир-Кутлуя и тот, лежа на земле вдыхал запахи прожаренного проса и мышей. Открылась дверь. В юрту вошли два человека, и пока дверь закрылась он успел увидеть свет далекого костра. Это последнее, что Темир-Кутлуй увидел в своей жизни. Эти двое нащупали в темноте жертву, перевернули ее молча на живот и жестко взялись за плечи. Вскрик и тело обмякло, его отпустили. Оно шлепнулось о землю и что-то хлюпнуло. «Хранитель зерна, - подумали палачи, - распрощался с душой».
   Они вышли за дверь. Их ждал Джанибек.
   - Все, господин.
   - Держите, - сказал тот, подавая каждому по две серебряных монеты.
   Кизим завернул тело хана в ковер, а к двери подтащил труп, который был «сделан» заранее из «проворовавшегося» хранителя зерна. Завтра его объявят преступником и похоронят. Те двое могут сказать, что были орудием Аллаха.
   На свист пришли стражники и, взвалив груз на плечи, понесли его в ханский шатер. В ожидании возвращения мурз, Эдигей слегка вздремнул, но только скрипнула дверь, сразу вскочил. Ношу положили на ковер и в шатре остались четверо. Один из них был труп.
   Завтра вся Золотая орда будет оплакивать доброго хана и сетовать на то, что хорошие люди долго не живут. Завтра же до захода солнца великого покойника предадут земле и ангелы Муниар и Надир допросят его прямо в могиле и направят в Джинну (рай). Хан Темир-Кутлуй был угоден Господину Судного дня и место в «Саду вечности» ему обеспечено. Такими мыслями эмир Эдигей успокаивал свою растревоженную совесть.
   Труп раздели и уложили в постель, придав ему позу спящего человека. В шатер впустили специально подготовленного слугу. Он должен будет сказать Абулхаиру, что хан отказывается от еды, а утром увидит, что хан умирает и поднимет тревогу. Первым прибежит Джанибек, но будет уже поздно. Единственно что он успеет сделать, это прочесть шахаду умирающему.
   Так все и получилось. Весь день глашатаи ездили по орде и объявляли народу о смерти хана Дешт-и-Кипчак. Правоверные спрашивали у них: успел ли хан прошептать шахаду? Им отвечали, что молитву ему прошептал на ухо мурза, который прибежал первым на зов слуги. Народ успокаивался: значит любимый хан без препятствий попадет в рай.
   Под присмотром Джанибека покойного омыли и облачили в одежды. Присутствовавший при том Абулхаир, заметил, что исчезло чудодейственное кольцо, что до смерти хана было на среднем пальце его левой руки. Другие, более дорогие, были на месте, а того нет. Он машинально следил как покойнику подвязывают челюсть и стягивают тканевыми жгутами колени. В голове металась дикая мысль «Я, спасая тебя от яда, дорогой и любимый хан, не смог уберечь тебя от рук убийц». Подумал так и сразу же осекся. Почему он подумал об убийцах? Ведь все говорят, что хан умер «собственной смертью». Какие глупые слова, но все так говорят.
   За свою долгую жизнь, Абулхаир видел много смертей, но ни одна его так не потрясла, как смерть Темир-Кутлуя. Только благодаря тому, он почувствовал себя человеком, а не шакалом большого войска. В глубоком горе мысли обернулись к Аллаху. «Зачем ты, Всевышний, так несправедливо располагаешь зло и добро? Сколько помню себя, встречался только со злыми людьми. Поманил ты меня, Всевышний, Темир-Кутлуем и тут же забрал его от меня. Зачем ты это сделал?»
   В шатер вошел мулла, но Абулхаир, будто не заметил его и тут же направился к выходу. Продолжала пульсировать мысль: почему умирает праведник и живет фасик? Вчера хан хорошо ел, а это первый признак здоровья. По слухам, вечером у хана был Эдигей. Может он заметил что-либо необычное в состоянии хана? Стоит поговорить с ним, а заодно сообщить, что пропало то чудодейственное кольцо. Пусть заставит поискать.
   К эмиру легко попасть только тогда, когда он тебя сам позвал и трудно, когда хочешь сделать это без его ведома. Абульхаиру сказали, что эмир занят и велел его не беспокоить. Идти в свою юрту не хотелось. Он знал, что его встретит заплаканная Маргубе и зареванные внуки. Горе застилало его глаза, а тоска гнула к земле. Едва передвигая ноги, он шел между юртами, не выбирая пути.
   Когда эмиру доложили, что к нему хотел пройти Абулхаир-ага, но его не пропустили, тот не проявил к этому интереса. Слуги успокоились - они поступили правильно. Позже к эмиру зашел мурза Кизим и сразу же было приказано найти Абулхаира. В семье его не было. Бросились искать по становищу и нашли сидящим на камне вдали от людей. С извинениями его потревожили и передали просьбу эмира.
   А мурза Кизим говорил в это время, что по становищу поползли слухи о том, что хан умер не своей смертью. Знали его здоровым и вдруг такое несчастье. Не иначе как его отравили. И грешили на людей Шадибека.
   - Это хороший слух и его следует поддержать, - сказал Эдигей.
   Тут вошел слуга и доложил, что Абулхаира разыскали, и он с почтением ждет разрешения войти. Анда вошел и ему сразу расхотелось что-либо говорить. Как в присутствии посторонних можно говорить о сокровенном?
   - Садись, Абулхаир, - сказал эмир и, обращаясь к Кизиму, велел: - Продолжай.
   - Ходят слухи, великий эмир, что солнцеликого отравили люди Шадибека.
   - Слышал? - спросил анду Эдигей.
   - Этого не может быть! - возразил горячо тот. - Видишь - я жив!
   - Вот над этим и надо подумать! - воскликнул Кизим. - Ты жив, а хан мертв!
   Абулхаир презрительно посмотрел на мурзу и проворчал нравоучительно:
   - Люди говорят, что верблюд был банщиком, а буйвол ослом. Веришь этому?
   - Не хитри! - зло воскликнул Кизим.
   Абулхаир обратился к эмиру:
   - Скажи этому человеку, чтобы он не кричал на меня. И скажи откровенно, ты тоже думаешь, что я в чем-то виноват?
   Эдигей хмуро посмотрел на спорящих.
   - Зачем кричишь на моего анду, Кизим?
   Тот поспешно сказал:
   - Прости, Абулхаир-ага, это всё переживания. Мы себе места не находим.
   Анда провел ладонями по лицу и устало сказал:
   - Мне тоже не легко, но я не кричу и не ищу среди вас убийц.
   Он не заметил как молниеносно переглянулись между собой мурза и эмир.
   - Получается, что и ты думаешь, что хана убили? - спросил Эдигей.
   - Он вчера хорошо ел и был весел. Он не был похож на больного.
   - Ты не эким, Абулхаир-ага, - прервал его Кизим. - А вот настоящий эким сказал, что у хана остановилось сердце.
   - Твой эким - дурак, - решительно заметил старик, - где ты видел, чтобы у мертвого стучало сердце?
   - Ты не так меня понял, - несколько смутился Кизим. - У великого хана сначала остановилось сердце, а потом он стал мертвым.
   Абулхаир с тоской посмотрел на эмира, будто сказал: о пустяках можно было бы и потом поговорить. Мурзе же нашел нужным ответить:
   - Не знаю кто из вас умнее, но вы оба голословны: вы не говорите от чего! остановилось сердце у молодого и здорового человека!
   - Это одному Аллаху известно, - заметил Эдигей.
   - Может ты, анда, ответишь и на другой вопрос, - спросил Абулхаир, - тогда скажи: зачем Всевышнему понадобилось забирать жизнь у самого умного и доброго его слуги?
   - Дела Аллаха, Абулхаир, не постигнешь с помощью человеческого разума, потому что он сам Великий Разум!
   Абулхаир удивленно посмотрел на эмира.
   - Ты, анда, удивляешь меня, - сказал он, - ты, как мулла, рассуждаешь. А я простой степняк, хотел бы знать без фокусов: зачем Аллаху понадобилась жизнь нашего господина?
   - Тебе мало того, что свершилась воля Аллаха?
   - Когда под Тереком Аллах взял моего сына, я не сетовал, но сейчас…
   - Хватит! - прервал его Эдигей, - ты, как был многоречивым, таким и остался. Вернемся к тому, что говорят люди. А они говорят, что хан отравлен.
   - Я уже ответил на эту глупость.
   - Хорошо, - согласился Эдигей. - Тогда скажи. Куда делось кольцо, которое предохраняло хана от ядов?
   Абулхаир удивился: как мог знать эмир о пропаже кольца? Ведь его не было в шатре когда убирали умершего. Но он помнил кто с ним разговаривает, поэтому не стал его ни в чем уличать, а ответил просто:
   - Ты прав, анда, его кто-то украл.
   - Тогда ответь на другой вопрос: кто, кроме тебя и меня, знал об этом чудодейственном кольце?
   - Может сам хан кому рассказал?
   - Темир-Кутлуй был глупцом?
   - Конечно нет, но тогда не знаю.
   - И я не знаю, - сообщил Эдигей. - Кизим, ты знал, что у хана есть чудодейственный заморский перстень?
   - Нет, великий эмир, я не знал этого!
   Поспешность, с которой был дан ответ, заставил Абулхаира пристально посмотреть на мурзу. В памяти почему-то возникло другое лицо: озлобленное и кричащее. Почему он его вспомнил? Подумать помешал эмир:
   - Вот видишь, Абулхаир, и Кизим не знал, а мы с тобой знали. Так кто украл кольцо?
   - Ты меня обвиняешь в воровстве?! - возмутился старик.
   Эдигей покачал головой.
   - Я не обвиняю, я спрашиваю. А вот я после вечернего намаза был у хана и видел это кольцо. Он приглашал меня на ахшам, но я отказался. А утром хан мертв, кольца нет.
   - Не знаю, - сказал Абулхаир, - вечером пришел ко мне слуга и сказал, что хан не будет ужинать.
   - Ты можешь назвать имя этого слуги?
   - Нет. Я его раньше не видел.
   - Вот видишь, Абулхаир, как все запутано. Нам следует во всем внимательно разобраться. Я поручу это Кизиму. Ты пойдешь с ним и вы выясните: был ли ашхам у хана, и что за слуга приходил к тебе. Кизим, будь внимателен и добр к моему анде.
   - Пойдем, - сказал мурза.
   Абулхаиру очень не хотелось оставаться наедине с Кизимом. Он хотел сказать об этом эмиру, но тот доброжелательно сказал:
   - Иди, анда, иди. Кизим хорошо во всем разберется.

                ГЛАВА ХIХ
                ЧЕЙ РЕБЕНОК ПОД СЕРДЦЕМ/
   Подканцлеру понадобилось около месяца, чтобы убедиться в правильности подозрений пани Ольшевской. Под видом инвентаризации имущества, были пересчитаны все предметы, которые могли переноситься. Были наказаны слуги, не сумевшие уследить за сохранностью вверенного им имущества.
   Была изучена постель князя Витовта. На подушке обнаружены следы краски и помады-мази, а на простыне засохшие семенные извержения. На плитах подземного хода, ведущего из спальни королевы в покои князя, найдены свежие потеки свечного воска и даже платочек с инициалами королевы, вышитого руками пани Баси, что та и подтвердила.
   Пан Лоевский познакомил епископа краковского с результатами поисков и вместе с ним ломал голову над выводами. И вот наступил день когда они со всей определенностью могли заявить, что под сердцем королевы не будущий наследник престола, а плод порочной любви!
   Было решено, что для королевы и короля ребенок должен умереть сразу же после родов. На самом деле он будет тайно передан в другую семью и крещен их именем. Пану маршалку приказано найти трупик новорожденного ребенка, умершего по воле божьей.
   Пан подканцлер поддержал этот план, но остался при мнении, что король должен сам дать оценку этому событию. Прелат долго не соглашался, опасаясь, что король, в силу вздорности характера, может совершить непредсказуемый поступок, но уступил, услышав из уст подканцлера грубую крестьянскую поговорку. Тот сказал: «Нет такого зловонного навоза, на котором умелый человек не мог бы вырастить прекрасные огурцы». К Ягайло пошли вместе.
   Король стойко принял это неприятное сообщение, что позволило подканцлеру, многозначительно посмотреть в сторону епископа. Это могло означать: «А вы переживали».
   - Мне все ясно, господа, - сдержанно сказал король, - можете удалиться.
   - Но еще не все, ваше величество, - сообщил подканцлер.
   Король потерял невозмутимость:
   - Какую еще гадость вы мне приготовили?!
   - Извините, ваше величество, но скоро роды и нужно было бы подумать…
   Ягайло, подавшись вперед в кресле, язвительно спросил:
   - Чья жена рожает?! Или я чего-то не понял?
   Пан Лоевский смешался. Епископ вступил в разговор:
   - Сын мой, вы правы, рожает королева, но мы, блюстители интересов Польши, не можем остаться в стороне от этого события.
   Короля прорвало. Он вскочил с кресла и, размахивая руками, прорычал:
   - Не верю! Сам спрошу! Можете удалиться!
   В приемной епископ сказал, едва разжимая губы:
   - По моим подсчетам, она родит незадолго до Рождества Христова. Времени остается мало. Напомните об этом пану Заскоке.
   - Я все сделаю, ваша светлость, - ответил пан Лоевский и наклонив голову в сторону покоев короля, заметил, - но каков.
   Епископ кивнул в знак согласия и пояснил:
   - В нем много от дикаря - литовца. Я буду молиться за его просветление.
   Подканцлер приложился к руке прелата и тот его благословил.
                ***
   Король метался по кабинету и только то, что он не бил себя хвостом по бокам, отличало его от царя зверей. Вымотавшись, он бросился в кресло и, закрыв лицо руками, долго так просидел. Слуги, догадавшись о необыкновенно плохом расположении духа короля, не тревожили его, поэтому, открыв глаза, он увидел темноту. Содрогнулся, почувствовав себя заживо погребенным. Хлопнул в ладоши и приказал вошедшему слуге зажечь свечи. Спросил о королеве и ему ответили, что она готовится к обеду.
   Ядвига вошла в столовую, бережно неся отяжелевшее тело. Король пошел ей навстречу и нежно поцеловал ее в лоб. Усаживая за стол, он, вспоминая о ярости только недавно охватившей его, поэтому радовался своей выдержке. Он решил не торопиться с тем роковым вопросом. Как хорошо бы проснуться и узнать, что это был всего-навсего дурной сон.
   - Сегодня очень хорош каплун, - сказал он, нарушая тишину, - он так и тает во рту! Будто не мясо ешь, а напирожные украсы. Тебе дать кусочек, милая?
   - Нет, дорогой, мне нельзя жирного. Я лучше съем кулаги. Ее приготовили по моему заказу.
   - Будешь ли сыта, моя милая?
   - На ночь как раз хорошо.
   Кончилась трапеза, и они, по предложению короля, перешли на его половину. Королев надеялась там чем-нибудь развлечься и очень удивилась, что в покоях короля они опять будут только вдвоем.
   - Мы вместе поскучаем? - спросила она, усаживаясь на низкий стульчик с наклонной спинкой, сделанный по совету врача.
   - Думаю, скучать не придется, - ответил угрюмо король.
   - Что так мрачно, мой милый?
   Он остановился возле нее и, глядя сверху вниз колючими глазами, спросил:
   - Скажи, Ядвига, моего ли ребенка ты носишь под сердцем?
   - Странный вопрос, милый, что побудило тебя задать его?
   - Я бы хотел знать имя отца этого ребенка.
   - Ты его знаешь, милый, но если ты настаиваешь. К радости, это не будет новостью для тебя. Отец ребенка, которого я ношу под сердцем, зовут… Владиславом!
   Он сел в свое любимое кресло и, проведя ладонями по лицу, сказал многозначительно:
   - Тогда я расскажу тебе сказку.
   - Это будет очень кстати, милый. Сказочка будет смешная?
   - Очень! Так вот слушай. В неком государстве жил добрый король. У него была очень красивая жена.
   - Добрый король - это ты, дорогой?
   - Не перебивай! Так вот у него была жена.
   - Ты сразу говорил «очень красивая жена».
   - Да, красивая и очень добрая. Но в их жизнь вмешался злой дух.
   - Я знаю, их зовут дверги.
   - Пусть будет так, - едва сдерживая себя, согласился Ягайло. - Этот дверг решил помешать счастью королевской четы. Он внушил королеве, что она влюблена в одного видного рыцаря.
   - Как интересно!
   - Дальше будет еще интересней. Так вот королева была не только красивой, но и благочестивой, поэтому не поддавалась ни на чьи искушения. А злой дух все шепчет ей: «Сойдись с ним! Он прекрасен!» Наконец, королева сдалась, но поставила двергу условие: «Я приду, но по пути к нему я не должна встретить не только человека, но даже мошки!» «Будь по-твоему!» - воскликнул злой дух и за одну ночь выкопал подземный ход между спальнями королевы и рыцаря. Дверг подал королеве свечу и приказал: «Иди!»
   - Можешь не продолжать, - неожиданно тонким голосом сказала королева.
   - Почему, милая? - с деланным удивлением поинтересовался Ягайло.
   - Не интересно!
   - Тогда, может ты сама продолжишь сказку?
   - Что за намеки, дорогой?
   - Ты права, милая! К черту намеки! Скажи, ты изменяла мне с Витовтом?
   - Какой ужас! - возмущенно воскликнула королева. - Как ты мог такое подумать?!
   - Ты права, Ядвига! Такого я и подумать не мог! Но сегодня у меня были подканцлер и епископ. Они рассказали мне как ты бегала подземным ходом к Витовту! У них есть доказательства, и они прямо ставят под сомнение мое отцовство!
   - Как я устала от всех этих сплетен!
   - К черту усталость! - вскричал король. - Говори, кто отец!
   - Ты - отец, милый!
   - Те врут?
   - А ты сомневался?
   - Нет, я им верю!
   Ядвига встала со стульчика и, не прощаясь, пошла к выходу.
   - Постой!
   - Спасибо, милый, за веселый вечер. Я до сих пор умираю от смеха.
   Он схватил ее за руку и, перекосясь в лице, прокричал:
   - Ты отсюда не выйдешь, пока не скажешь!
   - Тогда прикажи принести сюда мою кровать. Я хочу лечь!
   - Я прикажу принести гроб!
   - Тогда прощай, мой милый.
   - Не говори мне «мой милый»!
   Она вырвала свою руку и решительно взялась за ручку двери. Король попытался задержать ее, но получив удар по руке, остановился, поняв, что зашел слишком далеко. Ядвига, держась за ручку двери, оглянулась и, глядя в глаза обескураженному супругу, прошипела:
   - Все трое будете валяться в моих ногах! Не прощу!
                ***
   На другой день, плохо выспавшийся король вызвал к себе подканцлера. Не успел тот закрыть за собой дверь, как Ягайло закричал:
   - Откуда вы взялись на мою голову!?
   Пан Лоевский остановился у двери. Обескуражено спросил:
   - Разве не вы, ваше величество, пригласили меня к себе?
   - Что вы придираетесь к словам!? Я хотел сказать, что она не сознается!
   Пан Лоевский сравнительно спокойно выслушал сумбурное сообщение короля о его разговоре с королевой. Его не удивило ее упорство, но встревожило душевное состояние его величества: взъерошенные волосы, горящий взгляд и этот, совсем не королевский, крик. Видимо епископ был прав когда не рекомендовал не говорить королю о прелюбодействе его жены. Прав как психолог, но не политик. Политик на то и политик, что должен опережать события. Пройдет некоторое время и король неведомыми путями может узнать, что был обманут. Кто пострадает в первую очередь? Он - подканцлер, а епископ останется в стороне. Пан Лоевский представил себя  на дыбе и содрогнулся. Затянувшаяся заминка обеспокоила короля, он недовольно спросил:
   - Вы что язык проглотили?
   - Извините, ваше величество, эта история страшно расстроила меня, хотя, скажу прямо, ваше сообщение не удивило меня.
   - Ваши переживания меня не интересуют! Что делать дальше!?
   - Нужно, ваше величество, избавляться от ребенка. Отдадим его в чужие, но хорошие руки. Об этом никто, кроме меня, епископа и маршалки, знать не будут.
   - А вдруг это мой ребенок?
   Лоевский покачал головой и, вкладывая в интонацию грустные нотки, сказал:
   - У нас есть основания так не думать.
   - А вдруг?
   Ягайло посмотрел в глаза подканцлера, надеясь увидеть в них хоть крупицу сомнения, но…
   - Нет, ваше величество, Мы хорошо изучили все обстоятельства этого события и пришли к выводу, что отец ребенка - Витовт.
   Как утопающий за соломинку, Ягайло схватился за внезапно возникшую мысль.
   - Вы можете утверждать факт прелюбодеяния, но не реальность отцовства! Разве не так?
   Этот довод несколько смутил подканцлера, но, поразмыслив, ответил:
   - Я вынужден напомнить вашему величеству, что до вмешательства в вашу жизнь князя, королева не могла зачать.
   Король вскочил с кресла и, дико вращая глазами, закричал:
   - Я убью ее!
   Пан Лоевский вздрогнул от неожиданного крика, но все же сумел спокойно сказать:
   - Успокойтесь, ваше величество, время хороший лекарь.
   Услышав эти успокоительные слова, Ягайло замер и так простоял некоторое время, не двигаясь, чем обеспокоил подканцлера. Но вот он осмысленно посмотрел на придворного и переспросил:
   - Вы сказали «лекарь»? «Хороший лекарь»?
   - Да, ваше величество, я именно так сказал.
   - Спасибо, пан Лоевский. Будьте довольны тем, что подали своему королю хорошую мысль. Она позволит мне достойно выйти из этой гадкой истории. Можете удалиться.
   Подканцлер не мог так же высоко оценить произнесенную им расхожую фразу, но задавать королю уточняющие вопросы он не имел права, поэтому и покинул покои короля со смятенной душой.
   
                ГЛАВА ХХ
                ЗА ЧТО?
   Мурза Кизим ничего не спрашивал, тем более не обижал. Он отвел Абулхаира в одну из дальних юрт и запер его там. Старик походил по кругу, юрта была абсолютно пуста. В дымовое отверстие просматривались равнодушные звезды. Захотелось есть. Почему Кизим не побеспокоился о еде? Видимо потому, что Эдигей не вспомнил о ней. Этот старый осел видимо думает, что анда наелся на всю оставшуюся жизнь.
   Зная, что лучшее средство от голода - сон, решил поспать. Пошарил и нашел кусок войлока. Это лучше, чем лежать на голой земле, но хуже, чем постель, подготовленная заботливыми руками Маргубе. Бедная, она не знает, где он сейчас находится.
   Долго ворочался, пустой желудок ворчал, как рассерженный зверь, но все же он уснул. Надеялся увидеть во сне изысканные блюда, но Аллаху было угодно потревожить его память. Вот он сидит у костра. Кизим тащит от него упирающегося внука и кричит, сверкая клыками: «Ты не увидишь его, старик!» Абулхаир знает, что войско Тохтамыша отступает, всех, кто подбегает к нему испить воды, хватает тот самый секач с клыками! Зачем еще внука потащил?
   Старик проснулся от боли в сердце. Почему он видел такой плохой сон? Почему не приснилась хоть сухая лепешка? Посмотрел в дымовое отверстие. Звезды побледнели. Время утреннего намаза. Определился с направлением и стал на молитву. Он ничего не просил у Аллаха, а только напомнил ему, что не убивал солнцеликого хана, который уже сам может засвидетельствовать это Всевышнему.
   Открылась дверь и в дверях показался Кизим. Абулхаир встретил его упреком:
   - Ты что творишь, фасик, почему засадил меня сюда?
   - Так надо, старик. Не ругайся, лучше поешь.
   Он, улыбаясь (клыков нет), показал на корзину, которую за его спиной держал слуга. Абулхаиру будто вожжа попала под хвост, он крикнул:
   - Не нужно мне твоей еды! Я дома буду есть!
   - Не делай глупости, старик. Ешь, пока предлагают. Эта еда, конечно, хуже ханской, но в ней одно преимущество - в ней нет яда.
   - Что ты мелешь, собачий сын?! - крикнул Абулхаир, но тут же задохнулся, получив удар в живот.
   Пока старик корчился, Кизим сказал слуге:
   - Уноси, он уже наелся. Там скажи, чтобы ждали. Я позову.
   Абулхаир разогнулся и, тяжело дыша, с ненавистью посмотрел на истязателя.
   - Ты ударил старика, собачий сын! - простонал он и вдруг его пронзила ужасная догадка. Он некоторое время ошеломленно молчал, а потом выкрикнул: - Я узнал тебя, собака Тимура!
   - Тебе, старик, страшно не повезло - я узнал тебя раньше! Поэтому ты здесь!
   Любуясь растерянностью Абулхаира, он говорил:
   - Хотел тебя покормить, но ты, старый баран, отказался. Теперь не обессудь. Да, вот еще одна новость для тебя. Смотри.
   Кизим поднес кулак к самому носу Абулхаира. Тот увидел на пальце пропащее кольцо хана.
   - Отдай! - крикнул старик. - Я все расскажу эмиру!
   - Не расскажешь. Это я, Дильшад, тебе говорю! Когда я узнал тебя, то убедил эмира выдать тебя за убийцу хана. Скоро все узнают, что это ты его отравил!
   - Я не делал этого! - в исступлении закричал Абулхаир.
   - И это ты мне говоришь? Я это и без тебя знаю.
   - Кто ты?
   - Так ты сам сказал: я собака Тимура.
   - Зачем ты здесь?
   - Ну это, старик, не твоего ума дело. Все равно не поймешь. Только скажу тебе, что я не Кизим, а Дильшад. Ты уже слышал это имя. Как бы рад был эмир Эдигей спустить с меня шкуру, но руки у вас с ним коротки. А сейчас, старик, говори. Что хочешь, говори, я не обижусь. Скоро ты и слова сказать не сможешь.
   - Ты убьешь меня?
   - Не так скоро, как бы я хотел, но умрешь.
   - Выполни тогда мою просьбу.
   - Говори.
   - Разреши попрощаться с невесткой своей Маргубе, которая мне как дочь.
   - Если я это сделаю, то она умрет раньше тебя, старик.
   - Зачем тебе ее смерть?
   - Ты ей скажешь мое имя.
   Абулхаир подумал, что не может рисковать жизнью невестки. Пусть он будет подальше от этого страшного человека. А вот этого не жаль.
   - А со своим андой я могу поговорить?
   - С ним ты встретишься в чертогах Аллаха.
   - Ты его тоже убьешь?
   - Нет, он будет пока жить. Ну, все, старик, у меня еще много дел.
   Кизим выглянул за дверь и кого-то поманил. В юрту вошли двое. Они не были кипчаками. По одежде они могли быть черкесами. Кизим мотнул головой в сторону Абулхаира. Те подошли к нему с двух сторон и он почувствовал как ему в бок ткнули кинжалом. Закричал от боли. В открытый рот воткнули дощечку и тут же повалили на спину. Заскорузлые пальцы поймали язык и вытянули его изо рта. Затем по языку полоснули ножом и Абулхаир потерял сознание.
   - Переверните его на живот, - приказал черкесам Кизим, - а то захлебнется кровью.
   Когда указание было выполнено, он сказал им:
   - Теперь скачите отсюда и побыстрей.
   Мурза велел охраннику поставить в юрту кувшин с водой.
   Абулхаир очнулся ночью. Во рту горел язык. Он не мог им пошевелить Его колотил озноб. Перед глазами замелькали знакомые с детства пейзажи. Вот он видит покойницу-мать. Она протягивает ему лепешку. «Иди ко мне, сынок, - говорит она, - поешь немного». Бедная мама, она всегда хотела его накормить. Знала бы она, что сделал с ним анда. Как прав был отец, отхлеставший его хворостиной, когда узнал, что он побратался с сыном эмира. Он чувствует во рту вкус хлебы, сдобренный солью.
   Он не слышал как в юрту вошел Кизим, потрогал его лоб и поспешно вышел. Он стремительно направился к юрте эмира.
   - Великий эмир, - сказал он с порога, - нам нужно торопиться!
   Кизим так спешил, что сразу не заметил, что у эмира гости. Это были знатные люди из дальних становищ. Они как раз обсуждали последствия смерти хана. Кизим  замолчал. Хозяин недовольно сказал:
   - Говори яснее.
   - Абулхаир хочет умереть и избежать заслуженного наказания.
   Эдигей нахмурил брови.
   - Разве я тебе не говорил, что нужно заботливо к нему относиться.
   - Говорил, великий эмир, но он отказался есть!
   - Этот человек, - обратился эмир к гостям, - всю жизнь от чего-нибудь ускользает, но на этот раз от меня не уйдет! Кизим, веди немедленно кади и пусть он определит ему меру наказания.
   Кизим выскочил из юрты, а Эдигей продолжал:
   - Так вот, я уже говорил, что мы, с помощью Аллаха, нашли виновного в смерти великого хана. Им оказался его «пробователь пищи». Этот недостойный человек был моим андой и мне особенно тяжело говорить вам об этом. Он, желая угодить Шадибеку, пошел на это злодеяние. Он выкрал у хана чудодейственное кольцо и всыпал в пищу отраву.
   - А что он сам об этом говорит?
   Эмир задумался, будто вспоминал слова преступника.
   - Он сознался. Говорил, что любит Шадибека.
   - А что Шадибек?
   - А что Шадибек? Он далеко отсюда и не мог влиять на это преступление. Это мой анда перестарался.
                ***
   Тем временем в юрту, где находился Абулхаир, вошли двое. Старик сквозь пелену застилавшую глаза, узнал Кизима. Второй был кади. Мурза что-то рассказывал, а кади кивал головой. В юрту входили другие люди и кади и о чем-то расспрашивал. Абулхаир различал отдельные слова, но сложить их во фразы он не мог. Потом старика положили на доски и куда-то понесли.
   Его сняли с досок и поднесли к столбу. Ноги утонули в яме, а спина прислонилась к столбу. Ноги начали засыпать. Он хотел воспротивиться - землю вперемешку со снегом сыпали на новые гутулы, но изо рта вырвался только стон. Впереди стояли люди, много людей. Они что-то кричали. Он смог уловить только одно слово: «Убийца!» Рядом с ним стал кади и стал скороговоркой что-то говорить. В горячечном мозгу промелькнула догадка, но тут же была забыта и возникла снова когда почувствовал, что в него стали бросать камни. Они глухо шлепались о его тело и тут же, не отскакивая, падали у закопанных в землю ног. Порою возникала острая боль, но она была несравнима с болью его души. Его побивают камнями! Это самая позорная смерть для мусульманина! За что?! Будь проклят Эдигей!
   Тут камень попал в голову, и он потерял сознание. Камни продолжали ударяться о тело, но он уже их не чувствовал.

                ГЛАВА ХХI
                КОРОЛЬ И ВРАЧ
   Если бы не камердинер, доложивший о приходе врача, король не сразу бы его заметил. Тот вошел так тихо, что даже огни свечей в канделябрах не поколебал. Но когда король увидел его, то стремительно подбежал и, схватив за борта сюртука, начал трясти.
   - Ты - лжец и негодяй, немецкая колбаса! - закричал Ягайло, брызгая слюной.
   Камердинер тут же исчез, чтобы не попасть под горячую руку его величества.
   Король оттолкнул от себя лекаря и стремительно забегал по комнате. Тот же, мелко дрожа, ждал со страхом продолжения королевской истерики. Ягайло бросился в кресло и оттуда закричал:
   - По тебе, немецкий окорок, веревка плачет!
   Фишгойт ослабел от страху и, чтобы не упасть самопроизвольно, решил броситься в ноги повелителю. Повалившись, стал просить о пощаде, хотя и не знал за что его так злобно ругают. Долго умолять короля не пришлось, ибо тот прижал его голову своей ногой и доктор захлебнулся ворсой ковра. Некоторое время так подержал, и когда тот, задыхаясь, начал дрыгать ногами, отпустил. Велел встать и сесть. Лекарь, усевшись на край скамьи, стоявшей у стены, вынул батистовый платок и стал вытирать лицо, на котором отпечатался узор ковра.
   Ягайло думал в это время, что не доверься он этому ничтожеству, то был бы более внимательным к Ядвиге и возможно не допустил бы неверности.
   - Ты лечил меня от мужского бессилия и многое что обещал, негодяй! - проговорил король, вонзая в лекаря ненавидящий взгляд.
   Того передернуло от ужаса, но он нашел в себе силы, чтобы пролепетать:
   - Так оно и стало, ваше величество. Вы же скоро станете отцом.
   - Ох, - простонал Ягайло, хватаясь за сердце.
   Фишгойт всполошился, вскакивая со скамьи, спросил:
   - У вас сердце, ваше величество!?
   - Сиди, мерзавец! - исторг из себя король. - И знай - ребенок не от меня!
   - Не может быть! - прошептал лекарь и схватился за голову.
   - Ты думаешь, мерзкая свинья, что я оговариваю себя?
   -Но совсем недавно, ваше величество, вы наградили меня!
   - Я был введен в заблуждение.
   - Не может быть, - проговорил в растерянности доктор и добавил: - Я лечил многих знатных особ Европы и всем помогало. Давайте продолжим лечение, и я гарантирую успех.
   - Ты смеешься надо мной, негодяй!?
   - Как бы я мог такое себе позволить?
   - Это я не позволю тебе измываться над собой! Сейчас же тебя отведут к палачу, и ты распрощаешься со своей глупой головой!
   - Одумайтесь, ваше величество, убивая мня, вы лишаетесь преданного вам врача.
   - Что толку в твоей преданности, глупец? Дрянной врач опаснее острого кинжала. Разве не так?
   - Ваше величество, меня знают во многих королевских дворах и никто обо мне так не говорил.
   - Обиделся? А каково мне, обнадеженному, получать такую оплеуху?
   - Ваше величество, что мне сделать, чтобы снова заслужить ваше доверие?
   - Умереть без воплей!
   - Этого я не могу обещать, ваше величество! При всей моей преданности …
   - Замолчи и сядь у моих ног. Вот так. А теперь слушай и, если хоть одна живая душа узнает о том, что я тебе сейчас расскажу, тебе верная смерть!
   - Я лучше вырву себе язык!
   - Тогда слушай. Ты будешь продолжать наблюдать королеву. Когда придет время рожать, ты скажешь ей, что ее спальня холодна и настоишь на переводе в ту комнату, которую я тебе укажу. Там изразцовая печь и от нее больше тепла, чем от камина.
   - Да, ваше величество, это так.
   - Туда же перенесут и ее кровать, но балдахин ты прикажешь не навешивать.
   - Да, ваше величество, я скажу, что так будет больше воздуху.
   - Скажешь, но не поэтому. Так я увижу все происходящее на постели.
   - Понял, ваше величество!
   - Не кричи! и вообще помолчи, пока я не разрешу тебе говорить. Так вот на этой постели она должна родить и затем вместе с ребенком умереть!
   Врач вздрогнул и рука его метнулась ко рту, чтобы приглушить вскрик. Охвативший его ужас выдавали глаза, готовые вывалиться из орбит.
   - Как ты уже догадался, убьешь их ты. Как это тебе удастся, мне не нужно знать. У вас, лекарей, способов убить человека во стократ больше, чем вылечить. Не вздумай хитрить, никаких отговорок! Их смерть - гарантия твоей жизни! Я все буду видеть и, если пойму, что кто-либо из них двоих остался жив, ты будешь приговорен. На выходе тебя будет ждать стража. Дальше тебе известно. Теперь говори!
   - Ваше величество, я тронут вашим доверием, но я давал клятву лечить людей, а не убивать их.
   - Говоришь, давал клятву?
   - Такую клятву дает каждый врач, и он обязан следовать ей.
   - Ты прав, немецкая колбаса, клятва дается для того, чтобы ее выполнять. Жаль, но я вынужден считаться с данной тобою клятвой. Я создам все условия, чтобы ты мог гордиться собой и повторять эту клятву до самой своей смерти. Я не буду рубить голову, как обещал раньше, я посажу тебя на кол!
   Король оттолкнул ногой онемевшего от страха лекаря и сказал:
   - Иди. За дверью тебя ждут.
   - Ваше величество, я согласен! - прошептал Фишгойт.
   - Согласен умереть?
   - Нет, нет! Согласен… убить.
   Некоторое время в комнате стояла полная тишина. Лекарь тяжело дышал, прикрыв лицо руками, а король смотрел в стену и лицо его перекосила зверская гримаса, которая возникает у людей, сцепившихся в смертной схватке.
                ***
   Накануне Рождества Христова Ядвигу взяли под мышки  и бережно отвели в комнату, где все было подготовлено для родов: жарко натоплена изразцовая печь, в нескольких кувшинах заготовлена теплая вода и в стопки сложены льняные полотенца и салфетки. Тут же стоял баул врача с необходимыми инструментами.
   Ягайло, прильнув к глазку, всматривался в эту обстановку. Повитуха была крепкого деревенского сложения, седые волосы аккуратно подколоты и прикрыты белым платком. Он подумал, что она смогла бы и без врача справиться с родами. Зря ее Фишгойт взял в помощницы, как бы не стала помехой в задуманном. Она поставила к ногам королевы серебряный таз с теплой водой и стопку пеленок. Сделав это, она осталась стоять, не двигаясь, напоминая собой охотничью собаку в ожидании команды.
   Фишгойт же, не в пример ей, был суетлив. Он давал что-то пить роженице, прикладывал руку ко лбу, хватал за руку, перебегал от головы к ногам, прикладывал ухо к животу. Его волнение было хорошо заметно на фоне монументального спокойствия повитухи. Хорошо, что это, кроме короля, никто не наблюдал.
   Ядвига зашевелилась и слегка вскрикнула. Повитуха ей что-то сказала и она закричала громче. Фишгойт подложил ей еще одну подушку и, оттолкнув повитуху, занял ее место у ног роженицы. Лицо повитухи покрылось пятнами гнева, но она не стала вмешиваться в действия врача.
   Роды прошли легко и быстро. Приняв новорожденного ребенка, врач передал его  помощнице. Та стала тут же трясти его.
   - Ты что делаешь, дура? - громким шепотом зашипел врач.
   - Но он не дышит, господин, - в испуге сказала повитуха.
   - Он сейчас был живее тебя! - закричал Фишгойт и бросился к ней.
   Взяв в руки ребенка, он осмотрел его и после чего сказал с угрозой:
   - Это тебе дорого обойдется!
   Повитуха побледнела, но тут же твердо сказала:
   - Вы таким мне его дали. Он ни разу не вскрикнул!
   - Спишь на ходу!
   Она вдруг всполошилась и, широко открыв глаза, воскликнула:
   - Пречистая матерь Божья, посмотрите, что делается с королевой!
   Ядвига, тяжело дыша, исходила кровью.
   Фишгойт молча оттолкнул ее.
   - Вы не врач! - закричала повитуха.
   - Молчи, дура! Выйди и скажи, чтобы вызвали капеллана!
   Повитуха выскочила за дверь, а Фишгойт мрачно следил за муками роженицы. Она что-то сказала. Он начал осматривать стены, в поисках глазка, которым мог пользоваться король. Ягайло догадался, Ядвига захотела его видеть. Он поспешил в родильную комнату. У двери столкнулся с плачущей повитухой. Она так и не вернулась, ибо понимала, что ей там делать нечего. Увидев короля, сказала:
   - Она умирает.
   - Будьте вы прокляты! - воскликнул Ягайло, влетая в комнату.
   Здесь он, прикрыв дверь, уже спокойно подошел к постели больной и, мельком глянув на детский трупик, встретился с взглядом королевы. По лицу ее прошла судорога. Он подумал, что она умирает, но ошибся. Ядвига еще нашла силы, чтобы сказать:
   - Я знала, что ты убьешь меня, но зачем ты убил ребенка?
   - Теперь скажи, чей он был?
   - Твой, Владислав, твой. Ты убил собственного сына!
   Он отшатнулся от нее. Кому верить!? Ведь на смертном одре говорят только правду! Вошел капеллан и, оттеснив короля, наклонился к королеве. Он пытался исповедать ее, но она и дышать уже перестала. Фишгойт вслед за королем вышел из комнаты.
                ***
   Через три дня после похорон королевы, которую положили в кафедральном соборе рядом с прахом Казимира Великого, началось Рождество Христово. Это помогло притупить скорбь по умершим, но не пересуды. Всех удивляло, что в подвал бросили только повитуху, а врач, главный виновник неудачных родов, на свободе и пытается улизнуть в свою Прагу.
   Прошли праздничные дни и король снова встретился со своим врачом. Фишгойт с легким сердцем шел на прием. Возле покоев короля увидел скучающего пана маршалку и, желая услужить ему, сказал?
   - Я готов подождать, пан маршалка, но меня срочно вызвали. Я напомню его величеству, что вы ждете его приема.
   - Не смею вас утруждать, пан лекарь. Коль вас вызвали, то идите.
   Король указал место где врач мог сесть и погрузился в свои думы. Фишгойт с трепетом ждал оценки своего поступка и, не будем кривить душой, хоть какой-нибудь награды. Ягайло отвлекся от дум и, глядя поверх головы лекаря, сказал:
   - Я тобой доволен.
   - Благодарю, ваше величество, рад служить.
   - Подожди радоваться. Ты выполнил мою волю так неуклюже, что…
   - Ваше величество, я лекарь!
   - Это я уже слышал. Так вот, твоя неуклюжесть вызвала много лишних разговоров.
   - Я всем говорю, ваше величество, что королева умерла от родильной горячки.
   - А мне, чуть не в глаза, говорят, что ее и ребенка убили по моему указанию
   - Какое они имеют право так утверждать?!
   - Что делать, вот такие нехорошие люди эти мои подданные. Болтают все, что им в голову взбредет.
   Уловив в словах короля нотки иронии, Фишгойт сказал:
   - Вот тут я, ваше величество, ничем не могу помочь.
   - Ты ошибаешься, мой друг! - с какой-то не понятной радостью воскликнул король. - Ты-то и можешь мне помочь!
   - Тогда располагайте мною, - вынуждено проговорил лекарь.
   - Я рад это слышать. Твое согласие я учту и сразу же перейду к делу. Зачем медлить? Правда? Так вот я уже говорил, что пересуды никак не прекращаются. Начало этому положила твоя помощница. Она сейчас в подвале, но, зерна ею брошенные, прорастают. Люди, я их не могу назвать глупыми, задаются вопросом: почему повитуху посадили, а врача, который за это должен в первую очередь отвечать, до сих пор на свободе? Нет ли у него сговора с королем? Отсюда, чтобы прекратить эти вредные разговоры, я и вынужден принять решение о твоем наказании. Тем более у меня есть на то твое согласие.
   - Надеюсь, ваше величество, наказание не будет строгим?
   - Умница, мой друг! Я же помню какую услугу ты мне оказал! Разве могу я не учитывать это? Так вот наказание самое легкое. Тебе просто отсекут голову!
   - Ваше величество, - вскричал Фишгойт, - вы же обещали мне жизнь!
   Король устало прикрыл глаза.
   - Обещал, разве я отказываюсь? Но ты мне тоже обещал и что из этого получилось? Я поверил тебе, а ты меня обманул. Тогда я хотел жестоко наказать тебя, но ты поплакался, и я проявил мягкосердечие. Теперь, когда из-за твоих неумелых действий, репутация короля пошатнулась, с моей стороны требуются решительные действия. Согласись, что твоя жизнь и авторитет короля - несоизмеримые вещи. Я бы мог устроить тебе показательную казнь и люди бы поняли кто виноват в смерти королевы и ее ребенка, но я на это не иду, помня о своих обещаниях. Поэтому легкая смерть для тебя - лучшая награда. Чик и нет головы. Что может быть приятнее такой смерти? Разве лучше умереть от воспаления требухи?
   - Ваше величество, но Господь все равно знает истину!
   - Что делать? Буду замаливать грехи. Какие мои годы.
   Ягайло хлопнул в ладоши и в дверях показался пан маршалка. За его спиной два стражника. По мановению руки короля, они подошли к лекарю и взяли его под руки. Фишгойт, не скрывая своего возмущения, закричал:
   - Король, не берите грех на душу! Побойтесь Бога!
   - Заткните ему глотку, - сказал Ягайло, - и проследите, пан маршалка, чтобы уже сегодня его голова была выставлена на всеобщее обозрение.
   Фишгойта потащили в подвал, а пан Заскока остался. Он обратился к королю:
   - Могу я, ваше величество, спросить?
   - Говорите.
   - Прошу вашего разрешения выпустить из каземата бывшую фрейлину королевы пани Ольшевскую. Мне кажется ее незачем держать взаперти.
   - Вы правы, пан маршалка, - эту остроносенькую можно освободить. Пусть едет в свой фольварк. Она единственная свидетельница неверности королевы. Если не на этом свете, то на Страшном Суде она мне может пригодиться.


    

   ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

   МЕЧТА СБЫВАЕТСЯ К БЕДЕ

   ПОИСТИНЕ ОНИ                СТРОЯЩИЙ ДОМ СВОЙ
         ГЛУПЦЫ,                НА ЧУЖИЕ ДЕНЬГИ,ТО
 НО ОНИ НЕ ЗНАЮТ             ЖЕ, ЧТО СОБИРАЮЩИЙ
КОРАН, СУРА 2-62                КАМНИ ДЛЯ СВОЕЙ
                МОГИЛЫ.
                БИБЛИЯ, ПРЕМУДРОСТИ
                ИИСУСА СЫНА СИРАХОВА
                21-9


                ГЛАВА I
                КАК ЛОВИТЬ КРЫСУ
   Смерть великого хана Темир-Кутлуя недолго была темой для обсуждения, теперь больше занимала мысль что будет после восшествия на престол его сына Шадибека? Вспоминали его прадеда хана Ак орды - Чиммтая. Этот человек был нетерпим к лжецам и милостив к верным ему людям, поэтому правил долго и по смерти был оплакан все народом.
   Возвращающегося из похода Шадибека встречал отряд конников, которые должны были своей джигитовкой утешить его душу, но он, не оценив их усердие, приказал ехать в хвосте своей тысячи. По приезде, три дня невылазно сидел в юрте, никого не принимал, ни с кем не общался. Народ был доволен - чтит своего отца.
    Эдигей же встревожился. Что дошло до ушей сына умершего хана? О чем размышляет? Почему не спрашивает совета? Неужели хочет обойтись без него? Он уже начал подумывать - не поставить ли на ханский престол младшего сына Темир-Кутлуя - Пулата? По наблюдениям, он более спокойно отнесся к смерти отца. Кончался третий день добровольного заточения Шадибека и эмир решил, что на следующее утро нужно будет принимать решение, но уже вечером…
   Эдигей завершил вечернюю молитву и собирался ко сну, как к нему в юрту без доклада вошел Шадибек. Слуга попытался остановить неожиданного гостя, но был отброшен в сторону его охраной. Эмир насторожился, если не сказать испугался, но султан низко поклонился хозяину юрты и тут же сказал:
   - Пусть все выйдут.
   Первыми вышли люди Шадибека, за ними, уловив кивок эмира, и его слуги. Остались наедине. Шадибек подошел к эмиру и обнял его, положив голову ему на плечо в знак не проходящей тоски. Когда заняли места на подушках, перед султаном оказалась чаша с кумысом, который Эдигей собирался выпить на ночь. Глядя как тот жадно пьет, эмир спросил участливо:
   - Может принести еды?
   Шадибек отрицательно покачал головой, шумно допил кумыс, вытер усы, уныло висящие под носом, и только после этого многозначительно сказал:
   - Я долго думал, эмир, и решил, что нужно жестоко наказать московского князя за непочтение моего родителя. Ведь он, пока отец правил, ни разу не посетил его в Орде.
   Эдигей ушам своим не верил. Он замер от удивления. Человек еще не стал ханом, а уже, как застоявшийся конь, рвет удила. Кто он: очень хитрый или, наоборот, простачок? Вслух же произнес:
   - Ты хорошо сказал, сынок, и правильно заметил, что Васька, зять Витовта, совсем не чтит Орду. И что ты предлагаешь?
   Шадибек собирается с мыслями, а Эдигей удивляется его бледности и кажущейся истощенности. Неужели три дня не ел? Тогда почему от пищи отказался? Но вот султан изрек:
   - Лучшей памятью отцу будет успешный поход на Москву!
   - Ты опять хорошо сказал, Шадибек.
   - Разреши, эмир, я буду звать тебя отцом?
   - Я уже назвал тебя сыном. Я действительно хотел заменить тебе отца.
   Шадибек поклонился в знак благодарности и проговорил:
   - Для меня это большая честь, отец, и я постараюсь не огорчать тебя. Вот первое, что я сделаю, став ханом, совершу поход на Москву. Ведь ты давно готовишься к нему. Я прав?
   Эдигей не спешил с ответом. Медленно, в унисон с мыслями, он перебирал янтарные бусины чёток. Султан терпеливо ждал. Вот и ответ на его вопрос:
   - О походе на Москву, Шадибек, будем говорить после того, как покончим с Тохтамышем.
   Уловив удивленный взгляд султана, пояснил:
   - Может так случиться, что мы после Москвы сильно ослабеем. Так было после битвы на Ворскле. Нас после этой битвы можно было взять голыми руками. Так вот если после Москвы мы ослабеем, то Тохтамыш может воспользоваться этим. Пока его не добьем о больших походах и мечтать не приходится.
   - Ты удивляешь меня, отец, пока был жив Темир-Кутлуй, ты постоянно упрекал его за то, что не идет на Москву, а сейчас говоришь, что рано.
   - Ты ошибаешься, сын мой, я не говорил «рано», я говорю - поздно. Мы слабеем в междоусобице, а московский князь крепнет с каждым годом. Он был слабее нас в начале царствования твоего отца и стал сильнее в его конце. Много лет мы не получаем от него серебра и оно оседает в его сундуках. Теперь некоторые русские князья едут за ярлыком не в Орду, а в Москву. Только Тверской князь не кланяется Ваське. Так вот уясни себе, сынок, пока Тохтамыш гуляет по заяицким степям, Москвы нам не видать.
   Шадибек заметно приуныл. Его глаза потускнели, молодое лицо так скукожилось, что стало похожим на старческое. Эдигей заметил это.
   - Ты, я вижу, сильно огорчился.
   - Еще как! - воскликнул султан. - Когда я узнал о смерти отца, то дал слово наказать Москву! Мечтал пройтись по их городам и деревням! Вот ворвусь в Москву и буду…
   Он замолчал, захлебнувшись слезами ярости. Промокнув глаза полой халата, продолжал:
   - Я их хотел жечь и рубить, рубить и жечь, а ты говоришь не надо!
   - Надо, Шадибек, надо, но пока Тохтамыш гуляет, мы не можем идти на Москву.
   - Я слышал уже это и, признаться, не знаю как можно взять этого беглого пса! У меня было намного меньше войск, чем у него, а он от меня уходил! Ты видел когда-нибудь, чтобы лиса бегала от зайца?
   - Ты прав, сын мой, такого не бывает, но, если он - лиса, то ты не был зайцем. Ты был охотником, молодым, но охотником. А Тохтамыш боялся потерять последнее войско. Оно могло все перейти на твою сторону.
   - Как он хитер, как он хитер. От его хитростей я чуть было голову не потерял.
   - Да, у него ум крысы. Его трудно перехитрить.
   - Его невозможно перехитрить!
   Эмир так откровенно усмехнулся, что из-под усов мелькнули зубы.
   - Я помогу тебе его перехитрить, - пообещал он, - а сейчас забудь о нем и готовься стать царем.
   - А после этого ты пошлешь меня снова гоняться за Тохтамышем?
   - Став ханом, ты, мой мальчик, будешь сам выбирать себе место.
   - Понял, отец!
   Гость вышел одухотворенным, а Эдигей, прежде чем лечь спать, приказал позвать к нему писаря. Продиктовав письмо, вызвал к себе юзбаши Сеута. Он сказал ему:
   - Отвезешь это письмо в Крым моей жене Джанике ханум и сразу же вернешься сюда.
   - Слушаюсь, господин, - ответил юзбаши, но в его голосе эмир не уловил обычной бодрости.
   - У тебя какие-то трудности? - спросил он заботливо.
   - Нет, великий эмир, все в порядке, если не считать, что я опять не увижу как султан превращается в царя.
   - Успокойся, Сеут, султан будет с нетерпением ждать тебя и только дождавшись, сядет на престол.
   Эдигей лег в постель и долго лежал без сна. Он покорно переносил бессонницу, понимая, что старость не лучшая пора в жизни человека. В молодости засыпал едва голова касалась чего-либо, сейчас же большая часть ночи проходит в воспоминаниях и размышлениях. В эту ночь его старый мозг занят князьями Витовтом и Василием. Он их гнал от себя, а они, откуда-то исподволь, снова возвращались. Он пытался уяснить себе - почему эти два врага, имея столько поводов для войны между собой, ухитряются жить в мире? Сколько раз Смоленск переходил из рук в руки, а войны все нет. А как бы она нужна была. Эдигей переждал бы ее, а потом мог смело навалиться на Москву. Неужели так крепки семейные узы? Ведь он тоже зять Тохтамышу, но никаких обязательств перед ним не чувствует, да и беглый хан, если бы представился случай, не постеснялся бы сделать свою дочь вдовой. Вот и приходится сдерживать поход на Москву, и убеждать людей, что Тохтамыш - главный враг.
                ***
   Проходят дни, а Шадибек все еще не хан. Чего ждем? Какие еще уловки придумает Эдигей прежде чем соберет курултай? Люди, при том самые знатные люди, съехались со всей Дешт-и-Кипчак, чтобы провозгласить хана, а тут вынуждены ждать.
   Но вот ночью, почему-то все важные события совершаются в это время суток, к юрте Эдигея подъехала группа всадников. Один из них был пропущен в юрту, и буквально в эту же ночь было объявлено, что курултай назначен на утро.
   Из пурпурного шатра выходит будущий хан в сопровождении самых знатных людей Золотой орды. Шадибек всходит на трон и мурза Джанибек готовится положить ему на колени обнаженную саблю, но в этот момент в ближайших рядах раздался незапланированный гул человеческих голосов. Он остановил движение мурзы. Он посмотрел в лицо Шадибека и увидел как из-под закрытых век выкатились две прозрачные слезинки. Поднял взор выше и остолбенел: на чалме султана сияла великолепная жемчужина, которая когда-то была на чалме Тохтамыша! Жемчужина, которая приносит счастье ее владельцу! Ее не было на чалме Темир-Кутлуя, но она есть на чалме Шадибека! Эдигей пожелал это сделать и сделал! Теперь, поняв удивление толпы, Джанибек с легкой душой продолжил свою роль.
   Прошли дни счастливой суеты и осознания того, что являешься повелителем многих и многих народов. Должны начаться будни, но Шадибек продолжает упиваться радостью. Он не может уняться, все думая и думая о подарке Эдигея. Оставаясь один, откалывает жемчужину от чалмы и рассматривает, поворачивая ее и так и этак. Она сияет голубым пламенем, словно чувствует, что ею любуются.
   Эдигей, решив, что пора браться за дело, пришел к хану по собственной воле. Он застал его в блаженном состоянии. Хмуро оглядевшись, эмир взмахом руки прогнал всех слуг из шатра и без приглашения уселся.
   - Спасибо, отец, - сказал в восторге Шадибек, - я так благодарен тебе за жемчужину. Как только она оказалась у меня, я сразу почувствовал себя на краю блаженства! Не зря в народе говорят, что эта жемчужина приносит владельцу счастье!
   - Ты прав, великий хан, так думают многие, но главное в этом уверен Тохтамыш.
   - Почему ты сказал «главное»? - уязвлено удивился хан. - Неужели его мнение имеет сейчас значение?
   - Успокойся, великий хан, я не пытаюсь возвысить этого человека, но пока он живой, мы не можем в некоторых вопросах не учитывать его мнение.
   - Теперь я понял, отец, почему ты отослал слуг, мы будем решать вопрос поимки беглого хана.
   - Моя задача несколько проще, великий хан, я пришел узнать кого ты пошлешь на поимку этого человека.
   Шадибек заметно смутился: от него ждут решения! И кто? Сам эмир Эдигей! Что разумного может подсказать вчерашний мальчишка, этому великому человеку? Эмир понимал его состояние, поэтому не торопил. Он, прикрыв глаза, принялся перебирать чётки.
   - Тохтамыш очень хитрый, - уверенно заметил Шадибек, - значит туда нужно направить еще более хитрого человека.
   - Ты правильно мыслишь, великий хан, - заметил Эдигей, не открывая глаз, - но кого ты таким считаешь?
   Шадибек хитро улыбнулся и, подставив эмиру чашку, сказал:
   - Выпей, отец, шербету, это подсластит мой ответ.
   Эдигей, не скрывая раздражения, отодвинул от себя чашку и сказал:
   - Знай, Шадибек, что я не женщина и сладкого не потребляю!
   - Извини, отец, я пошутил. А если серьезно, то самым хитрым я считаю тебя!
   - Выходит ехать мне?
   - Это было бы самое лучшее решение, отец, но кто тогда будет готовить поход на Москву? Может ты сам подберешь человека? Ведь у тебя столько достойных людей.
   - Людей много, но нет достойных.
   - Что же делать? - в растерянности спросил Шадибек.
   - Если ты меня спрашиваешь, то я отвечу тебе, сынок. Ехать придется тебе.
   - Мне? - удивился Шадибек. - Ведь ты как-то сказал, что я сам буду выбирать.
   - Вот и выбирай.
   - Зачем я буду себя выбирать? Я уже был там и мало преуспел.
   - Правильно, сынок. Ты тогда был султаном, которому просто не сиделось на одном месте. Я посоветовал твоему отцу послать тебя на поиски Тохтамыша, заранее зная результат. Сейчас ты приобрел опыт. Тогда у тебя была тысяча воинов, сейчас ты возьмешь столько, сколько посчитаешь нужным взять.
   Шадибек совсем приуныл.
   - Если бы этого было достаточно. Он от тысячи бегал, будет бегать и от десяти тысяч. Эту крысу за хвост не поймаешь.
   - Помнишь, сынок, я сказал, что помогу тебе.
   - Что-то было, - смущенно проговорил хан, - но я не придал этому значения.
   Бесстрастные глаза эмира сверкнули черным пламенем, а зубы скрипнули так громко, что хан вздрогнул от этого звука. Слова, произнесенные эмиром, хлестали не хуже кнута.
   - Учти, Шадибек, я не был и не буду уже на старости лет сорокой! Все, что я делаю или говорю, имеет смысл! И хорошо будет для тебя, сынок, если ты будешь это помнить!
   - Извини, отец, я не хотел тебя обидеть. Я буду твердо помнить твои слова. Так в чем, отец, будет заключаться твоя помощь?
   - Ты ее уже получил.
   - Что-то не понимаю.
   - Вспомни о жемчужине, которую только сейчас хвалил.
   - Вспомнил, и все равно ничего не понимаю.
   - Может это и к лучшему, - сказал Эдигей себе под нос. - Вот ты называешь Тохтамыша крысой. Знаешь как ловят этих длинноносых?
   - На приманку, отец.
   - Вот именно. Такой приманкой ты и будешь. Не ты, не ты. Я не точно выразился. Твоя жизнь Тохтамышу не нужна. Он понимает - убьет тебя, будет другой, но только не он.
   - Тогда что будет приманкой?
   - Та жемчужина, с которой ты во время похода не будешь расставаться. Я думаю, Тохтамыш скоро узнает, что она находится у тебя. В свое время он лишился ее и тут же потерял престол, за этот талисман он убил свою жену, так что эта жемчужина ему очень дорога. Он захочет отобрать ее у тебя, надеясь после этого овладеть и престолом. Вот тогда он перестанет быть крысой и захочет с тобой встретиться. Вот тут и понадобится тебе военное счастье. А чтобы оно было более верным, я дам тебе двух моих лучших бенлибаши Басыра и Сеута. За их спиной тебе только и останется, что носить чалму. Все остальное сделают они.
   Шадибек, насупившись, спросил:
   - Как я понял, ты даешь мне двух бенлибаши. Значит у меня и войска будет две тясячи? Почти столько у меня уже было.
   - Нет, великий хан, ты сделаешь их темниками, они этого вполне заслуживают, а войска возьмешь сколько пожелаешь.
   - Хорошо, отец, пришли их ко мне завтра, и я с ними побеседую.
   - До этого я пришлю тебе два алмазных полумесяца, и ты их вручишь вместе с присвоением звания темников.
   - Ты, я вижу, отец, все предусмотрел.
   - Что делать, великий хан, привычка. И еще не все, сынок. Тохтамыш не должен знать о жемчужине, как о приманке. Никому, даже темникам, ни слова об этом. Пусть Тохтамыш считает что ты, по молодости лет, выхваляешься. И последнее. На время своего отсутствия, оставь за себя Пулата, брата своего.
   - А почему не сына Тимура?
   Эдигей не удивился вопросу , потому что ждал его. Он тут же ответил:
   - Пулат уже мужчина, а Тимур еще ребенок.
   - Тимур очень способный ребенок, - заметил Шадибек. - Это мне сказал не кто-нибудь, а мурза Кизим.
   - Кизим? - удивился Эдигей. - Какое отношение он имеет к твоему сыну?
   - Разве тебе не говорили, отец, что Кизим воспитатель моего сына?
   - Только узнал, - не скрывая досады, ответил эмир, - но не в этом дело. Вернемся к Пулату. Он будет охотно слушать тебя, если узнает, что ты собираешься сделать его своим наследником и станет врагом, если обойдешь его. Тебе нужно укрепляться и, в первую очередь, обзаводиться преданными людьми. Так что прислушайся к моему совету.
   Эмир ушел, а Шадибек подумал, что ханом стать просто - достаточно удачно родиться, а вот быть им, нужно не только многое уметь, но, главное, быть терпеливым. Всего один вечер, а сколько оплеух он получил от эмира? И все по делу.0
   Мысли Эдигея в этот момент были куда тревожнее. Кизим предпринимает самостоятельные шаги. Как быстро и ловко он сумел войти в доверие к Шадибеку. Они вдвоем могут провозгласить «способного ребенка» наследником престола, и это, безусловно, приведет к смуте внутри орды. Всякое нарушение престолонаследия чревато последствиями. По закону, наследником должен стать старший в роду, и это - Пулат. Если Шадибека можно как-то понять, то зачем это Кизиму? Желание услужить новому хану и со временем занять место Эдигея? Что ж пусть попытается.
   Кстати, последнее время он что-то все больше вызывает раздражение. Зачем отрезал язык Абулхаиру? Зачем тому были лишние мучения? Можно представить с каким озлоблением против своего анды он покинул этот мир. Вспомнилось и то, что при поимке Бахтибека, Кизим совсем плохо себя вел. Хорошо Зуфер подвернулся Басыру, а то бы еще и Бахтибека нужно было ловить. А кто предупредил султана о подходе эмира к Перекопу? Так и осталось тайной. Не пора ли к Кизиму присмотреться?

                ГЛАВА II
                ПРИМАНКА ДЛЯ КРЫСЫ
   Снова Шадибек вошел в Заяицкие степи, но теперь у него не какая-то там тысяча воинов, а в двадцать раз больше, не считая обоза, в котором, кроме жен хана, было все необходимое, чтобы военный поход ничем  не отличался от обычной перекочевки. С каждым месяцем у хана все больше проявлялась тяга к уюту, роскоши и праздности. В детстве, сын гонимого отца, потом строптивый сын, он был лишен многого того, что имели его знатные сверстники. Теперь, став владельцем изрядных богатств, он полюбил мягкие подушки, в которых чем больше нежишься, тем больше хочется. А что может быть вкуснее кебаб из молодого барашка с курдючным салом. А хазар халвасы из меда, подогретой и мягкой. Она так и тает во рту.
   Рассылая во все стороны дозоры и оставляя большую часть войска для своей охраны, хан не столько ловил Тохтамыша, сколько наслаждался жизнью. Это понимали Басыр и Сеут, изъездившие, в поисках беглого хана, вдоль и поперек все леса и степи в округе.
   Темники только вернулись из безрезультатного поиска. Они сидели в юрте Сеута и жадно пили кумыс, подаваемый из ханской кухни. Причмокивая питье, Басыр сказал:
   - Видно кобылы, от которых брали молоко, не меньше трех раз жеребилась.
   - А щипали они весенний ковыль, - добавил Сеут, слегка улыбаясь.
   - Где ты увидел весну в пору глубокой осени?
   Сеут рассмеялся, показывая белые зубы и белый от кумыса язык.
   - От чего ты развеселился?
   - От того, Басыр, что ты стал напоминать мне нашего хана. Становишься таким же лакомкой.
   - Это не удивительно, - согласился Басыр, - ханская кухня кого угодно в плотский грех введет.
   - Надо сниматься, - сказал Сеут, - здесь Тохтамыша нет. Сходи к хану и напомни ему зачем мы здесь.
   - Видишь ли, Сеут, у меня может не получиться. Хан не захочет начать новую перекочевку, а я с ним могу быстро согласиться. Ведь хорошую еду на ходу не приготовишь.
   - Нет на тебя эмира, Басыр. Давай попросим хана отдать нам войско, а сам пусть где-нибудь ждет нас.
   - Без хана нам никак нельзя. Я думаю, он не зря отправился в этот поход.
   - А я так думаю, что он для нас - обуза.
   - Было бы так, не будь на чалме у него жемчужины.
   - Это, кстати, я привез ее из Крыма.
   - Знаю. Эдигей не из большой любви к Шадибеку одарил его этой штуковиной. Ты всех подробностей, Сеут, не знаешь, а знал бы, то, думаю, сам бы догадался зачем здесь Шадибек.
   - И о чем бы я догадался?
   - Надеюсь, ты не забыл как я сохранил тебе жизнь?
   - Как не помнить, Басыр?
   - Так вот в то время жемчужина была у Джанике ханум. Ей ее дала мать, ханша Тогайбек. Только за то, что ханша разрешила дочери увезти эту жемчужину в Крым, Тохтамыш лишил ее жизни. Теперь представь себе: Тохтамыш узнает, что жемчужина сама идет к нему в руки. Как упустить такую возможность? Он полезет за ней, а мы его и прихлопнем.
   - Возможно и так, - согласился Сеут, - а он знает о ней?
   - Надеюсь, знает. Прячущийся всегда знает больше ищущего.
   То, что предположение Басыра не была досужей фантазией, мы уже знаем.
                ***
   Тохтамыш был удивлен, что Шадибек, став ханом снова кинулся на его поиски. На его месте он никогда бы не опустился до такого шага. Видимо сам Аллах благоволит ему, Тохтамышу, если на поиски отправился Шадибек, а не Эдигей. От старого лиса было бы трудно бегать, а так ему и бегать не приходится. Как в обычной перекочевке, меняй место и все дела.
   Тохтамыш  сидел на подушках в юрте из темного войлока и, не мигая, смотрел на огонь в очаге. Он с удовольствием вдыхал сухой воздух, настоянный на хвойных ароматах. Отсюда к родным монгольским степям ближе, чем к Итилю. Было даже желание откочевать к светлому и прохладному Онону и забыть навсегда о Золотой Орде, но ненависть, наполнявшая его сердце до краев, не позволяла осуществить этот замысел.
   Слуга доложил, что мурза Зуфер просит принять его. После смерти Бахтибека, этот сын шлюхи, как побитая собака, приполз к нему и попросил не гнать от себя. Оставил. Зуфер с порога уткнулся носом в войлок и чуть приподняв голову, сказал:
   - Позволь, великий хан, поведать тебе хорошую новость.
   - К старости, Зуфер, ты стал совсем скаредным. Раньше ты приносил мне больше хороших новостей.
   - Прости, великий хан, но эта новость, которую я стремлюсь поведать тебе, стоит многих других.
   Тохтамыш заерзал на подушках.
   - Говори быстрее! Мои уши давно не слышали хороших новостей! Приблизься.
   Зуфер подполз на коленках и, сев на пятки, сказал:
   - Мне доложили, великий хан, что Шадибек взял с собой в поход ту жемчужину, что была у тебя. Мои люди видели ее у него на чалме.
   - Неужели взял ее с собой? - недоверчиво спросил Тохтамыш.
   - Взял, великий хан, мои люди видели ее. Он наверное не знает ее волшебной силы и большой ценности, поэтому и таскает ее повсюду.
   - А ты сам веришь, Зуфер, что эта жемчужина приносит счастье?
   - Это неоспоримо, великий хан! Можно вспомнить…
   - Не будем вспоминать, - прервал хан мурзу, - я  еще ничего не забыл, поэтому жемчужину необходимо вернуть!
   - Это будет не просто сделать, - после небольшого раздумья промолвил Зуфер и тут же получил в грудь прямой удар ногой, от которого завалился на спину.
   - Тогда зачем ты, собака, рассказал мне об этом? - завопил хан.
   - Ты не дослушал меня, великий хан, - сказал мурза, не меняя позы.
   - Тогда поднимись и четко доложи, что предлагаешь предпринять, чтобы вернуть мне эту жемчужину!
   Приподнявшись со спины, но оставшись стоять на коленях, мурза заговорил:
   - Трудности состоят в том, великий хан, что Шадибек не только не расстается с жемчужиной ни на миг, но и не отпускает от себя войско. Он боится тебя.
   - И правильно делает.
   - Он не знает откуда ты сможешь напасть на него.
   - Зачем мне нападать на него?
   - А как иначе ты возьмешь жемчужину, мой хан?
   - Ты прав, но у него два тумена. Не хотелось бы терять людей.
   - Я уже думал об этом, мой хан. Сейчас Шадибек стоит между Яиком и Тоболом.
   - Это я знаю.
   - Они плохо знакомы с нашими местами. И это может нам помочь. Мы дадим им ложные сведения о твоем нахождении. Они бросятся туда и обязательно запутаются в горных ущельях. Мы со стороны будем наблюдать за ними. Выбрав удобный момент нападем на них, и жемчужина вместе с головой Шадибека в наших руках!
   - Ты, думаешь, я буду бегать от него?
   - Для меня твои мысли, великий хан, за семью печатями.
   - Так и должно быть, мурза, я поверю тебе, только тогда, когда жемчужина будет у меня, а не у Шадибека. А вот когда я стану ханом Дешт-и-Кипчак, то сделаю тебя снова своим векилем. Остановись, успеешь благодарить. Сейчас же пошли в сторону Шадибека своего человека и пусть он случайно попадет в руки моего врага и расскажет ему где меня искать.
   - Назвать это место, великий хан?
   - Именно это место.
   - А дальше что, великий хан?
   - Дальше будет дальше, а сейчас делай то, что я сказал.
   Зуфер выполз от хана и стремглав помчался к своей юрте. Как хорошо, когда желание хана сходится с твоим. Мурза уже давно хотел послать к Басыру своего человека, но все не было удобного момента. И вот выжидания вознаграждены: он вполне легально посылает своего человека в стан врага. Вызвал к себе самого доверенного и смышленого человека, юзбаши Амета. Приблизив свои губы к его уху зашептал:
   - Возьми с собой двух-трех человек и мчись в потоках ветра к Яику. Там где-то кочует хан Шадибек. Ты должен попасть в руки своего бывшего начальника Басыра. Объясни ему где мы сейчас находимся. Скажи ему, что Тохтамыша заинтересовала жемчужина, которая сейчас у хана Шадибека. Сам останешься у Басыра и будешь у него проводником.
   - Все ясно, господин. Когда ехать?
   - Какой ты бестолковый, а может глухой? Ведь я сказал «мчись в потоках ветра».
   - Мчусь, господин, а что делать тем людям, что будут со мной?
   Зуфер застонал.
   - И это мой самый лучший человек! Как без них я узнаю, что ты попал в руки врага?
   - Понял, мой мурза! - радостно воскликнул Амет и выскочил из юрты.
                ***
   От двух костров, над которыми висели небольшие чугунные котлы, в красное от заката вечернее небо улетали седые клубы дыма. Бульканье ухи в котлах - самая приятная мелодия для уха кочевника. Студеная вода реки Чусовой потемнела и сравнялась по цвету со скалами, высившимися на противоположном берегу.
   - Хорошее место, - сказал один из воинов, - и река хорошая. Сколько ни лови рыбу, а она все есть.
   Это наблюдение вызвало веселый смех.
   - Где ты, чудак, видел реку без рыбы?
   - Где я мог видеть? Там, где я вырос, рек вообще не было.
   - А говорят, есть реки, где рыбу прямо руками ловят.
   К костру подъехали еще пятеро всадников. Они стреножили лошадей и молча заняли места рядом с товарищами. Одному из них уступили самое хорошее место, которое не задымлялось и было ближе к котлу. Он был старше их по возрасту и званию. Это был Файзы.
   - Скажи, онбаши, ты видел когда-нибудь реку без рыбы?
   - Кажется, нет. Возможно в Куме рыбы не было, но я там мало стоял. Меня послали тогда с юзбаши Басыром в Крым.
   - Это тот, что сейчас темник?
   - Да, но тогда он был юзбаши.
   - А ты все онбаши?
   Файзы в ответ махнул рукой, но потом неохотно пояснил:
   - Видимо мне и умереть онбаши придется. Басыр говорит, что хитрости во мне мало. По нему, командир сначала должен быть хитрым, а потом храбрым, а у меня все наоборот.
   - Смотри, Файзы, - сказал один из воинов, сидевший лицом к реке, - на той стороне люди.
   - Сидите, не шевелясь, - приказал онбаши, не оглядываясь. - Сколько их?
   - Трое.
   - Это хорошо, - сказал Файзы. - Они видят, что нас больше, поэтому не нападут, но, на всякий случай, трое, что справа от меня, отползите шагов на сто и затаитесь.
   - Только ухи оставьте.
   - Ползите, всем хватит.
   - Послушай, Файзы, а что если переправиться на тот берег и схватить их. Вот и станешь юзбаши.
   - Лучше я останусь онбаши, чем купаться в этой студеной воде.
   - Их уже не видно.
   - Вот и хорошо. Садитесь все. Будем есть.
   Начали разливать уху по плошкам, кладя в каждую по рыбине.
   - Вот так, - вспомнил Файзы, - сидим мы у дороги на Крым и варим дрофу. Только собрались есть, как показались кешиктены Тохтамыша. Так и остались голодными, пока головы им не порубали.
   - Неправда, Файзы, - раздался голос из темноты, - ты все же успел схватить ножку, а вот я действительно остался голодным.
   Люди Файзы вскочили с мест, выхватывая сабли, один онбаши не тронулся с места. Он сказал:
   - Сидите, как сидели. Узнаю голос своего названного брата Амета.
   Из темноты вышел человек. Из под халата виднелась кольчуга.
   - Селям алейкум, - сказал он.
   Ему ответили, а Файзы встал со своего места и, приглашая жестом, сказал:
  - Садись, Амет. Где ты пропадал?
   - Сяду, Файзы, но дай я сначала тебя обниму.
   Они обнялись, и онбаши почувствовал под ладонями добротную ткань халата.
   - Так где ты пропадал? - снова спросил Файзы.
   - Где меня только не носило. Вот ищу Басыра. Далеко до него?
   - Два дня пути. Завтра нас сменят и поедешь с нами.
   - Нет, Файзы, я не буду ждать. Мне нужно спешить.
   - Ты сказал «нет», и я говорю нет. Свяжите его, ребята., - приказал онбаши.
   На Амета навалились, и он тут же оказался спеленатым ремнями. После этого Файзы спросил:
   - Где твои люди, Амет?
   - Развяжи, дурак, - потребовал тот.
   - Ты хотел увидеть Басыра, ты его увидишь. Так где твои люди? Почему они тебя не спасают?
   - Им было приказано уезжать. Они уже скачут, чтобы доложить, что меня взяли в полон.
   - Что-то не пойму. Почему они бегут, а ты сам сдаешься мне в руки.
   - Лучше не спрашивай. То, что я знаю, то для ушей Басыра. Чем быстрее ты доставишь меня к нему, тем лучше будет для тебя самого. Он обрадуется и наградит тебя.
   - Ему надо юзбаши становиться, - сказал один из воинов.
   - Станет, если я скажу, - заверил Амет.
   - Прекратить разговоры! - приказал Файзы, - А тебя все равно не развяжу.
   - А я и не прошу развязать меня, - разозлился Амет, - я требую везти меня к Басыру и побыстрее!
   Пленника посадили в седло и он под конвоем отправился на встречу с Басыром.
                ***
   Прохладный утренний воздух проник в юрту вместе с писком комаров. Басыр натянул овечье одеяло на голову и сразу же проснулся. Вспомнил как вчера рвался к Шадибеку, чтобы доложить новости, но его слуги так и не впустили. Они сказали, что великий хан отдыхает и велел его не тревожить. Сон совсем пропал. Он рывком сбросил одеяло и, как ни спешил одеться, все равно был искусан комарами.
   Шадибек принял темника без промедления и очень сетовал на то, что слуги еще вчера не допустили Басыра к нему. Обещал слуг наказать, но темник был уверен, что они выполняли указание хана, поэтому наказаны не будут. В этот же день кочевье двинуло на восток.
   Когда через много дней оказались на месте стоянки Тохтамыша, то застали там только круглые следы от юрт и множество кострищ. Все было припорошено снегом.
   Прошла зима. Зазеленели долины, посветлели леса. Темники совершали объезд местности и случайно для себя обнаружили интересное ущелье. Оно сначала широко приняло их, а потом стало сужаться и закончилось узким лазом в сторону неизвестной им обширной долины. Вернулись к началу ущелья, внимательно осмотрели его снова и решили, что если здесь не поймают Тохтамыша, то вообще его не поймают. Сеут предложил такой план:
   - В конце ущелья посадим Шадибека с его жемчужиной и пусть там ждет своего старшего собрата. Сами же будем где-то поблизости. Как только Тохтамыш войдет в ущелье, мы его тут прихлопнем.
   - Имеем ли мы право рисковать головой хана? - усомнился Басыр. - Ведь если сюда ворвется Тохтамыш, то Шадибеку и бежать будет некуда. Пока мы явимся, то уже и спасать будет некого.
   - Разве не он сам выбрал себя приманкой?
   - Но не каждая приманка хочет быть съеденной.
   - Давай проедем в конец и еще раз посмотрим на ту щель. Мне кажется в нее, при желании, и хан сможет пролезть.
   Посмотрели и решили, что щель подходящая и, если ее расчистить, то не только пролезть, но пройти в нее можно. На той стороне поставить усиленную охрану и тогда жизни хана ничего не будет угрожать.
   - Для большей уверенности, - сказал Басыр, - мы поставим перед юртой хана несколько других юрт и тайно разместим там как можно больше воинов. Они сдержат первый натиск Тохтамыша, а там и мы подоспеем. И главное. Хан должен знать все как есть. Его право решать, а нам останется подчиниться его решению.

   - Мы с тобой глупее его одного? - спросил язвительно Сеут.
   - Разве не он верховная власть? – напомнил Басыр.
   Шадибек без особого энтузиазма выслушал план своих темников и, после долгого раздумья, сказал:
   - Я готов запереть себя в этом ущелье, но учтите, я не сойду с подушек даже для того, чтобы избежать смерти.
   - Почему так, великий хан, - спросил Басыр, - ведь через ту щель, после того как мы ее расчистили, можно свободно пройти на ту сторону, а там тебя будут ждать наши люди.
   - Не заставляй меня, Басыр, второй раз проходить через щель. Один раз, по воле Аллаха, я уже прошел этот путь, второй раз не хочу.
   Хан, неожиданно для всех, заливисто засмеялся. Темники позволили себе улыбки.
   - Действуйте, друзья, я одобряю ваш план, но хорошо помните мое условие.
   - И последнее, великий хан, - сказал Басыр, - после этой охоты, на которую сейчас собираешься, скажешь своему векилю, что случайно заскочил в очень привлекательное ущелье. Тебе там понравилось и ты хочешь сделать его своим местом пребывания. Пусть векиль передаст нам твой приказ установить нужное количество юрт. Основное войско будет располагаться за пределами ущелья..
   По выходе от Шадибека, Сеут щелкнул языком и сказал:
   - Хан-то наш совсем молодец! Как шутит!
   Они рассмеялись не жалея глоток.
                ***
   Перекочевка заняла чуть больше месяца. К этому времени наступило настоящее тепло, леса загустели, а долины покрылись сочной травой. Вошли в ущелье и сразу почувствовали прохладу. Сюда солнце заглядывало только в полдень. Скальные стены, покрытые лишайниками и редкими кустами, уступами уходили в землю, а между ними протекал ручей.
   Разбили юрты на сухих местах, ханскую поставили в самом конце ущелья. Шадибек обошел ее вокруг, даже через расселину выглянул на ту сторону, где раскинулась долина, вернулся к юрте и, потягиваясь, громко проговорил:
   - Здесь хорошо, прохладно и комаров заметно меньше! Я проведу здесь все лето!
   - Как скажешь, великий хан, - сказал Басыр, - но позволь нам продолжать поиски Тохтамыша.
   - Делайте, что хотите, только мне не мешайте! Оставьте мне только охрану.
   Шадибек вошел в юрту и оттуда донесся его крикливый голос. Он распекал слуг за то, что в помещении летают комары.
   Басыр вышел из ущелья и направился к Сеуту, чья юрта стояла чуть в стороне от его.
   - Ну что? - спросил Сеут Басыра.
   - Все в порядке. Хан кричал так, что его слышали даже на Итиле. Теперь все будут знать где он будет проводить лето.
   Не прошло и месяца как до ушей Тохтамыша дошла весть о выборе Шадибека. Это он услышал из уст Зуфера.
   - Вот как, - проговорил хан. - Я слышал, что Шайтаново ущелье - гиблое место.
   - Видимо Шадибек этого не знает, - заметил Зуфер, - мне кажется, его привлекло к этому месту почти полное отсутствие комаров.
   - Их тут везде хватает, неужели там нет?
   - Есть, но мало, - пояснил Зуфер. - Шадибек их боится, как грешник Божьего суда. Дело в том, что он плохо переносит комариный укусы. От них у него вздувается кожа. Сейчас его слуги тем и занимаются, что гоняют этих кровососов.
   Тохтамыш, слушая, улыбался. А Зуфер продолжал:
   - Мой человек слышал как Шадибек приказал Басыру оставить ему только охрану, а самому велел продолжать поиски.
   - А тот человек не мог бы убить Шадибека? - спросил Тохтамыш. - Я бы сделал его мурзой и дал бы много лошадей.
   - Я бы не стал, великий хан, настраиваться на легкое решение этого вопроса.
   - Почему ты так говоришь?
   - Прости, великий хан, но Шадибека охраняют не хуже, чем тебя. Даже меня обыскивают перед тем как я переступлю твой порог.
   - Всех обыскивают, - пробурчал Тохтамыш. - Если я сделаю кому-либо исключение, то он и будет моим убийцей.
   - Я понял, великий хан. Разреши продолжать? Мы с тобой знаем, что темники Шадибека вот уже год безуспешно, но настойчиво, рыщут по лесам и долинам в поисках твоего становища. Если не переломить это положение в свою пользу, то неизвестно сколько еще это будет продолжаться. Почему бы, великий хан, нам не воспользоваться беспечностью Шадибека и не напасть на него в отсутствие его основных сил?
   - Продолжай.
   - Убив Шадибека и завладев жемчужиной, ты сможем сделать Басыру выгодное для него предложение, возвысить его до эмира. Его два тумена очень усилят твои силы и ты сможешь смело направиться на Итиль.
   - Мне нравится твой план, Зуфер, но он требует тщательной подготовки. Я поручу Базану все хорошо продумать. Возможно, я сам возглавлю этот поход, таким соблазнительным он мне показался.
   Прошло время и в стойбище Тохтамыша произошло событие, о котором мало кто знал. Фактически всё осталось как было, но не совсем. Из стойбища тайно уехал Тохтамыш. На месте остались все близкие к нему люди, а сам он исчез. Его юрту продолжали охранять, периодически в нее кто-то входил и его обыскивали, выходящие пятились задом и кланялись. Так сохранялась тайна исчезновения хана, а он в это время, во главе своих самых преданных войск, направился в сторону Шайтанового ущелья.
   Получив донесение о выходе Тохтамыша, Басыр велел усилить патрулирование местности, а сам увел тумены в сторону от ущелья.
                ***
   В одном из выездов, к Сеуту подвели человека из местных жителей. Он был одет  в оленью шкуру и вооружен простейшим луком. Говорил он на малопонятном языке, но разобрать сказанное можно было.
   - Ты как тут очутился? - спросил темник, подозревая в человеке лазутчика Тохтамыша.
   - Я хотел бы поговорить с большим начальником, - ответил тот.
   - Говори. Я тебя слушаю.
   - Я не верю, что ты большой начальник. Таких, как ты одет, я уже видел. Потом в колчане у тебя не три стрелы, а много. Так у начальников не бывает.
   - Откуда знаешь?
   - Посылая меня сюда, мой вождь так говорил.
   - А вот про такое говорил твой вождь? - спросил Сеут, распахивая халат и показывая знак темника.
   В глаза охотнику брызнули многие лучики алмазов, и он на мгновение зажмурился. Помолчав, сказал:
   - Хорошо. Теперь скажи как тебя зовут. Меня спросят.
   - Я мурза Сеут.
   - Тогда слушай, мурза. В Шайтановом ущелье вы устроили стоянку какого-то важного человека.
   - Откуда ты знаешь?
   - Это наша земля, а мы промышляем охотой. Как после этого не знать?
   - Так что ты хотел мне сообщить?
   - Если ты не выведешь людей из этого ущелья, то многие из них скоро погибнут.
   - От чего это случится?
   - Мы не знаем, но все, кто там ночует, скоро умирает.
   - Спасибо, старик. Ходи к своему вождю и скажи, что он хороший человек.
   - А я?
   - Ты тоже хороший. Только больше никому не говори о том, что сказал мне.
   Проследив за тем как охотник скрылся в подлеске, Сеут тронул коня. Он начал размышлять. Сообщение старика может испортить все дело. Скажи об этом Басыру, тот сразу бросится спасать Шадибека и все задуманное пойдет прахом. Иди знай, сколько еще придется шнырять неприкаянными по этой земле? И потом где гарантия, что этот человек не подослан беглым ханом? И вообще, мало ли сказок ходит в народе? Сеут решил никому ни о чем не говорить. Пусть все идет так, как идет. Угодно Аллаху, чтобы Шадибек умер, он умрет. Нет - останется жить. Зачем вмешиваться в дела Всевышнего?
   Возле ущелья стали замечать вражеских лазутчиков. Им не мешали. Наоборот, по просьбе Басыра, хан выходил из юрты в белой чалме и на ней сияла жемчужина. Эти сведения доходили до ушей Тохтамыша. Он с нетерпением выжидал момента, чтобы без риска для себя навалиться на Шадибека и овладеть драгоценностью.
   Этот момент наступил. Лазутчики доложили, что оба тумена снялись с места и устремились в сторону той стоянки, где Тохтамыша уже давно не было. Клюнули!
   Когда солнце еще ночевало за лесами и горами, в сторону ущелья стянулись основные силы Тохтамыша. Все они не могли вместиться в узком ущелье, поэтому разделились и часть их осталась снаружи. Стоило его войску дойти до первых юрт, как оттуда выскочили воины Басыра и началась сеча. Сам Тохтамыш, стремясь быстрее заполучить жемчужину, въехал в ущелье вслед за первыми отрядами. Его охрана еще не вступила в рукопашный бой, но уже понесла потери. Со скальных отрогов в нападавших летели стрелы и камни. Хан понял, что попал в засаду, пытался повернуть коня вспять, но плотные ряды атакующих не позволяли это сделать. Тохтамышу ничего не оставалось, как истошным голосом объявить отступление. Но в шуме сражения его мало кто услышал. Охрана отказавшись от плетей, которыми пыталась проложить путь своему начальнику, обнажили сабли и стали рубить всех, кто не уступал дорогу. Теперь уже рубились каждый за себя, что привело к еще большей неразберихе. Охрана прижала Тохтамыша вместе с конем к скале и, став плотным полукругом, защищали его уже от своих собратьев по оружию. Вдруг со скалы свалился большой камень и угодил Тохтамышу в правое плечо. Удар пришелся на добротный немецкий металл, из которого был сделана кираса. Руку не оторвало, но его самого так всадило в седло, что внутри что-то хрустнуло и в глазах хана потемнело. Он пошатнулся и вывалился бы из седла, если бы его не подхватили. Вдруг, как по мановению свыше, шум сражения стих. Раздался громкий голос человека которого многие тохтамышевцы знали как юзбаши Басыра, но на этот раз на его груди красовался полумесяц темника. Басыр кричал:
   - Прекращайте сопротивление и выходите из ущелья! Всем гарантирована жизнь! Можете прямо сейчас уезжать на все четыре стороны. Кто захочет присягнуть великому хану Шадибеку, могут остаться, но за пределами ущелья. Выходите все!
   Басыр заметил, что охрана Тохтамыша пытается вывезти его. Он крикнул.
   - Беглый хан Тохтамыш останется здесь. Если хотите жить бросьте его или передайте моим людям!
   Из ущелья, без суеты, начали выезжать и выходить. К беглому хану подъехали и передача его из рук в руки состоялась. Его положили на землю и он, не приходя в себя, умер. Басыр приказал отрезать ему голову, а тело закопать тут же в ущелье.
   Взяв мешок с головой поверженного хана, Басыр пошел к Шадибеку. Войдя в его юрту, он низко поклонился и выкатил из мешка голову прямо к ногам хана. Тот брезгливо посмотрел на нее и произнес сквозь зубы:
   - Ты прикатилась сюда, чтобы посмотреть на жемчужину? На, смотри.
   Он снял с головы чалму и поднес ее к глазам головы. Они были открыты, но ничего не отражали.
   Пнув голову ногой, Шадибек проговорил:
   - Сидела бы, не высовываясь, и, смотри, не рассталась бы с туловищем.
   Басыр уловил настроение, не соответствующее радостному событию, спросил:
   - Ты не рад, великий хан?
   Шадибек, будто не отсиживался в юрте, а махал саблей, устало сказал:
   - Я так плохо себя чувствую, что как ни хочу, радоваться не могу. Если бы сейчас пришлось бежать, то не смог бы.
   Басыр встревожился.
   - Ты, наверное, великий хан, действительно серьезно болен, если не можешь радоваться победе. Выпей кумысу, может легче станет.
   По просьбе хана, его положили на доски и понесли из ущелья. Пока несли, началась трясучка и его бросило в жар. Решили срочно везти в Орду. Соорудили носилки и приспособили их между двумя лошадьми
   Так он доехал до родного становища, но к тому времени он уже не мог пошевелить и рукой. Язык распух так, что он не мог внятно произнести простейшие слова. У его постели беспрерывно находились эким и мулла. Уже несколько раз священник читал над его ухом шахаду, но хан оживал. Последний раз прочли молитву уже трупу.
                ***
   После похорон для выбора нового хана собрали Большой Совет и на нем эмир Эдигей предложил кандидатуру брата Шадибека - Пулата. Ждал полной поддержки своего протеже, но ожидаемое единодушие подпортил мурза Кизим, который сказал:
   - Должен засвидетельствовать, что хан Шадибек, когда был в здравом уме, хотел видеть своим преемником сына своего - Тимура, а не Пулата.
   Эдигей сведя брови, слушал установившуюся тишину. Интересно кто выступит в поддержку Кизима? Не дождавшись таковых, напомнил:
   - Отправляясь в поход, хан Шадибек оставил вместо себя не сына Тимура, а брата своего Пулата. Разве не его воля озвучена в моем предложении?
   - Это ты, эмир, заставил его так сделать. Хан мне об этом сам говорил!
   С места встал мурза Джанибек и, обращаясь к Кизиму, спросил:
   - Скажи, умник, кого слушать будем? Мертвого льва или живого тигра?
   Кизим пожал плечами и молча сел, ибо знал, что мертвого льва не боятся даже собаки. Так Пулат стал следующим ханом Золотой Орды.


                ГЛАВА III
                КАКИЕ СТЕНЫ У МОСКВЫ?
   Первые месяцы правления Пулата были отмечены необычным для тех времен явлением. В Орду, один за другим, приехали два русских князя. Первым появился князь Холмский - Юрий Всеволодович. Пытливые глаза татарских вельмож сразу отметили крайнюю скудность завезенных им подарков. Вслед за ним на двух кораблях приплыл по Волге великий князь Тверской - Иван Михайлович. Он, узнав, что в Орду собрался князь Холмский, сам поспешил туда. Раньше не успел, но зато превзошел князя Юрия обилием «поминок».
   Если, до приезда Ивана Михайловича, князь Холмский был еще в каком-то внимании у татарской знати, то после этого о нем сразу забыли. Он рвался на прием к Пулату или, на худой конец, к Эдигею, но ему говорили, разводя руками, что с таким скудным бакшишем не только к хану, но и к эмиру нельзя на глаза показываться.
   Цель же приезда обоих князей была сходной. Князь Юрий претендовал на Тверской престол, а князь Иван имел намерение отстаивать его. До этого князь Холмский побывал в Москве, надеясь, используя острые противоречия между Московским князем Василием и Тверским князем Иваном, решить этот вопрос в свою пользу, но тщетно, поэтому и направился за счастьем в Орду.
   Князь Тверской устремился за ним, понимая, что если Юрию удастся заполучить от хана ярлык на управление тверскими землями, то он будет подкреплен татарскими войсками. А это не только потеря власти, но и разорение края - татары не откажут себе в удовольствии погулять по княжеству на «законном» основании.
   Пулат же радовался осознанием того, что стоило ему стать ханом, как из Руси поехали князья с челобитными. Ни Темир-Кутлуй, ни Шадибек не получали удовольствия решать русские дела, а он будет.
   Неужто вернулись те счастливые времена когда богатства сами так и валили из Руси? Старики рассказывают: не успеет один князь получить поддержку хана, как едет другой, а за ним третий и так без конца. Сундуки ломились от мягкой рухляди, редких тканей и белого, как снег, серебра.
   Князю Тверскому выделили сразу две белые юрты, а третью дали под склад. Князь Иван сразу почувствовал благосклонное к нему отношение. Причину этого он хорошо понимал. Богатые подарки распахнули души татар. Ведь, будучи совсем юным, он несколько лет был в плену у ордынского хана. За это время он хорошо усвоил обычаи народа, умел правильно носить его одежду и разговаривать на его языке. Его выкупил из плена за 10 тысяч рублей Московский князь Дмитрий. По собственной воле он никогда не стал бы это делать, но московский митрополит, опасаясь, что молодой княжич совсем отатарится, настоял на его выкупе. Ивана поселили на митрополичьем дворе, где он и дожидался вторичного выкупа. Отец собрал деньги и расплатился с Дмитрием. От этой операции отношения между Тверью и Москвой не улучшились.
   Подготовка к встрече с Тверским Иваном началась с того, что эмира Эдигея познакомили с подарками, которые были отложены для хана и для него самого. Обилие мехов, оружия и другой рухляди было оценено: эмира не унизят такие подарки. Он назначил время приема.
   Переступив порог эдигеевой юрты, князь Тверской низко поклонился хозяину, а тот, вскочив с места, обнял его, как сына. Усадив князя рядом с собой, эмир сказал:
   - Ты, Ванька, оказался достойным тех денег, что за тебя заплатил когда-то князь Митька.
  - Спасибо, благородный эмир, я рад опять увидеть тебя живым и здоровым.
   Вспомнили как эмир Эдигей принимал выкуп за молодого княжича и как провожал его уже в московскую неволю.
   Перед ними поставили низкие столики и стали заставлять их едой и питьем.
   - Мы поговорим с тобой, Ванька, в дружеской обстановке, - сказал эмир, - зачем нам лишние уши и глаза. Ты, как я догадываюсь, не приехал бы, если бы не появился в Орде тот нищий князь?
   - Честно говоря, благородный эмир, ты прав, из-за него я и приехал, хотя  и не верил, что вы могли дать ему ярлык на Тверь. У него кишка слаба.
   - Его кишки нас не интересует, а вот «поминки» у него действительно слабы. Правда, в наших отношениях с ним поминки не главное.
   - А что главное?
   - Об этом потом. Лучше расскажи, Ванька, как умирал твой отец. Ведь я знал его и уважал.
   Последние годы эмир стал присматриваться к умирающим и любил слушать о смерти даже незнакомых людей. Он примерял эти истории на себе, пытаясь угадать какая из них достанется ему. Иван Михайлович начал рассказ:
   - Ты помнишь его, благородный эмир, крепким мужчиной. Таким он был до 66-ти лет, а потом, как подменили. Начал сохнуть и вскоре превратился в сухую жердь. Примерно за десять дней до смерти, патриарх Константинопольский прислал ему икону с изображением Страшного суда. Отец принял ее и как возродился. Стал на ноги и приказал дать пир в честь этой иконы.
   На пир были приглашены не только знатные люди, но и простые. Отец, как привык за последние годы, был в нательном белье. И вот он подходит к каждому с прощальной чашей и просит благословить его. Люди, рыдая, делали это.
   Потом он прошел в соборную церковь и приложился к гробу отца своего и указал место своего захоронения. Бледный и слабый, едва передвигая ноги, он вышел на паперть и преклонил перед народом голову. Он сказал тихим, но твердым голосом: «Братья мои, иду от людей к Богу, отпустите меня с искренним благословением!» Люди, рыдая, кричали: «Господь благословит тебя, князь добрый!». Я поддерживал его с братом и хотел вести в палаты, но он, указав на лавру святого Афанасия, велел вести туда. Там он и скончался.
   Иван Михайлович отпил из кубка вина и произнес шепотом:
   - Царствие ему небесное.
   Эдигей так же отпил от своей чаши и что-то прошептал в усы. Князь вынул белую холстину из-за полы кафтана и вытер ею лицо. Эмир сказал:
   - Хороший человек был твой отец и умер хорошо. Хотел бы и я закончить так свою жизнь, но мне не дадут так красиво умереть.
   - Разве есть на земле сила, которая бы тебе могла в чем-то помешать?
   - У меня очень много врагов, Иван, - с грустью в голосе сказал Эдигей и вдруг совсем другим тоном спросил:
   - Ты, как мне помнится, женат на сестре литовского князя?
   Иван Михайлович понял, что светская беседа закончилась и начинается деловая.
   - Ты прав, благородный эмир, уже тридцать лет как женат на Марии, сестре князя Витовта.
   - Он поддерживает тебя в борьбе против Москвы?
   - Нет. Но и не вмешивается в наши дела.
   - И то хорошо. А в Москве ты давно был?
   - Недавно.
   - Расскажи какие там теперь стены? Давно я там не бывал.
   - Стены сейчас каменные. Особенно справные на Большом посаде. И кремлевские перестраивают. Ты, часом, не собираешься гостем в Москву?
   - Всяко может быть.
   Князь Иван задумчиво проговорил:
   - Скажу тебе откровенно, то, что было при Тохтамыше, сейчас не повторится. Обмануть второй раз не удастся. Москва тот случай осудила. Придется штурмовать, а что ты сделаешь со своими саблями против стен, на которых пушки?
   - Разобью ворота, - уверенно сказал Эдигей.
   - Как разобьешь? Близко к ним не подойдешь, а пушек у тебя нет.
   - У меня нет, у тебя есть.
   - Это ты о чем?
   - О пушках.
   Иван Михайлович удивленно посмотрел на Эдигея.
   - Откуда ты взял, что они у меня есть? Ведь я тебе об этом не говорил.
   - Зато князь Юрка говорил. Он знает.
   - Ведь ты с ним не встречался!
   - Другие встречались. Он не только это говорил. Он предлагал нам пушки, если дадим ему ярлык на Тверское княжество. Я велел передать ему такие слова: «Зачем нам князь Юрка, если у нас есть старый друг князь Ванька?» Я правильно сказал или в чем-то ошибся?
    Эдигей, с едва скрываемой улыбкой, смотрел в поскучневшее лицо своего собеседника. Он и прервал затянувшуюся паузу:
   - Может, ответишь, князь, друг ты нам или враг?
   Князь Тверской поспешил заверить Эдигея в своих дружеских чувствах.
   - Тогда говори: дашь пушки или нет? Надеюсь, ты понял: не дашь ты, даст Юрка.
   Князь, чтобы оттянуть ответ, начал усердно есть, зная, что хозяин не посмеет прервать этот процесс.
   - Вкусно, - сказал он, прицеливаясь к следующему куску кебаба.
   - От ханского стола принесли, - пояснил Эдигей.
   Князь, пережевывая, говорил:
   - Вот приедешь ко мне, благородный эмир, угощу тебя накрёпкой. Это такой пирог, начиненный рассыпчатой кашей, а сверху ломтики соленой красной рыбы! За уши не оттащишь!
   Эдигей с трудом сдерживался, чтобы не нагрубить гостю.
   - Я не шучу, князь, - прервал он его гастрономические уловки, - поможешь взять Москву, получишь ярлык прямо сейчас, не пообещаешь помочь, князем Тверским станет Юрка. Выбирай!
   - Много от меня хочешь, эмир, - угрюмо заметил князь, - разве не я привез в Орду знатные подарки, а вам все мало. Ты представляешь на что толкаешь меня?
   - Не маленький, понимаю. С каких это пор вы, русичи,  стали такими разборчивыми? Раньше грызли друг друга без стеснения, даже к нам обращались, чтобы помогли добить того или другого врага. Что изменилось?
   Эдигей возмущенно посмотрел на князя. Тот, тщательно подбирая слова, сказал:
   - Пока вы тут, благородный эмир, утрясали свои дела, на русских землях многое изменилось. Раньше Московское княжество было равным среди многих, а теперь оно самое сильное среди оставшихся. Допустим, ты придешь и с моей помощью нанесешь урон Василию, а на следующий год он окрепнет и отомстит мне. Где ты тогда будешь?
   - И ты в этом видишь загвоздку? - улыбнулся Эдигей. - Только скажи и я оставлю тебе сколько нужно войска. Оно и защитит тебя.
   - Спасибо, - угрюмо сказал князь, - мы как-нибудь сами.
   - Тогда чего плачешь-жалуешься? Давай, Ванька, решай: ты или Юрка? Если захочешь и хорошо заплатишь, то можешь стать и Московским князем. Кого захочешь, вырежем, кого скажешь, увезем с собой. Будешь самым большим человеком на Руси и самым желанным гостем в Орде.
   - Сколько пушек тебе надо? - сквозь зубы спросил князь.
   Эмир удивленно посмотрел на него.
   - Где ты видел, чтобы на войне были лишние люди или ненужные пушки? Все давай!
   - Хорошо. Отдам тебе все пушки.
   - А сколько их у тебя?
   - Не знаю, считать надо.
   - Учти, мои люди тоже считать умеют.
   - Кто бы сомневался. Неужели ты думаешь я их прятать буду? Даже одну пушку дам тебе, то и она в Москве пойдет в зачет. Поэтому, если дам, то дам все, что есть. Я буду не меньше тебя заинтересован в твоей победе.
   - Я знал, Ванька, что ты умный князь. Весь в отца!
                ***
   На приеме у Пулата ничего не решалось. Иван Михайлович выразил великому хану признание за милостивый прием и преподнес подарки
Юноша в белой чалме, украшенной изумрудом ( жемчужину Эдигей вернул себе), говорил только то, что ему нашептывал, стоящий за спиной, вельможа. Молодое улыбчивое лицо располагало к легкой беседе. Хан это знал, поэтому, чтобы не показаться легкомысленным, старательно супил брови, а слова произносил едва разжимая губы. Вот он задал нашептанный ему вопрос:
   - Скажи, князь, почему московский Васька принял у себя детей убитого недавно Тохтамыша?
   Иван Михайлович удивился вопросу: ведь он за действия московского князя ответственности не несет, но, чтобы не вводить хана в неудобное положение, смиренно ответил:
   - Я так думаю, великий хан, что князь московский проявил к сиротам христианское милосердие.
   - А я думаю по-другому! - выкрикнул Пулат собственную мысль, - он подкормит тохтамышевых щенков и напустит на меня! Или не так?
   - Твое право так думать, великий хан.
   - Уходи! - сказал Пулат, не почувствовав в князе приятного собеседника
   Через несколько дней Иван Михайлович подписал договор, подготовленный канцелярией Эдигея, и еще раз заверил эмира о своей готовности оказать ему помощь пушками при осаде Москвы. Кроме этого, попросил задержать князя Юрия в Орде. Эдигей предложил его убить, но князь Иван сказал, что это не требуется, достаточно задержать.
   

                ГЛАВА IY
                ОСАДА МОСКВЫ
   Великий князь Московский Василий Дмитриевич проснулся позже, чем обычно. Накануне до поздней ночи обсуждал с близкими людьми последнее послание татарского князя Эдигея. Оно, не в пример прежним письмам, было не расплывчатым, а конкретным, но и это не делало его более понятным. Эдигей писал: «Се идет царь Пулат с великою Ордою наказать Литовского врага твоего за сделанное им зло для Руси. Спеши изъявить царю благодарность, если не лично, то пришли хотя бы сына, брата или вельможу».
   Стал вопрос: с каких это пор татарский хан, обижается за неприятности, якобы доставленные Литвой Москве и, что еще более настораживает, спешит наказать «обидчицу», и, что совсем не укладывается в уме, ничего за это не требует. Разве можно считать оплатой дорогостоящей услуги такую просьбу, как «пришли хотя бы брата или вельможу»? Вот и просидели чуть не всю ночь, ломая головы над этими загадками.
   Василий хлопнул в ладоши и в комнате появились постельничий и спальники. Умывшись под рукомоем, он оделся в красный казакин и вышел в Крестовую комнату, где его ждали священник и дьяки. Князь подошел под благословение и крестоцелование. Началась молитва.
   Он не вдумывался в молитвословие, но все равно, знакомое с детства обрядовое действие настраивало на смирение и кротость, так необходимые человеку облеченному большой властью. Государь приложился к иконе Иоанна Златоуста, память которого отмечалась этот день и направился в Думную палату, где его ждали бояре, думные и вообще близкие князю люди. Они каждое утро приходили сюда, чтобы ударить челом государю и затем сопровождать его к ранней обедне. На этот раз, ответив на приветственные поклоны, Василий сказал:
   - С обедней подождем. Сначала обсудим одно важное дело.
   Сказав это, сел на невысокий позолоченный столец. Рядом с ним стал посольский дьяк. Уловив кивок князя, он начал зачитывать письмо, заверенное печатью Эдигея.
   Внимательная тишина сменилась бурным обсуждением. Василий прислушивался, сравнивая с мнениями возникавшими при ночном бдении. Слышались даже радостные голоса, славящие политику выжидания, которая наконец-то толкнула татарского хана на войну с литовским князем.. Вот потеха! Один из молодых бояр, который для важности опирался о посох из резного рыбьего зуба, вышел вперед и радостно провозгласил:
   - Государь, наступил долгожданный момент, когда один супостат пошел на другого! Осталось ждать кто из них будет праздновать победу!
   - Себя в свидетели записал? - не скрывая иронии, спросил Василий.
   - Так там, государь, все ясно записано.
   Из-за спины «свидетеля» выскочил юркий князь Владимир Андреевич Храбрый, дядя правящего князя, герой Куликовской битвы. Он участвовал в ночном обсуждении эдигеева послания, поэтому его позиция Василию была известна, но ее необходимо знать и другим, менее умудренным опытом.
   - Государь, - обратился он, - начну с того, что коварство татар не поддается счету. Кто забыл, пусть вспомнит Тохтамыша и разорение им нашего стольного града. Татарский князь Эдигей наиболее зловредный среди них человек. Это письмо, государь, - коварный обман и требует не обсуждения, а немедленного действия! Объявляй Большой сбор, государь, и не теряй времени на разговоры!
   - Я тебя понял, Владимир Андреевич, - сказал Василий, - но давай послушаем и других.
   Вперед выступил осанистый потомок рода Патрикеевичей, князей литовских, князь Юрий.
   - Охолонись, князь Владимир, - сказал он, играя басом, - наделаем шуму на смех курам. Большой сбор, говоришь, а знаешь сколько он стоит? А вдруг не брешет князь татарский? Проверить бы надо.
   Владимир Андреевич не преминул ответить:
   - Согласен с тобой, князь Юрий, что Большой сбор - дорогое занятие, но, согласись и ты, что смех курей легче переносить, чем рыдания детей безвинных и их матерей!
   Великий князь поднял руку.
   - Благодарю, вас бояре, за хороший совет. Кто из вас прав, сейчас не узнаем, поэтому, князь Юрий, собирайся в дорогу.
   - Позволь спросить, государь, куда прикажешь ехать?
   - Разве не ты сказал, что проверить надо. Вот узнай и доложи: куда идет хан Пулат, на Москву или на Литву?
   - А что проверять? - раздался голос от бояр. - Если бы кто-то шел на нас, то дозоры уже сообщили об этом.
   - Всё, бояре, хватит гуторить, пойдемте в храм и попросим Господа отвратить от нас возможную беду. Вам, князь Юрий и князь Владимир, следует обсудить все вопросы и, чтобы до вечера князя Юрия в Москве не было. Ты же, дядя, как справишься, прошу ко мне. Поговорить надо.
                ***
   Великий князь Василий, одетый в простой холщовый архалук, нервно ходил по комнате. Князь Владимир, сидя у стола, снимал пальцами отекший от свечей воск, скатывал его в небольшие шарики и катил по столешнице один за другим.
   - Ты долго будешь, Василий, сапоги без толку стаптывать? - спросил дядя, наигравшись шариками.
   - Так, дрыгая ногами, легче думается, - ответил великий князь, останавливаясь.
   - И что надумал?
   - Много чего. Вот например. Видно мой покойный отец, царствие ему небесное, правильно сделал, что ушел из Москвы при наскоке Тохтамыша.
   - Это я ему тогда посоветовал, - напомнил Владимир Андреевич. - Смотри, что получится, если останешься. Обложат татары город и будешь сидеть здесь в тереме, как красна девица. А тогда кто будет собирать ополчение? Татары, к тому времени, при Куликове хоть и битыми были, но наглость и вероломство в них так и остались! А ушли в спешке оттого, что знали: твой батюшка ополчение собирает. Когда я их шуганул под Волоком, то они так и подумали, что: князь Дмитрий идет! Так что, племянник, пока не поздно, собирай семью и езжай в Кострому. А мы тут без тебя повоюем.
   Василий тихо сел напротив дяди и, поддев один из свечных шариков пальцем, щелчком послал его к нему. Дядя успел его поймать.
   - Во, как ты скор, - удивился Василий.
   - От того и жив до сих пор, Вася. Сколько сабель и пик вражьих метили в меня и все мимо.
   - Это Божий дар, дядя. Скажи, а что бы тебе поехать войско собирать, а я бы здесь побыл?
   - Нет, Василий, тебя лучше послушают.
   То, что говорится и делается в теремах и палатах Кремля не долго остается тайной. По Москве поползли слухи о скором отъезде великого князя, а вслед за этим должны появиться татары. Многие еще помнили тохтамышево коварство. Тогда тоже не было великого князя. Был бы он, не открыли бы ворота супостатам.
   Хотели отъезд княжеского обоза сделать тайным, но стоило ему миновать Иверские ворота, как по городу пронеслось: «Государь уезжает!» Возничие ударили по лошадям и сани, укрытые коврами, помчались по узким улочкам посада. Ехавшая впереди и позади охрана щедро отпускала «прощальные» батоги наиболее рьяному народу. Вслед неслись и бранные слова и призывы не уезжать.
   Весь следующий день по городу объявлялось, что государь уехал собирать ополчение, а в Москве остался его дядя князь Владимир Андреевич. Одновременно сообщалось, что в город на сохранение будут допускаться только те, кто привезет с собой месячный запас продуктов. Остальным было велено уходить в леса и готовить схроны.
                ***
   Монолитной массой ломится татарская конница на север. Старая, проторенная предками, дорога выведет точно к главной цели - Москве. В предвкушении удачи и большой добычи, каждый воин настолько целеустремлен, что окажись в неурочный час на его пути каменная стена, то разбился бы об нее, не сумев свернуть в сторону или приостановить бег коня.
   Внезапность и только внезапность могут обеспечить успешность кампании и Эдигей делает все возможное, чтобы ее достигнуть. Теперь, скача в общей массе многие версты по скованной морозом дороге, думает, что зря упредил поход посланием к московскому князю. Сейчас он оценивает его как мальчишеское озорство. Ему очень хотелось ввести в недоумение русского князя и встревожить его. Как он подсчитал, на большее у противника времени не останется.
   Эдигею доложили, что дозором захвачен русский боярин, едущий с посланием к великому хану. Эмир приказал движение не прекращать, а боярина хорошо охранять.
   Справа осталась Рязань, а за ней Переяслав-Рязанский. Мимо них промчался конный поток, устремленный к более соблазнительной цели. Так же нетронутыми остались Коломна и Перемышль. Со стен этих городов с тревогой наблюдали за удаляющимся от них туманным облаком, образованным дыханием тысяч конских глоток, со страхом вслушивались в содрогание своей многострадальной земли.
   Вот впереди показалась и цель этого похода - большой город в ожерелье каменных стен, над ними высились маковки церквей, крыши теремов и массивы монастырских строений. Исполняя команду, орда раздвоилась и вскоре город оказался в кольце вражеских войск. Это произошло 30 ноября 1408 года.
                ***
   На следующее утро Эдигей выехал на рекогносцировку и узрел результаты своего эпистолярного озорства. Посада, как такового, не существовало. На его месте кучи мусора, припорошенные снегом, притушенные очаги пожаров, на которых еще дымились головешки. Значит раскусил Василий хитрость Эдигея и решился на уничтожение пригорода. Напиши это письмо кто-то другой и узнай об этом эмир, лишился бы писака головы! Обвинили бы его в предательстве, в результате которого татарское войско, вместо того, чтобы запастись теплой одеждой, пополнить запасы овса и продовольствия, вынуждено любоваться затухающим пожарищем.
   На стенах дымили фитили и в его сторону смотрели, словно от удивления, кругло разинутые рты пушек. По традиции монгольского войска, вдоль стен проскакивали отдельные всадники и пускали в высоту стрелы. Обычно это раздражало  осажденных и они отвечали противнику. Кто кричал вслед проклятия или делал хвастливые заявления, кто бросал камни или тоже стрелял из лука, а порой и пушка бахала. Все это было естественным проявлением воинского озорства и воспринималось обеими сторонам как должное.
   Сейчас же стены города молчали. Даже больше. На стенах почти не было людей, тем более, не было зевак. Обида гложет от такого невнимания: будто под городом расположилось большое коровье стадо, а не грозное войско. Эдигей с грустью подумал, что за стенами нет паники и обороной правит твердая рука. Видимо князь Ванька был прав, когда говорил, что фокус Тохтамыша на этот раз не пройдет. Что ж будем срочно обзаводиться пушками.
   Эдигей прямо на снегу собрал военный совет. И сразу главная новость: князь Васька выехал из Москвы! Еще один щелчок по носу любителю эпистолярного жанра. Куда направился? В Кострому! Догнать! Поздно! Догнать!
   Сеут во главе тридцати тысяч всадников помчался догонять вчерашний день. Другим важным решением была посылка в Тверь мурзы Зефера с сообщением для князя Ваньки, что Эдигей уже под Москвой и ждет обещанных пушек. Зуфер не должен был возвращаться без них. И последнее. Своей ставкой Эдигей назначил город Коломну.
   Большой отряд татар подъехал к воротам этого города и потребовал открыть ворота, обещая не предавать город грабежу. Коломчане, понимая бесполезность сопротивления (пушек нет, стены деревянные), открыли ворота. Татары промчались к боярскому подворью и изгнали его вместе с челядью. Эго место занял эмир. Освобождались и другие избы. Их занимали татарские чиновники помельче рангом.
                ***
   От Москвы в сторону Троицкого монастыря вела хорошо укатанная дорога. По ней, вытянувшись в длинную колонну, помчались тумены Сеута. Он сам, одетый в соболью шубу и лисий малахай, ехал впереди. Уже за монастырем дорога сузилась и войско еще больше растянулось. Стало еще меньше возможности греться от дыхания лошадей. Конники изрядно мерзли. Накануне закончился снегопад и сразу усилился мороз. Чтобы предотвратить массовое обморожение, Сеут решил взять приступом первый же город, который попадется на пути, с тем, чтобы обзавестись меховой одеждой.
   Этим городом оказался Юрьев. Маленький, деревянный, обнесенный деревянным же тыном, городок будто и не просыпался, хотя день перевалил уже за полдень. Из редкой трубы вилась в небо узкая струйка дыма. Высокое солнце, кутаясь в морозный туман, не сильно беспокоило жителей города.
   Татарская конница с ходу бросилась к тыну, но склоны оказались скованными льдом и лошади поползли вниз, ломая ноги. Тогда стали ломать ворота. Вот тут-то в городе проявилась жизнь.
   С воротной башни на атакующих стали лить воду и стрелять из луков. Ледяной дождь на голову заставлял отскакивать от ворот. Люди пытались избавиться от мокрой одежды, но ее тут же схватывал мороз, превращая в панцирь. Тем, кого доставали стрелы, было еще хуже. Они падали на землю и сразу же примерзали к ней, что не давало возможность оттащить их подальше и оказать посильную помощь. Так погибали и легко раненные.
   Коль не удается выбить ворота, надо их сжечь. Все, что могло гореть поджигали и бросали к воротам. В посаде разобрали дом и бревна подтащили туда же. Разгорелось жаркое пламя, от него вода, лившаяся сверху, мгновенно испарялась. Мешало заливать костер и то, что татары, выстроившись шеренгами, густо посыпали осажденных стрелами. И вот и надвратная башня запылала жарким пламенем. Осталось ждать когда догорит, чтобы ворваться в город.
   Пока татары «веселились» у этого страшного костра, на противоположной стороне города открылись другие ворота и горожане стали убегать в ближайший лес. Когда татары узнали об этом, то начали вылавливать их и безжалостно убивать. Некоторых, еще живых, раздевали догола и отпускали. Они вскоре превращались в ледышки. Так был уничтожен этот город, а отряд Сеута сносно экипировался и пополнил запасы продовольствия и фуража.
   На пути стал Ростов, но Сеут устремился в сторону от него - к Костроме. Втянулись в бескрайние леса и здесь татары встретились с новым препятствием. Дорога была завалена елями, острые верхушки которых в прищур смотрели на пришельцев.
   Стали растаскивать. Ели, цепляясь друг за друга лапами, неохотно уступали уготованное им место. Казалось сам Лесной дух вступил в борьбу с врагами. Справились с одним завалом, за ним другой. Разведка доложила, что их бесчисленное количество. Судя по проделанной работе, Сеут сделал вывод, что московский князь давно прошел этими местами. Свернуть на бездорожье не позволяли глубокие снега и густые лесные заросли. Сеут принял трудное для него решение - возвращаться.
                ***
   Зуфер, в сопровождении двух сотен всадников, благополучно достиг Твери. Там был допущен к великом князю Тверскому - Ивану Михайловичу. Да только беседа не состоялась - князь был в беспамятстве. Стоит Зуфер у ложа больного и слушает его бред. Тут же находится, убитая горем, княгиня. Зуфер спрашивает ее возмущенно:
   - Почему плохо лечишь господина? Где эким? Почему его нет у постели?
   Мария, стрельнув на него сердитым взглядом, ответила:
   - Зря ты, боярин, думаешь, что мужа моего не лечат. Лекарь только ушел. Князь съел что-то неделю назад и сразу занемог. Вот сейчас и память потерял. Может умирать собирается? Как ты думаешь?
   - Это как ваш Аллах захочет, - ответил Зуфер, - а сейчас слушай меня. У хана Пулата и твоего князя есть договор. Твой хозяин должен передать эмиру Эдигею все пушки, что у него есть. Эмир прислал меня за ними.
   - Я не знала о таком, - засуетилась княгиня.
   - Теперь знаешь. Распорядись, чтобы пушки снимали со стен и везли к Москве.
   - Извини, боярин, но кроме князя, мужа моего, никто не может такого приказать. Какая беда. Тебя, наверное, накажут если не привезешь эти железки?
   - Голову снесут!
   Мария уголком платка вытерла глаза. Зуфер удивился: когда говорила, что муж умрет - не плакала, стоило ему сказать о снесенной голове, так сразу заплакала. Видимо испугалась.
   - Если этот князь умрет, кто на его место станет?
   - Так сынок его старший.
   - Где он? Вот пусть он и решает.
   - Уехал он, боярин. Нет его в городе, а где не знаю. Отец его куда-то посылал.
   Всю ночь, не смыкая глаз, просидел Зуфер у постели больного, надеясь на просветление, но увы. Он понял, что так может продолжаться долго. Тогда пришла мысль украсть князя и отвезти его к эмиру. Пусть сам Эдигей разбирается с ним.
   Утром мурза заказал для себя сани. Хозяйка, надеясь избавиться от нежеланного гостя, быстро исполнила его просьбу. Сани были не княжескими, но крепкими. По соломе положили ковры, а сверху бросили медвежью полость. Сани подогнали к крыльцу. Вышел из дома Зуфер и по его знаку к больному прошла группа его людей и, подняв постель на руки, вынесли из дома. Там кровать накренили и князь вывалился в сани. Его укрыли полостью, на коренную лошадь вскочил татарин и небольшой караван выехал из усадьбы князя.
   Когда сумерки подсинили снежное поле и вдали показался лес, Зуфер подумал, что за ним уже Москва. К утру будут. От этих мыслей отвлекли мчавшиеся следом всадники. Сомнений не было - его преследуют!
   Вперед к лесу! Там легче будет отбиваться. Но преследователи поняли его простой замысел и бросились наперерез. Они успели раньше и Зуфер вынужден был остановиться. Он организовал защиту саней, а сам выехал вперед. Вскоре к нему подъехала сама княгиня. Голова ее была обвязана платком, а сверх него меховая шапка, лицо горело от морозного ветра.
   - Заставил, супостат, на старости лет на коня садиться, - сказала она сердито, вытирая концом платка слезящиеся глаза.
   - Что ты хочешь, женщина? - спросил Зуфер. - Будешь мужа сопровождать?
   - Нет, милок, я хочу забрать его у тебя. Ведь ты обманом его увез!
   - Он не выполнил договор и будет держать ответ перед эмиром.
   - Моему мужу только Бог судья, а не всякие супостаты! Хочешь уехать целым, отдай подобру, не отдашь, порубаем всех. Вона нас сколько!
   Зуфер осмотрелся и увидел, что уже окружен, а в поле все ехали и ехали. Он понял, что может бесславно погибнуть. Лучше живым предстать перед грозным Эдигеем и понести какое-либо наказание, чем дожидаться его в чертогах Аллаха и там поведать ему о своей верности. Он махнул рукой и его воины отступили от саней. К ним подъехала княгиня и, не слезая с лошади, наклонилась и потрогала лоб мужа. Выпрямившись, сказала Зуферу:
   - Все, можешь уезжать, боярин. Иван Михайлович доедет до дому без твоей помощи.
   Отряд Зуфера углубился в лес, а княгиня дала команду и от саней отпрягли лошадей. Сани же подняли на руки и, идя по кругу, поставили оглоблями в сторону города. Княгиня шагом поехала впереди саней, а за ними все ее ополчение. Уже во дворе князь Иван встал со своего ложа и, как когда-то его отец, в одном нательном белье, вошел в дом.
                ***
   Уже третью седмицу стоит Эдигей под Москвой. За это время обезлюдели окрестности. Сожжены и разграблены города: Серпухов, Переяславль, Ростов, Дмитров и, конечно, Юрьев. Чуть ли не каждый день в сторону Орды отправляются обозы с награбленным добром.
   Все дальше и дальше уходят отряды за новой добычей, а тут под самым боком стоит нетронутым богатейший город. Возвращающиеся с набегов военачальники докладывают о возрастающем сопротивлении. Многодневные рейды при трескучих морозах и кровопролитные сражения при штурме городов, выматывают людей. Добыча дается с все большими потерями. Может, случится так, что скоро некому будет брать Москву. А кто знает, вдруг появится князь Васька с ополчением?
   Холодок проник за ворот эмиру. Он двинул плечом и оглянулся. В комнате натоплено и дверь закрыта. Откуда такое мерзкое ощущение? Неужели заболел? Может пора уходить? Неудача под Москвой не может поколебать его авторитет, тем более добычи в Орду и без этого доставлено изрядно.
   За возвращение в Орду говорит и такой факт. Уже неделя как от Пулата нет известий. Отбывая из Орды, он наказывал хану каждодневно отсылать к нему гонца. Все время так и было, а тут молчок. Что могло случиться? У Пулата почти нет войск. Обеднела Орда на людей.
   В дверь постучали. Вошедший слуга сообщил, что из Орды прибыл гонец. Давай его сюда! Дошли молитвы до Аллаха! В комнату ввели человека, который сам не мог стоять на ногах. Он попытался исполнить поклон и тут же свалился на пол. Сразу уснул, хлюпая простуженным носом.
   - Пусть спит, - сказал эмир тем, кто пытался растолкать гонца. - Достаньте у него послание.
   Один из слуг залез за пазуху и вытащил оттуда завернутый в тряпицу свиток. От него пахнуло овечьей шерстью и потом. Эмир развернул лист и увидел очень короткий и коряво написанный текст. «Отец, спеши в Орду. Беда!» Эта краткость вопила сильней тысячеголосой толпы, гремела страшнее самой свирепой грозы. Что случилось?! Разбудить! Слуги начали расталкивать гонца. Он привстал и начал оглядывать помещение, не понимая где находится. Полез за пазуху и, не нащупав свитка, дико закричал и, схватив за грудки ближайшего к нему слугу, потребовал:
   - Отдай!
   Эдигей, наблюдая эту картину, спокойно сказал:
   - Остановись, багатур.
   Увидев эмира, гонец окончательно проснулся. Он виновато сказал:
   - В дороге, великий эмир, я совсем не спал.
   - Сейчас выспишься и хорошо поешь, а пока ответь на мой вопрос.
   Показывая свиток, спросил:
   - Кто тебе дал это?
   - Сам великий хан Пулат. Он приказал везти это в потоках ветра и я сделал это, великий эмир!
   - Ты молодец, но скажи, что ты видел перед тем как войти к хану?
   - Я не видел, великий эмир, я только слышал.
   - Хорошо. Говори, что слышал.
   - Я был на отдыхе после стражи, как услышал, что к хану хочет пройти мурза Кизим. Так он назвался. О чем они говорили я совсем не слышал. Потом хан закричал, и я услышал. Это были слова: «Ты предатель!» Мурза тоже кричал, но его я не понял. Потом меня позвали к хану. Мурзы уже не было у него. Хан дал мне сверток и приказал мчаться в потоках ветра к тебе, великий эмир.
   - Ты молодец. Как тебя зовут? Сейчас, Ахмет, иди, отдохни, а потом будешь возле меня. Приедем домой, я дам тебе много скота.
   - Великий эмир, а не мог бы ты сделать меня онбаши?
   Эдигей улыбнулся.
   - Нужно думать, Ахмет. С тобой поговорят, и я решу. Сейчас идите. Все.
   Оставшись один, Эдигей перечитал записку и подумал, что Аллах дал ему в руки достойный повод уйти из-под Москвы. Он зачитает «вопль» Пулата на военном совете и все поймут, что волей-неволей, а в Орду нужно спешить. Единственно, что уязвляло, - он не смог повторить подвиг Тохтамыша - похозяйничать в Москве. А что если… У него радостно забилось сердце. Так оно бьется только тогда, когда в голову приходит редкая по своей значимости мысль.
   Нет, он до поры до времени не будет зачитывать записку Пулата. Он это сделает позже, а сейчас… Эмир хлопнул в ладоши и приказал вошедшему слуге обратиться к мурзе Зуферу с требованием доставить к нему того боярина, что захватили на подходе к Москве.
   Боярин Юрий Патрикеевич уже который день сидит в подвале одного из домов города Коломны. Вверху располагается какой-то  татарский вельможа. Объедками с его стола и обходится боярин. Обостренный слух узника уловил какую-то необычную суету над головой. Откинули люк и прокричали:
   - Вылезай!
   Юрий с трудом преодолел подъем по лестнице. Сказывались малоподвижные дни. В глаза ударил яркий свет, хотя на самом деле он был тусклым - едва пробивался сквозь заиндевевшие окна. Боярина ввели в другую комнату, где на мягких подушках возлежал важный татарский вельможа. Он осмотрел вошедшего ленивым взглядом и недовольно сказал:
   - Такого нельзя вести к эмиру. Пусть помоется, от него воняет, и оденьте в чистую одежду.
   В сенях стояла десяти ведерная бочка. Юрий разделся по пояс и, пробив тонкую корку льда, тщательно обмылся. Потом ему дали порыться в куче одежды. Он с грустью перебирал различные кафтаны, зипуны, опашни. Некоторые из них были залиты кровью. Подобрав чистую ферязь, одел ее на голое тело и заправил в штаны. Сверху напялил армяк из толстого сукна черного цвета. Шапок не было, и он обошелся суконным башлыком. Обернул ноги обрывками ткани и натянул на ступни чуни, плетенные из пеньковой веревки.
   Стражник дождался когда русич оденется и повел его к мурзе. Тот осмотрел пленника внимательным взглядом и даже втянул воздух своим плоским носом. Махнул рукой и боярина повели к эмиру. Тот, внимательно обозрев его, спросил:
   - Ты действительно боярин?
   - Боярин, господин. Это меня раздели твои люди, а сейчас одели из того, что было.
   - Говорят, что ты что-то хотел сказать мне от имени твоего князя.
   - Сейчас те слова не имеют значения, - пожал плечами Юрий, - надо было слушать их сразу. И вообще, - боярин внезапно вспылил, - как вы обращаетесь с послами?!
   Эдигей усмехнулся.
   - Какой ты посол? Послания не было, поминок не было. Лазутчик ты, а не посол! Скажи спасибо, что сразу не закололи тебя. Вот теперь можешь пригодиться.
   - Зачем? - встревожено спросил боярин, боясь, что татары захотят его использовать как тех княжичей, которые помогли Тохтамышу открыть ворота Москвы.
   - Ты предложишь мир от моего имени тому, кто остался вместо вашего князя.
   Юрий удивленно уставился на татарского вельможу.
   - Зачем тебе этот мир? - спросил он. - Войну никто не объявлял, ни ты, ни мы. Уводи свои войска из наших пределов, вот и весь мир.
   - Вот теперь вижу, что ты боярин. Мои мурзы такие же болтуны. Так вот я предлагаю Москве мир, но не даром. За это князь должен мне заплатить три тысячи рублей серебром. Чем раньше я их получу, тем скорее уйду из ваших земель.
   - Обмануть хочешь?
   - Когда я тебя обманывал?
   - Когда бы мог? Я тебя впервые вижу.
   - То-то и оно, впервые видишь, а записал в лгуны. Так и обидеть можешь. Но мне сейчас не до этого. Я ставлю условие, а ваше дело - верить или не верить. Хотите, чтобы я сидел здесь, пока не передохните от голода, пожалуйста, не хотите - платите. Получу деньги - сразу уйду.
   - Я так понял, - сказал князь Юрий, - что ты назначаешь меня своим послом?
   - Ты объявишь Москве мою волю. С тобой будут двое моих людей. Они примут деньги и доставят ко мне. Сам же, если захочешь, можешь вернуться, а нет - оставайся.
                ***
   У Ильинских ворот Москвы остановились три татарских всадника. Один из них достал из-за пазухи дудку и загудел. В окно башни высунулась голова:
   - Что надо?
   Юрий, волнуясь, крикнул:
   - Посол от эмира Эдигея. Покличь князя Владимира Андреевича!
   - Может тебе еще и великого князя позвать? Говори, что надо?
   Боярин вспылил:
   - Тебе сказали, дурья голова, зови, значит зови!
   - А кто ты такой, татарская морда, чтобы приказывать?
   - Я такой же татарин, как и ты. Я - боярин Юрий Патрикеевич!
   - Так бы сразу и сказал. Сейчас покличем.
   Легко одетый боярин изрядно продрог пока не увидел седую бороду князя Владимира, свесившуюся из башенного окна.
   - Чего там?
   - Владимир Андреевич, это я - боярин Юрий. Впусти нас, дело есть.
   - А ты, случайно, не подослан татарами?
   - Я не подослан, князь, а послан. Оглянись кругом, под стенами нас только трое.
   - Вижу, не слепой. На тебе шапку, ждать долго придется.
   Князь Владимир, снял с голову свою соболью шапку и бросил вниз. Юрий подхватил ее и, не снимая башлыка, сразу напялил на голову.
   Слышалась возня у ворот. Скалывали лед, скребли лопатами. Наконец одна из створок скрипнула петлями и скрежеща по ледяной крошке, приоткрылась. Вышел стражник, вооруженный бердышом, и сказал:
   - Давай быстрее.
   От ворот шла пешеходная тропа, протоптанная в снегу, улицы пусты, даже собаки не тявкают. Лишь серые дымы над трубами убеждали в том, что это не мертвый город. Свернули в Кремль и у Красного крыльца делегацию встретил князь Владимир. Оставив татар в прихожей, они прошли в думскую комнату, где их уже ждали несколько бояр.
   - Вот это все, кто остался в городе, - сказал князь, усаживая боярина Юрия на лавку и сам садясь рядом. - Мы рады, что ты остался жив и здоров. Рассказывай.
   - Я тоже рад, что вернулся, но об этом потом, - сказал Юрий. - Татарский начальник, эмир Эдигей, поручил мне передать, что готов покинуть пределы земли русской, если мы заплатим ему три тысячи рублей серебром.
   Прерывая, возникший после этого сообщения гул голосов, князь Владимир спросил:
   - А нет тут обману?
   - Я то же самое спросил у Эдигея, - ответил Юрий, - он сказал на это: думайте как хотите, но без серебра от Москвы не отойду.
   - Может так статься, что и с серебром не отойдет.
   - Может и так.
   - Тогда чего мараковать? - воскликнул один из бояр, ударив посохом о пол. - И серебро потеряем и от супостата не избавимся!
   - Так хоть надежда какая-то будет, - ответил другой.
   Князь Владимир молча слушал пререкания бояр, а когда спор достиг своей вершины, встал и сказал:
   - Не забудьте, бояре, что голод не за горами.
   - Понапустили кого зря.
   - Не кого зря, а таких же православных, как и мы все, - возразил князь, - разве Христос не учил помогать ближнему? Нельзя забывать и другое. Князь Василий еще месяц будет собирать нужную силу. Его еще прожить надо. И третье. Пока держится мороз, мы избавлены от всяких нехороших болезней, а станет тепло? Может прийти такое время, что и ворота будет некому открыть. Чтобы этого избежать, мы должны отдать сундук серебра. Да пропади оно пропадом, лишь бы не видеть младенцев с вздувшимися животами!
   Его речь прервал надрывный кашель боярина Ивана Кошки. Продолжая кашлять, он вышел на середину комнаты и только там, осилив недуг, сказал:
   - Уже три недели собирает великий князь ополчение. Подождем еще немного и рассчитаемся с супостатом не серебром, а его жизнями. Ведь вы знаете, великий князь всю казну с собой увез. Три тысячи еще собрать надо.
   Герой Куликовской битвы прямо подскочил на месте, он возмущенно сказал:
   - Вам серебра жалко. Вспоминаю сечу на Дону. Казалось бы победа, радоваться надо, а я, взирая на горы трупов, плакал. Трубы трубят, чтобы живые, лежучи в этих грудах, голос подали, а я чувствую себя как на Страшном суде и будто слышу как вострубили Семь ангелов. Так страшно мне тогда стало, что я поклялся себе не поднимать саблю, если есть хоть малейшая возможность решить дело миром. Было бы у меня серебро всей вселенной, то не колеблясь отдал бы его только за то, чтобы не рыдали матери по сыновьям своим, чтобы не пухли животики у детей! А сейчас, когда пришло время выполнить эту клятву…. Не допущу!
   Последние слова князь выкрикнул, заставив вздрогнуть твердолобых бояр.
   К вечеру двое татар увезли в свое становище нужную сумму серебра.
   Слух о скором уходе татар всколыхнул жителей Москвы. На стенах появились любопытные. Они видели как супостаты сбивались в полки и поочередно уходили на юг. Вскоре пришло известие, что на возвратном пути они разграбили рязанскую украину и сам город - мученик, Рязань.

                ГЛАВА V
                НЕУТОЛЕННАЯ ЯРОСТЬ
   Обогнав основное войско, эмир Эдигей, сопровождаемый туменом Басыра, устремился к Сараю. Как ни торопились, но стоянки были более частыми, чем хотелось. Сказывалась усталость лошадей и людей, влияло осознание выполненного долга, при котором человек, вопреки его воли, расслабляется, исподволь восстанавливая потерянные ранее силы и затраченную энергию. Эдигей понимал это, поэтому, положившись на волю Аллаха, не терзал людей.
   По пути встречались ранее посланные обозы, Басыр их останавливал и приказывал ждать нового указания. Перед самой столицей их остановила застава. За их спинами стояла темная масса войска. Недоуменно переглянувшись между собой, Эдигей и Басыр с тревогой уставились на это сонмище. Впереди сотни бунчуков и знамен. Откуда такое? Ведь им хорошо известно, что в Орде войска нет
   К ним направляется одинокий всадник. Эдигей тронул своего коня  на сближение. В нескольких шагах всадник остановился и эмир увидел мурзу Кизима! Тревожно забилось сердце. Эмир спросил строгим голосом:
   - Что это значит, мурза?
   - Это значит, что твоя власть кончилась, Эдигей! И к твоему сведению, я уже не мурза, а эмир.
   - Кто же на тебя повесил это звание? - с сарказмом спросил Эдигей.
   - Можешь издеваться, старик, но на это была воля великого хана Тимура!
   Хоть и ждал Эдигей чего-то подобного, но все равно ему стало жутко - из-под ног ушла земля! Он выкрикнул:
   - Ты поплатишься за все, Кизим!
   - Где же твое хваленое хладнокровие, старик? - рассмеялся новоявленный эмир. - Теперь слушай приказ великого хана: убирайся отсюда, старик, пока жив!
   Сдерживая себя, Эдигей ответил:
   - Ты совершаешь большую ошибку, Кизим. За моей спиной только часть войска. Я подожду остальных и мы сразимся.
   - Не тешь себя, старик! Я знал сколько ты приведешь с собой людей, поэтому набрал вдвое больше!
   - Врешь, собачий сын! Тебе неоткуда было их взять!
   - Представь себе, старик, я не терял времени. Под знамена великого хана пришли Заяицкие ханы, а Амир Тимур, которого вы звали Аксак-Тимур, прислал мне в помощь сына своего Жахангера с большим отрядом. Так что можешь посчитать.
   - Причем здесь Аксак-Тимур?
   - Все просто - я служу ему. А ты не знал, всеведущий старик?
   - Не может быть, Кизим, - несколько растерянно проговорил Эдигей. - Я знал твоего отца Ермеши, а барласы никогда не шли против мангытов.
   - Все правильно, старик, но я не барлас!
   - Тогда кто ты? Разве ты не сын Ермеши?
   - Нет, я сын другого отца. Я служу Амир-Тимуру и зовут меня Дильшад!
   - Что ты тут делаешь?
   - А ты еще не догадался, старик? Меня прислал сюда Амир Тимур с наказом извести ваше осиное гнездо, которое называют Золотой Ордой. Я старался и мне это удалось. При мне ни один хан не закрепился у власти, а тебя я не убиваю, старик, только потому, что знаю - ты мне уже не помеха. И еще хочу, чтобы ты сам увидел печальный конец своих многолетних трудов. Твоя скорбь по утерянной власти, будет самой дорогой наградой для меня.
   С этими словами Дильшад, не прощаясь, повернул коня и спокойно направил его прочь от Эдигея. Тот проводил его гневным взглядом. Рука, сжимающая эфес сабли, дрожала от яростного бессилия. К нему подъехал Басыр.
   - Будем сражаться, великий эмир? - спросил он.
   - Не будем, - твердо сказал Эдигей и, призывно махнув рукой, направил своего коня на запад.
   Он со злостью хлестал его и тот, дико прижав уши, пластался над заснеженным полем. Эдигей натянул поводья только тогда, когда последний луч заходящего солнца, мазнул по поверхности земли. Подъехал Басыр.
   - Так куда мы теперь, господин?
   - В Крым.
                ***
   Но в Крыму Эдигей появится только через два года. Все это время он находился среди ногайских племен, кочевавших в приазовских и причерноморских степях. Только после того как почувствовал себя способным противостоять Золотой Орде, он вошел в Крым и изгнал из Солхата наместника золотоордынского хана.



   ЧАСТЬ ПЯТАЯ   

  РЕЦЕПТ ДОЛГОЛЕТИЯ

        У ВСЯКОГО НАРОДА
        СВОЙ ПРЕДЕЛ
             КОРАН,   7-32


                ГЛАВА I
                ОРУЖИЕ С БАЗАРА
   Кадыр-Берды, опередив служанку, которая должна была доложить о его приходе, ворвался в покои Джанике. Брови ханум высоко взметнулись, и она недовольно спросила:
   - В чем дело, мальчик, ты врываешься ко мне как… ветер?
   С трудом подавляя возбуждение, Кадыр-Берды скороговоркой сообщил потрясающую новость:
   - Твой муж, мама, уже в Крыму! Он направляется сюда! Что теперь будет, мама?
   Джанике знала о стремительном наскоке Эдигея на ногайские племена, поэтому появление его в Крыму не было для нее неожиданностью. Она спокойно ответила:
   - Успокойся, сынок, эмир Эдигей знает, что делает. Его приезд ничем плохим нам не грозит. Он будет нуждаться в отдыхе, и мы будем ухаживать за ним.
   За годы, прожитые вдали от Орды, Джанике успела отвыкнуть от мужа и, как она неожиданно выяснила для себя, не чувствовала ни малейшей радости от предстоящей встречи. При больном дедушке на нее легли все заботы о ханстве. Люди, зная о ее высоком происхождении, беспрекословно подчинялись ей. Она понимала, что с приездом Эдигея ее ждет перспектива снова стать покорной женой. Кадыр-Берды прервал ее мысли:
   - Мама, ты не забыла, что обещала мне?
   - Я не забыла, сынок, что обещала тебе. После кончины дедушки ты станешь ханом Киркельским. А почему ты об этом спросил? Если в связи с приездом эмира Эдигея, то он нам не помеха. Он выше летает.
   - Мне кажется, он не любит меня.
   - А где ты видел, чтобы большие люди что-нибудь любили, кроме власти? Это их единственная страсть.
   - Все равно, мне кажется, он ненавидит меня!
   - Не выдумывай!
   И, чтобы смягчить резкий ответ, спросила:
   - Надеюсь, ты в моей любви к тебе не сомневаешься?
   - Нет, мама, ты одна любишь меня!
   - Вот и хорошо. Знай, что в обиду я тебя не дам.
   Джанике хорошо понимала причину вражды между чингисидами - соперничество, но ни умом, ни сердцем не принимала враждебности Эдигея к этому мальчику. Он его как-то назвал «тохтамышевым недоноском». После этого Джанике стала прятать мальчика подальше от его глаз. Кадыр-Берды никто не говорил как о нем отзывается этот могущественный человек, но какое-то интуитивное чувство подсказывало ему об этой неприязни.
   В комнату заглянула служанка и сообщила, что мурза Шахбаз просит его принять. С тех пор как тот вернул ей жемчужину, она поверила в него и сделала своим доверенным лицом.
   - Пусть войдет, - разрешила она и сделала знак Кадыр-Берды сесть с ней рядом. Пусть лишний раз видят, что этот мальчик - близкий ей человек.
   Мурза вошел и низко поклонился госпоже, а заодно и юноше.
   - Говори, Шахбаз-ага.
   Метнув в сторону Кадыр-Берды взгляд, он после небольшой паузы сообщил:
   - Эмир Эдигей в Крыму.
   Джанике сделала вид, что не знала об этом.
   - Где он сейчас?
   - Был в Солхате, прогнал ханского наместника, а сейчас направляется сюда.
   - Подготовь ему радостную встречу с джигитовкой и бубнами. Сам и поприветствуй его от имени Хаджи-бека. Скажешь, что тот серьезно болен и не может лично приветствовать его.
   - Понял, госпожа. А Кадыр-Берды не захочет принять участие во встрече?
   Юноша что-то буркнул себе под нос. Джанике сказала:
   - Если эмир спросит о нем, то скажи, что Кадыр-Берды несколько дней назад поехал в Кафу, чтобы привезти заказанные мною румяна, а себе купить дамасскую саблю.
   - Я все сделаю так, как ты велишь, госпожа, разреши выполнять?
   Когда Шахбаз удалился, Джанике спросила:
   - Я правильно тебя поняла, сынок?
   - Да, мама. Я немедленно еду в Кафу, чтобы выполнить твое поручение. А о сабле ты просто так сказала? Ведь она дорого стоит.
   Джанике улыбнулась ему и молча зашла за занавеску. Вернулась, держа в руке кожаный кисет. Протянула его юноше.
   - Этого тебе хватит на все. Езжай и будь осторожен.
                ***
   Эмир Эдигей бесстрастно из-под насупленных бровей смотрит на встречавших его киркельских всадников. Он что-то приказал Басыру, а тот, подъехав к Шахбазу, сказал:
   - Эмир благодарит всех за торжественную встречу и просит отправить их всех обратно. Тебе же, Шахбаз, он велит остаться. Эмир хочет с тобой поговорить.
   Отправив своих людей, мурза подъехал к Эдигею.
   - Позволь, эмир, выразить всеобщую радость от встречи с тобой. Хан Хаджи-бек очень болен, поэтому не мог сам приветствовать тебя. Он ждет тебя в Кырк-Оре, чтобы лично обнять тебя.
   - Мне достаточно, что увидел тебя, - ответил Эдигей. - Пока мои люди будут устраиваться, давай поговорим.
   - Разве ты не собираешься подняться на Кырк-Ор? - удивился Шахбаз.
   Эдигей бросил взгляд на торчащие из-за леса домики крепости и сказал:
   - Туда может загнать только беда. Я был там и до сих пор удивляюсь, как можно  жить среди этих камней?
   - Мы привыкли, великий эмир.
   - Привыкли, - с презрением повторил это слово Эдигей. - Вы мне напоминаете висельника, который сначала дергается, а потом, привыкнув, висит спокойно. Похоже?
   - Не дай Аллах так привыкать.
   - Вот и я про то. Не дай Аллах, чтобы мой народ к такому привыкал. Кто тогда будет пасти скот и добывать пропитание людям?
   - Живут же фряги и другие в городах и с голоду не умирают.
   - Для этого нужно стать другим народом! Ты этого хочешь?
   Увидев смущение собеседника, миролюбиво сказал:
   - Хватит об этом. Хочу сообщить тебе, что наместника хана я прогнал и теперь подати буду собирать сам.
   - Ты хочешь отделиться от Сарая?
   - Я уже отделился! Дальше может случиться такое, что я их сам к себе присоединю!
   Не рано ли радуется эмир?
   - Не забудь, - заметил Шахбаз, - в Крыму правил не наместник а карачеи.
   Эдигей свел брови и почему-то посмотрел в сторону Кырк-Ора. Оттуда пахнуло холодным ветерком. Возможно в горах выпал снег.
   - Пусть и они не забудут, - с угрозой в голосе сказал он, - я приехал сюда не с пустыми руками. Со мной не только мой улус, но и родственные мне ногайские роды. Кстати, - прервал сам себя Эдигей, - Кадыр-Берды был среди встречающих меня?
   - Его не было. Он накануне уехал в Кафу. Хочет купить хорошую саблю.
   - Вот-вот, - презрительно заметил Эдигей, - раньше мы добывали оружие в бою, а теперь с базара везем. Он не метит на главенство в Крыму.
   Шахбаз замер, поняв значимость этого вопроса. Ответил осторожно.
   - О таких намерениях ничего от него не слышал.
   - Тимур в Сарае тоже молчал, а когда предложили не отказался.
   - Вот именно. Ему помогли, а кто Кадыр-Берды поможет?
   - Было бы дерьмо, а мухи найдутся.
   - Мне кажется, великий эмир, ты слишком недоверчив.
   - Жизнь учит, Шахбаз. А у тебя нет желания пойти ко мне в помощники?
   - Я уже стар для этого, - поспешно ответил мурза.
   - А я, по-твоему, молод?
   - Но ты и не помощник.
   - Ладно, надумаешь, скажешь. А сейчас можешь ехать. Джанике скажешь, что я позову ее когда надо будет, а Хаджи-беку пожелай скорейшего выздоровления.
   Шахбаз кивнул в ответ и повернул коня в сторону Кырк-Ора. В долине устанавливали юрты и разжигали костры, здесь уже пахло весной.
                ***
   Дважды монгольские войска входили в Таврику и оба раза уходили, не находя прелестей на этом полуострове, окруженном со всех сторон солеными водами. Но Бату-хан не пренебрег этой землей и решил заселить ее родственным ему народом. Для этой цели было выбрано племя татар, кочевавших на просторах Персии. Оно принадлежало роду Караши и состояло из четырех семей или, как тогда говорили, из четырех очагов - дёртоджак. Эти семьи назывались по имени своих родоначальников: Ширин, Барын, Аргун, Кипчак. В описываемое время их уже звали беями или карачеями. О них и намекал Шахбаз Эдигею.
   Каждая из этих семей располагала какой-то частью крымской степи, совершенно игнорируя горы и все, что скрывалось за ними. Так Кырк-Ор, расположенный в предгорье, был завоеван татарами только через сто лет после смерти Бату-хана. В нашем повествовании этот кусочек крымской земли будет часто упоминаться, поэтому расскажем более подробно об этом событии.
   Итак, золотоордынский хан Джанибек поручил молодому мурзе Хаджи Яшлаву взять эту крепость. (Первоначальное название крепости не сохранилось). Обложил мурза со всех сторон твердыню, а как взять ее, взмывшую на недосягаемую высоту, не мог придумать. У крепости не было уязвимых мест. Конная дорога заканчивалась у ворот обитых железом, а подступы к ним прикрывали мощные башни. Наиболее доступные места прикрывались каменными стенами.
   Яшлав решил, что штурмовать эту крепость может только сумасшедший. На переговоры осажденные не выходили, надеясь на неприступность своего убежища. Дни и ночи не спит мурза, все думает. Да так вымотался, что уже в бодрствующем состоянии стал бредить. И вот слышит он звуки барабанов. Вскочил, а кругом тишина. Закрыл глаза и снова барабанный бой. Открыл - молчок. Только после этого Яшлав понял, что Аллах указал ему верный путь. Завопил от восторга мурза. Сбежались к нему испуганные подчиненные, а он, ничего не объясняя, приказывает собрать со всей округи все, что может издавать шумные звуки. Удивились подчиненные, но приказ нужно выполнять, даже если начальник явно сошел с ума.
   Чего только не нанесли люди. И вот мурза приказывает распределить эти предметы равномерно по всей окружности крепости. И в ту же ночь загудели дудки, загремели барабаны, зазвенели медные тазы, и котлы, закричали тысячи глоток. Защитники крепости всполошились, посчитав, что начался приступ, заняли боевые места, напрягли внимание, но штурма не было, а грохот продолжался. И так каждые день и ночь, несколько суток подряд.
   И вдруг наступила тишина. Даже птицы, когда-то оглашавшие окрестности своим щебетанием, улетели от шумного места прочь. Чарующая тишина обволакивала сознание защитников крепости, и они невольно впадали в сон. Кто-то пытался установить очередь для сна, но и дежурные сваливались, побежденные колдовской тишиной. Татарам никто не помешал взобраться на стены, а там открыть ворота. Враги входили в крепость чуть ли не на цыпочках. Многие ее защитники так и не проснулись.
   Оставил хан Джанибек эту крепость и ее окрестности мурзе Яшлавскому. Его стали звать Хаджи-беком и он сделался владельцем пятой части крымских земель.
   Когда Яшлавскому удалось выдать свою дочь Тогайбек за хана Тохтамыша, авторитет его значительно укрепился. Приезд Джанике в Кырк-Ор был большой радостью для престарелого Хаджи-бека, который уже с трудом мог руководить своим улусом.
   Вот теперь, расставив все по своим местам, продолжим повествование.

                ГЛАВА II
                МАЛЫЙ МЕДЖЛИС
   Эдигей и без Шахбаза понимал, что с беями придется повозится. Без их согласия и помощи он не мог бы отделить Причерноморье от Золотой Орды. Для начала он решил собрать их для выяснения отношений.
   Карачеи и Эдигей расположились в небольшой комнате дворца наместника. Она могла быть его комнатой отдыха, ибо вся обстановка располагала для этого: по стенам низкие диваны, уложенные шитыми золотом подушками, посередине миниатюрный фонтан, отделанный розовым мрамором. Вода выливалась четырьмя струями из небольшой чаши, над которой возвышалось страусиное яйцо, украшенное золотым орнаментом.
   Каждому карачею было отведено по стене. Свое же место Эдигей определил в углу между Ширином и Кипчаком. Перед ними столики, на которых были уложены фрукты и поставлены чаши с кумысом. Отпив кумысу, Эдигей сказал:
   - Глядя на этот фонтан, я вспомнил завет нашего предка Чингисхана. Великая Яса запрещает монголам переходить к оседлой жизни. Как эта струящаяся вода не похожа на спокойный бег светлых вод Онона, так оседлая жизнь не может заменить привольное кочевье.
   Каждый из карачеев, что-то проворчал. Наиболее внятным оказался голос Аслан Барына. Он сказал:
   - Зачем сюда пришел, если тебе здесь не нравится?
   - Разве не мой народ здесь? - в свою очередь спросил Эдигей. - В Сарае идет кровавая резня. Я не хотел в этом участвовать. Я приехал, чтобы не допустить подобного и здесь.
   - Ты хочешь быть над нами? - спросил Мухаммад Ширин.
   Повисшая тишина нарушалась только журчанием фонтана. Был задан главный вопрос, интересовавший всех карачеев. Эдигей, взвешивая каждое слово, заговорил:
   - На небосводе нашего народа много звезд. Одна из них - я! В Крыму их пять. Если станет шесть, разве будет от этого плохо?
   - Признаться, - ответил Ширин, - нам и до этого было не плохо.
   Опять карачеи что-то забурчали. На этот раз наиболее внятным оказался Жагир Кипчак:
   - Тебе, Мухаммад, да. До сих пор на тебя не было управы, может, сейчас появится?
   Эти слова несказанно обрадовали Эдигея - нет единства среди этой четверки. А ему казалось, что пойдут они на него единой массой. Старательно скрывая свою радость, сказал:
   - Люди никогда не бывают ровными, как степь. Поэтому отношения между ними всегда сложны и не равнозначны. Кто-то скачет быстрее, кто-то медленнее. Это в общей конной массе все несутся с одной скоростью, но и там выпадают наиболее слабые. Кто не видел трупов, оставленных за собой промчавшейся ордой? Так вот, в крымском улусе, род Ширинов скачет несколько быстрее остальных и с этим нельзя не считаться. Я пришел сюда не ломать, а объединять!
   - Против кого? - поинтересовался тучный Касым Аргын. - У нас врагов много.
   - Если мы сможем объединить свои усилия, то их станет гораздо меньше. Только когда крымский улус станет сильным и свободным у него появится много друзей.
   - Свободным от кого? - не унимался Аргын.
   - Неужели не понятно, Касым? - спросил Барын. - Эмир хочет поссорить нас с Сараем.
   - Я хотел это услышать от него самого.
   Эдигей почти физически почувствовал крепнущее единство карачеев. Он поспешил объясниться:
   - Не торопитесь с выводами, друзья. Я не поссорить хочу вас с Сараем, а защитить от него. Если же смотреть глубже, то - освободить! Вы платите непомерные подати хану, он берет у вас людей, не считаясь с вашими возможностями. Наконец, он каждого из вас может казнить!
   - Вот-вот, - воскликнул Аргын, - до этого у него не было повода, а сейчас появится! Страшно подумать, что будет, если хан пришлет сюда свое войско!
   - Мы тут сидим, - сказал Ширин, - а там, наверное, хан Тимур уже готовит войско, чтобы наказать нас за изгнание наместника, хотя мы к этому  не причастны. Да кто будет разбираться!?
   - Ты прав, Мухаммад, - поддержал его Эдигей. - Малолетний хан Тимур находится под полным влиянием мурзы Кизима, врага нашего народа. Он ставленник покойного Аксак-Тимура, а задача его - извести нас.
   - Откуда знаешь? - спросил Ширин.
   - Мне это все рассказал сам Кизим. На самом деле его зовут Дильшад. Вот такая запутанная история.
   - Не ты ли ее сам и запутал? - спросил Аргын.
   - Вы так думаете? Тогда слушайте, - ответил Эдигей, - я не хотел занимать ваше внимание подробностями, но коль настаиваете - терпите.
   Эдигей рассказал как в Орде появился Кизим, не сообщив, однако, что первым и пригрел его. Затем в его, Эдигея, отсутствие, тот сумел убить хана Пулата и поставить на его место малолетку Тимура.
   Когда Эдигей возвращался из-под Москвы, Кизим выехал ему навстречу и, чувствуя свою силу, не стесняясь, рассказал о своих намерениях. Он предложил Эдигею принять участие в его замыслах, но эмир отказался служить последышам Аксак-Тимура.
   Карачеи задумались. Теперь они поняли, что беда и их не минет. Уже одно, что они не связали эмира, а ведут с ним переговоры, достойно жестокого наказания.
   - Что ты хочешь получить от нас? - спросил Ширин
   Начался деловой разговор. Эдигей, решительно, но тщательно подбирая слова, сказал:
   - Уважаемый Аргын-бей вполне справедливо предположил, что хан пришлет сюда войска. Тот сделал бы это независимо от того прогнал я наместника или нет. Удушение нашего народа - такова политика наставника хана Тимура и ставленника Аксак-Тимура - Кизима. Он явится сюда с целью не пожурить вас за изгнание наместника, а затем, чтобы извести вашу свободу и насадить в Крыму власть своих ставленников - выходцев из чагатайских племен. Если не хотите допустить этого, то должны готовиться к достойной встрече ханского войска.
   Эдигей сделал паузу, желая услышать возражения или согласие с нарисованной им перспективой, но услышал только журчание фонтана и тяжелое дыхание людей, озабоченных надвигающимися трудностями. Он продолжал:
   - Позволю себе высказать некоторые предложения. Каждый из вас должен выставить от пяти семей по одному воину. Он должен быть хорошо вооружен и снабжен едой на все время кампании. Так, вместе с моими людьми, мы будем иметь войско численностью не менее ста тысяч человек.
   - И конечно руководить им будешь ты? - ревниво спросил Ширин.
   - Почему он? - удивился Аргын, - с давних времен наши объединенные войска водят беи Ширины и у них это не плохо получается.
   - Я соглашусь с вами, уважаемые, - с подчеркнутым смирением ответил Эдигей, - если вы, выслушав мои соображения на этот счет, будете продолжать настаивать на верховенстве уважаемого бея Ширина. Я знаю, что Мухаммад и его славные предки действительно водили крымские тумены. И куда они их водили? В набеги. Застигнутый врасплох, враг не знал даже вашей численности. Он, если и сопротивлялся, то делал это неорганизованно, что и обеспечивало успех каждому вашему набегу.
   В нашем случае предстоит сражение двух армий. От того как ты разместишь вверенные тебе войска, от того как ты сможешь предусмотреть все запутанные обстоятельства будущего сражения, будет зависеть и исход его. Следует учесть, что враг о тебе многое знает и вполне реально может оценить твои возможности, а на этом основании предложить свои требования к бою. Видите какая существенная разница между набегом и серьезным сражением? При всем уважении к бею Ширину, я не стал бы рисковать, навязывая ему главенство в этом сражении. Думайте, и я подчинюсь вашему решению.
   Да еще одна особенность этого боя. Он не принесет добычи в вашем понимании этого слова. У врага будет обоз, но маджары будут пусты. Враг будет рассчитывать на добытое в Крыму, добро. Сейчас я выйду, и вы меня позовете когда будет ясно кто возглавит крымское войско в этом сражении.
   С этими слова Эдигей, под тихое журчание фонтана, вышел из комнаты.
   Было бы утомительным занятием приводить все детали обсуждения. Возобладала единственно правильная, но вместе с тем и печальная истина - карачеи осознали себя овечьим стадом, которое ведет за собой цап. Овцы, в силу своей овечьей сущности, хоть и не хотят, но не могут не подчиняться этому кастрированному козлу. Так Эдигей стал цапом крымских карачеев.
 
                ГЛАВА III
                КАДЫР-БЕРДЫ - ХАН КИРКЕЛЬСКИЙ
   Джанике не спалось. Выйдя из дома, она направилась в сторону Бурунчука, единственному месту на Кырк-Оре, которое до сих пор не застроено. Здесь ближе всего небо и шире просторы. В этом году месяц Рамазан был теплым. В какую-то из этих ночей Аллах принимает решение о судьбах людей. Что уготовано ее близким на этот год? Она прикрыла глаза и перестала видеть звездное небо. Вместо него ей привиделось развесистое Древо жизни. Она понимает, что грех на него смотреть, но не может не взглянуть. Вот Аллах, весь в сиянии, ходит вокруг дерева и метит хрустальной палочкой листья, которые должны опасть в этом году. Джанике показалось, что прочла имя Хаджи-бека. Невольно вздрогнула и глаза открылись.
   Снова видит темные просторы, над которыми возвышается звездная твердь. Где-то вдалеке мелькает зеленый огонек. Это может быть огонь над могилой азиза (святого). Да, действительно, в той стороне кладбище. Слышит шаги. Кто-то идет в ее сторону, запинаясь в спешке о камни. Она пригнулась, чтобы на фоне неба увидеть силуэт идущего. Узнала широкоплечую фигуру Кадыр-Берды. То ли ветерок влетел за шею, то ли по другой причине, но она вздрогнула. Юноша, увидев ее, сказал громким шепотом:
   - Мама, дедушка умирает. Он велел позвать тебя.
   Ни слова не говоря, Джанике метнулась мимо него и, подхватив юбку, побежала в сторону дома. В комнате, где лежал хан, пахло полынью и свечным салом, и еще какими-то неуловимыми запахами, сопровождающими  уходящую жизнь. От постели хана отошла сиделка, уступая место госпоже. Джанике наклонилась над угасающим стариком и услышала шепот. Он прерывался хриплыми вздохами, но она поняла, что дедушка читает шахаду: «Нет никакого божества кроме Аллаха, а Мухаммад - пророк Аллаха». Внучка дотронулась до желтой руки старика. Он с усилием приподнял веки.
   - Ты пришла, - хрипло сказал он, - это хорошо. Я уже не думал тебя увидеть. Сейчас я объявлю свою волю. Боялся, что не успею.
   - Хорошо, дедушка. Сначала скажи шепотом, а потом громко.
   - Нет, приподними меня и я скажу сразу для всех.
   Бедный дедушка. У него и на смертном одре - собственное мнение. Под плечи больного подложили подушку, и голова его приподнялась. Отдышавшись, он стал что-то шептать. Джанике наклонилась и снова услышала шахаду. Она потревожила его напоминанием о намерении объявить свою волю. Не открывая глаз, он, возвысив голос, сказал:
   - Властью, данной мне Аллахом, повелеваю: после моего ухода во владения Всевышнего ставлю ханом Кырк-ора и окрестностей его внука моего Кадыр-Берды! Вам надлежит выполнять его волю, как мою!
   Глубокая тишина возникла в комнате. Слышалось утробное дыхание умирающего и потрескивание свечных огней. Они колебались от шепота множества людей, читавших молитвы. Под эти богоугодные звуки и скончался легендарный Хаджи-бек, на многие годы переживший своего благодетеля, хана Джанибека.
   Кадыр-Берды в ту же ночь показал свой характер. Он категорически воспротивился желанию Джанике похоронить деда в долине, настаивая на погребении тут же в крепости. Она ссылалась на традиции (в крепости до этого времени никого не хоронили) и на трудности, связанные с изготовлением могилы в скальном грунте. Нового хана поддержал чингисид Гияс-эд-дин, заехавший в Крым по пути в Литву. Он отвел Джанике в сторону и сказал ей:
   - Нельзя, ханум, первое желание хана превращать в пустой звук. Нельзя стремление отблагодарить оставлять без внимания. Он хорошо начинает и пусть Аллах уготовит ему счастливую судьбу!
   Джанике признала свою ошибку, посчитав за детский каприз добрый порыв, и дала согласие на захоронение Хаджи-бека в крепости. Кадыр-Берды указал место возле мечети. Углублялись в скалу по размеру сидячего человека с опущенными ногами. Работа не прекращалась ни на мгновение, и к полудню могила была готова.
   К этому времени покойника обмыли и завернули в окрашенные шафраном три полотнища и понесли в мечеть. Среди переживавших смерть хана, наиболее страдающей была Джанике. Со смертью дедушки она потеряла человека, который любил ее маму не меньше ее самой.
   Узнав к вечеру, что Кадыр-Берды стал ханом киркельским, Эдигей засуетился. Ему вдруг понадобилось ехать в крепость, хотя до этого не стремился туда. Своим приближенным сказал, что необходимо оговорить с новым ханом степень его участия в предстоящем сражении. На самом деле какая-то неведомая сила влекла его туда. До того как Кадыр-Берды не стал ханом - не влекло, стал - потянуло, как арканом. Он поддался этому влечению и поехал, подспудно ругая себя за слабодушие.
   Они поднимались по каменной дороге, спеша, чтобы успеть к закрытию ворот. Вдруг эмир натянул поводья своей лошади и, уставившись куда-то в нагроможденье камней, замер. Его спутники пытались понять его маневр, но тщетно. Эмир огрел лошадь плеткой и молча продолжил путь. Он никому не мог поведать о причине непредвиденной остановки. Кто поверит, что он боится какого-то мальчишку? Вот только сейчас он увидел в скальной расщелине человеческий силуэт с вздернутыми руками. Между рук головы нет, но два глаза были на месте, и они сияли черным пламенем. Как только Эдигей вспомнил чей это силуэт, видение исчезло.
   Они хорошо успели - ворота не были закрыты. Проехали мимо караимской кенасы и по Главной улице направились к мечети. Там остановились возле свежей могилы Хаджи-бека. Эмир вспомнил, что уважал этого человека. Он, не в пример ему, сумел побороть в себе инстинкт кочевника, став оседлым человеком. Но вот умер он как-то не по-мужски - в постели. Нет, он, Эдигей умрет на поле брани. Только подумал об этом, как сердце тоскливо сжалось. Нет, умирать везде плохо, что в вольной степи на коне, что в душной комнате под взглядами плачущих родственников.
   Джанике, не предупрежденная о приезде мужа, готовилась ко сну, поэтому поначалу растерялась, но потом, сделав радостную личину, низко поклонилась ему. Он отказался от еды и сразу же задал вопрос:
   - Теперь, - сказав это слово, он несколько помедлил, затем продолжил: - я  смогу увидеть Кадырчика?
   - Что скрывается за твоим тоном, мой муж?
   - Разве ты не прятала его от меня?
   - Как ты мог такое подумать?
   - Вот те на! Разве не от тебя я слышал: «Ах, Кадырчик больной! Ах, Кадырчик уехал дышать!»? Ах, Кадырчик уехал саблю покупать.
   - Говорила. Мальчик действительно много в детстве болел. Я не думала, что так своеобразно растолкуешь мои слова. Ты мог настоять и к тебе привезли бы его, но, как мне кажется, ты не очень хотел этого.
   - Твои близкие уготовят тебе смерть, - как-то невольно прошептал Эдигей.
   - Ты что-то сказал? - не поняла Джанике.
   - Ничего. Выкинь из головы. Сделай так, чтобы я смог завтра с утра встретиться с новым ханом Кырк-Ора. Надеюсь, это не затруднит его?
   - Наоборот, он будет рад увидеться с тобой.
   - Ну и хорошо. Говорят, у вас тут появился настоящий чингисид?
   - Да. Его зовут Гияс-эд-дин. Он приехал из Кафы вместе с Кадыр-Берды. Они случайно встретились на базаре. Кадыр-Берды покупал дамасскую саблю. Один торговец предложил мальчику подделку. Гияс-эд-дин пытался доказать хозяину, что это не дамасская сталь, но тот настаивал. Тогда Гияс-эд-дин купил тут же шелковый шарф и предложил торговцу самому разрубить его. Шарф подбросили, но сабля так и не разрубила его. Так они познакомились С его помощью Кадыр-Берды купил нужную ему саблю.
   - Хороший клинок и латы разрубит.
   - У тебя такой же?
   - Нет, - равнодушно ответил Эдигей, - зачем он мне? В рукопашную теперь не хожу, а так он не нужен. Скажи как этот чингисид очутился в Крыму?
   - Он говорит, что приехал в Орду из Литвы и вскоре бежал, спасая свою жизнь. Его обвинили в том, что он готовит заговор против Тимура. Чтобы запутать преследователей, он направился сразу в сторону Крыма. А в Кырк-Ор его пригласил Кадыр-Берды.
   - Ясно.
   - Скажи, Идике, что ты сейчас делаешь?
   - Жду войско, которое придет меня усмирять.
   - Ждешь и все?
   - Хотелось бы, но не получается. Крымские беи богаты на обещания, но скупы на их выполнение, вот и приходится с ними возиться.
   - Они не боятся Тимура?
   - Тимур далеко, а собственный карман рядом. Его пустота тревожит в первую очередь.
   - Ты можешь рассчитывать на помощь Кадыр-Берды.
   - От него мне не помощь нужна, а участие.
   - Все будет, Идике, я в этом уверена!
   Через некоторое время Джанике с робостью сказала:
   - У меня, Идике, появилась одна мысль, хочу, чтобы ты знал о ней.
   - Говори. Я слушаю.
   - Я хочу совершить хадж. Местный мулла поддерживает меня.
   - Ты хочешь ехать в Мекку? - искренне удивился Эдигей.
   - Почему ты так удивился?
   - Я там не был, а ты собираешься.
   - Так поедем вместе! - воскликнула Джанике.
   - У меня есть дела поважнее, чем бросать камешки в ненастоящего Иблиса.
   - Как ты можешь так говорить, Идике?!
   - Я сказал!
   - Хорошо, но меня ты отпускаешь?
   Эдигей задумался. Потом ответил:
   - Я не знаю всех тонкостей хаджа, но мне помнится, женщину должны сопровождать муж или кто-то из близких родственников.
   - Ты прав, Идике. Если ты не поедешь, то мне придется искать родственника.
   - А где они, эти родственники?
   - Мама говорила, что у нее был младший брат.
   - Где он сейчас?
   - Не знаю. Мама говорила, что отец выгнал его из дому за непослушание. Так что придется искать.
   Эдигею не нравилась эта затея. Женщина-хаджи становится на голову выше, а какому мужу это понравится? Осталось надеяться, что она дядю так и не найдет.
                ***
   Дом, который достался хану Кадыр-Берды в наследство вместе с титулом, когда-то принадлежал какому-то фрягу. По богатству убранства он не шел ни в какое сравнением с домом наместника в Солхате. Здесь не было мрамора, венецианских окон и фонтанов, но зато был этаж, вырубленный в скале. В его комнатах прятались от летнего зноя. На верхнем этаже резиденция хана, а под ним кухня и другие службы.
   Усаживая Эдигея на подушки, Кадыр-Берды сказал:
   - В этой комнате дедушка принимал гостей.
   - Я был здесь, - ответил Эдигей, - но мы сидели вон у той стены.
   - Мы можем пересесть туда, если пожелаешь.
   - Не надо, мне и здесь хорошо.
   Чуть отклонившись от хана, Эдигей сказал:
   - Позволь, Кадыр-Берды, я тебя сначала рассмотрю. Видел тебя и раньше, но младенцем.
   Щеки юноши зарделись от смущения. Эмир видел стройную фигуру с широкими плечами (наследство матери) и круглое с пухлыми щеками лицо (отцово наследие), усы едва проступили, глаза черные, смотрят несколько растеряно, но в них светится ум.
   - Вот и рассмотрел, - вздохнув, сказал эмир. - Говорят ты купил хорошую саблю.
   - Купил. Хочешь, покажу?
   - Конечно, покажи.
   Хан вышел за занавеску и вернулся с саблей, ножны которой были скупо украшены - первый признак оружия, предназначенного для сражений, а не для парада.
   - Хочешь что-нибудь разрублю?
   - Не надо, - сказал Эдигей. - Джанике ханум рассказывала мне как ты распорол ее подушку из лебяжьего пуха.
   - Я ее не распорол, а разрубил! - возразил Кадыр-Берды.
   - Да, да, она так и сказала, это я спутал слова, - повинился Эдигей, потешаясь над горячностью мальчика.
   Он уселся удобнее и предложил:
   - Теперь перейдем к делу?
   Кадыр-Берды отложил саблю и посерьезнев лицом, ответил:
   - Я слушаю. Какие заботы, эмир, тебя беспокоят?
   Сам вопрос и интонация, с которой он был произнесен, напомнили Эдигею раннего Тохтамыша. Как это оценить? Решил подумать об этом на досуге, а сейчас сказал:
   - Мы ждем прихода в Крым войск хана Тимура. Он попытается восстановить свою власть над ним. Я договорился с карачеями о формировании войска. Хаджи-бек был в это время болен и не мог участвовать в этом договоре. Сейчас тебе решать.
   - А мы разве враги Золотой Орде? - недоуменно спросил хан.
   Эдигею пришлось долго излагать историю взаимоотношений Орды и провинций, рассказать о Тимуре и его сподвижнике Кизиме. По вопросам юноши Эдигей сделал вывод, что он не знает элементарных принципов большой политики, а ему придется принимать решения. Да, обитать на скале - быть ближе к Аллаху, но не к жизни.
   Возможно и Джанике, чувствуя слабость власти, и решила совершить хадж, чтобы возвыситься в глазах народа. Женщина, каких бы чистых кровей она ни была, не может стать ханом, но влиять на политику, если умна и свята - в состоянии.
   - Теперь ты уяснил себе, хан, что угроза со стороны Орды не моя выдумка и ей нужно противостоять?
   - Я купил дамасскую саблю не для того, чтобы только подушки рубить!
   - Это хорошо, - терпеливо ответил Эдигей, - теперь скажи сколько ты сможешь выставить войска?
   - Я еще не думал над этим, - смутился Кадыр-Берды.
   - Ну сколько у тебя семейств в ханстве?
   - Я еще не успел их подсчитать. Ведь среди них много греков и иудеев.
   - Прошу тебя посчитай и сразу приезжай в Солхат. Десять дней тебе хватит?
   Получив утвердительный ответ, эмир спросил:
   - Ты не против, если я побеседую с Гияс-эд-дином? Хочу узнать новости из Орды.
   - Куда его прислать?
   - Пусть к полудню придет к дому Джанике. Кстати, тебе моя жена не в тягость?
   Этого вопроса у Эдигея и в мыслях не было. Он как-то непроизвольно возник и удивил даже его самого. Хан, с юношеской горячностью ответил:
   - Как мать может быть в тягость?
   - Тогда хорошо, а то думал забрать ее с собой, - соврал эмир.
   - Прошу тебя, эмир, оставь ее здесь!
   Они расстались с разными впечатлениями о встрече. Эдигей облегчено подумал, что мальчик, которого прочили в его убийцы, послушен и наивен. Он, как воск, мягок и пластичен. Нужно будет приблизить его к себе. Так легче будет его контролировать.
   Кадыр-Берды вынес из встречи одну, но очень важную для него мысль. Многоцветная жизнь, в изложении Эдигея, промелькнула перед ним как прекрасный сон. Он понял, что настоящая жизнь не здесь на горе, а там в степях. Настоящая власть - там, а тут - прозябание! Его зовут ханом! Какой он хан, если не имеет в подчинении ни мурз, ни эмиров? Какой он хан, если не имеет своего войска? Хан там, а здесь хам! (Слово «хам» в татарском языке имеет несколько значений. Одно из них - «сырой»)
                ***
   Они, эти два умудренных жизнью мужчин, сидели у обрыва рядом с домом Джанике и вели негромкую беседу. Хотя Гияс-эд-дин был много моложе Эдигея, но и его борода была изрядно тронута сединой.
   - Я знал твоего отца, Гияс-эд-дин, - сказал Эдигей, - Таштемир был смелым воином, да и погиб достойно. Ты где тогда был?
   - Мы с матерью находились в обозе. Я был совсем маленьким, но, как сейчас помню, блестящий снег и соленый вкус маминых слез, падавших на ее грудь, которую я тогда сосал.
   - И ты с тех пор что-то помнишь? - удивился Эдигей.
   - Помню, - подтвердил Гияс-эд-дин.
   - Где сейчас твой улус?
   - Моя семья и родственники у города Лида, что в Литве.
   - А в Орде, что делал?
   - Мой брат, Саид-Ахмет, позвал меня.
   - Расскажи, что видел там, что слышал?
   - Я там недолго пробыл. Меня сразу обвинили в том, что я приехал в Орду по указанию князя Витовта с целью совершить переворот. Там вообще какое-то сумасшествие творится. Эмир Кизим… Знаешь такого?
   Эдигей кивнул головой.
   - Так вот эмир Кизим держит хана Тимура возле себя как на веревочке, он в каждом чингисиде видит врага своему хану. Всюду ему мерещатся заговоры.
   - Это и понятно, - заметил Эдигей, - Тимур без Кизима - ничто, а Кизим без Тимура вообще пустое место. Вот и дрожат друг над другом.
   - Мой брат, - продолжал Гия-эд-дин, - очень мирный человек. У него большое стадо лошадей и бесчисленное количество овец. Он и предлагал мне взять часть его богатства, но я не смог воспользоваться его добротой. Мне шепнули, что утром придут за мной. Я убежал в ту же ночь. Чтобы обмануть преследователей, поехал в Крым. Так я  очутился здесь.
   Некоторое время они наблюдали за жизнью долины. Сновали всадники, с места на место переходили овечьи отары. Если бы они не двигалась, то издали казались бы большими камнями. Караимы на ослах возили в крепость воду. Ослы казались раздутыми, так как у каждого бока у них были закреплены деревянные бочонки. Из скальной расселины в долину проникали клубы тумана.
   - Что будешь делать дальше? - спросил Эдигей.
   - Поеду домой.
   - А не хотел бы остаться здесь и отомстить Тимуру?
   - В Орде живет мой брат, и я не хотел бы создавать ему дополнительных трудностей. Да и я, как видишь, выскочил оттуда живой. За что мстить?
   - Жаль, а у меня были планы на тебя.
   - Там, - Гияс-эд-дин показал на север, - у меня семья. Жена недавно родила сына, а так всё дочери были.
   - Поздравляю, - сквозь зубы сказал Эдигей.
                ***
   Они оба не знали и не узнают, что тот мальчик, который только родился, после их смерти станет основателем Крымского ханства. Он продолжит дело эмира Эдигея и прославит своими подвигами имя отца своего Гияс-эд-дина.

                ГЛАВА IY
                СРАЖЕНИЕ ПРИ СУТ-СУ
   - Вы хотите победить? - спросил строго Эдигей у крымских беев, среди которых был и Кадыр-Берды.
   Все дружно закивали головами. Этот вопрос был задан после того как каждый бей доложил эмиру о количестве приведенных ими людей, а тот в свою очередь информировал их о передвижении вражеских войск в направлении к полуострову.
   - Коль так, - сказал Эдигей, - можете идти к своим людям и выводить их за пределы Перекопа. Там и встретимся.
   Карачеи с омертвевшими лицами смотрели ему вслед, затем все враз заговорили. Почему не посоветовался? Почему не посвятил в детали будущего сражения? Почему не узнал об их желаниях? Почему не поинтересовался их мнением? Ширин, как наиболее удивленный, выскочил из комнаты с фонтаном и, догнав Эдигея на выходе из дворца наместника, резко спросил:
   - Почему не поговорил с нами?
   Эмир посмотрел в лицо карачея и увидел, что верхняя губа его вместе с усами слегка вздрагивает. Сильно обиделся человек. Обращаясь к Басыру, сказал:
   - Вернемся.
   Возвращению Эдигея карачеи заметно обрадовались - как-никак и они что-то значат, раз этот гордец вернулся. Эдигей сел на свое место и вместо того, чтобы повиниться, задал совсем неожиданный вопрос:
   - Кто скажет почему побеждал наш великий предок - Чингисхан?
   - Он был, как ты сказал, великий человек, - хмуро заметил Кипчак.
   - Согласен, но тогда скажите: почему побеждал Ольгерд-Литовский?
   Вот тут с ответом было хуже. Литовский князь, да еще давно умерший, никого не интересовал. Выдержав паузу, Эдигей сказал многозначительно:
   - И тот и другой побеждали потому, что перед битвой не разводили турусы на колесах. Они не сообщали о своих планах даже самым близким своим помощникам и, представьте себе, никто из них не обижался. Люди понимали, что победа стоит того, чтобы умерить непомерно раздутую гордость. Поймите, мы не в набег идем, а готовимся к серьезному сражению. Тут надо не только быстро передвигаться и громко кричать «урах!», тут нужно выстоять, выдержать ожесточенный натиск врага и суметь найти силы для ответного удара, который бы решил исход битвы в нашу пользу. И я это сделаю, если будете помогать, а не мешать, засовывая из любопытства свой нос во все мои дела. Или вы уже передумали доверить мне руководство крымскими войсками?
   - Нет, эмир, не передумали, - ответил за всех Ширин.
   - Тогда по местам и делайте то, что я вам сказал!
   На этот раз в комнате остались Эдигей и Басыр, а карачеи с ханом Киркельским дружно покинули дворец и направились к своим войскам. Эмир сказал темнику:
   - Езжай, Басыр, навстречу войску Тимура и найди на подходе к Перекопу место для засады.
   - Не выходя отсюда, великий эмир, я могу его назвать.
   - Интересно.
   - Когда Джанике ханум ехала в Крым, а я ее сопровождал, то мы много дней стояли лагерем у озера Сут-су. Там много камышей и низких мест. Они в стороне от дороги, по которой будут двигаться ордынцы. За спиной будет Азовское море.
   - Я не разделяю твоей уверенности, Басыр. В камышах, ты прав, хорошо прятаться, но, не забывай, они прекрасно горят. А вообще-то, едем туда вместе и там разберемся. Может ты и прав.
                ***
   Обозрев западный берег озера Сут-су, Эдигей не изменил своего мнения. Он сказал:
   - Уж очень хороши эти камыши для засады. Если бы эти заросли я оставлял в своем тылу, то обязательно приказал бы их сжечь. Так что, Басыр, ищи другое место. Кстати, что там?
   Он указал на едва заметную песчаную полосу, которая пролегала справа от глянцевой глади Азовского моря.
   - Там, великий эмир, дорога, называемая Цениске. На ней, если помнишь, я поймал Зуфера с головой фряга.
   - Поедем туда.
   Копыта глухо застучали по песку. Остановились. Эдигей покрутил головой, всматриваясь во все стороны. Он спросил:
   - Как ты думаешь, две тысячи здесь можно разместить?
   - Можно и больше, если уйти на юг.
   - Больше не надо. Ты войдешь сюда с двумя тысячами самых лучших твоих воинов и углубишься на юг так далеко, чтобы тебя не было видно с дороги. Лошадей положишь на песок и будешь ждать прохода ордынских войск. Когда пройдут, подтянешься поближе и будешь ждать моего сигнала.
   Вернулись к озеру и Эдигей, показывая на противоположный от дороги холм, сказал:
   - Там спрячешь еще одну тысячу. Как только враг с ними поравняется, они должны будут напасть на него. Это отвлечет его от желания рассматривать окрестности.
   Они поехали по направлению к Перекопу. Басыр спросил:
   - Что будет делать Сеут?
   - Он будет тоже воевать, - неопределенно ответил Эдигей и Басыр понял, что не должен был задавать этот вопрос.
   - Когда мне занимать место засады, - спросил он, преодолев смущение.
   - Сегодня ночью. Теперь смотри сюда. Видишь этот холм? Там я прикажу развести дымный костер. Увидишь столб дыма, скачи сразу сюда. Где-то тут будет располагаться тыл ордынцев и ты сразу врежешься в него.
   Они расстались на подъезде к основному войску. Басыр занялся подготовкой засадного отряда. С наступлением сумерек он увел свой отряд на север, чтобы потом, под покровом глубокой ночи, спуститься к югу
   Эдигей, разыскал Сеута и, отведя его в сторону, изложил ему его задачу. По мнению Эдигея, она была самой трудной в этом сражении. Он с двадцатью тысячами пехоты и десятью тысячами конницы должен будет противостоять основным силам противника.
   - Ты не ошибся, великий эмир? - спросил Сеут удивленно. - Что же будет делать другая половина, если весь удар придется на мой отряд?
   - Вторая половина, Сеут, будет в резерве. Часть из них я вообще спрячу, чтобы их и видно не было. Пусть враг думает, что нас мало. Пусть радуется. И чем сильнее будет его радость, тем горше ему станет когда узнает, что введен в заблуждение.
   Уже глубокой ночью Эдигей отдал коноводу свою лошадь. Принесли попону и седло, и он лег. Прежде чем уснуть, долго прислушивался к звукам военного лагеря. Снилась будущая битва. Он терпит поражение, его обходят. Проснулся едва забрезжил рассвет. Став на колени, начал молиться. Он ничего не просил у Аллаха (это тоже военная хитрость), а благодарил его: «Всё, что есть на небе и на земле, свидетельствует о славе Аллаха и Он есть Могуч, Мудр! Истинно, в сотворении небес и земли, и по смене ночи и дня есть знамения для людей с разумением». Встал с колен и осмотрелся. С глаз будто пелена спала и он ясно увидел будущее поле битвы: там он поставит войска, здесь спрячет засады, туда уберет резерв.
   Его четкие, безапелляционные указания удивляли карачеев и восхитили хана киркельского. Эдигей поставил войско Сеута между двумя холмами, которые как бы прикрывали фланги. За холмами спрятаны засады. Если враг вздумает обойти фронт по флангам, то обязательно напорется на них. Для него это будет неприятной неожиданностью.
Со стороны восходящего солнца донеслись звуки первой стычки с вражеским войском. Это та тысяча, что пряталась за холмом, вступила в соприкосновение с врагом. С востока надвигалась конная масса.
                ***
   Как и ожидал Эдигей, враг не стал тратить время на глубокую разведку и на существенные перестроения. Жиденькие ряды противостоящего войска не вызывали тревоги и желания серьезно взглянуть на врага. Клином врезаться в его ряды, разделить, смять, уничтожить!
   Войск у Сеута было заметно меньше, чем у врага, но в первых шеренгах стояли наиболее стойкие воины, выдержавшие уже не одно сражение. Избранная тактика весьма проста. Скачущей на тебя коннице противопоставляй стрелу и копье. Эти хрупкие оружия становятся страшными в руках умелых и хладнокровных бойцов. Тысячи стрел заполняют пространство, которое нужно преодолеть коннику, а далее, если все же остался на коне, его встречают ряды ощетинившихся копий. На них и нужно переть. Каждое из них может пронзить тебя. Страшно, но и свернуть в сторону нельзя - затопчут.
   Трещат древки копий, истошно ржут кони, вопят люди. Эдигей следит за полем боя и боковым зрением поглядывает на карачеев. Ни один из них не рвется в бой. Наоборот, некоторые из них оглядываются на стоящих за спинами лошадей. Только Кадыр-Берды нет-нет да хватается за рукоять своей дорогой сабли. Эдигей говорит ему:
   - Бери, хан, свой отряд и ударь в бок вон тому нахалу, который пытается смять наш правый фланг. Если его не остановить, то…
   Кадыр-Берды не дослушал рассуждения эмира, он побежал к своей лошади. Вскоре он, выполняя указание эмира, врезался во вражеское войско и его дамасский клинок наделал много бед ордынскому войску.
   Не сумев прорвать фронт, атакующие отошли. Появились первые пленные и Эдигей узнал, что ордынскими войсками командует сам эмир Кизим! Как это он расстался с Тимуром? Может и хан здесь? Но все говорило за то, что его нет.
   Эмир видит далеко. Он видит как Кизим перестраивает свою армию, но его больше интересует Сеут. Подходит резерв и занимает места павших товарищей, подвозят стрелы и копья, павших лошадей подтаскивают к первым рядам, создавая дополнительные трудности атакующим. Сколько еще атак придется выдержать его войску прежде чем начнется уничтожение врага? Кадыр-Берды, выполнив задачу, поднялся к Эдигею. Тот добро глянул на юношу и показал на место рядом с собой.
   Вторая атака была не менее яростной, но враг, поняв, что легкой победы не будет, попытался обойти фронт с флангов. Тут и пригодился резерв, укрытый за холмами. Здесь враг встретил не менее яростное сопротивление и начал отходить. Тут Эдигей и приказал поджечь сигнальный костер.
   Басыр, огрев застоявшегося коня плетью, заставил его распластаться над землей и устремиться в сторону, топчущегося на месте, врага. Одновременный удар с четырех сторон редко кто выдерживает. Не выдержало и войско Кизима. Началось бегство с поля боя. Организовав преследование врага, Эдигей приказал начать вывозку раненых. Здесь очень пригодились пустые маджары кизимова обоза.
   На следующее утро поступила команда эмира искать труп Кизима. Если не найдут, то его живого следует разыскивать среди разбежавшихся войск. По месту сражения пошли люди, которые знали бывшего мурзу в лицо. Вместе с ними ходил и Кадыр-Берды. Сеут спросил его, что он ищет? Ведь он не был знаком с Кизимом.
   - Ты знаешь, Сеут, - с нескрываемой гордостью ответил юноша, - мне пришлось сразиться с одним очень умелым воином, и он чуть не зарубил меня, но я во время подставил под замах его сабли свою, и его сабля переломилась. Тогда я в полную силу размахнулся и перерубил его чуть не пополам. Теперь захотелось еще раз на него посмотреть. Это было как раз на этом месте. Если найду, то покажу тебе. Хочешь?
   Они разошлись, но не надолго. Послышался возглас Кадыр-Берды:
   - Нашел! Сеут, иди сюда!
   Хан держал за два уха бритую голову. Она была срублена с частью туловища.
   - Посмотри, Сеут, видишь как я его!?
   - Вижу, ты хорошо взмахнул саблей, но еще лучше опустил ее. Молодец!
   Темник присмотрелся к отрубленной голове и еще в большем восторге воскликнул:
   - Так это же голова Кизима! Машалла! Хан, ты убил злейшего врага эмира! Неси к нему эту голову и получишь награду!
   Он осекся, увидев как потемнело лицо юноши.
   - Ты чего? - спросил он удивленно. - Что я такого сказал?
   Кадыр-Берды отбросил голову в сторону и угрюмо сказал:
   - Мне расхотелось радоваться. Где это сказано, чтобы хан ходил к эмиру за подачкой?
   - Вот ты о чем, - задумчиво проговорил темник.
   Потом подошел к удрученному юноше и, положив ему руку на плечо, сказал:
   - Какие твои годы и какие у эмира? Он старый, но только эмир, а ты молод, а уже хан. Маленький, но хан! Эмир так и останется эмиром, а ты со временем можешь стать даже не большим, а великим ханом! Ведь не забывай, ты - сын Тохтамыша! А сейчас отдели голову от туловища и неси ее к эмиру. Потешь его. Будь покладист с ним. Он - сила, а ты пока, по молодости лет, - только место для ее приложения.
   Сеут приказал прекратить поиски трупа Кизима, а Кадыр-Берды, выполняя совет темника, завернул голову в тряпку отрезанную от чьего-то халата и повез ее к Эдигею.
   Эмир стоял в группе беев и других приближенных к нему людей. Кадыр-Берды без слов подошел к нему и положил голову к его ногам. Эдигей поправил ее так, чтобы видеть лицо и тут же воскликнул:
   - Молодец, Кадыр-Берды! Ты его нашел!
   - Он не только нашел, - уточнил Сеут, - он и убил Кизима!
   - Ойле десе! (Вот как!) - воскликнул Эдигей, обнимая мальчика, - расскажи как это все было?
   Хан с удовольствием повторил свой рассказ. Выслушав, эмир еще раз обнял его и сказал юноше, что Хаджи-бек видит его с небес и гордится им. О награде ни слова. Обращаясь к Сеуту, эмир сказал:
   - Раз Кизим убит, значит сейчас самое время рассчитаться с ханом Тимуром. Бери свой тумен и направляйся в Орду. По дороге подберешь всех, кто еще не добрался до нее.
   - Понял, великий эмир, а что делать в Орде?
   - Убьешь Тимура, если он до сих пор еще живой и найдешь там чингисида Саид-Ахмета и от моего имени предложишь ему стать ханом. Пусть начинает, а я приеду, проведем всё нужное.
   - А вдруг он откажется?
   - Откажется - убей! Убей, как чингисида, отказавшегося выполнить свой священный долг! Так и скажешь ему! Пусть выбирает. Мне кажется, он поймет и сделает правильный выбор.
   Обращаясь уже к окружающим, спросил:
   - Вы согласны, друзья мои, что лучше быть живым ханом, чем мертвым чингисидом?
   Все заулыбались, и закивали головами. Один Кадыр-Берды не улыбался и не кивал. Он, нахмурившись, смотрел в землю.
                ***
   После этого войско потянулось в Крым. Впереди ехал Эдигей, а за ним карачеи. Они гордились участием в этой жестокой битве и радовались одержанной победе, они понимали, что этим обязаны Эдигею, поэтому безропотно уступили ему первое место в этой кавалькаде. Если бы Эдигей оглянулся, то заметил, что рядом с карачеями нет Кадыр-Берды. Заметил бы и задумался. А задуматься было над чем.
   По дороге в Крым маленький хан изменил своему первоначальному намерению ехать домой. Решил снова переговорить с Сеутом. Он чувствовал, что этот авторитетный темник доброжелательно к нему относится и без иронии воспринимает его переживания.
   Сеут же остался на месте прежнего поля боя с тем, чтобы на следующее утро отправится в Орду.
   Темник принял хана у костра, на углях которого готовилось мясо.
   - Ты, Кадыр-Берды, потерпи немного, и мы сейчас откушаем кебаб.
   - Кебаб хорошо, Сеут, но я хотел бы прямо сейчас поговорить с тобой о серьезном деле. Пусть твои люди отойдут подальше.
   - Ты же не хочешь, чтобы, пока мы говорим, кебаб сгорел? Может сначала поедим?
   - Нет, Сеут, мне не терпится задать тебе всего один вопрос?
   Когда они остались вдвоем, Кадыр-Берды горячо прошептал:
   - Скажи, Сеут, почему Эдигей не назвал меня?
   - Ты о чем?
   - Я о том, что Эдигей назвал Саид-Ахмета, а меня не назвал! Разве я не такой же чингисид? Зачем Саид-Ахмета убивать, если я есть?!
   - Понятно, - сказал Сеут и задумался.
   - Что тебе понятно?
   - Понятно, что ты хочешь стать ханом Золотой Орды.
   - Ты осуждаешь меня?
   - Зачем осуждать? Это даже хорошо, что ты хочешь стать великим ханом, но плохо то, что Эдигей этого не хочет.
   - Но почему? Что я ему плохого сделал?
   Сеут горько улыбнулся.
   - Кто ты и кто он? Ты только подумал бы сделать ему гадость, и я тебе уже тогда не позавидовал бы. Мне думается, что он не хочет делать тебя настоящим ханом по другой причине. Ты сын Тохтамыша.
   - В этом вина моя?
   - Виной это не назовешь, но вот опасность, хоть и легкая, от тебя исходит. Ведь ты знаешь, что твой отец и Эдигей были врагами. А может я ошибаюсь, и эмир просто не вспомнил о тебе и из-за того, что ты уже хан.
   - Какой я хан?! С одной стороны Джанике дает указания, а с другой эмир! Даже карачеи смотрят на меня как на недозрелую грушу!
   - Все мы от кого-нибудь зависим. Потерпи, Кадыр-Берды, возможно и до тебя дойдет очередь.
   - Возможно! Я, сын Тохтамыша, а владею какой-то скалой! Я степняк или горный козел?
   - Тише! - прикрикнул Сеут. - А то когда вернешься на свою скалу, там уже эмир будет с плеткой тебя поджидать. Может чем и похуже.
   Хан задумчиво уставился на тлеющие угли. Темник уже думал подозвать своих людей, но Кадыр-Берды снова заговорил:
   - Я верю тебе, Сеут, и поэтому хочу, чтобы ты мне помог.
   - Я не прочь, но пока не вижу возможности это сделать. Послушай совета, Кадыр-Берды. Первое, что нужно сделать, заинтересуй своей мечтой Джанике ханум, но не забывай при этом, что она жена эмира.
   - Я понял! - воскликнул юноша. - Я ее уговорю! Спасибо за совет, Сеут! Если я стану ханом в Орде, то ты будешь у меня эмиром! Согласен?
   - Спасибо, Кадыр-Берды, - сдержанно ответил темник, - признаться, мне и сейчас не плохо.
   Чуть подумав, добавил:
   - Если будет что-то интересное, я пришлю к тебе гонца.
   - Ты настоящий друг, Сеут! - воскликнул юноша и, махнув на прощанье рукой, вскочил на коня и умчался в ночь.
   Сеут с грустью посмотрел ему вслед и подумал, что власть - единственная пища, которой люди никак не могут насытиться. Вот и этот юноша ускакал в погоне за нею, отказавшись от сочного кебаба, хотя, Сеут это знает, весь день не ел и еще не скоро доберется до своей скалы.

                ГЛАВА V
                ПОИСКИ ДЯДИ
   Надежда Эдигея на то, что жена не найдет своего родственника, разбилась о настойчивость Джанике. Ханум напористо расспрашивала стариков и старушек и наконец выяснила, что дядю звали Метисултан, а живет он где-то у Баба-даг. Ей показали караима, который родом из тех мест.
   Джанике встретилась с ним. Седые лохмы выглядывают из-под низкой каракулевой шапки, загорелое лицо и добрые глаза. Холщовая одежда безукоризненной чистоты. Она удивилась этому и спросила:
   - Ты постирал одежду перед приходом ко мне?
   - Когда бы я успел, госпожа? Мне сказали, что ты зачем-то меня зовешь к себе, и я сразу же пришел. А что касается одежды, госпожа, так я вожу воду. Люди, покупающие ее у меня должны видеть, что предлагает ее им аккуратный человек. Я ценю свою работу, госпожа, и люблю когда люди покупают у меня воду.
   - Мне сказали, что ты родился у Баба-даг и, что можешь знать где сейчас живет мой дядя Метисултан.
   - Я, моя госпожа, родился не у Баба-дага, а на самой той горе. Там караи живут вместе с греками. А вот твой дядя, как мне говорили родственники, действительно живет под самой горой в деревне Адым-Чокрак.
   - Это точно? - спросила Джанике, еще не веря своей удаче.
   - Ошибки не может быть, госпожа. Ведь не в каждой деревне живут сыны ханов.
   - Ты сможешь отвести меня туда?
   - Смог бы, но…
   - Что тебе мешает?
   - Дело в том, госпожа, что мой конкурент по перевозке воды очень обрадуется моему отсутствию. Ему, правда, придется много поработать, но и заработает хорошо.
   - Поняла, - улыбнулась милой наивности карая Джанике, - ведь ты не думаешь, что я не в состоянии оплатить все твои убытки? Ты назовешь сумму, и она сразу будет возмещена, а кроме этого ты получишь оплату за услугу мне оказанную.
   Лицо карая расплылось в улыбке. Свисавшие на губы усы приподнялись и из-под них сверкнули два ряда белых зубов. Поняв, что сделка состоялась, Джанике поинтересовалась как его зовут.
   - Шамииль, госпожа, - и он опять улыбнулся.
                ***
   Джанике взяла с собой пять человек охраны и отправилась в путь. Все были на лошадях, за исключением караима - он был на осле. Когда она предложила ему лошадь, Шамииль отказался. Он сказал:
   - Я всю жизнь, госпожа, езжу на ослах. В горах они надежнее, чем лошадь, да и падать до земли ближе.
   Раннее утро. Холодная синь цепко держится в горных расселинах, воздух, пронизанный первыми лучами восходящего солнца, приятно холодит щеки и легко вдыхается. Узкая тропа, по которой приходится ехать друг за другом, истоптана многими копытами, из-под пыли выглядывают истертые камни. Впереди трусит на своем осле Шамииль, за ним Джанике. Так выехали на более просторное место, пересекли небольшую речку, и карай сказал, что она обозначает границу между ханством Кырк-Ор и греческим княжеством Феодоро.
   Долина становилась все шире, зелень сочная и густая, воздух прозрачен и пахуч. Скалы уступили место густым лесам, заполненных разноголосым птичьим пением и перестукиванием.
   - Как здесь хорошо! - неожиданно для себя воскликнула Джанике, когда увидела впереди поляну сплошь усеянную ромашками.
   Карай, услышав возглас, спрыгнул с осла и пошел вперед пешком, срывая на ходу ромашки. Сделав небольшой букет, подал его госпоже, при этом опустил голову, понимая, что не имеет права ловить взгляд чужой женщины. Джанике приняла букет и с любопытством стала рассматривать цветы. Таких больших ромашек она еще не видела. Желтая, как солнце, большая, как монета, середина. От нее, как лучи, отходят глянцевые, слегка ребристые, удивительной белизны лепестки.
   - Какая красота, - восторженно прошептала она.
   - Вот видишь, госпожа, - услышала она голос карая, - как хорошо ехать на осле. Прыг - на земле, скок - снова на осле. Посмотри вверх, госпожа, и скажи как тебе понравилось то, что увидела?
   Джанике посмотрела и ахнула. Прямо над головой высилась, закрывая собой небо, серая скала. Шамииль, довольный произведенным впечатлением, сказал:
   - Это и есть Баба-даг. Сейчас обогнем ее и въедем в другую долину, там и до той деревни недалеко.
   Они объехали гору с восточной стороны и очутились в долине сказочной красоты. В ней преобладали два цвета: зеленый и золотой (кому-то он мог показаться желтым). Зеленый ковер сочной травы и низкорослых кустарников, золотые поля проса, приветливо помахивали тяжелыми метелками, полными зерна. Середину долины пересекала прямая, как стрела, дорога. Справа ее прикрывала крутая стена южной стороны Баба-даг, а слева - Шулдан-даг. Под ней лепились домишки с плоскими крышами. Они, цепляясь один за одного, взбирались все выше и выше к вершине горы.
   - Вот это и есть наша деревня, госпожа. Там где-то и живет твой дядя.
   Обитатели деревни, увидев направляющихся к ним всадников, вылезли на крыши и стали за ними наблюдать. На того, что на осле, не обращали внимания, это проводник, а вот на конях… Впереди, похоже, ехала женщина. Да, да. На ней шафранового цвета платье, малиновый жакет и, сверкающая золотом и драгоценными камнями, низкая шапочка, укрытая прозрачным шарфом. Дальше ехали люди, вооруженные луками и саблями. Определенно охрана. Ой, какая большая госпожа к ним едет! Она не с верхней горы, видно издалека едет. По тому, что у нее низ лица прикрыт шарфом она татарка. Кого она собирается посетить в их деревне? Первыми кавалькаду встретили мальчишки. Карай и задал им вопрос о проживании Метисултана. Они указали вверх. Пока добирались до указанного дома вся деревня уже знала к кому едет госпожа. Узнал об этом и Метисултан. Он встретил Джанике на дороге у дома. На нем была холщовая, как у Шамииля, рубаха, только шапка была не низкой и плоской, а высокой с слегка загнутым верхом. Едва Джанике подъехала, он сказал:
   - Селям алейкум, госпожа, ты меня ищешь? Я - Метисултан.
   - Алейкум селям, дядя, - ответила Джанике соскакивая с лошади.
   Метисултан провел племянницу в небольшую комнату с низким потолком и земляным полом, на который были постелены домотканые половики. На одной из стен была подвешена полка. На ней стояли ярко начищенные медные кувшины и миски. С полки свешивались узорчатые кымбрызы (полотенца).
   - У тебя хорошая хозяйка, дядя.
   - Ты права, Джанике, у меня хорошая и добрая жена. Ты сейчас ее увидишь.
   Она вошла, держа в руках поднос, уставленный глиняными чашками.
   - Вот моя Софие, - с теплотой сказал Метисултан, принимая от нее поднос, - а это, - обратился он к жене, - дочь моей родной сестры Тогайбек. Зовут ее Джанике.
   Джанике встала и обняла Софие, как равную себе. Она обратила внимание, что у тети прямой и чуть заостренный нос. Он заметно возвышался над впалыми щеками. Морщины, избороздившие лицо, говорили о трудно прожитых годах.
   Они ели тыкву в соусе и тыкву запеченную, сладкую как мед. Метисултан, улыбаясь, сказал:
   - Тебя не смущает такая однообразная еда, Джанике? Моя жена очень любит эту еду, поэтому и я ее люблю.
   - Что ты дядя, мне тоже очень понравилась тыква, - заверила она.
   - Люди говорят, что тыква придает силы человеку, - сообщил дядя. - В связи с этим рассказывают такой случай, будто бы произошедший у нас в деревне, на одной свадьбе жениху не досталось тыквы и вот когда пришло время уединяться с невестой, он сказал: «Пусть идет тот, кто съел мою тыкву»
   На десерт гостье подали сгущенный сок груши, который называли петмез. Отхлебывая густую сладкую жидкость, Джанике рассказала о цели своего приезда. Естественно вспомнила и о своем муже. Метисултан был чрезвычайно польщен тем, что у него в гостях сидит жена такого знаменитого человека.
   - Он, наверное, строгий муж, Джанике?
   - Нет, дядя, он сначала умный, а потом уже строгий. Но гневаться он себе не позволяет. Ну так как, дядя, ты будешь меня сопровождать?
   - Я бы с удовольствием, моя уважаемая племянница, тем более наш мулла говорит, что святой долг мусульманина совершить хадж, но, поверь, я не могу надолго уезжать из дому.
   - А что тебя так сильно держит?
   - Понимаешь, - смущенно ответил Метисултан, - мы живем от земли. Больших запасов нет, так вот, если потеряем урожай, голодными останемся.
   - Я поняла, дядя. Я дам тебе столько денег, что ты сможешь нанять работников, а Софие останется только проследить за ними. По возвращении я дам тебе еще столько. Теперь согласен?
   - Когда ехать?
   - Скоро. Мне нужно будет закончить кой-какие дела. Накануне я пришлю к тебе человека. Он сообщит о времени отъезда и привезет денег. Сейчас я дам тебе немного, чтобы ты мог распоряжаться ими до своего отъезда.
   Джанике достала из-за жакета кисет и отдала его дяде. Он, поклонившись, принял его. Далее она сняла с себя вязку жемчуга и тут же одела ее на шею Софии. Та зарделась от смущения и Джанике подумала, что тетя когда-то была красивой.
   - А тебе, дядя, не хотелось бы побывать в Кырк-Оре? Ведь ты давно там не был?
   - Зачем? - спросил Метисултан, - отец умер, а так на кого смотреть? Камни я и здесь вижу.
   Было грустно слышать такие слова. Как нужно было обидеть человека, чтобы отбить у него охоту посетить родину. Ей нравилась эта неброская пара, красота которой в основном была внутри. Они боролись за свою любовь и выстояли. Легкая грусть не покидала ее на всем обратном пути.
   
                ГЛАВА VI
                В ОРДЕ
   Сеут по дороге в Орду догонял людей, которые возвращались домой после поражения. Желающих присоединиться к нему зачислял в свой тумен, а отказывающихся отпускал, но позже их догоняли и убивали. Сеут не хотел, чтобы в Сарае загодя узнали о его прибытии.
   К тому времени хан Тимур уже проведал о разгроме войска Кизима и о его смерти. Привыкнув жить умом этого человека, он теперь не знал как себя вести. Его решение отменить все встречи и отказаться от еды было спонтанным, вызванное растерянностью и упадком духа. Он лежал на подушках и мрачные мысли не покидали его. Они, как осенние мухи, были назойливы и кусачи. Какое он имел право погибнуть? Изменник!
   Ставка Тимура находилась в бывшем дворце Бату-хана, куда загнал его Кизим перед походом на Крым. Кругом развалины и горы мусора. За годы, прошедшие со времени похода Аксак-Тимура ни у одного из ханов не хватило времени для восстановления столицы. Не было его и у Тимура. Теперь, лежа в одной из комнат дворца, он мучился бездельем, все более и более опускаясь до уровня животного. Даже инстинкт самосохранения не срабатывал, и затрепыхал только тогда, когда за стенами раздались восторженные возгласы: «Эдигей! Эдигей!» Бросился к окну и увидел как с коня соскочил воин, закованный в панцирь и с шишкастым шлемом на голове. И, о, ужас, ханская стража низко кланяется ему! Воин всходит на крыльцо дворца и властным жестом указывает на дверь. К ней бегут воины попроще и вот слышатся их торопливые шаги под крышей дворца. Тимур заметался и затих только тогда, когда очутился в темной комнатушке, заваленной каким-то хламом.
   Люди искали его. Они называли его имя, но он не отзывался, надеясь отсидеться. Через некоторое время кто-то крикнул:
   - Все обыскали, его здесь нет.
   Радостное тепло разлилось по телу.
   - Ищите, - возразил кто-то, - стража говорит, что он не выходил отсюда.
   Холодок страха снова проникает за шиворот.
   - Мог и выскочить в окно.
   Конечно мог! Молодцы, как догадливы!
   - Ищите, я вам сказал!
   Снова страх сковал члены.
   Еще команда:
   - Стаскивайте в эту комнату все, что может гореть и поджигайте.
   Забегали, засуетились. Запахло дымом. Послышался треск разгулявшегося пламени. Тепло от огня стало проникать и к нему в каморку. Представил себе как загорится хлам, за которым он прячется, а с ним и он сгорит. Нервы не выдержали - выскочил из укрытия и побежал к ближайшему окну, но его схватили.
   - Ты кто?
   - Хан Тимур!
   Его потащили за шиворот, как котенка. Человек в панцире, увидев его, воскликнул:
   - Нашелся! Теперь заколите его, ребята, и бросьте в огонь!
   Тимур рванулся к этому человеку, но тот оттолкнул его от себя ногой и вышел. Так Сеут выполнил первую часть задания Эдигея.
                ***
   Становище Саид-Ахмата находилось недалеко от города. Темника удивила убогость хозяйства чингисида. Юрты порыжевшие и залатанные, только жилище чингисида отличалось относительной сохранностью. Что это - подлинная бедность или способ не привлекать завистников? У юрты чингисида сидел не то воин, не то просто слуга. На коленях у него лежал колчан с несколькими стрелами, но лука не было. Сеут обратился к нему:
   - Доложи хозяину, что его хочет видеть посланник эмира Эдигея.
   - Заходи, доблестный воин, мой господин не требует доклада, к нему свободно заходят все, кому это нужно.
   - Тогда зачем ты здесь сидишь?
   - А как бы ты узнал, что можешь, не стесняясь, заходить?
   Сеут, улыбаясь такому простосердечному ответу, переступил порог. Хозяин сидел на подушках напротив входа. Перед ним на низком столике стояли две чаши с кумысом. Темник низко поклонился будущему хану. Тот кивнул в ответ и сказал:
   - Я знаю от кого ты, теперь назови свое имя и садись пить кумыс.
   Удивляясь такому простому этикету, Сеут назвал себя и присел рядом с хозяином. Отпив от чаши, он сказал торжественно:
   - Эмир Эдигей послал меня сюда, чтобы довести до тебя его предложение. Он просит тебя, Саид-Ахмет, согласиться стать ханом Золотой Орды.
   - А куда подевался великий хан Золотой Орды - Тимур?
   - Он сейчас на пути в обитель вечного пребывания.
   Горькая улыбка омрачила лицо чингисида, и оно покрылось множеством мелких морщин. Помолчав, сказал:
   - Мое происхождение - моя беда. Что ни делаю, чтобы люди забыли из какого я рода, ничего не получается. Прежде чем возвысить Тимура, ко мне обращался мурза Кизим, я отказался. Теперь - Эдигей. Передай ему, что я отказываюсь и от его предложения. Я хочу умереть своей смертью.
   - Ты очень осторожный человек, Саид-Ахмет, но сейчас твоей жизни ничего не угрожает - престол пуст. Занимай его по праву наследования и царствуй!
   - Это как раз то, Сеут, что я не хочу делать. Я хочу жить просто и ни над кем не царствовать.
   Темник впервые видел человека, отказывающегося от власти. Он смотрел на него как на дурачка, не сумевшего подняться выше незатейливых проявлений жизни. Он так и сказал:
   - Это ненормально, Саид-Ахмет.
   - Можешь таким меня считать, я не обижусь.
   Сеут молча пил кумыс. Поставил на стол пустую чашу и только после этого сказал:
   - Эмир и этот случай предусмотрел.
   - Он умный человек.
   - Ты не знаешь, Саид-Ахмет, о чем пойдет речь
   - Зачем мне это знать? Ты уйдешь, и я забуду даже то, что ты тут был.
   - Я в этом не уверен, и ты поймешь когда выслушаешь приказ эмира. Он велел убить тебя, если откажешься от престола.
   - Вот уже до чего дошло, - удивился Саид-Ахмет, - лев, как простая кошка, гоняется за мышью. Разве мало других чингисидов, которые рвутся к власти? Неужели эмир не в состоянии их разыскать? Даже я знаю, что где-то в Литве находится младший сын Тохтамыша - Джалалэддин. Другой сын его, Кадыр-Берды, в Крыму. Совсем рядом с Эдигеем. Почему ты его с собой не привез? Да и вообще, как только разнесется весть, что трон пуст, они сбегутся сюда, как пчелы на мед. Побудь здесь, Сеут, и ты сам все увидишь и поймешь, что запугивать меня нет смысла. Зачем эмиру такой пугливый и неприхотливый хан, если есть другие, более чванливые и властолюбивые?
   Сеут слушал этого непритязательного чудака и чувствовал, что он прав. Зачем его народу такой хан? Вот и будет сидеть возле его шатра, на смех курам, слуга с колчаном и объявлять, что великий хан принимает всех, кто только захочет предстать пред его светлыми очами. Какой авторитет будет у такого хана? Соглашаясь с доводами Саид-Ахмета, Сеут понимал и другое - он не мог не выполнить приказ Эдигея. Неповиновение чревато смертью.
   Убить Саид-Ахмета совсем не трудно, но именно поэтому Сеуту не хотелось это делать. Как об этом доложишь Эдигею? Станет ли он слушать объяснения? А что если?… Обращаясь к Саид-Ахмету, он спросил:
   - Вот ты упомянул о Кадыр-Берды. Как ты думаешь, поддержат его знатные люди Орды?
   - А чем он хуже любого другого? Конечно поддержат. Что важно, у них не будет выбора. В Орде, кроме меня, чингисидов всех порешили. Вот и Тимура ты отправил в сады Эдема. Убьешь меня, совсем пусто станет.
   - Не буду я тебя убивать, Саид-Ахмет, нарушу приказ Эдигея, но ты должен будешь мне помочь. Я вызову сюда Кадыр-Берды, и ты его поддержишь. Согласен?
   - Как я понимаю, ты идешь наперекор воле эмира. Не боишься?
   - Признаться, Саид-Ахмет, я, не в пример тебе, не брезгаю властью. Мне представляется возможность встать вровень с Эдигеем, почему не воспользоваться этим?
   - А чем Кадыр-Берды не приглянулся эмиру?
   - Он - сын Тохтамыша.
   - Значит и Джелалэддин ему тоже не подходит? Ведь он тоже сын Тохтамыша.
   - Джелалэддин мог бы и подойти, ведь у него одна мать с женой эмира, но он почему-то выбрал тебя. Так ты, Саид-Ахмет не ответил мне - поддержишь Кадыр-Берды?
   - Я думаю, Сеут, ты обойдешься без меня. Не в моих правилах кого-то поддерживать или осуждать. Я могу помочь тебе советами и то без широкой огласки о моих услугах.
   К ночи в сторону Крыма ускакал гонец с устным приглашением Кадыр-Берды приехать в Орду.

                ГЛАВА VII
                ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ
   Кадыр-Берды продолжал тяготиться своей ролью правителя лоскутного ханства. Доводило до остервенелой злобы пренебрежение его границами. Греки из соседнего княжества Феодоро проводили свои караваны через его земли. Так делалось и при старом хане, но то тогда, а сейчас это нельзя терпеть.
   Хан пытался установить какую-то плату за проход по его территории, но греки его игнорировали. Тогда он стал задерживать караваны и отбирать часть товаров в счет оплаты, пригрозив, что скоро будет весь товар оставлять у себя.
   Тогда соседи усилили охрану караванов до такой степени, что она стала сильнее тщедушных отрядов, выделяемых ханом для этих целей. Ответить им тем же хан не мог. Население его государства состояло в основном из греков и караимов, которые и могли бы влиться в его «армию», но им нужно было платить, а у хана казна была настолько скудной, что едва хватало на содержание самой крепости.
   Тогда Кадыр-Берды решил объявить княжеству войну. Он обратился к Джанике с просьбой обратиться к карачеям за помощью в этой войне. До этого момента в Крыму не было внутренних войн, соседи никогда не воевали друг с другом.
   Она об этом и сказала юному хану. Тот остался недовольным ее нравоучением и решил действовать самостоятельно. Джанике сообщила Эдигею о планах киркельского хана. При первой же встрече эмир сказал Кадыр-Берды:
   - Учти, хан, Феодоро сильнее тебя. У них водятся деньги и населения  намного больше, чем у тебя. Я видел твой отряд, который ты выставил для сражения под Сут-су. Разве можно с ним куда-либо соваться? А ты видел крепость, которую тебе придется брать? Она намного серьезнее чем твоя Кырк-Ор. Съезди туда и убедись, что я не преувеличиваю. От этой войны ты потерпишь убытки и ослабеешь настолько, что станешь первым и единственным нищим в Крыму.
   Ехать никуда не пришлось, ибо сама Джанике видела крепость и заверила хана, что такой твердыни более не видела. Настроение ухудшилось, поэтому приглашение Сеута было, как никогда, кстати. Под большим секретом Кадыр-Берды сообщил Джанике, что уезжает в Орду, чтобы занять трон отца.
   - Эдигей знает? - спросила она.
   Хан вспылил:
   - Зачем мне этот старикашка? Начнет указывать! Я и сам знаю, что мне нужно!
   Джанике осуждающе покачала головой.
   - Зря ты пренебрегаешь советами Эдигея. Он очень мудрый и могущественный человек и прислушиваться к нему в твоих же интересах. Если сделаешь так, как задумал, то станешь его врагом. Он не простит это ни тебе ни Сеуту.
   - Причем здесь Сеут? Это мое решение!
   - Мальчик мой, - горько усмехнулась Джанике, - детские загадки для меня уже давно не секрет. Тот человек, что вчера откуда-то прибыл, знаком мне еще с тех дней, когда я везла тебя маленьким сюда. Я встретилась с ним. Мы говорили о делах в Орде, и я поняла, что он был там вместе с Сеутом. После того, что ты сказал мне, я поняла зачем ты понадобился ему.
   Хан от злости скрипнул зубами. Джанике услыхала этот звук.
   - Не сердись, - сказала она примирительно, - я не собираюсь мешать твоему счастью. Езжай, если хочешь, но учти, что для Эдигея твое исчезновение не долго будет тайной, а цель и подавно. Обратись к нему, вдруг он поддержит тебя.
   - А если нет!? Что я тогда буду делать? Так что, мама, свои дела, я буду решать сам!
   - Ты слишком самоуверен, сынок.
   - Конечно, я - самоуверен, а Эдигей - умница! Я плох, а он хорош!
   - Я этого не говорила, сынок. Подумай еще, не торопись. Давай продолжим разговор завтра.
   Он уехал в эту же ночь, она его не провожала, хотя и слышала цокот копыт по камням и скрип воротных петель. Под эти звуки она горько плакала, понимая, что они расстались навсегда.
                ***
   Не прошло и двух дней как в Кырк-Ор, как ураган, ворвался Эдигей. Плюхнувшись на подушки, он зло спросил у Джанике:
   - Это правда, что он уехал в Орду?!
   Джанике, не считая возможным скрывать это, молча кивнула головой.
   - Его позвал Сеут?!
   Она могла и не знать этого, поэтому только пожала плечами.
   - Ты что знаками со мной разговариваешь?! Язык проглотила? Сговорились!
   - Я ни с кем не сговаривалась.
   - Так я и поверил! Уже два дня как он уехал, а узнаю об этом только сегодня! И не от жены, а от чужих людей!
   - Честно скажу, Идике, я его отговаривала, но он меня не послушал. Ему скучно здесь было.
   - Его женить надо было! Тогда было бы чем заниматься!
   После недолгого сопения, он, вздохнув, проговорил:
   - Видимо я действительно постарел, если даже мальчишка не побоялся меня ослушаться. Но Сеут! Каков негодяй! Доберусь же я до него! Да ладно. Ты не передумала ехать в Мекку?
   - Почему ты об этом спросил, Идике? - удивившись, спросила Джанике.
   - Я хочу, чтобы мои дальнейшие дела были подкреплены твоими богоугодными поступками.
   - Что ты задумал, Идике?
   - Так едешь или нет?!
   - Еду, еду, Идике, конечно еду, если ты не запретишь.
   - Наоборот, мне так надо, чтобы ты сейчас была у Каабы.
   - А если не поеду?
   Он посмотрел на нее строже чем обычно и, чеканя слова, ответил:
   - Дело твое, но знай, что это не изменит моего намерения наказать отступников.
   И добавил с усмешкой:
   - Ты там сможешь помолиться за их продажные души. Говорят, там молитвы сильнее, чем здесь.
   - Хорошо, я еду.
   - Назови день, и я к этому сроку пришлю тебе триста своих воинов. Они будут сопровождать тебя.
   - Зачем так много?
   - Ты моя жена! Там определяют могущество и значимость мужа по эскорту, который сопровождает его жену.
   Она назвала дату.
                ***
   Приближался месяц шавваль (май) и Джанике заторопилась. Всего девяносто дней отпускает шариат на проведение хаджа. За эти дни нужно войти в Святую землю, обозначенную белыми флажками, и выйти из нее, иначе хадж не зачтется.
   Джанике вызвала к себе Метисултана и тот взялся за подготовку поездки. Когда от Эдигея прибыл эскорт из трехсот всадников, он несказанно удивился, но, выслушав объяснения Джанике, смирился. Раз эмир хочет показать Востоку свое могущество, то пусть показывает.
   Лично для жены муж прислал кроткую, но красивую кобылу. Она очень понравилась ей, но Метисултан убедил Джанике, что женщине в дальнем походе сподручнее ехать на верблюде. Получив согласие на покупку верблюда, дядя объявил об этом по округе. Буквально на следующий день небольшая долина, куда было приказано приводить их была забита одногорбыми и двугорбыми животными. Здесь были и дромадеры, и нары, и космачи. Метисултан объявил, что желает купить только двугорбого верблюда. Когда на поляне осталось только трое нужных ему животных, Метисултан начал сравнивать их головы, шеи, ноги. Был выбран верблюд имеющий большую голову с длинным носом и широко расставленными горбами. Он поцеловал его между ноздрями и крикнул Джанике:
   - Посмотри какого красавца я тебе подобрал!
   Она сдержанно улыбнулась, так как плохо отличала этого «красавца» от всех остальных, но ободряюще сказала:
   - Ты совершил прекрасную покупку, дядя.
   На верблюда надели серебряную уздечку и поставили на колени. На спину постелили ярко-красную попону, а сверху водрузили кибитку. Все, можно отъезжать.
   Рано утром из местечка Салачик, что внизу под Кырк-Ором, на пятый день месяца шавваль отправился караван. Впереди, важно переставляя ноги, шествовал верблюд. На нем, украшенная серебром кибитка, оттуда сияющая Джанике помахивала народу ручкой. Ее провожали много людей, и этот день стал для них праздником. Эдигея среди них не было. Ему было не до этого.

                ГЛАВА VIII
                ВПЕРЕД НА КИЕВ
   Эдигея донимали карачеи. Его авторитет мало помогал исправлению их нравов. Они по-прежнему больше обещали, чем делали, хитрили, стремясь побольше урвать, меньше дать. Они напоминали Эдигею собаку, которая кусает своего хозяина, защищая от него кость, которую он ей только что бросил. Эмир выговаривает Кипчаку:
   - Почему ты своим людям положил мало еды? Неужели не понимаешь, что хорошо воюет тот кто сыт?
   - Им, эмир, сколько ни дай, все мало.
   - А ты и дай столько, чтобы сказал, хватит.
   - Где ты встречал довольного чем-то бедняка?
   - У меня, бей, не бедняки, а воины. Хорошо. Я куплю у других беев еду для твоих людей, но потом ты получишь меньше добычи. Согласен?
   Карачей, кряхтя, увеличивал продовольственную норму, но тут же начинал вымаливать  повышенную долю добычи. От всех отличался Ширин. С ним было легче вести дела. Он был самым разумным из всех крымских беев.
   По привычке, Эдигей ни с кем не делился своими планами. Карачеи пытались узнать куда эмир собирается совершить набег, но тот отвечал: разве не все равно откуда к вам поступит добыча?
   Эдигей провел смотр войску у озера Сут-су (счастливое для него место) и направился на север по Черному шляху, переправился через Днепр и вошел в окраины литовских земель, не опасаясь, что князь Витовт ответит ударом на удар. Этому властолюбцу сейчас не до окраин. Он сидит в Вильно и ждет когда ему преподнесут корону короля Польши.
   Набеги, как пожар, страшны своей внезапностью. Но они не просто пожар, они - лесной пожар, очаги которого возникают в самых непредсказуемых местах и от этого подобны кошмару. То туда, то сюда врываются небольшие конные отряды и хватают все, что может представлять ценность, убивают всех, кто пытается оказать сопротивление. Скручивают ремнями молодых женщин и мужчин, гонят впереди себя детей обоего пола. Пленников продадут работорговцам Кафы и Гёзлева, а те сбудут их на галеры, в гаремы и в богатые дома. А сейчас все это отправляется в обоз, который медленно продвигается вслед за войском.
   К Киеву Эдигей послал Басыра, в надежде, что тому, используя неожиданность, удастся ворваться в город. Чтобы достичь внезапности всех встречных убивали или уводили в тыл. И не смотря на такие меры, ворота города оказались закрытыми, а на стенах дымили фитили пушкарей. Киев, который когда-то удачно откупился от Темир-Кутлуя, теперь, ввиду своей бедности, обусловленной окраинным  положением в Литовском княжестве, не мог бы предложить подобную сумму новому грабителю. Но за прошедшие годы на Кисловском холме была возведена цитадель, что усилило оборонные способности города. Первые же попытки Басыра взять город штурмом были отбиты активным артиллерийским  огнем. Татары понесли большие потери. Длительная осада не входила в планы эмира, который считал этот набег чем-то промежуточным перед походом на Орду.
   На южной окраине Киева, окруженный частоколом, располагался Киево-Печерский монастырь. Он стоял на двух невысоких холмах, между ними проходила ложбина. Именно в этом месте, как определил Басыр, ограда должна быть наименее прочной, так как большую часть года стояла в сырости. Совершив отвлекающие маневры в других местах, татары проделали проходы в этом частоколе и ворвались в монастырь. Единственным очагом сопротивления внутри была Успенская церковь. Многие обитатели монастыря спрятались в катакомбах. Басыр велел забросать их факелами. Загорелись деревянные алтари и гробы. Удушливый смрад заставил монахов выбегать из подземелья. На выходе их ждал сабельный удар.
   Очень часто слухи о богатствах бывают слишком преувеличены. Кто не знает, что христиане любят украшать свои иконы золотом и серебром? Говорили о богатых усыпальницах князей и других знатных родов. Когда после избиения обитателей монастыря татары вошли в подземелье, то ничего полезного для себя не обнаружили. Неужели монахи так хорошо спрятали свои богатства? Спросить бы у них самих, но в живых никого не оставили. Перестарались.
                ***
   Зуфер, спеша на зов Эдигей, не мог, как ни ломал голову, догадаться зачем он ему понадобился. И вот он стоит у порога в низком поклоне. Эмир хлопнул ладонью по месту рядом с собой. Зуферу было неловко сидеть так близко, поэтому сел на край софы.
   - Садись ближе.
   Мурза подвинулся.
   - Еще ближе, - недовольно пробурчал эмир.
   Коснувшись рукава халата хозяина, Зуфер замер - дальше некуда. Почти шепотом эмир спросил:
   - Ты знаешь, что Сеут мне изменил?
   Зуфер вздрогнул. Этот шепот прозвучал для него так неожиданно, как гром среди солнечного дня. Зачем Эдигей поведал ему эту страшную тайну? Неужели и его в чем-то подозревает? Страшно. Если преданность порой недооценивается, то предательство никогда  не остается безнаказанным. Очень страшно.
   - Нет, не знаю, - пролепетал он.
   - Это хорошо, что не знаешь, но почему так долго думал?
   - Я опешил. Это так неожиданно.
   - Ты прав, Зуфер. Я этого собаку сделал темником, а вот он так отблагодарил.
   Эмир замолчал, с трудом справляясь со своим негодованием. Затем сказал:
   - Я хочу поручить тебе, Зуфер, быть моей карающей рукой. Прекрати смотреть на меня, как на муллу, поедающего свинину, я не зря остановил свой выбор на тебе. Сеут знает, что ты не был приближен ко мне, а я, в свою очередь, знаю, что у тебя уже есть удачный опыт снятия головы с плеч. Вот и привези мне теперь голову Сеута.
   Мурза был готов броситься на колени, чтобы умолять не посылать его на такое опасное задание, но рука эмира лежала на его бедре и он не мог даже пошевелиться. Глубоко вздохнув, сказал:
   - Великий эмир, я дрожу от одной мысли, что не смогу выполнить твое поручение. Мой опыт так ничтожен.
   - Но ты убил того гяура.
   - Не я его убивал. Я нанял людей, и они его подстерегли и убили.
   - Вот видишь - нанял. И сейчас найми. У тебя будут деньги, а хитрости тебе не занимать.
   - Это так неожиданно, - снова прошептал Зуфер.
   - А ты хотел, чтобы об измене Сеута говорили на базаре? Ты думаешь я зря посадил тебя так близко и шепчу тебе свои слова?
   - Я понимаю, великий эмир, но Сеут такой ловкий и умный.
   - Разговоры закончены! - вспылил эмир. - Выполняешь мое поручение или…
   - Выполняю, великий эмир, выполняю!
   - С этого бы и начинал. Теперь слушай. Ты прямо отсюда берешь своих людей и отправляйся в Орду.
   - А как с моей долей добычи?
   - Обратишься к Басыру. Он знает что делать. Добра получишь несколько больше. Это будет плата за услугу. И последнее. В Орде будешь говорить, что я тебя обидел и ты сбежал.
   - А поверят ли этому, великий эмир?
   - Я что не могу тебя обидеть?
   - Я не об этом, великий эмир, обидеть ты меня можешь, но живым отпустить - вряд ли. Могут не поверить.
   Эдигей удовлетворенно хмыкнул и сказал:
   - Ты прав, Зуфер. Живым ты бы не ушел. Тогда сделаем так. Ты скажешь, что я отправил тебя в Крым с частью добычи, а ты, за что-то обидевшись на меня, решил бежать. Я здесь распространю слух, что недоволен тобой и жалею, что дал тебе это поручение. Я буду еще не знать, что и ты мне изменил.
   - Великий эмир, не говори так. Я не изменяю тебе!
   - Я это знаю, но так нужно говорить. Может так случиться, что ты приедешь в Орду, а там тебя уже будут встречать как героя, вырвавшегося из когтей тигра.
   - Куда привезти тебе эту голову?
   - Ты пришлешь мне ее в Крым, а сам останешься в Орде и будешь там меня ждать.
   - А ты скоро туда приедешь?
   - Все будет зависеть от того когда ты пришлешь мне этот подарок. Если мне понадобится что-то сообщить тебе, то я пришлю человека.
   - Как я узнаю, что человек от тебя?
   - Он скажет такие слова: «Госпожа уехала в Мекку».
                ***
   Когда в воздухе запорхали первые снежинки, Эдигей решил, что пора уходить. Киевщина была так обезлюжена и ограблена, что даже собаки были в редкость. Пройдут многие годы прежде чем этот край вернется к прежнему уровню.

                ГЛАВА IХ
                ОХОТА ЗА ГОЛОВОЙ
   Зуфер без особых приключений добрался до Орды и без труда нашел свободное место в степи недалеко от Сарая. Разбив юрты, его улус начал обыденную жизнь степняков. Все знали, что мурза бежал от Эдигея и теперь стал его врагом. Истинной причины появления его здесь не ведала ни одна живая душа.
   Кадыр-Берды узнал о появлении в Орде Зуфера и сразу предположил, что он подослан Эдигеем, но потом, прислушавшись к разговорам о мурзе, понял, что ошибся. Чтобы проверить себя, вызвал эмира Сеута и прямо спросил его, что он думает о Зуфере. Эмир, со знанием дела, доложил:
   - За ним и его людьми, великий хан, следят днем и ночью, но ничего странного пока не замечено.
   - Я так и думал, - обрадовался хан своей прозорливости, - призови его к себе и узнай подробности его появления здесь.
   Сеут пытается вспомнить, что он знает об этом человеке и понял, что очень мало. Попал Зуфер в улус эмира после смерти Тохтамыша. На военных советах отмалчивался, в сражениях не участвовал. Эдигей никогда его не хвалил. Можно было предположить, что эмир не мог простить ему уж очень преданную службу Тохтамышу. Возможно Зуфер не видел пользы от своего пребывание под рукой эмира, поэтому и бежал. По крайней мере поступок мурзы достоин восхваления: уйти от Эдигея со всем улусом еще никому не удавалось.
   Зуфер вошел в юрту Сеута и осмотрелся. Стены задрапированы дорогим шелковым полотном, диван укрыт золототканым ковром. Из дымового отверстия на подушки падает солнечный луч и они сияют словно напомаженные щеки молодых красавиц. Мурза поклонился и остался стоять у порога в ожидании, что его пригласят сесть, но не дождался. Сеут рассматривал его, забыв, в силу своего простого происхождения, о правилах приличия.
   - Давно ты у нас в Орде? - спросил он.
   Мурза, кипя негодованием, задал язвительный вопрос:
   - Ты так и будешь держать меня у порога? Может учтешь, что я много старше тебя, да и род мой по знатности не уступает твоему?
   - Прости, мурза, я не хотел обидеть тебя. Я так обрадовался нашей встрече, что забыл, что ты стоишь у порога. Мог бы сам пройти и сесть. Садись же, чего стоишь?
   Сеут хлопнул ладонью по подушке рядом с собой. Зуфер уселся на указанное место и, сохраняя обиду, сказал:
   - Сразу видно, Сеут, что ты воспитывался среди кешиктенов, а не в хорошей семье.
   - Ты прав, Зуфер, я обязан своим положением не отцу, а усердию в службе. Меня отмечал Эдигей, а теперь оценил великий хан.
   Мурза не стал углубляться в превратности судеб, в его планы не входило возвыситься в глазах неродовитого эмира, поэтому сказал:
   - Я рад за тебя, Сеут, и поздравляю тебя с милостью великого хана Кадыр-Берды. Теперь же скажи, зачем призвал меня к себе?
   - Если скажу, что соскучился, поверишь?
   - Конечно нет. Мы не были близки друг к другу.
   - И будешь прав, мурза. Поэтому скажу откровенно, я позвал тебя, чтобы узнать о твоих намерениях. Готов ли ты служить великому хану Кадыр-Берды? А напоследок ты мне расскажешь о том как тебе удалось уйти от Эдигея? Как удалось увести так много скота, да и в сундуках у тебя не ветер свищет.
   «Что известно этому сыну шлюхи о моих сундуках, если кроме меня туда никто носа не сует?» - подумал Зуфер и решил, что у того никаких улик против него нет. Одни догадки. Без запинки повторил версию, которую предложил для него Эдигей.
   - Почему, Зуфер, именно тебя эмир послал с обозом?
   - Признаться, Сеут, я, не в пример тебе, плохой воин. Эмир это знал. Не Басыра же посылать с обозом? Вот и выбрал меня.
   - А ты его обманул?
   - Я бы так не сказал, - осторожно возразил мурза. - Сразу я не думал этого делать, но по дороге решил не ехать в тот глиняный кувшин, я так называю Крым, и повернул сюда. И чему удивляешься? Ведь и ты обманул Эдигея.
   Сеут сначала нахмурил брови, но позже расплылся в улыбке. Он сказал:
   - Ошибаешься, мурза. Я не обманывал Эдигея. Он послал меня сюда навести порядок, и я это сделал. Надеюсь, это не эмир говорил тебе, что я его обманул?
   Зуфер понял, что сболтнул лишнее. Ведь Эдигей нигде не распространялся об измене Сеута, и только когда пришла необходимость, сказал об этом ему, Зуферу.
   - Ты прав, эмир, - сказал мурза и, за упоминание титула, был поощрен улыбкой, - мне никто не говорил, в том числе и Эдигей, что ты кому-то изменил. Это иблис надул мне в уши эти слова.
   - Ты на короткой ноге с иблисом?
   - Что ты, эмир! - с деланным испугом воскликнул Зуфер. - Я, как и надлежит быть правоверному, - его враг! Поэтому он и мстит мне, нашептывая ненужные слова.
   Еще несколько вопросов и Сеут сказал:
   - Ты хорошо сделал, мурза, что откочевал сюда. Ты не знаешь кто еще хочет покинуть Эдигея?
   - Возможно кто-то и хочет, но ты знаешь, что об этом вслух не говорят.
   - Я согласен с тобой, Зуфер. Я передам наш разговор великому хану и, думаю, он захочет сам с тобою встретиться.
   Мурза, как на крыльях, покинул юрту своей будущей жертвы. Первый шаг оказался удачным
                ***
   Кадыр-Берды еще не полностью насладился властью, данной ему Сеутом. Верхом блаженства для него было носиться по бескрайним степям в погоне за сайгаками и корсаками. Шкуры корсаков выделывали, и он дарил их своим вельможам, те, в свою очередь, одаривали его более богатыми подарками. Такой обмен был выгоден хану не только с материальной, но и с моральной стороны: он приобретал славу доброго хана. Это не всем нравилось.
   В этой связи вспоминали Темир-Кутлуя и его незавидную судьбу. К тому времени причина смерти этого хана для многих не была секретом. Кадыр-Берды пытались напомнить, что его отец не давал народу прохлаждаться, а постоянно вел войны. От этого в казне было много серебра и золота, а в куренях гнули спину невольники. Хан обещал подумать над их словами.
   Зуферу не стоило большого труда выяснить обстановку в высших кругах Золотой-Орды. Поэтому решил, уподобясь наиболее влиятельным вельможам, самому кое-что посоветовать молодому хану.
   Так и сделал при первой же встрече с Кадыр-Берды. Но его ошибкой было то, что он упомянул Эдигея.
   - Я не хочу слышать о нем! - вскричал хан, приподнимаясь с подушек. - Этот человек зажился на земле, и я не собираюсь считаться с его мнениями!
   Смущенный Зуфер молчал, а хан, несколько успокоившись, продолжал:
   - Я не умоляю его заслуг перед Дешт-и-Кипчак, но чтить его самого буду только после его смерти! Учти это, Зуфер, и больше не ссылайся на него при разговоре со мной!
   Зуфер, пытаясь прослыть противником Эдигея, сказал:
   - И все же, великий хан, я вынужден предупредить тебя, что этот эмир, как мне кажется, намерен навести свой порядок в Орде. Он не ограничится крымским улусом.
   - Это он тебе сказал?
   - Нет, великий хан, это догадка, основанная на наблюдениях за близкими к нему людьми.
   - Так ты утверждаешь, что он посмеет вторгнуться  в мои владения?
   - Я в этом уверен, великий хан.
   Кадыр-Берды задумался. Его совсем не радовала такая перспектива. Он спросил:
   - Скажи, Зуфер, как ты сам относишься к Эдигею?
   - Свое отношение я высказал побегом, о котором тебе, великий хан, хорошо известно. А если коротко - я ненавижу его!
   - Это хорошо, - удовлетворенно сказал хан и тут же объявил: - Эдигея нужно убить!
   Зуфер вздрогнул. Хан это заметил.
   - Ты испугался?
   - Было от чего испугаться, великий хан. Ведь в народе его считают бессмертным. Сколько я его знаю, он все в одной поре. Мне кажется, он вечен.
   - Ты не пробовал его убить?
   - Я бы тогда не стоял перед тобой, великий хан.
   - Как же ты ненавидишь, если никогда не хотел его убить?
   - Я хотел, великий хан, но боязнь была сильнее ненависти.
   - А если к твоей ненависти прибавить мое повеление, пересилишь страх?
   - Не понял, великий хан.
   - Что тут непонятного? Я велю тебе убить Эдигея!
   - Не знаю что и сказать, великий хан. Эдигей как только увидит меня, сразу прикажет убить. Тебе нужен мой труп, великий хан?
   - Хорошо. Ты хвастался, что знаешь эдигеево окружение. Организуй его убийство отсюда. Подыщи человека, пообещай бакшиш, ведь твои сундуки, как мне доложили, ломятся от добра. Убьешь его - я приближу тебя. А так, будешь, как сейчас, всю жизнь на задворках.
   - Это так неожиданно, великий хан. Позволь подумать.
   - Два дня хватит?
   - Очень мало, великий хан.
   - Три и ни дня больше!
   - Ты так торопишься убить его?
   - Это ты виноват, Зуфер. Разве не ты пугал меня его нашествием? И потом, мне очень хочется проверить действительно ли он вечен? Иди и, если возникнут вопросы, обращайся к эмиру Сеуту. Он будет знать о моем поручении.
                ***
   От хана мурза возвращался не таким радостным как от Сеута. Три дня дано на то, чтобы решить судьбу трех человек: Сеута, Эдигея и его, Зуфера. Если учитывать то обстоятельство, что своя голова дороже всего, то следует ее пуще всего беречь, а поэтому она должна думать.
   На подходе к своей юрте, его встретил слуга и в большой растерянности сообщил, что в юрте господина ждет человек, который не подчинился ему и прошел во внутрь, хотя ему было известно об отсутствии господина. Озабоченный Зуфер с опаской вошел в юрту и увидел человека, который безмятежно спал на диване. Подошел ближе и с трудом узнал в нем Мамбета, бывшего охранника Тохтамыша. Откуда он взялся? Почему пришел именно к нему? Растолкал его. Мамбет открыл глаза и, увидев Зуфера, широко улыбнулся и сказал:
   - Рад тебя видеть, мурза.
   - Я тоже, но что ты тут делаешь?
   - Разве ты меня не разбудил?
   - Я, но зачем ты здесь?
   - Вели, мурза, всем выйти и тогда все узнаешь.
   Оставшись наедине с мурзой, Мамбет сказал шепотом:
   - Меня прислал Эдигей.
   Полюбовавшись удивлением мурзы, пояснил:
   - Он недоволен отсутствием от тебя нужного ему подарка.
   Не провокация ли это? Почему он не видел Мамбета в окружении Эдигея? Не подослан ли он Сеутом?
   - О каком подарке ты говоришь? Я ничем не обязан Эдигею. Я сейчас позову слуг, и они тебя выставят отсюда.
   - Не торопись, Зуфер. Я приехал сказать тебе, что «госпожа уехала в Мекку».
   - Вот как, - удивился мурза, - и что ее туда понесло?
   - Хватит, Зуфер, не строй из себя дурачка. Или ты забыл эти слова?
   - Ладно, Мамбет, ничего я не забыл. Просто я не верил тебе.
   - А сейчас веришь?
   - С трудом. Где ты был до этого? Почему я не видел тебя там?
   - Это потом, а сейчас слушай, что я тебе скажу по поручению эмира. Он встревожен, как я уже сказал, отсутствием подарка от тебя. Ты знаешь, что эмир не любит долго ждать, поэтому позвал меня и велел ехать к тебе на подмогу.
   - На подмогу, - повторил Зуфер, - что мне от нее, если я еще не решил как взяться за порученное, а тут еще одно задание получил.
   - От эмира?
   - Если бы. Теперь уже от самого хана. Чем я им приглянулся, не знаю.
   Зуфер вынужден был сообщить Мамбету о поручении Кадыр-Берды.
   - И все твоя болтовня! - гневно прошептал бывший охранник.
   - Тебе хорошо рассуждать, - обиделся Зуфер. - Что бы ты делал на моем месте?
   - На твоем месте, я бы вообще отказался от убийства Сеута. Ты не создан для таких дел.
   - Эдигей так не считал. Он был напорист, и я не мог отказаться. Но что сказать хану? Три дня быстро пройдут.
   - Соглашайся. Пошлешь кого-нибудь к Эдигею, а тем временем расправишься с Сеутом и тогда сможешь сам улизнуть из Орды.
   - Легко сказать - расправишься. Я до сих пор не знаю как к нему подступиться.
   - Ты согласен, что я умный человек? - спросил неожиданно Мамбет.
   - Когда ты служил Тохтамышу, то умом не блистал.
   - А вот Эдигей думает иначе. Он, отправляя меня сюда так и сказал: «Я не знал, Мамбет, что ты такой хитрый».
   - Вот видишь – хитрый, но не умный
   - А где ты видел глупого хитреца?
   - Мы с тобой, Мамбет, ведем беседу так, будто у нас за плечами целая вечность. Говори, зачем приехал сюда и почему Эдигей посчитал тебя хитрым?
   Мамбет, довольный разогретым интересом к себе, рассказал:
   - Получилось так, что я из Орды, а ты в Орду, поэтому и не встретились раньше. Я доложил Эдигею об обстановке здесь. Он начал спрашивать о Сеуте и спросил смог бы я его убить? Я ответил, что сам я до него не доберусь, а вот чужими руками мог бы это сделать.
   - Чьими «чужими»? - нетерпеливо спросил Зуфер.
   - Подожди. Эдигей задал мне этот же вопрос и я ему ответил. Тогда-то я и узнал, что ты послан в Орду за головой Сеута. Я сразу сказал эмиру, что ты не тот человек, который хорошо убивает. Вот тогда он и послал меня к тебе на помощь.
   - Я опять повторяю, Мамбет, у нас нет времени для сорочьей трескотни.
   - Опять мешаешь. Я бы давно все рассказал, если бы ты не влазил. Так вот слушай. В охране Сеута служит старший внук покойного Абулхаира, анды Эдигея.
   - Дальше.
   - Ты слышал историю смерти Темир-Кутлуя?
   - Я был тогда у Тохтамыша.
   - Я тоже у него был, но многое знаю.
   - А мне это зачем?
   - Опять перебиваешь, - возмутился Мамбет. - Ты можешь молча слушать? Дело в том, что Абулхаира забили камнями якобы за то, что он убил Темир-Кутлуя. И все это организовал Кизим.
   - Разве нам не Сеут нужен?
   - Вот и скажем внуку, что его деда убил Сеут.
   - А если он знает истину?
   - Откуда онбаши может знать такие секреты? Даже ты этого не знал. Человек, который мне все это рассказал уже мертв. Да и Кизим там же.
   Зуфер заметно оживился. Придворный интриган чувствовал, что из этого замысла может получиться нужный ему результат.
   - Ну что, - спросил Мамбет, - я поговорю с онбаши?
   - Он вхож к Сеуту?
   - Свободно входит. Он руководит его внутренней стражей.
   - Это хорошо. Но, хоть ты и хитрый, с онбаши переговорю я сам - возразил Зуфер и сразу начал плести паутину. - Тебе нужно будет войти в доверие к его матери. Скажешь, что был знаком с ее тестем и до сих пор не можешь успокоиться, вспоминая жуткую смерть старика. Мельком скажи, что знаешь кто может назвать имя виновника его гибели. Невестка Абулхаира передаст эту новость сыну, а тот спросит у тебя мое имя. Ты его назовешь. Я с ним встречусь и расскажу о Сеуте.
   Прошло несколько дней, в течение которых Зуфер получил разрешение на отправку человека в Крым для охоты за головой Эдигея, а Мамбет сумел растревожить незаживающую рану в сердце Маргубе и ее сына Муневера. Онбаши уговорил Мамбета устроить ему встречу с человеком, который знает имя убийцы дедушки. И вот встреча состоялась.
   - Как ты похож на своего деда! - воскликнул Зуфер, хотя никогда не видел Абулхаира. - Да и зовут тебя, мне помнится, - Муневер.
   - Ты прав, эфенди, - ответил онбаши. - Ты хорошо знал моего деда?
   - Мы часто сидели с ним рядом и мирно беседовали, - врал Зуфер. - Вот так как сейчас с тобой.
   - Мне сказали, что ты знаешь кто убил моего деда.
   - Нет, мой мальчик, твоего деда забили камнями, от чего он и умер. Я же знаю имя лжесвидетеля, доведшего твоего деда до этой позорной смерти.
   - Этот человек хуже убийцы! - воскликнул Муневер.
   - Ты прав, мой мальчик, он не только оговорил невинного человека, но и организовал его казнь. И это не все. Этот человек и хана убил! Твой дед был ни в чем не виноват. Все это тот человек натворил, а свернул на славного Абулхаира.
   - Я догадывался об этом, Зуфер-ага, но доказать ничего не мог. Ты поможешь мне оправдать моего деда?
   - Скорее всего нет, Муневер, и говорю я это с большим сожалением.
   - Почему, Зуфер-ага? Разве это не угодно Аллаху?
   - Аллаху угодно, но не угодно тому человеку. Пока он жив, у нас с тобой ничего не получится.
   - Почему? - удивился онбаши.
   - У этого человека большая власть. Если он узнает, что мы начали интересоваться смертью твоего деда, то нам самим не поздоровится. Оправдать своего деда ты сможешь только после смерти этого человека. Так что будем ждать когда Аллах призовет его к себе.
   - Я не дам ему умереть безнаказанным! - воскликнул Муневер. - Назови мне его имя!
   - Нет, Муневер, не в твоих интересах знать его имя, да и мне боязно. Вдруг ты проговоришься. Он очень могущественный человек.
   - Я знаю его?
   - Ты его знаешь.
   - Кто он?
   - Скажу так - ты часто видишь его.
   - Он могущественный и я часто вижу его, - прошептал онбаши и начал думать.
   Вдруг его глаза расширились и он проговорил шепотом:
   - Ну не эмир же Сеут это?
   - Это ты назвал это имя, Муневер, а не я, - поспешно заметил Зуфер.
   - Так это Сеут!? - воскликнул онбаши.
   - Ты сказал.
   Мурза наблюдал как накапливалась злоба в сердце внука Абулхаира, щелочки глаз метали безумные огни, зубы скрипели. Зуфер спросил вкрадчивым голосом:
   - Ты жалеешь, мой мальчик, что произнес это имя?
   - Не жалею! Я рад, что смогу отомстить убийце моего деда! Он одобрит мой поступок!
   - Одобрит, очень даже одобрит - согласился Зуфер, - но помни, что я не называл тебе это имя. А это обязывает тебя не называть не только мое имя, но и Мамбета.
   - Так и будет, Зуфер-ага! От меня ваших имен никто не услышит!
   - Тогда иди и помни - я очень хотел тебе помочь.
   - Конечно, ага, я очень благодарен тебе!
   Когда Муневер вышел, из-за занавески показался Мамбет.
   - Ну как я с ним? - спросил у него Зуфер.
   - Вот тут ты на своем месте, - ответил тот.
   - Теперь, Мамбет, нужно думать как избавиться от этого парня.
   - Я уже думал над этим. В охране Сеута есть мой человек.
   - Тогда зачем нам нужен был этот онбаши?
   - Я не хотел лишиться последнего своего осведомителя. Ведь убийца Сеута вряд ли останется живым. Его, в порыве гнева, может убить любой охранник. Я и позаботился об этом. Мой человек будет следить за Муневером и в самый удобный момент вскочит в юрту. Он убьет онбаши, а если Сеут будет еще жив, добьет и его.
   - А когда Сеута похоронят, - сказал Зуфер, - раскопаем могилу и отрежем ему голову. Пусть ангелы бьют его до самого дня Суда.


                ГЛАВА Х
                ЧТО ГАСИТ ПЛАМЯ
   Свой улус Эдигей разместил у озера Сут-су, юрту же поставил невдалеке от берега Азовского моря. Теперь глухая тишина осенней степи часто нарушалась шумом бегущих волн. Многих удивляла такая прихоть - быть слишком близко к неприветливой стихии. Одни считали это старческой придурью, а другие видели в этом желание хитрого эмира присмотреться к воде и подседлать ее под себя. Если для кого-то такой ход событий мог показаться чудом, но только не для Эдигея.
   Ни те, ни другие не знали действительной причины выбора этого места. Да и он молчал. Молчал потому, что никакими осязаемыми причинами этот выбор не был обоснован. Просто он внезапно полюбил это место. Сначала Джанике рассказывала ему о нем. Здесь она удачно отсиживалась по пути в Крым, потом отсюда пришла победа над войском Орды и, наконец, удачный поход на киевщину тоже начинался отсюда.
   Теперь же эмир ждет здесь голову Сеута. С ее получением можно будет считать, что у Кадыр-Берды не осталось человека, который бы организовал достойное сопротивление войску эмира и тем самым, как он считал, дорога на Орду открыта.
   Утро. Оно наполнено шумом волн, но это не мешает, его беседе с Басыром. Только сейчас из юрты вышел Мамбет. Он, кроме головы Сеута, принес много новостей из Орды. Их и нужно обсудить. Приглашен и Джанибек, но его все нет, видно далеко от улуса находится. На серебряном подносе лежит голова изменника. Эмир нет-нет да посмотрит на нее и каждый раз волна удовольствия окатывает его душу.
   Басыр тоже рассматривает эдигеев «трофей» и думает, что жизнь в правде длиннее, чем во лжи. Веки головы чуть приоткрыты и кажется, что Сеут за ним подсматривает. Раньше он сбривал волосы, а теперь они отросли и, седые, торчат во все стороны. Когда отросли, когда поседели? Эти пустые вопросы не дают вслушиваться в рассуждения Эдигея. Щеки и нос у головы уже посинели. Она начала разлагаться. Басыр потянул носом воздух и ему показалось, что уловил запах тления.
   - Ты чего шмыгаешь носом? Или простудился? - спросил эмир, скрывая неудовольствие, под деланной заботой о здоровье темника.
   Тот почувствовал неискренность, поэтому ответил прямо:
   - Мне нос забивает вонь от этой головы. Не пора ли ее…
   - Не пора, Басыр, - перебил его эмир. - Ее вонь тешит мне душу. Разве тебе не известна житейская мудрость, что труп врага не воняет, а пахнет? Или тебе жалко его?
   При этих словах он посмотрел в глаза темнику и тот увидел как недоверчив этот взгляд. Басыр поспешил ответить:
   - Что мне жалеть его? Он сам избрал свою судьбу.
   - Хорошо сказал, - одобрил Эдигей и продолжил свою мысль, прерванную описанным эпизодом: - Вот я и говорю, что Кадыр-Берды после приезда к нему князя московского Васьки, может настолько окрепнуть, что голыми руками его потом не возьмешь.
   - А я удивлен тому, что он вообще к нему приехал, - ответил темник, - к Темир-Кутлую не ехал, к Пулату не ехал, к Тимуру не ехал, а к Кадыр-Берды - приехал.
   - Разве ты не понял почему так случилось? Ведь Мамбет упомянул об этом. Или проспал? Так вот слушай. Мамбет говорит, что Васька ехал к Тимуру. Этот хан, по наущению Кизима, начал раздавать русским князьям ярлыки на правление, не считаясь с интересами Москвы. Там встревожились и решили нарушить эту практику. Приехал в Орду московский князь. Думал встретиться с Тимуром, но опоздал. Теперь вся слава досталась Кадыр-Берды. Вот и кажется мне, что после этого визита авторитет хана окрепнет, и с ним захотят дружить даже те, кому и не снилось такое. Поэтому нам надо спешить.
   Пока Басыр думал над словами Эдигея, в юрту вошел Джанибек.
   - Ты звал меня, великий эмир? - спросил тот, стоя у порога.
   - Давно звал, - подтвердил Эдигей, - так давно, что забыл зачем звал. Садись. Тут приехал гонец от Зуфера и много чего рассказал, хотел, чтобы и ты послушал.
   В это время взгляд эмира упал на голову Сеута, Джанибек перехватил этот взгляд.
   - Вот этот рассказал? - показывая на голову, удивленно спросил он и тут же вздрогнул от хохота.
   Отсмеявшись, Эдигей спросил:
   - Разве мертвец может говорить?
   Джанибек, несколько смущенный, ответил:
   - Долго ли из живого сделать мертвого?
   Уже серьезно, эмир предложил:
   - Посмотри и скажи чья это голова?
   Джанибек присмотрелся и прошептал.
   - Доигрался Сеут.
   Эдигей кратко повторил Джанибеку новости, рассказанные Мамбетом и, как итог, повторил:
   - Надо спешить, чтобы поздно не было.
   Джанибек в сомнении покачал головой.
   - Ты чего машешь? - спросил въедливо Эдигей.
   - Я подумал, великий эмир, что Витовт, узнав, что тебя нет в Крыму, захочет отомстить за набег на Киев.
   - Я ждал его под Киевом, но он не пришел, - ответил самоуверенно эмир, - можно думать, что и сейчас не появится.
   - Тогда, великий эмир, у тебя было большое войско, а сейчас оно уйдет в Орду. Что будет удерживать литовца?
   - Ты предлагаешь не идти на Орду и дать окрепнуть этому мальчишке?
   - Нет, великий эмир, я за поход на Орду, но прежде следует заручиться уверенностью, что Витовт не попытается занять твое место в Крыму.
   - У тебя есть предложения или это просто болтовня?!
   Джанибек несколько замешкался, но потом твердо сказал:
   - Лучше всего было бы послать в Литву посольство с предложением вечного мира, а там, подписав его, уже двинуться на Орду.
   - И сколько времени на это уйдет? - язвительно спросил эмир. - Разве я не говорил, что нужно спешить?
   - Великий эмир, - сказал Басыр, - Джанибек прав - от Витовта можно ожидать все, что угодно, но есть более простой выход из положения.
   - Говори.
   - Посольство в Литву послать нужно, но не ждать заключения вечного мира, а в тот же день идти на Орду.
   - Правильно, - согласился Джанибек, - можно и так. Пока посольство будет толочь воду в ступе, Витовт не посмеет идти на Крым. Что касается времени, то посольство с подарками можно будет отправить уже завтра. А письмо написать сегодня.
   - Согласен, - сказал Эдигей, - но ехать к литовцам придется тебе, Джанибек. Ты туда, а мы в гости к Кадыр-Берды. Снимемся потихоньку, чтобы Витовт попозже узнал о походе. Решили!
   - Кто будет писать письмо, великий эмир? - спросил Джанибек.
   - Посижу и напишу сам, - ответил эмир. - Люблю с Витовтом беседы вести. Жаль долго ответа не услышу.
   Помощники ушли, а Эдигей заходил по юрте. Мысли возникали и тут же гасли. Сразу очень хотелось поиздеваться и поблагодарить Витовта за то, что не мешал очистить киевщину, но передумал. Ведь задача посольства не в том, чтобы растревожить соперника, а, наоборот, усыпить.
   К тому времени, как пришел писарь, текст письма был продуман. Он продиктовал: «Князь знаменитый! В трудах и подвигах честолюбия застала нас обоих унылая старость. Посвятим миру остаток жизни». Продиктовав эти слова, Эдигей хитро улыбнулся. Неужели есть еще люди, верящие его словам? Он продолжал: «Кровь, пролитая нами в битвах взаимной ненависти, уже поглощена землей. Слова бранные, коими мы друг друга огорчали, развеяны ветром. Пламя войны очистило сердца наши от злобы. Печали развеяли ветры, а вода угасила пламя».
   Закончив письмо предложением о мире, эмир велел сворачивать его и с удовольствием запечатал оттиском своего перстня, на котором была вырезана его тамга.
   Засыпая, он слушал как за стенами юрты волком выл ветер, а волны, ударяясь о камни, ухали словно сотни филинов. Эти необычные для степняка звуки почему-то ублажали слух Эдигея, и он подумал, что не написал бы такое хорошее письмо, если бы не ветер и волны, оживляющие это место.

                ГЛАВА ХI
                НЕКОТОРЫЕ ПОДРОБНОСТИ ХАДЖА
   От Джанике к Эдигею приехал гонец. Он передал, что госпожа уже в Кырк-Оре и спрашивает где господин хотел бы с нею встретиться? Эмир подумал, что не жаждет встречи, другие дела донимают, но гонцу все же сказал, что ждет ее здесь в лагере.
   Через три дня Джанике приехала. Приехала на верблюде, на котором путешествовала в Аравию. Ей так понравилось на нем ездить, что теперь на лошадь не садилась.
   Она вошла в юрту мужа величаво, как царица. Открыла лицо и эмир увидел, что оно покрыто густым загаром. После приветствий, спросил:
   - Разве ты там не закрывалась?
   - Там другие порядки, мой муж, - сказала она, улыбаясь, - лицо и кисти рук женщины должны быть открытыми. Говоришь молитву и входишь в Священную мечеть и видишь с левой руки большой черный камень, посланный Аллахом на землю. Называется он Кааба. Если лицо будет закрытым, как будешь прикасаться к священному камню?
   - Так ты щекой к нему прикасалась?
   - Не щекой, мой муж, а губами. Можно, конечно, прикоснуться рукой, но потом нужно целовать руку. Так я сразу губами.
   - И не один раз?
   - Семь раз, Идике! Семь кругов я сделала вокруг Каабы. Три круга бегом, а четыре шагом и после каждого - целуешь.
   Эдигею были неинтересны эти сообщения, другие мысли донимали, но он, чтобы поддержать разговор, сказал:
   - А я уже думал, что там только камешки бросают.
   - И сдались тебе эти камешки! - возмутилась Джанике. - Там так много интересного! Вот, например, слово «лабайка». Знаешь, что оно означает? Его произносишь при входе в Священную мечеть. Произнося это слово, ты как бы говоришь Аллаху: «Вот я перед тобой!»
   - Чудеса, да и только.
   Слуги принесли еду и разложили ее по столикам.
   - Вот ты вспомнил о «камешках», - Джанике продолжала делиться впечатлениями, - а знаешь, что это?
   - Когда-то знал, а сейчас забыл, - ответил Эдигей, высасывая сок из чебурека.
   - Так вот слушай и запоминай. Это происходит на десятый день хаджа. Мы повторяем те действия, которые в этот день делал Пророк. Утром он с определенного места бросал небольшие камешки и приговаривал: «Аллах велик! Вот я перед тобой!» А в конце бросков произносит: «О, Аллах! Сделай хадж благочестивым, а грехи прощенными!» Вот так.
   - Я так и не понял, зачем было бросать камни?
   - Так Мухаммад прогонял сатану.
   - Вон оно что. Теперь понятно. В дороге было все спокойно?
   - Ты мне дал такую охрану! Ни у кого такой не было! Там часто повторяли твое имя. Жена Эдигея была в почете и в уважении.
   Эдигей от удовольствия зарделся и хмыкнул. После сказал:
   - Скоро обо мне еще не то узнают.
   - Что ты задумал? - почему-то с тревогой спросила Джанике.
   Эдигей уже пожалел, что проговорился. Но что-то отвечать надо. Он сказал:
   - Ничего особенного. Пойду присоединять Орду к Крыму.
   Джанике всполошился.
   - Но там же Кадыр-Берды!
   - Знаю, - хмуро ответил Эдигей, - я его туда не посылал.
   - Чем же он перед тобой провинился?
   - Тем, что эта история мне с самого начала не понравилась. Сеута я уже наказал, теперь очередь за Кадыр-Берды.
   - Ты не сделаешь этого!
   - Кто мне помешает? Не ты ли?
   - Прошу тебя, Идике, не делай этого!
   - Успокойся, ничего плохого я твоему воспитаннику не сделаю. Я его только отшлепаю, как непослушного мальчишку.
   - Скажи честно, зачем ты туда направляешься?
   - Это будет нечто похожее на хадж, но только в другую сторону.
   - Не богохульствуй, Идике!
   - И не думаю. Разве Сарай - детище Бату-хана, не наша святыня?
   Джанике не могла справиться с волнением. Она отставила блюдо с едой в сторону и приложила тыльные стороны кистей рук к пылающим щекам. Эдигей наблюдал за ней через щелочки глаз и жалел, что завел этот разговор.
   - Забудь, Джанике, о том, что я тебе сказал. Так будет лучше и тебе и тому за кого ты беспокоишься.
   - Такое не забудешь! Ведь там мой ребенок! Так что ты сделал с Сеутом?
   - Он умер, - неохотно ответил Эдигей.
   - Как ты жесток! - невольно вырвалось у Джанике.
   Эдигей вспыхнул и резко ответил:
   - Не тебе судить об этом! Если съездила в Мекку, то думаешь тебе все дозволено?
   - Мне сейчас еще более жаль, - грустно сказала она, - что и ты не совершил хадж.
   - Что изменилось бы?
   - Стал бы мягче.
   Эдигей фыркнул, как лошадь.
   - Кому нужна эта твоя мягкость? Я - воин, а не мулла!
   - Чтобы понять это, тебе и нужно было бы совершить хадж.
   - Хватит об этом! Ты не забыла, что мне уже поздно менять характер?
   - Я ничего не забыла, Идике. Мне тут остаться?
   Не задумываясь, ответил:
   - Нет. Уезжай. У меня много дел.
   Джанике молча поклонилась мужу и направилась к выходу, надеясь еще, что он ее остановит. Напрасно.
                ***
   Приехав домой, она вызвала к себе Шахбаза. По возвращению из Мекки, она его еще не видела и, что бросилось в глаза, ее верный помощник сильно сдал. Борода у него и раньше была седой, а вот так сутулиться он начал недавно. Она спросила его:
   - Как твое здоровье, Шахбаз? Не болит ли что?
   - Все в порядке, байбике.
   - Я хотела бы послать тебя в Орду, а теперь вот думаю, что это тебе будет не по силам.
   - Я жду твоих указаний, байбике.
   - Ты так считаешь? Тогда слушай. Эдигей на этих днях начнет поход на Орду. Он хочет наказать Кадыр-Берды за ослушание. За это он уже убил Сеута.
   - Я знаю, байбике. По велению эмира его голову всем показывали.
   - Вот как. А мне он говорит, что только отшлепает Кадыр-Берды и все. Теперь я вижу как он «шлепает».
   - Это так, байбике.
   - Теперь ты понял почему нужно ехать в Орду? Там ты предупредишь мальчика о походе и, если он пожелает тебя оставить возле себя, останься. Мне кажется ты ему пригодишься.
   Шахбаз срочно покинул Кырк-Ор, а вскоре установились морозы и Эдигей начал свой  поход на Орду. Джанибек же выехал в Литву. В качестве дара литовскому князю были выделены двадцать семь отборных лошадей и три верблюда, груженые подарками.

                ГЛАВА ХII
                ПОСЛЕДНИЙ БОЙ
   Мурза Шахбаз, меняя лошадей, мчался в сторону Сарая без остановки и сна. Только уже на подъезде он позволил себе и лошадям отдых. Нашел ложбинку, больше похожую на овраг, и устроил там большой костер из собранного сушняка. На жердях развесил одежду для просушки и приготовил еду. Дождавшись когда костер прогорит, разгреб его и улегся на теплое место, укрывшись попоной.
   Еще солнце не взошло, а он в пути и к полудню уже сидел возле хана. Радость Кадыр-Берды от встречи была неподдельной, а вопросы нескончаемы. Когда дошла очередь до погоды, терпение Шахбаза лопнуло:
   - Позволь, великий хан, поведать тебе о цели моего приезда.
   Кадыр-Берды понял, что увлекся и поэтому поспешно сказал:
   - Конечно, дорогой Шахбаз, говори. Я умираю от желания узнать, что привело тебя сюда.
   Мурза не стал уличать хана в лицемерии и сразу сказал о главном:
   - Через день-два здесь будет эмир Эдигей.
   - Это он прислал предупредить меня?
   - Нет, великий хан, с этой целью меня прислала ханум.
   - Джанике? Интересно. Так что ему здесь надо?
   - Твоя голова, великий хан.
   Как и все молодые люди, Кадыр-Берды считал себя бессмертным, поэтому упоминание о его голове не вписывалось в представление о жизни. Он не видел себя без этой части тела.
   - Как голова? - спросил он растеряно.
   Шахбаз, не удивясь его непониманию, начал терпеливо объяснять:
   - Эдигей направляется сюда не для того, чтобы сказать тебе селям. Он идет с войной. Ему нужно снова подмять под себя Золотую Орду. Ты сможешь остаться живым и продолжать называться великим ханом, если не окажешь ему сопротивления и будешь все делать по его указке.
   - Этого я никогда не допущу! - воскликнул Кадыр-Берды. - Зачем бы я уезжал из Кырк-Ора, если бы хотел быть его хвостом?
   - Ханум, наверное, предвидела такое решение, великий хан, поэтому и послала меня к тебе. Видимо и Эдигей не сомневался в твоей строптивости, поэтому и убил Сеута. Убив его, он лишил тебя наиболее близкого человека и способного военачальника. Кто теперь будет командовать твоим войском?
   - Подожди, Шахбаз. Ты сказал, что Эдигей убил Сеута, а я достоверно знаю, что его убил охранник.
   - Правильно, великий хан, а кто направил руку убийцы?
   - Это не удалось выяснить. Его тут же убили самого. Признаться, Шахбаз, я плохо верю тому, что ты сказал. Как мог Эдигей из Крыма организовать такое убийство?
   - Это и для меня загадка, великий хан, но голову Сеута я все же видел в Крыму.
   - В Крыму? Голову Сеута? Это какая-то небылица, мурза. Во время похорон я сам видел, что он был с головой.
   - Ну эта загадка просто решается, великий хан. Могилу могли раскопать, отрезать голову и снова закопать.
   - Я плохо верю в это. Давай я поручу Зуферу разобраться во всем этом.
   - Это тот Зуфер, что был векилем у Тохтамыша?
   - Да, но он теперь векиль у меня.
   - Он же был в услужении у Эдигея!
   - Правильно, но он ушел от него со всем своим улусом.
   - Это похоже на чудо, - сказал задумчиво Шахбаз. - А скажи, великий хан, Сеута убили до приезда Зуфера или после?
   - Не Зуфер же его убил.
   - Конечно не он, но мне важно знать когда это случилось. Хотя, великий хан, для начала пойдем по другому пути. Ты хотел поручить ему разобраться с головой Сеута? Поручай. Но скажи ему так. Тебе, якобы, приснился сон, во время которого ты видел мертвого Сеута и притом без головы. И вот ты встревожился и хочешь узнать почему тебе такое приснилось? Первое, что ты хочешь проверить - с головой или без нее лежит Сеут в могиле. Пусть Зуфер проверит и доложит прямо сегодня.
   - Хорошо. Я поручу ему это.
   - А мне, великий хан, дай в провожатые человека, который бы мог показать могилу Сеута
   Шахбаз весь остаток дня просидел невдалеке от захоронения эмира и делал вид, что молится.
   Когда мурза подошел к шатру хана, из него вышел незнакомый ему вельможа. Он пошел прямо на бедно одетого Шахбаза, тому, чтобы не быть сбитым с ног, пришлось отскочить в сторону.
   - Кто это был? - спросил мурза у хана, когда вошел в шатер.
   - Так это же мой векиль. Хочешь я верну его.
   - Не надо. Хотелось бы узнать, что он сказал?
   - Ты оказался прав, Шахбаз. Он подтвердил, что Сеут лежит в могиле без головы.
   - Откуда он это узнал?
   - Как откуда? При нем раскопали могилу, и он увидел, что над трупом надругались. Я приказал ему разобраться со всем этим.
   - Так вот, великий хан, все это время я сидел недалеко от этой могилы и видел, что к ней никто не подходил!
   - Тогда как он узнал, что нет головы?
   - Вот ты его об этом и спроси.
   После непродолжительного раздумья Кадыр-Берды сказал:
   - Неужели и правда, что Зуфер организовал убийство Сеута?
   - Я тебе это скажу точно, если ты, великий хан, сейчас же вспомнишь когда приехал Зуфер. До гибели Сеута или после.
   - Вспомнил. Я принял у себя Зуфера и поручил ему выполнить одно задание, а с вопросами он должен был обращаться к Сеуту. Все так и было!
   - Теперь, великий хан, мой ответ готов - Сеута убили по наущению Зуфера. Он выполнял задание Эдигея.
   - Я верю в это, - сказал Кадыр-Берды раздумчиво, - но, наверное, его все же нужно допросить. Ты тоже так считаешь, Шахбаз?
   - Посади его немедля в яму, великий хан, а потом будет время допросить.
   - Я тебе это и поручу. Согласен?
   - Согласен, великий хан, но сажай его прямо сейчас, а то сбежит.
   Хан дал соответствующие указания и тут же спросил:
   - Ты не мог бы, Шахбаз, помочь мне выбрать подходящее для сражения место? Люди подходят и скоро понадобится указать им поле битвы.
   - Я это сделаю, великий хан. По дороге сюда я присматривался к местности и, наверное, уже знаю это место. Но ты знаешь, великий хан, Эдигей видный стратег и разбить его будет не легко.
   - Я хочу забыть о его выдающихся способностях, чтобы не дрожать заранее, а ты мне напоминаешь о них, - невольно упрекнул Кадыр-Берды.
   - Извини, великий хан, но я это сказал лишь затем, чтобы ты готовился к битве с уважением к противнику.
   - Я так и делаю, - недовольно пробурчал хан. - Я уже послал три сотни навстречу Эдигею и они будут его сопровождать и все время беспокоить. Особенно ночью. Пусть этот старый хрыч не поспит ночь-другую и испортит себе настроение.
   - Это ты хорошо сделал, великий хан, - одобрил Шахбаз и тут же уточнил, - но при том условии, если не хочешь притвориться, что не знаешь о его приближении. Внезапность - сильная подмога в битве.
   - Люди уже выехали и их не вернешь, - уточнил хан, - поэтому давай придумаем что-то другое.
                ***
   Когда начались первые наскоки, Эдигей отмахивался от них, как от назойливых мух. Они не могли нарушить движения его армии, но убедили в том, что внезапность потеряна. Каким-то образом в Орде узнали о его приближении. По тому, что хан сумел выделить эти сотни, по сути, на бесполезное дело, говорило о том, что у него не так уж плохо с людьми. Эмир, понимая, что скрытость теперь излишняя трата сил и времени, приказал ускорить движение своего войска.
   С каким-то непонятным облегчением он увидел застывшую массу вражеских войск. Сейчас начнется самое интересное: Крым завоюет Золотую Орду!
   Два фронта выстроились друг против друга. Силы примерно равные, что удивило. Мамбет уверял, что сосунок-хан совершенно беспомощен и ему не удастся собрать много сил в один кулак.
   Отмашкой дал команду начинать движение. Шеренги дрогнули и пошли вперед, ускоряя бег. Природа не поставила для Эдигея холм, поэтому следил за движением войск с седла. За спиной у него полк, оставленный в резерве. Вот уже слышны победные возгласы его воинов. Он пустил коня вперед, следуя за продвигающимся войском, но что это? Он услышал за спиной шум. Оглянулся. Резервный полк разбегался во все стороны! Подскакал Басыр. Сдерживая коня, прокричал:
   - Эмир, главные силы ордынцев у нас в тылу! Мы разбиты!
   Эдигей уже и сам увидел, что движение войска вперед приостановилось и оно стало разбегаться по сторонам. К нему же мчалась конная масса. Личная охрана сбилась возле него и нервно сдерживала лошадей, готовых умчаться за удаляющимися от них собратьями. Эмир тронул коня и перед ним расступились. Дико взвыв, он выхватил саблю и помчался на вражеское войско. Перед ним оно дрогнуло и пропустило сквозь себя. Вскоре заснеженное, чистое поле приняло его отряд. Восходящее солнце оказалось впереди. Там Итиль-река. Успела ли она замерзнуть? Если застыла, то спасены, а нет - смерть! За спиной показались преследователи. Назад пути отрезаны, только вперед. Вперед!
   Выехали на высокий берег и увидели застывшую воду! Поверхность ее была присыпана выпавшим ночью снегом. Басыр приказал одному из онбашей проверить крепость льда. Воины спешились и, ведя лошадей на поводу, ступили на лед. После нескольких шагов оглянулись на онбаши, он оставался на берегу. Тот махнул рукой и они пошли дальше. Перешли середину реки, где лед должен быть наиболее тонким, вскочили в седла и хлестнув лошадей, помчались к спасительному берегу.
   Басыр приказал отряду рассредоточиться по ширине и пустил лошадь к реке. Уже на другой стороне, Басыр и Эдигей перебросились несколькими словами. Через Итиль переходил большой вражеский отряд, за ним, значительно отстав, мчался другой. Басыр направился на перехват выходящей на берег группы. Была надежда, что, разметав ее, он успеет вернуться к эмиру до подхода второго отряда. Эдигей, окруженный своей охраной, стал дожидаться Басыра.
   Он видит, что тот не может выйти из боя - увяз! Второй вражеский отряд  все ближе. Можно было бежать, но он не мог привести на своих плечах вражеское войско в чужие мирные степи. Лучше погибнуть в честном бою, чем пасть жертвой озлобления чужого рода, подвергнутому неожиданному нападению.
   Эмир выехал вперед и медленным шагом двинулся навстречу врагу.
   - Что делает?! - воскликнул невольно Басыр, но вынужден был продолжать бой.
   Впереди скачущего вражеского отряда мчался воин, закованный в, ярко горевшие на солнце, европейские доспехи. За спиной бился темный плащ. В десятке шагов до группы эмира, он осадил коня. Остановился и его отряд. От разгоряченных тел и горячего дыхания лошадей, над ними возникло облачко тумана.
   Выехав вперед, воин громко крикнул:
   - Я - хан Кадыр-Берды! Я вызываю на бой эмира Эдигея! Только он мне нужен!
   Вызов не пришлось повторять. Эдигей выехал вперед и, выхватывая саблю, поставил коня на дыбы, чтобы одним прыжком достать врага.
   Зазвенели, сверкая, клинки, хрипели натруженные глотки лошадей. Искушенность и неопытность, мастерство и школярство схлестнулись в заснеженной степи заитилья. После первых же взмахов хан был бы убит, если бы не латы. Эмиру не хватило сил разрубить их, но он заставил качнуться противника.
   С каждым взмахом сильных ударов становилось все меньше. Молодой хан был увертлив и не берег силы. Если взмах не достигал цели, то хан без труда снова взметывал саблю, а вот эмир делал это с усилием. Только на мгновение старый воин опустил занемевшую руку, как этого оказалось достаточным, чтобы быстрый клинок, изготовленный из дамасской стали, опустился на левое плечо эмира и, преодолевая сопротивление кольчуги, опустился до самого седла. На окровавленный снег свалилось тело Эдигея.
   Кадыр-Берды соскочил с коня и стал над трупом. Он содрогнулся от содеянного. Какого человека лишил жизни! Кто был рядом слышал его слова, сказанные шепотом. Потом они повторялись в народе как заклинание.
   - Когда такая широкая река, как Итиль, замерзает, всяк ее перейдет, когда такой великий человек умрет, всяк содрогнется!
   Это последнее, что сказал этот юноша. Стрела, пущенная подоспевшим Басыром, пронзила ему шею, и он упал рядом со своей жертвой. Позже в слова хана было внесено изменение. Вместо слова «содрогнется» говорили «умрет». По мнению людей, это было ближе к действительности.
   Оставшиеся в живых воины разъехались в разные стороны, чтобы разнести по миру весть о смерти грозного эмира и юного хана. И случилось это в 1420 году. Агония детища Бату-хана продолжалась до 1502 года. Гибель его, опять таки, пришла из Крыма.

   Крым, Евпатория, октябрь 1996 го














I.                СЛОВАРЬ
             РЕДКО УПОТРЕБЛЯЕМЫХ СЛОВ И ТЕРМИНОВ


   АВАНБОРГ – передовое укрепление, предместье.
   АГА – начальник, хозяин, старший.
   АГАРЯНЕ – народы, исповедующие ислам.
   АЗАН – призыв к молитве.
   АЛТЫН-ОРДА – Золотая орда, военно-административная организация.
   АМБАСАДА - посольство
   АНДА - побратим.
   АРАБАДЖИ - возчик
   АРГУЗАРИЙ – полицейский.
   АРХЕ – молочная водка
   АХШАМ - ужин

   БАБА – отец.
   БАЙБИКЕ – госпожа.
   БАТУ-САРАЙ – столица Золотой орды.
   БАШИ – воинский начальник.
   БАШЧИ – начальник (по-караимски)
   БЕЙ – титул старейшины дворянского рода.
   БЕЙЛИК – территория под управлением бея.
   БИНЛИБАШИ – командир тысячи.
   БИЮК-КАПЫ – большие ворота.

   ВЕКИЛЬ – придворный чин..
.
   ДЕРВИШ – мусульманский монах, живущий подаяниями.
   ДЕШТ-И-КИПЧАК –степь между Черным и Каспийским морями.
   ДЕФИЛЕ – узкий проход..
   ДОРАДНИК – советник.

   ЗОЛОТОЙ МОСТ – единственный путь к отступлению.

   ИБЛИС – в мусульманской мифологии одно из имен дьявола.
   ИДДА – промежуток времени для определения беременности.
   ИТИЛЬ – река Волга.
   ИСАЛ – понос
   ИНДЖИ – жемчуг

   ЙИГИТ – парень, молодец.

   КАРА - АЛИБ – болезнь чума.
   КАРАЙ – самоназвание караимов.
   КАРАЧЕЙ – глава могущественного рода в Крыму.
   КАТИБ – писарь у знатного лица
   КАФА (КЭФФЕ) – ныне г. Феодосия..
   КЕШИКТЕН – ханский гвардеец.
   КИБЛА – направление на Мекку. .
   КОП ЯША – возглас: долго живи.
   КОРСАК – степная лисица.
   КУЮМДЖИ – ювелир
   КУЛЕВРИНА – ручное огнестрельное оружие.
   КУРУЛТАЙ – съезд монгольских народов.
   КЫРК-ОР – крепость в Крыму, сейчас известна как Чуфут- Кале.

   МАРШАЛКА – придворный чин в королевской Польше.
   МАРАМЕ – женское головное покрывало.
   МАШАЛЛА – возглас восторга – браво! молодец!
   МАДЖАРА – телега.
   МЕДЖЛИС – парламент.
   МЕНИМ ХАН – мой хан (обращение).
   МУРЗА – дворянский титул.
   МУЭДЗИН – служитель мечети, призывающий к молитве.
   МЮСК-ДЖАМИ – мускусная мечеть..

   НАУЗЫ – украшение коня.
   НОГАЙЦЫ – татары-степняки, отколовшиеся от Золотой орды..
   НУКЕР – воин.

   ОГЛАН – военачальник.
   ОНБАШИ – командир десяти воинов.
   ОНОН и КЕРУЛЕН – реки в Монголии.
   ОПАШНЯ – долгополый кафтан..
   ОРГАЗЫ – популярное у татар название Перекопа.
   ОРДА – стоянка, военно-административная организация у тюрок.
   ОР-КАПУ – ворота Перекопа.

   ПАЙЗЦА –жетон, наделяющий владельца особыми правами.
   ПАРАСАНГ – мера длины – 7 км.
   ПАША – титул высшего сановника или военачальника в Турции.
   ПИФИЯ – жрица-прорицательница
   ПОВОЗКА ВЕЧНОСТИ – созвездие Полярной звезды.
   ПОДКАНЦЛЕР – придворный чин в королевской Польше.
   ПОДСКАРБИЙ – заведующий доходами королевы
..
   САКМА – магистральная дорога.
   СИНДИК – прокурор.
   СОЛХАТ – ныне г. Старый Крым..
   СУЛТАН – в данном случае сын хана, принц.
   СУТ-СУ – озеро (молочная вода)
   СХИЗМА – церковная распря

   ТАМГА – родовой знак.
   ТАНА – ныне г. Азов, Ростовской области.
   ТЕМНИК – военачальник..
   ТОНГУЧ БАЛА – первенец..
   ТУМЕН – крупная воинская единица

   УЛУС – родоплеменное объединение.
   УЛУ-ТАШ – большой камень.

   ФАСИК – нечестивец.
   ФАТИХА –первая сура Корана.
   ФЕРЯЗЬ – распашная одежда без воротника.

   ХАКАМ – третейский судья, судящий по адату.
   ХАНУМ – вежливое обращение к женщине.
   ХАТИБ – главный мула
   ХУРУТ – сухой творог

   ЦЕНИСКЕ – Арабатская стрелка.
   ЦУХАЛ – Перекоп.
.
   ЧИНГИСИД– потомок рода Чингисхана

   ШЕЙХ-ИСЛАМ – здесь – высший духовный руководитель.
   ШИРИНЫ –главенствующий род среди карачеев Крыма.

   ЭКИМ – врач.
   ЭМИН – верный, надёжный, верящий.
   ЭМИР – князь.
   ЭФЕНДИ – вежливое обращение к мужчине.

   ЮЗБАШИ – командир сотни

   ЯРАМАЗ – негодник.