Глава 8.
Схватка.
Тяжело дыша и опираясь на деревянную биту, Федя взбирался на высокий, сыплющийся холм. За ним, ухватив и сжав правой рукой оба рукава свитера, карабкался Лёня.
Наконец, они достигли вершины и узрели перед собой всю процессию, в хвосте которой шли.
Около полусотни жителей “Пограниченска”, размеренным маршем, двигались по просторному полю впереди. Тут были уже потерянные и еще не совсем люди, самых разных возрастов и комплектаций. Каждый нёс с собой то или иное орудие – железную трубу, нож, отколотый кирпич, самодельный кастет и так далее. Внешне они походили скорее на целеустремленную толпу, чем на упорядоченное войско.
Во главе людского движения шагал Дрын, с автоматом в руках. Слева от него, тихо ступая по траве, передвигался дядя Витя, держа ружье у плеча. Чуть позади, шествовал Данила, осторожно вращая в руке дубину с гвоздями.
Примерно в середине полчища, Федя разглядел Яза. Он волочился с опущенной головой и дергал плечами, звякая висящими на одежде ножницами – приободряя себя, или утешая, а может, выражая так свои сомнения.
Федя покрутил в руках выданную ему биту - он до сих пор толком не вник, как с ней обращаться. Её верхняя, расширенная часть, была по окружности, неравномерно, обделана чуть поржавевшими пластинками металла.
-Пошли нагонять, надоело в хвосте плестись, - пробурчал Лёня, запахиваясь рукавом, как шарфом. Никакого другого оружия, кроме бабушкиного шерстяного наследия, при нём не наблюдалось.
-Ага… - и они поспешили углубиться в бредущую по пожухлой траве орду.
Отстраняясь от испуга перед предстоящими событиями, ожиданием и неизвестностью – Федя решил помять в голове немногие воспоминания последних дней.
Утром 47-ого дня он проснулся, на удивление, бодрым и выспавшимся, даже несмотря на то, что пробудил его, как и остальных жителей ТЦ, кипящий негодованием взгляд Цеплялы. Исходил он из одной точки, но угодил сразу во всех обитателей здания. Арсения Петровича отнюдь не порадовали широкие лужи, разбросанные предметы, остатки костра и копоть на стенах.
Под сердитым взором, пограниченцы устраняли последствия грозы в течение двух дней.
Дрын, тем временем, большую часть времени отсутствовал. Появляясь иногда на десяток минут, он обменивался репликами с Цеплялой, и куда-то снова пропадал.
Атмосфера торгового центра прониклась смутной тревогой. Среди людей начали кочевать слухи о войне, о новом нападении и даже о скором бегстве всех управляющих.
Федя, в те дни, оттирал пол и перемещался мыслями от одних опасений к другим, чтобы не дать тому или иному волнению чрезмерно разрастись. Он беспокоился о предстоящей войне, об ушедшем и так и не вернувшемся дяде, об Ане, о друзьях…
В 49-ый день вернулся Нюх и дядя Витя. Кратко обняв племянника, он поспешил к Цепляле, а затем в жилище Дрына. Они совещались всю ночь, о чём знало всё напряженное сообщество торгового центра. Однако, слов никто расслышать не мог, будто бы Арсений Петрович оградил комнату переговоров укоряющим всех подслушивающих взором.
Наступил 50-ый, можно сказать, юбилейный, для Феди день.
Когда закрытое серой мглой солнце было в зените, Дрын созвал всех жителей к помосту и, встав рядом с отрешенным человеком-изваянием, поведал о состояние дел.
Прежде всего, он рассказал о Жоре и Чавке, о том, чем они примерно являются. Потом известил, что именно Чавк, не так давно, хотел употребить нас всех в пищу, желая стать больше и влиятельнее старшего братца.
Далее, рассказ пошел о новых для Феди событиях, выведанных дядей и Нюхом.
Они отыскали поселок, ставший трапезной для прожорливых братьев, и следили пару дней за тем, что там происходило. Жор и Чавк, всерьез повздорили – старший, приметив как сократился в размерах младший, заподозрил неладное, и вскоре, наверно, обо всём догадался. Ссора переросла в физическое столкновение, в котором Чавк потерял много ломтей своего тела… То, что от него осталось Жор отвёл к расплывчатой границе, и своеобразным ритуалом, присовокупил к своей утробе. Поглотив братца он стал больше, но приобрел внутренние конфликты, сомнения… ведь младший был более склонен чавкать, чем пожирать. Как это всё скажется на Жоре, пока судить трудно, но сейчас он в явной растерянности, покуда не переварил единственного родственника.
Дрын заявил, что Пограниченск в любом случае следующее блюдо на длинном столе прожорливого чудовища, и мы имеем идеальный момент для превентивного нападения, которое, наконец, прервет пищевой цикл, уже пережевавший целые населенные пункты.
С нами союзники, приухабцы! Мы атакуем Жора с двух сторон и положим конец застолью монстра!
Речь оживила людей, они с волнением загомонили. Слова с помоста пробудили в них позабытую или ранее неизведанную жажду свершений.
Дрын сказал, что никого не принуждает идти с ним, но рад приветствовать любых добровольцев, кроме женщин и детей.
Первым, шаг вперед сделал Данила, хмуро и решительно посмотревший в глаза Дрыну. Почти сразу, за ним повторили шаг все потерянные люди, без радости и воодушевления, соглашаясь с таким ориентиром на ближайшие дни.
Многие мужчины также подняли руки, в том числе и дядя Витя.
Тихо звеня ножницами и кратко оглядываясь, к самому помосту подошел Яз.
Сжимая в ладонях рукава свитера, Лёня воздел обе руки, как бы соглашаясь сразу за себя и за неведомую бабушку.
Толкаемый страхом, что его безучастие, может фатально сказаться на предстоящих событиях, поднял руку и Федя.
Моц тоже рвался в бой, желая познать звуки битв. Однако, по неизвестной причине, он получил категорический отказ. Твердое, непоколебимое выражение лица Дрына, не оставляло ему шансов узнать акустику войны. Обиженный и потрясенный, Моц удалился в свою обитель.
Цепляла, вместе с пятым и четвертым, тоже оставались в ТЦ. Арсению Петровичу нужно было руководить хозяйственной жизнью Пограниченска, а пятому и четвертому, как назвал их Федя, просто продолжать таинственно присутствовать.
Выступать в поход предстояло послезавтра, на 52-ой день, а до этого времени собирать и конструировать оружие, учиться с ним обращаться и морально себя готовить.
Двигаясь в вооруженной толпе, Федя уже приближался к авангарду. Тем не менее, у него еще было время для нескольких кратких воспоминаний.
Утром 52-ого дня он заглянул к Митричу. Старик не выказал желания присоединиться к военным действиям, решив остаться с вещевой грудой и детьми, многие из которых, возможно, проведут беспокойную ночь без отцов.
Федя хотел вернуть ему ветку, которая без толку была при нём уже много дней и взять что-нибудь другое.
Закинув прут в кучу, он, не глядя, погрузил руку в предметы, сразу же наткнувшись, к своему разочарованию, на очередную ветку. Разозлившись на старика, который, как он в тот момент подумал, над ним потешается, Федя обломил ветвь, вытянув лишь деревянный кусочек.
-Занятная вещица! Забирай, - весело, как ни в чем, ни бывало, высказался Митрич.
Федя сунул обломок в карман и, не прощаясь, вышел от седого балагура.
Перед военным походом, он, конечно же, зашел и к Ане. Она обняла его, затем грустно и пространно смотрела ему в переносицу, а он всматривался в черты её лица, пытаясь их лучше запомнить, дабы всегда иметь возможность сложить из них знакомый лик. Напоследок, она с небывалой ранее решимостью потребовала от него снять рубаху, чтобы зашить, наконец, рваные дыры.
Федя коснулся неровных швов на своей кофте, ободряясь их присутствием и близостью к телу.
Вооруженное столпотворение углубилось в лес. Деревья кривили сухие ветки в разные стороны, предостерегая об опасностях леса и вообще всего, что простирается за ним. Листья можно было видеть редко, но всё-таки они попадались – сиротливо обвисшие и готовые к неизбежному падению.
Лес помалкивал, обращаясь к путникам лишь посредством причудливого пейзажа и его элементов.
Федя и Лёня шагали слева от дяди Вити – тот обернулся, заприметив племянника, приветливо ухмыльнулся и вновь стал наблюдать за всем вокруг. Почти как Цепляла, которого он, может быть, функционально замещал в походе.
-Мы близко, - громко прошептал Дрын, делая жест рукой. Его слова громким шёпотом передались к задним рядам. Данила и его подопечные, единовременно кивнули, услышав командирское извещение.
Толпа замедлилась, подстраиваясь под поступь впередиидущих.
-Куда Нюх запропастился, он уже должен был всё там разведать, - явно не для внешних ушей, пробурчал под нос Дрын. Тем не менее, кто-то его слова уловил, и в образе слуха они передались к правой стороне ватаги, рассеявшись, но оставив по себе тревогу.
Они всё более замедлялись, перемещаясь уже на корточках и старательно обходя хрустящие омертвелыми ветками кусты.
Швы на одежде тёрлись об Федин живот, садня не зажившие раны, но тихо радуя своей наличностью. Лёня полз рядом, почти сокрытый тканью свитера.
Натянутую тишину не нарушал даже звон Язовых ножниц. Федя обернулся, проверить, не отстал ли он от толпы.
Немой старик передвигался на удивление ловко, как будто на четвереньках, а все его инструменты умолкли, плотно прильнув к одежде. Может, их былой звон не был вынуждаем условностями физического мира – может, звеня, они перекликались между собой и своим немым владельцем.
Многие мужчины слабо дрожали от воинственного азарта смешанного с множеством боязней. Подопечные Данилы же, двигались размеренно и спокойно, как органические механизмы. В них отсутствовали сомнения, энтузиазм и какие-либо эмоции – перед ними обозначалась цель, и они попросту её выполняли, не имея в своём бытие чего-либо еще.
-Надеюсь, все помнят. Я говорил, что кроме Жора в селение полно тех, кого они не поглощают, а лишь обгладывают. Мы узнаем их по крайней худобе. Их нельзя трогать и они не будут вмешиваться. Попробуем их спасти, когда победим, - отчеканил шепотом Дрын, направляя слова ко всем бойцам.
Волна кивков и перешёптываний прошла по неровным рядам.
-Где же Нюх… - совсем тихо, одними губами, пробормотал Дрын. Только дядя и Федя, следившие в тот момент за его лицом, заприметили эти волнения.
Ведущий остановился, тормозя условным знаком остальных.
Сквозь ветки и древесные преграды, Федя разглядел начало поселения. Забор и дома – выглядели невероятно старыми, ветхими, словно бы им была уже сотня лет. Они старились буквально на глазах, точно существуя в другом измерении – материя в нём, как и время, существовали только в качестве еды, для ненасытной и беспрерывно голодной пасти.
У облупившегося и сгнившего забора, перед входом в поселок, стояло двое часовых. Внешне обыкновенные мужчины, они казались чрезмерно упитанными, как куклы, не в меру набитые всевозможными потрохами. Они чуть сутулились, под тяжестью своих животов, а в висящих подобно плетям руках, покачивались ржавые ножи.
Часовые не закрывали ртов, без перерыва двигая скулами. Зев то распахивался во всю ширь, то чуть затворялся, не смежая губ. Казалось, что рассматривают мир они через ротовую полость, так как глаза смотрели куда вынудят челюсти.
И в частях тела Жора, Федя углядел голодный пламень, только в отличие от огня младшего брата, он представился ему зеленоватым, а не оранжевым.
Боевая толпа затаила дыхание, распластавшись по земле. Дрын присел у дерева, нервно поглаживая ствол и магазин автомата. Он чего-то ждал и на что-то надеялся, сознавая, что медлить уже нельзя… Кто знает, каким острым зрение обладают голодные впадины на толстых физиономиях…
Пора, - вслух сказал командующий и высунулся из-за дерева.
Оглушительно громыхнули две коротких очереди, и по три пули врезалось в каждого часового. Со звуком, похожим на завывания трубы, телесные шматы Жора отвалились от него, пав на землю.
Сквозь придавленные перепонки и гул в голове, Федя услыхал, как где-то на другом краю селения эхом откликнулись такие же автоматные очереди.
Дрын сорвался с места и побежал вперед, а вслед за ним и вся воинственная ватага, подобно саранче, без лишних восклицаний, устремилась на штурм. Федя сразу оказался в хвосте движения, хоть и бежал изо всех сил.
Авангард нестройного войска вбежал в проход между домами, Данила же, и его бойцы, без раздумий и планов, рванули прямо на заборы, снося и сокрушая обветшавшее дерево, как жалкую преграду на пути.
Федя забежал в поселение, видя перед собой несколько спин, в том числе и Лёнину. Всюду царил невероятный грохот, потерянные люди с особой беспощадностью крушили потерянные вещи, разыскивая среди них телесные отростки Жора.
Одиночные залпы ружья, вторили доносившимся вдали выстрелам из автомата.
Федя бежал от страха навстречу страху, как и всегда.
На обочине он мельком приметил тощего, смуглого и облысевшего человека. Сжавшись в комок, он тер лысину, как будто счищая с неё нечистоты.
Впереди рухнул кусок забора, и из проёма выскочил ломоть Жорова тела, в образе толстого мужчины с топором. На него прыгнули двое пограниченцев, из бежавших впереди – один с осколком кирпича, другой с заточенной ножовкой.
Федя мчался дальше, по пятам за Лёней. Он не имел ни опыта, ни представления о том, как участвовать в сражении, и надеялся отыскать какие-то разъяснения в пылу самой битвы. Пока что, не выходило.
Федя споткнулся об распластавшееся, худое и уже мертвое тело, и чуть было не упал. В миг краткого замешательства, Лёня ускользнул из зоны видимости…
Ничего не оставалось, как продолжать бежать, сворачивать и смотреть по сторонам.
Битва кишела во всём - в треске ломающегося дерева, в бьющихся, рвущих друг друга на части людях, в запахах гнили и крови, в стрельбе и редких вскриках… С оглушительным грохотом, где-то рухнул целый дом, наверно даже, без чьего либо участия, под давлением одной лишь атмосферы войны.
Федя вновь споткнулся и на этот раз упал на колени. Быстро осмотревшись он не нашел никаких препятствий, и вдруг осознал, что объект преткновения был и остается в нём самом. В совокупность нервозов, из которых слагалось его личное бытие, затесалось что-то инородное. Страх… чей-то страх, чужой, но неожиданно ставший Фединым.
Выпав из яростного и кровопролитного мира, он с удивлением вглядывался в это явление. Ему еще никогда не случалось переживать чужие эмоции – это было чувство одиночества, медленной, осознающейся, гибели и вины, за то, что с чем-то не справился…
Федя встал, затуманенным взором ища причину или источник, сторонних чувствований.
Сбоку рухнул забор, и на обочину вывалился комок месящих и рвущих друг друга людей. Они слиплись воедино в пылу схватки, и Федя никак не мог отличить своего от чужого, чтобы вмешаться при помощи биты. Клубок борьбы утих, истратив ярость и чью-то жизнь.
Федя свалил того кто лежал сверху – сразу заприметив набитый смертью раскрытый рот. Под ним лежал еще живой, тяжело дышавший, потерянный. Уверенно посмотрев на согнувшегося над ним человека, он рывком головы призвал его не отвлекаться на сочувствие и помощь.
Федя вошел в образовавшийся в заборе пролом, пересек двор и вышел на параллельный путь. Мироздание вокруг гремело и сыпалось, но он перестал это замечать, идя туда, где ему предчувствовалось нечто важное.
Когда-то ему приходилось видеть у Митрича картину – на ней были люди в кольчугах, шлемах и на конях. Они неистово сражались мечами, не ведая по воле художника иной для себя роли. Вспомнив, Федя ощутил себя частицей того полотна… только он не был, храбрым воином - скорее случайным мазком художника, без прорисованной роли, без обрисованного смысла… И он силился придать себе хоть какие-то черты, изобразить из себя если не воина, то хотя бы лезвие меча, или конское копыто, а может смуглое облако на холсте видимой вселенной.
Бредя сквозь, сотрясаемые безумием битвы, дворы и дороги, Федя дошел до черной калитки. Её никто не запер и пока не выломал – она открылась, едва он потянул поржавевший металл на себя.
И до этого двора доходил шум побоища, но как-то слабее. У наполовину обвалившегося дома, на земле, разлилось черно-красное пятно. Приблизившись, Федя, хоть и не сразу, узнал Нюха… Середину его худого туловища втоптали в землю, превратив в бурую кашу. В целях потребления или просто ради злой забавы, от щиколоток мальчика отрезали пару лоскутов плоти.
И, тем не менее, он слабо дышал, уткнувшись носом во влажную от крови почву. Услыхав шаги Нюх начал поднимать трясущуюся голову, а Федя садиться на корточки, надеясь найти способ оказать помощь…
В этот момент на него налетела здоровенная туша, отбросив назад и сбив с ног.
Облеченный в большое, мясистое тело, Жор, наступал на него, держа в руках ржавую трубу, с острым наконечником.
Федя подхватил выпавшую биту, быстро вскочил и наотмашь махнул своим оружием. Удара в подбородок, Жор, даже не ощутил. Он занес руку, собираясь проткнуть растерянного юнца - насадить его как мясо на шампур.
Нечто черное прыгнуло на жуткого гурмана сверху. Черные рукава обвились вокруг толстой шеи, сдавив дыхательные пути.
Жор сдавленно, утробно рыкнул, трясясь и тыча трубой себе за плечи. На его спине висел Лёня, тянувший за рукава свитера, накинутые на выю врага. Под свирепый рык из передавленный глотки, ткань шумно разорвалась, и Лёня упал на землю, вместе с разъятым на три части наследием бабушки.
Жор ударил лежачего трубой по голове и вновь повернулся к первому блюду. Исступление схватки в нём будто бы поутихло, уступив место более естественным потребностям. Он жадно воззрился на Федю как на лакомый деликатес. Пламя неутолимого голода, жажда пожрать весь мир, объяла всю сущность Жора. Слабый мальчишка, был идеальным гарниром – от него лишь требовалось внутренне отказаться признавать себя чем-либо, кроме как пищей.
Жор замер в ожидании, а Федя в растерянности.
Мысли слиплись, сковывая действия, Федя даже будто бы задремал от критической озадаченности…
Незримый палец жестко и требовательно ткнул его в позвоночник.
Обитый железом наконечник биты, ударился Жору в висок. Тот вздрогнул, не ожидая, что его уже начавшуюся трапезу прервет бунтующее угощение.
Второй удар пришелся по челюсти. Он был довольно силён, и открытый рот ассиметрично разъехался.
Жор прорычал через утробу, впадая в бешенство. Но когда бита врезалась в спрятанный в складках кожи кадык - здоровяк захрипел и рухнул. Размахивая руками, он пытался съесть хотя бы немного воздуха, однако, даже это у него не получалось.
Переступив через агонизирующее тело, Федя подошел к ошеломленному другу. Он уже поднялся на локте, и теперь глупо смотрел и прижимал к себе разорванный свитер, как будто бы во всём известном ему мире, более ничего и не осталось.
Федя приблизился к растерзанному Нюху. Тот вновь стал поднимать дрожащую голову, пытаясь донести до кого-то свой последний страх.
Федя нагнулся к самому его лицу, бледному, незрячему и почти что мертвому. Умирающий повернул голову, и слабо выдохнул носом остатки воздуха, которые еще позволяли ему жить. Федя в тот момент как раз вбирал ноздрями…
Нюх упал лицом в землю, хороня в почве нос, а тело, оставляя как надгробие.
Бесчисленные запахи ворвались через ноздревые ходы в Федин неуютный и тревожный мирок. Запах травы, запах крови, запах боли, запах смятения… Запах гнилого, ломающегося дерева и запах свирепого голода.
К нему бежал Жор, сразу в двух телах, вооруженных плесневелыми дубинами. Позади него, в проломе забора показался Роман с автоматом в руках…
Дубина врезалась Феде в голову и, падая, он вдруг поймал носом запах пожухлой травы… и в этой серой растительности неожиданно открыл оттенки зелени.
Приземлился на землю он уже уменьшившимся коротышкой, ребенком. Размахивая веткой, Федя азартно крушил зеленые кусты, дыша свежестью природы. Это было так увлекательно! Он чувствовал себя героем, рыцарем, побеждающим причудливых чудовищ.
В позвоночник, у шеи, ему уткнулся палец. Федя вздрогнул от неожиданности.
-Хватит наверно на сегодня, кто знает, сколько зеленого скоро останется, да и погода портится - произнес строгий голос, обладатель которого положил Феде на плечо тяжелую руку.
Мальчик обернулся, посмотрев на громадного, заслоняющего небо отца. Казалось бы, он мог дотянуться рукой до облаков и туч, вольно передвигая их с места на место. Но его интересовали, в большей степени, земные дела.
Гром, похожий на очередь из автомата, рухнул с небосвода.
***
Боль, кровь, скорбь, едкий антисептик, пот, глухая радость – всё это Федя учуял, прежде чем пришел в сознание.
Он лежал на койке, испытывая гулкую боль в черепной коробке. Его пальцы коснулись собственной головы, нащупав несколько слоёв намотанных бинтов.
Несмотря на пульсирующую боль в начинке черепа, Федя поднялся, ведомый страхом перед насущной неизвестностью.
Он находился в просторном павильоне, с десятком скрипящих коек, занятых пострадавшими людьми. Они стонали или тревожно посапывали, кто-то тихо перешептывался. Рядом с каждой лежанкой, стоял небольшой столик на колесиках, с личными вещами.
На столике Феди лежала его зашитая кофта и обломок веточки. Он поспешно накинул одежду и сунул кусочек прута в карман.
-Живой, молодец, в новом мире жить будешь, - донесся голос от стены.
На примыкающей к стенке койке сидел завсегдатай “Угрюмого дыхания”, с перебинтованным торсом. На свой столик, он вылил содержимое где-то добытого флакона спирта, и теперь с серьезной миной воплощал на нём видения будущего.
Федя поморщился от едкого запаха, невольно отличив тот, что был на металлической поверхности от того, что был на пальцах творца.
-К тебе тут девушка часто заходила, задумчивая такая. Стояла рядом с тобой, пространно вглядывалась, - не отрываясь от своего занятия, поведал художник, - потом Цепляла ввел часы посещения, и навещать тебя ей пришлось реже.
Нечто потеплело в Фединой душе. Ему захотелось найти среди всех этих ароматов, благоухание её волос и, кажется, он различил легкий след недалеко от себя. На нём он и сосредоточил все обонятельные позывы, пытаясь не принимать носом всего остального.
Но гнилой, полумертвый миазм, хлестнул и поглотил его. Он сопровождался стоном, доносящимся от другой стены.
Федя пошел к нему навстречу, чуя в этом зловоние чужой страх, невольно ставший его собственным – так же было и с Нюхом, недавно или давно.
На койке лежал обнаженный до пояса, весь перебинтованный Яз. Белая ткань так же покрывала одну из его глазниц, по всей видимости, уже лишенную глаза. Выглядел он измученным и дряхлым, его смуглая кожа имела мертвенный цвет, а единственное око было устало прикрыто.
-Этот в новый мир, увы, не попадет. Слишком много ножевых принял, - сообщил от противоположной стены художник.
Застонав, Яз открыл глаз и утомленно воззрился на Федю. Бессильно мотнув головой в сторону столика, он открыл рот, гниющим запахом выражая свой последний страх и сопряженную с ним просьбу.
На столе покоилось два десятка ножниц – ржавых, блестящих, маленьких и больших… Каждый отзывался своеобразной обонятельной реакцией.
Федя взял большие, блестящие ножницы, с немного разболтавшимся винтом, скреплявшим две острые половинки. Яз слабо кивнул, соглашаясь с таким выбором, и раскрыл рот.
Похоже, медики Пограниченска воспользовались его бессознательным состоянием, и немного подлечили и продезинфицировали ротовую полость. Только гнилое зловоние всё равно перекрывало все химические ароматы.
В глубине рта, измождено ворочался маленький остаток языка.
Объятый и движимый чужим страхом, Федя осторожно приблизил ножницы к несчастному огрызку. Лезвия бесшумно сошлись, навсегда отделяя от Яза, тяготящий его мышечный отросток.
Языкорез кашлянул, повернулся на бок и выплюнул всё, что еще оставалось для него языком.
Окончательно истощенный этими действиями, он развалился на койке, прикрыв единственное веко, и в мертвом безмолвие миновал врата молчания.