Вечером, как солнце склонилось к закату, жара чуть спала, около скамейки с бабушками возникла соседка, Клавдия Авдотьевна.
- Ой, девчушки наши совсем в городе распустились... с учёбы гонють, родителей вызвали. Де, на занятиях неть, гуляют где-то. Пойду к Матрёне Никифоровне, позову в город, девчушек проведать... -
Бабушки умолкли. Не то, чтоб нечто невообразимое, но свежая струя есть. Авдотьевна забралась в подъезд, поднялась до первого этажа. Прозвенел звонок. В окно видно, как Никифоровна бросила стряпню, пошла открывать. Уши навострились.
- Ой, Матрёна, доброго вечера! Я вот к девчушкам в город собираюсь, а то загуляли, с учёбы гонють... Поехали, проведаешь свою... -
На пару секунд воцарилось молчание. Потом загремел голос Никифоровны, чтоб и у скамейки, и дальше, было слыхать.
- Моя дочь - отличница! И все хвалят, и занятий не пропускает! А если твою гонят, так сама и езжай! -
Дверь с грохотом захлопнулась. Авдотьевна вышла из подъезда.
- Ой, что делать-то? Никто ехать со мной не хочет... И все своими девчушками бахвалятся. -
- А потому, что такой, как твоя, ещё поискать надо! - прошамкала заслуженная колхозница прабабка Мария. Скамейка сдержала смешок. Авдотьевна сделала обиженное лицо, но продолжать не стала - Мария на язык остра, и не только она. И удалилась.
Ветеран Войны, до сих пор ходящая без палочки и хромоты, Игнатьевна, которую просто называют - "Капитан", хитро прищурилась вслед ушедшей.
- Ну что, ясно теперь, Машка, с чего германец всё требует с нами ответственность за Войну поделить? -
- С чего? - прошамкала Мария.
- А с того - стыдно одному в дураках ходить. Вот и лезет к честным людям, чтоб вместе в дураках. В куче и не так стыдно. -
Закат погас. Зажглись первые звёзды. В окне, в свете лампы, мелькает силуэт Никифоровны.