Под давлением праиндоиранских (Андроновская культура) и тохарских (Афанасьевская культура) племен кельтеминарцы как самая южная часть праугро-финнов ушли на северо-запад к Уралу и Западной Сибири, неся для остальных уральских племен материальные и духовные артефакты, полученные в следствии контакта с эламитами, дравидами и индоиранцами. Среди них и представление о божественном герое, сошедшем с небес, – Митре, которого они называли Мир-суснэ-хум.
Мир-Суснэ-хум (манси); Мир-Севити-хо (хант.) «за миром наблюдающий человек» в мифологии народов ханты и манси – седьмой сын небесного бога Нум-Торума, посредник на путях живых и мертвых.
Вероятно, что имя персонажа является переосмыслением иноязычного для обских угров имени. К тому же, один из эпитетов индоиранского Митры был «озирающий всю землю» («Яшт» X 4, 13)[i]. «Мы почитаем Митру, … Могучий и высокий, Он вширь обозревает, Бессонный, неусыпный» («Яшт» Х, 7); «Мы почитаем Митру ... Что землю вширь проходит После захода солнца И, двух сторон касаясь Земли этой широкой, / Округлой, дальнокрайней, Все озирает то, что Меж небом и землей» («Яшт» Х, 95); «Он – страж и охранитель Всего благого мира. Он охраняет Мазды Творенье неусыпно. Он сохраняет Мазды Творенье неусыпно» («Яшт» Х, 103); «Он бодрствует во мраке И не вводим в обман» («Яшт» Х, 141), «И почитаем сильного Всех стран владыку – Митру» («Яшт» Х, 145). Также в плане сопоставления образов Митры и Мир-сусне-хума заслуживает внимания и такая деталь. Один из наиболее интересных эпитетов Митры – «выпрямитель линий (границ)» (karsho razah («Яшт». X, 61)). Что же касается Мир-сусне-хума, то к нему нередко обращаются с просьбой «выпрямить линию жизни сына, линию жизни дочери».
Другие его имена: «Небесный мальчик», Сорни-отыр «Золотой богатырь», Отыр / Ворт «Князь, Богатырь», Орт-лунк «Князь-дух», Отыр-ойка / Орт-ики «Князь-старик», Нум-сорни «Верхний-золотой», Сорни-орт «Золотой князь», Кон-ики «Господин-старик», Торум-пах «Торума сын», Торум-тонх-ики «Бог-дух-старик», Эны-ики «Большой старик», Лунт-отыр «Гусь-богатырь», Лунс-хум «Всадник», Али-хум «Верхний человек», Ас-талях-хум «Верховьев Оби человек», Али-хум «Южный человек».
В хантыйских сказках он часто упоминается под именем Эква-пыгрись (манси) «Женщины сынок» или Ими-хиты (хант.) «Бабушкин внук», что якобы намек на его покинутость отцом, поскольку он – сын божий, выросший на земле; посланник неба среди людей).
Далее мы будем обращаться к собранному В.Я. Петрухиным компендиуму по финно-угорской мифологии[ii], а также к другим источникам.
Мир-Суснэ-хум родился между небом и землей, когда его мать Калтась-эква («пробуждающая, рождающая, создающая») была сброшена с неба за измену. Нуми-Торум, послушав сову-подстрекательницу, в гневе трижды ударил жену о небесную твердь, а затем сбросил сквозь небесное отверстие на землю. Или была спущена с него в серебряной люльке (поэтому к нему, как и к Калтась-экве, обращаются с мольбами о покровительстве детям; от нее также зависит, кому именно из умерших старших родственников предстояло возродиться в облике новорожденного). Она же – Торум-сянь («Мать-Земля/Нижнее небо») и Ань-эква («бабушка»). Калтась-экву сопоставляют с иранской богиней-покровительницей Ардви Сурой Анахитой, одетой в шубу бобров, её «водяных собак», а в наиболее представительном комплексе, посвященном Калтась, вместе с ее изображением имеются литые фигурки бобров явно древнего происхождения[iii].
Между небом и землей она родила Мир-сусне-хума: сама судьба предназначила ему быть посредником между людьми и богами, добром и злом.
По другой версии, женщина поселилась в горе Сакв, отгородившись от мира железной дверью. Правда, истосковавшийся бог потом разыскал свою супругу и она родила ему на земле сына, который стал главным покровителем всех людей – Мир-Суснэ-хумом.
В других мифах Эква-пырищ появился невесть откуда новорожденным младенцем. Люльку с Эква-пырищем обнаружила некая старуха, жившая со своим стариком в жилище на кочке среди Мирового океана или болота.
Мальчик подрос и почувствовал богатырскую силу. Он отправился странствовать, и приемная мать дала ему амулет – обломок миски: его следует разломить, если попадешь в беду. В дороге он нашел семисуставный посох – семь его суставов соответствовали семи ярусам Вселенной. По приказу Нуми-Торума он похищает из подземного мира Солнце и Луну и приносит их на небо. Поэтому очень часто на деревьях, взывая к помощи Мир-Суснэ-хума, вешаются две серебряные миски, которые символизируют Солнце и Луну. Также на груди у него – серебряное блюдце (зеркало?).
Мир-сусне-хум хотел повидать отца, и его хитроумная мать устроила так, что Нуми-Торум увидел Мир-сусне-хума раньше старших братьев – тот первым успел привязать своего чудесного коня к коновязи у дома отца. Так он получил не принадлежавшее ему старшинство, богатырское имя и отстоял свое право на главенство среди братьев в борьбе с Полум-Торумом с помощью волшебного коня. Рассказывают, что когда Полум-Торум отказался признать главенство Мир-сусне-хума, Нуми-Торум велел связать волосы соперников и положить братьев на крылатого коня. Кто завизжит от боли первым, тот лишится права на богатырское имя. Полум-Торум не выдержал испытания – ему досталась только часть имени верховного бога Это похоже на обряд избрания в Персии царем Дария І с помощью коня: семь претендентов на трон на заре должны были верхом выехать в условленное место у царского дворца, и тот, чей конь заржёт первым при восходе солнца, получит верховную власть.
По другой версии, Нуми-Торум бог велел запереть новорожденного сына в круглый каменный дом (дольмен?). Однако младенец подрос, вырвался из каменного жилища и явился к отцу – в его золотые палаты. Тот разгневался и объявил, что за непослушание он не наделит сына той силой и хитростью, которая позволила бы ему превосходить всех людей. Но разозлился в ответ и юный герой. Он покинул отцовский дом, поселился у прислужника отца, но вскоре был замечен в преступной связи с его женой. Тогда Торум велел казнить сына – сжечь его на огромном костре. День и ночь горел огонь, но герой не пролил ни слезинки. Когда же костер догорел, оказалось, что на его месте – маленькое озеро, а по озеру плавает гусенок (обычный образ Мир-сусне-хума). Торум велел стрелять в гусенка, но тот целым и невредимым вышел на берег и, как ни в чем не бывало, направился в город отца. Там он схватился с прислужником и оторвал ему голову. Торум увидел, что сына ничем не проймешь, и изгнал его на землю – пусть будет повелителем земного народа.
В мифе Мир-сусне-хум предстаёт как культурный герой, которому приписывается инициатива творения земли, создание человека, обучение промыслам, различным знаниям и навыкам. Он был первым охотником на лося, создал огонь, полезные растения и животных, велел птицам прилетать летом на север. Также его зооморфный облик – речной гусь (гусь – частый элемент декоративного искусства иранцев Персии и Хорезма). Как царь птиц, он руководит их перелетом: поэтому весной и осенью он предпочитает принимать образ журавля, который точно знает время отлета и криком побуждает к перелету других птиц. Власть над птицами он получил потому, что в детстве, забравшись в гнездо, не тронул птенцов огромной птицы Товлынг-Карс. В благодарность птица стала носить его на своих крыльях (ср. с базовым евразийско-амеренидским мифологическим сюжетом о «разорителе гнезда»).
Мир-суснэ-хума представляли всадником на белом восьмикрылом коне с золотой гривой (Товлынг-луве), скачущем по небу. В декоративно-прикладном искусстве обских угров всадник с поднятыми к небесам руками является типичным образом. У ненцев бог Нума превращает поднявшегося на небо юношу в «Духа Верхней Оби» (Явмал Хэхэ) и дарит ему крылатого коня.
Мир-суснэ-хума – «царь идущих облаков». Каждую ночь он объезжает землю (Вит-ехне-хум – «Землю объезжающий человек», «Воду объезжающий человек»), проверяя, все ли в порядке и передавая людям наказы своего небесного отца, выслушивает просьбы камлающих в темных чумах шаманов и помогает людям излечиваться от болезней. Жертвуя Мир-суснэ-хуму, манси были уверены в том, что он обязан покровительствовать жертводателю: «Для того тебя произвел твой отец золотой Кворыс, чтобы ты защищал душу моей дочери, моего сына. Ночью умоляем тебя со слезами, днем умоляем тебя со слезами: защити нас от болезни. Если заболеет женщина, вылечи её, если заболеет мужчина, вылечи его! Золотой князь, золотой человек, об этом тебя просим, об этом тебя умоляем». Сам Мир-сусне-хум декларирует своё отношение к человеку: «Хочу, чтобы, когда человек убивал чёрного зверя, красного зверя, думал обо мне».
Именем Мир-суснэ-хума назван Млечный Путь, также называемый «Дорога диких гусей», а сам он также летает с перелетными птицами в виде гуся к Золотой Женщине Юга, своей жене или матери. Манси называют его Гусь-богатырь (Лунт-отыр)[iv]. У енисейских кетов великий шаман Доха летает гусем к каменному дому Матери Юга (Томам), а Млечный Путь называют «Путь (след) Доха»[v]. У юкагиров прекрасная Дева юга, хозяйка стад оленей, становится женой героя и оживляет его брата, восстановив тело из костей[vi].
Мир-Суснэ-хум отвращает попытку жертвоприношения бедняком своего сына. Сын уже был привязан к жертвенному столбу, к которому обычно привязывают жертвенных животных, отец уже занес над мальчиком топор, но топор повис в воздухе, так как Мир-сусне-хум в белых одеждах задержал руку жертвователя. Даже если здесь есть влияние библейского сюжета (о жертвоприношении сына Авраамом), главное остается то, что Мир-Суснэ-хум отменяет кровавые жертвоприношения.
Важную связь угро-финских культов с иранским культом убийства Митрой быка с целью дать жизнь растительности является засвидетельствованное у саамов жертвоприношение быка богу растительности, при котором близ алтаря помещали дерево с корнями в воздухе и ветвями на земле[vii].
К Мир-сусне-хуму обращались за «защитой» в случаях невыполнения духами-покровителями своих обязанностей. Таким образом, Мир-сусне-хум, как и Митра, является «богом договора», следящим за соблюдением правил общинножития в человеческом обществе и регулирующим отношения людей и духов. Именно он является воплощением активного начала жизни, которое объединяет и упорядочивает её содержание, соединяя миры людей, богов и духов.
Мир-Суснэ-хуму подвластна была иерархия духов: лесные духи-великаны Мис и даже менквы (остроголовые людоеды; ср. с «саками в остроконечных шапках»!) ежегодно платили ему дань, а десятником у него служил Чохрын-ойка («Стрекоза-старик»), покровитель кузнецов.
Мир-Суснэ-хум может менять обличья. Рассказывают, как он превратился в лиственницу, потом – в синицу, наконец, стал невидимым духом. Однажды он принял облик человека и был шаманом в селении, в котором умер предыдущий шаман и обучал людей лечиться с помощью корня жень-шеня. Также он учил, что если человек случайно убивал живое существо, то должен был сделать и хранить артефакт в виде этого существа, чтобы компенсировать совершенное зло.
Миф приписывает ему сто жен и сто сыновей, от которых и пошли шаманы. Мир-сусне-хум добывает себе жен в иных мирах – это дочери водяного Вит-кана, месяца Этпос-ойки, хозяйка Птичьей страны Мортим-эква (где герой превращается в гуся) и даже дочь самого Куль-отыра, повелителя подземного мира, а дочь от Мортим-эквы стала женой сына Куль-отыра. Мир-Суснэ-хум гостит у них в царстве мертвых.
Попав в золотой город, от самого Нуми-Торума, герой получил золотую бумагу, которую должен прочесть во время священного праздника на своей земле. В грамоте говорилось о том, что Торум назначил герою и его жене отправиться на священный мыс, расположенный на беловодной Оби, где им будут приносить бесконечные жертвы с каждого охотничьего лука. Превратившись в речных гусей, они отправились туда. На этот мыс у священного озера Торум спустил лиственницу с золотыми корнями и ветвями, а на ее вершину – волшебный город с необъятным домом и сотней слуг. В доме новые хозяева нашли грамоту, где Богатырь назначался царем «с данью весенней белки и с данью осенней белки» и получал прозвание «золотая коса восходящего Солнца». Там, за самобраным столом с пивом и медовухой, они праздновали обретение нового жилища.
Вероятнее всего, у марийских народностей Верхнего Поволжья Мир-суснэ-хуму соответствует богатырь Онар, представитель великанов-«наров» (их головы доставили до облаков). В космогоническом мифе марийцев нары выступают первыми обитателями поднявшейся из морских вод земли: после того как земля обсыхает, она покрывается еловыми лесами; вскоре в лесах появляются нары и, спустя какое-то время, люди. Нары перебрасывались огромными валунами с одной горы на другую, шагали прямо через реки и озера, вили веревки из сосен. Леса были им по колено, вековые дубы они вырывали с корнями – деревья им казались репейником. По некоторым источникам, нары носили одежду их железа, а также медные наколенники и медные шапки. Реже встречаются предания, в которых нары предстают как небесные божества (как и в скандинавской мифологии, предшествуя богам во времени). Сам Она;р выступает посредником между миром богов (верхним миром) и миром людей (средним миром). Согласно одному из мифов, Онар является к людям, чтобы устроить их жизнь. Однако люди впоследствии забывают своих богов наров, и времена изобилия заканчиваются. Нары не знают земледелия, но покровительствуют ему (отсюда связь с дождем, разливом вод). Однажды Онар видит ползущую букашку о шести ногах, оставляющую за собой полосы взрытой земли. Приглядевшись, он видит мари на сивой лошадке пашущего своё поле. Великан поднимает человека вместе с сохой и лошадью и относит к матери. Та советует Онару вернуть человека на место, так как именно людям суждено прийти на смену великанам. В другом варианте мифа, Онар спускается к людям после того как одна девушка рожает урода и прячет его на небо, которое раньше «ходило» низко над землей. Небо с грохотом поднимается ввысь, а девушку проглатывает земля (так появляются первый гром и карстовые провалы). После этого к людям спускается Онар на красивой кобыле (Онар вульо – «кобыла Онара» < прафин.-угор. *we;e, «олень»). С тех пор эта кобыла (радуга) показывается на небе всякий раз после дождя.
Верхом на священной сабле Мир-суснэ-хума, на которую наброшена накидка-попона (жертвенное покрывало), шаман въезжает на Медвежьий праздник, представляя тем самым самого героя. Кстати, эти покрывала («ялпынг-улама»), которые хранились в домах на почётном месте и представляли образ Мир-Суснэ-хума, очень похожи на войлочные покрытия для седел скифов, обнаруженные в пазырыкских курганах на Алтае, имеющие явно ритуальный характер и оформленные преимущественно в красных тонах[viii].
Проводился праздник в специальной избе и начинался появлением танцующих ряженых шаманов в берестяных масках и с деревянными мечами. Праздник сопровождается пиром, а потом – священной пляской с участием медведя, которого представляет наряженый в его шкуру. Либо шкура выставлена на почётном месте, а дух медведя представляет особенно ряженый участник. Медведю пытаются внушить, что странные существа – это не жители деревни, а пришедшие издалека незнакомцы, приезжие. Но под маской можно и свободно высказать, что хочешь. Можно даже насмехаться над медведем, но тогда зрители и особенно хозяин дома очень стараются остановить насмешника, за что медведь, конечно, будет обязан благодарностью своим защитникам. Помимо собственно танцевальных номеров, среди которых имеются пантомимы или танцы с мечами, почти все сценки с речью или пением заканчиваются танцем. Медведю обязательно приносится и кровавая жертва. Это. Как правило, оленёнок (манси ;;r;p «оленёнок» < праурал. *;irta «олень», ср. с авест. srv;- «рог»), которому наносится удар ножем в сердце. Пока жертва делала последние движения, хозяин налива из бутылки стакан вина, выпивалего, выливал последние капли из него на спину медведю и угощал вином других присутствующих, в том числе свою жену. Затем присутствующие несколько раз кланялись медведю. Затем готовилось мясо жертвенного телёнка, приготовленное мясо на некоторое время ставили перед медведем. Затем начиналось угощение из мяса и ржаной каши. После еды снова наступало время драматических сценок, песен и танцев[ix].
Затем, как описывается в одной из «медвежьих песен» медведь с ревом наскакивает на всадника на белом коне Мир-сусне-хума, но тот своим копьем пронзает «святилище» (сердце) зверя. Затем дух медведя (Ялпус-ойка «Старик Священного города») на железной цепи поднимается к своему небесному отцу.
Также особое место занимает в обряде т.н. «медвежья присяга» – очистительная клятва на медвежьей шкуре при разных жизненных обстоятельствах[x].
Наконец, в избу, где проходит праздник, вбегает человек, который предупреждает, что из леса идут менквы. Они должны наказать виновных в нарушении обычаев. Но люди приготовились к появлению чудовищ: они сделали две деревянные фигурки мужчины и женщины и обмазали их кровью – этих «грешников» выдают менквам (т.н. «первым людям»), и те уносят их в лес.
Интересно, что эти фигурки похожи на используемые айнами, нивхами и нанайцами во время медвежьих праздников «… Инау – имеющие относительно человекоподобный облик палочки с завивающейся древесной стружкой… с целью совершения ритуалов, связанных с охотой, родами, а также как обереги и для обращения к духам-камуям. Инау могут различаться по длине, толщине и форме в зависимости от того, к какому именно камую и с какой целью с их помощью предполагается обращаться… Точная этимология слова «инау» неизвестна, но, по некоторым предположениям, оно происходит от маньчжурского ilha – «цветок». Для изговления инау используется ветвь дерева, которая сначала очищается, а затем с помощью специального ножа осуществляется нарезка тонких вьющихся стружек, образующих пучок. Иногда инау могли оснащаться наконечниками… Известно, что некоторые инау уничтожались практически сразу после изготовления (например, сжигались в специальных очагах в ходе некоторых ритуалов) или вскоре (например, призванные способствовать исцелению заболевшего человека – после его выздоровления); сохранение таких палочек дольше необходимого времени считалось вредным и опасным… Вместе с тем инау, предназначенные для посредничества с добрыми камуями (родовыми духами, – О.Г.), могли храниться очень долго и становиться своеобразными украшениями жилища, двора или головного убора. Кража инау рассматривалась в айнском обществе как одно из самых тяжких преступлений»[xi]. Также в закавказской традиции подобные артефакты: чичилаки (chichilaki) – традиционный новогодний символ и украшение в Западной Грузии (Гурия). Он изготавливается из прямой ветви орехового дерева, которую последовательно обстругивают с одного конца, оставляя тонкие стружки держаться на другом конце. В результате получается палка с пышной стружечной кроной, которая и является чичилаки. Обычная высота украшения 50-70 сантиметров, его ставят на праздничный стол возле тарелки со сладостями. Сладости вешают и на сам чичилаки. Также на некоторых вверху делается углубление, в которое кладут украшение из листьев и ягод плюща. С принятием христианства произошло переосмысление многих прежних языческих обрядов. В том числе на верхушке чичилаки теперь иногда устанавливают или выстругивают крест, а само украшение ассоциируют с бородой святителя Василия. По окончании празднеств деревце по традиции сжигают, а пепел развеивают по ветру. С этим дом должны покинуть беды и невзгоды ушедшего года. Либо затем переносят в винный погреб, чтобы благодать новогоднего деревца снизошла и на вино. Факт того, что чичилаки увит плющем, с округленной верхушкой и имеет силу для благословения вина явно вызывает в памяти параллель со знаменитым тирсом (с шишкой на верху и увитым плющем и виноградными листями) бога вина Диониса, образом которого является убиваемый на празднестве зверь!
Участвовать в ханто-мансийском Медвежьем празднике могли только члены фратрии Пор (люди Пор происходят от медведицы, съевшей порых, в который превратилась сестра, убитая за инцест с братом), мужчины фратрии Мось – только наблюдать, но иногда могут кричать и хохотать, а женщины фратрии Мось не должны были даже видеть самого «медведя», прикрывая лицо платками. Также лицевая сторона священного покрывала с изображением Мир-Суснэ-хума закрывалась специально пришитым к нему куском ткани или платком. Объясняя необходимость этой операции, информаторы сообщали, что эти изображения нельзя видеть неженатым людям, которые не прошли посвящения заключения брачного договора. Видеть образ Мир-Суснэ-хума запрещалось также женщинам фратрии Пор, так как он происходил из фратрии Мось, как и мужья этих женщин. Впоследствии эти ограничения были распространены, очевидно, на всех женщин вообще.
Сама фратрия Пор (происходящая от медведицы) считается происходящей от до-угорского автохтонного населения Северного Урала, позднее включенного в состав обско-угорских народов за счет родоплеменных связей с собственно обско-угорской народом Мось (из которой и происходит Мир-Суснэ-хум).
Но особенно интересным считается связанный именно с фратрией Пор культ святилища «семь менквов» – семи деревянных фигур с заостренной головой, разной высоты, но не более 150 см, привязанных к горизонтальным жердям, которые крепятся между двух деревьев, головы и туловища фигур обернуты белой материей, часто в них вонзены металлические предметы, лица обращены на юг, перед ними разжигается огонь: «… С одной стороны – на севере, точнее в северной части неба, расположена «родина» менквов – «Семиугольный-на-Семи-Цепях-По-висший-Город», упоминаемый в сказании «Женщина-богатырь» … и соотносимый с созвездием Северного Ковша; это место их исхода. Кроме того, семь цепей, удерживающих на небе Город за семь углов, сходятся в одну верхнюю точку – к «гвоздю Неба», т.е. Полярной звезде. С другой стороны – на юге или в южной части неба, расположена Мортим-ма – страна, куда улетают птицы и, возможно, цель путешествия семи менквов. Путь в эту страну лежит через каменные ворота, верхний камень которых препятствует попаданию в Мортим-ма любого, кто не обладает достаточными способностями, сродни шаманским, чтобы со скоростью полета птицы преодолеть преграду из молниеносно падающего камня (острый как лезвие край неба). Такое препятствие на пути в страну Юга объясняет характер заповедной местности: это не просто реальные «теплые края», куда стремятся перелетные птицы в преддверии зимнего сезона. Это Иной мир, наполненный всякого рода богатствами и изобилием. Кроме того, это и область, связанная со смертью человека и, как следствие, с возможностью воскрешения и обретения бессмертия посредством тайных знаний… То, что костер разжигали перед лицами менквов, смотрящих на юг, подтверждают исследования угро-иранских связей, в том числе общих религиозных представлений зороастризма или митраизма, связи иранского Митры и угорского Мир-Сусне-Хума… Стоит обратить внимание на то, что люди, участвующие в поддержании священного огня митраистских культов имели особое облачение: одежды белого цвета, тканевая повязка белого цвета на лице во избежание осквернения священного огня человеческим дыханием и головной убор, представляющий длинный белый колпак, имеющий заостренное окончание. (Головной убор современных зороастрийцев то же белого цвета, скроенный по размеру головы, уже не имеет длинной и заостренной части)… Изначальный вид персонажей «сат менкв» предполагает сокрытие верхней части головы под белой материей, создавая вид головного убора, колпака – характерной принадлежности представителей духовной элиты традиционных обществ. А одним из выразительных атрибутов менквов как персонажей медвежьих игрищ обских угров, является шапка с заостренным верхом, выполненная из семи разноцветных полос ткани, собранных на верхушке в пучок и образующих кисть или помпон, символика которых однозначно свидетельствует о связи с Полярной звездой…»[xii].
Интересен в этом контексте анализ праздника медведя А. Корсуном: «… 46-я руна «Калевалы» описывает очень точно и подробно совершенно ритуал медвежьего праздника. В ней «Лоухи, хозяйка враждебной для Калевалы северной страны Похъёлы насылает на Калевалу злого медведя по имени Отсо. Вяйнемёйнен идёт к кузнецу Ильмаринен и просит его выковать специальное копьё с особыми изображениями волка и оленя. Он идёт к медведю, приглашает его в дом, читая соответствующие заклинания, приводит его в дом и там убивает. По описанию природы это начало зимы то есть это должен быть месяц Мархешван, т.е. перед нами аналог Самайна и ритуал перехода в темное зимнее время года, во всяком случае в описании там упоминается снег и по логике текста это первый снег или установление снежного покрова. Медведя прощают, убивают и его тушу разделывают и готовят из него ритуальные блюда. Вяйнемёйнен читает очистительные заклинания, говорящие что это не он убил медведя, а кто-то другой. В этом видится и ритуал усыпления медведя, по логике текста без этого ритуала медведь не может заснуть… Зафиксирован медвежий праздник у многих народов, но наиболее обильно этнографический материал медвежьего праздника представлен у народов гаплогруппы NO, т.е. у финнов и у народов Крайнего Севера, встречается он айнов, которые относятся к дотобанской волне миграции. Фиксируется он надёжно, но главная проблема исследователей состоит в том, что этнографы застают этот праздник уже в состоянии его разложения поэтому в нём не удается выявить какой-то четкой календарная закономерности… Крайняя степень разложения – когда он представлен, как охота на медведя, которая заканчивается коллективным пиршеством»[xiii].
Возможно, обряд убийства / подчинения медведя знаменует тот факт, что праиндоиранские фратрии (их символы – герои-убийцы Митра / Мир-Суснэ-хум) установили доминирование в палеоевразийском культурно-цивилизационном континууме (их символы – бык / медведь) путем переосмысления традиционной местной обрядности.
У айнов засвидетельствован ритуал убийства бурого медведя (иногда его заменяет касатка или рыбный филин) у айнов Японского архипелага – Иёмантэ («проводы»; яп. кумаокури «проводы медведя», кумамацури «фестиваль медведя»). Ритуал производится с целью отправить его дух в мир духов, в котором он должен вновь стать одним из камуев («покров»), духов предков. «… По айнским поверьям, в камуя после убийства на охоте воплотится только та часть животного, убитого на охоте, которая расположена между его ушами, то есть голова, потому как именно там находится дух зверя (рамат). Именно поэтому айны поклоняются отрубленной голове бурого медведя во время хопунирэ, поднося к священному месту, на котором она покоится, еду, напитки и священные палочки-инау, посвящая их духу убитого животного, который возвращается в мир камуев (интересно было б соотнести с поклонением голове быка в поселениях неолита Малой Азии, распространившееся на острова Средиземного моря, думаю тут есть параллели и с человеческими черепами как чашами, и черепами животных, замурованными в груди Великой Богини в Чатал-Хююк)»[xiv]. Согласно мифу, к некоей вдове явился человек в черной одежде и сообщил, что он горное божество, имеющее облик медведя (в айнских песнях он именуется Яйресупо – «сам себя вырастивший»; он сын верховного бога неба и богини дерева ивы). От божества женщина родила двух сыновей человека и медведя. Однажды человек, вступив с братом-медведем в поединок, победил его. Умирая, медведь просил во имя благополучия человека обязательно устраивать для всех убитых на охоте медведей похороны и праздник, на котором, согласно завещанному ритуалу, люди должны будут, церемониально есть мясо медведя, но также определил запрет для женщины-матери своего ребёнка-медведя не употреблять в пищу мясо зверя. Сын-человек стал отцом многих детей, предков айнов. Таким образом, получается, что многие из айнов и по сей день считаются родственниками медведя. Сам медвежий праздник устраивался в зимнее время, чаще всего в периоды полнолуния, в январе-марте, когда в мерцающем и таинственном лунном свете совершались торжественные шествия с медведем по заснеженным пляжам морского побережья или речным плесам. Как правило, используют медведя, найденного еще медвеженком и удерживаемого в клете три-четыре года, и даже кормящие женщины кормят его своим грудным молоком. Затем на специально устроенной площадке, украшенной палочками-«инау», привязав к специальному солбу, забивался медведь, как правило, не сразу, а пуская ему кровь надрезами и прокалывая стрелами. Мясо, кровь и мех медведя жители деревни после завершения празднества делят между собой. В течение всех дней медвежьего праздника сахалинские айны устраивали обрядовые круговые танцы, посвящённые богам и медведю. «… Кульминацией праздника иёмантэ является приход сказителя-юкара. Он начинает какое-либо повествование – считается, что чем больше дух-камуй услышит, тем сильнее захочет вернуться в родной мир» [xv]. «… И с ним расставались как с человеком, прожившим среди людей несколько лет, а теперь уходящим к своим сородичам. Для него делали все, чтобы он был доволен временем, проведенным в гостях. Ему отдавали лучшую пищу, за ним ухаживали, а теперь устраивают такие великолепные проводы, которые он никогда не забудет… Медведь выступал здесь как посредник между людьми и «горными жителями» – хозяевами земли, гор, леса. Последние за доброе отношение к их «сородичу» должны были посылать людям много зверей, обеспечивать удачу на охоте, способствовать благополучию и процветанию рода»[xvi]. В облике медведя являются людям добрые божества Нупорикуро-камуй («божество, владеющее горами», его другое имя – Икоропорогуру, «тот, кто владеет большим богатством») и иногда Санруверопо-камуй («тот, кто оставляет большие следы»). Правда, по характеру сам медведь не только добрый, но может воплощать и злые силы.
Интересно, что данный обычай, по нашему мнению, аналогичен бытовавшему в среде индейцев тупи-гуарани Бразилии содержанию и ритуальному убийству и поеданию плоти пленника, иногда даже успевавшего в пленившем его племени завести семью и детей (их также со временем поедали). Перед жертвоприношением женщины и девушки играли на флейтах, сделанных из берцовых костей съеденных раньше врагов, а затем плясали вокруг котла с мясом. Также среди индейцев Южной Америки весьма был распространен культ головы врага, приносящей удачу на охоте[xvii].
Таким образом, по нашему мнению, данный мифологический мотив (сюжет) бытовал уже ок. 20 тыс. лет назад в Центральной Азии, унесен в Америку и там за неимением медведей персонажем-жертвой стал человек (или наоборот, в Евразии более гуманизировались, перестав есть двуногих). Суть осталась та же: пленение / приглашение, выращивание / кормление, ритуальное забивание, причащение мясом жертвы и почитание её головы. Затем в Евразии с влиянием праиндоиранцев стал важным не культ обреченного на жертву, а культ героя – того, кто убивает жертву, либо отменяет кровавые жертвоприношения, либо спасает обреченную жертву.
Вероятнее всего, на Западе Евразии жертвенный медведь/бык был представлен мифологемой Диониса (Загрея), обряды которого связаны с разрыванием самого божества на куски, поеданием его сырой плоти (и плоти заместительной жертвы – олененка, козы, теленка, льва, человека), т.н. «омофагия»: «… Бог сам приносился в жертву. Он требовал своей собственной жертвенной крови, чтобы тем самым получить назад ту часть самого себя, которая поступила в природу, в мир растений и живых существ… Как здесь природа и люди черпают силу от бога, принесенного в жертву, так в другом месте Дионис, сделав землю обильной молоком, вином и медом, вновь получает свою долю от природы, после ее pars pro toto смерти… излюбленные зооморфные эпифании Диониса – бык, козел и лев – безусловно, представляли собой «сакральные жертвы» в минойско-микенском мире… в городе Кноссе … обнаружены поврежденные кости 10-15-летних детей, не тронутые огнем, но со следами скобления. Археолог распознал тут свидетельство «культовой омофагии». При этом он думал о ритуальных реминисценциях мифического раздирания и поедания мальчика Диониса титанами… находки из Кносса дают указание на существование культовой омофагии на минойско-микенском Крите. Точно так же мы видим в каждом из принесенных в жертву детей или, пожалуй, мальчиков, культовую замену приносимого в жертву бога Диониса… Омофагия практиковалась ради крови – божественного жизненного сока, который сам есть часть бога произрастания. Кровь этого божества текла из плодов деревьев и кустарников, из принесенного в жертву животного, из принесенного в жертву человека»[xviii].
Как считает А. Корсун, в начале в ритуале жертву представлял «лесной человек» – неандерталец, житель иномирья, за которым мы признаём его силу и мощь знаковой для нас, приглашенный / плененный кроманьонцами, затем его заменил медведь, возможно и потому, что у самих неандертальцев обнаружены следы культа медведя[xix]. Правда, А. Корсун рассматривает «праздник медведя» в контексте «очистительной жертвы» в разных традициях («рыжей коровы», «козла отпущения», «курицы йом-кипур», «пасхального ягненка»): «… возможно взять животное и сделать из него нагваль и перенести на него все грехи, а потом в ритуале обнуления времени он предстаёт как заместительная жертва. И сюда очень хорошо монтируется Иисус, который взял на себя все грехи людей. Так же вбирает грехи и медведь. И медведь, как и Иисус должен после смерти уйти в свой лес и там воскреснуть. Не мы убиваем медведя, а он умирает за нас за всех, чтобы все остальные оставались живы и имели жизнь вечную и могли перешагнуть границу времён и войти в новый год… Поэтому похоже, что скотоводство оставалось в зачаточном состоянии как чисто религиозная практика до тех пор , пока в природе было достаточное количество диких животных, которых можно было использовать как нагваль или тотем как в медвежьем празднике, т.е. взять животное из дикой среды, привести к себе воспитывать и кормить, чтобы он служил тотемом или нагвалем, а потом в праздники обнуления времени (Новый Год, Великий год, Метонов год). А когда поголовье этих диких животных (быков коз или кабанов) истощалось, пришлось заняться их разведением. И если брать мотив нагваля как личного покровителя, то раз человек брал себе нагваля и тот жил с ним (бык, козёл, осел, онагр, овца) и устанавливал симпатическую связь с этим животным, в дальнейшем он мог брать себе в жёны девушку с нагвалем того же вида животных, то это могло быть не только браком людей, но и браком нагвалей. А с течением времени личные нагвали становились родовыми и клановыми тотемами… Таким образом, мы видим, что скотоводство возникает из мифоритуальной практики, а поскольку такое культовое скотоводство могло долго сосуществовать с охотой без видимых изменений в генотипе и фенотипе животных, то мы можем датировать время возникновения культового скотоводства чуть ли не временем Юного Дриаса. Они брали диких животных из дикой природы, жили с ними какое-то время, потом их приносили в жертву и брали новых диких животных. Нет и таких изменений и в мезолите, поскольку в это время можно было брать животных из дикой природы» [xx].
[i] Топоров В.Н. К иранскому влиянию в финно-угорской мифологии // Финно-угорские народы и Восток. – Тарту : Наука, 1975. – С. 72-76.
[ii] Петрухин В.Я. Мифы обских угров // Петрухин В.Я. Мифы финно-угров. – https://culture.wikireading.ru/4159
[iii] Гемуев И.Н. Мифологическая картина мира манси // Культурное наследие Югры. – http://hmao.kaisa.ru/object/1808926322?lc=ru
[iv] Напольских В.В. Древнейшие этапы происхождения народов уральской семьи : данные мифологической реконструкции (прауральский космогонический миф). – М. : Институт этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая АН СССР, 1991. – С. 75. –
[v] Напольских В.В. Древнейшие этапы происхождения народов уральской семьи : данные мифологической реконструкции (прауральский космогонический миф). – М. : Институт этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая АН СССР, 1991. – С. 72, 113. –
[vi] Напольских В.В. Древнейшие этапы происхождения народов уральской семьи : данные мифологической реконструкции (прауральский космогонический миф). – М. : Институт этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая АН СССР, 1991. – С. 80. –
[vii] Элиаде М. Избранные сочинения : очерки сравнительного религиоведения / пер. с англ. – М. : Ладомир,1999. – С. 260.
[viii] Бауло А.В. Небесный всадник (жертвенные покрывала северных хантов) // Археология, этнография и антропология Евразии. – 2000. – № 3. – С. 132-144. – http://hmao.kaisa.ru/object/1808874269?lc=ru
[ix] Каннисто А. О медвежьих обрядах вогулов / пер. с нем. Н.В. Лукиной // Поэтика жанров фольклора народов Сибири : Миф. Эпос. Ритуал. – Новосибирск : Изд-во ИФЛ СО РАН, 2007. – С. 74-87.
[x] Харузин Н. Медвежья присяга : тотемические основы культа медведя у остяков и вогулов. – М. : Т-во Скороп. А.А. Левенсон, 1899. – 72 с.
[xi]Brigittas. Иёмантэ – проводы медведя // Темний ліс. – 2018. – https://siravilha.wordpress.com/2018/11/12/1656/
[xii] Тишков Ю.В. Святилище «Семь менквов» в мифологических представлениях народа манси // Народы и реигии Евразии. – 2015. – № 8. – С. 189-202. –
[xiii]Корсун А. Медвежий праздник и происхождение скотоводства // Мифология. – https://amau-mif.blogspot.com/2020/09/blog-post.html
[xiv]Brigittas. Иёмантэ – проводы медведя // Темний ліс. – 2018. – https://siravilha.wordpress.com/2018/11/12/1656/
[xv]Brigittas. Иёмантэ – проводы медведя // Темний ліс. – 2018. – https://siravilha.wordpress.com/2018/11/12/1656/
[xvi]Brigittas. Иёмантэ – проводы медведя // Темний ліс. – 2018. – https://siravilha.wordpress.com/2018/11/12/1656/
[xvii]Березкин Ю.Е. Голос дьявола среди снегов и джунглей : истоки древней религии. – Л. : Лениздат, 1987. – С. 111-112, 113, 119.
[xviii]Отто Б. Приносимый в жертву бог (ВДИ, 1996, № 2) // Мифология. – https://amau-mif.blogspot.com/2020/09/1996-2.html
[xix]Корсун А. Медвежий праздник и происхождение скотоводства // Мифология. – https://amau-mif.blogspot.com/2020/09/blog-post.html
[xx]Корсун А. Медвежий праздник и происхождение скотоводства // Мифология. – https://amau-mif.blogspot.com/2020/09/blog-post.html
См. далее - Дакшит Чойджал алтайского цама http://www.proza.ru/2018/06/29/199