Условно освобождённая

               
1.Инна Сергеевна
               
    Инна Сергеевна. Ничего не понимает, бьёт свою дочку здоровой рукой, царапается. Кричит по-немецки, возмущаясь любой едой, какую ей четыре раза на день подносит дочь. Ходит под себя, она лежачая.
Дочери семьдесят лет, Инне Сергеевне – девяносто два. Она перенесла инсульт. Вскоре случился второй, после чего ей отказала речь. Но всё равно дерётся.
Мила в синяках, у неё хроническая астма, ей самой срочно нужно ложиться в больницу, однако сдавать маму в приют отказывается даже на неделю, боится  за её жизнь…

2.Война. Угон в Германию

    Инна Сергеевна – уроженка Украины, из посёлка Чемеровцы,   Хмельницкой области. Последыш.  Отец её боготворил, братишки защищали и баловали.  Росла честной, своенравной и свободолюбивой.
Ей исполнилось семнадцать, когда началась война с фашистской Германией. Городок опустел, парней и мужчин призвали в армию. 
     Лето  1941 года. Сады, поля благоухают, а урожай собирать некому.  Женщины, старики и дети впряглись в работу. 
Немцы быстро захватывали Украину. С их появлением в посёлке появились предатели, знающие, кто и чем живёт, они  выдавали немцам «неблагонадёжных» и семьи с взрослыми детьми. 
Старшие братья Инны ушли вместе с отступающей Красной Армией. Инна пряталась от немцев у родственников,  в селе Юрковцы, навещая родных редкими ночами.
Полицай – бывший милиционер, предупредил Сергея Мироновича,  отца Инны, что, если Инка на сборный пункт не придёт, то семью расстреляют – уж он-то постарается!
 Людей для отправки в Германию сгоняли на большой двор,  огороженный высоченным плотным забором, окрашенным тёмно-красной краской, куда Инна и пришла на другой день.
Теплушка. Поезд с депортированными остановился  в Польше. Инна, мечтая о побеге, умоляет охранников открыть двери. Снаружи поляки кричат, что они помогут спрятаться. Сбежать не получилось…

3.Концлагерь. Распределение на работу

     Так в концлагере и оказалась.  Вскоре  в барак пришли какие-то люди и стали прикалывать к заключённым метки.
«Смотрю, а мне не как у всех прикололи – большую и полосатую. Сказали, что по этим меткам нас будут сортировать.  Уже стали выводить из общего строя. Вдруг я увидела на полу маленькую синенькую метку. Быстро приколола её, а свою выбросила.
Разбирали нас – кого куда. Большей частью на завод. Всех увели. Стою одна. Тут ко мне подошла толстая фрау и показала на меня пальцем. Я попала к ней третьей работницей,  две работницы у неё уже были. Одна из них –  русская,  Клава из Юрковец.
Работали мы от темна до темна, а кормили нас, чем попало. Зашла я как-то на кухню, схватила отрезанные  зелёные капустные листья, стала их судорожно глотать. В это время на кухню прибежала хозяйка, стала лупить меня плёткой и за волосы таскать.
Её муж служил в полиции. Он как раз пришёл со службы. Спрашивает:
– Что происходит?
Фрау  начала наговаривать на меня то, что было и чего не 6ыло. Он её урезонивает:
– Зачем при них говоришь? 
Хозяйка отвечает:
– Эта всё равно по-человечески не понимает!
Тут  Клавка возьми и возрази:
– Прям, не понимает. Она скрывает. По-немецки отлично говорит.
Той же ночью Инна сказала Клавдии:
– Ты, подлая, учти и запомни: войны всегда были и будут, а  предателей ждёт самая жестокая смерть. Свои руки об тебя марать не хочу.

4.Перемены. Знакомство с Алексеем
               
     Грязные, немытые, голодные.… Наступил момент, когда я не выдержала. Пошла в контору, рассказала всё, синяки показала.  Попросила передать меня в соседний дом к пожилым немцам, которые видели и знали, как фрау с нами обращается, жалели нас. Иногда подкармливали.
Когда я пришла к ним, Марта покормила меня, отмыла, переодела в одежду старшей дочери и отправила спать.
Пять часов утра – а я уже на ногах. Спускаюсь из комнатки, которую  мне выделили, новая хозяйка руками  всплеснула:  – Зачем так рано встала? Иди, иди, до семи часов спи!
Конечно,  я не заснула, но провалялась в постели до семи часов утра. В первый день мне дали выходной.
     Вся работа моя заключалась в доставке выпеченного  хлеба на отдалённый хутор. Утром, загрузив тележку хлебом, я отправлялась в путь. Дорога пролегала мимо огороженного проволокой концлагеря.
Однажды, проходя мимо лагеря, я увидела несколько заключенных, и меня поразил разговор этих мужчин: они говорили по-русски! Подошла к колючке:
– Ребята! Здравствуйте!
 – Ой! Наша! Русская!
Стали они меня по утрам поджидать, а я им  хлеб передавала. Они входили в группу сопротивления, совершали вылазки из лагеря и устраивали диверсии.
     Из всех их очень мне понравился большеглазый, добродушный парень Алексей. Подойду к ограждению, его вызываю. С Алексеем в бараке жил Иван – мой земляк, который пытался расположить меня к себе. Но мне был люб только Алёша. Они ругались из-за меня. Чтобы перестали спорить, я сказала об этом.      
     У таких людей, как мои хозяева, жить можно было.
 Да только старым хозяевам всё неймётся. Они постарались, чтобы меня направили работать на танковый завод.
 Там я работала уборщицей. Рисковала, но немцам вредила.  В буксы танков песок подсыпала.

5.Условно освобождённая. Свадьба
               
     Однажды всех нас, заключённых, забрали с работ и перевели в ещё один концлагерь, за сто километров. Шли мы туда пешком.  Алексей и его друзья оказались в соседнем лагере, на Эльбе.
Нас разделяло всего двенадцать километров.
      В  мае 1945 года пришли освободители, американцы. Условно освобождённые, мы продолжали находиться в своих бараках. Я встречалась с Алексеем. Что уж тут, молодость своё берёт.
     Заработала советско-американская цензура. Бывших полицаев, переводчиков, предателей отсеивали и куда-то вывозили.
В лагере мы сами себя охраняли и от врагов, и от своих.
Нас предупреждали, что после освобождения надо в Америку ехать. Говорили, что свои  до конца жизни в лагерях  держать будут.
     Вскоре  я узнала судьбу предательницы Клавдии, что не раз сдавала меня первой  хозяйке. Выяснилось, что по её вине погибло сто двадцать пять человек.  Её схватили, подкинули высоко вверх над каменной брусчаткой и не стали ловить. Домой она не вернулась – умерла от разрыва внутренних органов. 
     Пока ждали отправки на родину, нам с Алёшей друзья свадьбу, какую уж сумели, организовали.  В бараке комнатёнку выделили.
Вот, смотри, и фотографии у меня есть.
               
6.Возвращение. Рождение дочери. Лесоповал

    Домой возвращались порознь. В августе месяце 1945 года, беременная, я приехала в Чемеровцы. Стала жить с матерью. Отец мой умер, не дождавшись меня из плена, в 1944 году.  Дочка Милочка родилась в феврале 1946 года. Председатель колхоза стал заставлять, чтобы я сразу выходила на работу в колхоз.
На это я ему ответила:
– Свою дочь вначале  туда отправь, тогда уж и я последую…
Пригрозил, что просто так не отделаюсь.
     Я устроилась работать официанткой в ресторан.
Зачастил в него лейтенант милиции, говорил гадкие слова. Сам противный, смотреть, и то тошно. 
      Кроме Алёши мне никого на дух не надо.  А он как  в воду канул.  Оказалось, ему дали пять лет тюрьмы. Вот так! За то, что раненым в плен попал.  За то, что в сопротивлении лагерном участвовал…
     В 1948 году, за то, что в Германии ишачила, и меня наши в Сибирь сослали.    
Начальник милиции сказал маме, что донос на меня «ухажёр»-лейтенант  состряпал.
     Как меня забирали?
В воскресенье, рано утром,  мама в комнату входит, будит меня:
 – Инна, вставай, за тобой милиция пришла. Что ты могла натворить?
  Так неожиданно...  Милочка в кроватке спит. Халатик одеваю, думаю. Вроде причины никакой нет. Все ящички в ресторане на ключ закрываются, сторож караулит. Что случилось?
Хочу привести себя в порядок.  Иду на улицу, в туалет, а мне дорогу преграждают:
– Нельзя!
– Что нельзя? Тогда сопровождайте меня.
Пока полностью не собралась, из дому не вышла.
Привели меня в милицию. Без допросов и объяснений причин, посадили в КПЗ (камеру предварительного заключения) . И так понятно. В колхоз работать не пошла, милиционеру не поддалась, да ещё из Германии прибыла. Предупредили: в ссылку ехать без дочки.
     Целый месяц в КПЗ просидела, пока не набралось должное количество арестованных. Может план какой-то выполняли, кто их поймёт? Туда же попала моя тётя Маня и ещё одна знакомая, Лена.
Нас загнали в теплушки, по железной дороге доехали мы в сопровождении  краснооколотников до Омска. В Омске мне предложили сбежать. Куда сбежишь без паспорта?
Отказалась:
– Не положено!
Довезли до Тюмени, а оттуда на катерах и пароходе по Иртышу всех в разные места раскидали…
     Попала на лесоповал в Белый Яр. Туда зимой почта только самолётом доставлялась.  Летом – пароходом. Комары, мошка заедает. На лицо защитные сетчатые маски надевали. Валили деревья, разгружали суда, вязали плоты. Везде вкалывала, как проклятая, так и время быстрее бежало. Приходилось мне и людей лечить: травами да хвойными отварами, от гангрены – сырым мясом, привязанным к ране. 
     В моём бараке жили девицы, которые не выходили на работу, промышлявшие воровством. Приходишь в барак, а у тебя и крошки хлеба нет – лодыри нашли и съели. Что куда не спрячешь – найдут.
Кушать так хочется, что кишки сворачиваются. Пошла я как-то в лавку. Продавщицу умоляю, чтобы хлеба продала рубля на три.  Она не даёт. Говорю:
– Отрежь на трёшку, завтра деньги дадут, долг верну сразу.
 В это время заходят в лавку комендант и его, только назначенный, сменщик, и слышат, как я уговариваю продавщицу хлебушка в долг дать.
Старый комендант мне протягивает двадцать пять рублей:
– Бери, да бери же, покупай хлеб.
Говорю:
– Мне только три рубля надо.
И второй, что на смену нашему коменданту приехал, тоже мне двадцать пять рублей на хлеб дал. Деньги спрятала.
Пришла в барак с хлебом. Девчонки налетели:
– Хлеба дай!
А одна как кинет мне на ноги дрова, что с улицы принесла!
Тут уж я всеми пальцами вцепилась в неё. С тех пор никто меня не задевал.
Из дому я привезла с собой подушечку и сапожки.
После работы мокрые валенки подвешивались нами к потолку – сушиться. Раз открываю глаза – нет валенок.
Прикинула – это только Анкиных рук дело. Она на танцульки бегает, на работу не ходит. Днём, без спросу, мои сапоги носит.
Собралась  я, и в клуб. Увидела её, схватила:
–  А ну снимай валенки!
Осталась она в клубе в своих драных носках.

7.Продолжение ссылки

       Как-то утром комендант подзывает меня:
– Инна, сбегай на причал, там последнее судно уходит, проследи, чтобы все бочки с горючим отгрузили. Спроси капитана, сможет он тебя до Самары (Тюменской области),  доставит. Что стоишь? Беги скорее!
А рядом ссыльный еврей стоит, всё слышит:
– Да она не хочет, лучше меня отправь.
Комендант обозвал его нехорошими словами, а потом сказал:
– Вначале работать научись, как эта девочка.
    Подошла я к капитану, его Иваном звали, и спросила, сможет ли он меня на борт взять?
Ответил:
– Возьму!
Позвал:
– Акулина! Пойди, помоги ей устроиться.
Я быстро собралась, Акулина дала мне ключ от каюты. Мы долго разговаривали с Акулиной, потом я закрылась в каюте. Поспала на чистой постели, не на нарах.
   Подошли к Самаре, капитан рассказал, как здесь сосланные живут.  Спят, точно свиньи, на полу.
Поздним вечером  причалили к берегу.
Капитан советует:
– Смотри, городом не ходи, иди берегом и сразу в комендатуру – зарегистрируйся. Там тебя уже ждут.
      Темень, ночевать где-то надо. Подошла к первому бараку. Дверь открыла, воздух ужасный. На полу, прижавшись  друг к дружке, люди спят. Вонючие, грязные.
Керосиновая лампа еле-еле светит.
Смотрю с ужасом на всё это. Вдруг из угла слышу голос:
– Инночка! Неужто это ты!?
К счастью, моя тётя Маня здесь оказалась.
Она быстро отвела меня во двор,  села на вещички.
Проговорили с ней до утра. Чуть рассвело, тётка говорит:
– Бережком прямо иди,  до комендатуры дойдёшь. Я же на вещах твоих сидеть буду, пока не вернёшься.

8.Работа в школе. Стройка

    В комендатуре мне дали два дня, чтобы и на работу устроилась, и прописалась.
Назад возвращаюсь, иду, смотрю – в мусорном баке моя знакомая по лесоповалу, Ира   роется. 
Спрашиваю:
– Что ты тут делаешь?
Она:
– Может, корку хлеба найду.
– А  ты что, не работаешь?
– Нет, работы нет. В школе техничкой хотела устроиться – не взяли.
     Забрала я из барака свои вещи и  сразу же пошла в школу.
 Смотрю, в раздевалке женщина лет тридцати. Спросила её:
– Нужны ли технички?
Отвечает:
– Нужна  одна, но директор не берёт никого, уже человек пятнадцать приходило.
Оставила я возле неё вещи и направилась в кабинет директора.
Громко так спрашиваю:
– Вам технички нужны?
Директор глянул на меня и бумагу протягивает:
– Заявление пиши.
Как будто чудо какое…. Есть! Работа есть! Теперь бы где прописаться, где-то ведь жить надо. Обратилась к Варе-гардеробщице. Она подсказала, к кому обратиться.
 Мне снова повезло, хозяйка оказалась дома:
– Живи, но за квартиру сто пятьдесят рублей в месяц платить будешь?
 Я согласилась. Всё крыша над головой.
    Утром натаскала в бочки воду из Иртыша, отмыла комнату. Подушечка своя, а матрац быстро тогда делался.
Сходила за сеном, набила чехол, простыни, что с собой взяла, постелила. Порядок. Попросила хозяйку внести меня в домовую книгу. Меня прописали безо всякого.
Зашла в комендатуру, доложила, что прописалась и устроилась на работу.
Комендант похвалил:
– Кто хочет найти работу – находит. А то, видишь ли, заявляют, что негде работать.
     В школе трудилась целый год, в одной смене с Варей.
Бралась за любую работу: белила, штукатурила, красила. Было, что и учителей подменяла. Вела себя на уроках смело. Моя семилетка пригодилась. За это дополнительно доплачивали. Не голодала. Оклад технички полностью на оплату квартиры уходил, остальное – на еду.
      Летом в школу пришёл милиционер:
– На заготовку сена поедешь?
– Если директор отпустит.
– Уже всё согласовано.
На заготовку сена (для милицейских лошадей) милиционеры выезжали вместе с жёнами.
Добравшись до места и оглядевшись, поставила шалаш, наложила еловых лап для ночлега. 
      Наравне с мужиками косила траву, ворошила сено. Когда стоговали, меня наверх ставили. Я хорошо умела вершить стог. Наработаюсь и валюсь без сил в свой шалаш.
Женщины заметили, что у меня плоховато с едой, заставили вместе с ними питаться.
   Через двадцать дней вернулась. Хожу, переживаю. Ведь в школе  эти дни не работала. Чем расплачиваться за жильё с хозяйкой буду?
     На другой день заходит в школу милиционер и конверт мне протягивает, а в нём  сто пятьдесят рублей! Счастье-то  какое! И в школе зарплату дали.
   Однако решила я уйти на другую работу, более оплачиваемую.  Директору школы объяснила, почему рассчитаться хочу. Он не возражал. Подсказал:
– Хочешь заработать?  Незачем в меховую мастерскую устраиваться.  Иди на стройку.
     Поступила по его подсказке. На стройке меня сразу бригадиром штукатуров-маляров приняли. Я свободно владею немецким и немного итальянским языками. Моя бригада, состоявшая из немок, всегда норму выполняла.
Как-то раз у нас песок закончился. Штукатурить нечем. Договорилась с прорабом,  он дал машину. Отрядила двоих женщин на погрузку песка. Сидим,  ждём. Одна из них, смотрю, возвращается:
– Машину загрузили, но водитель спит. Разбудить невозможно.
Автобусом подъехала к карьеру. Водитель спит, ничем его не пронять. Что делать? Забралась к нему в кабину и шепчу на ухо:
– Подвинься, рядом лягу….
Эх, как он подхватился! Отругала его. Песок привёз. Всю ночь работали, но норму выполнили.
Так в работе ещё год пролетел. Кормилась только дешевыми продуктами, а рыбу в Иртыше ловила.
Сумела накопить тридцать тысяч рублей. Деньги всегда носила в поясе, который надевала на голое тело.

9.Освобождение.

      Однажды вызвали меня к коменданту. Что за дела?
 Оказывается – меня освобождают… От радости ослабла, ноги не держат. А на пристани, перед заморозками, последний пароход  готовится к отправке. В Сибирь-то нас много приехало. А возвращались  – кто выжил – единицы.
С парохода – бегом на вокзал, на поезд билеты покупать.
  Попала  в вагон, где одни уголовники. Их по амнистии выпустили. Шел 1953 год.
Заснуть боюсь. Забилась в уголочек у окна. Чемоданчик под сидение поставила. Делаю вид, что сплю.
Уркаганы  гуляют. Только к утру утихли.
Смотрю, их главарь на второй полке лежит. Руку откинул, а на ней дорогущие, красивые часы. Пьяный главарь перед своими  хвастался, что  никто его элитные часы снять не сможет, так как он очень чуткий. Я потихонечку их сняла.
 Утром его спрашиваю:
– Сколько времени?
Он на руку, нет часов. Как заорёт:
– Зарежу!
Тогда я ему часы подаю и говорю :
– Ну что, хвастун? Говоришь, что очень «чуткий». Стоит расслабиться  и обворовать тебя любой сможет.
Он глянул, подумал:
– Раз ты сумела их снять, то до Москвы пусть они у тебя побудут, не то братцы снимут.
Меня не обидели. Так до Москвы и доехала.

10.Встреча

      Вернувшись к маме и дочке, приложив все силы, чтобы им легче жилось, я всё время думала об Алёше. А меня постоянно вызывали в НКВД, иногда по три раза на день. И всё спрашивали о нём, что да как. Да на повышенных тонах, крикливо. Оказывается,  его первая жена донос на меня написала. Однажды с трёх сторон ко мне подступились. Я как стала орать!  Вышел старший и приказал, чтобы больше к ним не приходила. В милицию дела передали. В кабинете милиции меня одну оставили. Слышу, как в соседней комнате мужчину  пытали…
     На работу я ходила мимо базара, на углу которого появился безногий солдат. Он гадал и этим жил. У многих  мужья, парни, сыновья без вести пропали.  За надеждой к нему шли.
Измучившись неизвестностью, я решилась и, пересилив себя, подошла к толпе, что солдатика окружила.  А он кричит мне, стоявшей в конце очереди:
– Молодка! Что тут стоишь?! Скорее домой возвращайся, твой солдат вернулся!
 Не поверила. Сержусь, ведь только что из дома вышла и на работу спешить надо. Ещё к работе не приступила, как прибежала соседка:
– Инночка! Скорее, твой приехал!
Как на ногах устояла? Не помню, как у дома оказалась, словно крылья меня несли.
Обнялись.… И слёзы, и счастье, всё сразу… не передать.
Не долго погостил.  Рассказал, что пять лет в тюрьме продержали.  После чего он из Куйбышевской области перебрался в  Калининград,  бывший немецкий Кёнигсберг.  Предложил переехать, для чего необходим вызов. Договорились, как и что.
Дочке уже одиннадцатый год пошёл, когда он  нас привёз в Зеленоградск, Калининградской области…».

 11.Послесловие

 Слушала я Инну Сергеевну…
Большинство наших родителей прошли через огненные круги ада. Многое ими не сказано. Не могла и Инна Сергеевна подробностями бередить свои незаживающие душевные раны. Прошло несколько лет после того, как я записала вот этот её рассказ.
 Лапы военного времени прочно держат покалеченную душу Инны Сергеевны, продолжающей отстаивать свою независимость. Для неё война продолжается... А может быть, никогда и не кончалась?
 Сейчас очень жалею, что мало узнала.