Часть 1.
Раннее детство.
Середина лета 1945 года. Мне четыре с половиной года. В полотняных штанишках на одной подвязке через плечо и босиком я с ребятами бегаю после дождя по лужам, хотя бабушка строго настрого запрещает мне это делать. Обычно, после этого я прихожу домой весь мокрый и грязный.
На хуторе у нас одна улица, по одну сторону которой дома, а по другую сады, за которыми небольшой луг, где пасутся стаи гусей, а за лугом — болото, которому, как мне казалось и края нет.
По болоту тоже можно походить, но там есть такая трава, осока, которая режет ноги своими острыми краями. И как только походишь по болоту, то все ноги покрываются царапинами и надрезами, которые долго не заживают и бабушке приходиться мазать их каждый вечер разными настоями трав и строго наказывать мне, чтобы «не лез в болото». А ещё мокрые ноги обветриваются, на них попадает пыль и тогда они покрываются мелкими трещинками, «цыпками», как говорит бабушка.
Я это прекрасно всё знаю, но больше удовольствия я не представляю, чем пробежаться по лужам после дождя, по пыльной дороге, оседлав сломанную ветку или по болоту вместе с соседскими ребятами.
А что нам ещё делать, сельским ребятам, которые не голодные, хотя и не избалованные разносолами, одетые и обутые, хотя и не очень по богатому, а ещё всегда под присмотром взрослых, которые и в колхозе трудодни зарабатывают и на своих огородах успевают всё вовремя сделать. А огороды у нас большие, по 65 или 90 соток, как говорит мама.
А когда надоедает бегать по улице, мы с более старшими ребятами идём в лес собирать ягоды, грибы и всё, что там растёт: глёд, тёрен, груши-дички, яблоки-кислицы, щавель, чернику, костянику и ещё много чего. Лес рядом, на краю хутора и даже нам малышам родители разрешают туда ходить со старшими ребятами.
А болото наше, вообще для нас страшная тайна. Даже ближний край, который мы видим, кажется нам каким-то страшно-сказочным, а что дальше там творится, то мы знаем только по рассказу взрослых. Как только подходишь к его краю, то над тобой сразу начинают летать чайки-чибисы, которые проносятся над самыми головами и кричат: - Чьи вы! Чьи вы! - да так громко, что дальше нам и идти страшно. А кулик-бычок, как забубнит: - Бу-у-у-у! Бу-бу-бу-бу! - а ему в ответ дикие утки: - Кря-кря-кря! - а сами взлетают откуда-то из кустов и летят низко-низко, даже слышен шелест крыльев. А когда болото затягивает туманом, то вообще кажется, что вокруг тебя ничего нет, а только ты один остался и становится страшно-страшно, как в бабушкиных сказках.
Но иногда к нам на другой край села привозят кино и мы бегает посмотреть, если успеваем втиснуться в хату, где крутят кино по частям. Хату «клубом» называют, хотя она ничем не отличается от других хат. А когда не сможем попасть внутрь «клуба», то смотрим только на «движок», от которого крутят кино. Он сильно гудит и чем-то пахнет, говорят бензином. Это такое, как керосин, которым бабушка заправляет керосиновую лампу. У нас в селе у многих керосиновые лампы, но есть у кого и самодельные «каганцы», такие как в нашей хате. Я вечером люблю сидеть на лавке и смотреть, как горит фитиль каганца. Пламя всё время колышется и кажется, что все предметы в хате двигаются.
Первый детский сад.
Мне шесть лет. Наша семья — мамка, папка, бабушка и я — переехали в город Бориславль, в Львовскую область. Тут всё совсем по другому, чем в нашем селе, в Сумской области.
Мы живём здесь около полгода. Я хожу в детский сад, так как все взрослые работают. В детском саду всё для меня новое и всё мне нравится. Нас приводят утром сюда родители. Здесь мы снимаем с себя всю верхнюю одежду, оставаясь в трусиках и в майках, и одеваем одинаковые пижамы и халатики. Мы сразу становимся как бы похожими друг на друга, хотя мы легко отличаем друг друга. Утром завтрак. Затем прогулка и игры в саду.
Сад большой. Говорят, что раньше это был «маеток» какого-то зажиточного пана. Здесь многие друг к другу обращаются «пан» и «пани» перед именем, а у нас в селе обращались просто то имени или «Эй, Манька!». Сначала было интересно, а потом привык. И родители привыкли. Нашу соседку бабушка называет «пани Катерина!». А Катерина называет бабушку «пани Мария!».
Если погода плохая, то мы играем в зале. Он у нас большой и всем места хватает. Мне очень нравится ходить в детский сад, хотя здесь и не так всего много разного, как в селе, но зато интересно. Особенно, когда нам читают книжки или когда мы поём песни. Мне очень нравится песня со словами «... Впереди с страна Болгария позадире Кадунай». Про Болгарию я слышал, а вот, что такое «позадире» и «Кадунай» я не знаю. Но петь мне нравится.
После игр у нас обед. Мне нравится всё, что здесь дают на обед, завтрак полдник и ужин. Особенно мне нравятся сдобные булочки, разрезанные пополам не до конца и намазанные сливочным маслом. Мне нравится не только их вкус, но и их запах.
После обеда в детском саду «тихий час», когда мы спим после обеда или тихо лежим, так как за разговоры и шум нам делают замечания, а вечером могут сказать родителям, что кто-то сегодня плохо спал и это расстраивает родителей. Поэтому, мы стараемся засыпать или лежим тихо, пока не заснём.
Воспитательницы у нас все добрые и мы боимся только заведующую детского сада. Когда она приходит к нам, то все воспитательницы нервничают и нам от этого становится как-то страшно. А так, заведующая нас не ругает и не наказывает, но видно, что она очень строгая.
После тихого часа мы заправляем свои кроватки и идём на полдник. Полдник он нам кажется самым вкусным, так как не надо много кушать, а дают всегда что-то вкусное и часто сладости, напитки, что-то хрустящее.
После полдника нам что-то читают, мы играем в спокойные игры на столах, рисуем или что-то мастерим. Нам помогают воспитательницы и хвалят тех, у кого лучше всех получается. Иногда хвалят и меня. Мне это нравится.
Ближе к вечеру — время ужина. После ужина мы тоже играем, но игрушки не разбрасываем, так как ждём, что за нами придут родители. Каждый тогда ставит игрушку на место, идёт одеваться, говорит воспитательнице «До свидания!» и идёт с родителями домой.
В воскресенье, когда детский сад не работал, я гулял около дома с соседскими ребятами. В небольшом горном ручье, который протекал невдалеке от нашего дома, я с ребятами ловил под камнями пескарей. Рыбёшки забирались под камни и мы руками их вылавливали. Говорили, что это они такие «чумные» от нефти, круги которой были видны даже на поверхности быстро несущегося потока. Речушка была мелкая, чуть выше чем мне по колено, и узкая, метров 5-7 в ширину, но очень быстрая.
Но однажды я видел эту речушку после сильных дождей в горах, предгорья Карпат видны были вдали. Во время дождей глубина речки была больше 3-х метров и ширана метров 20-30. Что касается скорости течения, то было видно, как поток несёт от берега большие камни. И это было очень страшно.
Говорили на улице и о каких-то «бендеровцах», но я об этом ничего не знал, но понимал, что люди их очень боятся.
На следующий год мы возвратились в село.
Мне восьмой год.
Я пошёл в первый класс в сельскую начальную школу. Школа, это обыкновенная сельская хата, но только под железной крышей. В этой хате две большие комнаты, которых размещаются четыре класса сельской школы. В одной комнате ученики первого и второго классов и в другой комнате ученики третьего и четвёртого классов. Когда учитель рассказывает что-то первому классу, второй класс занимается чтением или рисованием самостоятельно или наоборот. Учительница у двух классов, как и помещение, была одна.
Учиться в школе мне нравилось. Сначала мы писали палочки, затем крючёчки, а затем и буквы. К первому классу я уже знал все буквы и все цифры и учёба мне давалась легко. Проблема была только в чернилах. Как только начали писать чернилами, у меня все руки оказывались в чернилах и этими чернилами я измазывал все тетрадки. Но потом выяснилось, что чернила были разведены очень густо и размазывались, когда водил пальцем по написанному при чтении. Сделали чернила более жидкими и всё исправилось, пальцы были чистыми и тетради стали чистыми.
Школа была на другом конце села и до неё было чуть больше двух километров. Надо было пройти по хутору, затем через Песок (это полкилометра по пустырю, где был один песок), затем около полутора километров по селу. Весной и осенью по улице было не пройти и мы ходили огородами. Это параллельно улице, но с тыльной стороны домов. Там протаптывалась тропинка, транспорт не ездил и большой грязи не было.
Первый класс я окончил хорошо.
Во второй класс я уже пошёл в городе Шостка, известной тем, что там была киноплёночная фабрика №3 (в последствии «СВЕМА») о несколько военных заводов. Школа, в которую меня определили была мужской (тогда было модным раздельное обучение), а по порядкам, это была обыкновенная «бурса», с жёсткими или даже жестокими порядками. Пришёл, отсидел уроки и ушёл домой. Никто с нами внеклассно не занимался, воспитание наше было ужасное (в том числе и у меня), а чисто мужской коллектив добавлял свои особенности (подраться, что-то натворить, круговая порука и проч).
Но у меня были и светлые пятна для отдыха. Поскольку оба родители работали, то меня определили в детский сад в продлённую группу. С утра я завтракал дома и шёл в школу, а после школы приходил в детский сад-продлёнку, обедал, вместо тихого часа делал уроки, затем ужинал и после закрытия детского сада, шёл домой. Таких нас в продлённой группе было около двадцати человек. Воспитатели даже иногда проверяли наше домашнее задание и помогали его выполнять. В этом детском саде мне тоже нравилось. Мы даже помогали воспитателям одевать малышей при выходе на прогулку и наверное делали это хорошо, так как нареканий в нашу сторону не было.
Но в школе обстановка была такая, что что-нибудь из знаний вынести из этой школы я как ни старался, не мог. А может я плохо старался. Но в хороших учениках я не числился, хотя и поведение мне ни разу не снижали, хотя такие ученики у нас в классе были.
Примечательного было в городе Шостка, так это то, что рядом было село Ображеевка, где родился Трижды Герой Советского Союза Иван Никитович Кожедуб, о котором нам часто рассказывали и мы даже в Ображеевку ездили на экскурсию, которая мне запомнилась, как факт, хотя подробностей я не запомнил.
Отучившись один год в Шостке, на летние каникулы меня привезли опять в село. Лето 1950 года в нашем краю выдалось жаркое и мы всё время пропадали на лугу. В один из таких дней мы с деревенскими ребятами игрались на лугу. Предметом, которым мы игрались, была сломанная лопата без ушка для ручки, отчего она было круглой. Мы её бросали друг другу, как колесо. И когда лопату бросили мне, я её попытался остановить ногой, как мяч. Но на ногу пришёлся удар как раз острой частью. Удар был под косточку левой ноги и ногу острой частью разрубило не только до кости, но и разрубило глубоко кость.
Мы все, конечно, испугались, но я не осознал сразу насколько это серьёзно. Когда я попытался встать, то ступня у меня начала отваливаться а просто повисла только на коже и на второй половине хрящевого сустава. Но боли я не чувствовал и сильного кровотечения не было.
Кто-то побежал за моей мамой, это было рядом с домом. Она прибежала, ужаснулась и понесла на руках меня домой, хотя я был очень тяжёлый.
Попытались перевязать, но тут начала сочиться кровь и кто-то побежал за «ликпомшей», так у нас называли фельдшера. Она была как раз дома, через три хаты от нас и пришла быстро. Перевязала и сказала, что завтра проконсультируется, что со мной делать.
На следующий день она пришла после обеда, ещё раз осмотрела ногу и сказала, что никуда ехать не надо, будет лечить дома, но гарантии, что не буду хромать она дать не может.
Первый месяц перевязки делала она, а затем эту процедуру освоила мама и «ликпомша» или заходила через неделю или просто спрашивала как дела. Когда мама уехала к новому месту работы, то перевязки делала бабушка. Всё лечение заключалось в перевязках, когда смачивали рану перекисью водорода и посыпали стрептоцидом. Только через месяц рана по краям началась затягиваться. На полное заживление ушло несколько месяцев, с июня 1950 по март 1951 года. Первый месяц мне пришлось лежать, так как нога была забинтована и я только садился на несколько минут в постели и на несколько минут на табуретку. На второй месяц я уже садился за стол, но ногу опускать было больно. Где-то в конце сентября в село приехал фотограф. Весь хутор собрался фотографироваться за загородками* и мама с бабушкой понесли меня к месту фотографирования. Я уже мог прыгать на одной ноге, но на фотографии видно, что я держусь за маму и бабушку.
И только в апреле месяце следующего, 1951 года я появился в школе, в третьем классе. Конечно, мне приносили домой задания, я что-то делал, но, в основном, читал и писал, а вот математикой занимался очень мало. Учительница проверила мои знания и осталась довольной. Проучившись несколько недель, я, как и все ученики, получил табель об окончании третьего класса и был переведен в четвёртый класс.
Начались летние каникулы и я уже, как и все ребята, бегал и иногда даже забывал, что у меня была такая травма. На удивление всем, я не хромал, хотя при быстром беге, левая нога вела себя немного по другому, чем правая. Но об этом знал только я и никто больше.
В середине июля приехала мама и мы с ней поехали к новому месту работы родителей, в Харьковскую область. Моё детство продолжалось.