С улицы послышались глухие хлопки выстрелов. Стреляли где-то недалеко.
– Французские патрули. – спокойно сказал Рафаэль – Они сейчас стреляют без предупреждения. Да, это всё больше от страха, конечно. Наши тоже почти каждую ночь кого-нибудь из них режут. Война.
Потом Рафаэль продолжил свою мысль.
– А ведь первыми начали эту войну мы!
– Ты о чём это? – удивлённо спросил Антонио.
– Да, ты не помнишь. Тебе в то время было лет десять. Тогда тысячи людей из Франции бежали к нам через Пиренеи. Бежали роялисты от якобинского террора, аристократы – от гильотины, священники – от воинствующих безбожников. Одних священников прибыло шесть тысяч. И все они призывали наихристианнейшую Испанию к крестовому походу против французских безбожников. И наши сеньоры уже кричали: "На Париж! Перевешаем французскую рвань! Санкюлотов – на перекладину!" Да, только вот до Парижа мы так и не дошли, застряли в Руссильоне. Сильнее нас оказалась "французская рвань". И вот сейчас – она здесь, у нас... Вот, скажем, у нашего Мюрата, великого герцога Бергского, отец был трактирщиком, совсем как наш Пако...
Здесь Рафаэль сделал знак рукой трактирщику.
– Пако, принеси нам ещё вина. Vino de casa*
Рафаэль подлил себе ещё вина из кувшинчика и быстро выпил.
– У нас, в Кадисе, вино, пожалуй, получше этого будет.
Потом они ещё долго обсуждали достоинства вин Хереса и Санлукара.
– Ты хоть понимаешь, что у нас сейчас в столице происходит? - спросил Рафаэль.
– Смутно. К нам почта приходит раз в неделю, а сейчас – и того реже.
– Ну так вот: уехал, значит, наш августейший монарх дон Фернандо в Байонну искать покровительства императора Франции. Покидая нас, оставил он вместо себя дядю, твоего тёзку, инфанта дона Антонио Паскуаля. Инфант, конечно, добрейшей души человек, но совсем не государственного ума. Так знаешь, что учудил наш инфант? Когда произошла вся эта заваруха у дворца, дон Антонио зачем-то раздал народу две тысячи старых мушкетов из оружейной палаты. Конечно же, не для того, чтобы воевать с французами, упаси господь! Чтобы охранять дворец, ясное дело. Но, понятно, при первых же выстрелах вся эта его "народная гвардия" с оружием разбежалась по всему Мадриду.
Антонио покачал головой.
– Ну, а когда наш инфант понял, чем обернулось это дело – той же ночью сбежал из Мадрида. Да, даже не в своей собственной, а в карете какой-то герцогини; чтобы, стало быть, не узнали. А на столе оставил записку для сеньора Хиля и Лемоса, как самого старшего из членов хунты: "так, мол, и так, я уезжаю, меня вызывает к себе наш король, а вы дальше работайте без меня так же, как если бы я был с вами". И ещё приписал – "до встречи в долине Хосафата**." Ну, а утром, когда Мюрат узнал, что место председателя в Верховной хунте освободилось, он сам явился туда и с порога заявил, что теперь председателем будет он. Ну, его, конечно же, сразу выгнали. Но Мюрат пообещал вернуться. И через пару дней вернулся, размахивая бумагой, подписанной нашим Карлосом IV, а там – чёрным по белому – утвердить. Хунта согласилась.
– Ты то, откуда всё это знаешь?
– Своими глазами не видел, врать не буду. Но, пойми, у каждого сеньора есть слуга, а слуги любят болтать. Так, что обо всём, что происходит сегодня во дворце, завтра уже знает любой трактирщик. Мы же с тобой живём в Испании.
– Весело здесь у вас, – грустно произнёс Антонио.
– Это ещё что. Знаешь, кто у нас в Мадриде всю эту свалку затеял? Не знаешь? Женщины! Да, я серьёзно. Недалеко от Пласа Майор есть такая улочка, Миланесес называется. В тот день там, еще на рассвете, собралась толпа – человек двадцать женщин, может и больше. Ну, ты же знаешь, какие наши мадридские махи! С палками, со сковородками, а торговки с рынка – так те, вообще, с ножами были. И принялись они гурьбой лупить всех французов, из тех, которые были по одному или по двое, и которых они смогли поймать. Ну, отделали они их так, что бедные французы еле ноги унесли. В тот день женщины все цветочные горшки в Мадриде перебили о французские головы.
– Не хотел бы я попасться под горячую руку нашим махам! – расхохотался Антонио.
Потом Рафаэль снова стал серьёзен и продолжил свои рассуждения. Он положил на стол свежий номер правительственного вестника Gazeta de Madrid.
– Ты читал сегодняшнюю газету?
– Ещё нет. Есть новости?
– Есть. Там много новостей. – Рафаэль начал читать таким будничным тоном, как если бы он читал объявление о продаже дома или мебели. – Так… у нас здесь два отречения, и оба – в один день. Кто раньше, кто позже теперь уже не важно. Дон Фернандо VII отрекается в пользу своего отца, дона Карлоса; дон Карлос IV отрекается в пользу императора Франции. Вот и кончились наши испанские Бурбоны. Сто лет были, а теперь их нет.
– И что теперь? – спросил Антонио.
– Теперь нас ждёт великое будущее. Дон Карлос, а он у нас человек не промах, при своём отречении поставил императору французов два условия. Первое - чтобы, значит, католическая религия была единственной верой в государстве, и чтобы никакой там свободы совести – не любят этого у нас. Ну, и второе условие – целостность и неделимость Испании, и её колоний. Ну, это сейчас уже даже Наполеону неподвластно.
Рафаэль Росас постучал пальцами по столу и продолжил:
– Теперь император Франции выберет для нас достойного короля, и будет у нас и просвещённый монарх, и своя конституция… Только вот не нужна нашим пастухам, нашим подёнщикам, нашим монахам-бездельникам, не нужна им никакая конституция. Не понимают они, что это такое. Они хотят, чтобы всё оставалось как в старые добрые времена. За своего короля и свою апостольскую церковь они растерзают любого. Французам я сейчас не завидую, они здесь ещё хлебнут лиха.
– Но есть просвещенные люди… – начал было Антонио.
– Просвещённые? Они как раз все за французов и будут. Им с французами сейчас спокойнее. Ты знаешь, как они народ называют – populacho – сброд, значит. Когда вся эта заваруха в Мадриде началась, кто сражался с французами на улицах? Кузнецы, конюхи, портные, мясники и булочники, приказчики из лавочек, прислуга – вот кто! Никого из благородных сеньоров, графов и маркизов там и близко не видели. Все эти сеньоры тихо сидели по домам, в то время, когда их слуги дрались и умирали на мадридских улицах.
Потом Рафаэль уже спокойным тоном произнёс:
– Да я никого не осуждаю. Мы в то время тоже сидели в казармах в Монклоа. Приказ есть приказ. С ним не поспоришь. Ты, кажется, встречался с нашим военным министром сеньором О’Фаррилом. Нет, ты не думай ничего такого – он храбрый кабальеро. Когда всё это началось, он сам, без охраны, верхом носился везде. И всех уговаривал – и французов и наших, призывал одуматься, остановиться. И, знаешь - многих остановил; если бы не он, сколько бы ещё было крови. Но попробуй-ка ты наших остановить. Если испанец схватился за наваху – его уже никто не остановит…
Разговор о войне уже порядком надоел им обоим, и Рафаэль неожиданно сменил тему.
– А, помнишь Кадис? Нашу таверну помнишь? "Colmao de la Piconera".
И это слово – "colmao"– он произнёс с таким неподражаемым андалусским выговором, что Антонио даже рассмеялся.
– Лола, маленькая Лолита?
– Да, маленькая Лолита. Эту песню помнишь?
A los que sufren el mal de amores
sin ser ni bruja ni curandera,
los pone buenos de sus dolores
Lola Lolita la Piconera.***
Потом они ещё долго смеялись, поочерёдно вспоминая все свои прошлые похождения, забыв на время о том, что где то, совсем рядом, была война.
– Ну, с Богом. Может, ещё свидимся когда-нибудь...
- - -
А утром капитан Гальяно и бригадир Вальдес двинулись в обратный путь.
Бригадир Вальдес был молчаливым, и по характеру сдержанным. Тот день в Мадриде он тоже провёл с пользой: встретился со своими старыми знакомыми. Знакомые бригадира были рангом повыше, чем у скромного капитана, и знали они больше. Бригадир даже узнал, кем был тот "очень важный сеньор", о котором рассказывал Педро Серрано.
Этим человеком, автором "Призыва алькальдов Мостолеса", был дон Хуан Перес Вильямиль, аудитор Адмиралтейства. Впоследствии этот важный человек ещё неоднократно проявит себя – и во время войны, и в мирное послевоенное время.
Но делиться своими сведениями с капитаном бригадир Вальдес не стал. На всё своё время.
- - -
* исп.– домашнее вино.
** Иосафатова долина. Упоминается в Ветхом Завете, место, где должен состояться Страшный Суд.
*** "Всех, кто страдает от любви несчастной, хоть и не колдунья и не знахарка, – излечит сразу от всех страданий Лола Лолита ла Пиконера" (Перевод авт.).
Продолжение: http://www.proza.ru/2018/06/29/1169