Это был лучший секс в моей жизни. Мы с ней слились воедино, резво, но плавно покачиваясь в ритмичных колебаниях. Она успела кончить несколько раз, а я насладился самим процессом не меньше, чем его кульминацией. Это был тот великолепный в своей редкости и редкий в своем превосходстве момент, когда оргазм ничуть не уменьшает пыл. Он лишь распалил нас обоих в упоительной агонии возобновившего свой бег соития. Мы вышли на второй раунд, когда дверь с грохотом распахнулась. В комнату кто-то ворвался. Это был мужчина, судя по голосу. Он что-то прокричал, но я не помню, что именно. Да и его лица я не помню. Все произошло очень быстро. Она тоже что-то крикнула. Голос был испуганным и каким-то обвиняющим.
Наверное, он выволок меня из кровати, прежде чем избить. Голого швырнул об пол до того, как я что-либо сообразил. У моего тела не было сил сопротивляться, мозг отказывался подавать необходимые для спасения из жалкого положения команды. Ее голос практически сразу после первого крика как-то отрезало от восприятия. Было больно, особенно голове. В нескольких местах на черепе будто бы разорвались мины. Что-то теплое обволокло нижнюю челюсть, стекая по щекам. Шум в ушах словно разрывал гипоталамус, хотя я не претендую на физиологическую точность.
Дальше ничего не было. Пока я не проснулся с по-прежнему гудящей от боли головой, тяжелыми веками и слипшимися от пота волосами. Может, технически я проснулся и не в первый раз, но по ощущениям это было первое подлинное пробуждение. Скорее всего, потому что только его я зафиксировал в памяти.
В больничной палате было еще семь человек, распределенных по равномерно расставленным в пространстве койкам. Стоял гул, состоявший из кашля, чавканья, говора, харканья, шарканья, размеренных шагов в каблуках по кафелю коридора и т.д., и т.п. Место был столь характерным, что его невозможно было ни с чем спутать. В каждом миллиметре безошибочно узнавался госпиталь. В каждом запахе. Через узкую щель между веками (максимум, на что я был способен, ввиду полного бессилия) я мог видеть размытые очертания, проступавшие сквозь ослепительно яркий свет. В действительности, конечно же, свет таковым не был: просто с непривычки мир поражал меня остротой восприятия. Как будто я только родился, но не чувствовал себя при этом ни капли обновленным и посвежевшим. Именно что новорожденным: плачущим, беспомощным, извивающимся и в потрохах. В те минуты мне казалось, что я пережил падение с движущегося на полном ходу поезда.
Минуты были невыносимо долгими, пока, наконец, в дверь палаты не вошла моя спасительница: капсула обезболивающего на маленьком подносе в руках медсестры.
Рядом с капсулой стоял стакан воды. Я не смог адекватно воспринять, как быстро ко мне приблизилась девушка с подносом, из-за непрекращающейся боли. То ли прошло 20 минут, то ли 6 секунд. Она помогла мне приподнять верхнюю половину туловища, отчего я и впрямь почувствовал себя калекой, хотя вроде бы понимал, что не мог получить таких уж серьезных увечий. Так или иначе, было тяжко.
Мне казалось, что все конечности затекли, все позвонки заржавели, а кожа покрылась коркой, которая отдиралась при малейшем движении, принося нестерпимую боль. Буквально положив мне капсулу на язык, засунув указательный палец в перчатке в рот, другой рукой медсестра прислонила к моему подбородку стакан воды. Его обод соприкасался с моей нижней губой и нижним рядом зубов, чтобы жидкость плавно перетекала внутрь, подгоняя таблетку к глотке.
- Эффект почувствуете не сразу, но почувствуете. – улыбнулась девушка в халате, ее лица я толком разглядеть не мог, так и не сумев до конца разлепить тяжелые веки. – Понимаю, вам бы хотелось продолжить внутривенный курс, но доктор сказал, что пора облегчить нагрузку на сердце и вскоре вы пойдете на поправку.
После этих слов я подумал, что, возможно, мое состояние все-таки было более плачевным, чем я предполагал. Перед тем как медсестра отошла от койки, я смог вяло произнести:
- Где Света? – так звали мою девушку, но вышло, скорее, «Г..дь Свеа?». Медсестра как будто бы поняла, о чем я (или просто сделала вид, что поняла), кивнула и сказала:
- Спросите у доктора на обходе. Он вам все расскажет.
Действие капсулы облегчило самочувствие, прекратив бесконечно тянувшиеся минуты боли. Как ни странно, я не провалился в сон, а, наоборот, – приободрился и даже смог аккуратно (в течение долгого времени) осмотреть себя, чтобы оценить положение. Соседи по палате меня не трогали и в принципе не волновали. По крайней мере, пока. Я даже как будто и не видел их.
По результатам скрупулезной самоинспекции я установил, что переломов на теле у меня не было, но, вероятно, не обошлось без трещин. «У меня сотрясение мозга, сильные ушибы, выбит один из верхних зубов, несколько швов на правой скуле, - думал я. – Вероятно, самое большее – трещина-другая на черепе. Разрывов и переломов быть не должно». Стоило так подумать, я увидел входящего с обходом врача. Поскольку я был ближе всех к двери, ко мне обратились в первую очередь:
- Смотрю, мы уже бодрствуем вовсю! – одобряюще проговорил доктор. – Это хорошоо… - он развернул мою карту, приложил руку ко лбу, быстро прощупал пульс на запястье. Словом, провел все стандартные процедуры. – Обезболивающее сегодня уже в виде таблеток?
Я кивнул, он кивнул в ответ и собрался уходить, но я ухватил его за рукав, сразу же отпустив, как только он остановился.
- Где Света? Что случилось? – сказано это было, понятное дело, куда менее четко, тем более обезболивающее, судя по всему, еще сильнее активизировалось. Меня клонило в сон. Ответ доктора не заставил себя долго ждать, никак не прояснив, впрочем, ситуацию:
- Все хорошо, скоро вас выпишем, все наладится.
Я вырубился.
Когда в следующий раз проснулся, был еще на день ближе к неминуемой выписке в жизнь, связь с которой я как будто потерял. В тот же день я вспомнил о чудодейственной силе технологий XXI века и отрыл в своей тумбочке телефон. Ни пропущенных вызовов, ни сообщений за последние несколько дней. Я нашел номер Светы и позвонил. После десяти прозвонов трубку так никто и не взял.
Я нашел номер ее родителей, позвонил по нему. Трубку сняли. Резкий голос рявкнул:
- Да! – даже не «да?», а именно «да!» - с претензией.
- Э… - замялся я поначалу. – Здравствуйте, Петр Алексеевич, я ищу Свету. Что-то случилось и…
- Никогда сюда не звони! – трубку повесили. Далее мои звонки сбрасывали, сообщения – игнорировали, а потом сигнал и вовсе перестал проходить: видимо, мой номер внесли в черный список.
Весь второй день после подлинного пробуждения я пытался восстановить картину событий и не мог. Безуспешно пытался достучаться до персонала больницы, но никто не мог и даже не пытался что-то разъяснить.
Около четырех часов по полудни в палату вошел офицер полиции.
- Добрый день! – сказал он, разгладив полы пиджака, расстегнув его и сев на стул возле койки. – Следователь Гурков, пришел задать вам несколько вопросов.
Собственно, ничего не выказывало в приятной наружности незнакомца представителя правоохранительных органов, разве что присутствовал легкий налет госслужащего.
- Здравствуйте. – спокойно сказал я и стал неотрывно следить взглядом за его движениями, совершенно не представляя, что меня ждет.
- Итак, не могли бы вы, пожалуйста, в подробностях описать произошедшее накануне? Что помните.
На несколько секунд установилось неловкое молчание, которое я все-таки прервал:
- Мне страшно неудобно, но я ничего не помню. Помню только… - я задумался.
- Да-да? – подсказал следователь Гурков.
- Мы были в постели, когда кто-то ворвался и избил меня. – медленно сказал я, напряженно пытаясь вспомнить детали, но тщетно. – Что со Светой? – как бы опомнившись, быстро добавил я.
- Ваша девушка, я полагаю? – уточнил следователь.
- Ну… да, - слегка недоумевающе ответил я, как-то даже удивившись нелепости вопроса: настолько это было в моих глазах очевидно.
- Мы не располагаем информацией о ее местонахождении.
Ответ шокировал меня. Видимо, за последние два дня из, как оказалось, уже недели, проведенной в госпитале, я не успел вообразить самое худшее. Я встретился глазами с холодным и проникновенным взглядом Гуркова.
- Ее похитили? – упавшим голосом спросил я.
- Мы не знаем. На месте были обнаружены только вы. Следов нападавшего или девушки, о которой вы говорите… Светланы, кажется? Не было.
Я не знал, что сказать, умолк и тупо смотрел на полицейского. Он продолжил:
- Быть может, у вас есть какие-то ее контакты? Они могли бы нам пригодиться.
- Д..да, - в прострации ответил я. – Да, она не выходит на связь, ее родители тоже, вот номера.
Когда полицейский записал номера, сказал:
- Хорошо, будем дозваниваться и держать вас в курсе. А пока держите телефон под рукой и… у вас есть кто-то еще, кто мог бы вам как-то помочь? Может, какие-то родственники?
В ответ я молча и все так же в прострации отрицательно покачал головой.
- Что ж, ясно, выздоравливайте. – следователь поднялся.
Когда он уже был в дверях, я окликнул его. Он оглянулся.
- А соседи? Вы их не опрашивали?
- В первую очередь, - ответил Гурков. – Они не смогли пролить какой-то свет на ситуацию.
Эти обтекаемые формулировки: «не располагаем информацией», «не смогли пролить свет» - сбивали с толку, но я понял, что большего мне не добиться.
Через пару дней меня выписали. Все это время я шерстил интернет и обзванивал всех, кого только мог. В большинстве случаев меня просто слали куда подальше, игнорировали или недоумевали. Я был совершенно растерян. Гурков не звонил, а я не сразу решился позвонить ему сам. Не знаю, отчего так.
Переломить себя получилось в день выписки, прошла пара гудков, и трубку сняли:
- Гурков слушает. – ответил решительный командный голос.
Я представился.
- О, да-да, конечно! Вас уже выписали?
Я ответил, что да. Сказал, что хотел бы узнать, есть ли какие-то подвижки.
- Вообще-то есть, - многообещающе начал следователь. – Но лучше обсудить это лично. Как только сможете, подъезжайте в участок.
Он назвал адрес.
Полностью растерянный, я не поехал домой, а направился прямиком туда сразу из больницы.
Гурков встретил меня, пригласил в свой кабинет и заговорил:
- Мне удалось связаться с родителями Светланы… - я замер в нетерпении, сердце рвалось из груди. – Они говорят, что она у них.
От этой новости я чуть не вскочил с места торпедой, но что-то во взгляде офицера остудило мой пыл, напряжение и тревога только усилились.
- Вся загвоздка в том, что они категорически запрещают вам приближаться к ней, говорят, что она в ужасном состоянии. В какой-то момент они хотели везти ее к психиатру, но вроде бы ситуация стабилизировалась.
Я ничего не понимал, душа не просто ушла в пятки, а скаталась в комок и вывалилась куда-то на пол возле ног. Я предвосхитил следующий вопрос, но сознание до последней секунды отказывалось его принять:
- Что вы с ней сделали? – голос следователя был холоден и суров. Серьезен и непроницателен, но все же нейтрален. Как если бы он оставлял мне крохотную презумпцию доверия. Это не слишком утешало.
- О чем вы говорите? – с трудом выговорил я, едва не сорвавшись на крик.
- Давайте по порядку, - начал он. – Вас, избитого, доставляют в неотложку. Швы на лице, серьезное сотрясение, ушибы, обильная кровопотеря. Вы приходите в себя, утверждаете, что ничего не помните, кроме смутной картины с участием какого-то мифического нападавшего. А теперь я узнаю от семьи Светы Рогозиной, которую вы назвали своей девушкой, вот это. Что бы вы подумали?
Я молчал, потом почти бесшумно спросил:
- Вы говорили с ней?
Он меня услышал и не стал переспрашивать, взглядом, казалось, пытаясь просверлить мои глаза. Гурков откинулся в своем компьютерном кресле, все еще не сводя с меня взгляд, набрал грудь воздуха и ответил:
- Да. – странно было слышать такую лаконичность после столь внушительной прелюдии.
- И что она говорит? – громкость моя никак не увеличилась, но я по-прежнему знал, что следователь меня отчетливо слышит.
- Она говорит, цитирую: «Он помешался». Только это и говорит, по крайней мере, в разговоре со мной – снова и снова.
- Ничего не понимаю, - сказал я, в отчаянье зарывшись лицом в ладони и наклонившись на неудобном стуле перед столом Гуркова.
- Ну, давай, парень, не терзай себя. Просто скажи, что произошло – станет легче, вот увидишь.
- Да не помню я ничего! – воскликнул я, не выдержав, уже почти со слезами на глазах. – Вы меня в чем-то обвиняете?! В чем же, интересно?!
В сердцах я вскочил и теперь нависал над столом следователя. Тот лишь сковал меня ледяным взглядом и безынтонационно произнес:
- Немедленно сядьте, иначе прядется вас оформить.
Я сел, даже плюхнулся на стул, уже окончательно перестав что-либо понимать. Вот я, счастливый и влюбленный, сплетенный телами со своей возлюбленной, а в следующее мгновение я здесь – за столом следователя в полицейском участке после недели в госпитале с серьезными увечьями от избиения. Моя возлюбленная же скрывается у своих родителей, называет меня сумасшедшим и не выходит на связь. А теперь еще и обвиняют. Но в чем? Продумав все это, я посмотрел на Гуркова через стол. Тот, видимо, специально дал мне время на размышления.
- Ну? Что скажете? – сказал он.
- Насколько я понимаю, мне не предъявляют никаких обвинений. Я могу идти?
Следователь вновь пронзил меня глазами, будто пытаясь заглянуть в серое вещество в поисках ответов. Очевидно, не найдя их там, он сказал:
- Конечно, идите. – я встал, повернулся к выходу и пошел. Гурков окликнул меня, как сделал я некоторое время назад в госпитале. Как и тогда, только наоборот, я оглянулся на оклик.
- Не уезжайте из города, будьте доступны. Мы еще поговорим.
Это фраза не произвела на меня никакого впечатления. Я просто кивнул и продолжил движение в заданном направлении. Только когда я заступил за порог кабинета, меня накрыло небывалой силы дежавю.
Я беспрепятственно покинул участок и все-таки направился домой. Мы со Светой снимали однушку, мысль о скорой кварплате в своей внезапности и какой-то вечности одновременно – забавляла и вгоняла в суицидальную депрессию.
Неосознанно я выбрал самый долгий путь до дома из существующих. Каждый следующий шаг заставлял все внутренности сжиматься в тревожном предчувствии того, на что я наткнусь по возвращении. В сложившихся обстоятельствах я даже не задавался вопросами о рациональности и обоснованности таких ощущений.
Через полтора часа надо мной возвышалась исполинская глыба подъезда хрущевки. Воздуха не хватало, словно дыхательные пути вздулись под воздействием аллергической реакции. Силы, как во время избиения, оставили меня, и каждое телодвижение давалось с необыкновенным трудом.
Квартира была на втором этаже, но по ощущениям я прошел как минимум в десять раз больше. Очутившись у двери, я полез за ключом.
Именно здесь какую-то неделю назад все и случилось. В тот момент я чувствовал это предельно ярко и вдруг понял, что ощущение дежавю так и не отпустило меня с момента его возникновения у кабинета Гуркова.
Но сам Гурков был как будто очень давно. Его лицо, голос, холодный взгляд – все это уже представлялось мне смутным и далеким.
Страх пропитал меня до мозга костей, когда ключ в замке сделал три оборота и дверь распахнулась. Свет в прихожей не горел, но спальню, основное помещение квартиры, отделяла от коридора хлипкая дверь, в настоящий момент прикрытая. И из-под нее сквозь узкую щель проступала полоска света от включенной люстры.
Оттуда же доносился какой-то шум. Долго прислушиваться, чтобы понять, чем был этот шум, не пришлось – раздавались специфические женские стоны. Я стоял, как вкопанный. Мозг лихорадочно заработал, в срочном порядке пытаясь рационализировать происходящее.
«Возможно, уже нашлись новые жильцы?» - первая мысль.
«А ключи? А хотя бы какое-то уведомление от хозяина? Сомнительно.» - была вторая.
Третья не успела сформироваться, так как я услышал мужской голос:
- Да, Света, да!
Яростный импульс полностью захлестнул разум. Были одни эмоции, складывавшиеся перед мысленным взором в разрозненные обрывки фраз, словно высвечивавшиеся в пространстве неоновыми вывесками.
«МЕНЯ ИЗБИЛИ!» «ОБВИНИЛИ!» «БРОСИЛИ!» «ПРЕДАЛИ!» «АХ, ОНА… ОНА…»
Дальше я наблюдал, как моя нога врезалась в дверь спальни, почти сорвав ее с петель, и услышал собственный крик, как бы продолживший последнюю «неоновую вывеску»:
- ШЛЮХА!
На нашей со Светой кровати я увидел обнаженные тела, еще не успевшие «отлипнуть» друг от друга. В нос ударил резкий запах всех характерных для ситуации телесных выделений. Я четко видел лицо Светы, ее раскрасневшиеся щеки, испарину на лбу, грудь с еще видневшимися отпечатками рук. Чужих рук. Его рук. На него мне даже не надо было смотреть. За долю секунды до того, как я схватил его в стремлении как можно скорее оторвать эту пакость от в одночасье уничтожившей меня возлюбленной, услышал ее крик:
- Ты помешался!
«Неужели?! Это я помешался?!» - думал я, когда швырнул голое тело незнакомца на пол. Когда костяшки пальцев, с неистовостью сжатые в кулак, снова и снова опускались на растерянную физиономию ублюдка. Я рассек ему скулу, разбил нос, губы, выбил верхний зуб. Кровь текла, казалось, уже даже у него из ушей, но я все продолжал бить его. А потом вдруг резко остановился. Дежавю, все это время не отпускавшее, поразило своим внезапным исчезновением. И я удивился невероятному совпадению, осознание которого произошло только теперь. Меня избили, когда она трахалась со мной, и точно таким же образом. Точно так же швырнули на пол, точно так же изувечили лицо.
Я как будто опомнился и посмотрел на нее. По-прежнему голая, она сидела на кровати, обхватив колени руками и покачиваясь взад-вперед. Ее взгляд был преисполнен ужаса и направлен на избитого парня, потом она перевела его на меня, потом снова на него и все повторяла «помешалсяпомешалсяпомешался». По всему было видно, что это она как раз помешалась, но почему-то я не был столь уверен.
Я вновь посмотрел на избитого мной парня и вроде узнал его, присмотрелся и понял, что он выглядит в точности, как я. Я так отчетливо вспомнил, как избитым лежал на полу, теряя сознание и боясь только за Свету, как бы тот урод не навредил ей, не изнасиловал ее, не убил. Так отчетливо, будто это происходило прямо сейчас. Это и происходило прямо сейчас. Возвышаясь над голым человеком в крови, я посмотрел на нее, по-прежнему нервно раскачивающуюся на кровати, обхватив колени и тараща испуганные глаза в никуда, повторяющую «помешался».
- Ничего не хочешь мне сказать, кроме этого твоего «помешался»? - я приблизился на шаг, она вздрогнула, но не предприняла никакой попытки сбежать, будто была не в состоянии это сделать.
- А?! – крикнул я уже совсем над ее ухом, не испытывая никакой к ней жалости, только нарастающую злость и раздражение. Под этим криком она затрепетала, как осенний лист на ветру в самый последний момент перед срывом с ветки.
С одной стороны, я явно игнорировал «обстоятельства непреодолимой силы»: именно Я лежал избитый сейчас на полу, именно Я был тем, кто избил себя. Именно меня, что было очевидно, до смерти боялась Света. С другой - я чувствовал, что меня предали, знал, что вонзили нож в спину. И на остальное было плевать.
Я резко расцепил светины руки на коленях и повалил ее на спину. Она, не сопротивляясь, распласталась на кровати, смотря в потолок отсутствующим взглядом и продолжая что-то бурчать. Я грубо раздвинул ей ноги рукой и коснулся промежности. Она была все еще мокрой после пируэтов, которые выполняла со своим любовником. Уже через считанные секунды я вошел в нее, будто и раздеваться мне было не нужно. Грубо овладев ей, я всматривался в ее лицо, пытаясь прочесть в нем что-то. Но видел лишь отголоски страха, по большому счету, даже его там уже не осталось – она была где-то далеко.
Когда я кончил в нее, в судороге прижался вплотную всем телом. Так что мое ухо оказалось как раз у ее губ. Я услышал тихое «помешался», а потом обнаружил, что ее шея, лицо и грудь измазаны в крови – моей крови. Я был абсолютно голым, свежие ссадины и ушибы ныли неимоверно. В накатившей волне ужаса я вскочил с нее и посмотрел на то место, где валялся избитый. Там никого не было, только высохшее пятно въевшейся в деревянные половицы крови. Я был одет, на кровати никого не было. В штанах между ног было влажно и липко, видимо, я спустил прямо в них.
Безумное отчаяние захватило меня, я схватился за волосы, сильно прижав ладони к не до конца зажившим ранам. Из груди вырвался какой-то звук, похожий на что-то среднее между «ыыыыыыы» и «эээээээ».
Что было? Чего не было? Света? Гурков? Избиение? Я не знал и не знаю. Все, что я знаю: это повторится опять. Будет повторяться без конца. Снова и снова. Одно слово непрестанно крутится в голове. Помню, когда я впервые услышал его от нее.
Два года назад мы сидели на диване перед телеком. Сидели и разговаривали. Только недавно, буквально за пару недель до этого, я добился ее расположения. Завоевал ее. В тот момент вдвоем на диване я был счастлив. Я так сильно прижимал ее к себе, целовал и ласкал, так сильно любил ее. Любовь разрывала меня на куски, и, когда я прошептал ей это на ухо, она ответила:
- Хахаха, да ты помешался!
«Хахаха, да ты помешался!» - думал я теперь, стоя посреди пустой однокомнатной квартиры на втором этаже. - «Помешался».