Сообщение в Тверском Дворянском собрании (ноябрь 2017 г.)
Речь пойдет о всего лишь четырех месяцах – с июня по октябрь – 1828 года, которыми ограничивается период тесного общения А.С. Пушкина с графиней Аграфеной (или Агриппиной, как она сама любила себя называть на французский лад) Федоровной Закревской (1799-1879).
Аграфена – сверстница поэта. Отец ее – известный в светских кругах библиофил, плохо разбирающийся в своей теме собиратель древнерусских «манускриптов» граф Федор Андреевич Толстой. Мать – Степанида Алексеевна Толстая, урожденная Дурасова, внучка богатейшего золотопромышленника И.С. Мясникова. Аграфена была единственным ребенком в семье и любимицей бабушки-староверки Аграфены Ивановны Дурасовой, в честь которой и получила свое имя. Девочка была избалована отцом, а сама больше любила свою благоразумную и хозяйственную мать, державшую легкомысленного мужа «под каблуком».
Аграфена росла очень красивой девушкой. Впрочем, даже о внешности «медной Венеры» князя П.А. Вяземского в литературе точных данных нет. Те же, что в светской молве сохранились, весьма противоречивы. Скажем, если Аграфена действительно была очень высока ростом и статна фигурой, то в кругу многочисленных поклонников своей красоты она вряд ли одарила бы вниманием мелкого росточком мужчину Александра Пушкина.
Если Аграфена от природы была рыжеволоса, то как это могло сочетаться с упоминаемой современниками «смуглостью» ее лица? К тому же это явно не согласуется с «ярким глянцем черных глаз, облитых влагой сладострастной», отмеченным близко знавшим ее поэтом Е.А. Боратынским.
Может, Аграфена всего лишь очень смело для моды своего времени подкрашивала волосы издревле известными натуральными восточными красками – басмой да хной? Ведь на сохранившихся портретах то брюнетка она, то шатенка…(см. в коллаже)
Вероятнее всего, баснословная темная медь волос Закревской – следствие воздействия хны, а вовсе не, как злословили ее завистники, сомнительный комплимент ее поведению, сравниваемому с ходящей по рукам мелкой разменной монетой.
Душевная организация у Аграфены тоже была сложной, подвижной, переменчивой. На вид капризная, она отличалась безграничной добротой и отзывчивостью к окружающим. Была ветреницей и хохотушкой, но после смерти матери в 1821 году ее судорожное веселье стало нередко переходить в истерические рыдания. Спасало неуравновешенную Аграфену разве что то, что от бабушки-староверки ей передалась непоколебимая вера и способность искренне молиться.
Ум Аграфены оставил у современников неоднозначное впечатление. Источники утверждают, что у себя дома она в юности не смогла получить хорошего образования. С какого, казалось бы, перепугу при нормальных способностях к обучению и повышенных финансовых возможностях семьи? По полуторавековой давности сплетням, наша девушка росла в полном безделье, весь свой досуг проводила в чтении французских романов да в порхании вместе со своим молодящимся отцом по балам.
По словам же близкого к семье Закревских князя А. В. Мещерского, Аграфена «была женщина умная, бойкая и имевшая немало приключений, которыми была обязана, как говорили, своей красоте». [1] Племянница Закревской, писательница Мария Федоровна Каменская, урожденная Толстая, дочь вице-президента Академии художеств и художника Федора Толстого, в своих воспоминаниях называет Аграфену Федоровну «бесспорно умной, острой женщиной», пусть даже «немного легкой на слово». [2]
Замуж за 35-летнего мелкопоместного тверского дворянина Арсения Андреевича Закревского (1786-1865), дежурного генерала Главного штаба, на своем 19-м году Аграфена Толстая 27 сентября 1818 года вышла не по собственному выбору. Такова была «рекомендация» ее семье императора Александра I, желавшего материально поддержать своего перспективного сподвижника, не имевшего достаточных для столичной жизни средств.
По случаю помолвки Аграфены Толстой дядя поэта А.С. Пушкина Василий Львович 8 июня 1818 года писал своему другу князю П.А. Вяземскому: «…Толстая, дочь Толстой Степаниды, сговорена за генерал-адъютанта Закревского и на днях получила вензель. Батюшка ее назначил будущим новобрачным сто тысяч годового дохода. Закревский по-французски не говорит, и Федор Андреевич утверждает, что такой зять ему был и надобен». [3]
Практически сразу по выходе в свет – и вензель нештатной фрейлины двора, и замужество!.. Кажется, звезды удачи сыпались на Аграфену потоком. Однако стоило ли родным и близким от неравного брака Закревских ожидать счастья и семейного благополучия? По крайней мере, до 1826 года, когда у них, наконец, родится дочь, в которой будет не чаять души отец и которую вызовется крестить сама покровительствующая ему императорская чета – царь Николай I с царицей Александрой Федоровной.
Арсений Андреевич в принципе был идеальным супругом. Все свое время он отдавал государственной службе. Абсолютно свободное поведение красавицы-жены с ее вечной чередой влюбленностей в его собственных молодых адъютантов он воспринимал совершенно спокойно. Графиня Л.А. Ростопчина, к примеру, вспоминала такой эпизод проявления его кажущейся ей нелогичной невозмутимости. Однажды в жаркий полдень в своем приданом подмосковном имении Ивановское (в нынешнем городе Подольске) Аграфена принимала гостей. «На хозяйке был надет белый кисейный капот, так что все тело до мельчайших изгибов просвечивалось на солнце. Я была удивлена, – возмущается мемуаристка, – равнодушием графа, не обращавшего на это никакого внимания…» [4]
Вне сомнений, Закревский любил свою, как он ее звал, Грушеньку, от которой в начале своей столичной карьеры еще и зависел материально, и покорно терпел все ее выходки. Как подчеркивал князь Мещерский, «графиня вполне властвовала над своим мужем». [5]
В период этого ее семейного всевластия около нее на недолгое время в череде ее «влюбленностей» задержался и поэт А.С. Пушкин. Князь Петр Вяземский писал жене: «День 5 мая я окончил балом у наших Мещерских. С девицей Олениной танцевал я попурри и хвалил ее кокетство… Пушкин думает и хочет дать думать ей и другим, что он в нее влюблен, и вследствие моего попурри играет ревнивого. Зато вчера на балу у Авдулиных совершенно отбил он меня у Закревской, но я не ревновал». [6]
В июне, впрочем, Пушкин постарается отбить уже Закревскую у Вяземского. Пушкинская пассия Анна Оленина сообщает этим летом всем, кому не лень ее слушать, что Пушкин ухаживает не только за ней, но и за Закревской. «Приехал по обыкновению Пушкин, или Red-Rower, как прозвала я его, – пишет она. – Он влюблен в Закревскую. Все об ней толкует, чтобы заставить меня ревновать, но притом тихим голосом прибавляет мне разные нежности». [7]
Скоро Пушкин и нарисует Закревскую в рукописи поэмы «Полтава», над которой очень споро – в течение всего двух осенних месяцев 1828 года – работает. Лист рукописи поэмы «Полтава» ПД 838, л. 44 об. (см. в коллаже) заполнялся в Малинниках в сентябре. Он представляет собой сюиту из четырех рисунков, имеющих неочевидную на первый взгляд, но на самом деле четкую логическую связь.
Левый верхний и правый средний, дополняемые стихотворным текстом, указывают на причину появления поэта в гостиной «медной Венеры». Текстовой фрагмент здесь рассказывает о безымянном Казаке – авторском герое. Он в поэме выказывает истинные чувства Пушкина, с лицейской юности страстно влюбленного в отказывающую ему во взаимности сестру его одноклассника Александра Бакунина Екатерину Павловну:
Между полтавских казаков,
Презренных девою несчастной,
Один с младенческих годов
Ее любил любовью страстной.
Вечерней, утренней порой,
На берегу реки родной,
В тени украинских черешен,
Бывало, он Марию ждал,
И ожиданием страдал,
И краткой встречей был утешен.
Он без надежд ее любил,
Не докучал он ей мольбою:
Отказа б он не пережил.
Когда наехали толпою
К ней женихи, из их рядов
Уныл и сир он удалился.
Когда же вдруг меж казаков
Позор Мариин огласился,
И беспощадная молва
Ее со смехом поразила,
И тут Мария сохранила
Над ним привычные права. [8]
О перипетиях отношений поэта с его первой и истинной любовью подробно рассказывается в моей книге «Пушкин. Тайная любовь». [9] В ней в частности упоминается о том, что Пушкин официально сватался к Бакуниной, по крайней мере, трижды. Специально ездил для этого к ней и ее самому близкому и авторитетному для нее родственнику – двоюродному дяде Александру Михайловичу Бакунину – в Прямухино сразу после освобождения из ссылки, в декабре 1826 года. С этой же целью спешил к знаменательному для него с Екатериной дню 25 мая в 1827 году к ее матери в Царское Село. В тот же день 1828 года имел там же с самой Екатериной поставивший, кажется, в их отношениях точку решительный разговор.
Текст в ветвях пушкинских деревьев рассказывает о неудаче сватовства поэта к Бакуниной в 1827 году: «Я къ 25 маiя ездилъ къ ея матери просить ея руки. Она ответила отказомъ въ руке ея дочери из-за того, что я мдладше ея младшаго брата».
Текст, записанный Пушкиным в штриховке «стога сена», – неутешительный для него итог его сватовства к Бакуниной 25 мая 1828 года: «Въ маiе Екатерина Бакунина отказала мне въ своей руке окончательно, и я назло ей влюбился въ графиню Аграфену Федоровну Закревскую. Она была замужемъ, но мужа не любила, и я ездилъ къ ней вместе съ княземъ Петромъ Вяземскимъ. Мужъ ея не интересовался, кого принимаетъ его жена. Обо мне онъ не зналъ». Закревскому и правда было не до Пушкина – только в апреле текущего года он был назначен российским министром внутренних дел и, что называется, с головой «ушел» в эти самые «дела».
Центральный рисунок – изображение графини Закревской, скопированное Пушкиным с ее известного портрета кисти Джорджа Доу. (см. в коллаже). Пушкин старательно копирует лишь мечтательно-задумчивую позу графини и трен («хвост») ее платья. Это важно, поскольку детали одежд его персонажей в других случаях его не интересуют. Трен – неотъемлемая часть хвостатой небесной странницы, «беззаконной кометы» его будущих стихов:
С своей пылающей душой,
С своими бурными страстями,
О жены cевера, меж вами
Она является порой
И мимо всех условий света
Стремится до утраты сил,
Как беззаконная комета
В кругу расчисленном светил. [10]
Смысл остальных подробностей художественного портрета Закревской Пушкин на своем рисунке передаст словесно – буквами в контурах тела и складках одежды своей богини. На что в ее художественном портрете стоит обратить внимание? Конечно же, на зияющую огромной расщелиной разодранную и откинутую в сторону кроваво-красную завесу. Она знаменует нежелание графини скрывать свои любовные похождения, открытое презрение к общественному мнению на предмет ее морально-нравственного облика. Но стоит отметить для себя и разверзшееся над головой графини черное «дно» ночного неба, намекающее на обладание ею особенными знаниями, а также на ее нездешний, устремленный в себя взгляд, выдающий возвышенность интересов и тонкость чувств.
М. Ф. Каменская в своих воспоминаниях отмечает: «Закревская была очень хороша собой, что доказывает ее портрет, написанный Доу. Тетка моя изображена на нем в голубом бархатном платье александровского времени с короткой талией и в необыкновенных жемчугах. И глядя на нее теперь, всякий скажет, что Закревская была смолоду красавица».[11]
Что «читали» в этом портрете графини Закревской видевшие его другие современники? Да то, что давно уже сложилось в связи с графиней у них в головах. «Она давала обильную пищу злословию, и по всей Москве ходили сплетни на ее счет, – писала дама, знавшая о ней по старой столице, где Закревские нередко проводила зимы в период нескольколетней отставки Арсения Андреевича. – Очень умная, без предрассудков, нисколько не считавшаяся с условными требованиями морали и внешности...» [12]
Художник Е.И. Гейтман, литографировавший портрет графини Закревской (см. в коллаже), явно поддался общественному приговору. Сэкономил усилия на отображении сложного неба над ее головой: оставил одни лишь символы развратной жизни этой роскошной красавицы, записанные в складках примятой ее локтем завесы.
С умным и страдающим от личных невзгод Пушкиным у графини сложились не просто обычные для нее «постельные», а какие-то особенные, по-дружески доверительные отношения. «Если б не твоя медная Венера (Закревская), – пишет он П. А. Вяземскому, – то я бы с тоски умер. Но она утешительно смешна и мила. Я пишу ей стихи. А она произвела меня в свои сводники». [13]
Какие именно стихи он ей или о ней пишет? В науке весьма распространено представление о том, что Закревская даже промелькнула у Пушкина в восьмой главе «Евгения Онегина» – в сцене, где его герой видит на балу новую, преображенную Татьяну Ларину:
Она сидела у стола
С блестящей Ниной Воронскою,
Сей Клеопатрою Невы;
И верно б, согласились вы,
Что Нина мраморной красою
Затмить соседку не могла,
Хоть ослепительна была.[14]
Если Нина, то, кажется, все понятно! Так звалась героиня поэмы Боратынского «Бал», а кто был ее прообразом — хорошо известно: любовница автора графиня Закревская! Вдобавок и Вяземский в своих письмах к Пушкину называет Закревскую не только медной Венерой, но и Клеопатрой. Так что никаких недомолвок, кажется, тут быть не может: Нина Воронская — это Аграфена Закревская!
Впрочем, стоп: а почему все-таки – Воронская? Ох, кажется, Пушкин нас явно пытается запутать! Хоть даже «особые приметы» этого своего персонажа изложил в строфе ХХVI черновика восьмой главы подробнейшим образом:
Смотрите: в залу Нина входит,
Остановилась у дверей
И взгляд рассеянный обводит
Кругом внимательных гостей;
В волненье перси, плечи блещут,
Горит в алмазах голова,
Вкруг стана вьются и трепещут
Прозрачной сетью кружева,
И шелк узорной паутиной
Сквозит на розовых ногах
И все в восторге, в небесах
Пред сей волшебною картиной…[15]
Всем известно пристрастие птицы вороны к бесполезным для нее блестящим предметам, которые она тем не менее ворует у человека и тащит в свое гнездо. Портреты Аграфены Закревской не обнаруживают ее особого пристрастия к блестящему – тканям, ювелирным украшениям: всего этого на ней и вокруг нее как раз в меру.
Зато это пристрастие характерно для другой пушкинской пассии, Натальи Строгановой, урожденной Кочубей. (см. портрет в коллаже) На нее прямо указывает и имя Нина, напоминающее имя волшебницы Наины из поэмы «Руслан и Людмила». Внешность реальной Натальи Строгановой красноречиво обрисовывает в письмах к родным не поддающийся ее чарам ее очередной избранник Александр Карамзин. С большой иронией перечисляет он разнообразные «блистюшки» графини Строгановой: «…она входит блестящая, красивая, в каком-то дьявольском платье, с дьявольским шарфом и множеством других штук, также дьявольски сверкающих». [16]
Похоже на то, что послессылочный Пушкин, вошел, наконец, в интимную «коллекцию знаменитостей» своей еще лицейской пассии (второй первой любви) графини Натальи. (В эту ее коллекцию входили, кстати, и император Николай, и будущий пушкинский убийца Дантес…). И теперь в Натальиных «дьяволинках» умеет находить свою прелесть. Потому в конце концов и отказывается от намерения вставить пристально-осуждающее разглядывание «блистательного» облика Нины Воронской в свой роман – не хочет прилюдно иронизировать над с симпатией относящемуся к нему ее прототипу. Не зря же Софья Карамзина в письмах намекает на то, что Пушкин и до конца жизни испытывал к графине Наталье особое чувство, связанное с былым поклонением.
Ни Наталья, ни Аграфена не ведали об этих пушкинских стихах и вряд ли делили между собой строфы о Нине Воронской в опубликованной версии «Евгения Онегина». За короткий срок знакомства с графиней Закревской Пушкин узнал ее душу гораздо глубже других по многу лет знавших ее современников. В ее художественном портрете он увидел и отразил в своем рисунке гораздо больше важного и интересного. Текст, записанный им в линиях ее изображения в рукописи поэмы «Полтава», продолжает рассказ о перипетиях его собственной судьбы в 1828 году, начатый в линиях «стога сена»: «Аграфена Закревская была замужемъ. Я влюбился въ нея въ Iюне и у…ъ ея въ доме ея мужа. Къ Закревской ездилъ я вместе съ княземъ Петромъ Вяземскимъ до октября 1828. Я полюбилъ ея назло Бакуниной. У нихъ съ мужемъ не было детей. Она съ ея отцомъ ездила лечиться въ Европу…»
Рассказываемое Пушкиным в линиях рисунка вполне соответствует действительности. Не по причине своих «нервических припадков» (или капризов), как считали многие, а из-за явных проблем с деторождением отправилась Аграфена Федоровна в 1822 году на лечение в Италию. Сопровождал ее отец, по выражению современника, большой чудак «недальнего ума» и неисправимый мот, поскольку ехать с нею было больше некому: залезший в долги муж графини, оплативший эту поездку в счет доходов будущего года, был плотно занят службой. Лечение не было фикцией, о чем свидетельствует последующее рождение графиней дочери Лидии. Вернее, даже двух дочерей (младшая, Ольга, рожденная в 1833 году, прожила всего два месяца).
Осенью 1823 года из Европы в Петербург ползли упорные слухи о том, что молодой графине Закревской так понравилось в Европе развлекаться, что она и домой не собирается. Тем более что держит ее там еще и роман с князем Леопольдом Саксен-Кобургским, будущим королем Бельгии. Однако возвращение «блудной жены» графа Закревского все-таки состоялось. Аграфена прибыла из солнечной Италии в 1823 году как раз в тот момент, когда он получил новое назначение – генерал-губернатором в Финляндию. Часто бывающий в доме Закревских столичный почтдиректор А.Я. Булгаков описывает 11 октября 1823 года своему брату возвращение Аграфены так: «…Вчера еду ввечеру к Закревскому. Подъезжая к крыльцу, вижу множество разного рода дорожных экипажей. Только вхожу к Арсению – первый предмет, который я встретил, была его жена. Ты можешь себе представить радость Закревского. Аграфена Федоровна свежа, как розан, несколько подобрела: очень весела и довольна, что здесь. Такая ветреница, говорит о 10 предметах в одно время, просит есть, одеваться, ложу в Московскую оперу, разбирать, что навезла, а еще лошади не отложены…» [17]
Типичный пример «легкости на слово», не правда ли? А «несколько подобрела» – значит, просто поправилась. Возможно, в недостаточном весе «порхавшей» по балам графини и была вся причина ее женского нездоровья. Однако Пушкин, в отличие от других современников, точно знает, что Аграфена в Европе столь продолжительное время не только набирала массу тела и очаровывала бельгийского принца, но и упорно занималась самообразованием. В линиях ее тела он в продолжение фразы о лечении графини в Европе записывает: «…где она училась тайнымъ наукамъ. Какъ астрологъ и хиромантъ, она по звездамъ и рукамъ предсказала за три года смерть на виселице троимъ изъ казненныхъ».
Женское образование пушкинского времени – особый вопрос. В большинстве случаев оно сводилось к домашнему обучению девочек чтению и письму, Закону Божию, иностранным языкам, музыке и пению, танцам, рисованию и азам таких наук как математика и естествознание. Тому же самому, впрочем, учили и в малочисленных в стране сиротских заведениях – институтах благородных девиц. Доступа в университеты для женщин не было.
В дальнейшем заниматься самообразованием они могли только в женских масонских ложах, где практиковались такие дисциплины, как алхимия и астрология, нумерология и хиромантия, физиогномика и магия… Якобы не получившая путного домашнего образования Аграфена Закревская, как видим, выбрала для себя во время своего пребывания в Европе среди всей этой «чертовщины» дисциплины далеко не самые простые – астрологию и хиромантию.
Это обстоятельство снимает странность появления в черновике поэмы «Полтава» невдалеке от портрета Закревской изображения троих из пятерых казненных 13 июля 1826 года декабристов – Сергея Муравьева-Апостола, Павла Пестеля и Петра Каховского.
В линиях крайней левой крепкой коренастой подвешенной на веревке фигурки записано: «Сергей Муравьевъ-Апостолъ. Подполковникъ Черниговскаго полка. Братъ Матвея, моего проводника въ ложу Трехъ Добродетелей. Я хотелъ въ нея вступить. Авторъ Катехизиса. Командиръ выдвиженiя полка на Москву. Соглашался на убiйство императора на Украине. Руководитель Васильковской управы. Иллюминатъ».
Средняя фигурка – «Полковникъ Павелъ Пестель, командиръ Вятскаго пехотнаго полка. Одинъ изъ заправилъ бунта на Украине. Я зналъ его близко въ Кишиневе. Диктаторъ, авторъ трактата Русская Правда. Предлагалъ ввести диктатуру на переходный перiодъ. Иллюминатъ, мастеръ стула, масонъ».
Крайняя правая фигурка – «Петръ Каховскiй, поручикъ Астраханскаго кирасирскаго полка. Убiйца Милорадовича. Мужъ управы тайнаго Севернаго общества. Масонъ. Садистъ и изуверъ. Призывалъ убiть императора съ семьей и родственниками».
В линиях более крупной перекладины текст такой: «Общество ждало, что казнь для нихъ будетъ заменена годами тридцатью семью каторжныхъ работъ въ рудникахъ Сибири и поселенiемъ. Все ждали Указа о помилованiи и замене казни на каторжные работы, но его не было».
Почему перекладин на пушкинском рисунке две? Да и почему Пушкин отобрал для своего рисунка именно этих троих из пятерых казненных, ведь, к примеру, он лично знал не Каховского, а своего коллегу по поэтическому цеху Кондратия Рылеева? А потому что именно эти трое из пятерых и приходили к вернувшейся из Италии графине Закревской в 1823 году узнавать свою судьбу.
Двое из них, Муравьев и Пестель, уже пытались это сделать в Париже. Известный русский археолог, библиограф и пушкинист П.И. Бартенев, издатель журнала «Русский Архив», в № 1 за 1871 год опубликовал такую заметку: «Во время занятия русскими войсками Парижа (в 1814 г.), последовавшего за изгнанием Наполеона из России, блестящий юный гвардейский офицер С.И. Муравьев-Апостол с товарищем зашел к известной под именем Сивиллы предместья Сен-Жермен парижской предсказательнице Марии Анне Аделаиде Ленорман (1772—1843 гг.). Офицеры спросили о своей судьбе. Гадалка сказала, что оба умрут насильственной смертью. Обращаясь к Муравьеву, она добавила: "Вы будете повешены!» Возмущенный позорной казнью юношески темпераментный 18-летний Муравьев резко возразил ей, что он «не англичанин какой-нибудь, а русский дворянин!» (в России в ту пору была отменена смертная казнь для представителей дворянства)». «Значит, для вас сделают исключение», – невозмутимо парировала гадалка.
«Ужасное предсказание, – продолжает П.И. Бартенев, – сбылось через двенадцать лет, когда в числе пятерых повешенных декабристов оказался и Сергей Иванович Муравьев-Апостол!» Как особо отмечает этот автор, «можно было бы, пожалуй, считать все это за вымысел, если бы не существовало об этом предвещении записки, составленной Е.Ф. Муравьевой со слов самого С.И. Муравьева по его возвращении в Россию». [18]
Когда в дверь кабинета парижской гадалки Марии Ленорман в том же 1814 году постучался Павел Пестель, та, вздохнув, предсказала и ему веревку с перекладиной. Видимо, прослышав, что в России в лице графини Аграфены Закревской появилась собственная Сивилла, Сергей Иванович с Павлом Ивановичем решили каждый сам по себе перепроверить свои мрачные парижские предсказания. Петр же Григорьевич Каховский в 1823 году обратился к гадалке за предсказанием своей судьбы впервые, на что на пушкинском рисунке указывает его отдельная, «персональная» перекладина.
С веревки Каховского начинается пушкинский комментарий результатов обращений к Закревской ее «клиентов»: «Смерть на виселице предвещаетъ окружность на левой руке. Аграфена говоритъ, что у меня на руке такой же кругъ, как у Каховскаго, но я не виновенъ». Надо же – только, что называется, удачно проскочил – и уже не виновен! Как будто Следственная комиссия не находила его либеральных стихов в бумагах буквально каждого из участников заговора! Как будто не мучила его собственная совесть за то, что так и не поехал из Михайловского на морозную Сенатскую площадь, чтобы стать под картечь рядом с товарищами! А вместо этого по освобождении из ссылки всюду рассказывал специально придуманную на этот случай байку про дурные дорожные приметы – священника и двух «зайков»!..
В линиях крупной перекладины с двумя веревками – рассказ Закревской о трагических знаках на руках остальных смертников: «Аграфена говоритъ, что на руке у Муравьева было два круга. А у Пестеля только одинъ, но на самомъ высокомъ бугорке левой ладони, и его можно было потрогать наощупь». Вот вам – и повторное повешенье свалившегося с перекладины вместе с оборвавшейся веревкой Муравьева-Апостола, и явная, прямо патологическая склонность к диктатуре Пестеля…
Страшно даже общаться с такими видящими тебя насквозь людьми, как наша прекрасная предсказательница Аграфена Закревская, не правда ли? Может, именно на это, а вовсе не на ее осуждаемое обществом «распутство» указывают посвященные ей пушкинские строки:
Твоих признаний, жалоб нежных
Ловлю я жадно каждый крик:
Страстей безумных и мятежных
Как упоителен язык!
Но прекрати свои рассказы,
Таи, таи свои мечты:
Боюсь их пламенной заразы,
Боюсь узнать, что знала ты. [19]
«Мечты» в поэзии Пушкина чаще всего – просто мысли. В данном случае, наверное, Аграфенины провиденья, догадки. Но на самом деле Пушкин, как человек не робкого десятка, тоже дерзнул ведь вопросить свою Сивиллу-Закревскую на предмет собственной судьбы. И услышал в ответ следующее: «Она по руке нагадала мне смерть отъ руки мужчины въ беломъ мундире на 38 году жизни из-за вины передъ мужемъ моей любовницы». Время показало, что и здесь наша проницательная графиня нисколечко не ошиблась.
Только это – уже совсем другая история. Скажу только, что отнюдь не муж Аграфены Федоровны граф Арсений Андреевич Закревский вдруг «прозрел» и начал считать кратковременного любовника своей жены Пушкина, о посещении коим своего дома даже и не догадывался, в чем-то перед собой виноватым и начал готовить к поединку с ним боевое оружие.
В расставании всего через четыре месяца отношений с такой интересной женщиной, как Аграфена Закревская, Пушкин был виноват сам. По-видимому, распускаемые самой графиней в свете слухи о ее необычайном темпераменте были все же не в меру преувеличены, потому что во время ее отношений с Пушкиным тот гораздо усерднее, чем ее, был вынужден был посещать «овечек» известной в определенных кругах столицы содержательницы борделя Софьи Астафьевны. Как следует из пушкинской переписки этого года с его близким другом Антоном Дельвигом, там он в очередной раз нахватался болячек и вынужден был приступить к долгому лечению. Поэтому его стихотворение «Наперсник» в рукописи имело такое продолжение:
Счастлив, кто избран своенравно
Твоей тоскливою мечтой,
При ком любовью млеешь явно,
Чьи взоры властвуют тобой;
Но жалок тот, кто молчаливо,
Сгорая пламенем любви,
Потупя голову, ревниво
Признанья слушает твои. [20]
А что еще Пушкину в его положении оставалось делать? Разве что, действительно, «сводничать» графине – присматривать ей вместо себя замену, о чем он в среде своих товарищей шутит. Поскольку ему в целях реабилитации после тяжелого лечения следовало ограничить себя в контактах с женщинами, он попросился у П.А. Осиповой-Вульф пожить в ее глухой тверской деревне. Так Пушкин впервые оказался в наших Малинниках…
Сноски:
1 – Воспоминания А. В. Мещерского, 1901, с. 135 – https://ru.wikipedia.org/wiki
2 – Полуектова Л. Ф. Пушкин и 113 женщин поэта. Все любовные связи великого повесы –
3 – 1818
4 – Там же
5 – https://ru.wikipedia.org/wiki
6 – Арсеньева Елена. Медная Венера (Аграфена Закревская – Евгений Боратынский – Александр Пушкин) – arseneva/read/page-3.html
7 – Там же
8 – V, 28 – Цитаты из произведений А.С. Пушкина приводятся по его Полному собранию сочинений в 16 томах – М., Л., АН СССР, 1937–1959. В скобках римской цифрой обозначается том, арабской – страница
9 – Сидорова Людмила. Пушкин. Тайная любовь. – М., АСТ, 2017
10 – III, 112
11 – http://www.lovestuff.ru/lovestory/xix/275.html
12 – http://www.proza.ru/2013/12/07/1863
13 – XIV, 26
14 – VI, 171-172
15 – VI, 515
16 – А.С. Пушкин в письмах Карамзиных 1836-1837 гг. – М – Л., 1960, с. 109
17 – Братья Булгаковы. Переписка. Т.2. – М.: Захаров, 2010 – http://www.people.su/41761
18 – https://subscribe.ru/group/mistika-i-tainstvennoe/254244/
19 – «Наперсник» – III, 113
20 – III, 661
Использованная литература:
Атачкин, Е.Ф. Женщины в жизни А.С. Пушкина. / Пушкин и 113 женщин поэта. Все любовные связи великого повесы. – М.: Астрель: Полиграфиздат, 2010. – С. 414-416
Вересаев, В.В. Спутники Пушкина. 392 портрета. – М.: Захаров, 2001. – С. 383-388
Губер, П. Дон-Жуанский список А.С. Пушкина. Главы из биографии с 9-ю портретами. – Репринтное издание. – СПб.: Петроград. – С. 230-232
Забабурова, Нина. «Беззаконная комета…». / Я вас любил… Музы великого поэта и их судьбы. – М.: АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2011. – С. 270-286
Невелев, Г.А. «Истина сильнее царя…» (А.С. Пушкин в работе над историей декабристов). – М.: Мысль, 1985. – С. 116-118
Невелев, ГА. Пушкин «об 14-м декабря». Реконструкция декабристского документального текста. – СПб.: Технологос, 1998. – С. 66-70
Труайя, Анри. Пушкин: Биография. В 2 т. / Перевод с французского М.И. Писаревой. – Т. 2. – СПб.: Вита Нова, 2005. – С. 76-78
Цявловская, Т.Г. Рисунки Пушкина. – Издание четвертое, стереотипное. – М.: Искусство, 1987. – С. 83-85, 198-205
Черейский, Л.А. Современники Пушкина. Документальные очерки. – Л.: Детская литература, 1981. – С. 259-260
Чижова, И.Б. «Души волшебное светило…» – Издание 2-е, исправленное. – СПб.: Logos, 1993. – С. 155-164
Портреты и рисунки в коллаже:
ПД 838, л. 44 об. – «Рабочие тетради А.С. Пушкина». Т. I-VIII. – СПб – Лондон, 1995, т. V]
Портрет графини А.Ф. Закревской. Художник Дж. Доу, 1827. Галерея А. Рахмана. Кельн. Германия. – [http://il-ducess.livejournal.com/420144.html]
А. Ф. Закревская. Литография Е. И. Гейтмана, 1827. Государственная Третьяковская галерея. – [http://www.proza.ru/2013/12/07/1863г]
Портрет Н.В. Строгановой. Художник А.П. Брюллов, 1832 – [http://www.liveinternet.ru/users/4112074/post346727218/]