О феномене российского коллаборационизма. ч.4
(«Гроза Двенадцатого Года»)
(Продолжение. Предыдущая часть:http://www.proza.ru/2018/05/31/537)
Надо бы подчеркнуть, что сам термин «Русская Освободительная Армия» (РОА) немцы использовали для обозначения совокупности различных русских воинских формирований в составе вермахта. Некоторые из них появились у немцев задолго до того как Власов, вместе со своей любовницей-поварихой, сдался в плен.
Да и сам Власов был немцами поставлен во главе этих формирований отнюдь не сразу, после того как он заявил о своем переходе на сторону гитлеровской Германии, и готовности воевать против своих братьев по оружию.
К нему довольно долго присматривались, анализировали его привычки и нормы поведения, сравнивали его с другими «конкурентами» на место «главного предателя», которых у немцев было немалое количество.
До осени 1944 года, когда дела на фронтах Второй мировой войны приняли для Германии катастрофический характер, все эти коллаборационистские формирования не имели единого командного центра, были рассредоточены по всем германским фронтам и подчинялись командирам немецких подразделений, в состав которых входили.
После «исторической» встречи Власова с Гиммлером, рейхсфюрер СС преодолел свое отвращение к тому, кого публично называл «русской свиньей», и дал добро на формирование Комитета освобождения народов России с Власовым во главе. (Что и произошло в Праге, в ноябре 1944 года).
Власову постепенно стали подчинять и различные «российские» подразделения и части, а образовавшаяся таким образом «армия» получила название «Вооруженные силы Комитета освобождения народов России» (ВС КОНР). Понятие РОА при этом было сохранено как традиционное и привычное.
В Советском Союзе и РККА в годы войны ВСЕХ российских коллаборационистов, решивших воевать на стороне Гитлера, примерно с осени 1942 года, без особых раздумий и разбора, именовали «власовцами».
Перед тем как, в следующей главе этого повествования, рассказывать о различных крупных власовских командирах, надо бы поподробнее рассмотреть феномен российского коллаборационизма, который, увы, встречался на протяжении многих веков истории нашей страны.
У либеральных сочинителей и публицистов ныне довольно популярна мифология о том, что предательство-де «появилось в России только при большевиках», а ранее, в благословенные царские времена, ничего такого не было, и все россияне, в случае войны с супостатом, просто мечтали помереть «за Веру, Царя и Отечество» на «поле брани».
Разумеется, это далеко не так.
Любая война – страшное, грязное и кровавое дело, которое быстро «обнажает» как лучшие, возвышенные людские черты, так и наглядно демонстрирует низменные, подлые и трусливые человеческие наклонности и привычки.
К сожалению, предателей у нас (как, впрочем, и во ВСЕХ других странах мира) всегда хватало.
Надо ОСОБО подчеркнуть, (для любителей в выискивать «антипатриотизм» и «русофобию» в ЛЮБОМ критическом замечании о нашей истории) следующее:
Наряду с многочисленными беззаветными (и в огромном большинстве своем неизвестными для широкой публики) героями, у нас, также как и в ЛЮБОЙ ДРУГОЙ стране мира, всегда встречались и трусы, и предатели, и шкурники, и прочие негодяи.
Это, конечно, очень плохо и стыдно, но: «что было – то было, а «из песни слово не выкинешь…
Вот и поговорим немного об этом феномене предательства и коллаборационизма в нашей истории.)
Не будем касаться времен «старины седой», хотя те же поляки-то в Кремле, в Смутное время, появились как раз по просьбе и приглашению (!) родовитых русских бояр (чуть ли не сплошь рюриковичей и гедеминовичей).
Да и польского королевича, в то же время, на московский престол опять- таки русские бояре позвали…
Возьмем куда более близкое нам наполеоновское «нашествие».
Вот уж, казалось бы (по официальной литературе), какое славное было время: «нашествие двунадесяти языков» и «гроза Двенадцатого года» сплотила всех россиян вокруг Александра Благословенного, тот вытурил из армии неудачника Барклая и позвал старика Кутузова «бить французов».
Старик не оплошал, выиграл Бородинскую битву («вот затрещали барабаны и – отступили басурманы!» - как рассказывал нам Лермонтов), но потом зачем-то заманил пузатого Наполеона в Москву, которую тут же и запалили восхищенные этой хитростью москвичи.
Наполеон помыкался в полусожженной столице, да и дал из нее деру по «старой смоленской дороге», утопив остатки своей «Великой армии» в Березине.
Кутузов, сидя на коне, кричит своим ликующим войскам: «И поделом им! Мордой – да в говно!!!» и лихо скачет перед строем восторженных пехотинцев.
Примерно такие воспоминания остаются у обычного россиянина о той войне из школьной программы, толстовской эпопеи и кинофильмов «Война и Мир» и «Кутузов».
Я уж не говорю о лихих казачьих рейдах атамана Платова на Бородинском поле и его прочих дивных подвигах, о которых сейчас стали нам подробно рассказывать.
Некоторые сочинители начали сравнивать Великую Отечественную войну с «войной Двенадцатого года» (разумеется не в пользу первой).
Давайте и мы кое- что сравним, и вспомним.
Нынешним историческим недоумкам, тем кто упрекает РККА в слишком быстром отступлении К Москве, горьким летом 1941 года, неплохо бы напомнить, КОГДА Наполеон оказался В МОСКВЕ летом 1812 года, и какими темпами происходил его «освободительный поход» в Россию.
Вот лишь некоторые даты:
12 июня 1812 года начался поход Наполеона в Россию. Русская крепость (!) Ковно была тогда захвачена, без боя (!) в 6.00. утра.
16 июня снова без боя взята крепость Вильна, 14 июля также без боя захвачен Минск, 15 июля, после арьергардного боя оставлен Витебск, 19 июля русскими войсками был без боя эвакуирован укрепленный Дрисский лагерь.
Но, может быть, все эти брошенные без боя, крепости и гроша ломанного не стоили?! Однако у Наполеона на этот счет было совсем другое мнение:
«Император был страшно рад, когда узнал об эвакуации Дрисского лагеря, над укреплением которого русские работали в течение двух лет», - записал в своем дневнике адъютант и сподвижник Наполеона Арман де Коленкур. «Император Александр… покинул армию, выехал 18 июля из Полоцка и отправился в Москву, чтобы призвать народ к оружию.
Решили, что он покинул армию, не желая, чтобы на него падала ответственность за последующие результаты военных действий, так как первые операции были неблагоприятны для русских: они разрезали армию и заставили эвакуировать укрепленный лагерь, который считался в России непобедимой преградой при наличии достаточно многочисленной армии».
(Как видим, Александр 1-й попросту бросил свою армию и бежал, только не в Москву, а в Петербург. Ничего ведь не мешало ему «призывать народ к оружию», находясь в составе Действующей армии, и руководя ею).
4 августа Наполеоном начат штурм Смоленска, продолжавшийся 3 дня, 17 августа – захвачена Вязьма, 26 августа – Бородинское сражение, 2 сентября Наполеон без боя вошел в Москву.
С начала войны прошло всего 2 месяца и 20 дней.
А ведь у Наполеона не было ни авиации, ни танковых соединений, ни механизированных корпусов, ни автомобилей, ни железных дорог.
Весь этот огромный путь его «Великая армия» проделала ПЕШКОМ, намного БЫСТРЕЕ, чем механизированный вермахт Гитлера оказался под Москвой в 1941 году.
Так что когда мы, порой, бросаем упреки своим отцам и дедам, что они, мол, плохо воевали, надо хотя бы помнить другие исторические примеры…
Интересно и то, что тогда, в реальности, творилось в оставленной русскими войсками без боя Москве.
Всем хорошо известны классические строки из «Евгения Онегина»:
«Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля:
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою».
Как нередко бывает, действительность была куда страшнее, грязнее и подлее, чем ее поэтические изображения.
Интересующимся той эпохой рекомендую изучить статью В.Н. Земцова «Московский муниципалитет при Наполеоне: коллаборационизм образца 1812 года». (Эпоха 1812 года. История. Источники. Историография. Т. 8. Труды ГИМ. Вып. 181 / Гос. ист. музей. М., 2009)
Приведу лишь несколько примеров.
Отношения московского главнокомандующего Ф.В. Ростопчина с московскими иностранцам до прихода неприятеля были напряженными, а наказания – довольно суровыми.
Публичные порки иностранных подданных плетьми (!!!) и отправка их в Сибирь «за дерзкие слова» были у него обычным делом.
20-21 августа 1812 года в Москве было арестовано 40 «подозрительных» иностранцев – французов, немцев, итальянцев (среди арестованных оказалось даже 2 еврея), которые служили в Москве врачами, поварами, купцами, музыкантами, учителями, танцмейстерами и актёрами.
Не менее удивительной была деятельность Ростопчина и в отношение русского населения Москвы. Вплоть до 2 сентября 1812 года Ростопчин не выдавал разрешений на выезд из города не только иностранцам, но и многим москвичам (можно было выехать только членам их семейств). (Впоследствии он будет ссылаться на то, что его ввел в заблуждение Кутузов, уверявший, будто будет защищать Москву непременно).
В самый канун вступления неприятеля в Москву Ростопчин призвал москвичей собраться на Трёх горах, разрешил раздачу всем желающим оружия из Арсенала и освобождение заключенных из Временной тюрьмы, с предварительной клятвой (!!!) в том, что они подожгут город.
Он же санкционировал проведенный полицией поджог ряда объектов города вечером 14-го и в ночь на 15-е сентября 1812 года.
В Москве было брошено огромное количество русских раненых, в том числе таких, которые были транспортабельны. В условиях страшного московского пожара судьбы большинства из них была печальной…
В Москве сгорают заживо не менее 22 500 русских раненных солдат (Троицкий Н.А. Фельдмаршал Кутузов: мифы и факты. М,, 2002, с. 221).
«Все начальники выехали», – в сердцах писал вдовствующей императрице Марии Фёдоровне аптекарь Шереметьевского странноприимного дома, который остался по своему почину, дабы ухаживать за брошенными ранеными офицерами и 32-мя бедняками в богадельне.
Были и другие проблемы, о которых старалась не вспоминать официальная историография.
К примеру, длительное время оставались «без внимания» официальные «приказы по армии» М.И. Кутузова, где главной темой нередко было мародерство (среди своего же населения!) и колоссальное дезертирство из армии!
Вот, что гласит, например, приказ по армии № 2 от 18 августа (по старому стилю, и это - в дни Бородина):
«Сегодня пойманы в самое короткое время разбродившихся до 2000 нижних чинов. Сие сделано не старанием начальников, но помощию воинской полиции. …Привычка к мародерству сею слабостию начальства, возымев действие свое на мораль солдата, обратилось ему почти в обыкновенное…» (Фельдмаршал Кутузов: мифы и факты. М, 2002, с. 170).
Как выясняется, после оставления Москвы старик Кутузов не столько «ковал стратегические планы» по разгрому «безбожного Буанопарте», сколько отдыхал и «шалил» с молоденькой «кавалерист-девицей».
20 сентября 1812 года Ростопчин писал императору Александру I: «Князя Кутузова больше нет – никто его не видит; он все лежит и много спит. Солдат презирает его и ненавидит его.
Он ни на что не решается; молоденькая девочка, одетая казаком, много занимает его» (Шишов А.В. Неизвестный Кутузов. М., 2001, с. 378).
Надо сказать, что фельдмаршал Кутузов, увы, был широко известен своей склонностью к «шалостям» с молоденькими девочками.
Так, еще в 1811-1812 годах, пребывая на турецком фронте он развлекался с 14-летней «смуглянкой-молдаванкой».
Вот, как это описывает генерал граф Александр Федорович Ланжерон: «Первым делом Кутузова, по приезде в Бухарест, было отыскать себе владычицу; … но его выбор поразил нас.
Он пал на 14-летнюю девочку, племянницу Ворлама и бывшую уже замужем за одним молодым боярином Гунианом. …
Когда 64-летний старик, одноглазый, толстый, уродливый, как Кутузов, не может существовать без того, чтобы иметь при себе трех, четырех женщин…это достойно или отвращения или сожаления…» (Фельдмаршал Кутузов. Документы. Дневники. Воспоминания. М., 1995, с. 332).
Как видим, жестокие нравы крепостничества и привычка постоянно иметь «под рукой» бесправных рабов и на все готовых рабынь накладывает свои уродливый отпечаток на личность даже таких известных людей…
Ну, а что же, в это время, творилось в оставленной французам Москве?!
14 сентября, в день вступления в Москву, французское командование издало «объявление» для московских обывателей. В заключении провозглашалось, что «спокойные жители Москвы не должны сомневаться в сохранности их имущества». «Объявление» было подписано «по указу Его императорского и королевского величества» князем Невшательским Александром (Бертье).
Наполеон, после въезда в русскую столицу (15-го сентября), спросил главного интенданта Великой армии М. Дюма, позаботились ли образовать муниципальное правление? Дюма ответил отрицательно. Тогда Наполеон приказал Дюма тем же вечером принести ему для подписи бумагу об устройстве московского муниципалитета.
В Центральном историческом архиве Москвы имеется «Дело о наведении справки о русских чиновниках, находившихся на службу у Наполеона». (ЦИАМ. Ф.46. Оп. 8. Д. 563.)
В этом «Деле» содержатся записи показаний, снятых, по требованию Ростопчина, в июле 1814 г. с ряда бывших членов французского муниципалитета – с П.И. Находкина, И.К. Козлова, И.П. Исаева, В.Ф. Коняева, П.И. Коробова, Я.А. Дюлона и купца Котова.
Первое воззвание Лессепса, ставшего «интендантом города и провинции», о начале функционирования муниципалитета было обнародовано 1 октября 1812 г…
24 сентября, была в основном определена структура муниципалитета. Во главе его был городской голова – Пётр Иванов Находкин. Сам муниципалитет разделён на 6 отделений (французы называли их bureaux), которые возглавлялись товарищами головы. Существует полный список членов муниципалитета из 19 человек: Х. Штельцер, И.К. Козлов, И. Переплётчиков, А.Я. Конюхов, И. Кульман, Ф. Брион, Х. Донорович, А. Сущов, В.Ю. Бородин, Г.Н. Кольчугин, В.Ф. Коняев, П.П. Находкин, А. Келлер, Е. Мерман, И.П. Исаев, И.П. Дронов, В.Р. Шеметов, И.Л. Буржуа, Е. Норман.
Как видим, в основном, это русские фамилии, москвичи из благородных семейств. Конюхов, поваров и кухарок среди них не было…
Всего же в составе созданных французами органах муниципалитета и полиции было «87 лиц, принимавших участие в управлении»…
В муниципалитете и полиции было около 20 иностранцев, 15 чиновников разных рангов, 15 купцов и детей купеческих, 4 военных в отставке, 4 учёных (1 профессор, 1 магистр и 2 учителя) и так далее.
Обстоятельства, при которых российские подданные оказались в составе органов управления оккупированной Москвой, и вынуждены были «служить» французам, разумеется, были различными.
(Отметим, однако, что НИКТО из них ТОГДА не стоял перед выбором немедленной отправки в концлагерь или расстрела на месте, что нередко делали гитлеровские «освободители» с россиянами в годы Великой Отечественной).
К примеру, Григорий Никитич Кольчугин, член городского правления, к 1812 г. он был купцом 2-й гильдии и занимал должность гоф-маклера в Коммерческом банке. В своей оправдательной записке он вполне убедительно объяснил обстоятельства, заставившие его остаться в Москве. Во-первых, сыграли свою роль «уверения начальства через печатные афиши», что Москва не будет сдана. Во-вторых, паспорта на выезд было разрешено выдавать только жёнам и детям и т.д.
Как справедливо пишет Кольчугин, московское начальство и полиция фактически бросили москвичей «на произвол судьбы», выбыв из города сами. Все усилия Кольчугина с началом оккупации и пожаров оказались направлены на то, чтобы сберечь имущество от огня и разграбления (дом Кольчугина был на Покровке, близ дома кн. Трубецкого), для чего он и попросил у французских офицеров, которые стояли постоем, защиты.
Затем, в один из дней некий француз, направленный Лессепсом, в сопровождении двух солдат проводил Кольчугина к московскому интенданту, который заявил, что Григорий Никитич «избран в муниципалитет».
После оставления Наполеоном Москвы многие из «коллаборантов» были привлечены к следствию по подозрению в сотрудничестве с оккупантами.
Как водится, были и доносы и взаимное сведение счетов.
К примеру, в отношении надворного советника Г.Ф. Вишневского комиссия пришла к выводу, что он был ложно оговорен подследственными Бестужевым-Рюминым и Щербачевым. Так, Щербачев утверждал, что видел Вишневского в день вступления неприятельских войск в Москву у Драгомиловской заставы, где он был в числе пришедших встречать Наполеона, а позже – у Наполеона в Кремле.
(Стало быть, были среди москвичей и те, кто приходили «встречать» Наполеона у этой заставы и в Кремле, так ведь?!)
Бестужева-Рюмин, заявил комиссии, что Вишневский «делал ему выговоры за неприятие должности члена в муниципалитете и объявлял при том о кончине Его императорского величества», а также, что Лессепс одно время даже поручал Вишневскому руководство муниципалитетом.
Еще одну категорию московских коллаборационистов (и, к сожалению, не столь уж незначительную) составляли те, кто вполне осознанно и активно сотрудничал с оккупантами.
Француз из Эльзаса Фридрих Виллерс, лектор французского языка, магистр Московского университета, содержатель учебного пансиона, остался в Москве намеренно…
Уже в первые часы оккупации Виллерс оказался в группе московских иностранцев, которые встречали Наполеона у Дорогомиловской заставы. В дальнейшем Виллерс, как он сам признался, добровольно принимает должность обер-полицмейстера, доставляет Лессепсу список жителей Москвы, «коих он полагал способными к занятию мест комиссаров полиции», занимается организацией полиции, «объявляет прокламации» и даже участвует в захвате заложников.
Этот Фридрих Виллерс, за короткое время оккупации, заслужил ненависть многих москвичей.
Однажды Виллерс «запряг впереди дохлой лошади» восемь русских и «погонял палкой».
(Штельцер – Гейму. 27 октября (ст. ст.) 1812 г. // Андреев А.Ю. «Я служил городу, а не врагу». Письмо профессора Х. Штельцера ректору Московского университета И.А. Гейму. 1812 г. // Исторический архив. 1997. №3. С.52)
Не правда ли, удивительный пример гуманного поведения «просвещенного европейца» в России, показанный им задолго до появления газовых камер и айнзацкоманд?!
Вина канцеляриста Орлова, заключавшаяся в шпионской деятельности в пользу неприятеля, была доказана. Орлов был арестован у Чёрной грязи на Петербургской дороге возле русской заставы, где он «расспрашивал секретно о расположении войск». Когда Орлова арестовали, он по дороге пытался бежать.
При нём нашли не только «билет от дежурного генерала вице-короля Богарне» с изъяснением, что он, Орлов, «имеет собственно от оного вице-короля поручение», но и бумагу, написанную его собственной рукой, со следующим текстом: «ехать 30 или 40 вёрст, после оттуда на великий тракт Воскресенский; узнать ещё когда, куда полки пошли, или идут или дожидаются, и где армия находится».
Ларион Смирнов, московский купец 3-й гильдии, ставший комиссаром полиции, был приговорён Сенатом к лишению доброго имени, битью плетьми и отдаче в рабочие. (Он был бит и взят крестьянами с. Вохны, которые нашли при нём 2 неприятельские прокламации).
Среди всех явных изменников особенно выделяется Иван Позняков, купец 3-й гильдии. Ему в вину вменялось: знакомство с Лессепсом, которого он «кормил и поил водкой» в своём доме; что он ездил к Понятовскому за Серпуховские ворота, имея бумагу от Мортье; ездил вместе с французским солдатом на рынок для закупки продовольствия, получив от Лессепса 10000 ассигнациями; принимал секретаря Лессепса Умберта (имелся ввиду комиссар полиции Умберт Дро).
Самым возмутительным в действиях Познякова оказался грабёж им имущества московских жителей, которое оказалось «бесхозным». Особенно много вещей Позняков присвоил себе во время пожара Гостиного двора.
По-видимому, частью награбленного Познякову пришлось поделиться с французами. Комиссия установила, что он отвозил «2 ящика серебра к капитану французской службы Кобылиньскому» в дом Щербатова на Девичье поле. (Дело о московском купце И.Г. Познякове. 1814 г. // Бумаги, относящиеся до Отечественной войны 1812 года… Ч. 4. С. 1–49.)
Позняков был приговорен к 15 ударами кнутом, вырезанию ноздрей, клеймению и отправке в кандалах на каторгу. (Милостивый Манифест Александру I от 30 августа (ст. ст.) 1814 г. на него не распространялся).
Кроме этих примеров московского коллаборационизма времен наполеоновского нашествия, можно вспомнить восторженный прием оказанный Наполеону и его воинству в Литве и Польше.
Вначале на сторону армии вторжения переходят национальные формирования с этих окраин (в Литве даже сформирован большой корпус для борьбы с русскими оккупантами: около 20 000 бойцов в составе15 эскадронов, 18 батальонов и 1 арт. роты).
(О том, что каждый ПЯТЫЙ солдат «Великой армии» Наполеона был поляком в советское время у нас старались без крайней нужды не вспоминать.)
«Уже враг наш разбит в генеральном сражении под Можайском, столица его взята и расторгнуты оковы Польского народа …», - так реагировала литовская пресса на поражение русских «соотечественников» под Бородино («Kurjer Litewski». 1812, № 7).
Наполеона иначе как «Великим» или «избавителем народов» никак не называли (№ 85 и др.). Литву величали, естественно, «Отечеством» (№ 84 и др.).
А польские мусульмане-татары «Во имя любви к Родине» даже создали один эскадрон татарской кавалерии (см. воззвание его командира Мустафы-Мурзы Ахматовича в «Kurjer Litewski». 1812, № 86).
23 сентября в Литве повсеместно проходили торжества по случаю взятия Москвы (№ 78), а 3 декабря - в честь годовщины коронации Наполеона 2 декабря 1804 года (№ 98)
Ну, да это – полбеды.
Гораздо хуже было то, что крестьянские волнения, а то и самые настоящие восстания произошли в коренных русских губерниях. Вот лишь несколько примеров.
Крупнейший бунт (более 20 тысяч участников!) произошел в 12 волостях Пермской губернии (Бабкин В.И. Классовая борьба в период Отечественной войны 1812 г. Иваново, 1984. С.96-97)
А самым жестоким подавлением «прославилось» вооруженное восстание ратников Пензенского ополчения. Семь тысяч ополченцев захватили город Инсар, посадили в тюрьму офицеров. Горожане поддержали крестьян: «Это не Пугачево: тогда вас не всех перевешали, а нынче уже не вывернетесь!», - предупредили бунтовщики дворян (Шишкин И. Бунт ополчения в 1812 г. // Бунт военных поселян в 1831 г. СПб., 1870, с. 245).
Кутузов направил против повстанцев войска. После кровопролитных столкновений, бунт был подавлен. Плененным ратникам вырывали ноздри, до смерти секли палками. (Годин В. С. Антикрепостническое восстание ратников Пензенского ополчения в декабре 1812 г. // Краеведческие записки. Пенза, 1963, Вып. I, с. 25).
Крестьяне в 1812 году нередко бунтовали, а то и вели самую настоящую войну против своих помещиков и армии.
К примеру, 28 (10) июля под местечком Голубичи вооруженные земледельцы напали на большой войсковой транспорт 1-й Западной армии М.Б. Барклая де Толли, захватили все повозки с вещами Каргопольского, Рыльского и Московского драгунских полков («Совершенно секретно». N 8, 2012, с. 15-16).
9 июля мужики деревни Томчино набросились на команду Белостокского внутреннего гарнизонного батальона, сопровождавшую транспорт с хирургическими инструментами, захватили пять унтер-офицеров, шесть рядовых и прапорщика (Там же, с. 16).
В то же день у деревни Кацеле (в 18 верстах от Полоцка) вооруженные крестьяне захватили транспорт, следовавший под охраной прапорщика, семи унтер-офицеров и аж 18 рядовых (Там же)!
А ведь Наполеон, как хорошо известно, вовсе не желал освобождать русских крестьян из крепостной зависимости, и даже и всячески сопротивлялся подобным порывам!
Его единственной задачей был «мир с работорговцем Александром»!!! (А.И. Попов «Отечественная война 1812 г.: Энциклопедия». М., 2004, с. 382; де Коленкур А. «Поход Наполеона в Россию». Смоленск, 1991, с. 188 и др.).
Но крестьяне, озверевшие от вековой нищеты и несправедливости, весьма энергично стали переходить на сторону «нового хозяина».
Вот небольшой перечень подобных фактов:
Крестьяне Рославльского, Сычевского и Печорского уездов перестали повиноваться местным властям, заявив, что они теперь «подданные французов»!
В Дорогобужском уезде начались бунты против царских властей в деревнях: Алексино, Подопхай, Баканово, Заборье, Маркова, Пустошка, Верегово, Потапово, Чесноковка, Митино (подробнее - Савин Н.И. Волнения крепостных в вотчинах Барышниковых Дорогобужского уезда Смоленской губ. Дорогобуж, 1926г.).
То же самое – в Вяземском уезде. В Юхновском уезде «крестьяне некоторых селений от вольнодумия начинают убивать до смерти господ своих и подводят французов в те места, где оные от страха укрываются» (Отечественная война 1812 г.: Энциклопедия. М., 2004, с. 382).
Крестьяне Волоколамского, Серпуховского, Коломенского, Покровского уездов Московской губернии заявили, что «Бонапарт в Москве, а стало быть, он их государь» (Там же). И таких примеров – масса!
Разумеется, не обошлось без измен наших попов:
Святейший синод констатировал, что «две трети духовенства по могилевской епархии учинили присягу на верность врагу» (Акты, документы и материалы для политической и бытовой истории 1812 г. Под ред. К.А. Военского. Т.3, СПб., 1912, с. 236).
Архиепископ Витебский и Могилевский Варлаам повелел всей епархии называть «впредь… в благодарственных молебствиях вместо Александра французского императора и италийского короля великого Наполеона» (Там же, с. 170).
Православные священники Смоленска встречали Наполеона со всевозможными знаками покорности; в Минске епископ отслужил торжественную обедню, в Подолии и на Волыни церковники раздали прихожанам листки с текстом «Отче наш», где «вместо имени бога вставлено имя императора французов» (Там же, т.1, с. 361; т.3, с. XV – XVI; Андреев П.Г. Смоленская губерния в Отечественной войне 1812 г. Смоленск, 1959, с. 57 – 58).
Итак, некоторые попы пошли в своем предательстве родины дальше прочих сословий – они не просто перешли на сторону Наполеона, но и заставляли молиться за него, а то и объявляли Бонапарта своим новым богом!
Естественно, не было поголовной измены священников в захваченных районах, но даже и за краткий срок наполеоновской оккупации российских территорий (3-4 месяца) примеров этого – более чем достаточно.
Известно, что после реформ Петра Великого РПЦ полностью подчинялась воле правящего монарха, который умудрялся тогда то приказывать Синоду объявлять анафему «богопротивному узурпатору», то «целоваться с ним в десны» и награждать высшими орденами империи.
В 1806 году, видимо еще не отойдя от страшного аустерлицкого поражения и позора, Александр 1-й приказывает православному министерству-Синоду объявить … анафему католическому «помазаннику божьему» Наполеону и сколотил очередную антифранцузскую коалицию, основой которой, конечно, были русские войска.
3 июня 1807 года в битве при Фридланде Наполеон снова наголову разгромил русскую армию.
Александр I, получив это известие, запросил мира, который и был подписан в Тильзите на ОЧЕНЬ выгодных для России условиях. (Наполеон, например, передал России Белостокский департамент и фактически «дал добро» на отвоевание Финляндии у Швеции, что Россия и сделала в 1809 году).
Александр, на радостях, сделал «корсиканское чудовище» кавалером ордена Святого Андрея Первозванного. (Троицкий Н.А. Александр I и Наполеон. С. 127).
Больше того, православный «помазанник божий» Александр I публично целовался с Наполеоном и называл его своим «братом» и устно и в переписке. (Ранее объявленная анафема, видимо, не особенно мешала этому процессу).
Самое забавное, что в 1812 году, после начала войны, Наполеону РПЦ объявила ВТОРУЮ анафему!!!
Главным идейным основанием обоих анафем Наполеону, кстати, было то, что Наполеон уровнял во Франции иудеев в правах с остальными гражданами (плюс – созвал Синедрион), то есть помог «убийцам Христа нашего».
В официальном документе, прочитанном во всех православных церквах, Наполеон именовался «жидовским лжемессией»!!!
Несколько слов о поведении дворянства в «славном 1812 году».
Там тоже далеко не все было так патриотично и красиво, как изображалось в «Гусарской балладе»
Известно письмо князя С.Г. Волконского, где он давал очень горькую оценку своим «братьям по классу»: «В годину испытания… не покрыло ли оно себя всеми красками чудовищного корыстолюбия и бесчеловечия, расхищая все, что расхитить можно было, даже одежду, даже пищу, и ратников, и рекрутов, и пленных, несмотря на прославленный газетами патриотизм, которого действительно не было ни искры…» («Вестник Европы», 1867, кн. 2, с. 197).
Ну, и немного о поведении графа Матвея Ивановича Платова, генерала-от-кавалерии, который был наказным атаманом Войска Донского и во время войны 1812 г. командовал всеми казачьими войсками.
Знаменитый храбрец, будущий «покоритель Кавказа», генерал Алексей Петрович Ермолов вспоминал, что уже после оставления русскими Смоленска:
«атаман Платов перестал служить, войска его предались распутствам и грабежам, рассеялись сонмищами, шайками разбойников и опустошили землю от Смоленска до Москвы. Казаки приносили менее пользы, нежели вреда» (Понасенков Е.Н. «Правда о войне 1812 года» с. 207).
Их стоянки напоминали, по выражению будущего начальника Третьего отделения Александра Христофоровича Бенкендорфа, «воровские притоны».
Описывая Бородинское сражение, Кутузов обвинял Платова в «распутном поведении».
Мемуарист свидетельствует: «он был мертвецки пьян в оба дня Бородинского сражения (имеется в виду и бой у Шевардина 5 сентября), что заставляло, между прочим, князя Кутузова … сказать мне, что он в первый раз видит полного генерала без чувств пьяного».
В донесении Александру о бородинском сражении Кутузов, в частности, сообщал, что гусары не могли «что-либо предпринять, потому что казаки, … так сказать, не действовали» (Там же).
Даже создатель официозов для Николая Первого, А.И. Михайловский-Данилевский был вынужден записать: «… меня уверяли достоверные люди, что Платов посылал на свой счет грабить деревни и села, и отправлял на Дон несколько обозов с похищенными таким образом вещами» (Понасенков Е.Н. «Правда о войне 1812 года» с. 145).
Забавный эпизод, связанный с поваром атамана Платова, приводит адъютант и приближенный Наполеона Арман де Коленкур в своих мемуарах «Поход Наполеона в Россию»:
«В двух лье перед Гжатском авангард захватил в плен казака, под которым только что была убита лошадь, и вскоре затем негра, заявившего, что он повар атамана Платова.
Негр был захвачен при выходе из деревни, где он занимался мародерством. Неаполитанский король отослал обоих пленников к императору, который задал им множество вопросов. Их ответы показались мне довольно пикантными, и я тотчас же записал их.
Негр сообщил подробности об образе жизни своего генерала, которому он всегда прислуживал за столом. При этом он слышал разные разговоры и рассказы о соперничестве между некоторыми генералами, но он не знал ничего насчет передвижения армии. Каждую секунду с самыми забавными гримасами и ужимками он спрашивал, с кем именно он говорит, перед кем он находится. Напрасно ему повторяли, что его допрашивает император; он не хотел верить, что это был император Наполеон.
Когда ему снова подтвердили, что он находился перед императором, то он поклонился, потом несколько раз простерся ниц и принялся прыгать, танцевать, петь и выделывать самые невообразимые гримасы.
Это негр уверил Неаполитанского короля, у которого не было проводника, что он знает весь окрестный район, поэтому его величество послал за ним, и его отправили к императору.
Император велел подойти казаку, которого держали в стороне, пока допрашивали негра. Это был брюнет пяти футов ростом, с живыми глазами, открытым и неглупым лицом, серьезный на вид; ему можно было дать от 30 до 36 лет; казалось, он был очень огорчен тем, что попал в плен, а в особенности тем, что потерял свою лошадь. Император приказал мне дать ему лошадь из императорской конюшни.
По словам казака, русские открыто жаловались на Барклая, который, как они говорили, помешал им драться под Вильно и под Смоленском, заперев их в стенах города. Два дня назад в армию прибыл Кутузов, чтобы сменить Барклая. Он не видел его, но один молодой штабной офицер приезжал вчера, чтобы поговорить с казачьим офицером, его командиром, и сообщил ему эту новость, добавив, что дворянство принудило Александра произвести эту перемену, которой армия была очень довольна. Это известие показалось императору весьма правдоподобным и доставило ему большое удовольствие; он повторял его всем…
Император продолжал расспрашивать казака, все ответы которого и по форме и по содержанию были очень умны для простого солдата.
Вот что он говорил:
— Если бы русские солдаты Александра, а в особенности его генералы, походили на казаков, то вы с французами не оказались бы в России.
Если бы Наполеон в своей армии имел казаков, то он давно уже был бы китайским императором.
Французы дерутся хорошо, по неосторожны. Они любят грабить; чтобы рыскать по домам, они удаляются от своей армии, а казаки пользуются этим, чтобы каждый день захватывать в плен много французов, и отнимают у них добычу.
Не будь казаков, французы были бы уже в Москве, в Петербурге и даже в Казани. Именно казаки все время задерживают их.
Казакам нравится Неаполитанский король, который носит большой султан, потому что он храбр и всегда первым кидается в бой. Они дали себе слово не убивать его, но хотят захватить в плен».
(Арман де Коленкур «Поход Наполеона в Россию. АО "Скиф Алекс"1994 г.)
Многие современные сочинители любят приписывать Наполеону фразу типа «Если бы у меня были казаки, то я давно завоевал бы Индию!» (есть различные интерпретации этой выдумки).
Как видим из дневника Коленкура, на самом деле, нечто подобное «натрепал» Наполеону пленный казак, который просто похвалялся перед ним, и так понравился французскому императору, что тот подарил ему лошадь из императорской конюшни.
Завершая рассказ о малоизвестных (и малоприятных) деталях Отечественной войны 1812 года надо сказать следующее.
В этой, наиболее прославляемой в царское время, военной кампании были свои удивительные герои, несравненные храбрецы, блистательные полководцы и сотни тысяч безвестных простых мужественных и стойких бойцов. Честь и вечная слава всем им!
Но, как и в ЛЮБОЙ другой войне, и в любой другой армии, были многочисленные случаи подлости, трусости, мародерства, предательства и прочих паскудных явлений, которые, увы, сопровождают все войны…
Крепостничество и фактическая работорговля, процветавшая в царской России того времени, способствовали развития дезертирства из рядов царского войска.
Например, из собранного силой ополчения 1812 года практически сразу дезертировало около 70 % состава («Совершенно секретно». N 8, 2012, с. 15).
И оставшимся в стою 30 % ждать от жизни было нечего - еще в июльском воззвании к своим подданным Александр предупреждал: как только война закончится, крестьяне обязаны вернуться в свое «первобытное состояние» (Бутурлин Д.П. История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 году. М., 2011, с. с. 99).
(Не правда ли, поразительно точный термин для характеристики существования своих русских подданных выбрал «Александр Благословенный»?!)
Поэтому не удивительно, что по самым скромным подсчетам, более 40 тысяч (!) русских солдат, ступивших на французскую землю в 1814 г., разбежались по окрестным деревням «басурман», где устроились на работу к фермерам и даже вступили в брак с их дочерьми.
Причем, когда в 1815 году Александр направил официальную просьбу Людовику XVIII помочь вернуть дезертиров на родину (им гарантировалась безнаказанность и оплата переезда), никто из них не согласился (Понасенков Е.Н. «Правда о войне 1812 года» М., 2004 с. 152).
Это – тоже горькая правда нашей истории, которую нам надо помнить…
В следующей главе - немного поговорим о коллаборационизме во время Первой Мировой войны, а потом – «вернемся к нашим баранам», (к власовцам).
Продолжение:http://www.proza.ru/2018/08/09/509