Кириллина О.М. Гамлет и Чехов. Дети и отцы. Искусство, дизайн и современное образование. Материалы III международной межвузовской научно-практической конференции. Москва. 29-30 мая 2017 г.. М., 2017 С.116-128
В русской литературе в 70-80 годы XIX века появляется множество героев, «зараженных» гамлетизмом, болезненной, бесплодной рефлексией, разъедающей волю и душу. Когда-то подобных им персонажей называли «лишним людьми». В отличие от уничижительного определения «лишний», характеристика «русский Гамлет» возвышала героя, придавая его метаниям и сомнениям пафос, достойный трагедии. Бархатный камзол, титул принца, глубокомысленные диалоги Гамлета придавали обаяние даже его бездеятельности и жестоким поступкам. Именно поэтому гамлетизм подвергся особенно яростной критике со стороны представители той части общества, которая ратовала за активную жизненную позицию. Одна из самых резких стала статья Н.К.Михайловского с вызывающим названием «Гамлетизированные поросята» (1882). В ней Михайловский обрушивает критику на все слабости принца, иронизируя даже по поводу шляпы с пером. Но, по его мнению, русские «гамлетики» [1, с. 685] и гамлетизированные поросята не дотягивают даже до низложенного критиком прототипа: Михайловский отдает дань уважения уму принца и, главное, силе его самобичевания.
Проблема русского гамлетизма становится одной из центральных в творчестве А.П.Чехова: его герои тоскуют из-за несовершенства мира, много говорят об этом, утопают в обидах, губят свои и чужие жизни, теряют завещанное отцами. В творчестве А.П.Чехова цитаты из «Гамлета» часто используются в трагикомичных ситуациях, заостряя несоответствие описываемых характеров и обстоятельств высоте трагедии или подчеркивая необоснованность амбиций героев. Часто сами герои осознают неуместность пафоса «Гамлета» в современном мире и цитируют его с иронией. Тем не менее цитаты из Шекспира, в том числе используемые в ироничном ключе, часто сигнализирую о трагедии, которая незаметно разворачивается за рутинным течением жизни. И.Я.Гурлянд вспоминал слова Чехова о том, что, как правило, трагедии разыгрываются в самых обыденных обстоятельствах: «Пусть на сцене все будет так же сложно и так же вместе с тем просто, как и в жизни. Люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни…» [2, с. 121].
Гамлетовская тема ярко зазвучала уже в первой пьесе Чехова, которую он назвал «Безотцовщина» (1878). Главный герой этого произведения – Платонов. Он обладает обаянием, неотразимом для дам, мужчины признают его ум, при этом его характер нельзя назвать волевым, решительным. Может показаться, что Платонов – это пародия на Гамлета, пустослов, попадающий в фарсовые ситуации. Однако с Гамлетом его роднит мотив стыда. В пьесе Чехова этот мотив обретает более трагическое звучание, так как стыд русского Гамлета оказывается направлен, прежде всего, на себя. В отличие от шекспировского Гамлета, хладнокровно уничтожающего всех на своем пути, Полония и Офелию, друзей по учебе Розенкранца и Гильденстерна, Платонов не может не осознавать несоответствия своих слов и поступков, и самого себя обвиняет не только в разврате, но и в том, что развращает других. В отличие от Гамлета, Платонов с иронией относится к своему отцу, воплощающему для него наивный идеализм прошлого поколения, неспособного к рефлексии. У Платонова рефлексия превращается в самобичевание. Гамлет признавался, что его пугает то, что ждет человека после смерти, и потому не решается «не быть». Платонов, сравнивая себя с Гамлетом, осознает, что его гораздо больше пугает жизнь, чем смерть, потому что его стыд за свои поступки безмерен. Платонов близок к настоящему, а не наигранному, как в «Гамлете», сумасшествию, к нервному срыву. Он признается, что понимает царя Эдипа, от стыда выколовшего себе глаза: «Понимаю я царя Эдипа, выколовшего себе глаза! Как я низок и как глубоко познаю свою низость! Отойдите! Не стоит... Я болен. (Освобождается.) Я еду сейчас... Извините меня, Марья Ефимовна! Я с ума схожу!». [3, с.177] Платонов, конечно, глаза себе не выколет. После самообличающего монолога он берет револьвер и приставляет к своему виску, но убить себя не решается. Сравнение с героем древнегреческой трагедии еще больше усиливает ощущение, что жизнь героя не в его рука: судьба героев античной трагедии во власти рока. Но в пьесе Чехова жизнь героя оказывается в руках более решительных, чем он, женщин.
Отношения героя с окружающими его людьми более болезненные и запутанные, чем в «Гамлете». Неожиданно развивается тема стыда за мать: Платонов невольно оказывается в роли Клавдия, недостойного преемника умершего мужа генеральши, а ее сын видит себя в роли Гамлета:
«Платонов. Пусти... Пьян.
Войницев. …Завтра же начинаем декорации писать! Я – Гамлет, Софи – Офелия, ты – Клавдий, Трилецкий - Горацио... Как я счастлив! Доволен! Шекспир, Софи, ты и maman! Больше мне ничего не нужно! Впрочем, еще Глинка. Ничего больше! Я Гамлет...
И этому злодею,
Стыд женщины, супруги, матери забыв,
Могла отдаться ты!..
(Хохочет.) Чем не Гамлет?» [3, с.117]
Хотя Платонов, по его собственному определению, бабник и женщины вокруг него страдают, все же он не отправляет на тот свет ни одну из претенденток на роль Офелии, и, в конце концов, оскорбленная возлюбленная убивает его: таков естественный итог духовного самоубийства и апофеоз безволия этого русского Гамлета.
Не менее кардинальные сдвиги происходят, когда к сюжету «Гамлета» Чехов обращается как прозаик, например, в рассказе «Володя» (1890). Сам перенос Гамлета из стихии трагедии в рассказ лишает образ величия, «прозаизирует» его. Более того, «мельчает» носитель гамлетовской трагедии: им оказывается неприметный подросток.
В мае 1887 года покончил с собой сын друга Чехова А.С.Суворина Володя. Вскоре Чехов написал рассказ «Его первая любовь», в котором описал терзания юноши Володи, находящегося на грани самоубийства. Через три года для сборника «Хмурые люди» Чехов значительно изменил рассказ: в конце Володя убивает себя. В те годы в России заметно участились самоубийства молодежи, эта тема поднимается в переписке Чехова, но он долго не хотел касаться этой проблемы в своем творчестве. В рассказе «Володя» Чехов решился дать свой ответ на эту тему.
События в рассказе несопоставимых по масштабу с теми, которые описывает Шекспир, однако обыденность обстоятельств самоубийства вызывает не меньший ужас, чем события в «Гамлете». Проводя параллели с пьесой Шекспира, Чехов, с одной стороны, иронизирует по поводу измельчания своих современников, но одновременно он возвышает страдания подростка до уровня трагедии.
В рассказе Чехова «Его первая любовь» (1887) герой лишь на год старше Володи из повести И.С.Тургенева «Первая любовь» (1860). Когда Тургенев написал свою повесть, его обвиняли в безнравственности, указывали на то, что он излишне откровенной поведал и о своей семье, и о любви. Чехов не менее откровенно написал о взрослении подростка, более того, он, в отличие от Тургенева, акцентировал внимание на роли и силе физического влечения к женщине в процессе возмужании. Но больше всего разница в трактовках образа подростка у Тургенева и Чехова ощущается в том, как изображают они конфликт поколений, степень неприятия подростком мира взрослых, силу его стыда за своих родителей. В рассказе Чехова ощущаются гамлетовские нотки, которые во второй редакции рассказа зазвучали еще более явственно. В рассказе «Володя» драма из «Его первой любви» превращается в трагедию.
Как и в «Платонове», чувство стыда в герое необычайно интенсивно: ненависть, обращенная к миру, к матери и к самому себе, по своей силе не уступает чувству влюбленности, а точнее первому острому физическому влечению к женщине: «Ему не хотелось входить в вагон, так как там сидела мать, которую он ненавидел. Ненавидел он самого себя, кондукторов, дым от паровоза, холод, которому приписывал свою дрожь...» [4, с.97]. Чехов ввел в новую версию рассказа образ отца-призрака, добавил эпизоды ночного свидания и самоубийства юноши.
Может показаться, что Чехов представил своих современников как карикатуры на героев «Гамлета». Так причина глубоко презрения Володи к матери более мелкая, чем у Гамлета: его возмущает, что мать промотала два состояния: «А где состояние моего отца? Где ваши деньги? Вы всё промотали! Мне не стыдно своей бедности, но стыдно, что у меня такая мать... Когда мои товарищи спрашивают о вас, я всегда краснею». [4, с.97] Умерший отец для подростка – это олицетворение сытого, достойного детства, а не образец для подражания. В повести призрак отца появляется в самом конце и не является движущей силой сюжета.
В портрет женщины, в которую влюблен Володя, Нюты, вплетаются атрибуты, которые традиционно связывают с образом Офелии, – вода, распущенные волосы, цветы – но эти атрибуты прозаизируются. После купания Нюта впервые предстает перед читателем: «На ее плечах висели простыня и мохнатое полотенце, и из-под белого шелкового платка на голове выглядывали мокрые волосы, прилипшие ко лбу. От нее шел влажный, прохладный запах купальни и миндального мыла». [4, с.89] Вместо обладающего символической глубиной образа реки – купальня, а вода означает очищение в прямом смысле, а не в символическом. Затем Нюта появляется перед героем ночью: она ищет лекарства для хозяйки дома в шкафчике у Володи в комнате. С длинными распущенными волосами она напоминает то ли нимфу, то ли русалку, то ли Офелию как ее изображают художники: «Она была в той же самой блузе, в какой ходила купаться. Волосы ее были не причесаны… Она поправляла свои волосы, которые трудно было поправить – так они были густы и длинны!» [4, с.94]. В комнату из открытого шкафчика с лекарствами врываются запахи сушеных трав – вспоминается Офелия с букетиком цветущих лекарственных трав. Внешне и по своей сути Нюта представляет из себя антипод Офелии: это некрасивая, пышнотелая, но сексуально привлекательная жизнерадостная хохотушка тридцати лет, она бестактна и порой груба. Ей, как и Офелии, главный герой кажется не совсем нормальным, и явным выражением безумия она считает склонность к одиноким размышлениям: «И как это можно всё думать, думать, думать... этак можно с ума сойти!» [4, с.89].
Предметы бесконечных раздумий Володи – это его бедственное положение, надоевшая гимназия и сила его физического влечения к Нюте. «Противный философ» [4, с.90], как называет его Нюта, в отличие от Гамлета, не обладает высоким интеллектом: два года сидит в одном и том же классе, так как не может сдать экзамен по математике.
Но то, что Володю отдаляет от Гамлета, менее существенно, чем то, что сближает этих героев: ненависть к пошлости и идеализм. Володя, в отличие от Платонова, то ли в силу возраста, то ли вследствие волнообразности, когда следующее поколение не принимает установок старших, – наивный мечтатель и идеалист. Он в большей степени, чем Платонов, пожинает плоды безалаберности своих родителей, растративших свое состояние: впереди его ожидают нужда и скучный труд. При этом бедность для него – это не столько отсутствие роскоши, удобств, сколько унижение, зависимость и отсутствие возможности иметь свое личное пространство: «Вернувшись домой, он лег на диван и укрылся одеялом, чтобы унять дрожь. Картонки от шляп, плетенки и хлам напомнили ему, что у него нет своей комнаты, нет приюта, где бы он мог спрятаться от maman, от ее гостей и от голосов, которые доносились теперь из "общей"» [4, с.97-98]. Идеализм обостряет его тоску. Володя не сомневается, что есть и другая, прекрасная, чистая жизнь: «И чем тяжелее становилось у него на душе, тем сильнее он чувствовал, что где-то на этом свете, у каких-то людей есть жизнь чистая, благородная, теплая, изящная, полная любви, ласк, веселья, раздолья...» [4, с.97].
Для Володи в повести Тургенева «Первая любовь» осознание предательства близких и любимых людей становится тяжелейшим ударом, и свою душу после ужасного открытия он сравнивает с вырванными и растоптанными цветами. Отец героя и Зинаида, девушка, в которую он влюблен, чем-то напоминают статных, красивых и жестоких хищников. Володя же олицетворяет собой некоторую пассивность, отказ от насилия, прощение. Ружье, из которого Володя в начале рассказа стреляет по воронам, выскальзывает из его рук, когда он видит Зинаиду, а нож, которым он хотел поразить своего соперника, выпадает, когда он обнаруживает, что счастливым поклонником оказался его отец. Но, самое главное, он находит в себе силы простить и даже пожалеть Зинаиду и своего отца.
В рассказе Чехова орудие самоубийства, пистолет, появляется в конце, неожиданно – начало не предвещает трагической развязки. Нюта и мать растравляют в Володе чувство стыда, которое становится непереносимым. В «Гамлете» ненависть героя направлена вовне, и выливается она в убийства и в дуэль. Ненависть Володи направлена на него самого в первую очередь, поэтому в итоге он убивает себя. Причем его смерть напоминает самоубийство Офелии, так как оно спонтанно, не является осознанным решением, а его последние слова перед смертью кажутся окружающим безумными и жалкими, как и песенки несостоявшейся невесты Гамлета. Смерть Офелии и самоубийство Володи демонстрируют собой, как хрупка граница между жизнью и смертью, здравомыслием и безумием.
Образ Офелии не особенно глубоко отозвался в душе русских читателей и поэтов. В XIX веке ее безумные песни эхом прозвучали только в творчестве Дельвига, Некрасова и Фета. И лишь поэты Серебряного века проявили интерес к образу Офелии: они воспели ее как одно из воплощений Вечной женственности.
Чехов, как и многие писатели его времени, в связи с серьезными изменениями в обществе, с дискуссиями о женской эмансипации, не раз в своих произведениях затрагивал вопросы о предназначении женщины, о сути женского характера. Часто женщины в его произведениях выглядят менее хрупкими существами, чем мужчины. Так Нюта своей грубостью, жестокостью ранит Володю, невольно подталкивает юношу к трагическому концу, и в этом смысле она больше похожа на Гамлета в отношениях с Офелией, чем на нежную шекспировскую нимфу. А чеховский юный Гамлет по ходу сюжета все больше начинает напоминать ранимую, хрупкую Офелию. Самоубийство совершается Володей в состоянии, близком к офелиевскому безумию. Обвинения во лжи, которые Володя бросает матери, неверны с точки зрения фактов и окружающим кажутся несуразными, безумными, но они соответствуют его внутренним ощущениям, продиктованы его чувством стыда, представлениями о правде, чистоте: «Он знал отлично, что maman говорит правду; в ее рассказе о генерале Шумихине и урожденной баронессе Кольб не было ни одного слова лжи, но тем не менее все-таки он чувствовал, что она лжет. Ложь чувствовалась в ее манере говорить, в выражении лица, во взгляде, во всем» [4, с.98].
После ссоры Володя уходит в комнату соседа-парфюмера. Там его окружают запахи эфирных масел, которые, возможно, могли напомнить ему о ночном свидании с Нютой, обернувшемся для него унижением. Приятный ему аромат газеты обостряет чувство потери отца. Запахи увлекают его, как вода Офелию. Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Володя берет пистолет и нажимает на курок.
Володя умирает, окруженный жидкостями, заготовками для духов: «На столе, на окнах и даже на стульях стояло множество флаконов, стаканчиков и рюмок с разноцветными жидкостями» [4, с.99]. После выстрела следует резкий толчок и герой влетает лицом в стекло, в которое запрятана жидкость, а не тихо погружается в воды реки: «Что-то с страшною силою ударило Володю по затылку, и он упал на стол, лицом прямо в рюмки и во флаконы» [4, с.99]. С одной стороны, атрибуты смерти Офелии сохранены, но исчезает ощущение слияния с переменчивой, свободной стихией.
В рассказе «Володя» гамлетизм предстает как неизбежный, болезненный этап развития души, как проявление подросткового бунта. Офелия же становится символом хрупкости, нежности души подростка. Гамлет не возмужал, не стал отцом, защитником своего королевства. Офелия не отделилась, по сути, от отца, не повзрослела и так же, как и Гамлет, не смогла приспособиться к жестокой реальности. И Гамлет, и Офелия отказались принять жизнь. Чехов, врач, понимавший, как немного ему оставалось жить, воспринимал, видимо, особенно болезненно добровольный уход из жизни. Нюта после близости называет Володю гадким утенком: «"Гадкий утенок… - думал он после того, как она ушла. - В самом деле я гадок… Всё гадко"» [4, с.95]. Сказка Г.Х.Андерсена превратила историю гадкого утенка, который, повзрослев, обернулся прекрасным лебедем, в символ прекрасного возмужания. Но герои Чехова крайне редко проходят такую трансформацию, потенциал оказывается нереализованным, они растрачивают свою жизнь в словах, стенаниях, обидах или, забывая о главном, закрываются от реальности в своих футлярах.
Один из самых пронзительных рассказов о прожитой зря жизни, о людях, похоронивших себя заживо, – «Скрипка Ротшильда». Чехов создает образ гробовщика, имеющий за собой целую галерею знаменитых предшественников, в том числе в «Гамлете». Могильщики у Шекспира – циники, потерявшие трепет перед смертью, весельчаки. Но одновременно они философы, своеобразные аристократы, по крайней мере по их мнению, в мире ремесленников. Гробовщик Чехова тоже циник, он так же потерял трепет перед смертью. Бронза воспринимает жизнь через категории пользы, прибыли, заменив ими понятия смысл, счастье, и смерть для него – лишь источник дохода. Его жена неожиданно сильно заболевает, и он понимает, что он скоро умрет, но даже приготовления к смерти жены не вызывают у него никаких чувств и раздумий, он остается в своем обычном состоянии скуки и недовольства: «…Яков глядел на нее со скукой и вспоминал, что завтра Иоанна богослова, послезавтра Николая чудотворца, а потом воскресенье, потом понедельник – тяжелый день. Четыре дня нельзя будет работать, а наверное Марфа умрет в какой-нибудь из этих дней; значит, гроб надо делать сегодня. Он взял свой железный аршин, подошел к старухе и снял с нее мерку. Потом она легла, а он перекрестился и стал делать гроб» [5, с.257]. То, что у могильщиков Шекспира можно трактовать как циничную философию, как их сермяжную правду, в рассказе Чехова является цинизмом, вырастающим из скуки. У Шекспира в шутках могильщиков ощущается энергия, задор, вызов, а у Чехова в мироощущении гробовщика заостряются атрибуты скуки – отупение, безволие, пустота.
В произведениях Чехова герои, представляющие собой элиту общества, дворяне, интеллигенция, скучают в родовых гнездах или в более скромных жилищах о своих и тоскуют о нереализованных возможностях, препятствием для которых были неподходящие обстоятельства, несовершенный мир, и заглушают свою тоску, утопая в словах. Гробовщик Бронза скучает и подсчитывает воображаемые убытки: например, богатый житель города заболел в другом городе и умер – вот и потеря. Жизнь как подсчет убытков – это диагноз Чехова русским Гамлетам.
А.Шопенгауэр, один из самых популярных философов в конце XIX века, предупреждал, что скука может стать страшнее нищеты. В произведениях Чехова скука, действительно, трактуется как страшная болезнь, которая убивает исподволь, незаметно, не отпуская из своих тисков. Чехова упрекали в том, что, ставя диагнозы людям своего времени, он не предлагал рецептов. Действительно, он не предлагает обезболивающее, но это не означает, что у него нет ответа на вопросы своего времени.
Перед смертью жена гробовщика испытывает сильную жажду, она вспоминает реку, на которой они с мужем любили проводить вечера молодыми. К этой реке перед своей смертью приходит Бронза. И тогда он вспоминает о забытом им ребенке, который был у них с женой, но умер маленьким. Герои, Бронза и его жена, не пережили потерю, постарались запрятать страдания глубоко, забыли о них и превратили свой дом в гроб, в котором духовно умирали, погрузившись в скуку. Такая жизнь для их души оказалась не менее губительной, чем «не быть» Володи.
Поездку Чехова на Сахалин для того, чтобы написать о жизни каторжан, можно уподобить самоубийству: как врач он понимал, чем могла она для него закончиться. Но для него «быть» означало не бежать от жизни, принимать ее и в ее радостях, за которые надо быть благодарным, и в ее боли, от которой он старался не отворачиваться. Он всю жизнь соприкасался со страданиями через своих больных, каторжан, в своем творчестве он оплакал горести не только униженных и оскорбленных, не только неприметных людей, но и внешне вполне благополучных, сытых, скучающих.
В конце рассказа «Скрипка Ротшильда» образ реки обретает символическую глубину. Река становится символом очищения, течения жизни, ее движения к чему-то значительному: «Он недоумевал, как это вышло так, что за последние сорок или пятьдесят лет своей жизни он ни разу не был на реке, а если, может, и был, то не обратил на нее внимания? Ведь река порядочная, не пустячная; на ней можно было бы завести рыбные ловли…; можно было бы плавать в лодке от усадьбы к усадьбе и играть на скрипке, и народ всякого звания платил бы деньги; можно было бы попробовать опять гонять барки – это лучше, чем гробы делать…Но он прозевал, ничего этого не сделал. Какие убытки! Ах, какие убытки! … Зачем вообще люди мешают жить друг другу? Ведь от этого какие убытки! Какие страшные убытки! Если бы не было ненависти и злобы, люди имели бы друг от друга громадную пользу» [5, с.260].
Гамлетизму и скуке Чехов противопоставил деятельную жизнь. Он всю жизнь разрывался между литературой и медициной, но вопрос выбора не парализовал его волю: он отдал щедрую дань и творчеству, и лечению своих больных. Чехов признавался: «Вы советуете мне не гоняться за двумя зайцами и не помышлять о занятиях медициной. Я не знаю, почему нельзя гнаться за двумя зайцами даже в буквальном значении этих слов? Были бы гончие, а гнаться можно. Гончих у меня, по всей вероятности, нет…, но я чувствую себя бодрее и довольнее собой, когда сознаю, что у меня два дела, а не одно... Медицина – моя законная жена, а литература – любовница. Когда надоедает одна, я ночую у другой. Это хотя и беспорядочно, но зато не так скучно, да и к тому же от моего вероломства обе решительно ничего не теряют» [6, с.327]. В этих словах нет пафоса, они заставляют вспомнить тон сочинений Вольтера, в том числе его повести «Кандид, или Оптимизм». В этой повести одним из главных объектов критики стала метафизика и, в частности, философский оптимизм Лейбница с его верой в то, что мы живем в лучшем из миров. Роман Вольтера заканчивается призывом возделывать свой сад. Это была философия мужественного и деятельного приятия действительности, призыв не менять весь несовершенный мир, ограничившись реальным делами на благо тех, кому можно помочь. Таким же оказался и рецепт доктора Чехова, направленный на лечение взаимосвязанных болезней века – гамлетизма и скуки.
ЛИТЕРАТУРА
1. Михайловский Н.К. Гамлетизированные поросята// Михайловский Н. К. Сочинения в 6 т.. – СПб., 1897. – Т.5.
2. Гурлянд И.Я. Из воспоминаний об А. П. Чехове// «Театр и искусство», 1904, № 28 от 11 июля. Подпись: Арс. Г.
3. Чехов А. П. Безотцовщина// Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в 30 т. Сочинения в 18 т. – М., 1974-1982. – Т. 11. Пьесы. – М., 1976.
4. Чехов А. П. Володя// Чехов А. П. Собрание сочинений в 12 т..– М., 1985. – Т. 6.
5. Чехов А. П. Скрипка Ротшильда// Чехов А. П. Собрание сочинений в 12 т..– М., 1985. – Т. 8.
6. Чехов А. П. Письмо Суворину А. С. от 11 сентября 1888 г. // Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в 30 т.. Письма в 12 т.. – М., 1974-1983. – Т. 2. Письма, 1887 - сентябрь 1888. – М., 1975.