Когда-то Тертуллиан сказал: «В будущем наука и религия сольются».
Хотелось бы добавить: с помощью литературы.
Что же ещё ждёт нас в будущем? По предсказаниям астрологов «в
России начнут появляться всё более сильные пророки, создаваться всё
более глобальные учения... Научные статьи станут высокой прозой или
даже поэзией, а чертежи будут скорее предметами живописи... Критери-
ем истины станет... многосторонне проработанная аналогия, взятая из
разных систем. Она будет апеллировать к различным принципам бытия.
Красота станет важнее точности. Таким образом, интегральная наука
объединит науку, искусство и религию» (Г. Кваша «История России и мира
глазами астролога»).
Многие думают, что Начало этому процессу положил так называемый
«Производственный роман», возникший в Америке. Но теория «Произ-
водственного искусства» появилась в России ещё в 20-х годах прошлого
века под влиянием результатов революции 1917 года.
Насколько продвинулся этот процесс в своём развитии, как раз и пы-
тается показать автор в своём романе.
НОЛЬ – АБСОЛЮТ ТВОРЕНИЯ
У меня в руках уникальная книга, изданная преступно
малым тиражом. Роман Анатолия Лямина «Гений управ-
ляемого хаоса» относится к тем произведениям, которые
опережают современное мышление и приносят автору
посмертную славу. Непонятные, они пылятся на полках,
пока не попадут в руки гурману, пресытившемуся лите-
ратурой, которую подают на блюдечке с золотой каёмоч-
кой. Приправленная эмоциональными специями, книга
обретет новую жизнь и будет издана большим тиражом.
Очень хотелось бы в это верить, ведь подобные примеры
в мировой и отечественной литературе известны.
О чём этот роман? Вопрос непростой и одним предло
жением на него не ответишь. И всё же лейтмотивом про-
изведения, на мой взгляд, является определение места
человека во Вселенной, его предназначение. Извечная
погоня за смыслом жизни, тайна смерти, борьба добра
со злом и наоборот, одиночество, равное самодостаточ-
ности, жажда любви и её отрицание имеют надёжную
философскую платформу, в создании которой автор пре-
успел.
В романе Анатолия Лямина человек и сам является
Вселенной, населённой множеством существ, которые
искушают и призывают к покаянию, обещают золотые
горы и доводят до нищеты духа, поднимают на вершину
вдохновения и низвергают в пропасть сомнений, дово
дят до эгоцентризма, который отравляет жизнь, призы-
вают к простоте и цинично смеются над ней. Известно,
что бытие определяет сознание. Но что делать, когда
сознание перерастает бытие, возносится над ним, смо
трит на него со снисходительной улыбкой? Вот тогда и
появляется неизбывная жажда письма, утолить которую
невозможно.
В романе нет действия, как такового. Это роман-раз-
мышление, который затрагивает самые потаённые стру-
ны человеческой души, когда от сопричастности мурашки
бегут по коже. Сквозь призму авторского мировоззрения
умный читатель обязательно разглядит себя и решит, до-
стоин он помилования или нет.
Светлана Минеева
Член Союза писателей России
Анатолию Лямину
ПИШИТЕ ДЛЯ СЕБЯ, ГОСПОДА!
…Как Франц Кафка. И тогда вы узрите неведомое, рас-
скажете о нем так, как не расскажет никто, никогда.
Пусть ваши перпендикулярные стихи, проза, ваши не-
своевременные мысли покоятся в ящике стола. Наступит
час, они выйдут в свет. Череда событий, провиденных
вами, распахнет перед ними двери. Они заговорят. И будут
приняты миром.
Потому что, если вы пишете для себя, вы открываетесь
Сущему, а Он – вам. Его тайны – о самом главном, – бла-
годаря вашей прозорливой отрешенности придут в мир.
Пишите для себя и только для себя, господа! А зна-
чит – для всех нас!
…………………
For the happy few (для немногих счастливцев), как ска-
зал Анри Стендаль в своем посвящении «Красному и чер-
ному».
Николай Владимиров,
профессор, социолог
22.04.2017
Эта книга – методическое пособие для развития Воли
и Духа.
А.В. Сухоруков
Я пишу для тех, кто родился после 2010 года.
Автор
25.05.2017
I
ТОСКА ПО АДЮЛЬТЕРУ
Глава 1
ФАУСТ ИЛИ ВАН ГОГ
1. Вечер Сальери
В привычной задумчивости тянул он сигарету за сигаре-
той.
Почёсывался.
Засучив брюки до колен, вылавливал блох.
Склонив голову набок, слушал, как трещали они под ног-
тём, выпуская кровавую струйку из раздавленного тела.
Рассматривая окровавленный палец, встал, погасил си-
гарету.
И пошёл на кухню за водкой.
У порога на привязи ютилась грязная, коротко острижен-
ная сучка-фокстерьер.
На диване, уткнув морду в лапы, посапывала добродуш-
ная овчарка-полукровка.
Облезлый, почти лысый кот бродил под столом.
Воздушные комки шерсти перекатывались от движения
его лап.
Волобуев поторчал у окна.
Водянистые стёкла светились блёклым огнем уходящего
солнца.
Чужой двор.
Большой зелёный дом.
У намертво зашторенных окон –корявая, обрубленная
рябина.
За ней –сараи с чёрными крышами.
Всё слишком знакомое, чтобы быть однообразным.
Он сел в кресло.
Подоконник пришёлся на уровне глаз.
Заблестел белым полем.
Острые, с золотистыми хвостами насекомые пробегали
по нему, собирались у стены, лезли выгонять пауков.
10
Жаль пауков!
Полюбил он с детства этих тонконогих уродцев.
Просиживал днями у паутины.
Чудилась в ней
НЕПОНЯТНАЯ ЦЕЛЬ –особое воплощение рока!
Странное творение природы,
может быть, Бога,
а может быть, и самого Дьявола?
СПИНОЗА любил стравливать пауков.
Для разрядки!
Для снятия стресса!
Он, кажется, холостяком был.
Этику представил, как геометрию. А геометрию изучал
по паутине?
Уж не в ней ли Гегель узрел «Феноменологию ДУХА»?!
Как завораживает элегантная сеть!
Ажурное, злое творение.
Символ будущих дней!
Прочь напряжение примитивов,
считающих крохи достатка!
Не лучше ли вглядеться в войну насекомых.
Она удивила его
осмысленной жестокостью,
почти человеческим коварством.
Стемнело.
Золотистые пришельцы одолели врагов и скрылись в тре-
щинах подоконника.
Юркие, блестящие мстители!
Бессильны против вас и мастерски устроенная жизнь,
и лукавство изощрённых интриг, и стратегия тонких расчё-
тов!
Всё падёт под прямолинейной тяжестью армий судьбы.
Пусть робкий зрит бессловесный испуг –необозримый
набег грядущего.
Ему тоже не изменить ничего.
Кому помогли предупреждения великих?
Не читайте ни Канта, ни Фихте, ни Шопенгауэра.
11
Заводной игрушкой затараторит жизнь мыслителей и об-
ратит вас в тиранов пыльных углов.
Душа станет пауком самой себя.
У каждого есть ПИК ЕГО СЛАВЫ;
и я взойду на него в тюрьме или могиле.
Он зажёг спичку,
прикуривая, заметил,
что появился Оскар и стал лепить лошадку из хлеба.
Цокая, пустил её вскачь к порогу…
Недоскакал и медленно повёл назад под уздцы.
Надо бы поговорить с ним, –решил Александр и вклю-
чил свет. Оскар исчез.
Волобуев вышел во двор.
Бесцветными облаками замазано небо.
Униженно ластятся к земле низкие кроны деревьев.
В конце тупика, за забором, желтел и тревожил ранний
фонарь.
От жидкого света его тянуло поножовщиной, дешёвой
подлостью нищенского разбоя.
Он вернулся в дом.
Налил ещё стопку, но не стал пить.
Вылавливая в банке две последние маслины,
рассматривал себя в зеркале,
думал, что не стать ему алкоголиком.
Эта сумрачная мечта не сбылась…
Как и всё остальное.
Через застывающий бетон БЕССИЛИЯ пробивается он,
а между чувством и словом –всё тот же разрыв.
Провал не сужается, тяготит и манит
глубиной последнего падения.
Прелесть унижения смертью затягивает…
И острое удовольствие гибели висит высоко впереди.
Звездой ходит коричневая тень заблуждений,
отрезает путь возврата острой, как нож, чертой.
12
2. Обычная ночь
Тихо кружил Волобуев по комнате.
Подошёл к старому сундуку,
поднял тяжёлую крышку.
Словно рыхлую землю, разгрёб, разбросал книги, оты-
скал тёмно-вишнёвый том.
Переплёт матово лоснился.
Золочёные буквы забытого шрифта отдавали стариной,
домостроевской заповедностью.
Тёмной кровью ночей сочились мысли.
Звон седины, как кимвал, зеленеющий медью времён,
ослеплял тяжестью давящих истин,
жёстко звал и тянул, чтобы рассечь разум.
Я, Александр Волобуев, встал на волну корысти.
Впереди скала златоглавых, изменчивых прихотей Духа.
Предательством светится вершина её.
На ней отрекусь от всего
во имя страшной дерзости
СТАТЬ НАД БОГОМ!
От неё оттолкнусь,
Взлечу к чёрным провалам вершин Заратустры.
«Тяжело существование сильного Духа,
Но тяжелейшего жаждет сила его», –
Шёпотом читал Волобуев.
Скалистые глыбы раздумий подавляют, сжимают мозг
и ведут в каменистые отроги страстей, чтоб уничтожить
Душу.
Не гладка дорога к пропасти одержимых.
Никто не верит в меня.
Вилорий?
Стервец! Льстит, препарирует Душу ради будущей своей
славы.
Унижает и возвышает.
Мстит возвышением.
Тяготит меня вера его!
Кто прорвётся сквозь тесноту неразвитого тезиса?
13
«Только клоун думает, что через человека можно пере-
прыгнуть».
Да! Великие правы всегда!
Разве я лучше других?
Умнейшие из умнейших разбились об эту мечту.
Вилорий жмёт:
выдай, покажи ему идеал!
Бросил клич, козыряет прописными истинами: «Един-
ство –в служении делу!», «Свобода творить добро».
Все у него на крючке.
Как же! Одолеешь такую насадку?!
Молчат, глотают.
Против банального не пойдёшь.
С нашего согласия возомнил себя гением.
Я должен работать. Шлифовать его прозу.
Тащите гения за уши, и обретёте бессмертие.
А для чего оно? Бессмертие –это,
может, и лучше, что его нет?
Если оно на жизнь мою похоже, то счастье великое, что
нет его.
3. Полуночный романс
Книги, книги –лебединые песни Сальери.
Где спасение от вас?
На полу, на столе, под кроватью горы разноформатных
томов.
С одной из гор, что взгромоздилась на обшарпанном
стуле,
соскользнул рыжий, истёртый, величиной с кирпич фо-
лиант
и устроил книжный обвал.
Волобуев не стал его разбирать.
Прошёл по каким-то брошюрам,
не раздеваясь, плюхнулся на кровать
и тут же вскочил.
14
Плотная книга из тех, что издавались ещё в старину,
почивала у самой подушки.
Матюгаясь,
он схватил её и расквасил ударом о печь.
Но ни один лист не выпал из тяжёлого старика.
Это были «Сочинения» Брандеса,
знаменитого критика позапрошлого века,
о жизни которого теперь не знали даже профессионалы.
Волобуев пожалел старика,
пригладил его страницы.
Но тут же ощутил какую-то
неистовую ярость от всех этих носителей знания.
Жизнь мне выкручивает руки, а не Вилорий!
«Мементо мори»,
толчки в социальный долг.
Хорошим и тёплым предстать в изменчивом мнении
большинства?
Бог проклял теплоту вашу.
Проклял, а вам-то что?
«Нет ничего хуже большинства».
Тот, кто сказал это, знал цену социальным достоинствам…
Верность человеку и обществу?
Отказаться от бесконечного?
Уподобиться собаке?
Где-то в старину была страна человеков с пёсьими голо-
вами.
Здравствуй, прирученная Россия! –Мечта Маленьких
Принцев.
Идол слезливых человечков подойдёт вашим пророкам.
Отвлекайте людей, напевая им песни любви к недостой-
ным.
Сейте разумное, доброе, вечное.
Что есть вечное? –Пилатов вопрос.
Он порылся в сундуке,
поднял и раскрыл красную книжечку.
На титульном листе –носатое лицо одержимого, злое,
безвольное.
15
Нарочитая мощь рубленых строк раздражала трескучей
радостью загубленного таланта.
Он бросил книжицу вглубь сундука.
Она упала вверх корешком, расставив обложку широки-
ми ногами, –
игрушечным коньком встала на дыбы.
Он принялся раскрывать книги подряд и читать с середины.
Трусливым и злым обозом тянулся «Железный поток».
Вялые, с кисловатой оскоминой, падали и рассыпались
стихи современников.
Толстой раздражал спокойствием,
Философией тела,
Надуманной верой в добро.
Хемингуэй –бабьим жизнелюбием,
И… было непонятно, отчего он застрелился.
Дамский угодник в калмыцкой тюбетейке добил его сан-
тиментами из «Гранатового браслета».
Белая книга с акварельным пейзажем на переплёте
лежала сверху в правом углу.
«Господин из Сан-Франциско».
Не лучший рассказ был поставлен в название сборника.
Но безыдейная мощь демонической прозы упругой
и гладкой волной захватила его.
«Как отлитая сталь, –подумал Волобуев, –
и всё же не то…»
Был час ночи. Он завёл будильник,
рассортировал окурки; сложил отдельно те, что подлиннее,
и стал перечитывать рассказ о страстном безвольном
пастухе.
Чувствовалось,
как жизнь становится самоцелью,
захватывает и уничтожает раздумья.
Нет, так не должно быть!
Пусть я слаб, поддался Ницше и Шопенгауэру,
но кто скажет,
что нет ничего, кроме бытовухи, любви к женщине и жи-
вотной смерти?
16
Тогда откуда
во мне страсть к потусторонним мирам?
Не после смерти хочу я их, а сейчас!
Да и не миры мне нужны,
а борьба за них.
Уже больше часа,
переворачиваясь с боку на бок, маялся он в беспричин-
ном психозе. Будто острые кольца сжимали грудь.
Нет! Не уснуть в эту ночь.
Не опуская ног на пол,
чтоб не набрать притаившихся блох, стал он натягивать
на себя засаленную повседневную рвань,
которую на удивление соседям называл одеждой.
Почти каждую ночь ходил на станцию –прогуляться
и успокоиться.
Сухая холодная тень полумрака.
Далеко от станции слышна одинокая песня, странная
для такого часа.
В безлюдном уюте опустевшей платформы
седой мужчина в полный голос пел старый романс.
Певец был трезв и угрюм.
Не поднимая головы, подыгрывал себе на гитаре.
Волобуев прокрался
за угол кассы и стал у скамьи.
Рядом, пошевеливая на ветру
рваными краями, приютился живым гномиком пакет
с яблоками.
Какой-то пьяница
из соседнего пивбара забыл закуску.
Тишина ночи усилила полутона
и поражала гармонией несдержанных чувств, словно на-
катывая волну за волной.
Старик пел романс за романсом.
Волобуев, сноб из снобов,
в своём поклонении мастерству ненавидевший самоде-
ятельность, продрог на ветру,
17
устал напряжённо стоять, не меняя позы,
боясь пошевельнуться,
быть замеченным,
презирал свою деликатность и не мог уйти.
4. Путешествие в страну без знаков любви
Серый и скрюченный, как засыхающий лист, среди оде-
ял и подушек,
торчал Волобуев в своей привычной постели.
На низком журнальном столике,
под кучей недокуренных сигарет и кусков колбасы, под
огрызками дешёвого сыра,
в зеленоватых лучах заходящего солнца
ядовитыми пятнами старого золота
разливалась и меркла плоская роспись хохломского ри-
сунка.
За тенью бутылки
мутная недопитая рюмка вина желтела предательством.
Он потянулся за ней.
Бесприютно скрипнула железная кровать, жёсткая и рас-
шатанная.
Он погасил сигарету о крышку стола.
Чёрное поле затуманилось облачком дыма,
растворилось и расползлось в резкий запах палёного
лака.
Не выжечь ли мне здесь
похабную хохму на потеху Вилорию?
Пусть посмеётся над неудачником.
Скоро явится судить и казнить.
Расправится,
словно с горсточкой глины, легко и вольготно
и… драпанёт к очередной женщине.
Ему можно всё.
Он достоин своих удовольствий.
«В блеске одарённости разврат непорочен!»
18
Хорошая мысль. Скажу ему, чтоб записал для стиха.
А мне работать на стрессе.
Я не встал на тропу идеала.
Только шагнул к ней.
«И… провалился в ловушку инстинктов».
Скатертью мук
вьётся самолюбие по извилистым топям души.
«Научитесь страдать!»
Я научился.
Ползком, на коленях крался я к своему страданию
и овладел им.
А теперь должен сказать: «Ну и что?»
Я ушёл от себя,
но не как еретик от Бога.
По всходам ненависти шёл, разжигая презрение, и свет
блеснул впереди.
Он встал.
Подошёл к стене, где рядом с иконами висел автопор-
трет Ван Гога.
Он не заметил, как сжал кулаки.
В исступлённом прищуре смотрел и смотрел на кумира
своей неприкаянной зрелости. Да, в этом лице нет уже ни-
чего человеческого.
Жалко выглядит величие Духа.
Некрасиво и даже отвратительно.
– Если отвратительно, то пойди к «Метрополю» и склони
колени перед дорогостоящей шлюхой, –высунулся Оск;р
из норы. –Ты с этого начинал!
– Завёлся тут на мою шею… Гнида! Мысли читает!..
Волобуев хотел матюгнуться, но накатилась вдруг
странная, подземная, чуждая мысль. Накатилась и при-
давила.
«Хочу быть как он!»
Этот голландец… с его страшной судьбой.
Нет, не слава, скорее безвестность.
Она легче, переносимее и… сладострастнее.
19
Я не так силён, чтобы показывать себя другим.
– Зачем тогда присваивать чужую судьбу, забавляться
чужим огнём? –хмыкнул Оскар.
Или лишённый власти рвётся ОДОЛЕТЬ СВОБОДУ и стать
великим для себя? –Оскар откровенно хохотал, высунув-
шись из дыры.
Он прав. Я повернул остриё копья на себя, –подумал
Волобуев.
– Ничтожность борьбы точит меня, –почти зверски за-
кричал Александр. –Идиот!
– «Фи-фи. Красивостями заговорил! –Оскар высунулся
из дыры до самого пояса.
– Скажи ещё, что не хочешь скудности грехов. Заломи
ещё что-нибудь из Библии или Фихте…
Из Фихте ты не посмеешь. Знаешь, что он не тре-
пач был. В отличие от словоблудных, похожих на тебя
филос;фов». Оскар специально исказил ударение, скор-
чил кисло-сладкую мину, что всегда шла его печальной
рожице.
– Ну так что же, –с угрюмостью побеждённого спросил
Волобуев, –и всё из-за того, что я так начинал.
– Только не вали на своё запоздалое развитие, –тоном
великих моралистов обронил Оскар и заёрзал на коврике
в норе под доской, как бы укладываясь по своей давней
привычке ложиться с заходом всё равно какого, зимнего
или летнего солнца.
5. Кафе «Националь»
В тот вечер кружил и кружил колкий снег.
Мелким смерчем вилась метелица.
Бездомный уличный снег.
Неприветлива зимняя столица.
Бесцельно шагал Волобуев по улице.
Вокруг неприступные небоскрёбы министерств, ресто-
ранов, посольств.
20
Медленно, потаённо смеркалось.
Длинный подземный пешеходный тоннель вывел его
к ресторану.
«Чопорный “Националь”», –подумал он и свернул в уз-
кую дверь кафе, которая как-то пришибленно белела среди
широких витрин.
Её сиротливая сжатость подкупала: думалось, что здесь
удастся плотно поесть.
Он сдал пальто в гардероб и безразлично двинулся в зал.
Редкая публика, приглушённый свет интима.
Но не отступать же, коли вошёл.
У стен столики заняты, в центре –пустуют.
Придётся сидеть как на витрине.
У окна, на почётном месте завсегдатаев –две «королевы».
Волобуев узнал их сразу: манекенщицы из ГУМа. Одна
особенно хороша! Иссиня-чёрная «бабетта», большие гла-
за, прямой греческий нос. Держится холодно, но не с оскор-
бительной недоступностью. Юнцы в полосатых костюмах,
слишком элегантные для истинных ловеласов, по-цыплячьи
вились у её стола.
Он взглянул на свой дорожный свитер, усмехнулся
и вспомнил прежние свои победы над одинокими уступчи-
выми женщинами, и предчуствие длинного безрадостного
пути испугало его.
Да, Москвы не завоевать! Ты ещё не знаешь ласкового
и страшного слова «НИКОГДА».
Он не думал, что будет просить у Бога и клянчить у судь-
бы спасения от надежд, от резкой боли ожидания. Не зря
в Древнем Риме надежды были запрещены.
Но кто в молодости думает о спокойствии души? Спокой-
ствие кажется унижением и потугами скрыть неудачи. Пусть
старики заботятся о благости. Да, вот плохо, не для каждой
души приходит возраст побед.
Принесли жюльен –горячую закуску. Он заказал её из
чистого любопытства. Два крошечных ведёрка на блюдеч-
ке. Внутри нечто похожее на жаркое. Он потыкал чайной
ложкой. Ведёрко узкое. Ложка не лезет. Пришлось выжи-
21
дать, наблюдая, кому принесут проклятущую закуску. На-
конец соседи, интеллигентная пара, принялись за свой
жюльен.
Впервые Волобуев понял, какой он профан: оказывает-
ся, для жюльена подают специальные ложки –куда меньше
чайных.
Пусть на витрине, но хорошее место. Он посмотрел на кра-
савицу модельершу, и пьяная жестокость к себе окрыляла его.
Через много лет в старческом трезвомыслии будет вспо-
минать он тот вечер, когда надломились детские грёзы о ве-
ликой судьбе. За ней бежал он в столицу. Через годы и годы
скажет он:
«Хороши женщины только издали, а чуть коснёшься их,
и радостное разочарование сбросит идола, и больше не по-
желаешь любви».
Но сейчас он чувствовал себя как бы со стороны.
Только на взрывах отчаянья
по длинным терниям недостижимости целей
выйду я из сетей любви.
Кровь многих ран
заполнит сердце,
размягчит, словно глину.
Я смогу лепить из него мысли.
Иначе душа растерзает себя.
Пусть окаменеет в словах дух-погубитель.
Слова мои сгинут со мной,
ибо не хочу славы позора:
откровения пред людьми.
Огнями безверия светится путь пораженцев…
Бесплодная мысль великих абстракций захватила его.
Молодость –мрачная сила и любит топить человека
в морях сладкой боли самоуничтожения.
«Овладеть обстоятельствами –
значит подняться над обстоятельствами».
Волобуев был начитанный парень.
Книги губили и спасали его.
22
Он и тогда знал,
что обстоятельства –он сам.
Интеллигентная пара
докушала десерт и ушла.
На их места приземлились усатые джигиты,
деловито, по-вороньи оглядели зал,
выбирая на ночь беспроигрышных женщин,
заметили, куда смотрит Волобуев,
презрительно скривились.
– Она ненормально красива, –сказал один,
другой ничего не сказал,
третий что-то пробурчал
и показал глазами на меню.
Им было всё равно,
красива она или нет.
У них –деньги!
Они знают цену всему.
В них ещё не испарилась кровь домостроевских предков.
Презрение заменяло любовь.
Трезвомыслие дарило успех,
ибо только трезвомыслие достойно успеха.
Сладострастная жизнь ресторанной роскоши
начала входить в колею обольщений,
размазывая посулы пьяной любви
по сходной цене.
Самое время…
Вступает оркестр…
Не жужжащий фокстрот,
не слащавое танго…
Вдруг
запела труба роковая
из далёких боёв,
призывая к погоне за смертью.
Манила и затягивала
в великое «Никогда»,
в последнюю потерю,
23
вечную и постоянную.
Высший смысл
идти сквозь «Никогда».
Только вперёд…
«Никогда» –суть вечности.
Не протяжение времени, –
устремление
в высь невозможного.
Любезна мне
схватка с жизнью.
Нет,
не расставание с прошлым,
что зовётся маленькой смертью.
Не печаль,
радость предчувствия смерти.
Разве способен
на такое
герой обстоятельств?
В постоянной опасности авантюр,
разбоя
или подполья
человек надеется выжить.
Любящий бой
не есть любящий гибель,
он лишь поклонник
честолюбия риска.
Только тяготение к смерти
приобщает нас к вечности.
«Никогда» –хлыст для рабов и восторг героев.
Высшее проявление любви к бесконечному в нас!
6. Утро бесплодного дня
На улице холодно и пыльно. Бледные, серые листья вялых
деревьев спутанными клочьями свисали вниз. Сухой, пас-
мурный день безразлично дожидался собственной смерти.
24
В канаве у ресторана «Кооператор», разбросав руки, как
расстрелянный, валялся пьяный в зелёной офицерской ру-
башке. На столбиках ограждения скорбного скверика си-
дела маленькая угреватая женщина в жёлтом пальто, спо-
койная и потасканная, без тени трагизма и позы, как все
опустившиеся алкоголики.
На траве у её ног пестрело пятно мятой газеты с разло-
женной снедью. Волобуев взглянул на газету. Отдельными
горками уложены куски сливочного масла и сыра, крупные
головки лука. «Из ресторана», –понял он и спросил цену.
Она не ответила, не ответила и тогда, когда он спросил гром-
че и тронул её за плечо, но она всё так же смотрела в зем-
лю, словно спала с открытыми глазами.
Он медленно свернул на шоссе, шёл, рассматривая
верхушки деревьев, и их благородное смирение раздра-
жало его. В смирении их был вызов хмурому небу. «И вы-
зов какой-то собачий», –подумал он. Уж лучше дождь. Тогда
пасмурная суровость временного трагического небытия
проступает в коричневом отблеске мёртвой листвы. Даже
под яростным солнцем блеск её всё равно ледяной.
«А им куда деваться, когда польют бесприютные дож-
ди?» –Он взглянул на алкашей, что толпились на своём
излюбленном месте у водопровода от предрассветного до
вечернего мрака. Суетливые и озабоченные, всегда они
заняты только одним: что-нибудь разливают в стаканы. Вот
и сейчас чёрный от загара старик ополаскивает флакон
из-под одеколона под водопроводной струёй и допивает
остатки.
И тут же, словно по команде, безногий инвалид вытащил
из чехла трёхрядку и, склонившись к мехам, выдал такого
«русского», что два ордена «Красной Звезды» зазвенели на
лацкане его старого пиджака, запрыгали в такт, ударяясь
друг о друга. Коротконогий блондин лет сорока, опрятный
и прилизанный, азартно пошёл вприсядку. Две старухи с ба-
зарными сумками приостановились на минутку и наблю-
дают, чтоб дома рассказать –осудить или позавидовать.
А плясун развивает успех. Начал частушку:
25
Соберём металлолом
и покроем новый дом…
Грустью первой любви умирала прежняя жизнь. Инвали-
ды, ордена, трёхрядки, да и сам перепляс –кто из молодых
выдаст такое коленце? Волобуев вспомнил времена после-
военные… Сколько стояло вот таких безногих на каждом
углу. Защитники родины просили подаяния. Кто на водку,
а кто и на хлеб. Все они исчезли где-то в конце сороковых
годов, и никто не вспоминал, как будто не было их.
Никто не вспоминал!
Монументы погибшим. Удостоверения, пайки, бесплат-
ный проезд тем, кто остался, может быть, так и не добрав-
шись до передовой. Фильмы и книги о героическом тыле.
А этим ничего! Харчи казённые, послевоенные, жидкова-
тые, да и то не всем. Зато всем –длинные дни для разду-
мий, что ты уже не человек. В двадцать-то лет!
Ссутулился, согнулся Волобуев в скуке несуразных раз-
думий своих и зашагал по дороге домой. Он уже далеко ото-
шёл, за дома свернул, а гармоника бодро наяривала, только
слов частушки не разобрать. Он пожалел, что не дослушал,
хотя они и завтра будут плясать и петь то же самое. При-
ходи, слушай. Весело! Нет ничего: ни войны, ни старости,
ни смерти. Глуп мыслитель, презирающий их. Жизнь созда-
на не для размышлений. Как неудачник любви рассуждает
о женщинах, так ненавидящий жизнь, распаляя себя, во
всём ищет смысл и выдумывает цель огромную и недости-
жимую, как сама жизнь. Ненавидящий есть боящийся.
Уж не от страха ли мой гигантизм? Может быть, и тянуло
меня к простоте, как будто к запретному плоду, но зависть
породила бессилие. Отсюда и тяга к сверхчеловеку. Болезнь
интеллигента: скучна простота. Как будто кто предвидел: не
вкусите от древа познания, чтоб через тысячелетия не по-
дыхать от страха.
Счастлив тот, кто может опьянить себя водкой, женщина-
ми или просто забыться. Пусть сокращает он жизнь. Благо-
словенны сократившие жизнь свою. И дороги успеха, и пути
26
неудач одинаково съедают нас. Но корысть, лизнувшая раз,
исторгнет муки, и в зависти будешь пребывать до сконча-
ния дней, всего лишь разумом, но не душой приобщиться
к великому.
«Ди гляйхт мазикайт дес лауфес дер цайт ин аллен коп-
фен бевайст мер…» –начал он. Задумчивый, как миро-
здание, плавной мощью магических струй тянулся ритм из
дремлющих глубин души, светился медленным, вечным ог-
нём –густой, окровавленный инстинкт восточных молитв;
в них тело сливается с духом.
Откуда у человека меркантильной Европы это величие
восточных дервишей? Воистину, «дас ес айн вессен ист
вельхес ин трёмт».
Он вспомнил, что однажды, единственный раз видел,
как два пожилых узбека в белых домотканных рубахах ве-
личаво, в патриархальной задумчивости сидели на земле,
скрестив ноги по-восточному, и обсуждали Коран. Волобуев
услышал одно слово: «Товба»1.
«Тов-ба», –повторил он и прислушался. Нет, не так, не по
складам, и не растягивая в напевность, и не просто задум-
чиво, и не краснобайски величественно… Нет, не передать!
Удивительно плоско звучит Шопенгауэр по-русски. Про-
падает поднебесное настроение, один смысл остаётся:
«Равномерность течения времени во всех головах дока-
зывает более, чем что-либо другое, что все мы погружены
в один и тот же сон, более того, что видящие этот сон явля-
ются единым существом».
Неужели и вправду нельзя уйти от НАЗНАЧЕНИЯ и не
должно бороться с ним, потому что нельзя идти против себя,
когда ты в каждом человеке. И если все мы едины, то каж-
дый должен пасть в борьбе за другого.
Если в каждом есть непреходящие моменты и он под-
нимается до бессмертия, то не встал ли я против того гения,
который объединяет нас? В безыскусности его не легла ли
истина? Не этим ли блаженны нищие духом?
1 Товба (фарси) – судьба.
27
Я –не мессия. Не иду к площадям толпы. Не несу исти-
ны сомнений, не торгую мыслью, как лжепророк, но совра-
щаю себя.
«Что есть звезда веры нашей?» Человек? Не для челове-
ка рвусь я к последней дали и тороплю сжатое время дней
неизвестности. Человек всегда был буднями духа. Не могу
я верить в него. Неизменен он перед глазами времени.
И на кострах фанатизма не обрёл он того, где кончается
время смерти. Только фантазией схватил бессмертие, а дух
всегда спал в нём. Не для человека, но и не для сверхчело-
века…
Всё только слова. Я увяз в сладостном болоте слов. Им
суждено засосать меня.
Волобуев потянул кованую петлю замка. Сундук захлоп-
нулся. Грохот тяжёлой, обитой железом крышки разбудил со-
бак. Их громкий лай усилил страх тишины одичалого дома.
Волобуев громко выругался, очнулся и почувствовал холо-
деющую сырость нетопленого дома. Он и не заметил, как
добрался сюда, в своё логово.
Тихий и заспанный, вылез Оскар и тут же у печки при-
сел как-то по особому на корточки на одну ногу… Робкий
и нагловатый, напоминал он девиц с провинциальной танц-
площадки. То ли с тоски, то ли спросонья он грыз ногти, вы-
пуклые, твёрдые, запущенные, с длинными заусеницами,
и молчал.
– Зачем ты поселился у меня? –спросил Волобуев
и, чувствуя, что идёт напролом, смягчил бестактность. –
Разве мало достойных?
– Мало избранных? Ты это хочешь сказать? –голос
был высок и резок до пронзительности. Чувствовалось, что
Оскар сдерживает его, пытаясь понизить до шёпота. Полу-
чалось по-смешному зловеще.
Волобуев морщился и, не зная, как высказаться, подби-
рал слова, но фраза получилась какая-то нелепая и прямо-
линейная. Он сказал: «Не ублажая меня, возьми думы мои».
Оскар от удивления оторвал ноготь, разозлился, мелко
разжевал и выплюнул. Волобуев вспомнил, что Оскар за
28
все дни ни разу не взглянул на него –всё смотрел в землю.
И сейчас он за весь разговор глаз не поднял, а тут почему-
то заговорщицки, со значением стрельнул левым глазом,
что весьма поразило Волобуева. Одним только левым, чёр-
ным навыкате, вполне заурядным человеческим глазом он
высказал какую-то странную мысль, которую можно было
истолковать и как «не велено брать», и «предназначено»
оно, и «хочешь свою судьбу разделить с другими», а она –
«дух твой». Мало ли что можно прочесть в этом скорее иди-
отском, чем дьявольском взгляде. «Истолковывай тут этого
крысолова! –подумал Волобуев и улыбнулся. –Метко я его
крысоловом обозвал!»
– Однако! – «Крысолов» разочарованно мотнул головой.
Помедлил и совсем уже как пророк сказал: –Ни во власти,
ни в подчинении нет свободы. А ты разве подчинён?
«Ишь как запел, толстовец! Все вы в прописной морали
сильны. А я, может, не свободы хочу, может, я дурака ва-
лять желаю, и больше ничего…» –подумал Волобуев, глядя
в упор на Оскара и как бы взглядом внушая ему мысль –
уловит или нет?
– Конечно, –глядя куда-то под ноги Волобуеву, скривил-
ся тот ехидно и озабоченно, и опять замолчал.
«Вот ломается, –восхитился про себя Волобуев, –почи-
ще, чем голливудская звезда! Надо ж такую рожу состро-
ить!»
– Конечно, –ещё разочарованнее протянул Оскар, –
свобода тяжела и для сильных… Ярость против дьявола не
порождение ли дьявола? –и он откровенно хохотнул –на,
получай!
«Знает всё про меня! Наблюдатель!» –Волобуев почув-
ствовал, как скрючиваются и костенеют пальцы от бешен-
ства. Он хотел крикнуть: «Знаю, чего ты хочешь!» –но толь-
ко зубы сжал и подумать успел, что если уж бешенство, то
холодное, кричать глупо, любая дуэль с этим вшивеньким
дьяволом бесполезна, и вообще есть ли что-либо против его
выпендрёжа? – «Я начинаю плавать и уже на блатной жар-
29
гон перешёл, –подумал он, и неожиданно спросил: –Одо-
лею ли себя?»
– Ты подкрадёшься и схватишь цель.
«Давно этого ждал. Неужели я такая персона?» –Алек-
сандр не удержался и хмыкнул. Оскар сдвинул брови и при-
стально уставился на ногти.
– Зря я тебе этот секретик открыл. Хоть мне нагоняя не
будет, но обидно, что проговорился, –и он с подчёркнутой
правдивостью вздохнул.
«Обознались, друзья! Нет у меня таланта, а если что и де-
лаю, то вам же назло… Неужели там могут ошибиться?» –
злорадство сменилось грустью.
– Не на того поставили! –он захохотал совсем громко
и подумал: «Что-то у меня настроение прыгает. Насупиться
надо бы, а я как натуральный шизик».
Оскар, как будто не замечая ничего, продолжал болтать:
– Настоящая сила –держать своего ГЕНИЯ в стороне
и приближать, когда надо. Слегка поддаться и побороть…
Право нечистого –вызывать страдание, которое ты должен
победить и снова принять. Это –ступени духа!
Оскар вздёрнул нос и стал похож на одного из выпускни-
ков Царскосельского лицея.
– Не всякий, –голос его уже звенел, –способен взой-
ти по лестнице без перил признания, да ещё с таким гру-
зом низкопробных страстей, как у тебя! Ты –мстительный
хиляк! Кто-то должен постоянно разжигать тебя своим пре-
восходством, подталкивать и травить. В тебе нет предан-
ности идее. Кроме того, ты лодырь. Так что провоцируй
себя, пока молод. Отупение старости неодолимо, и цель
уплывёт!
– Ясно, провоцируй, пока не сдохнешь, –Волобуев кис-
ловато ухмыльнулся. «Он готовит дежурный сюрприз. За-
чем? Не самобичевания ждут от меня. Разработки идеи
ждут… для их царства. Духовная элита не знает, как ей спра-
виться с собой. Решает, чем жить и как жить. По Толстому
или Ефремову? Для вида молятся они этим богам. Гнильё
30
изображают чем-то великим. Для нас притворяются… но
стоит ли размениваться?»
– Все, кто ищет блага, –не находят его, –продолжал ве-
щать Оскар. –Благо –страдание, и все хотят его. Но стра-
дание не есть благо. Именно этого никто не хочет… Владеть
своей одержимостью –многим ли дано? Кисло-сладкие
мечтатели и не коснулись того, что предстоит взять тебе. Те,
что коснулись, сочли себя пророками, отпускали бороды,
становились хлюпиками, лепили рецепты безгрешной быто-
вухи и берегли себя для возвышенных удовольствий. А гор-
децы и неудачники сожгли себя, прокляли Бога, обвинив его
в своих бедах, которые сами же взвалили на себя.
Нетрудно сжигать себя, труднее воскреснуть. Научись не-
истовствовать, не раздавая души. Этим хороша медленная
смерть. А ты её клянёшь.
Стало пронзительно жалко чванливого гнома –такие
глыбы ворочать, и всё не свои. Чем он заслужил такую
казнь?
– Должно любить своего мучителя, –Оскар поучительно
поднял кривой мизинец, –а ты бежишь от пытки. Из трусо-
сти бросил Вилория. Решил, что он дан тебе в палачи?
– Мне без него хватает пыток.
– Боишься? А как насчёт Бога? Не надеешься, что он за-
щитит тебя? Что молчишь, хитрец? Вилорию ты мстишь. Но
ведь он только долг исполняет. Считаешь, что Вилорий недо-
стоин мучить тебя? Аморальная личность? А ты моральная?
Глупо думать, что палач должен быть благороднее жертвы.
Просто тобой овладела гордость плебея, и ты пустился в со-
ревнование с Вилорием. Не подумал, кто из признанных
станет возиться с тобой?
Тупой ты всё-таки, –Оскар даже голову склонил набок
от сожаления. –Кастанеду1 читаешь взасос, а главного не
понимаешь. Маги специально нанимали мучителей. Деньги
им платили, и немалые… за издевательство. Всё это нужно
1 Кастанеда Карлос. «Другая реальность», «Второй круг силы», и др.
произведения.
31
для развития воли. Воля –мастерство, а не терпение зану-
дистое. Ницше тебе процитировать? «Гигантские напряже-
ния, жертвы, голая дисциплина чувств. Всё это ничего не
даёт. Надо, чтобы захотело тело».
Оскар выстрелил тираду, скособочился и заковылял
к своей постоянной обители. Волобуев заметил фальшь его
удручённого вида, успокоился и повеселел.
– …Бег твоих мраморных лестниц, что всегда уводили
наверх, –прочитал он, –откуда эти строки? А… какая раз-
ница… Может быть, я сам сочинил их. Грущу по Ленинграду.
Москва дутой помпезностью, колготой столичной тяготит,
и всегда ты в ней одинок. Пьяный и трезвый, счастливый
и несчастный –одинок, и в компании развесёлой, и с жен-
щиной просто, и с любимой –одинок. Не бывает здесь бес-
причинного счастья. Только радость, пронзённая корыстью
победы. Достать, ухватить, объегорить, влюбиться, наконец.
Цели, цели, бесконечные цели…
7. Начало зимы
Обычным холодным закатом
завершался ноябрьский день.
Волобуев думал о Рембрандте и Васнецове.
Рембрандта он ненавидел за излишний реализм.
Картины голландца напоминали собственную жизнь.
Васнецова презирал –считал спекулянтом на старине.
Намазюкал кольчуги да мечи,
вот вам и Русь.
Пусть думает о них квартирный интеллигент,
что вдыхает дым шашлыков –
поднебесное жарище богов от цивилизации.
Пусть мечтает он увидеть живой огонь –
никогда не зрел большего, чем копоть зажигалки.
Пусть расписывает он свои огненные фантазии
про настоящие камины и походные костры
друзьям, собутыльникам и приблудным девицам…
32
А нам надобно печь разжигать, –сказал Волобуев и прыг-
нул с кровати,
пытаясь попасть на обрезок ковровой дорожки.
Скоро юбилей:
пятнадцать лет топит он печь по ночам,
а в сильные морозы и утром.
Привык
вставать каждый час после двенадцати,
проверять, подкладывать,
расшуровывать спёкшийся уголь
и держать, держать непрерывный огонь.
Мастерство истопника не приходило с годами,
не страх,
а какая-то одержимость огнём одолевала его
каждую зиму.
Может быть, оттого и начал он верить в судьбу
и легко представлял свою смерть в пустом замерзаю-
щем доме.
Он приоткрыл железную дверцу.
Холодная печь дохнула зловонием непрогоревших углей.
Разжечь её, как всегда, нелегко.
Ядовитая копоть тянется в комнату.
Каждый вечер начинается топкой по-чёрному.
Трубы не чищены.
Придётся прогреть поддувало –
спалить газету с телевизионной программой.
Смотреть всё равно нечего.
Многосерийный детектив он знал наизусть.
После матюгов и нервных усилий,
достаточныхдля создания поэтическогошедевра средней руки,
пламя чванливо занялось
и побежало от щепок к дровам.
Волобуев выдавил тюбик «Поморина»1 в стакан,
разбавил водой
и, потягивая небольшими глотками,
1 «Поморин» –зубная паста, пьётся вместо спиртного.
33
начал письмо самому себе.
«Вилорий сулит успех,
обещает чуть ли не славу.
Для чего мне успех,
если я ненавижу всё?
В литературе –
измочаливая себя ночами,
чуть не свихнулся и не написал ничего.
Философия
соблазнила меня,
ввела в одержимость затворничеством,
предала в руки безжизненности.
Она –падший идол.
Могу ли я любить падаль?
Больше всего ненавижу себя.
Безделье отягощает.
Труды раздражают,
обостряют склонность к помешательству,
усиливают тяжесть неверия.
Поздно разжигать надежды молодости.
Любовь не интересует.
Деньги не нужны.
Слава обременительна.
Пишу, потому что праздность невыносима.
Хорошо было раньше.
Ходил по музеям,
наслаждался красотами Ленинграда.
Раздумывал о чужих творениях,
не пытался создавать свои.
Делал маленькие открытия,
ничего никогда не записывал,
делился добытой мудростью с другими.
Как я умел создавать задушевные беседы!
Теперь разучился говорить.
Не воспитывал в себе молчальника.
Всё вышло само собой.
Я стал в разговоре убийственно тривиален.
34
Уж не от презрения ли к жизни?
Раньше хватало того, что меня слушали.
Как я любил своё менторство!
Теперь мне странно, что я мог его любить.
Занятие скучнейшее из скучнейших –
учить непосвящённых!
Меня бы кто просветил.
Хоть кто-нибудь с поучениями бы привязался,
раньше тёща приставала по семейным делам.
Смешно вспоминать:
«Запиши ребёнка в кружок.
Неважно в какой.
Хоть в кружок мягкой игрушки».
Придёт юность,
беспокойная, тоскливая тяга к любви.
А ей сидеть дома, шить мягкие игрушки
или выпиливать модель самолёта.
Спасёт её только живопись.
Характер волевой, яростный.
Цвет чувствует прекрасно.
Была романтичным ребёнком,
восторгалась Колумбом,
любила церкви…
Видно, не суждено!
– Эх! До чего человек дойти может! –
он бросил авторучку.
– Писать самому себе –
это уже опасно!
Пламя в печи начинало спадать.
Он взял журнал, чтоб разорвать,
приоткрыл дверцу,
взглянул на обложку.
Широкое, угловатое лицо
по-постельному красивой девушки, вероятно,
олицетворяло весну, –
она держала во рту цветок.
Он представил, как
35
портрет плаксиво сморщится,
обгорая в серые, лохматые струпья пепла,
пошевеливая краями листа,
плавно и отвратительно
превратится юность в корявое насекомое фатума
из беспощадных фантазий помешанных.
Не комкая,
он осторожно положил лист на поленья.
Огонь взялся не сразу,
всё иссушивал, иссушивал лист, не пробиваясь нигде,
вдруг вспыхнул, прогорел,
каким-то непонятным дуновением развеял пепел и…
не доставил злорадного удовольствия.
Он полистал журнал.
Множество женских портретов.
Некрасивые толстухи среднего возраста –
ударницы коммунистического труда.
На последней странице зимний пейзаж.
– Лукас ван Фелькенборх, –с удивлением
почти по складам прочёл он.
Имя незнакомое.
Художник нерядовой –
по колориту видно.
Странное, непонятное место.
Ни город, ни деревня.
Детский, простоватый пейзаж успокаивал,
не вздёргивал в мнимую одухотворённость покоя,
тоскливого и нудного,
от которого устаёшь,
бродя по залам музеев.
Кукольный и реальный –
его невозможно было определить.
Тянуло назвать безмятежным.
Но он не был безмятежным.
– Безмятежный! –
Волобуев плюнул,
как будто чёрт изводил его бессилием этого слова.
36
«Так и тянет меня в мужские сантименты,
в дешёвку неустоявшихся чувств!
Стал я смахивать на интеллигента в очках», –
подумал он,
сплюнул ещё раз и начал подкладывать уголь.
8. Лицедеи любви
Редко,
раз в год или два
выпадет удача
увидеть по телевизору что-либо стоящее.
За многие годы запомнился лишь
«Уроки французского» –
фильм, о котором скажешь: «ИСКУССТВО!..»
Александр и сегодня ничего не собирался смотреть.
Включил ящик просто так,
сам не зная зачем.
А фильм оказался почти про него.
Талантливый математик женился на своей ученице.
Всё свободное время
занят он
решением сверхсложной задачи, равной открытию.
Ах, эта теорема Ферм;!
Наваждение математиков!
Молодая жена,
не выдержав скуки, уходит к другому.
С отчаяния он бросает работу,
отрекается от науки,
работает грузчиком.
Жена возвращается.
Упущено время, пропало желание.
Ради любви гаснет пламя таланта.
На ощупь,
в полутьме
отыскал Александр программу радио и телевидения.
37
Убогая газетёнка напоминала рекламу.
В дежурных фразах,
как расписка в получении денег,
изложено содержание фильма:
«нелёгкие испытания», «осознание человеческих ценно-
стей», «ответственность друг перед другом»… –
четыре строки.
Фамилии актёров, сценарист, режиссёр…
– Режиссёр –женщина, –
буркнул Оскар из-под пола.
Буркнул
как бы между прочим,
но достаточно внятно,
чтобы пронять Волобуева репликой.
– Я, может, в транквистизм ударился, а ты мне лажу
льёшь,
фуфло! –сказал Волобуев, но про себя пожалел: «Зря
я по-блатному заговорил».
– Чего-чего? –обиженным подростком затянул Оскар.
Волобуеву показалось, что Оскар даже носом хлюпнул. –
Что это –транквистизм? Сам олигофрен, а ещё такие слова
применяет.
– Употребляет, –поправил его Волобуев и вышел из ком-
наты.
Впрочем, он прав, этот гном, бесконечный в своих по-
ученьях, он несёт иногда двуликость явлений, маленький
Янус. Двухголовость лишь внешне несчастна. Она –финт
и змея диалектики. Она страшней, чем сама Кундалини 1.
Змея управляет богом познанья –Ганешей, со сломанны-
ми клыками, он благороден и склонен к прочтению книг.
Он книгочей и книгоноша. Он грамматики смысл извлека-
ет из многогранности слов. Их может быть десять значений
и больше. Изучайте санскрит, и вам откроются тайны тех
переводов, где Блаватская что-то недоговорила, обсуждая
строение материи, но не духа.
1 Кундалини – энергетический центр человека.
38
Там, где в станцах появляется точка, зарождается
всплеск материального мира.
Может быть, дух –непрерывностью и дискретностью на-
чинает царство смерти?
И только забота о ближнем есть начало любви. Но только
начало!
Нечто вроде азбучных истин. Не зная букв, роман не на-
пишешь.
Хотелось бы говорить о любви к Богу, да приходится го-
ворить о любви к человеку. Да здравствует любовь обыва-
телей! Этих глупых носителей жизни,
ибо герой –это всегда пристрастие к смерти, пусть лишь
для себя, но от себя недалеко и до других. «Хай живе обыва-
тель!» –так сказал бы свободолюбивый хохол и был бы че-
тырежды прав. Ибо жизнь –это всё же вопрос. Пусть вопиет
в своей обветренной страсти бродяга давно открытых морей
и лощёный любитель таинств ещё не совсем открытого Кос-
моса. Заботьтесь о ближнем!
Лепитесь друг к другу!
Всё о любви…
Жизнь –распродажа…
Счастливы вы?
В обыденных душах покой поселился надолго –
в жизни надгробной
всё о тебе!
А как начиналось!
Как начиналось!
Взглядом великого Канта –
задумчивость горя, одержимой, невозродившейся души.
Затравленное собственной беспощадностью лицо
аскета.
В отрешившейся от себя надменности –безразличие,
ему не нужны повороты судьбы.
Есть дни угасания мира в тебе,
тогда ты скажешь:
«Быть не нужным никому –награда!»
39
Медаль эта хороша, но только
когда на её обороте:
никто не нужен тебе.
Говорят:
холодность не создаст шедевра.
Покой не создаст,
а холодность,
что невыносимее пламени,
запредел ярости невозможной,
где кончаются все миры,
и тот, потусторонний, тоже –
страшное время души,
чтобы вернуться назад,
к младенчеству…
Только младенчество создаёт шедевр…
нет, не искусства,
а жизни…
– Младенчество дочеловечности!
Кто до таких пределов дошёл?
Никто не дошёл!
Даже Ван Гог!
Неужели все мы сладострастники?
Он МЕДЛЕННО закурил,
СКОМКАЛ ПУСТУЮ ПАЧКУ
и бросил в открытую дверь –
там, на кухне,
тихо верещал репродуктор.
ОБЛАСТНЫЕ НОВОСТИ:
«Колхозы области перешли
на новую форму обслужи-
вания населения –продажу
урожая на корню, что позво-
лит, минуя овощехранилища
и магазины, доставлять кар-
тофель в дома покупателей».
ОБЛАСТНЫЕ НОВОСТИ
«Пустые подвалы домов пред-
полагается переоборудовать
под кладовые коллективных
овощехранилищ».
40
Не дешёвка с капризом,
устремлённая к власти
над бедной душой математика.
Не выходят такие
за «талантливых идиотов».
И не рококо от интеллигенции,
чтоб сюсюкаться в трепетном
поклонении гению.
Плоско и пресно.
Такие не бросают беспутных мужей.
Волобуев прислушался.
Репродуктор сладостно зачмокал
и умолк,
как будто кто-то оборвал линию.
Александр смял и расправил газету.
Неужели слабеет Небо?
И нам не дано пробить ординарность?
Не мог человек
забросить открытие.
Даже с подступов к нему не сойти!
Не бывает дороги назад,
а если вниз,
то в пропасть!
Тут тоже низ есть:
в грузчики пойти…
из НИИ,
и фотографии домов коллекционировать.
Отчего не сжёг себя
в опалённых путях к мирозданию,
не растранжирил в пивбарах,
не ушёл в бичи
герой-математик,
только взглядом игры, бутафорией глаз
уподобился Канту?
Но и жена хороша.
Под стать ситуации.
41
Уж лучше спиться,
в алкогольной романтике облохмотиться,
чем в мелкоте устремлений пропасть…
– Только женщина, –Оскар стоял перед ним почти на-
вытяжку
с поднятой рукой,
сжатой в кулак, и отведённым
мизинцем, –
в бесконечной любви к ординарному
может так посмеяться над гением,
талантом,
над всем, что превосходит её.
Так они ставят фильмы.
Убеждают нас в нашей никчёмности.
Оскар сплюнул и головой нырнул в нору.
Волобуев всё выискивал и не мог найти сигарету.
Тоска какая-то,
хоть в клуб к пироманам беги.
Мученье!
Не хочу признать,
что женщина так прозаична.
Он взглянул на нору,
взглядом приглашая Оскара к разговору.
Оскар молчал.
Сумели обставить:
гений перед любовью не устоял.
Всё проще:
не гений он!..
Господи,
зачем мне велишь идти против всех?..
Велика любовь,
но она проза жизни.
Приятная проза,
сладкая проза…
42
и первый шаг к обыденности.
Легче, конечно,
эту прозу воспеть
и подзаработать… хе-хе,
хотя бы в журнале «Наука и жизнь».
Не начать ли мне статейки пописывать…
в пятьдесят-то лет?
Он сложил программу,
придавливая ногтём,
аккуратно прочертил
линию сгиба,
медленно сказал в полумрак:
«Отказаться от любви!
Она слишком сладостна».
Должен ли быть счастлив человек?
Тоже вопрос…
Уж наверняка смысл жизни пропадёт.
Что лучше:
запутаться в паутине идей
или в тенётах несовершенной любви?
Не зажигая света,
он включил газ,
плюхнул кусок старого теста на сковородку,
растёр ложкой в длину.
Пока кормил собак,
блин скорёжился,
превратился в старый шлёпанец,
печённый на слабом огне.
Он оторвал кусок,
кинул коту Самуэлю.
Кот отвернулся.
– Завтра сожрёшь!
Ишь! «Нагар недозревших сновидцев!»
Избаловал я вас, –
он поддал коту под зад.
Тот обиженно,
не по-кошачьи вякнул и,
брезгливо потряхивая головой,
принялся за обугленное тесто.
– Сам ем, –
сказал Волобуев коту, –
а тебе антрекоты
подавай!
Он снова включил телевизор.
Начиналась передача
«Выходи на тропу здоровья».
По тропе бежали
грузные семейные пары
и прыткие, как антилопы,
потенциальные
молодожёны.
Диктор распинался
о развитии мужества
с помощью спорта.
– Любят мужество
сентиментальные крысы, –
хмыкнул в ответ Волобуев.
Он слил
остатки вчерашней бормотухи
в стакан
и, разглядывая дно
сквозь красноватую муть,
продолжал:
– Кто знает мужество
в изнанке его,
оборотные медали борьбы?
Серебристый отзвук побед
легко улетает в отчаянье,
тяни тогда лямку воли.
Не того терпения,
где упорство сродни настырности и выжиданию.
Медленный взрыв длительной боли,
уничтожение себя –
предтеча воли.
Разжигать себя
в жажде смерти и не поддаться ей –
начало воли.
Где-то я вычитал:
воля –умение.
Это так.
Моя цель –
достичь невозможного.
Мужество нужно тому,
кто хочет шагнуть в запредельность.
Издали смотреть на сильных –много охотников.
А кто поклонился
мужеству непризнанных?
Берегут своё поклонение
и приносят лицедеям любви или власти.
Бутафория их красива.
Поклонников невысоких талантов тьма,
они высшая воля Земли, противостоящие воле небес!
Никто не избежал гробокопательства духа, коснувшись
Земли.
Душу в серебро… и…
катись к медякам!
Жизнь не страшна тем,
у кого позолочена плесень души.
Глава 2
Я ДОЛЖЕН СОЗНАВАТЬ СЕБЯ ИДИОТОМ…
1. Первый приезд
Он вышел на узкий перрон.
Плавная, ритмичная
масса голов
с какой-то резиновой тягучестью
продвигалась вперёд.
Волобуев лавировал,
обгоняя приосанившихся
колхозничков, горделивых
интеллигентов, весело уступал дорогу
хамовитым носильщикам.
Впереди толпа редела и таяла.
Огромный, чистый, неуютный, как поликлиника, зал
уничтожил приехавших своей громадностью.
Тоска и жалость
к исчезнувшим попутчикам
уколола болью разлуки:
как будто никто и не ехал рядом.
Сразу потяжелел чемодан.
Не останавливаясь,
перекладывая его из руки в руку,
прошёл он сквозь вокзал
к площади.
Серая, будничная, недовольная очередь у телефонов
разбивала желание звонить Вилорию.
Стараясь не злиться, Волобуев шёл вдоль площади.
Игрушечный терем Ярославского вокзала всё также, как
год назад,
играл вязью славянских орнаментов.
В залах ожидания, неухоженных и мрачноватых, всё так-
же сидели, лежали и спали на скамьях и на полу, не под-
стелив даже газеты, дети, женщины и старики. Обалдевшие
от бессонных ночей мужчины слонялись и жались по углам.
С самоубийственной настойчивостью
курили у туалета солдаты, приличные
граждане и бомжи обоих полов.
Как будто не уезжал он,
не жил в Ленинграде,
а просто забежал покурить,
посмотреть
на настоящую, без прикрас ЖИЗНЬ
и подбодриться убеждением,
что многим хуже, чем ему.
Ленинградские воспоминания
сменились завистью
к казённому аристократизму Дзержинки,
помпезности Нового Арбата,
увядающей роскоши площади Свердлова.
Всё обострилось в романтику одиночества.
В мужском туалете,
прокуренном с каким-то неистовством,
казалось, и воздуха не осталось в нём,
брился высокий старик в майке.
Узкие грязные подтяжки
глубоко врезались в белые мягкие плечи.
У кафельной стены
на полу
двое, передавая бутылку друг другу,
пили вино, закусывая хлебом,
отламывая каждый от своего куска.
Около писсуаров
лениво курили и спорили
парни полушпанского вида.
Похоже,
они обосновались здесь навсегда.
Едкий запах аммиака слепил и резал глаза.
Изгой среди изгоев,
равный среди равных,
бродил Волобуев среди этих людей.
Постепенно возвращалось ощущение одичалой ненуж-
ности.
Наплывающая суровость стянула лицо.
Жажда трагического,
как прилив,
играла волной мертвящей радости.
Он бросил окурок и, слушая его шипение на мокром
полу, думал: «Звонить или не звонить Вилорию?»
Вилорий не любил нежданных визитов.
«Запоздало моё предчувствие», –решил Волобуев, и пу-
стота реальности сжала его.
– Запоздало, –сказал он вслух и повернулся к выходу.
Узкая лестница без перил спускалась крутым провалом из
зала ожидания. Острые каменные ступени блестели плевками.
По ним с ритмичностью маятника взбирался и сползал
пьяный с авоськой.
Две консервные банки
с жёлтой наклейкой стучали и
перекатывались в ней.
Длинноволосые парни
в широкополых шляпах стояли над ним,
подбадривали ползуна,
курили и стряхивали на него пепел.
Телефонные будки в зале ожидания
пусты.
«Проезжим некуда звонить
в этом гостеприимном городе, –
подумал Волобуев и спохватился: –
Странно начал я всё обобщать».
Разболтанный диск телефона
запинался,
скачками плыл над циферблатом,
с ползучей нервозностью
возвращался назад.
Неожиданно быстрый щелчок
снятой трубки
обрадовал.
Вилорий был дома,
но мямлил и не приглашал
с той обычной властной настойчивостью,
означающей, что он ждёт.
2. Эффективная верность гуру
Низкорослый, но мощный,
кучерявый и хмурый,
как потревоженный бог,
Вилорий открыл дверь.
Натянуто пожал руку
и отправил Волобуева за вином.
Волобуев быстро вернулся,
но Вилорий уже дочитывал рукопись.
«Шибко управляется.
Будет разнос».
Волобуев вздохнул
и принялся рассматривать комнату.
Журнальный, ободранный и дряхлый,
заваленный книгами стол,
устлан листами разодранного блокнота.
Широкий, неразборчивый почерк
как бы вещал о вечном, о том,
что лежит сверх бытия.
Не заботится –поймут его или нет.
Волобуев сравнил со своим,
мелким, острым и злым,
с годами всё убыстряющимся.
«И даже в этом он превзошёл меня!»
Он не заметил,
как вошёл в свой давний
спесивый надлом.
Дальше пошла уже совершенная чушь:
что почерк –это характер.
Значит, характер мелочный и безвольный.
«Что я заупокойню развёл?
Посмотрим лучше, чем
тут «гений» занимался, пока я летал за вином».
Было заметно,
что «гений» наводил марафет.
Слишком заметно.
Сверху наспех заправленной постели.
Зелёное покрывало
сморщилось волнами неухоженными,
молчаливо возносило оно
гимн одухотворённой забывчивости,
одержимой своим талантом.
На углу у самого края
лежал чёрный том Малой энциклопедии,
раскрытый на статье «Милетская философия».
Мэтр опустился до первоисточников?
Если энциклопедия –первоисточник,
то воистину
не философия важна, а разговоры о ней.
Сурово сдвинув складки мудрецов –
две вертикальные морщины выше переносицы,
Вилорий плюхнул тетрадь на покрывало.
– Ты можешь стать новым Бердяевым,
но нужны ли перепевы?
Где идеи ЕДИНСТВА, БРАТСТВА, ДОБРА?
Ты думаешь, в человеке нечего больше открывать?
Там ещё открывать и открывать.
Сели писать диалог.
Волобуев устал.
Но уезжать неудобно.
Сколько не виделись!
Короткие встречи оскорбляли Вилория.
Думать ни о чём не хотелось,
и они заговорили о женщинах.
– Давай я тебя женю, и оставайся в Москве. Есть у меня
интеллигентка.
Никак не могу соблазнить. Наверное, девушка. Еврейка.
Еврейки до замужества верность хранят… сами себе дока-
зывают… А как выйдет замуж… Но эта гулять не будет, –за-
торопился Вилорий, –интеллектуалка, редактором работает.
На благо просвещения силы отдаёт… для любви не останет-
ся. Баба… ну что поделаешь, –он рассмеялся горько и ехид-
но. –Сейчас позвоню.
Вилорий быстро накручивал диск, но всё бесполезно –
любят женщины занимать телефон.
Волобуев начал читать стихи Вилория. Чёткий простова-
тый верлибр. Лирические покаяния перед Богом, кокетли-
вое самобичевание с акцентом на слове «ничтожество»,
но с подтекстом –и в ничтожестве я велик. Особенно изо-
щрялся Вилорий, обвиняя женщин в бездумной животной
страсти:
Я давно знаю: в качестве мужчины
я ничего не стою.
Женщины,
кому нужен мужчина
как человек?
Никому…
И зачем же тогда мужчине жить
как человеку?
Некий плач импотента. Александр знал, что Вилорий ве-
дёт счет победам, записывает имена, возраст, где позна-
комились, когда овладел, срезает и подкалывает локоны
каждой, и непременно под датой победы. На каждое при-
ключение отводит страницу с описанием анатомических
особенностей и темперамента. Сначала он решил, что Ви-
лорий хочет спекульнуть и ханжество выдаёт за духовность.
Авось, мол, не заметят. Волобуев улыбнулся, но через стра-
ницу наткнулся на редчайшую откровенность.
Всю власть –
мне!
Всю славу –
мне!
Всех женщин –
мне!
Но главное:
всю любовь –
мне!
Мне, мне, мне!
Только мне!
Подобного не встретишь и в фантазии лилового запоя,
в самую бессонную ночь не додумаешься. Или я слаб ду-
шой, или недотёпа, но для чего сразу столько… не ничтож-
ных устремлений, а просто беспокойства. Утомительно и не
интересно совсем, странно переоценивает человек свои
не столь уж громадные силёнки.
Дай ему что-нибудь одно: всю власть, всю славу, а тем бо-
лее всех женщин. Интересно, как он один со всеми женщи-
нами справляться будет? Конечно, всё это только жар души,
но должна ли душа быть столь бездумной даже в жадности?
Александр закончил своё мысленное опровержение, по-
смотрел на хихикающего Вилория и прислушался. Вилорий
отпускал в трубку одну фразу игривее другой:
– Я –циник! Я –многожёнец!
– Я тебя не узнаю.
– Я человек легкомысленный.
– Ты человек хороший, и он человек хороший.
– Что за нездоровая фантазия?
– Поэтому тебе и звоню, что ты не хамка.
– Брось! Никаких задних мыслей нет.
– Месть? Кому?
– Какая мне выгода? Он мой лучший друг.
– Счастье можешь проворонить.
– Обо мне вопрос не идёт. Я человек конченый.
– Кто такой? Кто такой? Грузчик!
– Что ты наглая такая? Злая какая-то.
– Блондин!
– Ни блондинов она не любит. Ни брюнетов она не любит.
Ни гениев, ни негениев.
– Я тоже инженер. Ну и что? Инженеров с комнатами…
их как нерезаных… зачем их любить?
– Наглая баба! Как-нибудь! Как-нибудь!
– Что легкомысленно?
– Ах ты прелесть! Интеллигентка! Интеллигентная жен-
щина редкость в нашей пролетарской стране.
– Я тебе о деле говорю, а ты в абстракциях витаешь.
– О какой подруге?
– Писательница? Это не мешает ей быть бездарем.
– Может быть? Я ей о деле, а она –может быть!
– У меня все дни расписаны.
– Ты меня ревнуешь?
– Ты меня замарьяжила до того… Ходить с тобой, архи-
тектурой любоваться… а ехать на ночь ко мне не хочешь.
– Ты меня боишься? А я тебя нет!
– Хитрого хода здесь никакого. Я несерьёзный, а он се-
рьёзный.
– Он не понравиться не может.
– И ты не понравиться не можешь.
– Эту девочку я не знаю, а тебя знаю.
– Ночью сойдёшь.
– Ты меня разочаровываешь.
– Обидно, что я для тебя не авторитет.
– (Взвизгнув.) Ты какая вредная баба. Всю жизнь мне
назло делаешь. Но я мужчина!
(Напевает.) В моём саду склонились лилии,
Я весь в бреду…
– Ну тогда я тебя кадрить буду. Когда в гости ко мне при-
едешь?
– Отдельная квартира.
– Говори конкретно: когда?
– Ты сама понимаешь: приехав ко мне, ты рискуешь по-
терять девственность.
Это же хорошо –в гостях потерять невинность.
– Была невинна?
– Ты хочешь замуж, подлая. (Смеётся.)
– Надо же иметь от тебя пользу.
– У тебя всё те же пустые кумиры: Пастернак, Цветаева.
– Приезжай в гости. Как я буду тебя любить!
Против тебя у меня особая страсть.
О! Сколько блаженства она доставит особям!
– Зачем ты ерундой занимаешься?
– Учебник пишешь? Будет много денег. Богатая еврейка!..
– Влюбишься. Я тебе гарантирую.
– Ты только меня любишь или ещё кого?
– Изменяла мне? Что молчишь? Изменяла? А я тебе нет!
– Раз ты любишь только меня, буду тебя кадрить. Когда
приедешь?
– В среду?
– Что будет? День будет. Потом вечер, а ночью любовь.
– Не веришь? Я заставлю тебя поверить! Запиши адрес.
(Диктует.)
– Что не знаю? (Передразнивает.) Они «опасываются»,
они «опасываются».
Надо же кому-то отдать девственность.
– Ты замужем была? А я-то думал. Впрочем, я тебя про-
щаю. Когда звонить?
– Что вне секса? Вне секса это уж ты сама. Помочь ни-
чем не могу.
Вилорий положил трубку.
– Опять у тебя невесту отбил, –улыбнулся он Волобуеву.
3. Встреча вторая
Они сидели в бывшей душевой комнате. Из белых ка-
фельных стен хаотично, но впечатляюще торчали куски об-
ломанных труб и придавали ей вид чистого заброшенного
туалета.
Александр читал вслух отрывки незаконченной повести.
Вилорий курил, в смешных местах хохотал, в слабых мол-
чал или мягко указывал недостатки. Всё было размеренно,
предупредительно, чутко, как в семье викторианских вре-
мён.
Начал Волобуев в запале, но скоро сник. Повесть всё
меньше нравилась обоим.
Волобуев запнулся, не закончив строки. Закурили. Ви-
лорий улыбнулся и выдал кучу дежурных похвал. Перешли
в раздевалку, квадратную, высоченную, почти в два этажа
комнату, унылую и тошнотворную, как часть тюрьмы или су-
масшедшего дома.
Разговор иссякал. Вилорий оделся, и они вышли в про-
ход под трибунами –длинный низкий коридор, страшный
в своей приземистости. Он настораживал безлюдным, пу-
стым электрическим светом и напоминал Америку гангсте-
ров, времён Великого кризиса.
У ворот стадиона свернули к футбольному полю.
Широкий, расползающийся овал трибун смахивал на
лужу у пивного ларька. Заниженная, плоско растянутая пра-
вительственная ложа оседала бессмысленной дисгармони-
ей линейных пропорций. Очковыми змеями тянулись вверх
громадные пилоны с осветительными щитами. Пуговицами
блестели на них ряды бесчисленных прожекторов.
– Мне кажется это величественным, –сказал Вилорий.
– Н-да, –протянул Волобуев, –обольстительная мощь
современности.
В квартире Вилория всё то же. Чуть постарела мебель,
да обжитой беспорядок усилился, но меньше, чем ожида-
лось. Неблизкой дорогой сюда успели они поссориться и по-
мириться.
Вилорий открыл бутылку дешёвого вермута, и они сми-
ренно, несмело выпили. Помолчали. Какая-то серая заху-
далость почтенного возраста коснулась их, и нет уже той
прыти души, нервных, отрывочных впечатлений, которых
так много в метро от частой смены пассажиров, красивых
женщин и всего, что Вилорий называл ароматом столицы.
Они не дулись друг на друга, хотя Волобуев и чувствовал, что
Вилорий явно придирается к нему.
– Видел я, какое у тебя было лицо, когда ты на скамейке
сидел, –презрительное и скучное. Радовался, что я плохо
работаю. Вот, мол, хвалился, что великий тренер…
Волобуев вспомнил, как ему было жаль Вилория, когда
тот прошёл к нему через строй своих подопечных в истёр-
той меховой накидке поверх спортивного костюма, распол-
невший, усталый, с каким-то обабившимся лицом.
Сутулые, неуклюжие, пузатые мужчины, не старые, но
седые и лысые, послушно, внимательно стояли в строю –
нелепые новобранцы мирного времени, пародия на смер-
тельную романтику войны. Их неестественная оживлён-
ность, дешёвые тренировочные костюмы придавали им
вид законченных кретинов. Всё это вогнало Волобуева
в сильную хандру. Ему показалось, что он состарился, стал
лыс и угрюм, у него началось раздвоение личности, которо-
го он, как бы предчувствуя, всегда опасался.
Всё прочел Вилорий на его лице и записал на свой счёт.
Оправдания Александра разжигали его, и они довели друг дру-
га до ярости, после чего тутже успокоились. Александр молчал.
Вилорий беззлобно, скорее по инерции, скрипел упрёками:
– Как я ждал, когда ты спросишь, принёс ли я либрет-
то… Как манны небесной. А ты так и не спросил. Чёрствый
человек!
Ясно, почему он на меня кидался. Шакалом подкрады-
вался. Нет чтоб сразу сказать. Недаром дома мне вспоми-
налось либретто, как отрыжка, целый день.
– Не смогу отдать Темирканову. Смелости не хватит…
– Подожди у входа после спектакля. Скажи: «Вы –гений.
Вот вещь, её тоже написал гений».
Волобуев молчал. Что сказать, да и как сказать?
Мощь самовосхваления человека, поэта, искусства,
преклонение перед талантом. Всё насквозь сексуальное.
56
Красивые стоны одиночества, восхищение фюрера рабом,
павшим ниц перед ним, победа над женщиной, внутренний
долг делать красивую жизнь, фантастическая убеждённость
и звериный нечеловеческий крик: «Хочу счастья!»
Всё было в этом либретто.
Волобуев мрачнел, он как бы осунулся и почернел
в один миг.
Было ощущение, что его неторопливо, методично раз-
давливают в лепёшку. То, по чему он тайно сох, выкорчё-
вывал, выжимал из себя, выкручивая душу, как бельевую
верёвку, то, что он старался забыть, просил, молил Бога
освободить от этого, было изложено стройными, высоко-
парными словами, с абсолютно неподдельным чувством,
уверенно, с правом непререкаемой безгрешности.
В голове звенело от пустоты, застряло несуразное слово-
сочетание: грех убеждённости. Убеждённости в чём? Он ни-
как не мог подыскать соответствующее слово, но оно при-
шло само, как бы спустилось из потусторонности: в праве
на счастье. Убеждённости абсолютной, как закон, как цель
мироздания.
4. Последняя встреча
От курева звенело в ушах,
но куревом не подавишь страстей.
Закрутиться в марьяжной любви,
отдать душу за кожаный роман?
Претит напряжёнка ублажений и ласк.
Вздохи, цветы, улыбки,
встречи, что противнее расставания,
притворство,
притворство,
притворство…
Даже читать о любви неприятно,
оскорбительно,
как будто нет более достойных занятий.
Не секс,
а всё, что вокруг него,
налипает на душу паскудным приличием чувств.
Лучше публичный дом.
Пришёл,
выложил четвертак:
ни ласк, ни шептаний,
осквернился и забыл…
как будто побывал в туалете.
А Вилорий всё причитал:
«Не веришь, что девушка?» –
– «Под менструацию попал». –
– «А характерный звук?» –
«Специфический».
Как у Райкина.
Он стянул губы,
по-особому щёлкнул.
Так тихо ахает пробка,
когда тащишь её из бутылки.
– Да что с тобой говорить,
Ты его и не слышал никогда.
– Дуришь меня.
Подслушал у жены в брачную ночь.
– Ну уж нет!
Всё равно доконаю тебя,
завистник!
Он сунулся в тумбочку.
Пошарил,
поднёс к груди Волобуева сжатый кулак,
эффектно выкинул пальцы.
Небольшой овальный кусок простыни
куполом лежал на ладони.
Густое кровавое пятно,
алые брызги разлетелись восклицательными знаками.
– Маленький взрыв.
Я его вырезал на память.
Думаешь, нарисовал?
58
Пришлось сдаться.
Такие победы!..
В сорок два года.
Силён соблазнитель.
Настройка на жертвенную жизнь оседала и плыла в сла-
бину.
О груз бессмысленной борьбы за талант,
которого нет!
И вот,
когда он уходил от Вилория,
то ли Бог, то ли бес одержимости
начал всплывать
непривычной мощью,
лёгкостью убеждения:
можно одолеть непомерную тягу к любви
и постоянное тяготение к плоти.
Они только роскошь.
Хрупкий плод фантазии
должен поддаться силе!
Нужно лишь не смотреть на женщин.
Не смотреть никогда!
Никогда не думать о них!
Овладеть равнодушием и тогда…
искусить себя,
безнадёжно влюбиться и распалить.
Обожжённым легко вдохновенье –
борьба и радость,
что задавил кисейные чувства.
5. Отчаяния спрессованный хаос
Сквозным многострунным потоком
уходят, теряются дни.
Так и провёл бы всю жизнь за машинкой,
трамбуя непослушную рифму стихов.
Лучшие годы не столь уж длинной
вечно тоскующей жизни –
краткие сны предвдохновенья,
загорается и ждёт бегущая цель впереди,
увёртливо тянет,
болезненно прячет заветную нить бездуховного долга.
Чтоб сомнения сжечь и расплавить,
начинаешь рассекать дуновение лени.
Ищешь любые пути
вплоть до неправедных,
только б купить вдохновенье.
Дьяволу ль бросить приманку –
поступком бесстыдным взбередить себе нервы?
Злобным наветом себя распалить?
Истины нет в писании нашем –
продана боль души.
И покой отдаём,
и праведность нашу.
Радость бесчестья,
как взятку, берём.
Зверем прёт электричка,
сквозь накаты садов мелькнул палисадник,
частокол голубой
решетом оседает у горизонта.
Грохот чугунный,
визг буферов –
они терпеливо изъедают друг друга.
И время бежит от тебя,
нет первозданной победы над ним…
Только тряска средь выбитых стёкол;
безысходность железных дверей.
Вагон полупуст и огромен.
Жёсткие спинки скамеек
встали в воинственный ряд:
клетки для человечьей толпы
гнетут тягостью сжатых пространств.
Тяжёлая позиция
60
для защиты от пригородных хулиганов.
Тамбур вагонный,
сгусток железа,
приютил в углу,
сжал,
растравил гордеца, отщепенца…
Второй месяц подряд не выезжал никуда Волобуев.
Тыркался по дому,
коротал одинокое время в раздумье,
стал дик и надменен.
Затравленным донжуаном смотрит на женщин.
Удивляется:
отчего они красивее,
чем казалось ему до сих пор?
Багряными язвами сигнальных огней
наплывала станция Лось.
Властно отдёрнула дверь,
вошла и стала спиной к Волобуеву
высокая девушка в джинсах.
Блестящие, гладкие волосы
сжаты в тугую косу,
льются перламутровым светом.
Пристальный взгляд тревожил её.
Она повернулась,
вглядываясь в боковое стекло,
наткнулась на отражение лица Волобуева,
опустила серые прозрачные,
редкой чистоты глаза.
Он резко повернулся,
прошёл в вагон,
сел в углу у окна.
Поезд стоял.
С убийственной размеренностью зажигалась и гасла
неоновая надпись «Универмаг».
В голове, не прерываясь,
звонко трещала цикада,
и почему-то представлялся пропеллер.
61
Волобуев сжал спинку сидения,
включился в ритм неосознанной боли,
той,
которую дарит красота недоступной женщины.
Отчаянье –спрессованный хаос –
тяжестью духа гонит от жизни,
словно бежишь в бесконечность
и шизофреником ходишь по кругу,
догоняешь себя, чтоб не потерять свою тень.
Иди по кругу, живи в идеальном, –
выбрал величие!
Бесконечно кружить?
НЕ ДОТРОНУТЬСЯ ДО ГУБ ДУШИ!
Изранить себя,
прорвать частокол тоски по блаженству роскоши?
Ибо что есть любовь, как не роскошь?
Богоборствовать в сверхчеловеке?
Секунда и жизнь –
взлёт постоянный!
Топот ходьбы по зигзагам
прерывает силу мгновенья.
Сжечь, разорвать, уничтожить
поляны юности.
Розовый цвет не подойдёт
терниям безгреховной стены.
В амок вступить, бежать,
пока не умрёшь в обожаемой дали?
Там можно спастись или пасть.
Тяжестью крестоносца –вперёд!
Покой –это тоже страдание!
Нет ублажающей дали.
Достаточно мысли о ней!
Нужна или всё убивающая вера в себя, или…
довести себя до отчаяния и держаться на нём.
«Слабые богаче духом?»
Обострить чувственность поражением?
62
Воспеть дисгармонию?
Играть пессимизмом?
Править собой,
чтоб овладеть вдохновением?
Есть прирождённые творцы.
Они работают в любом состоянии.
Реализуют способности.
Редко поднимаются до озарения.
Созданное ими –плод необострённой души.
Радостный талант здорового человека.
Принадлежит ли им будущее?
Возможно, но скорее им принадлежало прошлое.
Всё ли созданное больными талантами глубже?
Оно привлекательнее.
Вряд ли здоровый будет любить Достоевского.
Гнаться за сверхмирами, –душевный недуг,
нести недовольство.
Не достичь сверхмиров –
мстить себе, кромсать жизнь,
умасливать кровь заветами будущего.
Долго же надо ненавидеть себя,
чтоб сказать всем…
– А вы, Лев Николаевич, сказали… –Волобуев победно
улыбнулся. –Ска-зали, –он поднял палец и оглянулся, не
слышит ли кто его. Никто не смотрел на него.
Он снова задумался.
«Конечно, Лев Николаевич прав: “Чтобы жизнь имела
смысл, надо, чтобы цель её выходила за пределы постижи-
мого умом человеческим”. Ну а если все начнут выходить
в своих целях за пределы постижимого? Никто ведь не хочет
бессмысленной жизни. Во всяком случае, многие не захотят.
К поискам смысла восходили великие человеческие по-
боища, создавались идеи и теории преступления. Под ви-
дом борьбы со злом делали зло невидимым. За всё платили
безыдейные. Любая социальная идея содержит в себе на-
силие. Она сама –насилие. Всё это слишком тривиально.
63
Циничное время, циничные нравы, когда смерть одного –
трагедия, гибель миллионов –статистика. Оттого и интерес-
нее нам индивидуальные преступления, что там нет стати-
стики. Будь Раскольников Наполеоном, он и совестью бы не
терзался, и на каторгу бы не попал.
Всё одно и то же, и причина одна –самоутверждение, по-
иск цели. Вот и решена загадка – “искушение познанием”,
хоть загадки-то и не было никогда. Познание преступно!
Пусть ораторы и агитаторы кричат: “Ретроград, –или как
там ещё, –мракобес”, –только крики ваши ничего не из-
менят.
Либо человек должен быть уничтожен, либо поднят на
высоту нового бытия.
Неужели нас некому вздёрнуть на высоту новых Небес?»
6. Отъезд в полумрак
До начала посадки оставалось сорок минут, Волобуев
остановился у закрытого киоска.
В середине зала иностранцы сгрудили элегантные чемо-
даны, бродили, покуривали, глазели на тяжеловесный бюст
вождя, вырастающий из мраморного куба.
Холёные, заурядные, безразличные мужчины.
Подвижные, ласковые, некрасивые женщины.
Благополучный вид иноземцев раздражал. Подмывало
выкинуть какой-нибудь фортель.
Волобуев взвалил на плечо дорожную сумку и пошёл на
привокзальную площадь.
Жёлтый свет фонарей –лучистый отзвук печали –усилил
тоску расставания.
Он прислонился к телефонной будке, вглядываясь в полу-
мрак у метро, где темнота обнажила привокзальную жизнь:
извечно тяжёлый труд барыг, проституток, уличных афери-
стов. Женщины, в основном уже в возрасте, собирались,
спорили, расходились, чтобы снова собраться.
Целенаправленная суета маскировала ловлю клиентов.
Мужчины подходили и отходили, не создавая видимости
сговора. Его удивила неуступчивость проституток. Они вы-
бирали клиентов капризно, как девицы на танцах выбира-
ют партнёров.
К одной из них, маленькой, курносой, чумазой, приста-
вал тщедушный парнишка.
Они прошли мимо Александра.
– Купи мне цветов, –сказала она, поглядывая на Воло-
буева.
– Какие цветы в двенадцать часов ночи? –сказал па-
рень и тоже взглянул на Волобуева.
С другой стороны за будку проскользнули две женщины.
Волобуев слышал отрывки фраз, брань, слёзы и жалобы.
– Забрал такую дочь! Я её растила четырнадцать лет!
Ещё одна драма без виноватых.
Пройдут столетия. Люди выстроят алюминиевые, может
быть, золотые дома, города и дворцы коммунизма. Веры
Павловны выйдут из подвалов, сгинут проходимцы и обыва-
тели. Жизнь станет счастливой, но несчастные будут всегда.
Будут подзаборные пьяницы, спившиеся от непосильной
ноши романтизма детской души. Не исчезнут развратные
женщины, пустившиеся в загул от незаурядности, и всегда
будут самоубийцы, ибо смерть –единственное прибежище
для слишком страстных натур.
65
Глава 3
ПРОЩАНИЕ С МЁРТВОЙ ХИМЕРОЙ
1. Окна прибрежных домов
В ясные, чеканные дни
незнойного лета
вступал Волобуев в своё одиночество.
Тяжесть томительной мысли прошивала его.
Он закончил занятия в зале.
Переодевался задумчиво,
неторопливо.
Перекладывал вещи,
застёгивал молнию куртки,
слушал её треск,
любовался коротким движением руки.
Замок мгновенно пробегал по мелкой крючковатой за-
стёжке,
зашторивал, соединял разъятую поверхность,
и скорость,
с которой он это делал, была удивительной,
как будто живое пространство мертвело.
Он гонял замок вверх-вниз,
повторял бесконечное чередование жизни и смерти –
не однообразное и бессмысленное,
скорее пугающе прекрасное
в своём непонятном предназначении,
большем, чем человеческая жизнь.
«Здесь всё становится похожим на этот странный,
изживающий себя город», –
подумал он.
Всегда в нём куда-то тянет
и нет постоянных мест, приятных или любимых.
Все места любимы и ненавистны.
Словно попал в гибельное величие рока
или заснул взвинченным, обострённым сном.
66
Пусть ушли сантименты о прошлом,
о знаменитостях –
дома их на каждом углу,
оттого и утолили
они слёзы утешения,
и пропали сразу, как бы в единственный день
отгремел дождь восторженный.
Но тянет ещё на Разъезжую,
под арки глухих подворотен,
свирепая обездоленность их
тащит в соблазны изощрённых идей,
зовёт переплюнуть себя,
испытать в злобном мужестве,
распять на Голгофе затравленной совести.
Но уже ненавистен претенциозный Невский,
царские пригороды с позолотой
веют затхлостью заброшенного величия.
Уж лучше бродить по Фонтанке.
Прямо через двор к набережной.
На противоположном берегу
дом зелёный
вылинял, побурел,
но старая ядовитость осталась,
тёмно-зелёная, особая мрачность
цвета параноидальных идей.
Не один Раскольников вырос здесь.
В этих узких, маленьких окнах и свет не такой, как везде.
Мало их на длинной высокой стене –
есть комнаты без света совсем.
Только здесь мог жить
единственный и великий герой Достоевского,
сатанинская идея и глубокая личность.
Не раскаялся,
даже на каторге!
Не русский он человек.
Все эти Карамазовы, Мышкины, Ставрогины –
лишь уточнения.
67
В Мышкине есть что-то смердяковское,
одержимость мелкотравчатая, наподобие той, от которой
повар одного
московского ресторана свихнулся, вообразив себя ди-
ректором.
Вероятно, большей должности представить себе не мог.
Ошибался Достоевский!
Здесь жил Раскольников.
Не на Столярном!
И старуха здесь жила,
ТОЛЬКО В КОЛОМНЕ ВОЗМОЖНЫ ТАКИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ.
Уголовные лишь с виду.
И он вспомнил «Портрет» –мрачное творение Гоголя.
Слева за альпийским домиком накатывался
и розовел закат.
Золотыми слоистыми волнами
струились, догорая солнечным блеском,
окна прибрежных домов.
Как слюда в керосинке из воспоминаний скучного
послевоенного детства.
Он вздохнул и полез в карман за блокнотом.
Карандаш был мягок, дом плыл на рисунке.
Делать пером?
Слишком ажурно, много света.
Жёсткой линией авторучки!
Однообразный, скучный фронтон,
тупики прямых, безнадёжных линий.
Замкнутый, ровный квадрат,
как сталь самолюбия,
нестерпимая ясность уничтожающей себя натуры.
Пусть я въедливый,
прилипчивый, как горчица.
Дался мне этот Раскольников.
Закат красив…
И всё же, что есть гений?
Способность к овладению предметом,
данная в необычных размерах?
68
Или умение развить сверхусилие к преодолению себя?
Чтобы уничтожить понятие о себе,
взятое большинством из нас в тривиальности.
Уничтожение тривиальности –цель гения.
Краду чужую собственность.
ЭТО ведь Ницше сказал:
«Гений –значит дать направление».
Раскольников дал направление.
Но ни человека, ни дьявола
нельзя образумить.
И почему принято думать,
что Рафаэль и Моцарт пританцовывали,
исходили соловьями, свободно творили песни?
Может быть, они надрывались, как Ван Гог?
Смех –преломление горя,
радость –зигзаг печали.
Как знать,
что творилось в изворотах их душ, –
от великой радости до великой печали нет шагов.
Трагические натуры убиты другой,
непонятной нам, смертным, судьбой.
И нет ни счастья, ни горя –
есть только мысли о них.
2. Никольская церковь
Острая, какая-то по-особому коническая,
показалась впереди
колокольня Никольской церкви,
она оттеняла стройностью своей,
нарочито подчёркивала
широкий, аляповатый церковный купол,
не устремлённый вверх, не вознёсшийся
к той несбыточной лёгкости,
эфемерному вдохновению,
которое мы ошибочно принимаем за суть,
69
блаженство и радость веры.
Купол тот не поражал,
не сводил с ума фантастической гармонией,
очищенной от земной безрадостной темноты заурядного
страдания,
от нашей греховной глупости,
не освобождал от тупоумных радостей,
от всего, чем переполнена жизнь каждого человека,
что кажется ненужным
возвышенным натурам
и любому,
кто в несчастье пьяного угара вдруг откроется себе,
скажет: «Эх, жизнь!» –
и запьёт ещё горше.
Из всех виденных Волобуевым соборов,
церквей и церквушек
это была самая верная.
Богатая и безвкусная,
слишком похожая на жизнь,
без той насупленной мрачности,
которую из трусости духа мы принимаем за мощь
и любим за превосходство,
что повергает нас, слабых,
нашёптывая надежду на причастность к унижающей
мощи.
Огибая её,
он снял шапку,
шёл близко к стене,
натолкнулся на открытую дверь –
навстречу выносили покойника.
Обычный,
стандартный,
крашеный гроб.
В головах металлическая табличка:
артикул и номер модели.
За входом
приземистость,
70
темнота и лампадки икон.
Он не стал разглядывать резьбу,
позолоту,
витую медь утвари.
Нельзя отвлекаться –
в наслаждении глаз сибаритствует,
лень потакает юродству надменных,
и жадность до счастья сжимает сердце.
Не думая ни о чём,
прошёл в левый притвор.
Перекрестился.
Постоял.
Голова постепенно пустела,
улетучивались думы,
волнения,
чувства.
У деревянного распятья в стиле Эль Греко –две жен-
щины.
Пожилая, в дешёвых круглых очках, говорит:
– Этого делать нельзя и
думать нельзя.
Таких не хоронят и не отпевают.
Молодая безразлично смотрит в сторону.
Недобрый, трагичный профиль,
клок прямых белых волос.
– Перетерпи.
Недавно у нас повесился мальчик семнадцати лет.
Сильнейшее,
сладкое,
томительное любопытство
почти физически толкало вперёд,
он сдержался и отступил за колонну.
Траурные косынки,
лица неопределённого возраста.
На многих елейная корысть.
И только там, в темноте, почти у входа,
где ютятся отрешенцы и скромные,
71
лет сорока полуеврейского типа высокий мужчина
ел хлеб,
отщипывая от чёрствой буханки
небольшие куски.
Лицо его, выжженное таким страданием,
что в сравнении с ним бледнели автопортреты Ван Гога,
было спокойно.
Он был дома.
Впереди у алтаря вынесли чашу крещения,
лили в неё кипяток.
Запах кухни,
застарелого жира поразил обыденностью,
но не снял оцепенения.
Волобуев знал, что стоит неестественно, нелепо и глупо,
не хотел прерывать гипноза
и всё так же расслабленно горбился.
3. Этика животного начала
В церковном саду,
превращённом в детскую игровую площадку,
в задумчивом безделье бродили женщины с колясками.
Волобуев присел
на заляпанную голубиным помётом скамью.
После взвинченной тяготы властных гробовых раздумий –
трагический покой безысходности.
Он жадно тянул сырую сигарету, разглядывал сизыхголубей.
Они бродили стадом в поисках очередной подачки.
Было утро,
старухи ещё только закупали
в уютных ленинградских булочных
нищенский откуп за уничтожение живого.
Жирные голуби надменно ворковали,
начальственно разгуливали,
гоняли юрких воробьёв.
«Символ мира!»
72
Он зло усмехнулся,
стрельнул в них сигаретой.
Шустро подкатил автобус.
У дверей досточка с номером.
Живой муреной извивалась, скалилась голубая двойка.
Народа много,
до работы далеко –
успокоишься в давящей толкучке.
Борьба за пространство включит тебя в обыденный ритм.
Стать как все,
уйти от приятного, страшного церковного забытья.
Никто не заметит подделки.
Только явишься всклокоченным,
как этот блондин в оранжевой каске строителя,
нервно выискивая мелочь,
так больно поддаёт локтем в бок.
И тут же ласково просит:
– Будьте любезны, билет,
На кафедре тихо и темно.
Два пожилых лаборанта изводили друг друга воспомина-
ниями.
Испугавшись,
что он полезет с вопросами,
махнули рукой:
– Занятий не будет!
Он присел на старый, мятый диван.
На горбе вдавленного валика в позе сфинкса
залёг серый, неласковый кот.
Волобуев вынимал сигареты,
разминал и заново складывал в пачку.
Из-за письменного стола,
семеня на месте короткими лапами,
за ним наблюдала последняя кафедральная крыса.
Кот прыгнул мгновенно и точно.
Она закричала громко,
мучительно, как ребёнок, –
73
кот перекусывал горло.
Пенсионеры вздрогнули,
похвалили кота
и продолжили воспоминания.
4. Подвал
А дома, как всегда,
грязный пол, недоеденные куски на столе,
ведро застарелых помоев,
недвижимый крик оскорблённых вещей,
надрыв заброшенности и укор.
Жалобный вид разобранной постели раздражал непри-
стойностью.
Он скатал,
швырнул одеяло в постельный ящик,
кулаками затолкал сверху подушку.
Простыня, словно саван, покрывала диван.
Раскладной, широкий и голый,
он походил на стол для вскрытия трупов.
И, как на финском ноже,
желобок посередине для стока крови.
Он сорвал простыню.
Диван стал двустворчатой дверью, снятой с петель.
Неприкаянным покойником лежит она низко,
почти на полу.
Кто придумал позу мертвецов для вещей?
Их странные трупы так похожи на мёртвых людей.
Даже смерть продолжает наше единство!
«Дверь должна стоять, –подумал он, –
прикрывать вход в подвал».
Романтичный уют особый, покой неподдельный.
Славный плен естества
ровным дыханием шелестит сам собой.
Поэзия дней отпеванья, –
земля в уголке осыпается,
74
паучок пробежит,
мокрица крадётся,
песчинки катает.
Они ползут с места на место,
кучками или поодиночке,
кочуют вдоль стен.
Ах ты глупая лирика смерти!
Стариковский антрактик тоски.
Не гробница –подвал –ЗАСАДА,
сталь таинственности и дерзость любви к отречению.
Он присел у полированной спинки дивана,
разглядывая отблеск обшивки,
поразился холодной правильности,
бесконечному числу пустых, НЕНУЖНЫХ пересечений
геометрически
правильных линий, прямых, точно выверенных углов.
«Это невозможно выдержать!» –подумал он.
– Что невозможно выдержать? –спросил он вслух и уста-
вился в окно. Заунывный вид новостройки, шоссе, тротуар
широченный, величиной с небольшую дорогу.
Бежит парень в красных трусах, на руках боксёрские
перчатки,
бонбончик лыжной шапочки прыгает, скачет,
мотается оголтело,
мучительно рвётся с головы бегуна прикованным Про-
метеем.
Медленно парень бежит,
как чиновник,
сдающий нормы ГТО по приказу начальства.
Голое желтоватое тело
сливается с цветом придорожного снега.
Толстая пожилая тётка в чёрном пальто
мерно, какчасовой механизм, поворачиваетголовуза ним.
Он садится в троллейбус и катит в ту сторону,
откуда бежал.
Неужели меня после смерти
75
Бог снова пошлёт в этот мир?
Он включил репродуктор.
Карева пела романс «Довольно»,
слащавый и скорбный,
как чистое позёрство.
Белые офицеры,
затянутые в корсеты элегантных мундиров,
прощаются с отчизной.
Чёрное море. Берег, застывающий под мокрым снего-
падом.
Последние затяжки папирос
на родной пропавшей земле.
Издевательски-прощальное «адью»
бросает француз разгромленным русским.
«Адью?» За что?
Прямо на пулёметы
по ровной, плоской степи
во весь рост шли офицерские цепи.
Открытым презрением к смерти –
впереди молодой Скоблин,
израненный,
в генеральском мундире,
увешанный боевыми орденами…
Но не стяжали славы погибших,
и нет им памяти
в закрытых днях новой России.
А за окном бежит парень в красных трусах, и та же тётка
недвижимо смотрит и ждёт, когда он сядет в троллейбус.
5. Вернисаж выставочного таланта
Серый,
с чёрными подпалинами,
квадратной скалой
нависал печальный Исаакий.
Ядовитая горечь
76
зеленеющих статуй фронтонов
серебрилась,
пытаясь раствориться в насупленном небе,
текла и ввинчивалась в серую голубизну,
легко и незаметно переходила
в сизо-зелёную патину.
И там, в последней высоте,
цвета их сливались
в беспорочной летучей дымке.
Мрачная,
широкая крыша
исчезала провалами бездн
великого человеческого безверия.
Фигуры святых и пророков вставали над ней
сумеречно и легко,
как само безвременье.
Вымученно склонились они
в заземлённые позы
и, устав от борьбы,
в единстве с тяжёлым собором противостояли небу,
беспечности уходящих вихрей,
прозрачных в невидимой грани идеальной веры,
улетающей от любой современности.
«Так будет всегда, –думал Волобуев, –пока есть толпа
любознательных».
Вон приезжие облепили кучей муравьёв смотровую пло-
щадку собора, а скороспелые интеллигенты змеевидной
толпой окружили здание в псевдоантичном стиле, некогда
царскую конюшню –теперь салон с выставкой полудисси-
дентствующего художника.
О робость бездарных!
Хилый протест против рутины!
Как выползти из полуграмотности,
считая себя сверхумным?
Как мне дотянуться до их довольства?
Познавая возвышенное,
77
я становлюсь несчастнее.
Не понимая страдания,
я воспел страдание
и получил
скорбь разлюбезнее радости.
Неужели повсюду меня ждёт это страшное ЗАЧЕМ?
Он вздрогнул от страха за будущее.
«Как хорошо, как сладостно страдать!» –сказала одна из них.
Он взглянул на длинный строй интеллигентов.
Очередь спиралью окутывала ближайшие переулки.
Почти все молодые женщины.
Красивые, одухотворённые начитанностью лица.
Обычно надменные и неуступчивые, они скорбно сникли,
топтались на месте.
Милиционер, суровый и безучастный,
как железную дань подаяний,
отсчитывал очередную партию
и пропускал за оградительные щиты
из гнутых металлических прутьев.
Торопливыми рывками, почти бегом, продвигались они
вперёд.
Трусливая суета их напоминала шествие молодняка на
убой через ворота городской скотобойни.
«Вот оно, самое заветное, –не спасёт ни смерть, ни бес-
смертие.
Презрение к себе –тоже судьба и последнее прибежи-
ще Ада».
Он сладко улыбнулся.
Им не дано сойти с ума, помешаться на идее.
Пусть страдание греховно, но где-то кончается его гре-
ховность.
Он порылся в пустом кармане, вытащил подобранный
на стадионе окурок.
Тёплый порывистый ветер мешал закурить. Кое-как
справившись с огнём, он медленно тянул сигарету, спрятав
её в кулаке.
78
Горбоносая шатенка лет тридцати незаметно косилась
на него. Размениваться на флирт не хотелось. Заговари-
вать, угождать, ловить оттенки чужого настроения.
Скучно здесь. Так в Отечественную за хлебом толкались.
Да и не картины пришёл он смотреть, а народец, что сбе-
жался зреть творения «протестующего гения». Работы его
он знал по репродукциям. Некоторыми из них оформили
рекламу выставки. По городу взирал с фанерных щитов бо-
гатырь в шеломе, при кольчуге, рядом отрок с глазами нее-
стественной голубизны. Сему явному плагиату недоставало
остро отточенной мощи, что граничит со злом, не переходя
в него, –главное достоинство коринских работ.
И теперь, разглядывая народ, вспомнил Волобуев по-
смертную выставку Попкова.
Ни рекламы, ни объявлений. Даже западное радио мол-
чало о нём. Он не был ни сторонником, ни противником
властей.
Выставочный зал в центре Москвы, малый и неуютный,
неприкаянно поблёскивал длинной стеклянной стеной –
своеобразный интеллигентный бирюк среди знаменитых
бань и магазинов Кузнецкого.
Волобуев приходил каждый день, как бы заучивал кар-
тины, наблюдая посетителей и прощаясь с полотнами. Кар-
тины и люди смешались в странном, но вполне реальном
единстве. Ошарашенные, обалделые, чаще печальные
и убитые лица, становились они зеркальным отображением
им самим не всегда понятных чувств и идей.
Озлобленные, нарочито громкие разговоры завистни-
ков… Ах! Это надо было видеть!.. Как они продуманно со-
бирались кучками у неоконченных работ, рассматривали
детали, тыкали пальцами в холст, едва преодолевая жела-
ние содрать краску ногтями. Плели небылицы о том, как
Попков подкупал секретариат правления, чтоб получить
премию.
«Уж не покойником ли подкупал? –хихикал им в лицо Во-
лобуев. –Премия-то посмертная». Но они не отвечали и не
смотрели на него.
79
Хорошо бы и здесь подсмотреть их в момент страсти. Но
в зал не проникнешь… На выходе перехватить?.. Пока не
остыли от духовного пиршества.
Он свернул на улицу Советской печати. У пивного ларь-
ка двое в синих беретах сосали пиво из бутылок. Простые,
добродушные люди неопределённого класса –ни рабочие,
ни интеллигенты. Крайне редкий тип городских жителей –
ни озлобленной забитости работяг, ни ординарной мины
служащих. Одеты как опустившиеся художники, свободно
и безразлично.
– Во сколько бездельников! –сказал один.
Волобуев не ощутил ни осуждения, ни насмешки. Сказал
просто чтобы сказать. Поставил бутылку, опёрся о стойку.
– А всё-таки нет сейчас таких живописцев, как Шишкин,
Левитан…
Волобуев понял, что они не художники, и рассказал, что
знал, о выставке.
– Ну, это для тех, кто понимает, –как-то симпатично про-
молвил другой, по-русски широкий и плотный в плечах.
Подняв красные книжки над головой, как знамёна, о за-
крытые двери служебного входа билась элита –человек
двести в престижных плащах элегантных оттенков. Над их
головами ремонтировали фасад пышнотелые девицы в ра-
бочих комбинезонах, цвет которых невозможно было опре-
делить из-за несметного количества известковых пятен.
У выхода под такими же лесами десятка два любителей
чёрных ходов, группа военных и женщина с букетом блед-
но-розовых астр –явная красавица, пришибленно просит
милицейского сержанта пропустить, показывает красную
книжечку. Сержант монолитно застыл, и ей долго придётся
клянчить, скорее всего безуспешно.
«Будь я живописцем, творения которого ей так уж хочется
видеть, отдал бы все картины за одну ночь с такой женщи-
ной. Тем более что картины-то дерьмо… И вообще это не-
справедливо. Ей парадным ходом проходить, по коврам…
сержант навытяжку… а она коленки ломает пред ним. Эк,
однако, я распалился», –одёрнул он себя и взглянул на пло-
80
щадку лесов: уж слишком громко топали девушки-штукату-
ры, и известковая пыль сыпалась на выходящих.
Мужчина, похожий на научного работника, придерживая
очки, зачихал, бросил спутницу, отбежал в сторону, высмор-
кался на асфальт и, быстро догнав её, взял под руку, загово-
рил серьёзно, деловито, с видом знатока.
Под лесами возникали и гасли мимолётные скандалы.
Офицеры, извиваясь угрями, не задевая выходящих,
проскальзывали в зал.
Теперь ясно, почему в очереди их ни одного, а выхо-
дят взводами. Вышел контр-адмирал, широкий, чернявый
карлик, за ним крошечный генерал-лейтенант. Оба до-
вольны, улыбаются. Здесь же на площади ждут их чёрные
«волги».
Печальный майор, полковник с повседневно тупым ли-
цом, ироничный капитан и два лейтенанта стайкой двину-
лись к троллейбусной остановке.
Усатый милиционер высунулся в дверь, крикнул: «Кто
врач? Пройдите!»
Толпа напряглась, стушевалась, и никто не вышел.
Возвращался Волобуев проходными дворами вдоль ули-
цы Гривцова. Низкая сплошная подворотня длинной щелью
пронзила груду домов, кое-где расширялась в площадку
величиной со среднюю комнату, где сбоку на безнадёжно
высокой стене поблёскивали узкими медальонами редкие
окна.
Что можно чувствовать, проживая жизнь здесь, в ком-
мунальной квартирке с постоянно включённым электриче-
ским светом, в полутёмной комнате с извечным запахом
газа на кухне, с неуловимыми клопами, которых если и вы-
ведешь –всё равно набегут от соседей? Как не свихнуться
в этой полудобровольной тюрьме?
Уж не этих ли бедолаг встречал я читающими старые фо-
лианты в кафе, на скамейках бульваров, скверов и крошеч-
ных садиков, которых так много в этом задумчивом, тягост-
ном городе?
81
Вот и мне тоже… куда податься? Домой или куда-нибудь,
лишь бы не домой? На «Праздник книги»? Послушать поэ-
тов?
6. День книги
За известным сквериком, именуемым в простонародье
«Катькин сад», там, где по вечерам собираются лесбиянки,
выросло скороспелое подобие ярмарочного балагана: не-
большая эстрада и фанерные прилавки с кипами книг, ко-
торые никто не читает.
На прилавки Волобуев смотреть не стал. Очереди нет,
значит, покупать нечего.
У эстрады, стоя на проезжей части шоссе, человек сорок
слушали мужчину, низкорослого, в костюме довоенного по-
кроя, с лицом, похожим на музыканта похоронной коман-
ды. Голос его был слащав.
– Мы подводили годовой итог работы. Присутствовали
на собраниях в колхозах. Доярки и агрономы, механизато-
ры и сельские учителя с большим пониманием обсуждали
наши произведения.
В одном сельском клубе нам сказали: «Напишите про наше-
го тракториста. У него никогда не заводится трактор». Эту пес-
ню мы вам сейчас исполним. Называется она «Непослушный
трактор». Надо сказать, товарищи, песня проходила на бис.
Песню вам исполнит солист, –он назвал фамилию.
Ходульным, неуверенным шагом вышел человек в ши-
роком пиджаке. Пропитое лицо добродушного попрошай-
ки намасленно блестело. Он пригладил рыжеватые волосы,
и кожа черепа засветилась под рукой, игриво подмигнул,
блеснул жёлтыми коронками, запел негромко, часто повто-
ряя припев: «Трактор не заводится, как назло…»
Публика слушала плохо, с тем особым безразличием, на
которое способен человек, отсиживая очередное меропри-
ятие. Теперь они выжидали, не подкинут ли на прилавки че-
го-нибудь новенького.
82
Одни откровенно читали,другие разговаривали,вскользь
поглядывая на певца. Деревенского вида бабка положила
книгу Анны Ахматовой на хозяйственную сумку, просматри-
вает, шевелит синими губами, почёсывается. Книга новая,
вероятно, с отшумевшего книжного базара. Бабка знако-
мится с приобретением, изредка мусолит пальцы для солид-
ности, хотя листы и так легко переворачиваются, бумага до-
вольно шершавая, и страницы разнятся по цвету, и видно,
старуха разочарована: не то ухватила в превеликой давке,
зря радовалась, что оставила с носом «книжных червячков».
Наблюдая за ней, Волобуев прозевал выход полногрудой
солистки, брюнетки, жгучей до закопчённости, игравшей
в такое смиренное жеманство, что Волобуев подумал, не
издевается ли она над публикой.
«Ей не “Россияночку” петь, а политические гимны, –ду-
малось ему. –Уж очень она мощна». И вот наконец поэтес-
са. В жизни не видел Волобуев живых поэтесс. Воззрился
на неё, даже шею вытянул. Пришлось шею вернуть в обыч-
ное положение: синенькие брючки и жёлтый берет выдали
её сразу. Удивительно заурядные стихи о новостройке она
читала по бумажке, заунывно растягивая слова и слишком
стараясь попасть в размер.
Преодолевая неистовую скуку, он прослушал ещё одного
чтеца –молодцеватого блондина в замшевой куртке… Под
конец тот даже рассмешил его. В самых трагичных местах
угрожающе сюсюкал и шепеляво шелестел, скривившись
и потряхивая головой, чем, вероятно, изображал энергич-
ность и силу чувств.
Пронзительная и тяжёлая жалость овладела им: он уви-
дел, каким унижением человек добывает хлеб свой.
Чтобы хоть как-то развеяться, он двинулся по Садовой
к Московскому проспекту.
У «Техноложки», распирая безразличный покой серого
дня, струилась толпа извечных пассажиров метро. На холод-
ном асфальте у входа, прижавшись лицом к собаке, спал
человек в одежде грибника или охотника. В вестибюле раз-
гуливал юноша при галстуке, с лопатой под мышкой.
83
В узком тоннеле среди снующей толчеи веселил себя ши-
зофреник, похожий на кандидата наук из простонародья; он
читал и комментировал блестящие стальные надписи на стен-
ках, что напыщенно вещали об успехах отечественной науки,
злобно разглядывал мужчин, задавал им вопросы по химии.
– Скоро от вашей таблицы не останется камня на кам-
не. Все элементы –один кирпичик. Это я вам говорю, док-
тор химических наук, лауреат многих премий, –и он отгибал
лацкан пиджака, показывая медный самодельный значок.
Магазинный полуденный пик в самом разгаре, словно
изобилие награбленного, везут потребители обновки. Мно-
жеством упругих грудей раздирают авоськи перезрелые
апельсины. Их оранжевые соски, просунутые наружу, трут-
ся о распахнутые пасти шуршащих пакетов с синими буква-
ми дежурных слов «Спасибо за покупку». У дверей, мешая
проходу, седоватый мужик держит полную сетку пустых бу-
тылок, и все из-под коньяка. Алкоголикам завидно. Мужик
с бутылками не прост, только с виду алкаш, громко говорит
соседу: «Люблю спорт. Играл в теннис ещё с Озеровым. Од-
нажды встретились со Смысловым за шахматами. Он пред-
ложил матч в Лужниках. “Игра-концерт” называется… Дво-
рец спорта… Двенадцать тысяч зрителей. Игра под музыку
Чайковского.
Сели за стол. Арбитр –Ботвинник.
Я запел: “Враги…” –и делаю ход.
Смыслов: “Враги”, –делает Е2 –Е4.
Как мы пели!
Я в ответ: “Не разойтись ли полюбовно?” –и делаю свой
самый сильный ход…»
Жаль, пора выходить, чего только не наслушаешься в ме-
тро, и Волобуев стал проталкиваться к выходу.
7. О чём думает гладиатор?
Белый, ровный сентябрьский свет напоминал перелом-
ные дни, когда сразу кончается лето.
84
На чуть подпалённый северный зной налетит вдруг вете-
рок, лёгкий, слегка влажноватый.
Пахнёт свежим арбузом, запах зимы… И кончился год,
как будто только летом живёшь, а остальное время грезишь
средь омертвелой природы.
Словно перекликаясь с осенним днем, пришло беспо-
щадное недовольство собой –начало сомнений.
Все эти духовно ищущие!..
Он давно не любил их за красивую и требовательную
надрывность, за лабиринты пустоты, за высочайшие часто-
колы, что воздвигли они вокруг жемчужин своей безволь-
ной фантазии, вокруг маленьких окровавленных истин.
Перл неподдельный лежит далеко.
Он сдавлен темнотой глубины.
Плохой смертью умерли те, кто хотел достать золото духа…
– Разве бывает хорошая смерть? –хмыкнул он и вспом-
нил, что надо свернуть на улицу Гоголя.
Выставка Глазунова прошла.
Салон закрыт.
Адмиралтейский проспект поскучнел.
С Невы тянуло надоедливой сыростью.
Сегодня особенно мало людей у Исаакия.
На Дворцовой площади репетиция физкультурников.
Готовится какой-то парад.
Тишина не успокаивала.
Что-то вымершее чудилось в ней.
Бегущие Ники чёрных колонн бульвара, маленькие
и плоские, казались вырезанными из кровельного железа,
удивляли кукольной ненужностью.
Убитая соседством громадного собора, царская конюш-
ня со статуей Афины на крыше походила на несуразную
усадьбу времён собакевичей и маниловых.
85
– Экое дворянское гнездо, –сказал Волобуев мрамор-
ным коням, вставшим на дыбы у входа.
Хитроумный скульптор подпёр их под брюхо квадратны-
ми тумбами наподобие урн для голосования.
Получился своеобразный символ демократии. И все эти
нагромождения прекрасностей раздавил, расплющил Иса-
акий.
Ему бы простор, огромную чистую площадь.
Не терпит он мелкоту и нежность тургеневских настроений.
Вот так же дух мой давит меня.
А я призываю к терпению. Увожу его от себя.
Убоялся лица своего и бездны, отразившей меня… При-
смирел.
Уж не податься ли к «Штакеншнейдеру»?
От красоты этого дворца чуть не плакал я когда-то.
Может быть, и сейчас предамся детским восторгам.
Советская улица, короткая, узкая.
Серые от пыли дома и дворцы, некогда городские усадьбы.
За воротами мусор и трущобы не хуже, чем на Верей-
ской и Лиговке.
Те же иллюстрации к Достоевскому, но более пресные
и казённые.
У «Штакеншнейдера» чугунная решётка всё та же, но нет
уже той красоты.
Фонари на террасе у пандусов, острые, прямые, просто-
ватые,
режут ритм округлых линий фасада…
Волобуев дёрнул резную парадную дверь и остановился,
не доходя до швейцара.
Прямо перед ним взвилась вверх лестница из белого
мрамора.
Резкий разворот расходящихся маршей закрыт колонна-
ми, они словно повисли в воздухе.
86
Над ними в центре закрытая дубовая дверь блестит
и светится, как хрусталь.
Время приближалось к одиннадцати.
Пора ехать на стадион.
Покуривая и разговаривая сам с собой, вышел он через
площадь к скверу у бара.
Ровный голый квадрат серой земли, тёмные пятна глубо-
ко вбитых булыжников.
На лысеющей клумбе сквозь седую чахлость прошлогод-
ней травы лезла жёсткая поросль молодняка.
Он присел на конец облезлой скамьи.
С другого конца, не пытаясь скрыть интереса, посматри-
вала на него женщина лет сорока.
Красное пальто, чёрная юбка, землистая кожа лица,
глубокие морщины у переносицы –всё уныло-безжизнен-
ное. Типично ленинградское, живое и мёртвое одновре-
менно.
Он смотрел на женщину, на её коричневый, самодель-
ной вязки берет, на аккуратно заштопанные чулки, на
острые кости коленей.
Чего ждёт она от него?
Жалкого счастья семьи?
Секс, дети, достаток –человеческое счастье?
Человеческое ли?
В отличие от своих московских привычек, Волобуев
в этом городе не ездил на метро; наземный транспорт не
любил никогда.
Раздумывая и не понимая, зачем он кружит по самым
тягостным местам вместо того чтобы «аккумулировать кра-
соту» аристократически стыдливого центра, брёл Волобуев
к бывшей Балканской заставе.
Этот некогда огромный притон сохранил и теперь распут-
ную бесприютность человеческого перенаселения.
После пересечения с Обводным проспект мрачнел.
Угрюмая дерзость его усилилась.
Сталинские дома уже не прерывались изысканной ста-
риной особняков.
87
Впереди стал просвечиваться горизонт, ну не так чтоб го-
ризонт,а частьнеба,близкая кгоризонту,постоянно безликая
и белёсая в любую погоду, неприятная и очень притягатель-
ная, своеобразная вселенская пропасть, большая и грозная,
она напоминала бездонный водопад, куда, вероятно, прова-
ливается время, если оно действительно движется.
В последнем Волобуев был не очень уверен.
Небо над проспектом постоянно подтверждало и опро-
вергало это.
– Собственно, никакой мистики в этом нет. Додумались
же материалисты определить движение: «Когда тело одно-
временно находится и не находится в данном месте».
Так же и с этим водопадом.
Он здесь, и нет его.
Бог везде, и Бог нигде.
Так, кажется, говорится в Коране?
Тривиально, –он зевнул от скуки.
Не дойдя до метро, он свернул в запаршивленный садик
у грязного дома.
Бурая зелень фасадной стены язвила взгляд фальшивы-
ми окнами свежей кладки.
Когда-то, вероятно, очень давно, в садике был фонтан.
Теперь синюю ромбовидную чашу превратили в песоч-
ницу.
Сырая глина перемешалась с песком и жёлтыми листья-
ми. В середине квадратная тумба ершилась обломками
труб. Редкие скамейки с въевшейся грязью стояли в ряд.
Они были пусты, лишь на одной под мутной тенью деревьев
сидел человек непонятного возраста, с длинной лысиной
от лба до затылка.
Старик не старик, но какой-то заношенный, застываю-
щий в несчастной медлительности, наверное, очень одино-
кий и уже безразличный к своей горестной надорванности.
Неизвестный институтский значок растёртой платиной
бледнел на выгоревшей синеве мятого кителя.
На рукаве несвежей желтизной геометрически сухо пе-
реплелись морские нашивки.
88
«Штурман», –назвал его про себя Волобуев.
Штурман безвольно читал газету и разговаривал с кро-
хотной старухой.
Старуха ушла.
Моряк всё сидел, как бы высиживая своё ожидание.
К скамейке напротив приковылял паралитик. Он долго под-
дёргивал брюки в коленях, хватался за нос, пересчитывал
пуговицы на пиджаке, мерил расстояние между ними.
Высоко подтянул брюки, успокоился и стал разглядывать
свои голубые носки, подвязанные толстыми белыми нитками.
Справа от Волобуева затвердела в сломанной позе ми-
келанджеловского Исайи белокурая девица.
Странное обилие несчастных в этом городе.
Волобуев стыдливо поймал себя на мысли, что ему нико-
го из них не жалко.
Неужели я так зачерствел в своём ницшеанстве?
А может быть, они не несчастные, а просто так… задум-
чивые хилые бегуны на дистанции жизни.
Выкладывают последние силы и приходят к пустоте. Ткут
паутину раздумий,
в тоске и без цели катают булыги надуманных претензий
на несчастье.
Ишь какие библейские ритмы плетёт физкультурник –
гладиатор футбольных полей.
Никто не прочтёт души спортсмена.
А много ли взял тот морячок своей романтической про-
фессией? Может быть, только нам, почти гладиаторам, суж-
дено понять жизнь.
Нищим и гладиаторам!
Кто-то сказал: «Нищенство –разновидность свободы».
А гладиаторство что?
Разновидность несвободы?
Крайности сходятся.
Гладиаторы тренировались по шестнадцать часов в день,
чтобы достойно умереть на арене. Достойно! Не как-нибудь.
В наш трусливый век, когда воспет героизм из-под пал-
ки, это кое-что значит!
89
Мы –не гладиаторы.
Мы –пародия!
Наши смерти, увечья не так красочны и сильно смахива-
ют на глупость.
Но разве нам от этого легче?
Олимпийские медали пропахли потом побед, которые
никому не нужны, кровью, которую никто не увидит.
Степанов свихнулся, Вахонин повесился, Блинов умер
на тренировке. Стоит ли всех называть?
Их слишком много.
А клоунада всё вертится.
Две тренировки в день.
Три тренировки в день.
По десять часов на износ!
Загубленные вылетают, как гильзы из обоймы.
Зачем, для чего? Неужели назначение человека –бе-
жать быстрее или прыгать дальше?
Работать годами на стрессе и не достичь ничего. Печаль-
ная участь.
Уж лучше спиться…
И прихлебателями тщеславия их не назовёшь. Обычные
люди.
Огромное физическое мужество, а духовного муже-
ства –пшик!
Уж не придуман ли этот спортивный абсурд для убийства
человеческого духа?
8. Мемориал Костылина
– Для увековечения памяти Костылина!.. – грозно тя-
нулись слова, плыли и падали в длинный расслабленный
строй физкультурников.
Вакханалий Шлягер помолчал, глянул вперёд и увидел,
что не произвёл никакого впечатления. Он горестно стрель-
нул морщинами лба и уже без патетики промямлил: «Вы
пронесёте эстафету с факелами от кладбища “Краснень-
90
кое” до парка имени Мариенгофа. Финиш в конце аллеи
№ 5. Там, где замёрз товарищ Костылин во время приёма
норм по лыжному спорту. После этого для всех студентов в
парке состоится кросс и награждение победителей. Всё!»
Он щёлкнул выключателем микрофона. Радиомашина за-
играла «Траурный марш» Шопена в исполнении институт-
ского оркестра губных гармошек. Раздался стартовый вы-
стрел, и эстафета понеслась смерчем огней по полутёмным
петербургским проспектам.
«Чего это я заговорил в рифму: кросс – всё? – думал Зо-
сима Иванович, печально спускаясь по пригорку к своим
“Жигулям”. – Заговоришь ещё и не так, когда увидишь их
пустые глаза; глаза безразличных и к спорту, и к поэтике
прошлого. Знали бы они, какой человек был Костылин, а
то ведь для зачёта бегут. Вот и ударило меня косноязычи-
ем. Будь сейчас жив Костылин, он бы и сам побежал, и не
просто побежал, а с какими-нибудь выкрутасами. Костылин
выдумщик был великий. Соревнования по бегу в институт-
ских коридорах проводил, бег по лестницам на выигрыш.
Кто-то из наших бывших студентов в Штаты эмигрировал и
там эту моду завёл: кто быстрей в "Эмпайр стейт билдинг"
на сто второй этаж забежит. Говорят, что спортивное ориен-
тирование из родных наших пенатов пошло. Здание у нас
кишкообразное, коридоры длинные, извилистые, аудито-
рии все проходные, тупики на каждой лестничной клетке.
Какой-нибудь новичок поднимется парадной лестницей до
четвёртого этажа, а там стена и ничего перед ним нет. Пер-
вокурсники голодными целый день ходят. Столовую ищут.
Расспрашивают стариков, а те им говорят: «На четвёртом
этаже», – а что вход в неё через секретную лабораторию с
шифровальным замком на двери – молчат. Новичок дверь
нашёл, а шифр ему выдают не сразу: пошевели мозговой
извилиной!
Зосима Иванович включил газ и вдруг вспомнил, что
эстафетные факелы изготовлены в той самой лаборатории
из ракетного топлива, что ни вода, никакая огнетушитель-
ная пена их не погасит. При ударах они взрывоопасны.
91
Пацаны эти глупые прибегут в парк, покидают факелы где
попало, и... вселенский пожар. За это... и посадить могут!
Он сильнее обычного нажал на газ, машину слегка занес-
ло. «Пока я тут виляю по кладбищенским аллеям и ищу эти
треклятые въездные ворота, копьеносцы, которых я послал
впереди эстафеты, наверное, уже въезжают на своих ве-
лосипедах в парк. На каждом копье у них по факелу. Куда
они их денут? Ещё жечь что-нибудь начнут. Подпалят ку-
мачовые лозунги, которых полно на всех аллеях, или пье-
дестал подожгут от зависти. Уж очень велик пьедестал, да
и формы необычной: в виде вздыбленного клуба. Чаша с
Олимпийским огнём рядом – огонь и перекинется. Зачем
я такую помпу заварил? Всё равно никто не отблагодарит.
Надо успокоиться! Успокоиться! Аутогенная тренировка. Я
спокоен! Я спокоен! Надо вспомнить приятное: как я пре-
вратил электросушилку из мужского туалета в портативную
баню, парилку государственного значения. Вошёл в туалет
смертным, а вышел почти лауреатом: попал в историю кос-
монавтики. Баня на борту спутника побывала. Гениально
и просто: загнал сушилку в мешок прорезиненный, дырку
для головы прорезал, скамейку раскладную внутри присо-
бачил. Залезай и парься, только голова чтоб торчала на воз-
духе, а то один дурак влез с головой, другой завязал его да
и запарил до смерти. Из-за этого мне никогда полным за-
ведующим не бывать – вечно исполняющий обязанности.
Вроде бы я у этого минарета проезжал... ну не минарета, а
склепа какого-то? Неужели я шпарю по кругу? И спросить
не у кого...»
Однако, пока Зосима Иванович метался по кладбищу,
страшного не произошло. Ничего не загорелось. Наоборот,
погасло. Погас электрический свет во всём парке.
Не ведая о сём, мчалась эстафета огненным колобком,
пугая встречных водителей небывало ярким светом боль-
ших факелов и фатально громоздким КАМАЗом, везущим
странное сооружение, напоминающее изуродованную
скалу в кинофильме «Смерть альпиниста». Встречные авто-
мобили нервно поскрипывали тормозами. Востроглазые
92
пенсионерки неотрывно глазели с безопасных тротуаров
на бегунов, ненасытно пожирающих пространство кривы-
ми, волосатыми, тренированными до жилистости ногами,
пенсионеры рассматривали КАМАЗ, в кузове которого
бледнотелые акробатки демонстрировали живые скуль-
птуры в стиле римской классики времён правления импе-
ратора Нерона. На фоне продрогших, но гордых скульптур
крепыши в спортивных костюмах шароварного покроя
и ситцевой прозрачности давали драму из жизни доцен-
та Костылина в бытность его заведования кафедрой во-
лейбольных наук. Плакат с экзистенциальным названием
драмы, аккуратно выведенный буквами дореволюционно-
го шрифта, типа ленинской «Искры», витал над грузовиком
огромным бумажным змеем: «Техника метания гранаты с
колена».
Между тем в дореволюционном запущенном парке, от-
гроханном в период российского ренессанса, быстро, по-
осеннему смеркалось. У финиша, на перекрёстке главных
аллей, горел небольшой костерок. Около него грелись ар-
битры, болельщики и любопытные. Витя Лазурный читал
рассказы Жванецкого. Сюда потихоньку подтягивался ак-
тив, около которого вертелся Миша Косынкин, предлагая
всякие услуги вместо участия в кроссе. Когда институтские
вожаки от него отмахнулись, он отозвал в сторону хромого
судью из общественников и показал ему корку потрёпан-
ного «Плейбоя» с изображением лесбиянок. Общественник
тут же его заложил Городничему. «Плейбой» пошёл по ру-
кам педагогов, сопровождаемый деликатным эротическим
разговором. Мише вспомнились высказывания классиков
мировой литературы о коварстве хромых, горбатых, одно-
глазых и сухоруких, всегда приносивших несчастье. К тому
же Городничий стал приставать, да ещё так оскорбительно:
«Зачем вам эта гадость?»
– Чтобы демонстрировать моральное разложение Запа-
да, – нервно, но ехидно ответил Миша и пристально уста-
вился в сторону: на другой костёр, где в одиночестве сидел
Волобуев, курил и плевал в огонь. Лицо его глянцевито бле-
93
стело и казалось сделанным из папье-маше, а во всей фи-
гуре было что-то мертвящее.
Миша подошёл и, встав за его спиной, загадочно произ-
нёс: «Странная жизнь...» Проклятущий физкультурник мол-
чал. Миша осмелел, мысль его окрепла.
– Если нейтрализовать сегодняшнюю действительность и
посмотреть со стороны, – он усмехнулся, – получается весь-
ма парадоксально. Человек делает зарядку: машет руками,
подпрыгивает, как будто замёрз в жаркий день, движения
какие-то странные делает, словно ловит пух или репетиру-
ет драку с врагом. А может, он готовится к охоте на зверя
или танец к празднику разучивает? Нет! За драку посадят в
милицию. Мясо и колбаса его ждут в магазине. И не танец
готовит он, а занимается гимнастикой – некоей абстракт-
ной борьбой за здоровье и улучшение функций кишечника.
Миша заметил, что Волобуев выбросил сигарету и по-
вернулся к нему. Миша чуть наклонился вперёд и злове-
щим шёпотом, как соучастник романтического преступле-
ния, спросил: «ОДИН ЗА ДРУГИМ бегут люди по кругу под
гомон трибун. Разве умный человек будет бегать по кругу?»
Волобуев пожал плечами, как бы говоря «не знаю».
– Тренируются! – Миша ещё сильнее вытянул шею и стал
похож на консула Суллу в последний период правления. –
Зачем? Чтобы долго жить! Жить для удовольствия! Скажите,
жизнь – это удовольствие? – он почти задохнулся.
Волобуеву стало не по себе от такого напора искренно-
сти. Он грустно сказал: «Ну что вы! Так думают только дураки».
Косынкин замолчал и стал сопровождать взглядом уле-
тающие искры огня. Волобуев встал и прошёлся под крас-
ным полотнищем с аршинными буквами «Старт». Когда он
повернулся, всё так же пустынно трещал костёр, но Косын-
кина не было. Где-то вдалеке Витя Лазурный созывал кросс-
менов: «Не тяните время. Не кружите в темноте вокруг меня
с робостью шакалов. Кто не пробежит – не получит зачёта!
Зря обостряете отношения с кафедрой. Давно были бы уже
дома, где вас ждут учебники, мамы, жёны, девушки, холод-
ное пиво и горячие закуски».
94
Витя появился вблизи неожиданно и грозно, как акула в
водах субтропиков. Впрочем, появление Вити всегда было
грозным. Увидев Волобуева, он затараторил ещё вдохновен-
нее и накликал беду. Студенты как-то сразу сбились в косяк и
окружили его кольцом. То ли пива холодного, то ли общения
с девушками жаждал студент, а может, славу победителя то-
ропился вкусить и вместе с ней рукопожатие декана?
Всем вдруг захотелось побыстрее отделаться. Народ
прибывал и руки тянул за спортивными номерами. Бегуны,
надев их, становились похожими на обитателей какого-то
современного Бухенвальда: волосатые, костлявые, все в
одинаковых чёрных коротких трусах, отчётливо пронумеро-
ванные на спине и груди.
Стараясь не потворствовать нахальству, Витя прижал
номера к тощему животу и пытался навести армейский
порядок. Порядок не наводился. Тогда он упрятал номера
под пиджак, устойчиво расставил ноги и холодно глянул на
осаждавших.
Финишировала эстафета. Толпа жаждущих заиметь на-
грудные номера резко возросла. Педагоги на финише ехид-
но улыбались. Проректор растерянно смотрел на деканов,
деканы – на председателя спортклуба, тот – на Городниче-
го. Городничий изредка покрикивал в мегафон: «Разойди-
тесь!», – и безразличным тоном перечислял придуманные
им угрозы – «Хулиганы будут наказаны!», «Все останутся без
зачёта!», «Зачинщиков лишим стипендии, и тогда их задушит
костлявая рука голода!»
Запас угроз иссяк, Городничий повесил мегафон на шею
и, придав себе измученный вид, подошёл к Волобуеву. Из
толпы уже слышались истерические крики и стоны. Воло-
буев снял мегафон с шеи Городничего и крикнул: «Раздай
номера!», но Лазурный упорствовал.
– Ответишь за несчастный случай! – сказал Волобуев
спокойным тоном и повесил мегафон на грудь Городничего.
Гневным инквизиторским жестом вздернул Витя руку
над головой и крикнул: «Сейчас вы уподобитесь тварям!»
Он метко швырнул пачку номеров в канаву с невысохшей
95
лужей. Белые тряпки разлетелись и поплыли по воде игру-
шечными парусами.
Наседавшие хлынули в канаву и после небольшой давки
сформировали забег.
Лазурный внимательно и гордо осмотрел угрюмую груп-
пу стартующих. Вытащил из кармана припрятанный номер,
вручил Косынкину и пообещал премиальную минуту.
Высоко забрасывая худосочные колени, зычными го-
лосами расчищая дорогу среди пенсионеров и мамочек с
колясками, неизвестно как затесавшихся в темноте вечер-
них аллей, мчался забег по вилюшкам хитро придуманной
трассы.
Дистанция проходила по самым затаённым местам ста-
ринного парка. Из кустов выскакивали потревоженные пья-
ницы, перепуганные собаководы, разомлевшие парочки и
сексуальные маньяки.
Потрясённые пьяницы, фигурно матюгаясь, трясущими-
ся руками наливали очередной стакан, собаководы хвата-
ли и прижимали к себе возбуждённых четвероногих друзей.
Влюблённые целовались и вновь лезли в гущу спасительных
ветвей. Хуже всех приходилось маньякам. Не так просто за-
нять свой наблюдательный пункт. Миша Косынкин бежал
последним, а когда услышал рычание кривоногого бульдо-
га, хозяин которого пировал с алкашами, Миша собрался и
тремя огромными прыжками догнал институтских чемпио-
нов. Но бульдог облюбовал именно его и не отставал, пока
не тяпнул за пятку.
Ругая судьбу и собачье постоянство всеми печатными и
непечатными словами, которые он когда-либо слышал, Ко-
сынкин захромал и остановился. Пёс же победно кинулся
на других.
Всё это происходило в темноте, за стеной густых кустов и
высоких деревьев. Поэтому рассказы о битве с бульдогом
долго вызывали на кафедре либо дискуссию, либо лёгкий
смешок скептицизма. А между тем старый облезлый кобель
сумел разогнать весь забег. Сперва бегуны отбивались от
него факелами и пытались бежать спиной вперёд. Это мало
96
помогало, и они стали запускать в него факелами. Постыдно
повизгивая, бульдог ретировался к хозяину, но, не добежав
до него несколько метров, упал и начал прикидываться из-
дыхающим, стонать и покряхтывать, разнёся вонючий за-
пах палёной шерсти.
Находчивые алкаши схватили его, ринулись на пои-
ски институтского начальства требовать компенсацию
за моральный ущерб и мзду на лечение животного. Они
примчались к начальству раньше самих бегунов, но на-
чальство алкашам не поверило.
Перекидав все факелы, которые погасли, чего никто не
ожидал, бегуны остались в темноте и поняли, что заблуди-
лись. Быстро обсудив положение, лидеры разбежались в
разные стороны. Все, кто успел оценить страх одиночества,
кинулись за ними.
Остались только Косынкин да пропахший луком ма-
люсенький студентик, похожий на ученика пятого класса.
Миша его не знал и принял за паркового старожила из не-
совершеннолетних бичей.
Миша немного испугался, но, может быть, ничего бы и
не произошло, не начни малолетка зажигать спички. При
их слабом свете отыскал тропинку. Догадливость выдавала
в нём человека бездомного и бывалого. «Наверное, он уго-
ловник и зарежет меня», – решил Миша. Малолетние никог-
да не убивают, чтобы ограбить, а всегда из любопытства.
Это он знал из газет.
– Ах ты, любопытненький! – сказал Миша вслух, сделал
шаг в сторону и, подбадривая себя цитатами из Джека Лон-
дона и Фонвизина, начал готовиться к обороне.
Малолетка молчал и приближался. Миша на четверень-
ках выискивал хоть какое-нибудь оружие обездоленных: бу-
лыжник, корягу, на худой конец консервную банку с остры-
ми режущими краями. Но, видно, туристы никогда не за-
ходили сюда.
«Убийца» стоял над ним. Не погибать же на коленях! Ко-
сынкин встал, взглянул на небо, но неба не увидел и по-
думал, что темно, как в бутылке из-под чернил, а умирать,
97
не увидев неба, печально, но в то же время и хорошо – он
не увидит ножа, и если удар будет смертельным, то не надо
будет мучиться. И вообще, всё не так уж плохо – не надо в
больнице долго загибаться.
– Смерть надо принимать красиво! – сказал он свое-
му погубителю, попытался придать лицу презрение, затем
начал медленно раздирать майку, оголяя грудь для удара,
тоскливо вспоминать юность, как он влюбился в соседку –
чемпионку школы по бегу, сам стал заниматься легкой ат-
летикой, как тренер его хвалил и сравнивал с Владимиром
Куцом. Тут вдруг его осенило. Словно на экране докумен-
тального фильма, безо всяких художественных извращений
узрел он знаменитый «рваный бег» великого спортсмена,
бег, который не выдерживал ни один соперник.
Не поворачиваясь и не меняя позы, он принял старт, как
учил его школьный физкультурник.
Сначала показалось, что он сумел уйти от своего виза-
ви и тот вряд ли найдёт его в темноте. Чуть передохнув, он
для верности сделал ещё несколько рывков, остановился,
прислушался: треклятый шпанёнок не отставал. Он снова
ускорился, снова прислушался... и ударился в безнадяг: от
«бандита» ему не уйти, неумолимо и ровно тот шёл за ним,
словно на резинке его тянули.
Косынкин еле дышал, ноги у него подгибались, как у па-
ралитика с незначительным стажем, но он собрал остатки
энтузиазма и кинулся вперёд, напролом сквозь кусты.
Он выскочил на крохотную полянку, ощутил какой-то
странный короткий безрадостный полёт и плюхнулся в воду.
Вода доходила ему до груди. Над ним был мостик, пере-
кинутый на другую сторону длинного декоративного пруди-
ка. По мостику шёл его враг и смотрел в воду. Миша нырнул,
пробыл под водой насколько хватило сил, а когда вынырнул,
на мосту никого не было. Ему стало обидно, что он проско-
чил мост всего в каком-нибудь метре, но он тут же обозвал
себя неблагодарным – ведь пришло спасение. Надо только
тихо сидеть и беззвучно дышать. Пусть «бандит» думает, что
он утонул.
98
Слышно было, как «бандит» где-то вдалеке истериче-
ски запел: «Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц
от орла...» – потом заплакал и побежал хилой трусцой, вы-
плёвывая слёзы и сопли. «Это он со злости разрыдался, что
меня не догнал», – решил Миша и не торопясь стал выле-
зать из воды.
Обезумевшим стадом лосей навалился на финиш но-
вый забег. Все бежали с разных сторон, и каждый считал
себя первым. Институтские арбитры приняли их за ночных
хулиганов и начали переругиваться. Бегуны носились кру-
гами в поисках финишной ленты, называли судей олухами
и спрашивали, где заканчивать дистанцию. Городничий
подленько улыбался и думал, что самый отъявленный ху-
лиган не будет бродить по парку в трусах с номером на
груди, да ещё в такую холодрыгу. «Мы настолько тупы, что
не осознаём собственной бездарности», – сказал он Ла-
зурному. Тот сначала не понял, потом прозрел. За ним, как
в таких случаях бывает, сразу прозрели и все остальные,
защёлкали секундомерами, но было уже поздно, и подо-
зрительное настроение расползлось среди физкультурно-
студенческих масс.
Обдавая арбитров тяжёлой отдышкой, табачным и вин-
ным перегаром, прибежавшие тянули шеи, заглядывали в
протокол, довольно охали и разносили вести о липе.
Преследователь Миши прибежал, когда запустили уже
следующий забег. Изобразив в лицах гибель Косынкина, он
уморил студентов и напугал педагогов.
Городничий собрал добровольцев, назвал их спасатель-
ным отрядом, вооружил факелами, верёвками, мегафоном,
велел Мишиному обидчику идти впереди и показывать до-
рогу.
Отряд ушёл. Почти тут же на финишную аллею выско-
чил Косынкин, прихрамывая и причитая, он тяжело хлопал
себя руками по бёдрам. Злопыхатели и юмористы быстро
отыскали финишную ленту, натянули её и принялись апло-
дировать. Но Миша не добежал до них чуть больше метра
и рухнул.
99
– Вставай, – кричали ему, – не засчитают!
Девицы бросились на помощь.
Лазурный прекратил спор с Городничим и властным жес-
том остановил их.
– По правилам соревнований бегун должен пересечь
линию финиша всем телом без помощи посторонних, – ска-
зал он тоном кафедрального бюрократа и стал над павшим.
– Здесь не Олимпийские игры, – буркнул еле слышно
главный судья – закомплексованный кандидат наук, зало-
жил руки за спину и отвернулся с видом человека, сделав-
шего свое дело.
– Ну и что? – Лазурный тоже заложил руки за спину и стал,
широко расставив ноги на манер американских бобби.
Миша тем временем, не вставая, рассказывал свои зло-
ключения. Девицы надрывались: «Он в озеро упал!»
– Ну и что? – повторил Лазурный и ещё брезгливее уста-
вился на Косынкина.
– Невозмутимый железобетон! – всхлипнул Косынкин.
Огромным волевым усилием подавил желание плюнуть на
блестящий, начищенный ботинок Лазурного, и начал пере-
ползать воображаемую финишную плоскость.
– Достаточно! Дальше можете не ползти. – Лазурный
щёлкнул секундомером и отошёл к группе кафедральных
бизнесменов дослушивать рецепт выделки собачьих шкур
на дублёнки.
Косынкин дальше не пополз, но и не поднялся, так и
остался лежать за финишной чертой.
Плакать он перестал, сурово надулся и задумался, не
остаться ли ему здесь в знак протеста. Пусть все уйдут, а он
будет лежать, пока ректор не заставит Лазурного извинить-
ся перед ним за бесчеловечное обращение.
– Чего разлёгся? Вставай с дороги! Второй забег фини-
ширует! – рявкнул Лазурный. – Если бы я так бегал кросс,
то удавился бы, – добавил он и плюнул в сторону лежащего.
Косынкин вскочил, забыв обиды и протесты.
– Предупреждаем! Все студенты, не уложившиеся в
норматив, считаются не выполнившими учебную про-
100
грамму. Перебегать кросс запрещается! – гнусаво прове-
рещала радиомашина и вновь затянула «Траурный марш»
Шопена.
9. Какое бы придумать себе унижение?
Стадион –нелепое порождение тридцатых годов: кир-
пичные трибуны, шершавая, скороспелая кладка сараев,
громадный бетонный туалет.
Всё некогда крепко сбитое слилось в монотонном един-
стве заброшенности.
Сыпучие беговые дорожки поросли травой.
Толевые крыши зеленели весенними мхами.
Кросс затянулся.
Тень подползающей ночи пожирала короткую стадион-
ную даль.
Сквозь кучки редких облаков раскалённым ядром не-
слась и догоняла Землю белая громадная Луна.
Редкие бегуны окружными путями пробирались на финиш.
Бродяги тащили сетки винно-водочной тары.
Старуха с рюкзаком последней прошлась по кустам.
– Как языком теперь слизано всё. Ничего не найти! –
сказал Волобуев.
– Найдём! Рублика на два там осталось.
– Соль мастерства –не иметь безвыходных положе-
ний, –наставительно обобщил Анатоль.
Они прошлись по аллеям.
Александр заглядывал под кусты, обходил кругами деревья,
всматривался в траву до боли глазной и… не находил ничего.
Анатоль изредка нагибался и тянул за горлышко очеред-
ную находку.
В отличие от чеховских описаний, бутылки не блестели
под луной, а темнели чуть приметным пятном.
У Анатоля был поставленный глаз. Без мистики и интуи-
ции отыскал он двенадцать чекушек. Половину отдал Воло-
буеву за соучастие.
101
Дома Волобуев расставил их на кухне рядком и стал раз-
вивать идею обогащения.
Жена свирепо молчала и тянула «Беломор».
Придётся перенести на работу.
В раздевалке в шкафу их много поместится.
Он решил сжигать свою гордость до конца. Всякое ни-
щенское занятие –подспорье в том.
Отмщение себе –удел людей неудачливых, но далеко не
безвольных, как принято думать.
Проза не шла, в поэзии –исписался.
Можно поднять вдохновение. Влюбиться, например,
в Таню Елисееву. Он уже это сделал. Результат: беззубые
юмористические рассказы. Нет, радость травянистого огня
не идёт впрок. Соломенное пламя хиляков, тепловатая боль
только душу коптит.
Любовь сильна недоступностью.
С земными соблазнами нетрудно бороться.
Бросить вызов Небу!
Абсолютному идеалу!
Затравить себя преклонением!
Всю ярость против себя!
Я должен использовать всё!
И смерть годится для достижения цели.
Игры в любовь хороши, но куда им до игр со смертью!
10. Когда он читал Лихоносова
В понедельник Волобуев читал Лихоносова, проклинал
свою тупость, разуверился в собственной бесталанной
воле и решил больше не писать ни стихов, ни прозы, пере-
листывал «Атлас судебной медицины» и, приканчивая вто-
рую пачку «Явы», подыскивал лучший способ самоубийства.
Но зря мстил себе притворством.
Не окончилась его биография.
Не созрел он для покоя.
102
Шёл мелкий многодневный дождь.
Волобуев обалдел от чтения, сидел на кухне, бессмыс-
ленно смотрел в окно… По крыше противоположного дома
под зонтиком прогуливался человек в ватнике.
Ехать ли на кафедру, дочитать роман-воспоминания Гин-
сбурга? Роман, без сомнения, шедевр. Подобные вещи по-
падаются редко.
Однажды он зачитался биографией Модильяни и не по-
шёл на работу. Шеф не вынес строгача и даже не поставил
на вид, но попрекал и держал этот козырь про запас.
«Не съест же он меня», –решил Волобуев и остался
дома. Это было беспечно. Но соблазн заново перечитать от-
дельные страницы был так силён, что это показалось ему
подозрительным.
Он верил в первые впечатления.
И действительно… он скоро поймал себя на том, что грызёт
ногти –первый признак завистливой униженности. Он поза-
видовал роскоши. Давняя детская мечта о красивой жизни…
– Вот тебе и выдавливай из себя по капле раба. Ничто
не поможет! –усмехнулся он и подумал, что не такой уж это
шедевр, но сделан хитро, да так, что и автор вряд ли сознаёт
свою хитрость.
Роман ввинчивал в высоту сентиментальной верой в ка-
кую-то неопределённую предназначенность судеб, времён,
больших и малых личностей.
«Поистине тяжело безверие», –думал Волобуев.
Как ни задирает ноту певец, надтреснутый голос всё упи-
рается в страх, и гибель торжествует в каждой строке.
Получается: выход –не выход, судьба –не судьба. Бо-
язнь радости отравляет жизнь.
Странно… даже в мужественных песнях Высоцкого роко-
вой, тягучий звук сантиментов… Неужели гибель так оболь-
щает нас?
Посеревшая в тысячелетиях истина.
Её надо побороть.
Пусть только в себе, пусть только для себя, но побороть!
Да, и смешно давать рецепты другим.
103
Жизнь –не аптека. Я –не врач, а только борец со своим
помешательством. Заманчиво выиграть право на непозор-
ную смерть. Самоубийство равно убийству другого.
К сожалению, это так, пусть лишь с моральной точки зре-
ния, но так.
Хочешь не хочешь, жизнь не принадлежит нам. Казалось
бы, наша, а не принадлежит.
Соблазн смерти –большой соблазн, может быть, силь-
нее любви. Легко ли годами тянуть и тянуть себя до корон-
ного часа? А тут так вздёргивают сердце бедного читателя
на виселицу самоистязающей тоски по жизни, в которой
есть всё: и счастье любви, и роскошнейшие путешествия,
и горе потерь.
Нет только одного: истинной безысходности.
Той самой, о которой Маяковский сказал: «У меня нет
выходов». Только тогда и начинается борьба за себя. Осталь-
ные несчастья лишь предыстория.
Истина начинается с отчаяния. От этого никуда не деть-
ся. Кьеркегор здесь в точку попал: «Отчаяние –выражение
чего-то более глубокого и самостоятельного… оно –выра-
жение всей личности, сомнение же –только мышление».
11. Гербы и вензеля
Он вошёл под арку Главного штаба и удивился её высоте,
тяжёлой нависающей мощи, какому-то наполеоновскому
величию, одурманивающей, аляповатой красоте знамён,
барабанов и пушек.
Здесь затаились когда-то отряды штурмовиков. Он их на-
шёл, увидел, как наяву.
Чёрная сальность лохмотьев, опорки, табачная вонь.
Вкрадчиво поблёскивает оружие. Стелется, припадает
к брусчатке злорадное счастье босяков и пропойц.
Ненависть, липкая, в тихой ярости молчаливой матер-
щины, скользким налётом пристаёт к стенам спасительной
арки, что прикрывала собой нападавших.
104
Александр остановился у входа на площадь.
Прикинул на глаз мёртвую зону обстрела, и… его порази-
ла беззащитность осаждённых.
Множество больших окон первого этажа, лёгкие, кружев-
ные ворота.
Не позиция, а решето.
Поэтому и ушли казаки.
Воспоминания усилились.
Только бы пробежать Дворцовую!
А вдруг там пулемёты? Пулемётов полно, да те, кто дол-
жен стрелять, заседают. Пустынная, словно специально за-
темнённая площадь. Фонари Александрийского столпа под-
свечивают его грузное основание.
Жёлтый свет дворцовых окон кажется далёким до не-
реальности. Сырой противный ветер. Провинциальная ти-
шина.
На площади ни одного человека.
Он посмотрел на часы.
Шесть часов вечера.
Пятимиллионный город. Час пик.
А здесь словно Бог увековечил ту ночь!
Уж не привиделось ли?
Вон штабеля дров –за ними прятался женский баталь-
он. Только нет прекрасной кованой решётки. Она окружа-
ла Зимний, а теперь ржавеет оградой безымянного парка
на проспекте Стачек. Квадратные цементные тумбы высо-
той в два человеческих роста спаяли её отдельные звенья
в уродливое малоприметное сооружение.
Гербы и вензеля выломаны.
Дыры переплетены проволокой.
Подростки и любители сувениров отпиливают стальные
цветы и листья в отместку бывшим угнетателям.
Страшный, великий город, он никем не воспет по-
настоящему. Художники избегают его. Мазилки делают ил-
люстрации к Достоевскому. И никто не открыл и сотых долей
его тёмного, необъяснимого влияния на людей, а может
быть, и на всю человеческую историю.
105
Здесь, как в Иерусалиме, началось Новое время, и кто
знает, может быть, оно будет пострашнее тех новых времён.
Время смерти важнее, чем время рождения. Ибо со
смерти начинается вечность.
«Вот и зародили новую вечность!» –подумал он ирониче-
ски и сам удивился своей ироничности.
Он прижался плечом к краю стены у самого угла. Кто
первым шагнул отсюда в эту самую Вечность… и остался
неизвестным?
Что он думал, когда стоял здесь?
Да ничего не думал, только бы остаться в живых, лиш-
ний час проторчать на земле, в безрадостной смене боёв,
голодухи, разбоя… и приблизить себя к бессмысленной
смерти.
12. Жить для того, чтобы погибнуть
Волобуев полистал журнал. Последние рассказы
Трифонова.
Чуть заметные слезинки по ушедшим. Предчувствие
своего конца. Неужели я так же заплачу для публики?
Не бодрячка же разыгрывать перед выходом на вечный
пансион. За свои кощунства я, конечно, расплачусь.
Особенно за рассказ о баскетболе среди покойников…
Много ли значит для моего будущего, которое я ненавижу,
потомучто оно –расплата… много ли значитдля него моя воля?
Ноль, плевок и даже меньше.
Не такой уж я герой.
А кто –герой?
Вся серьёзная литература пропахла смертью. Трусливым
героизмом смерти. Все мы избалованы этой палочкой-
выручалочкой.
Смерть –отличная придумка для желающих сбежать от
больших неприятностей…
Но когда она на буксир возьмёт, вплотную подходит,
играет и водит, как на бечеве!..
106
Я должен жить для того, чтобы погибнуть, но погибнуть не
для того, чтобы жить, пусть новой жизнью… там.
Для чего мне это ТАМ,если я не достигСЕБЯ?И не достигну,
идя против судьбы, но достигну ли, идя за ней? В чём цель?
В непримиримости?
Но что я изменил в борьбе с невидимым Я?
Бессонных ночей торжество,
духовная пропасть познанья,
падение истин.
Я впал в ницшеанство,
корпел над пророчеством прошлых времён,
заветы святых ковырял остриём социальных познаний.
В беспамятстве стресса,
раскалённым безверием взламывал таинство слова.
И вдруг сразу, в мгновение решил Волобуев тяжёлую, бо-
лезненную задачу своей ненавистной юности. Он тащил её
через зрелые годы к подступающей старости.
Простую и неразрешимую.
Он жил всегда как по приказу, повиснув куклой на нитке
судьбы. И не достигал того, о чём убивался в мечтах.
Почему он не мог делать того, что хотел?
Он боролся со своими табу, но они поднимались в мо-
мент действия и не давали действовать. Необъяснимые
и алогичные, они иногда сдавались, вернее, он разрушал,
раздавливал их приступами иступлённых наскоков. И тогда
наступали тупики расплаты.
Озаренье бездарных –игральная кость
выпадает сквозь годы разнузданных снов
в пустоте истязаний порочного Я.
Цель внутри нас,
возлежит за преградой, колючей и крепкой,
как сто бастионов.
Проникнуть в себя потайною разведкой
и выплеснуть в мир тайны души?
Не значит ли покуситься на Бога?
ДОЛЖЕН ли знать себя человек?
107
Узнавание зла приходит за злом.
Может быть, и за гробом истины нет?
«Христианство, революция, отмена рабства, равенство
прав, филантропия, миролюбие, справедливость, истина:
все эти слова имеют цену лишь в борьбе, как знамёна, не
как реальность, как пышные наименования для чего-то со-
всем иного (даже противоположного)!.. Высшие ценности
теряют свою ценность. Нет ответа на вопрос “Зачем?”».
Фридрих Ницше
13. Лагерь для пионеров
Обольстительная жизнь полуночи наступала не сразу
после отбоя. Через час или два, утомлённые трудовыми де-
сантами, спортивными викторинами, конкурсами букетов
или просто нагонявшись в футбол, начинали беспробудно
засыпать носители красных галстучков.
Мстительно сопели, выпуская слюнявые пузыри, в под-
ростковых палатах. Поскрипывали молочными зубами
и озадаченно хлюпали носами октябрята.
Физрук Саша крался меж кустов бузины в комнату Зины
Басмачёвой.
Шеф-повар строчил донос на начальника лагеря.
В великовозрастном первом отряде шли тихие подполь-
ные игры с поцелуями.
Старший вожатый собирал близких людей на сеанс вы-
зывания духов.
Белая ночь! Она –длинный, томительный вечер, что ще-
мит тебя надрывной своей красотой.
Причудливыми тёмно-фиолетовыми мазками словно
в муках зависали акварельные облака над туманной белиз-
ной желтоватого неба.
Безветрие стонало в зеленеющей груде кустов.
Но с востока уже набегал закат кучей окровавленных об-
лаков –завтра опять непогода.
108
Волобуев лёжа курил и думал о предстоящей жизни
в Москве. О том, что таких вечеров, как сейчас, будет мно-
го, одиноких, грустно-возвышенных и тоскливых. Писать
не о чем, рисовать лень, читать неохота, друзья не нужны,
с женщинами скучно, раздумья опротивели.
Заснуть не заснёшь, бодрствование напоминает сон во сне.
Он лениво пошарил под кроватью, нащупал блокнот, сдул
с него нахального паука, вытер блокнот о штанину. Не раз-
личая в сумерках строк, начал писать:
Долгий закат голубой
баюкает листьев тоску.
В круговерти любви
осень несёт раздвоение жизни:
на вечный покой
и одиночество, вечное в смерти.
С размаха шлёпнул блокнот на пол.
– Бездарю –бездарево наказание!
Ведь не поэт!
Не поэт!
Чтоб написать более-менее прилично, надо до помеша-
тельства дойти…
Потрясение эмоциональное нужно испытать.
Ведь бывало же когда-то!
И не очень давно.
Не спеша приходила тоска. И тогда тащился он к Невскому.
Сквер у Казанского собора смущал и тянул…
Кольцо скамеек вокруг фонтана, высокомерные модни-
цы, по-советски преуспевающие юнцы.
Нужно пройти круг позора, пока отыщешь свободное место.
Не важно, смотрят на тебя или нет.
Сам знаешь, что не дотянул до нужной черты, и жизнь не-
доступна, как вон та красавица в серебристом плаще.
Слава Богу, нашёл свободную скамейку. Можно передо-
хнуть, посмотреть на молодёжь, насладиться собственной
отверженностью.
109
Сладость унижения тяжела, но лучше пустоты безразличия.
Сел, закурил.
Рядом сели две девицы: высокая, тощая в фирменных
джинсах и низкорослая в очках. Он слушал серый, убий-
ственно обычный разговор о билетах туда и обратно, об отъ-
ездах и приездах. Делал вид, что смотрит в землю, изучал
стопу высокой, поднимая голову, глядел по сторонам, рас-
сматривая лица соседок. Медленно накрапывая, начинал-
ся дождь. Девицы раскрыли зонты и церемонно закурили.
Вставать не хотелось. Сидеть под дождём –идиотизм. Про-
ситься под зонт –неудобно.
Он поплёлся под арку собора.
Раздумывая, куда бы деться, разглядывал огромную
медную дверь. Её барельефы повествовали о жизни святых,
казнях, распятьях и пытках, как будто человечество только
этим и занималось во все времена своего существования.
Вот сцена усекновения головы. Палач опустил меч, из
шеи казнённого кровь бьёт мощной струёй. Кто-то из мести
или озорства отломил голову палачу. Медная шея его, на-
тёртая до блеска, желтела золотом на фоне фигур, покрытых
патиной.
Подошла парочка: негр с блондинкой неславянского
типа.
– Хорошо, –сказал негр и указал на жёлтую шею за-
плечного.
– Ничего хорошего. Обычное хулиганство, –взъярилась
блондинка.
– Товарищ негр по-своему прав. Безобидная месть
справедливости. Он казнённого пожалел, –улыбнулся ей
Волобуев.
И сразу из-за спины выскочил старик с фотоаппаратом,
жадно затараторил, как будто давно ждал собеседника:
– Это –Иоанн Креститель, это –Андрей Первозванный,
это –Александр Невский…
Пенсионер вошёл в раж. Поведал о сибирских партиза-
нах и о войне с Колчаком, в которой он, оказывается, участ-
вовал. Волобуев слушал явно вычитанные приключения, но
110
не хотел перебивать и спорить. Да и выглядел рассказчик
слишком молодо для участника Гражданской. Тем должно
быть лет за восемьдесят, а этому под шестьдесят.
«Все мы живём придуманной гордостью. Вот и старик
придумал себе гордость, –Волобуев тоскливо взглянул на
небо. –Почему о старших думаешь всегда лучше, чем они
есть?»
Дождь, так и не собравшись, перестал.
Вышагивая внизу вдоль ступеней, Волобуев оглянулся.
Под колоннадой сидел негр; девушка положила ему голову
на плечо, разомлевшее лицо её расплылось, стало по-бабьи
некрасивым и масляным.
Привычная тень неосознанной боли коснулась его.
Пытаясь волей её подавить, он свернул в малолюдные
переулки и, словно выискивая что-то, закружил, закружил
незнакомыми улицами. По ним вышел он к одноэтажному
зданию без окон.
Кинотеатр «Искра» распластался буквой «Г» и занял со-
бой полквартала.
Он приоткрыл двустворчатую дверь, что вела в сле-
пой длинный зальчик с окошечками касс. Их квадратные
дыры, пробитые на высоте пояса посетителей, вероятно,
предназначались для лилипутов среднего роста. В даль-
нем углу потаённо курили и перешёптывались трое щуплых
подростков.
Он тупо постоял, с непонятным вызовом уставившись на
них, но не вошёл. Тихо прикрыв дверь, отправился искать
рекламный щит.
Щит пестрел тут же длинным контрастным пятном на
старой бледно-серой стене.
Разноцветные буквы острыми рваными краями разъяли
меловую белизну холста.
Летучий, безжалостно взвинченный ритм взорванной
радуги подспудно вещал о солнечном, ярком и недоступно
трагическом.
«ЖАЖДА ЖИЗНИ», –прочёл он и, как бы прицеливаясь,
прошёл мимо рекламы.
111
Он не любил кино, к тому же от бесконечного чтения бо-
лели глаза. Но теперь, завидуя, что кто-то так верно опре-
делил Ван Гога, он подумал о том, как можно убийственно
штампованным названием фильма сломать, разорвать его
идеал на куски подаяния, чтобы раздаривать их тем, кото-
рые в нём не нуждались. Волобуев давно ненавидел подоб-
ных людей.
Смешно навязывать своё преклонение перед страдани-
ем истинным.
– Зато перед ложным не смешно, а победно, –буркнул
он злорадно и пошёл покупать билеты на дневной сеанс,
потому что влюблённые парочки не ходят на дневные се-
ансы.
В зале почти никого. Место без соседей легко нашлось.
Пронзительный, местами излишне жестокий, фильм не
опустился до сантиментов. Несколько театральна сцена со-
жжения руки, но, наверное, так и было. В страшные минуты
все мы театральны.
В тяжёлом, клятвенно неосознанном состоянии дошёл
он до троллейбусной остановки.
Стал под арку ворот и отвернулся к стене, спасаясь от
взглядов прохожих. Тогда-то и записал безжалостные строки
своих первых стихов, а теперь…
Вдруг безобразно и оглушительно за окном затрещал мо-
тоцикл.
Баянист и шеф-повар завершали ночную попойку.
Волобуев выглянул в окно. Он любил эту картину, когда
по узким асфальтовым виражам пешеходных дорожек, на-
пористо пронизывая зелёную темноту аллей, резко скрипе-
ла, выписывая поворот за поворотом, старая, грязная, но
громоподобная машина.
Лихой баянист сидел впереди, спиной к нему бородатый
повар, наигрывая, шпарил что-то весёлое в такт яростным
и опасным виражам.
Федя, разогнав машину, пускал её по инерции, прослу-
шивал мелодию и вновь давал газ, чередуя мотоциклетный
гром с разудалой песней.
112
Сегодня они возвращались откуда-то издалека и волочи-
ли за собой большое деревянное корыто. Подкатили к свое-
му крыльцу. Корыто не вписалось в поворот, трахнулось об
угол дома и раскололось на две половинки.
14. Книжный магазин у «Нарвской»
Был зауряднейший год середины семидесятых –самое
сердце застоя.
Книжный магазин у Нарвских Ворот, тихий, пустой, не-
уютный, известный тем, что в нём никогда ничего не дают,
начал оживать в середине марта. Ту последнюю весну сво-
его долгого неудачного брака Анатоль запомнил как однооб-
разное, длинное, холодное утро, когда чёрный раскатанный
ледок тротуаров покрывался твёрдой крупистой порошей,
с Обводного канала ветер нёс аромат задыхающейся гнили,
запах непроваренных костей с ближайшего мыловаренного
завода. А лёгкая мучнистая пыль, появляющаяся неизвестно
откуда по утрам, похрустывала на зубах редких прохожих.
Серый рабочий рассвет, чуть подсвеченный фонарями
реклам, ещё не раскололся молчаливой толпой пассажиров,
снующих там, где можно, и там, где нельзя. Перебегая пло-
щадь в неположенных местах, они набивали собой животы
разноцветных трамваев, висели на дверцах автобусов, штур-
мом брали двери метро, и всё без единого всплеска эмоций.
Беззвучное, неотступное, какое-то похоронное шествие
толпы всегда поражало Анатоля, человека эмоционально
высокопарного, склонного к декламации триолетов и вир-
шей, особенно когда он бывал в пути, а тем более если шёл
на работу.
Он выбирался из дому пораньше, чтобы не попадать в тол-
чею, не чувствовать обрёченности движения масс к общей
единой цели –одновременному началу рабочего дня.
И сегодня, как всегда, он шагал размашистой, но в то
же время мягкой борцовской походкой, как бы прислуши-
вался. И слышался ему крик умирающей ночи в шелесте
113
робких машин по асфальту пустынной дороги. На узких
рельсах, отгороженных цепями, висящими на чугунных
столбиках, литых под фальшивую старину, радостно скри-
пели полупустые трамваи. Единственное освещённое окно
громадного дома, что овалом охватил поворот старинного,
брусчаткой выложенного тракта, желтело на самом верху
одиноко и дико, как глаз оживающего циклопа.
Впереди громоздилось и попирало тротуар острым углом
бугристое, цвета оплывающей глины здание книжного ма-
газина. У широких витрин под толстыми лепными балкон-
чиками густела масса вечно бодрствующих книголюбов,
спокойных и замкнутых, самоуверенных в своей фантасти-
ческой преданности идее духовного голода.
Третий день притормаживает шаг Анатоль, мимоходом
прослушивая разговоры о подписке. Сегодня впервые за-
говорили о том, что ползучая толкучка с улицы Карла Марк-
са перебралась на болото за Лиговкой и что за торговлю
книгами стали давать срок.
Эти слухи он знал. Да и что скажет нового эта мелкота?
Дату подписки знают киты из общества книголюбов. Ког-
да они появятся, надо успеть вклиниться. Анатоль быстро
и с достоинством успокоился.
И всё же тренировку начал он плохо. Вызвал в тренер-
скую прогульщиков. Два студента, ребята с Кавказа, понуро
разглядывали пол. Анатоль говорил медленно, веско, иногда
умолкая, чтобы усилить значительность пауз. Для большего
эффекта он задумчиво склонил голову и… ткнулся взглядом
в манжет фиолетовых кальсон. Манжет вылез из-под брюк
и распластался поверх ботинка.
Анатоль сунул руку в карман, подёргал кальсоны через
подкладку, карман был мал и неудобен. Манжет не подда-
вался. Он боком прошёл за ширму и, недовольно подбор-
матывая, начал переодеваться.
Кавказцы равнодушно смотрели на ширму. Один карта-
вым шёпотом что-то спросил.
– Э-э… –скривился другой, и оба уставились на пол.
В зале тихо. Шеренга в белых куртках вытянулась и на-
114
пряглась. Медленным шагом Анатоль прошёл до середины
и вместо приветствия сказал:
– Самбо вам не баскетбол какой-нибудь. Обезоружить
бандита можешь. На хулиганов панику навести. С девушкой
в парке появиться не стыдно –не убежишь оттуда через
полчаса. А вы не цените. –Он взглянул на кавказцев. –Ду-
мают, им самбо в Грузии не нужно будет. Иди тогда бегом
занимайся. Вспомнишь меня, когда жизнь спасать будешь.
Разминка началась вяловато, да и дальше пошла тоска.
Только элегантный Семёнов юлой крутил своего партнёра
да мухачи-легковесы танцевали в углу друг перед другом.
Анатоль смотрел, как мешками падают новички на ко-
вёр, и думал, что вечером будет ещё скучнее. Придут веч-
но печальные мастера со своими вонючими мазями. Будут
долго тереть друг друга, жаловаться на вывихи и травмы,
буднично начнут схватку –работу привычную и тяжёлую.
Пессимисты, познавшие горечь спортивных побед.
Уйти бы куда-нибудь в магазин мясником или грузчи-
ком; червонца два иметь в день… или в книжный магазин.
С книг тоже можно иметь…
Следующую ночь Анатоль проворочался в полудрёме.
Два раза оттолкнул жену, чего с ним никогда не случалось.
Под утро приснился ему поэт Смеляков. В рабочей куртке
строителя, но при галстуке, читал он по бумажке монолог
Деда Мороза и с укоризной смотрел на Анатоля.
Анатоль развалился на полу, дымил сигаретой, по-
шпански, тонкой струйкой цедил жидкую слюну на блестя-
щий паркет, стараясь попасть на фантик конфеты «Красный
мак», плавающий в серой луже у серванта.
Анатоль проснулся в поту и стал уверять себя, что верить
в сны глупо. Вчера гнулся весь вечер под взглядом жены –
вот и сны снятся такие. Подписка всё равно выгорит: не
я, так Дмитриев. Не зря же бедняге всю ночь стоять –за-
дубел, наверное. Ничего, пусть за зачёт «попотеет».
Он вышел на кухню и глянул в окно. Белые прожилки
инея чередовались с широкими полосами чёрного асфаль-
та шоссе. На противоположной стороне за дорогой, широ-
115
кой цепью атакующих тянулась очередь за колхозным мо-
локом.
– Шесть часов уже есть, –сказал себе Анатоль и полез
в антресоль за заначкой.
Холодным однообразным пассатом крутился междудомов
надоедливый ветер. Куда ни повернёшь –всё дует в лицо.
Электрический блеск фонарей неприятно и резко разго-
нял безразличие ленивого рассвета.
У метро, на краю тротуара, сильно наклоняясь вперёд
и упираясь плечами друг в друга, широким маршевым ша-
гом прямо на столб шли двое пьяных. У столба они осто-
рожно разъединились, пошли за него, стали смыкаться, но
промахнулись и рухнули на асфальт карточным валетом.
– Когда только люди успевают напиться, –подумал
вслух Анатоль, –позавидуешь человеческой слабости.
Час пик лишь начинался. Анатоль ворвался в вагон в чис-
ле первых, но место сидячее занять не успел. Его прижали
к маленькой тётке с оттопыренным задом. Она держала па-
кеты с изображением Моны Лизы. Когтистые лапы заморо-
женных цыплят вылезали наружу и больно царапали бедро
Анатолю. Он хотел отодвинуться, но толпа была как монолит.
На станции «Нарвская» его закрутил встречный поток
торопливых людей. Поток пёр из переполненных трамваев
и нёсся в метро, как в крепость противника.
Немного помятый, он всё же пробился к выходу и, как
Бонапарт с высот пьедестала, глянул вниз на площадь, по-
крытую чёрными подвижными фигурками, похожими на
людей, –бессмысленность их движений напоминала пани-
ку муравьёв, он подумал, что одержим величием был ар-
хитектор, что строил метро у Нарвских Ворот – бастионом
вздыбил он станцию против Триумфальной арки. Бросил
вызов самодержавному блеску кирасирских побед.
Дмитриев был на месте и значительно продвинулся впе-
рёд. Анатоль стал расспрашивать его, но он, как погибаю-
щий герой Клондайка, только махнул рукой и, шаркая, по-
плёлся в метро…
116
До обеда Анатоль слушал воспоминания ветеранов под-
писки о борьбе группировок, о том, как выпускались ма-
нифесты, подкупались и переманивались комитеты, о дра-
ке двух очередей на Литейном проспекте, когда полковник
в отставке приковал себя цепями к ограде витрин.
Но к полудню разговоры стали иссякать. Ветераны на-
чали убегать в магазины и закусочные. Самые бывалые
устроились на каких-то крошечных стульчиках, один даже
на раскладушке, и вкушали кофе с коньяком из китай-
ских термосов с драконами. У самого входа спортивного
вида старик сопел в плетёном кресле, во сне распахнув
одеяло.
Со скуки Анатоль принялся ругать про себя книжных
спекулянтов и собирателей. «Вот неистребимые, –думал
он, –букваря не осилят, а подписываются на Достоевско-
го и Блока». Ещё один кандидат в интеллигенты лезет впе-
рёд.
Из узкой овальной подворотни, опираясь на палку, вы-
полз старик в драповом тёмно-синем пальто, удивительно
грязном, как будто его специально валяли, но при галстуке
и в шляпе.
Пока Анатоль гадал, что, собственно, надо там впереди
старикану, без очереди ведь всё равно не пропустят, –тот
уже что-то писал в драном засаленном блокноте и, как по-
том оказалось, создавал свой комитет.
Анатоль подошёл поближе посмотреть, что тот пишет, за-
одно и определить, что это за тип и насколько опасен он.
(Как все люди крупного телосложения, Анатоль был человек
мнительный и почти всегда пребывал в состоянии лёгкой
подозрительности.)
Старик был похож на попрошайку-оригинала из тех, что
прибаутками или незатейливым фокусом собирают возле
себя простачков.
Но профессиональных нищих в городе нет. Им никто
не подаёт. Изредка женщины-пропойцы подрабатывают
у церквей да небритая молодёжь выпрашивает копейки
у винных магазинов.
117
На сумасшедшего старик не похож. Блаженные карие
глаза внимательны и насмешливы, но чуть заметная жало-
ба далеко упряталась в них.
– Кальсон –вещь азартная, –довольно внятно сказал
старик, рассматривая ноги Анатоля и как бы давая понять,
что изучающий пристальный взгляд Анатоля порядком ему
надоел.
Анатоль взглянул вниз: и точно, проклятый манжет вновь
вылез из брюк.
Вместе с ветеранами, что возвращались из кафе-моро-
женых, столовых, рюмочных и авторазливочных заведений,
прозванных почему-то гадюшниками, вернулся чернявый
интеллигент, который занимал очередь за Анатолем.
Анатоль, обозлённый неудачным разговором со стари-
ком, рассказал чернявому про странности своего белья,
добавив, что и рукава нижней рубашки часто вылезают
в самые престижные для их владельца моменты.
– Вас, наверное, гений преследует, –подумав немного,
сказал интеллигент. –Помните, как Грушницкий споткнулся
перед дуэлью? Гений –это дух. Он всё время ходит за нами,
вернее, летает. Перед несчастьем как бы предупреждает
нас и проделывает с нами разные неприятные штучки. Вот
он Грушницкого за ногу и схватил.
«Лучше бы я ему не говорил про этот проклятущий ман-
жет, дался он мне!.. Возьму и отпорю. Только вот нога будет
мёрзнуть», –обозлился про себя Анатоль.
– Чё ты к нему привязался? Никаких гениев нет: у меня
вон тёща –гений! На книгах заработала. –Рабочего вида
парень отделился от стены, о которую он отбивал вяленую
плотвичку. –Во! Спёр у этого самого гения. Ходит она те-
перь на трёх костях. С палочкой, значит. А была у-у… но кни-
ги любила. Тесть её доской огрел по голове за то, что дома
не ночевала: думал, в загул ударилась, а она в Гавани в оче-
реди простояла за Достоевским.
– А-а, это ещё когда на Гаванскую площадь подписку
перевели. До этого на Литейном тысяч по пять собиралось,
и трамваи проехать не могли. Столько было народу! –без-
118
обидно засуетился чернявый, как будто и не его оборвал
парень с плотвичкой.
– Я слышал, что в Америке народ собирается так же,
как у нас, но не за книгами, а на красивых женщин смо-
треть, –сказал человечишка в очках –явный пенсионер.
– Чё там, баб, што ли, нет?.. Этого-то добра… –парень
сплюнул и, скособочившись, стал смотреть в живот собесед-
нику.
– А вот… –ехидно сказал пенсионер и вытащил старую,
стёртую на сгибах «Неделю».
– Красивых женщин везде мало, –угрожающе пробур-
чал детина в большой волчьей шапке, похожий на артиста
Моргунова, только сильно обрюзгший. –Как и умных лю-
дей, –добавил он ещё грознее, поучающе харкнул в сто-
рону парня и уставился в угол газеты, куда пальцем ткнул
пенсионер.
– Афанасий Фет всегда плевал в сторону Московского
университета. Если едет мимо, остановит карету и плюнет.
Это я вспомнила, глядя на вас, как вы плюёте в сторону это-
го… –сказала женщина в шапочке пирожком с вуалеткой
и заигрывающе повернулась к псевдо-Моргунову. Но тот
промолчал.
Анатоль обиделся и сказал:
– При чём здесь университет? Я сам работаю в вузе.
– Это что же вы там преподаёте? Поднимание гирь?
– Это что же, у меня такое лицо, что я на большее не спо-
собен? –совсем уже обиделся Анатоль и подумал: «Чёрт,
эти бабы-интуитивистки сразу определяют!» –Сопромат
преподаю, и ТММ, и взаимозаменяемость, –сказал он, от-
вернулся и со страхом подумал, что вдруг она знакома с ка-
кой-либо из этих наук.
– Взаимозаменяемость! Это хорошо на работе! Халтур-
ное дело, –хохотнул парень и понюхал свою плотвичку.
– Халтурное, –неприязненно ответил Анатоль, как бы
прекращая расспросы.
«Удачно вышел из разговора», –решил он и стал смо-
треть за Триумфальную арку, вдоль проспекта Стачек. Там,
119
вдалеке, перекрывая своей высотой экспериментальные
дома тридцатых годов, свинцово серел памятник Кирову.
Угловатый и широкий, терзаемый мощными ветрами, за-
стыл в напористом шаге бронзовый вождь.
Анатолю показалось, что из-за его мощного постамен-
та выползли две жёлтые точки. Они быстро приближались,
и вот уже мимо Триумфальной арки катит непонятная про-
цессия.
Огромные рыжие тракторы везут прицепы с мебелью.
Гнутые полированные диваны, столики и шкафы извивались
блеском инкрустированных шишек и резьбой. Пёстрые пят-
на обшивки сливались в сплошной гобелен викторианских
времён. Воробьиным небоскрёбом плыл в кузове послед-
него прицепа белоснежный величественный кухонный на-
бор из бесчисленных ящичков, полочек и шкафчиков со
множеством крохотных дверей. Милицейский мотоцикл за-
мыкал мебельный эскорт.
За ним вплотную шли ряженые автобусы. Куклы, разноц-
ветные шары, детские игрушки и пучки перепутанных лент
свисали вдоль окон почти до колёс. Крыши были повязаны
широкими розовыми бантами и гирляндами бумажных цве-
тов. Последним шёл пятитонный грузовик с надстроенными
бортами, наподобие тех, что применяются для вывозки сне-
га. Он звенел гружёнными доверху блестящими железками
неопределённой формы, величиной с кулак.
– Что за выезд, не знаешь? –спросил Анатоль у парня,
всё ещё нюхающего свою рыбу.
Тот вынул из-за пазухи сложенную газетёнку, по-
видимому, заводскую многотиражку, медленно и старатель-
но развернул её, но в руки Анатолю не дал, глазами указал
на заметку и спрятал обратно во внутренний карман полу-
шубка.
– Комсомольско-производственная свадьба для побе-
дителей соцсоревнований.
– А мебельный пантеон для чего? Приданое, что ли?
– Догадливый ты.
– Ну а машина с железяками при чём?
120
– Продукция молодых за год. Выставлять у загса будут.
На обозрение. Вот, мол, как вкалывали! За приданое!
– Завод приданое даёт?
– Даёт. Да не всем, –парень скосился в шизоидном на-
клоне, набычился и замолчал.
Между тем «Неделя» с заметкой о необыкновенной жен-
щине, увидеть которую считается в Нью-Йорке великой
удачей, прошла по рукам, разожгла нездоровую дискуссию
о нравственности и расколола очередь на морализирую-
щих стариков и женщин с одной стороны и бездоказатель-
но протестующую молодёжь сильного пола с другой.
– Ну а чё там нового? Ну, объём груди большой. Я и боль-
ше видел, –сказал парень и досадливо ударил рыбой себя
по колену.
– В Нью-Йорке такое приданое не дают, –сказала жен-
щина в вуалетке.
– Там фирма тоже делает свадебный подарок, –ответил
парень, –вы со мной не спорьте. Я специалист по свадь-
бам, –и, заметив её удивление, с насмешливым вызовом
сказал: –Свадьбы коллекционирую. –И, как бы не желая
больше с ней говорить, повернулся к Анатолю и принялся
ему рассказывать про свадьбу под водой в аквалангах, по-
том про свадьбу бегунов, на которой невеста и жених со-
ревновались, кто быстрее прибежит к месту регистрации.
Он показал фотографию в «Комсомольской правде», где же-
них в белоснежной манишке и полуфраке финишировал на
фоне саратовского загса.
Сначала Анатоль слушал со скукой, так, из приличия, но
когда коллекционер углубился в историю, стал расписывать
про царя Соломона, про его гарем из 700 жён и 3000 на-
ложниц, Анатоль решил, что парень в своём вопросе эрудит.
– Самый большой в истории человечества? –пере-
спросил он и восхищённо помотал головой.
Тот не ответил, только махнул рыбой, словно отделыва-
ясь от вопроса, заторопился и, захлёбываясь собственным
восторгом, начал о хивинском хане, его голубом бассейне,
куда хан бросал монетку, и все триста жён разом ныряли
121
за ней.Счастливица, которая её находила, была в ту ночь
в ханских покоях. И тут Анатоль понял: перед ним великий
теоретик полового вопроса. Он знал всё: когда и где возник-
ли венерические заболевания, и почему женщины живут
дольше мужчин, и какие приёмы применяли великие пев-
цы и поэты для соблазнения, и как древние жили со своими
жёнами, и откуда пошёл гомосексуализм, и даже какие па-
мятники ставили на Востоке мужским и женским органам
размножения.
Анатоль вторую неделю коптился у магазина. Загорел
на жиденьком солнце. Пустил занятия на самообслужива-
ние (раздал строжайший наказ проводить занятия по ка-
федральному плану). Для дежурства на ночь набирал не-
зачётников у других преподавателей. К холоду попривык,
и вообще здесь оказалось значительно лучше, чем дома.
Всё было бы хорошо, только специалист по свадьбам до-
нимал его рассказами о половых извращениях и вариантах
свадебных измен.
В один из самых безобидных вечеров Анатоль любо-
вался редкостным бледно-зелёным закатом, что навевает
тоску вселенских настроений, и едкое одиночество севера
бередит возвышенные души неудачников, чтобы сделать из
них больших и малых героев. В этот самый вечер, загадоч-
ный своей обыденностью, заволновалась очередь, разде-
лилась на какие-то комитеты, списки и микросекции. Все
скопом лезли вперёд, ближе к дверям. Как раз в это время
неизвестно откуда возник отряд Василеостровского райо-
на, быстро разогнал, распустил кружки, секции.
Немногочисленный, подобранный из высоких плотных
мужчин, активных, как мародёры, и воинственных, как
мамлюки, став у дверей, уже больше не покинул караула.
Никто не видел, когда они ели и спали. Не мешали прохо-
жим, но у входящих в магазин отбирали паспорта и отдава-
ли только при выходе.
Анатоль протиснулся вперёд и спросил, зачем такие
предосторожности. Ему вежливо, но неохотно объяснили,
122
что подписка может начаться в любой момент строго по па-
спортам.
Анатоль прикинул на глаз очередь, прибавил карауль-
ных и понял, что зря они с Дмитриевым превратили себя
в эскимосов-мечтателей. По вечерам, когда Дмитриев сме-
нял Анатоля, они долго не расставались. Рассказывали друг
другу институтские новости, анекдоты или кое-что личное,
дозволенное разницей в возрасте. Если не было новостей
или говорить ни о чём не хотелось, начинали мечтать о двух
экземплярах подписки, о том, как они её будут выменивать
на что-либо необычное: на «Три мушкетёра» или «Графиню
Монсоро».
Но в тот тревожный вечер не мечталось. Чтобы успо-
коиться, они отошли в скверик за трамвайным кольцом
и, присев на обледенелую скамью, горестно ударились
в философскую глубину.
– Есть, понимаешь, такая прослойка, –сказал Ана-
толь, –интеллектуальные мешочники. Их основное заня-
тие –общаться с природой и доставать духовный дефицит.
В хорошую погоду выезжают за город, читают книги на све-
жем воздухе, кушают и загорают. Бродят по краешку леса
в поисках грибов, но вглубь не зайдут –опасаются насиль-
ников, боятся заблудиться, да и волк может набежать. На
даче ковыряются: высаживают цветочки, овощами зани-
маться предосудительно. Во всём предаются они безделью
с духовной подкладкой.
Сволочи… природу испохабили… в тайгу бы их, на веч-
ное поселение, выживайте без своих универсамов.
Дмитриев ушёл, не попрощавшись.
Анатоль нахмурился, поёрзал, притиснувшись вплотную
к спинке, оглянулся, как бы раздумывая, с кем бы погово-
рить. Слева курила измождённого вида красавица, спра-
ва –дефективный морячок, бритый наголо, читал газету…
Откуда-то из тёплых стран летели над городом гуси. Анатоль
смотрел на них и видел, что им было хорошо. А ему было так
плохо, как бывает только в детстве, когда побьют, никто не
123
пожалеет и рассказать некому. Золотистая блондинка, гиб-
кая, как рыба, в иноземной дублёнке, роскошная до недо-
ступности, прошла рядом, не взглянув на него.
«Никогда не было у меня таких женщин! Теперь уж, ко-
нечно, не будет! –Тут же взорвался: –Но кто-то обладает
ими! Есть такие мужики. Не может быть, чтоб не было! А тут
книгу достать не можешь», –он матюгнулся впервые в жиз-
ни и разбудил закемарившего матросика.
– Подожгу магазин, –сказал он матросику. –По-
настоящему подожгу. Чтоб ни им, ни мне. А что? Кто узна-
ет? Сладко будет на них посмотреть. –И он почувствовал
в себе силу настоящего убийцы.
Морячок отодвинулся на край скамьи и, притворно позё-
вывая, косился на громоздкую фигуру Анатоля, как бы раз-
думывая: уйти или подождать, может быть, успокоится этот
тип.
– Ну и что, –сказал Анатоль, глядя на морячка, но уже не
замечая его, –что они могут, да и чувствовать им не дано
то, что чувствую я. Вот этого им не понять никогда, –он вы-
тащил из кармана «Аэлиту», которую всегда носил с собой,
разгладил мятую корку, досадуя на себя, что не отдал её
в переплёт, из-за проклятых очередей времени нет.
Долго искал свой любимый отрывок, досадливо удивлял-
ся, что никогда не может запомнить ни понравившегося
стихотворения, ни мелодии, потому что всё любимое слиш-
ком возбуждает, до смущения, и он начинает теряться даже
перед самим собой. Наконец на 303 странице прочёл:
«…никогда ещё так не понимал этого обмана любви, страш-
ной подмены самого себя женщиной: проклятье мужского
существа. Раскрыть объятья, распахнуть руки от звезды до
звезды, ждать, принять женщину. И она возьмёт всё и будет
жить. А ты –любовник, отец, как пустая тень, раскинувшая
руки…»
Прочёл ещё раз и расхохотался так громко, что морячок,
уже было успокоевшись, вскочил и, оглядываясь, потащился
из скверика к метро. Какая глупость –выставлять женщину
сверхчеловеком, а ей, бедной, совсем не лучше, чем нам,
124
и она так же глупа, как мы –её возносители. Если человек
понял это, он уже не мальчик, а может быть, даже и не муж-
чина, а старик. Вот так наступает старость. В один момент,
словно провал с высоты в высоту. В высоту правды скуч-
ной, но великой. «А ведь я поумнел, –удивился Анатоль, –
скорее протрезвел». Он встал, медленно положил «Аэлиту»
на скамейку, вздохнул и зашагал в сторону приближающего
трамвая.
15. Поэтический бунт перебежчика
Анатоль проснулся от завывающего скрежета, похоже-
го на поросячий визг или скрип погибающего автомобиля.
Было ещё темно, но молодой Адамович уже начал свой еже-
дневный ремонт.
Анатоль скосился на жену. Она спала калачиком по диа-
гонали, заняв почти всю софу.
– Выставила свой паучий зад, а я висни на воздухе, –
прошептал он и, слушая скрип за стеной, задумался: «От-
сидеться ли в туалете, пока Адамович не закончит шуметь?
Но для этого надо проскочить туда после жены, иначе будет
двойной скандал. Может быть, перекусить на скорую руку
да смыться на работу?»
Сидеть в туалете можно хоть до обеда. Он и оборудован
для того. Сразу после первых семейных скандалов Анатоль
обил поролоном стульчак, засунул в угол маленькую тумбоч-
ку для журналов и газет, заныкал под бачок пачку сигарет.
Он не курил, но вдруг захочется. Такие случаи уже бывали,
когда он начинал читать какой-нибудь толстый роман или
что-либо интересное. Однажды так зачитался биографией
Модильяни, что опоздал на работу
Сегодня он просто полистал старые журналы, отыски-
вая любимую рубрику «Забавные откровения пытливых
читателей». Перечитал письмо сельского физкультурника,
где тот предлагал сократить «длинные спортивные слова»
и давал свой словарь сокращений: классическая борь-
125
ба –клабо, поднятие тяжестей –подтяж, хоккей с мя-
чом –хокмя. Но сегодня это не веселило. Он спустил не-
сколько раз воду и подумал, что сырой воздух, которым
наполнится туалет, напоминает весну. Но веселей от этого
тоже не стало…
Когда он вышел из туалета, жена всё ещё спала. Ана-
толь совсем помрачнел, прилёг на край софы, решил при-
твориться спящим, но представил, как просыпается жена.
Лёгкое посапывание превращается в полногрудное дыха-
ние, и тут же: «Иди к Адамовичу! Скажи, чтоб не шумел…
заставь… добейся… Ты же мужчина!»
Анатоль представил этого настырного хиляка, его обиду:
«Если я вам мешаю, то буду ковырять иголкой. Мой ребёнок
не может видеть бетонные стены. Я их обшиваю чем попа-
ло. Вы думаете, это легко?» И потом целый день визг, крики,
двусмысленные упрёки малолетнему Изе: «Из-за тебя я не
даю жизни соседям, маленький негодяй!»
Анатоль вздохнул и подумал, что упрёки Адамовича пред-
назначены ему, а не «маленькому негодяю». Он вздохнул
ещё раз и вдруг неожиданно для себя произнёс:
Вот так.
Меж двух огней
извечно прозябать
на стыке жизни
и преддверья ночи,
предчувствуя молчание веков.
Изгой!
Я бредил сном,
как юноша надменный…
мнил,
что жизнь –всегда любовь!..
– Дьявольские, однако, стишочки пописывает Волобу-
ев, –сказал он громко, ехидно, нараспев растягивая сло-
ва, ощутил какое-то странное покалывание и зуд в ладонях,
плечах и груди, словно кто-то наэлектризовал его.
126
Почитать их своей трандычихе? Непонятное, спокойное
презрение к ней поразило его.
– Перед кем выступаешь? Или заговариваться начал? –
спросила жена.
В ответ он отодвинул её к самой стене.
– Ясно! От своего друга нахватался! Тот хоть несемей-
ный –ему что? Ходи и бубни стихи.
– А что я такого сделал? –скис Анатоль, чувствуя, что
дьявольские силы уходят так же быстро, как и пришли.
– Молодую девку завёл! А я-то думаю, что он слабеет как
мужчина?
– Плохо кормишь, вот и сил на ласки нет.
– А ты много денег приносишь? Тебя давно выгнать пора.
– Я и сам уйду… уйду к пироманам, –он вдруг почув-
ствовал, что и вправду уйдёт. Только зря проговорился.
– Или женщину интеллигентную найду, –соврал он. «Пу-
скай побегает, поищет, –он злорадно усмехнулся и вздох-
нул. –Пройтись бы под окнами с какой-нибудь красавицей,
чтоб весь дом заговорил!»
– Гамлет какой! Женщину он найдёт!
Сам не зная отчего, Анатоль вдруг рассмеялся, весело
шлёпая, босиком вышел на кухню. Игриво покрутил кран.
Блестящий хромированный кран жалобным посвистом за-
тянул умирающую песню и подавился порцией воздуха. Хо-
лодный линолеум жёг ступни. Адамович скрипел за стеной.
Жена угрожающе хлопнула дверью туалета. Но Анатолю
было хорошо. Так хорошо, что он даже испугался: «Как об-
легчение перед смертью… А вдруг не к добру?»
Но сомнение лишь кольнуло и исчезло в осязаемой де-
монической мощи необычных ощущений. Нет, не мальчиш-
кой почувствовал он себя, а воином, полководцем рим-
ским, покорившим пространства и племена, чтобы сделать
их своей провинцией.
Пусть покорятся провинциям духа
изгибы души
и тёмного Я закоулки.
127
«Какие-то ненормальные стихи лезут из меня. Записать,
что ли? Только вот “тёмного Я” звучит как-то не очень», –по-
думал он, хотя никогда не слышал о теории стиха и понятия
не имел, что такое аллитерация.
Через янтарное вино
к нам в душу входит волшебство,
и просыпается,
и торжествует спящий разум,
тот истинный,
единственность которого
нам космос завещал…
«Уж не опоил ли меня чем Волобуев? Вчера я крепко
захмелел». Но тут он почему-то выпятил грудь, словно его
распирал какой-то внутренний гул. Гул нарастал и заставлял
слушать себя:
Пусть обожжённые вином страдальцы
блаженно ловят волшебства туман.
Приникшие к ногам красавиц,
они лишь видимость души таят.
Сметёт всё серый фатум!
Надежды юности проклял
любой из нас…
Гул умолк. Анатоль очнулся, сгорбился, затравленно уста-
вился в угол за холодильник. Подыскивая продолжение, за-
бормотал: «Таят… любой из нас… разметает…»
– Подметает, –сказал кто-то сзади.
– Чего подметает? Тьфу! –плюнул он. –При чём здесь
«подметает»?
– Штукатурку подметает. Дырок-то уж насверлил.
– Кто насверлил? –спросил Анатоль. Он ещё не вышел
из транса. Да и не хотел выходить.
– Кто-кто! Адамович!
– Поэзия –зараза! Хуже вина!
– Спьяну, оно… конечно, –вздохнула жена.
128
– Уйди! –сказал Анатоль тихо и задумчиво. –Убью!
– Другой бы давно убил его. Жизни нет!
Придуривается или не понимает? Я ведь и вправду могу
того…
– Не сейчас! Но всё равно не жить тебе.
– Зачем убивать? Не хочешь –не живи. Давай разде-
лим квартиру.
– Кухню как делить будем? Перегородкой?.. Поперёк
плиты?
Он вдруг схватил неизвестно откуда появившуюся рюмку,
что стояла на краю стола, и грохнул об пол. Мелкие осколки
брызнули по стенам, а ножка неуклюже покатилась под буфет.
«Дьявол меня обуял или что ещё?.. А… это луч, планетар-
ный луч Плутона прошёл через меня. Так говорил Интеллек-
туал на собрании пироманов».
16. Неквалифицированный поджог
«Плутон –Плутоном, а Дмитриев ждать не будет. Бросит
очередь, если его вовремя не сменишь», –сказал сам себе
Анатоль, собрал осколки разбитой рюмки и, тщательно про-
думывая план ночёвки у магазина, начал одеваться.
В последние дни похолодало, и, как ни одевайся, за длин-
ную морозную ночь всё равно замёрзнешь. Конечно, не до
смерти, но до состояния довольно мучительного дойдёшь
уже часа через два. Купить бутылку водки и сосать её всю
ночь? Накладно, да и поможет ли? Бегать кругами по пло-
щади утомительно, и за сумасшедшего могут принять. Была
бы электрогрелка на батарейке! Но ты не в Америке. Зачем
зря мечтать? Когда-то в детстве, во время войны, грелся
он у костра длинными тоскливыми ночами, пока мать была
на работе в ночную смену. Тогда он и запомнил разгово-
ры о том, что во времена революции и Гражданской войны
люди годами проживали у костров, а домой являлись только
летом, да и то во время жары.
129
Воспоминание подбодрило. Если уж страшные морозы
двадцатых годов можно было переносить, то теперь-то уж
сам Бог велел. Тем более рядом овощной магазин. Ящиков
в его дворе и на улице вокруг видимо-невидимо. И сторожа
нет. Что сторожить? Картошку гнилую? Но надо всё же про-
вести рекогносцировочку. Он по-ростовщически довольно
потёр руки, но тут же посерьёзнел, решив, что преждевре-
менная радость ни к чему. Как говорят всё те же пироманы,
событие спугнёшь.
До ненормальности быстро пронёсся нудный препо-
давательский день. Шеф закатил небольшую истерику, рас-
пекая Анатоля сразу за все невыходы на работу, за исполь-
зование студентов для стояния в очередях и тысячи других
мелочей. Анатоля поразило не то, что шеф собрал в единую
кучу все промахи Анатоля за многие годы работы, Анатоль
знал –так делает любой руководитель. Анатоля сразило упо-
минание про кальсоны, которые, как сказал шеф, постоянно
видны из-под брюк, даже тогда, когда Анатолю торжественно
вручали медаль ветерана. «Это какое-то наваждение, –по-
думал он. –Кальсоны преследуют меня». И тут он понял, что
никакого разговора с шефом он не имел, никакого рабочего
дня не было, никаких занятий он не проводил, а только сей-
час вышел из дома, и всё это ему показалось, потому что он
действительно забыл надеть тёплое бельё. Ещё не дошёл до
магазина, а уже мёрзнет. И потому он стал смотреть на часы
всё чаще и чаще, пока не подошёл к магазину.
Встав в очередь, он завёл путаный и беспричинный раз-
говор с соседом, который этот разговор поддержал и понёс
такую чепуху, что Анатоль тут же замолчал и вновь начал
раздумывать о холоде, возбуждать себя игрой на самолю-
бии, обзывать себя паникёром и слабаком.
Однако холод нарастал, и даже воспоминание о знаме-
нитом рассказе Джека Лондона «Воля к жизни» не помогло,
и Анатоль почувствовал, как начинает впадать в припадниче-
ское состояние безотчётного ужаса, которое он вычурно окре-
стил «страх страха». Окрестил загадочным, невычитанным со-
четанием слов специально для того, чтобы думать о нём.
130
Он нашёптывал его тихонько, опустив голову, закрыв роткаш-
не, растягивал слова зловеще и… мёрз от этого ещё сильнее.
Он перестал верить в свой план и, чтобы унять беспокой-
ство, начал в деталях, тщательно обдумывая фразы, излагать
его ходившему взад и вперёд сутулому восточного вида че-
ловеку в модных железных очках. Анатоль по-цыплячьи се-
менил за ним, пытаясь подстроиться под его мелкие шаги,
злился, что рвётся спасительно-задумчивый ритм разговора,
которым можно было бы убедить этого неврастеничного ин-
теллигента. Очкарик не отвечал, но согласно кивал головой.
Он давно заметил угол соседнего дома, в котором ему
приходилось бывать. Угол его занимала аптека. Угол этот
был странен даже для уродливого разнообразия этой мало
изменившейся со времён революции площади.
Собственно, его и углом вряд ли можно было назвать, этот
полукруглый парадный вход с такими же полукруглыми, но
не сужающимися, а расширяющимися кверху ступенями.
Аптека в нём была на втором этаже. К ней вела широкая
старинная лестница, вся выщербленная и очень пыльная,
словно её не убирали со времён военного коммунизма. Она
начиналась из глубины куполообразного, величиной с акто-
вый зал помещения, напоминающего азиатский мавзолей.
Анатоль прикинул на глаз опасность пожара: пол из ка-
менной плитки, оконных переплётов нет, сюда не выходили
ни окна, ни двери, перила лестницы чугунные, без дере-
вянной накладки, дверь в аптеку обита железом. Входную
дверь можно не закрывать.
Он обрадованно догнал с напористой решительностью,
изложил всё и, широко помахивая правой рукой, словно нёс
трость, выжидающе вскинул голову и уставился вперёд, куда-
то далеко-далеко, за Екатерингофский парк. Очкарик взглянул
на него неприязненно, но осмотреть помещение согласился.
Подъезд его восхитил. Он представился учителем физи-
ки, стал излагать законы термодинамики, писать на стене
формулы, чертить на полу круги: оптимальный и критиче-
ский, и вообще вёл себя весело и легкомысленно, как ка-
кой-нибудь фанат «Спартака».
131
Во дворе магазина было темно, но они сразу наткнулись на
штабеля разнокалиберной тары, выбрали лёгкие болгарские
ящики из-под помидоров. Зная, что они горят быстро и поч-
ти без дыма, добавили тяжёлые из-под консервных банок для
тепла и «энергетической массы», как выразился очкарик.
Когда пирамида, сложенная в центре вестибюля, запы-
лала излишне весело, Анатоль опасливо скосился на сте-
ны –как бы краска не занялась, Юра-очкарик вынул каль-
кулятор, что-то подсчитал и успокоительно махнул рукой.
Они быстро согрелись. Юра стал насвистывать Третью сим-
фонию Бетховена, да так здорово, что Анатоль заслушался
и начал думать, есть ли границы человеческим возможностям,
талантам, оригинальности и другим необъяснимым вещам.
«Интересно, разводил ли кто костры в помещении, или
я зачинатель? Может быть, никто в мире не додумался,
а я сообразил: уникально и безопасно! Лишь бы милиция
не нагрянула!»
И всё же дыма было достаточно. Может быть, не столько
дымно, сколько угарно. Юра перестал свистеть и приоткрыл
дверь.
Милиция не нагрянула, но всегда есть незримые наблю-
датели.
Очередь начала перекочёвывать «к огоньку».
Как всегда бывает, «сильные люди» тут же навязали своё
командование, натащили дров, набросали в костёр. На-
прасно Юра кричал о тепловом коэффициенте, о геометрии
пространства. Его оттеснили. Костер сначала чуть притух,
а затем как бы стрельнул под потолок. Удушливо задыми-
лись стены, серые, неприметные, они терялись в глубине
громадины мавзолея, но люди стали задыхаться, кинулись
в дверь, сорвали её с петель. Кого-то свалили, прошли по
нему, но насмерть не затоптали. Анатоль помог падшему
отползти и дотащил его до скамейки. Несколько смельча-
ков предложили забрасывать стены снегом и организовали
живую цепочку для передачи с улицы снежков, которыми
они бомбардировали дымящийся потолок. Но быстро выдо-
хлись. Никто не решился их сменить.
Юра в давке потерял очки, не стал их искать и предложил
Анатолю быстрее смыться, чтобы не получить пять лет за
поджог. Анатоль решил, что их никто не заметил, и остался.
Пожарные появились не там, где их ждали, –со стороны
парка имени Екатерингофа. Здесь перед ними лежала огром-
ная куча песка и брусчатки. Её свезли сюда после ремонта до-
роги на площади. Тротуар рядом с ней был перерыт. Машины
рванулись по нему, застряли. То ли спросонья, то ли с перепоя,
пожарники начали бросать под колёса шланги. Машины вы-
лезли на площадь, но шланги разодрали в клочья.
Люди в касках забегали, но скоро успокоились и устави-
лись на огонь с таким интересом, словно никто из них не
видел пожаров.
Пламя поднялосько второмуэтажу. На балконахзакрутились
полуодетые люди, захлопали окна. Оттуда неслось что-то паниче-
ское. На стадионе завыли собаки. В доме загрохотали неболь-
шие взрывы. «Настоящий бой в городе», –подумал Анатоль.
Он смотрел, как огонь подбирается к книжному магазину.
Получалось так, как будто он слово своё сдержал. Но теперь
это было не нужно. «Обратил проклятие против себя», –поду-
мал Анатоль. Куда теперь пойдёшь из дома? Словно пропада-
ла высокая цель, если не навсегда, то надолго. А легко ли жить
человеку бесцельно? Чем теперь заниматься?! Уйти с головой
в скучнейшие визиты к знакомым и сослуживцам? Взять на
стороне халтуру или удариться в бега от жены? Запить?
Несколько дней подряд он ходил на пепелище, раздумы-
вая о Раскольникове, которого тоже тянуло к месту своего
преступления. Каждый раз там встречал того старика в тём-
но-синем пальто, которого он принял когда-то за нищего.
Старик смотрел на него влажными внимательными
глазами. Взгляд его был настолько пристален, что Анатоль
начал опасаться, не догадывается ли он, а может быть, во-
обще видел, как Анатоль ящики таскал в тот вечер. Не за-
говорить ли с ним? Может быть, проболтается?
Так они познакомились.
133
Глава 4
СОН О ГИБЕЛЬНОМ ВЕЛИЧИИ РОКА
1. Свидание со стариком
День уходил вдаль к Неве,
за Обводный.
Парк почернел и осунулся,
замер в изломах сучьев и веток.
Каждая ветвь, как укол,
резала хмарь безразличного Неба. –
Волобуев
у входа ждал старика.
Холодные капли текли с дерматиновой куртки,
падали в лужицу у ног,
беспокоили её гладь.
Гладь морщилась плаксивой, страдальческой рябью.
Мёртвая вода утопила жёлтые листья.
Казалось, никогда не напоит она ни трав, ни деревьев,
радость безжизненной маленькой вечности,
некий блик потусторонности,
счастья небытия.
Жизнь и смысл
в привычном, смешном куске мироздания,
реальном и нереальном,
идеальном, как мысль.
Дождевая лужица и смысл Вселенной…
Что может быть глупее человеческих словосочетаний?
В чём их цель?
Успешнее обобрать природу
и воспеть мораль кувыркания в себе?
Неужели мы призваны разрушить вечность?
«Вечность не разрушить», –вспомнил он слова Оскара.
Можно разрушить её восприятие в себе.
Жалкое предназначение.
134
Он криво усмехнулся.
С думой о Боге ломаем мир над собой,
чтобы выйти…
Куда?
В неизведанное?!
О неизведанном возмечтали
разрушители дня,
те, что ночь называют светом.
Мнят:
родился человек обезьяной, –
пусть умрёт обезьяной.
Чтут рождение наше бессмысленным
и хотят владеть нами,
власть над миром –их цель.
Глупыши иезуиты
повторили за ними:
«Цель оправдывает средства», –
но опоздали в борьбе.
Ибо хотели повернуть мысль
по соблазнительным кругам
восхваления.
Думали:
мыслью жив человек.
Возмечтали встать впереди
и кричать, как Сатин:
«Человек! Всё для человека!»
Разве кто сказал:
«Мысль нужна, чтобы встать
над собой,
одолеть себя,
подняться до величия?»
Величие всего лишь подножие
простоты.
Так дитя убивает льва.
Мелькнул в глазах Волобуева
огромный зелёный экран.
На нём фиолетовый Оскар
135
привычно выдал стаю
хищных сентенций.
«Девяносто девять профессоров из ста
считали жизнь бессмысленной!»
Оскар поднял и опустил свой палец с обгрызанным ногтем.
– Слишком почитали дела от жизни
и кланялись счастью других, –
ответил ему Волобуев.
«Не от них ли пошла путаница понятий,
и нет различия между Делом и делами?»
Рука Оскара застыла перед носом, но указательный
перст продолжал двигаться из стороны в сторону.
Славен был излюбленный жест кишенёвской мафии.
– Ради какого Дела они переворачивают мир? –вторил
ему Волобуев. «Кто ответит на это?»
– Никто не ответит.
«Ради какого дела живёт человек?»
– Думают, что знают и это.
«Но ошиблись в одном: забыли, что “Я” идеально».
– Неуловимо в делах. Не воплощается в слове.
«Дух должен заставить “Я” обратиться в Слово… Есть
средство!»
– Страшное средство…
Сзади кто-то ударил его по плечу. Старик стоял, улыбаясь
ехидно и проницательно. Видно, давно наблюдал.
Ждал, когда Волобуев проговорится в раздумье.
– Не надо было разводиться с женой. Депрессия на
лице играет, –сказал старик и поморщился, так что стало
непонятно, сочувствует он или издевается.
Волобуев растерялся, заговорил с середины и невпопад,
как включённый разоблачающий магнитофон:
– ОНА –дьявольская женщина и близка мне по духу. Мы
можем составить прекрасную пару. Но как мне отказаться
от страдания? Я был бы счастлив… Но муки напряжения…
их так много в жажде любви. Может быть, страсти даны нам
для мобилизации некоего «сверх-Я»?
136
– Хочешь переплюнуть себя?
Волобуев от неожиданности остановился. Это была лю-
бимая фраза Оскара. Старик по инерции обогнал его и не-
приязненно скосился назад.
– Хотел переплюнуть? Я слабак. Стал молить Бога дать
мне успокоение. Просил безразличия к жизни. Стал безраз-
личен и счастлив. А где взять одухотворённость? В покое
мысли бегут хорошо, да всё по пустякам.
– Душа твоя слабовата.
– Значит, я не выстрадал себя?
– Ты предал талант. Уехал к жене под бочок…
– Греховный талант. Он меня не интересует. В нём мно-
го эгоцентризма.
– Любое творчество –ублажение гордыни.
– Противно. Допустим, я сделаю кое-что. Но что я сделал
для Бога?
– Бог есть жизнь. Творчество нужно для жизни. Отказ от
него –просто лень.
– Боязнь впасть в корысть страшит меня. Творчество –
подлость. Живи чабаном или колхозником, и сделаешь для
Всевышнего больше, чем любой писатель.
– Или не сделаешь ничего. Проживёшь впустую. Все эти
сомнения от лени. Да ты и не жил на селе никогда. Идеали-
зируешь деревенщину. Животная жизнь, собачья. Борьба
за кусок. Страдание дано для очищения… Ты убежал от мук
и в радости обрёл перо юмориста. Легко? Не нравится?
– А-а, –махнул рукой Волобуев, –сражаться с мельни-
цами злободневности… Истина остаётся закрытой. Леопар-
ди из меня не вышел, Лермонтов засох на корню.
– Бог устал вести тебя.
– Я не хочу судьбы великих.
– Если у человека нет за душой настоящего, он всегда вы-
скользнет из своего назначения, какрыба из рук. Ван Гог знал,
на что шёл. Ради искусства отказался от семьи, от женщины.
– Судьба у него печальная. Но не всё великое достигает-
ся в печали. Хе-хе, –Волобуев по-клоунски вытянул физио-
номию. –В вашем возрасте это надо бы знать.
137
Старик нахмурился и промолчал.
– Великое –не столько талант, сколько героический
склад характера. С формальной стороны Ван Гог не был
талантлив. Именно потому он и пошёл необычным путём.
Ординарность воспринимает труизмы как закон и оттого
впадает в пошлость. Об этом ты в любой книге прочтёшь.
Ван Гог доказал, что пошлость можно преодолеть, не имея
таланта. Одной одержимостью.
– А как же Суриков, Врубель и другие?
– Так то ж нормальная одержимость, а нужна ненор-
мальная. Они искали внутри искусства. Ты думаешь, по-
чему Иисус требовал ОТ ВСЕГО ОТКАЗАТЬСЯ: от матери, от
детей, от богатства?
– Труднее всего от богатства? –съехидничал Волобуев.
Однако старик не поддержал –видно, не любил фриволь-
ностей и словоблудия; не меняя тона, он продолжал:
– Обычно это понимается как быть добрым, любить бед-
няков и прочее… Чушь! Бред сивой кобылы… Для того, что-
бы сконцентрироваться! Собрать дух в единую точку. Только
цель и воля. Ничто не должно существовать для тебя, кроме
ВЕРЫ.
– Фанатизм?
– Слово мне это не нравится. Насмешка в угоду ничто-
жествам, чтобы их успокоить. Их лозунг: «Если я –никто, то
и все –никто». Ты это лучше меня знаешь. У тебя жена из
таких.
Волобуев скривился: получил пилюлю, но против истины
не попрёшь.
– Одного фанатизма мало. Воля должна превратить
психику в замкнутую систему парадоксальной необходи-
мости.
– Что-то непонятное, –сказал Волобуев.
– Допустим, человеку под страхом смерти приказано пе-
репилить дерево бритвой. Такое в обычной жизни не встре-
чается. Мы окружены тривиальными ситуациями. Зачем
бритвой, когда есть пила? Так возникает пошлая мотивация
и нормальная одержимость. Суть её в поиске вариантов.
138
Но варианты выбираются в границах одной системы, то
есть в стиле и форме сегодняшнего дня.
Для обозначения вечности поэты берут что? Правильно,
сантименты, –ответил сам себе старик. –А что такое сан-
тименты? Пристрастие к удовольствию.
Рисовать приятно. Быть знаменитым хорошо. Но одно-
го мастерства мало. Надо быть духовно ищущим. Значит,
нужен топор побольше: сильнее вдаришь –хвала тебе…
либо от тупоумных, либо от подлых критиков. Бывают среди
них и честные, и незаурядные, но их мало. Да и смелости
не хватает сказать, что картины Репина –безвкусица, по-
шлость, спекуляция слезливостью. Критики выражают мне-
ние толпы, даже если говорят витиевато. Художник не имеет
этого права. Знал ли Репин, что творит, когда писал «Иван
Грозный убивает своего сына»? Не будем говорить о тайных
пружинах, но море красной краски в виде крови потакает
варварским вкусам и слащавой свирепости обывателя. По-
чему эту картину один посетитель ножом изрезал, об этом
я тебе потом расскажу.
Это только кажется, что проститутки от искусства сейчас
примитивно работают. Они и раньше так же работали. Глав-
ная опасность не от них. А от тех, кто эмоциональными па-
рилками доводит зрителя до слёз, сам оставаясь холодным.
Энергия зрителя уходит «в свисток» –хорошее выражение
старых железнодорожников, когда машинист выпускал
весь пар в свисток или гудок, и дальше ехать было не на
чем. Таким путём уводят человека в сторону от понимания
себя, а потом говорят: «Душа должна трудиться…» Над чем
и как –никто не знает, даже «Комсомольская правда». Тут
подкидывай человеку любую идею и говори: «Вот над этим!»
Он будет и целину поднимать, и даже торгашом станет про-
тив своих убеждений. Сначала будет зубами скрипеть, а по-
том либо во вкус войдёт, либо поумнеет и бросит всё.
Но мы отвлеклись… Суть искусства –парадоксальная
психическая ситуация: безысходность не для читателя, а для
писателя. Попадёшь в неё, и не надо будет искать или что-то
выдумывать.
139
2. Квартира старика
Волобуев вышел на Невский.
Пыль, солнце, бензиновая гарь
смешали свет
в знойное месиво.
Коричневые дома,
изрезанные лепниной,
тяжёлыми статуями,
чёрными узлами витого железа балконов,
извивались и ползли косыми тенями вдоль Мойки.
Сдавленный горизонт запирал людское сборище часто-
колом домов.
Люди бегали по узким тротуарам от магазина к магазину;
настоящие тараканьи бега –соревнование в погоне за
одеждой и пищей.
Волобуев всё лето прожил на природе.
Отвык от города, обалдело стоял у метро.
Подступающая тошнота сводила горло,
мешала дышать.
Где-то здесь, может быть, за колонной его ждёт Анатоль.
Завтра они идут к пироманам…
А сегодня домой к старику.
Большая тридцатиметровая комната –
половина бывшей танцевальной залы.
Лепнина стен и потолка сохранилась.
Из углов
СКВОЗЬ СЕТЬ ПАУТИНЫ
хищно смотрели клыкастые химеры
с острыми, как у чертей, ушами.
Другая стена рассекала потолок
по центру ободранного плафона.
Его лавровый венок
полукругом зависал в плаксивой асимметричности.
«Как недорезанный ломоть», – подумал про него Воло-
буев.
140
Когда-то плафон был центром семейного мироздания,
гордостью и торжеством. Под ним висела люстра. Белая,
изысканная, хрупкая… Может быть, теперь хозяин её про-
живает в соседней половине этой залы, смотрит на круг от
плафона –символ блестящей, скоротечной разрушенной
юности. Под этой аладдиновой лампой, под её угасшим све-
тильником ночью сорвал он первый поцелуй. Может быть,
поцелуй огорчил его, разочаровал обычностью и неизбеж-
ностью падения кумира. Или он ощутил мощь овладения
красотой, которая кажется бесценной только в молодости…
И вот теперь у разбитого корыта –ночь воспоминаний…
Как ни абсурдно подобное предположение, но такие слу-
чаи бывают. Волобуев знал семью, проживающую в квар-
тире над кинотеатром «Родина». Чёрный громадный особ-
няк у Конногвардейского манежа, роскошный и дорогой
настолько, что и цену его представить нельзя, принадлежал
некогда чете стариков, прозябающих ныне в собственной
кухне, разделённой на три части.
В одной жила дворничиха. По ночам она колола лёд у ки-
нотеатра и сдавала свою жилплощадь под комнату свида-
ний привокзальным проституткам.
В другой одинокий пьяница, человек компанейский,
с утра начинал собирать дружеские застолья…
Волобуев изучил потолок, принялся за пол. Отдельные
завитки вычурного орнамента просвечивались запятыми
и чёрточками сквозь выбоины стёртого паркета; рваные
ребристые волокна его обнажились и переплелись с черно-
той непромытого пола.
Александра интересовала стена, завешенная кусками
старинных штор, сшитых в умопомрачительный орнамент.
Чувствовалось, что занавес отделяет значительную часть
комнаты. Хотелось посмотреть, что скрыто за ним, но старик
мог войти каждую минуту. Приходилось сдерживать себя.
Старик тоже волновался. жарил картошку на кухне и час-
то поглядывал на дверь –что же Анатоль застрял в туалете?
Анатоль читал «Расписание пользования туалетом по
квартире № 27». Красиво написанное разноцветной ту-
141
шью, висело оно на двери против унитаза, на уровне глаз
сидящего. Слева у стены на расстоянии вытянутой руки –
двенадцать вмонтированных вглубь выключателей, стрелки
и таблички с фамилиями жильцов.
Анатоль мучился вопросом, почему выключатели внутри,
а не снаружи. Ко всему ещё, не зная фамилию старика, он
нажал первую попавшуюся кнопку, и его могли застукать,
что он жжёт чужой свет.
Но всё обошлось. Пройдя наощупь тёмный коридор и ни
разу ни обо что не ударившись, что весьма его удивило, он
оказался в большой комнате. Светло-зелёные стены, уты-
канные множеством разнообразных шкафчиков, слива-
лись в своеобразный шедевр авангардного искусства.
Под ними, выставив острые углы, приткнулись друг к дру-
гу персональные столики жильцов. Они заняли почти всю
площадь, в центре оставался небольшой пятачок… В часы
пик на нем помещалось не более шести человек, кухней
пользовались в две смены, о чём возвещал художественно
оформленный график и решение квартирного комитета «о
лишении права пользования кухонной плитой гр. Епифанова
на две недели за неоднократное нарушение очерёдности».
Анатоль даже рот приоткрыл – «Н-да!» –и его тихие нуд-
ные вечера показались ему идиллией.
Но все эти антиномии будут вечером. Сейчас кухню пол-
новластно занял старик. Остальные жильцы были на работе.
Анатоль ещё раз прочёл график и решил, что жильцы за-
имствовали кое-что из книг Ильфа и Петрова. Он хотел со-
стрить насчёт плагиата и, подойдя вплотную к старику, спро-
сил про выключатели.
– Чтобы ожидающие не гасили свет снаружи. Когда пой-
дёшь другой раз, чужие кнопки не нажимай. Они по счётчи-
ку проверяют. Уйдут куда, цифру записывают. Моя фамилия
Ширяев… А то мне придётся в хоккейном шлеме ходить.
Один из двадцать пятой квартиры уже ходит. Ему за чужие
кнопки голову проломили.
Анатолю острить расхотелось, и он стал разглядывать кух-
ню, думая, о чём бы ещё спросить. Старик открыл шкафчик,
142
взял две винные пробки, отодвинул занавесочку и стал за-
тыкать дырки в стене. Посматривая на Анатоля, сказал:
– Соседи через них газ пускают. Постоянно дежурят
у стены, по шагам узнают, когда я вхожу. Охотятся только за
мной. Вчера варенье отравили… –Он подвинул к Анатолю
банку яблочного повидла.
– Банка запечатана. Как они могли отравить?
– Попробуй –сам узнаешь. Думаешь, я дурак? Лестно
козырнуть смелостью. Банка явно магазинная, но риск всё-
таки есть. Не так уж трудно закатать крышку обратно. На
коммунальных кухнях и не такое случается. Ты знаешь, по-
чему в церкви к алтарю не допускают женщин?
– Ну… как сказать, –Анатоль тянул фразу, подыскивая
слова, колебался, сказать или не сказать, что он слушает
Би-Би-Си. –Я слышал, в Америке или в Англии допустили
женщин к службе в церкви.
Старик махнул рукой:
– Женщина нечиста… От дьявола она.
– Ну, –опять затянул Анатоль, –не все. Бывают жен-
щины добрее мужчин. Мне, допустим, не повезло с женой.
Вам, наверное, тоже. Но есть и счастливые браки.
Старик сморщился, помолчал и, как бы сникнув, громко
зашептал:
– Не о браках надо говорить. Нет в женщине этого… как
сказать, не знаю… Даже если и добрая она, плохо с ней че-
ловеку. Какая-то вёрткая она, таится. Мужик –дурак, дума-
ет, если переспал, то победил, и она навек его. А та что-то
держит в душе. Пусть не говорит, но всегда недовольна…
Притворщица. Сначала притворяется, что любит, потом –
что не любит. Так ложью и живёт. Лиши её этой лжи, она
руки на себя наложит. Потому что ты лишил её гордости.
Старик встал, отдёрнул занавес. На огромном стеллаже
от пола до потолка стояли в несколько рядов книги.
– Вот сколько писателей, и все писали о женщинах хо-
рошо. Так почему же они нас ненавидят? И тебя, и меня,
всех мужиков.
– Откуда вы знаете? Может быть, других любят?
143
– Нет, –твёрдо сказал старик. –Это только кажется.
Они лгут. Матери ненавидят своих сыновей. Глубоко-глубоко
сидит в них желание убить сына, но они боятся это сделать.
Он подошёл близко к Волобуеву и, пристально глядя ему
в зрачки, как-то жалостливо произнёс:
– Расстреляют ведь за убийство сына.
– Довольно пошлая причина, –усмехнулся Волобуев. –
Я думал, что-нибудь поважнее сдерживает её.
– Не веришь? –Он отпрянул, закружил мелкими ша-
гами вокруг стола. Вдруг резко повернулся, прошёл в угол
и оттуда, похихикивая, протянул Волобуеву журнал. –На,
прочти! Вот здесь, где подчёркнуто. «Женщина должна под-
няться до высшей свободы: иметь право не только бросить,
но и убить любимого». –Бриджит Бардо. Коровок жалеет. За
безболезненный убой их на бойне выступает. Лигу защиты
животных организовала… А к мужикам вот так!.. И знаешь
почему? Она ревнует. Не к другим, к себе. Боится стать хуже
его. Знает, что он сильнее и лучше… Кто всё это добыл и сде-
лал? –Он широко, по-театральному повёл рукой. –Мужики.
– Что сделал? –Волобуев хотел улыбнуться, но не су-
мел. Глаза старика блеснули и тут же затуманились, как
у покойника.
– Науку, искусство! Не будь нас, они и сейчас бы рылись
в пещерах. –Он отвернулся, долго глядел в окно, потом на
книги… Волобуев уже собирался тихонько ускользнуть, но
старик сказал:
– Не уходи. Успеешь ещё осудить меня… Они как паучи-
хи, что съедают самца после оплодотворения… Вырвались
на свободу, потихоньку захватывают мир. Нас выселят на
Камчатку или в Гренландию. Весь мир станет страной ама-
зонок, и тогда уж никто не победит их. Ничто не открывает
пути к сердцу женщины. Ничто!
Старик был патетически трагичен. Волобуев не знал, что
делать: смеяться стыдно, проявить сочувствие смешно. Он
взглянул на Анатоля. Анатоль почёсывался, выражая удив-
ление. Нельзя было понять, иронизирует он или правда
удивлён.
144
Анатоль хитёр, а у Волобуева читабельное лицо, ничего не
скроешь. Поддакивать ничтожеству, даже если он и прав?..
На мыло изойдёшь, от самолюбия в амбицию полезешь без
нужды!.. Верхушек нахватался и учит. Вот положение! Ска-
зать ему, чтоб он в баню сходил, в парной разглагольство-
вать ему подойдёт… Не мылся, наверное, год.
Старик рылся на полках, вытаскивал один том за другим,
быстро листал и ставил на место. «Цитату ищет, ментор не-
счастный. Я его Гегелем забью. Нет, нельзя, глупо получит-
ся», –чувствуя, что не может спорить, пытаясь разозлить
себя, Волобуев не мог преодолеть оцепенения и молчал,
шевеля губами.
Старик вытащил коричневый потрёпанный том, при-
творно медлительно перелистывал его, изредка останавли-
ваясь, что-то читал про себя.
– Выжидает. Неужели он видит меня? Дьявол? Знает,
что слабею, –Волобуев поймал себя на том, что ругается
матом, тихо, про себя, чуть шевеля губами. Тихая ругань не
помогала.
– Ты любишь Бунина? –спросил старик.
Он не двинулся, не обернулся, как смотрел в книгу, так
и спросил.
Волобуев покраснел и почему-то решил, что старик слы-
шал его брань.
– Ты должен его любить. Он бабник был, а ты –взды-
хатель. Думаешь, что я блудник. Ошибаешься, –старик
вздохнул уныло, безразлично, как будто его обидели, но он
привык к обидам и не замечает их. –Великий был человек.
Как писателя я его не люблю, но женщинами владел как
хотел. Истинный Вельзевул! Против меня можешь спорить,
против него нет. Ты ему не чета. Не обижайся, но ты –по-
таскун-теоретик, знать их не можешь по-настоящему.
Старик поднёс книгу близко к лицу, почти уткнулся носом
в страницу и быстро прочёл: «Я по-прежнему чувствовал,
что чужой всем званиям и сословиям, равно как и всем
женщинам: ведь это даже как бы не люди, а какие-то со-
всем особые существа, живущие рядом с людьми, ещё ни-
145
когда, никем точно не определённые, хотя от начала веков
люди только и делают, что думают о них».
Прочитал и сразу успокоился, как будто окончил непри-
ятное дело.
– Ты меня не презирай. Я действительно почти нищий,
но если ты умный человек, неужели по одежде будешь
встречать? Приходи ещё. Не раскаешься.
Волобуев протянул руку и улыбнулся:
– Вы правы. Но всё проще. Женщины –мазохистки
и ненавидят друг друга. Дайте им власть, и они перегрызут-
ся. Так что нам ничего не грозит.
3. Пир пироманов
Мог ли предполагать Волобуев, что пироманы собирают-
ся в том же доме, где проживал старикан с маслянистыми
глазами?
Вот он, чёрный, как базальт, особняк, в нём кинотеатр
«Родина».
Воистину тесен мир,
и крутишься, как волна,
словно напор малых бесов продохнуть не даёт
и осаживает все твои радости
в маршевый ряд целевых установок,
шрапнелью цветов и духовных убийств
случаи полнятся,
чтоб вывести блок гармоничных идей,
разбросанных по пустырям забытья, –
МЕТКИ ЧУЖОГО СОЗНАНЬЯ.
Только в рассветах и таинствах мысли
твой беспричинный анализ,
кажется, ждёт
и терзается глупостью ежечасной тоски обольщений.
Иллюзии мира нет наяву.
Иллюзия –та же реальность,
146
что видна на фотографии глаз.
На зрачках параноиков зафиксирован бред их души
в абсолютно чётких предметах.
Как параноик, бродил я когда-то
в этом скверике чахлых растений.
Влюблённым дураком сидел я когда-то с бывшей женой
вот на этой скамейке.
Буду в старости вспоминать эту площадь,
уютную и маленькую, в отличие от её тёзки –
московской громадины
с извечными манифестациями то коммунистов, то демо-
кратов.
Когда это будет!
А пока Волобуев не торопясь вышагивал к громоздкой фи-
гуре Анатоля, что виднелась на углу чуть не за два квартала.
Они молча поздоровались за руку и молча шли до самых
дверей.
«Мандраж, однако, нас пробирает, –подумал Волобу-
ев. –Неужели они так сильны?»
Анатоль открыл дверь, и стало ясно, что они опоздали.
Зал был полон, и сидеть пришлось у самых дверей. Ана-
толь счёл это дурным знаком, о чём и хотел шепнуть Воло-
буеву, но не мог сформулировать мысль. Он лишь глазами
показал на Интеллектуала, который сидел в позе роденов-
ского мыслителя, что-то бормотал и записывал.
– Старый знакомый, –сказал вслух Волобуев, за что
мысленно тут же ругнул себя.
Он давно знал Интеллектуала. Стоило повторяться! Надо
собраться! Только бы не перегореть. Он сузил глаза и воле-
вым прищуром уставился вдаль.
Анатоль тем временем одним глазом смотрел на Интел-
лектуала и слушал его бормотание:
– Тоскует потаскуха,
и талисман безверия скупой
осыпан желтизной
147
берёзовых опавших листьев,
сединой белеет ствол,
туман в лучах как на картине
бездарно нарисованного солнца…
– Во наяривает! Во, блин, даёт! –шепнул Анатоль Воло-
буеву. –Стихи пишет.
– Стихи? –удивился Волобуев и сам наклонился вперёд,
прислушиваясь. Как бы находясь ещё в ритме своих шагов,
чувствовал схожесть собственных настроений с мыслью
стихов. И всё же автора их придётся громить, почти уничто-
жить, пусть не физически, но раздавить, чтобы разбежалась
эта псевдоэлита.
Вошёл человек с большим керамическим блюдом. Всем
раздали листы чёрной плотной бумаги, из которой каждый дол-
жен был вырезать фигуру козла: их на блюде сжигал человек
в балахоне и маске, слишком походившей на гриппозную.
Анатоль долго сопел, но всё же вырезал нечто вроде улит-
ки с ногами. Его козёл был последним. Человек в балахоне
долго вертел его, не зная, бросать в общий костёр такого
уродца или запросить разрешения у начальства. Он пошеп-
тался со стариком и разорвал фигуру на части.
Старик покосился на Волобуева, думая, что это его шу-
точки, но ничего не сказал, вынул зелёную свечу, зажёг
и поставил точно против середины лица на расстоянии по-
ловины предплечья. Все, кроме Интеллектуала и Волобуе-
ва, зажгли свечки и повторили жест старика –согнули и от-
вели руку в сторону, оставив ладонь перед собой.
Интеллектуал поднялся, подошёл к трибуне каким-то осо-
бенным шагом, в котором легко просматривалось мораль-
ное превосходство, не восходя на трибуну, объявил краткое
и довольно затасканное название своего доклада: «Лю-
бовь –удел недостойных!»
И тут же тоска Волобуева сникла.
О эта краткость пройдох!
О этот шанс беззаботных!
148
Как знакомы мне ваши ухватки!
Слишком много встречал я доцентов чужого труда.
Нет. Не плагиатчиков.
А разработчиков внешних идей.
Нетрудно сразить,
если описать, что вас ждёт.
Интеллектуал всё развивал и развивал свою мысль, пока
не развил её до афоризмов и не начал вещать с достоинст-
вом человека, идущего к пропасти. Это только сначала он
мямлил, что женщина, мол, деградировала и стала врагом
жизни. Должно её пробиркой искусственного размножения
заменить. Теперь он выкрикивал: «Любовь есть некритиче-
ское отношение к действительности! Каждый должен стре-
миться к апогею своей эмбриональной независимости! Ис-
кусственного размножения не остановить! Оно –знаменье
эпохи!»
Интеллектуал замолчал.
Молчали все. Лишь козлы дымились в керамическом
блюде.
Волобуев не стал выжидать.
Он с места сказал:
– Скучно и бедно сжигать бумажных козлов. Смотреть
неотрывно на пламя и вводить себя в состояние нирваны
старо. Китайцы созерцали пустую стену, японцы –свой пу-
пок. Вы –подражатели. Не лучше ли созерцать танковые
сражения? Мы танки склеим из спичек; бомбы, детонато-
ры, пушки, самолёты. Развернём настоящую битву. Будут
победители и побеждённые. Побеждённых будем сжигать.
Обошьём их одежду спичками. Сплошным слоем. И вот
пленный вспыхивает, как новоявленный факел. Мы сошьём
специальные костюмы из спичек и будем их надевать. Для
этого мы разработаем ритуал. Мы создадим камеры пред-
варительного заключения. Пол под заключёнными будет го-
реть, а они будут стоять и улыбаться. Я надеюсь, что мы бу-
дем улыбаться, когда нас будут пытать с помощью обычной
газовой горелки. Мы же мужественные люди! –последнюю
149
фразу он выкрикнул так неистово, что многие вздрогнули. –
Мы будем вбивать спички в голову и поджигать их, но это
казнь для героев, и не каждый её удостоится. Её надо за-
служить!
Как ни странно, но ему зааплодировали.
Интеллектуал как-то зигзагообразно поднялся, словно
ввинчиваясь в воздух, встал на носки, взвизгнул:
– Это –путь на раскол! –Он постоял, опустил голову
и вяло сказал: –Я знал, что кое-кому это понравится.
– А вы заранее знали, что я скажу? –съехидничал Воло-
буев и пошёл к трибуне. На трибуне он помолчал, покрутил
невесть откуда появившийся спичечный коробок и загово-
рил, как бы наращивая давление: –Женоненавистниче-
ство –всего лишь разжигание похоти. Мы –элита –не мо-
жем предаваться низменным целям и губить наш дух в ни-
чтожных занятиях. Пироманы –любители огня, а значит,
и мужества! Пусть с женщинами борются слабые. Предоста-
вим это мужьям и любовникам. Огонь –это чистота помыс-
лов, жажда гибели и тоска по ней. Кто в наше гнусное вре-
мя может отыскать настоящее испытание? Только мы! Кто
может найти героическую смерть? Наша цель –предаться
ей с радостью. Только гибелью жив человек. Огонь –вот об-
новление! Новая жизнь. Пока же мы коптим небо.
Он замолчал.
Интеллектуал поднялся первым и молча прошёл к выходу.
Не глядя на Волобуева, разошлись остальные.
Остался Вася Фендрик, друг Анатоля.
Вася жал его руку и, ударившись в красноречие, расска-
зывал, как он стал женоненавистником. Увидел однажды,
что сосед по коммунальной квартире проносил Фендрикову
жену к себе в комнату на закорках, и сразу стал женонена-
вистником. Как все сложные натуры, он был тугодум. Засту-
кав жену, он не стал её ни бить, ни ругать, а только удивился:
зачем такие сложности и ухищрения тайной любви. Он хо-
дил и повторял: «Акробатка! Неужели сама не могла дойти?»
Ярость пришла позже, и ярость была ужасна! Утром Вася
побежал в загс подавать заявление. Опоздал на работу, по-
лучил втык от начальства, поругался с шефом, лишился про-
грессивки, тринадцатой зарплаты, премии, летнего отпуска
и очереди на ведомственную квартиру.
– Я думаю, здесь больше виноват ваш начальник, а не
жена. Не надо было с ним ругаться. А потому женитесь сно-
ва и забудьте про этих хитрецов-пироманов, тем более что
они люди опасных идей, – сказал ему Волобуев.
Взгляд Фендрика изменился, прорезались косогласие
и подозрительность. Вероятно, он счёл Волобуева предста-
вителем того учреждения, с которым никто не любит связы-
ваться.
Расстались они кисловато-прохладненько. Волобуев из-
дали заметил, как Вася побежал к телефонной будке: навер-
ное, предупреждать пироманов.
Анатоль тоже помрачнел и молчал как-то напряжённо.
«И этот ещё решит, что я разведчик. На кафедре пустит
слух. Окружат меня скучищей. Не с кем будет слово мол-
вить. И поделом! Не ввязывайся в дискуссию с идиотами.
Вкусил мощь самолюбования!.. А, чёрт с ним», –решил он
и равнодушно попрощался с Анатолем.
151
Глава 5
БЕСПЕЧНОСТЬ ТЕКУЩИХ СОБЫТИЙ
1. Стану рабом тишины
Первое мая
Праздничный день,
белёсый и хмурый.
Серый асфальт,
рассеянный свет
чистых насупленных улиц.
Ветер,
холодный и лёгкий,
ворчал в полотнищах знамён, транспарантов и лозунгов,
сотрясал портреты вождей
на ограде чахлого парка «Олимпия».
Фасады дворцов и домов
облуплены, блёклы и серы.
Ржавые стебли балконных решёток
гармонию скудности вьют.
Кровавой полосой длинных плакатов
задёрнуты верхние окна.
Прямо и ровно
в монолите строений
сверлят молчаливые проруби улиц,
словно белых ночей, пустоту.
Тоскливо и глупо
сошло одиночество,
как бы сверху заштопало всё, и закоулки домов,
и лица редких прохожих.
Волобуев был мрачен.
Вспомнилось южное детство,
разухабистый крик пьяных компаний.
Неслись разгульные песни
152
из раскрытых окон
низких глинобитных домов.
В центре толчея детских игр,
танцы, фокстрот на дороге.
Жена дулась,
просила курить.
Они свернули
к громоздкой синеющей сфере:
Троицкий собор.
Угловой магазин,
оголённый непривычной безлюдностью.
За железной решёткой винный отдел.
Пьяная продавщица целовала низкорослого грузина,
сидя тут же на прилавке.
Ближе к Фонтанке ветер стал холодеть. Волобуев опёрся
о решётку набережной. Холод железа сочился сквозь кожу
струистым покоем. Мелкая зыбь бередила воду, покачива-
ла фанерные плотики с наклеенными портретами членов
Политбюро.
– Нет, ты подумай! За червонец начальников до места
донести не могут. –Квадратного вида парень дожёвывал
беломорину1.
– Разве за это платят? –удивился Волобуев.
– А не плати, кто понесёт? –парень стрельнул окурок
в воду, поплёлся безразлично и скучно, как будто и не гово-
рил с Волобуевым.
«Ещё одна порвалась нить», –подумал Волобуев и вспом-
нил уитменовского «Прохожего».
Из-за поворота навстречу вывернула демонстрация не-
гров со множеством надувных шаров и плакатов.
«Русские в Африке хорошо живут!» –прочёл на одном из
них Волобуев и недоумённо взглянул на жену –она всегда
всё знала.
1 Беломир – пинал, сорт папирос.
153
– Это они протестуют, –усмехнулась она в ответ, –один
замёрз в пригороде под Новый год. Они до сих пор с плака-
тами ходят.
Великая русская печаль-тоска разъедала бывшую столицу.
Однообразная тупость провинции вклинилась в душу.
Ушло вдохновение ярости.
Ночи стали коротки и легки, дни безразличны. Где преж-
ние муки самоубийственных молитв-покаяний, жёстких
и злобных? В них проклинал он себя, выпрашивая про-
щение для высшей корысти духа, надеялся создать непре-
взойдённое в себе, дотянуться до невыданной ему гени-
альности.
Апатия не тяготила. Ему полюбилось стоять в очередях,
слушать безобидные толки на извечную тему: что где достать.
В транспортной толчее перестал он огрызаться. Но больше
всего полюбил помогать старушкам. Носил их тяжёлые сум-
ки, переводил через дорогу, развлекал разговорами.
Для полного уничтожения души придумал он новую, труд-
ную цель: соблюдать режим. Вставал в одно и то же время.
Ел мало, строго по часам. Во время еды думал о том, чтобы
дольше пережёвывать. Употреблял только свежие продукты,
кастрюли драил до блеска, обдавал кипятком. Ел пищу чуть
не с огня. Благодарные старухи выдали ему страшную тай-
ну: раковые клетки разрушаются от высокой температуры.
Воистину железная воля нужна делать самомассаж, а уж
закаливаться тем более. С адским терпением прослушивал
он себя через ощущения. Зачешется ли бровь, кольнёт ли
под ребром, он уже думает, хорошо ли это или плохо, а мо-
жет быть, и вообще не к добру.
Он завёл дневник, назвал его «Анализ ощущений», пу-
скай Мах на том свете смеётся. Развесил лозунги. Не для
памяти, скорее для красоты.
«Молоко и молочные продукты –ежедневно!»
«Облегчай работу желудка!»
После длительных экспериментов с едой, когда он пол-
ностью перешёл на овощи и принялся за самовнушение:
«Не спеши», «Иди тихо», «Смотри под ноги», «Делай всё спо-
154
койно», –и когда дошёл до «Держи крепко взятое в руки» –
всё стало валиться из рук и начались небольшие стрессы.
Он сидел и обдумывал фразу Бернарда Шоу «Исчерпать
себя до конца, пока не умер». Для этого надо вернуться
в своё логово. Уж не заняться ли мне садоводством –един-
ственным занятием, продлевающим жизнь? Однако он
знал, что готовится к своему последнему бою. Расплата, где
ты? Далеко ли, близко?..
2. Возвращение во тьму
Последнее впечатление, последний набег отживающей
страсти ждёт расставанья и боится его.
Уже никогда…
Так ли уж никогда…
Может быть, свидимся, только, наверное, не так…
Бывают ли повторения?..
Нет, не бывает…
Может быть, я не её любил, а этот химерический город?
Может быть, и женился из-за него?..
Тонкий, акварельный, нежный полусвет вытягивал душу
и жизнь превращал в постоянный сладкий надрыв. Как
будто смотришь в нечто прозрачное и томное, как тень
одалиски.
Через пятнадцать минут придёт бывшая желанная и лю-
бимая, а теперь…
Он подумал несколько секунд, подбирая горький, плоско-
ватый каламбур…
«Сожительница другого».
Неправильный многоугольник Манежной площади, ари-
стократический уголок бывшей столицы, заперт мощными,
приземистыми особняками. Некогда роскошные, насупи-
лись они теперь в обиде на свою заброшенность и ненуж-
ность. В каком из них проживал Печорин?
155
В центре площади сквер.
В середине его четырёхугольная глыба закопчённого,
грязного гранита.
«Здесь будет сооружён памятник Н.В. Гоголю».
Неглубоко, чуть заметно врезались буквы.
Заложен в 1952 году.
Постамент загажен собаками.
Кто-то нарисовал мелом на камне длинноухого зайца.
«Забыли про Гоголя?» –думает Волобуев.
Жена в углу прислонилась к стеклу, отвернулась и смо-
трит в окно, будто нет расставанья.
Буднично катит автобус: Волковское кладбище, «Литера-
турные мостки», больница. Видно, строили больничные дома
в старину около кладбищ. И везти недалеко, и напоминание
о вечности.
Остриё новостройки разрезало кладбищенские земли
монотонной белизной кубических угловых домов. Они тя-
нулись ритмом однозначных высот: пять, девять, двенад-
цать.
Этаж на этаж –прямая стена без украшений.
Прочь излишнюю роскошь в пору локальной эпохи.
Не алгебра –сухая, жёсткая арифметика обедневшей
культуры. И всё же какая-то радость есть в ней, некое нача-
ло простоты. Заря, а может быть, закат новой архитектуры
или архитектуры вообще.
Начала и концы смыкаются в безжалостном безразли-
чии к сладостной фальши, в простоте безысходности.
Когда всё это было?
Неделю назад, а кажется, что и не бывало вообще.
Далёк этот сон улетающей ночи,
А здесь солнечный день. Ранняя осень. Волобуев соби-
рает в саду яблоки.
Мягко, словно лунатик, балансирует на самом верху,
среди тонких коричневых веток, нежно срывает, выкручи-
вает белые молочные плоды. Они сами ложатся в ладонь.
156
Ощущение пусть небольшой, но реальной опасности
взбадривало. Ритм движения, лёгкий и вкрадчивый, оболь-
щал, заманивал в петлю риска, заставлял тянуться к даль-
ним, труднодоступным, самым красивым.
Хлипкая лестница-стремянка шаталась под ним. Он не
раз падал с неё, но всё обходилось. В последний момент
успевал схватиться за ветвь или уже в падении, хладнокров-
но ориентируясь, изменял направление и приземлялся
около загородок и подпорок. Они торчали у каждого куста,
переплетённые толстой проволокой.
– Из сада концлагерь сделала, –ворчал Волобуев на
мать. И действительно, почти у каждого растения, напо-
добие часового, стоял остроконечный кол. Чтобы собаки
и кошки не топтали растения, мать каждое из них огородила
и подпёрла колышком.
Сверху сад походил на старый заплатанный чулок или по-
литическую карту мира, где цветовая гамма прижатых друг
к другу кусков переплелась в грозном каббалистическом
орнаменте.
Мир был готов к снятию седьмой печати.
«Рухнуть туда, и не в одном месте проткнут ржавые же-
лезки, –подумал Волобуев и улыбнулся. –Зачем мне этот
дешёвый риск?»
Из-за станции фальшивые звуки духового оркестра нес-
ли отрывочные фразы траурного марша Шопена. Музыкан-
ты-халтурщики, как обычно, полупьяные, играли, словно ве-
селили покойного. Но скоро они перестроились. Заиграли
ровно и чисто.
«Значит, вступили на кладбище, –понял Волобуев, –
и так каждый раз».
Близость могил обостряет их чувства,
чеканит мелодию в звук.
Словно в осаждённый город ворвалась свобода.
Ликование, героическая радость, вдохновение!
Смерть прекрасна!
157
3. Отдельные строки отмщения
Если один умер за всех –все умерли.
Апостол Павел. Послание к коринфянам
Мать умерла, но жизнь продолжалась. Андропов де-
лал заявления о милитаристском угаре Запада. Студенты
успешно догрызали азы настоящих и мнимых наук. Шеф
отбивался от начальства показным рвением и докладными
на подчинённых. Волобуев исправно ходил на работу, по
дороге раздумывая о теннисных мячах и ракетках, о кафе-
дральных подкопах, о предстоящих соревнованиях, о том,
где бы занять пару хороших игроков на сезон.
Иконы висели низко, в ряд, как раз против глаз. Он
вспомнил, как старик, бывший глава пироманов, горькой
усмешкой упрекнул его за это. Ничего не сказал, только
губы скривил и зло уставился в сторону.
Волобуев поднялся с колен, прижался к холодной меди
оклада. Блеск позолоты вблизи помутнел, расплылся ра-
дугой пятен. «Так мутнеет вода в ожидании покойника».
В тот день, спокойно-безликий, как все дни поздней осени,
он отвозил её в больницу с тяжёлым, но безболезненным
чувством, что пройдёт неделя печали и всё восстановится.
Жаль, что надо ухаживать за ней, и мало останется време-
ни, чтобы писать… И всё же вода помутнела в ведре, когда
он вернулся домой.
Прохлада золочёной резьбы впитала печаль. Он откло-
нился назад, как бы впадая в скорбный наклон, воспоми-
нанием дня перехватило дыхание. Не осталось той силы,
которой он похвалялся, вознеся силу в знак, в символ жест-
кого предназначения, некой исключительной возможности
самому управлять своей судьбой. И когда он снова поднял-
ся с колен, Христос глядел на него со старой иконы, грозно
расширив глаза.
Серый лист тонкой, дешёвой бумаги лежал на голом
столе: чёрный эскиз надгробной доски –эта память опоз-
давшей любви, медальон посередине и сверху в углах два
креста.
158
Опять два! Я и две свечи поставил, отпевая её. Словно
вздохи печали, эта цифра преследует нас! Зачем Пифагор
задумывал ритмику чисел? Иль вправду –они гармонию
вьют? Словно хлебниковские доски судьбы –проклятые
двести семнадцать лет?
Зачем вообще думать об этом?Легче достать с антресолей
альбом, толстый, коричневый, он треснул в корешке и рас-
пух от множества фотографий, старых, дореволюционных. На
плотном картоне золотые оттиски медалей, императорский
профиль, на обороте премии, награды, высочайшее соизво-
ление на право быть лучшим в своём ремесле. Ремесло ли
это, если каждый портрет достоверен до идеальности?
Впервые увидел он, как красива она. Не той красотой род-
ной крови, когда ребёнок считает мать лучшей из женщин,
и не от прекраснодушия памяти, скорее он просто прозрел.
Всегда был с ней сдержан, стеснялся и презирал. Может
быть, и себя оттого ненавидел, ибо кто в нищете мнит себя
лучше других?
Она была настоящая красавица, без скидок на старин-
ную моду тридцатых годов, простоватость нравов и лиц, без
интеллигентного налёта, что появился с приходом сытых
времён и французской косметики.
Теперь, когда все стали одинаково цивильны, он, двадца-
тилетний, глядел первым парнем на деревне. С годами не-
кая странная серьёзность появилась в лице. Друзья тонко
льстили, называя её «нечто дьявольское». Он равнодушно
подумал: «Может ли это нравиться женщинам?» И так же
равнодушно ответил, что если и может, то толку от этого всё
равно никакого. Судьба бережёт их от него.
Раздумывая о том, что кощунственно писать в эти дни,
он перекрестился и принялся за записки.
«Страх смерти заключён в единственном слове! В том
самом НИКОГДА, которое я воспел в день окончания юно-
сти в этот глупо-трагический вечер, когда в «Национале»,
среди пижонствующей молодёжи, влюбился единственный
раз, но не приблизился к своему идеалу, годами вспоми-
нал её по вечерам. В дремоте предсновидений разыгрывал
фантастические варианты поклонения.
159
Блажен тот, кого не коснулось это страшное НИКОГДА –жа-
лобная тень великого рока! Меня она коснулась первый раз».
Он нажал на выключатель, что был сбоку почти под ру-
кой, и ночь начала медленно высвечиваться за окном. Тени
домов и деревьев разбивали белизну привычного снега.
Не видно огней, словно вымерла вся округа. Даже поездов,
надоедавших ночами, не слышно.
И только чёрная мышь не спала. Скребла и скребла по-
толочные доски где-то там, наверху…
Никто уже мне не расскажет о жизни тридцатых годов…
Приступ страшной, последней тоски –преддверье впа-
дения в амок. Вот она, боль настоящей разлуки.
Чёрная мышь пронеслась по полу, царапнув коготком по
голой ноге. Демоны не оставили его.
Заунывно пел чайник на газовой плите. Начиналось
длинное затяжное прощанье –расплата за предательство.
Оно началось, когда он бросил её умирать, не выдержав
пытки присутствия. Извечное предательство шло за ним, слов-
но он был рождён для него. Есть ледяные прорывы проклятий,
что поднимаются из наших глубин в самое сточное, позорное
время, называемое почему-то испытанием. Он не знал, всем
ли суждено каяться только в раздумьях. У каждого есть пету-
шиный крик, что напоминает о расплате. И совсем не надо
придумывать Ад, где жарят грешников до подрумяненной
корочки. Человек –не поросёнок. Он сам себе выдумывает
наказание почище адовой муки. Для того, чтобы холить себя
и любить себя в наказании. Но есть крики, которые не конча-
ются и длятся долее жизни. О! как не хочет бессмертия тот, кто
простить себя не сумел. Буду каяться долгим раздумьем и ви-
деть себя в тот единственный час, тот час, что значительней
смерти. Ибо что может человек в час своей смерти?
Но если стало возможным встать над собой и подняться
до простой древней порядочности, когда был ещё долг пе-
ред умирающим, разве захотел бы он повторить её смерть?
Он вдруг сразу очнулся: «Я или сумасшедший, или эгоист,
каких свет не видывал! Разве можно равнять неуравни-
мое? Повторить ради оправдания себя? Разве кто-нибудь
160
посмеет задавать себе такие вопросы? Так пусть же и со
мной не будет никого в минуты страшных прощаний!» –
Единственное, что он мог себе пожелать. И ему легко было
желать. Никого не было с ним. Он думал, что и дальше не
будет никого.
Прошли двадцать дней погребального припадка, того
ежеминутного ощущения физической смерти, перед кото-
рой он пытался встать один на один… И встал. Хоронил, от-
певал покойную. Потом коротал вечера и свободные дни
в безразличном, безвременном пространстве опустелого
дома. Ни с кем не говорил, никому не писал, телевизор
обернул простынёй, чтобы не соблазняться. Всё словно
ждал чего-то. Наверное, для этого и выдумал траур сорока
дней. Запретил себе читать и делать записки. Сильно тянуло
к поэзии, и это казалось оскорбительным.
К двадцатому дню он вытащил из старой рухляди повесть
Вилория –синюю толстую машинописную книгу с претен-
циозной дарственной надписью. Полистал её, зачитываясь
отдельными строками. Она показалась ему жизнерадост-
ным лепетом мелкотравчатого себялюбца.
«За что я мог любить этого безнадёжного графомана?
Воистину человек умнеет к смерти».
Он открыл свой неоконченный роман. И там было всё
мелко и досаждающе претенциозно. Да, роман ему не до-
писать. Всё, что ни напишешь, будет раздражать ничтожно-
стью перед случившимся.
Неужели он попал под гипноз величия смерти? Или под
чары виновности своей? Скоро ли встретимся на том бере-
гу страшной речушки под названием Лета?
4. Оскар
Солнечная Троица.
Трава изумрудная, не запылённая, не сожжённая лет-
ним зноем, но и не начало жизни, не тонкий цвет весны,
бледный, загадочный. А уже вхождение в пышную зрелость.
161
Мощь возраста, но и слабость, тучность, уже потемнев-
шая от обильных дождей, летних, неотвратимых и губитель-
ных, как борьба.
«Опять борьба! Пуглива в ней закономерность, –он
усмехнулся. –Пугливая закономерность –чушь несусвет-
ная.
Всё пыжусь. Гигантизм прёт из меня.
Словеса какие-то напридумывал. Не по-русски звучит…
Печальна, а не труслива…
Да нет… и печальна, и труслива наша закономерность».
Они шли с Оскаром от реки к церкви.
– В церковь хочется, –ныл Оскар.
– Снова будешь меня дёргать: «Боюсь, боюсь». Стыдно
заходить в церковь на пять минут.
– А хочется, –вздохнул Оскар,
– «Боящийся несовершенен в любви» –так говорил Ио-
анн Богослов.
– Применительно к детям это не подходит. Безбожники
Бога не боятся, но и совершенной любви не демонстриру-
ют даже к женщинам.
– Ну и язык у тебя! Суконный. Не демонстри-ру-ют. Вы-
шел бы из тебя первостатейный бюрократ. Не в своё время
ты жил.
– Сложная мысль, –не слушая его, продолжал Оскар, –
с большим подтекстом мысль.
Сильно надо верить, чтоб не бояться.
За пределы шагнуть, пути отступления оставить.
Не шагнёшь, не испытаешь.
Однако Христос бездну осудил –разглядел соблазн.
А твои задумки уж не бездны ли запредельные?
Шли дни.
Оскар всё молчал в своей норе.
В один из вечеров, сумрачных, беспокойных, когда так
хорошо раздумывать об эфемерности пережитого, а ещё
лучше о недолговечности будущего, Волобуев сидел в сво-
ём старом вольтеровском кресле, безразлично крутил спи-
чечный коробок и вспомнил вечера пироманов.
162
Автоматически, не понимая зачем, он вставил в коробок
спичку: получился танк, мощный, низкий, ползучий, с даль-
нобойной пушкой.
Орудие смотрело вперёд, искало цель.
Двигая внутреннюю вставку, можно регулировать на-
клон ствола.
Он сделал несколько танков, расставил их ромбом, и они
двинулись атакующим строем.
Он разбросал спички по столу и стал поджигать. Они
взрывались маленькими бомбами.
Танки стреляли, когда он подносил огонь к спичечному
стволу. Командирский танк взорвался и запылал, как в на-
стоящем бою.
Не отрываясь, смотрел на игрушечную войну, и прелесть
уничтожения захватила его.
«Ещё неизвестно, что больше любит человек –созида-
ние или разрушение, –думал он, –может быть, созидание
разъедает и рушит свободу, ублажает…
Но и разрушение –лишьПРИЗРАЧНАЯ ПОГОНЯ ЗАМОЩЬЮ.
Она оставляет нас теми же дикарями пещерных времён.
В моей судьбе было столько разрушений, что я полюбил
разрушение».
Почему-то сразу захотелось увидеть Оскара.
– Оскар! –позвал он. –Оскар! –позвал он ещё раз.
Прихрамывая, Оскар вылез из-за печки.
Один, без своей извечной лошадки, он уставился в пол
и, упираясь каблуком в стену, отковыривал куски извёстки.
«Догадался, зачем зову», –решил Волобуев. И вдруг
с какой-то злостью сказал:
– Что ты мне стены портишь? И вообще, какого чёрта
поселился у меня? И вообще, кто ты такой? И вообще, ты
мне надоел со своей лошадью!
Зачем я три раза сказал «вообще», да ещё и лошадь при-
плёл? Неужели трушу перед этим гномом? Щелчком по сте-
не размажу, если будет хамить!
– Можешь ничего не говорить. Щелчком он меня раз-
мажет!
163
Оскар кривовато, особой улыбкой обнажил остренький
клычок верхней челюсти и, поддев носком сапожка здоро-
венный кусок штукатурки, швырнул его в сторону Волобуе-
ва, крикнул пискляво, запальчиво:
– Я был великим человеком… а этот хмырь… безо вся-
кого уважения.
Я был великим!
Ты понимаешь это, бирюк несчастный, волк из волков?..
Он хочет переплюнуть Ницше!
Смотрите на него! Вы видели такой самолёт?
Кто тебе даст переплюнуть Ницше?
Его прозевали, и кто прозевал, тот наказан.
Привет от Штирлица. Оба наши, и тот, и другой…
Он скрылся в своей постоянной щели и больше не вы-
шел на зов. Все следующие вечера Оскар молчал или де-
монстративно маршировал по комнате, изображал коман-
ду «смирно», когда проходил мимо Волобуева, и даже пытал-
ся сделать «на караул», хотя оружия у него не было.
Наконец через неделю, тёмной, противной ночью, ког-
да тихий давящий воздух повис за окном, Оскар вылез на
середину комнаты, встал в позу оратора, заложив правую
руку за борт камзола.
– Ишь, пишет, писатель! –он вызывающе глянул на Во-
лобуева.
– Не цитируй, пожалуйста, классику.
Обилие цитат выдаёт неполноценность оратора.
– Я был великим человеком!
«О боже! Опять! –подумал Волобуев. –Он, кажется, на-
шёл приём против меня».
– Я достиг совершенства в своём деле, но не в красоте
вещей, в том, что сейчас называют технологией. Я могу со-
гнуть нерасплавленное и даже неразогретое стекло. Хочешь,
твои окна будут выпуклыми или вогнутыми? Тут же сделаю
при тебе. Могу прибить кусок стекла обычным гвоздём к сте-
не. Не буду ни сверлить, ни обрабатывать, ни плавить.
Волобуев молчал.
164
– Я имел много женщин, всегда самых красивых!
Я добивался всего, чего хотел.
Я был бескорыстен…
Не лгал, не жадничал, не обманывал.
Был широкой натурой: раздавал и одаривал…
Все любили меня и считали, что у меня нет пороков.
Жил легко и свободно.
Когда Бог призвал меня, оказалось, что у меня нет не
только смертных грехов, но и обычных.
Оскар сделал паузу. Волобуев молчал.
– Я никого не обидел на земле.
Бог сказал: «Ты любезен человекам, но не любезен мне,
и не потому, что я любитель греха. Оставайся с людьми до
тех пор, пока не поймёшь, почему ты не люб мне.
Каждый получает, что заслужил, но не как наказание,
а потому что он этого хотел.
Ты вернёшься на землю таким большим, как велики
твои заслуги перед твоей душой».
И вот вернулся я карликом.
Мой детский ум есть мой тогдашний ум, очищенный от
взрослой дури.
Я понял, что делал не то… как бы это сказать точнее…
Я был набожен. Молился, как все, верил в Бога искренне.
Не знаю, в чём мой грех.
«Прикидывается, –решил Волобуев, –на все его вопро-
сы давно уже есть ответы…»
– Ты никогда не шёл против своих желаний? –спросил
он Оскара.
– Они были чисты, и я не сдерживал их.
– В этом твой грех. Ты не познал своего назначения.
«Каждый имеет свое назначение!» –старая песня, да
и неверная притом. Миллионы пьянствуют, развратничают,
бездельничают. Где их назначение?
– Ну, во-первых, надо отвечать за себя. И потом… вот
ещё какая штука… ты её знаешь.
Большинство, эти самые миллионы предназначены как
строительный материал… и это их назначение.
165
Быть глиной для кирпичей ЗДАНИЯ БУДУЩЕГО –тоже не-
лёгкое дело.
– Всё это туфта. У человечества нет будущего. Оно, на-
подобие отдельной личности, конечно в своём пребывании.
– Где это ты так наблатыкался – «туфта», «конечно в сво-
ём пребывании»? А говоришь, детский ум.
– А что?.. –Оскар закричал, замахал руками наподобие
заправского спорщика у пивного ларька. –Человечество
конкретно? Отвечай! Конкретно? Значит, конечно в своём
пре… –он захлебнулся слюной и умолк.
«Свидерского начитался! –ахнул про себя Волобуев. –
И вправду, как скучен мир. Человек побывал ТАМ и ничего
нового сказать не может, да ещё прописные истины такими
авторитетами подпирает. Одним словом, горе нам, греш-
ным, на земле, горе на Небе. Ничегошеньки нам не откро-
ется».
– Откроется! –вдруг сказал Оскар и полез в свою нору. – И
не Свидерского, а Камю. Подлинники читать надо, –добавил
он, выглянув из норы. «Странный парень, то туп как коряга, то
провидец. Крутись тут с ним вокруг противоречий».
– Ты –декоратор! –крикнул Оскар.
– Слово-то какое выдумал противное.
– Я ничего не выдумывал! –Оскар пробкой выскочил
из норы. –Оно есть в словаре. Если ты серый, как мышь,
я не виноват… Ухватился за «Великого Гонзаго». Расписыва-
ешь свою берлогу под дворец… И долго ты думаешь ерун-
дой заниматься?
– Гонзаго недостаточно знаменит для тебя?
– Он декоратор, а не мыслитель!
– Да, он писал декорации для театра, но какие декорации!
– Романтик внешней мощи. Тебе подходит внешняя
мощь? Ты же теоретик, а значит –любитель атрибутов.
Блеск и нищета куртизанок –вот кто ты! Клиентуру начал
подбирать?
– Цитатофил. Я не гонюсь за богатством.
– Он не гонится. Таксу придумал: четвертак за квадрат-
ный метр. Подсчитал, чтоб не дороже фотообоев, иначе за-
166
казов не будет. Коньячок коллекционный «Наполеон» по со-
рок рублей в ГУМе подсмотрел!
– Откуда ты знаешь?
– Знаю! Коньячок и девочки несовершеннолетние
в твоей хате расписной. Хе-хе… восемь лет за сожительство
с малолетними. Кончились мечты гиганта. «Я –меч! Я –
пламя! –и вдруг: я –не боец. Я –мерзостно умён! Не по
руке мне хищный эспадрон!» Ну что, прав я? Не боец ты?
– Нет, здесь ты врёшь! –Волобуеву стало весело. –
Этим ты меня не достанешь! Наоборот, я уж слишком боец.
В том и слабость.
– Ухватился за «потенциальную поэзию» и рад. Гением
себя возомнил! Да это и не поэзия вообще, а так… бес-
смыслица. И в прозе у тебя действия нет. Одни описания.
Описатель!
Одна из любовниц назвала тебя теоретиком,
Женщины в этом не ошибаются.
Уж что-что, а хватку чувствуют сразу.
Ты не способен пойти против собственных убеждений.
Слишком слаб!
– Разъясни!
– Чтобы против своей идеи пойти –сила нужна.
– Зачем идти против своей идеи?
– Сильный говорит: «Я так хочу!»
У него нет к себе вопросов.
– Глупость тоже вопросов не имеет.
– Истина и глупость –одно и то же…
Слушай сюда, что говорю, –Оскар понизил голос и ак-
тёрски оглянулся, словно его кто-то подслушивает.
– Судьбу никому не разгадать.
Ты всё равно сделаешь так, как надо ей, а не тебе.
Задавать вопросы –не поможет.
– Да не шепчи ты там!
Мыши тебя, что ли, подслушивают?
В моём доме они давно с голоду передохли.
А судьба твоя пускай преподносит.
Сяду вот и буду сидеть, ничего не делать.
167
– Дурак!
Она тебя сгрызёт, сделаешь предначертанное.
Предначертан позору –
получишь.
Предначертана слава –
пожалуйста.
Тебе не предназначена.
Не возбуждайся.
– Значит, по-римски:
кто идёт за судьбой, того она ведёт,
кто не идёт, –того она тащит.
Так что там мне отпустили?
– Хи-хи,
труды свои в гробик
с собой заберёшь.
– Зачем тогда я пишу?
Зачем она мне приказывает?
– Пишешь просто так…
Для ЗАБАВЫ.
Нечто вроде танцев вокруг себя.
Для самолюбования…
– Эх ты, блоха!
Пока я выигрываю у судьбы.
Судьба не от Бога, а от…
Дьявола.
Судьба –не что иное, как жизнь,
и не больше.
А как сказал товарищ Паустовский,
надо бешено сопротивляться жизни.
– Не говорил такого Паустовский!
Не говорил!
– Константин Паустовский. «Время больших ожиданий»,
стр. 111.
«Никто меня не учил, что во всех случаях надо бешено
сопротивляться жизни».
– Не говорил! Не говорил! –у Оскара начали закаты-
ваться глаза, он явно впадал в припадок.
168
Волобуев поднял гнома двумя пальцами и мягко опустил
у норы.
– А ты глуп, –очнулся Оскар, –не в авторитетах дело.
Это хорошо, что глуп. А то я уж… –он нырнул в щель, и из-
под пола долго слышалось его насвистывание.
«Значит, я дерусь с кем надо», –подумал Волобуев и по-
чувствовал, что впервые по-настоящему испугался.
Может ли человек
победить в такой схватке?
Он представил
длинные, нескончаемые
годы предстоящего полупомешательства
и пожалел,
что оказался прав
в споре с Оскаром.
Опять проклятое «Никогда».
Никогда не победить.
Ещё страшнее
НИКОГДА не закончить борьбы.
5. Ещё одна новогодняя ночь
Тихое скучное небо темнело закатом. За окном шёл
крупчатый снегопад. Волобуев смотрел сквозь окно в без-
ликую тень полумрака в той безразличной надежде,
когда ждёшь и не ждёшь,
словно в долгом падении
среди остывающих дней,
и радость мертва,
и пропадают знаменья плохого.
На колченогом столе умолк патефон. Только пластинка
шипела, стирая иглу.
169
Он отложил «Аэлиту» –ветхую книжицу в переплёте рых-
лого картона, из тех, что издавались ещё до войны, остано-
вил диск, вынул и стал затачивать иглу наждаком.
Впереди жалась улица Красных Зорь. С неё улетел инже-
нер Лось, чтоб седым стариком вернуться от Аэлиты.
Никто уже не расскажет о жизни двадцатых годов. Стран-
ное время. Его, может быть, и не было никогда. Но он лю-
бил всё, что было там, и больше всего искусство. Такое
непонятное, насквозь фальшивое, романтичное и пошло-
злободневное. Но приподнятость, игра в оптимизм, взлёт,
отрешённость, вера не в Бога, но в человека. Вера в че-
ловека всегда впечатляет, как любое искушение. Вот он,
Ренесанс российский, пусть послабее итальянского, но всё
же отрадно, отдушина сентиментальная, отрава слабая, что-
бы угробить всех, но достаточная, чтобы прихватить в свою
короткую петлю отъявленных любителей «бригантин». О эти
семена гибельной романтики! Сладостно тревожны рево-
люционные песни. Так и тянет под пулю. И кто так умело
вложил в их мелодии звуки гимнов царских гвардейских
полков? Плагиатчики вроде Покрасса?
Не поднимаясь с кресла, он включил свет, раскрыл бух-
галтерскую книгу, вывел дату, подчеркнул, потом медленно
взял в ободок, в этот признак особых значений.
«31 декабря.
Печальные дни тех, кто боится верить в высшее над со-
бой, не наступят. Всё это уже есть, и есть во мне…»
Словно споткнувшись, он стал задумчиво разглядывать
серый от въевшийся пыли альбом граммофонных пласти-
нок. Тяжёлые двойные листы узкими карманами сжимали
старые диски. Фиолетовые наклейки не выцвели, но цвет их
был не сегодняшний, а какой-то старой послевоенной вет-
хости, когда он беспечно и грустно гонял «Дунайские волны»
и «На сопках Маньчжурии», сладостное, гнусавое искаже-
ние звука казалось обычным, не было щемящим, томитель-
но-безнадёжным, как всякое воспоминание, которое, ста-
новясь слишком далёким, превращается в давящую зако-
170
номерность неотвратимого. Да и цвет наклеек не был столь
ветхим. Или у него изменилось ощущение цвета?
Он полистал альбом, осторожно переворачивая пластин-
ки, вынул одну, с эмблемой скрещённых труб на наклейке,
непривычно толстую, чуть надтреснутую по краям. Задум-
чиво насупившись, поставил на диск.
…Мощно и страстно запела Русланова.
«…Под луной кремнистый путь блестит…» Он слушал не
по-женски отрешённый голос. Мерно подкручивал пружину
завода. Она шла медленно, тяжело было её сопротивление:
так человек сжимается в комок, чтобы стать единой точкой
перед полётом в мир отчуждённых изгнаний.
«Соловей перед смертью, –сказал он зло, –не по-
земному».
И тут же подумал, что лжёт. Он так же метался –живой
воплощённый зигзаг детской любви, что ищет смерть в по-
клонении женщине, а уходит под кресты трусливых ангелов.
Они уведут его в жизнь запредельных тревог, за изломы на-
чертанных будней читать огнедышащий перст откровений
в зашторенных окнах судьбы.
«И всё это уже есть во мне».
Он проделал несколько дыхательных упражнений из
«Чёрной магии». Они успокоили, но тоски не разогнали.
Уловить «магнетический огонь индусов»?
Для чего?
Успокоиться?
Развить в себе волю?
Падок я до красивой фразы!
Страшный огонь тот бездушен.
Или я взвинченность принимаю за духовность?
А она лишь припадки духа и блажь оскорблённого,
что ведёт к скорби…
Она –щит и защита от радости…
чтоб воспеть ЭГО в себе и для себя…
стремление?..
(А душа ведь –стремление.)
Так ещё Марк Аврелий говорил.
171
Излить всё на бумагу
и создать писание для писания.
Пусть овладею я словом
и подчиню его,
будет ли справедливо
возвысить его до пьедестала
стремления к сверхчеловеку?
И сделать его доступным всем.
Доступное всем умирает.
Но умирает ли последняя сила людей?
Прогресс, что плодит маленьких «сверхчеловечков»?
…может быть, его и нет совсем?
Одна видимость?
А что за ней, не понять.
Можно, иезуитски исследуя логику в логике, написать
свою «феноменологию духа», но не найти разум, а веру тем
более не найти никогда.
«А между тем, как говорится, и ежу понятно…» –он до-
вольно хмыкнул, словно поймал что-то неуловимое, но тут
же погрустнел.
Давно известно, что дух и разум не одно и то же, а не-
что движущееся навстречу для слияния. Даже мистика, со
всеми её ухищрениями, нечто среднее, соединяющее и со-
единившее их.
Веками копались индусы в физиологии духа… и исхитри-
лись… своей индусской физкультурой докопались до физио-
логии тела.
В некое приложение, в сноску фразеологическую пре-
вратили АБСОЛЮТНОЕ ПОЗНАНИЕ МИРА. Нет не обман. По-
настоящему ставили цель!
И… ничего не познали. Не думали, есть ли там что по-
знать.
Да и нужно ли познание, если мир –пустота, исход к нулю
творения. Познание всегда преследовало пользу, ибо не ве-
рило ни во что, кроме пользы… Вот мы и вернулись, не по-
ворачивая.
172
Удивительны неудивительные круги! Всё замыкается на
ноль, в единственную Цифру мироздания и основу всего, от
него рождено всё.
Может быть, потому так и страшна математика, что, ис-
следуя ноль, не замечает того, что рушит мир, безобидно
считая себя арифметикой быта, далёкой от сущности ве-
щей. Думает, что опирается на единицу как главную дефи-
ницию. Практика, мол, важна, а всё остальное –так просто,
додумки, гипотезы безобидные. Единица, она –существен-
на и вещественна…
«Существенна, –он чуть скривился, –от того, что су-
ществует, что ли? Шопенгауэр сказал бы так: “Никогда не
вкладывайте в слово понятие важности. Оно –только сим-
вол”».
Ноль вроде бы и существует, и не существует. Этакая ус-
ловная штука, годная лишь для математиков.
«Если Там, –он взглянул вверх, как бы определяя себе
это «Там», –если Там начало и конец всего, то что же есть
Ноль? Он кругл по сути и по форме. Кто-то додумался до это-
го, и додумался давно, и понял давно, что ноль –абсолют
творения. Он –путь! Казалось бы, зачем это движение из
ноля в ноль? А между тем всё очень просто. Без движения
не будет самого Ноля. Гм… движение по кругу! Не слишком
ли тривиально?
И всё-таки только так можно объяснить Ничто. Ноль есть
не Ничто, а Нечто. Ничто же –прохождение Ноля в себе, то
есть –момент или время. Как такового Ничто нет, так же
как и Времени нет. Всё это соотношения Ноля внутри само-
го себя, и существуют как соотношение, и не более».
– Н-да. Накрутил я! Аж самому не понять. Какое-то пара-
ноидальное исследование о ноле, –он откинулся на спинку
старого продавленного кресла, закурил и неожиданно ска-
ламбурил: –А как же со временем, когда времени не бу-
дет? Этот парадокс даже физикой подтверждён. Получается
некое стационарно печальное Ничто, статичный Ноль, без
противоречий, которые рождают движение и время. Эпоха
разрешённых противоречий –Царствие Небесное, что ли?
173
Вилорий ввалился неожиданно, как будто подкрался
к незапертой двери.
– Я оставил баб на террасе, –выдохнул он пылко и на-
чал давать установку на флирт. Каждое слово звучало при-
казом. Волобуев же понуро тыкал сигаретой в пепельницу
и думал, что ещё вчера Вилорий был чист и возвышен, про-
нимал до слёз. Или это были только слова? «Неужели он так
слаб до женщин?»
Пригласили девиц.
Вилорий развалился в засаленном кресле –принял позу
философствующего тирана.
Александр пошёл на кухню за посудой.
Девицы сначала насупились, но суховатая блондин-
ка скоро оттаяла, задала тон разговорам о психоанализе,
с уверенностью специалиста стала придавливать Вилория,
когда тот взлетел в высокопарные абстракции дилетанта,
постреливала глазами и легко прижимала под столом ногу
Волобуева.
Другая, помоложе, похожая на закопчённого воробья,
сидела набычившись, наверно, терпеть не могла заумных
разговоров.
Александр часто вставал, бегал на кухню, подавал, уби-
рал, чуть не вслух кляня долг хозяина и деликатность мо-
рального приживалы. Возникла грустная дилемма: друг или
женщина… И он выбрал, как выбирал всегда: пригласил
танцевать мрачную брюнетку, понимая, что идёт на провал.
Боль поражения подхлестнула, и, решив усилить её, он при-
жал партнёршу, уловил раздражённое сопротивление и…
облегчённо, злорадно смирился.
Медленно, с расстановкой пили. Вилорий тараторил
о живописи. Волобуев гонял «Рио-Риту», раздумывая о пе-
чах Бухенвальда: «Однако хорош был аккомпанементик
к расстрелу –быстрый фокстрот. Уж не фатум ли подкинул
мне эту пластинку? И как она уцелела до наших дней?»
«Сказать об этом? Произвести маленький фурор? Может
быть, черноглазая разомлеет до поцелуя?» –и он улыбнулся
в самый неподходящий момент.
174
Вилорий рассказывал о встрече с Попковым перед тра-
гическим выстрелом из инкассаторской машины.
Улыбка получилась жестокой и глупой. Девицы осуждаю-
ще отвернулись и выгнули спины.
Вилорий, не замечая ничего, всё копал нетленную жилу
искусства и смерти, доводил девиц почти до слёз и под ко-
нец предложил отправиться на могилу художника и там до-
пить остатки последней бутылки.
Дорога шла через посёлок. Он был мёртв и чёрен. Впере-
ди под белым небом бесформенно громоздилась широкая
церковь, слева за обрывом серела полузамёрзшая река.
Небольшое поле перед кладбищем усилило тишину до
безмолвия, почти до потусторонности.
Волобуев смотрел в темноватую пустоту за рекой и ду-
мал, что, вероятно, такой будет первая ночь после термо-
ядерной войны.
Увязая в снегу, цепочкой подошли к могиле. Большой
трёхметровый крест, морённый под чёрное дерево, воз-
нёсся громадой над холмиком земли. Рядом стол и скамья,
врытые в землю.
Волобуев глянул на иконку в кресте. Скоро её вылома-
ют любители старины. Останется дыра, жуткая, непривет-
ливая, –провалы глазниц на юном лице, наподобие тех,
что изобразил покойный в одной из своих картин. Какое-то
странное любование смертью звучало с его полотен. Буд-
то трудные годы тоски вспоминал он и непонятным покоем
жил в этой чуждой спокойствию жизни, любовался и смот-
рел, как умирает его молодость.
Волобуев очистил от снега глубокую резную надпись:
«Художник Виктор Попков.
1932–1974».
За что Вилорий, жизнерадостный сангвиник, мог любить
человека столь мрачного? За эпопею несбывшихся на-
дежд? За преданность Христу, но не Богу? За сострадание,
которому чужд сам?
Он чувствовал, что гадает не там, и когда все присели
на запорошенную скамью, остался стоять и смотреть, как
175
Вилорий по-биндюжьи разливает в один стакан, сосёт по-
гасшую сигарету, причитает: «Вот он здесь!.. Два метра!..»
«Уж не разреветься ли мне за компанию? Как отблеск
славы, размазывает он настоящие слёзы по сморщивше-
муся лицу. У великих великие друзья… Но не водил же он
меня на кладбище… а вот перед ними…»
Александр почувствовал, как шапка давит лоб и затылок.
«Или я вошёл в года презрения к женщине, или я недотё-
па?.. Но, Господи, куда же мне деться? Электрички не ходят,
дома они найдут меня и пристыдят… И будут правы, как буд-
то они, а не я, живут в мире бесплодных идей, мучительных
и острых, как само лезвие страдания. И что бы я ни сказал,
прозвучит завистью. Но кружить всю ночь вокруг столба
молчальника!..»
Он отошёл в сторону, свернул за ограду какой-то могилы,
прошёл аллеей и спустился к реке. Чувствуя, как замерза-
ют ноги, двинулся к станции. Вокруг всё та же тишь. Пустые
окна отблёскивают чернотой стеклянных провалов. Яркий
неоновый свет в коммунальном дворе общежития резал
глаза фиолетовым блеском полярных сияний. Длинными уз-
кими рыбами, серыми и колышущимися, хищно зависали
над вздыбленными волнами сугробов безлюдные станци-
онные платформы. На них страшно было ступить, бесснеж-
ный асфальт притягивал мнимым теплом. Но когда он встал
на него, холод в ногах усилился и стал невыносим. Разду-
мывая, как бы согреться, он ходил взад и вперёд. Очень
хотелось курить. Он нащупал в кармане пустую пачку, ском-
кал, прицелился, бросил в урну, не попал, она упала рядом
с длинным чистым окурком. Он поднял его, смущённо по-
вертел и закурил.
– А этим сверищелкам наплевать, что там говорил Ви-
лорий про Попкова, –сказал он вслух и сразу успокоился
и даже как будто согрелся. –Только ведь он и вправду лю-
бит его. За что? Из чистой дружбы? Какие они друзья –ви-
делись всего раз. А вот с Никоновым они разошлись. Я не
думаю, чтобы Павел его оскорбил. Он человек деликатный,
но чистый живописец –ищет внутри искусства и как-то вы-
176
сказался: «Надо найти цвет, чтоб он светился добротой».
Можно ли довольно сложную идею Добра довести до кон-
кретного воплощения именно цветом? Не знаю.
Идею Зла можно. Это он и сам доказал. Чуть не в одной
палитре сделаны противостоящие друг другу «Москва празд-
ничная» и «1917 год». Всё построено на таких нюансах, что
толком никто ничего не понял… И принялись толковать Зло
как борьбу со злом. Это старый манёвр: романтическую
базу подводить… Внушают нам, что, мол, это с немецких ро-
мантиков началось, с их «бури и натиска». А всё началось
ещё до крестовых походов и даже ещё до времён Спарта-
ка –с знаменитых кинжальщиков1. А такое тихое, что потом
дурачки к искусству прицепили, как фиговый листок, срам-
ное место закрыть: «Замысел должен быть явным, а выра-
жение туманным», –так этому ещё до кинжальщиков тыся-
ча лет. Гм-м, а где я эту фразу слышал недавно? Ба! Да это
же Попков говорил. Никаких туманов не надо. Просто не
следует быть иллюстратором. Отказался же Никонов от сво-
его прямолинейного «Штаба революции», где дома весьма
показательно говорят за окном, а фигуры революционеров
искажены на манер Эль Греко.
Ну а кто увидел вселенскую мощь его «Девятьсот сем-
надцатого»? Вот мучайся, бейся, а кто поймёт, хоть это
и посильнее Альтдорфера? Уже хотя бы потому, что адово
вращение, хождение по кругу мощно сделано, –так иногда
крутится животное, помешавшись в неволе.
«Нет, –вдруг вспомнил он, –стадо кабанов вертится во-
круг убитого вожака, как заколдованное, уйти не может…
А в центре Александрийский столп, и ангел на окровав-
ленном столпе поднял руку, словно пронзает их копьём.
Столп цвета застывающей крови вытянулся вверх клубком
свившихся змей. Под ними постамент зелёный… почему?
Надо знать значение зелёного цвета –он же символ. А я не
знаю, –с горечью подумал он. –Уж, конечно, не для ко-
лорита в центр композиции ставится такая вещь. Ба! Да
их свет запер в КРУГУ –здание Главного штаба светится,
1 Кинжальщики – террористы времён Древнего Рима.
177
словно под солнцем, хотя небо –само неистовство. Штаб
за столбом тоже в крови, но там кровь уже застарелая, цве-
та новоявленных струпьев. Именно туда уходят они –эти
вращающиеся батальоны деревянно шагающих бойцов…
Нагородил я, однако…» –он подобрал ещё окурок и, потяги-
вая его в рукаве, подумал: «Может, в картине и нет того, что
привиделось мне тут. Надо бы проверить».
Окурок погас, наверное, отсырел. Он сплюнул его и вслух
продолжал:
– Туманный замысел! Эдак мы всех талантливых в под-
пускатели тумана зачтём. У каждого свой уровень ясности.
Вон сколько почитателей у тех, кто прожилочки на руках вы-
писывает, как живые. Аж потрогать хотца!
Пусть я кощунствую, но был покойный несколько иллю-
стративен. За сложные идеи брался. Спасибо ему. Были
идеи его, излишне социальны. Не Бог, а Христос там, где
страсти обременены жизнью, а не духом космическим,
Небесным. Вроде бы высоко, а высоты не хватает. Так
что не Эль Греко он, а выдающийся передвижник. За это
и любит его мой друг, –подумал Александр и вспомнил, что
в молодости сам любил передвижников. –А вот Эль Греко
Христос не удался. Пророки куда сильней впечатляют, и нет
в них того странного отсутствия воли, как будто лишь в этом
суть мессии. Подозрительно мне такое уничтожение духа.
Да и можно ли Христа поднять до Абсолюта?.. Тогда убедят,
что нет духа внутри нас, и будет почище материализма. Там
хоть какая-то свобода есть! –он почувствовал, как мураш-
ки побежали по телу, он вспотел, несмотря на то, что адски
замерзал уже битый час на этой платформе.
Волобуев присел на край скамьи и, наклонившись, по-
смотрел вдоль путей в сторону города. Там было светло, но
не электрическим светом, резким и лучистым в зимней
ночи, а как-то полуфосфорично вырастал контур здания, по-
хожего на книжный магазин у Нарвской заставы, где впер-
вые встретился он со стариком. Познакомил их Анатоль,
задумчивый собиратель новинок, завсегдатай книжных ба-
рахолок и очередей на подписку.
178
Анатоль был по-своему знаменит. Поговаривали, что он
сумел заполучить множество экземпляров «Графа Монте-
Кристо», перетаскав архив института на макулатуру в дни
великого литературного бума, который возник сразу, факти-
чески из ничего, пролихорадил институт месяца два, мгно-
венно угас, как угасает всё неестественное, не оставив ни-
каких следов.
«Всё это было как в сказке», –подумал Волобуев и за-
хлопнул пальто, заворачиваясь в него плотнее, чтоб сидеть
до рассвета.
– Увидеть бы хороший сон, –сказал он вслух, но тут же
опасливо встрепенулся, решил, что похож на курицу, отряхи-
вающуюся после песочной ванны, разомлевшую в каком-
нибудь жарком Самарканде. Хотел произнести известную
шутку алкоголиков: «Не спи –замёрзнешь!» Но вместо этого
спросил: «Почему Самара и Самарканд имеют общий ко-
рень? Что у них общего?»
Раздумывая о том, что Самарканд непростой город, где
правил великий завоеватель, –такие личности, как Тимур,
зря в этот мир не приходят, –Волобуев встал, расстегнул
пальто –стало жарко –и пошёл домой. В голову лезла ста-
рая дурацкая песня: «Ах, Самара-городок, беспокойная я.
Успокойте меня…» Её пела Роза Багланова с татарским ак-
центом. Раньше по радио её чуть не каждый день переда-
вали.
Дверь в комнату была чуть приоткрыта. Он включил свет.
Всё убрано, как будто и не было попойки. На столе лежала
пачка незнакомых папирос, широкая и плоская, тёмно-фи-
олетового цвета – «Северная Пальмира». Это был знамени-
тый послевоенный сорт папирос, более дорогой и изыскан-
ный, чем знаменитый «Казбек». «Северную Пальмиру» ку-
рил отчим, но курил изредка, чаще по праздникам. В будни
обходился махоркой или дешёвым развесным табаком.
Только в тридцать лет узнал Волобуев, что «Северной
Пальмирой» зовут Петербург-Ленинград. Но и тогда, в свои
восемь лет, он с завистью глядел на колонны здания неви-
данной красоты у спокойно текущей реки.
179
Это было уж слишком для обитателя азиатского захолу-
стья, не видевшего ничего, кроме арыков, глиняных дува-
лов1 да частных одноэтажных домов.
Благость архаики мира околдовывала его много раз.
Впервые в одиннадцать лет, он получил учебники на буду-
щий учебный год. С начала июля до сентября просидел на
крыше, читая историю древнего мира. Тогда по поручению
бабки красил железную крышу без конца ремонтируемого
дома, знала бы бабка, что он там делает наверху! Но прове-
рить она не могла –боялась лазить на крышу по лестнице.
Но в тех учебниках ни слова не было о Пальмире, о горо-
де, выросшем на песках и как бы ушедшем в песок ровно
1700 лет назад, после разгрома восстания против римлян.
Не уйдёт ли новая Пальмира в свои болота? Кто-то ей пред-
сказал жизнь в триста лет.
– Да мало ли всяких загадок, –сказал он, зевнул, завер-
нулся в старое ватное одеяло… И теперь вправду заснул.
6. Сон Волобуева
Волобуев отбросил исписанный лист. Разделся и лёг, на-
деясь заснуть. «Надо, чтоб приснился мрачный полёт Миро-
вой революции, –подумал он. –Пусть одиночеством мысли
факел свободы не сжечь, «но возгорится пламя из искры».
Недаром же я стал пироманом. Не сунуться ли в запретную
зону? Пусть я там ничего не пойму, но Факел любви и на-
дежд через кровь и боль познаётся. Он вершит все дела.
“Тот, кто вечно хочет зла, но вечно совершает благо”. Нехо-
рошо приспосабливать Гёте к своим мелким делам. Видно,
я провалился в «Чёрный космос», –там что-то ангелы поют
такими злыми голосами».
Высоцкий на слове «злыми» акцент сделал, всё равно ни-
кто не понял, что злыми голосами петь можно лишь в Аду.
Правильно в «Ведах» говорится, что ангелы –служители
тьмы, а не света. Любой гений силён интуицией.
1 Дувал – забор в Узбекистане.
180
Александр почувствовал, как Пламя полыхнуло в лицо, но
тут же застыло и превратилось в карту Америки. Прямые ли-
нии разграничения штатов создавали экран «Долженствова-
ния». Версию то ли тьмы, то ли света, –пока было непонятно.
Волобуев раздвинул изображение пальцами, засвети-
лась Пенсильвания. Словно монитор соединил фигуры: на
западе –богомол с поднятой лапкой (Западная Вирджи-
ния). Экран был как бы продолжением головы насекомого,
упирался в фигуру человека в фуражке. Тот был с усами кан-
цлера Бисмарка и пристально рассматривал экран.
На месте кокарды была высота 550 м без названия. Сра-
зу вспомнилась пятьдесят пятая руна «Агни» –огонь очага,
иммунная система и вообще что-то тёплое, вроде солнца.
Это был штат Нью-Джерси. На лбу фигуры был город Ньютон.
Раз он умён, как Ньютон, то должен управлять, получая све-
дения из монитора.
«Приборная доска!» –осенило Александра. Значит, она
регулирует Пламя Америки.
Но что мог означать Богомол?
Волобуев порылся в «Словаре сакралий и символов».
«Ого-го! –сказал он себе. –Богомол означает “жертвую-
щий” или «молящийся». Английский язык что творит! Оказы-
вается, «жертва» и «молитва» –одно и то же. А ныне народ
с помощью молитвы всё больше клянчить норовит».
Если цитировать словарь дословно, то: «Богомол являет-
ся идеальным символом древней женской власти, посколь-
ку самки богомола крупнее и сильнее самцов. Они, подобно
паукам, съедают своих мужей. Но самцы оказались хитрее.
Они приносили пищу своим подругам, а пока те ею занима-
лись, самцы оплодотворяли их и успевали удрать. Богомол
у бушменов считался Создателем Мира».
На лапке Богомола были города Кайзер и Франклин,
и ещё река Южный Потомак, то есть потомок.
Франклин помогал создавать Американскую конститу-
цию и Декларацию Независимости. Значит, он курировал
социальный аспект отношений между природой и челове-
ком. Тогда становится понятным, почему здесь река Чит.
181
«Чит» –понятие индуизма, означающее сознание Реаль-
ности, не искажённое мышлением человека.
Ответ можно получить, если учесть, что город Чарлстон
породил танец «чарльстон». Танец, как таковой, вообще
принадлежит Шиве и относится к Реальности, а не к чело-
веку. Что и подтверждает высота 435 м (435: 5 = 87). Руна
№ 5 – «Добро» –концентрация материального или духовно-
го. В данном случае (№ 87) –часть территории.
Река Канова на месте «Кундалини» Богомола. Скульптор
Канова Антонио –итальянский неоклассицист, скульптор
«холодного классицизма». Холодный –равнодушный, бес-
страстный, недоброжелательный, строгий. Что вполне соот-
ветствует Хранителю Богини Мары.
Понятно, почему немного западнее штат Мичиган в виде
Ангела (и даже крыло есть), где город Флинт и высота 680 м
(№ 68 –энергия творчества).
Флинт (нем.) –ружьё.
Получаем –оружие (ружьё) творчества. Таковым явля-
ется крыло Мичиганского Ангела. На шее Ангела –город
Траверс-сити и залив Гранд Траверс (траверс –направле-
ние).
Озеро Хоббард –город Хобарт на острове Тасмания,
основан каторжниками в 1864 году. В штате Мичиган это
озеро расположено в пространстве Глаза ангела –символ
принуждения. Что вполне перекликается с символом воен-
ного коммунизма (город Спарта).
Карта вновь взвилась пламенем. Чёрным огнём отпеча-
талось слово. Волобуев вгляделся – «Феникс».
Пламя потухло. Волобуев проснулся.
«Зачем всякая чушь снится мне? –подумал он. –В дет-
стве я видел, как богомол съедал осу заживо. Оса ещё ше-
велилась. Пренеприятное зрелище.
Оса (ось аса). Съедающий приобретает качество съедае-
мого. Это, кажется, Эшби открыл. Червяки, съевшие других
червяков, приобретали качества, которым обучили съеда-
емых.
Есть танец «асса». Между прочим, кавказский. Значит, ось
аса –танец. Танец –главное качество Бога Шивы. У него он
орудие и созидания, и творения.
Через эту цепь ассоциаций мне было дано представле-
ние о сути и предназначении моей жизни. Как бы некая
инициация в зашифрованном виде. Понять мне её уда-
лось через полвека. Уподобиться Шиве –предназначение
аса».
183
;;;;; 6
ИЗМЕНЧИВЫЙ КРИК НЕУДАЧИ
1. Мороз и снег
Под утро мороз спал. Прошёл снегопад, короткий, но
обильный. Он сразу исказил всё вокруг. Приглушил резкость
линий промёрзших предметов. Придорожные дома и стан-
ционные платформы распухли; скамьи, что стояли на них,
превратились в сугробы.
Часов в шесть местный алкоголик по прозвищу Таня, по-
скальзывая на давно стёртых подошвах своих свадебных
полуботинок, коротким спортивным шагом засеменил по
платформе в поисках пустых бутылок.
На последней скамье кто-то слепил снежную бабу. Её
сильно занесло снегом. Как все привередливые люди, он
любил порядок и слыл самоутверждающимся жалобщиком.
Таня сразу решил доложить кассирше об этом хулиганстве
студентов или пришлых парней из Челюскинской.
Но прежде надо посмотреть, не оставили ли они чего под
скамейкой. Бывает, и недопитую бутылку найдёшь. Правда,
всё это больше мечты и фантазии, но кто его знает? Гово-
рят, один мужик целый ящик водки нашёл в кустах. Главное,
не поленились везде заглянуть – вот Бог и отблагодарит.
Под скамейкой ничего не было.
Снежная баба была одета в чёрные ботинки. Таня по-
думал, что это видение с перепоя. Потрогал ботинки и по-
пытался снять один. Он расшнуровал его, там была челове-
ческая нога.
Таня протрезвел и побежал к кассирше, раздумывая,
как ему уничтожить отпечатки пальцев на ботинке и сколько
лет ему грозит за соучастие.
Те полчаса, пока не приехала милиция, Таня охранял
снежный бугор, не чувствуя ни похмелья, ни холода. Он гор-
деливо посматривал на любопытных и строго отгонял их:
184
– Ближе, чем на десять шагов, не подходи!
Когда снег разгребли, кассирша узнала человека.
– Сашка Волобуев замёрз, – сказала она, усмехнув-
шись.
Следов убийства не нашли.
Соседи два дня удивлялись его глупой смерти и своему
безразличию к ней. У него не было ни врагов, ни друзей.
Полтора года спустя дочь его, будучи проездом в Москве,
решила навестить отца.
Достучаться в калитку она не смогла. Перелезла через
забор. Дверь в комнату была приоткрыта. В комнате поч-
ти по-жилому тепло и довольно уютно. На столе лежала
коробка папирос «Северная Пальмира». Отца нигде не
было.
Она выкурила несколько папирос. Они удивили её сво-
ей крепостью и необычным ароматом. Осмотревшись, по-
рылась в книжных завалах, брезгливо отряхивая пальцы от
пыли, вытащила чёрную толстую тетрадь в дерматиновом
переплёте. Это были дневники Волобуева, изложенные в
форме записок с сильным художественным вымыслом. На-
зывались они «Сказки советской Пальмиры».
Почитав с полчаса и видя, что никто не идёт, она написа-
ла записку, прихватила с собой чёрную тетрадь, поплотней
прикрыла дверь и уехала в Ленинград.
Во второй свой визит, через год, снова не достучавшись,
она тем же способом преодолела забор и потянула на себя
дверь, поняла, что с тех пор, как она была здесь, сюда никто
не заходил. В комнате было тепло, уютно, чуть мрачновато
от груды сваленных книг. На столе лежала пачка папирос
«Северная Пальмира» и её записка.
Предчувствуя недоброе, она побежала к соседям. Ей ска-
зали, что отец её умер ещё позапрошлой зимой. Где похо-
ронен, неизвестно. Это её покоробило, она даже обиделась
на них, но промолчала. Не заплакала и не надулась, лишь
вспомнила про дневники. Она собиралась их вернуть и на-
смешливо извиниться.
Какая-то странная растерянность овладела ею. Она от-
крыла тетрадь и принялась читать с середины. Бредовая
полуявь была изложена неплохим литературным языком.
«Снесу-ка я их кому-нибудь из знакомых. Может, в журна-
ле “Аврора” возьмут».
II
Н ЕИЗВЕСТНАЯ ЗВЕСТН АЯ КАРТАРТА
МОСКВЫСКВЫ
189
Вступление
Любое сооружение, построенное на земле, любая линия,
проведённая на бумаге, написанное слово и даже буква,
не говоря уже о книге, нарушают однородность простран-
ства физического вакуума, и он реагирует на это созданием
торсионного поля (эффект формы).
Если в линейно расслоённую структуру физического ва-
куума помещаем какое-то криволинейное тело, то физиче-
ский вакуум реагирует на эти искажения, создавая около
тела определённую спиновую структуру, которая проявится
как торсионное поле. Например, когда человек говорит,
возникают уплотнения воздуха, они создают неоднород-
ность, и в итоге в объёме, где существует звуковая волна,
появляются торсионные поля.
Торсионное поле образуется вокруг вращающегося объ-
екта и представляет собой совокупность микровихревых
пространств. Вращающееся массивное тело тоже имеет
торсионное поле. Существуют статическое и волновое тор-
сионные поля.
Торсионные поля могут возникать за счёт особой гео-
метрии пространства?
В отличие от магнетизма, где одноимённые заряды от-
талкиваются, а разноимённые – притягиваются, торсионные
заряды одного знака (вектора вращения) – притягиваются.
В эзотерике – подобное притягивает подобное.
Создание торсионных технологий исключает Апокалип-
сис1.
А.Е. Акимов
1 Акимов А.Е. Эвристическое обсуждение проблемы поиска новых
дальнодействий. EGS-концепции // Сознание и физический мир: Вып. 1.
М. : Агентство Яхтсмен, 1995. – С. 36–84.
190
;;;;; 1
СОЗИДАТЕЛЬ ВСЕЛЕННОЙ
Миф есть руководство к действию.
Калагия
Вопрос с Курицей и Яйцом давно уж решён. Предтечей
того и другого был Петух. Ибо Петух оплодотворяет Яйцо
своим Духом.
Петух – символ огня. Подпустить красного петуха – соз-
дать пожар – пословица, утверждающая роль Петуха как
Духа. Огонь, как известно, есть Дух. Брахма1 родился из
Яйца Золотого, расколов его силою мысли. Родился, сел на
свой Лотос и начал Создавать Мир. В этом положении Воло-
буев его и застал. Волобуев наблюдал за Брахмой, находясь
вне потока Реки Времени. Он наблюдал, как создавались
океаны, моря, континенты и всё, что есть на них.
Если вы это поняли, то вопросов к Волобуеву не будет.
Большие мутные волны беззвучно бились о стебель цвет-
ка. Но стебель был твёрд и не шатался. Искоса посматривая
на пенистые горбы, Брахма силился войти в медитацию. Гро-
мадность пенистых валов смущала своей необычностью.
Что-то слишком громоздкое чудилось мне в нашем пер-
возданном творении.
Каждая точка Пути ластится к тебе и просит ступить на
неё, поскольку сама созревает с тобой, неравнодушная к
твоим влияниям. Стоит ли искать цель? А может быть, цель
сама отыщет тебя?
Пока я думал над этими вопросами, цель сама нашла
меня и вышла на меня в лице Давыденко. Это был чуть по-
лысевший брюнет лет сорока, невысокого роста, плотный
в плечах. Он обладал какой-то спокойной, убедительной ре-
чью и поразил меня содержанием своей лекции.
1 Брахма – творец мира (индийская мифология).
Глава 2
НЕОБЫЧНЫЙ ДОКЛАД
В КЛЯЗЬМИНСКОЙ БИБЛИОТЕКЕ
Лекция действительно напоминала доклад на квазина-
учную тему. Суть её была в том, что на поверхности Земли
располагаются изображения, как некие символы, которые
можно расшифровать, понять их значения и эксплуатиро-
вать как энергонесущие зоны для воздействия на человека.
Добродушно и без гонора он отвечал на мои не слишком
умные вопросы. На выходе я его притормозил, и мы поеха-
ли ко мне домой, где проболтали всю ночь. Я удивился лёг-
кости, с которой мы почти сразу сдружились. Но через не-
сколько встреч я понял, что радость моя преждевременна.
Он был из тех, кто умел мягко закабалить и ненавязчивой
требовательностью принуждать к делу, которое вроде бы об-
щее, но по сути принадлежит лишь ему одному. Остальным
не принадлежит и доли процента.
Он жил у своей содержанки – экзотической женщины
неопределённого возраста, занимающейся какой-то непо-
нятной работой, напоминающей уфологию. Было заметно,
что дома бывать он не любил. Моя не столь уж уютная хата
превратилась в его штаб-резиденцию.
Ещё на лекции я заметил парня лет тридцати, задумчиво-
го и агрессивного одновременно. Он-то и оказался нашим
компаньоном. Наша тройка просиживала днями и ночами
над картами Москвы и Московской области. Потому, мой
дорогой читатель, чтобы понять нас, придётся и тебе обза-
вестись этим атрибутом наших открытий. Может быть, и ты
найдёшь то, чего мы не сумели отыскать.
А между тем был уже найден Московский Питон. Питона
нашёл Стрекалов – наш партнёр по ночным бдениям, отча-
янный вегетарианец, питающийся по ночам одним хлебом
и совсем не пивший воды, поскольку считал, что её надо
усваивать из влажного воздуха. Для чего он раздевался и
бродил в темноте по саду, изредка облизывая мокрые ли-
192
стья деревьев и кустов. Соседка, увидя однажды всё это, ре-
шила, что он пытается соблазнить её несовершеннолетнюю
дочь, и закатила мне скандал.
Пришлось Стрекалова на ночь отправлять домой. Работа
не клеилась. Мы отвлекались на общие рассуждения, раз-
глядывали нашего Питона под разными углами, ожидая, не
вылезет ли какое-нибудь новое изображение.
Питон был странен. Пасть его состояла из водохранилищ:
Пестовского, Учинского, Клязьминского и Пироговского.
Пасть была раскрыта и заглатывала свой хвост, ибо тело его
изображали шоссейные дороги Подмосковья от Ивантеев-
ки до Лобни. Это был круг, охвативший Москву и сжавший
город в кольцо Московской окружной дороги. Спина Змея
состояла из дорог между городами Софрино, Ногинск, Брон-
ницы, Апрелевка, Звенигород, Трудовая. МКАД была живо-
том Змея. А кончик хвоста от Лобни до Пирогово входил в
пасть Змея. Благодаря чему Змей превращался в Уроборо-
са – мистический символ, означающий Вечность. Но ни Да-
выденко, ни я этого тогда не знали. Давыденко видел в этом
Змее врага. Я ничего не видел. Он меня не волновал, ибо я
всегда был безразличен к неопределённостям.
В тот вечер шёл дождь. Стрекалов домой не торопился,
слюнявил цветной карандаш и обводил фигуру Змея. Я раз-
глядывал двух Нагов – фигуры, недавно мною обнаружен-
ные, о которых я не торопился рассказывать. Давыденко
ходил широкими шагами, как заключённый в своей каме-
ре, и вслух предлагал варианты ликвидации Змея.
– Город, окольцованный Змеем? Где я его видел? Кажет-
ся, на какой-то картине. Ты же художник, – обращался он к
Стрекалову, – неужели не знаешь такой картины?
Автора картины мы тогда так и не вспомнили. Лишь мно-
го лет спустя я узнал, что эта работа Рериха называлась
«Град обречённый».
Давыденко рассуждал:
– Город надо освободить... Годятся любые средства... Мо-
жет быть, нам пройти по Змею крестным ходом. Завтра хо-
рошо бы съездить в Хотьково, в женский монастырь. Может
193
быть, они согласятся. Я там настоятельницу знаю. Пошлём
Волобуева.
– Стрекалов моложе. Ему с женщинами легче догово-
риться, – сказал я.
– Стрекалов должен работать с Пространством. Он жи-
вописец. А вам лучше общаться со Временем. Вы хорошо
владеете Временем.
Стрекалов ушёл домой. Давыденко принялся читать Ка-
станеду. А я всё рассматривал целующихся Нагов. В эзоте-
рике Нагами принято называть змеев, имеющих магиче-
ское значение. Это как бы люди-Змеи, обитающие в глуби-
нах земли – в Подземном царстве. Говорят, что их царство
очень красиво. В сказах Бажова одна из них – Хозяйка
Медной горы.
Если внимательно рассматривать карту Московской об-
ласти, то можно заметить, что шоссейные дороги на севере,
около Дмитрова, образуют как бы змеиные головы, упира-
ющиеся носами друг в друга по линии Яхрома – Дмитров.
На юге до Икшинского водохранилища, на востоке вплоть
до Сергиева Посада – Мужская Змеиная Голова.
На западе от Дмитрова до Солнечногорска – Женская
Змеиная Голова. Тело у них общее. Оно выписано шоссей-
ной дорогой, проходящей по городам Яхрома, Клин, Руза,
Балабаново. Центр тела – Серпухов, точнее излучина реки
Нары. Серпухов: Серп – Жертва, Пухов – Будущее. Серп –
это орудие жатвы, жатва есть плод. Ухо – символ будущего,
то есть «п» – потенция. Каков же плод будущего? Здесь ре-
шается судьба Москвы.
Стоит ли трогать Змея? С этой мыслью я ушёл спать, не
зная, что возмездие последует скоро. Проснулся от какого-
то грохота. Когда зажёг свет, то увидел на полу возле моей
кровати примерно метровый пласт обрушившегося потол-
ка. Видно было, что он пролетел в нескольких сантиметрах
от моей подушки. Это предупреждение, подумал я. Всё-таки
меня берегут. Могли бы и на голову. В этом доме я прожил
двадцать четыре года, а потом ещё столько же. И ничего по-
добного не происходило.
194
Утром, когда я подвёл Давыденко к тому месту, он долго
думал, выискивая хоть какие-нибудь намётки, которые мож-
но было бы истолковать, но ничего не нашёл и сказал: «Да,
непростой этот Змей. Поездка в Хотьково отменяется».
Давыденко уехал в Москву, я принялся снова рассматри-
вать карту. Южнее Серпухова – населённый пункт Дракино.
Драка – значит Дракон. Из посеянных зубов дракона вырос-
ли спартанцы. Вылезли из земли и сразу устроили драку. Гре-
ческая мифология хорошо проявляет суть воинства вообще.
В то же время под Змеем, кусающим свой хвост, в эзо-
терике подразумевается Дракон. Но Московская область
имеет форму бабочки, значит, Дракон лежит внутри Бабоч-
ки. Бабочка – это Душа или знак Силы (у К. Кастанеды). Мо-
сковская область – это состояние Души в полёте. Бабочка
летит на северо-восток, в направлении Салехарда.
Но бывает Бабочка в положении Червя – это озеро Байкал.
Всё это я изложил шефу, когда он вернулся из Москвы,
злой и недовольный. Никто его не хотел слушать. Начина-
лись лихие девяностые. Все думали о деньгах. Шеф буркнул:
«Давайте, дерзайте, ищите», – и лёг спать.
Могло ли мне это понравиться? Я тут паши, а он даже
оценить не хочет! Подобное случалось не раз. Стычек у нас
не было, но недовольство чувствовали все. Армейская дис-
циплина делала нас осмотрительными при выборе слов.
Шеф иногда выдавал себя тоном лёгкого давления. По-
скольку Стрекалову всё это надоело, он решил уйти в Бого-
родческий Центр, где на стене проявился лик Божьей Мате-
ри. В этот сумрачный вечер мы со Стрекаловым по карте
рассчитывали энергетическое содержание каждого района
Московской области.
После того как Стрекалов попрощался, я снова взялся
рассматривать Москву и нашёл Московскую Голову. Я был
очень горд своей находкой, но Оскар в пику мне назвал изо-
бражение Лицом. Лицо было очерчено линией кольцевой
железной дороги, построенной с незапамятных времён.
Лицо славянского типа, с хорошо уложенной причёской,
и видно было, что оно принадлежало молодому мужчине,
ухоженному, и как бы символизировало юность вообще. Я
долго рассматривал лицо после того, как Оскар сказал, что
видит рога над этой головой.
– Тупой ты, однако, – сказал Оскар. – Смотри на Ярослав-
скую и Ленинградскую железные дороги.
– Вообще-то два рога из одной точки не могут расти, –
сказал я неуверенно. – Прямо с Комсомольской площади.
– А помнишь Моисея1 Микеланджело? Рога у него как бы
из одной точки растут. Но всё это туфта. Между рогами есть
некая лопатка. Савёловская ЖД-линия образует её. Очень
похоже на кисть художника. Здесь же населённый пункт
Коровино. Константин Коровин великим художником был.
Плюс Бескудниково (куд – это храм, значит – без храма). Хотя
Бес – означает чёрт, получается храм Беса. Такое и не пред-
ставить.
– Просто сугубо светская власть, что и подтверждает ули-
ца Селигерская. На Селигере Путин молодёжь собирает. Ка-
дры для власти готовит. Рога же подтверждает Рогачёвский
переулок. Получается и Кисть Художника, и Перо Султана –
знак власти.
1 «Моисей» – скульптура Микеланджело.
196
;;;;; 3
КОЛОНКОВАЯ КИСТЬ ХУДОЖНИКА...
...говорит о том, что здесь нарисован Большой Сокол в
пространстве от Петербурга до Архангельска. Смотри, как
его вывела железнодорожная линия от Комсомольской пло-
щади через Октябрьский и Ярославский вокзалы.
Оскар задумчиво спросил:
– Что может означать архитектура Ярославского вокза-
ла? Она пронзительно русская.
– То и означает, что Сокол – наш. Но и твой, хоть ты ада-
мит, но обрусевший.
– Это – Бог Вышень1 Финист Ясный Сокол. На западе его
зовут птица Феникс. Вот почему Россия не погибнет, как ни
стараются её закатать, – сказал Оскар, как бы опечалившись.
– Бог есть художник, на этом особенно настаивал Блейк,
сам великий живописец.
– А ведь рядом с Птицей – Солнце. Это парк Сокольни-
ки. Восемь лучей в виде просек идут от Сокольничего круга.
Восьмёрка – число Перехода в Иномирие.
– Ладно, не умничай!
– Я не умничаю! Тем более что я заметил Ляминский
проезд между Пятым и Шестым Лучевыми просеками. Мо-
жешь подхалимнуть своему учителю.
– Обязательно подхалимну. Тем паче что здесь Коза изо-
бражена рельефом местности. Коз он терпеть не может. У
него мать по Зодиаку – Коза, лупила его до полусмерти.
– Но здесь ещё и богиня Мара на рельефе.
– Где?
– Да вот, видишь, Лиса. Богиня Мара2 – обитательница
Лисьего Дома в Звёздном Круге.
– Мать твоего учителя на богиню Мару похожа. Прямо-
таки копия, если в «Ведах» посмотреть.
1 Бог Вышень – покровитель нашей вселенной (Славяно-Арийские
Веды, Инглиизм).
2 Мара – Богиня Вечной Жизни.
197
– И где это ты такой атлас откопал? Всё здесь есть, – уди-
вился Волобуев.
– «Большая Москва» называется.
– Здесь Богородское шоссе!
– Ты хочешь сказать, Бог рождается?
– А почему бы и нет? Здесь Богатырский мост и улица
под названием Богатырский Мост, Ростокинский проезд, то
есть Росток Бога, а Сокольнических улиц вообще не пере-
честь, кажется, их одиннадцать.
– Чёрт возьми, какое-то гнездо! Одна улица Матросская
Тишина чего стоит! Действительно, при чём тут Матросская
Тишина в Москве? Разве матросов много в Москве?
– Потому что там дурдом. Психбольница «Матросская Ти-
шина».
– Психбольница – и Бог! Что-то непонятное?
– Сумасшедший – он по ту сторону реальности находит-
ся, как и пьяный тоже.
– Вот почему меня каждый день выпить тянет!
– Шуткуешь всё, а между тем здесь лестница – улица
Стромынка, то есть Стремянка – лестница переносная.
– Я слышал, что есть Лестница Иакова. Она в Библии упо-
минается как лестница на Небо.
– В мистических философиях много Лестниц. Они исполь-
зуются как таинства. Об этом можешь прочесть у Блаватской.
– Блаватской пусть пижоны занимаются... А здесь – что?
– Тут какое-то поле четвёрки. Полевых улиц четыре, плюс
Охотничья, плюс Егерская, плюс Егерский пруд, плюс Оле-
нья роща, плюс Большой Олений пруд, плюс Большая Оле-
нья улица. О-о? Во всё это пространство переходит Богород-
ское шоссе. Не Тибет ли здесь задействован?
– Чё ты несёшь?
– Тибет в Китае оформлен в виде Маралихи. Это самка
Марала – большого азиатского оленя. Это горная структура
от Индии до Вьетнама. Самые высокие горные пики имен-
но там. А здесь Оленья роща и пруд Олений.
– Марал – сибирский олень, а не азиатский! В интернете
посмотри.
198
– Так!.. Чёрные тибетские маги!
– Они управляют миром? Ха-ха-ха!
– Меняйлов утверждает, что Вторая мировая была вой-
ной Чёрных Тибетских и Белых Гиперборейских магов.
– Это потому, что в Берлине тысячи азиатских трупов на-
шли?
– И потому тоже. Но Гитлер не понял главного: маги лишь
посредники. Они не владеют Временем. Не создают его...
Горная страна. Горы контачат с Небом, с Чёрным Космо-
сом, но не более. Вслушайся в слова: «Не-Бог», то есть нет
Бога!
Весьма показательна в этом отношении Германия Тре-
тьего Рейха. Вся верхушка состояла из асов чёрного космо-
са. Трибунал Нюрнбергский судил их ровно 217 дней. По-
весили 11 человек.
Число 217 – ас чёрного или белого мира. В любом слу-
чае число 217.
Во время войны был даже фильм «Человек номер 217».
Число 11 – ПУТЬ.
В целом получается: Путь Чёрного Аса. Может быть по-
этому гестапо чёрную форму имело? Или СС «Мёртвая го-
лова»?
– Может быть.
– А как же Афган? Семьдесят девятый год? Он породил
арабскую весну.
– Породил! Революция – это сражение. Что ж ему не
породить, если здесь улица Боевская? Даже две! И распо-
ложены они в виде Креста. Одна – для него, другая – для
противника. И горы две: 1979 метров. Одна на Оленьей го-
лове (Амурская область), другая в Читинской области, и обе
рядом на границе этих областей.
– Подожди-ка. Крест с тремя перекладинами – Знак
Мары (Богини Земной Смерти, но и Богини Вечной Жиз-
ни). От Первой Боевской улицы – улица Бабаева. Бабай
по-тюркски старый человек, то есть Прошлое. Над Первой
Боевской – Стромынский переулок. Та самая Лестница в
Небо. На ней было написано: «Иисус – Царь Иудейский»
199
– Отчего ты вспомнил Распятие Христа?
– Оттого вспомнил, что здесь Преображенское кладби-
ще, Преображенский вал, Преображенская площадь, ме-
тро «Преображенская площадь», плюс церковь Николая Чу-
дотворца, плюс церковь Успения Пресвятой Богородицы. В
общем, везде Преображение проходит через Смерть и Бой.
Улица Двенадцатая Рота. Барабанный переулок – под бара-
банный бой раньше в атаку шли.
– Что скажешь про Медовый переулок?
– Так то мёд поэзии1, Песня! И ещё названия муници-
пальных образований: Преображенское, Сокольники, Соко-
линая Гора! Финист Ясный Сокол. Каково?! Теперь причины
надо искать.
– Хватит на сегодня, пойду-ка я за газетой. Статья моя
опубликована.
Когда Волобуев вернулся, Оскар, брезгливо морщась,
вытаскивал мышь из мышеловки.
– Закопай в огороде! Я статью твою почитаю пока. По-
смотрим, что ты там наумничал. Название довольно дурац-
кое, а уж рисунок вообще ниже не критики, а даже не знаю
чего. И содержание – одна фантастика. Я бы на твоём мес-
те устыдился.
Придя и прочитав статью, Волобуев как-то неопределён-
но потоптался на месте и сказал:
– Ты прав. Хорошо, что я её фамилией своего учителя
подписал. Впрочем, всё это ерунда.
– Как знать? Характер твой проявился. Предатель-
ский.
– Не мелочись. Смотри на Комсомольскую площадь! Три
вокзала на Клюве Птицы – символ Троицы. А на Троицу Свя-
тую что произошло? Нисхождение Духа Святого на рыбаков.
Он сделал их Апостолами... и через них уловил весь мир.
Тем уловил Вселенную.
– Ты как был пижоном, так и остался. «Егда снизошед
языки слия, разделяше языки вышний», – дальше не буду,
хотя мог бы и по-гречески.
1 Мёд поэзии – см. «Мифологический словарь».
200
– Всё ты цепляешься, уколоть меня норовишь! Ничего не
буду тебе говорить. Сам найду, запишу и записи от тебя спрячу.
– Я всё равно найду! Ты меня знаешь! Только что здесь
делает Казанский вокзал?.. в этой Троице?
– Троица – суть любой информации. Ты, кажется, в день
Святой Троицы с Давыденко познакомился?
– Вот видишь, а ты ещё сомневаешься в моих вселен-
ских способностях.
– Они есть у каждого. И особенно если он в таком месте
живёт, как Черкизово, – проклятом насквозь.
– Полученный здесь информационный импульс должен
быть донесён до Кремля. Иначе какой смысл?
– Сразу за мостом гостиница «Ленинградская» – высотка.
Наверное, здесь происходит концентрация. К тому же Крас-
нопрудная улица (пруд по-украински – ставок, то есть оста-
новка воды), значит, информационный конденсатор.
– Краснопрудная, Красносельская, Красные Ворота,
Красноворотский проезд, метро «Красные Ворота». Значит,
здесь пространство пламени, то есть энергии, несущей эту
информационную волну. Ко всему ещё площадь Лермонто-
ва. Романс «Выхожу один я на дорогу» ты слышал когда-ни-
будь? О том, что импульс сюда прорывается, говорит ули-
ца Маши Порываевой. Маша – это Мария, то есть Богиня
Мара.
Что мы с тобой надрываемся? Меня ведь на вечеринку
позвали! Сказали, что скучно не будет на этой мелкобуржу-
азной затее. Так что гуд бай!
В помещении собралось человек двадцать женщин в
возрасте за пятьдесят и чуть выше. Он оказался единствен-
ным мужчиной и чувствовал, что сильно им мешает. Со-
бравшись и выпив за какой-нибудь дежурный тост, разбре-
дались по комнатам, собирались в кучки по интересам и
обсуждали выпечку пирогов, фигурную резьбу по картошке
либо шептались о своих административных делах. Админи-
страторов было трое. Все представительные женщины не-
определённого возраста с отштампованными властью ли-
цами: глава, первый зам и зам по культуре.
201
«Бедняги не наговорились на работе», – подумал Волобу-
ев и, когда первый зам присела около него, сказал ей как
бы между прочим, но с акцентом на значительность:
– Мы тут придумали театральный коллектив создавать.
Не хотите ли принять участие?
Она промолчала.
– Для вас есть одна из главных ролей.
– Какая? – спросила она.
– Вас будут все кадрить. А вы будете всем отказывать.
– Я не согласна, – сказала она.
Волобуев растерялся так, что даже не спросил, на что
она не согласна: на подобную роль или отказывать всем
мужчинам.
Но никто в зале даже не хихикнул. И он начал объяснять
ей её же характер. В ответ не было ни слова. Он понял, что
его расчёт прочитать сейчас сцену с её участием явно про-
валился. Это никого не интересовало. Он принялся декла-
мировать стихи местной поэтессы. Под их звучание дамы
стали расходиться.
Когда Волобуев пришёл домой, оказалось, что колодец
замёрз. Воды теперь не будет. Снега на земле было меньше
сантиметра, не собрать, чтобы умыться. Колонка далеко – с
полкилометра. На мытьё не натаскаешься, посуду грязную
можно протереть туалетной бумагой. Да и зачем её мыть?
Дед рассказывал: во время Гражданской войны посуду не
мыли. «Нечего последние жиры смывать!» Буддийские мо-
нахи руки не моют никогда, а живут дольше европейцев.
Мужи науки объяснение нашли: иммунитет укрепляется с
помощью грязи.
Волобуев включил телевизор. Передавали какой-то сери-
ал. Женщина-бизнесмен металась в поисках любви. Алек-
сандр усмехнулся: «Во народ! Мало того, что денег дофига,
им ещё любовь подавай! Будь у меня столько валюты, я бы
уж какую-нибудь проститутку купил».
– Ты и сейчас можешь купить, – высунулся из норы
Оскар.
– Из похоронных денег, что ли? – рассмеялся Волобуев.
202
– А чё, боишься, не закопают?
– Одолжения не хочу.
– Ты же выслал дочери тридцать тысяч.
– За тридцать тысяч сейчас и гроб не купишь.
– А ты без гроба, в целлофановый мешок.
– В нём не сгниёшь.
– Чё ты панихиду развёл? Сегодня День любви.
– К ближнему, что ли? Это какая-то педерастия.
– Чё это ты?.. Евангельское выражение.
– Не говорится же «к ближней», то есть к женщине. К
ближнему – значит, к мужику.
– Вечно ты всё испохабишь.
– Похабник я, похабник я!
Никто нигде не ждёт меня,
– запел Волобуев.
– Был такой фильм «Бродяга». Музыка там хорошая. Сей-
час уже никто не помнит.
– Сентиментальный был народ. Денег у всех было мало.
О чём думали? О любви.
– Сейчас веселей! Идиот думает о войне в Сирии. Умни-
ки – о курсе валют. И всем хорошо.
– Мать мне говорила: «Перед концом света жизнь будет
хорошей», – и сама же удивлялась – как перед концом све-
та может быть хорошая жизнь?
– Оказывается, может!
– Кончай свой политический бред, пора за карту са-
диться.
– Или колодец чинить.
– Не починишь, время не трать, Носитель Возмездия
Слабых.
– Я слаб! Но я не раб судьбы своей.
– Воры всегда были борцами с судьбой.
– Зато я не плагиатор. А ты спёр идею у Давыденко.
– Ну спёр. Что с того? Идея принадлежит народу, тем бо-
лее неразработанная. Он нашёл-то всего пару фигур, но не
203
истолковал. Искал кнопку; надавишь – земной шар с орби-
ты сдвинется. А зачем его с орбиты сдвигать? Чтобы погиб-
нуть?
– Надеешься, что его в КГБ успокоили? И ты автором
станешь?
– В моём возрасте авторство не волнует. Страсти уже
атрофировались, как и всё остальное.
– Зачем ковыряешься тогда?
– Так, по инерции. Куда время девать? Спать 24 часа не
будешь!
– Бабами займись!
– Поздновато уже.
– Все вы, старики, одинаковые. Один мне пишет: «Рань-
ше пьянствовал. Увлекался женщинами. А теперь всё во-
рую, ворую, ворую». Но есть – восьмидесятилетние на мо-
лодых женятся. Сейчас это модно.
– Это точно. Один студент мне говорит: «Вам пойдёт с
молодой переспать!»
– С красивой можно! Правда, бывает молодая, красивая –
богиня. Как слово скажет – дура дурой!
– Умная страхолюдина лучше? Ты бы какую выбрал?
– Как всякий мужик – красивую дуру. Бывают мужики,
что любят умных баб. Обычно это дураки.
– Каждый хочет то, чего у него нет. Вообще-то мне твои
пустые разговоры надоели. Смотри, что я нашёл: Алексей
Меняйлов. «Сталин: посвящение волхва».
– Сталин – наше знамя боевое, – усмехнувшись, запел
Оскар.
– Сейчас получишь по морде!
– Только и знаешь: «По морде! По морде!»
– А ты не издевайся. Стоит мне пару фраз из этой книги
прочесть, ты на мыло изойдёшь от зависти, но я тебя поща-
жу. Чёрт с тобой! Живи пока! Ты приползёшь к этой книге на
коленях... если созреешь!
– Зато ты перезрел, интеллектуальный паралитик!
– Ну ладно! Не злись, я пошутил.
– Всё шуткуешь!
204
– Дело серьёзное, без шуток не обойтись. Помнишь,
когда мы были у кришнаитов, они говорили о ненужности
нашего тела. «Осознай себя вне тела, и ты войдёшь в Ду-
ховный Мир». Но это не так. Тело есть носитель формы. Оно
жёстко ограничивает, оформляет энергоинформационный
поток, создаёт векторальность, то есть дорогу для продвиже-
ния полученного импульса. В шестидесятых годах был спор
физиков и лириков: кто важнее? В целом это вопрос созда-
ния качества как такового. Отсылаю тебя к работе Игоря
Шмелёва «Третья сигнальная система». Там полно мате-
матики. Если начну об этом говорить, будет скучно и неин-
тересно. Суть в другом. Эта книга учит, как увидеть цель.
Высшую цель любой человеческой жизни. Казалось бы, на-
ступает время, когда все пустые личности будут изыматься
природой из существования.
– Союз гениев?
– Почти! Наступает конец «истории греха». Ты даже не
представляешь, какие деньги брошены на достижение фи-
зического бессмертия, и никто не спросит: «Зачем оно, бес-
смертие это?» Жрать, спать и размножаться? А ведь ещё
Кастанеда ответил на этот вопрос. Он достиг совершенства
в магии. Стал так силён, что одним ударом мог убить чело-
века. Перемещением в пространстве и другими фокусами
овладел, но зачем всё это – он не знает. Куда применить –
тоже не знает. Зачем жить?
– Ради удовольствия секса.
– Займёт у тебя секс пять минут. С подготовкой – полча-
са. Сон восемь часов. Жратву растянуть часа на два можно.
В остальное время чем заниматься? Облапошивать сопер-
ников? Не много ли им чести?
– Есть выход! – крикнул Оскар. – Пьянство! – но тут же
сник. – Это возможно и в наше время.
– С пьянством сложнее, – сказал Волобуев. – В опьяне-
нии человек уходит в иномирье. Но поскольку воспринимать
иномирье он не может, то и не воспринимает. Зато возвра-
щение ужасно. Возвращение тяжело потому, что в иномирье
другие физические законы. Ломка наркомана – обычное
состояние шамана после камлания. Это знает каждый, кто
там побывал. Книги Моуди – сплошное враньё тех, кто хочет
выделиться из толпы.
Перед смертью, когда отключается сознание, человек
испытывает такой страх, что все земные страхи – туфта
педерастическая, и больше ничего. Я это испытал. Больше
не хочу.
– Почему ты материшься?
– Это слово есть в словаре!
– Нету!
– Есть! Открываем словарь иностранных слов. Пожалуй-
ста: педерастия (греческое) – мальчик – люблю мальчиков.
Грамотным надо быть.
206
;;;;; 4
ЯВЛЕНИЕ МЕЛЬПОМЕНЫ
– Вы, мужики, любите красивых баб. Но внешность нуж-
на, когда «идёшь на раз», – из-за плеча Оскара выглянула
женская голова.
– О! У тебя роман? – удивился Волобуев.
– Так, кое-что... – потупился Оскар.
– Я тебе покажу «кое-что», наглец!
– Не обижайтесь на его шутки, лучше скажите, что такое
«на раз», – спросил Волобуев.
– Пойти «на раз» означает отдаться и бросить. Эффект
потрясающий! Особенно если женщина красивая. Мужики
влюбляются, как кролики. «Солнечный удар» Бунина читали?
– Читал.
– Фильм не смотрите – дерьмо, как и всё, что снимается
сейчас!
– Вы любительница эффектов?
– Я – роскошная женщина. А этот гной ещё выступать
смеет. Я вам больше подхожу, чем ему.
– Она тебя провоцирует, чтобы разрушить нашу дружбу, –
вспыхнул Оскар.
– Я люблю провокации, – сказал Волобуев.
– Зря ты, старик, губы раскатал. Она тебя бросит, как и
меня, предварительно закабалив.
– Такого мужчину закабалить может только роковая жен-
щина. А это почётно, – ответила дама.
– Александр, вспомни «Вешние воды» Тургенева. Там
мужик в рабстве у такой же шлюхи оказался. Перечитай
вновь! Не рискуй! Откажись! Унеси ноги! Погибнешь, как
дурак!
– Видите, как его задело. А у меня уже программа есть.
Мы создадим театр, такой, что все содрогнутся. А эта малоли-
тражка, – она ткнула Оскара большим пальцем в бок, – пусть
убирается в свою Америку, откуда он прибыл неизвестно
зачем. И чего тебе здесь делать? – усмехнулась она, по-
207
блатному оттопыривая подбородок. – Масон ничтожный!
Иди получай свою Оскаровскую премию. В честь этого
уродца тебя назвали.
– Статуэтка на редкость уродливая, – согласился Воло-
буев.
– Как и вся американская жизнь, – вдруг хохотнул Оскар.
– Он что, шутит? Или помешался? Все уши прожужжал
про Нью-Йорк, а тут на тебе – осуждает.
– Я никого не осуждаю, но жизнь там не легка, как мно-
гие думают, лёжа на русском диване перед телевизором.
Считают, что пельмени сами в рот прыгают.
– Харе! Давайте обсуждать театр. Меня зовут Мельпомена!
– Что за слово такое? Пока его произнесёшь, изнасилу-
ют, – улыбнулся Оскар.
– Тебя – может быть, меня – нет. Я – муза трагедии.
– Не могли что-нибудь повеселее прислать, – хмыкнул
Оскар. – Своих трагедий... хоть попой ешь. Как же мы будем
тебя звать, Мель?
– Может, я сама глубина артистичности.
– Помена, Помена, – сострил Оскар.
– Ну уж ты совсем, – оборвал его Волобуев.
– Нашёл! Эврика! Ты будешь Мельпо.
– Здрасьте! Мельпо-сельпо!
– Будешь, и всё! Не спорь с мужчиной!
– Ладно, – согласилась Мельпомена. – Вам, мужикам,
всё равно не угодишь.
– Ты сразу запахла грейпфрутом. Такой запах омолажи-
вает женщину в глазах мужчины на пять лет, – кокетливо
прикрывая глаза, сказал Оскар, – и вообще будешь боги-
ней, если не будешь спорить.
– Режиссёром буду я! Сценаристом назначим Волобуе-
ва. А эта картошка, – она задумалась, – пусть актёров по-
дыскивает.
– Самое тяжёлое мне?
– Урод! Под тебя бабы ложиться будут, чтобы роль полу-
чить.
– Тогда я согласен.
208
– Повесишь у входа лозунг «Снимаем кино». «Если хо-
чешь на экран, то сначала – на диван!»
– Уж не стать ли Оскару сценаристом, а мне на его место?
– Какие вы все одинаковые – страдатели убогие. На
цирлах готовы ходить. Многие бабы мизинца вашего не сто-
ят, а вы перед ними коленки ломаете, – опечалилась Мель-
помена.
– Мужики. Что с нас возьмёшь? – сказал Волобуев.
– А вы читали «Распад атома» Георгия Иванова? – под-
чёркнуто корректно спросил Оскар.
– Какой ты нахватанный! Всё знаешь! – лицо Мельпоме-
ны осветилось торжеством отмщения.
– Он всю жизнь интеллигентам отдал. Хоть и прозябал, но
в центре Зла, – сказал Волобуев.
– Если интеллигенция – центр Зла, то мне там в самый
раз, – заметила Мельпомена, – я же муза трагедии.
– Это точно! У них зло всегда романтично выглядит. Отелло
Дездемону задушил – хорошо! Он доверчивым был, честным
и вообще паинька.
– Положим, баб всех передушить надо. Потому он
прав, – косой взгляд Оскара на Мельпомену показался
Волобуеву странным.
– А если она ему не изменяла? – спросил Волобуев.
– Всё равно! Ибо когда-нибудь изменит!
– На старости лет? – рассмеялся Волобуев.
– Измена старухи – ещё хуже. У молодых кровь играет.
У тех же всё атрофировалось. И если изменила, значит, из-
дёвка, насмешка и всё такое.
– Мне уже столько лет, а у меня ничего не атрофирова-
лось, – Мельпомена кокетливо склонила голову.
– Хватит вам цапаться, – сказал Волобуев. – Тут дело по-
серьёзнее. Мельпомена, где твои сёстры?
– У меня нет сестёр!
– Здрасьте! Ты дочь Зевса, вас девять сестёр. Вам ве-
домо настоящее, прошлое и будущее. Зачем ты пожалова-
ла к нам? Мы с Оскаром, может, самые недостойные из
смертных.
209
– Так... начинается нытьё, вопросы и прочая дребедень.
От тебя этого не ожидала. Ты прекрасно знаешь, кто ты есть и
почему именно я здесь. Вспомни, что тебе Григорий говорил.
– Так ты та дамочка из Новосибирска. И к тебе он судьбу
запрашивать летал?
– Я ему рассказала кое-что о тебе. О том, что ты держишь
энергетику Московской области на себе. В астральном пла-
не, разумеется, но не физическом.
– Тот, кто видит форму объекта, уже владеет объектом. Он
может применить силу и повлиять на тонком плане, если за-
хочет. Это же всё у Кастанеды есть. Обычно никто этого не
делает, потому что толку в житейском смысле всё равно нет.
– С чего ты взяла, что я какой-то особенный?
– В физической жизни ты никому не интересен. Денег
у тебя нет. В экстрасенсорном плане способностей ты не
имеешь. Конфессиональные дела тебя не интересуют. Ни к
одной религии ты не прибился. Вообще ты какой-то степной
волк-одиночка. Как тебя Оскар терпит, непонятно.
– Скорее удивительно, как я его терплю.
– Но в тебе есть то, что позволяет кое-чего добиться. Это
мёртвая хватка. Если ты взялся за проблему – она погибла,
ибо всё равно будетрешена. Потомуты редко за что берёшься.
– Но этого же мало!
– Есть ещё кое-что: дата рождения 30 августа 1938 года.
Запиши это в виде расстановки по числам. 30–08–1938.
Получаем 38–19–38. Знак абсолютной инициации. Боль-
ше, чем у Маркса, Анатолия Зверева, Сталина и других. Я
вообще не припомню подобной симметрии.
38 — 38
\ / – треугольник
19
19
/ \
19 19 – пентаграмма
| |
19 — 19
210
– А что у Маркса и остальных?
– 5.05.1818 –уМаркса.УЗверева 31–19–31.УИ.В.Ста-
лина сложнее: умер 5.03.1953 – 5353.
– Мы так с тобой далеко зайдём. Мне же надо кое-что у
тебя узнать. Насколько я понимаю, вы, музы, окормляете
мыслительную деятельность людей и богов, чем и соединя-
ете их. Но лишь в плане содеянного, и не вхожи в будущее,
хотя и видите его. Вот почему человек не в силах изменить
свою судьбу. А боги могли, работая с кровью, но лишь во
времена Одина.
– Ты собираешься изменить будущее?
– Нет! Я даже не спрашиваю, зачем ко мне послана
муза трагедии.
– Сам знаешь. Ты об этом не раз говорил. Повторяя чужие
слова: «Истинно только отчаянье, остальное – драматургия».
– А что, Ницше неправ?
– Он не сумел выйти за пределы своего времени. Это не
удаётся никому. Но приходит время, и какой-нибудь Алек-
211
сей Меняйлов вдруг провозглашает, что «проявлена вели-
кая цель и система целей внутри общего хода всемирной
истории и в жизни отдельного человека». Что наступает «ко-
нец истории греха». Становится понятным, для чего жить.
– Мой вопрос в другом. Почему центр Гармонии Мира в
Таджикистане и в районе пиков Москвы, 6785 м, и Комму-
низма, 7495 м?
– А это ты поймёшь, если прибавишь, – пик Революции,
6940 м, пик Карла Маркса, 6723 м, рядом город Вранг
(Вран – это Ворон, посланец бога Варуны, «г» – это дорога и
одновременно поток). Может быть, тебе ещё и про бога Ва-
руну рассказать, в интернете отыскать не можешь? Но самое
смешное – севернее, город под названием Майдан. Но уже
в Киргизии. Так что все революции связаны между собой.
Южнее пика Карла Маркса – Лапа Афганского Зверя.
Видишь, как он морду кверху поднял и рычит. Потому араб-
ская весна началась с Афганистана. В 1979 году Советский
Союз породил её. Он передал свой импульс Мировой рево-
люции и потому испустил дух.
– Весь этот политический бред надо обосновать торсион-
ными полями.
– Импульс идёт с Крайнего Севера, из Карского моря.
Хочешь знать, почему оно так называется?
– От слова «карать»?
– Для чего карают вообще? Это же метод обучения. Если
всё время по шёрстке гладить, человек портится. В районе
Карского моря находится Пятка танцующего Шивы – так
называемая Обская губа. Шива всё разрушает и всё созда-
ёт своим танцем. Тебе объяснить?
– Сделай это как можно проще.
– «...Пластика как двигательное действие рождает линии
в пространстве. Линии созидают форму. Непрерывность
танца создаёт перетекание одной формы в другую. Как
результат – гармоничное распределение энергетической
структуры в пространстве. Энергетический центр задаёт со-
ответствующий уровень вибраций, частота которых созда-
ёт вещи как таковые». Ты – книжный человек, посмотри у
212
Шемшука, как раньше люди с помощью звука создавали и
разрушали вещи.
– Я уже об этом думал. Мне кажется, что эта способность
была отнята у людей для усиления их мыслительной деятель-
ности. Чтобы создать вещь руками, надо много думать. Ещё
больше жизнь нам осложнили тем, что разрушили внутриро-
довые отношения. Одному биться с противником труднее,
чем собрав толпу родственников.
– Да. Теперь наступила пора разрушения государства, и
каждый будет драться только за себя, все против всех. Вы-
живут сильнейшие в умственном отношении, ибо оружие
ликвидирует преимущество кулаков.
Кстати, ты тут принёс в третий раз смотреть «Мастера
и Маргариту». Фильм неплохой. Но слишком иллюстратив-
ный. Всё упрощает.
– Нужно ли усложнять? Я знаю интеллигентных людей,
которые этот роман одолеть не могут.
– Не все для этого созданы, у каждого своя задача.
Иной раз и потрудней булгаковской будет. Но ты нашёл
распятого в виде устья реки Енисея. А знаешь ли, что это
бог Вишну?
– Читал у Блаватской, что есть древние изображения
распятого Вишну. В этом вся сложность. Он как бы охрани-
тель, а ведёт человека путём страдания и скорби. В то же
время его охраняет.
– Он искупитель Зла Мира?
– В этом познание Добра и Зла!
– Как хорошо быть дураком! – вдруг выкрикнул Оскар. –
Как вы такую скучищу переносите? Я бы околел.
– Мы тебе сейчас ещё скуки добавим, – сказала Мель-
помена, – тот Змей Московский, над которым вы без толку
бьётесь, – это Кундалини. Энергозапасник. Даёт человеку
силу Эроса и ведёт к перевоплощению.
Уж кому-кому, а вам, господин Волобуев, это должно быть
известно. После того как вы надорвались со своей любов-
ницей и Кундалини пошла вверх. Как она вас не спалила,
просто удивительно. Нельзя так шкодить в вашем возрасте.
213
– Он вообще шкодник, – Оскар мстительно хихикнул, – те-
перь планирует новый роман завести с женщиной на трид-
цать лет моложе его.
– Моя старуха бастует. Даже за деньги приехать не хочет.
Это, наверно, ей наверху напели, – Волобуев пальцем пока-
зал на небо. – Наверху меня всегда ненавидели.
– Ага! Ты заменитель ищешь? Нет чтобы аскетический
образ жизни на благо духа своего принять! – Оскар изобра-
зил позу гуру и даже умудрился надменно зыркнуть глазами
на сникшего Волобуева.
Волобуев просяще посмотрел на Мельпомену и ска-
зал:
– Вы можете меня от этой гниды избавить? Или мне са-
мому его раздавить?
Вместо ответа Мельпомена сказала:
– Ты теперь понял, почему вокруг Змея сексуальные
сцены разворачиваются? В этом пространстве собаки лю-
бовную сцену затеяли и Наги целуются.
– Где, где? – от возбуждения Оскар чуть не выскочил из
норы.
– Ну, кто из нас маньяк? – довольно улыбаясь, сказал
Волобуев. – Он ведь не знает, что река Москва женскую
грудь изображает, и даже сосок есть: это стадион «Лужни-
ки».
– Фаллос тоже имеется: река, создающая подобное изо-
бражение, упирается прямо в Красную площадь.
– Да, это есть. В отношении собак – посмотрите на север
Московской области.
– Ему везде собачья любовь видится, – сказал Оскар.
– Не слишком ли вы, ребята, в моралите ударились? – бур-
кнула Мельпомена и недовольно передёрнула плечами. – За-
были, что я – валькирия?
– С валькириями дело иметь опасно, – сказал Оскар.
– Тут всё просто. У славян-ариев Валькириями называли
то, что римляне именовали Мельпоменой. Но лучше скажи,
валькирия, где доказательство, что центр гармонии на Па-
мире находится?
214
– Пик Гармо, 6602 м, и означает эту гармонию. Слушай
звук: «гармо» и «гармония». Плюс пик Сат, 5900 м, что озна-
чает «святой», у грани 71–72 градусов.
– Сад? – удивился Оскар.
– У тебя нет музыкального слуха. Не сад, а Сат. На конце
буква «т». Хотя по значению эти слова близки. Божествен-
ный сад называется Ирий.
– Откуда все Иры пошли, что ли?
– 72 градус является центральной линией Евразийско-
го пространства. Она делит континент на два пространства:
плюсовое и минусовое, хотя Евразия в целом несёт положи-
тельный заряд. В отличие от Америки, которая представляет
собой минусовое поле.
– Почему Америка – минусовое поле?
– Название «Америка» произошло от арабского «Аль Ма-
рик», то есть дух Мары. Это либералы средневековые выду-
мали географа Америго Веспуччи. Такого не существовало
никогда. Сам понимаешь, Мара – богиня Смерти. Она от-
рицательную энергию должна нести.
– Почему дух Мары, а не она сама?
– Дух любого существа – это огонь. Изображение Аме-
риканского континента дано в виде факела. Южная Аме-
рика – древко факела. Северная – пламя факела.
– Вот зачем в порту Нью-Йорка установлена статуя Сво-
боды. Она держит в руке факел, – воскликнул Оскар и доба-
вил: – Эту статую сделали в России. Подарили Франции. За
ненадобностью Франция скинула её в Америку.
– Насколько я помню, Мара любит отдыхать во льдах се-
вера. Как-то с пламенем не вяжется, – сказал Волобуев.
– Ты не знаешь скандинавской мифологии. «Лёд и Пла-
мень». Их соприкосновение даёт рождение.
– Через таяние! – вдруг вспыхнул Волобуев. – Лёд пла-
вится. Видимая информация становится невидимой, все-
проникающей водой. И начинает усваиваться любым орга-
низмом.
– Почему во льду она видима? – спросил Оскар удив-
лённо.
215
– Ты посмотри на окно зимой. Там такие изображения,
что жизнь твою в данный момент любой человек прочитать
может. Если, конечно, в символике разбирается, – Волобу-
ев указал на замёрзшие окна.
– Я, кажется, где-то читал, что вода из разных мест даёт
различные изображения своего льда, – сказал Оскар.
– Японцы уже давно этот эффект установили и зафикси-
ровали 1.
– Что же Северный Ледовитый океан не плавится от Аме-
риканского факела? – спросил Оскар.
– Это же всё в другом пространстве, – сказала Мельпо-
мена. – Александр, объясни ему, как Фейнман про это рас-
сказывал в своих лекциях.
– По тому месту, где вы сидите и слушаете меня, сейчас
прошёл поезд в другом пространстве. Но вы его даже не за-
метили, – сказал Волобуев.
– Но ведь изображение Америки находится в нашем
пространстве?
– В нашем сама Америка, но её форма изображает яв-
ление другого, параллельного нам мира. При этом изобра-
жает символически. Это не значит, что там подобный факел
пылает. А то, что там проявляются качества, подобные пы-
лающему факелу.
– Сложновато, но понять можно. Зачем нам это знать?
– Оно может на нас влиять.
– Волобуев, делаешь успехи! – съехидничала Мельпо-
мена. – Не влюбляйся, береги силы, и ты продвинешься
дальше.
– А зачем? – спросил Волобуев.
– Этого я не знаю, – сказала Мельпомена.
Всё это время Оскар то ли делал вид, что равнодушно
слушает, то ли правда был безразличен. И вдруг выдал:
– Надо искать, где идёт плавление. Оно идёт там, где лёд
касается пламени. Вы чувствуете равенство звуков: пламя –
плавление? Это как бы одно и то же.
1 Эмото Масару. Послания воды. Тайные коды кристаллов льда. – М.:
София, 2007.
216
– Вообще-то, где начало, мы знаем, – задумчиво сказал
Волобуев. – Это район Анадыря. Об этом слове говорится в
«Праведах».
– Что за книга? Покажи! – потребовала Мельпомена.
– Тебе-то уж стыдно не знать!
– Я – римлянка, вашу варварскую писанину знать не
обязана!
– Ну и катись отсюда, – озлобился Волобуев, – без твоих
поучений проживём!
– Ишь! За валькирию себя выдаёт! – указал за спину
большим пальцем Оскар. – Б... несчастная! Ты знаешь,
Александр, она ведь меня соблазнить хотела, чтобы тайны
наши узнать. Точно, на ФБР работает. Я их методы знаю.
Зря я, что ли, в Америке жил. Но русского человека не ку-
пишь! Тем более за твоё худосочное тело!
– Успокойся, – сказал Волобуев, – а без вас, девушка,
мы обойдёмся.
– Ну и обходитесь! – Мельпомена повернулась к двери. –
Плебеи!
– Цирк окончен! Хотя какой это цирк? Вообще твоя Мель-
помена хуже какого-нибудь слесаря. О любви рассуждает:
все женщины для неё не более чем съёмные тёлки.
– Не умничай, – сказал Волобуев.
Оскар сделал официальное лицо и пробормотал:
– Книгу эту ты мне покажи, – и тут же хихикнул: – Враги
изменили тактику. Теперь Богинь к нам засылают!
– Растём в цене! – сказал Волобуев, раскрыл атлас и на-
чал рассматривать Чукотку. Оскар задремал.
– Ты что, всю ночь не спал? – спросил Волобуев.
– С ней выспишься, как же, – Оскар блаженно потянул-
ся, – хотя я и так знаю, где точка плавления, – река Таловка
и город одноимённый на ней.
– Ты, гадёныш, по картам лазишь без меня?
– Лажу, ну и что? Я тебе помогаю. Ты этот город без
меня полдня бы искал. А может, и не нашёл бы вовсе.
– Нашёл бы! Это на конце хвоста Электрического Ската,
то бишь залив Шелихова, и хвост его – Пенжинская губа.
217
– Хвост Шелихова, – съехидничал Оскар.
– Хвост Ската Электрического. Неужели не видишь, на
кого залив похож? А... вот город Каменское – высокая кон-
центрация.
– Запредельная, уму непостижимая! – Оскар оттопырил
губу и сделал чванливую рожу.
– Да что с тобой? – возмутился Волобуев. – Ты и впрямь
зазнался – победитель Мельпомены.
Оскар слегка откинулся назад и протянул политическую карту.
– Взгляни на Камчатку. Это бог Ганеша с большими уша-
ми у малой головы. Он, как известно, бог знания и мудро-
сти. Уши – символ будущего. Раз они у него большие, то и
будущее большое. Вот во что упирается Хвост Электроска-
та, – Оскар презрительно хмыкнул. – А то он меня Мель-
поменой попрекает. Я такие открытия делаю! Да за такое
можно не одну Мельпомену иметь!
– Пожалуй, ты прав, эдак скоро ты и меня переплюнешь!
– А почему нет? Переплюнул же ты своего учителя!
– Возможно, так и будет. Осточертело мне всё. Где бро-
дит моя романтическая смерть, как думаешь?
– Я о всяких глупостях не думаю.
218
– Какой у нас был мозговой штурм! Пора и на покой.
Ночью они спали плохо. Волобуев сопел и покряхтывал.
Оскар тоскливо смотрел на лунный отсвет и думал: «Когда же
закончится командировка и можно будет вернуться на Луну?»
На дворе стало светать. Оскар проснулся и толкнул Во-
лобуева.
– Может, мы зря Мельпомену прогнали?
– Она надоела, как всякая женщина, – ответил, скри-
вясь, Волобуев.
– Зато ты теперь ползаешь под ногами своей певички.
Мельпомена хоть намекнула на твоё будущее: Булгаков за-
вещал продолжить роман в другом варианте «Маргарита,
которая не любила Мастера».
– Я не слышал, чтобы Мельпомена несла подобную ахи-
нею.
– А я её мысли прочитал. Я же умею читать мысли.
– Чёрт тебя знает, что ты умеешь!
– Ты мозгами-то раскинь. Кто хоть чему-нибудь научился
из всех персонажей романа? Один Бездомный. Остальные
своё развитие закончили в восемнадцать лет.
– А Маргарита? – спросил Волобуев.
– С Маргаритой тяжело. Она Мастера затащила в про-
шлое к венецианским окнам слушать музыку Шуберта. Там
нет развития.
– Ты считаешь, женщина висит пудовыми гирями на но-
гах воина? Всё хитрее, чем ты думаешь! Мыс Шуберта на
острове Белый. Здесь мыс Белый. Он бесконечно усиливает
энергопоток равновесия. И всё это на 71 меридиане. Руна
№ 71 есть гармония.
– Так! Но лишь на период! На время! Но не навсегда.
72 меридиан – руна № 72 – Юга – период времени. Что
говорит Маргарита: «…Вот твой дом, вот твой верный дом…
Будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный кол-
пак…» Какова перспектива? – растягивая рот в ехидной
улыбке, осклабился Оскар.
– Как же быть с нашим учителем? – понуро спросил
Александр. – Река Лямин на 71 градусе восточной долготы?
219
– Между прочим, «и» есть вечное развитие.
– Может быть, он туда пробьётся?
– Опять коснулись вечности. Настроение только испор-
тил, – пробурчал Волобуев.
– Учитель твой не пропадёт! Его мамаша сама богиня
Мара. Смотри, как они похожи. Лица один к одному. Даже
взгляд одинаковый – в никуда. Булгаков, между тем, на тебя
намекал. Ты стишата строчишь и такой же непутёвый, как
Иван Николаевич. Он философом стал, и ты философству-
ешь больше, чем нужно. Может, дотянешь до уровня Бездо-
много. Ба-а! Да вы оба любили Луну. Только он в старости,
а ты в детстве.
– Был такой случай, – согласился Александр. – Лет де-
сять мне было. Поздно вечером пошёл за водой. Луна была
почти полная. Смотрю на неё, и такая тоска. Думаю: «Когда
же я отсюда уберусь на Луну?» Раньше семидесяти вряд ли
удастся. Значит, ещё шестьдесят лет мучиться». Стало мне
совсем горько. Не заплакал. Но опечалился надолго.
– Между прочим, Горький намекнул. Мать твоего учите-
ля вместе с мужем по всем приёмам и банкетам шастала.
Женщина она была красивая. На каком-то банкете Горький
с ней заговорил: «Пока мы здесь попусту время проводим,
придёт человек и будет писать о сути вещей. Мы веселимся,
а он пишет, пишет. Мне становится страшно. Может быть,
он будет вашим сыном».
– Горький был крупным мистиком. Умел кровотечение
любое останавливать и вообще излечивать. Мало кто знает,
что это его защитило. Он был противником большевиков.
– Да уж! Один рассказ под названием «Читатель» чего
стоит: «Людей много. Их можно не жалеть».
Следующим Утром, как только Оскар вылез из своей
дыры, сразу сказал:
– Что-то мы с Америкой недоработали.
– Я ещё не умывался, – ответил Волобуев.
– Мало доказательств её демоничности.
– Вот азартный тип. Я, пока не позавтракаю, не буду ни-
чем заниматься.
220
– А я буду! – сказал Оскар и полез в книжный шкаф.
– Пусть дело подчиняется мне, а не я ему. Это ты трудого-
лик-алкоголик. Уже в зависимость впал. Я же захочу – и всё
это спалю или заброшу на чердак пылиться.
– И что будешь делать?
– Пением займусь!
– У тебя слуха нет. Хотя я забыл о твоём новом знаком-
стве: меццо-сопрано. Подвывать ей будешь? Только ты стар
для неё, да и финансы у тебя плохо поют романсы.
Пока Волобуев умывался, Оскар в атласе отыскал фигуру
Американского Ангела.
– Ух ты! Чёрт возьми!.. прямо-таки с крылышками. «Ми-
чи-ган», – прочитал он по слогам.
– Это штат. А полуостров как называется? – воскликнул
Волобуев.
– Не знаю. Тут не разобрать. Только при чём тут ангел,
если здесь тьма Мары?
– Эх ты, деревня! Ангелы и есть слуги тьмы. Слуги света
называются леги.
– Это ты сейчас придумал?
– Я придумал! Ты хоть своего любимого Высоцкого
вспомни.
А что там ангелы поют
Такими злыми голосами?..
Ангелы могут петь злыми голосами, если свет человеку
несут?
– А может, они разозлились?
– У них наверняка нервная система не в порядке.
– Если с такими, как ты, работать, у любого, даже ангела,
нервная система скукожится.
– Убеждать я тебя не буду. Идиота не переубедить. Но
подтверждение ты нашёл классное. Ангел близ Мары дол-
жен быть. Посмотри иллюстрацию в «Ведах». Там он из
кармана её плаща торчит, – сказал Волобуев и открыл
книгу.
– Почему он такой некрасивый? На кролика похож, –
спросил Оскар.
– Глупый, ты ничего не знаешь. Я тебе сейчас загадку за-
дам. И ты не отгадаешь.
– Отгадаю!
– Назови мне слово, где шесть букв «Ы».
– Такого слова нет!
– Нет? «Вылысыпыдысты»!
– Что это за слово?
– Украинское! Буква «ы» означает влияние, не все языки
эту букву имеют.
222
;;;;; 5
ДУРНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ХУДОЖНИКА
Оскар заметил – хозяин прибежал какой-то взвинчен-
ный. Принялся перетаскивать картины с места на место,
как бы что-то отыскивая.
– Что ты суетишься, как Гамлет в Эльсиноре? – спросил
Оскар.
– В дом культуры вызывают. Восемь работ на выставку
надо отдать.
– Ну ты получишь головомойку, – с удовольствием рас-
тягивая слова, сказал Оскар.
– Не отдавать, что ли? – спросил Волобуев.
– Не сдавайся! Возьми себя в руки! – продолжал изде-
ваться Оскар. – Ты же волевой человек!
Волобуев вернулся под вечер сильно постаревшим.
– Ну что, прав я был? – по-королевски откинув голову,
Оскар слегка качнулся в сторону. – Получил?
– Получил!
– Ха-ха-ха! Через тернии к славе!
– Хамство приёмщицы было велико. Унасекомила меня,
но картины приняла.
– Писал бы ближе к реальности, как твой тёзка с сосед-
ней улицы, – на любую выставку попадал бы. Всё выпен-
дриваешься? До кубизма тебе всё равно не дорасти.
– Живопись с меня столько крови выпила! Завязываю
я с ней!
– Странный ты человек! Имеешь талант портретиста, а
пишешь натюрморты. Можно понять тех, кто пишет пейза-
жи. В пейзажах что-то красивое есть. Натюрморт – туфта
какая-то. Бессмыслица. Особенно если квадратные яблоки
или серые груши, каких в природе не бывает.
– Важно не то, что бывает в природе, а как изображено.
«Высший класс, когда вещь и похожа на себя, и не похожа», –
сказал Цы-Бай-Ши. Великий китаец знал, что говорит!
223
– Пурга какая-то! По-моему, пристрастие человечества
к бреду породило философию, – по-барски отеческий тон
Оскара разозлил Волобуева, но он решил не заводиться и
промолчал.
– Валентин Серов не поддался авантюрной блажи, и те-
перь народ ломится на его выставку. Слышал, двери слома-
ли в Третьяковке?
– Ты долго будешь меня воспитывать?
– Я тебя жалею. Ты позоришься. Наверное, придержива-
ешься правила «Путь к победе идёт от одного поражения к
другому»? А не думаешь ли ты, что Дьявол отвлекает тебя от
цели, поигрывая на твоём самолюбии? Ты всё время ухо-
дишь в сторону: то компьютер, то драматургия, то любовь...
к какой-нибудь шлюхе!
– Особенно последнее, – расхохотался Волобуев.
– Ты только о бабье и думаешь!
– Ты обо мне всё знаешь? Скольким я пожертвовал ради
дела! От каких красивейших женщин отказывался! Вам, по-
сланцам Неба, всё мало. На Небесах меня ненавидят! Толь-
ко тумаки да неприятности! Ни одно моё желание не испол-
нилось. Если же исполнилось, то когда уже не надо. Впрочем,
что собачиться. Дело лучше валерьянки успокаивает. Доста-
вай карту Москвы.
– Не ускользай! Скажи, почему вместо портрета ты натюр-
морты засандаливаешь? Учителя тебя чуть ли не выше Зверева
ставили. Психологическая глубина необыкновенная, и т. д., и т. п.
– Психологическая глубина – чистая литературщина. В
живописи важен колорит, деформация линии, цветовые со-
четания и другие сугубо изобразительные вещи. В натюр-
морте достичь этого легче. Пейзаж диктует свои условности.
Их можно преодолеть. Но для этого надо иметь больше фан-
тазии, чем у меня. Портрет меня не интересует.
– Ты людей вообще не любишь!
– Зверев писал портреты не потому, что людей любил, а
потому, что на водку зарабатывал.
– Пейзаж не каждый купит, а свой портрет – каждый.
Жалко, что ты не пьёшь! А то бы в гении выбился!
224
– Может быть, ты прав. Во всяком случае, давно бы око-
чурился, и надрываться не надо было бы, – сказал Волобуев.
– Вот видишь, как надо слушать себя. А не быть экспери-
ментатором в поисках незнамо чего.
– Дело не в том, что Зверев обладал огромной фантази-
ей. Он был абсолютно бескорыстен. За портрет брал бутыл-
ку водки.
– Ну и что? – спросил Оскар.
– Информация идёт только бескорыстным. Так уж устро-
ено. Мне предлагали заниматься Каббалой. Объяснили, что
Каббала и корысть несовместимы.
– Брехня! В Каббале есть приёмы добычи денег практи-
чески из ничего.
– Не знаю. Но в искусстве это так. Иконописцы свои рабо-
ты не подписывали. Считали, что Бог дал, – сказал Волобуев.
– А если биткоинами брать – компьютерными деньга-
ми? – Оскар хихикнул.
– Борзыми щенками брали ещё герои Гоголя.
– Что об этом говорить. Не обижайся, но ты большой
свинтус. Если бы твои желания исполнялись, ты сейчас си-
дел бы в своём паршивом Ташкенте и читал учебник узбек-
ского языка.
– С чего ты взял?
– Господин Волобуев, вы бы женились на красивой ро-
веснице. Наплодили бы детей. Москва вам бы только сни-
лась, и то не всегда.
– Нет. Я бы спился или повесился. Что, может быть, не
так уж плохо. «Счастлив тот, кто умер молодым». Так, кажет-
ся, говорил Соломон, имея семьсот жён и три тысячи на-
ложниц?
– Ты сам не понимаешь, что говоришь. Женщины не
приносят счастья мужчине, ибо он – воин. Битва – его удел!
Ты сам об этом писал:
...нет в этом мире ничего –
Ни исступления любви,
Ни обольщения свободой.
225
Есть только Небо Для Него,
Не оскорблённого покоем,
Я бредил жалом красоты...
Как чёрный камень ночи.
– Это не для всех.
– Но для всех мужчин, повторяю – для всех, женщины
труднопереносимы, у них есть общая черта. У моей матери,
бабки, жены, дочери и внучки схожий характер. Они гово-
рят то, что думают. То есть крайне бестактны.
– Такбывает, когда женщина не любит. Ты не знал об этом?
– Вместо любви сложилось поле ненависти.
– Когда гладят против шерсти, в поле ненависти я как
рыба в воде. В поле любви мне неуютно.
– Хорош творец! Ненавидящий всё! – Оскар громко рас-
хохотался.
– Горький говорил: «Писать можно только от большой
любви или от большой ненависти».
– По-твоему получается: не надо меня любить. Не тяните
ко мне свои грязные руки. Какого чёрта ты пишешь диалоги
о любви и пьесу уже настрочил, которая состоит исключи-
тельно из сцен соблазнения, правда, с отрицательным ре-
зультатом?
– Видишь, какой я нравственный, – теперь уже захохо-
тал Волобуев, – все мои герои устояли. Никто не стал жерт-
вой соблазна.
– Они у тебя все злющие, как собаки. Особенно женщины.
– Зато мужчины – мазохисты. В жизни так и есть. Насто-
ящий мужик – насильник. Но они все по тюрьмам сидят. На
свободе остались одни инфантиляги, маменькины сынки и
прочая шелупонь. Деньги от жён прячут, чтобы бутылку вод-
ки купить.
– Это ещё чё! Есть мужики, которым жена на обед про-
считывает всё до копеечки.
– Каждый получает то, что заслужил. Так работать будем
или нет?
– Рассуждаешь ты хорошо, хоть с виду полный слюнтяй.
226
– Меня многие презирали за мою не слишком бандит-
скую внешность.
– Здесь мы подошли к тому, чтобы понять христианство,
ибо Христос выглядит с точки зрения современного обыва-
теля как мазохист. Адамиты обвиняют Россию в том, что она
не очень-то любит своих сыновей. Жизнь здесь тяжелей, чем
в Европе. А войну выиграли, потому что морозы помогли.
– Разумеется. Немцы воевали в заснеженных полях при
сорокаградусном морозе, а мы – в хорошо протопленных
квартирах, на паркетных полах. Да, потери наши больше,
чем у немцев. Но смерть на войне всегда лучше, чем в до-
машней постели. Это знали ещё викинги. Умирающие от
старости просили нанести раны оружием, чтобы «там» их
приняли за героев. Вот почему Христос сказал: «Не мир я
вам принёс, но меч». Меч обнажает истину.
Мельпомена появилась, как истинно роскошная женщина,
в вечернем платье, но со странной причёской тридцатых годов.
– Вы ничего не понимаете. Михаил Афанасьевич со
своим романом опростоволосился. Между настоящим Пи-
латом и тем, что у Булгакова, такая же разница, как между
любовью и порнухой. Понтий Пилат был волхвом высшего
ранга – «Всадник Золотое Копьё».
–Какиеволхвы в Риме?О чём ты говоришь? –сказалОскар.
– О том говорю, чего ты не знаешь. Рим был арийским
государством. Вы думаете, Пилата просто так поставили
управлять еврейским государством? В Риме правление
было куда умнее нашего.
Кто принёс дары младенцу Христу? Какие-то арабы, что
ли, которых рисуют глупые художники? Пилат не мог не знать,
с кем имеет дело. Он и не собирался выдавать Христа.
Иисус сам упросил его. В противном случае Христос не
выполнил бы своё предназначение. Существует множест-
во других Евангелий, кроме четырёх растиражированных.
Есть, между прочим, «Евангелие от Понтия Пилата». Перво-
источники читать надо!
– Есть и от Иуды. Конечно, они себя защищать будут, –
огрызнулся Оскар.
227
– Эх ты, урод моральный. Раскинь мозгами. Вспомни
моление о чаше, где Христос принимает данную Ему судь-
бу. А у Понтия Пилата он стал бы отказываться от неё? Как
ты, – она зыркнула глазами на Оскара, – или ты, – упёрлась
взглядом в Волобуева.
– Я... я... – взревел Волобуев. – Я свои наколки сигарета-
ми выжигал и даже не поморщился.
– Всё равно это не распятие, – сказала она спокойно.
– Если такая умная, то должна знать, что человек, под-
вешенный за руки, умирает от удушья довольно быстро,
ибо не может сделать вдох. Грудная клетка не расширя-
ется.
– Йоги довольно долго могут жить без дыхания, – сказал
Оскар.
– Зачем ему это надо было? Мучить себя, что ли, специ-
ально?
– Есть такое мнение, что он не умер на кресте, а ушёл в
Индию и там ещё долго жил.
– Вы, физиологи, долго будете пургу гнать?
– А чё тут гнать, – сказал Оскар. – Герой романа – слабак
полный. Имея такую роскошную любовницу, сходить с ума
непозволительно. Потому и света не заслужил, а всего лишь
покой. Да я бы от такого покоя удавился. Слушать Баха и
писать гусиным пером – невелика радость.
– По-твоему, настоящий мужик должен на ножах драть-
ся? – спросил Волобуев.
– Обязательно!
– Свою любовницу зарезать – ещё лучше! – радостно
воскликнула Мельпомена.
– Можно и утопить! Так, кажется, сделал Гамлет? – ёрни-
чая, спросил Оскар.
– Ты мал, да вонюч, – сказал Волобуев.
– Я, быть может, и тебя ночью прирежу.
– Я что тебе, Остап Бендер?
– Ося Бендер был лучше. Он имел медальный профиль
и облапошил дураков, потому и уцелел. Но тебя! Как только
дадут сигнал, я точно прикалякаю.
228
– Прикалякаешь? Мне и лучше. Смерть от оружия обе-
спечивает райскую жизнь на том свете.
– Придётся тебя задушить.
– Во все времена душили и вешали богоугодных людей.
– Бандиты, пираты, воры – богоугодные люди?
– Разумеется! Они санитары. Общество чистят. Если у
тебя что-либо украли, значит, тебе этого не нужно. Таков За-
кон мироздания.
– Как вы мне надоели, – сказала Мельпомена. – Я хоть и
муза трагедии, но заупокойных разговоров не люблю.
– По-моему, довольно радостные разговоры, – сказал
Волобуев.
– Ещё бы не радостные. На Луне оказаться! Это ты, Мель-
по-сельпо, будешь здесь болтаться. А мы – люди вольные.
Во всяком случае, на ближайшие 315 лет. До Бога – и об-
ратно! Плохо, что ли? – Оскар скорчил рожу и высунул язык.
– А что через 315 лет? – спросила Мельпомена.
– По 108 меридиану вертаемся назад и опять тебя до-
нимать, дуру, будем.
– Не поняла, – сказала Мельпомена.
– От Земли к Дому Бога путь в 216 лет, плюс 72 года зем-
ной жизни, плюс 27 – залёт на Луну, всего 315 лет.
– Залёт на Луну? По залёту женщины беременеют!
– Дура ты, дура! Кроме своих бабьих залётов, ничего не
знаешь. А ещё богиня, – сказал Оскар.
– 27 лет жизни на Луне, – пояснил Волобуев.
– Кое-что знаю, – сказала Мельпомена.
– Тебя ромеи паршивые изобрели, чтобы Колизей свой
задрипанный опекать да чернокнижников вдохновлять. А
они умереть как следует не могут. Вот их на арену и выпу-
скали, чтобы красиво было.
– Можно подумать, что вы оба герои Сталинградской битвы!
– Он прав, – сказал Волобуев, – в древности народ ходил
в Иномирье и обратно, как к себе домой. Обливался мас-
лом – и в костёр. Муж умер – жена себя сжигала, потому
что женщина кармы своей не имеет. У неё карма мужа.
Значит, делать ей на земле без мужа нечего. В костёр вхо-
дила добровольно. Никто не принуждал. Если хочешь – про-
должай жить. Только ведь от тоски умрёшь. В Индии чёрные
переняли этот закон и стали вдов в костёр загонять. Они не
знали, что боли нет. Боль страхом вызывается. Когда я свои
наколки выжигал, вонища палёного мяса стояла. Противно,
конечно, но боли нет. Потому что не боялся ничего.
– Меня за что ругаете? – спросила Мельпомена.
– Ты переродилась, – ответил Волобуев, – была вальки-
рией.
– Вот это была богиня! – Оскар вдохновенно замахал рука-
ми. – Она нас, прямо как по Тютчеву, в Валхаллу доставляла:
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые.
Его призвали все благие,
Как победителя на пир!
Впрочем, тебе этого не понять. Иди размножай своих
Гамлетов, – Оскар намеренно изменил ударение, перенеся
его на «е». Получилось что-то туалетно-сортирное.
– Гамлет был настоящий интеллигент, в отличие от вас, охла-
монов, – сказала Мельпомена, презрительно поморщившись.
– Ещё скажи, интеллигенция – мозг нации, совсем весе-
ло будет! – рассмеялся Оскар. – Гамлет всё трусил да мыше-
ловки расставлял, хотя ему ясно было сказано, кто убийца.
– Гамлету тяжело было против матери пойти. Дети любят
своих родителей, – сказал Волобуев.
– Что тогда может означать гора Гамлет, 620 м, на Аля-
ске? – спросил Оскар.
– На это ответа нет.
– Начинаем превращаться в маньяков, – Волобуев гла-
зами указал Мельпомене на Оскара.
– Когда же мы решим сей вопрос? Этот тунеядец не хочет
работать! – Оскар вытянул мизинец в сторону Волобуева.
Глава 6
ВОСЬМОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО БОГА
Волобуев подходил к Дому культуры. Дорога, тротуар и га-
зон были заняты лежащими людьми. Мужчины и женщины
старательно отжимались. Иные падали на живот и остава-
лись лежать в полном бессилии. Другие пытались перевер-
нуться на спину или стать на колени. Хитрецы чуть сгибали
руки в такт подаваемой команде.
На крыльце стояла известная поклонница немецкого быта
Анна Петровна. Она чётко произносила: «Айн! Цвай! Драй!»
Ростом невелика, но голос мощный.
Было удивительно, как в таком крошечном теле умещал-
ся почти шаляпинский бас.
Дорога была забита автомобилями. Но ни один не гудел.
Никто из водителей яростно не выскакивал. И даже мата не
было слышно.
«Может быть, протест против увеличения пенсионного
возраста», – подумал Волобуев.
Пройти к Дому культуры было невозможно.
Волобуев попробовал шагнуть вперёд, но наступил на
чью-то ладонь. Следующий шаг пришёлся на вихрастую го-
лову. Пришлось извиниться и отскочить.
Анна Петровна произнесла: «Ende Schlus!»
Все встали и потащились к дверям.
На крыльцо вышла глава администрации и стала разда-
вать китайские прокладки.
Один из мужчин спросил: «Нам-то зачем?» Она ответила:
«Помогает от геморроя». Кто-то ехидно спросил: «А если нет
геморроя?»
– Скоро будет! – сказала она. Все рассмеялись и заапло-
дировали.
Вечером на одной из московских радиостанций пере-
дали срочное сообщение: «В посёлке Черкизово Пушкин-
ского района состоялся массовый молебен неизвестному
богу». Корреспондент, цветисто расписывая положения
231
распластанных тел на дороге, высказал предположение,
что это была разновидность флэшмоба в честь солидарно-
сти с жертвами теракта 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке.
Он разглядел, как группа тел сформировала число 2001 и
быстро распалась. Но всё это вечером, когда Волобуев с
Оскаром будут вспоминать сегодняшний день.
Сейчас продолжала царствовать Анна Петровна. Она со-
брала вокруг себя самых жирных мужчин и терпеливо объ-
ясняла им программу завтрашнего занятия.
Женщинам, пытающимся проникнуть в толпу избран-
ных толстяков, она зычным голосом прокричала: «Курицы!
П…шли отсюда! Это не для несушек!»
Повернувшись к мужчинам, доверительно понизила го-
лос: «Мы будем создавать живые картины из русской клас-
сики и из великих зарубежных художников. Завтра разраба-
тываем картину Пикассо “Танец”».
– Кого? – удивился сморщенный горбоносый старик. – У
Пикассо нет такой картины!
– Ну не Пикассо. Может быть, Каро. Какая разница. Вы
понимаете, о чём я говорю. Там мужчины пляшут вокруг
аквариума. Все такие красные. Изображены абстрактно.
– Мюссе! – сказал кто-то.
– Мюссе музыкантом был, – прервал его другой.
– Дали! – крикнул молодой, но самый толстый.
– Не теряйте берега, юноша. Дали бабником был. Мы
им заниматься не будем! – Анна Петровна бросила на него
королевский взгляд и опустила глаза. – Простите, меня ждут.
У нас послезавтра скандинавская ходьба с лыжными палка-
ми. Если есть желание, приходите.
– Так и не выяснили, кто автор «Танцующих», – насупил-
ся длинный худосочный детина в майке ЛДПР. – А надо бы
знать. Так чёрт-те что натанцевать можно.
– Ты прав! – согласился с ним любитель творчества Саль-
вадора Дали. – Один мой знакомый купил в Африке маску.
Дома её повесил, а потом с ума сошёл. Маска заколдован-
ной оказалась.
232
– Точно! У меня такой же случай был, – сказал мужик с
бельмом на глазу, очень похожий на Азазелло в исполнении
Филиппенко.
– Я поймал себя на мысли, что тоже забыл автора этих
«Танцующих», – сказал Волобуев Оскару, когда они верну-
лись домой. – Но потом поднапрягся, включил остатки моз-
га и вспомнил: Анри Матисс.
– Вот как работает массовый психоз, – Оскар поучитель-
но поднял указательный палец и покачал им из стороны в
сторону.
Всё это, как всегда, будет потом.
Сейчас Волобуев застал Оскара в вестибюле Дома куль-
туры, где в кожаных креслах сидели пожилые женщины и
Оскар царственно травил байки про Мариинский театр, в
котором он якобы провёл большую часть своей жизни.
Рядом с ним сидела певица, изображая внимание.
– Танцую, значит, я Спартака. На сцену надо выносить
патриция. Перед выходом маленькая ступенька. Занози-
стая такая. Все о неё спотыкаются.
Уже в гримёрной «патриций» начал орать: «Привяжите
меня к носилкам! Прошлый раз уронили!»
Рабы говорят: «Мы помним. Всё будет нормально».
Говорили, говорили и уговорили.
Пошли. Конечно, споткнулись и грохнули его.
Патриций во время танца мстил им. Круг пройдёт и у
рампы фигу им покажет или ещё что-нибудь похуже.
А ещё была такая опера – «Октябрь». – Оскар встал, вы-
тянул руку вперёд и запел, акцентируя картавость: – «Влади-
мир Ильич! К вам крестьяне!» Это Бонч-Бруевич, – сказал
он, посмотрел на певицу и запел ещё картавее: – «Крестья-
не! Крестьяне! Прошу!»
– Потом доскажешь. Надо карту чертить. Северный Ле-
довитый океан, – как можно сильнее смягчая тон, сказал
Волобуев.
– Чё там чертить, – хмыкнул Оскар, – обвёл карандашом
по лощёной бумаге – вот и голова Матери Земли готова.
Дай доскажу оперу «Молодая гвардия». Вбегает некто и кри-
233
чит: «Олег! Мать твою! Мать твою! Мать твою!» – Оскар сде-
лал паузу: – «Арестовали!»
– Бери бумагу. Начинай работать! – жёстко сказал Во-
лобуев.
– А ты будешь с ней стихи читать? Будешь её вдохнов-
лять? Правильно я говорю, Катя?
– Я иду к вам за нежностью, – начала певица и запну-
лась.
– Я готов продемонстрировать вам свою нежность! –
раскинул руки Оскар.
– Начинается! – насупилась певица.
– О боже! Опять провокация! – обречённо вздохнул
Оскар.
– Потом будет отказ! – улыбаясь, сказал Волобуев.
– Ты получаешь удовольствие от этого слова, даже когда
его говорят тебе, – круто развернулся Оскар, как бы гото-
вясь к нападению.
– Я получаю удовольствие, когда вижу, как ты заранее
сдаёшься.
– Злые вы оба! – неприязненно буркнула певица.
Чтобы рассмешить её, Оскар сказал:
– Голова – это кость. Там нет мозга. Или – это пустота.
Слушайте внимательно, – он открыл рот и постучал согну-
тым пальцем по темени1.
– Довольно звонко. Тут не поспоришь, – она удовлетво-
рённо подняла бровь, – вы оба глупые злыдни.
– Я люблю битву, – сказал Оскар.
– Особенно на словах, – парировал Александр.
– Я два раза дрался на ножах. И всё из-за слов. Из-за
слов крови пролито больше, чем из-за женщин!
Певица, сделав обиженный вид, встала и, не прощаясь,
ушла.
– Лекции не будет, – входя и довольно улыбаясь, объяви-
ла Анна Петровна. – Будет урок рисования для тех, кто не
может выйти из стресса.
1 Проделайте этот опыт над собой, и вы убедите окружающих, что вы
аналог Оскара.
234
– Я не могу выйти из стресса, – выглядывая из-за неё,
громко произнёс поселковый оригинал Ильюша.
Анна Петровна словно этого ждала. Чуть не рыча, она
принялась корить его:
– Смотри, какое у тебя пузо! Ты хочешь иметь нормаль-
ную внешность или нет?! Надо следить за собой!
– Я холостой! Мне не надо выпендриваться! Ради жены я
бы ещё, может, постарался!
– Не огрызайся! Марш отжиматься!
– Если только рядом с вами.
– Хорошо! Но только в последний раз. Не придёшь со
всеми отжиматься – побью! Ложись, – сказала она, – со-
ревнуемся – кто больше.
Вошедший молодой таджик-мигрант от неожиданности
споткнулся об их тела и упал между ними.
– Ты тоже отжимайся, если пришёл, – не растерялась
Анна Петровна.
– Я вижу, увлечение спортом захватывает посёлок, –
прозвучал властный мелодичный голос. – Но явно не хва-
тает Волобуева.
Александр обернулся и увидел главу администрации в
необычном для неё спортивном одеянии.
– Я могу отжаться, но рядом с кем-нибудь помоложе, –
сказал Волобуев.
– Справитесь ли вы с молодой? – не впадая в одышку,
сказала Анна Петровна.
– Он много теряет из-за своей гордости, – разливаясь
в медовой улыбке, произнесла глава администрации. – Я
принесла лыжные палки для победителя. Они очень доро-
гие. Не вручайте их кому попало.
Всё так же улыбаясь, она пригласила Волобуева в библио-
теку.
В библиотеке они застали целое сообщество дам, пожи-
лых и не очень. Двое в углу варили обед в своих кастрю-
лях. А ещё две рылись в куче кем-то принесённых книг, для
чего им пришлось сесть прямо на пол, широко расставив
ноги, обутые в модные сапоги на тонких шпильках. Из зад-
235
ней комнаты появилась крошечная Анна Петровна, извест-
ная своим умением проживать в каком-нибудь санатории
с элитным питанием. Ильюша сел рядом с хозяйкой. Сама
хозяйка пила чай с Ильюшей. Она стала упрекать его за то,
что он плохо очистил порог от снега.
– Зато сколько я принёс воды. Тебе на неделю хватит.
Если не будешь угощать этого, – он указал на Волобуева.
Волобуев заметил, что разговаривали только хозяйка и
Ильюша. Остальные как-то странно внимательно слушали,
не прерывая своей работы. У кого-нибудь постоянно звонил
телефон, но никто не снимал трубки.
Ильюша не оправдывался, а наносил встречные уколы.
– Такой женщине, как вы... ездить на велосипеде... Вам
пошло бы выходить из «Майбаха», ну, наконец, из «Лексуса»,
в роскошном манто из шиншиллы, опираясь на руку полу-
бога. И пройти по красной дорожке к дверям самого доро-
гого ресторана Москвы.
– Велосипед нужен для здоровья, – сказала хозяйка и
кивнула Волобуеву.
– Хотите анекдот? – сказал Ильюша.
– Не хочу, – сказал Волобуев.
– Давай, – встрепенулась хозяйка.
– В чём преимущество склероза? Каждую ночь с новой
старухой.
Волобуев шёл сзади и любовался её фигурой. Подчёрк-
нуто выхоленная, тонкая, как тростинка. Со стеком в руке.
Слегка поправляя причёску, она прошла и села на услужли-
во подставленный стул.
«Слишком хорошо заметно, что она совершала свою
ежедневную прогулку верхом», – подумал Волобуев.
– Начальству и вожжи в руки! – солидно пробасил Ильюша.
Волобуев поставил у стола свою картину и отошёл.
– Хоть работа плохая, но рама дорогая, – сказала она. –
Можем выставить.
Вторую картину она долго рассматривала и, не произне-
ся ни слова, отодвинула в сторону. По поводу третьей ска-
зала:
236
– Оригинально. Берём.
Над четвёртой рассмеялась:
– Не Эль Греко и не Гойя. Ну ладно, давайте. Хоть я Гойю
не люблю. Он, как все художники, сумасшедшим был.
– Я – тоже сумасшедший?
– Вы не доросли до настоящего художника. У вас в кар-
тинах детские ошибки.
– Вы что заканчивали? – спросил Волобуев.
– Я ничего не заканчивала.
– Где научились живопись оценивать?
– У меня подруга художница.
Пока они разговаривали, народ из комнаты каким-то
странным образом улетучивался. Исчезла даже хозяйка. И
когда они остались вдвоём, Волобуев сказал:
– Вы как-то агрессивно настроены.
– Вы ходите по посёлку, выспрашиваете всё про меня.
Сплетни собираете.
– Должен я знать про главную героиню моей пьесы хоть
что-нибудь. Напишешь не то – обиды будут. Я написал не-
сколько эпизодов, где вы закатываете сцены ревности сво-
им любовникам.
– С чего вы взяли, что у меня куча любовников?
– Не куча, а только двое.
– И к кому я их ревную?
– Конечно, к подруге. Этим ребятам я задаю одни и те же
вопросы. Но они отвечают по-разному. Это раскрывает их ха-
рактер с разных сторон. Разве плохой литературный приём?
– Почему я должна страдать из-за ваших литературных
приёмов?
– Ради искусства! Искусство требует жертв!
– Значит, я – жертва искусства?
– Герой – это совершивший жертву добровольно. Без на-
дежды на оплату.
– Я – по принуждению?
– Почти. Впрочем, вас никто в этой героине не узнает.
Так что я сам жертва искусства. Вы знаете, почему Ван Гог
застрелился? Он не мог выдержать энергетического потока
237
из космоса, который сам и вызвал. Поток притягивает боль-
шие страдания. Я это знаю по себе. Фактически то же, что
ломка у наркоманов. Наркоман может от неё избавиться,
приняв дозу. Художник – нет. Бесконечную пытку одолеть
нельзя.
– Вы… живы до сих пор, – с ехидной радостью сказала она.
– Если научиться владеть потоком, то можно спастись.
Но излечиться до конца невозможно. Однако мы отвле-
клись. Суть в том, что, как сказано в «Бхагавад-Гита»: «Ты не
можешь видеть меня своими глазами, поэтому я наделяю
тебя божественным зрением. Узри моё мистическое могу-
щество!»
– Что же он увидел? – она чуть заметно осклабилась.
– «Тот образ, который ты видишь своими трансцендент-
ными глазами, нельзя постичь, изучая Веды, тем более
Евангелие, или проходя через аскетизм, или занимаясь
благотворительностью, или поклоняясь Мне в храме. Это не
те пути…»
– А есть ли вообще такие пути? – спросила она.
– Я думал, что это искусство. Оно умеет выходить за огра-
ничения опыта. Но самое лучшее – это бескорыстие. Ко-
рысть сокращает информационный поток. Ван Гог был до-
вольно бескорыстен и, ко всему, доводил себя до некоего
мазохизма. И, может быть, был первым художником, кото-
рый увидел Бога!
– Ну да, а вы – второй.
– Насчёт Бога не скажу. Но душу собственной матери ви-
дел в момент её смерти. Это был квадрат, примерно 60 на
60 сантиметров, толщиной сантиметров 15–20, с обрезан-
ными углами. Чёрно-белый. Как бы созданный из света, но
не яркий.
– Вы были около неё в момент смерти?
– Нет! Я не могвыдержать и уехал на работу, хотя я возвра-
щался с работы, переходя железнодорожные пути. И тут этот
квадрат предстал передо мной на уровне лица. Я подумал:
«Мать умерла», – и молча взглянул на часы. Было 10 часов
вечера. На следующий день приехал в больницу. Там одна из
238
женщин сказала: «Ваша мама умерла в десять часов». Такое
ощущение, что всё было сделано словно по заказу.
– Похоже на специальную демонстрацию, – согласилась
она и добавила: – Если вернуться к Ван Гогу. Я не упомню
ни одной его работы с изображением Бога.
Волобуев раскрыл сумку, долго в ней шарил рукой, выта-
щил небольшую книжицу с иностранным текстом. Полистал.
– Это что? – придвинул он книгу к её глазам.
– Не знаю, – сказала она, – круги какие-то.
– Круги космических вихрей невидимой для нас энергии.
– Ничего себе Бог!
– А вы думали, что он дедушка с бородой? Таких на ико-
нах для дураков изображают. Заметьте другое. Дорога на
земле из подобных же вихрей состоит. Как и деревья, и че-
ловеческое лицо, – он указал на портрет девушки, держа-
щей во рту полевой цветок.
– Так это дифракция света?
– Вы видите эту дифракцию?
– Нет! Мы много чего не видим.
– Ну что ж, поздравляю, – сказала она, – вы соорудили
восьмое доказательство существования Бога.
– Вы прямо Булгакова цитируете, где Воланд о Канте ска-
зал: «…соорудил собственное шестое доказательство!».
– А вы начитанный, как Берлиоз!
– Намекаете на смерть под трамваем?
– Нет! Местами Булгаков просто великолепен. Фразы
сами запоминаются: «Меня только что зарезало трамваем
на Патриарших. Похороны в пятницу, три часа дня. Приез
жай. Берлиоз».
– Вот тебе и провидец, – кивнул Волобуев.
* * *
Когда он вернулся домой, Оскара уже не было. На столе
лежала записка: «Привет от старых штиблет1. Встретимся на
Лилит!»
1 Штиблеты – мужская и женская обувь XIX–XX вв.
– Везёт же людям! – громко сказал Волобуев. – Ну ты,
концентрат воли, пижон несчастный, сколько тебе ещё
здесь околачиваться? Сколько надо, столько и будешь! На-
зло всем ненавидящим тебя! Садись писать статью «Аме
рика – двигатель мировой революции», тем более что там
гора Вашингтон 1917 метров высотой.
III
ГЕНИЙН И Й
УПРАВЛЯЕМОГО РАВЛЯ ЕМ ОГО ХАОСАОСА
МАСТЕР ПО СОЗДАНИЮ
НЕСУЩЕСТВУЮЩИХ ВЕЩЕЙ
То, что знаешь, не передать словами.
Лао-цзы, «Книга о Пути и Силе»
Волобуев отбросил исписанный лист. Разделся и лёг, на-
деясь заснуть. Статья об Америке не получалась. Зов Ми-
ровой Революции. Трагичный Полёт. Одиночеством мысли
факел зажечь не удастся!
«Но возгорится Пламя из искры». Великие правы всегда.
Тот, кто выдвинул этот лозунг, уж наверное гением был.
Как он узрел Американское Пламя? «Факел любви и на-
дежды через кровь познаётся». Так старик Нечаев изрёк.
Но не «Бесы» тому виной. А кто? Не «Бесы» звучит как
Небеса!
«Я – часть той силы, что вечно хочет зла. Но вечно со-
вершает благо!»
Как разобраться в этих извилистых истинах? Не двинуть-
ся ли в запредельную зону? В пятимерное пространство.
Волобуев вытащил атлас. Тот сразу открылся на карте
Америки. «Хороший знак!»
«И пьяному понятно, что правит Пламенем Бисмарк –
канцлер железный».
Он сидит у экрана…
И тут Волобуев понял, что в ту апрельскую ночь ему при-
снился Гений Управляемого Хаоса.
Но больше всего убивало, что сейчас были те же самые
слова и про факел, и про Мировую Революцию, и про зло,
что «вечно совершает благо»…
«Законсервировался я, что ли?
С тех пор успел закончить роман, несколько рассказов.
Но мечта осталась. Своим романом задал многим задачу.
Они ищут на картах всё описанное и бредят – как при-
способить энергетику мест к собственным нуждам.
244
Уж не беру ли я грех на себя, раскрывая какие-то тайны?
Ах, эта Вальпургиева ночь!
Угар первозданных!
В 2016-м совпали праздники врагов: блаженных христи-
ан и гордых ариев. Совпали устремления Вершин!
Смешон советский наивняк – не понял он, что празднует
языческий призыв к избавлению от рабства.
Во время моего детства 1 Мая был большим праздни-
ком, значительней, чем Новый Год. Когда-то он был празд-
ником весны и всеобщей любви.
Вот ещё одно доказательство, что Революция нас воз-
вращает назад!»
Волобуев встал, прошёлся по комнате. Медленно разо-
брал две пачки старых книг. Папка, которую он отыскал, об-
ветшала, но листы внутри оставались по-прежнему светлы-
ми. Буквы контрастно чернели на них, утверждая бессилие
времени над нашими лучшими чувствами.
«Чтобы хорошо писать, надо впасть в тоску. Всё равно,
чем мучить себя: мечтой о возлюбленной, одиночеством или
просто смотреть на деревья стареющего полумертвого сада.
О боже! Я уже это говорил тогда. Слово в слово.
И тоже смотрел в тёмный сад. И гнал от себя тоску.»
Но тогда рядом был Оскар. Ссорились часто. А теперь скуч-
но без него. «Какая-то лирика прёт из меня». Взгляд его упал
на зелёную обложку сборника стихов, давно уже изданных.
«За двадцать лет я не изменился. Так же тоскую по Пите-
ру, как в Питере тосковал по Москве. Воистину, хорошо там,
где нас нет!
Но всё же… в классном работал я институте. И не потому,
что один из профессоров, прочитав пару моих стихов, ска-
зал: “Это не поэзия. Это духовный поиск”».
Народ там был оригинальный и занимался каким-то
странным самоусовершенствованием.
Во главе этого процесса стояли не математики, механи-
ки или просто инженеры.
Самыми любознательными оказались физкультурники.
Наверное, так и должно быть. Люди, свободные во всех от-
ношениях – что в умственном, что в моральном. Не отяго-
щённые комплексами, привыкшие к победам и мгновенно
забывающие поражения. Они выпускали кафедральную
стенгазету к каждому празднику. Размером два на два ме-
тра. Она отличалась изысканным юмором и убийственной
сатирой. От критики не мог ускользнуть никто, кроме ректо-
ра. Но нельзя же покушаться на святое!
Институтская многотиражка в такие дни не выходила,
как бы опасаясь собственной убогости. Её редактор – Витя
Лазурный – долго терпел «дни позора», но однажды взбунто-
вался и решил дать настоящий бой этим «рукомахателям»,
приурочив удар к 8 Марта.
Мудрость плана заключалась в том, что можно использо-
вать самих физкультурников. Пока не понятно как, но как-то
можно.
Волобуев прилёг на диван и начал вспоминать те вели-
кие дни в подробных картинах. Он слегка закемарил, и ре-
дактор Витя Лазурный предстал перед ним во всей своей
живописности.
«Надо встать и записать всё, пока не забыл», – сказал
Волобуев себе, вскочил и схватил ручку. Затем медленно
вывел: «Литературный бум».
246
;;;;; 2
ЛИТЕРАТУРНЫЙ БУМ
Господи! Как трудно писать о праздничных днях! Витя
Лазурный понял это давно. И сегодня, как всегда, сидел у
себя в закутке, отгороженном высоким книжным шкафом
досоветских времён. За шкафом апатично текла жизнь не-
выспавшихся лаборантов, и такими же сонливыми капля-
ми сочилась весна сквозь высокие старые окна. Мутные и
радужные от старости стёкла досаждали своей эйфорией и
напоминали молодящуюся профессуру, что изредка загля-
дывала сюда, в большую старинную залу, которая вмещала
в себя и химлабораторию, и редакцию институтской много-
тиражки. Профессура заглядывала, чтобы поразить Витю
очередной сплетней из жизни начальства.
«Н-да… слова перед праздником начинают бунтовать и
наводят такую скуку, что даже члены парткома не читают
праздничный номер. И это сейчас, во времена перестрой-
ки, когда материал о сатанинском направлении в хеви ме-
талл можно хоть к октябрьской годовщине подавать. А тог-
да… в семидесятых?.. Только в жизни всегда есть место под-
вигам», – он хохотнул, но тут же быстро скуксился и с каким-
то стариковским наслаждением стал мысленно припоми-
нать те далёкие и, как ему сейчас показалось, странные
приключения не какого-то отщепенца-одиночки, а целого
коллектива сверхсекретного учреждения, попавшего вдруг
под дьявольское влияние потусторонних сил искусства.
Как и сейчас, тогда тоже был конец февраля. Морозы за-
канчивались, но далеко ещё было до капели. Время такое,
как говорится, цыган шубу уже продал, а женский день ещё
не наступил. Всё как бы зависло в предчувствии предпразд-
ничной суеты.
Он бродил меж столов и кульманов институтского КБ, за-
говаривал с сонными мужчинами и хитрыми вопросами,
похожими на анкетный опрос, выпытывал всё, что мог, о
женщинах, любви, предстоящем празднике, об их семей-
247
ных обязанностях, надеясь на этом заурядном материале
сделать хоть какой-нибудь праздничный номер. Мужчины
напряглись, уткнулись в свои чертёжные доски и по одному
ходили в курилку. В курилке он им сказал, что напечатает
праздничные пожелания женщинам на первой странице
красным шрифтом. Но эти трутни только бормотали ветхо-
заветные лозунги насчёт здоровья и счастья да жаловались
на безденежье, начальство, кляли сослуживцев и собствен-
ные неудачи. Понимая, что остаётся ни с чем, прошёлся
он по коридорам и тёмным углам, где в сентиментальных
мгновениях тянет молодёжь служебные дни. Встретил не-
сколько пар и одиночек. Втянуть их в разговор не удалось.
Они вздыхали, торопливо сосали сигареты, тщательно отби-
рали слова и косились через плечо.
Единственное место, где хоть как-то можно поднять на-
строение, – это кафедра физкультуры. Там народ шустрый,
травят постоянно анекдоты, пульку расписывают, иногда и…
рюмашечку пропустить не прочь. Но главное, что это «ино-
гда» случается каждый день.
Физкультурники, как всегда, сидели в раздевалке, за-
пивали богатую закусь первачом из запасов Володи Бес-
кишечного. Сам Володя примерял плавки на меху – по-
следнее кафедральное изобретение – и рассказывал, как
в прошлом году до смерти замёрз на лыжне преподаватель
лыжного спорта. И тут же вслух смаковал предстоящую ста-
рость.
– Она прекрасна в любом проявлении: не надо волно-
ваться из-за женщин – раз, на войну не возьмут – два, пен-
сия – три. Можешь заниматься любым делом, и никто не
скажет: «Молодой, а уже…» Можно торговать мороженым
или пойти в уборщицы и устроиться в двух местах. Вместе
с пенсией это будет кандидатская зарплата. Можно в сторо-
жа. День спи дома, ночью – на работе.
– Спать тебе не дадут воры и насекомые – раз. Мороже-
ное продавать холодно, особенно зимой, – два. Мужчина-
уборщик похож на гомосека, даже если он старый, – три.
Пенсия у тебя будет маленькая – четыре. Без женщин скуч-
248
но – пять. Войны может и не быть, а если будет – на пере-
довой убьют сразу, а в тылу медленно подыхать будешь от
голода и радиации – шесть! – чётко отпарировал Лазурный
и предложил Володе за меховые плавки четвертак. Про-
звенел общеинститутский звонок. Пришлось спускаться в
спортзал, где успели подраться Волобуев и Городничий. У
входа валялся баскетбольный мяч – причина раздора. На
гимнастических брусьях восседал какой-то крепыш, за во-
лейбольной сеткой зверски кричали фехтовальщики. У сте-
ны в позе лотоса сидел длиннющий парень. За ним двое
играли в «футбольную картошку» – один расстреливал друго-
го мячом. Расстреливаемый наклонился, упираясь руками
в стену, безропотно подставил зад под удары.
– Что это у вас? – спросил Лазурный у Городничего.
– Как что, – не понял Городничий, – занятия.
И тут Витя вдруг почувствовал, что опьянён первоздан-
ной свободой этих людей. Среди бесчисленных компьюте-
ров, сложных станков и ещё более сложной измеритель-
ной аппаратуры, микросхем и ухищрений начертательной
геометрии – спортзал оставался единственным островом
диких, ничего не боящихся личностей. Он ощутил тоску по
жизни и зависть к этим флибустьерам. Вспомнились глади-
аторские школы, рыцарские турниры, кулачные бои бур-
саков.
Какая-то странная задушевность их разговоров намаг-
ничивала, сладостно тянула душу, и он вновь поднялся в
раздевалку. Там за бутылкой перцовки Городничий вспоми-
нал «дни безвластия» в Москве, когда в сорок первом году
немцы подошли к городу. Привычно подыскивая не оскор-
бительные, но въедливые словечки, что делал он всегда, вы-
сказываясь о москвичах, рассказывал, как грабили склады
и магазины, нападали на сберкассы, как шофёры грузили
машины и драпали на восток. Как он, сержант НКВД, по
приказу начальства пачками сжигал деньги в банке. Впер-
вые Витя узнал, что деньги плохо горят. Как офицеры сбива-
лись в группы и штурмом брали поезда, поворачивая их на
Рязань. Как население сбегалось на вокзалы, притаскивая
249
с собой тюфяки и перины. Спали тут же на платформах в
ожидании поездов.
Рассказ был живописен, а ведь Городничий не был са-
мой колоритной фигурой кафедры. Вот она, хамоватая ори-
гинальность и привлекательная дерзость простаков. Под-
толкни их, и сделают они мартовский номер газеты. Можно
объявить конкурс. Премиальные оформить как безвозмезд-
ную помощь профкома.
И вот к вечеру на знаменито-печальном месте, где
когда-то вывешивались некрологи, а после одного глупей-
шего случая, о котором лучше не вспоминать, стали лепить
всё подряд: и приказы об увольнении, и поздравительные
молнии – появилось объявление, выполненное в виде ви-
ньетки, разноцветным праздничным шрифтом заманчиво
обещавшее три премии по двадцать рублей 1 за лучшие рас-
сказы на темы:
1. ИЗ ЖИЗНИ КАФЕДРАЛЬНЫХ МУЖЧИН.
2. ИЗ ЖИЗНИ КАФЕДРАЛЬНЫХ ЖЕНЩИН.
3. ИЗ СОВМЕСТНОЙ ЖИЗНИ ВО ВРЕМЯ ЛЕТНИХ ОТПУСКОВ.
Через неделю редакторский стол был завален изощрён-
ными описаниями турпоходов, сборов у костра, неквали-
фицированными рассуждениями о жизни дикой природы,
мечтами о солнечных зайчиках, робко пробивавшихся
сквозь марлевые окошки промокших палаток. Чуть не в
каждой строке блестели крупицы тургеневских прекрасно-
стей, крохи есенинских напевов, а иногда… и задумчиво-
мрачные трифоновские рассуждения разливали манящую
жуть правдивости и праздничные устрашения.
Раздумывая о неприглядности плагиата, Лазурный мрач-
нел и стал подозревать авторов, не научные ли они дисси-
денты. Им бы в литинститут, на «Мосфильм», а ещё лучше в
колхоз, в самую природу. Лирики! Ишь, прикидываются лю-
бителями точных наук! Душу продали за одесскую колбасу и
ванну с тёплым туалетом. Не написать ли в первый отдел?
Пусть разберутся.
1 Средняя зарплата тогда составляла 120 рублей.
250
А низкооплачиваемые физкультурники (вот кому двад-
цатки пригодились бы) – молчат. Эх, лодыри! Зря из-за них
конкурс затевал. Время, словно трамвай, из-под носа уплы-
вало. Номер горел. Премии не присудишь из-за поголовной
бездарности конкурсантов.
Витя прошёл все ипостаси от уныния до безразличия, и
только одна мысль занимала его: от величайшей ли тупо-
сти молчат физкультурники или готовят сногсшибательный
удар? И тут… известный фарцовщик1, человек, слишком от-
кровенный для своей второй профессии, Володя Бескишеч-
ный принёс рассказ, потом второй, потом сразу два.
Все они напоминали фантазии на одну тему. Первый
начинался лапидарно: «Вчера я шёл с кафедры и по до-
роге закадрил двух чувих…», далее шли сцены стремитель-
ного раздевания на широченной двуспальной кровати
с вращающимся центром. Уже в первом рассказе всё
было выписано крупнопланово, с азартными подробно-
стями, иногда с недозволенными увлечениями в соответ-
ствующих местах, во втором появились «бессмысленные
и грустные ожидания, опасные для одиноких мужчин», а
в третьем «хлипкие жёлтенькие цветочки с пышноватым
названием мимозы», воспетые ещё литературой нэпа,
сменяются частнособственническими тюльпанами, благо-
получно спёртыми из госоранжерей потомками Казбича…
Даже описание половых извращений выходило у него та-
лантливо. Человек растёт на глазах, и как тут не впасть в
отчаяние – пропадает золотой материал. Приходилось Во-
лодю подбадривать, читать ему курс истории литературы,
теории словесности, травить самолюбие, давать темы для
разработки.
Володя шёл на всё. Соглашался читать классику. Теорию
словесности выучил назубок, отказался от премии, бился
над вариантами, развивал новую сюжетность. И всё же в
каждом рассказе с каким-то подхалимствующим востор-
гом, низкопоклонством и девственным заигрыванием пел
он гимны своей необычной кровати. Она была героиней,
1 Спекулянт одеждой.
251
главным действующим лицом, фаворитствующей интриган-
кой, размазывающей личность автора до безучастной по-
ловой тряпки.
Редактор давил и требовал, Володя не спал ночами,
подключил к работе сожительницу, временных наложниц и
даже потенциальных девственниц из журнала «Аврора», но
не выдержал напряжения и запил.
Первый рассказ, пригодный для печати, принёс Городни-
чий. Рассказ полностью состоял из газетных слов. Не надо
было редактировать и править. Назывался он довольно ка-
верзно: «Наука – производительная сила общества». Лазур-
ный подумал и исправил на «производящая» – получилось
ещё хуже. Он поискал рецензию зав кафедрой, которую
тот написал на оборотной стороне одного из листов, заняв
полстраницы корявым почерком с огромными пропусками
между словами и рисованным вензелем в духе екатеринин-
ских времён вместо подписи.
«Тов. Городничий – один из лучших преподавателей. Борет-
ся за звание ударника коммунистического труда, имеет опыт
работы в печати. Рассказ повествует о преимуществах на-
учно-обоснованного отдыха перед научно-необоснованным.
Рекомендуется к печати в связи с актуальностью вопроса».
Отдельной служебной запиской шеф предложил проект
стимулирования творчества конкурсантов, который он на-
чал осуществлять у себя на кафедре в виде эксперимента.
Утром вывешивается чистый лист ватмана, и каждый мо-
жет писать на нем всё, что угодно, кроме матерных слов и
критики начальства.
То ли от усилия шефа, то ли сам по себе начал возгорать-
ся творческий пыл физкультурников. Раньше их видели на
работе только в день зарплаты, да иногда вечерами, ког-
да, сбежав от жены или со скуки, резались они в шахма-
ты, бильярд, а если с перепоя, то и в настольный теннис.
Собственно, шеф для этого и закупил два бильярдных стола:
звякнут из ректората – есть кому подойти к телефону. По-
началу это помогало, но не прошло и полугода, как опять
начали поговаривать, что спортзал – «Зосимова пустынь».
252
Зосима Иванович досадовал и собирался выбить на теле-
визор, а затем и на финскую баню.
Лазурный отложил рукопись Городничего и подумал: «Ни
одной кафедре так не везет. Годами не сходят физкультур-
ники с доски почёта. И опять повезло. Военизированная
охрана не может ночью изгнать их с работы. Ни опечатать,
ни закрыть институт. А ректор только морщится на все до-
кладные да в пример ставит остальным. Тут ещё я им идею
подкинул... рассказы писать... Кто бы мог подумать?..»
Но разве кто думает, что самое страшное, как всегда,
впереди? Сначала физкультурники писали эпиграммы на
начальство и короткие ругательные стихи без подписи. Для
этого вполне хватало рабочего времени. Вечером проводи-
ли обсуждение, и всем было хорошо. Студенты вели заня-
тия. Педагоги сидели по углам в позах мыслителей или, при-
пав на колено, строчили что-нибудь в толстенных блокнотах,
используя вместо столов гимнастические снаряды. Зосима
Иванович стал замечать, что нерабочее оживление начина-
ет переходить установленные границы, и подумал: не убрать
ли для безопасности ватман? Но подумал как-то вяло и не
убрал, а, сам не зная почему, вдруг написал небольшой
рассказец из собственной жизни в пору его руководства
футбольной командой «Зенит». Рассказ, мемуарно-слезли-
вый, никого не задел литературным дарованием, но зато
все узнали, что шеф безо всяких махинаций огребал тысячи
зелёненьких, и это разожгло идеалистические устремления
начинающих литераторов.
Давно уже сохла в архивах мартовская стенгазета. Ма-
стерство физкультурников росло. Неуклонно и скороспело
осваивали они размеры классического рассказа. Всё сво-
бодное время проводили в дискуссиях о семантических
тонкостях языковых оборотов, перемежая их болтовней о
пользе декадентствующих эпох, пережитых обнищалым
человечеством. Почти все бросили курить. На работе ни-
кто не пил, не опаздывал, раньше времени не уходил, со
студентками романов не заводил, докладных не писал, друг
на друга не жаловался, не матерился, взяток не брал, руко-
253
водству не грубил, и все эти «не» можно было продолжать до
бесконечности.
Первыми встревожились женщины. И больше всех се-
кретарша шефа – прехорошенькая шатенка в последнем
возрасте на выданье. Перестав получать ежедневную пор-
цию комплиментов и общего поклонения, опустилась до не-
приличия. Неумытая и растрёпанная, бродила она по инсти-
туту, безнадежно заговаривая с мужчинами. В конце апре-
ля собрала все любовные записки, хранимые с пятнадцати
лет, красными чернилами исправила ошибки и вывесила
на доске объявлений. Но это вызвало лишь однодневный
фурор. Она сдалась. Закрылась в машинописном кабинете,
принялась перечитывать Лихоносова и плакать. Даже луч-
шие её подруги забыли про неё.
Но ей было не до подруг. Она проболталась Вите Лазурно-
му, что шеф от безделья засел за приключенческий роман.
Проболталась и кляла теперь роковые страсти, что толкают
на подвиги безвольных романтиков любви. Не стало житья
от мужчин. Все они только и делали, что выпытывали секре-
ты творческого процесса своего начальника.
Кафедра быстро узнала не только название его романа
«Жена, горевшая в любви», но и по каким углам распихана
подсобная литература, а по каким – классика. На глазах у
всех таскали лаборантки в его кабинет горы литературовед-
ческих пособий и недоступные смертным тома «Всемирной
библиотеки».
Бестактный вызов начальника возбуждал коллектив.
Пронесся слушок, что орфографический словарь (абсолют-
но дефицитная вещь) стал его настольной книгой, что руко-
пись он прячет в сейф, а сейф подключён к сигнализации
первого отдела.
Кое-кто собирался решиться на протест. Лазурный раз-
рабатывал план похищения орфографического словаря, де-
лал отмычки (он знал слесарное дело), бегал поминутно в
спортзал и профком, требуя помощи, доказывая всем, что
орфографический словарь редактору нужнее, чем любому
физкультурнику, даже если тот заведующий кафедрой.
254
Через неделю заметили, что Лазурный затаился, стал сум-
рачен, днями курил в туалете, отзывал в угол знакомых, на-
шёптывалим правописание гласныхи вербовалв сообщники.
Те, кто не решался на протест, – решились: стали появ-
ляться первые повести и рассказы с продолжением. У каж-
дого теперь был свой лист ватмана.
Шеф оперативно подавил бунт. Циркуляром «О порядке
получения права на персональную публикацию» он убрал
лишние ватманы и ограничил до двухсот число строк на че-
ловека в неделю. Общественность кафедры принялась тихо
возмущаться. Участились бесконтрольные выходки. А шеф,
словно в пику коллективу, принялся везде с собой носить
орфографический словарь, «Всемирную библиотеку» пере-
вез домой и оттуда руководил кафедрой по телефону.
Служебное время обострилось предгрозовой свободой
беспечности. Преподаватели, чьи студенты ещё не разбе-
жались, приводили их с собой, читали вслух рассказы и по-
носили конкурентов по перу. Критикански высказывались
о произведениях вышестоящих товарищей. Зрела нездоро-
вая обстановка.
Студенты включались в дискуссию со страстью разлучён-
ных молодожёнов. В помещение кафедры стало невозмож-
но пробиться. Очередь на прочтение рассказов занимали с
ночи. Записывали номера на руках несмываемыми черни-
лами и визировали у главного распорядителя – Ивана Евсе-
евича Городничего.
Распоясавшиеся толпы старшекурсников выстраива-
лись на лестничной клетке всех четырёх этажей запасно-
го выхода и через чердак просачивались в предбанник у
спортзала. Бедные первокурсники, отстояв в бесполезной
очереди время семинаров и лекций, зачастую не достига-
ли подступов к спортзалу. Неделями довольствовались они
извращёнными пересказами талантливейших триолетов и
опусов. Ощущали себя профанами. У них начал прорезы-
ваться эдипов комплекс.
Для профессоров и доцентов существовала отдельная
очередь, а для МНСов и ассистентов – нет. Начались вну-
255
трикафедральные подкопы. Ассистенты заигрывали со сту-
денчеством, натравливали его на профессуру, ратовали за
демократизацию высшей школы и сбивались в коалицию.
Первый отдел вынес решение о спецпропусках на чет-
вёртый этаж и приравнял кафедру физкультуры к самым
секретным помещениям. Пропуска стали подделывать, и
пришлось заказать жетоны из монетного сплава на Первом
Гознаке, но Гознак требовал визу Совмина, и, пока тянулась
служебная переписка, в ряды избранной публики всё чаще
проникали посторонние и блатники. Помещение кафедры и
без того уже не вмещало наблюдателей из парткома, про-
фкома, первого отдела и других отделов, имеющих отно-
шение к искусству. Комсомол донимал ректора просьбами
отдать кафедре актовый зал. Ректор отговаривался, кое-кто
догадался, что он ждёт разрешения на монтаж скрытых ми-
крофонов в зале и вестибюле, чтобы отразить это в своих
сочинениях.
Чтобы как-то рассредоточить опасные скопления, ректор
вызвал Володю Бескишечного, к тому времени ставшего
лучшим юмористом кафедры, и попросил вывешивать свои
произведения у входа в институт. У Володи в ту пору кончил-
ся запой. Он подшлифовывал язык. Перешёл на укорочен-
ные рассказы, пристрастился к сюрреализму и так туманно
описывал свою вращающуюся кровать, что у читателя воз-
никало бесконечное количество вариантов образности, а
для ассоциаций вообще был полнейший простор.
Стрелки ВОХР ежедневно вывешивали его рассказы на
входных дверях. Ректор выходил из машины, прочитывал,
одобрительно кивал. В приподнятом настроении подни-
мался в кабинет и пересказывал сочинение в соответству-
ющую инстанцию. Иногда инстанция сомневалась, но он
отстаивал своё мнение, из-за чего и прослыл неопасным
вольнодумцем и даже гениальным человеком. Поломав-
шись, инстанция неохотно соглашалась. Он нажимал кноп-
ку первого отдела, и охрана допускала желающих.
Все знали, что иностранцы усиленно интересуются за-
крытыми объектами. Институт был сверхзакрытый объект.
256
И как ни меняли вывеску, машины с посольскими номе-
рами всё равно проезжали рядом чаще, чем следовало
из тщательно подсчитанной вероятности. Инстанция пред-
ложила его замаскировать под другой объект, но не могла
придумать, под какой именно, и когда подоспели рассказы
Володи, решение пришло само – под публичный дом только
для граждан СССР.
Инстанция предложила вывеску не снимать, а перево-
дить Володины рассказы на английский язык и приклеивать
рядом с русским вариантом. В переводах ничего не менять
и не сглаживать, а лучше добавить какое-нибудь ругатель-
ство вплоть до матерного, известно ведь, что буржуазная
литература славится своей развращённостью.
Ректор, человек тёртый в делах секретности, дал задание
кафедре иностранных языков делать переводы сразу на
пять языков, а чтобы усилить ажиотаж и больше дезинфор-
мировать иноземцев, приказал кое-что добавить в перево-
дах так, чтобы английский текст не совпадал с немецким, а
во французском дать пикантности, исключённые из финско-
го. В инстанции, сличив тексты, сказали, что представление
о французах как о нации самой развращённой устарело,
наибольшее число туристов составляют финские граждане,
что и следует учесть. Финский перевод должен быть самым
порнографичным. К тому же приток финских туристов уве-
личился с появлением рассказов Бескишечного. Творче-
ство тов. Бескишечного надо стимулировать, излишне не
афишируя. Лучше бы он взял себе псевдоним. Фамилия у
него какая-то неблагозвучная.
Указание взять псевдоним Володю сильно озадачило.
За свою фамилию он оскорбился, принялся звонить шефу,
доказывать, что «псевдоним – это та же анонимка». Шеф,
не утруждая себя поисками аргументов, произнёс общеиз-
вестную хохму: «…а Лебедев-Кумач, а Мамин-Сибиряк? Они
писали как?» – и положил трубку.
Громовержцем неистовым понёсся Володя в спортзал,
и целый день рокотал его пропитой басок среди низкопо-
клонствующего студенчества. Пошуметь Володя пошумел,
257
но очередной рассказ о проститутках подписал «Спекулянт»,
решив, что лучше своего официального прозвища ничего
не придумаешь. Оно – коллегиальное творение, не то что
какой-нибудь Чехонте или Скиталец. «Прозвище всегда на-
родно и современно», – сказал он студентам и удивился,
что изрекает истины. Всё это, конечно, очень радовало, од-
нако странно, что на кафедре как будто никто и не замечал
его успехов. Ни радости признания, ни озлобления зависти,
ни даже простой холодности. Это задевало, но он быстро
успокоился, трезво прикинув, что слишком много событий
и всем не до него.
Действительно, лучшие люди зашифрованных кафедр
переводились к физкультурникам в лаборанты и уборщики,
профессора рвались в вахтёры, чтоб совмещать работу с
творчеством. На должность гардеробщиков ректорат объ-
явил конкурс, но только почему-то для доцентов.
Настоящая паника была среди студентов. Их вытеснили
со всех мест, где можно было, «не пылясь», подработать. От-
няли средства существования, лишили всякой педагогиче-
ской заботы. Большинство кафедр переняли хитрый приём
физкультурников: пустили студента на самообслуживание.
Кафедры, коллективы которых не отличались воображени-
ем, выдали отличникам старые конспекты профессоров и
заставили читать лекции по предмету. На семинарах студен-
ты опрашивали друг друга, а контрольные проверял старо-
ста. И только кафедра математики – всегда сдержанная и
консервативная – ударилась в левацкую педагогику и пред-
ложила, и не только предложила, но и ввела совсем уж про-
вокационный приём: для принятия промежуточных, а затем
и семестровых зачётов привлекла старшекурсников и ди-
пломников. Мгновенно, без колебаний, почин был подхва-
чен. И тут студент – самый безобидный и выносливый вид
человечества – зачах. Погибающий и озлобленный, стал он
деградировать и морально извращаться. Опустился до па-
сквилей и доносов на товарищей и сокурсников, берущих
взятки, а заодно и на любимых педагогов, передавших его
в руки худшего врага – студента у власти.
258
Профком трезво оценил обстановку, срочно откопал в
обществе «Знание» лектора по межзвёздным цивилизаци-
ям и летающим тарелкам, запустил лекцию и засел в пере-
выборах.
Народ схлынул с этажей, но ненадолго. После первой фра-
зы пропагандиста: «Летающих тарелок в природе нет!» – зал
молча кинулся к закрытым дверям, сорвал их с петель и уми-
рающим валом распластался на подступах к злополучной и
заманчивой кафедре физкультуры.
Под шумок из медпункта сбежали смутьяны, внутриин-
ститутские диссиденты и антипубликанцы, каждодневно
запираемые заботливым лаборантом кафедры обществен-
ных наук для прослушивания лекции о моральном облике
советского студента и человека.
Смутьяны, как всегда, принялись орать что-то бестолко-
вое, сгрудились в таранящую группу, брали штурмом этаж
за этажом, пробились к литературным щитам и затихли в
безобидном читательском сладострастии.
Диссиденты собрали демонстрацию и сканировали ло-
зунг: «Передовую литературу – широкой публике!»
Антипубликанцы забаррикадировали читальный зал,
развернули диспут под общей тематикой: «Публикация как
растрата человеческой мысли. Грядёт время, когда нечего
будет публиковать. Да здравствует эра скрытых дарова-
ний!»
Сводный оперотряд из разнорабочих мог бы в пять ми-
нут ликвидировать группы отщепенцев, но сидел в чемодан-
ной первого отдела и выслушивал предположения началь-
ника спецслужбы о существовании Комитета по спасению
литературных феноменов, члены которого – «неизвестные
лица» – похищали вывешиваемые рассказы и, по слухам,
собирались их отправить куда-то, куда именно, неизвестно,
но, вероятно, в нехорошее место, может быть, даже за пре-
делы института.
«Кровь из носа, а комитет ликвидировать!» – сказал ко-
мандир оперотряда и предложил облаву, повальный обыск
и всеобщее задержание. Однако спецслужба решила идти
259
испытанным путём: перекрёстная слежка с замыканием в
круг – каждый за каждым.
Активные комсомольцы работают на сближение с пред-
полагаемыми членами комитета и последующим внедрени-
ем в его руководство.
– А что будет делать отряд, – ненавидящим шёпотом спро-
сил командир, – смотреть, как уворовывают рассказы? В
них столько про ГТО написано! Каждый значкист ГТО – сол-
дат! Так можно всю нашу армию подсчитать! Я, например,
кое-кого заметил и могу гарантировать...
– Что гарантировать? – спросил начальник спецслужбы.
– Кто это самое ворует... со стенда. Hу… листки.
– Сегодня же укажите! Как стемнеет – будем брать!
Но ни передряги институтских властей, ни волнения ма-
лолетних студенческих масс не коснулись непосредствен-
ных творцов духовных ценностей. Володя почти не бывал
в спортзале и не видел, как похохатывали они над ползу-
чей суетой вышестоящих, отвергали подхалимствующие
заигрывания смертных иждивенцев искусства, презирали
ненадёжные восторги институтских красавиц и вообще чу-
рались всего местного, туземного. Для них уже восходила
звезда мелкотравчатой славы.
Пора благих ожиданий ещё только дразнила сиянием
нимбов бессмертия. Пока же они были в созидательной за-
парке. Давно перестали бриться, умывание считали боль-
шим грехом, ночевали в спортзале на матах, задумчиво
бродили по институту в шлёпанцах и халатах, в колпаках а-ля
Баратынский, а иногда и в спущенных старушечьих чулках,
копируя созидательную печаль средневекового Гамлета.
Один Городничий плевал на запреты, литературную пре-
емственность, риторическую суровость, благополучно цвёл,
как гибрид из мичуринской оранжереи. Сверхморалист
и талантливый краснобай из простонародья, он хорошо
владел собой, и никто не догадывался, что зависть к Бес-
кишечному съедает его. Ночи напролёт читал он «Моцарта
и Сальери», похищал со стендов рассказы коллег, вошёл
в контакт со спецслужбой, выдумал Комитет по спасению
260
литературных феноменов, подкладывал чужие рассказы в
стол Бескишечного, намёками предлагал произвести обыск
в столах сослуживцев.
Все знали Городничего как выдающегося плагиатора.
Он вознёсся на должность замдекана в начале литера-
турного бума. В приказе было сказано: «...назначить за
исключительные организаторские способности». Никто
не ожидал, что начальство так высоко оценит зачинателя
«юмор брока». В начале каждого семестра собирал он сво-
их студентов и объявлял: «Для зачёта необходим один рас-
сказ, желательно юмористический. На занятия можете хо-
дить, можете не ходить. Если пришли – занимайтесь сами.
В вашем распоряжении спортзал, мячи, гимнастические
снаряды». Не было в институте преподавателя, который не
опробовал бы метод Городничего, но ни один не добился
успеха. Студент выскальзывал, как мог: или вообще не пи-
сал, ссылаясь на болезни и занятость, либо халтурил, пере-
писав что-нибудь из журналов, чаще всего из «Мурзилки»,
в надежде, что преподаватели её не читают. Городничий,
не написав ни одной строки со времён своего первого
рассказа, каждую неделю, как бы подчёркивая собствен-
ную исключительность, вывешивал на местах, предназна-
ченных для некрологов, новые рассказы, один сильнее
другого. За эту изворотливость прозвали его Керенским,
хотя он был похож на сверчка. Так что он, а не Володя,
вызывал всеобщую зависть. С Володиным успехом сми-
рились: пусть удачливый, но всё же трудяга. Городничего
же сразу после назначения замдеканом изгнали с литера-
турных щитов, и даже пообещали как следует вздуть, если
«он хоть одну бумажку сюда прицепит». Городничий не стал
бороться с общественностью, а застолбил себе место под
некрологами. Там тоже читателей хватало. Сантименты он
презирал, но когда все перестали с ним разговаривать,
сдружился с Володей, который распить бутылку с кем по-
пало был не горд.
Володя же чувствовал: Городничий достигает зенита,
и взлёт его прочней Володиного часа. Бум недолговечен.
261
Близко время, когда ректор перестанет с ним за ручку здо-
роваться, и останется он вечным ассистентом, и тогда до
гроба приволакивайся за продавщицами. Только кто поль-
стится на него, когда стукнет пятьдесят? Может быть, пере-
метнуться в писатели? Тиснуть для пробы рассказишко в
журнальчик? Если на дверях читают взасос, то в книге текст
облагородится – так все писатели говорят.
Раздумывая, сидел Володя на кухне, разглядывал пустую
бутыль портвейна «Агдам». Выпил он её с утра, перед тем,
как пойти в институт почитать вчерашний рассказ, что с ве-
чера всучил в машбюро без очереди своей ярой поклон-
нице – секретарше ректора, старухе с буклями а-ля Людо-
вик Пятнадцатый, работавшей в институте со времён его
основания, а до того проживавшей здесь в бывшем реаль-
ном училище. И не было ещё такой институтской интриги,
подоплёку которой она не знала бы досконально, посколь-
ку в каждой из них принимала участие. Володя был един-
ственный человек, к которому она благоволила, но и с ним
держалась чопорно и загадочно. И вот вчера, взглянув на
Володю чуть пристальнее обычного, сделала лицо подавив-
шегося человека и вместо приветствия сказала: «Завтра у
вас будет печальный день».
И самое главное, что Володя, человек самоуверенно-
спокойный, вдруг заюлил, запыхтел от усердия хоть что-
нибудь вытянуть и совсем неожиданно для себя пригласил
её в гости. Старуха не сказала ни да, ни нет, но адрес за-
писала.
По дороге домой он лихорадочно, но всё же достаточ-
но методично продумывал мелкие детали различных ва-
риантов сближения и решил, что единственно надёжный
и беспроигрышный – это её соблазнить, ибо только по-
стель до конца сближает мужчину и женщину. К тому же
будет весьма оригинально, или, как говорит этот пижон
Лазурный,«шарман». Володя напевно протянул: «Шарма-ан!
Старый шарман!» – вздохнул и расхохотался.
В магазине он купил шампанское и конфеты «Вечер-
ний звон» – шоколадки в золотистой фольге, по форме
262
напоминающие экскременты при запоре, подумал и взял
ещё пару селёдок иваси на случай, если дело дойдёт до
водки.
Однако старуха не пришла. Володя особенно не расстро-
ился. Сам с собой выпил шампанское, заел конфетками.
Разработал план рассказа о своём несостоявшемся при-
ключении. Отдохнул. Съел селёдку, запил её «Агдамом». Со-
чинил, подправил и окончательно отредактировал стихотво-
рение «Об ивасях», в котором с большой убедительностью
развенчал холостяцкую жизнь и ужины всухомятку.
Ночью он спал спокойно, но проснулся в шесть утра, и
не от какого-то беспокойства или предчувствия, а от стран-
ной уверенности, что не хочет спать. Это был самый дурной
знак из всех дурных знаков: или начинается запой, или ждут
крупные неприятности.
Он сбегал на стоянку такси, взял привычную бутылку «Аг-
дама», но не смог её одолеть и поехал к восьми часам в
институт. На двери парадного входа, где обычно висели его
рассказы, было пусто. У входа стояла ректорская машина.
Уговаривая себя не паниковать, вбежал по лестнице на
второй этаж и, не взглянув на пружинно вскочившую секре-
таршу, кинулся в приоткрытую дверь кабинета.
Ректор писал, но тут же отложил карандаш, успокоитель-
но сказал, что есть решение печатать Володины рассказы
только на иностранных языках. «Готовится сборник ваших
рассказов на английском языке», – добавил он, улыбаясь.
Володя лишь на миг ощутил свою избранность. Какое-то
неприятное чувство, похожее на патриотизм, кольнуло его.
Может быть, потому, что он не знал английского.
И вот теперь он ждал Городничего, словно влюблённый,
чувствуя, что Городничий хочет видеть его.
Предчувствие подтвердилось. Городничий пригласил Во-
лодю в гости, и они засели за длинным разговором.
Володя, сам не зная почему, всё смотрел в угол, где стоял
бюст Иосифа Виссарионовича, и задумчиво ныл про своё
предстоящее падение, что он исписался, разочаровался и
вообще уйдёт с работы.
Городничий пел, что надо изучать работу следственных
органов и хорошо бы написать роман о работе ЧК в период
нэпа.
– Что мне изучать? – с унылой завистью спрашивал Во-
лодя. – Проституток я изучил, фарцовщиков – тоже. Уж и
писать-то не про что.
– Кого из великих не съедали сомнения? Даже Иосифа
Виссарионовича! Даже его! – сказал Городничий.
На этом они расстались.
3
УТРО ВЕЛИКИХ ПОХВАЛ
В один из самых спокойных дней недели – понедель-
ник – в спортзале вдруг зашумел, заволновался народ.
Ещё недавно тихое место превратилось в общеинститут-
скую Мекку и Медину, знаменитые литературные листы
как бы поблекли и опустели.
Когда-то, теперь всем уже кажется, что очень давно, была
здесь некая резиденция, богема, Парнас, Олимп литератур-
ных патриархов, сначала только физкультурников, а потом и
прочих, но обязательно выдающихся. В обиходе обычно так
и говорили: «Наш ЦДЛ»1, а если хотели подчеркнуть торже-
ство момента, то «на Грибоедова» или «Монпарнас», а ино-
гда и «Монмартр», но так выражались совсем законченные
пижоны или новички-первокурсники, которые в спортзале
не бывали, а цитировали тех, кто там бывал.
«Монпарнас» в те времена был разделён пополам мел-
кой нейлоновой сетью. Первая половина, устланная тя-
жёлыми ватными матами, считалась приёмной. На матах
возлежали или сидели, скрестив ноги по-турецки, гости и
хозяева в ответственные моменты творческих дискуссий
или просто в беседах за стаканом крепкого цейлонского
чая.
Вторая половина за сетью была общей спальней и каби-
нетом, где за каждым закрепили индивидуальный матрац.
Туда уединялись для решения серьёзных творческих задач.
Гостей не допускали, не сделали исключения даже для рек-
тора, когда он забрёл в спортзал то ли от скуки, то ли из лю-
бопытства, наслышавшись о необычной коммуне физкуль-
турников.
И вот теперь в один день испарились благие воспоми-
нания о днях не столь уж далёкой славы, увядающей те-
перь вольницы. Никто её не запрещал, не разгонял, не за-
хирела она медленно, не увяла, как цветок, опечаленный
1 Центральный Дом литератора.
265
извечной жестокостью падения в гибель. Всё случилось
обыденно, скучно и пресно до тошноты. А виноват Боря
Баскетбол, двухметровый тридцатилетний преподаватель
и студент одновременно (он учился на 4 курсе и вёл за-
нятия на кафедре физкультуры) – вечный разрушитель,
бунтарь и проклятие институтских властей. Как-то так полу-
чилось, что Боря приблизительно к началу литературного
бума смирился с тем, что шефа на халтуре не поймать, за
границу больше не выехать, потому что с гостренеров его
сняли, не без участия шефа. И вот тогда решил он с интри-
гами завязать, уехать на дачу и живописью заняться или
сельским хозяйством, а может, совместить то и другое. Ри-
совал он с детства, с возрастом стал баловаться маслом.
В садоводстве был слабоват, в огородных делах ничего не
смыслил, да и мыслить не собирался. Как всякий город-
ской человек, любил он красоту сельских пейзажей, кон-
фетно-красочные закаты на фоне сиреневых перелесков
да тихие речки, чтоб напоминали щемящую благодать
старцев усопших.
Поначалу Боря быстро набил руку на пейзажах, но они
наскучили ему красивым однообразным смирением и
глупым покоем. Как все пораженцы, он чувствовал не-
объяснимую жажду мистических напряжений, страхов за
будущее человечества – удивительное свойство стариков
и людей, приближающихся к смерти. Живопись его стала
непонятной и тяжёлой. Он перенял манеру самодеятельных
художников и придал ей налёт таинственности. Посчитал,
что развивает новое направление, и назвал его мистиче-
ский примитивизм.
И вот теперь, расхаживая по большим опустевшим ком-
натам холодной, постоянно недоремонтированной дачи, он
думал, что зря пишет. Всё равно никто не увидит, не поймёт,
не оценит. Его ничтожные коллеги создали паршивенькую
литературную богемку, взбаламутили если не город, то хоть
институт, прикоснулись пусть к самой мелкой монете славы,
но прикоснулись! А он, может быть, гений, а в результате –
ничего!
266
Горишь тут, как Ван Гог, заведённый множеством неосу-
ществимых идей, мечешься, а они в «Монпарнасе» разле-
глись на новом ковре, этакой громадине пять на пять мет-
ров, вкушают сладость задушевной беседы, чаи гоняют,
льют друг другу на сердце масло дешёвого подхалимажа.
Уж не написать ли в обком партии про эту чайхану из азиат-
ской глухомани? Пора разогнать эту ночлежку!
Стараясь не взвинчиваться, он прошёлся несколько раз
мимо мольберта, остановился у своей новой работы, вгля-
дываясь и прикидывая на глаз недоделки, подумал: «Пускай
болтают об искусстве. Фразеология не повредит дилетан-
там. Великие должны работать молча и презирать блуд раз-
говоров. Да и как объяснить хотя бы вот эту вещь», – он
надел очки и пристальнее вгляделся в картину.
На фоне тёмно-синей тропической ночи – пальмы на
горизонте. Под большими ядовито-жёлтыми зонтами кафе
одиноко сидят люди, похожие на маленьких дьяволов. Ярко
освещённая стойка. За ней женщина-бармен с отупевшим
лицом буфетчицы. Так и будут перечислять. Вот, мол, нарисо-
вал! Настроение передал! Сатанинская вещь! Кафе в Сочи
называется. «И не подумают, что за этим кровь моя стоит. Не
спалить ли эти картины, чтоб не слушать подобных похвал?»
«Э-э, нет! – вдруг осенило его. – Нанесу-ка я последний
удар, а там на покой: для души рисовать!»
Он быстро замерил полотна и поехал на Метростроев-
скую заказывать рамы.
Рамы обошлись недорого. Картины приобрели вполне
профессиональный вид. Боря захотел заказать жетончики
с гравированными надписями, но не мог остановиться
на окончательных вариантах названий работ. Подумав,
он сделал двуязычные надписи на картонках из-под торта:
по-русски – дореволюционными печатными буквами и по-
немецки – острым готическим шрифтом с какими-то поник-
шими загогулинами.
Под вечер он поехал в институт, чтобы на месте при-
кинуть расположение картин, узнать последние новости,
267
а если встретит шефа, то уточнить детали карикатуры на
него. Пока же зловещий шеф получался доходягой и добро-
хотом.
Институтский вестибюль оказался тёмным. Картины в
нём будут плохо смотреться. Зато как будут смотреться в
спортзале! Он припомнил огромные окна и ровный элек-
трический свет. Может быть, лучше, чем в городском вы-
ставочном зале!
В спортзале обсуждали «Малую Нобелевку» – совмест-
ную премию ректората и профкома за лучший рассказ
полугодия. На Борю никто внимания не обратил и даже не
поздоровался. Когда он присел на краешек ковра, Лазур-
ный сразу заговорил иронично и напыщенно, со значени-
ем: «Представляете! Лет через пять кто-нибудь из наших в
Стокгольме. Нобелевские торжества. Банкет в самом до-
рогом ресторане. Нет! В резиденции короля. В Швеции
ведь король? В банкетном зале повсюду розы: на стенах,
на полу, на столах. Свечи, хрусталь, золото. Всё блестит. Ды-
мятся неизвестные яства. Бутылки с трёхсотлетним вином:
пузатые, тонкие, длинные, элегантные. Ликёры в графинах
серебряных, сделанных в виде зверей, волков, медведей,
Охотничий сервиз короля. Старинный!.. Может, Людовики и
Карлы из него пивали. На торжественных местах, рядом с
королём, нобелевские лауреаты...»
– Эх! Расстроили вы меня. У кого есть закурить – рубль
дам! – Боря вытащил юбилейную монету. Все зашарили
по карманам, но успел раньше всех всё тот же Витя Лазур-
ный, по-клоунски подобострастно поднёс Боре спичку. Боря
улыбнулся, волком оскалился, по-царски развернулся, но,
наверное, слишком напрягся, потому что опомнился только
у проходной, когда посреди турникетов его окликнул Володя
Бескишечный.
Володя привычно базарил с вахтёршей о бесполезности
пропускной системы и потихоньку проталкивал угреватую
девицу на ночлег в «Монпарнас». Однако вахтёрша мону-
ментально загородила проход, и Володя кинулся к Борису за
268
поддержкой. Боря, человек известный всему институту как
член парткома, ничего не сказал, а только глянул, и девицу
пропустили.
– Куда ты её ведёшь? Тебя с какой формулировкой высе-
лили из спортзала? – спросил Боря поучающе, когда отошли
подальше от проходной.
– Да чё формулировка, – Володя геройствующе хихик-
нул, – «Злоупотребление антиобщественными потребно-
стями» – красиво звучит, а матрасик всё равно дадут, чтоб
потом хозяина матрасика травить: в твоё, мол, отсутствие
Бескишечный постель твою испохабил. A вообще-то я веду
её для тебя, – он ехидно глянул на Борю, зная, что Боря стру-
сит, как всякий человек, не изменявший жене.
Боря и вправду слишком горделиво глянул на эту тще-
душную крашеную блондинку. Та смутилась и отошла к стен-
дам объявлений, где толпился народ, до одури вчитываясь
в очередную стенгазету, которую выпускал Волобуев, угрю-
мый малый, раздражавший коллег полным безразличием
к ним.
Боря тоже не любил Волобуева, поэтому никогда не чи-
тал его газету, но слышал от других, что она не имеет по-
стоянного названия, а выходит под разными заголовками,
въедливыми до гнусности, отличается злопыхательством и
ядовитым тоном. Но теперь, когда Володя предложил подо-
ждать, пока патриархи расползутся по спальным кабине-
там «обдумывать строчки предстоящих творений» и мож-
но будет показать девицу, ибо «на теле у неё есть кое-что
интересное для Бори как художника», Боря чванливо про-
молчал. Володя тоже помолчал, а потом отправился читать,
как сам выразился, «сексуальные изыскания Волобуева»,
добавив, что Волобуев выпускает газету один, без помощ-
ников.
Со скуки Боря разглядывал читающий народ, который
всё прибывал, а те, что прочли, не отходили, а, тупо уставив-
шись в правый нижний угол, что-то высчитывали, перешёп-
тывались и писали в блокнотиках. Боря, поругивая себя за
безволие, стал протискиваться вперёд.
269
Газета называлась «Рыбный день!»1. Восклицательный
знак был нарисован в виде человека, догоняющего и, по-
видимому, безрезультатно, шашлыки, цыплят табака и про-
чую мясную снедь. Из кармана человека вываливалась и
убегала в другую сторону длинная пачка червонцев, но он
этого не замечал.
На месте передовицы вызывающе пялился поясной
портрет Бриджит Бардо. На декольтированном бюсте ко-
рявыми печатными буквами было выведено: «С праздни-
ком, дорогие женщины!» Справа, в подтверждение, что это
праздничный номер, замысловатой восьмёркой вилась
статья под названием: «Женщина – это зло, но бывает дваж-
ды хороша. На смертном одре и на ложе любви».
Ниже статьи притулился уголок сексомана с рубрикой
«Наша анкета», где один вопрос, вероятно, главный: «Алко-
голь – прямой путь к случайным половым связям! Где вы об
этом читали?» – был взят в широкую траурную рамку.
Всего вопросов было десять. За правильные ответы да-
вались очки. Их сумма определяла, соответствует ли интел-
лект человека занимаемой им должности. Анкета имела
эпиграф, но он помещался внизу в виде раскручивающей-
ся спирали: «За сексуальной революцией стоит ненависть
к плоти».
Боря всё внимательно прочитал и подумал с некото-
рым удивлением, что единственный вопрос, который его
занимал, не был ни сексуальным, ни даже сколько-нибудь
интересным, и вообще непонятно, как он попал в анкету:
«Почему во всех столовых рыбный день четверг?» Сразу
надсадно и высокопарно подумалось: «Вот так кончается
молодость!» Чтобы не раскиснуть, пришлось фальшиво
хихикнуть, и фальшиво сострить захотелось, но в голову
ничего не приходило, и он начал читать другие заметки:
неизвестный рассказ Михаила Зощенко, сочинённый
самим Волобуевым, фотографии наиболее известных
1 «Рыбный день» был введён в СССР постановлением Совета мини-
стров в 1976 году. Во всех столовых и ресторанах меню полностью со-
стояло из рыбных блюд. Этим днём был четверг.
270
институтских красавиц, вырезанную из журнала «Работ-
ница» крошечную заметочку «Муж-обманщик». Они заво-
раживали каким-то карнавальным риском движения по
краю дозволенного. В довершение всего правый верхний
угол огромной стенгазеты заняла голубая метровая чет-
вертинка. Из её горлышка торчал бумажный аптекарский
флажок с цитатой из классики: «Не пей! С пьяных глаз ты
можешь обнять своего классового врага!» Внутри бутыл-
ки, запрокинувшись, возлежали буквы, сложенные из по-
лупьяных людей. Можно было прочитать: «Пей – обретёшь
друзей!» Вокруг бутылки танцевали золотистые буквы,
складываясь в выражение: «Мужчина – бесплатное при-
ложение к женщине». В самом низу, под продолжением
романа Волобуева «Физкультурный потоп», скорбел Мар-
челло Мастроянни, жалко улыбаясь любителям стенной
печати. Сбоку указывал на него пальцем – злорадно и
торжественно – бородатый пенсионер в очках. Пенсио-
нер тянул изо рта бумажную ленту с надписью: «Любовь и
секс несовместимы!»
Боря уже дважды прочитал рассказ «О чём грустит Мар-
челло?», а Володя всё ещё высчитывал по анкете свой
интеллект, и никак не выходило, что Володя соответствует
своей должности, а получилось: «Вы не склонны к шизоф-
рении». Володя злился, искал новые ответы. Наконец он
плюнул, но не просто плюнул, а харкнул на пол, растёр, ка-
тегорично заявив, что всё это туфта, и они пошли в спорт-
зал.
В спортзале было тихо. Шёл знаменитый «мёртвый час»,
когда обитатели его либо спали, либо готовились к вечер-
нему приёму гостей, но готовились не выходя из спальни.
Володя свернул в закуток, где пустовал матрац Городничего.
Задёрнув вход занавеской, он начал было раздевать деви-
цу, но она потупилась и стала сопротивляться...
– Нечего стесняться! Художники как врачи. Он тебя уве-
ковечит. Люди вспоминать будут, а то помрёшь в неизвест-
ности, – сказал он, быстро повернул её спиной и вытянул
из платья.
271
Синим ажурным пунктиром наколки на спине был изо-
бражён половой акт молодого парня и жирной дряблой ста-
рухи.
Девица помахала руками, и её худые лопатки придали
акту динамику. Но самое странное, что у парня в руках по-
явился нож, который он втыкал в отвислую грудь своей парт-
нёрши.
– Почище твоих комиксов. Посмотри ниже! А ты прой-
дись! – кивнул он девице.
Она прошлась вдоль занавески. Теперь ожила наколка
ниже спины, которую Боря сначала не заметил. Два кочега-
ра кидали лопатами уголь в щёлку между ягодиц.
– Н-да, – сказал Боря, – сделано с учётом анатомии.
– А ты думал, среди шпаны талантов нет? – с непонят-
ной гордостью за шпану сказал Володя, сказал громче, чем
нужно. И уже совсем забывшись, властно приказал девице
повернуться лицом к ним.
Впереди наколки были проще. Вокруг соска левой груди
густо синел византийский крест, вокруг правого – восьмико-
нечная звезда старинного ордена, название которого Боря
силился вспомнить, где он его видел: то ли на груди у Гёте,
то ли у Никитенко. Володя же, склонившись, рассматривал
живот девицы с тщательно прорисованным американским
долларом.
– Говорит, что это президент Трумэн, – ткнул он пальцем
в мужской портрет на долларе. – Разве у них Трумэн на
деньгах? Здо;рово! Как карандашом нарисовано, – он по-
тёр пальцем президента, послюнявил палец и ещё потёр. –
Не расплывается! Только это не Трумэн. Трумэн уже при мне
был. Как он мог на деньги попасть? Он, может, и сейчас
жив, – Володя победно взглянул на Борю.
– Джефферсон, – буркнул Боря и услышал сзади скри-
пучий и приторный голос Городничего: «Что это вы в моей
резиденции делаете?»
– Скажи, разве это Трумэн? – не растерялся Володя.
Городничий же смотрел на футбольные ворота, мастер-
ски изображённые на бритом лобке. Целая свора футболи-
272
стов, маленьких, как гномики или чертенята, что видятся с
крупного перепоя, гнала в эти ворота мячи и исчезала там
вместе с ними.
– Трумэн это или нет? – спросил Володя прокурорским
тоном, словно предлагая раз и навсегда решить судьбу пре-
зидента.
– Трумэн, Трумэн, – пробормотал Городничий, поочерёд-
но поглаживая футболистов. – Какие маленькие да удалень-
кие...
– А он говорит, Джефферсон, – не унимался Володя. Чув-
ствовалось, что он волнуется, потому что за занавеску на-
чали заглядывать монпарнасцы.
Постепенно смелея, полезли они вперёд и начали про-
бовать наколки на ощупь, Володю деликатно оттеснили.
Володя взбеленился, начал кричать что на ум придёт: «...
Вы бы ещё студентов привели!..» Но его никто не слушал,
диспут о президенте продолжался. Сначала он носил стро-
го политический характер. Поскольку из чистой любви к
народу монпарнасцы не помнили никого из владык Рос-
сии, а из европейцев знали только Наполеона, об аме-
риканских президентах если и вспоминали, то так, что
невозможно передать из-за колоритности языка русского
человека.
Напоминание Володи о Трумэне всех смутило глубиной
эрудиции, но Джефферсона отвергли сразу, как явную аван-
тюру.
Когда вопрос с долларовым президентом был решён,
все перекинулись на спортивную тематику. О футбольном
поединке вратаря и крошечных футболистов говорили на
высоком профессиональном уровне. То, что в воротах сто-
ял вратарь, первым заметил аспирант-математик. Это за-
дело профессиональную гордость многих. Одни ударились
в высокопарности, другие напрягли голосовые связки. Де-
вица перестала смущаться, обрела горделивость осанки и,
слегка поигрывая тазом, пародировала танец живота. Все
увидели, как от этого поигрывания вратарь ловил мячи, ле-
тящие в ворота, или хватал футболистов за ноги.
273
Боря первым почувствовал нездоровый интерес мон-
парнасцев к футбольной тематике, что представлена на
нижней части живота Модельерши.
Не зная, как предотвратить надвигающийся скандал, он
впал в меланхолию, неизвестно, что случилось бы, но помог-
ла сама девица. Она вдруг совсем по-детски пропищала: «А
сейчас будет гол!» – сделала замысловатый шаг вперёд, и
все увидели, как начал убегать вратарь из ворот, споткнулся
и упал. Мячи посыпались в ворота, футболисты запрыгали и
захлопали друг друга по узким плечам.
Боря очнулся от своей меланхолии и шепнул Бескишеч-
ному: «Кто-нибудь уже докладывает ректору?..»
– Ничего не будет, – сказал Володя.
– Будет! Порнографию припишут! – сказал Боря и стал
подавать одежду девице, но та заупрямилась и стала хны-
кать, что не будет одеваться в присутствии мужчин.
Монпарнасцы зашумели, стали Борю отталкивать. Боря
сдёрнул занавеску, завернул в неё Модельершу и, как ку-
клу, понёс в женский туалет. Володя шёл сзади, нёс одежду
и отбивался от монпарнасцев. В туалете Модельерша за-
катила истерику, когда обнаружилось, что кто-то из монпар-
насцев спёр лифчик, платье помялось, а Боря ногтем заце-
пил колготки, и они поползли длинной продольной стрелкой
спущенных петель.
Домой Боря приехал возбуждённый, но довольный. Он
не стал писать объявление о выставке, утром, когда чуть
рассвело, первым поездом метро подкатил к институту.
Он начал развешивать картины от входных дверей до
спортзала на небольшой высоте, как бы создавая дорогу,
заманивающую зрителей в обитель спавших в ту пору па-
триархов.
В самом зале ему пришлось выдержать небольшую
атаку не очень агрессивных литераторов. Когда он вбивал
дюпели в бетонные стены кувалдой и грохот действительно
стоял тяжёлый, они попытались вырвать у него кувалду, но
он так глянул на них, что, побурчав, они разошлись, угомо-
274
нились, но заснуть не смогли. Боря отстучал и ушёл пригла-
шать ректора на просмотр.
Притворно позёвывая, вылезли они из-под своих про-
стыней, лениво разглядывая картины, переговаривались:
«А ничего! Только линии кривые, рисовать ещё не научил-
ся». Побродив от картины к картине, пошли досыпать, под-
крепившись для верности остатками вчерашнего банкета.
Как-то получилось, что никто не заметил, когда начали
просачиваться в зал посторонние люди. Они робко снима-
ли обувь, робко вступали на большой вьетнамский ковёр,
осматривали картины, робость их постепенно пропадала.
Они не уходили, а начинали что-то обсуждать, задумчиво
прохаживались, пробовали куски вчерашнего пиршества
по случаю присуждения шефу профкомовской премии за
роман «Горевшая в любви». Многие заглядывали в «опо-
чивальню патриархов», расспрашивали, чья это выставка,
долго ли будет проходить, требовали книгу отзывов и во-
обще, как едко заметил про них Городничий, «вели себя
словно на ассамблее». Но больше всего раздражало патри-
архов, что представители толпы, бездарные и жалкие, «как
само проклятие ординарности», не обращали внимания на
недовольство монпарнасцев, вообще не замечали своих
бывших кумиров. И даже огрызались на их поучения. ВРЕ-
МЯ – такое благое и быстрое – вдруг показалось обита-
телям спортзала невыносимо тягучим и противным. Они
почувствовали себя вокзальными перебежчиками. Всё
вокруг стало неуютным, и жизнь превратилась в ожидание
очередных неприятностей.
Между тем толпа росла, прибывала. Зал наполнялся,
словно кто-то открыл запруду. Никто уже не снимал ни са-
пог, ни ботинок. Разговоры перешли в рокот. Ковер пре-
вратился в месиво, которое бывает на территории удар-
ной стройки в весеннюю распутицу. Когда началась давка,
профессура и доцентура в панике разбежалась по кафе-
драм и кабинетам. Ассистенты, народ излишне увлекаю-
щийся, оказались отрезанными от выхода. В надежде на
спасение они скрылись за сетью – в кабинетах патриар-
275
хов, но когда толпа заполонила «опочивальни», то влезли
на высокие подоконники. На подоконниках места всем
не хватило, и они гроздьями повисли на гимнастических
канатах и кольцах. Самые удачливые влезли на брусья и
перекладину.
Пока жизнелюбивые, но застенчивые первокурсники с
матросской ловкостью карабкались вверх по нейлоновой
сетке, гоношистые дипломники и лаборанты пытались стя-
нуть ассистентов с их безопасных мест. Ассистенты отбива-
лись ногами или просто висели, намертво вцепившись во
что попало. Энергичные, но мало задумчивые лаборанты
быстро убедились в бесплодности затеянного, быстро по-
лезли за первокурсниками, обогнали их... Сеть рухнула, на-
крыла всех собой и превратилась в подобие глубоководно-
го трала с удачным уловом трески.
– Селёдка в бочке сделал! – сказал один из тех кавказ-
цев, что пропускал занятия у Анатоля. Анатоль стоял рядом.
Как все крупные и тяжеловесные люди, он был осторожен.
Оценив обстановку, собрал подопечных у порога и велел ни
во что не вмешиваться: «Вам на первенстве города высту-
пать. Спортсмен тоже не железный!»
Сквозь визг и гвалт, что стоял в зале, Анатоль услышал за
стеной тяжёлый грохот и выглянул в коридор. Володя один
за другим бил огнетушители об пол, но ни один не рабо-
тал. Пнув ногой последний, он быстро размотал пожарный
шланг, подключил его к стенному брандспойту и ринулся со
шлангом в зал. Анатоль увидел, как струя, широкая и мощ-
ная, сбивает с ног людей. Он толчком развернул Володя
кругом. Струя ударила в дверь и сбила с ног входившего
человека…
Это был председатель профкома. За ним толпилось
остальное руководство. С появлением начальства проис-
шествие само собой закончилось, и всё улеглось, не оста-
вив никаких следов. Приказом по институту монпарнасцы
в один день были переведены из писателей в читатели, и
никто из них не пожалел об этом. Так закончился литератур-
ный бум.
Литературный бум! Литературный бум!
Я помешался на нём, что ли?
Сколько было приключений до него!
Может быть, и ярче литературного бума. Во всяком слу-
чае, смешнее. Особенно когда физкультурники в науку про-
никли и всё норовили руко- и ногомаханию своему научный
вид придать, базу подвести, да так, чтобы все физические
возможности хилых студенческих тел привести в состояние
боевой готовности. Чтобы бедняга-студент мог достичь наи-
высшей психофизической и моральной формы к моменту
сдачи нормативов ГТО.
Волобуев привычно прилёг на диван. Закрыл глаза и на-
чал вспоминать подробности той знаменитой научной кон-
ференции, которая прославила кафедру на весь университет.
4
НАУЧНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ
– Президиум к стене! Трибуну к двери!
Всё предусмотрел, всё предвидел занудистый интелли-
гентный шеф. Никто не ускользнёт с конференции.
Захлопнулась дверь амбразурой трибуны. Ощетинился
деловой президиум. Сорвалась и замаялась, захлебнулась
волной отчаяния и устыдилась малой своей прозорливости
кафедральная вольница.
Но великое благо – мысль непокорных! За высокие сту-
лья, что приняли седеющих простачков, подхалимно навос-
тривших внимание, несут с безразличным видом низкие
гимнастические скамейки кафедральные фрондёры дерз-
новенных кровей. В тугих безобидных портфелях мягко
укутаны листами свежей периодики шишковатые короны
ферзей, зубчатые ладьи и мордастые кони. Гулко покряхты-
вают и бьются о клетчатые доски полукруглые головы ещё
не уничтоженных пешек. Молча тасуются бубновые вальты
и десятки, размазывают невысохшую краску газет, затира-
ют информацию передовиц и подвалов.
Но вот скамейки на месте. От пола чуть видны. Поди
разгляди с кумачёвых столов тихую, неподвластную жизнь
«камчатки». Можно отоспаться после холостяцких забав.
Но кто-то, взбодрившись, уже расписывает пульку. Пред-
седатель спортклуба заносит в протокол участников блиц-
турнира по шахматам.
И тут обнаружился главный просчёт: никто не захватил
пива, а сбегать за ним уже невозможно. Президиум занял
свои места.
Шеф встал и выдержал паузу престижа. Все замолчали.
Витя Лазурный закончил сбор по рублю, встал и, морщась,
показывает на живот. Шеф недовольно кивнул на выход.
От стены до стены алел дешёвым сатином длинный состав-
ной стол. Чинно занимали его выступающие. Первым справа
сидел Семён Полевой – иссохший, каксвятой Даниил, ветеран
институтский. Краснобайством он не страдал, но разил, как
278
боец, парадоксальностью суждений и рядовых тупиц, и кори-
феев физкультурной науки. Скромен в одежде, но горяч не по
возрасту. Не занимать ему мальчишества гениальных людей.
Но увы! Непрезентабельный гений не виден средь смертных.
Распирает и прёт негодующее бормотание в рядах под-
вижных, как ртуть, физкультурников. Не любят они тишины
заседательской. Всё бы им кровь разгонять ублажающим
душу движением, оздоравливать каждый миг бытия пружи-
нистым бегом со свободным подёргиванием конечностей.
На случай всяких заседаний придумали они упражнения
без движений, а всё мало. Ворчат на Полевого: «Добро бы
диссертацию делал или корысть какую имел...»
Но Семён Семёныч место своё знает и мозг уже в напря-
жёнку вогнал: решает, как слабину компенсировать. Когда
усилием воли уничтожил он всё хилое, запрятанное в изви-
линах, заблистал в пустоте зигзаг поразительной мысли: «Не
надо слов. Тема простая. Утренняя зарядка. Всё можно по-
казать!»
Он легко вскочил и чуть ли не бегом кинулся к трибуне.
Встал рядом с ней и запрыгал по-петушиному, изогнулся, за-
чесался весь, растирая коленки, лодыжки, живот, улыбчиво
кривился и причитал, глядя в зал.
И многое там ему не нравилось. Ироническое хихиканье
безрассудно переходило в гомерический транс. В первом
ряду Бугаев медленно сползал со стула, хлопая себя по бо-
кам, как чахоточный по весне хватал воздух губами: хлоп-
хлоп. Старый Балакирев мелко дрожал и силился забодать
кого-то невидимого – тыкался головой вперёд.
Витя Лазурный вошёл и выронил портфель с бутылками,
но тут же поймал его на лету. Инициативная группа встала
на скамейки, высоко вытянув шеи. Председатель спортклу-
ба гладил свисающий чубчик и растягивал рот королевской
пешкой в натурально идиотскую улыбку.
Семён Семёныч приседал и скорбел: «Непутёвые! Тер-
митник развели! Придётся показ словами разбавить!»
– Следующее упражнение – «Лесоруб». Наклоняясь впе-
рёд, опускаете руки в промежность, – сказал он дикторским
тоном и встал на носки, подняв руки над головой.
279
– Куда? – выпрямился стрелой Городничий.
– В промежность, – дидактически внушительно повторил
Семён Семёныч и нахмурился, ожидая от доцентуры подвоха.
– Довольно, – сказал шеф.
– Почему? У меня ещё целый комплекс. Я его год раз-
рабатывал!
Шеф зыркнул пантерой. Семёныч оскорблённо скуксил-
ся и засеменил в зал выискивать место. Его знали давно.
Ещё в молодости он прославился изобретением «собачьего
упражнения» – по силуэту напоминавшего кобелька, отво-
дящего ногу по естественной надобности. Всем нравилось
делать его на занятиях с женскими группами. Семёныча лю-
били, но немного презирали за увлечение мученичеством.
И когда в 57 лет пробежал он полный марафон, все 42 кило-
метра, чем вызвал зависть и осуждение курильщиков, пья-
ниц и просто институтских дохляков, но после забега попал
в больницу с сердечным приступом, все его жалели и опа-
сались, чтоб не помер.
И теперь зал недоумевал: либо Семёныч делает из себя
жертву, либо он по своей натуре пародист и скрывал талант
до времени, чтобы хоть перед уходом на пенсию лягнуть на-
чальство. Скорее всего, так думала «камчатка», и уж конеч-
но, председатель спортклуба такую мысль подкинул.
«Камчатка» устроила овацию, зал поддержал и уже чуть
ли не скандировал фамилию Семён Семёныча.
Зато президиум вызывающе шептался. Доценты демон-
стрировали монолитный протест и вызов. Заместитель по
науке с неукротимой логичностью кавказца корил шефа:
«Полевой издевается над нашим многолетним исследова-
нием. Позорит доцентуру!»
Шеф мрачно объявил перерыв. Тракторной колонной за-
тарахтели стулья, и в коридоре запахло палёным – куриль-
щики принялись за основное занятие.
Из кабинета шефа медленно вышел Семён Семёныч,
что-то записывая в блокнот. Лазурный подкрался сзади и
прочитал вслух: «Экспериментальное исследование гибко-
сти. Кто дальше протянет ноги».
5
НОВОЕ ПОЯВЛЕНИЕ ОСКАРА
Волобуев перечитал статью и поразился её прозорливо-
сти. Она была необычна, как всё, что писал его учитель.
Отзвук далёких времён завораживал романтикой «недо-
зревших сновидцев». Это выражение он вычитал в стихах
своего гуру в те голодные годы, что взывали к возвышенно-
му, пусть и наивному восприятию мира.
Не такими уж были они голодными, те годы. Куда им до
дней Ленинградской блокады. Так… пародия на истинное
страдание. Но как взбадривает! Хоть чуть прикоснулся к ли-
шениям, а уже кажется, что большие несчастия перенёс,
и можно приравнять себя к героям какой-нибудь тягостной
эпохи.
Оставить после себя очки и Евангелие, а в остальном ни-
щета!
Покорить всех недоступностью Духа! Убеганием вдаль
прозрачных, но странных веков созерцания.
Статья называлась «Пространство и время коня». Изо-
бражение было на карте. В глубокой глуши от нынешних
красот цивилизации.
Волобуев рассматривал изображение коня в простран-
стве Израиля, Ливана, Сирии.
Интересно! «Арабская весна» начиналась с того, что у
одного торговца полиция отобрала лоток с фруктами и он
сжёг себя на базарной площади в знак протеста. Это было
в Ливане. Базарная площадь, кажется, называется майдан.
Ливанский народ разъярился и сбросил правительство.
Украина как бы повторила подобное своим майданом. Ки-
евским!
Перекличка майданов.
Есть город Майдан в Украине, есть в Киргизии.
– Майдан! – произнёс Волобуев и прислушался. – Май-
дан!
284
Май – это, конечно, месяц май. Его древнюю суть рас-
крыл Михаил Булгаков в «Мастере и Маргарите». Да и в
фильме «Бал Сатаны» май очень хорош! Значит…
Май – праздник весны с древнейших времён, данный
нам как миг возвращения в золотой век Сатурна.
Волобуев прилёг на диван. «Почему-то самые главные
мысли приходят ко мне в положении лёжа», – подумал он.
«Если хочешь управлять – займи нижнее положение».
Неужели Лао-цзы призывал управлять, лёжа в постели?
Он закрыл глаза, и главная мысль не замедлила явиться. «У
Шекспира есть замечание, на которое никто не обращаетвни-
мания: “Гамлет толст. Он задыхается”. Может быть, Шекспир
был ясновидящим и смотрел сквозь время на нас, где почти
все люди толстяки. Если учесть, что мы “человеки времён Апо-
калипсиса”, подобная мысль не столь уж парадоксальна».
В том, что случайности не существуют, я убеждаюсь каж-
дый день. Сегодня «случайно» из шкафа вытащил книгу Лао-
цзы «Книга о пути и силе».
Открыл эту книженцию с середины: «Мудрый ощуща-
ет мир животом, а не глазами». Решая сложный вопрос, я
285
спрашивал жену. Ответы всегда были правильными. Я удив-
лялся: «Как ты узнаёшь?» «Я чувствую животом», – говорила
она. Лао-цзы жил в V–VI веке до н. э. С тех пор ничего не
изменилось.
А вот ещё открытие.
стих 28
Видя петуха, помните о курице –
вот вещь глубочайшая,
способная вместить весь мир.
В примечании сказано: «…ущелье для всей Поднебес-
ной», то есть всего Китая.
Теперь, когда я вижу на карте Китай – в виде Петуха, а
Новосибирскую область – в форме Курицы, я понимаю, о
чём идёт речь. Лао-цзы тоже видел их?
Китай, может быть, и имел вид Петуха, но регион Ново-
сибирской области вряд ли был в современных границах.
Значит, границы лишь кажутся административными. Фикси-
руют ли они энергоинформационное поле планеты?
Так вот полежишь на правом боку и поймёшь: инфор-
мационная структура не зависит от времени, мы все в ней
болтаемся, как макароны в супе. Когда суп разливают, мы
оказываемся в тарелке – для нас это и есть наша жизнь.
Боги, чавкая, нас пережёвывают. Что бы сказал Оскар
в ответ на мои гипотезы? Волобуев рассмеялся – вспом-
нил самодовольную рожицу гнома. Я ответил на его вопрос.
Жаль, не услышит меня. Неужели нет возможности связать-
ся с Луной? Ведь так близко!
– Есть! Возможность! – услышал он из другой комнаты.
Голос был похож и не похож на оскаровский.
Дверь приоткрылась, в щель просунулся метательный
нож. Щелчок… и рядом с головой Волобуева вонзилось лез-
вие, проткнув обивку дивана…
Волобуев сорвал боевую саблю, что постоянно висела
на стене, и кинулся к двери.
286
На террасе стоял Оскар и мило улыбался. Он автомати-
чески отбил руку Волобуева, когда тот наносил удар.
– Я же пошутил, – сказал он и два раза стрельнул в де-
ревянную стену террасы. Лезвия вонзились, соприкоснув-
шись поверхностями.
– А если бы ты промахнулся? – ехидно спросил Волобуев.
– Так не бывает!
– Дурак ты, и шутки твои дурацкие. На Луне больше ниче-
му не учат? – Волобуев ткнул пальцем вверх.
– Чему там учат – здесь не пригодится. Да и говорить об
этом нельзя.
– Чем ты хочешь заняться?
– Как всегда: тебе помогать. Или ты мне будешь помо-
гать. Это неизвестно.
– Я о тебе ничего не знаю. Рассказал бы что-нибудь из
своей биографии.
– Рассказывал. У тебя память короткая. Повторяться
не буду. Про 108-й меридиан расскажу. Хотя ты и сам про
него достаточно знаешь. Сто восемь считают числом свя-
щенным, особенным и т. д. Но мало кто знает, почему оно
особенное.
– ПутькДомуБога за 108 летДуша пролетает. Это знаютвсе.
– Откуда это число появилось?
– У Платона появилось! Знаю я! Знаю! – озлился Волобуев.
– Открой карту Сибири. 108-й меридиан проходит по
странной фигуре. Присмотрись. Иркутская область. Это че-
репаха, лежащая на спине. Одна лапа поднята вверх. По
центру лапы и проходит стык 107-го и 108-го меридианов.
Вокруг него извивается река Нижняя Тунгуска. По 108 ме-
ридиану мотаемся туда и обратно, пока не надоест. Ты ду-
маешь, Оскар взял и нагло к тебе прилетел? Ошибаешься!
Бухта Оскара на 103 меридиане. Рядом с мысом Вега. Есть
мыс Оскара на 98-м меридиане! А ты знаешь роль числа
98. Оно крушит все события.
Если моя бухта рядом с мысом Вега (Ведическая доро-
га)... Бухта есть пристанище для кораблей. В таком случае,
я есть пристанище для Ведического Пути, ибо мыс излучает
287
пучок энергии, как любое остриё. Этот мыс излучает Веди-
ческий Путь. Но я сам излучатель, ибо моим именем назван
мыс Оскара.
– Это излучается взрыв. Под взрывом ты подразумева-
ешь так называемый квантовый скачок?
– Да! Это трансформация личности для принятия реше-
ния идти к сверхвозможностям. Сделать невозможное в
пределах своего времени. Такие люди и есть Герои.
– Не совсем понимаю, в чём твой героизм.
– Я слетал на Луну два раза, а ты ни одного!
– Неплохо устроился! – пробормотал Волобуев. – Я рабо-
таю до судорог в ногах, а у этого гада любовные приключе-
ния на Земле, полёты на Луну, и всё бесплатно!
– Работай, работай! Работа дураков любит. А я, пожалуй,
приударю за нашей певичкой, с которой у тебя всё равно
ничего не выйдет. Тем более что у тебя появилась седина во
взгляде! А коль седина – любовные приключения противо-
показаны. Зато я молодой и красивый!
Оскар ушёл. Работа не ладилась. Волобуев злился.
– Напрягу-ка я последние остатки воли, – громко сказал
он и открыл словарь символов.
Но на глаза почему-то всё время попадалась китайская
«Книга Перемен». В чём же связь этих книг? Взгляд как бы
сам перекидывался с одной книги на другую. Мысли пута-
лись. «Пишу о Гении управляемого Хаоса, а сам внутри это-
го хаоса. Всё путается, куда-то исчезают листы написанного
текста. Бесконечные повторы одной и той же мысли и даже
грамматические ошибки. Всё против меня. Как говорят в
народе – бес путает.
Умный человек давно бы бросил подобное занятие за
ненадобностью. Но я как бы сам стал Управителем Хаоса и
не могу оставить столь увлекательного занятия. Уйти в живо-
пись, что ли, а то уже фобии ночные появились?
Но… открытия даются лишь на грани помешательства.
Надо иметь волю, чтобы не сорваться.
“Если долго смотреть в бездну, то бездна начнёт смо-
треть в тебя”.
Ницше, кажется, это сказал, но сам не удержался. Ему-то
что! Он столько написал, что можно сходить с ума. А у меня
ничего нет! Поэтому я должен устоять!
Пусть в тексте будут повторы и путаница. Потом разберусь!»
Волобуев подошёл к шкафу. Долго смотрел, выискивая эн-
циклопедический словарь. Не нашёл. Ругнул себя идиотом.
Сел за стол и стал вспоминать дату открытия Америки.
Америка была открыта 12.10.1492 года. Разрушение
СССР началось 2.01.1992 года – пятьсот лет спустя…
Обратим внимание на цифры дня и месяца: 121;211.
Значит, события развала СССР есть отражение в зеркале
событий и явлений. Единица слева ушла на правый край.
Америка и Европа располагаются на поверхности земного
шара как раз напротив друг друга – зеркально.
Пламя Американского Факела достигает своей высшей
точки в районе Аляски. Как раз там, где находится гора
Гамлет (620 м). Это связывает имя принца Датского с на-
калом борьбы, которую он вёл за справедливое возмездие,
и накалом пламени Американского Факела. В том и другом
случае достигнута высшая точка. Он уничтожил всю руково-
дящую верхушку Датского королевства.
Произошло очищение, и наступила анархия. Хаос сим-
волично создаёт очищение перед созиданием.
– Всё объединяет эта высшая точка.
Это синее пламя борьбы!
Лютой ломкой веков
В нас летучее логово Логоса мнёт,
Пресекая последний полёт…
289
;;;;; 6
ЗВОНИТЕ В ЛЮБОЕ ВРЕМЯ
Шло тоскливое заседание литошки1. Ты подошла и села
на единственное свободное место – рядом со мной. Слиш-
ком необычно, чтобы в это поверить. Надо же так угодить
судьбе – сломать мою биографию.
Я был хитёр – ускользал от красивых женщин. Теперь
придётся стать достопримечательностью. Будут указывать
пальцем и говорить: «Один из…».
Наверно, это расплата. Я никого не погубил, но огорчал
многих. Тут огорчением не обойдёшься. Странный я сделал
ход. Вытянул рожу, и сказал: «О, какая женщина!», и чмокнул
протянутую руку. Воистину, это было по-собачьи. Пасть к но-
гам незнакомой хозяйки.
Не знал я за собой таких грехов. Первый в моей жизни
поцелуй руки, поданной для знакомства.
Надо же когда-нибудь начинать падение. Не всё же бол-
таться в высотах надменности.
Чёрт подери! Неужели ты жаждешь испытать прелести
рабства? И всё-таки то была настоящая мистика.
Часов в шесть утра или что-то вроде того. Когда начинает
светать. Грохнул выстрел.
Думаю: «Потолок обвалился!» Так уже было однажды.
Смотрю: он на месте.
Встал, прошёлся по дому. Никаких разрушений. Значит,
приснилось. Наверно, будет мне на орехи. Но откуда грозят
неприятности? Сколько раз пытался хоть что-то предвидеть.
Ни разу не сбылось. Как говорится: «Земля круглая, а плюхи
получаешь из-за угла».
Я себя успокоил: «Чёрт с вами! Мне уже всё равно!»
Было 11 февраля. Число 11 – Путь. Если ещё февраль
прибавить, будет 112 – «Смена энергопотоков». Уже навер-
няка неожиданность. Недаром руна называется «Ах!». Вот я
1 Литературное объединение.
290
и ахнул, увидев тебя. Ты пригласила меня на свой сольный
концерт.
Мысли о грохоте сами собой рассеялись, и Волобуев не
заметил, как заснул.
Он подошёл к белой автомашине. У открытой двери стоя-
ла блондинка с чёрными бровями. Сзади торчали два кры-
ла. Он понял, что это сон, хотя и очень явственный.
«Ба… Да это же штат Мичиган, только в юбке. Однако…
красивые ноги! Не подкадриться ли?»
Вместо этого неожиданно для себя спросил:
– Я кто для тебя?
– Много будешь знать – скоро состаришься, – ответила
она, не выразив на лице ни малейших чувств.
– Так в детстве мне отвечали старухи, – сказал он и не-
приязненно скосился вниз. Ноги сразу исчезли под пла-
тьем.
291
– Считается, что красивые ноги – знак благородства! –
Он поднял глаза, но взглянул мимо неё. – Так кто я для тебя?
– Погадай по Булгакову. Он ответит тебе.
Александр проснулся, не стал вспоминать детали, встал и,
не одеваясь, полез в шкаф. Открыл книгу не глядя. Вышла стра-
ница 93, строка 19: «…тащил из-за уха у кота…». Речь шла о Ко-
ровьеве. Волобуев сразу заметил ошибку стиля. Буква «у» была
совсем не нужна. Без неё фраза звучала намного мощнее.
Значит, я для тебя Коровьев. Но Коровьев – первый за-
меститель Воланда! Манипулирует временем. Часы золо-
тые. Но кто ты?
Оскар между тем сидел на краю своей норы и позёвы-
вал. Или делал вид, что позёвывает, а сам внимательно на-
блюдал за Волобуевым. Заметив, что Александр нахмурил-
ся, сказал: «Не прячься. Я всё равно твои мысли прочитал!
Кто она, ты скоро узнаешь. Это произойдёт сегодня».
Оскар и Волобуев сидели в первом ряду. Оскар где-то до-
стал монокль и, чтобы привлечь внимание певицы, беспре-
станно подносил его то к правому, то к левому глазу.
– Ну, голосище! Куда твой Басков годится? Пискля он по
сравнению с ней. Я думаю, стакан разобьёт, если подста-
вить вместо микрофона.
– Шаляпин такделална потехународу, – согласился Волобуев.
Когда она закончила петь и спустилась со сцены, Оскар
громко сказал:
– Девушка, Вы поставили меня на колени.
– С низкого старта можно обогнать бегущих, – сказала она.
– Не проходите мимо! Я закончил пьесу. Там вы поёте
Пьяццоллу.
Она чуть напряглась, но всё же присела в соседнее кресло.
– Танец танго красив, но пошловат. В нём нет истинной
трагедийности.
– Приведите доказательство.
– Танго соблазна в фильме «Бриллиантовая рука».
– Чёрт возьми! Вас не околдуешь никаким красноречием!
– Я не люблю остроумных людей. Ко всему вы ещё и
живописны.
– О! Фридрих Ницше! «Опасайтесь живописных людей».
«Так говорил Заратустра».
– Вы решили, что я вне сцены в галошах хожу?
– Идти в народ ныне почётно.
– Ходили в позапрошлом веке, чтоб погибнуть.
– Вас погубишь! Как же!
– Я слишком живучая?
– Назло врагам!
– Скажите ещё: «На благо государства». Прощайте, хоро-
ший человек. Не оскорбляйте себя остроумием. Вас может
быть, ждут великие дела!
– Не остаётся ничего, как только заплакать – блестящая
баба! Где она так наблатыкалась, – удивился Оскар.
Волобуев иронично хихикнул: это тебе не главу админи-
страции соблазнять! Тут на мыло изойдёшь! И ты надеешься
отдаться этой девушке? – Волобуев расхохотался.
– Надеюсь!
– Мужественный ты человек, – сказал Александр. – Ско-
рее тебе придётся повеситься.
– Через увлечение суицидом я прошёл, – буркнул Оскар
и отвернулся.
–Н-да, – сказал Волобуев, – любишь ты прикидываться
серостью и рядиться в одежды ничтожества.
– Жизнь заставляет.
– Не жизнь, а бабы тебя заставляют. Ты падокна роскошь.
– Она действительно роскошная женщина. У меня ни од-
ной подобной не было. У тебя есть её телефон?
– Есть.
– Дай! Я ей позвоню. Посмотрим, как она устоит.
293
;;;;; 7
ПРОБНЫЙ ЗВОНОК СОБЛАЗНИТЕЛЯ
Оскар смотрел на телефон и чувствовал, как у него не-
меют руки. «Уж не влюбился ли я?» – подумал он и нажал на
кнопку вызова.
– Здравствуйте, Екатерина Великолепная!
– Вы кто? – произнесла она глуховатым грудным голосом.
– Я тот, кто был осмеян вами за преклонение перед да-
ром Божьим.
– А…а! Узнала по голосу.
– Был ли случай, чтобы из-за вас кто-нибудь руки на себя
наложил?
– Нет!
– Значит, будет. Кандидатов полно. Я один из них!
– Не может быть!
– Почему же?
– Интересно посмотреть!
– Вы не боитесь, что я свихнусь или удавлюсь из-за вас?
– Бред несёте.
– Чтобы понять мой бред, почитайте «Вешние воды» Тур-
генева.
– Ах! Роковая женщина. Нет роковых женщин! Все жен-
щины б..., и не более.
– Вы меня обволакиваете, как паук свою жертву – не-
видимой паутиной.
– Скажите ещё, что вампир. Начитались Виктора Пеле-
вина.
– Я Карлоса Кастанеду читаю. «Отдельная реальность»,
«Второй круг силы».
– Насчёт суицида… Если хотите, то для вас персонально
верёвку куплю и мыло.
– А мыло зачем?
– Чтобы петля скользила.
– Верёвка и мыло есть. Будет неплохо, если табуретку
выбьете из-под ног.
294
– Струсите!
– Женщины смелее! Ехал я раз по Крымскому мосту с
подругой. Она и говорит: «Слово скажи, и я прыгну с моста!»
Я ей: «Считай, что сказал!» Она через весь автобус к двери.
Еле остановил.
– Привык, чтоб под тебя бабы ложились?
– Меня больше ненавидели. Вы, женщины, любите пыт-
ку надеждой применять. Провоцируете, заманиваете, а по-
том отказ.
– Тебя этим не проймёшь! К тебе нужен особый подход.
Но мы его найдём! Ты любишь толстых баб? Я тебя с вось-
мым номером познакомлю.
– Это будет моя погибель! Но… я согласен!
– На колени станешь?
– Стану!
– Сколько у тебя женщин было?
– Я не считал.
– Врёшь! У нас с тобой ничего не было, а я с тобой на
ты. Странно!
– Потому что я гений, а к гению как к Богу – на «ты» надо
обращаться.
– Ах! Какой ты исключительный!
– Душой я – шлюха соблазнённая. Женщин боготворю.
– Вот тоска! Потому русские бабы любят кавказцев. Они
настоящие мужики. А вы все трусы. Красивых баб опасае-
тесь. Мне надоело, что меня мужики боятся.
– В Индии красивая жена считается большим несчастьем.
– Если ты гений – напиши об этом.
– Про это скучно! Мужик боится присохнуть к любой кра-
савице. Хороший пример: Борис Абрамович Березовский.
Повесился. Понял, что без денег он никому не нужен, а
деньги кончаются. Вы женщина красивая. Можете влюбить
в себя любого. Но не знаете, что «кто полюбил искусство, тот
умер для любви». Однако отказаться от вас очень трудно.
Тем более что вы так поёте! Сантименты сами прут в душу.
Меня вы можете сломать, хоть я и пытаюсь уподобиться
Лермонтову:
295
Быть может, дни,
Что я провёл у ног твоих,
Я отнимал у вдохновенья.
Чем ты мне заменила их?..
– Вы думаете, я именно вас хочу заполучить?
– Волобуев вам не достанется. Прочтите его «Пророка»:
…нет в этом мире ничего –
ни исступления любви,
ни обольщения свободой.
Есть только Небо.
Для Него,
не оскорблённого покоем,
я бредил жалом красоты…
– Самосожжение?
– Духовный поиск и есть самосожжение!
– Зачем?
– Чтоб не писать очерковым стилем. Про Хлебникова
говорят, однажды он сказал: «Мне с женщинами не везёт.
Может быть, писать надо лучше?..»
– Глупые вы, мужики. Кому нужна ваша писанина? – она
рассмеялась.
– Волобуев говорил, что поимел одну за свои стихи.
– Слышала от него. Но ей стихи его в КГБ представить
надо было. Пусть КГБ благодарит, а не себя возвеличивает.
А ты, сволочь, за волобуевскую картину девку хотел поиметь?
– Я чем виноват! Она клянчила: «Продайте! Продайте!»
– Хорошо, Волобуев не согласился, а то бы ночь любви
запросил с неё за чужую картину.
– Ну и что? Для женщины ночь любви проще, чем в туа-
лет сходить.
– Ей всего двадцать один год! В таком возрасте не проще.
– Я очень скромный! За такую картину! Она на колени
должна стать. Кроме того, одну картину я ей до того пода-
рил. Она даже спасибо не сказала. Вы все неблагодарные!
296
Ты думаешь, в его лице дурака нашла? Обожателя? Ты для
него всё, а он для тебя ничто – один из многих? Как бы не
так! Дожидаться у подъезда и бегать за тобой он не будет!
– Оставаться в дураках для твоего шефа стало привычкой.
Потому что он дурак и есть. Другой за стакан водопроводной
воды красавицу поимеет. А твой – что бы ни дарил – шиш
получит и то будет рад. Ни тебе, ни ему ничего от меня не
обломится!
– Почему так?
– Потому что у него нет упорства. Если бы он каждый
день приносил стакан воды, ему бы кое-что и перепало.
Видно, когда человек для тебя старается.
– Моральная победа? Поклонения хочешь?
– Хочу! А ты и твой хозяин норовите женщину купить.
Если не за деньги, то за картины. У вас проститутка лучше,
чем жена или любовница.
– Конечно, лучше! Я перед ней король! Деньги на стол.
Осквернился и свободен.
– Ты у неё не вызываешь никаких чувств.
– В чувства не верю. Да они и не нужны. Самое против-
ное – ждать, когда тебя допустят к телу.
– А как вы хотите?
– Во-во! Душу отдай! А ты ещё подумаешь: допускать
или нет!
– Тебя точно не допущу. Ты разговаривать не умеешь.
Я общественно значимая личность. Вы когда-нибудь обща-
лись с общественно значимыми людьми? Я молодая и кра-
сивая.
– Молодая и красивая! Пенсию ещё не начала оформ-
лять? Смотри – опоздаешь! С тобой говорит помощник Воло-
буева! Нас сотни лет будут изучать как первооткрывателей.
Тебя забудут на следующий день, как перестанешь петь!
– Почему это вас будут изучать столетиями?
– Потому, что мы вошли в историю науки! Через нашу
теорию предназначения регионов Земли можно избежать
Апокалипсиса! Мы применили теорию торсионных полей и
возможности управления временем! Если хочешь в этом
297
разобраться, для начала почитай научные работы Институ-
та эниологии. Так что до свидания!
– Ты хочешь сказать, что я буду такой же, как Керн, кото-
рой великий поэт посвящал стихи, а она стала усатой стару-
хой, ругалась за обедом, выбирая лучшие куски?
– Я ничего не хочу сказать. Но нас не проведёшь! Ты
нам в дочери годишься. Но душой ты старая!
– Где аргументы вашей с ним гениальности?
– Сейчас ты их получишь. Строчки из стиха под назва-
нием «Винсент Ван Гог»:
Холод познания,
Звёздный зигзаг.
Открываем книгу Масару Эмото «Скрытые послания
воды»:
«Вода – носитель информации, но проявляется эта ин-
формация лишь с помощью замораживания.
В жидком состоянии она не позволяет извлечь никакой
информации. Лёд позволяет.»
Волобуев одной строчкой стиха изложил теорию многих
книг. Содержание второй строчки тебе откроется, если уви-
дишь картину Ван Гога «Ночное небо над Арлем». Я могу
расшифровать любую строчку его поэзии. Каждая несёт в
себе огромное количество информации.
Все жалуются на клиповое сознание наших детей, не по-
нимая, что именно клиповое сознание позволяет ускорить
обработку информации без применения глаголов. Глагол
соединяет образы, растолковывает их значение. Это нужно
для тупиц. Ускорение обработки информации необходимо,
иначе мы утонем в ней.
Стихи Волобуева опережают время.
Тебе это не интересно? Оставайся в своём мире иллю-
зий. Покупай машины, квартиры и тряпки.
Наша с Волобуевым цель – подготовить людей к выходу
в многомерные пространства. Где будут обитать следующие
за нами поколения.
Впрочем, тебя это может заинтересовать. Существует
заговор на воду. Допустим, для здоровья. Можно здоровье
улучшить своё.
Видишь, какой я добрый. Ты мне зло причиняешь, а я тебе
добром отвечаю. Но лучше ты ко мне относиться не будешь.
Дело не даже не в стихах Волобуева. Они ни его, ни меня
не интересуют. Мы сбились с ног в поисках управителя про-
цессов, что происходят в мире. Какой-то спектакль всеоб-
щего помешательства. Что все дороги ведут в Вашингтон,
знают даже бабушки, сидящие у подъездов.
Но мы нашли Гамлета. Он протянул нам руку из своих
столетий.
Поэзию Волобуева не все воспринимают как ты. Есть
другие мнения.
Вчитайся в текст!
Какой личностью он тебя сделал! Ты в романе лучше, чем
в жизни. Светская львица. Блестящая, остроумная. Мечта
любого мужчины!
Что он за это получил? Постоянные унижения.
Желание поставить на место. Ты с огнём играешь! Пи-
сатель может всё. Он может убить своего героя. Может ос-
частливить или сделать убогим и несчастным. Он создаёт
реальность!
Ты не боишься, что он тебя унасекомит?
Такой останешься в веках!..
299
;;;;; 8
ТРАНСФОРМАЦИЯ ВОЛИ
Часа в два ночи Оскар ввалился в спальню, таща за руку
какую-то фигуру, напоминающую женщину.
– Привёл! Она согласилась нас обслужить за нормаль-
ную плату.
«Что делать? Выгнать? Замёрзнут на улице. Поезда уже
не ходят», – думал Волобуев.
– Ладно. Иди в свою комнату да дверь закрой, чтоб мне
храпа твоего не слышать.
Утром, когда Оскар вышел с ней умываться, она оказа-
лась смазливой девчонкой.
«Везёт же людям, – подумал Волобуев.
После обеда Оскар снова уселся за стол, но не писал, а
всё как-то дёргался, ёрзал и почёсывался. Наконец что-то
чиркнул и подошёл к Волобуеву.
– Заявление написал. Официально сообщаю, что если
глава администрации мне не отдастся, я запрусь в каком-
нибудь пустом доме и сожгу там себя.
– Не забудь памятку оставить: «В моей смерти прошу
винить… многоточие, а затем фамилию крупными бук-
вами.
– Многоточие зачем?
– Многоточие означает, что человек долго думал и пишет
сознательно.
– Издеваешься? Да?
– Расскажи лучше, что ты на дискотеке делал.
– О! Это поэма! Там людей обучают! Я стою у входа и
наблюдаю. Появляется парень. Очень довольный собой.
Девки по кругу стоят целыми кучами. Ну, думаю, сейчас
тебя воспитают. Он подходит к ближайшей. Тянет руку на
приглашение. Она рожу скорчила и говорит сквозь губу:
«Нет!»
Он к следующей: «Нет!»
К третьей: «Нет!»
300
Весь круг прошёл, и никто не согласился. Последнюю он
чуть не убил. Но не ударил, только отматерил и вышел. И
после этого женщины хотят, чтобы их любили?
Как ни тяжело этому парню, но ты попал в худшую ситуа-
цию. В полный безнадяг.
– Безнадяг нужен для мобилизации. Без него ярости нет.
А значит, и энергии. Однажды звонит мне одна: «Чем зани-
маешься?» – «Пытаюсь перевести сексуальную энергию в
интеллектуальную». Она в ответ: «А наоборот можно?»
– Какой-то не женский юмор, – сказал Оскар.
– Тем более что между нами ничего не было, – усмехнул-
ся Волобуев. – Так что побольше бы таких безнадягов. Хо-
чешь, я тебе понятие воли зачитаю? «…Греческая теология
связывала божественную мудрость с Эросом…»
– Зачем ты мне эту туфту впихиваешь?
– Потому что безнадяг – это проверка. Выйти из него,
наша задача.
– Куда выйти? В вечный тлен, белую горячку или петлю?
– В том и смысл! У женщин есть великая поэтесса – Бел-
ла Ахмадулина. Помнишь:
…С ума схожу иль восхожу
К высокой степени безумства...
То есть к гениальности.
– Твоя пассия с этим успешно справляется, ты её и на
минуту забыть не можешь, – съязвил Оскар.
– Это ещё что! – ответил Волобуев. – Знакомая рассказы-
вала: звонит ей парень и говорит: «У меня мать умирает, а я
думаю о тебе!» Вот как надо себя заводить. Влюблённый –
это всегда самозаводящийся товарищ.
– Итальянцы говорят: «Настоящий мужчина должен во-
время остановиться!».
– Правильно! Только это стадию помешательства оправ-
дывает. Чем дальше себя заведёшь, тем труднее остано-
виться.
– Тем ближе гениальность?
301
– Разумеется!
– Тогда она ближе всего, когда в петле повиснешь!
– Воля – это мастерство.
– Какая-то азбука дурацкая. Ты что, без подобных извра-
щений жить не можешь?
– Глупенький! Мальчик ты ещё, а не мужчина.
Волобуев говорил и посматривал на Оскара. Оскар по-
мрачнел и осунулся. «Ишь как рвётся к сладкой жизни,
елозит на своём маленьком стуле. Я мстительный человек,
шпыняю его остриём своей мысли. Может, пожалеть? Обна-
глеет, на шею сядет. Пускай получает по полной».
– Ты-то уже наверняка во тьму попадёшь. Недаром жена
тебя Дьяволом считала. У тебя вся поэзия мраком прониза-
на, – огрызнулся Оскар.
– Ночь!
Я слышу честный шёпот твой!..
– Ответ дан в «Калагии»1: к Богу можно прийти через Рай,
можно через Ад. Через Ад быстрее, через Рай – прекрас-
нее. Какой дурак выберет первое?
Оскар как-то странно выпятил губу и сказал:
– Я выберу!
– Ты законченный идиот? Ещё есть надежда спасти
тебя, – расхохотался Волобуев.
– А я знаю, что ты хочешь сказать! Смысл жизни в само-
отдаче. В жертвоприношении собственной личности.
– Это сказал Христос в «Молении о чаше».
– Ты этим молением Богиню трагедии получил?
– Мы с тобой отклонились. Надо понятие космической
воли по полочкам разложить.
– Меня больше интересует Енисей. Почему там города
Игарка и Дудинка. Кто на Дуде играет? Кто под неё пля
шет?
– До этого ты уж сам додумайся.
– И тогда буду молодец?
1 Книга, появившаяся в 1991 году, «Калагия (Власть над временем)».
– Будешь! Возвращайся к Воле!
– Чё там возвращаться! Воля правит Вселенными. Мир
меня не интересует. Хочу в Иномирье.
– Ты сначала его заслужи. Для того и нужна Воля, чтоб
здесь не обмишулиться. Нехитрую уловку нам жизнь заго-
товила, да трудно её избежать. Слушай внимательно: «Воля
присуща всем Духовным существам и проявляется в них
тем активнее, чем более они свободны от материи» (Бла-
ватская).
– Ну, это не трудно сделать. Возьми аскезу да держи. А
вот управлять действиями Воли сложнее.
– Этого пока мне не понять, – сказал Волобуев. – Фраза
вроде бы ясна, но как осуществить указанное в ней?
– Ничем не могу помочь! – язвительно хихикнул Оскар. –
Видишь, ты далеко не лучше меня. Зато выпендрёжи какие!
Учитель! Гуру! Сам ничего не знаешь!
– Не доросли ещё!
– При жизни такой мы с тобой никогда не дорастём.
– Коли так, то займусь я серьёзно бабами! Всё развлече-
ние! – сказал Оскар и стал надевать куртку.
303
;;;;; 9
ТОПЛЕС
Они вошли в дом, она спросила:
– А где Волобуев?
– Он в Петербурге у дочери, – Оскар протянул ей книгу. –
Откройте!
– Странная надпись: «Дарю эту книгу, чтобы разорвать
отношения». Зачем разрывать то, чего нет?
– Ответ за титульным листом:
Ах! Я убогий. Я убогий!
Стелюсь листом под Ваши ноги.
– Хотите испортить отношения, чтобы не попасть ко мне
в рабство?
– Как раз я этого и ждал: «Перед встречей с последним
проклятьем бесконечный, как бездна, полёт». Проклятие
прозвучало. Полёт окончен.
– Ну вас! Какие-то заморочки.
– Фантазии любви. Выбирайте картину.
– Вот эту.
– Кажется, я угадал. Прочитайте название сзади.
– «Ночь без любви». Опять какие-то странности. Уж не
шизофрения ли у вас?
– За эту картину прошу ночь без любви в виде одолжения.
– Не слишком ли жирно будет? Если каждому дарить такие
ночи, то останешься без лепестков, как ощипанная роза.
– Что я должен сделать, чтобы вас получить?
– Может, ничего не надо. Зачем такая ночь… без любви.
Это что-то вроде онанизма.
– Кажется, Генри Пек сказал: «Онанизм – это секс с лю-
бимой женщиной».
– Чёрт возьми, метко! Хотя и довольно тоскливо. Ладно.
Не надо мне вашей картины. Чтоб не позориться. Гуд бай.
– Красиво заговорили. С чего бы это?
304
– С кем поведёшься… Думаете, вы один такой шизик?...
Кого только не приходится выслушивать! И каждый норовит
урвать ночь, пусть и без любви. Поздно сработала ваша ин-
туиция. Не надо было унижаться.
– Такова наша участь забитых мужиков.
– Как же надоели эти забитые мужики! – воскликнула
она. – И не раздевайте, не раздевайте меня глазами!
– Сравниваю с фотографией. Вы поразительно фотоге-
ничны. Весь район влюблён в вас. На вашем месте я бы
запретил публикацию своей фотографии.
– Почему?
– Не боитесь, что кавказцы поймают и в сексуальное
рабство продадут?
– А я, может быть, не против.
– Верю. Если судить по вашей фигуре. У японцев есть по-
словица: «Большие чувства – маленькая грудь».
– Ещё раз говорю – не раздевайте меня глазами!
– Почему вы без макияжа?
– Пошло задавать подобные вопросы.
– Какие надо? Почему без охраны?
– Может быть, вас в охрану взять?
– Я могу не устоять и покуситься на вашу честь.
– Это будет безуспешным делом.
– Как же вас соблазнить?
– Если бы я этого хотела, я бы вам подсказала.
– Ну есть же какие-то ключи?
– Для тех, кто гордится своей неприступностью, – ключей
нет!
– И на каменное сердце есть алмазная стрела.
– Шота Руставели!
– Вас эрудицией не проймёшь!
– Попробуйте другие варианты.
– Так… На комплименты вы не клюёте.
– Вы ничего такого не сказали, на что можно клюнуть.
– Может быть, что-нибудь предложить?
– Вы ещё в кино меня пригласите. Совсем хорошо будет.
Полный плебс.
– Давайте я вам предложу денег!
– У вас их нет.
– Достану!
– Банк ограбите?
– Вам нужен целый банк?
– Вы хотите по дешёвке?
– Ну хотя бы в разумных пределах.
– Это сколько?
– Валютная проститутка стоит 30 тысяч за ночь.
– Я подумаю! Хотя 30 тысяч не деньги. Но из чистого лю-
бопытства. Что вы будете со мной делать за такие деньги,
хотя у вас их всё равно нет.
– Деньги есть. Что делать с вами, я решу.
– Ну, вы хотя бы не зоофил?
– А вы что, к зоофилам попадали?
– Так, понаслышке знаю.
– Не настрочить ли на вас пасквиль?
– Я чиста. Вам не за что будет зацепиться!
– Я художественно-литературный. Как Грибоедов. Он
всю Москву опозорил.
– Предварительно меня ознакомьте, о чём писать будете.
– О вашей неприступности.
– Не вижу ничего в этом плохого.
– Вас засмеют. Притом не мужчины, а женщины. И по-
считают лесбиянкой, уцепившись за дружбу со школьной
подругой.
– Это аргумент! Но мы не встречаемся наедине.
– Неважно. Думаю, скрытая камера в вашей квартире
давно стоит.
– Кому это надо?
– Ваша внешность вас всё равно погубит. Не одному
мне вы отказали.
– Вы отказ мой смакуете. Мазохист!
– Как сказал один умный человек:
Зачем мне эта канитель?
Ведь я уже остепенился.
306
Боялся раньше, что откажет.
Теперь боюсь, что согласится.
– Зачем тогда предлагать?
–Вы думаете,одни женщины провокаторы?Мужики тоже…
– Посмеяться над бедными женщинами?
– А вы сколько из нас крови выпили?
– Мы вселяли в вас надежду. Надеждой жив человек.
– Хорошо жить надеждой, болтаясь на ржавом гвозде.
Куда вы нас постоянно забрасываете.
– Мы вас жалеем. Хотя давно перевешать вас надо, –
она горделиво вскинула голову и направилась к выходу.
Оскар потоптался на кухне. Налил полстакана вина, но
тут же выплеснул в раковину. Вытащил чистый лист и боль-
шими печатными буквами вывел:
ТОПЛЕС
(современная мелодрама)
В Москве, на улице Лесной, что у Белорусского вокзала,
организована парикмахерская-топлес. Мастера – краси-
вые молодые девушки с голым торсом стригут клиентов все-
го за 700 рублей. По желанию можно заказать полностью
обнажённую парикмахершу за дополнительную плату.
В газете «Черкизово сегодня и завтра» была опубликована
статья о нашей поселковой библиотеке, где говорится: «…отны-
не пенсионеры, не имеющие возможности выйти на улицу, бу-
дут обслуживаться на дому. И это лишь первые шаги навстречу
читателям. Надеемся, что их станет гораздо больше!»
Жители посёлка тоже так считают и выражают надежду,
что в нашем посёлке будет создана по примеру московской
парикмахерской библиотека-топлес.
Но этого недостаточно. Топлес-движение надо распро-
странять и на коллектив администрации нашего посёлка.
Там такие фигуры, что можно любые цены назначать.
Давайте немного помечтаем и представим, что можно
организовать топлес-движение как обслуживание на дому.
Оскар принёс статью в редакцию. Прочитав её, глав-
ный редактор сказал: «А как быть с женщинами? Думаю,
топлес-мужчины их не заинтересуют, тем более что жен-
щины – народ практичный. Их фантазиями не проймёшь.
Им дело подавай! У мужчин тоже появляются вопросы:
“Сколько будет стоить обслуживание на дому? И от чего
будет зависеть цена? От должности ли обслуживающего
лица или от его популярности у клиентуры? Будет ли скид-
ка пенсионерам, инвалидам, ветеранам и т.п.?” Большин
ство мужчин считает, что цены должны быть доступными
и демократичными. Не всё время же потакать буржуазии.
Иначе могут быть протестные флешмобы, демонстрации и
перекрытия дорог».
10
ВЕЛИКИЙ ГЕРОЙ МАЛЫХ ДЕЛ
«Однако шуточки у неё! А ещё глава администрации, – по-
думал Оскар, медленным шагом тащась из редакции. – Та-
кая не задумываясь утопит любого ей не угодившего». Оскар
почувствовал, как у него холодеют руки.
– И в руки холодно, и в ноги холодно, как говорят в Одес-
се, – произнёс он, обращаясь к бежавшей навстречу соба-
ке. Та удивлённо и сурово взглянула на него.
– Ты же хорошая, – сказал ей ласково Оскар. Она посто-
яла, как бы раздумывая: «Стоит ли связываться?» – и мед-
ленно побежала дальше.
«А дома, как всегда, скучища, – думал Оскар. – Волобуев
горбится над картами. Жрать нечего. Телевизор не смотри –
мешаешь думать великому мыслителю».
И действительно, «великий мыслитель малых дел», как
звал своего хозяина Оскар, читал Гамлета и, наверное, толь-
ко и ждал, чтобы пристать со своими дурацкими вопросами.
– Что ты думаешь о роли Гамлета в истории? Не зря же
назвали гору в его честь? – спросил Александр, не отрыва-
ясь от книги.
Оскар почувствовал, что начинает заводиться, как бы
попадая в общий с Александром мыслительный поток.
– Чтобы определить Гамлета, надо сунуться в интернет, –
предложил он.
– Давай! – сказал Волобуев.
Из принтера медленно вылезли два листа. Оскар с какой-
то странной жадностью схватил и быстро просмотрел их.
– Битва с Мировым злом, «Идеальный Герой своего вре-
мени», «настоящий гуманист», «связь времён» и прочие ба-
нальности, – внутренне скисая, сказал он.
– А ты думал, в интернете гении прозябают? – усмехнул
ся Александр.
– Я знал, что тупицы, но не думал, что такие! – Оскар пе-
чально насупился, но вдруг оживился. – Один Пушкин ока-
309
зался интересным человеком. Он сказал: «Гамлет сам себя
перехитрил».
– Старик! Ты в литературщину ударился. Вернёмся в
географию. Высота Гамлет – 620 метров. Это значит гексо-
грамма «Книги Перемен», № 62!
– Сразу в «Книгу Перемен» кидаешься?
– Потому что в регионе Чукотка – Аляска идёт борьба
Стихий. Американский Факел схватился со льдами Север-
ного океана.
– Так уж борьба?
– Ну, пусть взаимодействие. Воды и Огня. «Книга Пере-
мен» нужна для расшифровки подобных взаимодействий.
Подробности излагать не буду. Сам прочтёшь.
Гексограмма называется «Переразвитие малого»: «Чело-
век здесь может действовать в малом, но не в великом, ибо
деятельность только начинается».
– Ха-а-а! – крикнул Оскар.
– Нужно держаться подальше от крайностей, если ты в
подобном аду, – сказал Волобуев. – Вот в чём трагедия Гам-
лета. Ты в шаге от Гармонии. Но не шагнёшь, ибо за ней
пропасть.
– Всё это лирика! Слушай сюда! Разгадка упирается в
наши дни. Вот стихотворение Шенгели, – Оскар принял теа-
тральную позу и неестественным голосом начал читать.
Трагическое эхо Эльсинора!
И до меня домчался твой раскат.
Бессонница. И слышу, как звучат
Преступные шаги вдоль коридора.
И слышу заглушенный лязг запора:
Там в ухо спящему вливают яд!
Вскочить! Бежать! Но мускулы молчат.
И в сердце боль тупеет слишком скоро.