Писатель Васька Писакин сидел в кресле, смотрел по телевизору концерт и думал о том, что для того чтобы голосить на весь белый свет о любви и, для того, чтобы это получалось искренне, надобно уметь не только возбуждать акустические резонансы, но и… летать на метле. (Ну, естественно, барышням. Мужики могут летать на чём угодно - хоть на совковой лопате).
А придя к выводу о том, что умение левитировать на дворницком инструменте – это первое, чем должен владеть певучий пропагандист высокого чувства, потому как драть глотку может и запойный сосед дядя Кеша в минуты разбалансировки сознания, Васька перебрал в голове вспомнившихся вокалистов и слегка заскучал.
Потому как из дам, по его мнению, органично смотрелась бы на метле, разве что Нани Брегвадзе со своим «Снегопад, снегопад…», остальным же примадоннам более подходили веники и швабры, а одной из них и вовсе пылесос на колёсиках. Что касалось мужского контингента, то и здесь количество качественных «лётчиков» было крайне малочисленным, так как такой солидный летательный аппарат, как лопата, гармонировал с единицами, рядом со всеми остальными он казался пугающим и необузданно своенравным.
А закончив анализ поющей творческой группировки, Васька принялся и за бессловесную пыхтяще-мычащую: за лирических поэтов и не менее лирических писателей. И как вскоре выяснил, что и тут без аэродинамических навыков делать было нечего, потому как любовные абзацы и строфы желали щекотания нервной системы возбуждённого автора, а значит, озорного воздухоплавания, турбулентности и нешуточных перегрузок. Одним словом, любовь требовала если не жертв, то уж точно стремительных взлётов, с раздуванием щёк встречным ветром, и не менее стремительных падений в воздушные ямы. Без этих ям и взлётов она превращалась в бледную немочь и, в конце концов, истекала белёсым дымком, оставляя после себя на суд читателей и слушателей, хоть и профессионально исполненную, но всё ж таки лабуду, от которой попахивало навязчивым развлечением и бесстыдно зевалось.
Желая убедиться в правильности своих рассуждений, Васька закрыл глаза и включил мысленный взор. В первые секунды в поле зрения этого взора проплыли чернильные кляксы и переливчатые пятна. Когда же время настройки истекло, пространство вспыхнуло, и Васька увидел великую летучую армию адептов любви. Адепты метались над землёй кто на чём, и было их несчётно. В нижних слоях атмосферы он даже приметил несколько мелких аварий. В верхнем небе было поспокойней, а сами участники движения выглядели поувесистей. А в самом зените, над всей этой чехардой, парил сам Александр Сергеевич. Парил он на своей тяжеленной трости в плаще и в цилиндре, и казался снизу вовсе не какой-нибудь там птицей, а чёрным реактивным истребителем.
Не найдя себя самого в этом бесконечном любовном движении, Васька открыл глаза и был вынужден признать, что, видать, не его это дело – воспевать великое и вечное, а потому вздохнул, хлопнул рюмку коньяку и сел за стол, заканчивать свой в меру симпатичный детективчик. Он поворошил странички и прочитал последнюю написанную им фразу «… Предатель сидел в парке на лавочке и ожидал своего мнимого отравления. Был он беспечен и благодушно насмешлив ко всем окружающим его дуракам».
Желая более детально представить себе заключительную картину, Васька вновь закрыл глаза и сосредоточился, а через минуту и ахнул, увидев как на его крайне неприятного персонажа, откуда-то сверху, заходя от Солнца, пикирует верхом на ёршике для мытья бутылей, не вполне уравновешенный сосед дядя Кеша. В левой руке дядя Кеша держал знамя с золотыми буквами «За Родину!», а в правой дедову шашку, которую не единожды пытался конфисковать участковый. В глазах же у дяди Кеши горела лютая ненависть, до которой, как известно любому «лётчику», всегда лишь один боевой разворот…